Рассказ роковая ошибка часть 1

                 Часть  первая.                                                                 

                        Глава  первая                                                                     стр.    1

                        Глава  вторая                                                                     стр.    2

                        Глава  третья                                                                      стр.    4

                        Глава  четвёртая                                                                стр.    7

              Часть  вторая.                                                                   

                       Глава  первая                                                                      стр.    9

                       Глава  вторая                                                                      стр.   11

                       Глава  третья                                                                       стр.   12

              Часть  третья.                                                                    

                       Глава  первая                                                                      стр.    15

                       Глава  вторая                                                                      стр.    17

                       Глава  третья                                                                       стр.    19

                       Глава  четвёртая                                                                 стр.     21

                                                            ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

     Глава  первая

На привокзальной площади стоял гул и суета. Пассажиры с кофрами в руках, как приливная волна накатывали на стоянку такси, а ещё через некоторое время откатывались назад. Всё зависело от подъезжавших таксомоторов, а они почему-то уже были заняты: в них находились один-два пассажира.

Когда успевали другие пассажиры завладеть таксомотором, никто понять не мог, но факт оставался фактом, все подъезжавшие к посадочной площадке такси были заняты. В них сидели, обложившись сумками пассажиры.

 Водитель очередного подъехавшего таксомотора, высунувшись в приоткрытую дверку, кричал: «Возьму одного до Чертаново! Полтыщи…, есть желающие?» «Одного» не находилось, и таксист продолжал, мне показалось что-ли, с какой-то даже обидой в голосе: «Что, неужели никого нет до Чертаново?  — Так я поехал, ждать не буду…»  А сам даже и не пытался тронуться с места, пока очередное такси не подъезжало к остановке и почти не выталкивало его с места.

Наконец нашёлся смелый, или достаточно зарабатывающий молодой человек с повадками менеджера по продаже унитазов — хлопнули дверцы, такси укатило.

А толпа, волнуясь, стала ожидать очередной, но главное, не занятый счастливцем-пассажиром, таксомотор.

Другая категория пассажиров — пассажиры в элегантных костюмах и с кейсами в руках были более счастливы. Как только они, пассажиры, появлялись чуть в стороне от стоянки, к ним моментально подкатывало авто и с шиком останавливалось. «Кейсы» ныряли внутрь, и авто так же быстро исчезали — это были всё иномарки — легковушки  и джипы. «Волг», а тем более «Жигулей» среди этого иномаркового, блестящего автотранспорта не было.

Простояв в очереди минут двадцать, я так и не дождался свободного таксомотора. Ноги уже начинали «гудеть» от усталости и, тут мне вспомнился совет попутчика по купе, разбитного малого, пахнувшего дорогим парфюмом, и просившего называть его Севой.

 Кем он был по жизни, и какая у него профессия, я так и не смог уразуметь: то он намекал на какие-то свои связи, и при этом закатывал глаза кверху; то обещал помочь мне в рекламе и продвижении моих книг, конечно, я вежливо, стараясь не обидеть, отвечал отказом; то начинал шептать замогильным голосом о страшной тайне, которой он мог бы поделиться со мной, но…

 К концу нашего совместного пути он так надоел мне, что я готов был попросить проводницу переселить меня в другое купе…, но, Слава Богу, за окном показался пригород Москвы, и я отвлёкся от его назойливого внимания к моей особе. А минут через десять пропал и мой попутчик. Вот был рядом, и нет его! Исчез, испарился без осадка! Я после его «испарения» проверил, так, на всякий случай, наличие своих немногих вещей и содержимое карманов. Слава Богу, вроде всё оказалось на месте!

А совет его был до безобразия прост. Нужно пройти за угол вокзала, и там, на площадке, можно найти штук двадцать разного калибра бомбил.

 Безрезультатно промаявшись в очереди, я решил воспользоваться его советом — завернув за угол, я мгновенно оказался в окружении разношёрстной публики.

Кто-то кричал мне прямо в лицо: «Гаспадин, ходи ко мне!» — и добавлял, помните в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова: — «Эх прокачу!»  Кто-то тянул меня за рукав, а какой-то смуглявый, с раскосыми, как у китайца, глазами, всё пытался отобрать у меня кофр, и при этом быстро говорил: «Деток кармить нада? Нада! Жену кармить с мамой нада? Нада! Ходи ко мне, я дорого не возьму…»

Последний раз я был в Москве года три тому назад, и о бомбилах конечно знал, только не знал, что они кучкуются вот здесь, прямо за углом, под носом у вокзальной полиции.

 Мне приглянулся среднего возраста водитель. Его чуть курносое лицо в мелких, как кукушечье яйцо веснушках, и добрая улыбка на губах, привлекли моё внимание.

Он стоял немного в стороне, не толкаясь и не хватая за рукава. Правда, машина у него не была комфортабельной иномаркой, а был это обыкновенный «Москвичонок».   Наверное, поэтому он и не хватал очередного клиента за рукав и не вопил, словно недорезанная, простите, свинья: «Эх, прокачу! Совсем задаром прокачу!».

Ага, так-таки и задаром? — подумал я с усмешкой. Вы-то, и задаром?

 И вновь присмотрелся к понравившемуся мне с первого взгляда «бомбиле».

Скорее всего, стесняется, решил я, а быть может, ещё не опытен, и поэтому дорого не возьмёт, а возьмёт столько, сколько я предложу.

Узнав куда мне ехать он, вот знакомая до оскомины русская привычка, полез пятернёй чесать затылок. А, когда я ещё и озвучил сумму, которую предполагаю заплатить за доставку моей персональной особы до нужного мне адреса, хозяин ретро-автомобиля вдруг покраснел, и растерянно посмотрел сначала на меня, потом на машину. А затем уж издал звук чем-то похожий на утиное кряканье, что ли.

Услышавшие мою цену и куда ехать, до этого терзавшие меня бомбилы сразу отхлынули словно морской прибой от песчаного берега, и мы остались один на один с «веснушчатым» и его «Москвичонком».

— Что, твой «Мустанг» не сможет одолеть такое расстояние? – чуть поддел я хозяина ретро-авто.

— Скажете, — обиделся за своего стального «Мустанга» веснушчатый. Он у меня только с виду такой, а так… можно хоть в Крым ехать, хоть на Дальний Восток — я за ним слежу.

Бомбилы отстав от меня, принялись терзать очередного «умника» из плеяды вечных пассажиров, сообразившего, как без очереди покинуть железнодорожный вокзал.

— Ну, хорошо, я добавлю ещё половину к предложенной сумме, — тихо, чтобы другие не услышали, предложил я соблазняя.

— Маловато конечно, — замялся он, — ну… да, ладно, может кого на обратном пути подхвачу….  Давайте ваш кофр.

  «Москвичонок», на удивление, завёлся  с полоборота, и мы резво покинули территорию вокзала.  

Он и вправду был в руках заботливого хозяина: нигде ничего не дребезжало и не пищало, двигатель ровно гудел, а в салоне было чистенько, и даже как-то по-домашнему уютно.

 Моя интуиция в очередной раз меня не подвела. Выбор транспортного средства и его водителя оказался очень удачным. Модель была из первых выпусков — без ремней безопасности, что меня очень обрадовало. Не люблю сидеть прижатым ремнём к сидению, как пришпиленная булавкой бабочка. Никакой тебе свободы движения. Попробуй, высиди несколько часов в машине, практически  не шевелясь! Никому не позавидуешь, ей богу!

   Глава  вторая

Выехав за МКАД, водитель прибавил скорость. А когда стрелка спидометра поравнялась с цифрой девяносто, он нарушил молчание.

Я понимал, путь долгий, водителю хочется поговорить. Он хочет поделиться своими радостями и печалями и, как не рассказать о своей жизни человеку, которого встретил в своей жизни в первый раз, и никогда больше, так думают многие, с ним не встретишься.

 Своими разговорами «о жизни своей», мне так кажется, они взваливают на плечи пассажира свои заботы и неприятности. А пассажир, куда ему бедному деваться, вынужден всё выслушивать, обязательно поддакивать и, если говорится об обиде, возмущаться или сопереживать.

Водитель, таким образом, облегчает душу, а пассажир нагружается чужими, совершенно ненужными ему заботами.

Рассказчик, делясь своими заботами, рассчитывает на то, что больше никогда в жизни с этим пассажиром не встретится…, ан, нет! Как все ошибаются, честное слово ошибаются! У меня было пару случаев, когда я через несколько лет встречался с людьми, о которых и думать забыл, а они, оказывается, запомнили меня, и даже не забыли как меня звать-величать.

— Давайте знакомиться, — вежливо начал водитель, — путь долгий, и как-то неудобно молчаливо  колесить по дороге. Мы же не бессловесная скотина, мы человеки всё-таки, нам общение нужно…

Сегодня я был не против знакомства, а тем более разговора. Я, если честно, изголодался по свежим впечатлениям, и поэтому в знак согласия утвердительно кивнул головой.

— Меня зовут Фёдор Михайлович, можно просто Федя, — представился он. А, Вас?

При последних его словах я рассмеялся.

— Вы чего смеётесь, моё имя вам не нравится? Оно показалось вам смешным? Так, пожалуйста, я не навязываюсь, — он отвернулся от меня и, чуть приподняв зад, поправил чехол у себя на сидении.

— Что вы, Фёдор Михайлович, у вас нормальное имя, — сказал я: — Вы не обижайтесь на мой смех, это…, это…, знаете…, — я покрутил рукой в воздухе. — Когда вы спросили: «А, Вас?», ваш вопрос напомнил мне юмореску…, да вы её и сами много раз видели и слышали: встречаются двое, знакомятся, один называет своё имя и тут же спрашивает: «А, вас?». Другой, кавказец, армянин что-ли, отвечает — Авас. Первый опять называет своё имя, и опять спрашивает: «А, вас?». Кавказец отвечает – Авас.

В ответ на мои последние слова раздался хохот.

— Вспомнил, вспомнил. Точно, они ж всё время говорили – Авас, Авас? – сквозь смех со всхлипами ответил Фёдор Михайлович: — Потом, помню, они разругались. Вот чёрт, больше не буду спрашивать, а то и, правда….  Неет, ну надо же так опростоволоситься.

Отсмеявшись, он вопросительно посмотрел на меня. Я понял его немой вопрос, и  назвал своё  имя.

— Мощное у вас имя – Лев! — Простите за нескромность, вы из евреев что-ли будете?

— А, Лев Николаевич Толстой был евреем? – решил я уточнить его понимание национального  вопроса, и добавил, — нет, нет, что вы. У меня нормальное русское имя. Просто… редкое. Хотя… в наше время мальчишкам стали чаще давать подзабытые имена  – Лев, Даниил, Кирилл…, ну, и другие.

— А мне нравится ваше имя, оно вам подходит.  Вы уж простите меня за дурость.

Мы пожали друг другу руки.

— Ну, вот, Слава Богу, и познакомились, — проговорил он, — а, то…

Что могло означать его «а, то», я уточнять не стал.

 Проехали в молчании километров десять, и вновь водитель заговорил первым.

— Вы не подумайте, что я всегда был бомбилой, нет. Я работаю на первом часовом заводе, а приехал подзаработать дочке на ноутбук, она у меня учится в университете. Хорошая у меня дочка – почти отличница. Ей пообещали, что переведут с коммерческого на бюджетное обучение, и даже стипендию платить будут.

Затем, вероятно решив, что я не до конца оценил его дочь, добавил: «Нет, она у меня просто молодец!»

И по сказанным им словам я понял, Фёдор Михайлович очень гордится своей дочерью, гордится её  успехами.

— Вы давно в Москве живёте? – заинтересовался я водителем.

— Мы-то? Да, почитай, давно. Мои предки и предки моих предков – москвичи, так что я, как говорится — коренной москвич. А, вообще-то, дед рассказывал, пра-пра-прадеды родом из Сибири были, откуда-то с Алтая.

— Знакомые края.

— Вы, что, тоже на Алтае живёте?

— Нет, рядом. Я из Казахстана…, Восточного, – решил я уточнить своё место жительства.

— А, что же не перебрались к нам, в Россию, когда началось поголовное  «переселение народов»?

— Я всю жизнь прожил в Казахстане, и… у нас такая красивая, просто замечательная природа – вторая Швейцария. Мне нравится  Казахстан и его гостеприимный, умный народ.

— Тогда, конечно. Ааа, кем вы работаете, если не секрет?

— Книги пишу.

Он немного помолчал, а затем пару раз покхекав, как-то недоверчиво переспросил:

— Правда, что-ли? Вы писатель? Самый настоящий? Во дела-а-а. Первый раз в жизни, вот так, рядом, сижу с писателем. Да моя жена и дочка «умрут» от зависти… Аа-а поверят ли они? – засомневался вдруг он в своём выводе. И, ища подтверждения что-ли, то ли своему везению, то ли реакции своих домочадцев, пристально посмотрел мне в глаза.

— Почему не поверят? Поверят, это же ваша жена и ваша дочь, — подбодрил я его.

— Уфф! Ну, надо же, какие коленца жизнь выкидывает…. Ааа, вы в гости что-ли едете, или просто решили посмотреть, как люди живут и об этом книгу написать?

— Мой лучший друг давно приглашал меня приехать погостить, да всё недосуг как-то было. А сейчас случайно образовалось окно в работе, вот я и решил махнуть к нему на несколько дней.

Я не стал говорить ему правду о том, что у меня не «окно» образовалось, а настоящее окнище, и что у меня обыкновенный творческий застой в работе, что я, наверное, исписался, что у меня…, и так далее, и тому подобное.

— Проведать друга – дело стоящее. Вот, вы сказали в Тулу поедем. Он, что, в самой  Туле живёт?

— Нет, в городе N+++. Он написал, что городок расположен на левом берегу Дона, и у них летом красота неописуемая: вот я и решил к нему поехать на несколько дней, проведать —  засиделся я что-то на одном месте, наверное, стал мохом обрастать.

— Воон оно, как складывается, — почему-то сник Фёдор Михайлович, — это подале от Тулы-то будет. — Я-то думал, мы в Тулу едем.

— Фёдор Михайлович, не переживайте, я доплачу. Сколько скажете, столько и доплачу. Ну, подумайте сами, не искать же мне в Туле другой транспорт, тем более, вы сами сказали, что мы приедем поздно вечером.

Выслушав моё объяснение, он опять полез скрести затылок, а потом, после минутного, нечленораздельного бормотания, вероятно, принял какое-то решение.

— И-эх! Была, не была! Не были бы вы писателем, ни за что бы не поехал в этот ваш…

Он покачал головой, и я расслышал, как он бормоча себе под нос, продолжил:  «Ну, надо же, настоящий писатель. Дома не поверят, скажут – ври, да не завирайся!».

И он опять покачал головой.

А затем, уже для меня, нормальным голосом сказал: «Доедем до Каширы, свернём на трассу Елец-Воронеж, затем, до Узловой, а там уж повернём на ваш город. Я здесь уже бывал, дорога знакомая…»

— Спасибо, вам, — и я ещё раз повторил, — спасибо! — А то бы, я не знаю, что делал бы без вашей помощи.

  — Да чего уж там, — махнул он рукой, — доставлю я вас куда надо. — Не беспокойтесь.
          В машине на некоторое время повисла тишина. Затем, Фёдор Михайлович, повернув в мою сторону голову и, с явно сквозящей неуверенностью в голосе то ли предложил, то ли посоветовал: «А на электричке вам было бы сподручней. Я бы вас быстренько до станции довёз, и денег бы не взял…»

— Фёдор Михайлович, вы что, отказываетесь ехать?

— Не-е-е-т, ноо…

— Если вы беспокоитесь об оплате, то можете не волноваться, я заплачу, честное слово заплачу, как договорились.

— Не об оплате я. Всё же электричкой было бы удобней…

И, я его понял. Он беспокоился не о деньгах, и не о длинном пути, он беспокоился обо мне, о моём удобстве.

— Знаете, — стал я его переубеждать, — мне до чёртиков надоело ехать в поезде, постоянно видеть перед собой одни и те же лица. — Лучше уж на машине, с ветерком.

— Ну, коли так, — и улыбка вновь появилась на лице Фёдора Михайловича. – Тогда вперёд и с песней!

Я было решил, что бомбила, после произнесённых слов нажмёт на педаль газа и прибавит скорость, и мы помчимся по дороге, обгоняя и обгоняя других – не тут-то было.

Стрелка спидометра ни на миллиметр не сдвинулась со своего места.

Всё также ровно гудел мотор, всё также в боковое окно задувал встречный ветерок, всё также проносились встречные автомобили и обгоняли нас блестящие иномарки. Но это меня не огорчало. Я наслаждался покоем под неспешный, негромкий говорок Фёдора Михайловича.

    Глава третья

В  город N+++ мы приехали около десяти вечера или, как сказал бы мой друг, в двадцать один час сорок семь минут. Я позвонил ему по сотовому телефону ещё при подъезде к городку, и в ответ на гудки сотового телефона услышал добродушный басок своего друга и бывшего однополчанина.

— Лёвка, ты что ли?! Вот молодец, что приехал! Давай, быстренько пыли ко мне, и никаких гостиниц, слышишь, чёртушка?! Обижусь! Я сейчас на даче кантуюсь…, ты слушай меня внимательно, не перебивай, а то неровён час заблудишься в нашем городке и уедешь «куда тебе совсем не надо».

 Слышно было, как он, говоря — «куда тебе совсем не надо», покашливал и еле сдерживал смех.

  — Ладно, не поеду «Куда мне не надо»! — радостно осклабившись, согласился я.
        Вот, чертяка!  Вспомнил ведь, а! Не забыл мой друг, однажды произошедший со мной случай в разведке. Дай бог памяти…, это было…, ага…, это случилось осенью. Я и моя группа, уж не знаю по какого бога произволению, в ненастную ночную пору…, короче, мы заблудились в горах, и вышли прямёхонько на крупную банду.

Завязался бой. Пришлось вызывать подмогу. И надо же было такому случиться, что на двух вертушках нам на помощь прилетел этот юморист-самоучка, мой друг. Навели мы шороху тогда! Ох, навели!

За уничтожение банды мы все были представлены к награде. А потом, когда нас долго не посылали на задания, и становилось скучновато как-то жить, Славка, посмеиваясь, мне говорил: «Лёвка, сходил бы ты что-ли, заблудился, а то мы что-то давно медалей не получали!»

Ну, вот, а сейчас, отсмеявшись в телефонную трубку, он подробно рассказал, как найти его дислокацию.

 Немного попетляв по улицам и переулкам городка, мы выехали с другой его стороны и, свернув на боковую дорогу, нашли его дачный кооператив, а затем и его «маленький участочек с  домиком».

В темноте не очень-то рассмотришь, что вокруг тебя. Но, впереди, при свете фар, было видно — кооператив основательный, не бедный. Домики…, нет, пожалуй,  их домиками и не назовёшь, скорее, дома, всё больше в два этажа и не меньше чем в четыре комнаты.

 Даа, одновременно с Фёдором Михайловичем произнёс я и, также как он поскрёб в  затылке.

Любопытно, совать пятерню в затылок и чесать его, это у нас в генах, что-ли, заложено? – усмехнулся я про себя.

А когда приблизились к дому, ахнул — однако, неплохо устроился мой друг, совсем даже неплохо!

А друг…, он уже стоял у распахнутых ворот и приглашающе махал нам рукой. Когда мы заехали во двор я даже не успел ноги на землю поставить, как оказался в крепких объятиях, таких крепких, что у меня косточки хрустнули. Да и не мудрено, мой друг обладал невероятной силой.

В нашем полку у него было прозвище – «Медведь-гризли». Он поднимал штангу, которую другие вдвоём поднять не могли, а меня он мог удержать на вытянутой горизонтально  руке. Истинно — русский богатырь!

— Ах, ты, чёртушка! Ах, ты, чёртушка! — забасил он. — Наконец-то сподобился проведать старого друга-однополчанина. Дай-ка сынок, я посмотрю на тебя и обниму ещё разок…

  — Не-не, Славка! — перебил я его, и отступил на шаг. — Посмотреть – это сколько угодно, а вот насчёт обнимууу, давай, как-нибудь в другой раз.

 Он всегда звал меня сынок, с первого дня знакомства. Я не обижался, хотя мы оба были майорами, оба командовали разведгруппами, и частенько в боевых операциях выручали друг друга. А однажды он, меня раненого нёс на себе километров десять по горам, когда мы уходили от крупной банды в Чечне, и никому не позволил ко мне прикоснуться.

Истинно – «Друг, а не портянка!».

Я увидел на его лице искреннюю радость встречи со мной. А, я то как был рад!

 Вероятно, он догадался о моих чувствах и, ещё шире заулыбавшись, вновь раскрыл приглашающе свои объятия, но увидев, что я собираюсь спрятаться от его медвежьих объятий за машиной, он усмехнулся и перевёл взгляд на Фёдора Михайловича.

  — Это Фёдор Михайлович, — представил я водителя, — он согласился доставить  меня из Москвы.

— Добре, добре! – произнёс Славка, и протянул руку для приветствия. —  Меня вы можете звать Слава, без всяких там. Просто Слава.

 Мы не виделись с другом…, сколько же лет мы не виделись? Да, пожалуй, почти что двенадцать.
       Когда меня выписали из госпиталя после ранения, он был на задании, и мы не смогли проститься. Затем, уже в Москве, меня комиссовали, и я улетел домой, в Казахстан. А он остался в Чечне.

Примерно пару раз в год мы писали друг другу письма, в основном на день рождения и на 23 февраля, а к Новому году посылали поздравительные открытки. В общем, не теряли друг друга из виду.

А вот встретиться после Чечни смогли только сегодня. Сколько всего с нами случилось за эти годы, сколько случилось…

Всё-таки, я не смог увернуться от Славкиных повторных, крепких объятий. Пришлось мне ещё раз побывать в его тисках.

 Наконец он выпустил меня из объятий, и я смог перевести  дух. Отдышавшись, я спросил: «Слав, а где мы можем поставить машину? Фёдор Михайлович должен утром уехать».

  — Не вопрос! — обведя широким взмахом руки двор, он дополнил свой жест словами: — Да, где угодно. Двор просторный, как футбольное поле.

Когда «москвичонок» был аккуратно припаркован у какого-то деревянного сарайчика, Славка, подхватив нас под руки, потащил к двери веранды, приговаривая: «Ну, давайте хлопцы быстренько в дом, я уже заждался вас. Да, и водка нагревается».  

Поднявшись на веранду, Славка пробасил: «Михалыч, ты как, не откажешься вкусить нектара богов? Лёвка никогда меня не подводил в этом святом деле».

— Что ж, с хорошими людьми…, почему бы и не выпить пару рюмок, — принял приглашение  Михалыч. — Только…, знаете…, мне утром уезжать надо.

Я всегда завидовал умению моего друга быстро сходиться с незнакомыми людьми.

Через несколько минут он уже был лучшим другом Фёдора Михайловича, похлопывал его по плечу, и называл по отчеству.

После третьей рюмки Михалыч, извинившись, ушёл отдыхать, а мы продолжили наше застолье.

Перебивая друг друга, рассказывали о событиях, произошедших в нашей жизни, достижениях и огорчениях, и только сейчас я узнал, что мой друг уже полковник, только…, тут я, не веря своим ушам, ошарашено округлил глаза — полковник полиции, и ещё он — начальник одного из райотделов.

— Заливаешь, Слава?

— Во, блин, Фома неверующий. Щас!

Он вышел, и я услышал, как под его грузными шагами заскрипели ступеньки лестницы во второй этаж. А, ещё через несколько минут, он появился в полной форме полковника полиции.

От удивления и восхищения своим другом, я  развёл руки и поцокал языком.

— Нуу, ты удивил меня, Вячеслав! Мало сказать – удивил! Убил! Честное слово!

Как ты попал в полицию? Почему мне ни разу  не написал, не похвастался столь успешно достигнутыми успехами?

— А, что писать? Я и сам вначале не поверил что я – это я, да ещё и в полицейской форме! Кстати, Лёвка, мы же не обмыли мою должность, давай по стопочке, под тёщины малосольные огурчики, а? Дерябнем?

— Давай, чертяка! Нет, ну надо же – полковник полиции…, — я непроизвольно покачал туда-сюда головой, — может, расскажешь, как ты попал в полицию и, главное, почему?

— Расскажу, расскажу, только давай опорожним стопки.

— Обмыть должность — дело святое. Давай! — я, соглашаясь с другом, кивнул головой.

Дожевав огурец, Славка, вертя вилку в руке, рассказал, что к концу Чеченской кампании он, как и многие, попал под сокращение, и ему предложили идти осваивать гражданскую профессию. Ну, и куда мне идти? Я же только в разведку ходить умею, да стрелять. А тут, на гражданку, представляешь?

Ну, приехал домой: жена рада, младшенький сынок с моих колен не слазит, мама рада, даже тёща впервые слезу пустила — короче, все рады, кроме меня. Погулял я пару недель…, никто меня на работу брать не хочет, хоть грузчиком иди…, лучше, конечно бы в колбасный цех, но там и без меня уже всё было забито.

Я слушал Славку с большим вниманием. По своему собственному опыту знаю, как тяжело перестраиваться с войнушки на гражданку. Сам после демобилизации тоже, как он, места себе не находил.

…Э, думаю, так и опуститься можно на «дно общества», продолжал друг свою послеармейскую эпопею. Подумал я, подумал, и решился  сходить на приём к самому господину мэру.

 Вот так-то, друг мой, стал я вначале подполковником, а теперь вот уже месяц как полковником полиции.

— Здорово! И, как, нравится? — заинтересованно спросил я.

— Лев, оказывается в полиции, не поверишь, как на фронте, не знаешь, что тебя через час ожидает. Я уж не говорю о завтрашнем дне.

 Мы выпили ещё по одной и закусили «чем бог послал!». То есть, малосольными огурчиками с салом.

Водочка, вы же знаете её змеюку, смелость придаёт неимоверную, и на «юмор» тянет. Вот и меня потянуло не в ту степь.

— Славик, а дачку эту, «маленькую», тебе тоже в полиции презентовали? – с ехидцей поддел я друга.

— Ты, что! — возмутился он, и даже лицо его побагровело. — Говори, да не заговаривайся, а то быстро бока намну! Это тёщина дача. Ей от покойного мужа в наследство досталась.

— Ааа…, и я включил «заднюю скорость».

Правда ведь, намнёт мне бока закадычный, лучший друг. За ним не заржавеет.

— То-то, что «Ааа». Та-а-ак…. Вижу пить тебе больше нельзя. Свою норму на сегодня ты выполнил с лихвой. Пошли, я помогу тебе добраться до постели, или по старой дружбе, как тогда, раненого, на руках донести?

— Ну, ты, говори, да не заговаривайся! – отомстил я ему. — Нечего! Сам дойду, не такой уж я пьяный!

— Вот и ладненько, вот и ладненько! Но я всё же провожу Вас, господин бывший майор, а теперь писатель. Позвольте Вам помочь, Ваше Писательское Величество, подняться по лесенке? — нажал он на «Вам», на «майор», и на «писатель».

— Позволяю, господин полковник. Никогда раньше не было у меня сопровождающих лиц в чине полковника, да ещё полиции. Так что, господин полковник, не поверите, даже приятно.

Я, конечно, не так чётко и правильно говорил всё это. Я заикался, некоторые слова повторял дважды, делал паузы. Ну что вы хотите от пьяного в стельку человека?

— Не заносись, не заносись! Это в первый, и в последний раз. А вообще, Лёвка, скажу тебе прямо — ты разучился пить совершенно.

— Не с кем было соревноваться, — пробормотал я, и сделал пару шагов по лестнице.

 Славка лукаво улыбнулся, и легонько хлопнул меня по плечу. После его «легонько» у меня подкосились ноги, и я чуть не присел всем задним местом на лестницу, но спасибо другу, поддержал, не дал упасть.

Неожиданно у меня в голове откуда-то появилась вполне здравая и очень назойливая мысль, я даже приостановился, так она меня удивила.

— Что с тобой? – забеспокоился мой друг. — Тебе плохо?

— Слав, а ты расскажешь мне о каком-нибудь интересном случае из твоей милицейской практики?

— Не милицейской, а полицейской, запомни, дубина! Ох, уж эти мне писатели, — покачал он, как-бы удивлённо, головой.  — Пьяный-пьяный, а смотри-ка ты, всё норовит что-нибудь выпытать…, разведчик хренов.

— Слав, не жмись, помоги другу, а то у меня полный застой в работе, а в голове… нуу, ни одной путной мысли не проскальзывает. Я тебе честно, как другу…, иии больше никому-никому, слышишь, ни-ко-му. Чш-шш!

И я прижал палец к губам. Или мне это показалось?

Но я старался, честное благородное слово, очень старался это сделать. Но всё-таки наверно промазал, потому что мой палец почему-то оказался не прижатым к губам, как я хотел, а у меня на переносице, ближе к  глазу. 

 …Хочешь, Слава, я признаюсь? — продолжил я, и шутки ради состроил мину очень похожую на заговорщицкую.

— В таком состоянии, друг ситный, не стоит признаваться ни в чём, и никому, даже лучшим друзьям.

— А я всё же признаюсь тебе, как самому наилучшему другу. Ты прав, Славка, я очень давно столько не пил, и я уже полгода простаиваю…

  — Майор, простаивают поезда и автобусы. А вообще-то, тебе пить надо меньше, вот и появятся светлые мысли в голове.

  — Неа, Слав, я серьёзно. Я ж тебе говорю — я давно не пил… столько…, ии-и… поэтому, понимаешь, и раз-раз-развез-ло меня. Слав, давай…, давай… прямо щас…, вот тут…, на лестнице сядем, и ты будешь мне рассказывать. Ты… мне…расскажешь, Славик?

— Лёвка, тебе надо отдохнуть с дороги, ты вон как «устал», даже ноги не хотят идти… Завтра, на трезвую голову… поговорим. Сейчас у меня голова… тоже не очень-то соображает. Ты отоспишься после дороги, я вернусь после работы, тогда и поговорим, лады? А, сейчас, тебе лучше послушаться старшего по званию, друга и, не сопротивляясь, не хватаясь за перила, аккуратненько переставлять ножки.

 И, Славка, подхватив меня под мышки, потащил по лестнице куда-то наверх.

— Лады! – по-моему, запоздало и не очень уверенно, кое-как перебирая ногами, согласился я.

      Глава четвёртая

Проснулся я поздно. В доме стояла почти полная тишина, только какая-то заблудшая муха назойливо билась о стекло. Поднявшись с постели, я выглянул в окно. Солнце плавало в бездонно-голубом небе, освещая верхушки деревьев в саду. А над ягодными кустами и деревьями, перелетая с одной ветки, на другую, сновали бабочки и стрекозы.

Эй, люди, ау! – позвал я, спускаясь по лестнице.

Мне ответила тишина. Спят мои собутыльники, решил я. Пройдясь по дому, заглянул в одну дверь, в другую – никого. Меня везде встречала тишина.

В кухне, на столе,  прикрытые салфетками, стояли две тарелки, а рядом белел листок.
         Славка позаботился, понял я, и поднёс бумагу к глазам: Левка, завтрак и обед в холодильнике, ешь, пей, что найдёшь, не стесняйся. Опохмелка в морозилке, писал он. Я в управлении, а Михалыч уехал, просил передать тебе привет и пригласил нас к себе в гости. Отдыхай.

 Ну, даёт, телеграфист хренов. Мог бы и покороче написать, подумал я, держась за неимоверно болевшую голову.

Что ж, прислушаемся к совету друга, будем отдыхать, решил я и, умывшись, уселся завтракать и лечиться от похмелья. Затем, достал дорожный блокнот и записал все события последних дней: встречи, интересные высказывания людей — это вошло у меня в привычку давно, ещё со школьных  времён.

А ближе к вечеру приехал на полицейской машине Славка, вернее, не приехал, а его персонально доставили.

Увидев меня, сидящим на крыльце, он, улыбаясь, выставил все свои тридцать два крупных зуба и прогорланил:

— Здорово, друг ситный! Ещё не начал кукарекать от безделья? Как ты тут, не заскучал? Головка у вас, господин писатель, не вава?

— Спасибо, господин полковник, за заботу! — насмешливо поклонился я. — Вашими молитвами, малосольными огурчиками вашей тёщи, и опохмелки из морозильной камеры, у меня даже голова перестала болеть.

— Рад за Вас. Вот что значат тёщины малосольные огурчики и бутылка в холодильнике…  Огурчики, как показали проведённые Вами неоднократные эксперименты…, я Вас правильно понял  господин писатель, можно вместо аспирина принимать, конечно…, ежели с водочкой! Что и показывает Ваш, почти цветущий  вид. А, правда, здорово помогают, да?

За ужином он меня обрадовал хорошей новостью — комиссар дал ему три дня отпуска без содержания и пообещал, что не потревожит его в эти три дня ни под каким соусом.

 Сказав всё это, Славка, хихикая, добавил: «Чтобы комиссар не уронил своей чести и сдержал своё комиссарское слово, мы с тобой умотаем на Дон, завтра же. Там он меня ни под каким «соусом» не найдёт. Это уж точно!»

Мы с тобой порыбачим, поедим свежей ухи. Знаешь, какая у меня знатнейшая уха получается? Пальчики оближешь – похвастался он.

— Слушай, Слав, а где твои…, нуу, жена, дети? – задал я давно вертевшийся у меня на языке вопрос. — Ты, случаем, не развёлся?

— Яаа, развёлся! Ты что, белены объелся? Да у меня самая лучшая на Свете жена! Таких жён «Днём с огнём не сыщешь!», идиот! А отсутствует она по той простой причине, что она, моя мама, тёща и ребятишки укатили в Херсон, в гости к сестре моей драгоценнейшей тёщи.

— Ясно, прости, Слав. Ааа, когда ты мне расскажешь об интересном… случае из вашей  мили…, полицейской практики, ты же обещал? – спросил я,  ставя пустую рюмку на стол.

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд. Вот, настырный. Дались тебе эти «случаи». Давай лучше опять по маленькой накатим, затем, посидим рядком, поговорим ладком.

— Не, Слава, ты же сам вчера сказал, а я прекрасно запомнил: «Ты свою норму перевыполнил». Да, и знаешь…. Тут я вдруг вспомнил Фёдора Михайловича, и ужаснулся — я же не отдал ему вторую половину оговоренной платы за проезд!

— Славка, — в величайшем волнении сказал я, — ты знаешь, я не заплатил Михалычу за дорогу! Где я теперь буду искать его?

— Не казнись, Лёвка, я заплатил ещё вчера. Так что, всё в ажуре.

— И, когда же это ты успел, позволь тебя спросить? Мы же пили всё время, и ты, вроде бы не вставал из-за стола.

— Успел, успел, не переживай.  А вот насчёт случая….  Есть у меня один, интереснейший для тебя…. И, представь, совсем недавно произошедший.

Только, чур, в течение года не печатать, имена и место происшествия не раскрывать, даёшь слово? Иначе, не расскажу.

— Слав, ты ж меня знаешь. Обещаю сделать так, как ты сказал. Клянусь!

— Лев, история длинная, за один вечер не расскажешь.

— Готов пожертвовать  даже твоей замечательной ухой, только расскажи, а то у меня знаешь…

— Знаю, знаю, наслышан от тебя же. — Ты уже говорил про застой в мозгах и в твоей творческой профессии. Ох, уж эти мне писатели! Господи, Лев, во что ты превратился?

— Ни во что я не превратился. Наверное, я всегда был таким, и военным стал из-за ошибки в молодости.

— Здорово ты сказал — из-за ошибки в молодости! Даа, все мы делаем ошибки, особенно в молодости, — подтвердил он, — но не все могут это понять и, по возможности, исправить содеянное. 

Он задумчиво обвёл взглядом комнату, рассеянно повертел в руках вилку, и тяжело  вздохнул.

Я решил, что это у его друзей случилась беда,  или у людей, которых он  хорошо знал. И, придав голосу душевность, спросил:

—  Слав, с твоими родственниками что-ли, или с друзьями, случай произошёл? Ты так тяжело вздохнул.  Что, действительно, случай тяжёлый? Может, я смогу хоть чем-то помочь, или ещё, что?

  — Неет.  Не  с  моими.  Просто очень жалко этих людей. В принципе-то, они хорошие люди, а вот…
        Он на мгновение задумался, затем, словно окончательно принял решение, продолжил: …Лев, случай, или нет, несчастье…, даже не несчастье, а скорее драма, о которой я хочу тебе рассказать, произошла именно из-за ошибок в юношеские годы, из-за, как-бы это правильнее выразить словами — неконтролируемой страсти  что-ли, из-за привычки человека всё  дозволять себе не задумываясь о последствиях.

 Он покрутил в руках пустую рюмку, затем, медленно подбирая слова, вновь заговорил. В его рассказе чувствовалась душевная боль и переживание за совершенно чужих для него людей. Он словно наяву видел их, тех, о ком решил мне рассказать, так мне показалось.

…Понимаешь, одна роковая ошибка, иии… всё! — Вся жизнь пропала! Сам погиб, и за собой другого, ни в чём не повинного человека, потянул…

 Я тебе расскажу об одном человеке, который…, из-за которого…

 Есть категория людей, которые считают, что весь мир создан только для них, и таких как они. Это — человеки-разрушители. Они, походя, не думая о последствиях, разрушают и уничтожают всё на своём пути. Походя, ломают человеческие судьбы, в том числе и свою собственную…

Мой друг на несколько минут замолчал, по-видимому, вспоминал случившееся. А я, заинтригованный его словами, с нетерпением ждал продолжения. Ждал с надеждой, с нетерпением, с каким-то даже, откуда-то возникшим волнением, начала рассказа.  Во мне вновь проснулся давно не посещавший меня, писательский зуд. Мне показалось, что у меня даже пальцы зашевелились, так захотелось открыть ноутбук, и… работать, работать!      

  — Так ты обещаешь, Лев, что в течение года – ни-ни! А то у меня появится куча неприятностей, — строго спросил Славка, и заглянул мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них ответ.

  — Я же дал слово, Слав! Давай, начинай рассказывать, не тяни кота за хвост! Я изнываю от любопытства.

Но он, не проронив ни слова, показал рукой на небольшой, встроенный в стену бар, и заговорщицки подмигнув, предложил:

— Давай-ка откроем его, и посмотрим, что у него спрятано внутри.

— Ну, давай, только по-быстрому.

Славка, подойдя к бару, открыл дверцу, и я, перегнувшись через его плечо, увидел в чреве бара с десяток бутылок — это всё были бутылки с пивом.

        Взяв по бутылке, мы пересели в кресла, стоявшие у не горевшего по случаю летней погоды небольшого камина и, откупорив, сделали по глотку «Жигулёвского» (ни я, ни Славка, не признавали других сортов).

Оно оказалось достаточно холодным, и совершенно свежим на вкус.

Пиво-пивом, но я-то ждал рассказа, а не пива, и ждал с нетерпением.  

Поэтому, посматривая на друга, опять «навострил ушки на макушке», то есть, приготовился слушать продолжение рассказа. Но Славка, тоже мне друг называется, продолжал молчать.

— Сла-ва-аа, — заныл я.

— Не мешай, дай сосредоточиться.

Прошло не менее пяти или семи минут в молчании, прежде чем мой друг заговорил.

                                                                *   *   *

В  дежурной части районного отдела полиции раздался телефонный звонок и, перепуганный до смерти, женский голос, торопясь и захлёбываясь словами, сказал, что в соседней квартире прозвучали хлопки, похожие на выстрелы из ружья, а перед этим слышался громкий разговор и женские рыдания.

Пожалуйста, взволнованно добавила звонившая, приезжайте побыстрее, там что-то случилось!

Уточнив адрес, оперативная группа выехала на место предполагаемого происшествия.

Да, женщина, оказавшаяся соседкой, и позвонившая  в  дежурную часть РОВД, была права!

 В трёхэтажном доме № 7, расположенном в третьем линейном переулке, в одной из квартир обнаружили два трупа – пожилого, элегантно одетого, совершенно седого мужчины, и молодой, лет двадцати двух-двадцати пяти, красивой светловолосой женщины.

В руках мужчина сжимал двуствольное, сделанное по заказу, дорогое  ружьё двенадцатого калибра, со стреляными гильзами в стволах.

На первый взгляд женщина была застрелена с близкого расстояния, почти в упор, а у мужчины была разворочена затылочная часть головы.

Трупы лежали на ковровом покрытии рядом. Их позы, даже без заключения экспертов это было видно, говорили о том, что мужчина первым выстрелом (если никто другой не стрелял, а это сделал именно он) тяжело ранил женщину в грудь, затем, лёг рядом с ней, обнял, и выстрелил в себя.

И у женщины, и у мужчины ранения были тяжёлыми, несовместимыми с жизнью — это и без патологоанатома было видно…

Я с увлечением, ловя каждое слово, слушал рассказ своего друга, и даже забыл о пиве. А Славка, вероятно захваченный воспоминаниями, казалось, в подтверждение своих слов покачивал головой, и тихим голосом продолжал рассказывать о произошедшей в квартире трагедии.

 Мой друг рассказывал так красочно, и с такими подробностями, словно во время трагедии сам присутствовал, или находился где-то рядом.

Вот что значит бывший разведчик!

                                                                  *    *    *

Несмотря на своё обещание ради рассказа отказаться от Славкиной ухи, мы всё же побывали на Дону и наловили рыбы, и поели, приготовленную по его рецепту, «Пищу Богов».  
   Действительно, пахнущая свежей рыбой и чуть-чуть дымком, уха была восхитительна, и я, изголодавшись по такому деликатесу, уписывал её так, что за ушами трещало. А мой друг, с хитрецой посматривая на меня, и видя, как я расправляюсь со второй порцией его знаменитейшей ухи, лишь озорно щурил глаза, и слегка посмеиваясь, приговаривал:

  — Ешь, ешь писатель, когда ещё такой ушицы похлебаешь.

— Этт-то точно, — соглашался я с ним, уписывая  четвёртый или пятый кусок рыбы.
          Десять дней пролетели незаметно, и я засобирался домой. Договорились, что на следующий год в гости ко мне приедет он, и привезёт жену и ребятишек. Я пообещал свозить их на озеро Зайсан, показать красоты Горной Ульбинки, накормить копчёным лещом и ухой из хариуза.
        А ещё через день, я сидел в купе поезда Москва-Риддер, слушал перестук вагонных колёс на стрелках и прощался с Москвой, на долго ли? Кто знает, жизнь — она ведь такая, без бутылки и не разберёшься в ней. Шучу-шучу, а то и, правда, решите, что я какой-нибудь алкоголик.

На следующий год Славка, мой друг и полковник полиции, вместе со своей семьёй был у меня в гостях.

 Прошло ещё половина года и я, по разрешению друга,  сдал рукопись услышанного в городе N+++  рассказа в печать.

                                                             ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    Глава  первая

Людмила Афанасьевна обратила внимание на необычное поведение дочери уже с месяц назад. Она воспитывала её одна, без мужа. Было трудно: приходилось постоянно как-то изворачиваться, чтобы дочь ни в чём не знала нужды. А как можно извернуться в наше время? Только одним способом – найти дополнительный заработок. И нашла — стала мыть полы в почтовом отделении.

Отбарабанит свои пять-шесть уроков в школе, и бегом на почту. И так каждый день: в школе геометрия с тригонометрией, а после школы — мокрая тряпка и помойное ведро с водой. Возвращалась домой затемно, не чуя ног под собой от усталости.

Одна радость дома – шестнадцатилетняя, жизнерадостная дочурка Вера — тёмноволосая, похожая на цыганочку, стройная (вся в отца) — плод её безумной любви к заезжему столичному гастролёру.

Он оказался ещё тем типом! Даже не типом, а типчиком – малодушным, и к тому же  женатым. Ну откуда она могла всё про него знать, откуда? Он же так красиво говорил ей о вечной любви, такие цветы дарил! Вот она и поверила, и влюбилась безоглядно, до умопомрачения.

Видя дочь, слыша её жизнерадостный воркующий голосок, Людмила Афанасьевна вспоминала Игоря, отца Веры. И моментально, откуда-то из самых глубин души, поднималось справедливое  возмущение  –  подлец, негодяй, поматросил и бросил, а она теперь воспитывай дочь одна, бейся как рыба об лёд, чтобы хоть как-то выжить в этом суровом, не приспособленном для слабых людей, мире! Дура набитая! Господи, какая же я дура! Нет бы, прислушаться к советам покойной матери, так нет, захотелось самостоятельности — видите ли, она уже взрослая девочка…, не учите меня мама! Дура беспросветная!  

Она ещё раз грубо выругала себя, и обозвала дурындой!

Вот и сейчас, кажется, тоже самое происходит с её Верой, с её ненаглядной, и такой умницей, дочуркой.

Людмила Афанасьевна доглаживала постельное бельё, а Верка читала книгу и нет-нет, да поглядывала на часы.

Чего уж тут непонятного? – с возмущением подумала она, изредка поглядывая на дочь. Всё как на ладони, сама раньше так делала, дура!

— Ты что это всё на часы поглядываешь? — не выдержав, решила она поинтересоваться у дочери, — до начала фильма ещё полтора часа.

— Мама, я не поглядываю, это тебе показалось.

Но сердце матери чувствовало — Вера напряжена, и потом, она же ясно видела, дочь нервничает, книгу не читает, за полчаса не перевернула ни одной страницы. Понятное дело, о чём-то думает.

Минут через двадцать Вера, нервным движением захлопнув книгу, сказала:

— Мам, я сбегаю, мусор вынесу.

— Куда ты, ночь уже!

— Мам, какая ночь? Всего-то десять часов. Я быстренько.

— Вера, не нужно, я утром сама вынесу, мне по пути.

— Мама, — в голосе дочери послышалось упрямство, — в квартире неприятный запах, я не хочу дышать вонью всю ночь!

Проговорив это, она вышла из комнаты в коридор, где стоял пакет с мусором.

И Людмила Афанасьевна услышала, как закрываясь, хлопнула входная дверь.

                                                            *       *       *

Вера вернулась минут через сорок. За это время Людмила Афанасьевна так перенервничала, что увидав вошедшую дочь, не сдержалась и закричала:

— Ты где это до сих пор шлялась?! Вынести мусор – минутное дело, а ты, когда вернулась?!  Посмотри на часы!

—  Я встретила подружку. Мы поговорили…, то, да сё…

— Не ври, Верка! — не стерпев её явной лжи, опять закричала на дочь Людмила Афанасьевна,– какие могут быть подружки в это время?!

— Не веришь, и не надо. Я уже взрослая, и у меня может быть своя жизнь, — огрызнулась дочь, и направилась в свою комнату.

Людмила Афанасьевна от такой Веркиной наглости на некоторое время даже онемела. Она стояла и растерянно разводила руками. А потом из глаз её покатились одна слезинка за другой, одна за другой, постепенно превратившись в два светлых ручейка.

Это была их первая крупная ссора в жизни. Она поняла, с дочерью что-то творится нехорошее, то есть, она догадывалась, что с ней творится, но не хотела верить. А произошло это с дочерью не по вине матери. Не она ли холила и лелеяла свою доченьку, не она ли отдавала ей всю свою материнскую любовь. И вот, на тебе, дочь что-то скрывает от неё…, начала грубить и таиться.

Всю ночь провела она без сна в своей постели, ища оправдание такого изменения в  Веркином поведении, и не находила. Она даже пыталась найти какую-нибудь причину, не ту, о которой она подозревала. Она убеждала себя — может дочь заболела, а я не поняла, и напрасно накричала на неё. А затем вдруг пришло ей в голову, а может, правда, она встретила подружку и, бывает же так на самом деле, заговорились…. Господиии, подскажи, что с дочерью!

Утром дочь молчаливо собралась и, не попрощавшись с матерью, ушла в школу.

Так и не придя ни к какому выводу, не приняв никакого решения, Людмила, с болящей от ночной бессонницы и дум, головой, пошла на работу. День тянулся медленно — вязкой тягучей смолой.

А ещё через пару дней, всё видящая и всё про всех знающая соседка — древняя, злая на язык старуха, которую она часто видела вечно сидящей на лавочке у крыльца, ехидно улыбаясь, хриплым голосом ей сказала: «А Верка-то твоя ненаглядная…, тихоня…, по ночам возле гаражей женихается. Смотри, как-бы в подоле не принесла».

Это было последней каплей яда на её кровоточащую рану.

Разговаривать с Веркой бесполезно, подумала она, и  решилась на не очень красивый по отношению к дочери, шаг. Она решила проследить, куда ходит её дочь по вечерам, и с кем встречается. Ещё не хватало, испугалась она, чтобы с моей Верочкой случилось тоже, что со мной!

Во вторник у неё было мало уроков, и она решила, прежде чем идти на почту, зайти домой, занести купленные в супермаркете продукты.

Раньше она никогда не заглядывала в почтовый ящик, эта обязанность лежала на дочери, но уже  почти пройдя мимо, она почему-то вернулась, и заглянула внутрь. Газет в ящике не было, лишь одиноко белел свёрнутый вдвое листок бумаги.

Извещение на оплату коммунальных услуг, решила она.

Вера была дома, сидела на диване и что-то бормотала по-английски. Разложив принесённые продукты в холодильнике, Людмила Афанасьевна пошла в комнату, чтобы переодеться, но вспомнила об извещении и, вернувшись на кухню, взяла листок со стола. А когда развернула – лицо её побледнело.

Вошедшая в это время Вера, увидев бледное лицо матери, заботливо спросила:

— Мама, что с тобой, тебе плохо? Ты заболела, или что-то случилось в школе? Мама, да не молчи ты!»

  — Ничего доченька, ничего, просто я устала, — через силу выдавила Людмила Афанасьевна, и постаралась спрятать листок в карман.

— Как же, ничего, ты вон какая бледная. А, что это у тебя за листок в руке? – в голосе дочери явно прозвучало подозрение.

— Извещение из ЖКХ…, на оплату.

— Так ещё не время, — поглядев на мать, удивилась  дочь.

— Значит, решили разнести пораньше, — постаралась равнодушным голосом ответить она.

— Ааа. И Вера направилась в свою комнату.

Мама, я английский учу, много слов незнакомых, я тебе не нужна?

— Иди, занимайся Вера. Я только переоденусь, и на почту.

                                                 
               Глава вторая

Механически возя тряпкой по полу, Людмила Афанасьевна лихорадочно искала выход, как уберечь дочь от грехопадения. В записке какой-то Вадим, расточая сладкие слова любви, явно просил близости с её дочерью.

Значит, до этого у них ещё ничего не было, немного успокоилась она, а что потом? Только по чистой случайности записка попала мне в руки. Не вернись я раньше времени  домой, не загляни в почтовый ящик, и моя дочь: такая нежная, такая красивая, такая добрая и доверчивая глупышка, совершила бы «непоправимое» в своей молодой, только начинавшейся жизни.

Но что же делать, что делать? – лихорадочно метались мысли в голове. Что делать?! – чуть не воя от бессилия, спрашивала она себя. Господи, подскажи, надоумь! И, как озарение свыше – отправить дочь к её тётке!  Да, надо немедленно отправить Веру в Днепропетровск, к моей сестре! Решено! Конечно, Нижнеднепровский узел, это не центр города, но всё же дочь будет подальше от этого сластолюбивого  негодяя, от этого… греховодника в штанах, этого…

 Людмила Афанасьевна так перепугалась от одной только мысли – что могло бы случиться с её дочерью, не перехвати она записку, что чуть не потеряла сознание.

 Ишь, что удумал! Я Верочку тебе на потеху не отдам, я жёстко поговорю с тобой, оболтус! — ругала она парня. Я с тобой так поговорю, так поговорю, что ты навсегда забудешь дорогу к нашему дому! И Верочку тоже забудешь! – кипятилась она, вытирая пыль со шкафов.

И в расстройстве не замечала, что уже минут десять трёт тряпкой по одному и тому же месту.

Как ученик-отличник, решивший трудную задачу, Людмила Афанасьевна немного успокоилась, и уже более тщательно принялась за уборку.

Вечером, сказав дочери, что сходит к своей знакомой, проживающей в соседнем доме, она, накинув плащ с капюшоном и захватив с собой записку, вышла из дома, чтобы поговорить с незнакомым ей, Вадимом. Этим именем была подписана записка.

Я поговорю с ним серьёзно, шептала она. Я имею на это право! – твердила она. Я мать, беспокоящаяся о своём неразумном ребёнке! Я должна защитит Веру, и я это сделаю!

                                                              *     *     *

 На улице дул порывистый ветер, и стояла такая непроглядная темень от закрывших небо тяжёлых, грозовых туч, что в шаге нельзя было ничего рассмотреть. Людмила Афанасьевна, попав в тёмную круговерть непогоды, уж хотела повернуть назад,  но желание защитить дочь пересилило страх.

Надвинув ещё глубже капюшон на голову, и почти закрыв лицо, она осторожно, боясь споткнуться на неровностях дороги и упасть, двинулась к гаражам — месту назначенного в записке свидания.

Пока ещё изредка, ослепляя, поблёскивали молнии, и гремел гром. Ей было страшно! Почему-то очень страшно!

 При каждом раскате грома она непроизвольно вздрагивала, вжимала голову в плечи, и закрывала глаза. Добравшись до тёмной массы гаражей, она, при очередной вспышке молнии, нашла  номер указанного в записке гаража и, в растерянности остановилась.

На месте свидания никого не было. Решив, что она перепутала номер гаража, или у Вадима проснулась совесть, и он не посмел явиться на свидание с её дочерью, она развернулась, чтобы отправиться домой.

От чувства успокоения, что всё закончилось благополучно, что она спасла свою доченьку (скорее всего Бог не допустил! – решила она), у неё даже вырвался вздох облегчения.

Слава Богу, я правильно поступила! — прошептала Людмила Афанасьевна и, запахнув плотнее плащ, собралась возвращаться домой. Но неожиданно оказалась в крепких, как тиски, объятиях, и её потянули в сторону приоткрытой двери. У неё даже успела мелькнуть мысль — как же я раньше не заметила её?

Не устояв на ногах, она потеряла равновесие и чуть не упала, но сильные руки не разжались — руки настойчиво тянули её в тёмную пасть гаража.

От страха и неожиданности она вскрикнула, но вспомнив, кто она и зачем пришла, подумала о своей дочери, и новый крик застыл у неё на губах.

Она ещё надеялась образумить молодого человека, но её уже затащили в непроницаемую темноту, и срывали одежду.

Остервенев от такой наглости сопляка, она изо всех своих слабых женских сил стала отбиваться, царапаться и кусаться. На какое-то короткое мгновение она сумела высвободиться из объятий и, уже сделав шаг к спасительной двери, она запуталась в плаще, споткнулась, и её моментально завалили на пол…

Он был сильнее её! Он был намного сильнее её!

Людмила Афанасьевна попыталась закричать, но насильник зажал ей рот.

Последние остатки сил покинули её и она, теряя сознание, провалилась в беспамятство…

Через сколько времени к ней вернулось полное осознание очевидного, она не могла вспомнить. Она лишь помнила, как её грубо вытолкали из гаража и закричали вслед — «Пошла вон, шлюха! А ещё прикидывалась недотрогой, строила из себя целку! Видеть тебя, Верка, больше не хочу!»

                                                                *    *    *

На улице шёл дождь, даже не дождь, а ливень. Кое-как поправив на себе порванную в нескольких местах одежду, Людмила Афанасьевна, промокшая до нитки, дрожащая от холода и унижения, сопровождаемая раскатами грома и вспышками молний, направилась домой. Злость, и обида, и слёзы, душили её. Ведь она хотела только поговорить, образумить этого мальчика, защитить свою дочь, а он…. Ооо!

Но глубоко в подсознании нет-нет, да проскакивала искорка торжества – она, ценой собственного унижения и надругательства над собой, спасла от позора дочь, спасла свою малышку. А я, что ж…

Спасибо тебе, Господи, что дал мне возможность перехватить записку! – сквозь текущие, смешавшиеся с дождём слёзы, поблагодарила она Бога. Что было бы с моей ненаглядной девочкой, если бы она попала в руки этого зверя в человеческом облике.

Будь ты трижды проклят! И будь проклято всё твоё потомство, подонок! — шептала она, оскальзываясь на мокрой дороге, и зябко кутаясь в порванный плащ.

Осторожно, пытаясь не производить шума, она проскользнула в свою комнату, и сразу же, не сняв мокрой, грязной одежды, позвонила сестре, и договорилась с ней о Вере.

— Пусть поживёт у тебя какое-то время, — попросила она, — деньги на её содержание я буду тебе высылать, об этом не беспокойся.

— А, как же школа? А, как же…, или у вас что-то случилось? — поинтересовалась сестра, и в голосе её прозвучало неподдельное волнение.

— Ничего не случилось, а школу Вера закончит у тебя.

— Люда, может у вас всё-таки что-то случилось, или  вы… поссорились? – беспокойство явно сквозило в вопросах сестры.

— Нет-нет, у нас всё в порядке, не волнуйся, —  успокаивала Людмила Афанасьевна сестру, — понимаешь, Вере нужна перемена климата, так, на всякий случай, вот я и подумала — у вас как раз то, что нужно.

Вечером следующего дня Людмила Афанасьевна, дав кучу наставлений и поцеловав на прощание погрустневшую дочь, посадила её в скорый поезд Москва-Симферополь.

А когда последний вагон скрылся за горизонтом, она облегчённо вздохнула: Слава Богу, отправила дочь от греха подальше. А этот подлец, Вадим, пусть теперь поищет её.

И она с душевным волнением ещё раз поблагодарила бога за помощь в спасении дочери.
        Затем, покинув вокзал с мыслью о том, что теперь её дочь недосягаема для Вадима, и совершенно успокоенная, вернулась домой.  

В эту ночь она спала крепко, и никакие предчувствия не беспокоили её.

Проснулась она почти счастливой.

     Глава третья

День пролетал за днём, неделя за неделей. Сестра один раз в неделю звонила ей, рассказывала о Вере. Как явствовало из докладов сестры, Вера всё время проводит дома, готовится к вступительным экзаменам в университет  и, кажется, совсем не страдает от одиночества, прямо монашка какая-то! — удивлённо добавляла та.

  — Представляешь, — говорила она шёпотом, —  Вера так увлеклась подготовкой к вступительным экзаменам, что даже ни разу не сходила в кинотеатр или на дискотеку.

 А потом, при следующем разговоре, сестра как-то неуверенно призналась — но это меня и радует и беспокоит одновременно. Что-то с ней не так! Не находишь? Признайся Люда, у вас…, между вами… всё-таки что-то произошло, да? Скажи правду, Люда.

  — Нет, нет. Что ты. Я же тебе говорила. У нас всё нормально. Не переживай, — отвечала она сестре.

Переговорив в очередной раз, она садилась на диван, доставала альбом с фотокарточками и, рассматривая их, тихо радовалась своему мудрому и своевременно принятому решению:
         С дочкой всё идёт как нельзя лучше, говорила она себе, и вытирала кулачком неожиданно замокревшие глаза и сморкалась в полотенце.

В школе тоже дела шли хорошо. Все ученики её класса сдали выпускные экзамены. Ни один не остался на второй год или на осеннюю переэкзаменовку. Живи и радуйся! — говорила она себе.

Людмила Афанасьевна зажила мирной, спокойной жизнью. Правда, жизнь без дочери показалась ей скучноватой. Не хватало её весёлого, озорного смеха, её шуток. Но, успокаивала она себя, Вера поступит в университет, после первого семестра сдаст сессию и приедет на зимние каникулы. И у нас всё будет по-старому, как раньше. А там, глядишь, и Веру можно будет опять забрать домой – мечтала Людмила Афанасьевна.

                                                                *   *   *

В один из летних дней преподаватели собрались в учительской для решения вопроса по подготовке школы к следующему учебному году. Физрук, мужчина средних лет, балагур и дамский угодник, посмеиваясь в роскошные усы, заметил: «А, выы, Людмила Афанасьевна за последнее время очень даже похорошели. Уж не любовь ли нагрянула нечаянно ко мне?»

— К вам, Олег Петрович, быть может, и нагрянула, только не ко мне, — парировала она насмешника.

А учительница русского языка и литературы, услышавшая их разговор, ехидно добавила: «Олег Петрович, вы хоть и преподаватель физкультуры, но пора бы уж научиться правильному построению речи».

Она же влюблена в него как кошка, вспомнила Людмила Афанасьевна. Поэтому и задирает его по всякому поводу и без повода. Всё делает, лишь бы он обратил на неё внимание.

Дома, переодеваясь в халатик, она подошла к зеркалу. Да, правы вы, Олег Петрович, я неплохо выгляжу для своих тридцати семи, вон, даже животик округлился…

Что? Какой… может быть животик? – ахнула она, побледнев. Я, что?! Да не может быть такого, я же ни с кем…, ужаснулась она. Я же…, у меня же… только школа, ученики иии… подработка на почте…  

И словно обухом по голове: а тот ненастный вечер, позабыла что-ли? Гос-по-ди, как же это?! – застонала она. Какой позор на мою голову! А что я скажу Вере? А что скажут в школе? Немедленно надо идти к гинекологу и делать аборт. А, может, я ошибаюсь и я не беременна?

Терзаясь неизвестностью, Людмила Афанасьевна долго не могла уснуть, а утром, чуть свет, позвонила завучу домой и, задыхаясь от еле сдерживаемого волнения, предупредила,  что задержится немного и, чтобы избежать ненужных вопросов, быстро положила трубку телефона. Закончив разговор, она так и осталась стоять у аппарата, вперив взгляд в звенящую  пустоту квартиры.

 В женской клинике приговор был жестоким и окончательным: срок беременности – девять недель, аборт делать нельзя!

Врач ещё и сокрушённо добавил при прощании: «Что же вы мамаша на обследование так поздно пришли? Мы должны вас поставить на учёт».

«Не нужно меня ставить на учёт, — окончательно расстроенная, ответила она, и   неожиданно добавила, — я на днях переезжаю в другой город, там и стану на учёт».

А придя в школу, попросила дать ей отпуск без содержания на год. Директор упёрся — «У нас преподавателей не хватает, а вы просите отпуск на год, не дам! Категорически заявляю – не дам! Вы меня, Людмила Афанасьевна, без ножа режете по живому телу!»

«Тогда я увольняюсь» — ответила она и, выйдя в канцелярию, быстро написала заявление на увольнение по собственному желанию.

От всех этих нервотрёпок она была настолько напряжена, что придя домой совершенно измотанной, не раздеваясь, упала на кровать и разрыдалась.

Пролежав остаток дня, выплакав все слёзы, хоть и говорят что у женщин слёз не меряно, она стала размышлять о своём будущем: дура, какая ж я дура, корила она себя, хорошенько не подумав, ляпнула что уеду. А куда я уеду? Куда?  Кому я нужна, да ещё и беременная? Единственный человек, который меня поймёт и примет – сестра, но к ней нельзя, там дочь, Вера…. И как объяснить сестре свою беременность? Оо-о Господи, что же мне делать?! – забилась, заметалась она на постели.

Когда её немного отпустило, она стала вспоминать своих друзей и подруг, которые могли бы помочь ей в сложившейся ситуации.

Перебрав с десяток, она подумала о Марии. Вот кто ей поможет. Они в далёком прошлом вместе учились в педагогическом институте, жили в одной комнате, и были неразлучными подругами. Правда, за все годы после окончания института, они лишь однажды поговорили по телефону, хотя открытки с поздравлениями на день рождения и на Новый год посылали регулярно.

Что ж «Попытка, не пытка», решила Людмила Афанасьевна, и набрала междугородний номер.

Гудки вызова гудели, но никто трубку не поднимал. Отчаявшись дозвониться, она уже хотела положить трубку, как в телефоне что-то клацнуло, и кто-то ломающимся баском сказал: «Алло! Говорите!»

Боясь, что трубку положат, не дослушав её, зачастила: «Пригласите к телефону Марию. Я её подруга, Людмила».

Издалека, приглушённо донеслось: — Мам, это тебя… какая-то Людмила.

Людмила догадалась — это младший сын Марии. Как же его звать-то, попыталась она вспомнить. Ааа – Коля, неожиданно подкинула её память ответ.

С Марией она обо всём договорилась, хоть и с некоторыми заминками в разговоре, но договорилась.

Следующий вопрос, требующий незамедлительного решения, как уберечь квартиру от разграбления.

Лучше всего, конечно, найти квартирантов, прикидывала она варианты – какой-никакой доход, и за квартирой присмотр…. Не оставлять же её на несколько месяцев запертой.

Но этот вопрос, возможно лёгко разрешимый для других, для непрактичной Людмилы Афанасьевны был настоящим препятствием.

Но, наверное, мне помогает сам Всевышний, подумала она, когда на удивление вопрос с квартирой и квартирантами разрешился очень быстро. Прямо на следующий день «всё знающая старушка» посоветовала зайти к жильцам во втором этаже. Они женили сына, сказала она Людмиле Афанасьевне, и им  нужна квартира.

А затем словоохотливо затараторила:  «Они ж, почитай, молодые. Им же охота пожить в своё удовольствие и этот, как его, уж совсем забыла…. Она немного подумала, пошамкала беззубым ртом, и вроде как застеснявшись, проговорила шёпотом: «У них же этот…, медовый месяц».

И пергаментное лицо её после произнесённых последних слов, слегка порозовело.

Смотри-ка ты, бабулька, ещё и краснеть не разучилась, удивилась Людмила и даже чуть позавидовала ей — эх, мне бы твои заботы, мне бы твои печали.

                                                              *    *    *

Получив всю сумму оплаты за год вперёд (ей опять повезло), Людмила Афанасьевна, собрав необходимые вещи, через два дня, предварительно предупредив сестру, на междугороднем автобусе выехала в Углич,  к Марии.  

Сестре и дочери своё неожиданное решение перебраться в Углич она объяснила желанием помочь заболевшей подруге. Это объяснение хоть и не рассеяло некоторой нелогичности её поступка, но всё же как-то удовлетворило сестру и дочь.

Больше этот вопрос, Слава Богу, они не поднимали. И она перестала тревожиться по этому поводу.

 А вот о будущем ещё не родившегося ребёнка, она думала с тревогой и страхом:  родится он, такой маленький и беззащитный. И… что мне с ним делать?  Бедная я, бедная!

Бедная и горемычная! — плакала, не находя успокоения, её душа. Кто поможет мне в моём-то возрасте, кто…? 

Ровно через шесть с половиной месяцев она родила прелестную, белокурую, с темными вишенками глаз, девочку, и в благодарность за оказанную ей подругой помощь, назвала её Марией.

Подруга, восхищаясь прелестной девочкой, носила её на руках и ласково называла Машенькой и, сделав губы «гузочкой», ворковала: «Ах, ты моё солнышко! Ах, ты моя красавица! Ах, ты моя сладенькая!»

Вернуться домой с новорожденным ребёнком Людмила Афанасьевна не могла. Опять необходимо было решать задачу — откуда у неё, незамужней женщины, вдруг появился ребёнок, да ещё и грудничок?  Не аист же его принёс в корзинке по её заказу от деда мороза?

 Засмеют ведь соседи! Ещё и скажут, типа: «Не держите нас за дураков. Это Вам не Одесса, а мы не Одесситы, чтобы вашу брехню слухать!»

Она не знала что делать, как объяснить досужим соседкам появление в её жизни ребёнка, и она посмурнела. Настроение её с каждым днём всё более портилось.

На её удивление, очень быстро нашёл способ, как выйти из щекотливого положения, сын Марии. Она даже не ожидала, что его предложение, по своей простоте, окажется настолько спасительным для неё и Машеньки.

— Тётя Люда, — он чуть покраснел, — ааа, если говорить, что вы взяли Машеньку из родильной больницы, и удочерили её?

Что ж, это был хоть и не лучший, но всё же единственно возможный выход в данной ситуации.

Спасибо тебе Коля за своевременную подсказку, поблагодарила она сообразительного мальчишку.
        Ещё одно обстоятельство оставалось нерешённым. Оно сидело занозой в груди и не давало свободно вздохнуть — неизвестно, как отнесётся к новоявленной сестре, Вера: примет ли она свою младшую сестру, подпустит ли её к своему сердцу? Полюбит ли она её, или холодно отвернётся от ни в чём не повинной малышки?

И всё же, действительно, это был единственный выход в её сложном положении.

Пора было возвращаться домой. Она и так достаточно долго пользовалась гостеприимством доброй подруги.

Прожив ещё с месяц, пока Машенька окончательно окрепнет и она сама наберётся сил на дорогу, Людмила Афанасьевна попрощалась с гостеприимной, добросердечной подругой и её семьёй.

Предупреждённые заранее квартиранты оказались порядочными людьми, своевременно освободили квартиру, и ей не пришлось «выяснять отношения».

Выходить на работу в конце учебного года не имело смысла, и она полностью занялась девочкой.

На любопытные вопросы соседей и знакомых – откуда у неё ребёнок? — она коротко отвечала – удочерила из роддома. Вскоре назойливое внимание к её персоне иссякло.

Жила она очень скромно, экономя каждую копейку из полученных денег за аренду квартиры. Но и они, вот-вот должны были закончиться. Оставалась надежда на школу. Она уже подала заявление на восстановление её в прежней должности — преподавателя математики, а пока, вот полоса везения, она устроилась мыть лестничные марши в своём доме.

В  её отсутствие с Машенькой согласилась сидеть та, всезнающая, вредная старушка. На деле оказалось, что у неё доброе сердце, и к девочке она привязалась всей душой.

На несколько дней приехала Вера. Холодно посмотрев на новоявленную сестру, она отвернулась от неё, и больше к ней не подходила.

Это обидело Людмилу Афанасьевну, очень обидело, но заставить старшую дочь полюбить свою младшую сестрёнку она не могла, и рассказать всю правду тоже не насмелилась. Не могла же она сказать Вере, что это мог бы быть её ребёнок!

Вскоре Вера уехала, и Людмиле Афанасьевне почему-то стало легче. Она поняла почему: Вера своим присутствием постоянно заставляла вспоминать тот грозовой день, когда она, мать, таким страшным унижением, спасла свою дочь от позора.

Машенька была плодом греха, но она была такая крохотулечка, так мило улыбалась и тянула ей навстречу ручонки, что у Людмилы Афанасьевны что-то размякало в груди, и она забывала кто её отец.

                                                  *     *     *

Проходили дни, недели. Тянулись своей чередой месяцы, а за месяцами годы.

К шестнадцати годам Машенька повзрослела, расцвела, превратившись в настоящую русскую красавицу. Стройная, высокая, с золотистого цвета волосами и миндалевидными, зелёного ореха глазами, она была неотразимо прекрасна. За ней, как за курицей цыплята, вечно тянулся хвост воздыхателей разного социального положения и возраста, но она была неприступна, как настоящая принцесса.

Людмила Афанасьевна, вначале, боялась за неё и хотела предупредить о…, но Машенька сразу поняла, на что её самая-самая любимая мамочка намекает, и гордо ответила: «Если я полюблю кого-то мамочка, то это произойдёт не сейчас и это будет принц!»

Людмила Афанасьевна немного успокоилась, но совсем тревога за дочь не ушла.

После окончания школы Машенька легко поступила в университет на факультет иностранных языков. Она хотела, как и мама, стать преподавателем, только не математики, а иностранного языка.

А, если уж очень повезёт, то переводчицей в крупной иностранной компании, делилась своими планами Машенька, ласкаясь к матери. А уж, если совсем-совсем повезёт, добавляла она лукаво, то помощником генерального директора где-нибудь за границей…, и в серьёзной компании! Очень серьёзной»

Пока это были только мечты, девичьи мечты, и не у всех они сбываются.  Ей нужно было учиться в университете ещё год.

Мечты, все об этом знают, претворяются в жизнь у того, кто не покладая рук трудится, и упорно, не сворачивая с пути, движется к цели.

Машенька добилась своего! Что уж ей помогло: счастливая ли судьба её, или её упорство и настойчивость, но, по окончании университета Машеньку пригласили на работу в совместную, Российско-Бельгийскую компанию. Да ещё не кем-нибудь, а  секретарём-референтом с трёхмесячной стажировкой в головной конторе, расположенной в Брюсселе.

Маша приехала к матери похвастаться своей необыкновенной удачей, и уже на следующий день стала прощаться. Ей нужно было лететь к месту стажировки.

Людмила Афанасьевна загрустила. Опять она осталась одна. Обе её дочери живут своей жизнью, а она…. И долго сдерживаемые слёзы затуманили глаза.

                                                         ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

      Глава  первая

Вадим был зол на себя, на Верку, на весь белый свет: «Вот чёртова недотрога, месяц   водила меня за нос, всё корчила из себя прынцессу, а на поверку…, а на поверку оказалась обыкновенной шлюхой. Интересно, сколько мужиков побывало в её постели?  Хотя, не всё ли мне равно — ярился он.

Таких недотрог у меня было уже с десяток и ещё сотня будет! Не оскудел ещё белый Свет целками – белыми, чёрными, жёлтыми — на мой век хватит. Борька правильно говорит — трахай всех подряд, Бог увидит, лучшую красавицу пришлёт.

  Скоро, скоро, Боря, увидимся, пообещал он отсутствующему другу! Послезавтра, а может даже завтра, выезжаю в Питер — встретимся у себя, в «Alma Mater». Расскажешь, сколько целок ты трахнул…

Нет, ну надо же, целый месяц за чей-то огрызок боролся, и всё коту под хвост. Столько цветов передарил, конфет, слова красивые говорил, а в результате…» — и он злобно ощерившись, сплюнул.

Они с Борисом были самыми бесшабашными, но и любимыми всеми девчонками, пацанами. От девочек отбою не было не только на своём факультете, но и со всего института. «Любая почтёт за счастье побыть ночку с нами!» — ухмыльнулся он, вспоминая прошлые проделки.

Даа, повезло нам обоим такими родиться: оба высокие, стройные, с красиво, по «науке», накачанными мышцами и мужественными лицами. Не мужчины, а эталон мужской красоты!

 Не зря же бог нас так отметил, попользуемся! И он плотоядно искривил губы. Пусть потом девчонки рыдают и рвут на голове волосы, это их дело.

Ладно, вернусь в Питер, наверстаю «упущенное», пообещал он себе.

Он опять выглянул из гаража: «Чёрт, ну и дождище льёт! — Так и надо этой сучке — пусть отмокнет после моего усиленного массажа. На всю жизнь пусть запомнит, как обманывать меня, Вадима – любимца Богов и девочек!»  

После произнесённого монолога он немного успокоился.

А дождь продолжал хлестать по земле, по воротам гаража, барабанил по металлической крыше. Ослепляя, сверкали молнии, раздавались раскаты грома.

Это надолго, понял Вадим и, накинув куртку на голову, бросился под дождь.

Домой он прибежал промокнув насквозь. Ему даже показалось, что вода доверху наполнила его желудок.

Мать, увидев его в таком неприглядном виде, всплеснув руками, ахнула: «Сыночек, родной мой, ты бы поберёгся, неровён, час – простудишься! Давай я тебе молочка согрею с медком. Попьёшь, и всё как рукой снимет…, — запричитала мать, — ты бы, сынок, не ходил к друзьям в такую непогоду».

И захлопотала она, и захлопотала вокруг ненаглядного своего, такого беззащитного, с добрым, отзывчивым сердцем, сыночка.

А он, приняв заботу матери как должное, лишь буркнул в ответ: «Сейчас, схожу в ванную, переоденусь в сухое».

И уже закрывая за собой дверь ванной, равнодушно буркнул: «Ты погладила мои рубашки и брюки?»

— Погладила, погладила, сыночек! Всё сделала, как ты сказал. Эх, был бы жив папка, порадовался бы он, какого я красавца-сынка вырастила.

— Хватит мама, надоело! Каждый день одно и тоже, одно и тоже, хоть домой не приезжай.

— Что ты, сынок, что ты! — испугалась мать, — я тебя целый год ждала, всё в окошко выглядывала: — Всё ждала, когда ты свои институты закончишь и домой вернёшься.

— Да не вернусь я сюда, мама! Мне и в Санкт-Петербурге неплохо живётся, ты только деньги не забывай присылать, — цинично произнёс Вадим.

— Конечно, сыночек, я всегда тебе почти всю пенсию высылаю, не беспокойся.

— Ладно, мать, поговорили: — Я в ванную.

Стоя под душем, он уже заранее предвкушал, как они с Борисом оторвутся на дискотеке, какие девочки будут увиваться вокруг них. Он даже застонал от невозможности осуществить своё желание прямо сейчас, немедленно.

К чёрту всё, завтра же уеду из этого застоявшегося, вонючего болота! – пообещал он неизвестно кому раздражённо.

Опять накатила злость – зачем я только приехал сюда? Здесь даже дискотеки нормальной нет! Фуфло, а не дискотека! – сплюнул он. Эти малолетние аборигенки только задом умеют вилять, а правильно нанести макияж, куда им — кишка тонка! То ли дело наши, столичные…, есть на что посмотреть и… облизать. Ээ-х-хх, опять вздохнул он. Чёрт, чёрт, чёрт! Чтоб вас всех! — ругнулся он. Скорее бы уехать!

И как по мановению волшебной палочки перед ним поплыли картины его бесшабашной жизни. Вспомнились набеги всей компанией в ресторан, шикарные девочки на подиуме и в постели, стриптиз по заказу, и его последняя  пассия — Ритка-Маргаритка…

Это ж надо, врёт, сволочь, безбожно всем, что она коренная  питерчанка и прародители родились в Санкт-Петербурге.

Ага, щас! Ври, да не завирайся, девочка! Он сумел раскрыть её гнилое прошлое, правда, с трудом, но сумел — из Перми она сучка. Но красивая, зараза! Обкурилась дура, не без его помощи, конечно, он и заставил её признаться.

Ох, и хороша бестия в постели, хороша, ничего не скажешь!

И он плотоядно почмокал губами — прямо персик!

Всё, хватит! Завтра же на поезд и «Митькой меня звали»,  решил он окончательно. А сюда я больше ни ногой, зовите не зовите меня мама, всё равно не приеду! Чёрт бы забрал эту Тмутаракань! Сволочи!

Утром, после завтрака,  Вадим обнял мать и ласковым голосом заговорил:

— Мамулечка, в обед я уезжаю, ты, пожалуйста, собери мне чемодан, и дай денег на дорогу и на прожитьё, мне пора возвращаться в «Alma Mater».

— Сыночек, ты же только позавчера обещал мне ещё десять дней побыть дома, — запричитала бедная старушка-мать, и прижала голову сыночка своего к прикрытой стареньким платьем, груди: — Я даже не успела наглядеться на тебя, родной ты мой, — и погладила ласково сына по голове. — Ты стал так редко приезжать…, и днём дома почти не бываешь…

— Мамуля, «труба зовёт, и кони застоялись, пора уж сбрую надевать!», — срифмовал Вадим.
    Эге, надо запомнить, что я сейчас «выдал». Вроде бы красиво получилось, пригодится для девочек-простушек, решил он.

«Сынок, ну ещё хоть пару деньков побудь, — продолжала причитать мать, глядя с огромной любовью на сына. — Я так по тебе скучаю, кровиночка моя, — и одинокая слезинка выкатилась из её глаз, затем другая, третья…

— Мамуля, родная, не надо плакать, я же не гулять еду, я еду грызть «Гранит наук»!

— А, зачем его грызть сынок? – смотря сквозь слёзы на сына, проговорила бедная мать, — грызут баранки и сухари, сынок.

— Эхх, тем-но-та! — Это образно так говорят, мама. — Я еду учиться.

— Ты прав, сынок, надо учиться. Станешь большим человеком, меня к себе заберёшь, потом жену тебе найдём…, из здешних. — У нас в городе столько красивых девушек.

Ага, щас! — усмехнулся он. Ждите! Так я и разогнался сюда приезжать! Что я, дурак какой?  

А потом, уже вслух, проговорил: «Мамуля, иди, собирай вещи, а то я не успею на поезд».

— Иду, иду, сынок, — и с последней надеждой в голосе попросила, — может, побудешь ещё дня два, а?

— Не могу, мама.

В полдень он распрощался с плачущей матерью, и направился в Северную Столицу грызть «Гранит наук».

                                                                 *   *   *

А  ближе к вечеру, сидя за столиком в вагоне-ресторане, небезуспешно морочил голову какой-то эксцентричной фифе, возвращавшейся с морского вояжа к своему престарелому, но, как она выразилась — «ужасно богатому, и всегда занятому» мужу.

Вот это жизнь, восхитился он ловкости хитрой фифы. Мне бы так пристроиться.

На следующий день, обнимая её в тамбуре, он как-бы в шутку предложил: «А почему бы нам, Ларочка, не продолжить наше знакомство и в Питере. Вы мне очч-чень понравились, представляете, с самого-самого первого взгляда. Да, что там греха таить, я в вас, Ларочка, влюблён до беспамятства! Хотите, я прямо сейчас, у вас на глазах, совершу какой-нибудь героический поступок?»

И дурёха поверила его пошлым, затасканным до дыр, словам.

Поджав жеманно губки бантиком и закрыв глаза, она подставила лицо для поцелуев.

— Ах, Вадим, вы такой милый, такой милый. Не надо ничего совершать, я вам и так верю, честное-пречестное.

 И, без всякой связи со своими словами, кокетливо наклонив  головку, спросила: «А, что бы вы могли совершить ради меня, Вадичка?»

«Дура, какая же ты дура, с головой, вместо мозгов набитая мякиной! — ругнулся Вадим, но так тихо, что она не расслышала».                        

— Вы что-то сказали, Вадимчик?

— Да, Ларочка. Я сказал,  как бы нам было хорошо вместе.

— Вы такой милый, я с вами вполне согласна.

— Только без вашего мужа, а то я уже сейчас ревную Вас к нему, — грубо солгал Вадим.

— Вадим!- приняла она позу оскорблённой невинности, — не надо ревновать, я этого не люблю!

И мгновенно лукаво сузив глазки, продолжила: — Мой «любимый» муж всё время у себя в Министерстве, а я день-деньской дома…, одна…, представляете, как я скучаю? Милый, вы можете приходить к нам в любое время.

Её кукольное личико зарделось, а в глазах появилось выражение  целомудренности.

                                                              Глава вторая

Несмотря на безалаберный образ жизни, распущенность и цинизм, Вадим обладал острым умом и цепкой, почти феноменальной памятью. Он быстро усваивал учебный материал, хорошо учился, поэтому числился одним из лучших, перспективных студентов на факультете. Преподаватели благоволили ему, а женщины-преподавательницы частенько поглядывали в его сторону.

Вадиму пророчили большое будущее, и он воспринимал это как должное.

Как-то, сидя со своим закадычным другом Борисом в одном из ресторанов, он, цинично ухмыляясь, посвящал его в свои будущие планы:

— Я, Боря, решил окрутить дочку проректора по науке, она давно на меня глаз положила.

— На свой ли ты сук замахнулся топором, друг мой? Её папаша уже подобрал ей жениха, забыл?

— Не забыл. Но, «Гадом буду, я её всё равно добуду!» – скаламбурил Вадим.

— Это… как же? — ухмыльнулся друг.

— А я её просто трахну, как обыкновенную бабу, и ейный папашка вынужден будет выдать её замуж за меня, Побоится афишировать её неполноценность.

— Ты совсем рехнулся, или как? Он же тебя, для начала, выкинет из института, а потом отправит так далеко в Сибирь, даже страшно представить. Между прочим, там же холодно и снега много…

— Ничего, его любимая доченька не позволит этого сделать, — перебил он реплику друга. — Зато  потом, представляешь, какие перспективы передо мной откроются, — мечтательно закатив глаза, произнёс Вадим.

— Ага, перспектива с решёткой на окне, — цинично подсказал Борис.

— Да не гунди ты, я всё уже обдумал. Получится, как «В лучших домах Лондона». — Ааа, где наши подружки, не сбежали ли под шумок? – спохватился Вадим, — без них у меня не хватит денег заплатить за стол.

— Не боись, я присматриваю за ними, пока ты наполеоновские планы строишь. Они пошли носики попудрить.  

Борис сделал пару глотков из бокала.

– Вадим, как же ты бросишь свою теперешнюю пассию? Кто тебе деньги будет давать? — продолжил он допытываться.

— Даа, надоела она мне. Вечно выспрашивает, где я пропадаю целыми днями и куда деньги деваю? Я, в конце-концов, свободный человек, а не её раб. Я хочу жить так, как я хочу!

— Смотри, Вадим, не пролети, что-то боюсь я за тебя…. Оох, боюсь! Такой риск – можно и без головы остаться.

— «Живы будем, не помрём!», — хорохорясь, ответил Вадим, но слова друга смутили его и заставили задуматься. 

                                                     *     *     *

Поздно ночью, вернувшись из ресторана, он застал свою нынешнюю «любовь» спящей. По-видимому, она не дождалась его.

Нуу, утром она устроит мне «концерт по заявкам!», с неудовольствием подумал он.

Закурив «Кэмэл», он бесшумно, на «кошачьих лапках», ушёл спать в свою комнату. А проворочавшись часа полтора на диван-кровати, Вадим так и не смог успокоиться. Какое-то возбуждение в теле не давало покоя.

Решив, что в таком «неудовлетворённом» состоянии он не сможет уснуть, Вадим на цыпочках вернулся в комнату спящей женщины, залез к ней под одеяло и грубо прижался к бархатистому  телу…

Через некоторое время ему стало легче и он, сказав «Пока!», вернулся к себе.
       Лёжа на диван-кровати в квартире своей нынешней пассии – преподавательницы права — он, слушая затихающий шум огромного города, прикидывал все за и против своего рискованного плана. Он ещё раз, скрупулёзно, перепроверил порядок своих действий. Конечно, риск есть, признался он самому себе, но… кто не рискует, тот не побеждает и не пьёт победного шампанского!

С этой здравой мыслью он и уснул.

                                         *    *    *

На последнем курсе, после сдачи зимней сессии, Вадим и дочь проректора, Ольга, сыграли роскошную свадьбу. Проректор, в качестве подарка молодожёнам, преподнёс ключи от однокомнатной квартиры и пообещал, как только Вадим защитит диплом, он поможет ему устроиться в аспирантуру.

О таком подарке молодой зять даже не мечтал, даже когда строил планы насчёт овладения дочерью проректора. Всё у него получилось тип-топ!

 Борька, приглашённый на свадьбу в качестве шафера, завидуя успеху друга, сказал: «Ну, ты молоток! Везучий ты — даже в Сибирь не попал! Поздравляю!»

А ещё через шесть лет, Вадиму было присвоено учёное звание – кандидат технических наук, и они с Ольгой перебрались жить и работать в Мюнхен.

Вадим даже в мыслях не держал, что когда-то, кого-то, сможет полюбить. Но случилось непредвиденное — он вначале привязался, а затем и полюбил свою жену, Ольгу.

Были позабыты-позаброшены посещения девочек лёгкого поведения, походы в ресторан. Он  незаметно втянулся в работу, стал отличным специалистом. Его ценили не только за профессиональные качества, но и за душевные.

 Это было так ново для Вадима, что он изумлялся над своим перевоплощением,  и частенько, рассматривая себя в зеркале, с иронией спрашивал: «А ты ли это. Вадим?»

 Их дом всегда был полон гостей из разных государств и кампаний — уж такова была специфика его и Ольги работы, что без встреч, разговоров, обсуждений, не обходилось ни одного дня. А заканчивались они, как правило, совместным ужином, и опять же, обсуждениями, спорами, иногда длящимися до глубокой ночи.

                                            *     *     *

Вадиму нравилась такая бурная жизнь, он чувствовал себя в ней словно рыба в воде. И всё бы продолжалось и дальше так, если бы однажды…

Однажды он не смог устоять против просьбы жены поехать в гости к одной из её подруг. Возвращаясь поздно ночью домой, он, сидя рядом с женой, задремал.

Ольга вела машину, профессионально — у неё был опыт вождения ещё со студенческих времён, и он полностью доверял ей. Поэтому, расслабившись, он закрыл глаза, и стал составлять план работы на завтра, а затем, незаметно, под ровный шелест мощного двигателя, задремал.

Разбудил его крик жены, визг шин и скрежет металла.

Вадим открыл глаза и, не успев ещё ничего сообразить, мгновенно получил мощнейший удар в голову и грудь.

Затем, боль всего тела, провал памяти и темнота…

Он пришёл в себя так же неожиданно, как и провалился в беспамятство. Резко открыв глаза, Вадим мгновенно получил световой удар от висящей над ним, ярко светящей лампы, и зажмурился. Пришлось повторить попытку. Медленно поднимая веки, Вадим  начал постепенно настраивать глаза на яркий свет.

За световым пятном виднелось что-то белое.

«Это стена, или потолок? — спросил он неизвестно кого, но ответа не услышал»

В их с Ольгой спальне и потолок, и стены были другого цвета, напряг он память.

 «Где я? – вновь спросил он».

И опять ответа не последовало, и что странно, он не услышал собственный голос.

Тогда он повернул голову к двери в спальню, но голова не повернулась, лишь резкая боль пронзила его шею, и он вновь провалился в темноту.

Перед ним, словно в калейдоскопе, долгое время мелькали какие-то мужские и женские лица, их губы шевелились, но что они говорили, Вадим не слышал и не понимал. Их речь была похожа на совершенно непонятную тарабарщину.

В одно из просветлений сознания перед ним появилось как-будто знакомое лицо. Он долго вспоминал, где он мог его видеть, кому оно принадлежит, напрягал память, но от напряжения в голове его возникала пульсирующая боль, и он устало закрывал глаза.

Сколько времени так продолжалось, Вадим не знал. Но однажды, открыв глаза, он увидел перед собой чем-то знакомое ему старенькое лицо, и вспомнил – это же моя мама!

— Мама, почему ты плачешь? —  спросил он.

Ему казалось, что он громко спросил, но услышал лишь свой шёпот.

На лицо матери тенью легла скорбная улыбка.

С этого дня Вадим пошёл на поправку. К нему вернулся голос, затем, он начал понемногу двигаться. На его вопрос, как он оказался в больнице и сколько времени в ней провёл, его лечащий врач пожал плечами: да совсем немного — шесть месяцев и одиннадцать дней. А попали вы к нам, милейший, после автомобильной аварии.

 А вот на вопрос, где его жена, Ольга, и почему она не приходит его проведать, врач ответил, что она лежит в другом корпусе, и пока ни вы, ни она в гости друг к другу ходить не сможете.

Мать же вообще при его вопросе отвернулась, по-видимому, чтобы не отвечать. А после ответа врача, она, повернувшись к сыну, грустно посмотрела на него.

Её глаза были полны слёз.

Вадим заподозрил что-то неладное и, когда врач ушёл, он заставил мать рассказать об Ольге:

Ольга погибла во время аварии, когда ваша машина столкнулась с грузовиком, стала она рассказывать подробности. Ольга была… немного пьяна, и уснула за рулём. Ты чудом остался жив, тебя долго пытались спасти. Я уж думала, что ты не выживешь.

Приезжали Олины родители, продолжила мать свой рассказ, забрали гроб с её останками и похоронили в Ленинграде…, то есть в Петербурге. Хотели и тебя забрать с собой, но врачи не разрешили.

После рассказа матери об аварии и гибели его любимой Оленьки, Вадим замкнулся. Он потерял смысл жизни.

                                                       *    *    *

Из больницы выписали Вадима через месяц после его разговора с матерью. Но это уже был совершенно другой человек. Куда подевались его жизнерадостнось и приветливость, остроумие, умение не лезть в карман за ответом.

По комнатам большого дома, прихрамывая, и опираясь на инкрустированную трость, бродил угрюмый, с поседевшими висками мужчина.

Вадим равнодушно исполнял свои обязанности в университете, равнодушно выслушивал критику в свой адрес, и так же равнодушно, не произнеся ни слова, покидал зал заседаний.

Ему предложили поменять место работы. Он, не оправдываясь, не пытаясь сопротивляться, подал заявление на освобождение его от должности.

Через полмесяца его можно было встретить, всё такого же замкнутого и одинокого, в коридорах торгпредства России в Брюсселе.

Вадим навсегда отказался от поездок в автомобиле. Теперь он, слегка прихрамывая и опираясь на трость, два раза в день, утром на работу и вечером домой, ходил по центральной улице города.  На своём одиноком пути он отдыхал, присаживаясь на скамью у фонтана.

                                                     *     *     *

Прошло несколько лет.

Жители города привыкли к молчаливому господину из России, и при встрече всегда приподнимали шляпу в знак приветствия. Он, прикасаясь пальцами к полям шляпы, вежливо отвечал.

Иногда его спрашивали о делах или здоровье. В ответ он молчаливо пожимал плечами и односложно говорил: «Спасибо, у меня всё хорошо, — и продолжал свой путь одинокого человека».

Женщины торгпредства первое время пытались с ним флиртовать, но встретив холодное равнодушие, отступились. Однажды он услышал, как молодая, со смазливым личиком и немного ветреная секретарша торгпредства, сказала своей подруге: «Бирюк какой-то, от одного его вида мухи дохнут», а так, посмотришь — красавец мужчина.

   Глава  третья

В один из погожих летних вечеров Вадим возвращался домой, и по укоренившейся, многолетней привычке, направился к своей скамье отдохнуть у фонтана, покормить голубей, послушать журчание воды и детские голоса. Он любил детей, но у них с Ольгой всё никак не получалось завести своих, и они уже подумывали взять на воспитание  ребёнка из приюта, но Ольга погибла.

Сегодня скамья была занята какой-то девушкой. Он не считал скамью своей личной собственностью, но за много лет как-то так получилось, что местные жители, зная его привычку и время, когда он приходит отдохнуть, молчаливо уступили её Вадиму и не посягали на его одиночество. А сейчас … скамья была занята.

— Девушка, я не очень стесню вас, если присяду? – вежливо поинтересовался он и, по местному обычаю, приподнял шляпу для приветствия.

— Что вы…, конечно…, то есть, простите, я… хотела сказать, — она совсем смутилась и покраснела. — Пожалуйста, присаживайтесь.

Вадим искоса посмотрел на неожиданную соседку и отметил про себя её красоту.

— Знаете, я здесь совсем недавно, и… я не знала, что это ваша скамья, — стала она извиняться.

— Не стоит беспокоиться, я немного отдохну и покину Вас. Скамья будет в полном вашем распоряжении.

Вадим давно уже так много не говорил, и немного удивился своей разговорчивости.

Посидев минут десять-пятнадцать он отдохнул, восстановил дыхание и поднялся.

Попрощавшись с девушкой кивком головы, направился домой.

Он ещё несколько раз заставал её сидящей на скамье и смотрящей на фонтан. Вадим, не произнося ни слова, кивал ей в знак приветствия головой, а она вежливо отвечала ему.

В один из вечеров, когда они вот также встретились, она, повернувшись к нему, произнесла мягким, завораживающего тембра, голосом:

— Меня зовут Мария, но вы можете называть меня – Маша. А то, понимаете, как-то неловко получается — уже столько раз встречаемся, а друг друга не знаем как звать. Я из России, приехала на стажировку, а Вы… здешний житель?

Этикет не позволял Вадиму не ответить девушке.

— Вы не правы, я тоже из России, но живу здесь достаточно давно, вернее, работаю и живу, конечно, — поправил он себя.

— Оо-о, как интересно! А, как вас зовут? Простите, ради Бога, смутилась она и, как при первой встрече, опять покраснела. Ещё раз простите — я не хотела быть назойливой.

— Чего вы засмущались? Хотя… смущение вам очень идёт, — как-то неуклюже решил помочь девушке выйти из неловкого положения, Вадим.

Он, по тому, как у неё ещё сильнее зарделись щёки,  быстро понял, что его слова были бестактны и, чтобы не прослыть окончательно невоспитанным хамом, произнёс:

— Простите, я тоже не хотел Вас обидеть, я…

После произнесённых им слов она стала совсем пунцовой. Быстро встав со скамьи, Мария-Маша, прижав ладони к лицу, заспешила в сторону расположенного неподалёку отеля, в котором, как понял Вадим, она проживала.

«О Господи, что же я натворил?! — упрекнул себя Вадим — она же теперь меня десятой дорогой обходить будет! Старый идиот!»

Несколько дней подряд она не приходила, и Вадим стал даже скучать без неё. Ему понравилась девушка своей непосредственностью и какой-то незащищённостью, что-ли.

В душе Вадима происходило малозаметное оттаивание, появился совершенно  малюсенький, но интерес к жизни, чуть-чуть заметный росточек.

Он почувствовал это. Поворот к чему, куда? – спрашивал он себя, и пока неясное ещё ему волнение тревожило его душу.

 Зелёный росточек тяги к жизни стал пробиваться сквозь кору застывшей в холодном мраке души, а вокруг росточка, ещё слабенького, образовывалось пятнышко тепла. На четвёртый день ожидания и надежды, он вновь увидел Машу сидящей на скамье.

В душе его что-то всколыхнулось, заставило быстрее забиться сердце.

— Здравствуйте, Маша! – от волнения его голос пресёкся, — яаа… очень надеялся, что вы придёте, ии-и… я вас ждал.

— Здравствуйте, Вадим Дмитриевич! Простите, я не могла прийти, я сопровождала шефа. Мы были… 

— Не нужно объяснений, Маша. Я  всё понимаю. Работа, есть работа. Все мы рабы своих обязанностей.

— Яаа… хотела только сказать…, извиниться…, — и она опять мило покраснела.

                                                               *     *     *

С этого дня они окончательно подружились. Их встречи происходили всё чаще. Они много гуляли по городу, несколько раз пообедали вместе, а однажды, он пригласил её в ресторан.

Дружба их с каждым днём становилась крепче и крепче.

Теперь Вадим часа не мог прожить без Маши, и ему казалось, что рабочий день очень длинен, что минутная стрелка еле движется, и он всеми фибрами своей души пытался ускорить её ход.

При встречах с Марией, Вадим, по её теплеющему взгляду видел, что и он ей не безразличен. Это радовало его, и грудь наполнялась нежностью к девушке, посланной ему самими небесами, решил он.

 Из жизни Вадима ушёл холод вечной мерзлоты, его душа оттаяла, и в ней, после неимоверно долгого перерыва, запел соловей любви.

Прошло три месяца и, при очередной встрече она ему сказала, что время её стажировки подошло к концу и ей пора возвращаться в Россию.

Сердце его ухнуло куда-то вниз, а дыхание приостановилось. Вадим совершенно забыл, что Машенька в Брюсселе на стажировке, и когда-нибудь им придётся расстаться. И, непроизвольно, со стоном, у него вырвалось — «А, как же я? Маша, я же люблю тебя!»

— Я, я, о Господи! Вадим, я тоже люблю тебя! – она прижалась к нему. Но… как же быть, я должна уехать! Меня ждёт работа в Москве, — глаза её увлажнились от подступивших слёз.

— Машенька, милая, родная, я что-нибудь придумаю, я обязательно что-нибудь придумаю! Ты подожди, не торопись, не улетай, — зачастил он, — я же не смогу без тебя.

На следующий день, прямо с утра, Вадим развил бурную деятельность.

Он помнил, хоть и не совсем точно, поговорку — «Спасение утопающего, дело рук самого утопающего» и, применив её к своему случаю, поднял на ноги все свои немалые связи и друзей.

Было трудно. Машенькина компания хоть и поддерживала контакт с Российским торгпредством, но не настолько, чтобы зависеть от неё. Но Вадим был настойчив, он боролся за собственное счастье, и очень надеялся – за счастье Маши!

К концу рабочего дня он так вымотался, что пришлось некоторое время посидеть, откинувшись на спинку кресла без движения, и лишь глубоко вдыхая и выдыхая воздух.

Вадим был доволен и счастлив, его труды увенчались успехом – Маша останется в Брюсселе.

Вечером, при встрече, Маша, сияя улыбкой, бросилась в его объятия и, заглядывая в глаза, зачастила:

— Вадим, кричи — Ура! Меня оставили в Брюсселе, я буду работать в головной компании! Представляешь, я уже собиралась уходить, а тут вызов к самому вице- президенту. Он поздравил меня с окончанием стажировки, сказал, что я себя хорошо, даже отлично, зарекомендовала  как специалист, и они решили оставить меня здесь.

 Вадим, дорогой, он предложил мне место своего помощника. Ура-а-а!

И вдруг чего-то испугавшись, скорее всего его молчания, она, побледнев, дрожащим от волнения и непонимания его молчания, голосом, спросила: «Вадим…, ты что…, недоволен?»

— Радость моя, я не нашёл ни единой щелочки в твоей сумбурной речи, чтобы вставить хоть слово. — Конечно, я очень рад за тебя! Я рад за нас обоих.

Вадим видел, Мария искренне радуется своему назначению, а ещё больше обрадовался он, когда она, не стесняясь прохожих, повисла у него на шее и стала целовать в губы.

Вадим не стал посвящать Марию, с каким неимоверным трудом стоило ему суметь оставить её в Брюсселе, тем более, помощником вице-президента головной компании.

                                                             *     *     *

 Через полмесяца они заключили брак и уехали в свадебное путешествие по Средиземноморью.

Вадим очень беспокоился, что у них с Машей, как и с Ольгой, не будет детей. И винил он в этом, прежде всего себя — винил за прежний беспорядочный образ жизни. Но, когда они вернулись из круиза и его жена, ласково, словно кошечка, прижавшись к нему, прошептала: «Родной…,  я…, кажется…, немножечко беременна», радости его не было предела. Он выскочил на улицу, накупил кучу цветов и преподнёс их Марии.

                                                             *     *     *

В соответствующее природе время, родился прелестный мальчик. Он был похож…, он был похож… —  Вадим долго всматривался в ещё не до конца оформившиеся черты ребёнка и, не сдержав волнения, спросил у жены:

— Ма-шаа, на кого похож наш Вадим Вадимович? По-моему, копия я, правда, ведь?

— Конечно, дорогой, — донёсся голос жены из другой комнаты, — он теперь у нас – Вадим младший! Звучит?

— Ещё как звучит!

— Ты доволен…, моим подарком?

— Машенька, да я…, да я готов за такой подарок тебя всю жизнь на руках носить!

— Ой, ой, так уж и всю жизнь?

В голосе жены Вадиму послышались игривые нотки…

                                                  Глава  четвёртая

Втайне от Марии, Вадим решил организовать празднование её дня рождения в шикарном ресторане и пригласить всех своих и её друзей. Вадима младшего, которому исполнился почти год, он планировал оставить с нянькой — предварительная договорённость с ней была.

Подготовка к празднованию дня рождения шла успешно.  

Приглашения разосланы, ресторан закуплен, меню составлено. Оставались  лишь кое-какие незначительные мелочи, но он особенно не переживал — до дня рождения Маши оставалось ещё два дня, и он рассчитывал, что за это время успеет сделать последние приготовления.

Он радовался как ребёнок, что сможет хоть как-то, хоть чем-то отблагодарить жену за любовь.

Однако планам его не суждено было воплотиться в жизнь.

Поздно вечером им доставили срочную телеграмму из города, где проживала мать Марии, и Вадим, от возникшего нехорошего предчувствия, вдруг заволновался. Телеграмма была на Машино имя — он не посмел её вскрыть и прочитать.

— Машенька! – позвал он жену, — иди сюда, тебе телеграмма от твоей мамы. — Она, наверное, заранее решила поздравить тебя с днём рождения.

— Принеси сюда, я Вадима младшего спать никак не могу  уложить, — услышал он голос жены из детской комнаты.

— Несу.

— Покачай Вадима, а я пока телеграмму прочитаю.

Покачивая кроватку с сыном, Вадим с нетерпением ждал, когда Маша прочтёт телеграмму и расскажет, что там написано. А она, прочитала один раз, затем, он это видел, второй, и бледность легла на её лицо, а вскоре из глаз выкатилась первая слезинка.

— Маша, что случилось?! — заволновался он. — Говори, не томи!

— Мама умирает, и просит срочно прилететь. — Вадим, закажи мне билет до Тулы.

— Хорошо, сейчас позвоню в агенство, — он задержался на секунду, — Маша, я полечу с тобой.

— А кто останется с сыном? Вадим, ему ещё рано пользоваться самолётом.

— Он побудет с нянькой, она его обожает, и он не будет возражать, мне так кажется.

— Вадим, ты уверен? Может, будет лучше, если я слетаю одна, всё-таки няня не мать родная…,  вдруг что-нибудь случится с Вадимом младшим? А ты всё-таки отец.

— Маш, я на пару дней. Если у Людмилы Афанасьевны состояние здоровья станет получше, я сразу же вернусь назад. Ну, не могу я отпустить тебя одну в таком состоянии, тебе станет плохо, а рядом меня нет.

— Вадим, может…, я всё же…

— Нет и, нет! И даже не вздумай спорить, я заказываю на утренний рейс до Москвы два билета. Да, Маш, телеграмма заверена врачом?

— Да.

— Значит, затруднений с заказом билетов не будет.

                                                                *     *     *

Они прилетели в Тулу ночью и на такси поехали дальше.

В живых они Людмилу Афанасьевну уже не застали. Она скончалась около трёх часов назад, так и не дождавшись младшей дочери.

Вадим расстроился не только потому, что умерла мать Марии, но и от чувства собственного бессилия хоть как-то облегчить горе Машеньки.

Старшая сестра, Вера, ещё не приехала и он, сочувствуя жене, подумал, что правильно поступил, настояв на своей поездке. Всё-таки вдвоём горе легче перенести, особенно, когда рядом есть кто-то близкий.

Он вспомнил смерть, и похороны своей матери. Она скончалась вскоре после его выписки из больницы. Подряд две смерти близких ему людей — мамы и Ольги, добавили серебра на его висках. Он тогда был один, не считая пришедших на похороны соседей, и некому было согреть его душу, утешить его. Наверное, поэтому он и не отпустил Марию одну. Он, казалось, предчувствовал, что должен быть рядом с женой, что не должен покидать её ни на мгновение.

                                                 *     *     *

После поминок, когда Вадим проводил последнего из присутствующих, и собрался заняться уборкой стола, из спальной комнаты послышался крик отчаяния, похожий на «Неет!», и громкое рыдание любимой Машеньки. Затем, она опять закричала — «Нет, нет, нет!», и не успело прозвучать последнее «Нет!», как послышался звук падения тела.

Вадим решил — у Марии сдали нервы, и она потеряла сознание.

Он бросился в комнату на помощь жене. Она лежала на полу без движения, бледная до синевы.

Вадим страшно перепугался. Наклонившись, чтобы поднять жену и положить её на тахту, он увидел у неё в руке общую тетрадь в синей коленкоровой обложке. Отбросив тетрадь в сторону, Вадим сбегал за водой, побрызгал Маше на лицо  и подул на её бледный лоб.

— Любимая, очнись, я здесь, я рядом с тобой! — прижимая к груди жену и целуя, с глубокой тревогой шептал Вадим. — Пожалуйста, приди в себя! Я не дам тебя в обиду…, я с тобой!

Его усилия оказались не напрасными. Маша, вначале вздохнула, затем, её глаза медленно открылись.

— Машенька, тебе плохо?! Чем я могу тебе помочь, ты только скажи, я всё сделаю? – продолжал шептать он, посеревшими от страха за жену, губами.

В ответ на него смотрели не глаза его любимой Машеньки — на него смотрела сама Смерть!  

В заплаканных глазах жены не было прежнего задора и огня — в них плескались боль, отчаяние, неверие, и только где-то, на самом донышке глаз, он увидел прежнюю любовь.

— Машенька, родная, что случилось?!

Он почувствовал, как она поёжилась, словно ей было нестерпимо холодно, а затем повела глазами по комнате.

— Ты ищешь тетрадь? – почему-то сразу догадался Вадим.

Маша, не произнеся ни слова, кивнула головой, и лишь потом, прошептала: «Вадим, помоги мне сесть. Возьми тетрадь – это мамин дневник. Прочитай, что написано в нём и, если сможешь,  опровергни».

Ничего не понимая, он повиновался её просьбе.

По мере того, как до него доходил смысл записей в дневнике, он всё больше понимал и ужасался – Машенька и он….

Ооо Господи! Он и Машенька…, они…, они…

Та грозовая ночь! Значит…, значит, он изнасиловал не Веру, а Людмилу Афанасьевну, Машенькину маму, и…, и…, Машенька его дочь!

 За какой-то невыразимо короткий миг  волосы на  его голове стали совершенно белыми.

— Значит, всё правда, — с болью и отчаянием прошептала Машенька, — значит, всё правда, повторила она.  — Мне…, мне… остаётся только умереть.

—  Машенька!!! — закричал он, — а, как же наш сын?! Он-то, каак?!

— Вадим, родной, я оставлю записку Вере, она воспитает его, и, надеюсь, не раскроет тайну  его рождения…, никогда и… никому!

На минуту задумавшись, она  ласковым голосом продолжила:

— Я люблю тебя, Вадим, очень люблю, и всегда буду любить, но жить с таким грузом на душе я не смогу, и не хочу…. Сама я умереть не могу…. Ооо? Брр! Убей меня, Вадим!

— Машенька, жена моя, любовь моя! – зарыдал Вадим, — это было в прошлом, далёком-далёком прошлом, это ошибки молодости! Это — случайность! Это роковая ошибка, Машенька! Родная моя, прости! Если бы я раньше знал, что так может случиться! Господи, если бы я знал! Давай уедем далеко-далеко, где нас никто не знает…

— Вадим, даже, если мы уедем за тридевять земель, в тридесятое государство, мы всё равно будем знать и помнить о совершённом грехе.

Убей меня, Вадим!!! — закричала она. — Я слабый человек, я женщина, я не смогу сама себя убить, но и жить с таким грузом я не смогу!!! Я умоляю тебя! – она  упала перед мужем на колени. — У-мо-ля-юю!!! Дорогой, любимый, пожалуйста, убей меня!

 Рыдания сотрясали её тело.

Вадим, с помутившимся от горя взглядом, с сердцем, бьющимся с такой силой, что, казалось, оно сломает рёбра, достал винчестер, зарядил и, направив стволы в грудь  жены, нажал на курок!

Ему показалось, что это грянул гром над всей его жизнью!

Из Машенькиной груди, фонтаном запульсировала кровь. Он расслышал, как  она,  умирая,  прошептала: «Спасибо, муж мой! Па-паа, мне бо-ль-но…!»

Вадим, совершенно ничего не соображая от горя, лёг рядом с женой на пол, обнял её и, прижав дуло ружья к подбородку, нажал на курок!

 Пока грешная душа его прощалась с телом, он успел прошептать: «Машенька, доченька…, любимая…, подожди, я иду за тобой…!»

—<<<>>>—

руках были все доказательства отмывания денег, счета, накладные, выписки из реестра и остальная документация. Он был в шоке. Все это было 2 года назад. Он просто решил взять чуток на старость, тем более что для компании это были небольшие деньги. Все было сделано идеально, но как-то эти документы попали к начальнику. (Специально для — Александр сидел и чувствовал, как его руки трясутся, как ему становится плохо. Пот пробирался через все его тело. Он боялся и понимал. Понимал, что он, скорее всего, потеряет все, что у него есть. Деньги, власть, имущество — у него скоро отнимут все это… Он уже видел перед глазами как его жена уходит от него, неспособного оплачивать счета… Потом его переполнил страх… Он только сейчас начал осознавать что все это стало известно Георгию Алексеевичу и теперь его уже интересовал единственный вопрос — выжить…

— Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Ты же всегда был так уверен в себе — на этих словах начальник поднялся со своего стула, обошел стол и встал за спиной у Александра. Саша сразу же почувствовал дикое давление. Георгий Алексеевич был очень крупным мужчиной. Даже по сравнению с полным Александром он выглядел намного мощнее. Стоит заметить, что его формы предавали ему только мощь — огромные волосатые руки, пузо, толстая шея… кто-то назвал бы это противным зрелищем, однако все коллеги и партнеры замечали, что Георгий Алексеевич выглядел властным и сильным мужчиной.

— Я… я все… я вам все объясню… — пытался сказать что-то уже весь мокрый от волнения и страха Александр, но шеф перебил его

— Меня не интересуют твои сказки. Ситуация такая — у тебя есть 24 часа, чтобы переубедить меня уничтожать тебя. Если ты принесешь мне 4 миллиона долларов — именно во столько в файлах был оценен ущерб — завтра утром, то я тебя прощу и разрешу жить дальше. Если же завтра к вечеру ты ничего не придумаешь, то сначала к тебе в гости заедут мои ребята из охраны, а потом и друзья из ментовки. Документов тут лет на 15 хватит, да и висяков у них достаточно. Причем я не гарантирую безопасность тебе и твоей семье

— Пожалуйста, не надо — Александр повернулся и смотрел боссу прямо в глаза, — пожалуйста, у меня жена дети. Я не смогу найти столько денег, их у меня нет. Дайте мне время, я готов сделать все…

— Мне плевать на тебя и твою семью, у тебя есть 24 часа чтобы переубедить меня. И сразу предупреждаю, что просьбы и мольбы тебе не помогут — с усмешкой сказал Георгий Алексеевич и сел в свое кресло — А сейчас вон из моего кабинета!

Александр вышел из кабинета. Ноги еле держали его. Ему было плохо. И страшно. С бледным лицом, ничего не говоря, он быстро вышел из офиса, сел в служебную машину и уехал домой. По пути он думал, считал, прикидывал, обзванивал друзей и знакомых в поисках денег — сам он •••

— Где он? — не обращая внимания на приставленного к ней охранника, девушка посмотрела в сторону стоящего у обочины внедорожника.

— Уехал, — без особой печали известил ее мужчина.

Услышав столь краткий, но исчерпывающий ответ, Мике крепко сжала кулаки, чувствуя, как ее ногти беспощадно вонзаются в кожу ладоней.

«Черт бы его побрал!» — вновь подумала она.

Всего лишь за пару дней Моретти смог опустить ее самооценку ниже некуда. Он откровенно насмехался над ней, грубил, отдал на развлечение деревенской выскочке, использовал для выполнения своих плотских развлечений, издевательски привязал к кровати, после чего привел в самый дешевый салон, который она когда-либо видела, чтобы остричь ей волосы. И, вдобавок ко всему, открыто показал свое полное пренебрежение к ее персоне. Боже, такое не смогли бы стерпеть даже самые святые монахини! А она была далеко не из их числа.

— Я ухожу, — резко развернувшись на каблуках, выпалила рыжеволосая гордячка. — С меня хватит этих издевательств. Передай своему боссу, что я не кукла, которой можно вертеть, как ему вздумается.

Мигель тихо усмехнулся, смерив ее своим долгим взглядом.

— А мне казалось, будто так оно и есть, – ничуть не смутившись, прямо произнес он, делая шаг ближе.

Микелина упрямо затрясла головой.

— Это он хочет меня такой видеть. Не я!

Мельком оглянувшись по сторонам, мужчина схватил ее за руку, вновь увлекая обратно внутрь небольшого помещения.

— Простите, — встретившись с тревожным взглядом Моники, он отдал ей один из приказов, как если бы она была одним из его служащих, — оставьте нас ненадолго.

Моника согласно кивнула, поспешно удаляясь за дверь служебной комнаты в дальней части салона.

— Разве? — встав напротив нее, вновь продолжил их беседу настырный охранник.

Уперев руки в боки, Микелина грозно нахмурилась. Ей уже порядком надоело отчитываться о своих мыслях и поступках перед каждым встречным. Но тут же поймав на себе строгий взгляд серых глаз, она протяжно вздохнула, несколько сбивая свою высокомерную спесь.

— Да. Я не такая.

— Так докажите это, — вполне серьезно проронил Мигель. — Докажите ему, что вы не кукла, которой можно помыкать, как ему заблагорассудится.

Микелина обессилено всплеснула руками.

— Вы думаете, я не пыталась? Да я только это и делаю.

Сероглазый мужчина тяжко вздохнул, слегка покачивая головой.

Черт бы его побрал за то, что он решил вмешаться в отношения этих двух упрямцев. Но все же, посмотрев в эти большие глаза изумрудного цвета, он невольно почувствовал сострадание к этой хоть и избалованной, но все же не совсем испорченной девочке.

— Вы все делаете неправильно, — наконец, сокрушенно произнес он.

— Неправильно? — непонимающе изумилась она. — А что я должна, по-вашему, сделать, чтобы он наконец-то посмотрел на меня как на человека, а не на обычную вещь?

Мигель слегка улыбнулся.

— Понравиться ему, — просто сказал он, — стать послушной… По-настоящему послушной. Перестать везде искать только свою выгоду. Перестать думать только о себе.

Ошеломленно округлив брови, Мике сделала шаг назад и, скрестив руки на груди, окончательно отвернулась от своего собеседника. Ей не особо нравился взгляд Мигеля, который словно сканировал насквозь. Но все же… Может быть, он был прав и ей стоит хотя бы попытаться?

Однако мгновенно вспомнив о весьма своеобразных желаниях Моретти, она тут же печально покачала головой.

— Я так не могу, — опустив плечи, поникшим голосом отозвалась девушка. — Это все не для меня. Я просто не приспособлена для услужения. Я никогда не была покорной. И я не смогу стать той, кем он хочет. Ему лучше позвонить в службу дорогого эскорта, чем иметь дело со мной.

Пристыженно опустив голову, Микелина нехотя развернулась лицом к Мигелю. Она не сомневалась, что он догадывался о заключенной между ней и Рикардо сделке, и, пожалуй, был единственным, кто не стал бы ее осуждать.

Глаза стоящего перед ней мужчины слегка оттаяли.

— Но ты уже слишком далеко зашла, не так ли? — тихо спросил он. — Так стоит ли останавливаться из-за одной глупой амбиции на полпути?

— Амбиции? — вновь вспомнив свое негодование, саркастически усмехнулась импульсивная собеседница. — Он мне волосы хочет обрезать!

— И тому есть вполне веская причина, — спокойно отозвался Мигель. — Ты слишком известна. Как думаешь, сколько ещё итальянок ходят по улицам с ярко-рыжими волосами? У тебя слишком примечательная и запоминающаяся внешность. Без изменения облика тебя очень быстро раскроют. И что ты тогда скажешь своему отцу? Пойми же, для выполнения требований Рикардо, тебе придется в себе что-то изменить. И, пожалуй, лучше всего начать с внешнего облика.

Эпиграф

“Да воцарится разум там, где чувства и эмоции смешались.”

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Широкие дубовые двери приемной распахнулись, и на пороге появился аристократично сложенный молодой человек с довольно выразительными чертами лица. Его темно-русые, аккуратно уложенные волосы, местами все же немного кудрявились, что, впрочем, придавало им лишь дополнительный шарм. Стремительный шаг, которым он вошел в комнату, говорил о многом. Такой шаг может быть только у мужчины, который точно знает, что хочет от жизни. И в самом деле, он был из людей, ставящих перед собой высокую цель, а затем четко и методично добивающийся ее реализации. В его взгляде отчетливо читались сила воли и уверенность в себе. Бросалась в глаза и ярко выраженная педантичность: хорошо отглаженные стрелки брюк, накрахмаленный воротничок и манжеты белой рубашки, элегантная заколка для галстука, безупречно чистые лаковые ботинки. Его облик весьма красноречиво характеризовался понятием “скромная внушительность”.

– Добрый день! У меня назначена встреча с Виктором Николаевичем, – молодой человек вопросительно посмотрел на девушку, сидящую за большим столом в просторной приемной.

– Здравствуйте! – холодно, но церемонно и размеренно, как всегда при встрече с посетителями, ответила девушка – Я так понимаю, вы господин Царев? Вам придется подождать. Виктор Николаевич еще не освободился. Присаживайтесь пока, пожалуйста.

–Хорошо, – ответил Дмитрий, ничуть не удивившись. Он частенько сталкивался с необходимостью ожидания первых лиц и неторопливым шагом отошел к кожаному дивану.

Находясь в очередной компании, любознательный молодой человек всегда найдет себе занятие, чтобы скоротать время. Так было и в этот раз. На стеклянном столике одиноко лежала стопка журналов, среди которых выделялся яркий проспект бытовой электроники товаров, выпускающихся компанией «Электронный мир», у директора которой Дмитрию как раз и предстояло взять интервью.

Среди других предложенных ему на выбор компаний, он выбрал именно эту, потому что для создания качественной продукции на базе готовых комплектующих она максимально широко вовлекала в процесс сборки отечественных специалистов. К тому же данная сфера деятельности очень привлекала его, так как была хорошо знакомой. Как журналист он только начинал формироваться, однако, благодаря своим неординарным способностям, он быстро усваивал новую информацию, и уже успел значительно продвинуться по службе и даже заслужить уважение коллег. Свидетельством тому явилось предложение главного редактора журнала «Столичные известия» взять интервью у первого лица одной из крупнейших компаний столицы.

Так за просмотром рекламных буклетов прошло пятнадцать минут. Оторвавшись от журнала, он неожиданно поймал на себе взгляд секретарши, демонстрировавшей едва заметную женскую заинтересованность.

Женский взгляд – тонкая материя. Настроившись на эту волну, мужчина может легко уловить эмоции, которые его вызывают. Это может быть любопытство, заинтересованность, равнодушие, уважение… Но это был самый выразительный из всех – сквозь тысячи ее вуалей неприступности проскользнула едва заметная нотка волнения, весьма скоро превратившая его во взгляд хищницы, направленный в сторону потенциальной добычи. Такой взгляд редко встречается при первой встрече. Для того, чтобы вызвать подобные эмоции у женщины, мужчине необходимо обладать недюжинным запасом положительных качеств.

Впрочем, Дмитрий не был сторонником смешивания личной жизни с профессиональной и специально не придал этому проникновенному взгляду особого значения.

– Девушка, извините, как вы думаете, еще долго? – деловито осведомился он.

– Затрудняюсь ответить. К Виктору Николаевичу зашел заместитель по экономике и финансам, а они никогда быстро не расходятся, – скромно улыбнулась секретарша. Может быть пока кофе …?

Не успела она закончить фразу, как из резко распахнувшейся двери раздался крик.

– Делай что хочешь, но чтобы следующий квартал с прибылью был!

Из кабинета появился своеобразно одетый мужчина средних лет: коричневые брюки в мелкую клетку поддерживали черные подтяжки, а яркую розовую, бросающуюся в глаза рубашку, не к месту дополнял бежевый галстук. Было заметно, что мужчина изо всех сил пытался продемонстрировать претензию на стильность, однако, со стороны наряд выглядел скорее нелепо, чем элегантно.

Провожая взглядом финансового директора, Дмитрий понял, что вскоре ему предстоит использовать весь арсенал знаний в области психологии и межличностных отношений, чтобы повернуть беседу с разгоряченным директором в нужное для интервью русло. Из незакрытой двери, прозвучал низкий голос:

– Лена, принеси мне стакан воды!

Девушка плавно встала из-за стола, неспешным шагом подошла к графину с водой и, налив полный бокал, направилась к начальнику.

– Виктор Николаевич, к вам пришли!

– Кто еще? – раздраженно воскликнул директор.

– Дмитрий Царев, «Столичные известия»! – спокойно ответила Елена.

– Ах-да…пригласи через пять минут, – отрезал директор.

Через некоторое время ему наконец-то удалось войти в просторный кабинет. Выглядел Дмитрий более чем спокойно, чего совсем нельзя было сказать о директоре. Душещипательная беседа с заместителем явно потрепала его. Он сидел спиной к входу в кремовом кожаном кресле с деревянными вставками, всем своим видом показывая, что он очень занят телефонным разговором.

Слева на стене кабинета висела огромная картина в стиле модерн, и Дмитрию, сколько бы он не пытался вглядеться, так и не удалось разобраться, что же изобразил художник. В правом углу расположился брошенный в одиночестве овальный журнальный столик, на котором стояли массивная пепельница, два пустых бокала, окруженные разбросанными листками с записями. Противоположная от входа стена была завешена картами, причем некоторые из них совсем старыми: эпохи Российской и даже Римской Империи.

Шаги молодого журналиста заглушались расстеленным по всей комнате серым паласом. Директор разговаривал крайне эмоционально, однако Дмитрий мог слышать только обрывки этого диалога:

– Сейчас не время для таких трат… Сокращать издержки надо… Да эти идиоты ни черта не смыслят в региональных слияниях и поглощениях … Меня слушай! Вот так! Мы их скрутим в бараний рог! Я тебя подводил? А? Нет, ты мне скажи, я тебя когда-нибудь подводил? … Две недели и я их сброшу с рынка! Все…

Подгорный небрежно кинул телефонную трубку. Его волосы слегка блестели от мусса, лицо было безукоризненно выбрито, костюм с голубой рубашкой и красным галстуком бросались в глаза своей дороговизной, на безымянном пальце правой руки красовалась большая печатка. Дмитрий поправил узел на своем шелковом галстуке и вежливо кашлянул.

Виктор Николаевич развернулся, не вставая со своего кресла и, немного опустив очки, исподлобья, со взглядом профессионального психолога, посмотрел на гостя.

– Ты «Дева»? – громким военным голосом вскоре выдавил он и осмотрел гостя проникающим взглядом.

– Простите, Виктор Николаевич…?

– По знаку Зодиака… – темпераментно, с угрюмой важностью, добавил он.

– Неожиданное начало, – немного стушевался Дмитрий. – Вообще-то, да! Вам не нравится этот знак?

– Напротив. Обожаю его, – директор вальяжно растянулся в кресле, и из-за стола показались его роскошные и явно дорогие остроносые ботинки. Он открыл небольшую коробочку, инкрустированную драгоценными камнями, и, достав большую сигару, закурил. Клуб дыма вырвался изо рта, и он явно почувствовал себя лучше. – Я сам «Дева», а вот «Скорпионов» не переношу. Ты, наверное, удивлен, что большие начальники интересуются гороскопами? В бизнесе, сынок, всегда нужно держать нос по ветру. Разбираться во всем.

– Скажем, тебе знакома история происхождения сигар? – отвлеченно продолжал Подгорный, оторвав сигару от губ и, подняв ее на уровень глаз.

– Кое-что читал…

Но Виктор Николаевич, с видом всезнающего человека и с похвальным стремлением к точности, не дал ему продолжить:

–12 октября 1492 года Христофор Колумб, направлявшийся в Индию, при умелой поддержке судьбы заплыл в Америку. А 29 октября стало знаковым для всех курильщиков мира. Двое его конкистадоров, Родриго де Херес и Луис де Торес, высадились на Кубе, в заливе Байя де Гибара, и обнаружили там туземцев, куривших сигары. Конечно, это были не те сигары, что курят теперь: грубо свернутые из дикого табака, они были очень толстые, их было не очень удобно держать в руке. Родриго пару раз покурил с туземцами, более того, взял с собой несколько сигар в Испанию, где впервые и закурил публично. За что на целых три года был посажен испанской инквизицией в тюрьму. – Подгорный позволил себе короткий язвительный смех и продолжил: – Впрочем, вскоре, на удивление, курение сигар стало модным среди испанской знати. Табак был очень дорог, и его обладатель автоматически приравнивался чуть ли не к представителю королевской элиты. Затем по непонятным причинам в течение трех столетий сигарами ублажали себя лишь испанцы и португальцы. И только в восемнадцатом веке, благодаря голландским торговцам, сигары стали распространяться в Европе, и вскоре попали в Россию.

– Слово «сигара» происходит из языка древних индейских племен, – поддержал повествование Дмитрий, который, хотя и принципиально не курил, также был весьма начитанным для своего возраста, – населявших территорию Южной Америки. Туземцы верили в легенду о том, что сам громовержец сотворил сигару для наслаждения, и зажигалась она от молнии. Для ритуального вдыхания дыма использовались листья маиса, в которые заворачивали начинку из листьев другого растения, дающего при горении ароматный дым. Согласно индейскому поверью, табачный дым обладал магической силой. Когда сигары только начали проникать в Европу, им даже приписывали лечебные свойства: считалось, что курение притупляет голод, снимает боль и прибавляет силы.

– Я вижу, ты знаток истории, – удивленно ответил директор; он очень любил, когда знакомство начиналось приятным образом для обоих собеседников, – какими еще талантами удивишь? – осведомился директор и неожиданно для себя протяжно закашлял.

– Неплохо владею французским, испанским, увлекался легкой атлетикой…

Директор протяжно выпустил ровные колечки из дыма и следующие несколько секунд, размышляя, предался созерцанию их магического исчезновения.

– А я человек с военным прошлым. Приказ, исполнение, контроль. Хотя искусство – это, конечно же, великая вещь. Когда-нибудь напишу о своей жизни, – он улыбнулся, не выпуская сигары изо рта, тем самым, напомнив Дмитрию известные на весь мир фотографии Черчилля.

– Когда стану писателем, обязательно помогу вам создать вашу автобиографию…

– Молодец! Поставил цель – иди к ней! – улыбнулся Подгорный. Фраза явно подняла ему настроение, и он протянул немного запотевшую руку. – Рад знакомству! А то я думал ко мне снова прислали какого-нибудь желторотого безмозглого студента. И добавил: – Люблю уверенных в себе, но не самоуверенных. Думаю, понимаешь разницу.

Директор левой рукой снял очки и некоторое время покачивал ими у лица. – Так о чем мы поговорим? Знаешь, я человек конкретный. Я бизнесмен. А у бизнесмена, как ты понимаешь, одна задача.

– Максимизация прибыли? – смышлено предположил Дима.

– В точку. Ничто меня не расстраивает так, как потеря денег. А эти дармоеды просто выводят меня из себя, – он стукнул ладонью по столу. Одного увольняешь – второй приходит. Такой же дармоед, а то и того хуже. Мало сейчас в нашем деле толковых людей.

– Да… да… конечно, понимаю, Виктор Николаевич.

– Меня не интересуют пустые слова в газетах и журналах. Для счастья мне нужны лишь три вещи, – он перевернул ладонь правой руки к себе и начал загибать пальцы, – любовь клиентов, уважение партнеров и смерть конкурентов.

– И все же вы не будете отрицать, что самое ценное в наше время – это информация. И перед вами, как раз тот человек, который ежедневно и ежечасно работает с ней.

– Значит, ты профессионал…

– Именно. Могу поменять слова местами, и получится противоположный смысл. Мне кажется, не деньги имеют власть над людьми, а информация, – Дмитрий вошел в образ великого пророка, который ему, на удивление всех его коллег, так легко давался. Он поднял голову вверх и слегка наклонил ее, прищурив глаза. – Мы манипулируем общественным мнением, и они покупают именно то, что нужно. Мы можем погрузить любую компанию в грязь по самые уши – и вот уже ее акции падают, клиенты отказываются от заказов.

– Вот бы тебя да ко мне в службу по связям с общественностью, – твердо проговорил Подгорный и, встав со стула и подойдя к Дмитрию, дружески похлопав его по спине, пригласил к журнальному столику в роскошные расслабляющие кресла.

Через полчаса оба довольные собой и широко улыбающиеся вышли из кабинета.

Директор подошел к секретарше и, показав указательным пальцем на собирающегося уходить Дмитрия, шепнул:

– Лена! Я бы на твоем месте положил глаз на молодого человека.

–Виктор Николаевич! Вы же меня знаете – никаких амурных дел на работе! – смутилась она.

Дмитрий вошел в лифт, где стояла пышногрудая блондинка. Однако, едва ли она могла привлечь его мужское внимание. Ему бросалось в глаза совершенно иное: ярко-красная помада, широкие скулы и собранные в тугой пучок волосы, а все это не очень импонировало ему в женщинах. Его представления об идеальной девушке были иные.

В эту минуту в его кармане зазвонил телефон.

– Дмитрий Царев? – из крошечного динамика послышался низкий женский голос.

– Да, это я.

– Это Татьяна Андреевна из «Моснедвижимость». Кажется, нам удалось найти для вас подходящий вариант.

– Замечательно! Неужели в том районе?

– Совершенно верно. Вы сможете подъехать завтра?

– Я готов подъехать немедленно.

– О! Вы так оперативны. Я смогу туда добраться через час.

– Договорились, – удовлетворенно ответил Дима.

Риелтор сообщила точный адрес, и он в тот же момент живо представил себе этот дом, так как хорошо знал район, в котором вырос.

Через пятьдесят минут Дмитрий ждал ее у дома. Татьяна Андреевна подъехала на своем розовом «Пежо», опоздав на двадцать минут. Пока она выходила из машины, Дима успел бегло оглядеть ее: чеканно-очерченное лицо, толстые, как проволока оранжевые волосы, хитренькие глазки, поставленная улыбка, пышная грудь – все это легко умещалось в ее полноватом теле.

– Вы Дмитрий? Ой, вы такой молоденький, прекрасно выглядите… Уж простите, что заставила ждать. У меня сегодня столько встреч.

– Добрый день! Понимаю, всем не терпится. Одни съезжаются, другие разъезжаются… Это жизнь.

– Вы подбираете для себя? – сразу перешла к делу она.

Дмитрий подошел ближе к подъезду, и вежливым движением пригласил ее пройти внутрь.

– Да, вот думаю, пришло время жить отдельно.

– Правильное желание, молодой человек. Знаете, до прихода в риелторскую компанию я работала семейным психологом.

– Наверное, сейчас в риелторском бизнесе зарплаты побольше? – съехидничал Дима.

– Ну да… Повыше… Так вот, что я могу рассказать вам. Скажем американцы, у которых нет в запасе достаточного количества семейных накоплений, наиважнейшим пунктом своей взрослой жизни считают именно покупку собственной недвижимости и получение хорошей работы. Есть работа – есть деньги, возможность спокойно жить, купить дом в хорошем районе, путешествовать. А вот молодые люди, на удивление, получив высшее образование, не спешат вступить в брак. Только где-то к тридцати трем годам, если настойчиво идти к своей цели, можно получить приличную работу, заплатить первый взнос за дом и подумать о семье и ребенке. Причем совсем не обязательно устраивают свадьбу. Гражданские браки очень распространены в Америке, многие пары оформляют свои отношения после рождения нескольких общих детей. Представляете?

– Представляю, только может быть мы все же… – Дмитрий пытался повернуть разговор к делу, но бывший специалист по семейным взаимоотношениям видимо еще не исчерпала тему и не унимаясь, продолжала тараторить:

– А вот немцы обычно создают семью до тридцати лет, но не торопятся заводить детей, и, что интересно, «не торопятся», как правило, женщины. Я встречалась с моими немецкими коллегами. Они исследовали этот вопрос и говорят так: во-первых, к тридцати годам многие из них только начинают делать первые уверенные шаги в карьере, во-вторых, не приходится надеяться на чью-то бескорыстную помощь, а услуги няни довольно дороги, в-третьих, детских садов в Германии очень мало и работают они только до полудня. И что вы думаете, получается в результате?

Дмитрий отрицательно покачал головой.

–В результате в современной Германии одна из самых низких рождаемостей из всех европейских стран: немки слишком долго думают, прежде чем завести ребенка. Но зато их мужья, которым приходится подолгу ждать появления на свет наследников, становятся очень хорошими отцами. Вот я смотрю на вас и думаю, что из вас обязательно получится хороший отец.

– Да? Почему вы так думаете? – удивился Дима столь внезапному суждению.

– Ну как это… Вы импозантный, по всей видимости образованный, хорошая работа, думаете о перспективе… А вот мой бывший муж…

– Татьяна Андреевна! Это наш этаж – может быть, уже перейдем к просмотру?

– Да, да… конечно же… Кого интересует мой бывший муж… Даже меня он уже больше не интересует…

– Нет-нет… мне очень интересно, просто…

– Да, я все понимаю. Ну что ж, вот мы и на месте… – риелтор пару раз щелкнула ключом в замочной скважине и отворила железную дверь.

Это была скромная, но достаточно уютная однокомнатная квартира. Светло-бежевые недавно поклеенные обои создавали теплую атмосферу; деревянные двери не были выполнены из какой-то редкой породы, но смотрелись весьма неплохо, кухня и вовсе приятно удивила Дмитрия. Она вместила в себя и мебель, и бытовую технику. Все это было очень кстати для человека, который не хотел утруждать себя избыточными домашними хлопотами.

– Смотрите, все удобства, даже стиральная машина. Разве что посудомоечной машины нет.

– Что ж, я думаю, много гостей у нас здесь не будет. В общем, мне нравится, – приободрился Дмитрий, думая о том, что косметического ремонта будет вполне достаточно.

– Стоимость вы уже знаете. Есть только одна маленькая тонкость.

– И в чем же она?

– Хозяевам нужно пожить еще две-три недели. Они сейчас делают ремонт в новостройке и не могут заехать. Жить пока им негде.

–Я понимаю… Хорошо! У меня есть пара недель, я пока и сам не хотел перебираться. Могу я несколько минут побыть здесь один?

– Конечно… Конечно… Я пока договорюсь о следующем просмотре.

Она вышла, оставив Диму наедине, и в тот же миг его захлестнуло нетерпеливое воображение. Он прошел в единственную в квартире комнату и осмотрелся вокруг. Мысленно представил как где-то в уголке весело хихикает малыш, лежа в небольшой кроватке, силуэт элегантной стройной девушки просвечивает сквозь шторы на балконе, играет тихая музыка и легкий ветерок пробирается в слегка приоткрытую форточку. Это была его заветная мечта, в которой обязательно были дети. Никто, даже родители не понимали такой мечты в столь раннем возрасте. У всех его друзей и коллег на уме было все что угодно: мотоциклы, спортивные машины, гитары… все, только не маленькие дети. Иногда ему в голову приходили и вовсе довольно отчаянные мысли – взять ребенка из детского дома, усыновить его. Отец и мать не понимали этого и каждый раз начинали злиться, когда он заводил этот разговор.

Дима вышел на балкон и, отворив створку с двойным стеклом, ощутил монотонный шум шоссе, на которое выходили окна с этой стороны дома. По его лицу пробежал легкий ветерок сожаления о том, что квартира выходит именно на эту сторону улицы (он прекрасно знал, что даже малейший шум часто мешает его чуткому сну и это означало, что жаркими летними днями придется либо засыпать в духоте, либо мучаться бессонницей), и все же, оглянувшись еще раз он твердо заключил, что это место обладает какой-то особой для него энергетикой, подходящей для того, чтобы стать первым шагом к его полностью самостоятельной жизни. Он только начинал свою карьеру, и денег на более просторную квартиру у него пока не было. Впрочем, в его возрасте мало кто мог позволить себе жить отдельно.

В квартире было две входных двери, он отворил первую деревянную, затем железную и позвал Татьяну Андреевну.

– Давайте оформлять!

2

Его руки плотно сжимали кожаный руль, слушавшийся даже едва заметных движений его пальцев, а глаза напряженно вглядывались в разметку и дорожные знаки. Шины, с шелестом нащупывая каждую трещинку в асфальте, так и норовили слететь в наезженную колею. В такие моменты нельзя было не задуматься над тем, какими только материалами пользуются дорожные строители, если уложенного покрытия хватает в России всего на пару лет, в то время как в других странах на пятнадцать–двадцать. Впрочем, московские власти гордились тем, что все же смогли перенять некоторые технологии по латанию дыр, которые Дима не без сарказма называл «еврозаплатками».

Одно радовало Диму – дороги на пути его следования оказывались на удивление свободными, и он быстро продвигался по Кутузовскому проспекту, с легкостью преодолевая кварталы и перекрестки. Никто не подгонял его назойливым звуковым сигналом, не подрезал с озлобленностью на лице при обгоне – все это было весьма непривычным и удивительным для московских дорог, где бесконечные пробки, колдобины и мздоимствующие сотрудники патрульных служб достают из глубин человеческих душ все самое мерзкое и отвратительное. Радио было настроено на информационную волну, и сознанье Димы невольно начинало жадно впитывать доносящиеся новости и комментарии экспертов. Он не выносил тишины. Ему постоянно было необходимо находиться в каком-то информационном пространстве. Это мог быть телевизор, радио, чья-то оживленная беседа; он не знал, откуда и когда у него появилась такая характерная особенность. Ни у матери, ни у отца подобной необходимости не прослеживалось. Это было странное наваждение – везде, где это было возможно, он старался не терять времени даром, совмещать дела. «Хочешь добиться успеха», – говорил он себе – «нужно быть в два раза быстрее остальных, в три раза сообразительнее и в четыре раза более начитанным и осведомленным». Эта логика не была лишена смысла. Любой крупный город – это сконцентрированная конкурентная среда. Капитализм жестоко перемалывает кости. Компании стараются понравиться людям, предлагая свои товары и услуги. Люди стараются понравиться компаниям, демонстрируя свои способности при приеме на работу. Достойные остаются и становятся известными и знаменитыми, отстающие – выбрасываются с ринга, и им вешается клеймо неудачников. Здесь нет места пустым сентиментальностям, а балом правят три сестры: деньги, личные связи и средства массовой информации. Дима раньше своих сверстников начал понимать эти простые рыночные истины и выкладывался, как только мог.

Близилось время обеда, и его глаза забегали в поиске подходящего кафе. Неожиданно перед ним заморгала ярко-красная вывеска «Место для свиданий».

– Отлично! Сейчас зайду и встречу свою судьбу! – подумал Дима и сам же улыбнулся подобной нелепости.

Он быстро нашел подходящее место для парковки и, отворив большие пластмассовые двери с овальными стеклянными вырезами, вошел в кафе. Внутри было, на удивление, весело и просторно. В центре зала проходил какой-то детский праздник, возможно даже день рождения: там разместили искусственное дерево необычной формы, почти полностью обвешенное различными красочными и моргающими украшениями, звучала зажигательная музыка, восторженные возгласы, поздравления. Почти все столики на периферии были свободны, и лишь за одним из них спиной к Диме сидела светловолосая девушка, интуитивно привлекшая его внимание. Невесть откуда ему внезапно явилась мысль о том, что если уж какой-то даме суждено быть его судьбою, то это должна быть непременно она. Он стал подходить все ближе. Поравнявшись с нею, он начал понимать, что совсем недавно где-то уже видел ее.

– Простите… Елена!? – сконфузился Дима.

Девушка повернула голову и удивленно посмотрела на него.

– Дмитрий!?

– Две встречи подряд за один день?

– В кафе «Место для свиданий»… – Лена казалась гораздо более раскрепощенной, чем при их первой встрече.

– Так не бывает. Как вы здесь оказались?

– Оказалась? Вообще-то я всегда здесь обедаю.

– Я думал таких совпадений не бывает, здесь не занято?

– Конечно, нет, обычно я люблю обедать одна, но…

– Но…?

– Но такому приятному мужчине как вы, сложно отказать.

Дима присел против нее и, почти не разбираясь в меню, торопливо сделал заказ проворно подоспевшему официанту. Лена явно была чем-то расстроена и совсем не улыбалась, Дима напротив старался подбодрить ее и ярко жестикулировал. В глубине души ему очень сильно захотелось произвести на нее приятное впечатление; в какой-то момент он даже поймал себя на мысли о том, что любуется ею.

– Слышали анекдот про секретаря и жену директора?

– Их тысячи… Расскажите, вдруг я не знаю…

– Встречаются две замужние дамы, – начал Дима, придавая своему голосу ироничную интонацию. – Одна несет торт. Вторая спрашивает. Кому торт? Секретарше моего мужа. У нее что, день рождения? Нет, слишком стройная фигура.

Лена кокетливо захихикала в кулачок.

– Я тоже знаю анекдот про журналистов. Журналист это тот, кто записывает тысячу слов в интервью и потом оставляет всего сто, которые могут абсолютно не соответствовать содержанию этой первоначальной тысячи.

– Да, иногда так бывает, – еще сильнее засмеялся он, хотя уже слышал эту шутку ранее, – но не бойтесь, с вашим директором я так не поступлю.

– А мне то чего бояться? Я наемный работник. Мне что один начальник, что другой. Все равно. Мы наемные работники как рабы, только теперь нам платят не едой и местом для ночлега, как раньше, а, как говорит один профессор в моем институте, «денежным эквивалентом».

– Ой, может, не будем красить все в черное и белое. Смотрите на это иначе, теперь мы можем позволить себе собственные автомобили…

– … и стоять в них в многокилометровых пробках, не в силах доехать до работы.

– Просторные и удобные кабинеты…

– … и чувствовать себя в них временными зверьками. Любой кризис – и вот нас уже можно выбросить за борт.

– Загородные дома и дачи…

– … в сотнях километров от города.

– Нет, почему же, некоторые могут себе позволить и поближе…

– … точно! Министры и олигархи.

– Мы имеем право голоса на выборах…

– … и ими успешно манипулируют, подтасовывают или выставляют без альтернативных кандидатов.

– Я смотрю, вы осведомленная пессимистка?! – Дима посмотрел на нее своим задумчивым философским взглядом.

– Скорее образованная реалистка, – меланхолично ответила она, покрутив пальцем толстый свисающий с ее головы локон.

– Тогда скажите мне, по вашему мнению, как объяснить нашу уже вторую случайную встречу всего за один день?

– Судьба… – тихо ответила Елена и, поправив на руке серебряный браслет, женственно подняла мизинец и, проткнув тонкой палочкой маленький бутербродик, положила его в рот. – Знаете, канапе с французского означает крошечный бутерброд, – она неожиданно сменила тему разговора. – Обычно, весом они до восьмидесяти грамм, толщиной полсантиметра с рыбой, мясом или сыром. Сначала шпажки клали рядом для украшения, на них насаживали различные красивые камушки и лишь потом решили использовать их для удобного способа еды – канапе. Хотя признаться честно, я больше люблю суши и роллы. Здесь они по четным дням. Их история берет начало еще с седьмого века, но это уже совсем другая история. Как-нибудь поделюсь с вами…

– У меня сегодня просто день знаний. Утром ваш начальник напоминал мне историю появления сигар, – улыбнулся Дмитрий – Каждый о своем …

Дима взял визитку с рекламной информацией кафе, уголочек который высовывался из держателя для салфеток.

– Умеете так? – Дима зажал визитку между указательным и средним пальцем и начал крутить ее последовательно между другими пальцами.

– Ого! – удивилась Елена. – Я тоже так умею, но только с карандашами. – Она вытащила один из своей сумочки и начала крутить его на пальцах правой руки. Через некоторое время карандаш все же выскочил из ее руки и упал на пол.

Они оба кинулись поднимать его и, дотянувшись, слегка стукнулись головами.

– Ай! – закричала Елена.

– Простите! Я просто хотел помочь! – великодушно заметил он.

– Ничего! – ответила Елена, потирая лоб. – Вот мы и познакомились поближе! – хихикнула она.

Спустя несколько минут Елена завершила трапезу и собралась уходить.

– Что ж… было приятно еще раз пообщаться с вами, пора бежать.

– Может, как-нибудь встретимся здесь еще разок?

– Может. Только завтра и послезавтра у меня экзамены, и меня не будет на работе. Зато в пятницу я хотела сходить в парк и…

– … и? – в надежде переспросил Дмитрий.

– И я вчера разругалась со своим ухажером.

– Сожалею, но зато получается, – замялся он – получается мы сможем пойти вместе?

– Если вы не против…

– Не против… Только если…

– Если…? – переспросила Елена

– Если вы перестанете быть со мной такой официальной, и мы перейдем на «ты».

– Вполне разумная и долгожданная просьба. У вас… в смысле тебя ведь есть мой рабочий номер, но у меня нет твоего.

– Держи! – Дима протянул ей свою визитку, но затем снова одернул ее к себе. – Стой, здесь нет номера. Обычно я не даю его, не люблю переизбыток бесконечных звонков. – Он дописал номер на визитке и передал Лене. – И удачной сдачи экзаменов! Ни пуха, ни пера! – прокричал он уходящей девушке.

– К черту! – она неуклюже повернулась на ходу, и чуть было не врезалась в только что открытую другим посетителем дверь.

– Аккуратнее! – прокричал он.

                 Часть  первая.                                                                 

                        Глава  первая                                                                     стр.    1

                        Глава  вторая                                                                     стр.    2

                        Глава  третья                                                                      стр.    4

                        Глава  четвёртая                                                                стр.    7

              Часть  вторая.                                                                   

                       Глава  первая                                                                      стр.    9

                       Глава  вторая                                                                      стр.   11

                       Глава  третья                                                                       стр.   12

              Часть  третья.                                                                    

                       Глава  первая                                                                      стр.    15

                       Глава  вторая                                                                      стр.    17

                       Глава  третья                                                                       стр.    19

                       Глава  четвёртая                                                                 стр.     21

                                                            ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

     Глава  первая

На привокзальной площади стоял гул и суета. Пассажиры с кофрами в руках, как приливная волна накатывали на стоянку такси, а ещё через некоторое время откатывались назад. Всё зависело от подъезжавших таксомоторов, а они почему-то уже были заняты: в них находились один-два пассажира.

Когда успевали другие пассажиры завладеть таксомотором, никто понять не мог, но факт оставался фактом, все подъезжавшие к посадочной площадке такси были заняты. В них сидели, обложившись сумками пассажиры.

 Водитель очередного подъехавшего таксомотора, высунувшись в приоткрытую дверку, кричал: «Возьму одного до Чертаново! Полтыщи…, есть желающие?» «Одного» не находилось, и таксист продолжал, мне показалось что-ли, с какой-то даже обидой в голосе: «Что, неужели никого нет до Чертаново?  — Так я поехал, ждать не буду…»  А сам даже и не пытался тронуться с места, пока очередное такси не подъезжало к остановке и почти не выталкивало его с места.

Наконец нашёлся смелый, или достаточно зарабатывающий молодой человек с повадками менеджера по продаже унитазов — хлопнули дверцы, такси укатило.

А толпа, волнуясь, стала ожидать очередной, но главное, не занятый счастливцем-пассажиром, таксомотор.

Другая категория пассажиров — пассажиры в элегантных костюмах и с кейсами в руках были более счастливы. Как только они, пассажиры, появлялись чуть в стороне от стоянки, к ним моментально подкатывало авто и с шиком останавливалось. «Кейсы» ныряли внутрь, и авто так же быстро исчезали — это были всё иномарки — легковушки  и джипы. «Волг», а тем более «Жигулей» среди этого иномаркового, блестящего автотранспорта не было.

Простояв в очереди минут двадцать, я так и не дождался свободного таксомотора. Ноги уже начинали «гудеть» от усталости и, тут мне вспомнился совет попутчика по купе, разбитного малого, пахнувшего дорогим парфюмом, и просившего называть его Севой.

 Кем он был по жизни, и какая у него профессия, я так и не смог уразуметь: то он намекал на какие-то свои связи, и при этом закатывал глаза кверху; то обещал помочь мне в рекламе и продвижении моих книг, конечно, я вежливо, стараясь не обидеть, отвечал отказом; то начинал шептать замогильным голосом о страшной тайне, которой он мог бы поделиться со мной, но…

 К концу нашего совместного пути он так надоел мне, что я готов был попросить проводницу переселить меня в другое купе…, но, Слава Богу, за окном показался пригород Москвы, и я отвлёкся от его назойливого внимания к моей особе. А минут через десять пропал и мой попутчик. Вот был рядом, и нет его! Исчез, испарился без осадка! Я после его «испарения» проверил, так, на всякий случай, наличие своих немногих вещей и содержимое карманов. Слава Богу, вроде всё оказалось на месте!

А совет его был до безобразия прост. Нужно пройти за угол вокзала, и там, на площадке, можно найти штук двадцать разного калибра бомбил.

 Безрезультатно промаявшись в очереди, я решил воспользоваться его советом — завернув за угол, я мгновенно оказался в окружении разношёрстной публики.

Кто-то кричал мне прямо в лицо: «Гаспадин, ходи ко мне!» — и добавлял, помните в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова: — «Эх прокачу!»  Кто-то тянул меня за рукав, а какой-то смуглявый, с раскосыми, как у китайца, глазами, всё пытался отобрать у меня кофр, и при этом быстро говорил: «Деток кармить нада? Нада! Жену кармить с мамой нада? Нада! Ходи ко мне, я дорого не возьму…»

Последний раз я был в Москве года три тому назад, и о бомбилах конечно знал, только не знал, что они кучкуются вот здесь, прямо за углом, под носом у вокзальной полиции.

 Мне приглянулся среднего возраста водитель. Его чуть курносое лицо в мелких, как кукушечье яйцо веснушках, и добрая улыбка на губах, привлекли моё внимание.

Он стоял немного в стороне, не толкаясь и не хватая за рукава. Правда, машина у него не была комфортабельной иномаркой, а был это обыкновенный «Москвичонок».   Наверное, поэтому он и не хватал очередного клиента за рукав и не вопил, словно недорезанная, простите, свинья: «Эх, прокачу! Совсем задаром прокачу!».

Ага, так-таки и задаром? — подумал я с усмешкой. Вы-то, и задаром?

 И вновь присмотрелся к понравившемуся мне с первого взгляда «бомбиле».

Скорее всего, стесняется, решил я, а быть может, ещё не опытен, и поэтому дорого не возьмёт, а возьмёт столько, сколько я предложу.

Узнав куда мне ехать он, вот знакомая до оскомины русская привычка, полез пятернёй чесать затылок. А, когда я ещё и озвучил сумму, которую предполагаю заплатить за доставку моей персональной особы до нужного мне адреса, хозяин ретро-автомобиля вдруг покраснел, и растерянно посмотрел сначала на меня, потом на машину. А затем уж издал звук чем-то похожий на утиное кряканье, что ли.

Услышавшие мою цену и куда ехать, до этого терзавшие меня бомбилы сразу отхлынули словно морской прибой от песчаного берега, и мы остались один на один с «веснушчатым» и его «Москвичонком».

— Что, твой «Мустанг» не сможет одолеть такое расстояние? – чуть поддел я хозяина ретро-авто.

— Скажете, — обиделся за своего стального «Мустанга» веснушчатый. Он у меня только с виду такой, а так… можно хоть в Крым ехать, хоть на Дальний Восток — я за ним слежу.

Бомбилы отстав от меня, принялись терзать очередного «умника» из плеяды вечных пассажиров, сообразившего, как без очереди покинуть железнодорожный вокзал.

— Ну, хорошо, я добавлю ещё половину к предложенной сумме, — тихо, чтобы другие не услышали, предложил я соблазняя.

— Маловато конечно, — замялся он, — ну… да, ладно, может кого на обратном пути подхвачу….  Давайте ваш кофр.

  «Москвичонок», на удивление, завёлся  с полоборота, и мы резво покинули территорию вокзала.  

Он и вправду был в руках заботливого хозяина: нигде ничего не дребезжало и не пищало, двигатель ровно гудел, а в салоне было чистенько, и даже как-то по-домашнему уютно.

 Моя интуиция в очередной раз меня не подвела. Выбор транспортного средства и его водителя оказался очень удачным. Модель была из первых выпусков — без ремней безопасности, что меня очень обрадовало. Не люблю сидеть прижатым ремнём к сидению, как пришпиленная булавкой бабочка. Никакой тебе свободы движения. Попробуй, высиди несколько часов в машине, практически  не шевелясь! Никому не позавидуешь, ей богу!

   Глава  вторая

Выехав за МКАД, водитель прибавил скорость. А когда стрелка спидометра поравнялась с цифрой девяносто, он нарушил молчание.

Я понимал, путь долгий, водителю хочется поговорить. Он хочет поделиться своими радостями и печалями и, как не рассказать о своей жизни человеку, которого встретил в своей жизни в первый раз, и никогда больше, так думают многие, с ним не встретишься.

 Своими разговорами «о жизни своей», мне так кажется, они взваливают на плечи пассажира свои заботы и неприятности. А пассажир, куда ему бедному деваться, вынужден всё выслушивать, обязательно поддакивать и, если говорится об обиде, возмущаться или сопереживать.

Водитель, таким образом, облегчает душу, а пассажир нагружается чужими, совершенно ненужными ему заботами.

Рассказчик, делясь своими заботами, рассчитывает на то, что больше никогда в жизни с этим пассажиром не встретится…, ан, нет! Как все ошибаются, честное слово ошибаются! У меня было пару случаев, когда я через несколько лет встречался с людьми, о которых и думать забыл, а они, оказывается, запомнили меня, и даже не забыли как меня звать-величать.

— Давайте знакомиться, — вежливо начал водитель, — путь долгий, и как-то неудобно молчаливо  колесить по дороге. Мы же не бессловесная скотина, мы человеки всё-таки, нам общение нужно…

Сегодня я был не против знакомства, а тем более разговора. Я, если честно, изголодался по свежим впечатлениям, и поэтому в знак согласия утвердительно кивнул головой.

— Меня зовут Фёдор Михайлович, можно просто Федя, — представился он. А, Вас?

При последних его словах я рассмеялся.

— Вы чего смеётесь, моё имя вам не нравится? Оно показалось вам смешным? Так, пожалуйста, я не навязываюсь, — он отвернулся от меня и, чуть приподняв зад, поправил чехол у себя на сидении.

— Что вы, Фёдор Михайлович, у вас нормальное имя, — сказал я: — Вы не обижайтесь на мой смех, это…, это…, знаете…, — я покрутил рукой в воздухе. — Когда вы спросили: «А, Вас?», ваш вопрос напомнил мне юмореску…, да вы её и сами много раз видели и слышали: встречаются двое, знакомятся, один называет своё имя и тут же спрашивает: «А, вас?». Другой, кавказец, армянин что-ли, отвечает — Авас. Первый опять называет своё имя, и опять спрашивает: «А, вас?». Кавказец отвечает – Авас.

В ответ на мои последние слова раздался хохот.

— Вспомнил, вспомнил. Точно, они ж всё время говорили – Авас, Авас? – сквозь смех со всхлипами ответил Фёдор Михайлович: — Потом, помню, они разругались. Вот чёрт, больше не буду спрашивать, а то и, правда….  Неет, ну надо же так опростоволоситься.

Отсмеявшись, он вопросительно посмотрел на меня. Я понял его немой вопрос, и  назвал своё  имя.

— Мощное у вас имя – Лев! — Простите за нескромность, вы из евреев что-ли будете?

— А, Лев Николаевич Толстой был евреем? – решил я уточнить его понимание национального  вопроса, и добавил, — нет, нет, что вы. У меня нормальное русское имя. Просто… редкое. Хотя… в наше время мальчишкам стали чаще давать подзабытые имена  – Лев, Даниил, Кирилл…, ну, и другие.

— А мне нравится ваше имя, оно вам подходит.  Вы уж простите меня за дурость.

Мы пожали друг другу руки.

— Ну, вот, Слава Богу, и познакомились, — проговорил он, — а, то…

Что могло означать его «а, то», я уточнять не стал.

 Проехали в молчании километров десять, и вновь водитель заговорил первым.

— Вы не подумайте, что я всегда был бомбилой, нет. Я работаю на первом часовом заводе, а приехал подзаработать дочке на ноутбук, она у меня учится в университете. Хорошая у меня дочка – почти отличница. Ей пообещали, что переведут с коммерческого на бюджетное обучение, и даже стипендию платить будут.

Затем, вероятно решив, что я не до конца оценил его дочь, добавил: «Нет, она у меня просто молодец!»

И по сказанным им словам я понял, Фёдор Михайлович очень гордится своей дочерью, гордится её  успехами.

— Вы давно в Москве живёте? – заинтересовался я водителем.

— Мы-то? Да, почитай, давно. Мои предки и предки моих предков – москвичи, так что я, как говорится — коренной москвич. А, вообще-то, дед рассказывал, пра-пра-прадеды родом из Сибири были, откуда-то с Алтая.

— Знакомые края.

— Вы, что, тоже на Алтае живёте?

— Нет, рядом. Я из Казахстана…, Восточного, – решил я уточнить своё место жительства.

— А, что же не перебрались к нам, в Россию, когда началось поголовное  «переселение народов»?

— Я всю жизнь прожил в Казахстане, и… у нас такая красивая, просто замечательная природа – вторая Швейцария. Мне нравится  Казахстан и его гостеприимный, умный народ.

— Тогда, конечно. Ааа, кем вы работаете, если не секрет?

— Книги пишу.

Он немного помолчал, а затем пару раз покхекав, как-то недоверчиво переспросил:

— Правда, что-ли? Вы писатель? Самый настоящий? Во дела-а-а. Первый раз в жизни, вот так, рядом, сижу с писателем. Да моя жена и дочка «умрут» от зависти… Аа-а поверят ли они? – засомневался вдруг он в своём выводе. И, ища подтверждения что-ли, то ли своему везению, то ли реакции своих домочадцев, пристально посмотрел мне в глаза.

— Почему не поверят? Поверят, это же ваша жена и ваша дочь, — подбодрил я его.

— Уфф! Ну, надо же, какие коленца жизнь выкидывает…. Ааа, вы в гости что-ли едете, или просто решили посмотреть, как люди живут и об этом книгу написать?

— Мой лучший друг давно приглашал меня приехать погостить, да всё недосуг как-то было. А сейчас случайно образовалось окно в работе, вот я и решил махнуть к нему на несколько дней.

Я не стал говорить ему правду о том, что у меня не «окно» образовалось, а настоящее окнище, и что у меня обыкновенный творческий застой в работе, что я, наверное, исписался, что у меня…, и так далее, и тому подобное.

— Проведать друга – дело стоящее. Вот, вы сказали в Тулу поедем. Он, что, в самой  Туле живёт?

— Нет, в городе N+++. Он написал, что городок расположен на левом берегу Дона, и у них летом красота неописуемая: вот я и решил к нему поехать на несколько дней, проведать —  засиделся я что-то на одном месте, наверное, стал мохом обрастать.

— Воон оно, как складывается, — почему-то сник Фёдор Михайлович, — это подале от Тулы-то будет. — Я-то думал, мы в Тулу едем.

— Фёдор Михайлович, не переживайте, я доплачу. Сколько скажете, столько и доплачу. Ну, подумайте сами, не искать же мне в Туле другой транспорт, тем более, вы сами сказали, что мы приедем поздно вечером.

Выслушав моё объяснение, он опять полез скрести затылок, а потом, после минутного, нечленораздельного бормотания, вероятно, принял какое-то решение.

— И-эх! Была, не была! Не были бы вы писателем, ни за что бы не поехал в этот ваш…

Он покачал головой, и я расслышал, как он бормоча себе под нос, продолжил:  «Ну, надо же, настоящий писатель. Дома не поверят, скажут – ври, да не завирайся!».

И он опять покачал головой.

А затем, уже для меня, нормальным голосом сказал: «Доедем до Каширы, свернём на трассу Елец-Воронеж, затем, до Узловой, а там уж повернём на ваш город. Я здесь уже бывал, дорога знакомая…»

— Спасибо, вам, — и я ещё раз повторил, — спасибо! — А то бы, я не знаю, что делал бы без вашей помощи.

  — Да чего уж там, — махнул он рукой, — доставлю я вас куда надо. — Не беспокойтесь.
          В машине на некоторое время повисла тишина. Затем, Фёдор Михайлович, повернув в мою сторону голову и, с явно сквозящей неуверенностью в голосе то ли предложил, то ли посоветовал: «А на электричке вам было бы сподручней. Я бы вас быстренько до станции довёз, и денег бы не взял…»

— Фёдор Михайлович, вы что, отказываетесь ехать?

— Не-е-е-т, ноо…

— Если вы беспокоитесь об оплате, то можете не волноваться, я заплачу, честное слово заплачу, как договорились.

— Не об оплате я. Всё же электричкой было бы удобней…

И, я его понял. Он беспокоился не о деньгах, и не о длинном пути, он беспокоился обо мне, о моём удобстве.

— Знаете, — стал я его переубеждать, — мне до чёртиков надоело ехать в поезде, постоянно видеть перед собой одни и те же лица. — Лучше уж на машине, с ветерком.

— Ну, коли так, — и улыбка вновь появилась на лице Фёдора Михайловича. – Тогда вперёд и с песней!

Я было решил, что бомбила, после произнесённых слов нажмёт на педаль газа и прибавит скорость, и мы помчимся по дороге, обгоняя и обгоняя других – не тут-то было.

Стрелка спидометра ни на миллиметр не сдвинулась со своего места.

Всё также ровно гудел мотор, всё также в боковое окно задувал встречный ветерок, всё также проносились встречные автомобили и обгоняли нас блестящие иномарки. Но это меня не огорчало. Я наслаждался покоем под неспешный, негромкий говорок Фёдора Михайловича.

    Глава третья

В  город N+++ мы приехали около десяти вечера или, как сказал бы мой друг, в двадцать один час сорок семь минут. Я позвонил ему по сотовому телефону ещё при подъезде к городку, и в ответ на гудки сотового телефона услышал добродушный басок своего друга и бывшего однополчанина.

— Лёвка, ты что ли?! Вот молодец, что приехал! Давай, быстренько пыли ко мне, и никаких гостиниц, слышишь, чёртушка?! Обижусь! Я сейчас на даче кантуюсь…, ты слушай меня внимательно, не перебивай, а то неровён час заблудишься в нашем городке и уедешь «куда тебе совсем не надо».

 Слышно было, как он, говоря — «куда тебе совсем не надо», покашливал и еле сдерживал смех.

  — Ладно, не поеду «Куда мне не надо»! — радостно осклабившись, согласился я.
        Вот, чертяка!  Вспомнил ведь, а! Не забыл мой друг, однажды произошедший со мной случай в разведке. Дай бог памяти…, это было…, ага…, это случилось осенью. Я и моя группа, уж не знаю по какого бога произволению, в ненастную ночную пору…, короче, мы заблудились в горах, и вышли прямёхонько на крупную банду.

Завязался бой. Пришлось вызывать подмогу. И надо же было такому случиться, что на двух вертушках нам на помощь прилетел этот юморист-самоучка, мой друг. Навели мы шороху тогда! Ох, навели!

За уничтожение банды мы все были представлены к награде. А потом, когда нас долго не посылали на задания, и становилось скучновато как-то жить, Славка, посмеиваясь, мне говорил: «Лёвка, сходил бы ты что-ли, заблудился, а то мы что-то давно медалей не получали!»

Ну, вот, а сейчас, отсмеявшись в телефонную трубку, он подробно рассказал, как найти его дислокацию.

 Немного попетляв по улицам и переулкам городка, мы выехали с другой его стороны и, свернув на боковую дорогу, нашли его дачный кооператив, а затем и его «маленький участочек с  домиком».

В темноте не очень-то рассмотришь, что вокруг тебя. Но, впереди, при свете фар, было видно — кооператив основательный, не бедный. Домики…, нет, пожалуй,  их домиками и не назовёшь, скорее, дома, всё больше в два этажа и не меньше чем в четыре комнаты.

 Даа, одновременно с Фёдором Михайловичем произнёс я и, также как он поскрёб в  затылке.

Любопытно, совать пятерню в затылок и чесать его, это у нас в генах, что-ли, заложено? – усмехнулся я про себя.

А когда приблизились к дому, ахнул — однако, неплохо устроился мой друг, совсем даже неплохо!

А друг…, он уже стоял у распахнутых ворот и приглашающе махал нам рукой. Когда мы заехали во двор я даже не успел ноги на землю поставить, как оказался в крепких объятиях, таких крепких, что у меня косточки хрустнули. Да и не мудрено, мой друг обладал невероятной силой.

В нашем полку у него было прозвище – «Медведь-гризли». Он поднимал штангу, которую другие вдвоём поднять не могли, а меня он мог удержать на вытянутой горизонтально  руке. Истинно — русский богатырь!

— Ах, ты, чёртушка! Ах, ты, чёртушка! — забасил он. — Наконец-то сподобился проведать старого друга-однополчанина. Дай-ка сынок, я посмотрю на тебя и обниму ещё разок…

  — Не-не, Славка! — перебил я его, и отступил на шаг. — Посмотреть – это сколько угодно, а вот насчёт обнимууу, давай, как-нибудь в другой раз.

 Он всегда звал меня сынок, с первого дня знакомства. Я не обижался, хотя мы оба были майорами, оба командовали разведгруппами, и частенько в боевых операциях выручали друг друга. А однажды он, меня раненого нёс на себе километров десять по горам, когда мы уходили от крупной банды в Чечне, и никому не позволил ко мне прикоснуться.

Истинно – «Друг, а не портянка!».

Я увидел на его лице искреннюю радость встречи со мной. А, я то как был рад!

 Вероятно, он догадался о моих чувствах и, ещё шире заулыбавшись, вновь раскрыл приглашающе свои объятия, но увидев, что я собираюсь спрятаться от его медвежьих объятий за машиной, он усмехнулся и перевёл взгляд на Фёдора Михайловича.

  — Это Фёдор Михайлович, — представил я водителя, — он согласился доставить  меня из Москвы.

— Добре, добре! – произнёс Славка, и протянул руку для приветствия. —  Меня вы можете звать Слава, без всяких там. Просто Слава.

 Мы не виделись с другом…, сколько же лет мы не виделись? Да, пожалуй, почти что двенадцать.
       Когда меня выписали из госпиталя после ранения, он был на задании, и мы не смогли проститься. Затем, уже в Москве, меня комиссовали, и я улетел домой, в Казахстан. А он остался в Чечне.

Примерно пару раз в год мы писали друг другу письма, в основном на день рождения и на 23 февраля, а к Новому году посылали поздравительные открытки. В общем, не теряли друг друга из виду.

А вот встретиться после Чечни смогли только сегодня. Сколько всего с нами случилось за эти годы, сколько случилось…

Всё-таки, я не смог увернуться от Славкиных повторных, крепких объятий. Пришлось мне ещё раз побывать в его тисках.

 Наконец он выпустил меня из объятий, и я смог перевести  дух. Отдышавшись, я спросил: «Слав, а где мы можем поставить машину? Фёдор Михайлович должен утром уехать».

  — Не вопрос! — обведя широким взмахом руки двор, он дополнил свой жест словами: — Да, где угодно. Двор просторный, как футбольное поле.

Когда «москвичонок» был аккуратно припаркован у какого-то деревянного сарайчика, Славка, подхватив нас под руки, потащил к двери веранды, приговаривая: «Ну, давайте хлопцы быстренько в дом, я уже заждался вас. Да, и водка нагревается».  

Поднявшись на веранду, Славка пробасил: «Михалыч, ты как, не откажешься вкусить нектара богов? Лёвка никогда меня не подводил в этом святом деле».

— Что ж, с хорошими людьми…, почему бы и не выпить пару рюмок, — принял приглашение  Михалыч. — Только…, знаете…, мне утром уезжать надо.

Я всегда завидовал умению моего друга быстро сходиться с незнакомыми людьми.

Через несколько минут он уже был лучшим другом Фёдора Михайловича, похлопывал его по плечу, и называл по отчеству.

После третьей рюмки Михалыч, извинившись, ушёл отдыхать, а мы продолжили наше застолье.

Перебивая друг друга, рассказывали о событиях, произошедших в нашей жизни, достижениях и огорчениях, и только сейчас я узнал, что мой друг уже полковник, только…, тут я, не веря своим ушам, ошарашено округлил глаза — полковник полиции, и ещё он — начальник одного из райотделов.

— Заливаешь, Слава?

— Во, блин, Фома неверующий. Щас!

Он вышел, и я услышал, как под его грузными шагами заскрипели ступеньки лестницы во второй этаж. А, ещё через несколько минут, он появился в полной форме полковника полиции.

От удивления и восхищения своим другом, я  развёл руки и поцокал языком.

— Нуу, ты удивил меня, Вячеслав! Мало сказать – удивил! Убил! Честное слово!

Как ты попал в полицию? Почему мне ни разу  не написал, не похвастался столь успешно достигнутыми успехами?

— А, что писать? Я и сам вначале не поверил что я – это я, да ещё и в полицейской форме! Кстати, Лёвка, мы же не обмыли мою должность, давай по стопочке, под тёщины малосольные огурчики, а? Дерябнем?

— Давай, чертяка! Нет, ну надо же – полковник полиции…, — я непроизвольно покачал туда-сюда головой, — может, расскажешь, как ты попал в полицию и, главное, почему?

— Расскажу, расскажу, только давай опорожним стопки.

— Обмыть должность — дело святое. Давай! — я, соглашаясь с другом, кивнул головой.

Дожевав огурец, Славка, вертя вилку в руке, рассказал, что к концу Чеченской кампании он, как и многие, попал под сокращение, и ему предложили идти осваивать гражданскую профессию. Ну, и куда мне идти? Я же только в разведку ходить умею, да стрелять. А тут, на гражданку, представляешь?

Ну, приехал домой: жена рада, младшенький сынок с моих колен не слазит, мама рада, даже тёща впервые слезу пустила — короче, все рады, кроме меня. Погулял я пару недель…, никто меня на работу брать не хочет, хоть грузчиком иди…, лучше, конечно бы в колбасный цех, но там и без меня уже всё было забито.

Я слушал Славку с большим вниманием. По своему собственному опыту знаю, как тяжело перестраиваться с войнушки на гражданку. Сам после демобилизации тоже, как он, места себе не находил.

…Э, думаю, так и опуститься можно на «дно общества», продолжал друг свою послеармейскую эпопею. Подумал я, подумал, и решился  сходить на приём к самому господину мэру.

 Вот так-то, друг мой, стал я вначале подполковником, а теперь вот уже месяц как полковником полиции.

— Здорово! И, как, нравится? — заинтересованно спросил я.

— Лев, оказывается в полиции, не поверишь, как на фронте, не знаешь, что тебя через час ожидает. Я уж не говорю о завтрашнем дне.

 Мы выпили ещё по одной и закусили «чем бог послал!». То есть, малосольными огурчиками с салом.

Водочка, вы же знаете её змеюку, смелость придаёт неимоверную, и на «юмор» тянет. Вот и меня потянуло не в ту степь.

— Славик, а дачку эту, «маленькую», тебе тоже в полиции презентовали? – с ехидцей поддел я друга.

— Ты, что! — возмутился он, и даже лицо его побагровело. — Говори, да не заговаривайся, а то быстро бока намну! Это тёщина дача. Ей от покойного мужа в наследство досталась.

— Ааа…, и я включил «заднюю скорость».

Правда ведь, намнёт мне бока закадычный, лучший друг. За ним не заржавеет.

— То-то, что «Ааа». Та-а-ак…. Вижу пить тебе больше нельзя. Свою норму на сегодня ты выполнил с лихвой. Пошли, я помогу тебе добраться до постели, или по старой дружбе, как тогда, раненого, на руках донести?

— Ну, ты, говори, да не заговаривайся! – отомстил я ему. — Нечего! Сам дойду, не такой уж я пьяный!

— Вот и ладненько, вот и ладненько! Но я всё же провожу Вас, господин бывший майор, а теперь писатель. Позвольте Вам помочь, Ваше Писательское Величество, подняться по лесенке? — нажал он на «Вам», на «майор», и на «писатель».

— Позволяю, господин полковник. Никогда раньше не было у меня сопровождающих лиц в чине полковника, да ещё полиции. Так что, господин полковник, не поверите, даже приятно.

Я, конечно, не так чётко и правильно говорил всё это. Я заикался, некоторые слова повторял дважды, делал паузы. Ну что вы хотите от пьяного в стельку человека?

— Не заносись, не заносись! Это в первый, и в последний раз. А вообще, Лёвка, скажу тебе прямо — ты разучился пить совершенно.

— Не с кем было соревноваться, — пробормотал я, и сделал пару шагов по лестнице.

 Славка лукаво улыбнулся, и легонько хлопнул меня по плечу. После его «легонько» у меня подкосились ноги, и я чуть не присел всем задним местом на лестницу, но спасибо другу, поддержал, не дал упасть.

Неожиданно у меня в голове откуда-то появилась вполне здравая и очень назойливая мысль, я даже приостановился, так она меня удивила.

— Что с тобой? – забеспокоился мой друг. — Тебе плохо?

— Слав, а ты расскажешь мне о каком-нибудь интересном случае из твоей милицейской практики?

— Не милицейской, а полицейской, запомни, дубина! Ох, уж эти мне писатели, — покачал он, как-бы удивлённо, головой.  — Пьяный-пьяный, а смотри-ка ты, всё норовит что-нибудь выпытать…, разведчик хренов.

— Слав, не жмись, помоги другу, а то у меня полный застой в работе, а в голове… нуу, ни одной путной мысли не проскальзывает. Я тебе честно, как другу…, иии больше никому-никому, слышишь, ни-ко-му. Чш-шш!

И я прижал палец к губам. Или мне это показалось?

Но я старался, честное благородное слово, очень старался это сделать. Но всё-таки наверно промазал, потому что мой палец почему-то оказался не прижатым к губам, как я хотел, а у меня на переносице, ближе к  глазу. 

 …Хочешь, Слава, я признаюсь? — продолжил я, и шутки ради состроил мину очень похожую на заговорщицкую.

— В таком состоянии, друг ситный, не стоит признаваться ни в чём, и никому, даже лучшим друзьям.

— А я всё же признаюсь тебе, как самому наилучшему другу. Ты прав, Славка, я очень давно столько не пил, и я уже полгода простаиваю…

  — Майор, простаивают поезда и автобусы. А вообще-то, тебе пить надо меньше, вот и появятся светлые мысли в голове.

  — Неа, Слав, я серьёзно. Я ж тебе говорю — я давно не пил… столько…, ии-и… поэтому, понимаешь, и раз-раз-развез-ло меня. Слав, давай…, давай… прямо щас…, вот тут…, на лестнице сядем, и ты будешь мне рассказывать. Ты… мне…расскажешь, Славик?

— Лёвка, тебе надо отдохнуть с дороги, ты вон как «устал», даже ноги не хотят идти… Завтра, на трезвую голову… поговорим. Сейчас у меня голова… тоже не очень-то соображает. Ты отоспишься после дороги, я вернусь после работы, тогда и поговорим, лады? А, сейчас, тебе лучше послушаться старшего по званию, друга и, не сопротивляясь, не хватаясь за перила, аккуратненько переставлять ножки.

 И, Славка, подхватив меня под мышки, потащил по лестнице куда-то наверх.

— Лады! – по-моему, запоздало и не очень уверенно, кое-как перебирая ногами, согласился я.

      Глава четвёртая

Проснулся я поздно. В доме стояла почти полная тишина, только какая-то заблудшая муха назойливо билась о стекло. Поднявшись с постели, я выглянул в окно. Солнце плавало в бездонно-голубом небе, освещая верхушки деревьев в саду. А над ягодными кустами и деревьями, перелетая с одной ветки, на другую, сновали бабочки и стрекозы.

Эй, люди, ау! – позвал я, спускаясь по лестнице.

Мне ответила тишина. Спят мои собутыльники, решил я. Пройдясь по дому, заглянул в одну дверь, в другую – никого. Меня везде встречала тишина.

В кухне, на столе,  прикрытые салфетками, стояли две тарелки, а рядом белел листок.
         Славка позаботился, понял я, и поднёс бумагу к глазам: Левка, завтрак и обед в холодильнике, ешь, пей, что найдёшь, не стесняйся. Опохмелка в морозилке, писал он. Я в управлении, а Михалыч уехал, просил передать тебе привет и пригласил нас к себе в гости. Отдыхай.

 Ну, даёт, телеграфист хренов. Мог бы и покороче написать, подумал я, держась за неимоверно болевшую голову.

Что ж, прислушаемся к совету друга, будем отдыхать, решил я и, умывшись, уселся завтракать и лечиться от похмелья. Затем, достал дорожный блокнот и записал все события последних дней: встречи, интересные высказывания людей — это вошло у меня в привычку давно, ещё со школьных  времён.

А ближе к вечеру приехал на полицейской машине Славка, вернее, не приехал, а его персонально доставили.

Увидев меня, сидящим на крыльце, он, улыбаясь, выставил все свои тридцать два крупных зуба и прогорланил:

— Здорово, друг ситный! Ещё не начал кукарекать от безделья? Как ты тут, не заскучал? Головка у вас, господин писатель, не вава?

— Спасибо, господин полковник, за заботу! — насмешливо поклонился я. — Вашими молитвами, малосольными огурчиками вашей тёщи, и опохмелки из морозильной камеры, у меня даже голова перестала болеть.

— Рад за Вас. Вот что значат тёщины малосольные огурчики и бутылка в холодильнике…  Огурчики, как показали проведённые Вами неоднократные эксперименты…, я Вас правильно понял  господин писатель, можно вместо аспирина принимать, конечно…, ежели с водочкой! Что и показывает Ваш, почти цветущий  вид. А, правда, здорово помогают, да?

За ужином он меня обрадовал хорошей новостью — комиссар дал ему три дня отпуска без содержания и пообещал, что не потревожит его в эти три дня ни под каким соусом.

 Сказав всё это, Славка, хихикая, добавил: «Чтобы комиссар не уронил своей чести и сдержал своё комиссарское слово, мы с тобой умотаем на Дон, завтра же. Там он меня ни под каким «соусом» не найдёт. Это уж точно!»

Мы с тобой порыбачим, поедим свежей ухи. Знаешь, какая у меня знатнейшая уха получается? Пальчики оближешь – похвастался он.

— Слушай, Слав, а где твои…, нуу, жена, дети? – задал я давно вертевшийся у меня на языке вопрос. — Ты, случаем, не развёлся?

— Яаа, развёлся! Ты что, белены объелся? Да у меня самая лучшая на Свете жена! Таких жён «Днём с огнём не сыщешь!», идиот! А отсутствует она по той простой причине, что она, моя мама, тёща и ребятишки укатили в Херсон, в гости к сестре моей драгоценнейшей тёщи.

— Ясно, прости, Слав. Ааа, когда ты мне расскажешь об интересном… случае из вашей  мили…, полицейской практики, ты же обещал? – спросил я,  ставя пустую рюмку на стол.

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд. Вот, настырный. Дались тебе эти «случаи». Давай лучше опять по маленькой накатим, затем, посидим рядком, поговорим ладком.

— Не, Слава, ты же сам вчера сказал, а я прекрасно запомнил: «Ты свою норму перевыполнил». Да, и знаешь…. Тут я вдруг вспомнил Фёдора Михайловича, и ужаснулся — я же не отдал ему вторую половину оговоренной платы за проезд!

— Славка, — в величайшем волнении сказал я, — ты знаешь, я не заплатил Михалычу за дорогу! Где я теперь буду искать его?

— Не казнись, Лёвка, я заплатил ещё вчера. Так что, всё в ажуре.

— И, когда же это ты успел, позволь тебя спросить? Мы же пили всё время, и ты, вроде бы не вставал из-за стола.

— Успел, успел, не переживай.  А вот насчёт случая….  Есть у меня один, интереснейший для тебя…. И, представь, совсем недавно произошедший.

Только, чур, в течение года не печатать, имена и место происшествия не раскрывать, даёшь слово? Иначе, не расскажу.

— Слав, ты ж меня знаешь. Обещаю сделать так, как ты сказал. Клянусь!

— Лев, история длинная, за один вечер не расскажешь.

— Готов пожертвовать  даже твоей замечательной ухой, только расскажи, а то у меня знаешь…

— Знаю, знаю, наслышан от тебя же. — Ты уже говорил про застой в мозгах и в твоей творческой профессии. Ох, уж эти мне писатели! Господи, Лев, во что ты превратился?

— Ни во что я не превратился. Наверное, я всегда был таким, и военным стал из-за ошибки в молодости.

— Здорово ты сказал — из-за ошибки в молодости! Даа, все мы делаем ошибки, особенно в молодости, — подтвердил он, — но не все могут это понять и, по возможности, исправить содеянное. 

Он задумчиво обвёл взглядом комнату, рассеянно повертел в руках вилку, и тяжело  вздохнул.

Я решил, что это у его друзей случилась беда,  или у людей, которых он  хорошо знал. И, придав голосу душевность, спросил:

—  Слав, с твоими родственниками что-ли, или с друзьями, случай произошёл? Ты так тяжело вздохнул.  Что, действительно, случай тяжёлый? Может, я смогу хоть чем-то помочь, или ещё, что?

  — Неет.  Не  с  моими.  Просто очень жалко этих людей. В принципе-то, они хорошие люди, а вот…
        Он на мгновение задумался, затем, словно окончательно принял решение, продолжил: …Лев, случай, или нет, несчастье…, даже не несчастье, а скорее драма, о которой я хочу тебе рассказать, произошла именно из-за ошибок в юношеские годы, из-за, как-бы это правильнее выразить словами — неконтролируемой страсти  что-ли, из-за привычки человека всё  дозволять себе не задумываясь о последствиях.

 Он покрутил в руках пустую рюмку, затем, медленно подбирая слова, вновь заговорил. В его рассказе чувствовалась душевная боль и переживание за совершенно чужих для него людей. Он словно наяву видел их, тех, о ком решил мне рассказать, так мне показалось.

…Понимаешь, одна роковая ошибка, иии… всё! — Вся жизнь пропала! Сам погиб, и за собой другого, ни в чём не повинного человека, потянул…

 Я тебе расскажу об одном человеке, который…, из-за которого…

 Есть категория людей, которые считают, что весь мир создан только для них, и таких как они. Это — человеки-разрушители. Они, походя, не думая о последствиях, разрушают и уничтожают всё на своём пути. Походя, ломают человеческие судьбы, в том числе и свою собственную…

Мой друг на несколько минут замолчал, по-видимому, вспоминал случившееся. А я, заинтригованный его словами, с нетерпением ждал продолжения. Ждал с надеждой, с нетерпением, с каким-то даже, откуда-то возникшим волнением, начала рассказа.  Во мне вновь проснулся давно не посещавший меня, писательский зуд. Мне показалось, что у меня даже пальцы зашевелились, так захотелось открыть ноутбук, и… работать, работать!      

  — Так ты обещаешь, Лев, что в течение года – ни-ни! А то у меня появится куча неприятностей, — строго спросил Славка, и заглянул мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них ответ.

  — Я же дал слово, Слав! Давай, начинай рассказывать, не тяни кота за хвост! Я изнываю от любопытства.

Но он, не проронив ни слова, показал рукой на небольшой, встроенный в стену бар, и заговорщицки подмигнув, предложил:

— Давай-ка откроем его, и посмотрим, что у него спрятано внутри.

— Ну, давай, только по-быстрому.

Славка, подойдя к бару, открыл дверцу, и я, перегнувшись через его плечо, увидел в чреве бара с десяток бутылок — это всё были бутылки с пивом.

        Взяв по бутылке, мы пересели в кресла, стоявшие у не горевшего по случаю летней погоды небольшого камина и, откупорив, сделали по глотку «Жигулёвского» (ни я, ни Славка, не признавали других сортов).

Оно оказалось достаточно холодным, и совершенно свежим на вкус.

Пиво-пивом, но я-то ждал рассказа, а не пива, и ждал с нетерпением.  

Поэтому, посматривая на друга, опять «навострил ушки на макушке», то есть, приготовился слушать продолжение рассказа. Но Славка, тоже мне друг называется, продолжал молчать.

— Сла-ва-аа, — заныл я.

— Не мешай, дай сосредоточиться.

Прошло не менее пяти или семи минут в молчании, прежде чем мой друг заговорил.

                                                                *   *   *

В  дежурной части районного отдела полиции раздался телефонный звонок и, перепуганный до смерти, женский голос, торопясь и захлёбываясь словами, сказал, что в соседней квартире прозвучали хлопки, похожие на выстрелы из ружья, а перед этим слышался громкий разговор и женские рыдания.

Пожалуйста, взволнованно добавила звонившая, приезжайте побыстрее, там что-то случилось!

Уточнив адрес, оперативная группа выехала на место предполагаемого происшествия.

Да, женщина, оказавшаяся соседкой, и позвонившая  в  дежурную часть РОВД, была права!

 В трёхэтажном доме № 7, расположенном в третьем линейном переулке, в одной из квартир обнаружили два трупа – пожилого, элегантно одетого, совершенно седого мужчины, и молодой, лет двадцати двух-двадцати пяти, красивой светловолосой женщины.

В руках мужчина сжимал двуствольное, сделанное по заказу, дорогое  ружьё двенадцатого калибра, со стреляными гильзами в стволах.

На первый взгляд женщина была застрелена с близкого расстояния, почти в упор, а у мужчины была разворочена затылочная часть головы.

Трупы лежали на ковровом покрытии рядом. Их позы, даже без заключения экспертов это было видно, говорили о том, что мужчина первым выстрелом (если никто другой не стрелял, а это сделал именно он) тяжело ранил женщину в грудь, затем, лёг рядом с ней, обнял, и выстрелил в себя.

И у женщины, и у мужчины ранения были тяжёлыми, несовместимыми с жизнью — это и без патологоанатома было видно…

Я с увлечением, ловя каждое слово, слушал рассказ своего друга, и даже забыл о пиве. А Славка, вероятно захваченный воспоминаниями, казалось, в подтверждение своих слов покачивал головой, и тихим голосом продолжал рассказывать о произошедшей в квартире трагедии.

 Мой друг рассказывал так красочно, и с такими подробностями, словно во время трагедии сам присутствовал, или находился где-то рядом.

Вот что значит бывший разведчик!

                                                                  *    *    *

Несмотря на своё обещание ради рассказа отказаться от Славкиной ухи, мы всё же побывали на Дону и наловили рыбы, и поели, приготовленную по его рецепту, «Пищу Богов».  
   Действительно, пахнущая свежей рыбой и чуть-чуть дымком, уха была восхитительна, и я, изголодавшись по такому деликатесу, уписывал её так, что за ушами трещало. А мой друг, с хитрецой посматривая на меня, и видя, как я расправляюсь со второй порцией его знаменитейшей ухи, лишь озорно щурил глаза, и слегка посмеиваясь, приговаривал:

  — Ешь, ешь писатель, когда ещё такой ушицы похлебаешь.

— Этт-то точно, — соглашался я с ним, уписывая  четвёртый или пятый кусок рыбы.
          Десять дней пролетели незаметно, и я засобирался домой. Договорились, что на следующий год в гости ко мне приедет он, и привезёт жену и ребятишек. Я пообещал свозить их на озеро Зайсан, показать красоты Горной Ульбинки, накормить копчёным лещом и ухой из хариуза.
        А ещё через день, я сидел в купе поезда Москва-Риддер, слушал перестук вагонных колёс на стрелках и прощался с Москвой, на долго ли? Кто знает, жизнь — она ведь такая, без бутылки и не разберёшься в ней. Шучу-шучу, а то и, правда, решите, что я какой-нибудь алкоголик.

На следующий год Славка, мой друг и полковник полиции, вместе со своей семьёй был у меня в гостях.

 Прошло ещё половина года и я, по разрешению друга,  сдал рукопись услышанного в городе N+++  рассказа в печать.

                                                             ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    Глава  первая

Людмила Афанасьевна обратила внимание на необычное поведение дочери уже с месяц назад. Она воспитывала её одна, без мужа. Было трудно: приходилось постоянно как-то изворачиваться, чтобы дочь ни в чём не знала нужды. А как можно извернуться в наше время? Только одним способом – найти дополнительный заработок. И нашла — стала мыть полы в почтовом отделении.

Отбарабанит свои пять-шесть уроков в школе, и бегом на почту. И так каждый день: в школе геометрия с тригонометрией, а после школы — мокрая тряпка и помойное ведро с водой. Возвращалась домой затемно, не чуя ног под собой от усталости.

Одна радость дома – шестнадцатилетняя, жизнерадостная дочурка Вера — тёмноволосая, похожая на цыганочку, стройная (вся в отца) — плод её безумной любви к заезжему столичному гастролёру.

Он оказался ещё тем типом! Даже не типом, а типчиком – малодушным, и к тому же  женатым. Ну откуда она могла всё про него знать, откуда? Он же так красиво говорил ей о вечной любви, такие цветы дарил! Вот она и поверила, и влюбилась безоглядно, до умопомрачения.

Видя дочь, слыша её жизнерадостный воркующий голосок, Людмила Афанасьевна вспоминала Игоря, отца Веры. И моментально, откуда-то из самых глубин души, поднималось справедливое  возмущение  –  подлец, негодяй, поматросил и бросил, а она теперь воспитывай дочь одна, бейся как рыба об лёд, чтобы хоть как-то выжить в этом суровом, не приспособленном для слабых людей, мире! Дура набитая! Господи, какая же я дура! Нет бы, прислушаться к советам покойной матери, так нет, захотелось самостоятельности — видите ли, она уже взрослая девочка…, не учите меня мама! Дура беспросветная!  

Она ещё раз грубо выругала себя, и обозвала дурындой!

Вот и сейчас, кажется, тоже самое происходит с её Верой, с её ненаглядной, и такой умницей, дочуркой.

Людмила Афанасьевна доглаживала постельное бельё, а Верка читала книгу и нет-нет, да поглядывала на часы.

Чего уж тут непонятного? – с возмущением подумала она, изредка поглядывая на дочь. Всё как на ладони, сама раньше так делала, дура!

— Ты что это всё на часы поглядываешь? — не выдержав, решила она поинтересоваться у дочери, — до начала фильма ещё полтора часа.

— Мама, я не поглядываю, это тебе показалось.

Но сердце матери чувствовало — Вера напряжена, и потом, она же ясно видела, дочь нервничает, книгу не читает, за полчаса не перевернула ни одной страницы. Понятное дело, о чём-то думает.

Минут через двадцать Вера, нервным движением захлопнув книгу, сказала:

— Мам, я сбегаю, мусор вынесу.

— Куда ты, ночь уже!

— Мам, какая ночь? Всего-то десять часов. Я быстренько.

— Вера, не нужно, я утром сама вынесу, мне по пути.

— Мама, — в голосе дочери послышалось упрямство, — в квартире неприятный запах, я не хочу дышать вонью всю ночь!

Проговорив это, она вышла из комнаты в коридор, где стоял пакет с мусором.

И Людмила Афанасьевна услышала, как закрываясь, хлопнула входная дверь.

                                                            *       *       *

Вера вернулась минут через сорок. За это время Людмила Афанасьевна так перенервничала, что увидав вошедшую дочь, не сдержалась и закричала:

— Ты где это до сих пор шлялась?! Вынести мусор – минутное дело, а ты, когда вернулась?!  Посмотри на часы!

—  Я встретила подружку. Мы поговорили…, то, да сё…

— Не ври, Верка! — не стерпев её явной лжи, опять закричала на дочь Людмила Афанасьевна,– какие могут быть подружки в это время?!

— Не веришь, и не надо. Я уже взрослая, и у меня может быть своя жизнь, — огрызнулась дочь, и направилась в свою комнату.

Людмила Афанасьевна от такой Веркиной наглости на некоторое время даже онемела. Она стояла и растерянно разводила руками. А потом из глаз её покатились одна слезинка за другой, одна за другой, постепенно превратившись в два светлых ручейка.

Это была их первая крупная ссора в жизни. Она поняла, с дочерью что-то творится нехорошее, то есть, она догадывалась, что с ней творится, но не хотела верить. А произошло это с дочерью не по вине матери. Не она ли холила и лелеяла свою доченьку, не она ли отдавала ей всю свою материнскую любовь. И вот, на тебе, дочь что-то скрывает от неё…, начала грубить и таиться.

Всю ночь провела она без сна в своей постели, ища оправдание такого изменения в  Веркином поведении, и не находила. Она даже пыталась найти какую-нибудь причину, не ту, о которой она подозревала. Она убеждала себя — может дочь заболела, а я не поняла, и напрасно накричала на неё. А затем вдруг пришло ей в голову, а может, правда, она встретила подружку и, бывает же так на самом деле, заговорились…. Господиии, подскажи, что с дочерью!

Утром дочь молчаливо собралась и, не попрощавшись с матерью, ушла в школу.

Так и не придя ни к какому выводу, не приняв никакого решения, Людмила, с болящей от ночной бессонницы и дум, головой, пошла на работу. День тянулся медленно — вязкой тягучей смолой.

А ещё через пару дней, всё видящая и всё про всех знающая соседка — древняя, злая на язык старуха, которую она часто видела вечно сидящей на лавочке у крыльца, ехидно улыбаясь, хриплым голосом ей сказала: «А Верка-то твоя ненаглядная…, тихоня…, по ночам возле гаражей женихается. Смотри, как-бы в подоле не принесла».

Это было последней каплей яда на её кровоточащую рану.

Разговаривать с Веркой бесполезно, подумала она, и  решилась на не очень красивый по отношению к дочери, шаг. Она решила проследить, куда ходит её дочь по вечерам, и с кем встречается. Ещё не хватало, испугалась она, чтобы с моей Верочкой случилось тоже, что со мной!

Во вторник у неё было мало уроков, и она решила, прежде чем идти на почту, зайти домой, занести купленные в супермаркете продукты.

Раньше она никогда не заглядывала в почтовый ящик, эта обязанность лежала на дочери, но уже  почти пройдя мимо, она почему-то вернулась, и заглянула внутрь. Газет в ящике не было, лишь одиноко белел свёрнутый вдвое листок бумаги.

Извещение на оплату коммунальных услуг, решила она.

Вера была дома, сидела на диване и что-то бормотала по-английски. Разложив принесённые продукты в холодильнике, Людмила Афанасьевна пошла в комнату, чтобы переодеться, но вспомнила об извещении и, вернувшись на кухню, взяла листок со стола. А когда развернула – лицо её побледнело.

Вошедшая в это время Вера, увидев бледное лицо матери, заботливо спросила:

— Мама, что с тобой, тебе плохо? Ты заболела, или что-то случилось в школе? Мама, да не молчи ты!»

  — Ничего доченька, ничего, просто я устала, — через силу выдавила Людмила Афанасьевна, и постаралась спрятать листок в карман.

— Как же, ничего, ты вон какая бледная. А, что это у тебя за листок в руке? – в голосе дочери явно прозвучало подозрение.

— Извещение из ЖКХ…, на оплату.

— Так ещё не время, — поглядев на мать, удивилась  дочь.

— Значит, решили разнести пораньше, — постаралась равнодушным голосом ответить она.

— Ааа. И Вера направилась в свою комнату.

Мама, я английский учу, много слов незнакомых, я тебе не нужна?

— Иди, занимайся Вера. Я только переоденусь, и на почту.

                                                 
               Глава вторая

Механически возя тряпкой по полу, Людмила Афанасьевна лихорадочно искала выход, как уберечь дочь от грехопадения. В записке какой-то Вадим, расточая сладкие слова любви, явно просил близости с её дочерью.

Значит, до этого у них ещё ничего не было, немного успокоилась она, а что потом? Только по чистой случайности записка попала мне в руки. Не вернись я раньше времени  домой, не загляни в почтовый ящик, и моя дочь: такая нежная, такая красивая, такая добрая и доверчивая глупышка, совершила бы «непоправимое» в своей молодой, только начинавшейся жизни.

Но что же делать, что делать? – лихорадочно метались мысли в голове. Что делать?! – чуть не воя от бессилия, спрашивала она себя. Господи, подскажи, надоумь! И, как озарение свыше – отправить дочь к её тётке!  Да, надо немедленно отправить Веру в Днепропетровск, к моей сестре! Решено! Конечно, Нижнеднепровский узел, это не центр города, но всё же дочь будет подальше от этого сластолюбивого  негодяя, от этого… греховодника в штанах, этого…

 Людмила Афанасьевна так перепугалась от одной только мысли – что могло бы случиться с её дочерью, не перехвати она записку, что чуть не потеряла сознание.

 Ишь, что удумал! Я Верочку тебе на потеху не отдам, я жёстко поговорю с тобой, оболтус! — ругала она парня. Я с тобой так поговорю, так поговорю, что ты навсегда забудешь дорогу к нашему дому! И Верочку тоже забудешь! – кипятилась она, вытирая пыль со шкафов.

И в расстройстве не замечала, что уже минут десять трёт тряпкой по одному и тому же месту.

Как ученик-отличник, решивший трудную задачу, Людмила Афанасьевна немного успокоилась, и уже более тщательно принялась за уборку.

Вечером, сказав дочери, что сходит к своей знакомой, проживающей в соседнем доме, она, накинув плащ с капюшоном и захватив с собой записку, вышла из дома, чтобы поговорить с незнакомым ей, Вадимом. Этим именем была подписана записка.

Я поговорю с ним серьёзно, шептала она. Я имею на это право! – твердила она. Я мать, беспокоящаяся о своём неразумном ребёнке! Я должна защитит Веру, и я это сделаю!

                                                              *     *     *

 На улице дул порывистый ветер, и стояла такая непроглядная темень от закрывших небо тяжёлых, грозовых туч, что в шаге нельзя было ничего рассмотреть. Людмила Афанасьевна, попав в тёмную круговерть непогоды, уж хотела повернуть назад,  но желание защитить дочь пересилило страх.

Надвинув ещё глубже капюшон на голову, и почти закрыв лицо, она осторожно, боясь споткнуться на неровностях дороги и упасть, двинулась к гаражам — месту назначенного в записке свидания.

Пока ещё изредка, ослепляя, поблёскивали молнии, и гремел гром. Ей было страшно! Почему-то очень страшно!

 При каждом раскате грома она непроизвольно вздрагивала, вжимала голову в плечи, и закрывала глаза. Добравшись до тёмной массы гаражей, она, при очередной вспышке молнии, нашла  номер указанного в записке гаража и, в растерянности остановилась.

На месте свидания никого не было. Решив, что она перепутала номер гаража, или у Вадима проснулась совесть, и он не посмел явиться на свидание с её дочерью, она развернулась, чтобы отправиться домой.

От чувства успокоения, что всё закончилось благополучно, что она спасла свою доченьку (скорее всего Бог не допустил! – решила она), у неё даже вырвался вздох облегчения.

Слава Богу, я правильно поступила! — прошептала Людмила Афанасьевна и, запахнув плотнее плащ, собралась возвращаться домой. Но неожиданно оказалась в крепких, как тиски, объятиях, и её потянули в сторону приоткрытой двери. У неё даже успела мелькнуть мысль — как же я раньше не заметила её?

Не устояв на ногах, она потеряла равновесие и чуть не упала, но сильные руки не разжались — руки настойчиво тянули её в тёмную пасть гаража.

От страха и неожиданности она вскрикнула, но вспомнив, кто она и зачем пришла, подумала о своей дочери, и новый крик застыл у неё на губах.

Она ещё надеялась образумить молодого человека, но её уже затащили в непроницаемую темноту, и срывали одежду.

Остервенев от такой наглости сопляка, она изо всех своих слабых женских сил стала отбиваться, царапаться и кусаться. На какое-то короткое мгновение она сумела высвободиться из объятий и, уже сделав шаг к спасительной двери, она запуталась в плаще, споткнулась, и её моментально завалили на пол…

Он был сильнее её! Он был намного сильнее её!

Людмила Афанасьевна попыталась закричать, но насильник зажал ей рот.

Последние остатки сил покинули её и она, теряя сознание, провалилась в беспамятство…

Через сколько времени к ней вернулось полное осознание очевидного, она не могла вспомнить. Она лишь помнила, как её грубо вытолкали из гаража и закричали вслед — «Пошла вон, шлюха! А ещё прикидывалась недотрогой, строила из себя целку! Видеть тебя, Верка, больше не хочу!»

                                                                *    *    *

На улице шёл дождь, даже не дождь, а ливень. Кое-как поправив на себе порванную в нескольких местах одежду, Людмила Афанасьевна, промокшая до нитки, дрожащая от холода и унижения, сопровождаемая раскатами грома и вспышками молний, направилась домой. Злость, и обида, и слёзы, душили её. Ведь она хотела только поговорить, образумить этого мальчика, защитить свою дочь, а он…. Ооо!

Но глубоко в подсознании нет-нет, да проскакивала искорка торжества – она, ценой собственного унижения и надругательства над собой, спасла от позора дочь, спасла свою малышку. А я, что ж…

Спасибо тебе, Господи, что дал мне возможность перехватить записку! – сквозь текущие, смешавшиеся с дождём слёзы, поблагодарила она Бога. Что было бы с моей ненаглядной девочкой, если бы она попала в руки этого зверя в человеческом облике.

Будь ты трижды проклят! И будь проклято всё твоё потомство, подонок! — шептала она, оскальзываясь на мокрой дороге, и зябко кутаясь в порванный плащ.

Осторожно, пытаясь не производить шума, она проскользнула в свою комнату, и сразу же, не сняв мокрой, грязной одежды, позвонила сестре, и договорилась с ней о Вере.

— Пусть поживёт у тебя какое-то время, — попросила она, — деньги на её содержание я буду тебе высылать, об этом не беспокойся.

— А, как же школа? А, как же…, или у вас что-то случилось? — поинтересовалась сестра, и в голосе её прозвучало неподдельное волнение.

— Ничего не случилось, а школу Вера закончит у тебя.

— Люда, может у вас всё-таки что-то случилось, или  вы… поссорились? – беспокойство явно сквозило в вопросах сестры.

— Нет-нет, у нас всё в порядке, не волнуйся, —  успокаивала Людмила Афанасьевна сестру, — понимаешь, Вере нужна перемена климата, так, на всякий случай, вот я и подумала — у вас как раз то, что нужно.

Вечером следующего дня Людмила Афанасьевна, дав кучу наставлений и поцеловав на прощание погрустневшую дочь, посадила её в скорый поезд Москва-Симферополь.

А когда последний вагон скрылся за горизонтом, она облегчённо вздохнула: Слава Богу, отправила дочь от греха подальше. А этот подлец, Вадим, пусть теперь поищет её.

И она с душевным волнением ещё раз поблагодарила бога за помощь в спасении дочери.
        Затем, покинув вокзал с мыслью о том, что теперь её дочь недосягаема для Вадима, и совершенно успокоенная, вернулась домой.  

В эту ночь она спала крепко, и никакие предчувствия не беспокоили её.

Проснулась она почти счастливой.

     Глава третья

День пролетал за днём, неделя за неделей. Сестра один раз в неделю звонила ей, рассказывала о Вере. Как явствовало из докладов сестры, Вера всё время проводит дома, готовится к вступительным экзаменам в университет  и, кажется, совсем не страдает от одиночества, прямо монашка какая-то! — удивлённо добавляла та.

  — Представляешь, — говорила она шёпотом, —  Вера так увлеклась подготовкой к вступительным экзаменам, что даже ни разу не сходила в кинотеатр или на дискотеку.

 А потом, при следующем разговоре, сестра как-то неуверенно призналась — но это меня и радует и беспокоит одновременно. Что-то с ней не так! Не находишь? Признайся Люда, у вас…, между вами… всё-таки что-то произошло, да? Скажи правду, Люда.

  — Нет, нет. Что ты. Я же тебе говорила. У нас всё нормально. Не переживай, — отвечала она сестре.

Переговорив в очередной раз, она садилась на диван, доставала альбом с фотокарточками и, рассматривая их, тихо радовалась своему мудрому и своевременно принятому решению:
         С дочкой всё идёт как нельзя лучше, говорила она себе, и вытирала кулачком неожиданно замокревшие глаза и сморкалась в полотенце.

В школе тоже дела шли хорошо. Все ученики её класса сдали выпускные экзамены. Ни один не остался на второй год или на осеннюю переэкзаменовку. Живи и радуйся! — говорила она себе.

Людмила Афанасьевна зажила мирной, спокойной жизнью. Правда, жизнь без дочери показалась ей скучноватой. Не хватало её весёлого, озорного смеха, её шуток. Но, успокаивала она себя, Вера поступит в университет, после первого семестра сдаст сессию и приедет на зимние каникулы. И у нас всё будет по-старому, как раньше. А там, глядишь, и Веру можно будет опять забрать домой – мечтала Людмила Афанасьевна.

                                                                *   *   *

В один из летних дней преподаватели собрались в учительской для решения вопроса по подготовке школы к следующему учебному году. Физрук, мужчина средних лет, балагур и дамский угодник, посмеиваясь в роскошные усы, заметил: «А, выы, Людмила Афанасьевна за последнее время очень даже похорошели. Уж не любовь ли нагрянула нечаянно ко мне?»

— К вам, Олег Петрович, быть может, и нагрянула, только не ко мне, — парировала она насмешника.

А учительница русского языка и литературы, услышавшая их разговор, ехидно добавила: «Олег Петрович, вы хоть и преподаватель физкультуры, но пора бы уж научиться правильному построению речи».

Она же влюблена в него как кошка, вспомнила Людмила Афанасьевна. Поэтому и задирает его по всякому поводу и без повода. Всё делает, лишь бы он обратил на неё внимание.

Дома, переодеваясь в халатик, она подошла к зеркалу. Да, правы вы, Олег Петрович, я неплохо выгляжу для своих тридцати семи, вон, даже животик округлился…

Что? Какой… может быть животик? – ахнула она, побледнев. Я, что?! Да не может быть такого, я же ни с кем…, ужаснулась она. Я же…, у меня же… только школа, ученики иии… подработка на почте…  

И словно обухом по голове: а тот ненастный вечер, позабыла что-ли? Гос-по-ди, как же это?! – застонала она. Какой позор на мою голову! А что я скажу Вере? А что скажут в школе? Немедленно надо идти к гинекологу и делать аборт. А, может, я ошибаюсь и я не беременна?

Терзаясь неизвестностью, Людмила Афанасьевна долго не могла уснуть, а утром, чуть свет, позвонила завучу домой и, задыхаясь от еле сдерживаемого волнения, предупредила,  что задержится немного и, чтобы избежать ненужных вопросов, быстро положила трубку телефона. Закончив разговор, она так и осталась стоять у аппарата, вперив взгляд в звенящую  пустоту квартиры.

 В женской клинике приговор был жестоким и окончательным: срок беременности – девять недель, аборт делать нельзя!

Врач ещё и сокрушённо добавил при прощании: «Что же вы мамаша на обследование так поздно пришли? Мы должны вас поставить на учёт».

«Не нужно меня ставить на учёт, — окончательно расстроенная, ответила она, и   неожиданно добавила, — я на днях переезжаю в другой город, там и стану на учёт».

А придя в школу, попросила дать ей отпуск без содержания на год. Директор упёрся — «У нас преподавателей не хватает, а вы просите отпуск на год, не дам! Категорически заявляю – не дам! Вы меня, Людмила Афанасьевна, без ножа режете по живому телу!»

«Тогда я увольняюсь» — ответила она и, выйдя в канцелярию, быстро написала заявление на увольнение по собственному желанию.

От всех этих нервотрёпок она была настолько напряжена, что придя домой совершенно измотанной, не раздеваясь, упала на кровать и разрыдалась.

Пролежав остаток дня, выплакав все слёзы, хоть и говорят что у женщин слёз не меряно, она стала размышлять о своём будущем: дура, какая ж я дура, корила она себя, хорошенько не подумав, ляпнула что уеду. А куда я уеду? Куда?  Кому я нужна, да ещё и беременная? Единственный человек, который меня поймёт и примет – сестра, но к ней нельзя, там дочь, Вера…. И как объяснить сестре свою беременность? Оо-о Господи, что же мне делать?! – забилась, заметалась она на постели.

Когда её немного отпустило, она стала вспоминать своих друзей и подруг, которые могли бы помочь ей в сложившейся ситуации.

Перебрав с десяток, она подумала о Марии. Вот кто ей поможет. Они в далёком прошлом вместе учились в педагогическом институте, жили в одной комнате, и были неразлучными подругами. Правда, за все годы после окончания института, они лишь однажды поговорили по телефону, хотя открытки с поздравлениями на день рождения и на Новый год посылали регулярно.

Что ж «Попытка, не пытка», решила Людмила Афанасьевна, и набрала междугородний номер.

Гудки вызова гудели, но никто трубку не поднимал. Отчаявшись дозвониться, она уже хотела положить трубку, как в телефоне что-то клацнуло, и кто-то ломающимся баском сказал: «Алло! Говорите!»

Боясь, что трубку положат, не дослушав её, зачастила: «Пригласите к телефону Марию. Я её подруга, Людмила».

Издалека, приглушённо донеслось: — Мам, это тебя… какая-то Людмила.

Людмила догадалась — это младший сын Марии. Как же его звать-то, попыталась она вспомнить. Ааа – Коля, неожиданно подкинула её память ответ.

С Марией она обо всём договорилась, хоть и с некоторыми заминками в разговоре, но договорилась.

Следующий вопрос, требующий незамедлительного решения, как уберечь квартиру от разграбления.

Лучше всего, конечно, найти квартирантов, прикидывала она варианты – какой-никакой доход, и за квартирой присмотр…. Не оставлять же её на несколько месяцев запертой.

Но этот вопрос, возможно лёгко разрешимый для других, для непрактичной Людмилы Афанасьевны был настоящим препятствием.

Но, наверное, мне помогает сам Всевышний, подумала она, когда на удивление вопрос с квартирой и квартирантами разрешился очень быстро. Прямо на следующий день «всё знающая старушка» посоветовала зайти к жильцам во втором этаже. Они женили сына, сказала она Людмиле Афанасьевне, и им  нужна квартира.

А затем словоохотливо затараторила:  «Они ж, почитай, молодые. Им же охота пожить в своё удовольствие и этот, как его, уж совсем забыла…. Она немного подумала, пошамкала беззубым ртом, и вроде как застеснявшись, проговорила шёпотом: «У них же этот…, медовый месяц».

И пергаментное лицо её после произнесённых последних слов, слегка порозовело.

Смотри-ка ты, бабулька, ещё и краснеть не разучилась, удивилась Людмила и даже чуть позавидовала ей — эх, мне бы твои заботы, мне бы твои печали.

                                                              *    *    *

Получив всю сумму оплаты за год вперёд (ей опять повезло), Людмила Афанасьевна, собрав необходимые вещи, через два дня, предварительно предупредив сестру, на междугороднем автобусе выехала в Углич,  к Марии.  

Сестре и дочери своё неожиданное решение перебраться в Углич она объяснила желанием помочь заболевшей подруге. Это объяснение хоть и не рассеяло некоторой нелогичности её поступка, но всё же как-то удовлетворило сестру и дочь.

Больше этот вопрос, Слава Богу, они не поднимали. И она перестала тревожиться по этому поводу.

 А вот о будущем ещё не родившегося ребёнка, она думала с тревогой и страхом:  родится он, такой маленький и беззащитный. И… что мне с ним делать?  Бедная я, бедная!

Бедная и горемычная! — плакала, не находя успокоения, её душа. Кто поможет мне в моём-то возрасте, кто…? 

Ровно через шесть с половиной месяцев она родила прелестную, белокурую, с темными вишенками глаз, девочку, и в благодарность за оказанную ей подругой помощь, назвала её Марией.

Подруга, восхищаясь прелестной девочкой, носила её на руках и ласково называла Машенькой и, сделав губы «гузочкой», ворковала: «Ах, ты моё солнышко! Ах, ты моя красавица! Ах, ты моя сладенькая!»

Вернуться домой с новорожденным ребёнком Людмила Афанасьевна не могла. Опять необходимо было решать задачу — откуда у неё, незамужней женщины, вдруг появился ребёнок, да ещё и грудничок?  Не аист же его принёс в корзинке по её заказу от деда мороза?

 Засмеют ведь соседи! Ещё и скажут, типа: «Не держите нас за дураков. Это Вам не Одесса, а мы не Одесситы, чтобы вашу брехню слухать!»

Она не знала что делать, как объяснить досужим соседкам появление в её жизни ребёнка, и она посмурнела. Настроение её с каждым днём всё более портилось.

На её удивление, очень быстро нашёл способ, как выйти из щекотливого положения, сын Марии. Она даже не ожидала, что его предложение, по своей простоте, окажется настолько спасительным для неё и Машеньки.

— Тётя Люда, — он чуть покраснел, — ааа, если говорить, что вы взяли Машеньку из родильной больницы, и удочерили её?

Что ж, это был хоть и не лучший, но всё же единственно возможный выход в данной ситуации.

Спасибо тебе Коля за своевременную подсказку, поблагодарила она сообразительного мальчишку.
        Ещё одно обстоятельство оставалось нерешённым. Оно сидело занозой в груди и не давало свободно вздохнуть — неизвестно, как отнесётся к новоявленной сестре, Вера: примет ли она свою младшую сестру, подпустит ли её к своему сердцу? Полюбит ли она её, или холодно отвернётся от ни в чём не повинной малышки?

И всё же, действительно, это был единственный выход в её сложном положении.

Пора было возвращаться домой. Она и так достаточно долго пользовалась гостеприимством доброй подруги.

Прожив ещё с месяц, пока Машенька окончательно окрепнет и она сама наберётся сил на дорогу, Людмила Афанасьевна попрощалась с гостеприимной, добросердечной подругой и её семьёй.

Предупреждённые заранее квартиранты оказались порядочными людьми, своевременно освободили квартиру, и ей не пришлось «выяснять отношения».

Выходить на работу в конце учебного года не имело смысла, и она полностью занялась девочкой.

На любопытные вопросы соседей и знакомых – откуда у неё ребёнок? — она коротко отвечала – удочерила из роддома. Вскоре назойливое внимание к её персоне иссякло.

Жила она очень скромно, экономя каждую копейку из полученных денег за аренду квартиры. Но и они, вот-вот должны были закончиться. Оставалась надежда на школу. Она уже подала заявление на восстановление её в прежней должности — преподавателя математики, а пока, вот полоса везения, она устроилась мыть лестничные марши в своём доме.

В  её отсутствие с Машенькой согласилась сидеть та, всезнающая, вредная старушка. На деле оказалось, что у неё доброе сердце, и к девочке она привязалась всей душой.

На несколько дней приехала Вера. Холодно посмотрев на новоявленную сестру, она отвернулась от неё, и больше к ней не подходила.

Это обидело Людмилу Афанасьевну, очень обидело, но заставить старшую дочь полюбить свою младшую сестрёнку она не могла, и рассказать всю правду тоже не насмелилась. Не могла же она сказать Вере, что это мог бы быть её ребёнок!

Вскоре Вера уехала, и Людмиле Афанасьевне почему-то стало легче. Она поняла почему: Вера своим присутствием постоянно заставляла вспоминать тот грозовой день, когда она, мать, таким страшным унижением, спасла свою дочь от позора.

Машенька была плодом греха, но она была такая крохотулечка, так мило улыбалась и тянула ей навстречу ручонки, что у Людмилы Афанасьевны что-то размякало в груди, и она забывала кто её отец.

                                                  *     *     *

Проходили дни, недели. Тянулись своей чередой месяцы, а за месяцами годы.

К шестнадцати годам Машенька повзрослела, расцвела, превратившись в настоящую русскую красавицу. Стройная, высокая, с золотистого цвета волосами и миндалевидными, зелёного ореха глазами, она была неотразимо прекрасна. За ней, как за курицей цыплята, вечно тянулся хвост воздыхателей разного социального положения и возраста, но она была неприступна, как настоящая принцесса.

Людмила Афанасьевна, вначале, боялась за неё и хотела предупредить о…, но Машенька сразу поняла, на что её самая-самая любимая мамочка намекает, и гордо ответила: «Если я полюблю кого-то мамочка, то это произойдёт не сейчас и это будет принц!»

Людмила Афанасьевна немного успокоилась, но совсем тревога за дочь не ушла.

После окончания школы Машенька легко поступила в университет на факультет иностранных языков. Она хотела, как и мама, стать преподавателем, только не математики, а иностранного языка.

А, если уж очень повезёт, то переводчицей в крупной иностранной компании, делилась своими планами Машенька, ласкаясь к матери. А уж, если совсем-совсем повезёт, добавляла она лукаво, то помощником генерального директора где-нибудь за границей…, и в серьёзной компании! Очень серьёзной»

Пока это были только мечты, девичьи мечты, и не у всех они сбываются.  Ей нужно было учиться в университете ещё год.

Мечты, все об этом знают, претворяются в жизнь у того, кто не покладая рук трудится, и упорно, не сворачивая с пути, движется к цели.

Машенька добилась своего! Что уж ей помогло: счастливая ли судьба её, или её упорство и настойчивость, но, по окончании университета Машеньку пригласили на работу в совместную, Российско-Бельгийскую компанию. Да ещё не кем-нибудь, а  секретарём-референтом с трёхмесячной стажировкой в головной конторе, расположенной в Брюсселе.

Маша приехала к матери похвастаться своей необыкновенной удачей, и уже на следующий день стала прощаться. Ей нужно было лететь к месту стажировки.

Людмила Афанасьевна загрустила. Опять она осталась одна. Обе её дочери живут своей жизнью, а она…. И долго сдерживаемые слёзы затуманили глаза.

                                                         ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

      Глава  первая

Вадим был зол на себя, на Верку, на весь белый свет: «Вот чёртова недотрога, месяц   водила меня за нос, всё корчила из себя прынцессу, а на поверку…, а на поверку оказалась обыкновенной шлюхой. Интересно, сколько мужиков побывало в её постели?  Хотя, не всё ли мне равно — ярился он.

Таких недотрог у меня было уже с десяток и ещё сотня будет! Не оскудел ещё белый Свет целками – белыми, чёрными, жёлтыми — на мой век хватит. Борька правильно говорит — трахай всех подряд, Бог увидит, лучшую красавицу пришлёт.

  Скоро, скоро, Боря, увидимся, пообещал он отсутствующему другу! Послезавтра, а может даже завтра, выезжаю в Питер — встретимся у себя, в «Alma Mater». Расскажешь, сколько целок ты трахнул…

Нет, ну надо же, целый месяц за чей-то огрызок боролся, и всё коту под хвост. Столько цветов передарил, конфет, слова красивые говорил, а в результате…» — и он злобно ощерившись, сплюнул.

Они с Борисом были самыми бесшабашными, но и любимыми всеми девчонками, пацанами. От девочек отбою не было не только на своём факультете, но и со всего института. «Любая почтёт за счастье побыть ночку с нами!» — ухмыльнулся он, вспоминая прошлые проделки.

Даа, повезло нам обоим такими родиться: оба высокие, стройные, с красиво, по «науке», накачанными мышцами и мужественными лицами. Не мужчины, а эталон мужской красоты!

 Не зря же бог нас так отметил, попользуемся! И он плотоядно искривил губы. Пусть потом девчонки рыдают и рвут на голове волосы, это их дело.

Ладно, вернусь в Питер, наверстаю «упущенное», пообещал он себе.

Он опять выглянул из гаража: «Чёрт, ну и дождище льёт! — Так и надо этой сучке — пусть отмокнет после моего усиленного массажа. На всю жизнь пусть запомнит, как обманывать меня, Вадима – любимца Богов и девочек!»  

После произнесённого монолога он немного успокоился.

А дождь продолжал хлестать по земле, по воротам гаража, барабанил по металлической крыше. Ослепляя, сверкали молнии, раздавались раскаты грома.

Это надолго, понял Вадим и, накинув куртку на голову, бросился под дождь.

Домой он прибежал промокнув насквозь. Ему даже показалось, что вода доверху наполнила его желудок.

Мать, увидев его в таком неприглядном виде, всплеснув руками, ахнула: «Сыночек, родной мой, ты бы поберёгся, неровён, час – простудишься! Давай я тебе молочка согрею с медком. Попьёшь, и всё как рукой снимет…, — запричитала мать, — ты бы, сынок, не ходил к друзьям в такую непогоду».

И захлопотала она, и захлопотала вокруг ненаглядного своего, такого беззащитного, с добрым, отзывчивым сердцем, сыночка.

А он, приняв заботу матери как должное, лишь буркнул в ответ: «Сейчас, схожу в ванную, переоденусь в сухое».

И уже закрывая за собой дверь ванной, равнодушно буркнул: «Ты погладила мои рубашки и брюки?»

— Погладила, погладила, сыночек! Всё сделала, как ты сказал. Эх, был бы жив папка, порадовался бы он, какого я красавца-сынка вырастила.

— Хватит мама, надоело! Каждый день одно и тоже, одно и тоже, хоть домой не приезжай.

— Что ты, сынок, что ты! — испугалась мать, — я тебя целый год ждала, всё в окошко выглядывала: — Всё ждала, когда ты свои институты закончишь и домой вернёшься.

— Да не вернусь я сюда, мама! Мне и в Санкт-Петербурге неплохо живётся, ты только деньги не забывай присылать, — цинично произнёс Вадим.

— Конечно, сыночек, я всегда тебе почти всю пенсию высылаю, не беспокойся.

— Ладно, мать, поговорили: — Я в ванную.

Стоя под душем, он уже заранее предвкушал, как они с Борисом оторвутся на дискотеке, какие девочки будут увиваться вокруг них. Он даже застонал от невозможности осуществить своё желание прямо сейчас, немедленно.

К чёрту всё, завтра же уеду из этого застоявшегося, вонючего болота! – пообещал он неизвестно кому раздражённо.

Опять накатила злость – зачем я только приехал сюда? Здесь даже дискотеки нормальной нет! Фуфло, а не дискотека! – сплюнул он. Эти малолетние аборигенки только задом умеют вилять, а правильно нанести макияж, куда им — кишка тонка! То ли дело наши, столичные…, есть на что посмотреть и… облизать. Ээ-х-хх, опять вздохнул он. Чёрт, чёрт, чёрт! Чтоб вас всех! — ругнулся он. Скорее бы уехать!

И как по мановению волшебной палочки перед ним поплыли картины его бесшабашной жизни. Вспомнились набеги всей компанией в ресторан, шикарные девочки на подиуме и в постели, стриптиз по заказу, и его последняя  пассия — Ритка-Маргаритка…

Это ж надо, врёт, сволочь, безбожно всем, что она коренная  питерчанка и прародители родились в Санкт-Петербурге.

Ага, щас! Ври, да не завирайся, девочка! Он сумел раскрыть её гнилое прошлое, правда, с трудом, но сумел — из Перми она сучка. Но красивая, зараза! Обкурилась дура, не без его помощи, конечно, он и заставил её признаться.

Ох, и хороша бестия в постели, хороша, ничего не скажешь!

И он плотоядно почмокал губами — прямо персик!

Всё, хватит! Завтра же на поезд и «Митькой меня звали»,  решил он окончательно. А сюда я больше ни ногой, зовите не зовите меня мама, всё равно не приеду! Чёрт бы забрал эту Тмутаракань! Сволочи!

Утром, после завтрака,  Вадим обнял мать и ласковым голосом заговорил:

— Мамулечка, в обед я уезжаю, ты, пожалуйста, собери мне чемодан, и дай денег на дорогу и на прожитьё, мне пора возвращаться в «Alma Mater».

— Сыночек, ты же только позавчера обещал мне ещё десять дней побыть дома, — запричитала бедная старушка-мать, и прижала голову сыночка своего к прикрытой стареньким платьем, груди: — Я даже не успела наглядеться на тебя, родной ты мой, — и погладила ласково сына по голове. — Ты стал так редко приезжать…, и днём дома почти не бываешь…

— Мамуля, «труба зовёт, и кони застоялись, пора уж сбрую надевать!», — срифмовал Вадим.
    Эге, надо запомнить, что я сейчас «выдал». Вроде бы красиво получилось, пригодится для девочек-простушек, решил он.

«Сынок, ну ещё хоть пару деньков побудь, — продолжала причитать мать, глядя с огромной любовью на сына. — Я так по тебе скучаю, кровиночка моя, — и одинокая слезинка выкатилась из её глаз, затем другая, третья…

— Мамуля, родная, не надо плакать, я же не гулять еду, я еду грызть «Гранит наук»!

— А, зачем его грызть сынок? – смотря сквозь слёзы на сына, проговорила бедная мать, — грызут баранки и сухари, сынок.

— Эхх, тем-но-та! — Это образно так говорят, мама. — Я еду учиться.

— Ты прав, сынок, надо учиться. Станешь большим человеком, меня к себе заберёшь, потом жену тебе найдём…, из здешних. — У нас в городе столько красивых девушек.

Ага, щас! — усмехнулся он. Ждите! Так я и разогнался сюда приезжать! Что я, дурак какой?  

А потом, уже вслух, проговорил: «Мамуля, иди, собирай вещи, а то я не успею на поезд».

— Иду, иду, сынок, — и с последней надеждой в голосе попросила, — может, побудешь ещё дня два, а?

— Не могу, мама.

В полдень он распрощался с плачущей матерью, и направился в Северную Столицу грызть «Гранит наук».

                                                                 *   *   *

А  ближе к вечеру, сидя за столиком в вагоне-ресторане, небезуспешно морочил голову какой-то эксцентричной фифе, возвращавшейся с морского вояжа к своему престарелому, но, как она выразилась — «ужасно богатому, и всегда занятому» мужу.

Вот это жизнь, восхитился он ловкости хитрой фифы. Мне бы так пристроиться.

На следующий день, обнимая её в тамбуре, он как-бы в шутку предложил: «А почему бы нам, Ларочка, не продолжить наше знакомство и в Питере. Вы мне очч-чень понравились, представляете, с самого-самого первого взгляда. Да, что там греха таить, я в вас, Ларочка, влюблён до беспамятства! Хотите, я прямо сейчас, у вас на глазах, совершу какой-нибудь героический поступок?»

И дурёха поверила его пошлым, затасканным до дыр, словам.

Поджав жеманно губки бантиком и закрыв глаза, она подставила лицо для поцелуев.

— Ах, Вадим, вы такой милый, такой милый. Не надо ничего совершать, я вам и так верю, честное-пречестное.

 И, без всякой связи со своими словами, кокетливо наклонив  головку, спросила: «А, что бы вы могли совершить ради меня, Вадичка?»

«Дура, какая же ты дура, с головой, вместо мозгов набитая мякиной! — ругнулся Вадим, но так тихо, что она не расслышала».                        

— Вы что-то сказали, Вадимчик?

— Да, Ларочка. Я сказал,  как бы нам было хорошо вместе.

— Вы такой милый, я с вами вполне согласна.

— Только без вашего мужа, а то я уже сейчас ревную Вас к нему, — грубо солгал Вадим.

— Вадим!- приняла она позу оскорблённой невинности, — не надо ревновать, я этого не люблю!

И мгновенно лукаво сузив глазки, продолжила: — Мой «любимый» муж всё время у себя в Министерстве, а я день-деньской дома…, одна…, представляете, как я скучаю? Милый, вы можете приходить к нам в любое время.

Её кукольное личико зарделось, а в глазах появилось выражение  целомудренности.

                                                              Глава вторая

Несмотря на безалаберный образ жизни, распущенность и цинизм, Вадим обладал острым умом и цепкой, почти феноменальной памятью. Он быстро усваивал учебный материал, хорошо учился, поэтому числился одним из лучших, перспективных студентов на факультете. Преподаватели благоволили ему, а женщины-преподавательницы частенько поглядывали в его сторону.

Вадиму пророчили большое будущее, и он воспринимал это как должное.

Как-то, сидя со своим закадычным другом Борисом в одном из ресторанов, он, цинично ухмыляясь, посвящал его в свои будущие планы:

— Я, Боря, решил окрутить дочку проректора по науке, она давно на меня глаз положила.

— На свой ли ты сук замахнулся топором, друг мой? Её папаша уже подобрал ей жениха, забыл?

— Не забыл. Но, «Гадом буду, я её всё равно добуду!» – скаламбурил Вадим.

— Это… как же? — ухмыльнулся друг.

— А я её просто трахну, как обыкновенную бабу, и ейный папашка вынужден будет выдать её замуж за меня, Побоится афишировать её неполноценность.

— Ты совсем рехнулся, или как? Он же тебя, для начала, выкинет из института, а потом отправит так далеко в Сибирь, даже страшно представить. Между прочим, там же холодно и снега много…

— Ничего, его любимая доченька не позволит этого сделать, — перебил он реплику друга. — Зато  потом, представляешь, какие перспективы передо мной откроются, — мечтательно закатив глаза, произнёс Вадим.

— Ага, перспектива с решёткой на окне, — цинично подсказал Борис.

— Да не гунди ты, я всё уже обдумал. Получится, как «В лучших домах Лондона». — Ааа, где наши подружки, не сбежали ли под шумок? – спохватился Вадим, — без них у меня не хватит денег заплатить за стол.

— Не боись, я присматриваю за ними, пока ты наполеоновские планы строишь. Они пошли носики попудрить.  

Борис сделал пару глотков из бокала.

– Вадим, как же ты бросишь свою теперешнюю пассию? Кто тебе деньги будет давать? — продолжил он допытываться.

— Даа, надоела она мне. Вечно выспрашивает, где я пропадаю целыми днями и куда деньги деваю? Я, в конце-концов, свободный человек, а не её раб. Я хочу жить так, как я хочу!

— Смотри, Вадим, не пролети, что-то боюсь я за тебя…. Оох, боюсь! Такой риск – можно и без головы остаться.

— «Живы будем, не помрём!», — хорохорясь, ответил Вадим, но слова друга смутили его и заставили задуматься. 

                                                     *     *     *

Поздно ночью, вернувшись из ресторана, он застал свою нынешнюю «любовь» спящей. По-видимому, она не дождалась его.

Нуу, утром она устроит мне «концерт по заявкам!», с неудовольствием подумал он.

Закурив «Кэмэл», он бесшумно, на «кошачьих лапках», ушёл спать в свою комнату. А проворочавшись часа полтора на диван-кровати, Вадим так и не смог успокоиться. Какое-то возбуждение в теле не давало покоя.

Решив, что в таком «неудовлетворённом» состоянии он не сможет уснуть, Вадим на цыпочках вернулся в комнату спящей женщины, залез к ней под одеяло и грубо прижался к бархатистому  телу…

Через некоторое время ему стало легче и он, сказав «Пока!», вернулся к себе.
       Лёжа на диван-кровати в квартире своей нынешней пассии – преподавательницы права — он, слушая затихающий шум огромного города, прикидывал все за и против своего рискованного плана. Он ещё раз, скрупулёзно, перепроверил порядок своих действий. Конечно, риск есть, признался он самому себе, но… кто не рискует, тот не побеждает и не пьёт победного шампанского!

С этой здравой мыслью он и уснул.

                                         *    *    *

На последнем курсе, после сдачи зимней сессии, Вадим и дочь проректора, Ольга, сыграли роскошную свадьбу. Проректор, в качестве подарка молодожёнам, преподнёс ключи от однокомнатной квартиры и пообещал, как только Вадим защитит диплом, он поможет ему устроиться в аспирантуру.

О таком подарке молодой зять даже не мечтал, даже когда строил планы насчёт овладения дочерью проректора. Всё у него получилось тип-топ!

 Борька, приглашённый на свадьбу в качестве шафера, завидуя успеху друга, сказал: «Ну, ты молоток! Везучий ты — даже в Сибирь не попал! Поздравляю!»

А ещё через шесть лет, Вадиму было присвоено учёное звание – кандидат технических наук, и они с Ольгой перебрались жить и работать в Мюнхен.

Вадим даже в мыслях не держал, что когда-то, кого-то, сможет полюбить. Но случилось непредвиденное — он вначале привязался, а затем и полюбил свою жену, Ольгу.

Были позабыты-позаброшены посещения девочек лёгкого поведения, походы в ресторан. Он  незаметно втянулся в работу, стал отличным специалистом. Его ценили не только за профессиональные качества, но и за душевные.

 Это было так ново для Вадима, что он изумлялся над своим перевоплощением,  и частенько, рассматривая себя в зеркале, с иронией спрашивал: «А ты ли это. Вадим?»

 Их дом всегда был полон гостей из разных государств и кампаний — уж такова была специфика его и Ольги работы, что без встреч, разговоров, обсуждений, не обходилось ни одного дня. А заканчивались они, как правило, совместным ужином, и опять же, обсуждениями, спорами, иногда длящимися до глубокой ночи.

                                            *     *     *

Вадиму нравилась такая бурная жизнь, он чувствовал себя в ней словно рыба в воде. И всё бы продолжалось и дальше так, если бы однажды…

Однажды он не смог устоять против просьбы жены поехать в гости к одной из её подруг. Возвращаясь поздно ночью домой, он, сидя рядом с женой, задремал.

Ольга вела машину, профессионально — у неё был опыт вождения ещё со студенческих времён, и он полностью доверял ей. Поэтому, расслабившись, он закрыл глаза, и стал составлять план работы на завтра, а затем, незаметно, под ровный шелест мощного двигателя, задремал.

Разбудил его крик жены, визг шин и скрежет металла.

Вадим открыл глаза и, не успев ещё ничего сообразить, мгновенно получил мощнейший удар в голову и грудь.

Затем, боль всего тела, провал памяти и темнота…

Он пришёл в себя так же неожиданно, как и провалился в беспамятство. Резко открыв глаза, Вадим мгновенно получил световой удар от висящей над ним, ярко светящей лампы, и зажмурился. Пришлось повторить попытку. Медленно поднимая веки, Вадим  начал постепенно настраивать глаза на яркий свет.

За световым пятном виднелось что-то белое.

«Это стена, или потолок? — спросил он неизвестно кого, но ответа не услышал»

В их с Ольгой спальне и потолок, и стены были другого цвета, напряг он память.

 «Где я? – вновь спросил он».

И опять ответа не последовало, и что странно, он не услышал собственный голос.

Тогда он повернул голову к двери в спальню, но голова не повернулась, лишь резкая боль пронзила его шею, и он вновь провалился в темноту.

Перед ним, словно в калейдоскопе, долгое время мелькали какие-то мужские и женские лица, их губы шевелились, но что они говорили, Вадим не слышал и не понимал. Их речь была похожа на совершенно непонятную тарабарщину.

В одно из просветлений сознания перед ним появилось как-будто знакомое лицо. Он долго вспоминал, где он мог его видеть, кому оно принадлежит, напрягал память, но от напряжения в голове его возникала пульсирующая боль, и он устало закрывал глаза.

Сколько времени так продолжалось, Вадим не знал. Но однажды, открыв глаза, он увидел перед собой чем-то знакомое ему старенькое лицо, и вспомнил – это же моя мама!

— Мама, почему ты плачешь? —  спросил он.

Ему казалось, что он громко спросил, но услышал лишь свой шёпот.

На лицо матери тенью легла скорбная улыбка.

С этого дня Вадим пошёл на поправку. К нему вернулся голос, затем, он начал понемногу двигаться. На его вопрос, как он оказался в больнице и сколько времени в ней провёл, его лечащий врач пожал плечами: да совсем немного — шесть месяцев и одиннадцать дней. А попали вы к нам, милейший, после автомобильной аварии.

 А вот на вопрос, где его жена, Ольга, и почему она не приходит его проведать, врач ответил, что она лежит в другом корпусе, и пока ни вы, ни она в гости друг к другу ходить не сможете.

Мать же вообще при его вопросе отвернулась, по-видимому, чтобы не отвечать. А после ответа врача, она, повернувшись к сыну, грустно посмотрела на него.

Её глаза были полны слёз.

Вадим заподозрил что-то неладное и, когда врач ушёл, он заставил мать рассказать об Ольге:

Ольга погибла во время аварии, когда ваша машина столкнулась с грузовиком, стала она рассказывать подробности. Ольга была… немного пьяна, и уснула за рулём. Ты чудом остался жив, тебя долго пытались спасти. Я уж думала, что ты не выживешь.

Приезжали Олины родители, продолжила мать свой рассказ, забрали гроб с её останками и похоронили в Ленинграде…, то есть в Петербурге. Хотели и тебя забрать с собой, но врачи не разрешили.

После рассказа матери об аварии и гибели его любимой Оленьки, Вадим замкнулся. Он потерял смысл жизни.

                                                       *    *    *

Из больницы выписали Вадима через месяц после его разговора с матерью. Но это уже был совершенно другой человек. Куда подевались его жизнерадостнось и приветливость, остроумие, умение не лезть в карман за ответом.

По комнатам большого дома, прихрамывая, и опираясь на инкрустированную трость, бродил угрюмый, с поседевшими висками мужчина.

Вадим равнодушно исполнял свои обязанности в университете, равнодушно выслушивал критику в свой адрес, и так же равнодушно, не произнеся ни слова, покидал зал заседаний.

Ему предложили поменять место работы. Он, не оправдываясь, не пытаясь сопротивляться, подал заявление на освобождение его от должности.

Через полмесяца его можно было встретить, всё такого же замкнутого и одинокого, в коридорах торгпредства России в Брюсселе.

Вадим навсегда отказался от поездок в автомобиле. Теперь он, слегка прихрамывая и опираясь на трость, два раза в день, утром на работу и вечером домой, ходил по центральной улице города.  На своём одиноком пути он отдыхал, присаживаясь на скамью у фонтана.

                                                     *     *     *

Прошло несколько лет.

Жители города привыкли к молчаливому господину из России, и при встрече всегда приподнимали шляпу в знак приветствия. Он, прикасаясь пальцами к полям шляпы, вежливо отвечал.

Иногда его спрашивали о делах или здоровье. В ответ он молчаливо пожимал плечами и односложно говорил: «Спасибо, у меня всё хорошо, — и продолжал свой путь одинокого человека».

Женщины торгпредства первое время пытались с ним флиртовать, но встретив холодное равнодушие, отступились. Однажды он услышал, как молодая, со смазливым личиком и немного ветреная секретарша торгпредства, сказала своей подруге: «Бирюк какой-то, от одного его вида мухи дохнут», а так, посмотришь — красавец мужчина.

   Глава  третья

В один из погожих летних вечеров Вадим возвращался домой, и по укоренившейся, многолетней привычке, направился к своей скамье отдохнуть у фонтана, покормить голубей, послушать журчание воды и детские голоса. Он любил детей, но у них с Ольгой всё никак не получалось завести своих, и они уже подумывали взять на воспитание  ребёнка из приюта, но Ольга погибла.

Сегодня скамья была занята какой-то девушкой. Он не считал скамью своей личной собственностью, но за много лет как-то так получилось, что местные жители, зная его привычку и время, когда он приходит отдохнуть, молчаливо уступили её Вадиму и не посягали на его одиночество. А сейчас … скамья была занята.

— Девушка, я не очень стесню вас, если присяду? – вежливо поинтересовался он и, по местному обычаю, приподнял шляпу для приветствия.

— Что вы…, конечно…, то есть, простите, я… хотела сказать, — она совсем смутилась и покраснела. — Пожалуйста, присаживайтесь.

Вадим искоса посмотрел на неожиданную соседку и отметил про себя её красоту.

— Знаете, я здесь совсем недавно, и… я не знала, что это ваша скамья, — стала она извиняться.

— Не стоит беспокоиться, я немного отдохну и покину Вас. Скамья будет в полном вашем распоряжении.

Вадим давно уже так много не говорил, и немного удивился своей разговорчивости.

Посидев минут десять-пятнадцать он отдохнул, восстановил дыхание и поднялся.

Попрощавшись с девушкой кивком головы, направился домой.

Он ещё несколько раз заставал её сидящей на скамье и смотрящей на фонтан. Вадим, не произнося ни слова, кивал ей в знак приветствия головой, а она вежливо отвечала ему.

В один из вечеров, когда они вот также встретились, она, повернувшись к нему, произнесла мягким, завораживающего тембра, голосом:

— Меня зовут Мария, но вы можете называть меня – Маша. А то, понимаете, как-то неловко получается — уже столько раз встречаемся, а друг друга не знаем как звать. Я из России, приехала на стажировку, а Вы… здешний житель?

Этикет не позволял Вадиму не ответить девушке.

— Вы не правы, я тоже из России, но живу здесь достаточно давно, вернее, работаю и живу, конечно, — поправил он себя.

— Оо-о, как интересно! А, как вас зовут? Простите, ради Бога, смутилась она и, как при первой встрече, опять покраснела. Ещё раз простите — я не хотела быть назойливой.

— Чего вы засмущались? Хотя… смущение вам очень идёт, — как-то неуклюже решил помочь девушке выйти из неловкого положения, Вадим.

Он, по тому, как у неё ещё сильнее зарделись щёки,  быстро понял, что его слова были бестактны и, чтобы не прослыть окончательно невоспитанным хамом, произнёс:

— Простите, я тоже не хотел Вас обидеть, я…

После произнесённых им слов она стала совсем пунцовой. Быстро встав со скамьи, Мария-Маша, прижав ладони к лицу, заспешила в сторону расположенного неподалёку отеля, в котором, как понял Вадим, она проживала.

«О Господи, что же я натворил?! — упрекнул себя Вадим — она же теперь меня десятой дорогой обходить будет! Старый идиот!»

Несколько дней подряд она не приходила, и Вадим стал даже скучать без неё. Ему понравилась девушка своей непосредственностью и какой-то незащищённостью, что-ли.

В душе Вадима происходило малозаметное оттаивание, появился совершенно  малюсенький, но интерес к жизни, чуть-чуть заметный росточек.

Он почувствовал это. Поворот к чему, куда? – спрашивал он себя, и пока неясное ещё ему волнение тревожило его душу.

 Зелёный росточек тяги к жизни стал пробиваться сквозь кору застывшей в холодном мраке души, а вокруг росточка, ещё слабенького, образовывалось пятнышко тепла. На четвёртый день ожидания и надежды, он вновь увидел Машу сидящей на скамье.

В душе его что-то всколыхнулось, заставило быстрее забиться сердце.

— Здравствуйте, Маша! – от волнения его голос пресёкся, — яаа… очень надеялся, что вы придёте, ии-и… я вас ждал.

— Здравствуйте, Вадим Дмитриевич! Простите, я не могла прийти, я сопровождала шефа. Мы были… 

— Не нужно объяснений, Маша. Я  всё понимаю. Работа, есть работа. Все мы рабы своих обязанностей.

— Яаа… хотела только сказать…, извиниться…, — и она опять мило покраснела.

                                                               *     *     *

С этого дня они окончательно подружились. Их встречи происходили всё чаще. Они много гуляли по городу, несколько раз пообедали вместе, а однажды, он пригласил её в ресторан.

Дружба их с каждым днём становилась крепче и крепче.

Теперь Вадим часа не мог прожить без Маши, и ему казалось, что рабочий день очень длинен, что минутная стрелка еле движется, и он всеми фибрами своей души пытался ускорить её ход.

При встречах с Марией, Вадим, по её теплеющему взгляду видел, что и он ей не безразличен. Это радовало его, и грудь наполнялась нежностью к девушке, посланной ему самими небесами, решил он.

 Из жизни Вадима ушёл холод вечной мерзлоты, его душа оттаяла, и в ней, после неимоверно долгого перерыва, запел соловей любви.

Прошло три месяца и, при очередной встрече она ему сказала, что время её стажировки подошло к концу и ей пора возвращаться в Россию.

Сердце его ухнуло куда-то вниз, а дыхание приостановилось. Вадим совершенно забыл, что Машенька в Брюсселе на стажировке, и когда-нибудь им придётся расстаться. И, непроизвольно, со стоном, у него вырвалось — «А, как же я? Маша, я же люблю тебя!»

— Я, я, о Господи! Вадим, я тоже люблю тебя! – она прижалась к нему. Но… как же быть, я должна уехать! Меня ждёт работа в Москве, — глаза её увлажнились от подступивших слёз.

— Машенька, милая, родная, я что-нибудь придумаю, я обязательно что-нибудь придумаю! Ты подожди, не торопись, не улетай, — зачастил он, — я же не смогу без тебя.

На следующий день, прямо с утра, Вадим развил бурную деятельность.

Он помнил, хоть и не совсем точно, поговорку — «Спасение утопающего, дело рук самого утопающего» и, применив её к своему случаю, поднял на ноги все свои немалые связи и друзей.

Было трудно. Машенькина компания хоть и поддерживала контакт с Российским торгпредством, но не настолько, чтобы зависеть от неё. Но Вадим был настойчив, он боролся за собственное счастье, и очень надеялся – за счастье Маши!

К концу рабочего дня он так вымотался, что пришлось некоторое время посидеть, откинувшись на спинку кресла без движения, и лишь глубоко вдыхая и выдыхая воздух.

Вадим был доволен и счастлив, его труды увенчались успехом – Маша останется в Брюсселе.

Вечером, при встрече, Маша, сияя улыбкой, бросилась в его объятия и, заглядывая в глаза, зачастила:

— Вадим, кричи — Ура! Меня оставили в Брюсселе, я буду работать в головной компании! Представляешь, я уже собиралась уходить, а тут вызов к самому вице- президенту. Он поздравил меня с окончанием стажировки, сказал, что я себя хорошо, даже отлично, зарекомендовала  как специалист, и они решили оставить меня здесь.

 Вадим, дорогой, он предложил мне место своего помощника. Ура-а-а!

И вдруг чего-то испугавшись, скорее всего его молчания, она, побледнев, дрожащим от волнения и непонимания его молчания, голосом, спросила: «Вадим…, ты что…, недоволен?»

— Радость моя, я не нашёл ни единой щелочки в твоей сумбурной речи, чтобы вставить хоть слово. — Конечно, я очень рад за тебя! Я рад за нас обоих.

Вадим видел, Мария искренне радуется своему назначению, а ещё больше обрадовался он, когда она, не стесняясь прохожих, повисла у него на шее и стала целовать в губы.

Вадим не стал посвящать Марию, с каким неимоверным трудом стоило ему суметь оставить её в Брюсселе, тем более, помощником вице-президента головной компании.

                                                             *     *     *

 Через полмесяца они заключили брак и уехали в свадебное путешествие по Средиземноморью.

Вадим очень беспокоился, что у них с Машей, как и с Ольгой, не будет детей. И винил он в этом, прежде всего себя — винил за прежний беспорядочный образ жизни. Но, когда они вернулись из круиза и его жена, ласково, словно кошечка, прижавшись к нему, прошептала: «Родной…,  я…, кажется…, немножечко беременна», радости его не было предела. Он выскочил на улицу, накупил кучу цветов и преподнёс их Марии.

                                                             *     *     *

В соответствующее природе время, родился прелестный мальчик. Он был похож…, он был похож… —  Вадим долго всматривался в ещё не до конца оформившиеся черты ребёнка и, не сдержав волнения, спросил у жены:

— Ма-шаа, на кого похож наш Вадим Вадимович? По-моему, копия я, правда, ведь?

— Конечно, дорогой, — донёсся голос жены из другой комнаты, — он теперь у нас – Вадим младший! Звучит?

— Ещё как звучит!

— Ты доволен…, моим подарком?

— Машенька, да я…, да я готов за такой подарок тебя всю жизнь на руках носить!

— Ой, ой, так уж и всю жизнь?

В голосе жены Вадиму послышались игривые нотки…

                                                  Глава  четвёртая

Втайне от Марии, Вадим решил организовать празднование её дня рождения в шикарном ресторане и пригласить всех своих и её друзей. Вадима младшего, которому исполнился почти год, он планировал оставить с нянькой — предварительная договорённость с ней была.

Подготовка к празднованию дня рождения шла успешно.  

Приглашения разосланы, ресторан закуплен, меню составлено. Оставались  лишь кое-какие незначительные мелочи, но он особенно не переживал — до дня рождения Маши оставалось ещё два дня, и он рассчитывал, что за это время успеет сделать последние приготовления.

Он радовался как ребёнок, что сможет хоть как-то, хоть чем-то отблагодарить жену за любовь.

Однако планам его не суждено было воплотиться в жизнь.

Поздно вечером им доставили срочную телеграмму из города, где проживала мать Марии, и Вадим, от возникшего нехорошего предчувствия, вдруг заволновался. Телеграмма была на Машино имя — он не посмел её вскрыть и прочитать.

— Машенька! – позвал он жену, — иди сюда, тебе телеграмма от твоей мамы. — Она, наверное, заранее решила поздравить тебя с днём рождения.

— Принеси сюда, я Вадима младшего спать никак не могу  уложить, — услышал он голос жены из детской комнаты.

— Несу.

— Покачай Вадима, а я пока телеграмму прочитаю.

Покачивая кроватку с сыном, Вадим с нетерпением ждал, когда Маша прочтёт телеграмму и расскажет, что там написано. А она, прочитала один раз, затем, он это видел, второй, и бледность легла на её лицо, а вскоре из глаз выкатилась первая слезинка.

— Маша, что случилось?! — заволновался он. — Говори, не томи!

— Мама умирает, и просит срочно прилететь. — Вадим, закажи мне билет до Тулы.

— Хорошо, сейчас позвоню в агенство, — он задержался на секунду, — Маша, я полечу с тобой.

— А кто останется с сыном? Вадим, ему ещё рано пользоваться самолётом.

— Он побудет с нянькой, она его обожает, и он не будет возражать, мне так кажется.

— Вадим, ты уверен? Может, будет лучше, если я слетаю одна, всё-таки няня не мать родная…,  вдруг что-нибудь случится с Вадимом младшим? А ты всё-таки отец.

— Маш, я на пару дней. Если у Людмилы Афанасьевны состояние здоровья станет получше, я сразу же вернусь назад. Ну, не могу я отпустить тебя одну в таком состоянии, тебе станет плохо, а рядом меня нет.

— Вадим, может…, я всё же…

— Нет и, нет! И даже не вздумай спорить, я заказываю на утренний рейс до Москвы два билета. Да, Маш, телеграмма заверена врачом?

— Да.

— Значит, затруднений с заказом билетов не будет.

                                                                *     *     *

Они прилетели в Тулу ночью и на такси поехали дальше.

В живых они Людмилу Афанасьевну уже не застали. Она скончалась около трёх часов назад, так и не дождавшись младшей дочери.

Вадим расстроился не только потому, что умерла мать Марии, но и от чувства собственного бессилия хоть как-то облегчить горе Машеньки.

Старшая сестра, Вера, ещё не приехала и он, сочувствуя жене, подумал, что правильно поступил, настояв на своей поездке. Всё-таки вдвоём горе легче перенести, особенно, когда рядом есть кто-то близкий.

Он вспомнил смерть, и похороны своей матери. Она скончалась вскоре после его выписки из больницы. Подряд две смерти близких ему людей — мамы и Ольги, добавили серебра на его висках. Он тогда был один, не считая пришедших на похороны соседей, и некому было согреть его душу, утешить его. Наверное, поэтому он и не отпустил Марию одну. Он, казалось, предчувствовал, что должен быть рядом с женой, что не должен покидать её ни на мгновение.

                                                 *     *     *

После поминок, когда Вадим проводил последнего из присутствующих, и собрался заняться уборкой стола, из спальной комнаты послышался крик отчаяния, похожий на «Неет!», и громкое рыдание любимой Машеньки. Затем, она опять закричала — «Нет, нет, нет!», и не успело прозвучать последнее «Нет!», как послышался звук падения тела.

Вадим решил — у Марии сдали нервы, и она потеряла сознание.

Он бросился в комнату на помощь жене. Она лежала на полу без движения, бледная до синевы.

Вадим страшно перепугался. Наклонившись, чтобы поднять жену и положить её на тахту, он увидел у неё в руке общую тетрадь в синей коленкоровой обложке. Отбросив тетрадь в сторону, Вадим сбегал за водой, побрызгал Маше на лицо  и подул на её бледный лоб.

— Любимая, очнись, я здесь, я рядом с тобой! — прижимая к груди жену и целуя, с глубокой тревогой шептал Вадим. — Пожалуйста, приди в себя! Я не дам тебя в обиду…, я с тобой!

Его усилия оказались не напрасными. Маша, вначале вздохнула, затем, её глаза медленно открылись.

— Машенька, тебе плохо?! Чем я могу тебе помочь, ты только скажи, я всё сделаю? – продолжал шептать он, посеревшими от страха за жену, губами.

В ответ на него смотрели не глаза его любимой Машеньки — на него смотрела сама Смерть!  

В заплаканных глазах жены не было прежнего задора и огня — в них плескались боль, отчаяние, неверие, и только где-то, на самом донышке глаз, он увидел прежнюю любовь.

— Машенька, родная, что случилось?!

Он почувствовал, как она поёжилась, словно ей было нестерпимо холодно, а затем повела глазами по комнате.

— Ты ищешь тетрадь? – почему-то сразу догадался Вадим.

Маша, не произнеся ни слова, кивнула головой, и лишь потом, прошептала: «Вадим, помоги мне сесть. Возьми тетрадь – это мамин дневник. Прочитай, что написано в нём и, если сможешь,  опровергни».

Ничего не понимая, он повиновался её просьбе.

По мере того, как до него доходил смысл записей в дневнике, он всё больше понимал и ужасался – Машенька и он….

Ооо Господи! Он и Машенька…, они…, они…

Та грозовая ночь! Значит…, значит, он изнасиловал не Веру, а Людмилу Афанасьевну, Машенькину маму, и…, и…, Машенька его дочь!

 За какой-то невыразимо короткий миг  волосы на  его голове стали совершенно белыми.

— Значит, всё правда, — с болью и отчаянием прошептала Машенька, — значит, всё правда, повторила она.  — Мне…, мне… остаётся только умереть.

—  Машенька!!! — закричал он, — а, как же наш сын?! Он-то, каак?!

— Вадим, родной, я оставлю записку Вере, она воспитает его, и, надеюсь, не раскроет тайну  его рождения…, никогда и… никому!

На минуту задумавшись, она  ласковым голосом продолжила:

— Я люблю тебя, Вадим, очень люблю, и всегда буду любить, но жить с таким грузом на душе я не смогу, и не хочу…. Сама я умереть не могу…. Ооо? Брр! Убей меня, Вадим!

— Машенька, жена моя, любовь моя! – зарыдал Вадим, — это было в прошлом, далёком-далёком прошлом, это ошибки молодости! Это — случайность! Это роковая ошибка, Машенька! Родная моя, прости! Если бы я раньше знал, что так может случиться! Господи, если бы я знал! Давай уедем далеко-далеко, где нас никто не знает…

— Вадим, даже, если мы уедем за тридевять земель, в тридесятое государство, мы всё равно будем знать и помнить о совершённом грехе.

Убей меня, Вадим!!! — закричала она. — Я слабый человек, я женщина, я не смогу сама себя убить, но и жить с таким грузом я не смогу!!! Я умоляю тебя! – она  упала перед мужем на колени. — У-мо-ля-юю!!! Дорогой, любимый, пожалуйста, убей меня!

 Рыдания сотрясали её тело.

Вадим, с помутившимся от горя взглядом, с сердцем, бьющимся с такой силой, что, казалось, оно сломает рёбра, достал винчестер, зарядил и, направив стволы в грудь  жены, нажал на курок!

Ему показалось, что это грянул гром над всей его жизнью!

Из Машенькиной груди, фонтаном запульсировала кровь. Он расслышал, как  она,  умирая,  прошептала: «Спасибо, муж мой! Па-паа, мне бо-ль-но…!»

Вадим, совершенно ничего не соображая от горя, лёг рядом с женой на пол, обнял её и, прижав дуло ружья к подбородку, нажал на курок!

 Пока грешная душа его прощалась с телом, он успел прошептать: «Машенька, доченька…, любимая…, подожди, я иду за тобой…!»

—<<<>>>—