Сознание этой ошибки страшной непоправимой охватило ее

Упр. 113

I.

1. Им двигало только одно желание: закончить начатое дело.
2. Один из них, посмелее своих товарищей, подошёл ко мне.
3. Митрофан Ильич, в ватнике и сапогах, был не похож на того бухкгалтера с каким она проработала несколько лет в банке.
4. Иногда такое село, поставленное на крутом берегу, виднеется вёрст за тридцать.
5. Застигнитая ранним снегом, птица теряла силы.
6. Косо висевшая в небе луна, напоминала ей ёлочную игрушку.
7. Пронзительно чирикали небольшие пёстрые птицы, дружной стайкой перелетавшие с места на место.
8. Мать, помолодевшая, похорошевшая, легко действовала лопатой.
9. Он сполз с лежака, устроенного из пружинистых ореховых жердочек и зажёг светец, сделанный из насаженной на палку берёсты.
10. Она вышла и через минуту вернулась с мальчиком, вытеравшем о рубаху руки, испачканные в земле.
11. Лес то мельчал переходил в болото, то сново выстраивался сплошной стеной могучий, заваленный буреломом.
12. Сознание этой ошибки, страшной, непоправимой, охватило её.
13. Легко сшитые, эти куртки нестесняли движений.
14. Он любовался, переливавшимся по уголям, пламенем.

II.

1. На краю стола лежала книга в чёрном, кожаном переплёте, довольно, истёртом и закапанном воском.
2. Раненный в плечу и руку, он не чувствовал боли.
3. Через обширный двор, заросший кустарником, крапивой, полынью, мы пришли к огромному дому, в котором светился огонь.
4. Мы прошли ещё две или три залы, подобные первой, и освещённые такими же ломпадками.
5. При свете луны увидел он себя в горнице, в которой находился длинный стол, приставленный к стене.
6. От природы робкая и застенчивая девишка всё же не испугалась.
7. Лицо его, благородное и выразительное, совсем не было красиво.
8. Она, по временам кидала на него взгляд, читала немудрённый смысл, начертанный на его лице, и думала. . .
9. Из тумана появились они там, где обрывались поля, изчерченные огородными грядами, и начинался пологий подъём, поросший густым невысоким сосняком.
10. Когда тропинка, уводившая их проч, стала поворачивать, девушка оглянулась.
11. Мать, обычно кроткая и беззлобная, сейчас была неузнаваема.
12. Широкая река была одета в гранит – серый, почти белый от инея.
13. Солдаты, стоящие на карауле, любили её, ибо она иногда почевала их безденежно сладкими маковниками.
14. Приводимые в отчаяние бессмыслицею сочинения музыканты часто бросали смычки.

Упр. 114

(е или и)

Привалировать, президент, прикословить, примьера, препарат, пристиж, притиндовать, приткновение, прицидент, привредливый, привилегия, приоритет, пульвитизатор, пьедестал.

(а или о)

Проблема, правиант, провинциал, провокация, прогноз, проект, прокломация, пролетариат, пропоганда, пропеллер, псевдоним.

(ё или о)

Лавчонка, лещом, лихачом, лужок, мажорный, мозжечок, молодожён, мочёный, мощоный, мужичок, мячом, нагишом, напряжённость, начёс, начётчик, счёт, недочёт, никчёмный, новичок, ножёвка, ноженка, ночёвка.

Вот и все.

Сердце сжалось и подкатило к горлу. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Никита изо всех сил оттолкнулся ото дна и заработал руками, плечами… Жадно вглядывался он в тусклое пятно света над головой и отталкивался, отталкивался еще и еще раз слабеющими руками…

А сил больше не было. Судорогой сводило ноги. Но он тянулся и тянулся вверх, заставляя себя двигать руками усилием, уже почти нечеловеческим.

Наконец блеснуло небо.

С трудом выдохнул набравшуюся в легкие воду. Она хлынула горлом, носом.

Несколько раз глубоко вздохнул, превозмогая острую боль в груди. Едва добрался до берега и повалился наземь.

Он лежал ничком, распластавшись на горячем песке. Кружилась голова, во рту был привкус меди. Стук вальков с того берега доносился приглушенно, как сквозь сон. Откуда-то сверху долетели крики и повизгивание мальчишек. Ему почудилось вдруг, что они несутся к нему с берега родной Копиры. Даже сквозь смеженные веки он видит, как поблескивает под крутояром ее изгиб. А вот и непролазные заросли смородины у ветхого плеши. Старая, почерневшая ива и бревенчатая изба над Поповским оврагом. Отчий дом! Скрип половиц, запах хмеля…

Еще минута, и ничего этого никогда бы он больше не увидел и не услышал. Не оттого ли с такой пронзительной ясностью проносятся перед глазами полузабытые воспоминания?..

Он лежал на песке, чувствуя, как солнце пригревает спину, а перед глазами вставало детство, родина… Дым костра, крупнозвездное небо, скачка вперегонки на неоседланных лошадях…

Где-то вдали ударил колокол.

Никита приподнял голову и увидел прямо перед глазами не звезды, а солнце, отраженное в гранях песчинок. Чуть маячил сквозь дымку ступенчатый шпиль Сююмбекиной башни. И не с колокольни отцовской церкви над Поповским оврагом, а, должно быть, со звонницы Петропавловского собора доносились приглушенные расстоянием удары колокола.

Никита с трудом поднялся, разыскал на берегу одежду и зашагал к городу.

II

Высокий сумрачный храм стал заполняться народом. На паперти выстраивались вдоль прохода нищие.

Карсунские приехали одними из первых, — только что проследовало духовенство.

Они прошли в полупустой еще храм. Шаги звенели по каменным плитам, отдавались под высокими сводами и замирали в углах.

По трое — пятеро входили монахи, истово крестились, кланялись во все стороны. На клиросе, покашливая и пробуя голоса, становились певчие.

Пахло воском и ладаном. Длинные косые лучи от окон купола, дымная полумгла высоких сводов, мерцание свеч и лампад, густой голос иеродиакона, читавшего Евангелие, — все настраивало на печально-торжественный лад.

Говорили, что обряд пострижения будет совершать сам преосвященный. Всенощную он стоял в алтаре, но перед торжественным славословием появился в царских вратах в мантии и омофоре и возгласил: «Слава тебе, показавшему нам свет!» И тотчас раздалось величавое согласное пение.

Сердце у Тани сжалось.

Когда отзвучало и замерло «Боже правый, помилуй нас», распахнулись западные двери и показалась процессия, вводившая постригаемого. Взгляды всех обратились к нему. Таня повернулась вместе с другими.

Впереди шли два послушника в стихарях, неся высокие подсвечники с горящими свечами, за ними следовали иеромонахи, прикрывая своими мантиями постригаемого. Он шел босой, в одной срачице {Срачица — сорочка, исподняя рубаха. — Здесь и далее примечания автора.}. Только что отпущенная бородка преобразила его лицо. Было в нем что-то суровое, мученическое, напоминавшее лик Спасителя.

Таня подняла руку, словно для крестного знамения, и подала едва заметный знак. Никита скользнул взглядом отчужденно, должно быть ничего не видя, и прошел, не оборачиваясь, неслышно касаясь босыми ступнями холодных каменных плит.

Таня невольно ухватилась за рукав мужа. Слезы обожгли ей глаза.

Процессия приблизилась к архиепископу. С посохом в руке, он стоял в царских вратах, и постригаемый простерся ниц у ног владыки.

— Боже милосердый, — раздался в ту же минуту торжественный голос певчих, — яко отец чадолюбивый, глубокое зря смирение и истинное покаяние, яко блудного сына, прими его кающегося, к стопам твоим вторицею припадающего-о-о…

Едва замерли слова невидимого хора, владыка коснулся посохом спины простертого ниц.

— Почто пришел еси, брате, ко святому жертвеннику? — спросил он.

— Жития ищу совершенного, постнического, святый владыко, — раздался из-под монашеских мантий глухой голос.

Таня вслушивалась в этот, будто чужой, голос — он звучал отрешенно, бесстрастно.

А вопросы следовали один за другим:

— Вольным ли своим разумом приступавши ко господу?

— Ей, святый владыко.

— Не от некия ли беды или нужды?

— Ни, святый владыко.

— Отрицаеши ли ся вторицею мира и всех якоже в мире, по заповеди господней?

— Ей, святый владыко, — слышала Таня бесстрастный ответ.

Слезы текли у нее по щекам. Она не вытирала их. Никита! Бедный Никита! Что же ты делаешь? Хотелось крикнуть, остановить этот чудовищный обряд. Сколько она пытала свое сердце: кого же она любит? Ей казалось — обоих… Саню она любила радостно и безгрешно. Он сразу привлек ее ласковой мягкостью, какой-то прозрачной честностью. Она питала к нему доверчивую нежность, ровную и глубокую. Ей было с ним легко и просто… А последнее время ее вдруг потянуло к Никите. Кружилась голова и темнело в глазах, стоило его увидеть… Это неосознанное и властное влечение пугало и возмущало ее. Она стыдилась и бежала от него. Давно мечтая о любви, она привыкла считать, что любит Саню. Да и родители относились к нему, как к сыну.

Но что она знала о любви?.. И разве редкость, когда женщина отдает свое сердце именно тому, кто, как она убеждена, не в состоянии и дня прожить без ее самоотверженных забот? Таким в ее глазах был Саня. Никита сильный, он легко обойдется без нее. А Саня, как он останется один? Ей казалось, что это и есть настоящее счастье — принести себя в дар тому, кому ты больше всего нужна…

— Обещавши ли вторицею сохранити себя в девстве и целомудрии, и благоговении даже до смерти? — донесся вдруг голос архиерея.

— Ей, богу споспешествующу, святый владыко…

Острое предчувствие беды сжало сердце. Сознание ошибки, страшной, непоправимой, вдруг охватило ее. За несколько мгновений она, казалось, все поняла. Нельзя было только ничего изменить, ничего исправить. Она покачнулась и упала бы, не поддержи ее Саня.

Очнулась она, когда под сводами храма звучала молитва: «Ему же и слава, и держава, и царство, и сила, со Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков…»

— Аминь, — донеслось откуда-то сверху.

Сквозь слезы она видела, что Никита все так же стоял коленопреклоненный перед владыкой. Два иеромонаха в мантиях принесли Евангелие в тяжелом золотом окладе с лежащими на нем ножницами.

— Возьми ножицы и подаждь ми, — услыхал Никита у себя над головой слова архиепископа.

Он показался себе вдруг Исааком, несущим к горе Мориаг хворост на свое всесожжение. Он взял ножницы и протянул владыке. Тот отвел его руку, как бы призывая еще раз подумать. Когда архиепископ и во второй и в третий раз отвел его руку с протянутыми ножницами, Никите захотелось вскочить и выбежать из церкви. Но вот ножницы уже в руках преосвященного. Никита слышит зловещее лязгание их у себя над головой и слова архипастыря:

— Брат наш Иакинф…

Вот оно, это имя, которое станет отныне его именем…

— Брат наш Иакинф постризает власы главы своея в знамение конечного отрицания мира, и всех якоже в мире и в конечное отвержение своея воли и всех светских похотей, во имя отца и сына и святаго духа, рецем вси о нем: господи помилуй!

Гулко ударясь о своды, пронеслось по храму троекратное: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй…»

И всякий раз, когда преосвященный вручал ему власяницу («сей хитон правды»), пояс («дабы препоясал чресла свои во умерщвление тела и обновление духа»), кукуль («сей шлем спасительного упования и молчаливого в духовном размышлении пребывания»), мантию («ризу спасения и броню правды»), вервицу («сей меч духовный ко всегдашней молитве Иисусовой»), крест Христов («щит веры, в нем же возможеши все стрелы лукавого разжзнные угасити»), горящую свечу, — под сводами раздавалось торжественно и величаво: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй…»

Текст книги «Отец Иакинф»

Автор книги: Владимир Кривцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

Кривцов В. Н. Отец Иакинф

От автора

Стоит в некрополе Александро-Невской лавры в Ленинграде невысокий черный обелиск. На посеревшем от времени и непогод камне выбито: ИАКИНФ БИЧУРИН А пониже столбик китайских иероглифов и даты – 1777–1853. Редкий прохожий не остановится тут и не задастся вопросом: чей прах покоится под этим камнем, откуда на русской могиле, лишенной привычного православного креста, загадочное иероглифическое надгробие, что оно означает? Еще до войны, в студенческие годы, прочел я эту таинственную эпитафию: «У ши цинь лао чуй гуан ши цэ» – «Труженик ревностный и неудачник, свет он пролил на анналы истории». А потом долгие часы проводил я в архивах и книгохранилищах Москвы и Ленинграда, Казани и Кяхты и, чем дальше листал пожелтевшие страницы редких изданий, перевертывал запыленные листы толстых архивных дел, тем больший интерес вызывал во мне этот долго живший и давно умерший человек. То был знаменитый в свое время отец Иакинф, в миру – Никита Яковлевич Бичурин. Сын безвестного приходского священника из приволжского чувашского села, четырнадцать лет возглавлял он в Пекине русскую духовную миссию – единственное тогда представительство Российской империи в Китае. Но свое пребывание там он использует не для проповеди христианства, к чему обязывал его пост начальника духовной миссии, а для глубокого и всестороннего изучения этой загадочной в то время восточной страны. Преодолевая неимоверные трудности, при полном отсутствии какой-нибудь преемственности, учебных пособий, словарей, грамматик, Иакинф в короткий срок овладевает сложнейшим языком и письменностью. В этом он видел единственный способ ознакомления с богатейшими китайскими источниками по истории, географии, социальному устройству и культуре не только Китая, но и других стран Центральной и Восточной Азии. В Пекине им были подготовлены материалы для многочисленных переводов и исследований, которые увидели свет уже на родине и принесли отцу Иакинфу европейскую славу. В библиотеках Ленинграда хранится свыше семидесяти трудов Иакинфа, в том числе два десятка книг и множество статей и переводов, которые в тридцатые и сороковые годы прошлого века регулярно появлялись на страницах почти всех издававшихся тогда в Петербурге и Москве журналов. Еще больше ученых трудов Иакинфа не увидело света и осталось в рукописях, и среди них многотомные фундаментальные исследования, словари и переводы. В трудах Бичурина, не утративших значения и до сих пор, содержатся подлинные россыпи ценнейших сведений об истории, быте, материальной и духовной культуре монголов, китайцев, тибетцев и других народов Азиатского Востока. Под влиянием Иакинфа и его трудов, основанных на глубоком изучении китайских источников и проникнутых искренней симпатией к китайскому народу, сложилась школа выдающихся русских синологов и монголистов, которая, по общему признанию, опередила европейскую ориенталистику XIX столетия и получила отличное от нее направление. В сознании многих поколений русских людей отец Иакинф был как бы олицетворением исконно дружеского отношения нашего народа к своему великому восточному соседу, его своеобычной культуре, художественным и научным достижениям. Убежденный атеист и вольнодумец, по печальной иронии судьбы всю жизнь связанный с церковью и самой мрачной ее ветвью – монашеством, Иакинф был не только оригинальным ученым, но и примечательной личностью, без которой характеристика его эпохи была бы неполной. След, оставленный Бичуриным не только в отечественном востоковедении, но и в истории нашей культуры, так значителен, что давно пора воскресить из мертвых этого большого ученого и интереснейшего человека, попытаться воссоздать не только внешние события, но и внутренний мир его жизни, увлекательной и трагической. Мне захотелось внести посильный вклад в решение этой задачи. Я поехал на родину Иакинфа, в Чувашию – в Чебоксары и село Бичурино, где прошли его детские годы; перерыл библиотеку и архив Казанской духовной академии, где он четырнадцать лет учился; побывал и в Иркутске, где он служил ректором духовной семинарии и настоятелем монастыря, и в пограничной Кяхте, где он подолгу жил во время своих поездок в Забайкалье; поколесил я и по степям Монголии, которые за полтораста лет до того пересек на пути в Китай Иакинф; посетил я и древний Пекин и суровый Валаам; читал многочисленные труды Иакинфа, разбирал его рукописи, вчитывался в торопливые записи, которые он делал в дошедшей до нас «памятной книжке»; собирал разрозненные свидетельства современников, размышлял над его трудами и поступками Результатом этого и явилась книга «Отец Иакинф».

КНИГА ПЕРВАЯ
ПУТЬ К ВЕЛИКОЙ СТЕНЕ

Часть первая
ВО ВЛАСТИ СЕРДЦА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Лето 1800 года выдалось в Казани на редкость знойное. Никогда почти не пересыхающие на правом берегу болотца исчезли, да и сама Волга пообмелела и сузилась. Недвижные листья на липах в монастырском саду покрылись пылью. Немало их, до срока пожелтевших, устилало дорожки, хотя стояла лишь середина июля.

Никита, без кафтана, в рубахе с распахнутым воротом, проскользнул через знакомый лаз в монастырской ограде и широкой луговой поймой зашагал к Волге.

С реки доносился плеск и гомон купающихся.

Он обошел их стороной и выбрал местечко поукромней. Скинул одежду, бросился в воду, перевернулся на спину и, широко загребая руками, поплыл на середину реки. Сегодня она была какая-то на удивление тихая – ни волны, ни ряби.

Долго, прищурясь, смотрел он в прозрачную высь. Ему всегда доставляло удовольствие вот так бездумно плыть на спине, отдаваясь течению. Но сейчас он не ощутил привычной радости. И опрокинутое над ним небо, и проступавшие вдали сквозь знойную дымку очертания города, и буровато-зеленые холмы высокого левого берега – все полнило душу сознанием одиночества, безысходного, непоправимого…

Через несколько часов лязгнут над головой ножницы и отсекут не только волосы, но и само имя его… Исчезнет из мира Никита Бичурин, и встанет на его место новопостриженный… Он даже не знает своего нового имени, – инок услышит его лишь в час пострижения, вместе со всеми. В эту минуту он должен будет проститься не только со своим прошлым, но и с будущим, со всем, что значимо и ценно для него в этом мире.

А может, и не стоит дожидаться этой минуты? Нырнуть поглубже и обрести разом то последнее, немое одиночество, которое и так ждет каждого в конце пути?..

Да и довольно уже пожил он на белом свете. Двадцать два года, в сентябре будет двадцать три…

Никита закрыл глаза, раскинул руки и несколько минут лежал недвижно, стараясь ни о чем не думать. Двадцать два года… По триста шестьдесят пять дней на круг – это… восемь тысяч тридцать дней… Да еще десять месяцев – восемь тысяч триста тридцать… Так много? А он отчетливо помнит, сколько вмещал в детстве один-единственный летний день, как долго он длился!.. Никита приоткрыл глаза и увидел над собою небо, прозрачное, безмерно глубокое. Вдали чуть белелись на горе кремлевские стены и горели на солнце маковки церквей… Он поспешно зажмурился, чтобы ничего этого не видеть, набрал полную грудь воздуха, перевернулся резким движением и нырнул. Нырнул и поплыл ко дну, головою вниз.

Плыл он долго, преодолевая сопротивление воды, которая норовила вытолкнуть его обратно. Сильными движениями рук разгребал тяжелую, неподатливую воду, погружаясь все глубже. Тут было приметно холодней. Гудела голова, немели ноги, но он плыл и плыл, пока не коснулся руками дна. Тогда он выдохнул остатки воздуха и судорожно глотнул.

Вода хлынула в горло.

Он стал задыхаться… Слабели силы. Раскалывалась голова, тяжелая, как колокол.

Вот и все.

Сердце сжалось и подкатило к горлу. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Никита изо всех сил оттолкнулся ото дна и заработал руками, плечами… Жадно вглядывался он в тусклое пятно света над головой и отталкивался, отталкивался еще и еще раз слабеющими руками…

А сил больше не было. Судорогой сводило ноги. Но он тянулся и тянулся вверх, заставляя себя двигать руками усилием, уже почти нечеловеческим.

Наконец блеснуло небо.

С трудом выдохнул набравшуюся в легкие воду. Она хлынула горлом, носом.

Несколько раз глубоко вздохнул, превозмогая острую боль в груди. Едва добрался до берега и повалился наземь.

Он лежал ничком, распластавшись на горячем песке. Кружилась голова, во рту был привкус меди. Стук вальков с того берега доносился приглушенно, как сквозь сон. Откуда-то сверху долетели крики и повизгивание мальчишек. Ему почудилось вдруг, что они несутся к нему с берега родной Копиры. Даже сквозь смеженные веки он видит, как поблескивает под крутояром ее изгиб. А вот и непролазные заросли смородины у ветхого плеши. Старая, почерневшая ива и бревенчатая изба над Поповским оврагом. Отчий дом! Скрип половиц, запах хмеля…

Еще минута, и ничего этого никогда бы он больше не увидел и не услышал. Не оттого ли с такой пронзительной ясностью проносятся перед глазами полузабытые воспоминания?..

Он лежал на песке, чувствуя, как солнце пригревает спину, а перед глазами вставало детство, родина… Дым костра, крупнозвездное небо, скачка вперегонки на неоседланных лошадях…

Где-то вдали ударил колокол.

Никита приподнял голову и увидел прямо перед глазами не звезды, а солнце, отраженное в гранях песчинок. Чуть маячил сквозь дымку ступенчатый шпиль Сююмбекиной башни. И не с колокольни отцовской церкви над Поповским оврагом, а, должно быть, со звонницы Петропавловского собора доносились приглушенные расстоянием удары колокола.

Никита с трудом поднялся, разыскал на берегу одежду и зашагал к городу.

II

Высокий сумрачный храм стал заполняться народом. На паперти выстраивались вдоль прохода нищие.

Карсунские приехали одними из первых, – только что проследовало духовенство.

Они прошли в полупустой еще храм. Шаги звенели по каменным плитам, отдавались под высокими сводами и замирали в углах.

По трое – пятеро входили монахи, истово крестились, кланялись во все стороны. На клиросе, покашливая и пробуя голоса, становились певчие.

Пахло воском и ладаном. Длинные косые лучи от окон купола, дымная полумгла высоких сводов, мерцание свеч и лампад, густой голос иеродиакона, читавшего Евангелие, – все настраивало на печально-торжественный лад.

Говорили, что обряд пострижения будет совершать сам преосвященный. Всенощную он стоял в алтаре, но перед торжественным славословием появился в царских вратах в мантии и омофоре и возгласил: «Слава тебе, показавшему нам свет!» И тотчас раздалось величавое согласное пение.

Сердце у Тани сжалось.

Когда отзвучало и замерло «Боже правый, помилуй нас», распахнулись западные двери и показалась процессия, вводившая постригаемого. Взгляды всех обратились к нему. Таня повернулась вместе с другими.

Впереди шли два послушника в стихарях, неся высокие подсвечники с горящими свечами, за ними следовали иеромонахи, прикрывая своими мантиями постригаемого. Он шел босой, в одной срачице {Срачица – сорочка, исподняя рубаха. – Здесь и далее примечания автора.}. Только что отпущенная бородка преобразила его лицо. Было в нем что-то суровое, мученическое, напоминавшее лик Спасителя.

Таня подняла руку, словно для крестного знамения, и подала едва заметный знак. Никита скользнул взглядом отчужденно, должно быть ничего не видя, и прошел, не оборачиваясь, неслышно касаясь босыми ступнями холодных каменных плит.

Таня невольно ухватилась за рукав мужа. Слезы обожгли ей глаза.

Процессия приблизилась к архиепископу. С посохом в руке, он стоял в царских вратах, и постригаемый простерся ниц у ног владыки.

– Боже милосердый, – раздался в ту же минуту торжественный голос певчих, – яко отец чадолюбивый, глубокое зря смирение и истинное покаяние, яко блудного сына, прими его кающегося, к стопам твоим вторицею припадающего-о-о…

Едва замерли слова невидимого хора, владыка коснулся посохом спины простертого ниц.

– Почто пришел еси, брате, ко святому жертвеннику? – спросил он.

– Жития ищу совершенного, постнического, святый владыко, – раздался из-под монашеских мантий глухой голос.

Таня вслушивалась в этот, будто чужой, голос – он звучал отрешенно, бесстрастно.

А вопросы следовали один за другим:

– Вольным ли своим разумом приступавши ко господу?

– Ей, святый владыко.

– Не от некия ли беды или нужды?

– Ни, святый владыко.

– Отрицаеши ли ся вторицею мира и всех якоже в мире, по заповеди господней?

– Ей, святый владыко, – слышала Таня бесстрастный ответ.

Слезы текли у нее по щекам. Она не вытирала их. Никита! Бедный Никита! Что же ты делаешь? Хотелось крикнуть, остановить этот чудовищный обряд. Сколько она пытала свое сердце: кого же она любит? Ей казалось – обоих… Саню она любила радостно и безгрешно. Он сразу привлек ее ласковой мягкостью, какой-то прозрачной честностью. Она питала к нему доверчивую нежность, ровную и глубокую. Ей было с ним легко и просто… А последнее время ее вдруг потянуло к Никите. Кружилась голова и темнело в глазах, стоило его увидеть… Это неосознанное и властное влечение пугало и возмущало ее. Она стыдилась и бежала от него. Давно мечтая о любви, она привыкла считать, что любит Саню. Да и родители относились к нему, как к сыну.

Но что она знала о любви?.. И разве редкость, когда женщина отдает свое сердце именно тому, кто, как она убеждена, не в состоянии и дня прожить без ее самоотверженных забот? Таким в ее глазах был Саня. Никита сильный, он легко обойдется без нее. А Саня, как он останется один? Ей казалось, что это и есть настоящее счастье – принести себя в дар тому, кому ты больше всего нужна…

– Обещавши ли вторицею сохранити себя в девстве и целомудрии, и благоговении даже до смерти? – донесся вдруг голос архиерея.

– Ей, богу споспешествующу, святый владыко…

Острое предчувствие беды сжало сердце. Сознание ошибки, страшной, непоправимой, вдруг охватило ее. За несколько мгновений она, казалось, все поняла. Нельзя было только ничего изменить, ничего исправить. Она покачнулась и упала бы, не поддержи ее Саня.

Очнулась она, когда под сводами храма звучала молитва: «Ему же и слава, и держава, и царство, и сила, со Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков…»

– Аминь, – донеслось откуда-то сверху.

Сквозь слезы она видела, что Никита все так же стоял коленопреклоненный перед владыкой. Два иеромонаха в мантиях принесли Евангелие в тяжелом золотом окладе с лежащими на нем ножницами.

– Возьми ножицы и подаждь ми, – услыхал Никита у себя над головой слова архиепископа.

Он показался себе вдруг Исааком, несущим к горе Мориаг хворост на свое всесожжение. Он взял ножницы и протянул владыке. Тот отвел его руку, как бы призывая еще раз подумать. Когда архиепископ и во второй и в третий раз отвел его руку с протянутыми ножницами, Никите захотелось вскочить и выбежать из церкви. Но вот ножницы уже в руках преосвященного. Никита слышит зловещее лязгание их у себя над головой и слова архипастыря:

– Брат наш Иакинф…

Вот оно, это имя, которое станет отныне его именем…

– Брат наш Иакинф постризает власы главы своея в знамение конечного отрицания мира, и всех якоже в мире и в конечное отвержение своея воли и всех светских похотей, во имя отца и сына и святаго духа, рецем вси о нем: господи помилуй!

Гулко ударясь о своды, пронеслось по храму троекратное: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй…»

И всякий раз, когда преосвященный вручал ему власяницу («сей хитон правды»), пояс («дабы препоясал чресла свои во умерщвление тела и обновление духа»), кукуль («сей шлем спасительного упования и молчаливого в духовном размышлении пребывания»), мантию («ризу спасения и броню правды»), вервицу («сей меч духовный ко всегдашней молитве Иисусовой»), крест Христов («щит веры, в нем же возможеши все стрелы лукавого разжзнные угасити»), горящую свечу, – под сводами раздавалось торжественно и величаво: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй…»

Сквозь громкую эту молитву Никита слышал сдерживаемые рыдания. Не слова преосвященного, а эти скорбные всхлипывания, едва различимые, ловил он, стоя коленопреклоненный у ног владыки.

– Миром господу помолимся, – возвестил между тем иеродиакон.

– О брате нашем Иакинфе, и якоже от бога поспешении ему, господу помолимся.

– Господи помилуй, господи помилуй, господи по-милу-у-уй… – подхватил невидимый хор.

Никита словно окаменел. Он смотрел на все происходящее как бы со стороны и больше уже не слушал. Только рука его машинально клала большой широкий крест, когда до его слуха доносилось троекратное «господи помилуй».

Но вот преосвященный коснулся его плеча и велел встать.

– Приветствую тебя, возлюбленный брат наш Иакинф, приветствием святым мира и любви с принятием великого чина иноческого, – обратился к нему владыка.

Никита поднялся и все с тем же отчужденным, окаменелым лицом стоял перед архипастырем, слыша и не слыша его слова.

Архиерей говорил долго. Круглые фразы вылетали из его спрятанного в седой бороде рта и скользили, не задевая сознания.

Наконец опять загудели басы монахов, зазвенели пронзительные дисканты семинаристов, и под звуки торжественных песнопений вновь постриженного ввели в алтарь для преклонения святому престолу, а затем архипастырь, все в том же парадном облачении, ввел нового инока в его келью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Солнце померкло. Мир опустел. Пустой и ненужной показалась ему жизнь, когда он остался один в длинной и узкой, как гроб, келье Иоанновского монастыря. В углу перед темным образом Иоанна Крестителя чуть теплилась лампада.

Иакинф шагал вдоль стены – шесть шагов к окну, маленькому, решетчатому, похожему на окошко темницы, шесть шагов от окна.

За переплетом подслеповатого оконца сгущались тучи.

Иакинф шагал, время от времени останавливаясь перед образом Крестителя, чем-то напоминавшим ему Саню. Шагал, а перед глазами проходила вся его жизнь – такая, ему казалось, длинная, а в сущности такая еще короткая. Теперь, когда он смотрел на нее как бы со стороны, все прояснялось.

Своенравную роль в человеческих судьбах играет случай. Круто может изменить он все намерения, стремления, самую жизнь.

Виной всему был Саня.

Он доводился Никите двоюродным братом: матери их были родными сестрами. Но узнал об этом Никита, когда они с Саней уже кончали академию. Фамилия же «Карсунский» ему ничего не говорила: Саня получил ее лишь при поступлении в семинарию.

Иакннф невольно усмехнулся, вспомнив обряд наречения. Было их с полсотни новичков, зачисленных в первый информаторический класс. Согнали всех в пустую мрачную залу. То были все больше сыновья сельских священников, дьяконов, дьячков и псаломщиков. Доставленные в Казань из дальних приходов, мальчишки испуганно жались к стене. Вошли ректор, префект и наставник информатории {Информатория – название первого (низшего) класса в духовных семинариях XVIII века, где семинаристы обучались русскому чтению к письму. Последующие классы назывались: фара, инфима, грамматика, спитаксима, поэзия, или пиитика, риторика, философия и богословие.} с классным журналом под мышкой.

Тучный архимандрит тыкал посохом в грудь выстроившихся перед ким новичков и спрашивал:

– Фамилие?.. Фамилие?

Те в замешательстве молчали. Ни у одного не оказалось нужного для семинарских ведомостей фамильного прозвания.

Ректор шел вдоль строя и, почти не задумываясь, нарекал бесфамильных поповичей и пономарят Знаменскими и Рождественскими, Спасопреображенскими и Богоявленскими, Полимпсестовыми и Касандровыми…

Когда дошел черед до Никиты, тот бойко отрапортовал:

– Никита, села Бичурина, церкви Воскресенской, священника Иакова сын…

Но один Воскресенский в классе только что появился, запас фамилий у ректора, видно, поиссяк, и Никиту записали по отцовскому селу – Бичуринским (уже в последних классах он отсек от фамилии окончание и стал просто Бичуриным).

Так же был наречен при зачислении в семинарию и Саня – по имени Карсунской округи, где служил благочинным его отец.

Он был моложе Никиты года на полтора, в семинарию поступил много позже, и, когда Никита был уже студентом философии, Саня учился еще в риторическом классе. Но чем-то сразу привлек Никиту новый семинарист. Скромный, чисто и ладно одетый, еще со следами домашней ухоженности, он как-то резко выделялся на фоне лохматой и неопрятливой бурсы. Тут царило кулачное право. Саня же, мягкий и застенчивый, сторонился бурсацких сшибок.

Но раз Никита стал свидетелем того, как новичок вступился за маленького грамматика, над которым издевалось несколько верзил риторов. Буйный град «картечи», плюх, затрещин, заушин обрушился на голову самоотверженного, но не искушенного в бурсацких стычках защитника справедливости. Его сбили с ног.

Увидав эту сцену в окошко, Никита выскочил во двор, раскидал великовозрастных обидчиков и пригрозил:

– Кто хоть пальцем тронет его, шею тому сворочу и кости переломаю!

Что слов на ветер он не бросает, бурсаки знали, да и увесистость Никитиных кулаков была им ведома, и Саню оставили в покое.

Так состоялось их знакомство.

Но сблизились они после одного памятного торжества в семинарии. Было то незадолго до ее преобразования в академию. Предстоял отъезд в Петербург архиепископа казанского Амвросия, назначенного первоприсутствующим в Синоде, и в городе пышно отмечалось его тезоименитство. Преосвященный был для Никиты не просто грозным владыкой, перед которым все трепетали, а будто вторым отцом, ближайшим наставником. Повелось это еще с грамматического класса. Приглянувшийся владыке смышленый грамматик держал перед ним книгу во время священнодействия, подавал ему пастырский посох, имел доступ в его библиотеку и пропадал там долгими часами. На торжествах в семинарии Никита прочел посвященные Амвросию стихи на греческом языке и поэму на русском.

А на следующее утро прибежал Карсунский и попросил дозволения переписать поэму к себе в альбом. Тут же без запинки он прочитал ее начальные строфы:

Уже за холм высокой скрылось

Светило дневное в водах.

И поле тьмой ночной покрылось,

Луна сияла в небесах.

Уже слетел с древ желтый лист,

Умолкнул в роще птичий свист.

Покрыл долины белый снег,

И льдом окован речный брег…

То, что Карсунский с одного-единственного раза, на слух, запомнил его стихи, Никите польстило, и он дал поэму переписать.

У Сани был большой альбом, украшенный собственноручными рисунками. Никита принялся их разглядывать. Он сам любил рисовать акварелью и отметил про себя, что Карсунский – отменный каллиграф и рисовальщик.

Они разговорились. Оказалось, что оба они много читали, знают наизусть уйму стихов. Вкусы их, правда, разнились. Никите нравилась торжественная величавость Державина, Сане больше по душе была нежная чувствительность Карамзина и Дмитриева, которых Никита не знал вовсе. Они заспорили. Этот первый горячий спор и положил начало их дружбе, а скоро они были уже такими закадычными друзьями, какими люди становятся только в годы самой ранней молодости.

Способностей Саня был редкостных, схватывал все на лету, памятью своей изумлял и профессоров и однокашников. Особливо давалась ему математика. Подружившись с Никитой он поставил целью непременно догнать друга. Никита загорелся этой мыслью не меньше и стал помогать ему чем мог…

Как-то раз Саня пригласил его к своим знакомым.

Приглашение было заманчивым. Но как пойти к людям, которых совсем не знаешь? Еще поднимут на смех, чего доброго. Семинаристов в казанском обществе не очень-то жаловали, презрительно обзывали кутейниками. А Саблуковы, к которым звал Саня, – дворяне, из образованных. Сане-то хорошо, он там свой человек. Да и отец у него как-никак благочинный, не чета бедному священнику из далекого чувашского села.

– Пойдем, не робей, – уговаривал Саня. – Люди они любезные. А какая библиотека у Лаврентия Павловича, ты бы знал! Пойдем, Никита, право, пойдем! Они велели, чтоб вдругорядь непременно с тобой приводил.

И вот перед отъездом на вакации летним субботним вечером они отправились к Саблуковым. Жили те в собственном доме у Черного озера. Небольшой, с четырьмя деревянными колоннами, он скрывался в глубине сада. На воротах накладными деревянными буквами было выведено: «Л. Д. милости просим». Это можно было прочесть как сокращение от «люди добрые» и просто, как читались самые буквы: «Люди. Добро». Никита невольно улыбнулся.

У крыльца он сдернул с головы колпак и, не зная, куда его деть, уже собирался запихнуть в карман кафтана, как вдруг навстречу им выбежал мальчик лет тринадцати в зеленом гимназическом мундирчике с красным воротником и взял колпак у него из рук.

У порога гостиной Никита запнулся ногой о ковер и покраснел от этой неловкости. Он и теперь помнит, как растерянно остановился тогда посреди комнаты. Большой и угловатый, он чувствовал себя в просторной гостиной как-то неловко, боялся сдвинуться с места, чтобы не опрокинуть столик с часами, не смахнуть какой-нибудь безделушки.

– Располагайтесь, пожалуйста, – пригласил гимназист. – Папа скоро вернется, а мама с Таней варят в саду варенье.

– Никита, побудь-ка тут, – бросил Саня и исчез вместе с хозяйским сыном.

Никита остался один.

Он с облегчением вздохнул и обвел комнату внимательным взглядом. На стене большая картина, писанная маслом, – берег Волги, освещенный закатным солнцем. У другой стены фортепьяно. В углу стол и несколько кресел. Он увидел книги, и широко расставленные глаза его загорелись. Никита шагнул к столу и стал перебирать изящные томики – Капнист, Лабрюйер, Гесперовы «Идиллии». А рядом альманах «Аглая». Никита не то что не читал, даже не слыхивал о таком. Он раскрыл книгу и стал перелистывать.

Самый слог поразил его. Воспитанный на духовных текстах, привыкший к торжественной величавости – полуславянской, полулатинской, он с изумлением читал статью, отвергавшую привычное ломоносовское деление языка на «три штиля». Сочинитель призывал создать новый слог и для книг и для общества, чтобы писать, как говорят, и говорить, как пишут. Напечатанные в альманахе статьи и отрывки из «Писем русского путешественника» пестрели новыми словами, которых Никита до того не встречал: «будущность», «человечность», «влюбленность».

А как любопытны были самые письма из Европы! Сочинитель описывал разные страны, рассказывал о встречах с писателями, о театральных представлениях, о литературных салонах Парижа…

Никита так зачитался, что забыл, где находится, и не заметил, как отворилась дверь. К действительности его вернул голос Сани:

– Таня, вот мой приятель – Никита. Никита Яковлевич, студент философии.

Никита быстро обернулся и захлопнул книгу.

Прямо на него шла девушка. Он стоял большой и нескладный. Руки, вылезавшие из коротких рукавов кафтана не по росту, беспомощно повисли. А девушка подошла и сказала непринужденно, словно они давно уже были знакомы:

– Здравствуйте, Никита. Саня много про вас рассказывал, даже стихи ваши читал. – И улыбнулась.

Он схватил своей огромной ручищей узенькую ее руку, теплую и живую, и, не зная, что с нею делать, смотрел сверху в поднятые на него глаза.

– Что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста, – сказала она, потихоньку высвобождая руку из его ладони.

Он что-то пробормотал в ответ.

Никита и по сю пору помнит мельчайшие подробности этого вечера. Вернулся из города Лаврентий Павлович, оживленный, словоохотливый, пришла из сада мать – от нее так и пахнуло дымком костра. Оба они показались Никите приветливыми и любезными. Пригласили к столу. Пили чай с вареньем. Говорили, помнится, о недавнем приезде в Казань императора, о Карамзине и об «Аглае».

Саня держался уверенно, должно быть, чувствовал себя здесь как дома. А Никита обливался потом. Особенно ему досаждали руки. Он просто не знал, куда их деть, они ему явно мешали. Наконец, потянувшись за сахаром, он задел чашку, опрокинул ее и залил скатерть. Таня едва приметно улыбнулась, а Никита готов был провалиться сквозь землю.

Чтобы дать ему возможность оправиться от смущения, Лаврентий Павлович принялся пересказывать городские новости, а потом исподволь стал расспрашивать о занятиях в семинарии, о предстоящем ее преобразовании в академию. Так, незаметно для себя, Никита оказался втянутым в беседу.

Он пожаловался на прекращение занятий французским языком.

– Как, разве французскому вы тоже обучались? – спросил Лаврентий Павлович с интересом. – Я полагал, у вас учат только латынь и греческий.

– Новые языки при архиепископе Амвросии преподавались у нас сверх программы, на доброхотных началах. А с прошлого года французский учить перестали.

– Отчего же?

– Указ на то от митрополита последовал. Прописывалось – указ тот я сам читал у преосвященного, – будто неблагонамеренные из нас знанием языка оного злоупотребляют, а зловредным последствием сего является распространение французской вольномысленной философии.

– Вот как? – улыбнулся Лаврентий Павлович. – Ну это, должно быть, вызвано общей переменой в политике нового государя. И то сказать, вулкан французской революции хоть и поутих, а молодые сердца всё рвутся к пленительном вольности. Да, а что, ежели приходить вам с Саней упражняться французскому языку к нам? – И пояснил: – Гувернантка у нас – природная француженка, из эмигранток. В прошлом году я привез ее из Петербурга. – Как вы на это смотрите, мадемуазель Марме? – обратился он по-французски к сидевшей на другом конце стола немолодой чопорной женщине с седыми волосами, забранными в высокую прическу.

Француженка согласилась. Весь вечер она сидела молча, не принимая участия в общей беседе, а тут вскинула на Никиту глаза и заговорила с ним по-французски. Он отвечал довольно бойко, но французские слова произносил непривычно твердо, по-волжски окая, вызывая улыбки хозяев и растерянность мадемуазель Марме…

II

И вот с осени каждую субботу и воскресенье бежали они с Саней к знакомому домику над Черным озером. Уже в понедельник Никита просыпался с радостной мыслью, что в субботу будет у Саблуковых. Это ожидание помогало переносить смрадный холод набитой бурсаками спальни, сквозняки в нетопленных классах, пустые щи, приправленные конопляным маслом, казуистические тонкости богословских дефиниций, которые преподносил им в своих лекциях по полемическому богословию новый ректор академии архимандрит Сильвестр. Студент должен был выложить их в любую минуту, даже если бы его разбудили вдруг среди ночи.

Временем студентов академическое начальство распоряжалось с расчетливостью самой скаредной. Учебные классы начинались затемно – с семи часов утра – и тянулись до шести пополудни, с двухчасовым перерывом на обед и на отдых. Студенты едва успевали заучивать заданные уроки, и все же Никита выкраивал часок-другой для чтения светских книг, которые после отъезда Амвросия доставал у Саблуковых и у знакомых гимназистов.

Вот и все.

Сердце сжалось и подкатило к горлу. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Никита изо всех сил оттолкнулся ото дна и заработал руками, плечами… Жадно вглядывался он в тусклое пятно света над головой и отталкивался, отталкивался еще и еще раз слабеющими руками…

А сил больше не было. Судорогой сводило ноги. Но он тянулся и тянулся вверх, заставляя себя двигать руками усилием, уже почти нечеловеческим.

Наконец блеснуло небо.

С трудом выдохнул набравшуюся в легкие воду. Она хлынула горлом, носом.

Несколько раз глубоко вздохнул, превозмогая острую боль в груди. Едва добрался до берега и повалился наземь.

Он лежал ничком, распластавшись на горячем песке. Кружилась голова, во рту был привкус меди. Стук вальков с того берега доносился приглушенно, как сквозь сон. Откуда-то сверху долетели крики и повизгивание мальчишек. Ему почудилось вдруг, что они несутся к нему с берега родной Копиры. Даже сквозь смеженные веки он видит, как поблескивает под крутояром ее изгиб. А вот и непролазные заросли смородины у ветхого плеши. Старая, почерневшая ива и бревенчатая изба над Поповским оврагом. Отчий дом! Скрип половиц, запах хмеля…

Еще минута, и ничего этого никогда бы он больше не увидел и не услышал. Не оттого ли с такой пронзительной ясностью проносятся перед глазами полузабытые воспоминания?..

Он лежал на песке, чувствуя, как солнце пригревает спину, а перед глазами вставало детство, родина… Дым костра, крупнозвездное небо, скачка вперегонки на неоседланных лошадях…

Где-то вдали ударил колокол.

Никита приподнял голову и увидел прямо перед глазами не звезды, а солнце, отраженное в гранях песчинок. Чуть маячил сквозь дымку ступенчатый шпиль Сююмбекиной башни. И не с колокольни отцовской церкви над Поповским оврагом, а, должно быть, со звонницы Петропавловского собора доносились приглушенные расстоянием удары колокола.

Никита с трудом поднялся, разыскал на берегу одежду и зашагал к городу.

II

Высокий сумрачный храм стал заполняться народом. На паперти выстраивались вдоль прохода нищие.

Карсунские приехали одними из первых, — только что проследовало духовенство.

Они прошли в полупустой еще храм. Шаги звенели по каменным плитам, отдавались под высокими сводами и замирали в углах.

По трое — пятеро входили монахи, истово крестились, кланялись во все стороны. На клиросе, покашливая и пробуя голоса, становились певчие.

Пахло воском и ладаном. Длинные косые лучи от окон купола, дымная полумгла высоких сводов, мерцание свеч и лампад, густой голос иеродиакона, читавшего Евангелие, — все настраивало на печально-торжественный лад.

Говорили, что обряд пострижения будет совершать сам преосвященный. Всенощную он стоял в алтаре, но перед торжественным славословием появился в царских вратах в мантии и омофоре и возгласил: «Слава тебе, показавшему нам свет!» И тотчас раздалось величавое согласное пение.

Сердце у Тани сжалось.

Когда отзвучало и замерло «Боже правый, помилуй нас», распахнулись западные двери и показалась процессия, вводившая постригаемого. Взгляды всех обратились к нему. Таня повернулась вместе с другими.

Впереди шли два послушника в стихарях, неся высокие подсвечники с горящими свечами, за ними следовали иеромонахи, прикрывая своими мантиями постригаемого. Он шел босой, в одной срачице {Срачица — сорочка, исподняя рубаха. — Здесь и далее примечания автора.}. Только что отпущенная бородка преобразила его лицо. Было в нем что-то суровое, мученическое, напоминавшее лик Спасителя.

Таня подняла руку, словно для крестного знамения, и подала едва заметный знак. Никита скользнул взглядом отчужденно, должно быть ничего не видя, и прошел, не оборачиваясь, неслышно касаясь босыми ступнями холодных каменных плит.

Таня невольно ухватилась за рукав мужа. Слезы обожгли ей глаза.

Процессия приблизилась к архиепископу. С посохом в руке, он стоял в царских вратах, и постригаемый простерся ниц у ног владыки.

— Боже милосердый, — раздался в ту же минуту торжественный голос певчих, — яко отец чадолюбивый, глубокое зря смирение и истинное покаяние, яко блудного сына, прими его кающегося, к стопам твоим вторицею припадающего-о-о…

Едва замерли слова невидимого хора, владыка коснулся посохом спины простертого ниц.

— Почто пришел еси, брате, ко святому жертвеннику? — спросил он.

— Жития ищу совершенного, постнического, святый владыко, — раздался из-под монашеских мантий глухой голос.

Таня вслушивалась в этот, будто чужой, голос — он звучал отрешенно, бесстрастно.

А вопросы следовали один за другим:

— Вольным ли своим разумом приступавши ко господу?

— Ей, святый владыко.

— Не от некия ли беды или нужды?

— Ни, святый владыко.

— Отрицаеши ли ся вторицею мира и всех якоже в мире, по заповеди господней?

— Ей, святый владыко, — слышала Таня бесстрастный ответ.

Слезы текли у нее по щекам. Она не вытирала их. Никита! Бедный Никита! Что же ты делаешь? Хотелось крикнуть, остановить этот чудовищный обряд. Сколько она пытала свое сердце: кого же она любит? Ей казалось — обоих… Саню она любила радостно и безгрешно. Он сразу привлек ее ласковой мягкостью, какой-то прозрачной честностью. Она питала к нему доверчивую нежность, ровную и глубокую. Ей было с ним легко и просто… А последнее время ее вдруг потянуло к Никите. Кружилась голова и темнело в глазах, стоило его увидеть… Это неосознанное и властное влечение пугало и возмущало ее. Она стыдилась и бежала от него. Давно мечтая о любви, она привыкла считать, что любит Саню. Да и родители относились к нему, как к сыну.

Но что она знала о любви?.. И разве редкость, когда женщина отдает свое сердце именно тому, кто, как она убеждена, не в состоянии и дня прожить без ее самоотверженных забот? Таким в ее глазах был Саня. Никита сильный, он легко обойдется без нее. А Саня, как он останется один? Ей казалось, что это и есть настоящее счастье — принести себя в дар тому, кому ты больше всего нужна…

— Обещавши ли вторицею сохранити себя в девстве и целомудрии, и благоговении даже до смерти? — донесся вдруг голос архиерея.

— Ей, богу споспешествующу, святый владыко…

Острое предчувствие беды сжало сердце. Сознание ошибки, страшной, непоправимой, вдруг охватило ее. За несколько мгновений она, казалось, все поняла. Нельзя было только ничего изменить, ничего исправить. Она покачнулась и упала бы, не поддержи ее Саня.

Очнулась она, когда под сводами храма звучала молитва: «Ему же и слава, и держава, и царство, и сила, со Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков…»

— Аминь, — донеслось откуда-то сверху.

Сквозь слезы она видела, что Никита все так же стоял коленопреклоненный перед владыкой. Два иеромонаха в мантиях принесли Евангелие в тяжелом золотом окладе с лежащими на нем ножницами.

— Возьми ножицы и подаждь ми, — услыхал Никита у себя над головой слова архиепископа.

Он показался себе вдруг Исааком, несущим к горе Мориаг хворост на свое всесожжение. Он взял ножницы и протянул владыке. Тот отвел его руку, как бы призывая еще раз подумать. Когда архиепископ и во второй и в третий раз отвел его руку с протянутыми ножницами, Никите захотелось вскочить и выбежать из церкви. Но вот ножницы уже в руках преосвященного. Никита слышит зловещее лязгание их у себя над головой и слова архипастыря:

— Брат наш Иакинф…

Вот оно, это имя, которое станет отныне его именем…

— Брат наш Иакинф постризает власы главы своея в знамение конечного отрицания мира, и всех якоже в мире и в конечное отвержение своея воли и всех светских похотей, во имя отца и сына и святаго духа, рецем вси о нем: господи помилуй!

Гулко ударясь о своды, пронеслось по храму троекратное: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй…»

И всякий раз, когда преосвященный вручал ему власяницу («сей хитон правды»), пояс («дабы препоясал чресла свои во умерщвление тела и обновление духа»), кукуль («сей шлем спасительного упования и молчаливого в духовном размышлении пребывания»), мантию («ризу спасения и броню правды»), вервицу («сей меч духовный ко всегдашней молитве Иисусовой»), крест Христов («щит веры, в нем же возможеши все стрелы лукавого разжзнные угасити»), горящую свечу, — под сводами раздавалось торжественно и величаво: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй…»

Скачать материал

Выберите документ из архива для просмотра:

Обособленные определения..pptx

Выбранный для просмотра документ Обособленные определения..pptx

Скачать материал

Рабочие листы

к вашим урокам

Скачать

Описание презентации по отдельным слайдам:

• 

  1 слайд

  Обособленные определения.
  (8 класс)

• 

  2 слайд

  , /прич. оборот./
  1 Я увидел лазурное море, все покрытое мелкой рябью золотых чешуек.
  2 Паруса, уже наполненные ветром и готовые к полету, звенели натянутой тетивой.
  *

• 

  3 слайд

  *
  , /распростр. определение./
  Девушка, от природы робкая и застенчивая, все же не испугалась.
  Широкая река, почти белая от инея, была одета в гранит.

• 

  4 слайд

  *
  , /одиночные определения./
  Сознание этой ошибки, страшной, неповторимой, охватило его.
  С нею был юноша, красивый и сильный

• 

  5 слайд

  , /приложение./

  Боец, парнишка белокурый, тихонько трогает гармонь.
  Он увидел своего друга, охотника, и повеселел.
  Нам помог сын нашего соседа , подросток.
  4 Моя сестра Таня, художница, очень талантлива.
  *
  *

• 

  6 слайд

  Лич.м.
  1 Казак, ошеломленный ударом, зашатался.
  2 .У нас есть люди, достойные уважения.
  3 Жил кораблик, веселый и стройный, над волнами, как сокол, парил.
  4 Их дочь, Наташа, встретила нас.
  3) , /одиночные определ./
  1) , /прич. оборот./

  2) , /распростр. определ./
  4) , /приложение./

• 

  7 слайд

  Лич.мест.
  1.Утомленная долгой дорогой , она не могла идти дальше.
  2. Талантливый от природы, я умел неплохо писать стихи.
  3.Решительная и бледная, она ворвалась в кабинет.
  4.Талантливый инженер, он очень помог им.

  / 1, 2, 3, 4 /,

• 

  8 слайд

  Не ставится запятая.

  / 1, 2, 3, 4 /

• 

  9 слайд

  Но!
  Ставиться, если обладает добавочным обстоятельственным значением.
  1 Ошеломленный этим ударом, казак зашатался. (потому что)
  2 Большие и неуклюжие на земле, аисты были легки и красивы в небе. (хотя)
  3 Интересный собеседник, Иван Петрович был душою любого общества. (так как)

• 

  10 слайд

  Поставь знаки .

  1.Захар сидел у ворот обращенных в переулок.
  2.Обмотанные черными платками они походили на старух.
  3.Они решили обосноваться на окруженной лиственным лесом полянке.
  4.Выпачканные землей и исцарапанные в недавней схватке они бежали изо всех сил.

• 

  11 слайд

  Мои друзья Петя и Алеша помогли мне.
  Резкие голоса увлеченных спортом людей нарушали тишину ночи.
  Химик по образованию Ломоносов много сделал в этой области.
  Облака дымчатые легкие неслись высоко в ярком небе.
  Она питала к нему доверчивую нежность ровную и глубокую.
  Возмущенный до глубины души Фома ходил стиснув зубы.

• 

  12 слайд

  11.Старожил этих мест страстный рыболов и неутомимый грибник он уверенно повел своих спутников лесной просекой.
  12. Навьюченные тяжелыми тюками верблюды то и дело падали.
  13. Девушка не замечала обращенных на нее взглядов.
  14. Листва была навалена горами и нагретая солнцем издавала скипидарный запах.
  15. Мне еще мерещется олень полный силы и
  весенней неги быстро пробегающий по поляне.

• 

  13 слайд

  16. Мастер своего дела он умеет так изящно выпиливать узоры из дерева что просто залюбуешься.
  17. Ловко сшитые эти куртки не стесняли движения.
  18. Они любовались переливающимся по углям пламенем.
  19. Лодка колыхалась на волнах шаловливо плескавшихся о ее борта и еле двигалась по темному морю.

• 

  14 слайд

  20. Я ваш старинный сват и кум пришел мириться к вам.
  21. Вот она осень синичкой сейчас стучится в окно.
  22. Мальчик по имени Валек высокий тонкий черноволосый угрюмо шатался иногда по городу.
  23. Тополи покрытые росой наполняли землю ароматом.
  24. Бледный свет похожий на разбавленную
  синькой воду заливал восточную часть горизонта.

• 

  15 слайд

  25. У отца своего фермера он взял практические урока в агрономии.
  26. Старик стоял погруженный в свои думы.
  27. В ясный день отсюда можно было видеть лежащий в излучине город.
  28. Худощавый и поджарый он легко прыгал с кочки на кочку.
  29. Комната длинная но узкая имела только одну дверь и одно окно изнутри запертое железными ставнями.

• 

  16 слайд

  30. Уроженец юга Алеша любил такие горные речки.
  31. Погруженный в это занятие он вдруг заметил что кто-то за ним следит.
  32. Это был двигающийся поток ломавший преграды и уносивший все на своем пути.
  33. Его фуражка помятая и замасленная была взбита на затылок.
  34. ЕЕ большие глаза искали в моих что-то похожее на надежду.
  35.Всем явившимся к врачу пациентам была оказана помощь.

• 

  17 слайд

  36. Один молодой человек местный уроженец очень возмущался этим.
  37. Одна из птиц посмелее других подлетела к нам.
  38. Улица вывела к бульвару пересекавшему их путь.
  39. Море безмолвное и белое от облачного неба лежало у его ног.
  40. Трифон Иванович выиграл у меня три рубля и ушел довольный этим.
  41. Настала ночь лунная ясная.

• 

  18 слайд

  42. Пестрая лохматая собачонка помесь пуделя и дворняжки имела отличное чутье.
  43. Равнина уже покрывшаяся первыми весенними цветами и освещенная утренним солнцем была прекрасна.
  44. Ветер влажный южный теплый предвещал начало дождей.
  45.
  Молодому человеку влюбленному невозможно не проболтаться.

• 

  19 слайд

  46. Отец мой Андрей Петрович Гринев служил при графе Минихе.
  47. Написанная известным писателем книга вышла из печати.
  48. Мне очень обидно было слышать эти россказни грязные и лживые.
  49. Науки чуждые музыке постылы мне.
  50. Это была улыбка необыкновенно добрая широкая и мягкая как у разбуженного ребенка.
  51. И мгновенно где-то за лесом стоящие зенитки начинают обстреливать вражеский самолет.

• 

  20 слайд

  52. Соседский пес по кличке Друг отправился с нами.
  53. Отрезанные от всего мира уральцы с честью выдержали казачью осаду.
  54. Обрадованный известием он поспешил домой.
  55. Залитые солнцем расстилались за рекой пшеничные поля.
  56. Изнуренные грязные мокрые мы достигли наконец берега

Рабочие листы

к вашим урокам

Скачать

Найдите материал к любому уроку, указав свой предмет (категорию), класс, учебник и тему:

6 364 263 материала в базе

• Выберите категорию:

• Выберите учебник и тему

• Выберите класс:

• Тип материала:

  • Все материалы

  • Статьи

  • Научные работы

  • Видеоуроки

  • Презентации

  • Конспекты

  • Тесты

  • Рабочие программы

  • Другие методич. материалы

Найти материалы

Вам будут интересны эти курсы:

• Курс повышения квалификации «Экономика предприятия: оценка эффективности деятельности»

• Курс профессиональной переподготовки «Организация логистической деятельности на транспорте»

• Курс повышения квалификации «Деловой русский язык»

• Курс профессиональной переподготовки «Организация маркетинга в туризме»

• Курс профессиональной переподготовки «Русский язык как иностранный: теория и методика преподавания в образовательной организации»

• Курс повышения квалификации «Специфика преподавания русского языка как иностранного»

• Курс повышения квалификации «Психодинамический подход в консультировании»

• Курс профессиональной переподготовки «Риск-менеджмент организации: организация эффективной работы системы управления рисками»

• Курс профессиональной переподготовки «Организация системы менеджмента транспортных услуг в туризме»

• Курс профессиональной переподготовки «Стандартизация и метрология»

• 
  
  Скачать материал
  

  • 
    17.01.2016
    
    
    7887
    
  • RAR
    47.2 кбайт
  • Рейтинг:
    2 из 5
  • Оцените материал:

    
    

    
    

    
    

    
    

• Настоящий материал опубликован пользователем Хакимова Людмила Витальевна. Инфоурок является
  информационным посредником и предоставляет пользователям возможность размещать на сайте
  методические материалы. Всю ответственность за опубликованные материалы, содержащиеся в них
  сведения, а также за соблюдение авторских прав несут пользователи, загрузившие материал на сайт

  Если Вы считаете, что материал нарушает авторские права либо по каким-то другим причинам должен быть удален с
  сайта, Вы можете оставить жалобу на материал.

  Удалить материал

• 

  • На сайте: 7 лет и 8 месяцев
  • Подписчики: 0
  • Всего просмотров: 34726
  • Всего материалов:

    10

Ошибки бывают разные: от незначительных проколов до серьезных неприятностей. И в любом случае человек думает: «Я мог поступить лучше! Если бы все было по-другому…». Но иногда обстоятельства не зависят от нас, права выбора нет, но чувство вины давит. Смирение с тем, что контролировать абсолютно все – невозможно, порой так недосягаемо.

А также сложно принять человеческое (и особенно свое) несовершенство. Ошибка – свидетельство того, что все люди неидеальны, и Вы, в том числе. Как же это ущемляет эго! Совершившему ошибку, прежде всего, необходимо разобраться в своих чувствах и понять их. Каждый человек реагирует на ошибки по-разному, но основные негативные чувства: вина и стыд.

Чувство вины

Это жгучее чувство может привести к депрессии, нервозности, раздражительности, а то и желанию уйти из жизни. И чаще всего люди, несущие груз вины, не способны принять себя. Часто это начинается еще в детстве – слишком требовательные родители или наоборот, гиперопекающие. В первом случае, совершив ошибку, Вы почувствуете себя, как школьник, принесший четверку вместо пятерки. А во втором – словно Вы подвели своих родителей, которые так много для Вас сделали, не оправдали их ожиданий; если же Вы их ослушались, то они, возможно, сами того не хотя, усугубят ситуацию.

Стыд

Иногда в жизни случаются разрушительные для репутации провалы. И становится так стыдно – просто не выносимо жить! Все когда-либо испытывали чувство стыда. Но все этот факт предпочитают замалчивать – и так стыд берет под контроль все большую и большую часть нашей жизни. Разница между стыдобой за ошибки и чувством вины из-за ошибок заключается в том, что стыд – чувство своей неправильность; а донимающая вина – чувство неправильности своих действий.

Как справиться с этим чувством?  Необходимо, опять-таки, смириться с человеческой неидеальностью. С течением жизни у людей может выработаться невосприимчивость к стыду – это следствие принятия себя, своей и чужой несовершенности.

Ошибки нужно воспринимать, как шанс стать лучше. Совершенная один раз ошибка – повод ее исправить и усвоить урок, повторение этой ошибки – причина задуматься, делаете ли Вы все правильно и есть ли необходимость в этом вообще. Если Вас невыносимо тяготит чувство вины, просто примите тот факт, что прошлого не вернуть и ничего уже исправить нельзя. Обращать внимание следует только на два жизненных этапа: будущее и настоящее. А прошлое ворошить не стоит.