Почему врачи совершают ошибки

Как-то ближе к вечеру, во время третьей за день операции мне на мобильный кто-то стал настойчиво звонить. Так, знаете, неприятно звонить: подолгу, с небольшими интервалами. После операции взял трубку и первым делом отчитал звонящего за наглость. И почти сразу очень пожалел об этом. Женщина на том конце принялась извиняться и оправдываться дрожащим голосом, что они сидят возле моего кабинета весь день, от них отказались во всех других местах, и нервы на пределе, и не мог бы я принять их прямо сейчас.

У моего кабинета сидели две женщины: хрупкая Аня лет тридцати и ее родственница, которая мне звонила.

Все началось как обычно: боль внизу живота, визит к гинекологу, УЗИ и банальный диагноз — киста яичника. Нужно удалять. Никто не заметил, что эта десятисантиметровая «киста» выглядит как метастаз. Девушку уже готовили к операции, брали анализы, сделали рентген легких… и вот на нем выяснилось, что у нее то ли туберкулез, то ли метастазы в легких. Конечно, операцию отменили и отправили Аню в научные онкологические учреждения, где ей подтвердили, что это метастазы в легких, а увидев ту самую загадочную «кисту» в животе, решили зачем-то сделать ее биопсию, то есть взять кусочек ткани. Диагноз «аденогенный рак», который ей в итоге поставили, не добавил ясности: такой рак может происходить из любого внутреннего органа. Ей порекомендовали сделать еще сто анализов и явно дали понять, что заниматься ей здесь не хотят. Действительно, как научное учреждение они формально не обязаны это делать.

И вот с этими результатами она пришла ко мне. Мне было очевидно из документов, что это точно рак не яичников, а чего-то другого. Мы начали искать, и оказалось, что источник всех метастазов — матка. Плюс обнаружили метастазы на брюшной стенке — явный результат той бессмысленной биопсии. Сейчас мы делаем ей химию, надеемся, что скоро сможем прооперировать. Правда, вероятность успеха на этом этапе уже не больше 10-15 процентов, но тридцатилетний пациент готов биться за каждый шанс. Итого мы имеем: неправильный результат УЗИ, биопсия, результатом которой были ноль полезной информации и новые метастазы, а, главное, после всего этого Аню просто бросили без внятного диагноза и плана лечения.

Я онкогинеколог и не очень представляю себе, как обстоят дела с врачебными ошибками в других областях медицины. Но с моими пациентами это происходит по одной схеме: хирург, не имеющий отношения к онкологии, берется за опухоль, злокачественную по всем признакам. Либо он искренне не понимает, с чем имеет дело, либо ему не позволяет раздутое эго отдать пациента специалисту. Так или иначе он совершает преступление, поскольку каждый врач должен понимать, где предел его компетенции, и при малейшей необходимости посылать пациента на консультацию к онкологу. Например, неопытный врач в частной московской клинике принял рак шейки матки на ранней стадии за безобидную эрозию, которая на самом деле даже не является патологией. Прижег его и отправил «наблюдаться». Наблюдали ее так, что когда через полгода эта женщина попала ко мне, у нее уже была огромная неоперабельная опухоль, с которой я послал ее на лучевую терапию.

Но еще хуже, когда пациента берут на операцию, разрезают, понимают, что не могут сделать ее в нужном объеме, удаляют часть опухоли, а в заключении пишут, что все сделали полностью.

Одну такую пациентку ко мне привел ее сын. Замечательная женщина Оксана шестидесяти лет: веселая, добродушная, полная, неизменно с яркой красной помадой. За год до нашего знакомства в каком-то военном госпитале ее обследовали, диагностировали опухоль, но решили прооперировать сами — бригадой гинекологов и общих хирургов. Судя по выписке, удалили матку, придатки и сальник. После операции ей сказали, что сделали, конечно, не все, но остальное «долечит химия». Хотя известно, что узелки крупнее сантиметра химия, как правило, не берет. Не удивительно, что через год Оксане снова стало хуже.

Я делаю ей повторную операцию. Открываю и вижу сальник, который, судя по выписке, должен быть удален — здоровенный кирпич, весь пораженный опухолью. Мы, конечно, ей все удалили, пролечили химией, но спустя четыре месяца после этого у нее начался рецидив. А это значит, что заболевание уже неизлечимо, и можно говорить только о продлении жизни. При этом если бы ей сразу сделали полноценную качественную операцию, вполне возможно, рецидивов могло бы не быть. Операция — это всегда травма, и если оставить часть опухоли, то она может начать расти еще агрессивнее, чем до вмешательства.

И это не худший вариант, я знаю о случаях, когда вместо удаления органа просто брали пробу для биопсии, и это выяснялось только после того, как человек попадал в более тяжелом состоянии на повторную операцию. Никак иначе это невозможно обнаружить: по документам все сделано в полном объеме, а врачи из команды друг друга просто покрывают.

В общем-то, открыть, ужаснуться и зашить пациента, не удалив ничего, могут и в Америке. Там это называется peek and shriek. Разница в том, что там об этом честно говорят. В России это бывает совсем иначе: человека либо оперируют не в полном объеме, либо вовсе не оперируют, а потом в истории болезни и выписке пишут, что сделали все по максимуму.

Что можно сделать в этой ситуации? Я бы посоветовал не ходить к плохим врачам. И как можно больше вникать в суть болезни, как можно больше читать и самому разбираться. Не бояться задавать вопросы, получать второе мнение. Это сильно повышает шансы на успех: подкованный пациент чаще выздоравливает.

Вот, например, пациентке удалили кисту и поставили диагноз: предраковая опухоль яичника. Хорошим тоном было бы показать препараты патоморфологу-онкологу. Этого никто не сделал. Пациентку выписали и отправили наблюдаться по месту жительства. Где, как водится, ее особенно не наблюдали. Женщина, к счастью, не успокоилась на этом, полезла в интернет, почитала литературу и сама решила сдавать кровь на маркеры — тест, по которому можно косвенно судить о прогрессии рака. И оказалось, что эти самые маркеры у нее постоянно растут, причем не просто растут, а удваиваются с каждым месяцем. На четвертом месяце она пришла ко мне. На повторной операции выяснилось, что у нее была не просто киста яичника, а рак матки, причем с метастазами. Удалили, пролечили химией. С тех пор прошло два года, и у нее нет никаких признаков рецидива. И это большая удача, учитывая, что она попала к нам на третьей стадии болезни, когда шанс выздороветь составляет 30-35 процентов.

Еще важно убедиться, что вас хорошо обследовали и поставили обоснованный диагноз. Часто бывает так: УЗИ-диагност берет на себя слишком много и ставит гистологический диагноз, то есть пишет в заключении то, что невозможно понять про опухоль без ее исследования под микроскопом. В итоге врач недооценивает заболевание, и больной так и не попадает к онкологу вовремя.

Впрочем, в Америке у меня был обратный случай — гипердиагностика, которая чуть не погубила пациентку. У американских врачей популярна стратегия CYA — cover your ass, прикрыть задницу дословно. В клинике, где я работал, у пациентки спустя два года после удаления рака матки выявили в легких на компьютерной томограмме какой-то узелок 4 мм. Долго пытались понять, что это, сделали биопсию. Дальше одно за другим: неудачная биопсия — воздух попал в плевральную полость, от этого случился коллапс легкого, чтобы восстановить давление в плевральной полости, ей поставили трубку, трубка вызвала нагноение, воспаление перекинулось на легкое, пришлось удалить половину легкого. К этому моменту как раз пришли результаты биопсии того узелка, с которого все началось. Оказалось ничего, просто соединительная ткань. В итоге женщина осталась без половины легкого только потому, что кто-то решил перестраховаться. Ну, хотя бы это у нас вряд ли возможно.

[heroes]

• 
  16. 07. 2015
• 
  

Дефекты образования, ампулы одного цвета, нехватка воли: врачи рассказали Дарье Саркисян о своих фатальных ошибках и объяснили, как их количество можно снизить

Эти истории пугают обыденностью зла. Обычные больницы, обычные врачи, обычные диагнозы. «У меня ведь беда как у всех произошла. Кого не спроси, у всех проблемы с лечением были. Ничего необычного, все привыкли», – сказал мне один из героев этого теста. 

В этом материале я не хочу оклеветать или обидеть врачей. Они – герои, особенно в нынешней коронавирусной обстановке. Но из всех категорий бывают исключения, и медицину это правило тоже не обошло стороной. 

О том, как люди приходили к врачам в надежде на выздоровление, а уходили с порванными бронхами и изрезанными мочеточниками – читайте в материале «Казанских ведомостей». 

Александр и нелечащий участковый врач 

В сорок лет мне вынужденно пришлось познакомиться с бюджетной медициной в своем родном городе – Казани. До этого момента я не обращался к врачам, не брал больничных – разве что в молодости неделю лежал с коньюктивитом. 

Все началось четыре года назад – я простыл. Но продолжал ходить на работу, думал ничего серьезного. Потом появилась изжога, пропал аппетит, в горле постоянно была слизь, из-за которой я задыхался и не мог есть. За месяц похудел на двадцать килограммов. 

Мне выписали антибиотики – я пролечился; но симптомы не прошли, некоторые только усилились. Больше мне больничный не продлевали. Врач даже не давал направление на УЗИ или анализы. Я не знал почему – то ли врач не понимал, что из-за чертовой слизи я не даже не могу есть, то отказывался понимать.

Потом мне объяснили – он всех молодых пациентов считает симулянтами и обманщиками, поэтому не лечит. А для пожилых у него одно объяснение: «А что вы хотели? Вы же уже в возрасте». 

Самое страшное, что таких врачей везде полно, все о них знают. Но никто ничего не делает, они продолжают работать. Все врачи же давали клятву Гиппократа, почему кто-то спасает людей, жертвуя собой, а кто-то даже не слушает проблемы пациентов?  

Я почти месяц не работал, через силу ел рис без соли – больше ничего не лезло. Перепробовал все народные методы, даже лил облепиховое масло в уши. Почти не спал месяц, ночами меня трясло, я просто не мог закрыть глаза. 

Родственники посоветовали проверить желудок. С трудом я получил направление на ФГДС и надеялся, что у меня есть проблемы по той части: уже не знал, как себе помочь и как лечиться. Были проблемы с деньгами, поэтому месяц ждал бесплатной очереди. Специалист, который проводил обследование, сказал мне: «Дружище, тут у тебя вообще беда. Пищевод и желудок обросли желчью». 

Сделали зондирование (способ лечения, где пациент должен заглотить зонд, длинной в 70 см – прим. Ред.), обнаружили песок в желудке. Потом я уже плюнул на деньги – нужно же было как-то дальше жить.И пошел в платную клинику. Там эту же процедуру сделали куда приятнее: трубка, которую засовывали в горло, диаметром была меньше. В бесплатной это был чуть ли не булыжник. 

В платной больнице я оставил две свои зарплаты и продолжаю оставлять, потому что до сих пор не вылечился. К сожалению, чтобы бесплатно стать здоровым нужно быть везунчиком. А за деньги будут лечить всех. 

Дарья и «целебное» кровотечение 

Я звонила в скорую со своим больным боком, и врачи моментально мне сказали, что это аппендицит. Я слышала, что женщина по ту сторону телефонной трубки крикнула коллегам, что его нужно срочно вырезать. Срочно не получилось – они приехали через пять часов. 

В больницу мы ехали как в фильме ужасов: машину трясло на разбитой дороге, и моей больным органам тоже пришлось прилично потрястись. Машина уже второй час везла нас по ночному лесу – я даже не знала, что в пригороде так много неосвещенной местности и так мало асфальта. 

Меня привезли в лечебное здание. Это медучреждение находилось далеко от города, связь почти не ловила. 

В моей палате было темно – горел один светильник, рядом стояла холодная твердая кровать. Я пролежала там две недели: выяснилось, что у меня не аппендицит, а проблемы с почками. Не принимала лекарств и не проходила лечение – врачи сказали, что камень уйдет сам, если много бегать и пить воду. 

Мое нахождение в больнице превратилось в спортивный лагерь. Я никогда не занималась спортом так много: приседала, отжималась, держала планку, бегала вокруг больницы. Но это не помогало, меня нужно было оперировать. 

Медсестры обещали, что камень вытащат катетером. Звучит нестрашно, правда? Когда я увидела в руках врача железный предмет, даже не догадывалась, что в скором времени это окажется внутри меня. Напряглась, когда ассистентка стала дезинфицировать железку. А потом мне сообщили, что этот катетер засунут до самой почки. 

Начинаю чувствовать режущую боль. Понимаю, что до почки этот катетер не доберется: врачи водят им туда-сюда, но дальше он не проходит. Медики в панике – у ассистентки трясутся руки, глаза бегают из стороны в сторону. Они продолжают настойчиво просовывать железку внутрь, я еле держусь, чтобы не сорваться на дикий крик. 

Вызывают главного уролога. «Ну, что, даже катетер не можете поставить?» – произносит он со входа и самостоятельно пытается сделать процедуру. Мне становится в два раза больнее. Я не сдерживаюсь и кричу. 

Заходит хирург. Смотрит на происходящее секунд десять и разворачивается к двери: «Я ничего здесь делать не буду». Он уходит, и я снова остаюсь наедине с режущим катетером и настойчивыми врачами.  

В палате стало тихо на несколько минут. Я услышала тихий звук рыдания своей мамы – она стояла за дверью и слышала мои крики. 

В тот день меня больше не трогали. Вечером медсестра объяснила, что мой мочеточник полностью порван: катетер оказался гораздо больше нужного. 

Я физически не могла ходить в туалет – просто не получалось. «Да, так должно быть», – объяснила врач. Я сказала ей, что у меня идет кровь. Врач пила кофе и смотрела в телефон, улыбалась. Потом попросила выйти и не мешать. 

«Они все-таки тебя покалечили», – сказал мне тот хирург, который вышел из кабинета. Он понимал, что катетер был не того размера. Но боялся последствий, так как не хотел стать участником уголовного дела. 

Через несколько месяцев мы подали на врачей в суд и получили компенсацию – 10 тысяч рублей. Никого из тех медработников не увольняли, некоторые стали занимать высокие должности. 

Дмитрий и лечение астмы интенсивным кашлем 

У меня астма, поэтому до 13 лет я часто болел, лежал в больницах, страдал от приступов. А потом заболевание ослабело, и я пять лет дышал просто так, а не с помощью препаратов. Думал, что уже отболел свое в детстве, поэтому рассчитывал что проблемы со здоровьем больше не вернуться в мою жизнь. 

Я проживал свой семнадцатилетний май, когда проблемы вернулись. Последний месяц школы, приятная тревога, выпускные экзамены. Хорошее время! Даже и подумать не мог, что случится второе пришествие астмы: и когда самочувствие стало плохим, я не стал бить тревогу. Проводил время как будто проблем нет, думал, что простыл на сквозняке. 

Потом стало хуже. Я проснулся ранним утром от кашля, побежал в аптеку, проглотил порцию лекарств вместо завтрака. Мое детство вернулось, но в плохом понимании: сдавленное ощущение в груди и свистящее дыхание. Я думал, что в мае я буду задыхаться от любви, но задыхался от бронхиальной астмы. 

Одни лекарства не помогли, и я принял другие – они лежали у нас дома. Мама, видимо, знала, что болезнь вернется и собирала в доме коллекцию препаратов. Я не стал говорить родителям, что мне плохо, просто глотал таблетки и брызгал спреи в горло. 

Это едва не стало моей фатальной ошибкой. Уже на второй день произвольного лечения я был наказан передозировкой. Мама вызвала скорую, в кислородной маске меня увезли в городскую больницу. 

Я ехал туда полный надежд. Что меня вылечат, что мне помогут, и я дальше пойду скакать по своей молодости. 

На протяжении поездки мне несколько раз вкалывали препараты, но они не помогали. Когда меня уже устроили в палату, главврачу стало интересно, почему инъекции, которые помогают всем, не помогли мне. И тогда доктор дал мне гениальную рекомендацию: много и интенсивно кашлить. «Димасик, это нужно чтобы кашель стал мокрым. Это признак купирования приступа астмы, если получится, станешь здоровым», – так объяснил выбор метода лечения врач. 

И я его послушал. Кашлял много и сильно, до страшной боли в горле. И до микровзрыва в груди. Позже врачи мне сказали, что у меня порвалась трахея. 

Воздух стал гулять по всему телу. Первое, что я ощутил, – небольшое вздутие в груди и чувство, что под мою кожу ввели пенопласт. Я прикасался к своей грудной клетке, и слышал звуки, похожие на скрипение мягкого пластика. 

Врач сказал, что скорее всего у меня нет ничего серьезного. Пытались лечить мочегонными, хотели, чтобы вышла вода. Но внутри моего тела был воздух, ничего не выходило. 

Я не спал три дня, не мог подняться с кровати, ел с большим трудом. Жевать и иногда переворачиваться на другой бок – это было пределом моих двигательных способностей. А ведь всего две недели назад я ходил в тренажерный зал и бегал кроссы! 

Мне нельзя было спать. В спящем состоянии трахейная трубка сжимается сильнее: этого мой измученный организм мог просто не пережить. 

От переутомления я непроизвольно заснул на пару часов, проснулся уже в реанимации. Главврач поднес ладони к моей шее. «Блин, капец, офигеть», – сказал доктор вслух (речь изменена, в оригинале – нецензурная брань, прим.ред.). 

Я злился. Кто вообще советует астматику сильно кашлять, чтобы вылечиться? 

Доктор сказал, что мне придется вставлять металлическую трубку в грудную клетку. Я напрочь отказался и умолял этого не делать. И слава Богу, они этого не сделали!

На следующий день закончилось действие лекарств, которыми я передознулся дома. Мне ввели новую инъекцию, и приступ астмы закончился. Но из реанимации не выходят просто так – нужно было оставаться еще. 

Спустя месяц меня выписали. Больше я никогда не лечился в бесплатных клиниках.

В Татарстане увеличилось количество жалоб на врачей 

Прямого понятия «врачебная ошибка» в российском законодательстве не существует, отсутствует оно и в уголовном кодексе, нет отдельного закона. Но в УК есть положение о халатности. Нередко виновный несет комплексную ответственность за врачебную ошибку, например, выплачивает и административный штраф, и компенсацию пострадавшему.

Специальные статьи есть в Гражданском кодексе РФ. Там указаны расходы, которые будут уплачивать медицинские организации, в которых пострадали пациенты. Судьи чаще всего уменьшают размер морального взыскания, на что имеют право. Поэтому юристы советуют пострадавшим «просить компенсацию по максимуму» и подтверждать это документально. 

«Судебные дела касательно врачебных ошибок исследуются экспертизой. Если она выявит вину врача, то пострадавший пациент получит компенсацию», — говорит практикующий юрист Ярослав Подва. По его словам, на практике ситуации разбираются так же, как и в теории. 

«Закон исполняется добросовестно. Судебно-медицинская экспертиза проводится объективно. Если раньше проблема некачественной проверки могла существовать, то сейчас она сошла на нет», — поделился мнением член ассоциации юристов РТ, кандидат юридических наук, специализирующийся на медицинском праве Ильшат Миннегулов.

При Следственном комитете создано восемь отделов судмедэкспертизы, они работают в каждом федеральном округе. Юрист отметил, что доказательства — это не только результаты экспертизы. А еще проверка документов, протоколов государственных стандартов и репутации врача. «Даже если пациент из районной больницы столкнулся с недобросовестной медицинской помощью, то он может обратиться в Росздравнадзор с жалобой», — заключил эксперт. 

Пресс-служба Росздравнадзора по Татарстану рассказала, что в 2021 году количество жалоб на некачественную медицинскую помощь увеличилась — более 60% от всех обращений. В ведомстве отметили, что работа с жалобами — это анализ документов, разбор ситуации с медиками и проведение внеплановых проверок в организации. 

Врачебные ошибки и непрофессионализм медработников приводят к более чем 70 тысячам случаев осложнений каждый год. Такую статистику озвучил глава российского Минздрава Михаил Мурашко, не раскрывая точных цифр по смертности пациентов. 

Врачебные ошибки – симптомы профессионального выгорания 

В профессиях, где приходится много взаимодействовать с людьми – врач, психолог, педагог, медсестра, люди расходуют много эмоций. С годами работы в такой профессии человек меняется, сильно устает. Тратится личностный ресурс – его трудно восстановить, а его нехватка провоцирует человека на странные вещи. Об этом «КВ» рассказала практикующий психолог Майя Камалова. 

Медработники особенно склонны к эмоциональному и профессиональному выгоранию. Врачам приходится подсознательно понимать состояния людей, поддерживать их, влиять на их настроение. Они каждый день борются за жизнь пациентов, это очень тяжелый моральный труд.  

Психолог отметила, что с житейской точки зрения на мотивацию врачей влияет зарплата. Ошибки часто происходят в провинциальных больницах, где врачи много работают, но за маленькие деньги. 

Грубое отношение к пациентам, невыполнение своих прямых обязанностей – одни из симптомов профессионального выгорания у врачей. Проблему переутомления и выгорания у врачей нужно решать комплексно. В такой ситуации им следует заняться психотерапией, разобраться в своих желаниях, отдохнуть. Нужно учить врачей самостоятельно себя поддерживать, заниматься просвещением в области психологии. «Это необходимая мера, в работе врача ошибки стоят человеческой жизни», – заключила эксперт.

Подробнее: https://kazved.ru

Атул Гаванде — практикующий хирург, профессор Гарвардской школы общественного здравоохранения и Гарвардской медицинской школы. Широко известен как эксперт в области оптимизации современного здравоохранения. За свои журнальные публикации о науке удостоен множества престижных наград. Его книга «Тяжелый случай: Записки хирурга» недавно вышла на русском языке в издательстве «Альпина Нон-фикшн». С разрешения правообладателей проект Здоровье Mail.ru публикует фрагмент одной из глав этой увлекательной книги — «Когда врачи ошибаются».

С точки зрения общественности — и, безусловно, адвокатов и СМИ — медицинская ошибка, по определению, — это вина лишь плохих врачей. В медицине, когда что-то идет не так, это обычно сложно заметить и, соответственно, верно истолковать. Действительно, ошибки бывают. Мы склонны считать, что они случайны, но это что угодно, только не случайность.

[…]

Один хирург общей практики забыл в брюшной полости пациента большой металлический инструмент, который прошел сквозь пищеварительный тракт и стенку мочевого пузыря. Онколог сделал биопсию не той части груди пациентки, из-за чего у нее диагностировали рак на несколько месяцев позже. Кардиолог пропустил маленький, но принципиально важный шаг при замене сердечного клапана и в результате убил пациента. Другой хирург общей практики осмотрел в отделении неотложной помощи мужчину, корчившегося от боли в животе, и, не сделав КТ, предположил, что у него камень в почке; через 18 часов сканирование показало разрыв аневризмы брюшной аорты, вскоре пациент умер.

Как можно людям, способным совершать настолько грубые ошибки, разрешать заниматься медицинской практикой? Мы называем таких врачей «некомпетентными», обвиняем их в нарушении этики и в преступной халатности. Мы хотим, чтобы их наказали. В результате сформировалась наша публичная система реагирования на ошибки медиков: судебное преследование, скандал в СМИ, временное отстранение, увольнение.

В медицине, однако, существует непреложная истина, оспаривающая устоявшееся представление об ошибках и тех, кто их совершает: все без исключения врачи иногда допускают ужасные промахи. Возьмем, к примеру, случаи, которые я только что описал. Я собрал их, просто расспросив знакомых уважаемых хирургов из ведущих медицинских школ о том, какие ошибки они совершили в последние годы. У каждого нашлось что рассказать.

В 1991 г. New England Journal of Medicine опубликовал цикл важных статей в рамках проекта, который называется «Гарвардское исследование медицинской практики» и представляет собой обзор более чем 30 000 случаев госпитализации в штате Нью-Йорк. Исследование обнаружило, что почти 4% пациентов больниц получили осложнения из-за лечения, которые увеличили время их пребывания в стационаре или привели к инвалидности или смерти, причем две трети этих осложнений были вызваны ошибками при оказании медицинской помощи. В одном случае из каждых четырех, то есть в 1% госпитализаций, действительно имела место небрежность. По имеющимся оценкам, в целом по стране до 44 000 пациентов в год умирают из-за ошибок медицинского персонала. Последующие изыскания подтвердили, что ошибки неизбежны. В небольшом исследовании результативности действий клинических врачей при внезапной остановке сердца пациента выяснилось, что 27 из 30 врачей неверно пользовались дефибриллятором — неправильно его зарядили или потратили слишком много времени, пытаясь понять, как устроена конкретная модель. Согласно исследованию 1995 г., ошибки в назначении лекарственных средств, скажем, когда дается не то лекарство или не в той дозировке, происходят в среднем примерно один раз на каждую госпитализацию, чаще всего без последствий, но в 1% случаев с тяжелыми негативными последствиями.

Исследования конкретных типов ошибок также показали, что проблемой являются не «рецидивисты». Дело в том, что практически каждый, кто имеет дело с пациентами стационаров, неизбежно ежегодно допускает серьезные промахи и даже проявляет небрежность. Поэтому врачи редко приходят в неистовство, когда пресса описывает очередной ужастик из медицинской практики. Обычно у них другая реакция: на его месте мог быть я. Главная проблема заключается не в том, как не позволить плохим врачам навредить пациентам, а как не дать хорошим врачам навредить пациентам.

Как нам лгут врачи: хит-парад бессмысленных фраз — в нашей галерее:

Судить за врачебную ошибку — удивительно неэффективная мера. Тройен Бреннан, гарвардский профессор права и здравоохранения, отмечает, что исследования постоянно опровергают представление, будто судебные преследования снижают уровень ошибок в медицине, что отчасти объясняется тем, что это очень неточное оружие. При отслеживании пациентов в рамках «Гарвардского исследования медицинской практики» Бреннан обнаружил, что менее 2% больных, получивших не адекватное лечение, вообще подавали в суд. Напротив, среди судившихся лишь незначительное меньшинство пациентов действительно являлись жертвами врачебной небрежности. Вероятность победы пациента в суде зависит, прежде всего, от тяжести его состояния, чем бы оно ни было вызвано, болезнью или неустранимыми рисками при оказании медицинской помощи.

Более глубокая проблема, связанная с судебным преследованием за врачебную халатность, заключается в том, что, демонизируя ошибки, оно не позволяет врачам признавать и обсуждать их публично. Карательная система превращает пациента и врача в противников и заставляет каждого из них излагать сильно отредактированную версию событий. Когда что-то идет не так, врачу практически невозможно честно сказать об этом пациенту. Больничные юристы предупреждают докторов, что, хотя они, конечно, обязаны сообщать больным о причиненном ущербе, но ни в коем случае не должны признавать, что это их вина, иначе «признание» станет для суда изобличающим показанием в идеалистической черно-белой нравственной схеме. Самое большее, врач может сказать: «Я сожалею, что ситуация развивалась не так хорошо, как мы надеялись».

Лишь в одном месте врачи могут откровенно говорить о своих ошибках, если не с пациентами, то хотя бы друг с другом. Это совещание по вопросам заболеваемости и смертности, сокращенно — M&Ms (M&M — англ. Morbidity and Mortality (заболеваемость и смертность) — прим ред.), проводящееся обычно раз в неделю практически в любой клинической больнице США. Эта традиция до сих пор жива, потому что законы, защищающие материалы совещания от раскрытия информации по запросу, продолжают действовать в большинстве штатов, несмотря на частые попытки их оспорить. Особенно серьезно относятся к M&M хирурги. Здесь они могут собраться за закрытыми дверями и проанализировать ошибки, нежелательные явления и смерти, случившиеся во время их дежурств, найти ответственных и решить, что в следующий раз нужно сделать иначе.

Читайте также:

Смотрите наши видео:

Часто врачи совершают ошибки по молодости, неопытности.

…Относительно молодой больной (лет сорока семи — сорока восьми) поступил с жалобами на боли в костях, плохое самочувствие. Обследование выявило резкое ускорение реакции оседания эритроцитов и небольшой белок в моче. Снимки тазовых костей, бедра показали лишь небольшие диффузные изменения (остеопороз). Диагноз долго оставался неясным, состояние же продолжало ухудшаться. В один из дней, придя на работу, врач-ассистент услышал шум в палате и зашел туда. Возле больного стояло несколько студентов. Он был возбужден и, увидев врача, закричал:
— Эти сволочи сломали мне руку!

Выяснилось, что студенты, обследующие больного, несколько грубовато потянули его за руку, пытаясь приподнять для выслушивания, и в это время раздался треск и появилась сильная боль в правом плече. Обследование подтвердило перелом плечевой кости. Кость в этом месте оказалась проеденной опухолью — миеломой. Последующий анализ показал: диагноз можно было бы поставить и до перелома, если бы у врача было больше опыта, если бы он помнил о том, что резко повышенная скорость оседания эритроцитов, остеопороз, слабость и белок в моче — важные признаки именно миеломной болезни. Но врач-ассистент только начал работать после аспирантуры, а такие больные встречаются довольно редко. Но это все из области оправданий. Ошибка же произошла.

…Как-то к профессору подошел молодой ассистент и попросил посмотреть больного.
—       Больной тяжелый?
—       Да нет, это тот случай, когда больному надо показать профессора…

При осмотре электрокардиограммы профессор обратил внимание на признаки возможного инфаркта задней стенки левого желудочка. Более того, врач-электрокардиолог писал, что не исключается инфаркт миокарда. Лечащий же врач и молодой ассистент выставили диагноз «правосторонний плече-лопаточный артрит». Когда привели больного, выяснилось, что его беспокоит боль не в области сердца, не в левой руке, как это характерно для большинства случаев стенокардии и инфаркта миокарда, а в правой половине грудной клетки.
—       Когда же она возникает?— спросил профессор.
—       При ходьбе и когда нервничаю. Вот сейчас я поднялся по лестнице, и болит вот так.— Больной провел рукой по правой половине грудной клетки и в конце охватил ладонью шею, демонстрируя, как боль его душит.

Было ясно, что речь идет о стенокардии с необычной локализацией болевого синдрома. Изменения на электрокардиограмме и ускорение СОЭ свидетельствовали о возможном инфаркте миокарда, что и подтвердилось впоследствии.

Ошибаются, конечно, и самые опытные и высококвалифицированные врачи. Хотя иные думают, что это не так. Объясняя ошибки врачей, один из терапевтов говорил, что не каждый терапевт может обладать искусством Михаила Петровича Кончаловского, не каждый хирург — эрудицией и талантом Сергея Ивановича Спасокукоцкого! Тем самым утверждается, что если бы все врачи были столь талантливы, то они бы не ошибались. Преклоняясь перед талантом выдающихся врачей, мы тем не менее уверенно можем утверждать, что сами они никогда не относили себя к непогрешимым. Никакие выдающиеся способности не могут избавить человека от ошибок. Более того, достигшие больших высот врачи ошибаются чаще. Известный советский патологоанатом Ипполит Васильевич Давыдовский писал: «Интересно отметить, что количество ошибок по мере повышения квалификации… скорее увеличивается, чем падает».