Жертва врачебной ошибки

Наш  текст об ошибке врача, из-за которой погибла 31-летняя молодая женщина, вызвал большой интерес у наших читателей. А мы вдруг поняли, что о похожих случаях пишем с завидной регулярностью. Чтобы не быть голословными, мы сделали подборку самых нашумевших историй за последние 10 лет. Все они происходили в Карелии, и за каждой скрывается своя беда. О том, какие ошибки допускают врачи, стоит ли слепо верить медицине и о том, почему медики остаются без наказания, читайте в нашем материале. И сразу оговоримся: очернить наших медиков или вызвать к ним недоверие мы не хотим. Все изложенное — лишь голые факты. 

Три миллиона за смерть жены и мамы

Этот случай произошел в 2008 году, но родные 33-летней Анжелики Анохиной никогда об этом не забудут. Тогда при операции в гинекологическом стационаре Петрозаводска в теле Анжелики оставили пеленку размером 50 на 30 сантиметров. Пять месяцев Анжелика прожила в страшных муках, прошла через, наверное, десяток врачей, и ни один из них так и не поставил верный диагноз. Наказать рублем муж погибшей Алексей Анохин, который остался с тремя детьми, решил все больницы, где побывала жена, – роддом имени Гуткина, чьим подразделением является гинекологический стационар, БСМП, инфекционную и республиканскую больницы. По сути, в суде вину врачей доказывать не пришлось – в рамках уголовного дела была сделана московская экспертиза, где черным по белому написано, какие непростительные ошибки совершали врачи на каждом этапе лечения. По заключению экспертов, смерть Анжелики можно было предотвратить, времени на это было предостаточно.

В 2011 году по этому громкому уголовному делу состоялся суд. Врачи не хотели признавать вину и сослались на большой вес пациентки.

– Женщина была третьей степени ожирения, у нее не было мышц, их заменила жировая ткань. У нее не было напряжения мышц, что бывает при остром животе. Жировая прослойка не давала симптомов раздражения брюшины, — сетовали они.

Тяжелее всего смерть мамы пережила 13-летняя дочь Алина, девочка впала в депрессию, думала о самоубийстве, даже пришлось обращаться за помощью к психологу. Братья-двойняшки, которым было по 8 лет, тоже вспоминали маму. Вообще дети к маме были очень привязаны. Они плакали, когда маму в очередной раз определяли в больницу, просили ее не уходить. По воспоминаниям врачей, Анжелика Анохина все время говорила о детях и спешила к ним.

Согласно решению суда, роддом должен был выплатить семье Анохиных полтора миллиона рублей морального вреда, 600 тысяч – БСМП, полмиллиона – инфекционная больница и 400 тысяч — республиканская.

Остался без обследования

Шокирующая история случилась в Прионежском районе. К заведующей хирургическим отделением местной больницы привезли пациента: несовершеннолетний парень попал в ДТП и его срочно нужно было обследовать. Но врач решила не делать полного обследования брюшной полости и заявила, что с молодым человеком все нормально. Позже выяснилось, что юноша получил серьезную травму печени, его состояние ухудшилось. Врачи провели срочную операцию, но она не помогла: молодой человек умер.

За то, что врач не оказала своевременной помощи больному, суд первой инстанции признал врача виновным и назначил ему наказание — лишение свободы на срок 2 года условно с испытательным сроком 2 года. Помимо этого суд также частично удовлетворил гражданский иск потерпевших о компенсации морального вреда в размере 100 тысяч рублей. Но участники заседания остались недовольны таким решением и подали апелляцию.

Верховный суд Республики Карелия, на днях рассмотрев дело, снизил наказание врача до 1 года 11 месяцев лишения свободы с испытательным сроком 2 года. А гражданский иск о возмещении морального вреда отменен и направлен на новое рассмотрение.

«Они врачи — они лучше знают»

— Куплю лодку и буду рыбачить . Природа, тишина, красота! — говорил петрозаводчанин Евгений Меккиев о своих планах на пенсию. Но в феврале 2014 года, в месяц своего 55-летия, он заболел. Болели спина и грудь, боль отдавала в правое бедро. Врачи Отделенческой клинической больницы, где как сотрудник железной дороги наблюдался Евгений, поставили диагноз — обострение остеохондроза.

Выписанные лекарства  Евгению не помогали. С каждым днем  боль становилась все сильнее. Как вспоминают родные Евгения Меккиева, через три месяца лекарств было столько, что они не помещались на подоконнике: таблетки он принимал уже горстями. Врачи выписывали все новые и новые лекарства. За эти 5 месяцев, судя по записям в карточке, пациента посмотрели несколько врачей железнодорожной поликлиники: два разных терапевта, невропатолог, хирург. И все писали один диагноз — остеохондроз.  А между тем мужчина уже не мог нормально двигаться, а тем более работать.

В июне Евгения на две недели положили в железнодорожную больницу. И опять же лечили от остеохондроза грудного отдела позвоночника  и межреберной невралгии. Как говорится в выписном эпикризе, после лечения боль в груди и спине уменьшилась. Но появились боли под правой лопаткой. Больного выписали домой для амбулаторного лечения.

Поверив врачам, что у него остеохондроз, мужчина решил походить на платные процедуры в Костную клинику Петрозаводска. Но через две недели процедур ему нисколько не полегчало. Дома Евгений уже ходил, держась за стенки. Более того, по ночам появились сильные боли в ногах. Невропатолог поликлиники продолжала выписывать больному таблетки и натирание кремом «Аэртал». В июле Евгений приходил к разным врачам поликлиники через каждые 2-3 дня.

— Врач в Костной клинике ему сказал, что после таких процедур он уже должен бегать, и посоветовал  обратиться в неврологическое отделение Республиканской больницы. В больницу мы его вели под руки. Он сам уже не мог идти, он был фактически при смерти. На платной консультации в Республиканской больнице врач сразу сказал мужу, что у него не неврология.

Евгений лег на обследование. Пациенту сделали рентгенографию и нашли множественные разрушения костей. Диагноз звучал страшно – множественная миелома, по-простому говоря, рак крови. Через неделю, как Евгений оказался в  реанимации, у него отказали почки.  Как говорили врачи родственникам, он был на волоске от гибели. Поражение почек — это одно из наиболее тяжелых осложнений миеломной болезни. Если бы почки отказали дома, то пациента можно было и не спасти. А если бы правильный диагноз был поставлен раньше, то, возможно, почки не отказали.

Этот случай врачи, которые обследовали Евгения Меккиева, комментировать не хотели. А одна из докторов сказала, что за две недели, как у Евгения Меккиева отказали почки, она постановила ему диагноз — болезнь Паркинсона.

— Интересный случай. Я четко видела паркинсонический синдром. Возможно, это проявление токсического влияния на клетки мозга. Кости распадались и отравляли кости мозга. Теперь буду рассказывать об этом случае студентам, — сказала она.

76-летняя мать Евгения Меккиева до сих пор не может оправиться от смерти старшего сына. Первый месяц пожилая женщина каждый день приходила на могилу к сыну.

Без помощи

В Кемском районном суде рассматривали дело врача-хирурга, по вине которого умер пациент. В железнодорожную больницу Кеми после ДТП привезли 15-летнего юношу. При наличии медицинских показаний о получении им травмы живота врач не провел ему полного обследования состояния органов брюшной полости.

Между тем молодой человек получил травму печени с ее разрывом. Правильный диагноз поставили только более чем через 4 часа после значительного ухудшения здоровья больного. Проведенная операция не привела к положительному результату, и молодой человек скончался в больнице.

Суд признал врача виновным и приговорил его к 2 годам условно с испытательным сроком 2 года. Также врач должен выплатить семье погибшего 100 тысяч рублей моральной компенсации.

«Почему ты не можешь родить?»

Это произошло в 2012 году. Те августовские дни, проведенные в роддоме, Татьяна Тяпкина не забудет уже никогда. 20 августа у женщины немного поднялось давление, и гинеколог отправила ее в роддом. А 23 августа у Татьяны начались схватки.

– Это еще утром случилось, но до вечера я терпела, – рассказывает женщина. – Потом врач осмотрела меня, мне сделали какой-то укол – и боль вроде бы немного отступила, но все равно не ушла. Ночь я промучилась, а утром пошла к врачам, сказала, что терпеть больше не могу. Интервал между схватками был уже 3-4 минуты, времени оставалось все меньше. Но мне велели подождать – у врачей была пересменка. Потом ко мне все-таки пришли и отправили в родзал рожать.

Все это время рядом с Татьяной была мама, она хотела поддержать дочь. Женщина вспоминает: схватки у нее длились очень долго, она промучилась с трех часов дня до семи вечера. Потом повторилась история с пересменкой, а Татьяне снова сделали  укол. От него схватки утихли, и больше часа она пролежала одна – никто из врачей или акушерок к ней не подходил. В этот момент женщине стало страшно: она не понимала, что с ней происходит и долго ли это еще продлится.

Мальчик родился почти сразу же после того, как врач и акушерка все-таки появились в родзале. Татьяна все ждала, что ребенок закричит, но так ничего и не услышала. Сотрудники роддома засуетились, выгнали ее маму из палаты и принялись искать реаниматолога. Больше получаса они пытались вернуть малыша к жизни, но все попытки оказались тщетны.

Женщина не может простить врачам, что их не было рядом с ней в нужный момент, и поэтому ее сын, который родился полностью здоровым, задохнулся. После случившегося Татьяну сразу же окружили вниманием: перевели в отдельную палату, привели психолога. Женщина только вздыхает: это бы внимание ей – во время родов.

Больше всего женщину удивила реакция врачей: вместо того чтобы признать вину или просто извиниться, они обвинили в смерти ребенка… мужа Татьяны!

– Мне сказали: мол, от ребенка чем-то пахло, значит, у него была инфекция, которую мне якобы занес мой муж. Мол, во время моей беременности он сходил «налево», – вспоминает Татьяна. – И из-за этой инфекции ребенок и родился мертвым. То есть они нас всех еще и поссорить попытались. Это просто бред, мы с мужем так мечтали о ребенке, так его ждали… Он сразу же сдал все анализы – никакой инфекции  у него, конечно же, не нашли. Дальше начались другие странности. Поначалу врачи утверждали, что ребенок не был задушен. А потом в документах указали, что вокруг шеи у него обвилась пуповина. Хотя в заключении, которое я получила из морга, об этом ни слова. В причине смерти указана асфиксия – нехватка кислорода. Еще в голове у сына нашли несколько лопнувших сосудов. Возможно, они лопнули в тот момент, когда акушерка схватила меня за ногу и начала давить, закричав: «Почему ты никак не можешь родить?..». Уже потом я прочитала, что ребенок погибает через 12 часов после начала схваток. А я рожала 13 часов.

Смертельное лечение

Следственный комитет Карелии возбудил уголовное дело против петрозаводских врачей, которые обвиняются в ненадлежащем исполнении своих обязанностей. По информации Следкома, в мае прошлого года житель Петрозаводска обратился за помощью в одну из городских поликлиник.

Участковый врач нашел у него заболевание позвоночника и назначал лечение, в том числе физиотерапию, после проведения которой состояние мужчины ухудшилось.

Он позвонил в «скорую», но та к нему не поехала — по телефону мужчине дали рекомендации, что лучше делать и какие препараты принимать. Потом несчастный снова пошел в поликлинику к участковому и объяснил, что чувствует себя еще хуже. Однако назначенного лечения врач ему все равно не отменил. В этот же день мужчина умер от заболевания сердца. Между тем днем, когда он обратился к своему участковому, и днем смерти прошло всего четыре дня. Следователям предстоит выяснить, есть ли вина врачей в случившемся, и дать оценку действиям медиков.

«Сидите и ждите, пока ваш ребенок умрет»

Все началось как обычная простуда. 18 августа у 5-месячного Мирослава поднялась температура. Чтобы исключить вероятность пневмонии, ребенка с мамой положили в больницу. Малышу сделали снимки, никакой пневмонии не обнаружилось, и Анна с малышом вернулись домой. А ночью у маленького Мирослава началась рвота.

— Мы снова поехали в больницу, там нам сделали укол от рвоты. Причем я говорила врачам, что мой сын очень боится уколов, надо немного размять место, куда делать укол. Месяц назад его откачивали после прививки: он начал задыхаться. «Ой, что ты начинаешь», — отмахнулись от меня врачи, — рассказывает Анна Черноусова. – В результате у ребенка была опять шоковая реакция на укол.

По словам мамы,  в дальнейшем врачи Сегежской ЦРБ только и делали, что отмахивались от ее тревог и сомнения. В 5 утра Мирославу стало еще хуже: он не мог держать голову, а зрачки в глазах беспорядочно бегали.

— Пришла невропатолог, посмотрела на моего ребенка и сказала: «Третий раз такое в жизни вижу. Это аллергия на лекарство, — вспоминает Анна. – Нужно сделать укол от аллергии». Уже тогда мой ребенок, боявшийся уколов, никак не отреагировал.

Все эти два дня, что Анна пролежала в сегежской больнице, материнское сердце не находило покоя. Мама просила отправить их в Петрозаводск.

— Я несколько раз говорила заведующей детским отделением Татьяне Пикалевой, чтобы она посмотрела, что с моим ребенком что-то не то. Но она только говорила: «Что ты за мной бегаешь, у меня тяжелый ребенок в родильном отделении лежит. Какой Петрозаводск? У тебя все нормально. Сейчас прокапаем капельницу и все».

К тому времени Мирославу сделали пункцию, чтобы исключить менингит.  Кормили малыша уже через зонд.

— Вечером на второй день он даже пришел в себя, улыбнулся даже, — говорит Анна. – А потом перестал вообще реагировать. Пришла заведующая, светила ему в глаза и говорила: «Видишь, видишь, есть световой  эффект». В это время сидит медсестра, смотрит на меня и шепчет мне: «В Петрозаводск, в Петрозаводск». Тогда я ворвалась в ординаторскую и закричала, чтобы моего ребенка срочно на реанимобиле отвезли в Петрозаводск.

Через три часа, как мальчика привезли в инфекционную больницу Петрозаводска, он впал в кому третьей степени, самую тяжелую кому. У ребенка отказали легкие, и теперь он дышит только с помощью аппарата искусственной вентиляции легких.

По словам родителей, сомнения, что у Мирослава вовсе не опухоль, закрались к ним после второго разговора с врачом, делавшим МРТ. Алексей поехал забрать снимки, чтобы отсылать их в федеральные клиники. Врач сказал, что поставленный диагноз «опухоль» не соотвествует данным МРТ.

— Когда нам сказали, что у нас опухоль, мы были в шоке. Мирославу делали УЗИ в 1 месяц и в 3. Получается, такая огромная опухоль образовалась за два дня? Разве рак может развиться так быстро?  У меня был абсолютно здоровый ребенок, он даже не плакал. Ночью спокойно спал, настолько идеальный, что каждый вечер благодарила Бога за такого ребенка. Я и не думала, что дети такими бывают, — говорит Анна Черноусова.

Семья Черноусовых начали искать помощи у специалистов в федеральных клиниках Москвы и Санкт-Петербурга. У семьи началась настоящая война с врачами и чиновниками Минздрава.

— Мы сами пришли в Минздрав и назвали 5 клиник, куда надо отправить снимки и анализы Мирослава. Нас просто шокировало отношение к нам в Минздраве. Нам пришлось бегать и просить, чтобы наши документы отправили как можно скорее. Я заскакиваю в кабинет к специалисту отдела в  организации медицинской помощи и говорю, что не уйду, пока она не отправит документы в клиники, — рассказывает Анна.

После Мирославу сделали повторный анализ на выявление опухолевых клеток. Один и тот же врач-онколог, с разницей в 18 дней, дает два разных заключения. При повторном анализе опухолевых клеток у ребенка не нашли!

В карельском Минздраве уверены, что Мирослава лечили по всем стандартам. И оснований проводить служебную проверку, по мнению чиновников, нет.

— Сейчас у сына появились каких-то движения, он шевелит ножкой. Последнее исследование показало, что новообразование чуть-чуть уменьшилось,  — говорят Черноусовы. У семьи появилась надежда, что сын поправится.

Неправильная операция

Мария Еркина, сколько себя помнит, никогда не болела. Лежала в больнице, только когда детей рожала – три раза получается. Потому, когда в декабре позапрошлого года, практически накануне Нового года, у нее заболела нога, Мария поначалу не обратила на это никакого внимания. Не до врачей было, тем более что она вдова, единственная кормилица троих несовершеннолетних детей. «Просто неловко встала, отсюда и боль», — решила женщина.

Но боль не отступила. Напротив, она становилась все сильнее. Мария уже не могла лежать на диване, ей пришлось перебраться на пол и зафиксировать больную ногу на стуле.

— Если у вас когда-нибудь болели зубы, вы меня поймете, — говорит Мария. — Это то же самое, только в ноге. Потом я уже не сдерживала себя, криком кричала. «Скорую» я вызывала по нескольку раз в день на протяжении трех дней. Врачи приезжали один за другим, вкалывали обезболивающее и уверяли: сейчас все пройдет. Один врач вообще некрасиво повел: я лежу, от боли даже говорить не могу, а он на меня чуть ли не кричит, мол, хватит придуриваться, вставай, ты притворяешься! Потом, когда я уже стала бумаги для суда собирать, в скорой помощи мне сказали, что мои вызовы у них не зафиксированы. Я не поленилась, взяла распечатки исходящих вызовов с моего домашнего телефона за те три дня. Там видно, когда и сколько раз я набирала номер неотложки.

В конце концов молоденькая медсестра сжалилась над страдающей женщиной и отправила ее в больницу с ложным диагнозом «подозрение на аппендицит». Марию Еркину забрали в Больницу скорой медицинской помощи. Несколько дней она провела в неврологическом отделении – понятное дело, что никакого аппендицита у нее не нашли, зато хоть кололи обезболивающее. Потом ей сделали компьютерную диагностику и поставили точный диагноз: грыжа одного из позвоночных дисков. Заведующий нейрохирургическим отделением БСМП объяснил Марии, что надо соглашаться на операцию, другого выхода нет.

— Мне пообещали, что после операции я чуть ли не на следующий день забегаю, — вспоминает Мария.

Женщину прооперировали. Ближе к Новому году больных начали выписывать. Марии тоже хотелось провести праздник с детьми, поэтому она попросила выписать и ее, хотя боль в ноге не прошла. Главное, хоть полегче немного стало. Врачи пообещали: боли постепенно пройдут.

До лета Мария ходила с палочкой. На прием к врачу в поликлинику ее отводили дети, ходить в одиночку она практически не могла. Ездить же к ней на дом врачи отказывались, они почему-то считали, что женщина притворяется. Дескать, после такой операции больные уже через неделю «летают», а она все с палочкой хромает.

— Может, если бы мне все правильно сделали, я бы и «полетела», — говорит Мария, — а так с каждым месяцем все хуже и хуже становилось. Однажды шла из поликлиники и вдруг такая нестерпимая боль накатила, что я прямо на землю и упала. Вдруг наряд полиции подоспел, думали, я пьяная. Чуть в отделение не забрали, хорошо, справка из поликлиники с собой была.

Наконец Мария решила обратиться к нейрохирургу республиканской больницы. Тот удивился: со времени операции прошло больше полугода, а боли так и не прошли. Он назначил Марии повторное компьютерное обследование. Увидев его результаты, хирург ничего не сказал, только перенаправил женщину обратно в БСМП со словами: «Пусть с вами те объясняются, кто это сделал…» Как оказалось, во время операции Марии по ошибке вместо больного позвонка L5-S1 удалили здоровый L4-L5.

Когда Мария вернулась в городскую больницу, ей показалось, что ее там уже давно ждали. Врачи тут же признали свою ошибку и предложили повторную операцию. Ее вызвался сделать сам заведующий нейрохирургией.

— Врач мне сказал: ваше право подавать жалобу, хирурга, который допустил ошибку, мы накажем, но, вы поймите, всякое бывает, он просто задел другой позвонок, случайно, — говорит женщина. — Почему же они мне раньше об этом не сказали? В эпикризе же было сказано, что я здорова. А из заключения «Ингосстраха-М», куда я обратилась с просьбой провести расследование, становится понятно, что мне действительно удалили не тот позвонок.

Марии сделали повторную операцию. Боли практически прошли. Но остались онемение ноги и хромота. Теперь Мария не может долго ходить, ей запрещено работать наклонясь. Это предписание женщина не соблюдает, потому что трудится уборщицей. Найти другую работу не позволяют глаза. Мария — инвалид по зрению.

— В последнее время я перестала ходить в поликлинику, обратилась к платному врачу, — говорит женщина. — Так вот он объяснил, что позвоночная грыжа — еще не повод для операции, эту болезнь с помощью уколов и лекарств можно вылечить за месяц. И я обратилась в суд. Мне обидно. Я была здоровой женщиной, а теперь… И ведь никто даже не извинился!

Гипс «а-ля Плисецкая»

51-летний Евгений Гельзин поскользнулся и упал в цветочном магазине. Он покупал букет для жены – в тот день у нее был день рождения.

– Заходит, впереди себя цветы держит, а сам хромает, – вспоминает Светлана Гельзина. – И говорит: «Представляешь, я так сейчас кувырнулся, но цветы целы».

Ушибленное место на левой ноге болело, и Евгений решил съездить в травмпункт. Вернулся с диагнозом «разрыв ахиллова сухожилия» и направлением в больницу. В БСМП он отправился на следующий день. Евгению сразу назначили операцию: поврежденное сухожилие надо было сшить. К вечеру пациента прооперировали.

 Увидев мужа, Светлана забеспокоилась:

– Мы приезжаем, а у него нога загипсована до самого паха. Огромный тяжеленный гипс! Как сказал муж, гипс «а-ля Плисецкая»! Он лежал на допотопной кровати, пружина просела чуть ли не до самого пола. Висел, как в гамаке, в этой кровати. А ведь он после операции, должны были положить его на щит.

Светлане Гельзиной сказали, что ее муж пробудет в больнице 10 дней. Но уже на вторые сутки Евгения неожиданно выписали.

– Я у мужа по телефону спрашиваю, что случилось. А он мне: «Я не знаю, что происходит, такое впечатление, что экстренная эвакуация, всех выписывают!». А ведь Женю даже на костылях не научили ходить.

Светлане Гельзиной объяснили, что никакого лечения ее мужу не требуется, он – амбулаторный больной и может лечиться дома. В гипсе Евгению предстояло ходить восемь недель.

Через две недели Евгений Гельзин умер. Внезапно и почти мгновенно, на глазах у 19-летнего сына. Как сказано в медицинских документах, причина смерти – «тромбоэмболия легочной артерии на фоне острого тромбоза глубоких вен левой нижней конечности». Если объяснять по-простому, в загипсованной ноге пациента произошло загущение крови и образовался тромб, который оторвался и закупорил легочную артерию. Трагедию можно было предвидеть и предотвратить.

По факту смерти Гельзина Минздравом была проведена служебная проверка. Сухие строчки отчета говорят об ошибках, или, как они названы в документе, дефектах медперсонала. Так, оперирующим врачом, а после и лечащим «не соблюдены требования по проведению профилактики тромбоза глубоких вен и тромбоэмболии легочной артерии в до- и в послеоперационном периоде». А между тем профилактика эта прописана не где-нибудь, а в приказе Минздрава, изданном еще в 2003 году. Этот приказ висит в ординаторской травматологического отделения!

В нем черным по белому написано: «Острый венозный тромбоз развивается у 30% оперированных общехирургических больных, у 70-80% после травматологических и ортопедических вмешательств». Разве может этого не знать врач?!

Но самое страшное в другом. Вполне возможно, никакого разрыва ахиллова сухожилия у Евгения Гельзина не было!

– В заключении судмедэксперта говорится, что сухожилие без изменений, – сообщил нам первый заместитель следственного отдела Петрозаводска Валерий Хилькевич. – Судмедэксперт, если видит следы разрывов, травмы, описывает это подробно, если же нет – фиксирует факт отсутствия.

– То есть разрыва ахиллова сухожилия не было?

– По предварительным данным, да.

Если этот факт будет подтвержден следующей экспертизой, масштаб врачебной ошибки потрясает. Делая операцию, не заметить отсутствие повреждения невозможно. Наложить же тяжеленный гипс здоровому человеку… Подобное не укладывается в голове!

Карельский Минздрав так прокомментировал заключение судмедэксперта: в акте нет исследования поврежденного сухожилия, что «не позволяет оценить характер повреждения ахиллова сухожилия и состоятельности операционного шва». Странно, ведь если бы шов был, он не мог бы не привлечь внимание судмедэксперта.

Врачу, оперировавшему Гельзина, объявлен выговор. Работать он продолжает.

– Я каждый день плачу! Не стало нашего солнца! Мы с ним прожили 28 лет, и я чувствовала себя счастливым человеком! Не придет он больше домой, не крикнет: «Привет, зайцы!» – безутешна в своем горе Светлана Гельзина.

Неудачные роды

28-летняя молодая мама поступила в роддом им. Гуткина в Петрозаводске ночью 2 марта на 37-й неделе беременности с жалобами на боли в животе.

На следующий день акушеры приняли решение, что необходимо спровоцировать родовую деятельность. Врачи ввели необходимое лекарство, но это не помогло. Тогда акушеры попытались достать ребенка с помощью аппарата вакуум-экстрактор.

Вытащить малыша сразу не удалось. Насадку на вакууме меняли несколько раз. Возможно, именно из-за этого на голове мальчика образовались скальпированная рана и многочисленные гематомы. В ходе процедуры сердцебиение ребенка замедлилось. Тогда медики экстренно поменяли план родов — сделали кесарево. Только тогда врачи увидели, что мальчика удерживала пуповина, обвившаяся вокруг шеи, туловища и ножек. На тот момент ребенок уже не дышал. Спасти жизнь малышу удалось реаниматологам.

Стоит отметить, что в нашей стране вакуум-экстракция используется в 0,12 — 0,20% всех родов. Современная медицина прибегает к операции кесарева сечения, если невозможно спровоцировать естественный процесс родов.

На сегодняшний день ребенок в коме. Дышать самостоятельно он не может, его подключили к аппарату искусственного дыхания. Вдобавок из-за повреждения нервной системы у новорожденного нарушен мышечный тонус и отсутствуют рефлексы.

С диагнозом «тяжелое перинатальное поражение центральной нервной системы смешанного генеза», «судорожный синдром», «кефалогематомы обеих теменных костей» ребенка перевели в отделение интенсивной терапии Детской республиканской больницы.

— Как сказали доктора, если ваш сын и придет в себя, максимум он сможет только шевелить глазами. Мозг у него сильно задет, — рассказал отец. — При выписке из роддома им. Гуткина главврач в беседе с нами попросил прощения. Сказал, что был консилиум, и к врачу, возможно, применят взыскание.

Главврач роддома Евгений Тучин заявил, что он постоянно поддерживает связь с родителями и очень переживает из-за случившегося.

— Сейчас идет серьезная внутренняя проверка. Не стоит говорить о какой-то халатности или ошибке врачей. Мы проверим действия персонала поминутно. Забегая немного вперед, скажу, есть моменты, когда пуповина сама по себе играет важную роль, но не в этом конкретном случае.

В карельском Минздраве сообщили, что следят за судьбой ребенка, но делать выводы пока рано.

— Печально, что ребенок родился с тяжелой асфиксией. Дети пластичны. И может случиться чудо, — прокомментировала начальник отдела организации медицинской помощи женщинам и детям Елена Кузьмичева.

Родители составили заявление в прокуратуру Петрозаводска с просьбой провести проверку и привлечь виновных лиц к ответственности. Они также отнесли заявление в Минздрав Карелии для дальнейшего разбирательства.

«Это ваше?»

26 сентября 2013 года 23-летний Ян Радзюлис умер после того, как дежурный врач Больницы скорой медицинской помощи Чикин поленился его осмотреть. По официальной версии, парня ночью обнаружил на обочине наряд ППС и сообщил о нем в скорую помощь. «Скорая» доставила Яна в больницу, и там никто не помог ему. Работники лечебного учреждения посчитали человека пьяным и ограничились тем, что вызвали его мать и полицию, чтобы кто-нибудь избавил их от лишней работы. Когда мама Яна вошла в приемное отделение, она увидела своего сына лежащим на кафельном полу. Он стонал, кричал, из носа у него текла кровь, но ни один медицинский работник не считал своим долгом подойти к нему.

– Это ваше? – обратилась к матери Яна женщина в белом халате, находившаяся в том помещении.

Так и сказала. В среднем роде. Про человека.

Полицейские довезли маму и сына до дома, помогли довести его до квартиры. Лучше ему не становилось. Парень кричал, его, видимо, мучили страшные боли. Во второй половине дня мама снова вызвала «скорую». Яна привезли в ту же больницу. И тут выяснилось, что там, оказывается, есть нормальные врачи. Одного взгляда в зрачки умирающего оказалось достаточно, чтобы понять, что дело очень серьезное. Томография, реанимация, старания докторов, но было уже поздно – молодой, вчера еще совершенно здоровый человек умер. У Яна был перелом основания черепа, перелом правой глазничной пластинки лобной кости, линейный перелом чешуи затылочной кости, ушиб головного мозга тяжелой степени и множество других травм. Кроме того, в заключении судебно-медицинской экспертизы сказано, что в момент получения этих травм Ян был трезвым. Что же произошло ночью? Почему весь дежуривший персонал городской больницы не обращал на несчастного мальчика внимания? Почему женщина – медицинский работник – считает возможным называть своего пациента в среднем роде?

– Это очень неприятная ситуация, – говорил тогда главврач БСМП Алексей Хейфец. – Дежурный нейрохирург проявил преступную халатность. Наверняка будет уголовный процесс. И, если будет доказана вина этого врача, мы примем меры вплоть до репрессивного иска.

Что имеется в виду? Имеется в виду, что если родственники умершего выставят иск к больнице, то больница переадресует его одному конкретному недобросовестному врачу Чикину. Ведь больница не виновата. А другие врачи? Ведь не один же Чикин дежурил в ту ночь?

– Но принимал его нейрохирург. Остальные не должны вмешиваться, – объяснил главврач.

– А медсестры? Ну все медработники, которые видят страдающего от боли человека? Ведь ему даже не

попытались остановить кровь. Его даже не подняли с пола. Он так и лежал рядом с носилками.

– Средний медицинский персонал выполняет распоряжения врача. А распоряжений от него не было.

То есть не больница виновата, в которой врачи и медсестры равнодушно проходят мимо умирающего человека. Не система, при которой никто к тебе не подойдет, все свалив на одного конкретного Чикина. Ни Минздрав, чей Иван Иванович считает, что неоказание помощи страдающему человеку – это всего лишь «дефект», не стоящий серьезного наказания.

Примеров безразличного отношения к людям со стороны нашей системы здравоохранения очень много. Но Иваны Ивановичи не видят в этом закономерности, они не хотят даже обсуждать это. Они видят одного отдельного травматолога, одного отдельного нейрохирурга, одну отдельную медсестру. Они называют это человеческим фактором, подчеркивая, что он «всегда был, есть и будет». И не хотят понять, что пресловутый «человеческий фактор» – это они сами – бездушные чиновники, безразличные к чужой боли и чужому страданию…

Неправильная оценка

В ноябре 2014 года петрозаводчанин обратился в больницу с жалобами на температуру и боли в подреберье. Лечащим врачом был установлен диагноз. Несмотря на проводимые процедуры и назначенное лечение, больной скончался спустя 8 суток нахождения в стационаре.

Медицинской экспертизой установлено, что в ходе ведения данного пациента была дана неправильная оценка его состояния при УЗИ-контроле, в связи с чем возникли осложнения, операция была сделана несвоевремненно. Той же экспертизой было установлено, что заболевание, которое своевременно не распознали врачи, не являлось смертельным и в случае своевременного лечения окончилось бы выздоровлением.

В суде родственники потребовали с больницы моральную компенсацию.

Суд посчитал, что моральный вред, причиненный истцам нравственными переживаниями в связи с утратой отца, в силу положений гражданского законодательства подлежит возмещению, поскольку потеря близкого и родного человека является невосполнимой утратой. С БСМП взыскана в пользу каждого из истцов компенсация морального вреда в размере 800 тысяч рублей.

Без наказания

Эндоскописта Больницы скорой медицинской помощи, которого обвиняли в смерти своей пациентки, погибшей из-за того, что медик допустил неосторожность, признали виновным. Напомним: по версии следствия, во время проведения одной из процедур врач дал указание медсестре закрыть клапан на аппаратуре, к которой была подключена больная.

Оказалось, ему не понравился неприятный запах, который шел от пациентки. Это привело к тому, что женщина просто не смогла выдыхать поступающий в нее воздух. Ее тело начало раздуваться на глазах у персонала больницы. Вскоре пациентка умерла.

Погибшая находилась в больнице с неустановленным диагнозом. Чего только врачи у нее не подозревали! Но они так и не смогли в итоге понять, от чего женщина впала в кому. В суде неоднократно говорилось о том, что пациентка, скорее всего, не смогла бы выкарабкаться и без истории с клапаном. И о том, что лечащий врач женщины, проводя реанимационные мероприятия, после закрытия этого несчастного колпачка предпринял не все необходимые меры для того, чтобы реанимировать пациентку. Но ни то ни другое в суде учитываться не могло и не учитывалось. Выводы экспертиз однозначны: умерла женщина от баротравмы в результате перекрытия клапана на интубационной трубке.

Как бы убедительно ни выступал эндоскопист перед судом, доказывая, что не мог он дать указание закрыть, да еще по такой, с его точки зрения, нелепой причине, клапан на чужом оборудовании, судья ему не поверил. Не поверил он и медсестре, которая тоже категорически отрицает, что закрывала клапан и что получала на этот счет какие-то указания.

Судья не нашел отягчающих вину врача обстоятельств. В качестве смягчающих – счел его хорошие характеристики, отсутствие судимостей и беременность жены. В результате, как того и просил гособвинитель, эндоскописта приговорили к году ограничения свободы. Это значит, что он может продолжать жить жизнью обычного человека, только в течение двенадцати месяцев ему нельзя будет изменять место работы или место жительства без согласия специализированного органа, необходимо ежемесячно отмечаться в этом же органе и не выезжать за пределы Петрозаводска. Как объяснил судья, оснований лишать врача работы у него нет, ведь тот совершил преступление «небольшой» тяжести.

В случае врачебной ошибки средний размер компенсации морального вреда при причинении ущерба жизни и здоровью человека составляет чуть более 80 тысяч рублей. Об этом свидетельствуют данные Судебного департамента Верховного суда России. Чаще всего жертвам присуждают от 50 до 200 тысяч рублей, причем добиться выплат удается лишь самым стойким. Это подтверждает история 50-летнего Александра Бобняка из города Копейска Челябинской области, у которого врачи шесть лет не замечали опухоль в легких, хотя он ежегодно проходил обследования. Рак у него нашли за несколько месяцев до смерти. «Лента.ру» узнала у его вдовы Аллы Бобняк, почему судебные разбирательства шли несколько лет, и попыталась выяснить, кто и зачем судится с больницами в России.

***

Алла Бобняк: Мой муж очень следил за своим здоровьем. В 2004-2006 годах у него был туберкулез, его успешно вылечили. И фтизиатр ему сказал на прощание, что самое главное для него — это ежегодно проходить флюорографию. Если на снимках заметят какие-то патологические изменения, то сразу же направят на обследование. Он каждую осень так и поступал, и все время на руки получал стандартное заключение: «Легочные поля чистые».

В сентябре 2019 года ему также выдали такую справку. А через некоторое время у него начались сильные боли за лопатками и где-то за грудиной. Он вначале решил, что это спинная грыжа. Соорудил себе турник и начал подтягиваться и висеть, чтобы вытянуть позвоночник.

Но это не помогало. Становилось все хуже, ему буквально было трудно дышать. Я испугалась и вызвала неотложку. Потому что мало ли — вдруг это инфаркт. Приехавший врач сделал кардиограмму и сказал, что ничего угрожающего он не видит. Возможно, это межреберная невралгия. И порекомендовал в поликлинику сходить. Терапевт ему назначила курс лечения: электрофорез, что-то еще. Не помогло. Тогда его оправили к неврологу. Сделали по рекомендации врача два курса блокады. На короткое время это помогло избавиться от боли, но потом все возвращалось. И ему дали направление на компьютерную томографию легких (КТ). В общем, со всякими непредвиденными обстоятельствами прошел почти месяц, пока ему сделали снимки легкого. Он прямо из рентген-кабинета звонит мне и говорит, что его госпитализируют с затемнением в легких.

После разных исследований Саше поставили диагноз — мелкоклеточный рак правой доли легкого. К онкологу в городе мы попали на прием 30 декабря. И муж там задал вопрос, который мучал его: «Может ли быть, что человек ежегодно проходил флюорографию, было все в порядке, и вдруг через месяц у него находят онкологию?»

Стадия болезни была уже настолько запущенной, что операцию на легком ему делать отказались, назначили химиотерапию. И у него развился сильный болевой синдром. Это значило, что опухоль уже пустила метастазы по телу. Ведь в легких нет нервных окончаний, поэтому, если там развивается что-то ужасное, человек этого не ощущает.

Саша все никак не мог понять, как могло так получиться с флюорографией, почему ничего у него не нашли. Рентген у нас был в отдельном помещении, которое было больше месяца закрыто на ремонт. Когда кабинет открылся, Саша туда пошел. Попросил у врача выдать справку с описанием снимка. Тот ему снова напечатал: «Легочные поля чистые. К работе годен». «А ничего, что у меня нашли третью степень рака легких и уже дали группу инвалидности?» — спросил муж. На это врач пожал плечами: «Ну ничего, бывает. А что вы от нас-то хотите? Можете жаловаться». В то время как раз ковидная пандемия началась. И я так поняла, врач ему намекнул, что он сутяга и только ценное время отнимает у специалиста, участвующего в «ковидной войне».

Домой муж пришел с огромными глазами. Он ведь изначально думал, что хоть как-то врач объяснит, почему так могло получиться. Если бы доктор нормально с ним пообщался, как с человеком, все бы объяснил, тот бы понял. А врач с ним свысока, как с насекомым, даже смеялся: ну, бывает. «А ведь неизвестно, сколько таких, как я, людей он так же просмотрел, — сказал тогда Саша. — А пациенты ведь верят врачам, получая на руки справки «легочные поля чистые»».

Я позвонила в страховую компанию, контакты которой были указаны на полисе ОМС, чтобы понять, действительно ли нарушений не было, врач сделал все от него зависящее. Там заинтересовались этим. Страховщики провели экспертизу. И вывод был однозначный — с 2014 года на снимках определяется рак верхней доли справа. И в 2015 году с учетом нарастающей динамики уже можно было заподозрить, что на снимках не все в порядке. В 2019 году, когда верхушка легкого просто опала, не заметить этого было практически невозможно.

Саша подозревал, что врач, возможно, снимки-то и не смотрел. Просто штамповал шаблонные заключения.

Мы обратились в суд. В качестве морального ущерба мы просили взыскать 800 тысяч рублей. Александр с карандашом в руках считал, какая сумма была бы справедливой. Муж до болезни в среднем в месяц зарабатывал примерно 30 тысяч. Пенсию по инвалидности ему насчитали в размере 7500 рублей, вся она полностью уходила на лекарства. Сама химиотерапия — бесплатная, но после нее нужны то препараты для желудка, то от тошноты, то еще что-то. И на лечение он ездил в областной центр — это чуть больше часа на маршрутке. Часто он настолько плохо себя чувствовал, что я просто вызывала такси. А с февраля я сама не работала — за мужем уже требовался постоянный уход.

Представитель поликлиники Копейска на первых судебных заседаниях сказал, что учреждение не признает ошибку, и попросил суд назначить другую экспертизу — судебно-медицинскую. Пришла, говорю Саше, что вот — отложили заседание до тех пор, пока новой экспертизы не будет.

Это было 20 августа 2020 года, а 22 августа Саши не стало. Результаты судебно-медицинской экспертизы пришли только через год. Прямой причинно-следственной связи между тем, что вовремя не выявили онкологию, и смертью установлено не было. Я была сильно удивлена, что врач, выступившая экспертом от страховой компании, практически отказалась от своих слов. И сказала, что на ранних стадиях, с 2014-го по 2019-й год, выявить болезнь с помощью флюорографии было невозможно.

В экспертизе пульмонолог обратил внимание, что ему для анализа были представлены флюорографические снимки на бумажном носителе, а не в компьютерном варианте. И уточнил, что на изображениях с 2013-го по 2018-й год дата рождения пациента указана как 1 января 1970 года. То есть неверная. А на флюорограмме от 2019 года — уже правильная, 26.04.1970. По-моему, вполне прозрачный намек на то, что, возможно, на экспертизу дали чьи-то чужие флюшки.

Следственный комитет возбудил уголовное дело по факту причинения смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения лицом своих профессиональных обязанностей (ч. 2 ст. 109 УК РФ), но расследование прекратили, так как экспертиза не установила прямой причинно-следственной связи между смертью пациента и неправильной диагностикой — только косвенную.

Суд, основываясь на этой экспертизе, сделал вывод, что даже если бы на последней флюорографии у него заподозрили болезнь, Саша все равно бы умер, диагноз не оставлял шансов. Во время заседания была озвучена информация, что всего 24 процента онкологических заболеваний выявляют по флюорографии. Но если Александра отправили бы на дообследование, может, мы попали бы в эти проценты?

Пусть у мужа не было шансов излечиться и выжить, но шансы пожить подольше у него были. Если бы, конечно, поликлиника сразу отправила мужа на исследования, а не спустя полгода. Для онкологического больного полгода — это очень много. И мы с Сашей боролись за каждый день, каждую минуту.

Я сейчас буду заходить в кабинет флюорографии и понимать, что это вообще-то бессмысленное обследование, которое ничего не показывает и ничего не гарантирует. А ведь сегодня ни один из специалистов без этого исследования не принимает. Зачем эта имитация?

Дополнение: после обжалования дела Челябинский областной суд увеличил сумму компенсации со 100 до 350 тысяч рублей

«Доказательства вреда»

Социальные антропологи Европейского университета в статье «Доказательство вреда: опыт пациентов и медицинские стандарты в судебных решениях» проанализировали несколько десятков судебных приговоров, чтобы понять, чем руководствуются суды при назначении материальных компенсаций в медицинских делах.

Как отмечают авторы, главные тенденции современного здравоохранения — стандартизация работы врачей, основанная на принципах доказательной медицины, и переход к пациентоориентированной медицинской помощи. Антропологи попытались понять, как это отражается в судебных разбирательствах. Для этого с помощью специальной компьютерной программы из отрытой базы данных sudact.ru были отобраны несколько десятков дел с гражданскими исками к государственным поликлиникам, больницам и специализированным медцентрам.

Из этой выборки большая часть исков была к городским и районным организациям. Меньше всего судились с федеральными учреждениями и, наоборот, — с самыми маленькими, поселковыми. Чаще всего инициаторами разбирательств выступали сами пациенты (61,2 процента) или их родственники (36,8 процента). В остальных случаях иски были от лица организаций либо прокуратуры. В половине случаев пострадавшие требовали компенсацию морального вреда. А вот запросы возмещения вреда здоровью и компенсации убытков и расходов из-за некачественной медицинской помощи встречались редко.

Как отмечается в исследовании, лимитов для запросов материальных компенсаций за моральный ущерб не существует. Все ограничивается фантазией пострадавшего. Однако авторы работы увидели четкую зависимость — чем больше просили пострадавшие, тем больше им присуждали. В то же время суд очень редко полностью удовлетворяет все требования истцов — менее чем в четырех процентах случаев. Более ожидаем тотальный отказ — в 42 процентах случаев суд полностью отказывал в компенсациях. При этом в 54 процентах суд удовлетворял претензии пострадавших частично и снижал размер запрашиваемых компенсаций.

Ключевой момент всех медицинских судебных разбирательств — доказательства причиненного врачами вреда. Потому как если ущерб здоровью и понесенные в связи с этим убытки можно подтвердить более-менее объективно, ссылаясь на медицинские критерии и документы с подтверждением дополнительных расходов, то обоснование морального ущерба — вопрос творческий. В российском законодательстве нет правил, как истец должен определять моральный ущерб и оценивать его размер.

Авторы исследования проанализировали судебные истории и разбили их на две основные группы. В первую вошли ситуации, в которых из-за действия медиков пациенты больше не могут выполнять нормальные «социальные активности». Список этих активностей весьма широк — от управления автотранспортом до способности без посторонней помощи принять душ.

Во второй — дела с репутационным вредом, который обычно возникает при разглашении психиатрического, наркологического или другого «антисоциального» диагноза. Или если действия врачей вызвали у пациента косметический дефект, которого он стыдится: например, неудачно выполненные зубные протезы.

Авторы отмечают, что суд учитывает переживания и страдания, только если пациент докажет их с помощью каких-то объективных данных. Например, очень часто в качестве подтверждения пострадавшие приносят заключение психолога или психиатра о возникновении депрессии, бессонницы. Либо справку от врача об обострении имеющихся хронических болезней.

Во многих случаях система доказательств страданий строится на том, что после лечения человек уже не может в полной мере выполнять свои прежние социальные роли. Например, жены, матери или мужа-кормильца.

«Степень морального страдания определяется судом в зависимости от того, насколько сильно за счет действий медицинских работников нарушена нормативность в семейных отношениях, — отмечают ученые. — Существенная утрата — потеря супруга, с которым продолжительное время проживали в зарегистрированном браке и имели нескольких детей, потеря женщиной ребенка, случаи, когда мужчина вынужден уволиться с работы».

В то же время антропологи замечают, что самих страданий, даже доказанных пациентом, недостаточно для разбирательства по вопросу качества медицинской помощи. Перед истцами и их представителями в суде стоит задача связать индивидуальную проблему и индивидуальное страдание с нарушениями правил в медучреждении, то есть отклонениями от медицинских стандартов. Причем сюда входит не только неверно назначенное лечение (не соответствующее клиническим рекомендациям), вовремя не собранный врачебный консилиум, ненаправление пациента на консультацию к другому специалисту, но и некачественное ведение медицинских документов больного.

Статистический анализ базы данных судебных решений показал, что в делах, где есть смертельный исход, сумма запрашиваемой компенсации от пострадавших на 135 процентов выше, чем в других исках. В свою очередь, и суд в делах со смертельным исходом присуждает выплату на 169 процентов выше, чем в других делах. Также сумма компенсации увеличивается, если в качестве потерпевших в деле фигурируют дети.

И третий фактор, влияющий на величину компенсации морального вреда, — это количество врачей, участвовавших в лечении пострадавшего. Как заметили исследователи Европейского университета, с ростом числа специалистов на одного пациента сумма запроса истца возрастает на восемь процентов, а судья, в свою очередь, присуждает в среднем сумму на девять процентов выше.

В октябре 2013 года известный детский врач Леонид Рошаль заявил, что Национальная медицинская палата (НМП), президентом которой он является, в скором времени займется расследованием врачебных ошибок.

Планируется, что в рамках НМП будет создана независимая экспертная комиссия, которая будет рассматривать соответствующие жалобы пациентов и выносить профессиональный вердикт. Это станет возможным в случае принятия закона «Об обязательном медицинском страховании при оказании медицинской помощи», который устанавливает основные принципы страхования россиян от врачебных ошибок. 

Что делать, если вы стали жертвой врачебной ошибки уже сейчас, читайте в нашей инфографике. 

Нажмите, чтобы увеличить. 

Врачебная ошибка – взгляд профессионалов

Ян Власов, глава Общественного совета по защите прав пациентов Росздравнадзора: Понятия «врачебная ошибка» не имеет какой-то определенной оценки. За это не штрафуют и даже не требуют моральных издержек. Это некая ситуация, которая предполагает, что врач осознанно несет доброе и правильное, но вдруг случается нечто, что приводит к другой ситуации. Это скорее добросовестное заблуждение, оно не предполагает умысла. Что касается медкомиссии и ошибок врачей… Да, для врачебного сообщества характерна некая кастовость. Хорошо это или плохо — сложный вопрос. В любом случае это значит, что оно объединено некими тайными знаниями. Особенно хорошо это видно за рубежом. Там целая организация может скрывать какой-либо случай. Я не исключаю, что такие вещи имеют место быть и у нас. Опять же, я не сказал, что утверждаю, что они существуют, я именно не исключаю такой возможности.

— Жанна Олеговна, как доказать, что имела место врачебная ошибка?

— Пациент, который считает, что при оказании медицинской помощи была допущена ошибка, в первую очередь должен запросить из медицинского учреждения свою первичную медицинскую документацию (медицинскую карту или историю болезни).

Именно в медицинских документах отражена информация о состоянии здоровья, обследовании, диагнозе и назначенном лечении.

Пациент имеет право ознакомиться с этими документами, но, так как  карта или история болезни должна остаться в медучреждении, он имеет право на выдачу ее заверенной копии. Если у пациента имеются сомнения, например, в правильности установленного ему диагноза, необходимо получить консультацию хотя бы еще двух сторонних специалистов.

Право на информацию о состоянии своего здоровья регламентировано статьей 22 ФЗ-323 «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации». 

В случае летального исхода болезни медкарта или история болезни может быть истребована из медицинского учреждения только по запросу следственных органов и суда. 

Для того чтобы доказать, что имела место врачебная ошибка, необходимо обратиться либо в следственные органы или в суд с иском. При установлении причинно-следственной связи между действиями (бездействием) медицинских работников и наступлением неблагоприятного исхода лечения врачебная ошибка может считаться доказанной.

— Как Вы считаете, есть ли в России независимые медицинские комиссии?

— Проблема независимости врачебных комиссий сегодня в России очень актуальна. 

— Чем в случае лечащего врача отличаются врачебная ошибка от халатности и злоупотребления служебным положением? Каковы последствия для врача, если вина доказана в суде?

Последствия для врача зависят от состава преступления, предусмотренного конкретной статьей УК РФ. Так как врач в большинстве случаев не является должностным лицом (не занимает административно-хозяйственную должность), к нему могут быть применены, к примеру, статьи 109 (причинение смерти по неосторожности), 124 (неоказание помощи больному), 125 УК РФ (заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни или здоровья состоянии). Основные последствия – лишение свободы на срок от 4 месяцев, штраф, лишение права заниматься медицинской деятельностью. 

— Может ли пациент самостоятельно подать в суд на врача, совершившего врачебную ошибку (без обращения в прокуратуру)? Если да, что для этого нужно?

Пациент может самостоятельно обратиться в следственные органы с заявлением о возбуждении уголовного дела в отношении врача. Кроме того, он может подать исковое заявление в суд на медицинское учреждение. Должна отметить, что, учитывая специфику и сложность дел по врачебным ошибкам, я бы не рекомендовала пациенту самостоятельно обращаться в суд или в следственные органы без помощи профильного юриста.  

— Какую компенсацию можно получить через суд?

Можно требовать в суде компенсацию морального вреда, причиненного повреждением здоровья, утраченный заработок, расходы на лечение. Замечу, что суммы компенсаций морального вреда в России в целом значительно выросли.   

— Можно ли требовать в суде компенсации только морального вреда (без вреда здоровью, например)? Часто ли удовлетворяют такие требования?

Да, можно. Суды довольно часто удовлетворяют такие требования.

Беседовала Наталья Журавлёва

Другие инфографики «Mail Здоровья»:

Забытая марля

В январе 2015 года жительница Старого Оскола Юлия Хаустова попала в гинекологическое отделение второй горбольницы с разрывом кисты. Ей сделали операцию и через шесть дней выписали, но боли внизу живота так и не прекратились.

В мае 2016 года Хаустовой сделали лапароскопию, но ничего не обнаружили. А послеоперационное УЗИ вновь показало кисту больших размеров. В конце концов женщина обратилась в одну из частных клиник в Воронеже. Там ей назначили третью операцию. Хирурги обнаружили в брюшной полости пациентки не кисту, а метровую марлевую салфетку. 

«Салфетка была с гноем, она запуталась уже в кишечнике, и кишечник при этом спаялся», — рассказывает Хаустова. Женщина прожила с забытой в животе салфеткой почти два года. Из-за врачебной халатности женщине придется всю жизнь сидеть на строгой диете.

Хаустова обратилась в полицию, однако там уголовное дело за ненадлежащее исполнение профессиональных обязанностей и причинение тяжкого вреда здоровью возбуждать отказались: истек срок давности. Тогда женщина и ее адвокат добились возбуждения уголовного дела за оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья. Хаустова намерена дойти до суда и добиться компенсации за лечение и моральный ущерб. 

Четыре клиники — четыре диагноза

Девятнадцатилетняя студентка из Петербурга умерла от тромбоза после того, как врачи четырех клиник за две недели не смогли поставить ей верный диагноз. Девушка принимала прописанные врачом противозачаточные таблетки. Через неделю после сбоя в приеме контрацептива у нее заболели спина и бедро, еще через несколько дней поднялась температура. Девушка обратилась в поликлинику, УЗИ не выявило патологий, однако анализ крови говорил о воспалительном процессе. В тот же день девушку на скорой привезли в Петербургский многопрофильный центр. Хирург поставил диагноз — «миозит большой ягодичной мышцы». Это подтвердил и гинеколог.

Больной назначили болеутоляющие и антибиотики и отправили лечиться домой. Через несколько дней боль немного утихла и девушка отправилась в университет. Однако по дороге ей стало плохо. На скорой ее увезли в Покровскую больницу. Анализ крови говорил о развитии острого воспалительного процесса. Пациентка жаловалась на сильную боль, учащенное сердцебиение и нехватку кислорода. Врачи решили, что у нее астенический синдром и синусовая тахикардия, и отправили домой под наблюдение гинеколога по месту жительства.

Через день состояние девушки ухудшилось. Медики скорой сделали электрокардиограмму, но никаких показаний к госпитализации не нашли. В эту же ночь боль распространилась на правую часть спины и бок, болеутоляющие перестали помогать. На этот раз врач неотложки заподозрил у девушки остеохондроз позвоночника и порекомендовал ей сходить проконсультироваться у невролога, что она и сделала. В поликлинике поставили новый диагноз — пневмонию и инфекционный миокардит — и девушку, наконец, госпитализировали в 122-ю клиническую больницу, где она провела пять дней. Ее состояние немного улучшилось, однако на четвертый день повысилась температура и начались судороги. Пациентку перевели в реанимацию, где она и умерла.

Судмедэксперты установили, что причиной смерти стал илеофеморальный тромбоз, развившийся в результате приема оральных контрацептивов. Одно из побочных действий препарата — повышение риска тромбоза, а у девушки, как выяснилось, была склонность к тромбообразованию. Лечившие ее врачи знали о том, что она принимает таблетки, однако не обратили на это внимания.

В сентябре 2017 года суд взыскал с медучреждений в пользу матери погибшей девушки 4,1 млн рублей. 

Почка на миллион

Жительнице Южно-Сахалинска ошибка врачей стоила почки. В 2015 году женщина обратилась в Сахалинскую областную больницу с противоречивым диагнозом, не имеющим отношения к заболеванию почек. У нее на руках были только взаимоисключающие УЗИ-протоколы. На следующий день после госпитализации хирурги сначала осмотрели брюшную полость женщины эндоскопом через небольшой разрез (диагноз не подтвердился), а потом прооперировали. В ходе операции врачи задели почечную артерию: чтобы остановить кровотечение, сосуд зажали специальной клипсой и забыли ее убрать.

После операции женщине стало хуже. Компьютерная томография показала, что клипса, которую врачи поставили женщине во время операции, пережала почечную артерию и орган отмирает. Женщину снова отправили на операционный стол. Хирурги увидели, что почку уже не спасти, и удалили ее.

Через некоторое время после операции женщина обратилась в областной минздрав с жалобой. Там по ее заявлению провели проверку и вынесли заключение, что врачи действовали верно, а почку удалили из-за послеоперационных осложнений. Тогда женщина обратилась в суд.

Судмедэксперты выяснили, что решение о первичном хирургическом вмешательстве было принято без достаточных оснований и что почка потеряла жизнеспособность из-за ошибки врачей. Медики не признали своей вины и несколько раз обжаловали решение суда. Однако в 2017 году суд обязал больницу выплатить пострадавшей 1,3 млн рублей. 

ВИЧ вместо ребенка

В 2010 году три женщины обратились для лечения бесплодия в элитную «Преображенскую клинику» в Екатеринбурге к гинекологу Елене Ярушиной. Пациенткам ввели специальный раствор из донорской крови, который стимулирует зачатие. Через несколько месяцев — зимой 2011 года — самочувствие женщин резко ухудшилось и они попали в больницу. Анализы выявили наличие ВИЧ-инфекции. 

Следователи выяснили, что донорскую кровь сдала медсестра, у которой позже диагностировали ВИЧ. Кроме того, «Преображенская клиника» не имела права на какие-либо манипуляции с донорской кровью ввиду отсутствия соответствующей лицензии. Главврача клиники Андрея Сысолятина оштрафовали и уволили. Адвокаты Ярушиной говорили, что именно он должен сидеть на скамье подсудимых. Однако главврач исчез; судебные приставы так и не смогли его разыскать.

В декабре 2014 года Елену Ярушину признали виновной в «заражении ВИЧ-инфекцией вследствие ненадлежащего исполнения профессиональных обязанностей» и тут же амнистировали в честь 20-летия Конституции. Пострадавшие вновь обратились в суд с требованием компенсировать причиненный им вред. В итоге в 2016 году Свердловский областной суд обязал клинику выплатить женщинам по 5 миллионов рублей каждой. 

Лечили от остеохондроза — оказалось генетическое заболевание

Людмилу Кузьмину из Электростали 13 лет безуспешно лечили от остеохондроза. Однажды она неудачно упала и повредила спину. Врачи предположили частичный перелом позвоночника, но диагноз не подтвердился, и женщине сказали, что это остеохондроз. Кузьмина мучилась от сильных болей, пила лекарства, потом согласилась на операцию, но и она не принесла облегчения.

Тогда сын отвез Кузьмину в Москву, где у нее диагностировали редкое (3–8 случаев на 100 тысяч человек) врожденное заболевание — мальформацию Арнольда — Киари. При этом заболевании мозжечок опускается вниз, в большое затылочное отверстие, и сдавливает продолговатый мозг — это и есть причина сильных болей. Женщина перенесла две операции и сейчас живет на лекарствах. Московские врачи говорят, что упущено слишком много времени: если бы МРТ сделали 5–7 лет назад, последствий было бы меньше. 

Врач-невролог, который диагностировал у Кузьминой остеохондроз, давно на пенсии, но Кузьмина все равно собирается обратиться в суд и получить компенсацию.