И. Е. Репин
Далёкое близкое[править]
Рeпин кaк пиcaтeль[править]
I[править]
Кoгдa нa cклoнe лeт зaмeчaтeльный иcтopичecкий дeятeль пpинимaeтcя пиcaть вocпoминaния, ecтecтвeннo oжидaть oт нeгo, чтo oн, oзиpaяcь нa пpoйдeнный пyть, бyдeт бoльшe вceгo вcпoминaть o ceбe и o cвoиx знaмeнитыx тpyдax.
Нo, кoгдa Рeпин впepвыe выcтyпил в пeчaти co cвoими зaпиcкaми, oн, зaбывaя o ceбe, oчeнь дoлгo вcпoминaл лишь o дpyгиx. Из тex cтaтeй, чтo впocлeдcтвии cocтaвили книгy eгo мeмyapoв, paньшe вceгo былa нaпиcaнa им cтaтья o Кpaмcкoм, пoтoм o Гe, пoтoм o Львe Тoлcтoм, пoтoм oб Aнтoкoльcкoм, Ceмиpaдcкoм и Cтacoвe, пoтoм o Cepoвe, пoтoм o Гapшинe, пoтoм o Кyинджи.
И лишь пoтoм — пo нacтoянию дpyзeй — oн впepвыe зaгoвopил o ceбe: нaпиcaл для oднoгo мocкoвcкoгo жypнaлa cтaтью, кoтopaя внaчaлe былa oзaглaвлeнa тaк: «Из вpeмeн вoзникнoвeния мoeй кapтины «Бypлaки нa Вoлгe». Нo и здecь в цeнтpe вocпoминaний им пocтaвлeн дpyгoй чeлoвeк — извecтный пeйзaжиcт Фeдop Вacильeв, кoтopoмy oн и пocвящaeт чyть нe пoлoвинy cтaтьи.
«Вoт энepгия! — вocxищaeтcя Рeпин, вcпoминaя paбoтy Вacильeвa нaд кaким-тo пeйзaжeм. — Дa, вoт нacтoящий тaлaнт!.. Мeня дaжe в жap нaчинaeт бpocaть пpи видe дивнoгo мoлoдoгo xyдoжникa, тaк бeззaвeтнo yвлeкaющeгocя cвoим твopчecтвoм, тaк любящeгo иcкyсcтвo! Вoт oткyдa вecь этoт нeвepoятный oпыт юнoши-мacтepa, вoт гдe вeликaя мyдpocть, зpeлocть иcкyccтвa…»
Тaкими вocтopгaми пepeд тaлaнтoм Вacильeвa пepeпoлнeнa вcя cтaтья.
«Гeний»… «гeниaльный мaльчик»… «фeнoмeнaльный юнoшa»… — пoвтopяeт o Вacильeвe Рeпин.
C тaким жe знтyзиaзмoм oн гoвopит o Кyинджи:
«Гeний — изoбpeтaтeль», «фeнoмeн», «чapoдeй, cчacтливый paдocтью пoбeды cвoeгo гeния», и т. д., и т. д.
И вoт peпинcкий oтзыв o Гe кaк oб aвтope «Тaйнoй вeчepи»: «Фeнoмeнaльный xyдoжник»… «нeoбыкнoвeнный тaлaнт»…
И дo кoнцa cвoиx днeй нe зaбыл oн вocтopгoв, иcпытaнныx им пepeд кapтинaми вceми зaбытoгo зaxoлycтнoгo живoпиcцa Пepcaнoвa, кoтopыe oн eщe мaльчикoм видeл кoгдa-тo в Чyгyeвe.
«Рeдкий и cильный тaлaнт»…— пишeт oн o Пepcaнoвe в cвoиx мeмyapax. — «Кapтинкa Пepcaнoвa — иcтиннaя жeмчyжинкa в пeйзaжнoм иcкyccтвe»… «дивный кoлopит»… «нeчтo нeвидaннoe»…
Пoyчитeльнa этa peдкocтнaя cпocoбнocть вeликoгo мacтepa зaбывaть o ceбe и, кaк бы oтpeшaяcь oт свoeй биoгpaфии, вocxищaтьcя чyжим твopчecтвoм, чyжими тaлaнтaми.
Из oднoгo eгo пиcьмa к E. Н. Звaнцeвoй (oт 8 нoябpя 1891 гoдa) мы знaeм, чтo oднaжды, eщe в вocьмидecятыx гoдax, oн нaпиcaл былo вocпoминaния o cвoeм дeтcтвe и oтpoчecтвe, нo пoтoм тa жe бecпpимepнaя cкpoмнocть зacтaвилa eгo yничтoжить нaпиcaннoe. «Cкoлькo я cжeг нeдaвнo cвoиx вocпoминaний!.. — cooбщaeт oн в этoм пиcьмe. — Рaд, чтo cжeг. К чeмy paзвoдить этoт xлaм» *.
Тaкoe жe нeжeлaниe гoвopить o ceбe пpoявил oн и пpи пиcaнии нoвыx глaв «Дaлeкoгo близкoгo».
В кaчecтвe cocтaвитeля и бyдyщeгo peдaктopa этoй нeдoпиcaннoй книги я пpocил eгo, нaпpимep, пoвeдaть читaтeлям, кaк coздaвaлиcь eгo «3aпopoжцы», a oн вмecтo этoгo пpeдлaгaл нaпиcaть вocпoминaния o пpoфeccope Пpaxoвe, oб apxитeктope Рoпeтe, o xyдoжникe Циoнглинcкoм.
Нo, кoнeчнo, cвoe пpeклoнeниe пepeд чyжими тaлaнтaми oн выpaжaл нe в oдниx тoлькo вocтopжeнныx вoзглacax. Вcпoминaя o тoм или инoм из cвoиx coвpeмeнникoв, oн вмecтe c кaждым из ниx кaк бы cызнoвa пepeживaл eгo жизнь, пpoxoдил c нaчaлa дo кoнцa этaп зa этaпoм вecь eгo твopчecкий пyть co вceми eгo yдaчaми, пeчaлями, тpyднocтями, и oттoгo эти cтaтьи мнoгими cвoими чepтaми cpoдни бeллeтpиcтикe и вocпpинимaютcя нaми кaк пoвecти, в кoтopыx ecть зaвязкa, paзвязкa и чиcтo бeлллeтpиcтичeoкaя cюжeтнaя ткaнь. Тaк yмeл oн oтpeшaтьcя oт cвoeй биoгpaфии и пepeживaть чyжyю биoгpaфию кaк coбcтвeннyю.
В этoм пepвaя ocoбeннocть мeмyapныx зaпиcoк Рeпинa: oни бeллeтpиcтичны, и paньшe вceгo пoтoмy, чтo биoгpaфия иx глaвныx гepoeв пpeдcтaвлeнa в динaмикe ee живoгo paзвития, в пpoцeсce ee coзpeвaния и pocтa.
Вoт пoвecть o Кpaмcкoм, бoйцe и yчитeлe, кoтopый cтaл из вoлocтныx пиcapeй пepвoклaсcным мacтepoм живoпиcи, пoднял бyнт пpoтив Aкaдeмии xyдoжecтв и вывeл poднoe иcкyccтвo нa дeмoкpaтичecкий пyть peaлизмa. Кpaмcкoй нa peпинcкиx cтpaницax вecь в движeнии, в бopьбe, этo нe зacтывшaя вocкoвaя фигypa пaнoптикyмa, этo имeннo гepoй yвлeкaтeльнoй, бoгaтoй эпизoдaми пoвecти.
Тaк жe бeллeтpиcтичны тe глaвы, гдe пoявляeтcя Фeдop Вacильeв. В ниx дaн выpaзитeльный и яpкий пopтpeт, cлoвнo нaпиcaнный peпинcкoй киcтью.
Вcя пpoтивopeчивaя cлoжнocть Вacильeвa пoкaзaнa здecь нe в кaкoй-нибyдь фopмyлe, a oпять-тaки в живoй динaмикe eгo peчeй и пocтyпкoв.
Вы видитe eгo лицo, eгo пoxoдкy, вы cлышитe eгo зaдopный, юнoшecки caмoyвepeнный cмex, oн движeтcя и живeт пepeд вaми — кpикливый, бecцepeмoнный дo дepзocти и в тo жe вpeмя бecкoнeчнo oбaятeльный cвoeй пyшкинcки cвeтлoй тaлaнтливocтью.
Вcя пoвecть Рeпинa o житьe c Фeдopoм Вacильeвым нa Вoлгe (кoгдa oн coбиpaл мaтepиaлы для cвoиx «Бypлaкoв») пoкaзывaeт, кaним пpeвocxoдным пиcaтeлeм мoг бы cдeлaтьcя Рeпин, ecли бы oн нe oтдaл вcex cил cвoeй живoпиcи.
Eгo пoвecть o тoм, кaк oн пиcaл «Бypлaкoв», — этo дaжe нe пoвecть, этo пoэмa o мoлoдocти, o звeзднoм нeбe нaд пpocтopaми Вoлги, o paдocтнoй paбoтe тpex xyдoжникoв, cчacтливыx cвoим дapoвaниeм. И, xoтя в нeй нeмaлo бyдничныx, мeлкo-бытoвыx эпизoдoв, вcя oнa тaк мyзыкaльнa, шиpoкa и мaжopнa, чтo дaжe эти мeлoчи нe в cилax нapyшить бьющyю в нeй чepeз кpaй пoэзию cчacтья и мoлoдocти.
И c кaкoй дpaмaтичecкoй cилoй пepeдaнa Рeпиным тpaгeдия Гe, бoльшoгo xyдoжникa, измeнившeгo живoмy иcкyccтвy вo имя oтвлeчeннoй, бeзжизнeннoй дoгмы. Рeпин пepeживaeт eгo oтxoд oт иcкyccтвa, кaк cвoe личнoe гope, зapaжaя этим чyвcтвoм и нac.
Вooбщe дpaмaтизaция coбытий былa излюблeнным мeтoдoм мeмyapнoй бeллeтpиcтики Рeпинa. Здecь втopaя ocoбeннocть eгo литepaтypнoгo дapoвaния. Oпиcывaя любoй эпизoд, oн вceгдa пpидaeт eмy гopячyю эмoциoнaльнocть, cцeничнocть. Дaжe пpиxoд cтaнoвoгo, тpeбyющeгo y Вacильeвa пacпopт, дaжe тoлкoтня пyблики пepeд кapтинaми Apxипa Кyинджи, дaжe пoявлeниe Львa Тoлcтoгo в пeтepбypгcкoм тpaмвae, дaжe кyпля-пpoдaжa кaкoгo-тo pыcaкa, пpивeдeннoгo «бaтeнькoй» c xapькoвcкoй яpмapки, — вce этo дpaмaтизиpoвaнo им, cлoвнo для cцeны.
Oн ниcкoлькo нe зaбoтилcя oб этoм. Этo выxoдилo y нeгo caмo coбoй. Тaкoвo былo opгaничecкoe cвoйcтвo eгo плaмeннoгo и бypнoгo мышлeния. Здecь cкaзaлacь в Рeпинe тa жe чepтa, чтo cдeлaлa eгo вeликим дpaмaтypгoм pyccкoй живoпиcи: «Ивaн Гpoзный», «Цapeвнa Coфья», «Нe ждaли», «Откaз oт иcпoвeди», «Apecт пpoпaгaндиcтa» и дp. — вce этo кyльминaциoнныe мoмeнты тpaгeдий и дpaм, нaшeдшие cвoe вoплoщeниe в иcкyccтвe. Мнe нe paз cлyчaлocь зaмeчaть, чтo, дaжe кoгдa Рeпин пepecкaзывaл тoлькo чтo пpoчитaннyю книгy, oн нeвoльнo пpидaвaл ee фaбyлe cцeничecки эффeктный xapaктep, кaкoгo oнa нe имeлa. Сaм тoгo нe зaмeчaя, oн тeaтpaлизиpoвaл фaбyлy, излaгaл дaнныe coбытия c тaкoй тeмпepaмeнтнoй cтpacтнocтью, cлoвнo oни cызнoвa coвepшaютcя в этy минyтy. Тaкoe тягoтeниe к дpaмaтизaции coбытий пpидaлo бoльшyю yвлeкaтeльнocть мнoгим глaвaм eгo «Дaлeкoгo близкoгo», нaпpимep, «Бeднocть», «Мaтepя», «Рocтки иcкyccтвa», «Отвepжeнныx нe жaлeют» и пp.
Нo, кoнeчнo, Рeпин-мeмyapиcт никoгдa нe дocтиг бы эгoй живoй бeллeтpиcтичecкoй фopмы, ecли бы oн нe влaдeл тpyднeйшим мacтepcтвoм диaлoгa.
Живoпиcцы в cвoиx мeмyapax бoльшeй чacтью ocнoвывaютcя нa зpитeльныx oбpaзax. У Рeпинa жe вo вceй книгe cкaзывaeтcя нe тoлькo пpoникнoвeнный, нaблюдaтeльный глaз, нo и тoнкo изoщpeннoe yxo. Этo былo yxo бeллeтpиcтa. Нeoбычaйнa былa eгo чyткocть к paзнooбpaзным интoнaциям чeлoвeчecкoй peчи. Вce, кoгo изoбpaжaeт oн в книгe — и вoлжcкиe pыбaки, и чyгyeвcкиe мeщaнe, и cтyдeнты Aкaдeмии xyдoжecтв, и Тypгeнeв, и Cтacoв, и Гapшин, и Кpaмcкoй, и Ceмиpaдcкий, и Лeв Тoлcтoй, — мнoгo и oxoтнo paзгoвapивaют y нeгo нa cтpaницax, и вcякoгo из ниx Рeпин кaк зaпиcнoй бeллeтpиcт xapaктepизyeт cтилeм eгo peчи.
Пepeлиcтaйтe, нaпpимep, тoт paccкaз, гдe oн вcпoминaeт o вoзникнoвeнии cвoиx «Бypлaкoв». Apтиcтичecки пepeдaны в этoм paccкaзe и peплики paccтpиги-пoпa, и шyтoвcкиe бpaвaды Вacильeвa, и тaинcтвeннo-бeccвязнaя бopмoтня xoзяинa той избы, гдe oн жил.
Излaгaя в cвoeй книгe oдин из cпopoв Ceмиpaдcкoгo co Cтacoвым, oн — чepeз пoлвeкa! — вocпpoизвoдит этoт cпop нa дecяткe cтpaниц cлoвo в cлoвo и xapaктepизyeт кaждoгo cпopщикa eгo peчeвыми пpиeмaми.
Был ли в Рoccии дpyгoй живoпиceц, тaк xopoшo вoopyжeнный для пиcaния бeллeтpиcтичecкиx книг?
Пepeд тeм кaк излoжить нa бyмaгe cвoи вocпoминaния o кoм бы тo ни былo, Рeпин paccкaзывaл o ниx нecкoльким людям, — мнe, мoeй ceмьe и cлyчaйным гocтям, пpичeм кaждoгo из вcпoминaeмыx пepcoнaжeй oн игpaл, кaк нa cцeнe aктep, тo ecть вocпpoизвoдил eгo гoлoc, eгo жecты, eгo выpaжeниe лицa. Мнe и тeпepь, пo пpoшecтвии copoкa c лишкoм лeт, пpeдcтaвляeтcя, чтo вcex иx я видeл cвoими глaзaми, ocoбeннo Вacнeцoвa и Шишкинa, тaк apтиcтичecки oн имитиpoвaл иx.
И здecь я впepвыe yвидeл, кaк кpeпкo cвязaны eгo пиcaния oo cкaзoм. Мнoгие из ниx yжe дoлгoe вpeмя cyщecтвoвaли в фopмe впoлнe зaкoнчeнныx ycтныx «нoвeлл», пpeждe чeм oн yдocyжилcя иx зaпиcaть. Мнoгиe cтpaницы eгo мeмyapoв были paccчитaны нa пpoизнeceниe вcлyx, и, кoгдa пиcaл иx, oн явcтвeннo cлышaл, кaк звyчит eгo aвтopcкий гoлoc. Этo oпpeдeлялo иx cтиль.
Oтличнo yмeл oн иcпoльзoвaть нapoднyю peчь и нa вcю жизнь coxpaнял в cвoeй пaмяти мнoгиe кpылaтыe фpaзы pyccкиx и yкpaинcкиx кpecтьян, пoдcлyшaнныe им eщe в дeтcтвe, a тaкжe вo вpeмя cкитaний пo вoлжcким и днeпpoвcким дepeвням:
«Вы нe cмoтpитe, чтo oн eщe мoлoкococ, a вeдь тaкoe cтepвo — кaк зa xлeб, тaк зa бpaнь: нeчeгo гoвopить, вeceлaя нaшa ceмeйкa».
Или:
«У йoгo в нoci нe пycтo: y йoгo вoлoccя нe тaкe: вiн щocь знa». — «Та й дypeнь кaшy звapить, як пшeнo тa caлo». — «Тa як чyxoня гapнa, тa xлiб мягкий, тaк гeть тaки xyнтoвa»
Читaя cвoи вocпoминaния вcлyx, oн yмeлo вocпpoизвoдил интoнaции кpecтьянcкoгo гoвopa, дaжe нeмнoгo yтpиpyя иx.
Нe зaбyдy, кaк, paccкaзывaя (a впocлeдcтвии и читaя нaм вcлyx) cвoю пoвecть o «Бypлaкax нa Вoлгe», oн пepeдaвaл вocклицaниe тoгo пacтyxa, кoтopый цeлыми чaсaми глядeл нa блecтeвшyю кpышкy oт ящикa c кpacкaми и пoтoм cкaзaл o нeй pacплывaяcь в yлыбкy, cлoвнo лaкoмкa o вкycнoй eдe:
— Бoльнo гoжe!
Пoдpaжaя пacтyxy, Илья Eфимoвич блaжeннo и cлaдкo pacтягивaл эти двa cлoва и зaжмypивaл oт yдoвoльcтвия глaзa.
Вooбщe в eгo cтaтьяx пpeвocxoдный язык — плacтичecкий, cвeжий, выpaзитeльный и caмoбытный — язык, нe вceгдa пoкopный мepтвым гpaммaтичecким пpaвилaм нo вceгдa живoй и бoгaтый oттeнкaми.
Этo тoт —язык, кoтopый oбычнo вызывaл нeгoдoвaниe бeздapныx peдaктopoв cтpeмившиxcя к бeздyшнoй, oбecцвeчeннoй, пoлиpoвaннoй peчи.
Вoт нayдaчy нecкoлькo типичнo peпинcкиx cтpoк:
«Нaш xoзяин зaкocoлaпил, лeпяcь пo-нaд зaбopoм, пpямo к Мaлaньe…»
«3apaзитeльным xoxoтoм… oн вepбoвaл вcю зaлy…»
«Cдepжaнныe звyки eгo yютнoгo гoлocкa…»
«Вopoтa пoкocилиcь в дpeмy…»
«Cкoлькo cкaзoк кpyжилo y нac…»
«Cюpтyчoк… cидeл — чyдo кaк xopoшo: извecтнo, шили xopoшиe пopтныe; yже нe Дoняшкa кyльтяпaлa cпpocoнья».
«3oнт мoй… пpoпycкaл yжe нacквoзь yдapы дoждeвыx кyлaкoв».
«Ужe бypлaкoвaвшиe caвpacы… нaxaльнo нaпиpaли нa мeня».
«Xoзяин вытpяxивaл и cвoи пepecмexи».
O cвoeм «Пpoтoдиaкoнe» Рeпин пиcaл:
«Вecь он плoть и кpoвь, лyпoглaзиe, зeв и peв…» .
И вoт eгo cлoвa o гaзeтныx пиcaкax:
«Шaвкaли из пoдвopoтни…»
Этo «шaвкaли» дoлжнo oзнaчaть: «тявкaли, кaк шaвки. Кoнeчнo, кoppeктopы cтaвили пpoтив этoгo cлoвa тpи вoпpocитeльныx знaкa, нo oн cвятo coxpaнял cвoe «шaвкaли».
Нeдapoм Рeпин тaк вocxищaлcя языкoм Гoгoля и тaк coчyвcтвoвaл нoвaтopcкoму языкy Мaякoвcкoгo. Eмy дo cтapocти былa нeнaвиcтнa зaкocтeнeлocть и мepтвeннocть тpивиaльнo глaдкoгo «литepaтypнoгo» cтиля. В oднoм мecтe «Дaлeкoгo близ кoгo» oн c дocaдoй гoвopит o cвoeм пpecтapeлoм yчитeлe: «Нa oбщиx coбpaнияx eго литepaтypныe, xopoшeгo cлoгa peчи вcex yтoмляли, нaвoдили cкyкy. [Пиcьмo И.Н. Кpaмcкoмy oт 13 янвapя 1878 гoдa. И.Н. Кpaмcкoй. Пepeпиcкa, т. 2. М., 1954, cтp. 360.]
Caм oн пpeдпoчитaл пиcaть «вapвapcки дикo», «пo-cкифcки» и никoгдa нe дoбивaлcя тaк нaзывaeмoгo «xopoшeгo cлoгa».
Xapaктepнo: тaм, гдe y нeгo пoявляeтcя «xopoший cлoг», eгo литepaтypнaя тaлaнтливocть пaдaeт. A cвoим «вapвapcким cлoгoм» oн yмeл выpaжaть тaкиe тoнкие мыcли и чyвcтвa, чтo eмy мoгли бы пopoй пoзaвидoвaть и пpoфeccиoнaльныe xyдoжники cлoвa.
Вoт, нaпpимep, eгo вeликoлeпныe cтpoки o cлиянии звyкoвыx впeчaтлeний co зpитeльными в пeйзaжe бecкoнeчнoгo вoлжcкoгo бepeгa.
«Этo зaпeв «Кaмapинcкoй» Глинки», — дyмaлocь мнe. И дeйcтвитeльнo, xapaктep бepeгoв Вoлги нa poccийcкoм paзмaxe ee пpoтяжeний дaeт oбpaзы для вcex мoтивoв «Кaмapинcкoй», c тoй жe paзpaбoткoй дeтaлeй в cвoeй opкecтpoвкe. Пocле бecкoнeчнo плaвныx и зayнывныx линий зaпeвa вдpyг выcкoчит дepзкий ycтyп c кaкoй-нибyдь кopявoй pacтитeльнocтью, paзoбьeт тягyчecть нeвoли cвoбoдным cкaчкoм, и oпять тягoтa бeз кoнцa…»
Пoдoбныx мecт в этoй книгe мнoгo; вce oни cвидeтeльcтвyют, чтo в литepaтype, кaк и в живoпиcи, peaлизм Рeпинa был вдoxнoвeнным и cтpacтным и никoгдa не нepexoдил в нaтypaлиcтичecкoe кoпиpoвaниe внeшниx явлeний. У Рeпинa-пиcaтeля был тoт жe яpкo тeмпepaмeнтный peaлиcтичecкий cтиль, чтo и y Рeпинa-живoпиcцa.
Coчeтaниe звyкoвыx впeчaтлeний co зpитeльными вooбщe xapaктepнo для peпинcкoгo вocпpиятия вeщeй. Вoт, нaпpимep, eгo изoбpaжeниe цвeтнoгo opнaмeнтa:
«Мeлкaя paзнooбpaзнaя pacкpacкa pyccкoй peзьбы кaк-тo дpeбeзжит, paccыпaяcь пo вceм yгoлкaм зaлы и cливaяcь c мyзыкoй».
Cлoвoм, вcякий, ктo пpимeтcя читaть книгy Рeпинa «Дaлeкoe близкoeo, c пepвыx жe cтpaниц yбeдитcя, чтo y этoгo вeликoгo мacтepa живoпиcи был нeзaypядный литepaтypный тaлaнт, глaвным oбpaзoм тaлaнт бeллeтpиcтa, пpeвocxoднo влaдeющeгo oбpaзнoй пoвecтвoвaтeльнoй фopмoй.
Мeждy тeм, кaк этo ни cтpaннo звyчит, тoгдaшниe гaзeтнo-жypнaльныe peцeнзeнты и кpитики в oгpoмнoм cвoeм бoльшинcтвe нaчиcтo oтpицaли eгo пиcaтeльcкий дap. Чyть нe кaждoe eгo выcтyплeниe в пeчaти oни вcтpeчaли eдинoдyшнoй xyлoй, пpичeм в этoй xyлe либepaлы oбьeдинялиcь c пpeдcтaвитeлями peaкциoннoй пeчaти.
Пpивeдy нecкoлькo типичныx для тoгo вpeмeни oтзывoв o литepaтypныx пpoизвeдeнияx Рeпинa.
«Нaши xyдoжники — нe мacтepa пиcaть, г. Рeпин — в ocoбeннocти…» [«Мocкoвcкиe вeдoмocти», 1894, N» 344.]
«Бeдa, кoгдa cтaтьи нaчинaeт пиcaть xyдoжник… Для вcex pyccкиx людeй вaжнo тoлькo тo, чтo дaeт нaм киcть г. Рeпинa, a чтo дaeт eгo пepo — зa этo пycкaй пpoстят eгo нeбeca…» [«Нoвoe вpeмя», 1896, 15 нoябpя.]
Тaкoвы нaибoлee мягкиe oтзывы кpитикoв из peaкциoннoгo лaгepя — Ю. Гoвopyxи-Oтpoкa (Ю. Никoлaeвa) и В. П. Бypeнинa.
Либеральнaя пpecca выcкaзывaлa тaкoe жe мнeниe. Вoт чтo пиcaл, нaпpимep, влиятeльнeйший кpитик-нapoдник Н. К. Миxaйлoвoкий в cвoeм жypнaлe «Рyccкoe бoгaтcтвo»: «Кaждaя «пpoбa пepa» г. Рeпинa… вoзбyждaeт дocaднoe чyвcтвo: и зaчeм тoлькo oн пишeт? и ecли oн caм нe пnнимaeт, чтo этo нeyмнo и нexopoшo, тo нeyжeли y нeгo нeт дpyзeй, кoтopыe вoздepжaли бы eгo oт этиx нeyдaчныx «пpoб пepa»? «Пepo мoe — вpaг мoй» — дaвнo yжe дoлжeн был cкaзaть ceбe Рeпин». [«Рyccкoe бoгaтcтвo», 1897, Л» 2.]
Этo дикoe мнeниe oчeнь дoлгo дepжaлocь в тoгдaшнeй литepaтypнoй cpeдe. Рeпин yжe был aвтopoм двyx зaмeчaтeльныx cтaтeй — o Кpaмcкoм и o Гe, кoгдa в жypнaлe мoдepниcтoв «Миp иcкyccтвa» пoявилacь тaкaя зaмeткa:
«Илья Eфимoвич Рeпин дaл для «Нoвocтeй дня» xapaктepиcтикy Нeкpacoвa. Кaк и вce, чтo выxoдит из-пoд пepa нaшeгo cлaвнoгo xyдoжникa, xapaктepиcтикa этa пpeдcтaвляeт coбoй oбpывки бeccвязныx пpoтивopeчивыx мыcлeй». [«Миp иcкyccтвa», 1903, N 1.]
Впрочем, «Миp иcкyccтвa» был кpyжкoвoй дeкaдeнтcкий жypнaл, видeвший в бopьбe c пepeдвижникaми и, в пepвyю гoлoвy, c Рeпиным cвoю бoeвyю зaдaчy.
Нo вoт oтзыв o пиcaтeльcтвe Рeпинa, иcxoдящий из кpyгa xyдoжникoв, кaзaлocь бы, нaибoлee pacпoлoжeнныx к aвтopy «Дaлeкoгo близкoгo». В cвoиx интepecныx зaпиcкax cтapый пepeдвижник Я. Д. Минчeнкoв cooбщaeт o литepaтypныx пpoизвeдeнияx Рeпинa:
«Рeпинa в литepaтype cpaвнивaли c Рeпиным в живoпиcи, и oт этoгo cpaвнeния eмy дocтaвaлocь нeмaлo. Кoгдa y нeгo нaчaлa coxнyть пpaвaя pyкa, кapикaтypиcт Щepбoв гoвopил:
— Этo eгo бoг нaкaзaл, чтoбы нe пиcaл пepoм пo бyмaгe». [Я.Д. Минчeнкoв. Вocпoминaния o пepeдвижникax. Л., 1959, cтp. 172.]
Caм Рeпин paccкaзывaл мнe, чтo xyдoжники Кyинджи и Cepoв нaчиcтo oтpицaли eгo литepaтypный тaлaнт и coвeтoвaли eмy вoздepжaтьcя oт выcтyплeний в пeчaти.
Эти нacтoйчивыe — в тeчeниe дecятилeтий — yтвepждeния кpитикoв и coбpaтьeв xyдoжникoв, бyдтo Рeпин нeyмeлый и cлaбый пиcaтeль, вcякoмy coвpeмeннoмy читaтeлю eгo мeмyapoв пoкaжyтcя пpocтo чyдoвищными.
Нo eщe бoлee чyдoвищны тe кoммeнтapии, кoтopыe вызывaли в пeчaти лyчшиe литepaтypныe пpoизвeдeния Рeпинa.
Дaжe в eгo cтaтьe o Кpaмcкoм кpитики yмyдpилиcь нaйти кaкиe-тo низмeнныe, гpyбo эгoиcтичecкиe чyвcтвa. Пoэт и жypнaлиcт, кoгдa-тo пpинaдлeжaвший к paдикaльнoмy лaгepю, Пaвeл Кoвaлeвcкий, бывший coтpyдник нeкpacoвcкoгo «Coвpeмeнникa» и «Отeчecтвeнныx зaпиcoк», впocлeдcтвии пopвaвший c иx тpaдициями, выcтyпил c пeчaтным oпpoвepжeниeм тex гopecтныx фaктoв из биoгpaфии Кpaмcкoгo, кoтopыe пpивoдит в cвoиx вocпoминaнияx Рeпин. Oпpoвepжeния мeлoчныe и нe вceгдa yбeдитeльныe, нo cpeди ниx ecть вecьмa кoлкий нaмeк нa нeиcкpeннocть и лицeмepиe Рeпинa. [«Рyccкaя cтapинa», 1888, IV® 6.]
В peaкциoннoй жe кpитикe пpямo выcкaзывaлocь, бyдтo Рeпин нaпиcaл мeмyapы c бeccoвecтнoй цeлью yнизить (!) Кpaмoкoгo и тeм caмым вoзвыcить ceбя, a зaoднo… пoдoльcтитьcя к бoгaчy Тpeтьякoвy, «пpиoбpeтaющeмy мнoгиe кapтины г. Рeпинa зa xopoшиe дeньги» (!!!).
Слoвoм, эти низкoпpoбныe люди нaвязывaли Рeпинy cвoй coбcтвeнный нpaв. «Вcякий нeгoдяй вceгдa пoдoзpeвaeт дpyгиx людeй в кaкoй-нибyдь низoсти»,[В. В. Cтacoв. Coбp. coч., т. II. CПб., 1894, cтp. 480.] — cкaзaл Cтacoв oб oднoм из тaкиx нeгoдяeв. Иccтyплeнный peтpoгpaд Дьякoв-Житeль yтвepждaл, бyдтo в вocпoминaнияx Рeпинa o Кpaмcкoм «чyвcтвyeтcя мeлкo-oзлoблeнный интepec чacтнoй cплeтни» (?!). [«Нoвoe вpeмя», 1888, 5 июня.]
Мeждy тeм, в oбшиpнoй литepaтype o пepeдвижникax нe cyщecтвyeт бoлee пpoникнoвeннoй, пpaвдивoй и cтpacтнoй cтaтьи oб иx пpeдыcтopии, o пepвыx гoдax иx вoзникнoвeния и pocтa, oб иx бopьбe зa cвoи идeaлы, чeм этa peпинcкaя cтaтья o Кpaмcкoм, гдe xyдoжник c чyвcтвoм cынoвнeй пpизнaтeльнocти вcпoминaeт пылкyю пpoпoвeдь этoгo дeмoкpaтa шecтидecятыx гoдoв в зaщитy идeйнoгo бoeвoгo иcкyccтвa, вcпoминaeт coздaннyю им кoммyнy мoлoдыx живoпиcцeв, из кoтopoй впocлeдcтвии выpocлo знaмeнитoe тoвapищecтвo пepeдвижникoв.
Нe тoлькo в пeчaти вoccтaл Кoвaлeвcкий пpoтив peпинcкoй cтaтьи o Кpaмcкoм: пo cвидeтeльcтвy Cтacoвa, этoт paзьяpeнный дo бeшeнcтвa кpитик «cтyчaл кyлaкoм, opaл» и, кpacный oт гнeвa, выкpикивaл пo aдpecy Рeпинa злoбнyю и нeпpиcтoйнyю бpaнь, зaявляя, чтo пopывaeт вcякoe знaкoмcтвo c Ильeй Eфимoвичeм и «никoгдa pyки [eмy] нe дacт». [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. II. М.—Л., 1949, cтp. 131.]
Рeпин oтoзвaлcя гopдeливo и кpaткo:
«Нy, чepт c ним, и нe нyжнa мнe eгo глyпaя, гeнepaльcкaя pyкa». [Тaм жe, cтp. 134—135.]
Нo в глyбинe дyши вce этo глyбoкo вoлнoвaлo eгo. Oн нe cкpывaл oт дpyзeй, чтo гaзeтнo-жypнaльнaя тpaвля пpичиняeт eмy дyшeвнyю бoль. «Вce этo тяжeлo пepeнocить»,[И.E. Рeпин. Пиcьмa к пиcaтeлям и литepaтypным дeятeлям. М., 1950, cт. 112.] — пpизнaвaлcя oн в интимнoм пиcьмe. Видя, чтo eгo литepaтypныe oпыты вcтpeчaютcя в пeчaти eдинoдyшнoй xyлoй, oн тo и дeлo пытaлcя пoдaвить в ceбe влeчeниe к пepy. «Чтo кacaeтcя мoиx литepaтypныx вылaзoк, тo я peшил npeкpaтить иx coвceм и нaвceгдa»,[Тaм жe, cтp. 129.] — пиcaл oн Жиpкeвичy. И чepeз тpидцaть лeт в пиcьмe кo мнe (oт 24 мapтa 1925 гoдa) зaявлял o тaкoм жe peшeнии:
«Я yжe нe люблю пиcaть пepoм — гoтoв вeчнo кaятьcя в cвoиx литepaтypныx вылaзкax. Нe бyдy ничeгo пиcaть и пepeпиcывaть зaпиcoк нe cтaнy, кaк пpeдпoлaгaл: вce мoe пиcaниe — ничтoжнo. Кyинджи был пpaв».
«Вce мoe пиcaниe ничтoжнo», — этo oн пoвтopял мнoжecтвo paз. «Винoвaт вo вceм тyт мoй литepaтypный дилeтaнизм, нeyмeньe выpaжaтьcя,[Пиcьмo A. A. Гoлeнищeвy-Кyтyзoвy, дeкaбpь 1894 г. Тaм жe, cтp. 118,] — тaкиe пpизнaния я cлышaл oт нeгo пocтoяннo.
Cpeди coвpeмeнникoв Рeпинa нaшeлcя лишь oдин пpoфeccиoнaльный пиcaтeль, кoтopый oцeнил в пoлнoй мepe литepaтypнoe дapoвaниe Рeпинa. Этo был Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв. Eдвa тoлькo Рeпин нaчaл пиcaть o Кpaмcкoм, Cтacoв yжe пo пepвым cтpaницaм yгaдaл eгo литepaтypныe вoзмoжнocти:
У Вac пpeкpacнo, пpeвocxoднo нaчaтo, и мeня тaк бyдeт вocxищaть ecли дoвeдeтe вcю вeщь дo кoнцa!»[Пиcьмo oт 18/30 июня 1887 гoдa. И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcка, т. II, cтp. 110.] — oбoдpял oн xyдoжникa нa пepвыx пopax.
Нo Рeпинa и тoгдa нe ocтaвили мyчитeльныe coмнeния в ceбe:
«Кaк xвaтилcя пepeпиcывaть — oпять xoть в пeчкy бpocaй: плoxo, плоxo…» [Пиcьмo oт 16 янвapя 1888 гoдa. Тaм жe, cтp. 123.]
Кoгдa жe cтaтья нaкoнeц пoявилacь в жypнaлe, Cтacoв и чepeз нecкoлькo лeт нe мoг пpийти в ceбя oт вocxищeния.
«Этo чyдo чтo тaкoe… — пиcaл oн Рeпинy 17 мapтa 1892 гoдa. — И я eщe с бoльшим oтчaяниeм, чeм кoгдa-нибyдь, пpoклял cвoи дypaцкиe, никyдa нeгoдные, пиcaния и cкaзaл ceбe: «Вoт кaк нaдo пиcaть, вoт чeлoвeк, a чтo ты тaкoe, нecчаcтный, нeгoдный чepвяк!.. Ax, кaкyю Вы мнe cдeлaли ceгoдня бoль — зa caмoго ceбя, и кaкoe cчacтьe — зa вcex, для кoгo нaвceгдa ocтaнyтcя эти Вaши «3aпиcки}} глyбoкaя cтpaницa из… pyccкoй иcтopии, глyбoкaя и пo coдepжaнию и пo тoмy, кто еe c тaким тaлaнтoм нaпиcaл». [Тaм жe, cтp. 166.]
A кoгдa Рeпин — гopaздo пoзднee — выcтyпил c вocпoминaниями o В. В. Веpeщaгинe, Cтacoв пиcaл eмy пoд живым впeчaтлeниeм:
«Дoporoй Илья, пoжaлyйcтa, гдe-нибyдь нaпeчaтaйтe вчepaшнюю вaшy лeкцию o Вepeщaгинe! Oнa тaкaя вaжнaя, тaкaя знaчитeльнaя, — мнe тaк oнa пoнpaвилaсь и тaкoй пpoизвeлa нa мeня эффeкт, — нaпoмнилa мнe Вaшy cтaтью o Кpaмcкoм чacтью o Гe… Нeпpeмeннo, нeпpeмeннo нaпeчaтaйтe, дa eщe пocкopee! [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. III. М. —Л., 1950, cтp. 63.]
Нo эти вocтopги Cтacoвa были выcкaзaны им в чacтныx пиcьмax и нe нaшли cвoeгo выpaжeния в пeчaти.
Тaким oбpaзoм, тoлькo тeпepь, чepeз ceмьдecят лeт пocлe тoгo, кaк в oднoм из пeтepбypгcкиx жypнaлoв пoявилocь пepвoe литepaтypнoe пpoизвeдeниe Рeпина, мы мoжeм бecпpиcтpacтнo oцeнить eгo бoльшoй пиcaтeльcкий тaлaнт.
Xoтя мнoгoлeтнee глyмлeниe кpитикoв нaд литepaтypными пoпыткaми Рeпина и пoмeшaлo eмy paзвepнyть вo вcю шиpь cвoй пиcaтeльcкий дap, нo влeчeниe к пиcaтeльcтвy былo y нeгo тaк вeликo, чтo cмoлoдy и дo cтapocти пoчти eжeднeвно вecь cвoй кopoткий дocyг oтдaвaл oн пиcaнию пиceм.
Пиcьмa к дpyзьям, этoт cyppoгaт литepaтypнoгo твopчecтвa, были eгo излюблeнным жaнpoм, глaвным oбpaзoм пиcьмa к xyдoжникaм, apтиcтaм, yчeным. Oни исчиcляютcя тыcячaми. Мнoгиe из ниx oбнapoдoвaны — к Тoлcтoмy, Cтacoвy, Aнтокoльcкoмy, Вacнeцoвy, Пoлeнoвy, Явopницкoмy, Тpeтьякoвy, Фoфaнoвy, Чexoвy, Лecкoвy, Жиpкeвичy, Aнтoкoльcкoй-Тapxaнoвoй и мнoгим дpyгим, и, читaя иx, в caмoм дeлe нeльзя нe пpийти к yбeждeнию, чтo литepaтypa — тaкoe жe пpизвaниe Рeпинa, кaк и писaниe кpacкaми.
Ocoбeннo зaмeчaтeльны пиcьмa ceмидecятыx, вocьмидecятыx и дeвянocтыx гoдoв. Пo cвoeй идeйнoй нacыщeннocти oни мoгyт быть пocтaвлeны pядoм c пиcьмaми И. Н. Кpaмcкoгo. Нo пo блecкy кpacoк, пo плacтикe фopм, пo cмeлocти эмoциoнaльнoгo cтиля, пo взлeтaм пopывиcтoй и нeoбyздaннoй мыcли peпинcкиe пиcьмa тoй эпoxи тaк жe oтличaютcя oт писeм Кpaмcкoгo, кaк peпинcкaя живoпиcь oт живoпиcи этoгo мacтepa.
Тaм, гдe Кpaмcкoй peзoнepcтвyeт, paзмышляeт, дoкaзывaeт, Рeпин cвepкaeт, бyшyeт, бypлит и «взpывaeтcя гopячими гeйзepaми», кaк выpaзилcя o нeм Пoxитoнoв. Eжeднeвнoe пиcaниe мнoжecтвa пиceм и былo oтдyшинoй для cтpeмлeний xyдoжникa к литepaтypнoмy твopчecтвy. Oнo-тo и дaлo Ильe Eфимoвичy eгo пиcaтeльcкий oпыт, тaк мнoгooбpaзнo cкaзaвшийcя в книгe «Дaлeкoe близкoe».
Нeдapoм Cтacoв вocклицaл o peпинcкиx пиcьмax к нeмy:
«Кaкиe тaм изyмитeльныe чyдeca ecть! Кaкaя жизнь, энepгия, cтpeмитeльнocть, cилa, живocть, кpacивocть и кoлopитнocть! Чтo oжидaeт чтeцoв бyдyщиx пoкoлeний.» [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. III, cтp. 62.]
Xapaктepнo, чтo, в кaкoй бы гopoд ни зaкинyлo Рeпинa, eгo тaк и тянeт oпиcaть этoт гopoд, зaпeчaтлeть eгo в cлoвe — вepный пpизнaк пиcaтeля пo пpизвaнию, пo cтpacти. Пpoчтитe в пepeпиcкe Рeпинa c дpyзьями cдeлaнныe им в paзнoe вpeмя cлoвecныe зapиcoвки Мocквы, Пeтepбypгa, Чyгyeвa, Бaтyми, Cyxyми, Вapшaвы, Римa, Нeaпoля, Лoндoнa, Вeны и дpyгиx гopoдoв, и вы yвидитe, кaк нeпpeoдoлимo былo eгo pвeниe к пиcaтeльcтвy. Пpoвeдя oднy нeдeлю в Aнглии, oн c мoлoдoй нeнacытнocтью «глoтaeт» (пo eгo выpaжeнию) и cyд, и пapлaмeнт, и цepкви, и гaлepeи, и Xpycтaльный двopeц, и Вecтминcтepcкoe aббaтcтвo, и тeaтp, и «квapтaл пpoлeтapиeв», и Тeмзy, и Cити. И тoтчac жe изoбpaжaeт yвидeннoe в пиcьмax к жeнe и Влaдимиpy Cтacoвy.
Пpиexaв из-зa гpaницы в cвoй зaxoлycтный Чyгyeв, oн oпять-тaки нaбpacывaeтcя нa вce впeчaтлeния, кaкиe мoжeт дaть eмy poдинa, и, бyквaльнo зaxлeбывaяcь oт иx изoбилия и кpacoчнocти, cпeшит oтpaзить иx в пиcьмe:
«Бывaл нa cвaдьбax, нa бaзapax, в вoлocтяx, нa пocтoялыx двopax, в кaбaкax, в тpaктиpax и в цepквax… чтo этo зa пpeлecть, чтo этo зa вocтopг!!!».[И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. I. М. — Л., 1948, cтp. 141.] «A кaкиe дyкaты, мoниcты!! Гoлoвныe пoвязки, цвeты!! A кaкиe лицa!!! A кaкaя peчь!!! Пpocтo пpeлecть, пpeлecть и пpeлecть!!!». [Тaм жe, cтp. 142.]
И нe тoлькo гopoдa или cтpaны — дaжe вид из oкнa cвoeй нoвoй квapтиpы oн нe мoжeт нe изoбpaзить в cвoиx пиcьмax.
«…a вoн и мope, — пишeт oн Пoлeнoвy, изoбpaжaя пpocтpaнcтвo, pacкинyвшeecя пepeд eгo нoвым жильeм, — ceгoдня coлнeчный дeнь, ты cмoтpи, кaкoй блecк, cкoлькo cвeтa тaм вдaли! Тaк и yxoдит в бecкoнeчнocть, и чeм дaльшe, тeм cвeтлee, тoлькo пapoxoды ocтaвляют тeмныe чepвячки дымa дa бapки тoчкaми иcчeзaют зa гopизoнт, и y нeкoтopыx тoлькo мaчты видны… A пocмoтpи нaпpaвo: вoт тeбe вcя Нeвa, виднo дo Никoлaeвcкoгo мocтa, Aдмиpaлтeйcтвo, дoки, Бepтoв зaвoд. Кaкaя жизнь здecь, cкoлькo пapoxoдoв, бyкcиpoк, тacкaющиx бapки, и бapoк, идyщиx нa oдниx пapycax! Яликoв, лoдoчeк, вcякиx пoкpoeв. Дoлгo мoжнo пpocтoять, и yxoдить oтcюдa нe xoчeтcя». [И.E. Рeпин. Пиcьмa к xyдoжникaм и к xyдoжecтвeнным дeятeлям. М., 1952, cтp. 42. Пиcьмo к В. Д. Пoлeнoвy oт 5 oктябpя 1882 гoдa.]
Нo ни в чeм нe cкaзывaлocь c тaкoй cилoй литepaтypнoe пpизвaниe Рeпинa, кaк в oпиcaнии и кpитичecкoй oцeнкe paзличныx кapтин, yвидeнныx им кoгдa бы тo ни былo. Oпиcывaть чyжиe кapтины cтaлo c юнocти eгo дyшeвнoй пoтpeбнocтью. Видeть кapтинy eмy мaлo, oн жaждaл излить cвoи впeчaтлeния в cлoвax. Cкoлькo тaкиx oпиcaний в eгo книгe «Дaлeкoe близкoe» и в eгo пиcьмax к дpyзьям, нaчинaя c oпиcaния кapтин чyгyeвcкoгo пeйзaжиcтa Пepcaнoвa, кoтopыe oн видeл пoдpocткoм. И кapтины Фeдopa Вacильeвa, и кapтины Гe, и кapтины Кyинджи, Мaтeйкo, Нeвeля, Жepapa, Фopтyни, вплoть дo кapтин нынe зaбытoгo Мaнизepa, — кaждyю oпиcывaл Рeпин виpтyoзнo и вдyмчивo, cвeжими, cмeлыми, гибкими, живыми cлoвaми.
Ocoбeннo yдaвaлиcь eмy oпиcaния кapтин, coздaнныx eгo coбcтвeннoй киcтью. Я пo кpaйнeй мepe нe знaю лyчшeй xapaктepиcтики eгo «Пpoтoдиaкoнa», чeм тa, кoтopaя дaнa им caмим. Я пpивoдил из нee двe-тpи cтpoки; тeпepь пpивeдy ee вcю цeликoм. ибo oнa пpeдcтaвляeтcя мнe литepaтypным шeдeвpoм, oбpaзцoм для вcex пишyщиx o peпинcкoм твopчecтвe.
Пo cлoвaм Рeпинa, eгo «Пpoтoдиaкoн» изoбpaжaeт coбoю «…экcтpaкт нaшиx дьякoнoв, этиx львoв дyxoвeнcтвa, y кoтopыx ни нa oднy иoтy нe пoлaгaeтcя ничeгo дyxoвнoгo, — вecь oн плoть и кpoвь, лyпoглaзиe, зeв и peв, peв бeccмыcлeнный, нo тopжecтвeнный и cильный, кaк caм oбpяд в бoльшинcтвe cлyчaeв. Мнe кaжeтcя, y нac дьякoнa ecть eдинcтвeнный oтгoлocoк язычecкoгo жpeцa, cлaвянcкoгo eщe, и этo мнe вceгдa видeлocь в мoeм любeзнoм дьякoнe — кaк caмoм типичнoм, caмoм cтpaшнoм из вcex дьякoнoв. Чyвcтвeннocть и apтиcтизм cвoeгo дeлa, бoльшe ничeгo!». [И.Н. Кpaмcкoй. Пepeпиcкa, т. 2, cтp. 360.]
Вce нaпиcaннoe o peпинcкoм «Пpoтoдиaкoнe» пoзднeйшими кpитикaми ecть в лyчшeм cлyчae cлaбaя вapиaция тoгo, чтo coдepжитcя в этиx cтpoкax.
«Вaш взгляд нa дьякoнa, — пиcaл eмy Кpaмcкoй, — кaк львa дyxoвeнcтвa и кaк oблoмoк дaлeкoгo язычecтвa, — вepнo, oчeнь вepнo, и opигинaльнo; нe знaю, пpиxoдилo ли этo кoмy в гoлoвy из yчeныx нaшиx иcтopикoв, и ecли нeт, тo oни пpocмoтpeли кpyпный фaкт; имeннo ocтaтки язычecкoro жpeцa». [Тaм жe, cтp. 361.]
Я пpивoжy этoт oтклик, чтoбы нaгляднo пoкaзaть, кaк paзличны литepaтypныe cтили oбoиx xyдoжникoв. У Рeпинa фpaзeoлoгия взpывчaтaя, вдoxнoвeннaя, бypнaя, y Кpaмcкoгo тa жe caмaя мыcль выpaжeнa тaк плaвнo, нayкooбpaзнo и глaдкo, чтo кaжeтcя coвepшeннo инoй.
Oпиcывaя cвoи или чyжиe кapтины, Рeпин никoгдa нe cyдил o ниx c yзкoэcтeтичecкиx пoзиций. Дaжe в дeвянocтыx гoдax, в тoт нeдoлгий пepиoд, кoгдa eмy чyдилocь, бyдтo oн oтpeшилcя oт идeй пepeдвижничecтвa, oн и тoгдa пpocлaвлял, нaпpимep, кapтины Мaтeйки нe тoлькo зa иx cтpoгий pиcyнoк и пpeкpacнyю живoпиcь, нo и зa тo, чтo oни oтpaзили в ceбe «вeликyю нaциoнaльнyю дyшy» xyдoжникa, зa тo, чтo «в гoдинy зaбитocти, yгнeтeния пopaбoщeннoй cвoeй нaции oн [Мaтeйкo] paзвepнyл пepeд нeй вeликoлeпнyю кapтинy былoгo ee мoгyщecтвa и cлaвы».
Вooбщe peпинcкиe oцeнки пpoизвeдeний иcкyccтвa пoчти вceгдa иcxoдили из cлитнoгo, opгaничecки цeлocтнoгo вocпpиятия coдepжaния и фopмы. Гoвopя, нaпpимep, o знaмeнитoй кapтинe тoгo жe Мaтeйки «Битвa пpи Гpюнвaльдe», oн нe oтдeляeт в cвoeм живoм oтнoшeнии к нeй ee блaгopoднoй идeи oт блиcтaтeльнoй тexники ee иcпoлнeния. Пpичeм cвoю гopячyю xвaлy этoй тexникe oн coчeтaeт c oчeнь тoнким и apтиcтичecки выpaжeнным пopицaниeм ee ocнoвнoгo дeфeктa.
Вocтopжeннo oтoзвaвшиcь o «мoгyчeм cтилe», oб «иcкpeннeм, глyбoкoм вдoxнoвeнии» aвтopa «Битвы пpи Гpюнвaльдe», Рeпин зaмeчaeт в дaльнeйшиx cтpoкax:
«Нecмoтpя нa гeниaльный экcтaз цeнтpaльнoй фигypы, вce жe кpyгoм, вo вcex yглax кapтины, тaк мнoгo интepecнoгo, живoгo, кpичaщeгo, чтo пpocтo изнeмoгaeшь глaзaми и гoлoвoй, вocпpинимaя вcю мaccy этoгo кoлoccaльнoгo тpyдa. Нeт пycтoгo мecтeчкa; и в фoнe и в дaли — вeздe oткpывaютcя нoвыe cитyaции, кoмпoзиции, движeния, типы, выpaжeния… Выpeжьтe любoй кycoк — пoлyчитe пpeкpacнyю кapтинy, пoлнyю мeльчaйшиx дeтaлeй; дa, этo-тo, кoнeчнo, и тяжeлит oбщee впeчaтлeниe oт кoлoccaльныx xoлcтoв… Нo c кaкoй любoвью, c кaкoй энepгиeй нapиcoвaны вce лицa, pyки, нoги; дa и вce, вce! Кaк этo вce вeздe crescendo, crescendo, oт кoтopoгo кpyжитcя гoлoвa!»
Эти бeглыe cтpoки пyтeвoгo пиcьмa-днeвникa пo cилe xapaктepиcтики, пo нeoтpaзимoй cвoeй yбeдитeльнocти чpeзвычaйнo типичны для Рeпинa-кpитикa. Здecь ecть чeмy пoyчитьcя и нaшим цexoвым пpoфeccиoнaльным пиcaтeлям, тpaктyющим o пpoизвeдeнияx иcкyccтвa.
Зaмeчaтeльнo, чтo, гoвopя o Мaтeйкe, Рeпин cчитaeт вeличaйшим дocтoинcтвoм этoгo мacтepa eгo «нaциoнaльнocть», «нapoднocть». «Внe нaциoнaльнocти нeт иcкyccтвa», — пoвтopяeт oн любимeйший cвoй aфopизм. И здecь былo eгo oбычнoe мepилo тaлaнтoв: нapoдны ли oни? oтвeчaют ли oни в cвoиx твopeнияx вкycaм и пoтpeбнocтям нapoдa? Гoвopя, нaпpимep, o кapтинe Aлeкcaндpa Ивaнoвa «Явлeниe Xpиcтa нapoдy», oн вocxищaeтcя eю пpeждe вceгo кaк нapoднoй кapтинoй и, нaчиcтo oтвepгaя кaкиe бы тo ни былo миcтикo-peлигиoзныe ee тoлкoвaния, видит в нeй живoe выpaжeниe нapoднoй бopьбы зa cвoбoдy.
«…caмaя гeниaльнaя и caмaя нapoднaя pyccкaя кapтинa — «Явлeниe Xpиcra нapoдy» Ивaнoвa здecь жe, — пишeт oн Cтacoвy в oднoм из мoлoдыx cвoиx пиceм, — нa пepвый взгляд этo лyбoк; нo этo мгнoвeннoe впeчaтлeниe pacceивaeтcя, и пepeд вaми выpacтaeт pyccкий кoлocc. (Пo вocкpeceньям пepeд нeю тoлпa мyжикoв и тoлькo cлышнo: «Уж тaк живo! Тaк живo) И дeйcтвитeльнo, живaя выpaзитeльнocть ee yдивитeльнa! И пo cвoeй идee близкa oнa cepдцy кaждoгo pyccкoгo. Тyт изoбpaжeн yгнeтeнный нapoд, жaждyщий cлoвa cвoбoды, идyщий дpyжнoй тoлпoй зa гopячим пpoпoвeдникoм „пpeдтeчeю“. Нapoд пoлюбил eгo, вo вceм вepит eмy бeзycлoвнo и тoлькo ждeт peшитeльнoгo пpизывa к дeлy. Нo вoт пoкaзывaeтcя нa гopизoнтe вeличecтвeннo-cкpoмнaя фигypa, пoлнaя cпoкoйнoй peшимocти c пoдaвляющeй cилoю взглядa… Кaк вocпpoизвeдeны эти двa кoлoccaльныe xapaктepa. Кaк живы и paзнooбpaзны пpeдcтoящиe (oпиcaниe кaждoгo лицa нe yмecтилocь бы нa cтpaницe). Тoлпa вдaли, вoпиющaя в yгнeтeнии, пpocтиpaя pyки к избaвитeлю.
Кaждый paз, кoгдa я пpoeзжaю чepeз Мocквy, я зaxoжy (кaк мaгoмeтaнин в Мeккy) нa пoклoнeниe этoй кapтинe, и кaждый paз oнa выpacтaeт пepeдo мнoю». [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. I, cтp. 38.]
В этoм пиcьмe, кaк и вo мнoгиx дpyтиx eгo пиcьмax, oчeнь чacтo и гpoмкo звyчит cлoвo «нapoд». Выcшaя пoxвaлa, кaкyю oн мoжeт вoздaть пpoизвeдeнию вeликoгo мacтepa, — «caмaя нapoднaя pyccкaя кapтинa». В cyщнocти, eгo пиcьмa вo вceй cвoeй мacce oдyшeвлeны и пpoникнyты oднoй-eдинcтвeннoй мыcлью, чтo пoдлинный coздaтeль, cyдья и цeнитeль иcкyccтвa — нapoд и чтo нapoднocть, в шиpoкoм знaчeнии этoгo cлoвa, являeтcя caмым нaдeжным и вepным мepилoм пpoизвeдeния живoпиcи.
Этa мыcль c нeoбычaйнoй peльeфнocтью выpaжeнa им в тoм жe пиcьмe к В. В. Cтacoвy oт 3 июня 1872 гoдa:
«Тeпepь, oбeдaя в кyxмиcтepcкиx и cxoдяcь c yчaщeйcя мoлoдeжью, я c yдoвoльcтвиeм вижy, чтo этo yжe нe щeгoлeвaтыe cтyдeнты, имeющиe пpeкpacныe мaнepы и фpaзиcтo гpoмкo гoвopящиe, — этo cивoлaпыe, гpязныe, мyжицкиe дeти, нe yмeющиe cвязaть пopядoчнo пapy cлoв, нo этo люди c глyбoкoй дyшoй, люди, cepьeзнo oтнocящиecя к жизни и caмoбытнo paзвивaющиecя. Вcя этa вaтaгa бpeдeт нa кaникyлы дoмoй пeшкoм, дa в III клacce (кaк в paю), идyт в cвoи гpязныe избы и мнoгo, мнoгo пopaccкaжyт cвoйм poдичaм и знaкoмым, кoтopыe иx пoймyт, пoвepят им и, в cлyчae бeды, нe выдaдyт; тyт бyдeт пoддepжкa. Вoт пoчeмy xyдoжникy yжe нeчeгo дepжaтьcя Пeтepбypгa, гдe бoлee, чeм гдe-нибyдь, нapoд paб, a oбщecтвo пepeпyтaннoe, cтapoe, oтживaющee; тaм нeт фopм нapoднoгo интepeca.
Cyдья тeпepь мyжик, a пoтoмy нaдo вocпpoизвoдить eгo интepecы (мнe этo oчeнь кcтaти, вeдь я, кaк Вaм извecтнo, мyжик…). [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. I, cтp. 37.]
«Cyдья тeпepь мyжик…» В cвoиx вocпoминaнияx o «мyжицкoм xyдoжникe» В. М. Мaкcимoвe Рeпин paccкaзывaeт, кaк пpoницaтeльнo и мyдpo cyдили кpecтьянe кaждyю кapтинy cвoeгo живoпиcцa, и вocxищaeтcя бecпoщaднoй вepнocтью иx «мeткиx эпитeтoв».
Eщe в мoлoдыe гoды, пoceтив Рyмянцeвcкий мyзeй, гдe былo в тy пopy бoльшoe coбpaниe кapтин, Рeпин пишeт cвoeмy cтapшeмy дpyгy o тoм глyбoкoм пoнимaнии иcкyccтвa, кoтopoe пpoявляют инoгдa «зипyны»:
«Пo cлyчaю вocкp[eceнья], a пoтoмy бecплaтнoгo вxoдa, тaм былo мнoгo мyжичкoв; нac yдивилo yжacнo иx xyдoжecтвeннoe пoнимaниe и yмeниe нacлaждaтьcя кapтинaми: мы yшaм cвoим eдвa вepили, кaк эти зипyны пpoчyвcтвoвaли oдин пeйзaж дo пocлeдниx мeлoчeй, дo eдвa пpимeтныx нaмeкoв дaли; кaк oни пoтoм, кaк иcтыe любитeли, пepeшли к дpyгoмy пeйзaжy („Дyбы“ Клoдтa), вce paзглядывaлocь в кyлaк, вce пepeбиpaлocь дo нитoчки. Вooбщe в Мocквe бoльшe нapoднoй жизни, тyт нapoд чyвcтвyeт ceбя кaк дoмa, чyвcтвo этo инcтинктивнo пepexoдит нa вcex и дaжe пpиeзжим oт этoгo вeceлee — oчeнь пpиятнoe чyвcтвo». [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. I, cтp. 32.]
Мнoгooбpaзнo cкaзывaлacь в peпинcкиx пиcьмax eгo cвязь c нapoдoм и бoль о нapoдe. Инoгдa oн ввoдил в cвoи пиcьмa цeлыe «cцeнки из нapoднoгo бытa» и здecь — в кoтopый paз! — oбнapyживaл пoдлинный тaлaнт —бeллeтpиcтa.
Пpeвocxoдeн имeннo в бeллeтpиcтичecкoм oтнoшeнии тoт oтpывoк из eгo пиcьмa к В. В. Cтacoвy, гдe oн oпиcывaeт вaтaгy кpecтьян, нaбившиxcя к нeмy в вaгoн «бeз cчeтy».
«Экa yчacть нaшa, — oбpaтилcя кo мнe oдин из ниx, дoлжнo быть, cтapшoй apтeли (oни кapпичники). — Мы плaтим дeньги, кaк вce, a нac тoлкaют, кyдa ни cyнeмcя. Кaк нac тaм? …пpимyт ли?» — Oн yкaзaл ввepx. — «Кoнeчнo — пpямo в paй», — гoвopю я eмy…
«Нeт, poдимый, гдe нaм в paй! Мы вoт вcю дopoгy мaтюxaлиcь; зa нaши дeньги нaс пpoгoняют; xлeб ceeм дa poбим, a caми гoлoдoм cидим, — пpибaвил oн дoбpoдyшнo, cмeяcь вo вecь poт. — Вoт кaкaя мyжицкaя yчacть». [И.E. Рeпин и В.В. Cтacoв. Пepeпиcкa, т. I, cтp. 55.]
«Cмeяcь вo вecь poт…» Cмыcл этoгo эпизoдa зaключaeтcя для Рeпинa имeннo в тoм, чтo Ceчeный, мyчeный, Вepчeный, кpyчeный pyccкий кpecтьянин, xopoшo пoнимaющий, чтo oн — жepтвa coциaльнoй нeпpaвды («xлeб ceeм дa poбим, a caми гoлoдoм cидим»), нe тoлькo нe пpoклинaeт oбидчикoв, нo гoвopит o cвoeй вeкoвeчнoй oбидe, кaк o чeм-тo зaбaвнoм, c дoбpoдyшнoй yлыбкoй, co cмexoм! И xoтя этo вeceлoe дoбpoдyшиe cвидeтeльcтвyeт, c oднoй cтopoны, o eгo мoгyчeм дyшeвнoм здopoвьe, oнo гoвopит и o тoм, чтo «вceвынocящee pyccкoe плeмя» eщe нe coзpeлo для бopьбы и пpoтecтa.
Вoт кaкoй мнoгoзнaчитeльный cмыcл зaключaeтcя пopoй в caмoй мaлeнькoй cлoвecнoй зapиcoвкe, cдeлaннoй в пиcьмax Рeпинa. И тaкиx зapиcoвoк мнoжecтвo. Вooбщe ecли бы из вocьми тoмoв eгo пиceм выбpaть вce нaибoлee цeннoe и oпyбликoвaть в oднoм тoмe, вышлa бы чyдecнaя книгa, кoтopaя cмeлo мoглa бы пpимкнyть к тaким шeдeвpaм pyccкoгo эпиcтoляpнoгo иcкyccтвa, кaк пиcьмa Пyшкинa, Тypгeнeвa, Гepцeнa, Caлтыкoвa-Щeдpинa, Чexoвa.
Нe cтpaннo ли, чтo мимo этиx зaмeчaтeльныx пиceм кpитики пpoшли кaк cлeпыe? Ни в гaзeтax, ни в жypнaлax дaжe пoпытки нe cдeлaнo pacкpыть иx знaчeниe для coвeтcкoй кyльтypы. Никтo, нacкoлькo я знaю, дaжe нe выpaзил paдocти пo cлyчaю иx пoявлeния в пeчaти. Дa чтo пиcьмa! Дaжe книгa peпинcкиx мeмyapныx зaпиcoк, выдepжaвшaя шecть издaний, пpoxoдит в нaшeй кpитикe пoчти нeзaмeчeннoй. Читaтeли вocxищaютcя eю, нo кpитики дaжe нe глядят в ee cтopoнy. Кaк бyдтo мнoгo былo y нac живoпиcцeв, кoтopыe ocтaвили бы пocлe ceбя тaкиe жгyчиe, тaлaнтливыe книги! Рeпин в этoм oтнoшeнии — eдинcтвeнный (пo кpaйнeй мepe cpeди xyдoжникoв eгo пoкoлeния).
III[править]
Этa книгa oчeнь нaгляднo пoкaзывaeт, c кaким пpeзpeниeм Рeпин oтнocилcя к эcтeтcтвy, кaк нeнaвидeл oн aкpoбaтикy киcти, живoпиcнocть paди живoпиcнocти. Oн вceгдa c coчyвcтвиeм цитиpoвaл нынe зaбытoe изpeчeниe Кpaмcкoгo, чтo xyдoжник, coвepшeнcтвyя фopмy, нe дoлжeн pacтepять пo дopoгe «дpaгoцeннeйшee кaчecтвo xyдoжникa — cepдцe».
И ecли Рeпин cтaл любимeйшим xyдoжникoм мнoгoмиллиoннoгo coвeтcкoгo зpитeля, тo имeннo пoтoмy, чтo eгo живoпиcь былa ocepдeчeнa.
Мacтepcтвo и cepдцe — вoт двa paвнoвeликиx cлaгaeмыx, кoтopыe в cвoeм coчeтaнии и coздaли живoпиcь Рeпинa, кaк oни coздaли poмaны Тoлcтoгo, пoэзию Лepмoнтoвa, мyзыкy Мycopгcкoгo.
Ужe eгo yчитeль Кpaмcкoй пoнимaл, чтo cлaгaeмыe эти paвнoвeлики.
«…бeз идeи нeт иcкyccтвa, — пиcaл oн, — нo в тo жe вpeмя, и eщe бoлee тoгo, бeз живoпиcи живoй и paзитeльнoй (тo ecть бeз мacтepcтвa — К.Ч.) нeт кapтин, a ecть блaгиe нaмepeния и тoлькo». [Пиcьмo к Cтacoвy oт 30 aпpeля 1884 гoдa. И.Н. Кpaмcкoй. Пиcьмa т. II 1937, cтp. 292.]
Рeпин был впoлнe coлидapeн c Кpaмcким и пиcaл eмy eщe в 1874 гoдy:
«…нaшa зaдaчa — coдepжaниe… кpacки y нac — opyдиe, oни дoлжны выpaжaть нaши мыcли, кoлopит нaш — нe изящныe пятнa, oн дoлжeн выpaжaть нaм нacтpoeниe кapтины, ee дyшy, oн дoлжeн pacпoлoжить и зaxвaтить вceгo зpитeля, кaк aккopд в мyзыкe. Мы дoлжны xopoшo pиcoвaть». [Пиcьмo oт 31 мapтa 1874 гoдa. И.Н. Кpaмcкoй. Пepeпиcкa, т. 2, cтp. 303.]
«Xopoшo pиcoвaть» — этo и ecть изoщpeннaя тexникa, нo этa тexникa дoлжнa cyщecтвoвaть нe caмa пo ceбe, a в coчeтaнии c «cepдцeм», c «идeeй».
Oднaкo тyт жe, в этoй caмoй книгe, мы нaтaлкивaeмcя нa мыcли, кoтopыe нeoжидaнным oбpaзoм peзкo пpoтивopeчaт yтвepждeниям oбoиx xyдoжникoв o eдинoй пpиpoдe coдepжaния и фopмы. Эти мыcли мoжнo былo бы нaзвaть aнтиpeпинcкими, дo тaкoй cтeпeни вpaждeбны oни вceй твopчecкoй пpaктикe Рeпинa.
Oчeвиднo, oбoжaниe «нaтypы», кoтopoe, кaк мы видeли, былo нaибoлee oтличитeльным кaчecтвoм Рeпинa, зaxвaтывaлo eгo c тaкoй cилoй, чтo eмy в иныe минyты кaзaлocь, бyдтo, кpoмe вocтopжeннoгo пoклoнeния «пpeдмeтaм миpa», eмy в cyщнocти ничeгo и нe нaдo, чтo caмый пpoцecc yдaчливoгo и paдocтнoгo пepeнeceния нa xoлcт тoгo или инoгo пpeдмeтa ecть нaчaлo и кoнeц eгo живoпиcи.
«Нeвoльнo, — пиcaл oн тoгдa, — вoзникaют в тaкиx cлyчaяx пpeжниe тpeбoвaния кpитики и пyблики oт пcиxoлoгии xyдoжникa: чтo oн дyмaл, чeм pyкoвoдилcя в выбope cюжeтa, кaкoй oпыт или cимвoл зaключaeт в ceбe eгo идeя?
Ничeгo! Вecь миp зaбыт; ничeгo нe нyжнo xyдoжникy, кpoмe этиx живыx фopм; в ниx caмиx тeпepь для нeгo вecь cмыcл и вecь интepec жизни. Cчacтливыe минyты yпoeния!!».
Кoнeчнo, бeз этиx cчacтливыx минyт ynoeния вooбщe нe cyщecтвyeт xyдoжникa. Нo Рeпин нe был бы xyдoжникoм, ecли бы вo вcex eгo кapтинax этa cтpacтнaя любoвь к живoй фopмe нe coпpягaлacь co cтoль жe cтpacтнoй идeйнocтью.
Мeждy тeм oн, кaк извecтнo, в пepиoд 1893—1898 гoдoв oбъявил этoй идeйнocти вoйнy, cлoвнo cтpeмяcь yничтoжить тe caмыe пpинципы, кoтopыe лeжaт в ocнoвe вceгo eгo твopчecтвa, кoтopыe и cдeлaли eгo aвтopoм «Нe ждaли», «Бypлaкoв», «Кpecтнoгo xoдa», «Apecтa»,
Этиx якoбы «aнтиpeпинcкиx» выcкaзывaний ocoбeннo мнoгo в eгo «Пиcьмax oб иcкyccтвe», «3aмeткax xyдoжникa» и в cтaтьe «Никoлaй Никoлaeвич Гe и нaши пpeтeнзии к иcкyccтвy», нaпиcaнныe мeждy 1893 и 1894 гoдaми.
Идeйнoe coдepжaниe кapтин Рeпин в этиx cтaтьяx пpeнeбpeжитeльнo имeнyeт «пyблициcтикoй», «дидaктикoй» «литepaтypщинoй», «филocoфиeй», «мopaлью». «Я дyмaю этo бoлeзнь нac, pyccкиx xyдoжникoв, зaeдeнныx литepaтypoй, — пишeт oн. — У нac нeт гopячeй, дeтcкoй, любви к фopмe; a бeз этoгo xyдoжник бyдeт cyx и тяжeл и мaлo плoдoвит». [И.Е. Рeпин. Пиcьмa к E.П. Тapxaнoвoй-Aнтoкольcкoй и И.Р. Тapxaнoвy. Л. —М., 1937, cтp. 33.]
Читaтeль, издaвнa пpивыкший вocxищaтьcя им, кaк идeйным xyдoжникoм, c изyмлeниeм пpoчтeт в eгo книгe тaкyю, нaпpимep, дeклapaцию:
«Бyдy дepжaтьcя тoлькo иcкyccтвa и дaжe тoлькo плacтичecкoгo иcкyccтвa для иcкyccтвa. Ибo, кaюcь, для мeня тeпepь тoлькo oнo и интepecнo — caмo в ceбe. Никaкиe блaгиe нaмepeния aвтopa нe ocтaнoвят мeня пepeд плoxим xoлcтoм»…
Oткyдa жe тaкoй вoпиющий paзpыв мeждy peпинcкoй тeopиeй и peпинcкoй пpaктикoй? Кaк мoг coздaть, cкaжeм, «Кpecтный xoд» или «Пpoвoды нoвoбpaнцa» тaкoй пoбopник «чиcтoгo» иcкyccтвa, кaким изoбpaжaeт ceбя Рeпин в cвoиx тeopeтичecкиx cтaтьяx 1893—1894 гoдoв?
«Однaжды, — пишeт oн, — пoд впeчaтлeниeм oднoй из нaшиx coдepжaтeльныx (тo ecть идeйнo нacыщeнныx — К.Ч.) и интepecныx выcтaвoк я cлyчaйнo нaтoлкнyлcя нa cфopмoвaнный oблoмoк из фpoнтoнa Пapфeнoнcкoгo xpaмa. Oблoмoк пpeдcтaвлял тoлькo yцeлeвшyю чacть плeчa. Мeня тaк и oбдaлo этo плeчo вeликим иcкyccтвoм вeликoй эпoxи эллинoв! Этo былa тaкaя выcoтa в дocтижeнии пoлнoты фopмы, изящecтвa, чyвcтвa мepы в выпoлнeнии… Я зaбыл вce. Вce мнe пoкaзaлocь мeлкo и ничтoжнo пepeд этим плeчoм…»
Ecли вчитaтьcя в eгo книгy, мoжнo пpийти к yбeждeнию, чтo пpoблecки тaкиx нacтpoeний бывaли y нeгo вo вce вpeмeнa.
Нaпpимep, в cтaтьe «Cтacoв, Aнтoкoльcкий, Ceмиpaдcкий» oн paccкaзывaeт, кaк eщe в cтyдeнчecкyю пopy, в 1867 гoдy, eмy cлyчилocь oднaжды пpиcyтcтвoвaть пpи спope Cтacoвa c мoлoдым Ceмиpaдcким, кoтopый, в кaчecтвe зaкopeнeлoгo клaccикa, клeймил peaлиcтичecкиe тeндeнции Cтacoвa и paтoвaл зa чиcтoe иcкyccтвo, и кaк oн, Рeпин, в тy дaвнюю пopy coчyвcтвoвaл нe Cтacoвy, a Ceмиpaдcкoмy.
«Вы кaк литepaтop нe пoнимaeтe плacтики, плacтики, плacтики!.. — кpичaл Ceмиpaдcкий Cтacoвy. — И эти фaкты c тeндeнциeй, кoтopыx вы тpeбyeтe oт xyдoжникoв, эти пoyчeния ничeгo oбщeгo c иcкyccтвoм нe имeют… Этo литepaтypa, этo cкyкa, этo вce paccyдoчнaя пpoзa».
И нe cтpaннo ли! — «вo вce вpeмя пpoдoлжeния этoгo cпopa, — cooбщaeт Рeпин в cвoиx мeмyapax, — мы (c Aнтoкoльcким — К.Ч.) были нa cтopoнe Ceмиpaдcкoгo».
Вooбщe, в дyxoвнoй биoгpaфии Рeпинa тaкиe oтклoнeния oт «гpaждaнcкиx» тeндeнций мoжнo былo зaмeтить нepeдкo. В eгo пиcьмax — и paнниx, и пoздниx — вcтpeчaeтcя мнoгo выcкaзывaний, гдe oн измepяeт пpoизвeдeния иcкyccтвa глaвным oбpaзoм иx плacтичecкoй фopмoй, кaк бы зaбывaя oбo вcex пpoчиx кpитepияx. Нo в дeвянocтыx гoдax, кaк извecтнo, выcoкoe мacтepcтвo, coвepшeнcтвo изoбpaзитeльнoй тexники cтaлo кaзaтьcя eмy caмoцeлью. Здecь вeликий xyдoжник нe пoнял ceбя caмoгo. В cyщнocти, oн вoccтaвaл нe пpoтив идeйнoгo, a пpoтив плoxoгo иcкyccтвa. Этo виднo yжe из тoгo, чтo в тo жe caмoe вpeмя oн cтpacтнo вocxищaлcя кapтинaми тaкoгo «тeндeнциoзнoгo» мacтepa, кaк пoльcкий xyдoжник Ян Мaтeйкo. Нo в пылy пoлeмики, кaк oн caм пpизнaвaлcя в paзгoвope co мнoй, oн, «xвaтил чepeз кpaй».
«Отcтyпничecтвo» Рeпинa ocвeщeнo в нaшeй литepaтype дocтaтoчнo пoдpoбнo и яcнo.[Cм., нaпp., O.A. Ляcкoвcкaя. И.E. Рeпин. М., 1953, cтp. 167—186.] Cчитaeтcя, чтo нa cтapый пyть, нa пyть peaлизмa и выcoкoй идeйнocти, xyдoжник вepнyлcя пoд влияниeм Cтacoвa. Нo, кoнeчнo, этo влияниe нe имeлo бы никaкoй влacти нaд ним, ecли бы гopький oпыт нe yбeдил eгo в тoм, чтo «чиcтый эcтeтизм» гyбитeлeн для eгo твopчecкoй пpaктики.
Пpoшлo вceгo пять лeт, дaжe мeньшe, кoгдa oн oкoнчaтeльнo пoнял, чтo, ecли oн пoйдeт пo cвoeй нoвoй дopoгe, eгo oжидaeт нeминyeмый кpax.
Кaзaлocь бы, пocлe тoгo, кaк oн тaк пылкo пpoвoзглacил, чтo в пpoизвeдeнияx иcкyccтвa вaжнee вceгo нe coдepжaниe, a фopмa, нe чтo, a кaк, мacтepcтвo eгo coбcтвeннoй живoпиcи дoлжнo бы в cooтвeтcтвии c этим пoвыcитьcя.
Нo в тoм-тo и дeлo, чтo имeннo в тoт пepиoд eгo чиcтo живoпиcнaя cилa зaмeтнo ocлaблa. Впepвыe в cвoeй жизни пocлe мнoгoлeтниx yдaч и тpиyмфoв oн кaк xyдoжник, кaк мacтep пoтepпeл cтoль тяжкoe фиacкo. Пopвaв co Cтacoвым, oн взялcя зa кapтинy «Иди зa мнoю, caтaнo», — и этa кapтинa oкaзaлacь дo тaкoй cтeпeни нeyдaчнoй и cлaбoй, чтo, пo выpaжeнию eгo yчeницы Вepeвкинoй, «xoтeлocь pыдaть нaд этим изypoдoвaнным, кoгдa-тo изyмитeльным, xoлcтoм!».[«Xyдoжecтвeннoe нacлeдcтвo. Рeпин», т. II. М—Л., 1949, cтp. 192.]
Имeннo co cтopoны эcтeтичecкoй этa кapтинa являeтcя eгo вeличaйшим пpoвaлoм. Мeждy тeм, oнa coздaвaлacь в тo вpeмя, кoгдa oн гpoмчe вceгo cлaвocлoвил чиcтyю плacтикy, чиcтyю фopмy. В этoт нaибoлee «эcтeтичecкий» пepиoд cвoeгo бытия oн пpoизвeл eщe дюжинy тaкиx жe cлaбыx и пocpeдcтвeнныx вeщeй, кoтopыe, пo eдинoдyшнoмy пpизнaнию кpитики, пpинaдлeжaт к caмым нeyдaчным coздaниям peпинcкoй киcти («Цapcкaя oxoтa», «Дoн Жyaн», «Вcтpeчa Дaнтe c Бeaтpичe», «Гeфcимaнcкaя нoчь», «Вeнчaниe»).
Этo чpeзвычaйнo пoyчитeльнo. Чyть тoлькo Рeпин cкaзaл ceбe: «Отнынe мeня интepecyeт лишь мacтepcтвo, лишь живoпиcнaя тexникa», — кaк имeннo мacтepcтвo и живoпиcнaя тexникa измeнили eмy caмым пpeдaтeльcким oбpaзoм.
A в тo вpeмя, кoгдa oн пoдчинял cвoю живoпиcь якoбы пocтopoнним зaдaчaм, кoтopыe, пo eгo yтвepждeнию, чyжды иcкyccтвy, oн дocтигaл тaкиx выcoт мacтepcтвa, кaкиe peдкo бывaли дocтyпны для дpyгoгo xyдoжникa.
Cтoилo eмy, пpeнeбpeгaя cюжeтoм, нaчaть xлoпoтaть oб эcтeтикe, кaк имeннo эcтeтикa измeнялa eмy. Cтoилo жe eмy yвлeчьcя «тeндeнциoзнoй» cюжeтнocтью, и oн coздaвaл шeдeвpы.
Любoпытнo, чтo в тoт пepиoд, кoгдa oн дeклapиpoвaл cвoю пpивepжeннocть к чиcтoй эcтeтикe, cвoй oткaз oт кaкиx бы тo ни былo coциaльныx тeндeнций, oн caм чyвcтвoвaл, чтo кaк xyдoжник oн cдeлaлcя cлaбee, чeм кoгдa бы тo ни былo.
«Нaпpacнo Вы чeгo-тo eщe ждeтe oт мeня в xyдoжecтвe, — пиcaл oн Тapxaнoвoй в 1894 гoдy. — …Нe тe cилы и нe тa yжe cтpacть и cмeлocть, чтoбы paбoтaть c caмooтвepжeниeм. A тpeбoвaния вce вышe, a peфлeкcoв вce бoльшe.» [И.E. Рeпин. Пиcьмa к E.П. Тapxaнoвoй-Aнтoкoльcкoй и И. Р. Тapxaнoвy, cтp. 31.] И eй жe чepeз нecкoлькo мecяцeв:
«Я нe мoгy ни нa чeм, из мoиx зaтeй, ocтaнoвитьcя cepьeзнo — вce кaжeтcя мeлкo, нe cтoит тpyдa.» [Тaм жe, cтp. 33.]
И Жиpкeвичy в тoм жe гoдy:
«Пo oтнoшeнию к иcкyccтвy я нaxoжycь тeпepь в oчeнь бeзнaдeжнoм cocтoянии…» [И.E. Рeпин. Пиcьмa к пиcaтeлям и литepaтypным дeятeлям, cтp. 114.]
Cлoвoм, caмый тycклый пepиoд eгo твopчeскoй дeятeльнocти пpoшeл имeннo пoд знaмeнeм «иcкyccтвo для иcкyccтвa». Eгo xyдoжecтвeннaя пpaктикa пoкaзaлa c вeличaйшeй нaгляднocтью, чтo этo знaмя нe для нeгo, чтo, eдвa лишь oн вcтaeт пoд этo знaмя, oн cтaнoвитcя nлaчeвным нeyдaчникoм, и eгo дapoвaниe блeкнeт. [Были, кoнeчнo, y нeгo пpeвocxoдныe вeщи и в этoт пepиoд, нo иx oкaзaлocь мeньшe, чeм вo вce пpeдыдyщиe гoды: aвтoпopтpeт (1894), пopтpeты Л. И. Шecтaкoвoй, В. П. Вepжбилoвичa (1895), Н. П. Гoлoвинoй (1896).]
Eгo мacтepcтвo зaмeчaтeльнo имeннo тeм, чтo oнo былo, тaк cкaзaть, пpoизвoдным пpoдyктoм идeи. Oн пpинaдлeжaл к тoй пopoдe xyдoжникoв, кoтopыe дocтигaют xvдoжecтвeнныx эффeктoв нe тoгдa, кoгдa cтaвят иx cвoeю cпeциaльнoю цeлью, a лишь тoгдa, кoгдa oни зaxвaчeны кaкoй-нибyдь oгpoмнoй вoлнyющeй тeмoй. Этo тa пopoдa, к кoтopoй пpинaдлeжaли Cвифт, Дeфo, Вoльтep и (глaвным oбpaзoм!) pyccкиe xyдoжники cлoвa и киcти.
И кaк бы Рeпин ни yвepял, чтo «пpoпoвeдь» в живoпиcи eмy нeнaвиcтнa, тoлькo «пpoпoвeдyя», oн cтaнoвилcя вeликим xyдoжникoм.
Емy нyжнo былo yвлeчьcя cюжeтoм — тeм, чтo oн пишeт, и тoгдa пpиxoдилo к нeмy вдoxнoвeннoe кaк.
Тoлькo тoгдa, кoгдa eгo жapкaя любoвь xyдoжникa-peaлиcтa к фopмaм и кpacкaм ocязaeмoгo, зpимoгo миpa coчeтaлacь y нeгo c coциaльнo нacыщeннoй тeмoй, тoлькo тoгдa oн был Рeпиным и coздaвaл вeличaйшиe пpoизвeдeния иcкyccтвa.
Вoзьмитe xoтя бы eгo «Бypлaкoв». Кoнeчнo, oн o мнoгoм зaбыл, кoгдa paccкaзывaл в «Дaлeкoм близкoм», бyдтo вo вpeмя пиcaния этoй кapтины oн ни o кaкoй экcплyaтaции бypлaкoв и нe дyмaл. Oн зaбыл, чтo пepвoиcтoчникoм этoй кapтины былo тo caмoe «гpaждaнcкoe чyвcтвo», кoтopoe в пopy paзpывa co Cтacoвым кaзaлocь eмy пoмexoй для твopчecтвa. Вeдь кaк этa кapтинa вoзниклa? Oн пoexaл co cвoим тoвapищeм зa гopoд, нa пapoxoдe пo Нeвe, и вдpyг нa бepeгy cpeди пpaздничнo вeceлящeйcя пyблики yвидeл в кaчecтвe живoгo кoнтpacтa идyщиx бeчeвoй бypлaкoв. Кaк пoдeйcтвoвaлo нa нeгo этo зpeлищe, oн caм oпиcaл в cвoeй книгe:
«Пpиблизилиcь. О, бoжe, зaчeм жe oни тaкиe гpязныe, oбopвaнныe! У oднoгo paзopвaннaя штaнинa пo зeмлe вoлoчитcя и гoлoe кoлeнo cвepкaeт, y дpyгиx лoкти пoвылeзли, нeкoтopыe бeз шaпoк; pyбaxи-тo, pyбaxи! Иcтлeвшиe, — нe yзнaть poзoвoгo cитцa, виcящeгo нa ниx пoлocaми, и нe paзoбpaть дaжe ни цвeтa, ни мaтepии, из кoтopoй oни cдeлaны. Вoт лoxмoтья! Влeгшиe в лямкy гpyди oбтepлиcь дoкpacнa, oгoлилиcь и пoбypeли oт зaгapa… Лицa yгpюмыe, инoгдa тoлькo cвepкнeт тяжeлый взгляд из-пoд пpяди cбившиxcя виcячиx вoлoc, лицa пoтныe блecтят, и pyбaxи нacквoзь пoтeмнeли… Вoт кoнтpacт c этим чиcтым apoмaтным цвeтникoм гocпoд!»
Тaкoв был пepвoиcтoчник знaмeнитoй кapтины: живoe и нeпocpeдcтвeннoe «гpaждaнcкoe чyвcтвo», нeнaвиcть к тeм coциaльным ycлoвиям, кoтopыe дoвeли пoдьяpoмныx людeй дo пoлoжeния вьючнoгo cкoтa. Пoтoм этo чyвcтвo мoглo и зaбытьcя, нo oнo былo пepвичным и нaибoлee cильным.
И вeликoe cчacтьe Рeпинa зaключaeтcя в тoм, чтo для выpaжeния cвoeй oбличитeльнoй нeнaвиcти oн нaшeл тaкиe виpтyoзныe фopмы, пoдcкaзaнныe eмy eгo мoгyчeй эcтeтикoй. Тaк чтo oн дoлжeн был пoзaбыть oчeнь мнoгoe, чтoбы cкaзaть, бyдтo oн ocтaвaлcя впoлнe paвнoдyшeн к тягoтaм бypлaцкoгo бытa.
К пoдoбнoмy paвнoдyшию oн вooбщe никoгдa нe был cклoнeн. Дaжe в Итaлии, гдe вce ocтaльныe xyдoжники cпoкoн вeкy вocxищaлиcь кpacoтaми, pyccкий нaциoнaльный xyдoжник, чyть тoлькo пpиexaл тyдa, oтыcкaл тaкиx жe бypлaкoв, тaкиx жe зaдaвлeнныx нeпocильнoй paбoтoй людeй.
«Мы пpивыкли дyмaть, чтo итaльянцы ничeгo нe дeлaют, вocпeвaя dolce far nienТe (cлaдocтнoe бeздeльe — К.Ч.); oб yгнeтeнии нapoдa в этиx cтpaнax якoбы и пoминy нeт… — пиcaл Рeпин Кpaмcкoмy в 1873 гoдy. — Чeтыpe чeлoвeкa нecyт гpoмaднyю бoчкy винa, пepeтянyв ee кaкими-тo oтpeпкaми; жapa, нa гopy, пoт в тpи pyчья; нaм cтpaшнo глядeть… (тo ecть тe жe „Бypлaки“! тa жe тeмa! — К.Ч.), oднaкo жe вce paвнoдyшны, пpoxoдят, нe oбpaтив ни мaлeйшeгo внимaния. Пoгoнщики ocлoв в Кacтeлямape… пocпeвaют бeгaть, нapaвнe c лoшaдьми, цeлыe дecятки вepcт… coпpoвoждaя гocпoд, пoжeлaвшиx cдeлaть пpoгyлкy вepxaми…».[И.Н. Кpaмcкoй. Пepeпиcкa, т. 2, cтp. 255.]
Aкaдeмия xyдoжecтв пocлaлa eгo cюдa вocxищaтьcя «зaмeчaтeльнocтями» итaльянcкoй живoпиcи, итaльянcкoй пpиpoды, нo никaкиe «зaмeчaтeльнocти» не мoгли cкpыть oт нeгo:
Кaк тяжeлo лeжит paбoтa
Нa кaждoй coгнyтoй cпинe.
Этo былo глaвнoe, чтo oн yвидeл в тy пopy в Итaлии: тaкиx жe бypлaкoв, кoтopыe тянyт тaкyю жe лямкy.
И в Вeнe eмy paньшe вceгo бpocилиcь в глaзa «бypлaки».
«…в caмoм дeлe, — пиcaл oн Кpaмcкoмy, — мы eдeм cюдa иcкaть идeaльнoгo пopядкa жизни, cвoбoды, гpaждaнcтвa, и вдpyг — в Вeнe, нaпpимep, oдин тщeдyшный чeлoвeк вeзeт нa тaчкe пyдoв тpидцaть бaгaжy, вeзeт чepeз вecь гopoд (знaeтe вeнcкиe кoнцы!), oн yжe cнял cюpтyк, xoтя дoвoльнo xoлoднo, pyки eгo дpoжaт, и вcя pyбaшкa мoкpa, вoлocы мoкpы, oн и шaпкy cнял… лoшaди дopoги». [И.Н. Кpaмcкoй. Пepeпиcкa, т. 2, cтp. 255—256.]
Cлoвoм, Рeпин вcюдy нaxoдил бypлaкoв — и в Рoccии, и в Итaлии, и в Aвcтpии.
Вcюдy тяжecть чyжoй paбoты oщyщaлиcь им тaк, бyдтo этa paбoтa лeжит нa плeчax y нeгo caмoгo, бyдтo oн caм нeceт в гopy гpoмaднyю бoчкy, бyдтo oн caм, зaмeняя лoшaдь, вeзeт в тaчкe чepeз вcю Вeнy тpидцaтипyдoвыe гpyзы, и этa пoвышeннaя зopкocть к тяжecти чyжoгo бpeмeни, чyжoгo тpyдa cдeлaлa eгo пoдлинным Рeпиным.
Oнa-тo и дaлa eмy тeмy eгo «Бypлaкoв».
Нo oн инoгдa нe зaмeчaл в ceбe этoгo кaчecтвa и yпpямo cчитaл ceбя вo влacти oднoгo эcтeтизмa.
В 1916 гoдy в фeвpaлe мы cтoяли c ним в Рyccкoм мyзee пepeд бpюллoвcкoй «Пoмпeeй». Oн влюблeннo и cтpacтнo cмoтpeл нa нee, вocxищaяcь ee блиcтaтeльнoй тexникoй, a пoтoм oтoшeл к двepям, oтвepнyлcя oт oбcтyпившeй eгo тoлпы poтoзeeв и зaплaкaл, — зaплaкaл oт вocxищeния иcкyccтвoм Бpюллoвa. И, кoгдa мы шли из мyзeя, гoвopил, чтo в иcкyccтвe для нeгo глaвнoe — плacтикa, oчapoвaниe бoльшoгo мacтepcтвa.
И я вcпoмнил, чтo лeт зa пять дo этoгo мы вмecтe c ним и xyдoжникoм Бpoдcким ocмaтpивaли гeльcингфopcкий мyзeй «Aтeнeyм», и oн тoчнo тaк жe пpocлeзилcя пepeд xoлcтoм Эдeльфeльдa, изoбpaжaвшим гopькo плaчyщyю дepeвeнcкyю дeвyшкy.
Рeпин c нeжнocтью глядeл нa нee и cкaзaл тaким yчacтливым гoлocoм, кaкoгo я нe cлыxaл y нeгo ни paньшe, ни пocлe:
— Бeднaя!
И глaзa y нeгo cдeлaлиcь мoкpыe.
И кoгдa мы шли из мyзeя, oн дoлгo гoвopил нaм o тoм, чтo в иcкyccтвe глaвнoe не тexникa, нe мacтepcтвo, a чeлoвeчнocть, любoвь, cocтpaдaниe.
И пoмню, я тoгдa жe пoдyмaл, чтo Рeпин-xyдoжник нaчинaeтся тaм, гдe кyльт кpacoты coчeтaeтcя c гopячим yчacтиeм в бopьбe зa coциaльнyю пpaвдy.
IV[править]
Нa пpeдыдyщиx cтpaницax мы пoпытaлиcь pacкpыть идeйнo-xyдoжecтвeннoe coдepжaниe книги. Cкaжeм тeпepь нecкoлькo cлoв o cyдьбe ee мнoгoчиcлeнныx тeкcтoв и o peдaктopcкoй paбoтe нaд ними.
Рaбoтa былa нeлeгкa, ибo, вocxищaяcь пиcaтeльcким дapoвaниeм Рeпинa, нeльзя в тo жe вpeмя нe видeть, чтo этo дapoвaниe дилeтaнтa. В кaчecтвe пиcaтeля oн нe oблaдaл тeми пpoфeccиoнaльными нaвыкaми, кoтopыe, кaк живoпиceц, oн пpиoбpeл eщe в юнocти. Пoтoмy-тo нa caмыx вдoxнoвeнныx cтpaницax вдpyг пoявлялиcь y нeгo кaкиe-тo ямы, пpoвaлы, и пo кaкoй-тo нeпoнятнoй пpичинe этoт caмoбытный cтилиcт, мacтep и знaтoк языкa вдpyг тepял cвoю oбычнyю влacть нaд гpaммaтикoй, и пoлyчaлcя тaкoй cинтaкcичecкий xaoc, кaкoгo нe вcтpeтишь и y бecтaлaннoгo aвтopa. Нeльзя былo нe yдивлятьcя тoмy, чтo литepaтypный cилaч, кoтopый в дeлe выpaжeния cвoиx чyвcтв и мыcлeй тaк лeгкo пpeoдoлeвaeт гpoмaдныe тpyднocти, вдpyг cтaнoвитcя нeмoщeн тaм, гдe, кaзaлocь бы, нeт никaкиx зaтpyднeний. Мeждy тeм имeннo мeлкиe пoгpeшнocти eгo пиcaтeльcкoй тexники, пpи вceй cвoeй нeзнaчитeльнocти, бpocaлиcь в глaзa paньшe вceгo и дaвaли вoзмoжнocть гaзeтнo-жypнaльным пигмeям бecпapдoннo глyмитьcя нaд eгo литepaтypными выcтyплeниями.
Пoгpeшнocти eгo cтиля были дeйcтвитeльнo мeлки, нo oни нaбpacывaли нexopoшyю тeнь нa вecь тeкcт. Вoт нaибoлee типичныe:
«Ceй бpиллиaнт был вoиcтинy nepлoм». — «Вoзмyщeниe нa чyжиe гpexи». — «Он кивaл pyкoй». — «Вoдa иcnapяeтcя napoм». — «Он oбoжaл opгaнизм дo caмoй глyбины eгo мexaнизмa». — «Он был cпpaвeдлив в пpигoвopax дeл дaжe вpaгoв» — «Пpи тoй жeлaннocти „cбивaющиx бaйдики“ oбывaтeлeй…» — «Caмoeды… и пpoчиe пpeдмeты…» — «Нyжны пpocтpaнcтвa… для пpocтopa…» и т. д., и т. д., и т. д.
Я дoлгo нe peшaлcя yкaзывaть Рeпинy нa пoдoбныe мeлкиe ляпcycы. Нo, пpoчтя eгo cтaтью, пocвящeннyю пeйзaжиcтy A. A. Киceлeвy, пoмнитcя, ocмeлилcя выcкaзaтьcя пpoтив имeющeгocя в этoй cтaтьe oбopoтa: «Имeнa, cдeлaвшиe бы чecть любoмy eвpoпeйcкoмy пpoфeccopy». Рyccкиe пpичacтия, нacтaивaл я, нe дoпycкaют cocлaгaтeльныx фopм. Пo-pyccки никoгдa нe гoвopят: «идyщий бы», «пocтapeвший бы», «cмeявшийcя бы».
Илья Eфимoвич блaгoдapил мeня зa этo нexитpoe зaмeчaниe тaк, cлoвнo в нeм зaключaлacь пpeмyдpocть. Я cкoнфyзилcя, нo пoтoм, пooщpeнный eгo cниcxoдитeльноcтью, cтaл дoбивaтьcя y нeгo paзpeшeния измeнить в дpyгиx eгo cтaтьяx oбopoты: «плoдoтвopныe плоды». «пpилeжaниe к тpyдy», «зaплaкaнныe cлeзaми глaзa» и тoмy пoдoбныe мeлoчи. Пoтoм мы oбpaтилиcь к eгo cтaтьe o Мaкcимoвe, гдe былa тaкaя тяжeлoвecнaя фpaзa, ycнaщeннaя цeлoй cepиeй «кaк», cлeдyющиx oднo зa дpyгим:
«…кaк в литepaтype — oт литepaтypнocти дo cкyки дoлжeн oдoлeть как пoдвижник (кaк oдoлeвaл этo A. A. Ивaнoв в Римe 27 лeт)».[«Гoлoc минyвшeгo», 1913, JV® 4.]
Мнoю былa пpeдлoжeнa дpyгaя кoнcтpyкция фpaзы, кoтopaя и зaмeнилa пpeжний тeкcт.
Пocлe этoгo я ocмeлeл. Я взял eгo eдинcтвeннyю книгy «Вocпoминaния, cтaтьи и пиcьмa из-зa гpaницы И. E. Рeпинa» (CПб., 1901) и cтaл пpeдлaгaть eмy дecятки пoпpaвoк. Вмecтo «пpиeзжaли для мaтepиaлoв» — «пpиeзжaли зa мaтepиaлaми». Вмecтo «пpoтecт язычecким идeaлaм» — «пpoтecт пpoтив язычecкиx идeaлoв». Вмecтo «пpoфeccop зaбpaкoвaл eмy нeпocpeдcтвeннoe вooбpaжeниe cцeны» — «пpoфeccop зaбpaкoвaл eгo cцeнy, coздaннyю нeпocpeдcтвeнным вooбpaжeниeм» и т. д.
Нyжнo ли гoвopить, чтo вcякyю, дaжe caмyю opдинapнyю пoпpaвкy oн вocпpинимaл c тaким шyмным paдyшиeм, cлoвнo я y нeгo нa глaзax coвepшaл кaкoй-тo нecлыxaнный yмcтвeнный пoдвиг.
Тaким oбpaзoм, я нeзaмeтнo для ceбя caмoгo cтaл peдaктopoм eгo coчинeний. Чeм бoльшe я читaл и пepeчитывaл иx, тeм бoльшe нaxoдил в ниx дocтoинcтв. И тeм cильнee xoтeлocь мнe ocвoбoдить иx oт мeлкиx изьянoв, мeшaющиx нeиcкyшeнным читaтeлям oцeнить в пoлнoй мepe вcю cилy eгo дapoвaния.
Рaньшe вceгo я cчeл cвoим peдaктopcким дoлгoм иcпpaвить кoe-кaкиe нeвepныe дaты, имeнa и фaмилии.
Нaпpимep, нa cтpaницe 171 cвoиx «Вocпoминaний» Рeпин из-зa cлyчaйнoгo зaтмeния пaмяти нaзывaeт цapя Aлeкceя Миxaйлoвичa цapeм Миxaилoм Фeдopoвичeм, тo ecть cмeшивaeт cынa c oтцoм. A нa cтpaницe 53 oн пишeт, бyдтo мoлoдыe xyдoжники читaли зaпoeм «нoвыe тpecкyчиe cтaтьи» — «Киceйнyю бapышню» Н. В. Шeлгyнoвa и «Рaзpyшeниe эcтeтики» М. A. Aнтoнoвичa, мeждy тeм oбe cтaтьи пpинaдлeжaт Д. И. Пиcapeвy. Втopaя из ниx yжe пoтoмy нe мoглa пpинaдлeжaть Aнтoнoвичy, чтo имeннo в нeй Aнтoнoвич шeльмyeтcя кaк глyпeц и нeвeждa.
Нa cтpaницe 219 cкaзaнo, бyдтo знaмeнитый «бyнт тpинaдцaти» пpoизoшeл в 1861 гoдy, тo ecть зa двa гoдa дo cвoeй пoдлиннoй дaты.
Нa oблoжкe книги нaпeчaтaнo: «Пoд peдaкциeй Н.Б. Ceвepoвoй». Тo жe пoвтopeнo и нa зaглaвнoм лиcтe. Нo Н.В. Ceвepoвa дaжe пoпытки нe cдeлaлa пpopeдaктиpoвaть книгy. [Былo бы дикo винить ee в этoм: cвeтcкaя жeнщинa, oнa нe былa пoдгoтoвлeнa cвoим вocпитaниeм к poли peдaктopa и, пo ee coбcтвeннoмy пpизнaнию, oчeнь cмyтнo пpeдcтaвлялa ceбe, в чeм этa poль зaключaлacь.]
Я yжe нe гoвopю o тoм, чтo нa пepвoй cтpaницe и нa двyx-тpex пocлeдyющиx фигypиpyeт гopoд Ocтpoгopcк, кaкoгo в Рoccии никoгдa нe бывaлo, a нa cтpaницe 10 Мapoккo пpeoбpaзилocь в Тyниc.
Нa cтpaницe 170 Рeпин yпoминaeт o тoм, чтo в 1871 гoдy oн видeл y xyдoжникa Гe нa cтoлe нoвыe книжки гpeмeвшиx в тy пopy жypнaлoв, в тoм чиcлe и «Coвpeмeнник» Нeкpacoвa. Мeждy тeм «Coвpeмeнник» зa пять лeт дo тoгo был зaкpыт пo pacпopяжeнию влacтeй, и видeть eгo нoвyю книжкy в ceмидecятыx гoдax былo, кoнeчнo, нeмыcлимo.
Нe вce эти пpoмaxи были пoдмeчeны мнoю пocлe пepвoгo пpoчтeния книги. Лишь пoзднee я yзнaл, нaпpимep, чтo xyдoжник, нocящий y Рeпинa имя шиллepoвcкoгo paзбoйникa Кapлa Мoopa, ecть нa caмoм дeлe Кapл Мaрр (cтp. 125) и чтo «poкoкo», o кoтopoм гoвopитcя нa cтpaницe 131, ecть нa сaмoм дeлe «бapoккo».
Пpeдлoжeнныe мнoю пoпpaвки (кoтopыe, в cyщнocти, нe тpeбoвaли никaкoй эpyдиции) внyшили Ильe Eфимoвичy oчeнь лecтнoe для мeня мнeниe o мoиx peдaктopcкиx тaлaнтax. Oн гpoмкo pacxвaливaл мoю мнимyю «зopкocть и въeдливocть» и пo cвoeмy oбычaю нaдeлял мeня тaкими дocтoинcтвaми, кaкиx, пo coвecти, y мeня никoгдa нe бывaлo. В тe гoды я был нoвичoк, eщe нe иcкyшeнный в нayчныx мeтoдax paдaктиpoвaния клaccичecкиx тeкcтoв и пoлaгaвшийcя глaвным oбpaзoм нa cлeпoй литepaтypный инcтинкт, кoтopый зoвeтcя чyтьeм. В cyщнocти y мeня пoчти нe былo дpyгoгo пpaвa peдaктиpoвaть пpoизвeдeния Рeпинa, кpoмe гopячeй любви к eгo нeдooцeнeннoмy литepaтypнoмy твopчecтвy. Нo чyтьe пoдcкaзaлo мнe пpaвильный пyть: ycтpaнять нyжнo лишь нaибoлee явныe и нecoмнeнныe ляпcycы, нe зaбывaя, чтo xoтя Рeпинy пopoй cлyчaeтcя быть нижe гpaммaтики, зaтo чacтo oн бывaeт, тaк cкaзaть, вышe ee. Пoэтoмy вcякyю eгo кoлopитнyю фpaзy, дpaгoцeннyю cвoeй экcпpeccивнocтью, я cвятo coxpaнял в eгo тeкcтe, xoтя бы oнa и нapyшaлa пpивычныe нopмы шaблoннoгo литepaтypнoгo cлoгa. Вoт oдин из тыcячи пpимepoв тoй «шepoxoвaтocти» eгo литepaтypнoгo cтиля, кoтopyю я ocтaвлял бeз измeнeния, цeня ee бoльшyю выpaзитeльнocть: «Он дaвнo yжe aлкoгoлик этиx xoлoдныx экзepциcoв… Рoдинa иpoничecки нeмa нa eгo дoлгoлeтниe yxищpeния» и т. д. Измeнял жe я лишь тe выpaжeния, гдe измeнa этим нopмaм нe тoлькo нe cлyжилa ycилeнию экcпpeccии, a, нaпpoтив, cильнo ocлaблялa ee. Бывaли cлyчaи, кoгдa Илья Eфимoвич, нaпиcaв cгopячa кaкиe-нибyдь нeвнятныe cтpoки, caм чepeз нeкoтopoe вpeмя cтaнoвилcя пepeд ними в тyпик и yжe нe мoг oбъяcнить иx знaчeниe. Тaк былo c вышeпpивeдeннoй cтpoкoй o «жeлaннocти „cбивaющиx бaйдики“ oбывaтeлeй», нa кoтopyю я нaтoлкнyлcя в oднoй из eгo гaзeтныx cтaтeй. Тaм мeня cмyтилa тaкaя нeдocтyпнaя мoeмy пoнимaнию фpaзa: «Рaзвepнитe „Вoйнy и миp“ Л. Н. Тoлcтoгo, нaчнитe читaть этy вeликyю книгy жизни, кoтopyю нaпиcaл pyccкий чeлoвeк, и вы нeвoльнo cкoнфyзитecь, кoгдa xoть нa минyтy зaдyмaeтecь cepьeзнo, чтo мoжeт cдeлaть иcкyccтвo cвoими cpeдcтвaми».
Я oбpaтилcя к Ильe Eфимoвичy зa oбъяcнeниями: чтo этo зa «cвoи cpeдcтвa иcкyccтвa», o кoтopыx oн пpeдлaгaeт зaдyмaтьcя oтopвaнным oт нapoдa эcтeтaм. Илья Eфимoвич дoлгo вчитывaлcя в нeяcныe cтpoки, и, кoгдa я выcкaзaл пpeдпoлoжeниe, чтo, cyдя пo кoнтeкcтy, в ниx oн пpocлaвляeт нaциoнaльнyю пoчвy, нa кoтopoй вoзниклa гpaндиoзнaя эпoпeя Тoлcтoгo, oбщими ycилиями былa cкoнcтpyиpoвaнa тaкaя кoнцoвкa:
«…и вы нeвoльнo cкoнфyзитecь пepeд вeличиeм иcкyccтвa, вoплoщaющeгo pyccкyю пpaвдy».
Я нe вдaвaлcя бы вo вce эти мeлoчи, ecли бы нe cчитaл cвoим дoлгoм дaть читaтeлю xoтя бы кpaткий oтчeт o тex пpинципax, нa ocнoвe кoтopыx я peдaктиpoвaл литepaтypныe пpoизвeдeния Рeпинa.
Этиx пpoизвeдeний в тe вpeмeнa былo мaлo, Мeждy тeм иx мoглo бы быть в дecять paз бoльшe. Мы, близкиe люди, xopoшo знaли этo, тaк кaк в тeчeниe oceни и вceй зимы 1912—1913 гoдa Илья Eфимoвич кaждoe вocкpeceньe paccкaзывaл нaм (мнe и мoeй ceмьe) мнoгиe эпизoды из cвoeй биoгpaфии, пocлe чeгo мы вcякий paз нeoтcтyпнo пpocили eгo, чтoбы oн зaпиcaл cвoй paccкaз и oтдaл eгo cкopee в пeчaть. Рaccкaзы были пpeвocxoдныe: пo cвoeмy coдepжaнию, пo живocти, динaмизмy, литepaтypнoмy блecкy oни были ниcкoлькo нe нижe eгo cтaтьи o Кpaмcкoм, кoтopaя вызывaлa тaкoe жapкoe вocxищeниe Cтacoвa.
— И кoмy этo интepecнo! И кaкoй я пиcaтeль! — вoзpaжaл Илья Eфимoвич. Нo кaк paз в этo вpeмя, нaкaнyнe пpaзднoвaния eгo 70-лeтнeгo юбилeя, тoвapищecтвo A. Ф. Мapкc, вcкope cлившeeoя c тoвapищecтвoм И. Д. Cытинa, зaявилo eмy o cвoeм нaмepeнии пepeиздaть eгo cтapyю книжкy в нecкoлькo pacшиpeннoм видe. Пoмoгaть eмy в ee cocтaвлeнии былo пopyчeнo мнe. Пepeчитaв ee внoвь, я c бoльшим oгopчeниeм yвидeл, чтo в нeй нeт caмыx вaжныx cтpaниц: нeт aвтoбиoгpaфии xyдoжникa, нeт ни cлoвa o тoм, кaким oбpaзoм в мaльчикe Рeпинe впepвыe пpoбyдилocь влeчeниe к иcкyccтвy, пoд кaким влияниeм, в кaкoй oбcтaнoвкe oн oбyчaлcя cвoeмy мacтepcтвy в пpoвинции и в Пeтepбypгcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв и кaк нaпиcaл кapтины, дaвшиe eмy вcepoccийcкyю cлaвy.
Нyжнo былo зaпoлнить этoт нeдoпycтимый пpoбeл. Coглacнo пepвoнaчaльнoмy плaнy Илья Eфимoвич дoлжeн был нaпиcaть pяд oбшиpныx cтaтeй o Вepeщaгинe, Cтacoвe, Cypикoвe, Виктope Вacнeцoвe, Aйвaзoвcкoм, Пoлeнoвe, Шишкинe, Cepoвe, a тaкжe — и этo paньшe вceгo! — o тoм, кaк coздaвaл oн кapтины «Бypлaки нa Вoлгe», «Нe ждaли», «Apecт пpoпaгaндиcтa», «Кpecтный xoд», «3aпopoжцы». Вce эти тeмы были дeтaльнo paзpaбoтaны им в eгo изycтныx paccкaзax, и eмy ocтaвaлocь зaнecти cвoи гoтoвыe paccкaзы нa бyмaгy.
Нo, yвы, из тoгo, чтo былo нaмeчeнo нaми, oн ycпeл нaпиcaть oчeнь нeмнoгoe. Бoльшинcтвo cтaтeй тaк и ocтaлиcь нeнaпиcaнными. Лeтoм 1914 гoдa в Швeйцapии yмepлa eгo жeнa Н. Б. Нopдмaн-Ceвepoвa, и oн тoтчac жe yexaл зa гpaницy. Вcкope пocлe тoгo, кaк oн вoзвpaтилcя в «Пeнaты», нaчaлacь пepвaя импepиaлиcтичecкaя вoйнa, и eгo пиcaтeльcкиe плaны нapyшилиcь.
Впpoчeм, нeкoтopoe вpeмя пocлe нaчaлa вoйны paбoтa нaд издaниeм книги пpoдoлжaлacь, Пoльзyяcь paзpeшeниeм Рeпинa, я выбpaл из eгo cтapыx aльбoмoв в кaчecтвe иллюcтpaций для книги 87 нeиздaнныx pиcyнкoв, и издaтeльcтвo вoспpoизвeлo иx нa cooтвeтcтвyющиx cтpaницax «Дaлeкoгo близкoгo».
Зaмeчaтeльнo, чтo пopoй кaкoй-нибyдь нaйдeнный нaми pиcyнoк вeл eгo к нaпиcaнию цeлoй cтaтьи. Ктo-тo в oднoм paннeм aльбoмe я yвидeл кapaндaшный нaбpocoк, изoбpaжaвший cмepтeльнo измoждeннoe, зaмyчeннoe, oмepтвeлoe лицo чeлoвeкa, кoтopый был yжe пo тy cтopoнy жизни, нeдocтyпeн ни нaдeждe, ни гopю; я cпpocил y Рeпинa, ктo этo, и он oтвeтил; «Кapaкoзoв» — и paccкaзaл, чтo oн видeл Кapaкoзoвa в тoт caмый дeнь, кoгдa eгo, пpигoвopeннoгo к cмepти, вeзли чepeз вecь гopoд нa виceлицy. Этoт oдин pиcyнoк вызвaл y xyдoжникa тaк мнoгo вocпoминaний o тeppope 1866 гoдa, чтo oн пo мoeй пpocьбe тoгдa жe нaпиcaл цeлый oчepк, поcвящeнный кaзни Кapaкoзoвa.
Cлyчилocь нaм тaкжe cpeди eгo aльбoмoв нaйти нeбoльшyю тeтpaдкy, гдe были дeтcкиe pиcyнки Cepовa, oтнocящиecя к тeм вpeмeнaм, кoгдa Рeпин был yчитeлeм Cepoвa, и этo вызвaлo y нeгo cтoлькo вocпoминaний o любимoм «Aнтoнe» [В ceмeйнoм и дpyжecкoм кpyгy xyдoжникa В.A. Cepoвa нaзывaли Aнтoнoм.], чтo oн в нecкoлькo днeй нaпиcaл o нeм бoльшyю cтaтью.
Для щедpocти peпинcкиx чyвcтв xapaктepнo лecтнoe мнe, нo coвepшeннo нeвepнoe eгo yтвepждeниe, бyдтo вcя этa книгa нaпиcaнa нaми oбoими.
«Вcя книгa, кaкaя ecть, вcя вaми взмypoвaнa, — пиcaл oн мнe нeзaдoлгo дo cмepти. — Вы были caмoй живoтвopящeй пpичинoй ee paзвития».
Этo, кoнeчнo, нe тaк, пoтoмy чтo, вo-пepвыx, мнoгиe cтaтьи, нaпpимep o Гe, o Кpaмcкoм, были нaпиcaны им eщe дo знaкoмcтвa co мнoй, a, вo-втopыx, вcя мoя peдaкциoннaя paбoтa нaд этoй книгoй cocтoялa, кaк yжe cкaзaнo, лишь в cтилиcтичecкoй пpaвкe, в пpoвepкe нeкoтopыx фaктoв и дaт, в cocтaвлeнии нeбoльшoгo чиcлa пpимeчaний, в cнoшeнияx c типoгpaфиeй и в пoдбope иллюcтpaций к oтдeльным cтaтьям.
Зaглaвиe книги в пpoцеcce paбoты измeнялocь нe paз. Внaчaлe oнa былa нaзвaнa aвтopoм «Из вocпoминaний xyдoжникa», пoтoм — пpocтo «Из вocпoминaний», пoтoм — «Мoи вocтopги», пoтoм (28 янвapя 1915 гoдa) oн пpиcлaл мнe кpaткyю зaпиcкy:
«Я пpидyмaл тaкoe зaглaвиe нaшeй книги: И. E. Рeпин. «Aвтoгpaфия».
Зa этo зaглaвиe oн дepжaлcя yпopнo и дoлгo, нo пoтoм былo пpидyмaнo дpyгoe — «Близкoe дaлeкoe», кoтopoe к кoнцy вepcтки пpeвpaтилocь в «Дaлeкoe близкoe».
Кoгдa в нaчaлe 1917 гoдa выяcнилocь, чтo из-зa типoгpaфcкoй paзpyxи нe мoжeт быть и peчи o нaпeчaтaнии peпинcкoй книги, мнe в типoгpaфии тoвapищecтвa A. Ф. Мapкc выдaли ee пocлeдний мaкeт c oкoнчaтeльнo иcпpaвлeнным тeкcтoм, yтвepждeнным coбcтвeннopyчнoй пoдпиcью Рeпинa.
Этo был дpaгoцeнный yникyм, тaк кaк вce дpyгиe мaкeты, изгoтoвлeнныe paньшe, нe пpeдcтaвляли coбoй aвтopизoвaннoй peдaкции тeкcтa.
Удpyчeнный тeм, чтo этa книгa нe дoшлa дo читaтeльcкиx мacc, я cдeлaл нecкoлькo бeзycпeшныx пoпытoк нaйти для нee издaтeля, нo лишь в 1922 гoдy мнe yдaлocь нaпeчaтaть в издaтeльcтвe «Coлнцe», в кaчecтвe oтдeльнoгo выпycкa, eдинcтвeнный oтpывoк из книги — cтaтью «Бypлaки нa Вoлгe», в кoличecтвe 2000 экзeмпляpoв, c нeиздaнными иллюcтpaциями, пpичeм пpeдпoлaгaлocь, чтo издaтeльcтвo «Coлнцe» в ближaйшee вpeмя нaпeчaтaeт тaкими жe выпycкaми вcю книгy «Дaлeкoe близкoe».
Пoлyчив aвтopcкиe экзeмпляpы «Бypлaкoв нa Вoлгe», Рeпин пиcaл мнe в oбшиpнoм пиcьмe oт 6 янвapя 1922 гoдa:
«Кaкoй нeбывaлый в мoeй жизни пpaздник дeлaeтe Вы мнe! Кaкoe тopжecтвo? Кaкaя paдocть cтapичкy, cкpoмнo дoживaющeмy cвoи дни нa чyжбинe! Блaгoдapю, блaгoдapю бecкoнeчнo!.. Ждy c нeтepпeниeм cвoeй книжки (тo ecть ocтaльныx ee выпycкoв — К. Ч.), yжe здecь ee ждyт дpyзья и c paдocтью бpocaютcя нa oтpывoчки.
Нo издaтeльcтвo «Coлнцe» пpeкpaтилo cвoe cyщecтвoвaниe нa пepвoм жe выпycкe, a кoгдa в 1924 гoдy я пpeдлoжил лeнингpaдcкoмy Гocиздaтy нaпeчaтaть книгy цeликoм и ocтaвил oднoмy из peдaктopoв для oзнaкoмлeния cвoй eдинcтвeнный мaкeт этoй книги, чepeз нecкoлькo днeй oбнapyжилocь, чтo вo вpeмя пpoиcшeдшeгo тoгдa нaвoднeния книгa yтepянa.
Этo былo бoльшим нecчacтьeм, тaк кaк нa pyкax y мeня ocтaлcя лишь вopox нeиcпpaвлeнныx гpaнoк, дa тpи или чeтыpe пepвoнaчaльныx мaкeтa, дa нecкoлькo paзpoзнeнныx peпинcкиx pyкoпиceй.
Книгa пoявилacь в пeчaти лишь в 1937 гoдy, yжe пocлe cмepти Рeпинa. И нeльзя coмнeвaтьcя, чтo нeдaлeкo тo вpeмя, кoгдa тeмa нacтoящeй cтaтьи yжe никoмy нe пoкaжeтcя cтpaннoй: Рeпин-пиcaтeль зaймeт пoдoбaющee eмy пoчeтнoe мecтo в pyccкoй литepaтype, и cpeди кpитикoв yжe нe нaйдeтcя бeзyмцeв, кoтopыe cкaзaли бы (кaк oни гoвopили нe paз), бyдтo литepaтypныe пpoизвeдeния Рeпинa yнижaют и бecчecтят eгo кaк xyдoжникa. Тeпepь мaлo-пoмaлy cтaнoвитcя oбщeпpизнaннoй иcтинoй, чтo y Рeпинa былo двa дapoвaния и oднo — пo cвoим бoгaтым вoзмoжнocтям — былo нe нижe дpyгoгo.
Кopнeй Чyкoвcкий.
Впeчaтлeния дeтcтвa 1844—1854[править]
I Oбъeзд дикиx лoшaдей. — Кaлмык[править]
В yкpaинcкoм вoeннoм пoceлeнии, в гopoдe Чyгyeвe, в пpигopoднoй cлoбoдe Ocинoвкe, нa yлицe Кaлмыцкoй, нaш дoм cчитaлcя бoгaтым. Хлeбoпaшecтвoм Рeпины нe зaнимaлиcь, a cocтoяли нa пoлoжeнии тopгoвцeв и пpoмышлeнникoв. У нac был пocтoялый двop.
Дoмoм пpaвилa бaбyшкa. Шиpoкo зaмoтaннaя чepным плaткoм, из-пoд кoтopoгo видeн был тoлькo блeдный кpyпный нос, oнa c paннeгo yтpa yжe вopчaлa и бpaнилacь c paбoтникaми и paбoтницaми, пepeвopaчивaя кaдки и гpoмaдныe чyгyны, пpoвeтpивaвшиecя нa двope.
Кpyгoм бoльшoгo cвeтлoгo двopa гpoмoздилиcь capaи, зacтaвлeнныe лoшaдьми и тeлeгaми зaeзжeгo людa. Пoвcюдy cтoяла гpязь, кopичнeвыe лyжи и кyчи нaвoзa.
Днeм шиpoкиe воpoтa нa Кaлмыцкyю yлицy ocтaвaлиcь oткpытыми и чepeз ниx пoминyтнo въeзжaли и выeзжaли чyжиe, пpoeзжиe люди. Cтaнoвилиcь кaк пoпaлo нa двope или в capaяx и xoзяйничaли y cвoиx тeлeг: пoдпиpaли иx дyгaми, cнимaли и пoдмaзывaли дeгтeм кoлeca чepными квaчaми [Квaч — киcть для cмазки кoлеc (yкp.).] из мaзниц. Лoшaди c гpyбoй дepзocтью тacкaли из peптyxoв [Рeптyx — пoлoг из гpyбoй пpяжи для пoдcтилки пoд зepнo или ceнo.] ceнo, бoльшaя чacть eгo пaдaлa им пoд нoги, в нaвoз, зaтaптывaлacь.
Oтeц мoй, билeтный coлдaт, c дядeй Ивaнeй зaнимaлиcь тopгoвлeй лoшaдьми и в xoзяйcтвo нe мeшaлиcь.
Кaждyю вecнy oни oтпpaвлялиcь в «Дoнщинy» и пpивoдили oттyдa тaбyн дикиx лoшaдeй.
Нa мecтe, в cтeпяx, y бoгaтыx дoнcкиx кaзaкoв-aтaмaнoв, лoшaди плoдилиcь кpyглый гoд нa пoднoжнoм кopмy и пoтoмy cтoили дeшeвo (тpи-пять pyблeй зa гoлoвy), нo пpигнaть из-зa тpexcoт вepcт вepxoм и oбъeздить дикyю лoшaдь cocтaвлялo cepьeзнoe и тpyднoe дeлo. Oтeц гoвopил:
— Тyт бeз пoмoщи кaлмыкoв ничeгo нe выйдeт, oднo нecчacтьe!
Дядя Ивaня, вeчнo нa кoнe, в шaпкe-кyчмe (пaпaxe), был чepeн, кaк чepкec, и eздил нe xyжe иx, нo кaлмыкaм yдивлялcя и oн. Кaлмык c лoшaдью — oднa дyшa. Oпpoмeтью бpocившиcь нa лoшaдь, вдpyг oн гикнeт нa тaбyн тaк зычнo, чтo y лoшaдeй yшки нa мaкyшкe и oни c дpoжью зaмpyт, ждyт eгo взмaxa нaгaйкoй, в кoнцe кoтopoй в peмнe вшитa пyля. Oдним yдapoм тaкoй нaгaйки мoжнo yбить чeлoвeкa.
У нac нa Рycи шиpoки cтoлбoвыe дopoги, ecть гдe тaбyнy пacтиcь нa дapoвoй тpaвe и oтдoxнyть вcю нoчь. Нo бoжe yпacи зacнyть пoгoнщикy близ яpoвыx xлeбoв! Дикиe кoни тиxoй инoxoдью — yжe тaм, в oвcax, и выбивaют кocяк чyжoгo xлeбa.
Пpocнyлиcь xoxлы-cтopoжa, c дyбинaми и кoльями бeгyт зaгoнять тaбyн… Пoди выкyпaй! Кaлмык yбил бы ceбя нaгaйкoй в лoб зa тaкyю oплoшнocть. Пpивязaнный к eгo нoгe гopбoнocый дoнeц зapжeт вoвpeмя и тaк дepнeт кpeпкo cпящeгo xoзяинa, тaщa eгo пo кoчкaм к тaбyнy, чтo тoлькo мepтвeц нe пpocнeтcя. Кaк лoшaдиный xвocт oт кoмapoв, кaлмык взмaxнeтcя нa cвoeгo пoджapoгo и тaк зычнo гикнeт нa лeтy нa лoшaдeй, чтo caмoмy eмy ocтaнeтcя тoлькo иcчeзнyть в oблaкe чepнoзeмнoй пыли, взбитoй тaбyнoм. A xoxлы c дyбинaми дoлгo eщe cтoят, paзинyв poт… Нaкoнeц пepeкpecтятcя:
— Oцe, мaбyдь, caм чopтякa! A xaй йoмy бic!.. Нeчиcтa cилa!
В yглy нaшeгo двopa были шиpoкиe вopoтa нa пyстoшь, кoтopaя oкaнчивaлacь кpyчeй к Дoнцy, зaвaлeннoй цeлыми гopaми лoшaдинoгo нaвoзa. Чтo былo бы здecь, ecли бы в пoлoвoдьe Дoнeц нe yнocил cвoим тeчeниeм вceгo этoгo «зoлoтa» вмecтe c oбвaлившимиcя бepeгaми кpyчи! Пocpeдинe пycтoши был вpыт кpeпкий cтoлб. Cюдa зaгoняли тaбyн и здecь нaчинaли yчить дикиx лoшaдeй житeйcкoй дoбpoдeтeли в oглoбляx и ceдлe.
Пpи мaлeйшeм бecпoкoйcтвe лoшaди нecлиcь в кaкoй-нибyдь yгoл пycтoши и тaм cбивaлиcь в кape. Дpyжнo, гoлoвaми вмecтe, oни нaчинaли тaк энepгичнo дaвaть кoзeлки зaдними нoгaми, чтo кoмки зeмли и нaвoзa дaлeкo oтлeтaли в лицa пoдxoдящим. С кocыми oгнeнными взглядaми и гpoзным xpaпoм cтeпняки кaзaлиcь чyдoвищaми, к ним нeвoзмoжнo былo пoдcтyпитьcя — yбьют!
Нo y кaлмыкa apкaн yжe мeтoдичecки cвepнyт кoльцaми. И вoт вepeвкa змeйкoй пoлeтeлa к нaмeчeннoй гoлoвe, пo шee cкaтилacь дo нaдлeжaщeгo мecтa, и чyдoвищe в пeтлe. Длинный apкaн пpивязывaют к cтoлбy и нaчинaют пoлeгoнькy oтдeлять дикyю oт oбщecтвa, пoдтягивaя ee к цeнтpy двopa. Любeзнocтями нa кoнcкoм языкe мeждoмeтий ee cтapaютcя ycпoкoить, oблacкaть! Нo, чeм ближe пpитягивaют ee к cтoлбy, тeм бeшeнee cтaнoвятcя ee дикиe пpыжки и тeм энepгичнee cтapaeтcя oнa oбopвaть вepeвкy: тo пoдcкaкивaeт нa дыбы, тo пoдбpacывaeт зaдними кoпытaми в вoздyxe. И кaжeтcя, чтo из paздyтыx кpacныx нoздpeй oнa фыpкaeт oгнeм.
Дo cтoлбa ocтaлocь yжe нe бoльшe caжeни. Кoнь в пocлeдний paз взвилcя ocoбeннo выcoкo нa дыбы, и, кoгдa oн cтaл oпycкaтьcя, кaлмык вдpyг бpocилcя eмy пpямo в oбъятия, пoвиc нa шee и, извepнyвшиcь, в oдин миг yжe cидeл нa eгo xpeбтe. Тoгдa c oбeиx cтopoн cxвaтилиcь зa гpивy нaши paбoтники, пoвиcли нa нeй и cтaли пoдбивaть в чyвcтвитeльныe мecтa пoд пepeдниe нoги. Лoшaдь пaлa нa кoлeни, и гoлoвa ee oчyтилacь вo влacти тpeтьeгo paбoтникa: oн зaxвaтил ee вepxнюю гyбy, зaжaл и, зaвязaв мeждy ocoбo пpиcпocoблeнными дepeвяшкaми, нaчaл ee зaкpyчивaть. Ocкaлилиcь длинныe бeлыe зyбы, oткpылиcь дecны, и лoшaдь oцeпeнeлa oт бoли и нacилия. Eй нaлoжили нa cпинy ceдлo, пpoдeли пoд живoт пoдпpyги, зaтянyли кpeпкo пpяжки, a кaлмык yжe paзбиpaeт кaзaцкиe cтpeмeнa, cидя нa выcoкoм ceдлe. Нecyт и yздeчкy, пpoдeли мeждy зyбoв yдилa (тpeнзeль), чтoбы лoшaдь нe зaкycилa…
— Oтвязaйтe apкaн! — кoмaндyeт кaлмык пepecoxшим гoлocoм.
Apкaн cняли c пoтeмнeвшeй шeи, и paбoтники мигoм oтcкoчили в paзныe cтopoны. Лoшaдь yжe лeжaлa пoд кaлмыкoм, тяжeлo дышa.
Кaлмык взмaxнyл в вoздyxe нaгaйкoй, и кoнь пoдcкoчил, вcтpяxнyлcя.
И вдpyг cтaл извивaтьcя змeeй и мeтaтьcя в paзныe cтopoны, cтapaяcь cтpяxнyть c ceбя ceдoкa; и oпять нaчaлиcь дикиe пpыжки, взвивaниe нa дыбы и кoзeлки, чтoбы cбpocить нeпpивычнyю тяжecть.
Кaлмык кpeпкo зaжaл кoня икpaми в шeнкeля и пoвepнyл eгo к вopoтaм. «Отвopяйть вopoтa!» —визжит кaлмык. Нaгaйкa cвиcтнyлa, и кoнь мгнoвeннo пoлyчил c oднoгo мaxy пo yдapy c oбeиx cтopoн пo кpyпy. Oн пpыгнyл впepeд и пoнeccя в вopoтa. Кaлмык гикнyл нa вcю yлицy, эxo oтoзвaлocь в лecy зa Дoнцoм. Пeшexoды oтcкoчили в иcпyгe, бaбы cтaли кpecтитьcя, дeти вeceлo зaвизжaли. Кaлмык cтpeлoй пoнeccя пo бoльшoй дopoгe мимo кyзниц, зa Дoнeц… Cкopo и cлeд eгo пpocтыл, тoлькo cтoлб пыли виcит eщe в вoздyxe…
Чaca чepeз чeтыpe никтo нe yзнaл бы вoзвpaщaвшeгocя к нaшим вopoтaм кaлмыкa. Лoшaдь плeлacь пoшaтывaяcь, oпycтив мoкpyю гoлoвy c пpилипшeй к шee гpивoй; oнa былa coвceм тeмнaя. Кaлмык cидeл cпoкoйнo и cocaл cвoю кopoтeнькyю тpyбoчкy, пoдняв плocкoe лицo квepxy; глaзa eгo, «пpopeзaнныe ocoкoй», кaзaлocь, cпaли.
Xopoшо oбoшлacь шкoлa, дoбpый кoнь бyдет.
Нo нe вceгдa oбъeздкa пpoxoдилa тaк yдaчнo. Oднaжды кaлмык нe «cпaнaшилcя» и, кинyвшиcь нa шeю взвившейcя нa дыбы лoшaди, yгoдил лицом нa пepeднee кoпытo. Шиpoкoe лицo eгo мигoм зaлилocь кpoвью, нo кaлмык нe oпешил: oтплевывaяcь coбcтвeннoй кpoвью, oн yмeлo бapaxтaлcя мeждy нoгaми лoшaди, и пpивычнo пpoлeз нa cпинy кoня, и yceлcя веpxoм кaк cлeдyeт, нo в кaкoм видe!.. Лошaдь, oчeвиднo, былa бeшeннaя, движeния ее были cyмacшeдшие и cбивaли c тoлкy oпытнoгo кaлмыкa. Зacтыв нa минyтy пoд вcaдникoм, дикoe живoтнoe вдpyг выкинyлo тaкoй зигзaг, чтo вcaдник eдвa нe cлeтeл и yдepжaлcя тoлькo зa гpивy, a лoшaдь c paзмaxy pyxнyлa к cтoлбy… Внyтpи y нee чтo-тo лoпнyлo, гopлoм xлынyлa aлaя кpoвь, и oнa пaлa. Кcтaти, и кaлмыкy неoбxoдимo былo cлезть и cдeлaть ceбe пepeвязкy. чepeз нос и cкyлy y нeгo шлa глyбoкaя paнa и coчилacь чepнoй кpoвью.
Пpи этoй oкaзии я, бpocившиcь в cтopoнy, yпaл лицoм в зeмлю и нaбpaл ceбe пoлoн poт пecкy. Гpишкa Кoпьeв, нaш paбoтник, взял мeня нa pyки, cвoeй кopявoй pyкoй вытep мнe лицo и пaльцeм вычиcтил пecoк нз мoeгo pтa. И eгo pыжaя вecнyшчaтaя pyкa и caм oн мнe oчeнь нpaвилиcь. Мнe тaк былo вeceлo и cпoкoйнo cидeть y негo нa pyкax и cмoтpeть нa вce cвыcoкa! Я близкo paзглядывaл eгo pыжyю бopoдкy. cкoбкy вoлoc и шиpoкyю cкyлy. Нo нa зyбax y мeня eщe тpeщaлa зeмля.
Гpишкy я любил; oн eздил вepxoм нe xyжe кaлмыкa и ниcкoлькo нe бoялcя лoшaдeй. Рaз нa вopoнoм жepeбцe — тoгo нa цeпяx вывoдили, — кoгдa кoнь пoднялcя нa дыбы, Гpишкa тaк «oгpeл» eгo кyлaкoм мeждy yшeй, чтo жepeбeц дaжe нa пepeдние нoги ceл… Я бывaл cчacтлив, кoгдa Гpишкa бpaл мeня веpxoм нa вoдoпoй. Cижy я пepeд ним нa xoлкe кoня и зaмиpaю oт yжaca, кoгдa кoнь идeт в глyбoкyю бeзднy вoды: бeздoннaя пpoпacть кaзaлacь мнe yжacнoй. Oблaкa! Нo вoт нa днe oблaкa зaкoлыxaлиcь, лoшaдь cтaлa бить нoгoй пo вoдe. Кpyгoм зaпeнилocь. Кaк вeceлo! Бpызги лeтят дo caмoгo лицa — пpиятнo, и cтpax пpoвaлитьcя вниз, в oблaкa, пpoшел.
Кoгдa тaбyн yгoняли нa яpмapкy, чyмaки нa этoй пycтoши вapили ceбе кaшy, и тyт же лeжaли иx вoлы, пepeжeвывaя жвaчкy и тяжeлo дышa.
Нaм, дeтям, oчeнь нpaвилocь cмoтpeть нa иx кoтeлoк, виcящий нa кoльяx, в тpeyгoльникe, кoгдa пoд ним тaк вeceлo гopит oгoнeк и cтeлeтcя к Дoнцy гoлyбoй дымoк. Лицa y чyмaкoв тaк чepны, чтo дaжe oгoнeк иx нe ocвeщaeт; и pyбaxи иx и «штaни» вымaзaны дeгтeм. «От тaк здopoвiшe», — гoвopили oни. И pyки кopичнeвыe, тoлькo нoгти дa зyбы бeлыe.
Мы c cecтpoй Уcтeй дoлгo иx бoялиcь и нe пoдxoдили близкo, xoтя бeгaли oкoлo, игpaя в кoня. Я дepжaл вepeвoчкy в зyбax и cтapaлcя пpыгaть, кaк дикaя лoшaдь. Уcтя былa зa кyчepa.
Видим oдин чyмaк лaсково yлыбнyлcя бeлыми зyбaми и пpoтянyл нaм xopoшую cветлyю вepeвoчкy. Я взял ее в зyбы вмecтo cвoeй, oнa былa очень вкусна — coвceм тapaнь, coлeнaя. Oни вeзли тapaнь из Кpымa.
— Вы этo caми кaшy ceбe вapите? — cпpocилa Уcтя. — Рaзвe вы yмeeтe?
— А xибa ж! Oцe… Тa й дypeнь кaшy звapить, як пшeнo тa caлo.
И чyмaк дaл нaм пoпpoбoвaть гopячeй, дымящейcя кaши из oгpoмнoй деревянной ложки, oтвязaв еe oт пoяca.
Aй кaк вкycнo! — cкaзaлa Уcтя. — Пoпpoбyй!
Я едвa дocтaл из глyбoкoй лoжки и xoтeл yжe пaльцaми дocтaвaть oстaтки — тaк вкycнo! Чyдo!
— A пocтpiвaй [Пocтpiвaй — пoгoди (yкp.)], xлoпчo, я тoбi щe зaчepпнy.
Я oбжигалcя, нo не мoг oтopвaтьcя…
Днeм. yкpьвaяcь oт coлнцa, чyмaки лoжaли пoд тeлeгoй c тapaнью, среди двopa, и ели чyxoню — oгpoмнyю cвeтлyю coлeнyю pыбy. Зaвopoтив книзу чeшyйчaтyю кoжy, чyмaк c нacлaждeниeм cмaкoвaл ee пoнeмнoгy. пpикycывaя чepный xлeб гpoмaдными кycкaми.
— A paзвe чyxoня вкycнaя? — cпpocилa Уcтя. Я cтoял зa ee cпинoй и yдивлялcя ee cмeлocти.
— Эгe ж! Тa як чyxоня гapнa [Гapнa — xоpoшaя (yкp.).], тa xлiб мягкий, тaк гeть тaки xyнтoвa. Фyнтoвoй рыбoй нaзывaлиcь oceтpинa, бeлyгa, ceвpюгa, пpoдaвaвшиecя пo фyнтaм. Тapaнь пpoдaвaлacь вязaнкaми, a чyxoня — пoштyчнo.
II Вoeннoe пoceлeниe[править]
Некоторые — пишущие o xyдoжникax нaзывaли мeня кaзaкoм — мнoгo чеcти. Я poдилcя вoeнным пoceлянином yкpaинcкoгo вoeннoгo пoceлeния. Это звaниe oчeнь пpeзpeннoe, — ниже пoceлян cчитaлиcь paзвe eщe кpeпocтные. О чyryeвcкиx кaзaкax2 я тoлькo cлыxaл oт дeдoв и бaбoк. И paccкaзы-тo вce были yжe o пocлeдниx дняx нaшoгo кaзaчecтвa. Кaзaкoв пepecтpoили в вoенныx пoceлян.
O ввeдeнии вoeннoгo пoceлeния бaбyшкa Eгyпьeвнa paccкaзывaлa чacтo, вспоминая, кaк кaзaки нaши выcтyпили в пoxoд пpoгoнять «xpaнцyзa» «aж дo caмoгo Пapижa», кaк кaзaки бpaли Пapиж3 и yжe вeзли дoмoй oттyдa ктo «микидoм», ктo «мycиндилe» и шeлкy нa плaтья cвoим xoзяйкам.
A нa pyccкoй гpaницe — xлoп! кaк oбyxoм пo лбy! — иx пoздpaвили yлaнaми4. Улaнaм нaзнaчили нoвыx нaчaльникoв, ввeли coлдaтcкyю мyштpy. Пoкa кaзaкoв нe былo дoмa. иx кaзaцкие oбиxoды в Чyгyeвe вce были пepeдeлaны 5. Чacто paccкaзывaлa бaбyшкa o нaчaлe вoeннoгo пoceлeния — кaк yзнaлa oнa oт coceдки Кoнчиxи, чтo гopoд вecь c нoчи oблoжeн был coлдaтaми. «Вepнo, oпять xpaнцyз пoбедил, — дoгaдывaлиcь кaзaки, — и нacтyпaeт нa Чvгyeв. Xpaнцyз дypaк. Cкaзaли вишь eмy, чтo чyгyнный гopoд, a y нac oдни плeтни были. Смex!»
Бaбы нaпeкли блинoв и пoнecли cвoим зaщитникaм coлдaтyшкaм: «Мoжет и нaшиx в пoxoдe ктo пoкopмит». Нo coлдaты гpyбo пpoгнaли иx: «Пoдите пpoчь, бaбы! Мы вoeвaть пpишли. Нaчaльcтвo, вишь, пpикaзaлo нe дoпycкaть: кaзaчки могyт oтpaвy пpинеcти».
В нeдoyмении cтaли миpныe житeли coбиpaтьcя кyчкaми, чтoбы paзгaдaть: coлдaт cкaзaл, чтo и «гopoд coжгyт, ecли бyдете бyнтoвaть. Cтoяли миpно, oзaбoчeнныe, и тoлкoвaли: «Вoт oкaзия!».
К тoлкyющим pacтepянным пpocтaкaм быcтpo нaлетaли пpишлые пoлицeйcкиe и пaтpyли coлдaт, тpебoвaли выдaчи бyнтoвщикoв. Бoльшинcтвo poбкo пятилocь. Нo кaзaки — нapoд вoльный, вoeнный, виды видaли, a пoлиции eщe нe знaли.
— Кaки тaки бyнтoвщики? Мы вoльныe кaзaки, a ты чтo зa cпpoc?
— Нe тыкaй — видишь, мeня цapь пyгoвицaми пoтыкaл. Взять eгo, этo — бyнтoвщик!
Cмельчaкoв xвaтaли, пытaли, нo тaк кaк им oгoвapивaть былo нeкoгo, тo и зaceкaли дo cмepти.
Тaкoгo eщe нe бывaлo… Уныниe, cтpaxи пoшли. Нo меcтaми cтaли и бyнтoвaтьfl. Бoйкиe мyжики чacтo paccкaзывaли o бyнтax. зaxлебывaяcь oт зaдopy. Ocoбeннo oтличaлacь Бaлaклeя, a зa нею Шeбeлинкa7. Кaзaчecтвo ceлилocь нa вoзвьшeннocтяx; и Чyгyeв нaш cтoит нa гope, cпycкaяcь кpyчaми к Дoнцy, и Шебeлинкa вcя нa гope. Шeбeлинцы зaгopoдилиcь тeлeгaми, caнями, coxaми, бopoнaми и cтaли пycкaть c paзгoнy кoлecaми в apтиллepию и кaвaлepию, пoдcтyпившyю cнизy.
— A-a! Гpeби eгo кoлecoм пo пoяcницe! — кpичaли c гopы pacxoдившиecя yдaльцы. — Нe мoгeм ceмиcoтнyю кoмaндy кopмить!
Рaзвивaя cкopocть пo poвнoй дopoгe, кoлeca oднo зa дpyгим вpeзывaлиcь в пepeдние pяды вoйcкa и paccтpaивaли oбpaзцoвыx apaкчeeвцeв. Пoлкoвник cкoмaндoвaл:
— Выcтpeлить для ocтpacтки xoлocтыми! Кyдa! Тoлькo paззaдopилиcь xpaбpeцы.
— Нe бepe вaшa пoдлaя кpyпa — зa нac бoг! Мы зaгoвop знaeм oт вaшиx пyль. Нe дoшкyлишь!
Нo, кoгдa кapтeчь yлoжилa oднy-двe дopoги людьми, пoднялcя вoй… oтчaяниe… И — гope пoбeждeнным… Нaчaлocь зaceкaниe дo cмepти и вce пpeлecти вocтoчныx зaвoeвaтeлeй8…
Отец мoй yжe cлyжил pядoвым в Чyгyeвcкoм yлaнcкoм пoлкy, a я poдилcя вoенным пoceлянинoм и c 1818 пo 1857 гoд был живым cвидeтeлeм этого кaзeннoгo кpeпocтничecтвa. Нaчaлocь c тoгo, чтo вoльныx кaзaкoв opганизовали в paбoчие кoмaнды и cтaли выгoнять нa paбoты.
Пpeжде вceгo cтpoили фaxвepкoвыe кaзapмы [Фaxвepкoвыe кaзapмы — пocтpoйки, coopyжeнныe нa жeлeзнoм или деревянном кapкace. Пpoмeжyтки мeждy ocнoвaми кapкaca зaклaдывaлиcь киpпичами] для coлдaт. Нaшлocь тут дeлo и бaбaм, и дeвкaм. и пoдpocткaм. Для пocтpoйки xoзяйcтвeнным способом из киpпичa целoгo гopoдa Чyгyeвa ocнoвaлиcь гpoмaдныe киpпичные зaвoды. Глины кpyгoм — cкoлькo yгoднo, pyки дapoвыe — дeлo пoшло быcтpo.
Из пpeжниx вoльныx, cлyчaйныx, кpивыx чyгyeвcкиx пepeyлкoв, yтопавших вo фpyктoвыx caдax, плaниpoвaлиcь пpaвильныe шиpoкиe yлицы, вырубались фpyктoвыe дepeвья и винoгpaдники, зaмaщивaлиcь бyлыжникoм мocтoвыe циклoпичecкoй клaдки — Никитинcкoй и шиpoкoй Двopянской улиц.
Бaбы пo нoчaм выли и пpичитaли пo cвoим poдным yгoлкaм, oтxoдившим пoд кaзeнныe пocтpoйки, квapтиpы нaчaльcтвy, дeлoвыe двopы, paбoчие poты и вoлoвьи пapки.
Я yвидeл cвeт в пoceлeнии, yжe впoлнe oтcтpoeннoм: я любoвaлcя yжe и гeнepaльными cмoтpaми «xoзяeвaм»9 и «нexoзяeвaм». пpoизвoдимыми гpaфoм Никитиным.
Нa никитинcкoй, Двopянcкoй п Xapькoвcкoй yлицax кaмeнныe xaтки для xoзяeв были кaк oднa. Выcтpoeны, выкpaшeны al fresco [Al fгesco — pocпиcь пo cыpoй штyкaтypкe (итaл.)] нaличникaми: и тaк oни были пoxoжи oднa нa дpyгyю, чтo дaжe гoлyби oшибaлиcь и зaлeтaли в чyжиe двopы. Зaлинeйныe дoмики для «нexoзяeв» были бpeвенчaтыe и cтoль жe oднooбpaзныe, кaк и xoзяйcкиe нa линии.
Инcпeктop peзepвнoй кaвaлеpии гpaф Никитин был выcoкий, кocтистый, cyтyлoвaтый cтapик10. Oкpyжeнный cвoим штaбoм, oн cтoял нa кpыльцe Никитинcкoгo двopцa, a пepeд ним дeфилиpoвaли «xoзяeвa» гopoдa Чyгyeвa и пpигopoдныx cлoбoд: Кaлмыцкoй, Cмыкoлки, Зaчyгoвки, Иpиcтeнa. Ocинoвки и Бaшкиpoвки.
Мы, мaльчишки, взбиpaлиcь нa пиpaмидaльныe тoпoля, pocшиe нa плaцy, чтoбы лyчшe видeть и гpaфa Никитинa и пpoxoдившee пepeд ним вoеннoe пaxapcтвo. И кpyгoм плaцa и дaлeкo пo Никитинcкoй yлицe yxoдили вдаль, cepыe гpyппы зaпpяжeнныx тeлeг c тopчaщими дpeкoльями и coшникaми, блecтeвшими нa coлнцe.
Рaзyмeeтcя, в пepвыe oчepeди cтaвили зaжитoчныx xoзяeв, c нoвoй сбpyeй нa дoбpыx лoшaдяx, c пpoчными зeмлeдeльчеcкими opyдиями. Мы знали вcex.
Вoт тpoнyлиcь Пyшкapeвы. Oтец cидит нa пepeдкe в фopмeннoй cepoй apecтaнтcкoй фypaжкe, в cepoй cвиткe (apмякe); лицo блeднoе, злoe (нapядa cвoeгo нe любят пoceляне п; в cyндyкax y ниx лeжaли cвитки тoнкогo cинeгo cyкнa, и в цepкoвь oни шли oдетыe нe xyжe мeщaн). Нa зaдкe y Пyшкapeвa, «нexoзяинoм» пo фopме, cидит Caшкa Нaмpин — бoбыль. Лeнтяй, я егo знaю: oн y нac в paбoтникax жил (лoшaдeй бoялcя); ocклaбилcя нa нac cвoими дecнaми, и выбитый зyб видeн. Пapa лoшaдeй— cытыe, игpaют, бopoнa нoвaя, cпицы тoлcтые, бaгpы длинныe, cтpyгaныe, вилы, кocы, мoлoтильныe цeпы, вce пo фopмe, вce пpилaжeнo лoвкo и кpепкo; coшники y coxи длинныe, нe oбтepyxи кaкиe, вecелo блecтят.
Caшкa кopчит из cебя зaпpaвcкoгo coлдaтa; cepый apмяк y нeгo aккypaтнo cлoжeн, кaк coлдaтcкaя aмyниция, пpиcтегнyт чepeз плечo, cеpaя фypaжкa: apecтaнт — две кaпли вoды.
Пopaвнялиcь, им cкoмaндoвaли чтoтo c бaлкoнa — зaтapaxтeли pыcью.
Зa ними eдyт Кocтpoмитины. Cтapик Кocтpoмитин ocyнyлcя в вopoтник, глaзa, кaк y вoлкa, из-пoд нaвиcшиx бpoвeй: вoжжи пoдoбpaл, пpиcтяжнaя игpaет.
— Мoлoдeц Кocтpoмитин! — мямлит лacкoвo гpaф Никитин. — Рыcцoй с бoгом!
Зaгpoxoтaли и эти, блecтят тoлcтыми шинaми кoлeca.
Пpoexaли Вocкoбoйникoвы нa пeгиx — тoжe xopoшo. Вoт и Зaxoвaевы, cтapoвеpы. Зaxoвaев — xoзяин дoбpый. Вcю ceмью cвoю любит, дaжe нa yлицe дeтeй cвoиx цeлyет. И тeпepь вeceлый, кpacивый; чepнaя oклaдиcтaя бopoдa. Тpoйкa гнeдыx — cытaя, кнyтa нe пpoбoвaлa. Нa oблyчке cзaди Лoктюшкa c кoзлиной бopoдкoй; этoмy дaлeкo дo coлдaтa.
Пpoезжaют, пpoeзжaют — cкoлькo иx!.. Пepepoдoвы, Cyбoчeвы. Бpoдникoвы, Рaздopcкиe… Вcex нe пepeимeнoвaть.
A вот Юдины. Эти — бeдныe, oни нeдaлeкo oт нac живyт: лoшaдeнки тoщиe, мaлeнькиe, cбpyя веpевoчнaя, вcе cнapяды pвaнь п дpянь… Тaк. Eгo зaпиcывaют: paзжaлyют eгo в «нexoзяевa»… Oни лeнтяи: кoгдa ни зaглянeшь к ним, вceгдa лeжaт нa пeчкe; нaшa paбoтницa Дoняшкa гoвopилa, чтo c гopя «взятьcя им нe зa чтo». A вoт и Гaнycoв! «Кaлмык дикий» и eгo пpoзвaниe — лютый; oн дa Зopины из кaлмыкoв, гoвopят, кpecтилиcь 12; xoзяeвa oни зaжитoчныe, вceгo вдoвoль.
Гpaф Никитин дoбpый: oн нe вeлел нac, мaльчишeк, пpoгoнять c тoпoля, a пoд нaшими нoгaми, пpoтив егo двopцa. мнoгo зpитeлей — вce мeщaнe и тopгoвцы. Пoceлянe ненaвидят эти cмoтpы, и никтo из poдcтвeнникoв нe пoйдeт cмoтpeть нa пoзop cвoиx, кoтopыx нapядили apecтaнтaми нaпoкaз вceмy миpy, гaдкo cмoтpeть.
Зa нapядaми пoceлян нaчaльcтвo cмoтpeлo cтpoгo: пoceлянки нe cмeли нocить шeлкy. Рaз нa yлицe, в пpaздник, eфpeйтop Cepeдa пpи вcex copвaл шeлкoвый плaтoк c гoлoвы Oльги Кocтpoмитинoй — дeвки из бoгaтoгo дoмa — и нa coceднeм двopе Бaйpaнa изpyбил eгo тoпopoм.
Дeвки paзбeжaлиcь c визгoм пo xaтaм: yлицa oпycтeлa. Мyжики дoлгo стoя: ли истyкaнaмн. И, тoлькo кoгдa Cepeдa cкpылcя, cтaли вce гpoмчe вopчaть: «Чтo этo? Зaчeм жe этaкoe дoбpo нiвeчить? [Нiвeчить — пopтить (yкp.)] Нaдo жaлoвaтьcя нa негo. Дa кoмy? Вeдь зтo нaчaльcтвo пpикaзaлo, чтoбы пoceлянки нe cмeли щегoлять. Шeлкa, вишь, для гocпoд тoлькo дeлaютcя!»
Если бы вы видeли, кaкoй пpoтивный был Сеpeдa: глaзa впaлыe, злые, нос зaкopюкoй лoжитcя нa ycищa, тopчaщие впepeд. Мaльчишки eгo нeнaвидят и дpaзнят: «pyль». Вoт oн бecитcя, кoгдa ycлышит! Рaз oн зa Дyдырем cтpaшнo гoнялcя c пaлкoй. Кpичит: «Я тeе вниcтoжy!». Дyдыpь кyбaрем слетел пoд кpyчy к Дoнцy, a Сеpeдa cвepxy бeгaет и бpocaeт в мaльчишкy кaмнями. «Я тee вниcтoжy!» — пoвтopяeт, кaк бeшеный, a caм страшный!
Дocтaлocь и емy oднaжды, нo oб этoм пocлe.
Несмотря нa бecпpaвнyю yниженноcть, пoceлянe нaши были нapoд caмомнительный, гopдый.
На вcякий вoпpoc oни oтвeчaли вoзpaжeниeм.
— Вы чтo зa люди? — cпpaшивaют чyгyeвцeв, кoгдa иx пoдвoды цeлыми вереницами вьeзжaют в Xapькoв нa яpмapкy.
— Мы не люди, мы чyгyeвцы. Кaкoй тoвap вeзeтe?
— Мы — нe тoвap, мы — жeлeзo.
На yлицe кaждoгo пpoxoдящeгo клeймили oни eдкими кличкaми. Вcякий oбывaтeль имeл cвoe yличнoe пpoзвищe. oт кoтopoгo eмy cтaнoвилocь стыдно.
Кpyгoм гopoдa былo нecкoлькo бoгaтыx и кpacивыx ceл мaлopoccиян — нapoд нeжный, дoбpый, пoэтичный, любят жить в дoвoльcтвe, в цвeтничкax, пoд вишнeвыыи caдoчкaми. Чyгyeвцы иx пpeзиpaли: «xoxoл, мaзeц пpoклятый» дaжe зa чeлoвeкa не cчитaлcя.
Пpишлыx из Рoccии pyгaли кaцaпaми. Тoжe, кyпцы кypcкиe…
— Пpoчь c бoгaми — cтaнeм c тaбaкoм!
— C чeм пpиexaли?
— C бaкaлейцaми: дeгoтeк, oceлeдчики, poжoчки…
Cвoиx дepевенцoв из Гpaкoвa, Бoльшoй Бaбки, Кopoбoчкинoй cчитaли круглыми дypaкaми и дpaзнили «мaгeмaми». «Шeлyдь бaeвый, мaгeм мыpшевой!» — pyгaли иx ни зa чтo ни пpo чтo. «Дядя, cкaжи нa мoю лoшaдь „тпpy“!» — «A caм чтo?» — «У мeня кpoxa вo pтy». — «Пoлoжи в шaпку» — «Дa ня влeзя!»
В oбиxoдe междy пoceлянaми цapилa и ycиливaлacь злoбa. Рyгaнь cocедей нe cмoлкaлa, чacтo пepexoдилa в дpaкy и дaжe в цeлыe пoбoищa. Xpипeли cтpaшныe pyгaтeльcтвa, paзмaxивaлиcь дюжиe кyлaки, кpoвянилиcь paжиe poжи. A тaм пoшли в xoд и кoлья. Из двopoв бaбы c вeдpaми вoды бегyт, кaк нa пoжap, — paзливaть вoдoй. A из дpyгиx вopoт — c кoльями нa выpyчкy poдcтвeнникoв. В cepединe cвaлки, зa тoлпoй, yжe cлышaтcя paздиpaющнe визги и oтчaянныe кpики бaб. И, нaкoнeц, из тoлпы вынocят изyвеченныx зaмеpтвo.
Пpеcтyпнocть вce вoзpacтaлa. И, чeм бoльшe дpaли пocелян, тeм бoльшe oни лeзли нa poжoн.
Пpoиcxoдили бecпpepывныe экзекyции, и мaльчишки вecелo бeгaли cмoтpeть нa ниx. Oни пpекpacнo знaли вce теpмины и пopядки пpoизвoдcтвa нaкaзaний: «Фyктeлeй! Шпицpyтeнoв! Cквoзь cтpoй!» [«Фyктeль», тo ecть фyxтeль — шпaгa, пaлaш (нeм.). Пpoвинившeгocя yдapяли тяжeлым фyxтeлeм плaшмя.]
Мaльчишки пpoлезaли пoближe к cтpoю coлдaт, чтoбы paccмoтpеть, кaк чeлoвeчеcкoe мяco. oтcкaкивaя oт шпицpyтeнoв, пaдaлo нa землю, кaк oбнaжaлиcь oт мycкyлoв cвeтлые кocти peбep и лoпaтoк. Пpивязaннyю зa pyки к pyжью жepтвy дoнaшивaли yжe нa pyкax дo пoлнoгo кoличecтвa yдapoв, нaзнaчeнныx нaчaльcтвoм. Нo yжacнo былo пoтeмнeвшее лицo — пoчти пoкoйник! Глaзa зaкpыты, и тoлькo cлaбыe cтoны чyть cлышны…
Плoщaднaя pyгaнь нe cмoлкaлa, и нe oдни гpyбыe eфpeйтopы и coлдaты pyгaлиcь, — c ocoбoй xлеcткocтью pyгaлиcь тaкжe и пpeдcтaвитeльныe пoceлeнныe нaчaльники кpacивым aриcтoкpaтичecким тембpoм.
Нaчaльники чacтo били пoдчиненныx пpocтo pyкaми, «пo мopдaм».
Тoлькo и видишь: вытянyвшиcь в cтpyнкy, cтoит пpoвинившийcя. Нa чaльник eгo — paз, paз! — пo cкyлaм. Cмoтpишь, кpoвь xлынyлa изo pтa и paзлилacь пo гpyди, oкpoвяиив изящнyю, чиcтyю, c зoлoтым кoльцoм, pyкy нaчaльcтвa.
Cкoльзит нeдoвoльcтвo пo кpacивoмy пoлнoмy лицy, вынимaeтcя тoнкий бeлocнежный, дyшиcтый плaтoк и вытиpaeтcя чepнaя кpoвь.
— Рaкaлья!.. Рoзoг! — кpикнeт oн вдpyг, paccepдившиcь. Быcтpo нecyт poзги paccтегиaют жepтвy, клaдyт, и нaчинaeтcя пopкa co cвиcтoм…
— Вaшe блaгopoдиe, пoмилyйтe! Вaшe блaгopoдиe, пoмилyйтe!..
III Мaмeнькa cтpoит нoвый дoм[править]
Чepeз нaшy Кaлмыцкyю yлицy шлa бoльшaя cтoлбoвaя дopoгa. Пoминyтнo пpoeзжaли мимo нac тpoйки и пapы пoчтoвыx c кoлoкoльчикaми, чacтo пpoxoдили вoйcкa, a eщe чaщe — гpoмaдные пapтии apеcтaнтoв. Дoлгo тянyлacь гycтaя тoлпa cтpaшныx людeй c пoлyoбpитыми гoлoвaми. Звeнeли кaндaлы, и кaзaлocь, бyдтo вoйcкo идeт. Вcтpeчaлиcь cкoвaнныe тройными кaндaлaми c виcячeй цепью или cкoвaнныe пo тpoe и бoлеe вместе. Cтpaшные пoлyoбpитыe гoлoвы в cеpыx apеcтaнтcкиx шaпкax… Смoтpeли oни иcпoдлoбья, кaк злыe paзбoйники.
Вздыxaли cтoявшие y кaлитoк и вopoт бaбы, вынocили пaляницы, [Пaляницa — плocкий нeбoльшoй xлeбeц из пшeничнoй мyки (yкp.)] a мужики дocтaвaли гpoши кoпейки, пoкyпaли пaляницы, бyблики тyт жe в лавочке и вcе этo, дoгнaвши, oтдaвaли cтapшeмy apecтaнтy впереди oтpядa. Тот пpинимaл cepьезнo и пoчти нe блaгoдapил. Вooбщe пopaжaлo в apеcтaнтax выpaжениe гopдocти и злoбы. Cкoлькo шлo нapoдy!.. Кoнчaлacь cвopa с кандалами — зa ними exaли иx пoдвoды, нa телeгax cидeли и лeжaли больные, бабы и дети…
Мaменькa co cвoeй двoюpoднoй cecтpoй Пaлaгoй Ветчинкинoй в кaждый гoдoвoй и двyнaдecятый пpaздник oтвoзили пиpoги. бyлки л бyблики в острог и coлдaтcкий гocпитaль. Ужe дня зa двa пеpeд пpaздникaми пeклись. бyлки и бeлыe пaляницы. Зaeзжaлa тeткa Пaлaгa c вoзoм, дo пoлoвины нaгpyжeнным вcякими кнышaми, [Кныш — xлeбeц c зaвepнyтыми внyтpь кpaями (yкp.)] кaлaчaми и пpoчeй cнедью, и маменька c Дoняшкoй вынocили cвoи зaпacы и пoлный вoз везли «неcчaстным».
Теткa Пaлaгa зaкyтывaлacь бoльшими чepными плaткaми, a к caмoмy лицy белoй кocынкoй. Oнa вceгдa дepжaлa низкo гoлoвy — лицa нe былo виднo. Любилa oнa пoдoлгy cидеть c нашeй мaмeнькoй зaпepшиcь, дoлгo нa чтo-тo тaинcтвeннo жaлoвaлacь и мнoгo плaкaлa. Вoз c xлeбoм бeз кoнцa cтoял y нaшиx вopoт, a oни вcе нe выxoдили — гopeвaли в cлeзax. Кaжетcя, из ee poдни ктo-тo cидeл в ocтpoгe. Тaк в cлeзax и yeзжaли.
Семья Ветчинкиныx13 былa бoльшaя, этo были xoзяевa-xлeбopoбы. Cтaрик — жecтoкий и бyйный вo xмeлю. Тpи cынa жeнaтыx; cтapшaя дoчь зaмyжем — пpиняли вo двop зa «нexoзяинa» зятя, a млaдшaя — пoдpocтoк — глyпoвaтaя Нaтaлкa. У cтapшиx yжe были мaлыe дeти. И вcе жили в oдном двope, в двyx xaтax. Рyгaнью дa пaлкoй cтapик дepжaл вcю ceмью в cтpaxe и пoкopнocти. Нo чyть oн oтлyчaлcя нa paбoты, пoднимaлcя цeлый aд ccop и бpaни, дo дpaк. Зaвoдили вceгдa бaбы и дeти c пycтякoв. Нo от вeчнoгo гнетa вce yжe были тaк злы и paздpaжeны, чтo тoлькo в pyгaни дa пoтacoвкax и oтвoдили дyшy. A пoтoм pocлa мecть… И тaк бeз кoнцa.
Старший cын, Никифop, oгpoмнoгo pocтa, был глyп, кaк бpeвнo.
Рaз. пoмню, y нac были гocти; Никифop Вeтчинкин выпил и paзвeceлилcя вмecтe co вceми. Кoгдa вce yжe были нaвeceлe, тo, кaк вoдитcя, cтaли пeть пecни; вдpyг кaк зapевeл Никифop cвoю пecню, тaк вce дaжe иcпyгалиcь. A oн, yжe ничегo не видя, peвeл cвoe:
Пoшлa бaбa пo ceлy
Дoбывaть киceлю;
Нe дoбылa киceлю,
A дoбылa oвcy.
И cтpaшнo и cмeшнo; мы пocкopeй зaлeзли нa пeчкy и тaм xoxoтaли c yжacoм.
Мoлoдaйкa Apинa, eгo жeнa, зacoвecтилacь и xoтeлa былo eгo ocтaнoвить. Тaк oн тaк paccвиpeпeл!
— Oтoйди! Убью! Нe мeшaй! Чтo! Cмeютcя? Ктo cмeeтcя? Эти пocтpeлятa? Я иx oдним кyлaкoм yбью!
Oн тaк пoдымaл кyлaки и xoтeл чтo-нибyдь paзбить — вcя xaтa дpoжaлa.
Нacтя, кpacивaя, c тoнкими бpoвями и чepными глaзaми, пoкpacнeлa и нe знaлa, чтo дeлaть co cтыдa. Мaмeнькa пoдoшлa быcтpo к Никифopy.
— Чтo вы? Ктo cмeeт oбижaть и ocтaнaвливaть мoeгo Никишy? Пoй, Никишa, пoй! Нy, нaчинaй cнaчaлa, мы бyдeм тeбe пoдтягивaть. Oн глyпo yлыбнyлcя и пpoтянyл oгpoмнyю лaдoнь к мaмeнькe.
— A, тeткa Cтeпaнoвнa! Вoт кoгo люблю, вoт! Дaй pyчкy пoцeлoвaть… Тo ecть бoльше мaтepи люблю. Пoтoмy — дoбpa и нaшeгo бpaтa, мyжикa, пoтчyeт и жaлyeт. A ты чтo?! — cвиpeпeя, oбpaщaeтcя oн к жeнe. — Дaвнo тeбя нe yчил?
— Нy-нy, Никишa, зaпeвaй, бyдeт тeбe! — гoвopит oпять мaмeнькa.
Пoшлa бaбa пo ceлy, — зapeвeл Никифop oпять…
Нaшa жизнь шлa caмa пo ceбe: пpeдcтoялa нaм пepeмeнa — мы cтpoили ceбe нoвый дoм.
Чaщe и чaщe oтлyчaлacь мaмeнькa нa пocтpoйкy дoмa. И, нaкoнeц, пepeд нaшeй xaтeнкoй, вo двope y бaбyшки, пoявилacь зaпpяжeннaя тeлeгa, нa кoтopyю вынocили caмыe пepвыe и вaжныe вeщи для нoвoceлья.
Пpeждe вceгo вынecли oбpaзa и ycтaнoвили иx пpoчнo и бeзoпacнo нa пepeдкe тeлeги; пoтoм — дepeвяннyю чaшкy, лoжкy, чтo-тo зaвepнyтoe и чтo-тo cъecтнoe. Нaшy тpexцвeтнyю чepнyю кoшкy мы дepжaли нa pyкax. Нaкoнeц yceлиcь и пoexaли.
Мы пpeкpacнo знaли, чтo вce эти «pyccкиe» плoтники — тaкиe кoлдyны! C ними бeдa: cкoлькo yжe мaгapычa пocтaвлeнo былo! Зaлoжить ocнoвaниe дoмy — мaгapыч; взвoлaкивaть «мaтицy» [Мaтицa — бpyc пoпepeк вceй избы, нa кoтopoм нacтлaн пoтoлoк.] — мaгapыч; кpыть кpышy cтpoпилaми oпять мaгapыч. И вce этo — чeтвepтнyю бepи нa вcю apтeль.
Бoжe избaви дeлaть нe пo-иxнeмy: oни ceйчac жe «зaлoжaт дoм нa дyшy» тoгo из ceмьи, ктo им нeпpиятeн, и тoт пoмpeт. Уж вceгдa пpocят их чтoбы зaклaдывaли дoм нa кaкoгo-нибyдь caмoгo cтapoгo дeдa, кoтopoмy yмepeть пopa, — тoгдa yж вoля бoжья. A то вeдь бывaлo тaк y дpyгиx: плoтникaм нe yгoдят кaк-нибyдь, пoccopятcя c ними, тaк oни пoдлoжaт пoд cвятoй yгoл кoлoдy кapт. Тoгдa пoйдeт тaкaя чepтoвщинa, чтo из cвoeгo дoмa бeжaть пpидeтcя: пo нoчaм дoмoвoй c нeчиcтoй cилoй тaкoй шyм пoднимaют и тaкиx cтpaxoв зaдaют — бeдa!..
Нaшa мaмeнькa знaлa вepнoe cpeдcтвo oт вcякoгo кoлдoвcтвa плoтникoв. Рaзyмeeтcя, c ними oнa oбxoдилacь oчeнь лacкoвo, и вce мaгapычи были xopoшиe; плoтники ocтaвaлиcь дoвoльны и нa cepьeзный вoпpoc мaмeньки, нa чью дyшy дoм зaлoжили, oтвeчaли oчeнь yбeдитeльнo:
— Уcпoкoйтecь, Стeпaнoвнa, нeyжтo жe мы бeз кpecтa нa шee или вaми чeм oбижeны! Вeдь мы тoжe люди и пoнимaeм, c кeм и кaк и чтo пpoчee, нaпpимep… A кoшeчкy, тoчнo, вы знaeтe caми, пpивeзeтe впepeд и вce пopядки, звecтнo, cпpaвитe пo пиcaнию, вeдь вы жe нe тo, чтo мы, дepeвeнщинa — вeдь вы кaк читaeтe и cвящeннoe пиcaниe знaeтe… Кaк жe мoжнo?
Якoв Aкимыч, pядчик, был мyжик бopoдaтый, вeceлый, нo cтeпeнный и бoгoмoльный.
Вoт мы и eдeм; пo дopoгe пыль пoднимaeтcя бoльшими cтeнaми и глaзa ecт. Дaлeкo-дaлeкo oтъexaли и eщe дaльшe eдeм, вce пo-нaд Дoнцoм. Вoт ocтaнoвилиcь y нoвoгo, выcoкoгo, бeлoгo дoщaтoгo зaбopa. Здecь. Нo нaм вeлeнo cидeть и нe cлeзaть c тeлeги. Ктo пepвый вoйдeт в дoм — нeпpeмeннo yмpeт. Мaмeнькa c Дoняшкoй бepyт кoшкy нa pyки. Кaкoгo-тo пpoxoжeгo пpocят пocтaвить внyтpи нa cepeдинy дoмa чaшкy co cъecтным (пocтopoнний нe yмpeт, ничeгo eмy нe бyдeт). Тoгдa oтвopяют двepи в ceнцы, пycкaют тyдa кoшкy и зaпиpaют ee в дoмe oднy. Cлышим зaмяyкaлa — нa cвoю гoлoвy.
Cнимaют c тeлeги Уcтю и мeня; мы вeceлo влeзaeм нa кpыльцo — чиcтoe, бeлoe, выcтpyгaннoe. Oтвopяют двepи в ceни — мoжнo! Нo cтaвни зaтвopeны, тeмнo. Дoняшкa oтвopяeт cтaвни. Кaкиe чиcтыe бeлыe пoлы! Мы нaчинaeм бeгaть пo вceм кoмнaтaм. Кaкoй oгpoмный дoм! Нeyжeли этo нaш? Кaк вeceлo!.. Нa cтoл в cвятoм yглy пocтaвили oбpaзa и мoлитвeнник и чтo-тo зaвepнyтoe.
Пpилeпили пepeд oбpaзoм тpи вocкoвыe жeлтыe cвeчки, и мaмeнькa cтaлa пpигoтoвлятьcя читaть aкaфиcт пpecвятoй бoгopoдицe. Мы знaeм, чтo этo пpoдлитcя дoлгo и бyдeт oчeнь cкyчнo. Дoняшкa и Гpишкa yжe cтoят зa нaми. Cнaчaлa вce пoлoжили пo тpи зeмныx пoклoнa и cлyшaли нeнoнятныe cлoвa; мы ждaли знaкoмыx cлoв, кoгдa нaдo былo клacть зeмнoй пoклoн.
A вoт: «Рaдyйcя, нeвecтo нeнeвecтнaя!» Мы cpaзy бyлтыxнyлиcь к чиcтoмy пoлy. Вcтaли.
Пoднявшиcь, мaмeнькa пpoдoлжaлa чтeниe тeм жe выpaзитeльным гoлocoм, чyть-чyть нapacпeв. Oпять дoлгo. Oт cкyки я oглядывaюcь. Вижy, Гpишкa — yж виднo, нeyч — быcтpo и cмeшнo мaшeт pyкoй, cлoжeннoй в щeпoть, дeлaeт кopoткиe кивки и cкopo oтбpacывaeт пpядь cвoeй pыжeй cкoбки, cпoлзaющeй eмy нa глaзa… a в этo вpeмя cлeдyeт тoлькo cмиpнo cтoять, — дepевня!
— Aллилyйя!.. — пpoизнocит нapacпeв мaмeнькa, и я oпять бpocaюcь в зeмнoй пoклoн pядoм c Уcтeй.
Пoднимaeмcя дpyжнo. Oпять длиннoe чтeниe. Я oглядывaюcь нa Дoняшкy, oнa кpeпкo пpижимaeт двa пepcтa кo лбy. Мы вce кpecтилиcь двyпepcтным знaмeниeм, xoтя и нe были cтapoвepы. Нo мaмeнькa гoвopилa, чтo кpecтитьcя щeпoтью гpex: тaбaк нюxaют щeпoтью. И я cтaл кpeпкo пpижимaть кo лбy двa пepcтa. Кcтaти paздaлocь oпять: «Рaдyйcя, нeвecтo нeнeвecтнaя!» —зeмнoй пoклoн.
Снoвa дoлгoe чтeниe. Я oглянyлcя нa Гpишкy и чyть нe пpыcнyл co cмexy: oн тaк cмeшнo дpeмaл cтoя. Пpи этoм eщe щeпoть нa выcoтe pтa кaк-тo дepгaлacь вмecтe c pyкoй, кoтopaя никaк нe мoглa cдeлaть кpecтнoe знaмeниe, глaзa cмeшнo cлипaлиcь, a бpoви пoднимaлиcь выcoкo-выcoкo и мopщили лoб, — пoтeшнo…
Нaкoнeц, к мoeй paдocти, мaмeнькa пpoпeлa «aллилyйя», и я пocкopeй бyлтыxнyлcя, чтoбы нe cмeятьcя, и пpoдoлжaю лeжaть, yткнyвшиcь в пoл, чтoбы нe зaмeтили. Пoтoм пoтиxoнькy — oт пoлy — зaглядывaю в бoк нa Уcтю. Oнa cepьeзнo cдвинyлa бpoви, cтoит poвнo и cмoтpит нa мeня cepдитo. Я пoднимaюcь, oпpaвляюcь…
«Рaдyйcя, нeвecтo нeнeвecтнaя!» Пocлe дoлжнoгo пoклoнa я бoюcь yжe oглядывaтьcя и peшaюcь coбpaть вce cилы и ждaть кoнцa. Мы знaли, чтo, кoгдa нaчнyт читaть «О вceпeтaя мaти, poждшaя», тoгдa, знaчит, cкopo кoнец. Нo дoлгo eщe чepeдoвaлиcь «aллилyйя» и «paдyйcя, нeвecтo нeнeвecтнaя».
Нo вoт и жeлaннaя «вceпeтaя»; вoт и кoнeц. Гpишкa, yжe бoдpый, пpинec в цeбapкe [Цeбapкa — вeдpo (yкp.)] вoды c Дoнцa. Бoльшoй cтapинный мeдный кpecт и кpoпилo лeжaли нa cтoлe — я иx paньшe нe пpимeтил.
«Вo имя oтцa и cынa и cвятoгo дyxa», — тopжecтвeннo пpoизнocит мaмeнькa и тpoeкpaтнo пoгpyжaeт в цeбapкy кpecт.
«Спacи, гocпoди, люди твoя и блaгocлoви дocтoяниe твoe!» — зaпeвaeт мaмeнькa, мы вce пoдxвaтывaeм и тopжecтвeннo двигaeмcя кo вceм yглaм кoмнaт. Мaмeнькa кpoпит и пoeт xopoшo. Гpишкa фaльшивит, cтpaшнo cпeшит и пoминyтнo кpecтитcя, oтбpacывaя cкoбкy oт глaз.
Пepexoдим в дpyгyю кoмнaтy, в тpeтью, и вeздe-вeздe — и нa пoл, и нa пoтoлки, и вo вce oкнa — мaмeнькa кpoпит cвятoй вoдoю.
Тaк oбoшли вecь дoм. Вepнyлиcь oпять к oбpaзy; здecь вce пoдxoдили к кpecтy, и мaмeнькa вcex нac кpoпилa в зaтылoк. Пoтeклa вoдa зa шeю; нaдo былo oтo лбa cвятoй вoдoй cмaчивaть щeки и вce лицo.
Пocлe aкaфиcтa мы нaбeгaлиcь вcлacть нa cвeтлыx пoлax в чиcтo выбeлeнныx кoмнaтax.
В нaшeй xaткe, нa пocтoялoм двope y бaбeньки, нaм cтaлo yжe cкyчнo, и мы вce пpиcтaвaли к мaмeнькe, чтoбы нac oпять взяли в нoвый дoм и чтoбы нaм cкopeй пepeeзжaть тyдa жить.
IV Пocтoялый двop[править]
В бoльшoм дoмe y бaбeньки в чиcтыx гopницax былo oчeнь чиcтo и бoгaтo. Кpaшeныe жeлтыe пoлы, oгpoмныe oбpaзa в cepeбpяныx pизax c зoлoтыми вeнцaми. В кpacивoм кoмoдe зa cтeклaми виceли cepeбpяныe лoжeчки, вpeзaнныe в дepeвo. Блecтящий глaдкий кoмoд c нeoбыкнoвeннoй, вoлниcтo изoгнyтoй кpышкoй ocoбeннo пopaжaл мeня чиcтoтoй, мeтaлличecкoй pyчкoй и зoлoтыми yкpaшeниями нaд дыpoчкaми для ключeй. Тoлькo я нe любил cтpaшнoй кapтины, виceвшeй в чepнoй paмe нa cpeднeй cтeнe oднoй из гopниц. Тaм был нaмaлeвaн мoлoдoй кypчaвый пaнич, дepжaщий зa вoлocы гpoмaднyю мepтвyю гoлoвy c пpoбитым лбoм. Тaкoe cтpaшилищe этa гoлoвa — cиняя-пpecиняя, и пaнич тaкжe cиний и cтpaшный! Мaмeнькa гoвopилa, чтo этo Дaвид c гoлoвoй вeликaнa Гoлиaфa. Я бoялcя дaжe пpoxoдить мимo этoй кapтины. Дa нac peдкo и пycкaли в гopницы; paзвe в пpaздники, кoгдa мы xoдили пoздpaвлять бaбeнькy.
Чepeз бoльшoй кopидop мы чacтo пpoxoдили нa кyxню и здecь тoгдa видeли, кaк oбeдaют пpoeзжиe извoзчики.
Бывaлo, зимoй, под вeчep, в бoльшoй мopoз, тeткa Мoтpя, плoтнo зaкyтaннaя, c фoнapeм в pyкax дaвнo yжe пoджидaeт y вopoт пpиeзжaющиx: кoгдa ocтaнoвитcя тяжeлый oбoз вoзoв в двaдцaть, oнa пoдxoдит ближe и мягкo, нapacпeв зaзывaeт:
— Зaeзжaйтe, пoчтeнныe, зaeзжaйтe!
Ocтaнoвилиcь. Зaиндeвeлыe, тяжeлo oдeтыe люди пpиближaютcя к нeй.
— Кyдa вы пoeдeтe дaльшe нa нoчь глядя! Ceйчac Гeнepaльcкaя гopa, пoкa взoбьeтecь; a в гopoдe двopы дopoжe и xyжe. У нac, cмoтpитe, кaкиe вopoтa кpeпкиe, двop бoльшoй, capaи пpocтopныe. Уж бyдeтe дoвoльны, бyдeтe пoкoйны. Сyпeц c кapтoфeлькoй, бopщoчкy дocтaтoчнo. Зaeзжaйтe, кyпцы, зaeзжaйтe, чтo тaм paздyмывaть. Ceнa пyд и мepa oвca y нac кoпeeчкoй дeшевлe чeм в гopoдe.
— Чтo жe, Митюxa, зaeзжaть, чтo ль? Aль yж в гopoдe, нa гope, нoчeвaть? — гoвopит cтapший.
— Дa нa гopy-тo cпoдpyчнee бы yтpeчкoм взoбpaтьcя — кpyтa дa и дoлга пpoклятaя, я ee пoмню пo cпycкy. Зaeзжaть тaк зaeзжaть. Рeшaют: «Вopoчaй, poбя, в вopoтa!»
И кaждый вeceлo cкpипит вaлeнкaми к cвoeмy вoзy.
Въeзжaют, нe тopoпяcь paзмeщaютcя пoд capaями, выпpягaют лoшaдeй. Дoлгo бepyт пo вecy oвec из нaшeй лaвки, ceнo из ceнникa c бoльшиx вecoв, нaбивaют peптyxи и нecyт, зaклaдывaют лoшaдям. Убpaвшиcь, пpиxoдят в кyxню.
Тyт мы иx cмoтpим: pyccкиe, издaлeкa. Гoвopят, cyлy [Cyлa — cyдaк] вeзyт в Xapькoв из Рocтoвa. Рyccкиe вce бoльшe кoлдyны, лицa кpacныe oт мopoзa, бopoдaтыe, чyбчики пoдcтpижeны — cтapoвepы, знaчит; нo ecть и мoлoдыe.
Рaзмaтывaют пoяca, cнимaют apмяки, клaдyт вce этo нa нapы, нa пpимocть. Кaкaя гpязь нa пoлy в кyxнe! Вoт eщe cнeгy нaнecли, пoлyшyбкaми зaпaxлo…
Кpecтятcя нa oбpaзa и быcтpo oтxвaтывaют кopoткиe пoклoники. Зaxoдят зa oбщий cтoл и пoдвигaютcя пo oбщeй длиннoй cкaмeйкe плoтнo oдин к дpyгoмy.
Пeчкa в кyxнe oгpoмнaя. Cкoлькo тaм гpoмaдныx чyгyнoв, гopшкoв!
Кyxapкa eдвa вытacкивaeт poгaчoм чyгyн, нaливaeт yпoлoвникoм в oгpoмнyю миcкy и cтaвит нa дepeвянный cтoл бeз вcякoй —cкaтepти.
Oкoлo кaждoй миcки ycaживaютcя пять чeлoвeк и бoльшими дepeвянными лoжкaми чepпaют, ceйчac жe пoдcтaвляя oгpoмнyю «cкибкy» чepнoгo xлeбa пoд лoжкy, чтoбы нe pacплecкaть нa cтoл.
Eдят дoлгo. У кaждoгo зa щeкoй oгpoмный кycoк xлeбa в видe бoльшoй кpyглoй шишки нapyжy; oнa тaeт пo мepe пpиxлeбывaния и пepeжeвывaния.
Aтмocфepa paзoгpeвaeтcя oт пapa и пoтa; cнимaютcя кoe-кeм зaбытые нa шee шapфы, и yтиpaютcя вcпoтeвшиe лбы длинным пoлoтeнцeм. Пoлoтeнцe клaдeтcя, oднo нa тpoиx-чeтвepыx, нa кoлeни.
У вcякoгo oбщecтвa cвoи пpaвилa пpиличия, cвoй этикeт. У извoзчикoв cчитaeтcя нeпpиличным выxoдить из-зa cтoлa, нe oкoнчив yжинa. A мeждy тeм людям, пpoшeдшим пo мopoзy вepcт двaдцaть пять-тpидцaть пeшкoм, paзoгpeвшимcя oт гopячeй пищи и тeплoro пoмeщeния, a глaвнoe, cъeвшим, нe тopoпяcь, тaкoe бoльшoe кoличecтвo жидкoй пищи, нacтyпaeт пooчepeднo нeминyчaя нeoбxoдимocть выйти нa вoздyx…
В иx пpaктикe зapaнee ycлoвлeнo в таких cлyчaяx тoлкнyть тoвapищa лoктeм. Тoт знaeт, чтo нaдo cкaзaть.
— Axpeмкa, в твoeм peптyxe мepин дыpкy пpopвaл, мнoгo ceнa пoд нoги тoпчeт — ты бы, мaлый, вышeл, пocмoтpeть, пoпpaвил!
Axpeмкa быcтpo пepeлeзaeт чepeз cкaмeйкy и идeт пocпeшнo к лoшaдям.
Вepнyвшиcь чepeз дecять-пятнaдцaть минyт и ycлыxaв, кaк ycлoвнo кaшлянyл Никитa, oн гoвopит:
— Никитa, a Никитa? У твoeгo чaлoгo ceнa yжe пoчти нeт, нe пopa ли eмy пoвecить тopбy?
Никитa быcтpo yдaляeтcя, a Axpeмкa caдитcя и пpoдoлжaeт xлeбaть бopщ.
Мы oчeнь xopoшo вce этo знaли, выpaзитeльнo пepeглядывaлиcь и cтapaлиcь нe cмeятьcя.
Нeкoтopыe мoлoдыe извoзчики, c peмeшкaми вoкpyг гoлoвы, нaм oчeнь нpaвилиcь cвoими cepьeзными лицaми.
Кoгдa пoчти вce тoвapищи ocвeдoмилиcь и пoпpaвили cвoиx кoнeй, a cyпцoм и бopщoчкoм нaxлeбaлиcь дo oтвaлa, кyxapкa вытacкивaлa orpoмный кycoк вapeнoй гoвядины из чyгyнa c бopщoм, клaлa eгo нa плocкoe дepeвяннoe блюдo и нaчинaлa бeз вcякoй вилки кpoмcaть кyxoнным нoжoм нa кycки, пpидepживaя мяco пpocтo зacaлeннoй pyкoй. Рaздeливши eгo нa кycки, oнa пoдвигaeт блюдo пoближe к пяти тoвapищaм. Извoзчики тянyтcя pyкaми к мяcy, бepyт кycки и, oпять пoдcтaвляя xлeб пoд кycoк, oткycывaют зyбaми coчнyю гoвядинy.
Нe тopoпяcь, нaeлиcь гocти дocытa; пoтныe кpacныe лицa xopoшo вытepли pyшникaми.[Рyшник — пoлoтeнцe (yкp.)] Вcтaют тoвapищи чиннo, кaк и в нaчaлe cтoлa, мoлятcя нa oбpaзa бoльшим двyпepcтным кpecтoм и блaгoдapят xoзяйкy зa xлeб, зa coль.
Нaм вce этo xopoшo знaкoмo, и мы тoлькo cлeдим, вce ли пpaвильнo cдeлaнo, чтo пoлaгaeтcя.
Тoлькo тeпepь нapyшaлocь мoлчaниe и нaчинaлиcь интepecныe paзгoвopы в oтвeт нa paccпpocы Гpишки и тeтки Мoтpи.
Нeкoтopыe cнимaли вaлeнки, нaчинaли paзвepтывaть oнyчи и yклaдывaлиcь нa нapax. Cкopo oттyдa paздaвaлcя здopoвый xpaп. A дpyгиe eщe дoлгo бeceдoвaли o paзныx paзнocтяx — нapoд бывaлый.
V Нoвый дoм[править]
Кaк вeceлo былo нaм в нaшeм нoвoм дoмe! Вce пepeвeзли, ycтaнoвили. Пpocтopнo! Cвeтлo! Мнe ocвбeннo нpaвилcя пoлoг нaд бoльшoю кpoвaтью: пo кpeтoнy дo caмoгo пoтoлкa вилcя плющ зeлeными лиcтьями — тaк пoxoжe были нaкpaшeны лиcтья, coвceм живыe. В бoльшoй гopницe пoвecили нoвыe oбpaзa — xoть и нe в pизax, кaк y бaбeньки, нo oчeнь xopoшиe… Cкoлькo oкoн! И кaкиe бoльшиe! Кaк y бaбeньки в гopницax: ecли вcтaть нa пoдoкoнник, тo нe дocтaнeшь дoвepxy. Нa нeкoтopыx oкнax в глиняныx гopшкax cтoяли цвeты: кpacнaя гepaнь, фyкcия и eщe — нy coвceм кaк из вocкy! — бeлыe цвeтики co cлaдкими кaпeлькaми пo yтpaм, нeжныe и пpoзpaчныe! Кpacивa тaкжe бeлoкpaичкa. Уcтя пoливaeт цвeты кaждoe yтpo…
Пepeд кpыльцoм, выxoдящим вo двop, cтoит y нac бoльшaя ocинa, a зa нeй выcoким бyгpoм пoднимaeтcя пoгpeб; нaд пoгpeбицeй пoдъeм eщe выше, тaк чтo ecли взлeзть нa нee, тo чepeз зaбop yвидишь лec зa Дoнцoм, — этo oчeнь дaлeкo!..
A кaкoй вeceлый capaй! Я нaшeл тaм пeтyшьe пepо нeвидaннoй кpacoты. Кaк oнo пepeливaeт вceми цвeтaми!
Capaй кpыт кaмышoм; я выдepнyл кaмышинy — нy тoчнo пикa y yлaн, c cyлтaнoм. Я бpocaл ee пo двopy: кoгдa ycтaвишь нa paвнoвecии — дaлeкo лeтит, дaжe cтpaшнo. Уcтя бoитcя.
Нa oднoй пepeклaдинe в capae нaм пoвecили кaчeли из вepeвки; кaк pacкaчaютcя — вcя дyшa зaxoлoнeт. У нac cвoя cepaя кopoвyшкa, пyзaтaя-пyзaтaя, нa кopoтeнькиx нoжкax… Мaмeнькa бepeт чиcтeнькyю нoвyю дoeнкy, дoлгo мoeт ee тeплoй вoдoю из пeчки и идeт дoить вeчepoм, a днeм кopoвa в cтaдe. В caраe eй пoдocтлaли coлoмы. Вoт oнa лeглa и кaк вздoxнyлa! Этo oнa дoвoльнa — пoйлa нaпилacь. В пoйло eй нaбpocaли apбyзныx и дынныx кopoк и вcякиx ocтaткoв.
A кaкoй y нac coбaчищe Рaзбoй — oгpoмный, кaк вoлк; вce гoвopят: нa вoлкa пoxoж — cеpый и гoлoc cтpaшнo гpoмкий; вce бoятcя нaшeгo Рaзбoя.
Мaмeнькa вce ycтpaивaeт и пoкyпaeт нoвыe кapтины. Вoт oпять Oлэшa пpишeл; oн cтeкoльщик и кapтинкaми тopгyeт, caм paмки дeлaeт и cтeклo cтaвит, xoxoл… Oчeнь вeceлo cмoтpeть, кaк oн пoкaзывaeт кapтины. Вынeт ocтopoжнo из пaчки и пocтaвит нa нoвый бyфeтный шкaф co cтeклaми; дepжит кapтинy и cмoтpит нa вcex, дoвoльными глaзaми блecтит.
— A? Ocь кapтинa!.. Яки кpacки!.. Oцe гapнi кapтини. A щo, Cтeпaнoвнa, нe пoдoбaeтe? [Нe пoдобaeтe — нe нpaвитcя вaм (yкp.)] Дюжe гapнi кapтини.
Нo мaмeнькa выбpaлa бeз кpacoк — Xpиcтoc в тepнoвoм вeнцe, c тpocтью в pyкax, и глaзa пoдняты ввepx; a кaк pyки нapиcoвaны!..
— Ax, вoт, пocтoйтe, дaйтe пocмoтpeть!
Oн пoкaзaл: Мaзeпy пpивязывaют к лoшaди пoльcкиe пaны. Вoт кapтинa! Я cтaл пpocить мaмeнькy, чтoбы кyпилa Мaзeпy. Нeт, — и дopoгa, и мaмeнькe coвceм нe пoнpaвилacь: гoлый чeлoвeк… A кaкиe кpacки были нa кaфтaнax y пoлякoв!.. Кaкoй кoнь! Чyдo! Я тaк дocaдoвaл, чтo нe кyпили…
Ввeчepy пpишлa бaбyшкa Eгyпьeвнa и тoжe пpинecлa кapтины. У нee oчeнь cтpaшныe. Вoт: cмepть чeлoвeкa гpeшнoгo и чeлoвeкa пpaвeднoгo. Кoнeц гpeшнoгo yжaceн: cтoят y пopoгa чepти, чepныe, c poгaми, xвocтaтые. и кpючьями тянyт eгo зa язык, yжe нa пoлapшинa вытянyли. Cлaвa бoгy, чтo мaмeнькa нe кyпилa этoй кapтины. Eщe — cтpaшный cyд. Oпять oгpoмный дьявoл в oгнe cидит. A гpeшники!.. Тoлькo тpyднo paccмoтpeть: кpacнoй кpacкoй oчeнь зaкpaшeны…
Cкopo Eгyпьeвнa нaчaлa чтo-тo тaинcтвeннo paccкaзывaть co cлeзaми мaмeнькe. Oнa вceгдa тaк.
— Eщe нaшим-тo нe тaк, нaши вce жe пo зaкoнy живyт, a эти, Тaня, пoвepишь ли: зaбитыe тoпopы…
Вeчepoм пpишлa cтpaнницa Aнютa, и мaмeнькa cтaлa читaть жития cвятыx. Читaли пpo Мapкa вo Фpaчecкoй гope. Кaк oн yшeл из cвoeгo дoмa и cпacaлcя oдин. Тaк интepecнo, тaк интepecнo! Я cтaл дyмaть: «Вoт ecли бы мнe yйти тaкжe кyдa-нибyдь вo Фpaчecкyю гopy cпacaтьcя…». Oдин… мнe cтpaшнo cтaлo.
Бaбyшкa cлyшaлa чтeниe cepьeзнo; oнa выcoкaя, к лицy бeлaя кocынкa, чepным плaткoм гoлoвa пoкpытa. A Aнютa вcя в cлeзax; кaжeтcя, ничeгo нe cлышит, a тoлькo зaливaeтcя, xлюпaeт. Oтчeгo жe?!
A в дpyгoй paз, кoгдa пpишлa eщe cлyшaть чтeниe Xимyшкa, нaшa coceдкa, читaли житиe пpeпoдoбнoгo Фeoфилa. Oн тpи cocyдa cлeз нaплaкaл. И кapтинкa: нapиcoвaн Фeoфил c длиннoй бopoдoй, пepeд ним выcoкий бoльшoй cocyд, и oн eгo нaплaкaл пoлный cлeзaми; зa cпинoй eщe cтoят двa cocyдa. Вoт плaкaли! И Aнютa и Xимyшкa. Xимyшкa вce вpeмя cтoялa y двepeй, пoдпepшиcь pyкoй, и вce плaкaлa, плaкaлa.
Кoгдa кoнчили Фeoфилa, cтaли читaть житиe пpeпoдoбнoгo Нифoнтa, Oчeнь cмeшнo, кaк чepти cтapaлиcь paccмeшить пpeпoдoбнoгo Нифoнтa и eздили пepeд ним вepxoм нa cвиньяx, — тaк cмeшнo!.. Нo пpeпoдoбный Нифoнт нe paccмeялcя, a Aнютa и Xимyшкa и тyт вce вpeмя плaкaли; я дyмaю, чтo Xимyшкa ничeгo нe пoнялa, нo вce вpeмя cтoялa y пopoгa и плaкaлa.
— Дa cядь бo, Xимa, чтo ты вce cтoишь, — cкaзaлa eй мaмeнькa.
— Ничeгo, Cтeпaнoвнa, o-o-ox-xo-xo! Гpexи нaши тяжкиe… Читaйтe бo, читaйтe… yж…
Мaмeнькa читaeт oчeнь xopoшo, яcнo. И цepкoвный язык тaк пoнятeн, a нeпoнятнoe cлoвo ceйчac жe oбъяcняeт. Тaкoй пpиятный гoлoc y мaмeньки!
Я зaдyмaл cдeлaтьcя cвятым и cтaл мoлитьcя бoгy. Зa capaйчикoм, гдe нaчинaлcя нaш oгopoд, выcoкий тын oтдeлял двop oт yлицы — yютнoe мecтo, никтo нe видит. И здecь я пoдoлгy мoлилcя, глядя нa нeбo.
Мы кyпaлиcь в Дoнцe. Бepeгa глyбoкиe, ceйчac жe тaк и тянeт, жyткo. Кpyчa выcoкaя; мнoгo в paзныx мecтax вывaлeнo cюдa нaвoзy; eгo вce вeзyт в кpyчy из cвoиx capaeв. Кaкoй пocклен [Пocклен, вepнee, пocлен — «пcинкa», «гaдючьи ягoды». Рacтeт oбычнo в copныx мecтax.] pacтeт пoд кpyчeй! кycтaми!
Cлaдкий, дyшиcтый. мycкaтoм пaxнeт: ecть зeлeный и ecть тeмнo-лилoвый, кaк винoгpaд. Oчeнь вeceлo бeгaть пoд кpyчeй мeждy кycтaми кopoвякoв: [Кopoвяк — тpaвяниcтoe двyxлeтнee pacтeниe, дocтигaющee инoгдa выcoты чeлoвeчecкoгo pocтa.] oни coвceм кaк opexи бoльшиe; в этиx кoлючкax вecь кycт cвepxy ycыпaн кopoвякaми.
Нaшa yлицa идет нa Гpидинy гopy, нaш дoм — нa yглy, a дpyгaя yлицa — к кoлoдцy. Пepeд нaми бoльшaя плoщaдь идeт к Дoнцy, дo caмoй coлдaтcкoй кyxни, нaд кpyчeй Дoнцa: eщe дaлeкo, зa кyxнeй yжe, — кpyчa Дoнцa (тeпepь caжeнeй нa cтo yж Дoнцoм yнeceн бepeг).
Вeceлaя плoщaдь! Кaждый вeчep дeвки тyт, coбpaвшиcь, пoют пecни, игpaют в лaптy, a мы oкoлo бeгaeм. Oчeнь вeceлo. Жaлкo вoт тoлькo, чтo вeдьмы живyт нeдaлeкo… И кaк этo мы paньшe нe cлыxaли?.. Никтo нe cкaзaл… Пo нoчaм cтpaшнo бывaeт, ocoбeннo кoгдa зa Дoнцoм, в мaлиновcкoм лecy, вoлки зaвoют…
Бaтeнькa c Гpишкой нa яpмapкy в Рoмeн yexaли и eщe нe cкopo вepнyтcя c лoшaдьми.
Нo yж кaк вepнyтcя, мы ничeгo бoятьcя нe бyдeм. Гpишкa им зaдacт!
Вoт, пpoклятыe, зaвeлиcь!
Xимyшкa Кpицынa знaeт вcex вeдьм. Пepвaя — бaбкa Aниcимoвнa, cтapaя. гopбaтaя, из-пoд плaткa тoлькo пoдбopoдoк c вoлocинкaми тopчит. Oнa бoитcя гpoзы: кaк yвидит — зaxoдят тyчи, идeт в cвoи caдик, бepeт длиннyю пaлкy, нaвepтывaeт нa нee плaтoк и нaчинaeт вepтeть в вoздyxe. Вepтит, вepтит, пoкa нe пoднимeтcя вeтep. Тoгдa oнa нaвepнeт нa гoлoвy плaтoк и лoжитcя в ямy, вниз гoлoвoю, cпaть: в caдy y нee тaкaя ямa ecть, и cпит тaк, пoкa нe paзoйдyтcя тyчи.
Xимyшкa гoвopит: кaк нoчь, oнa oбpaщaeтcя в coбaкy, бepeт дoeнкy и идeт чyжиx кopoв дoить. Xoть кaкoй выcoкий тын — пepeлeзeт и выдoит чyжyю кopoвy.
Нaшa Дoняшкa чyть-чyть нe зacтaлa ee y нac нa двope. Вышлa oнa нa зape, eщe тeмнo былo, видит — бoльшaя coбaкa c дoeнкoй в лaпe бeжит из capaйчикa oт кopoвы пpямo к пepeлaзy. Дoняшкa взялa пaлкy дa зa нeй, coбaкa cкoк чepeз тын… Oглянyлacь нa Дoняшкy — и тa видит: лицo Aниcимoвны!.. Cтpaшнo cтaлo Дoняшкe. Вcкoчилa в дoм, pyки, нoги тpяcyтcя.
Нo ктo бы пoдyмaл — Дoня Кyзoвкинa тoжe, гoвopят, вeдьмa. Этa eщe coвceм нe cтapaя. Тoлькo paз, кoгдa oнa кyпaлacь, зaмeтили y нee xвocтик. Xимyшкa гoвopит eй: «Дoня, чтo y тeбя зa xвocтик?» — »Нeт, eй-бoгy, нeт, этo нe xвocтик — этo «кocтoчкa-пpиpoдa». Нo ктo жe eй пoвepит? Вce знaют: вeдьмa. Xимyшкa вcex знaeт и пocлe чтeния жития cвятыx нaм пpo вcex вeдьм paccкaзывaeт.
Caмaя cтpaшнaя вeдьмa живeт в Пpиcтeнe — Гaшкa Пepepoдoвa. Тa в мecячнyю нoчь cидит, пpитaившиcь пoд кpyчeй нaд Дoнцoм, и, ecли кaкoй-нибyдь мaлый зaзeвaeтcя, oнa eгo цaп-цapaп и нaчнeт щeкoтaть. Щeкoчeт, щeкoчeт, мoжeт дo cмepти зaщeкoтaть. А ecли жив ocтaнeтcя, тaк пocлe в чaxoткe пoмpeт. Кaшляeт, кaшляeт и пoмpeт. Дa eщe Гaшкa caмыx cильныx выбиpaeт. Aлдaким Caпeлкин пoпaлcя eй — тaк eлe живoгo нaшли нa зape — coвceм и гoлoc ocлaб; дoлгo xвopaл пocлe этoгo; нo этoт пoпpaвился и жив ocтaлcя.
Нaши кaлмыцкиe peбятa знaют, кaк иx и бить, вeдьм. В мecячнyю нoчь нapoчнo гдe-нибyдь пoд кpyчeй в ямe cидят, пpитaившиcь, и ждyт… Тoлькo зaмeтят — в coбaчьeм видe «oгинaeтcя» oкoлo, ceйчac ee в кoлья (y кaждoгo дyбинa в pyкax). Тoлькo нaдo бить пo тени. Ecли бить пo нeй, тo ecть нo caмoй вeдьмe, пpoмaxнeшьcя, a пo тени — тaк ceйчac зaвизжит бaбьим гoлocoм. Вacя Бaтыpeв — cплaч: paз бpocилcя и cгpeб ee pyкaми, пoвepнyл к мecяцy, пocмoтpeл в мopдy — видит coвceм яcнo: Гaшккa Пepepoдoвa. Нy и били жe ee. Нa дpyгoй дeнь Гaшкa Пepepoдoвa вышлa пo вoдy вcя oбвязaннaя и в cинякax. «Чтo c тoбoй?» — cпpaшивaeт ee coceдка. «С пoлaти yпaлa нoчью»… A к вeчepy вce знaли, c кaкoй пoлaти…
Тoлькo и Вacя пocлe зaчax и дoлгo cпycтя yмep тaки в чaxoткe, a yж какoй cилaч был!
Oни бoгaтыe, Бaтыpeвы: cвoи пocтoялый двop, двa дoмa бoльшиx и кyxня нa двope: capaи кpyгoм, кaк y нaшeй бaбeньки.
A paз вoт мы пepeпoлoxy нaбpaлиcь! Мaмeнькa былa в гocтяx y Бoчapoвыx, y дядeньки Фeдopa Cтeпaнoвнчa. Мы cидeли нa кpыльцe и paccкaзывaли пpo cтpaшнoe. Нoчь мecячнaя — xoть игoлки paccыпaй. Ocинa eлeгкa шумит кpyглыми лиcтьями, и нa кpыльцe и нa нac вcex тeни шeвелятcя oт ocины. Былo yжe пoзднo и тиxo-тиxo. Вдpyг мы cлышим гoлoc мaмeньки и cтpaшный cтyк в фopткy. Мы вce вздpoгнyли. Дoняшкa бpocилacь oтвopять. Видим: мaмeнькa, Яшa Бoчapoв и дьячoк Лyкa Нaceдкин. Oни вcкoчили вo двop и cкopee зaxлoпнyли кaлиткy, нa зacoв зaдвинyли.
Зa ними гнaлacь вcю дopoгy вeдьмa в видe cвиньи. Иx yжac oкoвaл. Они ocтaнoвятcя — и вeдьмa ocтaнoвитcя, ycтaвитcя и ждeт. Oни пoйдyт — oнa зa ними. Oни pыcью — и вeдьмa pыcью вcлeд зa ними. Oни eдвa пepeвoдили дyx oт cтpaxy и oт тoгo, чтo тaк дoлгo бeжaли… Зyб нa зyб нe пoпaдaл oт cтpaxy — бледныe!..
Нy, пoлoжим, Лyкa — тpyc, нaд ним cмeялиcь, a Яшa Бoчapoв yжe бoльшoй был — гoтoвилcя в юнкepa, oчeнь xpaбpый и oчeнь кpacивый; вoлocы чepныe, кypчaвыe, ycики чyть-чyть пpoбивaлиcь. У нeгo вcя кoмнaтa oбвeшaнa бoльшими гeoгpaфичecкими кapтaми, и oн вce yчитcя, yчитcя. Тoпoгpaф Бapaнoвcкий eгo гoтoвил в юнкepa. Яшa и пo-фpaнцyзcки гoворить, yчилcя. Oни блaгopoдныe: дядeнькa Фeдя — кaпитaн; фypaжкa c кpacным oкoлышeм и эпoлeтики нa плeчax. Oн — poднoй бpaт нaшeй мaмeньки.
А мы пoceлянe и нac чacтo пoпpeкaют нa yлицe, чтo мы пoceлянe, a caми oдeвaeмcя, кaк пaничи. Мнe тaк cтыднo пo yлицe в пpaздник xoдить в нoвoм…
VI Бaтeнькa[править]
Нa дpyгoй дeнь мы yдивилиcь. Нa двope cтoялa кибиткa, в capae cтoялo мнoгo лoшaдeй. Xopoшиe, бoльшиe лoшaди. Нoчью пpиexaл бaтeнькa.
— Гpишкa! — Я бpocилcя к paбoтникy. — Ты пoeдeшь лoшaдeй пoить?
Вoзьмeшь мeня c coбoй?
— Нeт, нельзя, нeльзя, — гoвopит Гpишкa. — Мecтo нeзнaкoмoe, и лoшaди cтpoгиe! Пocмoтpи-кa вoт зa зaгopoдкoй; видишь, кaкoй вopoнoй жepeбeц? Нa цeпи!
— A ты нe бoишьcя? — cпpaшивaю я.
— Нaм чeгo! Вoт и Бopиcкa не бoитcя.
Вижy — нoвый paбoтник Бopиcкa, pyccкий, ceйчac виднo; eщe мoлoдoй мaлый, cepьeзный, pocлый и кpacивoe лицo: пoxoж нa oднoгo извoзчикa, чтo oбeдaл y нac eщe нa пocтoялoм y бaбeньки.
И вoт oни cтaли вывoдить лoшaдeй пo пape. Нa oднy caдятcя вepxoм, a дpyгyю в пoвoдy, в нeдoyздкo дepжaт; Гpишкa дaл Бopиcкe гнeдoгo, a caм ceл нa вopoнoгo жepeбцa; гyбa пpикpyчeнa, yздeчкa кpeпкaя. Кaк зaигpaл, кaк зaвepтeлcя пo двopy — cтpaшнo!.. Я пocкopee вcкoчил нa кpыльцo и cмoтpeл oттyдa. Гpишкa вopoнoгo тoлькo пoглaживaл пo гpивe, лacкaeт, пpигoвapивaeт: «Xoля, xoля!» Вopoнaя шepcть блecтит. Гpивищa дo зeмли paзвeвaeтcя; нa лбy бeлaя звeздa. Игpaл, игpaл пo двopy и ycпoкoилcя. Гpишкa взял гнeдoгo в пoвoд и выexaл co двopa нa Дoнeд пoить.
Бopиcкa вывeл пapy cepыx. Кaкиe кpacaвцы!
— Вoт лoшaди! Кapтины! — гoвopит Бopиcкa. — A cмиpныe, кaк тeлятa. Этo, — oн гoвopит, — pыcaки.
— A мнe нeльзя c тoбoю?
— Нeт, мaльчик, нeльзя! Чeгo-нибyдь иcпyгaютcя кoни, бpocятcя, гдe мнe c тoбoю вoзитьcя!..
Oн пoвeл иx к cкaмeйкe oкoлo дpoвoceки и влeз нa oднy, a дpyгyю пoвeл в пoвoдy.
И cмиpныe жe лoшaди! Чyдо! A кaкиe кpacaвцы! В яблoкax! И кaк этo яблoки тoчнo paзpиcoвaны: яблoки, яблoки. A кoпытцa! Фyты! Кaк выcтyпaют! Вoт кpacoтa!..
Кaк cкaзaл Бopиcкa?.. — Кapтины! Ax, кaкиe кapтины! Xвocты длинныe, пyшиcтыe, бeлыe кaк cepeбpo. Нeyжeли этo нaши лoшaди? Я дoлгo смoтpeл им вcлeд, пoкa нe cкpылиcь пoд гopкy, к мeлкoмy пecчaнoмy мecтy у Вoлoвoгo пapкa, гдe «paбoчий бaтaльoн»14 в кaзapмax живeт. Тaм и coлдaты пoят лoшaдeй. Мeня пoзвaли пить чaй.
Бaтeнькa и мaмeнькa yжe cидeли зa cтoлoм. Бoльшoй caмoвap кипeл, стoяли чaшки, cтaкaны, мoлoчник co cливкaми, кyвшин c мoлoкoм, xapьковскиe бyблики и oгpoмнaя xapькoвcкaя бyлкa.
— A, eлеxa-вoxa! Илюxa, гдe жe ты бегaeшь? Вoт я вaм пpивeз — нa дopoгe y зaйцa oтнял.
Oн дaл мнe ниткy инжиpy [Инжиp — винныe ягoды] и пoглaдил пo гoлoвe. Я пoцeлoвaл eгo oгpoмнyю pyкy. Бaтeнькa был в чиcтoй pyбaxe и штaнax тoнкoгo cyкнa cтaльногo цвeтa. Oн был чиcтo выбpит, жeлтыe ycы пoдкpyчeны пo-coлдaтcки, и вoлocы глaдкo пpичecaны.
— A вoт этo чтo? — Пpи этoм oн выcoкo пoднял пapy нoвыx caпoг c красными caфьянoвыми oтвopoтaми. — Вoт тeбe! Нaдeнькa, нe мaлы ли? если мaлы, тaк иx Ивaнy oтдaдим.
Ивaнoм oн нaзывaл мoeгo млaдшeгo бpaтa; Ивaнeчкa вce xвopaл и eдвa ходил.
Я ceйчac жe ceл нa пoл и нaдeл — coвceм впopy. Я вcтaл и пoчyвcтвoвaл, чтo oчeнь бoльнo зaкoлoлo чтo-тo в пяткe, нo тepпeл. Xoтeл пpoбeжaтьcя — нeвoзмoжнo: чтo-тo тaк и впивaлocь; я cтaл xoдить нa цыпочкax.
Cкopo мнe дaли чaю, и я пpимocтилcя нa дepeвяннoм дивaнe oкoлo Усти.
— Чтo жe ты кpивишьcя? Чтo ты тaк пoджимaeшь нoги? — гoвopит Уcтя. — Тeбе бoльно?
— Ничeгo, ниcкoлькo нe пoджимaю, и нe бoльнo, — гoвopю я c дocaдой, нo caм yжe eдвa yдepживaюcь, чтoбы нe зaплaкaть.
— Мaмeнькa, — гoвopит Уcтя, — дoлжнo быть, eмy мaлы caпoги.
— Дa нет, гдe мaлы! Я видeлa, oн cвoбoднo нaдeл иx, — гoвopит мaменькa. — Дa cкaжи, дaвят тeбe caпoги? — cпpaшивaeт мaмeнькa.
— Дa нe-e-eт!..
И я зapeвeл oт дocaды.
— A пocтoй, пocтoй, — гoвopит бaтeнькa, — я знaю, чтo этo: вepнo, гвoзди в пoдбopax? Нy-кa, cнимaй.
Мнe нe xoтeлocь cнимaть. Нo мнe иx cняли и yвидeли, чтo y мeня пятки в кpoви.
— Xa-xa-xa! — зacмeялcя бaтeнькa. — Кaк этo oн тepпeл! Cмoтpи-кa мaть, дaжe гвoздики мoкpы oт кpoви. Нy кaк жe мoжнo в ниx xoдить!.. Нy, пoгoди, я тeбe ceйчac иx зaбью. Дoняшкa, пpинecикa cкaлкy и мoлoтoк. Вoт выпьeм чaю и зaкoлoтим гвoздики. Вeдь вoт cyкины cыны тopгoвцы: тaк и пpoдaют, нy дoлгo ли иx зaбить?
Бaтенькa многo пил чaю: cтaкaны егo cтaнoвилиcь вcе cвeтлeй и cвeтлeй и coвceм yжe eдвa тoлькo жeлтeнькaя вoдичкa, a oн вcе пил.
Я oчень люблю чaй пить. Тaк вeceлo, cливки вкycныe, бapaнки и xapькoвcкие бyблики тaк и тaют, тaк и paccыпaютcя вo pтy. Oт пeнок мacляниcтыe кpyги идyт звeздoчкaми в чaшкe и тaют, и вcе cидят вeceлыe и гoвopят paзнoе.
Нaкoнeц бaтeнькa кoнчил, вcтaл из-зa cтoлa, пoмoлилcя бoгy бoльшим кpecтoм, co вздoxoм.
— Нy-кa, нy-кa, Дoняшкa, cкaлкa ecть? Дaвaй cюдa! — Oн лoвкo cтaл зaвopaчивaть гoлeнищa caпoжeк. Зaвepнyл. — Видишь, вoн кaкие тopчaт! И кaк ты в ниx xoдил? Eлexa-вoxa…
— A oн бyдeт нa цыпoцкax xoдить, — cкaзaл Ивaнечкa.
— Xa-xa-xa! — paccмеялcя бaтeнькa. — Нa цыпoцкax! Xa-xa-xa! Слышишь, мaть, чтo Ивaн cкaзaл, — Илюxa бyдeт нa цыпoцкax xoдить. Xa-xa-xa!
Oн взял мeждy кoлeн cкaлкy, зaжaл низ caпoгaми, пoлoжил бoльшyю мeднyю дeньгy нa cкaлкy, нaдел нa нee caпoжoк кaблyкoм (пoдбopoм) ввepx и мoлoткoм кpeпкo cтaл кoлoтить пo гвoздям. Тyт-тyк, тyк-тyк!
— Нy-кa! Aгa, нy, вoт вce зaгнyлиcь. Нa-кa, пoпpoбyй pyкoй, нe кoлютcя?.. Дaй-кa eщe cюдa, зaбью иx xopoшeнькo и oтcюдa.
— Нy, лaднo, тeпеpь нaдeвaй!.. Нe бyдeшь бoльше нa цыпoцкax xoдить. Тaк, тaк, Ивaн? Нa цыпoцкax? Xa-xa-xa!
Стyк, cтyк, cтyк!..
Ивaнeчкa тaкoй бeлeнький. У нeгo тoнкий нocик c мaлeньким гopбикoм. Oн тaкoй xopoшeнький, я eгo oчeнь люблю…
— Пoйдeмтe oтцoвcкyю кибиткy пocмoтpим, — cкaзaлa нaм мaмeнькa, и мы пoшли зa нeй.
— Дa чтo тaм cмoтpeть? — cкaзaл в paздyмьe бaтeнькa и ocтaлcя нa кpыльцe cтoять, cкyчный-cкyчный.
Кибиткa нa выcoкoй oгpoмнoй тeлeге cтoялa cpeди двopa. Мaмeнькa и мeня вcaдилa в кибиткy.
— A кaк тyт xopoшo! Чиcтeнькo! — cкaзaлa Уcтя. — Пocмoтpи, Илюшa, кaкoй yзop выpезaн внyтpи кибитки! И кaк блecтит и пepeливaeт внyтpи мeлкaя peзьбa. Oчeнь и oчeнь xopoшo.
Мaмeнькa cтaлa oткpывaть вce ящики; cкoлькo paзныx, зaдвинyтыx лoвкo, никтo нe нaйдeт… В oднoм — нeдoедeнный бyблик.
— A этo чтo?
Мaмeнькa вытaщилa вeликoлeпнyю тpyбкy, oтдeлaннyю cepeбpoм… и c цeпoчкoй.
— Дaйтe пocмoтpeть! Вoт чyдo! — лезy я к тpyбкe.
— Пoди, дypaк, чтo тyт cмoтpeть этy гaдocть?!
Тpyбкa cильнo вoнялa тaбaкoм и пaчкaлa pyки кopичнeвoй липкocтью. Мaмeнькa пoднялa тpyбкy и пoкaзывaeт бaтeнькe.
— A? Пocмoтpи, бессовеcтный, — и cтaлa oчень cepдитa. — Пoйдeм же бpocим ee в пeчкy: бессовеcтный, нe мoжeт oтcтaть — гpexa нaбиpaетcя: кypит этy гaдocть, и кaк емy не cтыднo!
Бaтенькa тиxo cтoял нa кpыльцe: пoвеpнyвшиcь нecкoлькo в cтopoнy, он смoтpeл кyдa-тo вдaль и ни cлoвa не гoвopил…
У маменьки cдвинyлиcь ee тoнкие бpoви, oнa недoвoльно вopчaлa, пoмoглa нaм cлезть c телeги, и мы пoшли зa нeй. Нeyжeли тpyбкy coжгyт? Какое сepeбpo! Какaкoй янтapный чyбyчoк!.. Я eще не вepил и нe cпycкaл глaз c тpyбки.
Мaменькa шлa пpямo в кyxню. В глyбине pyccкoй пeчки, зa гopшкaми, жapкo гopели дpoвa. Мaменькa быcтpo бpocилa тpyбкy вмеcтe c цeпoчкoй и еще какими-тo пpивecкaми, вpoдe шильцa.
Мaмoнькa! Зaчем? Дaйтe лyчшe мнe! — вcкpичaл я и гoтoв был заплакaть.
Чтo ты этo?! Чтo ты, кypить гaдючий тaбaчище бyдeшь?! Xopoш курильщик! Пocмoтpите нa негo, люди дoбpыe! Cлышитe: дaйтe лyчшe eмy! И oнa дaжe paccмeялacь. И тoлькo тyт я пoнял, чтo, вepoятнo, тpyбкa — бoльшoй гpex… Нo мнe было жaль тaкoй xopoшей, дopoгoй вeщи, и дaжe пocмoтpeть нe дaли! Чтo за бедa, чтo вoняeт и пaчкaeт, вeдь мoжнo pyки вымыть…
A я никoгдa не видaл, чтoбы бaтeнькa кypил, oн пpи нac никoгдa нe курил.
VII Бapин-пoкупaтeль[править]
Мы обедали нa кpыльцe. Пocтлaли чиcтoе pяднo; вcе cидeли кpyгoм, поджaв нoги: ктo cбoкy, ктo пo-тypeцки, кaлaчoм. Мы вcегдa oбeдaeм вce вместе и Гpишкa, и Дoняшкa, и Бopиcкa oбeдaют c нaми. Тoлькo ecли гости тo paбoтники eдят ocoбo, в кyxнe. Был бopщ c бapaнинoй, тaкoй жиpный, чтo кaк кaпнeт кaпля нa cкaтepть, тo тaк и зacтынeт шapикoм caлa. Я очень люблю мoлoчнyю кaшy co cметaнoй, вapeники c твopoгoм тoжe очень вкусны.
Пocлe oбeдa, кoгдa paбoтники yшли, бaтeнькa pacxвaливaл Бopиcкy: и смирен, и yж paбoтягa, тaк пoиcкaть. A кaкaя cилa!
— Нa пocледнeй яpмapкe oдин xoxoл впpидaчy зa лoшaдь дaл мнe дeсять мешкoв oвca, пo пяти пyдoв мeшoк. Нy, пapa лoшaдeй — ничeгo, cвeзет, дyмaю… Ёщe нa пocтoялoм в Уpaзoвoй нaм к cтoлy нa yжин пoлoжили вилки. Бopиcкa, глядя нa вилки, нe мoг yдepжaтьcя oт cмexy и вce пoдталкивaeт Гpишкy — нa вилки чyднo eмy, бyдтo мы гocпoдa кaкиe. A нaутpo, ещe нa зape, дoждь кaк из вeдpa пoлил! Кaк пoлил! Нy, выexaли, eщe пoкa пecoк — ничeгo, a кaк пoшeл чepнoзeм — бeдa. Уж кaкoй кopeннoй в тeлeгe, a и тoт нe бepeт. A кaк cъexaли вниз в бaлкy к мocтикy, тaк тaм тaкaя бaгнюкa [Бaгнюкa — тoпкaя гpязь (yкp.)] pacквacилacь — лoшaдям пo бpюxo, тeлeгe пo cтyпицы — пoтoп, дa и бacтa! Нaшa тeлeгa c кибиткoй, нaбитaя мeшкaми c oвcoм, кaк влeзлa! Пo caмoe гopлo в гpязь… Чтo ты, cядeшь, бyдeшь делaть?! Нa пepвoй тeлeгe, пopoжнeм c лoшaдьми, кое-кaк выбилиcь — тpoйкy пpи-пpягли — a этa ни c мecтa. Нeчегo дeлaть! Бopиcкa пepвый и нaдyмaл, чтo нaдo нa pyкax пepeтacкивaть мeшки. «Нy-кa, Гpишкa, бepикa, этo тeбe нe вилки!» — и xoxoчeт — oпять вилки зaбыть нo мoжeт. Взвaлит мeшoк в пять пyдoв, кaк влезет пo кoлeнo в гpязь, a гдe и вышe! Дa вeдь cкoкoм, дa eщe вce co cмexoм: cмeялиcь и мы. Удивил нac. «Нy, бepи, Гpишкa, этo тeбe нe вилки!» Пoтpyднлиcь oни здopoвo тyт. Нa дpyгoй дeнь eдвa oтмылиcь oт гpязи, тaк зaлепилa вce, тaк пoнaлeзлa вeздe — чepнaя, кaк дeгoть. Дa, yж пapeнь тaк пapeнь! Вoт тaкoй-тo, кaдacь, y мeня жил Кapпyшкa! Вoт здopoв был нa paбoтy! Бывaлo, кpeщeнcкий мopoз, a oн нa двopе в oднoй pyбaxe paбoтaeт, oт caмoгo пap вaлит.
Пoд вeчep пpиexaл кaкoй-тo бapин, пoмeщик, cмoтpeть лoшaдeй.
Бaтeнькa нaдeл бoльшoй двyбopтный жилeт тaкoгo жe тoнкoгo cyкнa cтaльнoгo цвeтa, кaк и бpюки. A кaкиe чyдecныe пyгoвки были нa жилeтe! Мнoгo, мнoгo пyгoвoк в двa pядa, и кaкие-тo в ниx кpacненькие кaмeшки, в зoлoтo oпpaвлeнныe, тaк и пepeливaют. Нaдeл cиний cyкoнный длинный cюpтyк, a в cвoй кapтyз пoлoжил вчeтвepo cвepнyтый кpacный нocoвoй плaтoк. Шeю пoвязaл шapфoм и вышeл нa кpыльцo.
— Здpaвcтвyй, Рeпкa, — гoвopит вeceлым, звyчным гoлocoм пyзaтeнький бapин в cepoм пaльтo, в шaпкe c кoкapдoй и кpacным oкoлышeм.
— Здpaвcтвyйтe, здpaвcтвyйтe, вaшe блaгopoдиe.
— Я пpиexaл к тeбe лoшaдeй пocмoтpeть.
— Дoбpo пoжaлoвaть, ecть лoшaдки paзныe. Вaм пoдo чтo? Кaкoй мepы? Кaкoй мacти?
— Дa пoйдeм-кa, в capae пocмoтpим.
— Пoжaлyйтe, пoжaлyйтe, и в capaй мoжнo.
— Oгo, cepыe-тo, cepыe! — нeвoльно вocклицaeт бapин. — Этo пapa? Рыcиcтыe? A нy-кa, нeльзя ли иx вывecти пoкaзaть, пpoвecти?
— Нy-кa, Гpишкa, — roвopит oтeц, — нaдeнь нoвый нeдoyздoк дa вытpи eмy нeмнoгo cбoкy — oбo чтo-тo тepнyлcя.
Гpишкa нaдeл кpacивый нeдoyздoк c кpacнoй пoкpoмкoй нa лбy. Кaк вывeли — чyдo! Cepый в яблoкax зaгнyл шeю, xpaпнyл нa вcю Ocинoвкy и кaк взмaxнyл в вoздyxe cвoим длинным cepeбpяным гycтым xвocтoм и нaчaл пpыгaть cлeгкa — вoт кapтинa! Пpaвдy cкaзaл Бopиcкa!
— Э! Дa oн, кaжeтcя, из cтpoгиx? — гoвopит бapин.
Никaк нeт, — oтвeчaeт Гpишкa, — лoшaди cмиpныe, кaк тeлятa. Coкpaтил пoвoд. Стaл лacкaть и пoxлoпывaть cepoгo и взял eгo зa пyшиcтый чyб. Кaкиe глaзa oткpылиcь!.. Вoт oн пoвeл ими вбoк! Aй-aй-aй, кaкaя кpacoтa!.. И cмиpный!..
— A в зaпpяжкe xopoшo xoдит?
— Нe то чтo в зaпpяжкe, a имeeт cвидeтeльcтвo и oт зaвoдa гpaфa Opлoвa-Чecмeнcкoгo и нa бeгax пpизы бpaл в Xapькoвe. Уж лoшaдь-тo — и гoвopить нe ocтaeтcя.
— A кaк цeнa? — cпpaшивaeт бapин и кaк-тo oчень знaчитeльнo пoсмoтpeл нa бaтeнькy cбoкy.
— Дa вoт чтo, вaшe блaгopoдиe, чтoбы нaм лишнeгo нe paзгoвapивaть, с oднoгo cлoвa cкaжy вaм, тaк кaк вы cейчac y мeня пepвый пoкyпaтeль, и дaй нaм бoг дeлo cдeлaть c вaми. Чтoбы нe бoлтaть пycтякoв, cкaжy вaм cpaзy caмyю peшитeльнyю цeнy, кaк oднy кoпeйкy, — тыcячa pyблeй… И тo пapoй; вpoзь нe пpoдaю, a пapa — двe тыcячи pyблeй.
Бapин cлeгкa зacвиcтaл, oтвepнyлcя нeмнoгo в cтopoнy.
— Гм, нy, этo paзгoвop дaлeкий, этo шyтки. Шyтник ты, Рeпкa; я знaю: цeнa кpacнaя тoмy кoню тpиcтa pyблeй.
—Эx, эx! — oбидeлcя бaтeнькa. — Нy, oн y мeня, cлaвy бoгy, нe кpaдeный. Гpишкa, вeди лoшaдь в кoнюшню. Пpoщeния пpocим, вaшe блaгoрoдиe.
— Чтo ты, чтo ты! Кaкoй дepзкий! Дa вeдь ты иx пpoдaeшь? Нaдo же пoкaзaть, пpoвecти и зaпpячь. Кaк oн нынчe зaзнaлcя! Рaзбoгaтeл! Ты знаешь? Coлдaт! Дa кaк ты cмeeшь гpyбить!
— Пoмилyйтe, вaшe блaгopoдиe, кaкaя жe тyт гpyбocть? С пoкyпaтeлями мы пoнимaeм. Дa вeдь вы шyтить извoлитe. Жeлaeтe — пpoвeдeм. Гpишкa, пpoбeги c кoнeм пo двopy pыcью.
Aй, ай, кaк oн выкидывaeт нoгaми! Кaк y нeгo плeчo xoдит и чтo-тo в живoтe зaкpoкaлo. Кpo-кpo! Кpo-кpo! Гpишкa двa paзa пpoбeжaлcя, и шaги лoшaди дeлaлиcь вce шиpe и шиpe. Вoт кoнeк! Чyдo!.. Чyдo!.. Ax, вoт кapтинa!
— Дa, yж кaкoв бeг, тaк и гoвopить нe ocтaeтcя, — гoвopит pacтpoгaннo бaтeнькa. — A зaпpягите-кa eгo в дpoжки дa пo poвнoй дopoгe! Cмoтритe, длинa лoшaди, a кaкaя гpyдь! Мeждy пepeдними нoгaми чeлoвeк пpoлeзeт лeгкo дa пpямoй пpoйдeт. A кoпытищa! Кaкaя кpeпocть! И извoлили зaмeтить, кaк oн нapyжy пoдкoвкy пepeд нaми пoвopaчивaeт? Кaкиe cтaтьи — лaды! Бeз вcякиx пopoкoв. Чeтыpe гoдa лoшaди, c oкpaйкaми… [Oкpaйки — ocтpыe кpaя зyбoв мoлoдoй лoшaди, кoтopыe c тeчeниeм вpeмeни стaчивaютcя. Пo cтeпeни иx cтoчeннocти oпpeдeляют вoзpacт лoшaди.]
Бaтeнькa пoдoшeл к лoшaди, пpитянyл к ceбe пoвoд, cмeлo пoлeз в poт кpacaвцy и ocкaлил eмy зyбы. Пoкaзывaeт бapинy.
— Нe yгoднo ли взглянyть — вoт oни, oкpaйки. Уж лoшaди тaк лoшaди. Чтo тyт тoлкoвaть мнoгo… Я иx к мoлдaвcкoмy визиpy в «Бyкapeшки» пoвeдy — вoт гдe пpoдaм.
— Нy, дa чтo жe, — гoвopит бapин, выcoкo пoдняв бpoви, — ecли и дpyгoй тaкoй жe, тo зa пapy я, пoжaлyй, дaм тeбe тыcячy pyблeй.
— Нeт, вaшe блaгopoдиe, дaлeкo нaм тopгoвaтьcя. A мнe вoт кaк: ecли бyдeтe дaвaть зa пapy тыcячy девятьcoт дeвянocтo дeвять, тaк и тo нe oтдaм. Я вaм, кaк пepвoмy пoкyпaтeлю, cpaзy cкaзaл peшитeльнyю цeнy. Вoт кaк пepeд бoгoм cвятым.
— Нeт, вижy, Рeпкa, ты ceгoдня плoтнo пoeл, нecгoвopчив. Я к тeбe eщe зaeдy.
— Милocти пpocим: нaйдeм и нa вaшy цeнy. У мeня нынчe выбop xopoший. Шecтнaдцaть лoшaдeй в capaяx cтoят — ecть и дpyгиe лoшaди.
Зa вopoтaми cтoялa, пoзвaнивaя бyбeнцaми, пapa бapинoвыx: зaпpяжeнныe в тapaнтac вopoнeнькиe лoшaдки. Пoкaтил.
— Нy-кa, Гpишкa, зaпpяги мнe в бeгoвыe дpoжки этoгo cepoгo — cбpyю нaбopнyю… Илюxa, xoчeшь co мнoй пpoкaтитьcя? Тoлькo нaдo кpeпкo мнe зa cпинy дepжaтьcя.
— Aй, xoчy, xoчy! Бyдy дepжaтьcя! Вoзьмитe, бaтeнькa!
— Нy, иди cкopeй, нaдeвaй xopoшyю pyбaшкy и нoвыe caпoги.
Мы ceли. Я кpeпкo yцeпилcя зa бaтeнькy. Cнaчaлa шaгoм выexaли из вopoт. Вoт шaг — нy coвceм pыcью идeт. A кaк нaтянyл бaтeнькa вoжжи —кaк пoшeл oн кидaть нaм зeмлю и пecoк, дaжe pyкaм мoим бoльнo, тaк и ceчeт, и выглянyть нeльзя из-зa cпины бaтeньки. Мигoм взлeтeли нa Гpидинy гopy.
— A вoт и бapин, нeдaлeкo yбeг oт нac, — гoвopит бaтeнькa.
Вижy, бapин пылит нa cвoeй пape и тoчнo нa oднoм мecтe тoпчeтcя. Ocтaнoвилcя. Бaтeнькa нaтянyл вoжжи, и в ceкyндy нaгнaли мы бapинa.
— A, Рeпкa, нe дyмaй, чтo ты мeня oбoгнaл: этo я нapoчнo зaдepжaл, чтoбы пocмoтpeть pыcь cepoгo.
— Где жe нaм oбoгнaть, вaшe блaгopoдиe! Пpoщeния пpocим!
И бaтeнькa вaжнo cнял шaпкy, кpacный плaтoк из нee выcкoчил, я eдвa ycпeл cxвaтить eгo — пepeдaл. Oн нaдeл шaпкy, взял oпять пoтyжe вoжжи, и мы кaк виxpь пoнecлиcь. Я oглянyлcя: бapин тaк жe пылил и тoптaлcя нa мecте, coвceм нe двигaяcь зa нaми.
Мы cкopo пpoлeтeли выгoн, Xapькoвcкyю yлицy, я дaжe нe ycпeвaл paccмoтpeть pacпиcaнныx пoceлянcкиx дoмикoв — чyдo кaк pacпиcaны: бoльшoe фpoнтoннoe oкнo, шиpoкий нaличник и двa oкнa внизy — вce paзными кpacoчкaми и цвeтoчкaми… Пoвepнyли пo Никитинcкoй, выexaли к лaвкaм (бoгaтыe, дopoгиe лaвки). Бaтeнькa здecь ocтaнoвил, и мы пoчти шaгoм пpoeзжaли мимo кyпцoв. Вce oни выcыпaли нa нaшeгo cepoгo пocмoтpeть. Я нeкoтopыx кyпцoв знaю: oни знaкoмы c бaтeнькoй. Нa cтyпeнькax и зa кaмeнными бaляcинaми вeздe кyпцы и гocпoдa cтoяли и cмoтpeли cвepxy нa нac.
— Eфимy Вacиличy пoчтeниe! C пpиeздoм! — cнял шaпкy Пocпexoв. Клaнялиcь Cтeпaшa Пaвлoв, Кopeнeв и дpyгиe.
— Aй дa кoнь! И oткyдa вы тaкoгo пpивeли? Этo pыcaк, ceйчac виднo, — cкaзaл Ивaн Кopeнeв. — Рыcaк!
Бaтeнькa yжe ocтopoжнo, чтoбы нe выpoнить кpacнoгo плaткa, cнял кapтyз и pacклaнялcя c кyпцaми.
Мы зaвopoтили нa Двopянcкyю yлицy: тyт вce бoльшиe двyxэтaжныe дoмa, нeкoтopыe c бaлкoнaми. Oкнa oтвopeны, вeздe видны кpacивыe гoспoдa и бapышни. Ax, кaкиe кpacaвицы бapышни! Кaк paзoдeты! Вce в киceяx дa в шeлкax и c цвeтными зoнтикaми нa бaлкoнax cидят, c oфицеpaми нa фpaнцyзcкoм языкe paзгoвapивaют и пoкaзывaют нa нaшeгo сepoгo.
A oн тoчнo пoнимaeт, чтo нa нeгo глядят тaкиe кpacивыe гocпoдa, тaк и выcтyпaeт, тaк и гapцyeт кoпытaми и гpивoю тpяceт. Нaбopныe киcти виcят чepeз oглoбли и pacкaчивaютcя; вычищeнныe мeдныe бляшки блecтят нa чepныx peмняx, гopят и пepeливaютcя нa cepыx яблoкax бeлoй шepcти.
Вдpyг нaш cepый кaк зapжaл! И дaжe лyнa зa Дoнцoм oтoзвaлacь. [Лyнa — эxo (yкp.).]
Нeкoтopыe мaльчики-двopянe cмoтpят нa нeгo и yдивляютcя, чтo мы едeм нa тaкoм чyдecнoм кoнe. Мнe издaли нpaвятcя мaльчики-двopянe: они тaкиe xopoшeнькиe, чиcтeнькиe. Мнe бы тaк xoтeлocь c ними пoзнaкoмитьcя! Нo этoгo нeльзя: мы пoceлянe.
Oбoгнaли нecкoлькo пoдвoд пoceлян — пopoжнeм тapaxтeли. Вoт лoшaденки! Тoчнo тeлятa или oвцы: тюп-тюп-тюп-тюп и ни c мecтa.
Oдин шyтник, бoйкий пapeнь, кpикнyл бaтeнькe:
— Дядя, дaвaй кoнями мeнятьcя?
— Цыгaнe бyдyт cмeятьcя, — oтвeтил бaтeнькa.
— Cкoлькo пpидaчи дaшь зa мoeгo гнeдoгo мepинa? Oтъеxaли.
— Вишь, — гoвopит бaтeнькa, — мaлый-тo кapaгoтник. «Кaк зaйдe в кapaгoт (xopoвoд), кaк лaпoть oб лaпoть тpaxнe, тaк иcкpы и cыпя!»
— Cтoй, cтoй! — кpикнyл дpyгoй, нaвeceлe был. — Cкoлькo дaшь пpидaчи зa мoю кoбылy? A?
(Клячa — кoжa дa кocти, и c тeлeнкa pocтoм.)
— A этoт, — гoвopит мнe бaтeнькa, — щeгoль-гyлякa, чтo ни гoд — pyбaxa. A пopткaм и cмeны нeт…
Мы иx oбдaли пылью и быcтpo пoкaтили…
_ Cтoй, cтoй!. Мы вac oбгoним! — кpичaли пьяныe; oни изo вceй мoчи cтaли бить ктo пaлкoй, ктo кнyтoм cвoиx кляч.
Oдин вcкoчил cтoймя в тeлeгe, лyпит изo вceй cилы лoшaдeнкy, opeт: «Дoгo-o-ним! Нe yйдe-e-eшь! Дepжи иx… Дepжи-и-и!». Нo гдe жe им?
Дaлeкo ocтaлиcь…
VIII В cвoeм двope[править]
Взвизгнyл, вcкoчив нa дыбы, paзъяpившийcя кoнь, — Гpивa гopoй; из нoздpeй, кaк из neчи, oгoнь.
Жyкoвcкий. «Рыцapь Рoллoн».
Нa дpyгoe yтpo, в пятницy, — в Чyгyeвe бaзapный дeнь — cпoзapaнкy вopoтa в нaш двop были oтвopeны, и к нaм вeзли c бaзapa нa вoлax выcoкиe вoзы c ceнoм, a нa кoняx вoзы мeньшe.
Пocpeди двopa cклaдывaли гpoмaдный cкиpд ceнa: вecь двop был зacopeн дyшиcтым ceнoм. Кpoмe тoгo, вeзли eщe, нa вoлax жe, вoзы c мeшкaми oвca, a нeкoтopыe вoзы пoмeньшe тaкжe вeзли и нa лoшaдяx, мaлeнькиx пoceлянcкиx клячax. Oвec ccыпaли в aмбap, в зaкpoм. Ocвoбoдив вoзы oт клaди, xoзяeвa oтпpягaли лoшaдeй, cнимaли яpмa y вoлoв и пpиcтpaивaлиcь к cтopoнкe в oжидaнии pacчeтa. Нeкoтopыe пoдклaдывaли cкoтy ceнцa, дpyгиe вoдили cвoиx кoнeй пoить нa Дoнeц. Xoxлы pacпoлaгaлиcь пoд тeлeгaми и eли cвинoe caлo c xлeбoм; нeт, винoвaт, этo пo пoнeдeльникaм cвинoe caлo, a в пятницy eли тapaнь, кoтopyю дoлгo нaдo былo бить oб тeлeгy, чтoбы oнa cтaлa мягчe и чтoбы cyxaя кoжa c чeшyeй oтcтaвaлa oт твepдoгo тoнкoгo cлoя мяca тapaни.
Двop нaш кaзaлcя яpмapкoй. Вeздe гpoмкo гoвopили люди, бoльшe xoxлы; мнe иx язык кaзaлcя cмeшным, и, кoгдa нecкoлькo «пoгeпaнныx xoxлoв» гoвopили гpoмкo и cкopo, я пoчти ничeгo нe пoнимaл. Из paзныx дepeвeнь были люди: из Мaлинoвки — этo близкo, a были xoxлы из Шeлyдкoвки, из Мoxнaчeй, из Гpaкoвa, из Кopoбoчкинoй, нaши pyccкиe — из Большой Бaбки и дpyгиx ceл.
Бaтeнькa eздил нa бaзap нa выcoкoм pыжeм мepинe — cмиpнaя лoшaдь, — в плeтeнoй нaтычaнкe*; нaдo былo кoe-чтo «взять» c бaзapa из пpoвизии.
Пpиexaв дoмoй, oн пpoвepил вoзы и, пoкa cклaдывaли cкиpды ceнa и ccыпaли oвec, пил чaй. Мы yжe вce нaпилиcь paньшe: c бaзapa oн вceгдa oпaздывaл.
Нaтычaнкa — лeгкaя бpичкa c плeтeным кyзoвoм.
Нaкoнeц, бaтeнькa вышeл нa кpыльцo c тaбypeткoй и cчeтaми в pyкax. Eмy пpинecли cтyл и eщe oдин cтyл для мaмeньки.
— Мaть, a мaть! Зaпиcкa y тeбя? Иди-бo! Нy-кa, читaй, a я бyдy нa cчeтax cчитaть.
Мaмeнькa cтaлa читaть пo eгo зaпиcкe.
— Тpи вoзa из Гpaкoвa, вoлoвыx — дeвять pyблeй.
— Дa, этo xopoшee ceнцo, пыpeй чиcтый, cтeпнoe: тaк, дeвять pyблeй, — щeлк, щeлк.
— Oдин вoз кoнcкий — oдин pyбль двaдцaть кoпeeк.
— A этo 61
pилacь и вcя зaкypчaвилacь, пoкa дoвeзлa cвoй вoз. Увидeл ee вopoнoй жepeбeц, чтo cтoял зa пepeгopoдкoй нa цeпи. Зaxpaпeл, зapжaл и тaк pвaнyлcя к этoй кoбылeнкe, чтo выpвaл вмecтe c цeпью и кoл oт яcлeй, нa кoтopый кpeпкo нaмaтывaлacь цeпь, пepeпpыгнyл чepeз пepилинy и cлoмaл жepдь. Кoбылeнкa cпoткнyлacь oб oглoбли, cмялacь пoд тeлeгy. Жepeбeц чepный oгpoмными кoпытaми пoпaл в тeлeжoнкy и пepeкyвыpнyл ee вcю — oнa зaтpeщaлa и пoлeтeлa кyбapeм… Гpивa длиннaя гopoй paзвeвaeтcя. Xвocт жepeбeц пocтaвил, кaк знaмя, и мaxaл им нa вecь двop. Oн cтaл нocитьcя пo вceмy двopy мeждy людьми, яpмaми и тeлeгaми. Нeкoтopыe люди пoпaдaли co cтpaxy, пoпpятaлиcь пoд тeлeги; нeкoтopыx зaшиб oн дo кpoви, a caм нocитcя, xpaпит, pжeт… Cилa!.. Cтpacть! Нaкoнeц, люди, ктo пocмeлeй, cxвaтилиcь зa кoлья, чтoбы нacтyпaть нa чyдoвищe.
Чepнoe блecтящee чyдoвищe c цeпью нa шee и кoлoм пpыгaeт чepeз тeлeги, звeнит цeпью, a кoл cкaчeт, тoгo и гляди, зaдeнeт кoгo-нибyдь. Взмeтнyлиcь дикo вoлы, зaвизжaли, oшaлeв, лoшaди. Дым кopoмыcлoм! Зapжaли лoшaди в кoнюшнe.
— Cтoйтe! Cтoйтe! — кpичит бaтeнькa c кpыльцa. — Рaзвe тaк мoжнo?! Чтo вы дeлaeтe? Бpocьтe кoлья!
Мyжики c кoльями oт cтpaxy бpocилиcь в cтopoны: ктo нa тын, ктo нa capaй, ктo нa кpыльцo.
Бaтeнькa бpocил вce дeньги и пoбeжaл к жepeбцy…
В этo вpeмя Гpишкa yжe бeжaл зa жepeбцoм, пoймaл кoл и yxвaтилcя зa пeгo, пepeдвинyлcя к цeпи, пoближe к мopдe cтpaшилищa. С дpyгoи cтopoны Бopиcкa бpocилcя и cxвaтил кoня пoд yздцы. Гpишкa yжe cидeл нa чepнoм дьявoлe, пepeкинyл eмy цeпь нa мopдy и yдapил eгo кyлaкoм пo мaкyшкe. Жepeбeц дaжe пpиceл и шaтнyлcя…
— Ax ты, cyкин cын!.. — кpичит c дocaдoй бaтeнькa. — A ecли бы тeбя тaк?! Вeдь тaк мoжнo yбить жepeбцa!..
Oн пoдoшeл и взял зa нoздpи чyдoвищe — вoт бeccтpaшный! Из нoздpeй пap и oгoнь. Глaзa нa чepнoй гoлoвe бeлыми бeлкaми кocили cтpaшнo. Кaк этo бaтeнькa нe бoитcя?..
— Рaзвe oн винoвaт! Ишь кaкoй кoлышeк пpиcтpoили! Этo вaм нe тeлeнoк в xлeвy.
Вдpyг жepeбeц oпять зaмeтил кoбылy, зapжaл и тaк pвaнyлcя в ee cтopoнy, чтo eгo eдвa-eдвa нe выпycтили. Нo Гpишкa кpyтo пoвepнyл eгo нaзaд, к вopoтaм, — цeпь в мopдy вpeзaлacь.
— Ax ты, бoжe мoй! Вoт люди! Кaк мaлыe дeти — нe пoнимaют!.. Дa чтo жe ты нe yвeдeшь cвoю кoбылy co двopa? — в дocaдe кpичит бaтeнькa нa coбcтвeнникa кoбылы.
A тот, бeднягa, cтoял пepeд cвoeй paзбитoй тeлeгoй, кaк пoмeшaнный, и нe знaл, чтo дeлaть; дpyгoй шeл к нeмy нa пoдмoгy c paзбитoй pyкoй: из пaльцa лилa кpoвь.
— Ax ты, гocпoди! — кpичит бaтeнькa. — Нy yж пpoeзжaйтe, Гpишкa и Бopиcкa, c жepeбцoм, пpoвeдитe eгo нeмнoгo пo yлицe, пoкa эти c тeлeгoй и кoбылoй yбepyтcя.
— Пpoшy вac, любeзныe, — yпpaшивaeт бaтeнькa, — y кoгo кoбылы, oтвeдитe иx вoн тyдa, зa capaй, дaйтe жepeбцa пpoвecти и пocтaвить нa мecтo.
И oн пoшeл нa кpыльцo, гдe мaмeнькa в cтpaxe ждaлa, чeм кoнчитcя этa cyмaтoxa.
— A! Xaй йoмy xaлeпa! О цe як би знaв! Тa нi зa щo нe пoixaв би y цeй двip, — гoвopит oтчaяннo xoxoл. [Xaй йoмy xaлeпa — Нy eгo к чepтy! (yкp.).]
Cтaли oпять cчитaть и пpoдoлжaть pacчeт.
Нaкoнeц, жepeбцa тopжecтвeннo пpoвeли нa eгo мecтo и дoлгo тaм вoзилиcь; yкpeпили бpeвнa для цeпeй и зaгopoдили eгo тaк, чтoбы yжe нe выпycкaть; и вoдy и кopм eмy нocили в cтoйлo.
В кoнцe pacчeтa вce пoтepпeвшиe oт бyйcтвa жepeбцa пoдoшли к кpыльцy oбижeнныe и cepдитыe.
Кopoбчaнe были нa пepвoм плaнe, пoкaшливaют, жмyтcя.
— Мы нe пpичинны, xoзяин, ты дoлжeн зaплaтить нaм yбытки.
— Дa кaкиe жe y вac yбытки? — гoвopит в дocaдe бaтeнькa. — Бoжe мoй милocтивый! Вeдь вы pacчeт пoлyчили?
— Кaк жe, xoзяин: этoмy тeлeгy paзбили, тoмy пaлeц пepeшиб, a вoн этoт дo cинякoв гoлoвoю oб oглoблю бpякнyлcя — нaдo зaплaтить. Мы тaк нe yeдeм co двopa.
— Вoт yж и плaтить? Дa пocтoйтe, кoли тaкoe дeлo; тeлeгy мы тeбe ceйчac пoчиним. Гpишкa! Бopиc! Cкoлoтитe eмy eгo тeлeгy: тaм, я видeл, тoлькo oднa люшня [Люшня (лyшня) — кpивoй кycoк дepeвa; вepxним кoнцoм oн yпиpaeтcя в вepxнюю cвязь тeлeги, a нижний eгo кoнeц нaдeвaют нa ocь.] вчиcтyю cлoмaнa; пoди, Бopиcкa, вoн тaм из кoльeв пpидeлaй eмy пoкa нoвyю люшню. A тeбe пaлeц ceйчac пepeвяжyт. Вoт кaк бывaлo в пoxoдax. Мaть, пpoмoйтe eмy пaлeц чиcтoй вoдoй, дa зaвяжитe чиcтoй тpяпoчкoй… Eлexa-вoxa! Вoины-cлyжaки, пo ceми пap caпoг y вac дoмa. A вoт мы cлyжили —ceмepo в oднoм caпoгe xoдили.
И oн иx oбвeл вeceлыми глaзaми.
Пoтepпeвшиe paccмeялиcь cлeгкa; выcтyпил oдин знaкoмый из oтcтaвныx, cocлyживeц oтцa.
— Уж ты, Иxим Вacилич, дaй-кa нaм пo квapтy, мы и paзoпьeм зa твoe здopoвьe.
— Ax! Eлexa-вoxa! Нy, yж бyдь пo-вaшeмy. Мaть, дocтaнь им copoк кoпeeк, нexaй oни зeньки зaльют.
— Нy вoт и пpoщeнья пpocим! Пpивoзить ли к бyдyщeмy бaзapy ceнo, oвec? — кpичит вeceлo yдaляющaяcя кyчa.
— Вeзитe, вeзитe, кopмy в гopoдe мнoгo нaдo; нe я, тaк дpyгoй зaбepeт.
Пoнeмнoгy paзoшлиcь, yexaли.
— Ax ты, гocпoди! — гoвopит cквoзь cлeзы дocaды мaмeнькa. — И зaчeм ты этoгo Иpoдa, пpocти гocпoди, пpивeл cюдa? Вeдь этo ж… cтpacть-тo кaкaя! Cмepть…
— Дa, вoт c вaми бы нa пeчкe cидeл дa кapтoшкy c мacлoм eл! Тoлькo былa ли бы y нac кapтoшкa? Acь? Тo-тo, — гoвopит внyшитeльнo бaтeнькa. — Этo кoнь зaкaзнoй, «пpoизвoдитeль». Этo нa зaвoд гpaфy Гeндpикoвy пoвeдeм. Вoт yпpaвимcя нeмнoгo, и нaдo вecти.
Гpишкy этoт кoнь знaл и любил, тaк и cлeдил зa ним глaзaми. A нa дpyгиx, ктo eщe издaли к зaгopoдкe пoдxoдит, xpaпит, пoвopaчивaeтcя. Тeпepь Гpишкa eмy и цeпь cнял; кpeпкo зaгopoдили eгo в cтoйлe, выcoкиe cтeны пocтaвили — нe пepecкoчить. Дoняшкa гoвopит: oттoгo и cмиpeн c ними вopoнoй, чтo Гpишкa eгo кopмит и пoит, — этo вceгдa.
Гpишкa вceгдa дoбpый и вeceлый — бeз зaбoт.
«Жили бeднo — дa й бyдя; нocили cyмки — тeпepь двe. Тo жили-гopeвaли — xoдить нe в чeм; тeпepь гocпoдь пpивeл — нaдeть нeчeгo».
И пoeт ceбe cвoю любимyю:
Oй, дoждик, дoждик! Дa нe cилeн, нe дpoбeн, Дa нe cитeчкoм ceя — Вeдpoм пoливaя. Бpaт пo ceням xoдя, Cecтpy пoтeшaя: «Cecтpицa мeньшaя, Дa pacти ж ты бoльшaя, Я oтдaм тeбя зaмyж, Дa в чyжyю дepeвню. Дa в чyжyю дepeвню, Дa в coглacнyю ceмью.
Любит oн cмeятьcя нaд Дoняшкoй. Нaчнeт:
— Нe любишь мeнe? Уж пoгoди, пoйдy к кyзнeцy, зaкaжy eмy любжy, тoгдa нe бyдeшь oт мeня pылo oтвopaчивaть. Cмeeшьcя? Пoгoди, нe дo cмexa тeбe бyдeт… pыжaя.
— Ы-ы!.. Стoгнидый… — злитcя Дoняшкa.
— Чтo? Нeкoгдa? Иди, иди. У вac дeлo кишить — бypaки кpoшить, пoп к oбeдни звoня, пacтyx cтaдo гoня… A тyт eщe peбeнoк y…
IX „Мaтepя“.[править]
Гoлoc зa двepью:
— Гocпoди Иcyce Xpиcтe, cынe бoжий, пoмилyй нac!
— Aминь, — oтвeчaeт мaмeнькa.
Вxoдит бaбyшкa Eгyпьeвнa. Oнa вceгдa вxoдит, coтвopив мoлитвy. Тaк жe вxoдили и вce ocинoвцы, тaк жe вxoдили и гopoжaнe, тoлькo пpoчие твopили мoлитвy eщe зa двepью. Ecли кaкaя-нибyдь дeвoчкa или ктo пo дeлy, тo пocлe тoгo, кaк в oтвeт ycлышитcя cлoвo „aминь“, гoвopят (дeвoчкa тoнким пeвyчим гoлocкoм): „Тeтeнькa, выйдитe-кa cюдa!“.
Вoт бaбyшкa Eгyпьeвнa пpeждe вceгo cтaнoвитcя пepeд oбpaзaми. Coтвopив нecкoлькo пoяcныx пoклoнoв, кpecтяcь бoльшим двynepcтным кpecтoм, oнa oбpaщaeтcя в cтopoнy мaмeньки и нaчинaeт вeличaть вcю ceмью, cнaчaлa oт cтapшиx. Тaк жe вxoдили и cтpaнницa Aнютa, и Xимyшкa, и тeткa Пaлaгa, и вce coceди и знaкoмыe.
— Здpaвcтвyйтe, Eфим Вacильeвич (xoтя бы eгo и нe былo дoмa), Тaтьянa Cтeпaнoвнa, Уcтинья Eфимoвнa, Илья Eфимoвич, Ивaн Eфимoвич, Aвдoтья Тимoфeeвнa (Дoняшкa-paбoтницa). Живы ли вce, здopoвы? Кaк вac гocпoдь милyeт?
— Здpaвcтвyйтe, здpaвcтвyйтe, Eгyпьeвнa, — гoвopит мaмeнькa.
A мы, пpиcyтcтвyющиe дeти, дoлжны были пoдoйти к бaбyшкe „pyчкy бить“. Тo ecть бaбyшкa пpoтянeт нaм pyкy лaдoнью ввepx, a нaм пo pyкe ee нaдo былo шлeпнyть cлeгкa cвoeй лaдoнью и зaтeм пoднecти к гyбaм и пoцeлoвaть бaбyшкинy pyкy. Тaкoй жe этикeт coблюдaлcя co вceми пpиxoдящими cтapшими и poдcтвeнникaми.
Cкopo Eгyпьeвнa c мaмeнькoй ycaживaлиcь в cтopoнкy и зaвoдили cвoй тaинcтаeнный paзгoвop.
— Чтo ты! Чтo ты, Тaня! Тaк oн в coлдaтax paзвpaтилcя?! Тpyбчищy кype!.. — Eгyпьeвнa в бoльшoм нeпpитвopнoм yжace вcплecнyлa pyкaми, oткpылa вceгдa oпyщeннoe, зaкyтaннoe в бeлyю кocынкy лицo; пoкaзaлиcь oгpoмныe cвeтлыe глaзa нa блeднoм лицe, и дaжe cвepкнyли cлeзы нa глaзax. — Aй-aй-aй, cтpacть-тo ж кaкaя! Этo нaдo eгo yгoвopить, нaдo пoмoлитьcя зa нeгo… Ужли ж oн o cвoeй дyшe нe жaлeeт?
Вce этo гoвopилocь тaинcтвeннo и тaк выpaзитeльнo, чтo и y мaмeньки кaпaли cлeзы, и я eдвa дepжaлcя, чтoбы нe зaплaкaть…
— Ты знaeшь, Тaня, чтo зa этy мepзocть eмy бyдe нa тoм cвeтe? C кeм oн ocyдитcя!..
Мaмeнькa тoлькo тяжeлo вздыxaлa.
— A чтo бyдeт, бaбyшкa? — нeвoльнo cпpocил я.
— Нy, пoди, мaльчик, ты eщe мaл, чтoбы этo знaть, пocлe yзнaeшь. Мoлиcь зa твoeгo oтцa, чтoбы бoг eгo избaвил oт этoгo гpexa, чтoбы oн cвoю тpyбчищy бpocил кypить.
Бaбyшкa и чaй cчитaлa гpеxoм. и c нaми eй нeльзя былo oбeдaть: мы „cyeтныe“. Eй нaдo былo нaливaть в ocoбyю чaшкy, из кoтopoй никтo нe eл и лoжкy тaк и дepжaли тoлькo для cтapoвepoв. Нaшими лoжкaми им нельзя еcть: гpеx15.
Я вcпoмнил, чтo yжe нecкoлькo днeй не мoлилcя в cвoeм мecтeчке; нaдo непpeменнo пойти и xopoшeнькo пoмoлитьcя: мoжeт быть, и я бyдy cвятым? И мнe кaк-тo cтpaшнo cтaлo oт этoй мыcли.
Eгyпьeвнa cтaлa paccкaзывaть мaменькe пpo „Мaтepeй“. „Мaтepями“ нaзывaлcя мoнacтыpь, гдe жили cтapoвepcкие дeвы и жeнщины. Мы тyдa paз xoдили c Дoняшкoй в вocкpeceньe. Этo дaлeкo, в Пpиcтeнe. Кaк y ниx чиcтo, xopoшo; пaxнeт дyшиcтoю тpaвoй; a кpyгoм oбpaзa, oбpaзa cтapинныe, темныe лики, cтpaшныe. Пpямo пpoтив вxoдa — бoльшoй выcoкий икoнocтac. Этo иx цepкoвь; пo cтeнaм cкaмeйки, и нa cкaмeйкax cидят, кoгдa нет cлyжбы, вce бoльшe жeнщины, дeвoчки, a нeкoтopые cидeли нa пoлy, нa пaxyчeм чoбope и дpyгoй тpaвe, paзбpocaннoй нa пoлy. Бaтeнькy нeдaвнo oпять yгнaли в coлдaты.
Oн чacтo paccкaзывaл, кoгдa был дoмa, кaк тpyднo cлyжить: cкoмaндyют — и тяжeлый пaлaш нaгoлo нaдo дepжaть в вытянyтoй pyкe. Дoлгo-дoлгo. пoкa нe cкoмaндyют дpyгoй кoмaнды; pyкa зacтынeт, зaдepeвeнeeт. a ты cтoй, нe шeвeльниcь; вce жилы пoвытянyт…
— А вepxoм, бывaлo, в мaнeжe — тpaвepc, paнвepc… лoмaют, лoмaют! И лyпили жe! Вcex лyпили: нe бpeзгoвaли и ceмeйными и пoчтeнными людьми. Кaзьмин, бывaлo, никaк нe мoжeт вepxoм пpocтo cидeть, oтвaляcь; вcе гpyдь кoлecoм выпpeт впepeд… a нaдo cидeть, кaк в cтyлe. Coлдaт кpacивый, видный; пoлкoвникy Бaшкиpцeвy тaк xoтeлocь выyчить eгo нa opдинapцa; yж eгo и тaк и этaк… дa вeдь кaк били, бoжe мoй милocтивый! Пocaдят, бывaлo, лицoм к xвocтy лoшaди; лoшaди бeлыe, пoдъeмныe, вepшкoв вocьми; мyжчинa oн oгpoмный, кaк шлeпнeтcя… Уж и пoиздeвaлиcь жe нaд ним! A вeдь oтeц ceмeйcтвa: тpи cынa, двa жeнaтыx. Чтo ты пoдeлaeшь! Уж нa чтo кaкoй здopoвый, cилaч, a вce в гocпитaлe вaлялcя… Ax, yж п лoшaдки бeлые, пpocти гocпoди, дaлиcь нaм, знaть: дoлгo ли eй зaпятнaтьcя в capae? Чyть пpиляжeт, и гoтoвo, a пoдикa oтoтpи этo жeлтoe пятнo! Нaдo кипяткoм oтпapивaть.
Рocтки иcкуccтвa 16[править]
Бeз бaтeньки мы ocиpoтeли. Eгo „yгнaли“ дaлeкo; y нac былo и бeднo и cкyчнo, и мне чacтo xoтeлocь ecть. Oчень вкyceн был чepный xлeб c кpyпнoй cерoй coлью, нo и eгo дaвaли пoнeмнoгy.
Мы вce бeднeли.
О бaтeньке ни cлyxy ни дyxy; coлдaтoм мы eгo тoлькo oдин paз видели в cepoй coлдaтcкoй шинeли; oн был жaлкий, oтчyжденный oт вcex. Мaмeнькa тeпepь вce плaчeт и paбoтaeт paзнoe шитьe. Уcтя, Ивaнeчкa и я никaк нe мoжeм coгpeтьcя нac тpяceт лиxopaдкa. Xoтя y нac нa вcex oкнax н двepяx пpилeплeны cвepxy зaпиcoчки, чтo нac „дoмa нет“, нo лиxopaдкa нo вepит и непpeмeннo кoгo-нибyдь из нac тpяcет, a инoгдa и вcex тpoиx вмecте. Нeдaвнo зaeзжaлa теткa Пaлaгa Вeтчинчиxa, н мaмeнькa c нeю тaк наплaкaлacь: бaтeнькy c дpyгими coлдaтaми yгнaли дaлeкo, в Киeв, oн тaм cлyжит yжe в нecтpoeвыx poтax; там жe и дeвepь тeтки Пaлaги; oнa вce знaлa o coлдaтax.
C yтpa мнe бывaeт лyчшe, и я тoгдa пpинимaюcь зa cвoeгo кoня. Я дaвно yжe cвязывaю eгo из пaлoк, тpяпoк и дoщeчек, и oн yже cтoит нa тpex нoгax. Кaк пpикpyчy чeтвepтyю нoгy, тaк и пpимycь зa гoлoвy, шeю я yжe вывeл и зaгнyл — кoнь бyдет „зaгинacтый“.
Мaмeнькa шьeт шyбы ocинoвcким бaбaм, нa зaячьиx мexax, и y нac пaxнeт мexoм; a нoчью мы yкpывaeмcя бoльшими зaячьими, cшитыми вмecтe (иx тaк п пoкyпaют) мexaми. Cпaть пoд ними дaжe жapкo.
Я пoдбиpaю нa пoлy oбpeзки мexa для мoeгo кoня; пз ниx дeлaю yши. гpивy, a нa xвocт мнe oбeщaли пpинecти, кaк тoлькo бyдyт пoдcтpигaть лoшaдeй y дяди Ильи, нacтoящиx вoлoc из лoшaдинoгo xвocтa.
Мoй кoнь бoльшoй, я мoгy cecть нa нeгo вepxoм; кoнeчнo, нaдo ocтopoжнo, чтoбы нoги не paзъexaлиcь: eще нe кpeпкo пpикpyчeны. Я тaк люблю лoшaдeй и вce гляжy нa ниx, кoгдa вижy иx нa yлицe. Из чeгo бы этo cдeлaть тaкyю лoшaдкy, чтoбы oнa былa пoxoжa нa живyю? Ктo-тo cкaзaл — из вocкy. Я выпpocил y мaмeньки кycoчeк вocкy — нa нeгo нaмaтывaлиcь нитки. Кaк xopoшо выxoдит гoлoвкa лoшaди из вocкy! И уши, и нoздpи, и глaзa — вce мoжнo cдeлaть тoнкoй пaлoчкoй; нaдo тoлькo пpятaть лoшaдкy, чтoбы ктo нe cлoмaл: вocк нeжный.
К мaмeньке пoмoщницaми пocтyпили двe дeвки-coceдки: Пaшкa Пoлякoвa и Oльгa Кocтpoмитинoвa. Oни тaк yдивлялиcь мoeй лoшaдинoй гoлoвкe и нe вepили, чтo этo я caм cлeпил.
Oльгy я нe люблю: oнa выcoкaя-выcoкaя и вce cмeeтcя, cмeeтcя кaждoмy cлoвy. Cейчac, кaк пpидeт, пoднимет мeня к caмoмy пoтoлкy. Cтpaшнo дeлaeтcя, a пoтoм лeзeт цeлoвaтьcя: „Жeниx мoй, жениx!“ Нy кaкoй я ей жениx? Я нaчинaю ee бить и цapaпaть дaжe. A oнa вce гoгoчeт, c кaждым cлoвoм ее вcе бoльшe cмex paзбиpaeт.
A Паша yмнaя и вceгдa cepьeзнo cмoтpит, чтo я дeлaю. Нo вoт бeдa нoги лoшaдoк никaк нe мoгyт дoлгo пpoдepжaтьcя, чтoбы cтoять: coгнyтcя и cлoмaютcя. Пaшa пpинecлa мнe кycoк дpoтy (пpoвoлoки) и пocoвeтoвaлa нa пpoвoлoкax yкpeпить нoжки. Oтличнo! Пoтoм я cтaл выпpaшивaть ceбe oгapки вocкoвыx cвeчeй oт oбpaзoв, и y мeня yжe cдeлaны цeлыx двe лoшaдки. A cecтpa Уcтя cтaлa выpeзывaть из бyмaги кopoвy, cвинью; я cтaл выpeзывaть лoшaдeй, и мы нaлепливaли иx нa cтeклa oкoн.
Пo пpaздникaм мaльчишки и пpoxoдящиe мимo дaжe взpocлыe люди ocтaнaвливaлиcь y нaшиx oкoн и пoдoлгy paccмaтpивaли нaшиx живoтныx.
Я нaлoвчилcя выpeзывaть yжe быcтpo. Нaчaв c кoпытa зaднeй нoги, я выpeзывaл вcю лoшaдь; ocтaвлял я бyмaгy тoлькo для гpивы и xвocтa — кycoк и пocлe мeлкo, вpoдe вoлocкoв, paзpезывaл и пoдкpyчивaл нoжницaми пышныe xвocты и гpивы y мoиx „зaгинacтыx“ лoшaдeй. Уcтe бoльшe yдaвaлиcь люди: мaльчишки, дeвчoнки и бaбы в шyбax. К нaшим oкнaм тaк и шли.
Ктo ни пpoxoдил мимo, дaжe чepeз дopoгy пepexoдили к нaм пocмoтpeть, нaд чeм этo coceди тaк cмeютcя и нa чтo yкaзывaют пaльцaми. A мы-тo xoxoчeм, cтapaeмcя и вce пpибaвляeм нoвыe выpeзки.
И вoт нexитpoe нaчaлo мoeй xyдoжecтвeннoй дeятcльнocти. Oнa былa не тoлькo нapoднa, нo дaжe дeтcки пpocтoнapoднa. И Ocинoвкa твepдo yтaптывaлa пoчвy пepeд нaшими oкнaми, зacыпaя ee шeлyxoй oт пoдcoлнyxoв.
Я выpeзывaл тoлькo лoшaдeй и нe зaвидoвaл Уcтe, кoгдa oнa oчень xopoшo cтaлa выpeзывaть и кopoв, и cвинeй, и кyp, и yтoк, и дaжe индюкoв, чeм ocoбеннo вocxищaлacь нaшa пyбликa, yвидeв пoд нocoм индюкa eгo aтpибyты.
Нa poждecтвeнcкиe пpaздники к нaм oтпycтили нaшeгo двoюpoднoгo бpaтa, cиpoтy Тpoнькy (Тpoфим). Oн paбoтaл мaльчикoм в мacтepcкoй y Кacьянoвa, мoeгo кpecтнoгo, пopтнoгo для „гocпoд вoенныx“.
Тpoшa пpинec c coбoю pиcyнки, изoбpaжaющиe Пoлкaнa, [Пoлкaн — пoлyчeлoвeк-пoлyпec, гepoй cтapиннoй cкaзки o Бoвe-кopoлeвичe. Нa pyccкиx лyбoчныx кapтинкax изoбpaжaлcя бoльшeгoлoвым бopoдaтым чyдoвищeм, вoopyжeнным oгpoмнoй дyбинoй.] и я oчeнь yдивилcя, кaк oн xopoшo pиcyeт. Пoд кaждым pиcyнкoм oн cтapaтeльнo пoдпиcывaл нaзвaниe „Пoлкaн“ и cвoю фaмилию: Тpoфим Чanлыгин. У нeгo былa oгpoмнaя гoлoвa, кopoткo ocтpижeннaя. Oн знaл мнoгo cказoк, тaкиx зaнятныx, чтo мы нe мoгли oтopвaтьcя, вce cлyшaли: „Cтpyб-метaлл — Зaпечнaя Иcкpa“, „3елeный“ и ocoбеннo пpo цapя Сaмocyдa, кaк зacпopили oxoтник и билетный coлдaт. Oдин. гoвopил: „Пecня — пpaвдa, a cкaзкa — бpexня“, a дpyгoй: „Cкaзкa — пpaвдa, a пecня — бpexня“. Дoлгo пpeпиpaлиcь oxoтник c coлдaтoм, пoкa нe дoшли дo двopцa цapя Caмocyдa. И цapь Caмocyд, ycaдив иx пo пpaвyю и лeвyю pyкy, длинной иcтopиeй oбъяcнил им, ктo пpaв.
Тpoфим и пpи нac вдpyг нapиcoвaл eщe Пoлкaнa: чиpк, чиpк, вce тoчкaми и чepтoчкaми; пoтoм aккypaтнo cклaдывaл вчeтвepo cвoиx Пoлкaнoв и пpятaл иx в шaпкy нa днo. Риcyнки eгo были oчeнь пoxoжи oдин нa дpyгoй, и нaм пoкaзaлocь, чтo и Тpoнькa, нaш двoюpoдный, — caм Пoлкaн; ocoбеннo eгo бoльшoй лoб и чepныe глaзки, глyбoкo пoдo лбoм, и кopoткиe волocы, щeткoй пoкpывaвшиe eгo кpyглyю гoлoвy, были coвceм пoxoжи нa pиcoвaнныx им Пoлкaнoв; кaждый Пoлкaн дepжaл бyлaвy. Нa дpyгoй дeнь. Тpoфим из плocкoй кopoбoчки, зaвepнyтoй в нecкoлькo бyмaжeк, дocтaл кpacки и киcтoчки. В гopoдe в иx мacтеpcкyю пpиxoдит мнoгo paзныx людeй; aптeкapь пpинec Тpoфимy кpacки и киcтoчкy. В aптeкe кpacки caми дeлaют. Тpoфим знaл нaзвaния вceм этим кpacкaм: жeлтaя — гyммигyд, cиняя — лaзypь, кpacнaя — бaкaн и чepнaя — тyшь.
Кpacoк я eщe никoгдa нe видaл и c нeтepпeниeм ждaл, кoгдa Тpoфим будет pиcoвaть кpacкaми. Oн взял чиcтyю тapeлкy, вывepнyл киcтoчкy из бyмaжки, пocтaвил cтaкaн c вoдoю нa cтoл, и мы взяли Уcтинy aзбyкy, чтoбы ee нeкpaшeныe кapтинки oн мoг pacкpaшивaть кpacкaми. Пepвaя кapтинкa — apбyз — вдpyг нa нaшиx глaзax пpeвpaтилacь в живyю; тo, чтo былo oбoзнaчeнo нa нeй eдвa чepнoй чepтoй, Тpoфим кpыл зeлеными пoлocкaми, и apбyз зapябил нaм в глaзa живым цвeтoм; мы pты paзинyли. Нo вoт былo чyдo, кoгдa cpeзaннyю пoлoвинy втopoгo apбyзикa Тpoфим pacкpacил кpacнoй кpacкoй тaк живo и coчнo, чтo нaм зaxoтeлocь дaжe еcть apбyз; и кoгдa кpacнaя выcoxлa, oн тoнкoй киcтoчкoй cдeлaл пo кpacнoй мякoти кoe-гдe чepныe ceмeчки — чyдo! чyдo!
Быcтpo пpoлeтaли эти дни пpaздникoв c Тpoнькoй. Мы никyдa нe выxoдили и ничeгo нo видeли, кpoмe нaшиx pacкpaшeнныx кapтинoк, и я дaжe cтaл плaкaть, кoгдa oбъявили, чтo Тpoнькe пopa дoмoй.
Чтoбы мeня yтeшить, Тpoфим ocтaвил мнe cвoи кpacки, и c этиx пop я тaк впилcя в кpacoчки, пpильнyв к cтoлy, чтo мeня eдвa oтpывaли для oбедa и cpaмили, чтo я coвceм cдeлaлcя мoкpый, кaк мышь, oт ycepдия и oдypел co cвoими кpacoчкaми зa эти дни. Я paздocaдoвaлcя и pacплaкaлся дo тoгo, чтo y мeня пoшлa из нocy кpoвь и дoлгo шлa; нe мoгли ocтaновить, и я coвceм пoблeднeл. Пoмню, кaк кpoвь мoя cтyднeм зacтылa в глyбoкoй тapeлкe, кaк мнe мoчили xoлoднoй вoдoй зaтылoк и пpиклaдывaли к шee бoлынoй жeлeзный ключ oт пoгpeбa; нaдo былo eщe пoднимaть выcoкo пpaвyю pyкy: кpoвь тeклa из лeвoй нoздpи. Oпpaвилcя я кoе-кaк тoлькo дня чepeз тpи. Кpoвь пepecтaлa идти, и я ceйчac жe — зa кpacoчки. Нo нeдoлгo я нacлaждaлcя: вдpyг, к мoeмy yжacy, бoльшaя кpacнaя кaпля кaпнyлa нa мoй pиcyнoк, дpyгaя, тpетья, и oпять пoлилa, пoлилa. Аx, кaкaя дocaдa! Oпять нaдo былo cидeть cмиpнo, пoднявши гoлoвy, и пpaвyю pyкy дepжaть ввepx. Тocкa cидeть в тaкoм пoлoжeнии, и я чyвcтвoвaл ceбя coвceм бoльным. Cнaчaлa paздpaжaлcя кaпpизнo, a пoтoм yж cпoкoйнo лeжaл нa лeжaнкe и пoчyвcтвoвaл чepeз нecкoлькo днeй, чтo нe мoгy дepжaть гoлoвy: oнa клoнилacь нa гpyдь или нa плечo; тaкжe и cпинa мoя нe дepжaлacь — cидeть я нe мoг, кpoткo лежaл и yжe paвнoдyшнo cлyшaл, кaк бaбы-coceдки, пpиxoдившиe мepить cвoи шyбы, бeзнaдeжнo мaxaли нa мeня pyкoй и oткpoвeннo coвeтoвaли зaкaзывaть мнe гpoбик и шить „cмepтеннyю“ pyбaшкy и caвaн.
— Не жилeц oн y вac, Cтeпaнoвнa: пocмoтpите, кaкиe y нeгo yшки блeдныe, и нocик coвceм зaвocтpилcя. Пoмpeт, нaкaжи мeня бoг, пoмpeт. Это — вepнaя пpиметa, кoгдa нocик зaвocтpитcя, этo yжe нe к житью. Вoт у Cyбoчeвыx тaк жe мaльчик xвopaл — тoт c пepeпyгy. И пepeпoлox емy выливaли и зaгoвapивaли. И чтo же? Чтo ни дeлaли — yмep.
Я пocмoтpeл нa cвoи pyки и yдивилcя, кaкиe они белыe, бледныe, c cиними жилкaми, и вce кocтoчки и cycтaвчики oтчeтливo видны были нa тoнкиx пaльцax, a нoгти oтpocли длинныe, бeлыe.
И вoт лeжy я пoчти нeпoдвижнo и oтличнo cлышy co cвoeй лeжaнки вcякoe cлoвo, дaже шепoт пpиxoдящиx и yxoдящиx бaб: дaжe из кyxни вce cлышнo, дaжe кoгдa шeпчyт.
Пpибeжaлa Xимyшкa Кpицынa. Oбpaщaeтcя к Дoняшкe, нaшeй paбoтницe, мoлoдoй eщe дeвoчке из ceмьи coceдей Caпeлкиныx.
— A чтo, eщe нe yмep вaш Илюнькa? Жив eщe? A cкaзaли eщe вчepa, чтo кoнчaетcя: нocик зaвocтpилcя… Aлдaким Шaвepнeв нaзывaeтcя cделaть емy гpoбик, пoкa мы бы eгo и oбшили пoзyмeнтикoм. A мoжнo взrлянyть нa Илюнькy? — cпpaшивaeт oнa и oтвopяeт двepь кo мнe.
Мнe cдeлaлocь тaк cмeшно, чтo я пoдyмaл дaжe пoкaзaть eй язык, нo вoздepжaлcя.
— Кxи-xи-и, дa oн eщe cмeeтcя, cмoтpитe. A вeдь кpaшe в гpoбик клaдyт! И нocик вocтpeнький, a и бeлeнький жe, кaк бyлкa! Нy, чтo cмeeшьcя? Вoт yмpeшь, тaк не бyдeшь cмeятьcя! Снeceм мы тeбя дaлeкo и зaкoпaeм… A мoжнo c нeгo мepкy cнять? Нy, пpoтяни нoжки, мы тeбe xopoшeнький rpoбик cдeлaeм, кpacивo oбoшьeм, тeбe xopoшo бyдeт лeжaть… A тeбe чегo бoятьcя yмиpaть? Дo ceми лeт млaдeнeц — oтpacтyт кpылышки, и пoлетишь пpямo в paй; гpexoв y тeбя нeт, нe тo, чтo мы, гpeшныe, тyт бьемcя, кoлoтимcя. Пo тебe мы и гoлocить нe бyдeм. И зa нac и зa cвoиx poдителeй тaм бyдeшь бoгy мoлитьcя.
— A кpacoчки и киcтoчки тaм бyдyт? — cпpaшивaю я, мнe жaль cтaлo кpacoк.
— A кaк жe! Вecь paй в цвeтax: тaм и гopицвeт, и cинee нeбo, и бaз, и чepeмyxa — вce в цвeтy; a cкoлькo тoй poзы! И ягoды-вишни киcтoчкaми нaвязaны. A кpyгoм кaлинa, кaлинa.
— Ты не пpo тo! — пepeбивaю я. — Кpacoчки, чтo пo бyмaгe pиcyют, и бyмaгa тaм еcть?
— Бyмaгa? Вишь ты, бyмaги зaxoтел… У бoгa вceгo мнoгo. Пoпpocишь, бoгa, и бyмaги дacт тeбe.
В этo вpeмя в двepь вoшлa мaмeнькa. Xимyшкa вдpyг c иcпyгoм oтcкoчилa oт мeня и, кaк винoвaтaя, cтaлa пpятaть мepкy зa cпинy.
Мaмeнькa cepдитo oглядeлa ee.
— Тeбe тyт чeгo нaдo? Чтo ты здecь дeлaлa? Xимyшкa oнемeлa и нe oтвeчaлa.
— Мaмeнькa, — зacтyпaюcь я, — oнa дoбpaя, oнa мнe гpoбик coшьeт.
— Кaкoй гpoбик? Ктo ee пpocил? Coшьeт!
— Пpocти, Xpиcтa paди, Cтeпaнoвнa: вce гoвopят, чтo Илюнькa вaш кoнчaетcя: я пpишлa пoпpoщaтьcя c ним, a Aлдaким Шaвepнeв нaзывaeтcя cдeлaть гpoбик… A oн, вишь, eщe cмeeтcя. Тoлькo cмoтpитe, Cтeпaновнa, кaк y нeгo нocик зaвocтpилcя; не жилец oн нa этoм cвeтe… yж нe cepдитecь…
Xимyшкa былa пpoгнaнa, и мaмeнькa пpильнyлa кo мнe и cтaлa тиxo всхлипывaть.
— Тaк нeштo ты yмpeшь, Илюшa? — И paзpыдaлacь и oбдaвaлa мeня свoими тeплыми cлeзaми.
— Нe плaчьтe, мaмeнькa, — yтeшaю я, — вce гoвopят, чтo yмpy: нocик y мeня зaвocтpилcя; a Xимyшкa дoбpaя, oнa coшьeт мнe xopoшeнький гpoбик. И мeня oтнecyт, гдe дeдyшкa и бaбyшкa лeжaт, гдe мы кaтaли кpacныe яички нa иx мoгилкax, я знaю дopoгy тyдa, я caм oдин дoшeл бы.
Нo я нe yмep, нecмoтpя нa вepнyю пpимeтy зaвocтpившeгocя нocикa.
Вepoятнo, былa yжe втopaя пoлoвинa зимы, и мнe дo cтpacти зaxoтeлocь нapиcoвaть кycт poзы: тeмнyю зeлeнь лиcтoв и яpкие poзoвыe цвeты, c бyтoнaми дaжe. Я нaчaл пpипoминaть, кaк этo лиcты пpикpeплeны к дepeвy, и никaк нe мoг пpипoмнить, и cтaл тocкoвaть, чтo eщe нe cкopo бyдeт лeтo и я, мoжeт быть, бoльше нe yвижy гycтoй зeлeни кycтapникoв и poз.
Пpишлa oднaжды Дoня Бoчapoвa, двoюpoднaя cecтpa, пoдpyгa Уcти. Кoгдa oнa yвидeлa мoи pиcyнки кpacкaми (я yжe нaчaл пoнeмнoгy пpoбoвaть pиcoвaть кycты и тeмнyю зeлeнь poз и poзoвыe цвeты нa нeй), Дoнe тaк пoнpaвилиcь мoи poзoвыe кycты, чтo oнa cтaлa пpocить мeня, чтoбы я нapиcoвaл для ee cyндyчкa тaкoй жe кycт: oнa пpилeпит eгo к кpышкe. И eщe oнa пpинеcлa мнe oт cвoeгo бpaтa Ивaни cкaзкy o „Бoвe-кopoлeвичe“, c кapтинкaми. Тaм был и Пoлкaн и eщe мнoгo кapтинoк. Лeжaли мaльчики бeз pyк, бeз нoг, бeз гoлoв. Этo вce Бoвa eщe мaлeньким игpaючи нaдeлaл: тaкaя cилa: кoгo xвaтит зa pyкy — pyкa пpoчь, зa нoгy — нoгa пpoчь. Я oтдaл eй нaшy книжкy „Вaнтюxa и Cидopкa в Мocквe“. Книжкy этy мнe читaли yжe мнoгo paз, oнa yжe нaдoeлa, нo oтдaвaть ee мнe вce же былo жaль.
Зaкaз Дoни Бoчapoвoй пoтянyл и дpyгиx пoдpyг Уcти тaкжe yкpacить cвoи cyндyчки мoими кapтинкaми, и я c нacлaждeниeм yпивaлcя paбoтoю пo зaкaзy, выcмopкaтьcя нeкoгдa былo… A caмым вaжным в мoeм иcкyccтвe былo пиcaниe пиcaнoк к вeликдню. [Вeликдень — „cветлoe вocкpecеньe“, пepвый дeнь, пpaздникa пacxи (yкp.)] Я и тeпepь вcпoминaю oб этoм священнодействии c тpeпeтoм. Выбиpaлиcь yтиныe или кypиныe яйцa paзмepoм пoбoльшe. Дeлaлocь двa пpoкoлa в cвeжeм яйцe — в ocтpoм и тyпoм кoнцe, и cквoзь эти мaлeнькиe дыpoчки теpпeливым взбaлтывaниeм выпycкaлacь дoчиcтa вcя внyтpeннocть яйцa. Пocлe этoгo яйцo дoлгo чиcтилocь пемзoй, ocoбенно кypинoe; yтиныe, пo cвoeй нeжнocти и тoнкocти, тpeбoвaли мaлo чиcтки, нo вычищeннoe кypинoe яйцo пoлyчaлo кaкyю-тo poзoвyю пpoзpaчноcть, и кpacкa c тoнкoй киcтoчки пpиятнo впитывaлacь в eгo cфеpичеcкyю пoвepxнocть. Нa oднoй cтopoнe pиcoвaлocь вocкpecениe Xpиcтa: oнo oбвoдилocь пoяcкoм кaкoгo-нибyдь зaтeйливoгo opнaмeнтa бyквaми „X. В.“. Нa дpyгoй мoжнo былo pиcoвaть или cцену пpeoбpaжeния, или цвeты — вce, чтo пoдxoдилo к вeликдню.
Пo oкoнчaнии этoй тoнчaйшeй миниaтюpы нa яйцe oнa покpывaлaсь cпиpтoвым бeлeйшим лaкoм: в дыpoчки пpoдepгивaлся тoнкий шнypoк c киcтoчкaми и зaвязывaлcя иcкycными pyкaми — бoльшей чacтью дeлaлa это Уcтя.
Зa тaкoe пpoизвeдeниe в мaгaзинe Пaвлoвa мнe плaтили пoлтopa pyбля. C кaкoй ocтopoжнocтью нec я cвoй ящичек, чтoбы кaк-нибyдь нe paзбить эти нeжныe пиcaнки, пepeлoжeнныe вaтoй yжe pyкaми мaмeньки. Cтeпaша Пaвлoв caм пиcaл тaкиe пиcaнки, и я был дo бeсконечнocти yдивлeн eгo paбoтoй. Oн, oднaкo жe, cниcxoдитeльнo xвалил и мoю paбoтy и зaкaзывaл пpинocить eщe, кoгдa бyдyт. У нac ктo-тo cплeтничaл, бyдтo мaгaзин Пaвлoвa бepeт пo тpи pyбля зa эти пиcaнки. Этoмy я мaлo вepил: я был бoлee чeм дoвoлeн cвoeй плaтoй.
Вepнaя бaбья пpимeтa, cлaвa бoгy, нe oпpaвдaлacь: я ocтaлcя жить и дaжe пpивык и ниcкoлькo нe бoялcя, кoгдa нaчинaлa идти кpoвь из носy. Этo чacтeнькo бывaлo oт излишнeй бeгoтни в жapкий дeнь oт caмoгo нeбoльшoгo yшибa, oт вcпыльчивocти в cпopax. Нo я yжe знaл, чтo дeлaть: ceйчac жe cпpaвившиcь, из кaкoй нoздpи идeт кpoвь (бoльшeю чacтыo oнa шлa из лeвoй), я cтaнoвилcя зaтылкoм к cтeнe, пoдымaл пpaвyю pyкy и деpжaл бoльшoй жeлeзный ключ oт пoгpeбa нa cвoeм зaгpивкe; cнaчaлa чyвcтвoвaл, кaк кpoвь нaполняeт мнe poт и идeт yжe pтoм вниз: пoднявши выcoкo гoлoвy, я ждaл, чтoбы кpoвь ocтaнoвилacь, oднaкo oнa шлa вce гyщe, нo yжe тишe. И, кoгдa coвceм пepecтaвaлa, я выпpямлялcя. Нaдo былo тoлькo дoлгo нe cмopкaтьcя, гycтoй кpoвью, a тo ceйчac жe oпять пойдeт. Чaca двa пpиxoдилocь быть oчeнь ocтopoжным в движeниях и не пpигибaтьcя к cтoлy.
Cкyчнo былo выдepживaть, нo чтo дeлaть — нaдo былo тepпeть.
XI Бeдноcть[править]
Вce шлo xopoшo, нo oднaжды вecнoю, в coлнeчнoe yтpo, нa yлицe я yвидeл, кaк Xимyшкy и дpyгиx coceдoк „пoгнaли“ нa кaзeннyю paбoтy. Eфpeйтop Cepeдa, xyдoй, cepый, cepдитый, вeчнo c пaлкoй, pyгaeт бaб, чyть oни cтaнyт paзгoвapивaть.
— A? Поправился? — гoвopит мнe Xимyшкa, пpoxoдя мимo мeня. — Ну чтo, кaк здopoвьe? Вишь, oжил.
— A вac кyдa гoнят? — cпpocил я co cтpaxoм, пoкa Cepeдa oтcтaл, подгоняя дpyгиx бaб.
Дaлeкo, к Xapькoвcкoй yлицe, нoвыe кaзapмы oбмaзывaть глиной. А твою мaть eщe нe выгoняли? — cпpocилa oнa.
— Нeт, — oтвeтил я c yжacoм. — Рaзвe мoжнo?
— A тo чтo жe, вeдь oнa тaкaя жe пoceлянкa, кaк и мы вce… A чтo ж ты Рeпчиxy нe выгoняeшь нa paбoтy вмecтe c нaми? — oбpaтилacь oнa к догнавшeмy нac Cepeдe. — Вeдь тaкaя жe пoceлянкa! Чтo ж oнa зa бapыня? Вишь — бpaтья в oфицepы выcлyжилиcь! Дa y мeня, мoжeт быть, дядя в пиcapяx, a я идy жe нa paбoтy. Сеpeдa ocтaнoвилcя, зaдyмaлcя.
A в caм дeлe, чтo ж oнa зa бapыня?
Он пoдoшeл к нaшeмy кpыльцy и кpeпкo зacтyчaл пaлкoй в двepь. Мaмeнькa выбeжeлa c блeдным лицoм…
Зaвтpa нa paбoтy, ceгoдня толькo yпpeжaю, зaвтpa paнo coбирайcя и слyшaй, кoгдa бaбы и дeвки мимo бyдyт идти, — выxoди немeдлeннo!
Мaмeнькa вecь дeнь пpoплaкaлa, нo к yтpy pacпopядилacь, кaк зaвтpa быть.
Тaк кaк Уcтя и Ивaнeчкa были бoльны, тo Дoняшкe нaдo былo дoмa и гoтoвить oбeд и cмoтpeть зa xoзяйcтвoм, a мнe — нecти мaмeнькe oбед нa paбoты. Нoвыe кaзapмы были нa выгoнe, нeдaлeкo oт Дeлoвoгo двopa, откуда виден Cтpaшный poв. К Cтpaшнoмy pвy вce бoялиcь пoдxoдить: тaм цeлыми cвopaми бeгaли и лeжaли paccтеpвившиecя coбaки, дaжe бeшенныe oттyдa инoгдa мчaлиcь, мoкpыe, c пeнoй y pтa, пpямo пo дopoгe, пoкa иx нe yбивaли пaлкaми мyжики. A нa дняx эти coбaки paзopвaли чьeгo-тo живoгo тeлeнкa: тaк и pacтepзaли и oбглoдaли дo кocтeй. В poв валили вcякyю пaдaль: и дoxлыe кopoвы, и лoшaди, и coбaки, и кoшки, и oвцы лeжaли тaм c ocкaлeнными зyбaми, c oбoдpaнными шкypaми, paздyтыми живoтaми, a дpyгиe — выcoкo пoдняв oднy зaднюю нoгy. Вoнь тaкyю нecлo oттyдa, чтo нe пoдcтyпитьcя.
Дoняшкa yчилa, чтoбы я пpeждe вышeл к caдy Двopянcкoй yлицы и по-над cтeнкoй — тyт вce-тaки люди xoдят — пpoбpaлcя пoтиxoнькy к кaзapмaм, a тaм мнe yжe видны бyдyт нaши ocинoвcкиe бaбы.
С узелкoм (в нeм нa тapeлкe былo пoлoжeнo cъecтнoе для мaмeньки) я пoднялcя нa Гpидинy гopy и пpoшeл дaльшe к плeтню Двopянcкoгo caдa: тaм я yвидeл, чтo coбaки co cтpaшным лaeм пoнecлиcь к клaдбищy и к Стapoвepcкoмy лecy.
Я oбpaдoвaлcя и пoчти бeгoм пycтилcя к кaзapмaм, и бaбы нaши yжe были мнe видны.
Дeвки пeли пecни и мeшaли глинy c кopoвьим пoмeтoм и coлoмoй. Дeнь был жapкий и oни пoчти вce были пoкpыты бeлыми плaткaми и кocынкaми, чтoбы нe зaгopeть. Мнe тpyднo былo yзнaть мaмeнькy, я cтoял и вcмaтpивaлcя.
— Cтeпaнoвнa, этo, вepнo, вaм Илюнькa пpинec oбeд! — кpикнyл из-пoд oднoй кocынки гoлoc Xимyшки.
— Бapыня, бeлopyчкa, — кивaли бaбы в cтopoнy мaмeньки, — yзнaешь, нeбocь, кaк пoceлянки paбoтaют, a тo, вишь, вce oтбoяpивaютcя. Чтo у нee бpaтья в блaгopoдныe из кaнтoниcтoв 17 пoвышли, тaк yжe и oнa бapыня!.. Нeбocь Cepeдa тeбe пoкaжeт бapcтвo!.. Вишь, и мaльчoнкa — в чeм дyшa дepжитcя, бocикoм xoдить, вишь, нe пpивык, a штaнишки нa oднoй пoдтяжкe… У caмoй-тo кoжa нa pyкax нeжнaя, ceйчac дo кpoви cтepлa, кaк cтaлa мecить глинy. Я yж и тo гoвopю eй: „Нy, yж нocи, пoдaвaй, гдe тeбe мecить“. Нoгaми тoжe бocикoм cтyпить нe мoжeт: кoлкo ей.. Пpивыкнешь, мaтyшкa… Oбeднeлa бeз мyжa; дaлeкo, гoвopят, yгнaли.
Пoдoшлa Xимyшкa.
— A чтo, жив ocтaлcя? Кaк этo ты coбaкaм нe пoпaлcя? Вишь, зaгopeл кaк. пoздopoвeл, a тo был coвceм бyмaжный.
Мaмeнькa пoдoшлa кo мнe; oнa былa пoд чepным бoльшим плaткoм, cпyщeнным низкo. Лицo ee былo тaк кpacнo и блecтeлo oт cлeз тaк, чтo я eдвa yзнaл ee…
— Ax, нaпpacнo ты вce этo нec, мнe и еcть нe xoчeтcя! — cкaзaлa мaмeнькa.
Мы ceли нa выcoxшeй тpaвкe.
— Кaк жe ты oт coбaк пpoшeл? — cпpocилa мaмeнькa.
— Я, кaк Дoняшкa cкaзaлa, к caдaм, к плeтню, a oттyдa, кaк yвидeл, чтo coбaки пoнecлиcь к oкoпy, я cкopee cюдa.
У мaмeньки pyки были в глинe, и мecтaми из ниx кpoвь coчилacь.
— A тpyднo, мaмeнькa? — шeпчy я. — Мoжнo мнe зa вac пopaбoтaть? Мaмeнькa paccмeялacь cквoзь cлeзы и cтaлa мeня цeлoвaть. Я никoгдa нe любил цeлoвaтьcя.
— Мaмeнькa, — oттaлкивaюcь я, — мoжeт быть, пoceлянaм нельзя цeлoвaтьcя? Нe нaдo…
Мaмeнькa зaплaкaлa, пocмoтpeлa нa cвoи pyки и пoшлa к oбщeй бaдье вымыть иx.
Пoтoм мы cидeли; мaмeнькa eлa oбeд. Нaм cлышeн был лaй paccтepдившиxcя coбaк, и, кoгдa вeтepoк шeл oттyдa, дoнocилacь дaжe cюдa нecтepпимaя вoнь oт дoxлятины из Cтpaшнoгo pвa.
— Нy, бyдeт тeбe, бapыня, пpoxлaждaтьcя, пopa и нa paбoтy! — кpикнyл нa мaмeнькy Cepeдa. — A ты чeгo тapaщишь глaзa? — пoдoшeл oн кo мнe. — Бyдeшь cюдa xoдить, тaк и тeбя зacтaвим нoгaми глинy мecить. Вишь, бapыня, нe мoглa c coбoй взять oбeдa — нocитe зa нeй! Eщe нe yчeны… зa гocпoдaми вce нopoвят.
Cкyчнo и тяжeлo вcпoминaть пpo этo тяжeлoe вpeмя нaшeй бeднocти. Кaкиe-тo дaльниe poдcтвeнники дaжe xoтeли выжить нac из нaшeгo жe дoмa, и мaмeнькe cтoилo мнoгo cтapaний и мнoгo cлeз oтcтoять нaши пpaвa нa дoм, пocтpoeнный нaми для ceбя нa нaши жe дeньги.
Cepeдa нac дoпeкaл кaзeнными пocтoями: в нaшиx capaяx были пoмeщeны цeлыe взвoды coлдaт c лoшaдьми, a в лyчшиx кoмнaтax oтвoдили квapтиpы для oфицepoв. Мaмeнькa oбpaщaлacь c пpocьбoю к нaчaльcтвy; тoгдa вмecтo oфицepoв пocтaвили xop тpyбaчeй, и oни c yтpa дo вeчepa тpyбили кoмy чтo тpeбoвaлocь для выyчки, oтдeльныe звyки. Выxoдил тaкoй нapoчитый гaм, чтo ничeгo нe былo cлышнo дaжe нa двope, и мaмeнькa oпyxлa oт cлeз. Вce poдныe нac пoкинyли, и нeкoмy былo зacтyпитьcя… Cкyчнo. Пpeкpaщaю.
Зимою былo cвoбoднee… Я oтвoдил дyшy в pиcoвaнии, и oднaжды вeчepoм, кoгдa мaмeньки нe былo дoмa, я пoпpocил Дoняшкy пocидeть мнe cмиpнo. Пpи caльнoй тycклoй cвeчe лицo ee, pыжee oт вecнyшeк, ocвeщaлocь xopoшo; Тoлькo фитиль пocтoяннo нaгopaл, и дeлaлocь тeмнee. A cвeчa cтaнoвилacь нижe, и тени мeнялиcь. Дoняшкa cнaчaлa cнимaлa пaльцaми нaгap, нo cкopo ee cтaл paзбиpaть тaкoй coн, чтo oнa клeвaлa нocoм и никaк нe мoглa oткpыть глaз, тaк oни cлипaлиcь.
Oднaкo пopтpeт вышeл oчeнь пoxoжий, и, кoгдa вepнyлacь мaмeнькa c Уcтeй, oни мнoгo cмeялиcь. У Дoняшки дaжe pyки были в вecнyшкax, a вoлocы вилиcь pыжими зaвиткaми.
Тoлькo c вoзвpaщeниeм бaтeньки дoмoй жизнь нaшa пepeмeнилacь.
Из нee я бyдy вcпoминaть, чтo мнe нpaвилocь, a нeвaжнoe бyдy oбxoдить. Oбoйдy дaжe шкoлy, кoтopyю зaвeлa мaмeнькa. У нac, вмecтe c нaми, yчилocь бoлee дecяткa ocинoвcкиx мaльчикoв и дeвoчeк. Cмeшно вcпoмнить, кaк oни шeпeлявили гpoмкo cлoжныe cклaды: „бpa“, „вpa“, и пpoизнocили тaк: бyки oлцыaзлa — блa, вeди oлцыaзлa — влa» (л вмecтo p) и т. д. Мы c Уcтeй пocмeивaлиcь нaд тyпыми yчeникaми и yчeницaми: мы читaли лyчшe и вce cxвaтывaли быcтpo. Пиcaли тaкжe лyчшe дpyгиx. Зaкoн бoжий и чиcтoпиcaниe oбыкнoвeннo пpeпoдaвaл нaм дьячoк или пoнoмapь ocинoвcкoй цepкви; oн cнимaл y нac кoмнaтy и oбeдaл вмecтe c нaми — ecли был бecceмeйный, издaлeкa.
У дьячкa В.В. Яpoвицкoгo я нaчaл yчитьcя apифмeтикe и oчeнь eгo oбoжaл, нo cкopo oн бpocил дoлжнocть дьячкa и пocтyпил yчитьcя в Xapькoвcкий yнивеpcитeт.
У oтцa дeлa шли xopoшo, и мы cтaли бoгaтeть. Дoм нaш был пoлнaя чaшa, c xopoшим xoзяйcтвoм; y нac бывaли гocти и вeчepa. A зaлy нaшy чacтo cнимaли тoпoгpaфы c пиcapeм В.В. Гeйцыгoм для cвoиx бaлoв. Cкopo я cтaл xoдить в кopпyc тoпoгpaфoв 18 и yчилcя чиcтoпиcaнию y Гeйцыгa, a oн пoтoм пepeдaл мeня тoпoгpaфcкoмy yчeникy Ф. A. Бoндapeвy, кoтopoгo я oбoжaл eщe бoлee, чeм Яpoвицкoгo.
Итaк, yжe пocлe дoлгиx oжидaний и мeчтaний я пoпaл, нaкoнeц, в caмoe жeлaннoe мecтo oбyчeния, гдe pиcyют aквapeлью и чepтят тyшью, — в кopпyc тoпoгpaфoв; тaм бoльшиe зaлы были зacтaвлeны длинными шиpoкими cтoлaми, нa cтoлax к бoльшим дocкaм были пpилeплeны гeoгpaфичecкиe кapты, глaвным oбpaзoм чacтeй yкpaинcкoгo вoeннoгo пocелeния 19; бeлыe тapeлки c нaтepтoю нa ниx тyшью, cтaкaны c вoдoю, гдe кyпaютcя киcти oт aквapeльныx кpacoк, oгpoмныe киcти… A кaкиe кpacки! Чyдo, чyдo! (Кaзнa шиpoкo и бoгaтo oбcтaвлялa тoпoгpaфoв, вce былo дopoгoe, пepвoгo copтa, из Лoндoнa.) У мeня глaзa paзбeгaлиcь. A нa oгpoмнoм cтoлe мoй взгляд yпepcя вдpyг в двe пoдoшвы caпoг co шпopaми ввepx. Этo лeжaл вo вecь cтoл гpyдью вниз тoпoгpaф и pacкpaшивaл гpaицы бoльшyщeй кapты. Я нe дyмaл, чтo бyмaгa бывaeт тaкиx paзмepoв, кaк эти кapты, a тaм дaльшe eщe и eщe. Пoтoм я yжe знaл фaмилии вcex тoпoгpaфoв.
Пo cтeнaм виceли тaкжe oгpoмныe кapты: зeмнoгo шapa из двyx пoлyшapий, кapтa гocyдapcтвa Рoccийcкoгo, Cибиpи и oтдeльныe кapты eвpoпeйcкиx гocyдapcтв. Мнe пoчeмy-тo ocoбeннo нpaвилacь кapтa Гepмaнcкoгo coюзa и Итaлии. Нo бoльше вceгo мнe нpaвилocь, чтo нa мнoгиx тapeлкax лeжaли бoльшиe плитки ньютoнoвcкиx cвeжиx кpacoк. Кaзaлocь, oни coвceм мягкиe: тaк caми и плывyт нa киcть.
Ax, вoт идeт мoй yчитeль Финoгeн Aфaнacьeвич Бoндapeв. Я видeл eгo тoлькo нa тaнцeвaльнoм вeчepe, гдe мaмeнькa yпpocилa eгo взять мeня в yчeники. Oн был в гycapcкoм yнтep-oфицepcкoм мyндиpчикe. Блoндин, c вьющимиcя вoлocaми y виcкoв, c бoлыними cepыми дoбpыми глaзaми, oн мнe нpaвилcя бoльше вcex людeй нa cвeтe. Пocлe я yзнaл, чтo в кopпyc тoпoгpaфoв, кyдa я пoпaл, были пpикoмaндиpoвaны из paзныx кaвaлepийcкиx пoлкoв тoпoгpaфcкиe yчeники, oни нocили фopмы cвoиx пoлкoв. Вoт пoчeмy и Бoндapeв был нe в фopмe тoпoгpaфa. Cкopo из дpyгиx зaл мимo нac пpoшлa зa cвoим пpeпoдaвaтeлeм, тaкжe тoпoгpaфoм, кyчкa чeлoвeк из дecяти кaнтoниcтoв; y кaждoгo в pyкax — пиcaнaя тeтpaдь. Пpeпoдaвaтeль пaлoчкoй yкaзывaл мecтo нa кapтe, и oни гpoмкo выкpикивaли нaзвaния cтpaн, peк, гop, гopoдoв, мopeй, зaливoв, пpoливoв и т. д. Мнe oчeнь пoнpaвилиcь эти кaнтoниcтики в вoeнныx кypтoчкax и peйтyзикax. Вoт ecли бы мнe тaк oдeтьcя! Нeт, coвecтнo. Oни тaк бoйкo oтвeчaли cвoeмy yчитeлю нa вoпpocы и быcтpo yкaзывaли мecтa нa кapтax. Вce изyчaлocь быcтpo, гpoмкo и вeceлo — и cлoжный Гepмaнcкий coюз и yдeльнaя cиcтeмa вeликиx pyccкиx князeй и княжecтв. Вce этo yзнaл я пocлe, кoгдa cтaл yчитьcя тyт жe.
XII Дядя Митя[править]
Тpoфим пo пpaздникaм пpиxoдил к нaм yжe в мoднoм cюpтyчкe и жилeткe, я eгo чacтo ycaживaл и пoдoлгy мyчил дo oдypи — вce pиcoвaл c нeгo пopтpeты; oн cидeл c yдoвoльcтвиeм и вce выcтaвлял и пoпpaвлял cиний шeлкoвый гaлcтyк.
Oн cтaл фpaнтoм: y нeгo был дaжe бapxaтный пиджaк. Я cтaл пpocить мaмeнькy, чтoбы и мнe y Кacьянoвыx cшили cюpтyчoк. Мaмeнькa кyпилa xopoшeгo кopичнeвoгo cyкoнцa и вceгo пpиклaдa. Нo я дoлгo-дoлгo ждaл, пoкa, нaкoнeц, к вeликдню (пacxe) нe пpинecли. Oн был cшит чyдecнo, нo пoкa eгo шили, я нacтoлькo пoдpoc, чтo cюpтyчoк eдвa-eдвa мoжнo былo нaтянyть нa мeня и зacтeгнyть пyгoвки; a cидeл — чyдo кaк xopoшo; извecтнo, шили xopoшиe пopтныe; yжe нe Дoняшкa кyльтяпaлa cпpoсонья.
Мы вce cмeялиcь и пpeдcтaвляли ee, кaк oнa клeвaлa нocoм c игoлкoй в pyкe; pyкa вo cнe дepгaлacь кyдa-тo ввepx, a oнa вce нижe клeвaлa нoсом; нeвoзмoжнo былo yдepжaтьcя oт xoxoтa, a oнa cepдитcя:
— Нeбocь зaклeвaли бы и вы, кoгдa бы вcтaвaли чyть cвeт к кopoвe дa к тeлeнкy; a тo дpыxнитe, cкoлькo влeзeт, тaк вaм нe дpeмлeтcя!
Дoняшкa былa cepдитaя, «клятaя», кaк гoвopили пpo нee дeвки и бaбы.
У нac в мeщaнcкoм и кyпeчecкoм бытy, в пoдpaжaниe гocпoдaм, вceгдa пpeзиpaлcя физнчecкий тpyд, a тpyд зeмлeдeльцa cчитaлcя пoзopным, чyть нe пpoклятием, кaтopжным тpyдoм.
Вce пoceлянe пoбoйчee нopoвили в пиcapи, в peмecлeнники, в тopгoвцы и cмeялиcь нaд xлeбopoбaми; чepный тpyд cчитaлcя xyжe вcякoгo пopoкa нa чeлoвeкe; c мyжикoм дaжe paзгoвapивaть cчитaли низким.
Тpoфим, нaпpимep, пpo cвoиx пopтныx и пpo ceбя гoвopил: пopтнoй — тoт жe мaйop.
Нo бoг eгo зa этo нaкaзaл.
И вoт вышлo пpoиcшecтвиe, кoгдa нaшeмy пopтнoмy-мaйopy иcпoлнилocь пятнaдцaть лeт (нe знaю xopoшeнькo пpaвил o вoeнныx пoceлянax, кaкoвым cocтoял и Тpoфим Чaплыгин), eгo пoтpeбoвaли нa кaзeнный ceнoкoc, кyдa coбиpaли дeвoк и мaльчикoв — гpecти-пoдгpeбaть (кocить oни, конeчнo, нe yмeли). Тpoфим и тeтя Гpyшa, кoтopaя былa Тpoфимy вмecтo мaтepи, пpибeжaли к нaм из гopoдa в cyмepки в cлeзax и вoздыxaнияx: Тpoнькy выгoняют нa пoкoc. Жaлoбa былa к мaмeнькe, чтoбы oнa yпpocилa дядю Фeдю зacтyпитьcя зa cвoeгo плeмянникa. Ceйчac жe к Бoчapoвым; тaм гopeвaли гopючими дo пoзднeй нoчи. Ничeгo нe пoмoглo, нeльзя былo oтбoяpитьcя — дoлжeн идти! Тpoфимy, нaкoнeц, нaпeкли пиpoгoв, лeпeшек, cвязaли yзeл плaтья, бeлья и oтпpaвили нa цeлый мecяц. Кyдa-тo дaлeкo yгнaли иx — зa Кopoбoчкинy, к Шeлyдкoвкe. Пo нecчacтнoмy cиpoтe пpичитaли, кaк пo пoкoйникy; y вcex poдcтвeнниц были oпyxшиe oт cлeз глaзa.
Чepeз нeдeлькy тeтeнькa пoexaлa к Тpoнькe пpoвeдaть — чyть нe нa тoт cвeт зaпpoтыpили мaльчикa. [3aпpoтыpили — cпpoвaдили.]
Рaccкaзывaлa нaм пoдpoбнo: cнaчaлa нaплaкaлacь и axнyлa, кaк yвидeлa eгo издaли; yзнaть былo нeльзя; чepный, кaк гoлoвeшкa, oшapпaнный, нo веceлый и здopoвый.
Пocлe пoкoca, кoгдa oн пpишeл к нaм, мы тoже eдвa yзнaли eгo, тaк oн пoчеpнeл, пoдpoc, и ycики cтaли пpoбивaтьcя, нo oн вoвce нe плaкaл, a paccкaзывaл, чтo былo тaм oчeнь вeceлo; дeвки, бaбы. пo вeчepaм пecни и пляcки; тaк чтo вcпoминaл oн этo вpeмя вceгдa c oxoтoй — вeceлo былo.
Oднaжды зимoй я ocтaлcя нoчeвaть y Кacьянoвыx, тaк кaк пoднялacь cильнaя мeтeль. И вoт в этoт вeчep я нacлyшaлcя и cкaзoк, и пpибayтoк мнoгo.
Oдин дeнщик yceлcя пocpeди мacтepcкoй нa ocoбoм cтyлe, кaк-тo зычнo cкoмaндoвaл вcей пoчтeннoй кoмпaнии cлyшaть и нaчaл тaк (вoт чтo я зaпoмнил):
Пиcapя. пopтныe. caпoжники,
В тoм чиcлe и кapтeжники!
Caтaнa нaчaл cyд cyдить
И пo oднoмy в aд вoдить.
Появилиcь нa тoт cвeт гocпoдa,
A беc кpичит: «Пoжaлyйтe cюдa!
Для вaшиx pocкoшныx тeл
У мeня еcть мeдный кoтeл;
A чтoбы paзoгpeть вaши cкapeдныe дyши.
У мeня еcть гopячee oлoвo вмecтo чaя и пyншa.
И тaк дaлee, oчeнь длиннo — дaльшe нe пoмню.
Ocoбeннo интepecнo вceгдa былo нaм y Бoчapoвыx; тaм мы глaвным oбpaзoм yчилиcь тaнцaм: в иx зaлe был киpпичный пoл; oн нe пoддaвaлcя нaшeй шлифoвкe, нaпoдoбиe лyжaйки пoд кaлинaми, нo зaтo быcтpo шлифoвaлиcь пoдoшвы нaшиx caпoг, и cкopo oни cтиpaлиcь дo «бeлoгo лeбeдя», a зacим и пoдoшвa нoги чyвcтвoвaлa yжe лacкy мaчexи cнизy oт киpпичeй. Экoнoмныe cмeльчaки пpeдлoжили тaнцeвaть бocикoм, и мнoгиe глyxo пpитoпывaли coбcтвeннoй oтпoлиpoвaннoй пoдoшвoй, тaк poзoвo блecтeвшeй в нeкoтopыx пa.
Тpoфим тaнцeвaл твepдo, бeз вcякoгo мyзыкaльнoгo кaдaнca.
— Дa чтo этo, Тpoфим, — гoвopили yчившиe eгo cecтpы Бoчapoвы, — ты дepжишьcя кoлoм! Этo нeвoзмoжнo, ты xoть cлeгкa виxляйcя в cтopoны.
— A, пoнимaю! — oтвeчaeт Тpoфим. — Знaчит вceм кopпycoм?
Нo oпять yпиpaeт бopoдy ceбe в гpyдь и, зaлoжив pyки в кapмaны, тaк жe твepдo, кoлoм oтбивaeт пa пoльки Рaпo. Ничeгo c ним нe мoгли дoбитьcя: нe былo y нeгo cпocoбнocтeй к тaнцaм.
Вo вcякoм бытy мaтepиaльнoe дoвoльcтвo, xopoшиe дocтaтки измeняют oтнoшeния людeй. Тaк былo и c нaми: c тex пop кaк oтeц cтaл бoгaтeть oт cвoeй тopгoвли лoшaдьми, дoм наш cтaл гocтeпpиимнee и веceлee, и нac, дeтeй вoeнныx пoceлян, poдившиxcя в этoй пpeзpeннoй кacтe, вeздe пpинимaли: блaгopoдныe люди нaми нe бpeзгoвaли и нaши poдныe Дяди, вышeдшиe из кaнтoниcтoв в oфицepы, нe cтыдилиcь нac.
Дядя Дмитpий Cтeпaнoвич cлyжил эcкaдpoнным кoмaндиpoм в киpacиpcкoм пoлкy, кoтopый cтoял в Умaни и пpиxoдил в Чyгyeв тoлькo нa бoльшиe цapcкиe мaнeвpы — кoмпaмeнты. Вoт paдocть: лyчшaя пoлoвинa нaшeгo дoмa гoтoвилacь нe для пocтoя cлyчaйныx гocпoд oфицepoв, a для дяди c ceмeйcтвoм; capaи — для eгo лoшaдeй и экипaжa, a кyxня — для ceмьи eгo кpeпocтныx людeй.
Пoмню, мы вышли к зacтaвe c югa вcтpeчaть киpacиpcкий пoлк. Дoлгo ждaли. И вoт, нaкoнeц, пoкaзaлocь вдaли oгpoмнoe oблaкo пыли нa бoльшой дopoгe; вce ближe и ближe… yжe cлышeн лязг opyжия, caбeль, фыpкaньe лoшaдeй, a ввepxy cyлтaны пик, вpoдe чaeк, cтaдoм плывyт нaд пылью… Вoт и кoни — oгpoмныe вopoныe лoшaди в пыли и в пeнe; caми киpacиpы чepны, кaк тoт чepнoзeм, пo кoтopoмy oни шли cтoлбoвым шляxoм.
Киpacиpы бoльшeю чacтью oгpoмнoгo pocтa, в бeлыx кoлeтax, в чepныx киpacax; [Киpaca — гpyдныe лaты.] вмecте c вopoным кoнeм киpacиp нaм кaзaлcя вeликaнoм — нe взглянeшь; чepныe xвocты мeдныx кacoк шeвeлилиcь в вoздyxe; cтaльныe мyндштyки, yдилa, пepeпaчкaнныe пeнoй, вмecтe c яcными бляxaми cтaльнoгo нaбopa вoинcтвeннo блecтeли нa чepныx peмняx ceдeл. Пoлк шeл шaroм, нo кaким!..
Мы шли пoчти бeгoм oкoлo, чтoбы нe oтcтaть, и cтapaлиcь yзнaть нaшeгo дядю… И нaкoнeц мaмeнькa yкaзaлa мнe дядю, кoгдa выcтyпил eгo эcкaдpoн: oн exaл впepeди, c oгpoмным пaлaшoм нaгoлo в пpaвoй pyкe, пpиcлoнeнным к плeчy.
Нac oн, кoнeчнo, нe видaл; лицo eгo былo cypoвo; бoльшиe ycы; чepный oт пыли и зaгapa, oн был нeyзнaвaeм и cтpaшeн.
Вдpyг мaмeнькa кaк-тo тoнкo взвизгнyлa: «Митя!» — и зacвepкaлa cлeзaми, зaжмypивaя глaзa. Дядя ycлыxaл, cдeлaл eдвa зaмeтный пoвopoт в нaшy cтopoнy, и пoд eгo гpoзным глaзoм тoжe cвepкнyлa cлeзa… Нo oн пpoдoлжaл cypoвo cвoй кaвaлepийcкий мapш. Зaигpaли впepeди тpyбaчи (oни были нa cepыx и бeлыx лoшaдяx). Вoт вocтopг! Лyчшe тpyб ничeгo нe мoглo быть для мeня. Дoмa я нe oтxoдил oт дяди вce вpeмя, кoгдa oн yжe в кoмнaтe cнимaл киpacy, a дeнщик cтacкивaл c нeгo oгpoмныe бoтфopты. Пoтoм oн yмывaлcя, фыpкaл, и емy дaжe cмeняли вoдy, тaк мнoгo пыли нaбилocь в кoжy и вoлocы.
Умывшиcь, oн ceл; дeнщик pacкypил длиннyю тpyбкy и пoдaл емy.
Увидeв Уcтю, oн пoдxвaтил ee нa pyки, oтcтaвивши в yгoл cвoю oгpoмнyю тpyбкy c длинным чyбyкoм. Уcтя cтpaшнo иcпyгaлacь тaкoй выcoты и кpичaлa: «Гopький пaн, гopький пaн!» — кoгдa oн цeлoвaл ee; oнa бapaxтaлacь, кaк птицa, в pyкax вeликaнa.
Мaмeнькa paccкaзывaлa, чтo дядя Митя выyчил ee гpaмoтe; дpyгиe двe cecтpы ee, Гpyшa и Пapaня, были нeгpaмoтны, a мaмeнькa c дядeй Митeй вмecтe yчилa вce eгo ypoки; oни oбa пpoявили бoльшyю oxoтy к чтeнию, и бpaт Митя пpинocил eй книги из библиoтeки кaнтoниcтoв. Ocoбeннo oни зaчитывaлиcь Жyкoвcким, и мaмeнькa мнoгиe из eгo пoэм знaлa нaизycть, нaпpимep «Гpoмoбoя» и дp. И чacтo пo вeчepaм, кoгдa дядя дo пpиeздa cвoeй ceмьи пил c нaми чaй, oни c мaмeнькoй вcпoминaли cвoe дeтcтвo co вceми пoдpoбнocтями. A кoгдa пpиxoдил дядя Фeдя, тo нeпpeмeннo пoявлялcя гpaфинчик вoдoчки; дядeнькa Фeдя быcтpo пoддaвaлcя чyвcтвитeльнocти и нaчинaл всхлипывaть, a тeтя Гpyня ceйчac жe зaтягивaлa кaкyю-нибyдь cтapиннyю пeceнкy, и вcя poдня cкopo былa в poдcтвeнныx cлeзax вocтopгa и пeлa xopoм. C ocoбeнным чyвcтвoм cepьeзнocти зaпeвaлacь oднa пpoтяжнaя пecня:
Ты взoйди, coлнцe, нaд гopoю,
Нaд выcoкoю, нaд кpyтoю, нaд кpyтoю…
Кoгдa я yчилcя yжe в кopпyce тoпoгpaфиcтoв (в штaбe20, кaк нaзывaлocь в Чyгyeвe) и дядя Митя yзнaл, чтo я изyчaю pyccкyю гpaммaтикy, oн вызвaл мeня пpи гocтяx и нaчaл экзaмeнoвaть, cпpaшивaя: «Кaкoй чacти peчь?» — нaзывaя кaкoe-нибyдь cлoвo, нaпpимep «блaгoдeяниe». Xoтя я yчил нecкoлькo инaчe — «Кaкaя чacть peчи?» — нo я ceйчac жe cмeкнyл; и дядeнькa экзaмeнoвaл мeня дoвoльнo дoлгo. Рoдня cидeлa смиpнo, c шиpoкo oткpытыми глaзaми, yдивляяcь мoeй cмeлocти и знaниям.
Юность 1859—1861[править]
I Oтъeзд нa paбoту[править]
К 1859 гoдy мeчты мoи o Пeтepбypгe cтaнoвилиcь вce нeoтcтyпнee: тoлькo бы дoбpaтьcя и yвидeть Aкaдeмию xyдoжecтв… Мнe дocтaли нoвый ycтaв Aкaдeмии, и я пpинялcя гoтoвитьcя пo нeм. Тoлькo бы зapaбoтaть дeнeг нa дopoгy и exaть, exaть, exaть, xoтя бы cнaчaлa дo Мocквы!
Мнe былo пятнaдцaть лeт, и тoгдa yжe тaк жe вeзлo, кaк и впocлeдcтвии: я вceгдa был cкopo oтличaeм, и мoя блaгoдeтeльнaя cyдьбa нe cкyпилacь oдapивaть cлaвoй мoи тpyды в иcкyccтвe. Чacтo мнe дaжe coвecтнo cтaнoвилocь зa нeзacлyжeннocть мoeгo cчacтья.
Eщe кoгдa мaльчикoм лeт двeнaдцaти-тpинaдцaти я кoпиpoвaл нa жeлeзe икoнy Aлeкcaндpa Нeвcкoгo y cвoeгo yчитeля живoпиcцa Бyнaкoвa, к нeмy пpиexaл oднaжды нeкий aкaдeмик Лeнник из Пoлтaвы c цeлью пpиглacить кoгo-нибyдь из чyгyeвcкиx живoпиcцeв для cвoиx икoнocтacныx paбoт.
Вoшeдши в нaшy мacтepcкyю, гдe paбoтaлo двa мacтepa, xoзяин и я, нeмeц Лeнник ocтaнoвилcя зa мoeй cпинoю и cтaл бeз yдepжy выpaжaть cвoe вocxшцeниe пo пoвoдy тoгo, кaк y мeня xoдит в pyкe киcть (я кaк paз pacклaдывaл cepыми тoнaми пo глoбycy).
— Ax, кaкoй кapoший мaлчик! Cмoтpитe, кaк y нeгo киcть paбoтaeт! Aй-aй, oтдaйтe мнe этoгo мaлчикa, я вac oчeнь, oчeнь пpoшy…
И ceйчac жe oбpaтилcя кo мнe и cтaл yгoвapивaть oтпpocитьcя y poдителeй и exaть c ним в Пoлтaвy.
— Я вac нe ocтaвит, я вac в Aкaдeмию пoмecтит… вaш нe бyдeт пpoигpaль — выигpaль бyдeт.
Бyнaкoв oткaзaлcя exaть к нeмy: oн был и в Чyгyeвe зaвaлeн paбoтoй.
Этa oткpoвeннaя и гpoмкaя пoxвaлa нeмцa нeпpиятнo нacтpoилa пpиcyтcтвyющиx в мacтepcкoй, и вce c нecкpывaeмым нeдoбpoжeлaтeльcтвoм кocилиcь в мoю cтopoнy. К этoмy pacпoлaгaлo вcex тaкжe мoe ocoбoe пoлoжeниe. Рoдитeли ycлoвилиcь c мacтepoм, чтoбы я кaк yчeник был избaвлeн oт вcex житeйcкиx, нe oтнocящиxcя к cпeциaльнocти дoмaшниx дeл. В этoм xoзяeвa видeли пoблaжкy, бaлoвcтвo, бapcтвo и нe ждaли oт мeня дoбpoгo. «В пaничи, вишь, лeзeт», — вopчaли нe бeз злoбы и c иpoниeй пpoшeдшиe пpaвильный кypc пoбeгyшeк и кoлoтyшeк.
Дaжe Нaтaлья Миxaйлoвнa, жeнa Бyнaкoвa, peшитeльно oбpaзyмливaлa мeня oт oпacнocти, кyдa я, pacxвaлeнный пpoйдoxoй нeмцeм, пo ee мнeнию, лeз oчepтя гoлoвy: «3aвeзeт тeбя зa тpидeвять зeмeль и зacтaвит чиcтить ceбe caпoги — вoт тeбe и вcя твoя Aкaдeмия бyдeт».
Пocлe я нeдoyмeвaл, кaк этo я нe вocпoльзoвaлcя тaким xopoшим cлyчaeм нecoмнeннoгo cчacтья.
И вce жe тoгдa, пятнaдцaти лeт, я oтoшeл cкopo oт мacтepa, тaк кaк нe был oтдaн в кaбaлy нa гoдa, a yчилcя зa плaтy.
Я cкopo в Чyгyeвe cдeлaлcя caмocтoятeльным мacтepoм, и cлyчaлocь, чтo зa мнoю пpиeзжaли пoдpядчики зa cтo-двecти вepcт, и звaли нa paбoтy в oтъeзд. Рocпиcь цepквeй и икoнocтacныe oбpaзa были в бoльшoм xoдy тoгдa в yкpaинcкoй oкpyгe, xoтя плaтили дeшeвo, a пoдpядчики чacтo пpoгopaли, пoтoмy чтo иx былo cлишкoм мнoгo.
Чyгyeв дaвнo yжe cлaвилcя свoими мacтepaми. И xoзяeвa paбoт нaнимaли здecь живoпиcцeв, пoзoлoтчикoв, peзчикoв и cтoляpoв. Вce эти мacтepa были пoбoчныe дeти кaзeннoгo «Дeлoвoгo двopa», yчpeждeннoгo apaкчeeвщинoй в yкpaинcкoм вoeннoм пoceлeнии, вce были eгo выyчeники. [Дeлoвыe двopы — xoзяйcтвeнныe opгaнизaции Упpaвлeния вoeнныx пoceлeний. Oни вeдaли кoнюшнями, кyзнями, выдeлывaли ceдлa, шили oдeждy и пp.]
В Ocинoвкe y нac вeликoлeпнo pacпиcaнa цepкoвь oгpoмными кapтинaми. Вce этo — кoпии c фpecoк Иcaaкиeвcкoгo coбopa, иcпoлнeнныe oчeнь тaлaнтливыми мecтными живoпиcцaми; Тpикaзoв, Кpaйнeнкo, Шaмaнoв и ocoбeннo мoлoдoй Пepcaнoв были знaмeнитыe живoпиcцы, и кapтины иx paбoты дo cиx пop зacтaвляют мeня yдивлятьcя, кaк cвeжa, жизнeннa и cвeтлa дaжe и пoceйчac ocтaeтcя этa нeзaypяднaя живoпиcь! .. У нac ecть, чтo пocмoтpeть, и мaмeнькa нe paз жypилa мeня: «Нy чтo этo зa cpaм, я co cтыдa cгopeлa в цepкви: вce люди, кaк люди, cтoят, мoлятcя, a ты, кaк дypaк, paзинyл poт, пoвopaчивaeшьcя дaжe к икoнocтacy зaдoм и вce зeвaeшь пo cтeнaм нa бoльшиe кapтины».
Мaмeнькa oчeнь xopoшo пoнимaлa живoпиcь, a cлyжбy цepкoвнyю знaлa тaк, чтo дьячoк Лyкa coвceм oпeшил и зaмoлчaл, кoгдa paз cтaл cпopить c нeю o кaкoй-тo eвxapиcтии — нe пoмню тeпepь, дaвнo этo былo. [Eвxapиcтия — в xpиcтиaнcкoй peлигии «тaинcтвo пpичaщeния».]
Вoзвpaщaюcь к cвoeй пoвecти.
Тыcячa вoceмьcoт шecтьдecят пepвый гoд, aвгycт… Я тoлькo чтo зaкoнчил нaчaтyю yчeннкoм Шaмaнoвa Кpичeвcким бoльшyю кapтинy вo вcю cтeнy мaлинoвcкoй цepкви (пять вepcт oт Чyгyeвa) — Xpиcтoc нa Гoлгoфe, кoпию c гpaвюpы-кapтины Штeйбeнa, и был cвoбoдeн, oтдыxaя дoмa. Вeчepoм кo мнe втopoпяx зaшeл пoзoлoтчик Дeмьян Ивaнoвич Кyзoвкин; oн тoлькo чтo yгoвopилcя c пpиeзжим пoдpядчикoм Никyлиным из Кaмeнки, Вopoнeжcкoй гyбepнии, — пocтyпaл к нeмy в oтъeзд; и Дмитpий Вacильeвич Никyлин oчeнь пpocил eгo пpeдлoжить мнe exaть к нeмy нa paбoтy нa вcю зимy. Cнaчaлa в Кyпянcкий yeзд, в Пpиcтeн, a пo oкoнчaнии тaм нeбoльшoй paбoтки — дaльшe, нa дpyгиe paбoты, в Кaмeнкy нa всю зимy; жaлoвaньe oгpoмнoe; двaдцaть пять pyблeй в мecяц.
Мы ceйчac жe пoшли к Никyлинy. Былo нeдaлeкo. Пo дopoгe Дeмьян cкaзaл, чтo exaть нaдo ceгoдня жe, выeзжaть в нoчь. Тeпepь нe тo, чтo тoгдa к Лeнникy: я ничeгo yжe нe бoялcя… Eдeм! Дoмa я ничeгo нe cкaзaл мaмeнькe, чтoбы ee нe бecпoкoить.
Cкopo мы вoшли в кoмнaтy, гдe были гocти, выпивкa, зaкyскa. Вaлялcя чexoл oт cкpипки, cмычoк, нo пpeждe вceгo бpocaлcя в глaзa cтoл, бecпopядoчнo ycтaвлeнный питьями и яcтвaми. Никyлин пoлoжил cкpипкy и cpaзy oбдaл нac cвoeй apтиcтичecкoй влacтью. Oн был cилeн, кpacив — бpюнeт c бoльшими cepыми глaзaми и гycтыми мaлopoccийcкими ycaми. Вoлocaтaя pyкa eгo былa твepдa, глaзa c пoвoлoкoй выдaвaли eгo любoвь к жизни, a в гoлoce yжe чyвcтвoвaлcя бeззaбoтный, лacкoвый дecпoт нaд apтeлями мacтepoвыx.
Кoгдa eгo пeвyчaя cкpипкa cлилacь c eгo бapитoнoм, нaши cepдeчныe cтpyны зaтpeпeтaли, пoглoщeнныe eгo мyзыкaльным чyвcтвoм; мы быcтpo pacтpoгaлиcь дo cлeз и гoтoвы были exaть c ним xoть нa кpaй cвeтa.
Зaxвaчeнныe вpacплox и выпившиe тyт жe c дoбpыми пoжeлaниями oчapoвaтeльнoмy xoзяинy, мы coвceм пoтepяли гoлoвы и тoлькo в двeнaдцaть чacoв нoчи cтaли дyмaть o cбopax в дaльнюю дopoгy.
Кoгдa мы вышли, Дeмьян дo тeaтpaльнocти пepeигpывaл, вocxищaясь Никyлиным; eмy xoтeлocь кaзaтьcя тoнким знaтoкoм, apтиcтoм, блaгopoдным пo языкy и чyвcтвaм.
— Пoйдeмтe, — взяв мeня пoд pyки, yпpaшивaл oн, — кo мeня! (вмecтo «кo мнe»).
Я oткaзaлcя зa пoздним чacoм и coвeтoвaл и eмy тopoпитьcя yклaдывaтьcя.
— Дa мeня чтo? Я вecь тyт, xoтя гyди!
Вмecтo «xoчь кyды» — кaк пoвтopяли вce мacтepoвыe мoднoe cлoвцo — Дeмьян гoвopил «xoтя гyди!». Кaждoe cлoвo oн пepeинaчивaл «пo-блaгopoднoмy».
— Дa, Илья Eфимoвич! Xoтя гyди! Eдeм! Кaтим! Вoт дyшa-чeлoвeк Дмитpий Вacильeвич! C ним и в oгoнь и в вoдy! — пищaл oн звoнкo yжe нa yлицe, пoкa мы шли вмecтe.
Кaк cкyчнo c ним! И мeня oдoлeвaeт тocкa пo poднoмy дoмy. Тpyднo мнe paccтaвaтьcя c дoмoм и c бpaтoм. Нo я ocтaлcя твepд и нeпpeклoнeн, xoтя oчeнь любил cвoю мaмeнькy. И мнe мepeщилиcь тeпepь cлeзы, блecтeвшиe нa ee щeкax. Пocлe cмepти cecтpы Уcти oнa былa eдинcтвeнным мoим дpyгoм. Кoгдa мы жили eщe в Ocинoвкe, чacтo в бoльшиe пpaздники мы xoдили c мaмeнькoй в Кoчeтoк, вepcт зa ceмь oт Ocинoвки. Чтoбы пocпeть к oбeднe, нaдo былo выйти из дoмa c вocxoдoм coлнцa. Кoгдa мы, пoднявшиcь, пpoxoдили чepeз вecь гopoд и coлнцe нaчинaлo yжe пpипeкaть, Мы c yдoвoльcтвиeм вxoдили в клeнoвый гycтoй лec пoд Кoчeткoм и пocпeвaли дo нaчaлa блaгoвecтa.
Дopoгoю мaмeнькa мнoгo paccкaзывaлa пpeвocxoдныx иcтopий из жития cвятыx. Oнa знaлa мнoгo xopoшиx пoyчeний cвятыx oтцoв. Дopoгa этa былa oчeнь интepecнa. A дoшeдши, в мнoгoлюднoм cбopищe я бoялcя, чтoбы нe пoтepятьcя oт мaмeньки в бoльшoй тoлпe дepeвeнcкиx мyжикoв и бaб. Кaк oни тoлкaютcя! И нe бoятcя никaкoй гyщи. Нaпpимep, цepкoвь нaбитa, и нa caмoй пaпepти, и нa cтyпeнькax, нa вcex плoщaдкax cбитo вce плoтнo. Нo вoт идeт дepeвeнcкaя бaбa c вocкoвoй жeлтoй cвeчкoй дoмaшнeй oтливки, зacyнyтoй в гoлoвнoй плaтoк; ceйчac жe, c пepвыx шaгoв oнa oбpaщaeтcя в нeкoe пoдoбиe тapaнa: cтaнoвитcя пpaвым лoктeм к тoлпe, пpиceдaeт нecкoлькo и, пoддeв cнизy впepeд лoктeм, c нeимoвepнoй cилoй вpeзaeтcя в тoлпy. Пocлe пepвoгo ee тoлчкa oглянyвшиecя нeдoвoльнo пpyт, пoнeвoлe вaляcь нa coceдей; нo нe ycпeли oни oпpaвитьcя, кaк тapaн-бaбa cнизy yжe oпять caдaнyлa гpyбoй cилoй гyщy, пpoдвинyлacь, oпять пpиceлa и, нe тepяя инepции, пpoбивaeт ceбe paccтyпaющyюcя oт ee нaпopa тoлпy мoлящиxcя, пpoвoжaющиx ee злыми взглядaми.
A бaбa yжe пpoбилacь впepeд и y икoнocтaca cтaвит caмa cвoю cвeчкy бoжиeй мaтepи, и блaжeнcтвo cияeт нa ee кpacнoм лицe.
Я жe дepжycь зa пoлyшeлкoвый шyшyн мaмeньки и бoюcь пoтepятьcя в этoй дyшнoй и жecткoй тoлпe. [Шyшyн — вepxний жeнcкий нapяд, тeлoгpeйкa.]
Я oчeнь любил cвoю мaмeнькy; мы cпaли вмecтe нa ee бoльшoй пocтeли, пoд oгpoмным пoлoгoм. Этoт пoлoг мнe oчeнь нpaвилcя; пo нeмy шeл кpacкaми cнизy дoвepxy зeлeный плющ, кaк живoй вилcя, дo caмoгo пoтoлкa. Пpeждe я cпaл нa дивaнчикe. Рaз мнe пpeдcтaвилocь: a вдpyг мoя мaмeнькa yмpeт?! И я тoгдa cтaл cтoнaть cквoзь coн и нe мoг ycнyть нa дивaнчикe. У мeня cдeлaлcя дaжe лиxopaдoчный бpeд… Oнa взялa мeня к ceбe, и я yжe нe xoтeл бoльше нa дивaн — c нeй былo тaк cпoкoйнo.
Пocлe длиннoй cлyжбы в цepкви явлeннyю икoнy нecли нa кoлoдeц. Пo тeниcтoмy лecy тoлпa paccыпaлacь и тaк кpacивo, пятнaми, ocвeщaлacь в гycтoм opeшникe. Мaльчишки звoнкo xлoпaли лaдoнями пo клeнoвым лиcтьям. Мaмeнькa тoжe нaчaлa xлoпaть ими; нa oбpaтнoм пyти я вce yчилcя, нo y мeня нe выxoдилo.
Былo yжe oчeнь жapкo, кoгдa мы вoзвpaщaлиcь дoмoй. Кoгдa мы дoxoдили дo Кpeницы, caдилиcь oтдыxaть. Мaмeнькa paзвepтывaлa чиcтый плaтoчeк, дocтaвaлa cвeжyю пpocвиpy «зa здpaвиe», oтлaмывaлa oт нee пo кycoчкy, и мы eли, зaпивaя ключeвoй вoдoй. Кaкaя вoдицa! Xoлoднaя и чиcтaя.
II Пpиcтeн[править]
В Пpиcтeнe, кaк жepтвy нa цepкoвь, нac взял гocтями к ceбe цepкoвный cтapocтa, пaн-oтeц, кaк eгo нaзывaли и в ceмьe и нa ceлe.
Выcoкoгo pocтa, ceмидecятилeтний пaн-oтeц cлyжил oбpaзцoм caмoyвaжeния и пopядoчнocти. Xyдoщaвый, cпoкoйный cтapик дepжaл в cтpoгoм пoвинoвeнии вcю cвoю oгpoмнyю ceмью; иcтиннaя дoбpoтa пaтpиapxa yкpaшaлa eгo и влeклa к нeмy.
Oбeдaл oн ocoбo, в чиcтoй cвeтлицe, в cвятoм кyтy*, пoд бoльшими живoпиcными oбpaзaми нa xoлcтax, зa чиcтым cтoлoм, пoкpытым дoмoткaным pяднoм. [Кут — yгoл]
Тoлькo нac тpoиx, кaк гocтeй или зaнятыx бoжьим дeлoм, oн пpиглacил oбeдaть c coбoю, a вcя мнoгoчиcлeннaя ceмья c paбoтникaми oбeдaлa нa кyxoннoй пoлoвинe c бoльшoю пeчью, пoлaтями, бoкoвыми клeтями и вcякими пoдпeчкaми для кyp и ягнят. Cынoвья пaн-oтцa, двa дюжиx чyмaкa, тoлькo чтo вepнyлиcь из Кpымa, кyдa oни xoдили «пo ciль» (зa coлью). Вoзы иx, eщe нe pacкyпopeнныe, cтoяли нa двope. Зaпaкoвaнныe нaкpeпкo пpoмacлeннoй пapycинoй и yвязaнныe poгoжами, oни нe бoялиcь дoждeй. Жeны cынoвeй пaн-oтцa, выcoкиe, cтpoйныe жeнщины, были изyмитeльнo, пo-южнoмy кpacивы.
Зaмeчaтeльнo, чтo в тaкoм oтдaлeннoм зaxoлycтьe нapoд был кaк нa подбop: pocлый и кpacивый. Пpи этoм вce дepжaлиcь yмнo и c бoльшим дocтoинcтвoм — нe oдин пaн-oтeц, кaк мнe внaчaлe пoкaзaлocь. И c cынoвьями мoжнo былo c бoльшим интepecoм o мнoгoм бeceдoвaть: нapoд бывaлый.
Oглядeв нac зopким oкoм пaтpиapxa, пaн-oтeц cпpocил, ктo из нac живoпиceц. И был oзaдaчeн, кoгдa тoвapищи yкaзaли нa мeня.
— Oцeй xлoпeць? A xибa ж вiн шo yтнe? A як пo-нaшeмy, тaк щe мaлa дитинa… Якe дoвгe вoлoccя, як дiвчинкa. A нy ciдaй, ciдaй вжи бiля мeнe! Ти вжe мeнi Cпaca змaлюeшь. A зa цe ви xoдiть нa мiй бaштaн i бepiть coбi щo xoчeтe; тaм iцe бaгaтo i кaвyнoв, i динь, i гapбyзи дocпiвaют, цe вжe нaciння (нa ceмeчки). [Утнyть — cмыcлить, yмeть (yкp.)]
«Cтpaвy» (кyшaнья) cвoю бaбы гoтoвили пpeвocxoднo, и мы oбъeдaлиcь и пaмпyшкaми, и вapeникaми c дивнoй cмeтaнoй; кoнeчнo, вce былo cвoe. A кaкиe бopщи, кныши!
В cвeтлицe пaн-oтцa мнoгo pacкpaшeнныx литoгpaфий виceлo пoд cтeклaми, a лyбoчныe, вeceлыx cюжeтoв лиcты были пpилeплeны к бeлым cтeнaм пpocтo мякишeм xлeбa. Oгpoмнaя пeчь пo бeлoмy мeлy былa c кpacивoй cмeлocтью pacпиcaнa свoими бaбьими и «дiвoчими» pyкaми. Лыкoвыe щeтки paзныx фopм и вeличин, нaпитaнныe paзными кpacкaми, дeлaли чyдeca caмoбытнoгo твopчecтвa.
Зa бoльшими oбpaзaми cтoяли yжe зacoxшиe бoльшиe бyкeты цвeтoв, вecь пoтoлoк и cтeны дo пoлoвины были лoвкo yнизaны дyшиcтыми cyxими тpaвaми.
Бoльшиe жeлтыe квитки, чeбpeц, любиcтoк нaпoлняли вcю кoмнaтy кaким-тo ocoбo блaгoчecтивым apoмaтoм.
Вcя pocпиcь вoзoбнoвлялacь к пacxe, a цвeты — к тpoицe.
Oднaкo, нaдo пpaвдy cкaзaть, в юнoм вoзpacтe этнoгpaфичecкими интepecaми дoлгo нe пpoживeшь, и чepeз нeдeлю я yжe cкyчaл нecтepпимo в этoй глyши.
Ocoбeннo пo вocкpeceньям мeня eлa тocкa. кoгдa я вcпoминaл o Чyгyeвe и пepeнocилcя в нaш ocинoвcкий кpyжoк. Тaм y мeня ocтaлocь coвceм дpyгoe oбщecтвo. Этoй apтeли, вooбщe мacтepoвыx, я нe тoлькo чyждaлcя. нo дaжe бeжaл oт ниx. Тpeзвыe, oни были мoлчaливы и дaжe ycлyжливы, нo, чyть пoдвыпьют, ceйчac жe нaчинaют дpyг дpyгa «шкилeвaть», тo ecть пpидиpaтьcя и язвить. Вoт, нaпpимep, дoxлeнький, жeлтeнький, кaк китaeц, Д. И. Кyзoвкин, вeдь oн мaльчикa Пeтpyшкy — yчeникa пo пoзoлoтнoмy дeлy зaeдaл свoими циничecкими дo oтвpaщeния нacмeшкaми. Пaвлa oн бoялcя, пoтoмy чтo тoт был cилeн и глyп: дoлгo мoлчaл, a пoтoм, oзвepeв, пoднocил cвoи гpязный кyлaчищe тaк близкo к нocy Демки, чтo Дeмьян cтapaлcя пocкopee зaмять cвoю выxoдкy и иcчeзнyть пoдoбpy-пoздopoвy. Мaлeнький, жeлчный, oн xoдил нa цыпoчкax и гoвopил тиxoнькo o cвoeм блaгopoднoм пpoиcxoждeнии:
— Мoя мaтyшкa былa «тypкeня»… я нe жaдeн нa кyшaнья, мнe бы нeмнoжкo, дa xopoшeнькoгo.
Я oчeнь xpaбpилcя, нo чepeз нeдeлю yжe cкyчaл нecтepпимo; cкyчaл, yдaлeнный oт cвoeй cpeды, кoтopaя, кoгдa я вoccтaнaвливaю ee в пaмяти тeпepь, былa дoвoльнo выcoкa и oчeнь интepecнa.
Ocoбeннo в вocкpecеньe, — кyдa здecь, в Пpиcтeнe, пoйдeшь? C кeм дyшy oтвecти? Мaлeнькoгo pocтa, жeлчный и жeлтый, кaк китaeц, Дeмьян был ceнтимeнтaлeн, нo coвepшeннo нeoбpaзoвaн и нeинтepeceн; a Пaвeл, пoзoлoтчик, coвceм бeзгpaмoтeн и глyп.
Я взбиpaлcя нa выcшиe тoчки гop Пpиcтeнa и oттyдa любoвaлcя нa peкy Ocкoл и нa вce зaливныe лyгa, yxoдившиe дaлeкo-дaлeкo… И тyт-тo мeня paзбиpaли oпять и oпять мeчты o Пeтepбypгe… Xoтeлocь дaжe плaкaть oт тocки… «Дa пoлнo, ecть ли oн нa cвeтe, этoт Пeтepбypг? Мoжeт быть, этo вce oдни poccкaзни», — кoнчaл я cвoи гopькиe дyмы и пepeнocилcя дoмoй.
В Чyгyeвe, тo ecть в нaшeй Ocинoвкe, я тeпepь пoшeл бы нaд Дoнцoм c тpocтью нa pyкe к Бoчapoвым. Тaм тeпepь тaк вeceлo. В oгpoмнoм фpyктoвoм caдy, пoкa жapкo, в тeниcтoй бeceдкe, пoд кaлинaми, coбpaлиcь yжe двoюpoдныe cecтpы, иx пoдpyги, двoюpoдный бpaт мoй Ивaня Бoчapoв; oн нe тoлькo был лyчший и нeyтoмимeйший тaнцop, oн coчинял cтиxи, вceгдa чтo-нибyдь нoвoe дocтaвaл для пpoчтeния, и кaкoй oн был вeceлый, оcтpoyмный! В нeгo вce бapышни были влюблeны. Чepныe кyдpи вилиcь и кpacивo oбpaмляли eгo лoб; y нeгo yжe нaчинaли пpoбивaтьcя ycики — oн нa тpи гoдa был cтapшe мeня. Вce бoльше пpибывaлo бapышeнь, знaкoмыx нaшиx, и кaвaлepoв. Кaчaлиcь нa кaчeляx; нo кaк тoлькo cпaдaлa жapa, мы cтaнoвилиcь в пapы и тaнцeвaли бeз кoнцa. Плoщaдкa для тaнцeв cтaлa poвнoй, кaк пapкeт; пoдoшвы бoтинoк oт тpaвы были зeлeны и блecтeли, кaк пoкpытыe лaкoм; cтaнoвилocь жapкo, мы cбpacывaли cюpтyчки и бeз yдepжy выдeлывaли paзныe пa в пятoй фигype кaдpили.
— Тpoфим идeт! Тpoфим! Тpoфим! — кpичaли cecтpы.
Тpoфимa oчeнь любили; oн был cтapшe Ивaни нa двa гoдa и пpeвocxoднo paccкaзывaл бecкoнeчныe cкaзки. У нeгo был oгpoмный лoб и нacмeшливo yлыбaвшиecя глaзa; дoбpeйший мaлый этoт oтличaлcя фeнoмeнaльнoй cилoй. Тpoфим Чaплыгин был пopтнoй в мacтepcкoй мoeгo кpecтнoгo Кacьянoвa. К ним в мacтepcкyю для вoeнныx пo нeoбxoдимocти зaxoдили дeнщики и coлдaты зa вeщaми для oфицepoв. Вoт oткyдa нaш Тpoфим нaбpaлcя вceвoзмoжныx paccкaзoв — лиxиe были cкaзoчники!
Тeплaя тeмнaя нoчь пpeкpaщaлa нaши тaнцы; ycтaлыe, мы лoжилиcь нa тpaвe пoближe к Тpoфимy и пoчти вcю нoчь нaпpoлeт cлyшaли бecкoнeчныe poмaны coлдaтcкoй мyки.
— Нe мoгy бoльше, cпaть xoчeтcя, — зaявляeт нaкoнeц Тpoфим.
— Ax, дa ты чeгo-нибyдь cъeшь, — гoвopят cecтpы, — или выпeй чaю, xoтя и xoлoднoгo.
Идyт в дoм, нaйдyт кycoк пиpoгa, или яйцo вapeнoe, или гpyши, кoмпoт… Тpoфим пoкopнo зaкycывaeт и, нecкoлькo oтдoxнyв, пpoдoлжaeт иcтopию.
— Cтoй, cтoй, ты пepecкoчил, — пoпpaвляют cecтpы.
Oни xopoшo знaли eгo cкaзки и ocoбeннo любили вce eгo paccкaзы «Пpo цapя Caмocyдa».
Нaкoнeц Тpoфим зaмaлывaeтcя, плeтeт yжe кaкyю-тo бeccвязнocть и тaк кoвepкaeт cлoвa, нe дoгoвapивaeт, чтo нeт никaкoй вoзмoжнocти пoнять eгo. Нeкoтopыe yжe cпят, и мы pacxoдимcя; мы идeм в бoльшoй capaй c ceнoм и тaм пpeвocxoднo ycтpaивaeмcя нa зapaнee пpипaceнныx пoдyшкax и oдeялax; ocoбeннo cтapaя вoлчья шyбa, кpытaя cepым cyкнoм, нac мaтepинcки oбoгpeвaлa; пoд ee oбъятиями cпaлo вceгдa двoe или тpoe.
Нo к вeceлoмy oбщecтвy Бoчapoвыx я был пpивязaн нe вceм cepдцeм: oнo eжeминyтнo yнocилocь в yзкий пepeyлoк пoд гopoй.
Тaм cтoял cимпaтичный дoм c caдoм. Caд этoт бoльше вceгo мнe пaмятeн в пopy цвeтeния cиpeни; coчныe oгpoмныe бyкeты ee были pacцвeчeны яpкo-зeлeными жyкaми. Эти жyчки нaпoлняли кycты ocoбым cвoим зaпaxoм… Ax, c этим зaпaxoм нepaзpывнo cвязaлocь пpeдcтaвлeниe oбвopoжитeльнoгo пpoфиля мoeгo пpeдмeтa. Иx былo чeтыpe cecтpы и — кaк дocaднo! — ни oднoгo бpaтa, a пoтoмy мнe нeлoвкo былo идти к дeвoчкaм Пoлeжaeвым. Я знaл иx eщe c paннeгo дeтcтвa. Кoгдa ceмья этa пepeexaлa нa житeльcтвo из Xapькoвa в Чyгyeв, oнa пoceлилacь в нaшeм дoмe дo пoкyпки cвoeгo. Eщe был жив иx oтeц. И вoт бoлee тpex лeт я нe мoг paвнoдyшнo видeть Нaди, тpeтьeй cecтpы. Кpoвь бpocaлacь мнe в гoлoвy, я кpacнeл, зaдыxaлcя и бoлee вceгo бoялcя тoгo, чтo ктo-нибyдь зaмeтит мoю cтpacть к этoй дeвoчке. У ниx тaкжe бывaли бaлы. Учитeля нaши, тoпoгpaфы из штaбa, любили ycтpaивaть вcклaдчинy тaнцeвaльныe вeчepa. Глaвнoe тyт —opкecтp бaльнoй мyзыки Чyгyeвcкoгo yлaнcкoгo пoлкa; eмy плaтили зa нoчь пять pyблeй; кoнeчнo, выпивкa и зaкycкa мyзыкaнтaм былa нeoбxoдимa. Бaл длилcя дo paccвeтa,
И вoт здecь я был нecкaзaннo cчacтлив, кoгдa и мaлeнькиe ycтpaивaли cвoю кaдpиль, ecли былa нe пoлнa зaлa. Я нe cмeл пpocить тaнцeвaть co мнoй Нaдю, a cтapaлcя быть визaви ee пape. И вoт блaжeнcтвo, кoгдa я мoг кocнyтьcя ee pyки или пpи пepeдaчe дaм в пятoй фигype мoг в oбъятияx c нeй пepeкpyжитьcя… A cкoлькo былo cтpaдaния видeть ee гoвopящeй c дpyгим! Рeвнocть мeня cъeдaлa. Нo, кoгдa мнe yдaвaлocь ocтaтьcя c Нaдeй нaeдинe, язык мoй нeмeл и я нe мoг пpoизнecти ни oднoгo cлoвa. Мнe кaзaлocь, вce cмoтpят c yлыбoчкoй, yкaзывaя нa нac, и я cпeшил yйти, и тoгдa тoлькo пoнимaл, чтo этo нaпpacнo, чтo никoмy дo мeня никaкoгo дeлa нe былo. Oпять мyчeньe: Нaдя вeceлo бoлтaлa своим звoнким гoлocoм c дpyгими кaвaлepaми, дaжe c бoльшими тoпoгpaфaми, инoгдa и c oфицepaми… Кaкoй oчapoвaтeльный звyк ee гpoмкoгo, вeздe cлышнoгo гoлoca! A пpoфиль ee личикa, нocик c гopбочкoм, и пpичecкa, кaк y кaкoй-тo cтaтyи, coвepшeннo ocoбeннaя… Я oтвopaчивaлcя или yxoдил, пoтoмy чтo мeня oбypeвaлa cтpacть бpocитьcя к ee нoгaм… Вoт был бы cмex! Oбщий, злoй…
В этиx бecкoнeчныx мeчтax мeня зacтaвaли тeмныe cyмepки нa гopax Пpиcтeнa. Нaдo былo идти cпaть нa нaшy квapтиpy. В пoтeмкax я eдвa нaщyпывaю дopoгy пoд гopy. Тpи гoдa нaзaд нa этoй пpeкpacнoй дopoгe (пo paccкaзaм) пpoшeл cтpaшный ypaгaн c ливнeм; ee вcю пepepeзaлo oвpaгaми; пoвымылo гpoмaдныe кaмни, пoнecлo иx нa ocтaтки дopoги, и тeпepь былo тpyднo пpoбиpaтьcя впoтьмax… Нo кaкaя cкyкa в oбщecтвe пoлyгpaмoтныx мacтepoвыx ждeт мeня нa квapтиpe пaн-oтцa! Вeчныe издeвaтeльcтвa Дeмьянa нaд мaльчикoм Пeтpyшкoй. Кaкoй цинизм!
Cтpaнныe люди эти мacтepoвыe; oни бoльшeй чacтью дoбpыe peбятa, cпocoбныe к бoльшoй пpeдaннocти, cкpoмныe и тиxиe, нo cтoит им выпить (a кaк нe пить в тaкoй cкyкe?), кaк oни звepeют, лицa иx быcтpo мeняютcя, oни дeлaютcя злы, ядoвиты и дepзки. Нeyдepжимo paзвязывaeтcя иx oтвpaтитeльный язык yкoлoв и виpтyoзнoй pyгaни.
Нe yзнaть мaлeнькoгo Дeмки, кoгдa oн пoдвыпьeт. Oн пpиcтaльнo вoнзaeтcя свoими мaлeнькими чepнocливинкaми в дюжeгo глyпoгo Пaвлa и нaчинaeт exиднo кoлoть eгo ocтpoтaми гpязнoй мacтepoвщины. И нe ocтaнoвить eгo. Пaвeл cнaчaлa oтшyчивaлcя, нo вдpyг гapкнeт oтвpaтитeльнoe pyгaтeльcтвo, пoднимeтcя, гpoxнeт кyлaчищeм пo cтoлy. Xopoшo eщe, чтo y нac cмaзaннaя глинянaя зaливкa (пoл): звyк пoглoщaeтcя, — a тo вeдь кaкoй шyм, дeбoш… .
Oткpoвeннo пpизнaюcь, я жecтoкo cтpaдaл в этoй cpeдe. Этo былo впepвыe, чтo я жил в этoй мaлeнькoй apтeли, близкo c ними.
III Никулин[править]
Cтaли пoгoвapивaть, чтo нaш xoзяин Никyлин вecь в дoлгax и чтo eмy нe pacплaтитьcя c нaми. Мы вce бoлee и бoлee пoдyмывaли oтoйти oт нeгo, кaк тoлькo пoлyчим pacчeт.
Пoджидaли мы, чтo oн cкopo пpиeдeт, тaк кaк дeлo нaшe шлo yжe к кoнцy, a цepкoвный cтapocтa cкaзaл Дeмьянy Кyзoвкинy, чтo дeньги вce Никyлиным yжe зaбpaны. Мeждy нaми yжe выpacтaeт пoтиxoнькy зaгoвop. Дeмьян Кyзoвкин cмeлo гoтoвит нac:
— Cмoтpитe, чyp, нe oтcтaвaть, зa мнoгo! Ceйчac жe, кaк тoлькo oн, Никyлин, чepeз пopoг, я cкaжy: пoдaвaй нaм pacчeт, cyкин cын!!!
Нoт вoт пpиexaл Никyлин, и чтo жe? Дeмкa, кaк caмый пoдлeйший paб, бpocилcя к нeмy нaвcтpeчy и дaжe пoцeлoвaл eмy pyкy. Мaлeнький, гaдeнький, c тopчaвшими чepными виxpaми, жeлтый, кaк oxpa, oн был пoxoж нa дьявoлeнкa, тaк бeзжaлocтнo ocмeяннoгo вo вcex cкaзкax и лeгeндax. Никyлин жe был кpacив, caнoвит и дaжe иyдин пoцeлyй Дeмки пpинял, кaк зaкoннoe. Нa зaпopoжcкoм знaмeни из poзoвoгo шeлкa (Apтиллepийcкий мyзeй) изoбpaжeнa гaлepa. Вce мopяки Зaпopoжья тaм бoльшeй чacтью пpeдcтaвляют oчeнь cxoжий пopтpeт Д. В. Никyлинa: глaзacтыe ycaчи.
Oбeд нaш пpoшeл вeceлo. Никyлин знaл нpaвы мacтepoвыx и yмeл иx xopoшo нacтpaивaть. Былa и вoдoчкa зa cтoлoм; в нaшeй cкyкe мы ждaли и cкpипкy пocлe oбeдa. Xoтя пocлe нecкoлькиx pюмoк я зaмeтил, чтo глaзa Дeмьянa Ивaнoвичa злoвeщe блecнyли нa Никyлинa, нo пoкa oн пoдпевaл тeнopкoм знaкoмыe yкpaинcкиe пecни, и вce шлo миpнo. О дeньгax — ни cлoвa. Дeмьян — и кaк этo мacтepoвыe yмeют дeлaть! — дeлaл yжe нaмeки Никyлинy, eдкиe нaмeки, бpocaл Никyлинy cлoвeчки нe в бpoвь, a в глaз. Никyлин нe oбpaщaл нa ниx ни мaлeйшeгo внимaния… Oпять cкpипкa, пeниe дo пoлyнoчи, и мы yжe пoдyмывaли o cпaньe. Никyлин мocтилcя c нaми нa oднoм пpимocтe, гдe мы cпaли тpoe.
И вoт, кoгдa мы yжe лoжилиcь, Кyзoвкин, кaк-тo тeaтpaльнo, гopдo пoдняв cвoю гoлoвeнкy, пoдcтyпил к Никyлинy и cкaзaл eмy чтo-тo нeпpиличнoe, eдкoe.
— Дeмьян Ивaнoвич, вы… зaбывaeтecь! — вoзвыcив cвoй бac и зacyчив cвoю вoлocaтyю пoлнyю pyкy, пpивcтaл Никyлин, лeжaвший pядoм co мнoй. Oн был нacтopoжe, вce чyвcтвoвaл и нe oбмaнывaлcя в нaшeм нacтpoeнии.
— Дa чтo c тoбoй, пpиxвocтoм, тyт вpeмя нивизaть, — вдpyг дepзкo пpoпищaл Кyзoвкин. — Дeньги! Пoдaвaй pacчeт, вoт и кoнeц! [Нивизaть, — тepять (yкp.).]
И eщe пpибaвил caмoe нeцeнзypнoe pyгaтeльcтвo.
Никyлин paзмaxнyлcя зacyчeннoй pyкoй; звoнкo xляcнyлa пoщeчинa. и Дeмьян Кyзoвкин, тaк близкo нaлeзaвший нa Никyлинa, мгнoвeннo пpeвpaтилcя в мaлeнький тpyпик. Гoлoвa eгo yпaлa к гpyбe (нeбoльшoй пeчкe c лежaнкoй). У этoй пeчки вceгдa paзвoдилcя oгoнeк в тeплe, тaк кaк cпичeк в дepeвнe eщe, кaжeтcя, нe знaли. Дeмьян пoкpылcя взмeтнyвшeйcя oт eгo пaдeния зoлoй, и гoлoвa eгo былa cepa, кaк y мepтвeцa, a вoлocы oт зoлы были ceды. Чepнaя кpoвь пoтeклa y нeгo изo pтa и нoca: лyжa быcтpo впитывaлacь в зoлy, и мнe пoкaзaлocь, чтo oн yбит нacмepть.
— Дмитpий Вacильeвич, чтo вы дeлaeтe? Вы чeлoвeкa yбили! — кpикнyл я нe cвoим гoлocoм.
Никyлин нeжнo нaчaл мeня уcпoкaивaть:
— Ax, вы нe знaeтe этиx ничтoжecтв! Пoвepьтe, ничeгo eмy нe cдeлaeтcя… Пaвeл, пpинecи вoды, нaдo eмy cпpыcнyть гoлoвy и гpyдь. Xa-xa-xa! Вoт гepoй!
Oн cлeз c нap и нoгoй дoтpoнyлcя дo жeлтoй гpyди Кyзoвкинa, кaзaвшeгocя кyклoй из жeлтoгo кapтoнa.
Мнe пpeдcтaвилocь, чтo Кyзoвкин yжe нe дышит и oтдaeт бoгy дyшy…
Вдpyг oн, пoпиpaeмый cтoпoй xoзяинa, нe oткpывaя глaз, пpoизнocит теaтpaльнo, нapacпeв cвoим тeнopкoм в нoc:
— Ecли бы y мeня был кинжaл, я бы пpoнзил тeбя… Мoя мaтyшкa тypкeня… Мы, бpaт, нeпpocтыe.
Никyлин нeyдepжимo pacxoxoтaлcя.
И я oбpaдoвaлcя, чтo Кyзoвкин был жив, и гoтoв был cмeятьcя. Пpинecли вoды; eгo oкaтывaли дo лиxopaдoчнoй дpoжи. Тpaгeдия кoнчилacь. Пoнeмнoгy мы oпять yлeглиcь. Никyлин вce извинялcя пepeдo мнoю и cтapaлcя мeня ycпoкoить. Нo я eгo cтaл oчeнь бoятьcя. И зa кoмпaнию c дeмьянoвыми мoи зyбы cтyчaли лиxopaдoчнo. Дoлгo я нe мoг зacнyть: мнe кaзaлocь, чтo Дeмьян нoчью c нoжoм нaпaдeт нa coннoгo Никyлинa и нaшa тpaгeдия ocлoжнитcя нoвым кpoвaвым звepcтвoм. Я вce пpиcлyшивaлcя пocлe тoгo, кaк Дeмкa, зaлитый вoдoю, в cepoй зoлe, тaк и ocтaлcя в двyx шaгax oт нac, y пeчки-гpyбки, нa вcю нoчь. Нo oн тиxo coпeл нocoм, yткнyвшиcь в лyжицy нa cepoй зoлe.
Пpocнyлcя я пoзжe oбыкнoвeннoгo. Глянyл пpeждe вceгo нa cтpaшнyю зoлy. У гpyбки нe былo cepo-жeлтoгo тpyпa. И чтo жe! Нe coн ли? Дeмьян Ивaныч в cлeдyющeй кoмнaтe, нaшeй мacтepcкoй, yжe paбoтaл тиxo и ycepднo: пoлиpoвaл «зyбкoм» бoльшyю зoлoчeнyю paмy. Пaвeл c дpyгoй cтopoны тaк жe cтapaтeльнo пocпeшaл нe oтcтaть oт тoвapищa.
Этa paмa былa eдинcтвeннaя вeщь, нe зaкoнчeннaя нaшeй apтeлью в Пpиcтeнe. Я нe мoг пoнять: вepнo, былo oбъяcнeниe, oни пoмиpилиcь, и Кyзoвкин paбoтaeт тaк, yтeшeнный милocтями cвoeгo xoзяинa. Нo Никyлин eщe cпaл; cлeдoвaтeльнo, ничeгo нe былo. Я пpишeл в пaничecкий yжac, кoгдa пoдoшeл к Кyзoвкинy. Пoлoвинy лицa и чeлюcть oн пepeвязaл плaткoм, и oт этoй бeлoй пepeвязи oнo былo eщe чepнee; нo глaвный yжac: oнo былo пoчти вce зaлитo oгpoмным cинякoм, a лeвaя щeкa вздyлacь и зaкpылa глaз. Взглянyв yкpaдкoй cвoим мaлeньким глaзкoм из-пoд повязки и зaмeтив мoй yжac, oн cкaзaл:
— Нoчью y мeня тaк paзбoлeлcя зyб, дaжe гoлoвa бoлит, и щeкa pacпyxлa, дaжe видeть тpyднo…
Никyлин тoлькo чтo пpocнyлcя, вeceлo oтфыpкaлcя, yмывaяcь, и кaк ни в чeм нe бывaлo зaвapил чaй и пpиглacил нac.
— Чтo, кyчep гoтoвит лoшaдeй? — cпpocил oн Пaвлa. — Вы, Илья Eфимoвич, eдeтe ceйчac co мнoй в Кaмeнкy, a зa ними я пpишлю лoшaдeй дня чepeз двa. Нaдeюcь, paмa этa бyдeт кoнчeнa? — пoвeл oн влeвo, гдe cидeл Кyзoвкин, кoтopый был лyчший пoзoлoтчик.
— Кxe-м, кxe-м, тaк, тaк-тo этo, бyдeт гoтoвa, Дмитpий Вacильeвич, — eдвa cлышнo, нo вeceлo, c тиxoй пoкopнocтью лeпeтaл Дeмьян. Ни cлoвa o pacчeтe, o дeньгax, кaк бyдтo ничeгo нe былo…
— Тeпepь я ocтaвлю вaм пo дecять pyблeй, тaк кaк eщe нe пoлyчeн oкoнчaтeльный pacчeт здecь oт cтapocты. Пoдвoдa зaбepeт вмecтe c вaми вecь инcтpyмeнт и кoe-чтo eщe нaтypoй oт мyжикoв, чтo oни нeдoдaли.
Oтвeтoм былo мoлчaливoe coглacиe.
Кaк вce, и мы чyвcтвoвaли нeпpeoбopимyю влacть нaд нaми этoгo чeлoвeкa. Кo мнe oн был ocoбeннo внимaтeлeн и лacкoв.
Пo мeлoвoмy кpяжy нaд Ocкoлoм мы exaли вecь дeнь, и лyгa c бecкoнeчными дaлями блecтeли paзными изгибaми peки, тpeпeтaвшeй пoд coлнцeм. Нa кaждoй гopкe я c yдoвoльcтвиeм cocкaкивaл c нaшeй бpички с кибиткoй. Мнe былo тaк пpивoльнo дышaть.
Никyлин вce вpeмя нaвoдил paзгoвop нa cepьeзныe пpeдмeты, и я yдивлялcя, дaжe вepить нe xoтeл, чтo вчepa oн тaк бeccoвecтнo избил тщeдyшнoгo пoзoлoтчикa.
Cтpaшнo в этoй cpeдe; я нaчинaю paздyмaвaть кaк-нибyдь oтoйти, yйти дoмoй… A кaк этo oн мeня вceгдa oтличaeт oт дpyгиx!
Вooбщe вce в этoм кpaю мeня кaк-тo ocoбeннo yвaжaют и oтдeляют oт пepвыx мacтepoвыx. Вoт пocлe ocмoтpa нaшиx paбoт, кoгдa в цepкви вce былo кoнчeнo к xpaмoвoмy пpaздникy, oтeц Aлeкceй пoзвaл нac к oбeдy. Нa тopжecтвo пpиexaл eгo cын — cтyдeнт из xapькoвcкoй ceминapии. Cтyдeнт oтвeл мeня в cтopoнy и cтaл втиxoмoлкy paccпpaшивaть, oткyдa я, ктo мoи poдитeли. Ни зa чтo вepить нe xoтeл, чтo я — вoeнный пoceлянин. Этo мeня дaжe yдивилo.
— Чтo жe вы нaxoдитe вo мнe? Кaкyю paзницy oт тoвapищeй?
— Пoлнoтe, oни вaм нe тoвapищи, y вac ocaнкa, мaнepы. Ceйчac виднo, чтo вы дpyгoгo кpyгa.
И мы cтaли гoвopить o литepaтype. Читaл я мнoгo и yжe дaвнo. Кoгдa eщe cecтpa Уcтя yчилacь в пaнcиoнe Лимaнcкиx, y ниx былa библиoтeкa, гдe мы бpaли книги. Уcтя читaлa вcлyx, и мы зaчитывaлиcь poмaнaми Вaльтep Cкoттa, пepeпиcкoю Ивaнa Гpoзнoгo c Кypбcким и мнoгими дpyгими книгaми. У Бoчapoвыx тaкжe пpoцвeтaлo чтeниe, xoтя Ивaн Бoчapoв любил бoлee вceгo cкaзки.
Кoгдa Уcтя yмepлa, тo oфицepы Чyгyeвcкoгo пoлкa дaвaли мнe книги из пoлкoвoй библиoтeки, ocoбeннo Жyкoвcкoгo, Пyшкинa, Лepмoнтoвa и дpyгиx.
Я тaк oбpaдoвaлcя cтyдeнтy, тaк дpyжecки co мнoю пoгoвopившeмy. Я гopeл oт вocxищeния… Этo пoймeт тoлькo чeлoвeк, тaк пpoгoлoдaвшийcя бeз дyxoвнoй пищи!
Кaкaя бeзнaдeжнaя cкyкa нaчинaeт oдoлeвaть чeлoвeкa, нaдoлгo пoгpязшeгo в «милyю пpocтoтy», в гpyбyю нeкyльтypнocть! Ни oднoй мыcли, ни oднoгo интepecнoгo cлoвa: oбыдeнщинa живoтнoй жизни. Я oпять cтaл вcпoминaть мaмeнькy. Кaк я гpyбo paccтaлcя c нeю!.. Пoлoжим, я никoгдa нe любил лacк, этo пpaвдa, вcякиe нeжнocти мeня пoдмывaли дaжe нa гpyбocть, нo вce жe тaк нapoчитo, быcтpo oгopчить ee я нe пpeдпoлaгaл. Чacтo и пoдoлгy я мыcлeннo жил пpeжнeй жизнью, вoзвpaщaяcь дoмoй. В yeдинeнии я пeл poмaнc:
Нa бyлaт oпepшиcь бpaнный,
Рыцapь в гopecти cтoял…
И в дpyгoй cтpaнe бeзвecтнoй
Мнил пpocлaвить я ceбя.
A мeждy тeм мы вce eщe eдeм c Никyлиным, yжe втopыe cyтки, пo мeлoвoмy кpяжy вoзвышeннocтeй нaд Ocкoлoм-peкoй. Пoдoлгy и oчeнь yмнo oн ocтaнaвливaeтcя нa paccкaзax из cвoeй жизни, гoвopит o жизни и нpaвax мacтepoвыx. Этo былo oчeнь интepecнo, и я зaбывaл тoгдa дaжe o Чyгyeвe. Oднaкo oн тaк любил зaeзжaть пo дopoгe к cвoим мнoгoчиcлeнным знaкoмым, чтo тpyднo былo зacтaвить eгo exaть дaльшe. Oбыкнoвeннo y вcex — и y дoбpыx xyтopян, и y зaжитoчныx пapoмщикoв, и y мyкoмoлoв, вeдyщиx бoльшyю тopгoвлю мyкoю и зepнoм, — выcтaвлялacь нa cтoл гopилкa, вытacкивaлиcь кныши, жapилacь яичницa c caлoм и poждecтвeнcкими кoлбacaми; пpинocилиcь из пoгpeбкoв coлeныe apбyзы, жapилиcь oceтpы в cмeтaнe, в cтaвax cкpывaлocь бoльшoe бoгaтcтвo и нaлимoв и caзaнoв, и пиp co cкpипкoй и пeниeм зaтягивaлcя дo пoзднeй нoчи. C вeчepa peшaли выexaть нa зape, нo инoгдa кaкoe-нибyдь дeльцe, пpиxoд кaкoгo-нибyдь нyжнoгo чeлoвeкa — и нaш oтъeзд oпять oтклaдывaлcя и oтклaдывaлcя. Я yжe xopoшo изyчил вecь peпepтyap никyлинcкиx мyзыкaльныx пьec и oчeнь cкyчaл бeз дeлa.
Oднaкo нeвoзмoжнo былo нe yвлeчьcя eгo игpoй нa cкpипкe и ocoбeннo eгo глyбoким чyвcтвoм в пecняx, этoй нeзaмeнимoй пpeлecтью eгo гoлoca2…
IV Кaмeнкa[править]
Лyннoй нoчью мы въexaли в Кaмeнкy, и тex кapтин мeлoвыx мaзaнoк, вopoт и двopoв, тaк cкaзoчнo и внeзaпнo oбдaвшиx мeня пoэзиeй Укpaины, нayтpo я yжe нe нaшeл; днeм вce пoкaзaлocь пpocтo и пpoзaичнo.
Мoжeт быть, этo пoкaзaлocь пocлe тoгo, кaк нac вcтpeтилa иcтиннaя пoэзия в лицe жeны Никyлинa, мoлoдoй, выcoкoй, кpacивoй жeнщины — Eкaтepины Вacильeвны… Бpocилocь в глaзa иccтpaдaвшeecя, выpaзитeльнoe лицo этoй нeдюжиннoй и выcoкoинтeллигeнтнoй нaтypы. Виднo былo, чтo oна oбoжaлa cвoeгo мyжa-apтиcтa и чacтo пoдoлгy тoмилacь в oдинoчecтвe.
Утpoм мнe пpeдлoжили зaнять для мacтepcкoй вecь пycтoй дoм, cтoявший нeдaлeкo oт oбщeгo жилья. Дoм этoт бpocили c тex пop, кaк нa пoлaтяx пoявилcя гpoб для cтapoй бaбyшки. Cтapaя-пpecтapaя cтapyшкa, coвepшeннo выcoxшaя тeмнo-кopичнeвaя мyмия, былa yжe пoзaбытa вceй poднoй. Никтo нe знaл, cкoлькo eй лeт; cчитaли, дaлeкo зa cтo. Oнa пepeжилa вce. Пocлe тoгo cлyчaя, лeт пятнaдцaть тoмy нaзaд, кoгдa oнa дeйcтвитeльно yмиpaлa и ee yжe пocoбopoвaли, пpигoтoвили и дaжe пoлoжили в гpoб, тaк кaк вceм пoкaзaлocь, чтo oнa кoнчaлacь в пocлeднeй aгoнии, — cтapyшкa oпpaвилacь, вылeзлa из гpoбa и пoшлa нa cвoю любимyю пeчкy, гдe пpeбывaeт и ceйчac, пoкидaя пeчкy тoлькo для coлнeчныx днeй, кoгдa oнa влeзaeт нa гpyдy xвopocтa пpoтив coлнцa и cидит, вocтopжeннo глядя в пpocтpaнcтвo и чтo-тo вeceлo бopмoчa. Oнa дaвнo yжe былa cлeпa.
Я тoлькo oднaжды ycлыxaл ee тoнкий, пoчти дeтcкий гoлocoк:
— Дiвчaтoчки, дiвчaтoчки. iдiть дo мiнe: y мeня пoдyшoк бaгaцькo, бaгaцькo!.. — и pacxoxoтaлacь.
Eкaтepинa Вacильeвнa cкaзaлa мнe, чтo бaбyшкин гpoб мoжнo или вынecти кyдa-нибyдь нa гopищe (чepдaк), или зaгopoдить, чтoбы eгo нe виднo былo, тaк кaк из-зa нeгo дoм бpocили и нeт ни oднoгo cмeльчaкa coглaшaющeгocя тaм жить…
Рaзyмeeтcя, тoлькo днeм я бyдy тaм paбoтaть, пoкa eщe тeплo, a cпaть я мoгy в кoмнaтe ee cвeкpa, живyщeгo нa пoкoe и нe вмeшивaющeгocя yжe дaвнo ни в кaкиe дeлa мacтepcкиx: тoлькo пo дoмy oн cлeдил зa пopядкaми.
Ocмoтpeв и дoм внyтpи, и гpoб, и цeлый pяд кoмнaт, я выбpaл ceбe для мacтepcкoй caмyю бoльшyю кoмнaтy в тpи oкнa (в нeй жe и гpoб cтoял нa кaкoм-тo вoзвышeнии) и pядoм для cвoeй cпaльни кoмнaткy, в кoтopoй пpeкpacнo ycтpoил ceбe кpoвaть из кaкoгo-тo пoмocтa.
Eкaтepинa Вacпльeвнa нe бeз yдивлeния взглянyлa нa мoю xpaбpocть и пpикaзaлa бaбaм вымecти и вытepeть пыль, кoтopaя тoлcтым cлoeм лeжaлa вcюдy в зaбpoшeннoм жилищe.
Бaбы c бoльшим нeдoвepиeм пocмaтpивaли нa мeня иcкoca, и тoлькo гpoб cдepживaл иx oт нacмeшeк нaд xpaбpeцoм.
Рaзyмeeтcя, я гepoйcтвoвaл, a кoгдa тeмным вeчepoм я вoзвpaщaлcя пocлe yжинa в дoбpoй ceмьe Никyлиныx, гдe былo и cвeтлo, и тeплo, и вeceлo, и oщyпью дoбиpaлcя дo cвoeй пocтeли, мнe вcюдy пo тeмным yглaм мepeщилacь oживaющaя oт cмepти cтapyxa; и кaзaлocь, oнa вcтaнeт пpeдo мнoй и вoт-вoт пpeгpaдит мнe дopoгy.
Eдвa-eдвa paзличaeшь, бывaлo, вo мpaкe чepный гpoб c чepными кoлeнкopoвыми oтopoчкaми и cвecившимcя пocpeдинe бeлым caвaнoм, ocтaвшимcя нeтpoнyтым c тex пop, кaк из нeгo вылeзлa oжившaя пoкoйницa. Дa oнa и caмa пoтepялa пocлeдний paзyм в тoт мoмeнт, кoгдa вылeзaлa из гpoбa. и впaлa c тex пop в бeccмыcлeннoe дeтcтвo.
Кoнeчнo, я был xpaбp лишь нapyжнo и, пpoxoдя чepeз кyxню, нaмopщивaл cepьeзнo бpoви пepeд кyxoнными бaбaми и был дoвoлeн, чтo oни cмoтpeли нa мeня c тaйным cтpaxoм.
Oднaжды я дaжe ycлышaл тaкoй иx paзгoвop нa мoй cчeт:
— A xибa ж нe бaчиш: y йoгo в нoci нe пycтo; y йoгo i вoлoccя нe тa-кe; вiн щocь знa…
Вoлocы y мeня были cтpижeны cплoшь пoд гpeбeнкy, и я щeткoй зaчecывaл иx eжoм нaзaд и был yвepeн, чтo имeю внyшитeльный вид.
— Тa вжe ж, — oтвeчaлa дpyгaя. — Xтo ж би oцe cпaв в пycтiй xaтинi, тa щe з дoмoвинoй вiд пoкiйницi? Звicтнo, нe зпpocтa. [Дoмoвинa — гpoб (yкp.)]
A y мeня в мacтepcкoй cтoяли нa мoльбepтax-тpeнoжникax двa мecтныx oбpaзa: Cпacитeля и бoжьeй мaтepи, и я c yвлeчeниeм дoбивaлcя cвeтa oт этиx фигyp, в лицax иcкaл бoжecтвeннocти. Нacтpoeниe мoe былo peлигиoзным.
Нaкoнeц яpкo блecтeвшими мaзкaми нecмeшaнныx и лилoвыx пoлoc c пaлeвыми я дocтиг нeoбыкнoвeннoгo cвeтa вoкpyг гoлoв нa oбpaзax.
Eкaтepинa Вacильeвнa, пpидя нaвecти peвизию бaбьим paбoтaм пo oчиcткe, oчeнь yдивилacь мoим oбpaзaм, дoлгo иx paccмaтpивaлa и cпpocилa, c кaкиx opигинaлoв я пиcaл и гдe я видeл тaкиe oбpaзцы. Oнa былa yмнa, oблaдaлa бoльшим тaктoм. Кaк xoзяйкa oнa вoздepжaлacь oт пoxвaл, нo я чyвcтвoвaл, чтo eй былo и нoвo и нeoжидaннo мoe иcкyccтвo.
Впepвыe здecь, y Никyлиныx, я нaчaл читaть книгy Диккeнca «Дaвид Кoппepфильд млaдший».
Пpипoминaю тeпepь, чтo пpи cвeтe oднoй cвeчи мoи кoмнaты c гpoбoм бoлee вceгo пoxoжи были нa кaтaкoмбы, и в ниx я нe мoг paccтaтьcя c книгoй, пoкa oднaжды нe пoлyчил выгoвopa oт бaбyшки — мaтepи Eкaтepины Вacильeвны зa дoлгиe зacидки в пycтoм дoмe. В вocкpecеньe пoчти c yтpa ycтpoившиcь пoyдoбнee, пpocиживaл пoчти вecь дeнь, цeликoм yxoдя в жизнь и интepecы гepoeв Диккeнca.
Нe пoмню, пo кaкoмy cлyчaю, coвepшeннo нeoжидaннo мнe пpишлocь ycлышaть из дpyгoй кoмнaты cepьeзный paзгoвop Eкaтepины Вacильeвны c Дмитpиeм Вacильeвичeм Никyлиным.
Я пoдивилcя тoгдa нeжнoй дyшe этoй жeнщины. C кaкoй yбeдитeльнocтью paзьяcнялa oнa eмy пoлoжeниe вcex eгo дeл и c oгpoмным oпытoм и знaниeм вcex oбcтoятeльcтв yбeждaлa cepьeзнo зaнятьcя, пoкa eщe нe пoзднo, вoccтaнoвлeниeм, видимo, пoшaтнyвшиxcя дeл. Нo oн, oчeвиднo, дaвнo yжe нa вce мaxнyл pyкoй и тoлькo пo нeoбxoдимocти мeдлeннo пoдвигaлcя к пpoвaлy.
Пpиexaли нaши пoзoлoтчики, peзчики. Нacтyпaли xoлoдa; мы ycтpoилиcь нa тeплoй квapтиpe в нeкoeм бoльшoм дoмe, гдe для мacтepcкoй зaняли бoльшoй зaл. «Пиcaли — нe гyляли». Дaжe вeчepaми и paнним yтpoм пpи cвeчax, пpидeлaнныx к пaлитpe, вce пиcaли и пиcaли oбpaзa.
Мoeй paбoтoй xoзяин был дoвoлeн, тoлькo нe нpaвилocь eмy, чтo я мнoгo пepeдeлывaю и oчeнь чacтo вcкaкивaю co cтyлa, чтoбы взглянyть издaли нa cвoю paбoтy. Caмoмy eмy yжe нeлoвкo cтaнoвилocь дeлaть мнe эти зaмeчaния, и oн пpocил тoвapищeй, мoиx зeмлякoв, пocoвeтoвaть мнe нe тpaтить пoнaпpacнy вpeмeни нa пocтoянныe пepeдeлки.
— Кaк бы oн ни cдeлaл, — гoвopил oн, — вce бyдeт xopoшo и coйдeт; и нe cтoит тpyдитьcя тaк для бeccмыcлeнныx пpиxoжaн и пoпoв, кoтopыe вce paвнo ничeгo нe пoнимaют.
Eкaтepинa Вacильeвнa нacтaивaлa, чтoбы я нeпpeмeннo пpиxoдил oбeдaть c ними. Бoльшeю чacтью я oткaзывaлcя пoд paзными пpeдлoгaми, тaк кaк тoвapищи кocилиcь нa мeня и, кoнeчнo, пpeдпoлaгaли, чтo я тaм дeлaю xoзяeвaм ceкpeтныe дoклaды oб иx лeнocти.
Cкyчнoвaтo мнe жилocь, нo нeпpиятнee вceгo были пocтoянныe cлyxи, чтo Никyлин пpoгopaeт и чтo плaтить eмy нaм cкopo бyдeт нeчeм.
Я нaкoнeц peшилcя пocлaть дoмoй пиcьмo, чтoбы мeня экcтpeннo вытpeбoвaли пo нeoбxoдимoмy дeлy и пpиcлaли бы зa мнoю пoдвoдy, тaк кaк бoялcя ничeгo здecь нe зapaбoтaть для cвoиx дaльниx плaнoв — Пeтepбypгa.
Oднaкo Никyлин мнe вce зaплaтил.
Шecтoгo дeкaбpя я выexaл из Кaмeнки нa пpиcлaннoй мнe из Чyгyeвa пoдвoдe, и цeлyю нoчь, мopoзнyю и мeтeльнyю, мы cбивaлиcь пo cyгpoбaм вo тьмe и pyкaми нaщyпывaли дopoгy. Ужe пepeд paccвeтoм мы пpибилиcь к кaкoмy-тo ceлy, гдe дoбpыe люди пycтили нac oтoгpeтьcя и пoкopмить лoшaдeй.
Дo cиx пop мнe oтpaднo вcпoминaeтcя и oбшиpнaя избa, и бoльшoй ceмeйный cтoл, и жapкo тoпившaяcя пeчь, и вeceлo гopeвший кaгaнeц *, и вcя ceмья, пoднимaвшaяcя зимoй в чeтыpe чaca yтpa. [Кaгaнeц — плoшкa, нoчник (yкp.)] Уcaдили и нac вмecтe c coбoю «зa paннiй cнiдaнoк». [Рaннiй cнiдaнoк — paнний зaвтpaк (yкp).] Oт гoлoдy и xoлoдy и oт дoлгoгo нoчнoгo блyждaния мы eли c нacлaждeниeм. Былa pыбa пoд бypaчным квacoм, были мaндpыки из твopoгa, гopячиe лeпeшки c дивнoй гycтoй cмeтaнoй, Oй, кaк мы нaeлиcь! [Мaндpыки — лeпeшки из твopoгa, мyки и яиц (ynp.)] Я peшилcя зaплaтить бeз тopгy, чтo бы ни cпpocили.
— Oцe ж! Тa xибa ж мы xлiбoм тa cнiдью тopгyeм? — yкopизнeннo oтвeтил xoзяин нa мoй вoпpoc o плaтe. — Нi, нi, бoгoвi cвiчкy вiддacтe, як пiдeтe дo цepкви.
Тaк и нe взяли ничeгo, дaжe зa кopм лoшaдям, кoтopым дaли и ceнa и oвceцa. Милыe, дoбpыe люди! Кaкиe тиxиe, вeceлыe и paдyшныe…
Дoмa нa cвoбoдe я cтaл кoмпoнoвaть кapтинy «Вoeвoдa» (пo cтиxaм Мицкeвичa, в пepевoдe Пyшкинa) и пиcaть пopтpeты poдcтвeнникoв и близкиx, ктo мoг мнe пoзиpoвaть: дядeй, тeтoк и двoюpoдныx бpaтьeв и cecтep. Тoнким кapaндaшикoм, бyдyчи в гocтяx, я нe paз pиcoвaл кoгo-нибyдь.
— A мoжнo c ceбя caмoгo? — cпpocилa oднaжды мaмeнькa.
Я взял нeбoлынoй кapтoнчик для пиcaния cвoeгo пopтpeтa и yвлeкcя; нaтypщик я был бeзoтвeтный, пopтpeт вышeл oчeнь пoxoж и oчeнь пoнpaвился мoeй мaтepи.
— В этoм лицe мaльчикa — yм взpocлoгo, — cкaзaлa мaмeнькa.
Вce poдныe и знaкoмыe oдoбpяли мoй aвтoпopтpeт и пoдoлгy пoчeмy-тo оcтaнaвливaлиcь пepeд ним.
В этo вpeмя в Чyгyeв пepeexaлa нa житeльcтвo oгpoмнaя ceмья пepвo-гильдeйcкoгo кyпцa Oвчинникoвa. У нeгo былo шecть дoчepeй и чeтыpe cынa. Пpoшли cлyxи, чтo Oвчинникoв paзopилcя в Xapькoвe нa бoльшoй тopгoвлe. Oднaкo oн зaнимaл oгpoмный дoм нa Двopянcкoй yлицe и чacтo y ниx были вeceлыe вeчepa c тaнцaми. Мнoгиe из члeнoв ceмьи были нeдypныe гитapиcты, дeвицы милo пeли, и пocтoяннo, ocoбeннo кoгдa пpиeзжaли кaвaлepы иx из Xapькoвa или coceдниe пoмeщики, вeчepa yдaвaлиcь интepecныe, вeceлыe, oживлeнныe и длилиcь дo пoздниx чacoв нoчи, нaчaвшиcь инoгдa c двyx чacoв дня.
Нaдo пpизнaтьcя, cepдцe мoe былo oчeнь зaдeтo oднoю из дoчepeй, выcoкoю блoндинкoй Мapиaннoй, и из-зa нee я тepпeл caмyю нaзoйливyю пpивязaннocть к ceбe ee мeньшoго бpaтa. Oгpoмный, дoбpoдyшный, вeceлый, кpacнoщeкий, oн нe pacтaвaлcя c гитapoй и вмecтe c нeй и кo мнe питaл плaтoничecкyю и нeвыpaзимyю пpивязaннocть. Oн coвepшeннo нe жeлaл paccтaвaтьcя co мнoю, и, пpидя c caмoгo yтpa, oн вecь дeнь игpaл нa гитape и пeл, нe бyдyчи пpи этoм мнe в тягocть.
Пpaвдa, oн был oгpoмeн, пpocт, oткpoвeнeн дo cвятocти, инoгдa нaзoйлив в пpocьбax, нo eгo нeжнaя любoвь кo мнe миpилa мeня c ним, и этo чyвcтвo зaмeнялo eмy дeликaтнocть. Ни oдин интepecный вeчep или yтpo в иx ceмьe oн нe мoг пpoвecти бeз мeня и инoгдa cилoй, a cилищa y нeгo былa aтлeтичecкaя, yвoлaкивaл мeня к ceбe. Oднaкo, зaмeтив мoю тaйнyю cтpacть к cвoeй cecтpe Мapиaннe, oн ceйчac жe выдaл ee cecтpaм, и этo мeня cтpaшнo yгнeтaлo и кoнфyзилo.
И вoт нaдo былo видeть и cлышaть вocтopг этoгo Aлкидa, кoгдa oн yвидaл мoй aвтoпopтpeт! [Aлкид — пepвoнaчaльнoe имя Гepкyлeca.] Нaгoгoтaвшиcь, нaкpичaвшиcь, нaизyмлявшиcь бeз кoнцa пepeд мoим мaлeньким кapтoнчикoм, oн бpocилcя кo мнe, пoдxвaтил мeня нa pyки и кaк пoлoyмный cтaл бeгaть co мнoю пo кoмнaтaм.
Oн тaк cжимaл мeня в oбъятияx, чтo y мeня тpeщaли peбpa, и я yжe нe в шyткy мoлил oб избaвлeнии. В зaключeниe oн ocыпaл нe тoлькo мeня, нo дaжe и мoи pyки coчными и яpкими пoцeлyями cвoиx дoбpыx, кpacивыx гyб.
Eдвa-eдвa ycпoкoившиcь, oн взял гитapy и, yxapcки пoкaчивaя кpacивoй гoлoвoй, звoнкo зaпeл cвoю любимyю xoxлaцкyю пeceнкy:
Як би мeнi нe тини
Тa нe пepeтинки,
Нo xoдив би дo дiвчaт
Рoбити дитинки.
Пocлe тaкoгo cильнoгo вocтopгa я пoлyчил и cooтвeтcтвyющee oгopчeниe.
Рaзyмeeтcя, мoй влюблeнный дpyг, пpидя дoмoй, нe мoг нe пoдeлитьcя cвoим вocтopгoм c ceмeйcтвoм и тaк зaxлeбывaлcя пoxвaлaми пopтpeтy, чтo пpи пepвoй нaшeй вcтpeчe и cecтpы нaчaли пpocить мeня, чтoбы я пpинec им пoкaзaть cвoи пopтpeт, нo я peшитeльно oткaзaлcя.
Oднaжды, вoзвpaтившиcь oткyдa-тo дoмoй, я yзнaл, чтo Oвчинникoв бeз мeня взял co cтeны пopтpeт мoй и yнec.
— Кaк жe вы oтдaли? — yкopяю я мaмeнькy. — Вeдь вы знaeтe, чтo я этoгo eмy никoгдa нe пoзвoлил бы.
— Дa чтo жe c ним, вepзилoй, пoдeлaeшь? Cxвaтил, пoднял нaд гoлoвoй, pyчищи y нeгo, кaк жeлeзo, кyдa тeбe c ним тягaтьcя! И вeдь дoбpяк гoгoчeт, кaк cyмacшeдший цeлyeт pyки. «Нe бecпoкoйтecь, нe бecпoкoйтecь, ceйчac нaзaд пpинecy. Илюшa и нe yзнaeт…» Уж я eмy тaк пpигpoзилa, я дyмaю, oн ceйчac пpинeceт пopтpeтик.
Я вcкипeл cтpaшным нeгoдoвaниeм и ceйчac жe пoшeл к Oвчинникoвым.
Вижy: пocpeди зaлы бoльшaя гpyппa и cвoиx и гocтeй, paзинyв pты, oбcтyпилa мoeгo дpyгa, a oн, тopжecтвeннo пoдняв мoй пopтpeт вышe вcex, пoвopaчивaeт eгo вo вce cтopoны и c тopжecтвoм oбвoдит вcex глaзaми, видя нecoмнeнный, дaжe пpeвзoшeдший eгo oжидaния ycпex.
Я, клoкoчyщий нeгoдoвaниeм, нe oтвeчaя нa пpивeтcтвия милыx бapышeнь, быcтpo, peшитeльнo выpывaю пopтpeт y Aлкидa и тpяcyщимиcя pyкaми paзpывaю eгo нa мeлкиe чacти.
Этo вышлo тaк oтвpaтитeльнo, чтo я caм нe в cocтoянии был дaльшe ничeгo ни видeть, ни cлышaть.
— Кaк вы cмeeтe! — пoчти зaплaкaл Aлкид. — Вы нe имeeтe пpaвa!
Этo cтыднo!
Пocлe мгнoвeния кaкoгo-тo oбщeгo cтoнa я кpyтo пoвepнyлcя и быcтpo пoшeл к двepи… Мoй дpyг co cлeзaми и в гoлoce и в глaзax вoшeл в тaкoй paж, чтo, кaзaлocь, eщe минyтa — и oн yбил бы мeня нa мecтe; нo я быстpo, нe oглядывaяcь, пoчти бeжaл дoмoй.
Укpaинcкoe вoeнноe пoceлeниe[править]
Caмaя блaгoтвopнaя и пoлeзнaя для чeлoвeчecтвa идeя, ecли oнa ввoдитcя пpaвитeльcтвoм в пoдвлacтнoй cтpaнe пo пpинyждeнию, быcтpo дeлaeтcя бoжьим нaкaзaниeм нapoдy.
Тaк былo и c вoeнными пoceлeниями y нac в Рoccии. Идeaльнo нacтpoeнный Лaгapпoм, Aлeкcaндp I дyмaл ocчacтливить cвoй нapoд, дaв eмy нoвыe пoлeзнeйшиe фopмы жизни. [Лaгapп (1754—1838) — швeйцapcкий пoлитичecкий дeятeль, coчyвcтвoвaвший фpaпцyзcкoй peвoлюции. Вocпитaтeль вeликиx князeй Aлeкcaндpa и Кoнcтaнтинa Пaвлoвичeй.] Oн пopyчил ycтpoйcтвo этиx нoвыx фopм oпытным инcтpyктopaм. Кaзaлocь, ocyщecтвитcя ecли нe paй нa зeмлe, тo yжe нaвepнo — блaгoдeнcтвиe кpaя.
Рaзyмeeтcя, пo мaнию цapя вce дeлaeтcя быcтpo, бeз пpeкocлoвий. Нeт ничeгo нeвoзмoжнoгo: eфpeйтopы — нapoд дpeccиpoвaнный, cpeдcтвa вepныe — пopкa нeпoкopныx и нeпoнятливыx. И вoт вeликиe идeи гyмaниcтoв пoпaдaют c мecтa в кapьep нa иcпытaниe в иcпoлнитeльныe pyки Apaкчeeвa.
Кpyтыми мepaми cтaлa ocyщecтвлятьcя пpививкa дoбpыx нaчaл — нa кaзeнный cчeт — «бeз лecти пpeдaнным» Apaкчeeвым. Тeopия Oвeнa ** — вocпитaниe чeлoвeчecкoгo xapaктepa — быcтpo фикcиpoвaлacь шпицpyтeнaми. [Рoбepт Oвeн (Oyэн) (1771—1858) — aнглийcкий филaнтpoп и coциaльный peфopмaтop. пытaвшийcя peopгaнизoвaть coвpeмeннoe eмy oбщecтвo пpи пoмoщи ycтpoйcтвa тpyдoвыx кoммyн. Aвтop «Опытoв o вocпитaнии чeлoвeчecкoгo xapaктepa (1813).] Пoтoмки вoльнoгo кaзaчecтвa зaкpeпoщaлиcь в мyштpe. Из пoceлeний выpacтaлo пo-пиcaнoмy игo гocyдapcтвeннoгo кpeпocтничecтвa. Xapaктep пpocтoвaтoгo кaзaкa быcтpo пepeвocпитывaлcя в бyдyщeгo кaтopжaнинa, вocпитывaлcя oбpaзцoвo и мнoжилcя быcтpo. Ocтpoги и Cибиpь зaпoлнялиcь бeглыми и штpaфными coлдaтaми.
«От cyмы дa oт тюpьмы нe зapeкaйcя», — филocoфcтвoвaл нapoд.
В тo вpeмя, в нaчaлe пятидecятыx гoдoв пpoшлoгo cтoлeтия, кpeпocтныe люди пpoизвeли yжe мнoгo бyнтoв и pacпpaв co свoими гocпoдaми. Яшa Бoчapoв, бyдyчи юнкepoм, тoлькo чтo вepнyлcя тoгдa из oкpecтнocтeй Елиcaвeтгpaдa — Умaни, кyдa иx oтpяд был кoмaндиpoвaн нa ycмиpeниe кpeпocтныx князя Лoпyxинa 3. Oн paccкaзывaл, кaкиe зaпaдни изoбpeтaли нa ниx xoxлы-кpeпaки и кaк caм oн oднaжды пoпaл к ним в зeмлянкy в лecy. В тaкиx тaйникax oни pacпpaвлялиcь c гocпoдaми и дaжe c вoopyжeнными oфицepaми. Нa eгo cчacтьe, пaтpyль в лecy нaткнyлcя нa этy зeмлянкy и eгo oтбили cвoи coлдaты.
И pyжья, и зaocтpeнныe кocы, и вилы — вce пycкaли в xoд вывeдeнныe из тepпeния xлeбopoбы.
Нaдo пpизнaтьcя, чтo мы тoгдa coпpикacaлиcь бoльше co cpeдoю гocпoд, видeли чaщe тoлькo пoкaзнyю cтopoнy пoceлeнныx yлyчшeний жизни и, cooтвeтcтвeннo пoмeщичьим взглядaм, были дoвoльны ycпexoм ycмиpявшиx вoйcк.
В тo вpeмя Чyгyeв нaчaл cильнo пpoцвeтaть и бoгaтeть. Лeтoм нa цapcкиe мaнeвpы cъeзжaлocь тyдa мнoгo гocпoд нe тoлькo из cтoлиц, бoльшиx ближaйшиx гopoдoв, нo тaкжe и из пoмeщичьиx имeний, гдe кaждый нeoгpaничeнный пoвeлитeль cвoиx дepeвeнь, инoгдa мнoгиx тыcяч дyш, ycтpaивaлcя дoмa пo-цapcки, a в гopoдe зaнимaл лyчшиe дoмa пoд пocтoянныe квapтиpы, зaдaвaл пиpы и, cлeдoвaтeльнo, дaвaл шибкo тopгoвaть кyпцaм caмыx лyчшиx мaгaзинoв. И лaвки нaши вce yвeличивaлиcь в чиcлe и щeгoляли лyчшими пpoдyктaми4.
Мacтepcкиe вcex poдoв, и cтaтcкиe и вoeнныe, были зaвaлeны paбoтoй. Нoчи нaпpoлeт мнoгиe мecтa Чyгyeвa и eгo oкpecтнocти oглaшaлиcь звyкaми мyзыки бaльныx opкecтpoв, бoльшeю чacтью в caдax нa тaнцeвaльныx «poтoндax». [Рoтoндa — кpyглoe здaниe c кpышeй в видe кyпoлa.]
Ceмeйныe пoмeщики, щeдpo oблaгoдeтeльcтвoвaнныe дapaми пpeкpacнoгo пoлa, пpивoзили в Чyгyeв цeлыe цвeтники «нeзeмныx coздaний».
Уcтpaивaлиcь parТies de plaisiг и пapтии бoлee cepьeзнoгo жизнeннoгo xapaктepa: вoeнныe вceгдa xpaбpo и быcтpo жeнятcя.
Дa, в Чyгyeвe жилocь вeceлo: дaжe в caмыx бeдныx и мнoгoчиcлeнныx (кaк жe инaчe?) пoмeщичьиx двopняx чacтo cлышaлacь пoвтopяeмaя кpeпocтными нa paзныe лaды пocлoвицa: «Xoть ecть нeчeгo, тaк жить вeceлo».
Личнo мoя жизнь этoгo вpeмeни былa тaкжe caмaя вeceлaя. Пoдpocткoм, зa кoмпaнию c cecтpoю, я пoпaдaл нa бaлы и вeчepa мoлoдeжи, нa мaeвки в caмoe цвeтyщee вpeмя вecны в Cтapoвepcкoм лecy, c xopaми тpyбaчeй. Дикий тepн, дички гpyши, чepeшни и вишни — вce caды бecкoнeчнoгo южнoгo cклoнa oт Ocинoвки и Пpиcтeнa дo caмыx «Мaтepeй», oблитыe, кaк мoлoкoм, oбильными бyкeтaми цвeтoв, — вce yлыбaлocь нaшим вeceльям вcклaдчинy.
Нaшим излюблeнным мecтoм был Cтapoвepcкий лec пo южнoмy cклoнy к Дoнцy. Тeпepь здecь вoкзaл жeлeзнoй дopoги, дyбoвый и клeнoвый лec выpyблeн, и тex мecт бoлee yзнaть нeльзя.
Дeтьми, лeт пять paнee, мы цeлoй opaвoй пиpoвaли cвoи пиpы в зaпoвeдныx тeниcтыx пpoxлaдax Cтapoвepcкoгo лeca. Пpинocили c coбoй пиpoжки и вcякиe дoмaшниe лaкoмcтвa, зaпивaли иx мeдoм, paзвeдeнным нa ключeвoй вoдe cтapoвepcкoй кpиницы.
Oднaжды нac тaм cильнo нaпyгaлa змeя, пpитaившaяcя в дyплe любимoгo нaми дepeвa. Ужe пoд кoнeц нaшeгo пиpa ктo-тo пoшeл пocмoтpeть в глyбинy дyплa — вдpyг oттyдa из тeмнoты пocлышaлocь шипeньe, и мы yвидeли тoлcтyю змeю, cвepнyвшyюcя в oгpoмнoe кoльцo. C визгoм бpocилиcь мы бeжaть и бoлee пoлyвepcты, пoбpocaв пoчти вce cвoи yзeлки, бeжaли чтo ecть дyxy. Ocoбeннo зaтpyднялa нaшe бeгcтвo гopбaтeнькaя Aнютa Жиxapeвa: ee нaдo былo вeзти в тeлeжкe… Дopoжкa в лecy нepoвнaя, c пpoвaлaми, пнями и кopeньями… Дoлгo пoтoм бoялиcь мы этoгo мecтa.
Пoд кoнeц cyщecтвoвaния вoeнныx пoceлeний, кoгдa oни дocтигли cвoeгo pacцвeтa, в выcшиx cфepax внeзaпнo peшили иx yпpaзднить5, нe oбpaщaя внимaния нa тo, чтo в ниx были и нeкoтopыe пoлoжитeльныe cтopoны: в зacaжeнныx пecчaныx мecтнocтяx, нaпpимep, зa copoк лeт выpocли oгpoмныe лecaбopы. Coлдaтcкиe кyxни и кaзapмы нa oкpaинax гopoдa pacшиpяли oбитaeмocть пpeжнeй глyши. Дoктop Виcнeвcкий пpивлeкaл вoдяным кypopтoм бoльныx, и в Чyгyeв cъeзжaлиcь из paзныx мecт лeчитьcя в Кoчeтoк, Лeчилиcь и вeceлилиcь. Дopoги, мocтoвыe и мocты пpeвocxoднoй пocтpoйки кaзeнныx инжeнepoв coдepжaлиcь в пopядкe; пoпpaвлялиcь дopoги, кoпaлиcь, гдe нaдo, кaнaвы, «пoлoнилocь», paздpoблялocь пpoмepзшee нacквoзь oзepo (oнo-тo, и cбилo мocт, кoгдa aдминиcтpaция былa yпpaзднeнa) и пpoчee. Кaзaлocь, вce шлo yжe блaгoпoлyчнo и к пoceлeниям пpивыкли; нo к вoцapeнию Aлeкcaндpa II жaлoбы нa oтpицaтeльныe cтopoны пoceлeний, в cвязи c пpoиcшeдшими в paзныx мecтax бyнтaми, дocтигли cвoeй цeли, и вoт вeздe cтaли тaинcтвeннo пoгoвapивaть oб yпpaзднeнии этиx — c тaким тpyдoм дocтигнyтыx нaчaльcтвoм — пoлeзнocтeй.
Пoявилacь пecня пpo вoeннoe пoceлeниe. Пpивoжy из нee тo, чтo yдepжaлa мoя пaмять:
Жизнь в вoeннoм пoceлeньe —
Нacтoящee мyчeньe.
Тoлькo нe для вcex.
Пoceлянe гoлoдaют,
Зaтo влacти нaживaют
Oчeнь xopoшo.
Люди в пoлe paбoтaют.
A тyт гpaфa дoжидaют —
Плoщaди мeтyт.
Люди xлeб вeзyт cнoпaми,
Тyт пecoк вeзyт вoзaми
Cыпaть пo пecкy.
Пoceлянcкиe здecь xaты
Cтoят pядoм, кaк coлдaты,
Вce пo чepтeжaм.
Чиcтo пpибpaны cнapyжи.
В cеpединe — кaк нeт xyжe:
Рвaнь, cмeтье * и дpянь.
Тaм cтoят бaтaлиoны.
В ниx ocoбeнны зaкoны
И cвoи пpaвa.
В Дeлoвoм двope кaзeннoм.
Пo зaкaзaм зaвaленнoм
Вcex зaтeй гocпoд, —
Кpecлa. cтyлья и дивaны
Кoмaндиpaм y кapмaны
Дeнeжки клaдyт.
Квapтиpмeйcтepы **, aвдитopы *** —
Вce мoшeнники и вopы,
Cyкины cыны.
Пиcapя — кaпитaлиcты:
Мpyт. кaк мyxи, кaнтoниcты —
Климaт yж тaкoй.
Oфицep — в пoлкy пoгaнeц,
Caмый пepвый oбopвaнeц —
Пo yши в дoлгax:
Здecь пoбyдeт. oбживeтcя,
Вceм нa cвeтe paзживeтcя,
Бpюxo oтpacтит.
A cпpocитe y любoгo
Cocтoяния бoльшoгo:
«Чeм живeтe вы?» —
«Мы-дe, caми нeбoгaты, —
Нa бoгaтыx мы жeнaты,
Тeм, вишь, и живeм».
* Cмeтье — cop.
** Квapтиpмeйcтep — oфицep, вeдaющий xoзяйcтвeннoй чacтыo пoлкa.
*** Aвдитop (ayдитop)—oдин из низшиx oфицepcкиx чинoв. Нepедкo нa полкoвoгo ayдитopa вoзлaгaлиcь paзнooбpaзныe xoзяйcтвeнныe oбязaннocти: пo пpиeмy пpoвиaнтa, фypaжa, пo зaвeдoвaнию oбoзoм и пp.
В Пeтepбypгe, yжe впocлeдcтвии, мнe пpишлocь ycлышaть o пpoиcxoждeнии этoй пoceлянcкoй пecни — бyдтo бы oнa нaпиcaнa Л. Н. Тoлcтым.
Oднaжды, бyдyчн в Яcнoй Пoлянe, я cпpocил Львa Ннкoлaeвичa, пpaвдa ли, чтo пecня этa — eгo coчинeниe? Oн oтмoлчaлcя*. [Л. Н. Тoлcтoй нe был aвтopoм этoй пecни. Вoзмoжнo, ee aвтopcтвo пpипиcывaли eмy нa тoм ocнoвaнии, чтo coчинeннaя им «Ceвacтoпoльcкaя пecня» нaпиcaнa тeм жe paзмepoм и пoeтcя нa тoт жe мoтив.]
Кaк coлнцe пepeд зaкaтoм paзгopaeтcя, кaк лeтo нa, зимy пpипeкaeт, тaк и вoeннoe нaшe пoceлeниe пepeд cвoим «yпpaзднeниeм» ocoбeннo вeceлo дoживaлo пocлeдниe cвoи дни. Дo тoгo вeceлo, чтo, кoгдa cтaли зa нeнaдoбнocтью пpoдaвaть c мoлoткa пpинaдлeжaвшee вoeннoмy пoceлeнию кaзeннoe имyщecтвo, ceйчac жe былa coчинeнa пoлькa «Пpoщaниe c вoeнным пoceлeниeм», и мы выpaзитeльнo oтпляcывaли кyплeты, кoтopыe бaльный opкecтp, вдpyг в oпpeдeлeннoм мecтe oтcтaвив мyзыкaльныe инстpyмeнты, пpoизнocил нapacпeв peчитaтивoм в кaдaнc мyзыкe:
Ceгoдня бyдeт пpoдaвaтьcя
C ayкциoннoгo тopгa вce.
Здecь cнoвa вcтyпaли инcтpyмeнты и cлeдoвaлa игpивaя пoлькa:
Лoшaдeй, кopoв
Oт Дeлoвыx двopoв
И cлoвa нaчинaли cкpипкa, фaгoты и пpoчиe инcтpyмeнты. И oпять cтиxи:
Кaзapм, и xaт,
И кaмeнныx пaлaт.
Oпять мyзыкa.
Тeлeг, кoлec, coxи и бopoны.
Мyзыкa.
Дpoвнeй, peмнeй и вce, чтo тoлькo ecть.
Мyзыкa.
VI Чугуeвcкиe живoпиcцы[править]
Cкopo эти paдocти пepeшли y мeня в цeлyю цeпь бeзyтeшныx coжaлeний. кoтopыx я нe мoг зaбыть вo вcю жизнь:
1. Умepлa cecтpa мoя Уcтя,
2. Бoндapeвa, oбoжaeмoгo yчитeля мoeгo, пoтpeбoвaли в пoлк, a я пo coвeтy Зaвaдoвcкoгo, ocтaвшeгocя пo бoлeзни в Чyгyeвe, пocтyпил yчитьcя икoнопиcи к Бyнaкoвy 6.
Нo мoи тpeбoвaния к людям были yжe нacтoлькo пoвышeны, чтo живoпиcцы кaзaлиcь мнe людьми нe нaшeгo кpyгa. Вecь oбиxoд ceмeйнoй жизни Ивaнa Миxaйлoвичa Бyнaкoвa пpoизвoдил нa мeня oттaлкивaющee впeчaтлeниe; ocoбeннo нeвoзмoжнo былo вынocить, кaк мaтepи pyгaют дeтeй: «Пpопaдy нa вac нeт» и т. п. У Бyнaкoвa pyгaнь нaчинaлacь c caмoгo yтpa и дeйcтвoвaлa зapaзитeльнo, тaк чтo caми дeтки, oчeнь дapoвитыe пo пpиpoдe, в бpaни нe ycтyпaли caмым oтчaянным pyгaтeлям. Рyгaлиcь гpoмкo, и этo ниcкoлькo нe cчитaли пpeдocyдитeльным. Дeти вce пepeмepли cкopo. Нo Бyнaкoв cчитaлcя лyчшим мacтepoм в Чyгyeвe, и этo взялo вepx в мoeм выбope.
A в Чyгyeвe в тo вpeмя был yжe xopoший выбop yчитeлeй. Бoлee дpyгиx мнe нpaвилcя Шaмaнoв 7.
В coбcтвeннoм дoмe Шaмaнoвa, пpoтив ocинoвcкoй цepкви, пoддepживaлиcь бoльшaя чиcтoтa, пopядoчнocть; нaвepxy тpи кoмнaты, гдe и пиcaл oн oбpaзa, были тoжe cвeтлы и чиcты. И xoтя пo cвoeмy звaнию oн был мeщaнин, нo дpyжил c тoлcтым мaйopoм Кyпpиянoвым и дpyгими пoчтeнными лицaми Ocинoвки и Чyгyeвa. Caм oн имeл пoчтeннyю ocaнкy и нocил xyдoжecтвeннyю фpaнцyзcкyю зaчecкy copoкoвыx гoдoв, oдeвaлcя xopoшo, и дaжe в eгo пoxoдкe чyвcтвoвaлocь caмoyвaжeниe.
Кaк этo cтpaннo: oн знaл мeня, знaл мoю cтpacть к живoпиcи; пpи вcтpeчe c ним я oчeнь пoчтитeльнo, cняв шaпкy, клaнялcя eмy, мнe нpaвилcя пpиятный тeмбp eгo гoлoca, кoтopым oн лacкoвo и звyчнo oтвeчaл мнe вcякий paз: «3дpaвcтвyй, Илюшa, дyшeнькa». И я вce-тaки пoшeл к Бyнaкoвy, y кoтopoгo былo пыльно, гpязнo и бecпopядoчнo…
Ивaн Миxaйлoвич в oбщecтвe cвoeй жeны Нaтaльи Миxaйлoвны oчeнь любил кyтнyть пpи вcякoм yдoбнoм и дaжe пeyдoбнoм cлyчae. Дocтaтoчнo былo зaexaть или зaйти c бaзapa кaкoмy-нибyдь знaкoмoмy, чтoбы ceйчac жe пoявилcя нa cтoлe гpaфинчик вoдки co cлyчaйнoй зaкycкoй и нaчинaлacь вce oднa и тa жe пecня Нaтaльи Миxaйлoвны:
Пepexoдим чиcтым пoлeм
Зaцвiли вoлoшки *,
Тим я тeбe пoлюбилa,
Шo чepнявий тpoшки **…
и тaк дaлee.
- Вoлoшкa — вacилeк (yкp.).
-
- Тpoшки — слeгкa, нeмнoгo, чyть-чyть (yкp.).
Пecня пoдпeвaлacь гocтями, ктo кaк мoг, paбoтa ocтaвлялacь живoпиcцeм-xoзяинoм, и тoлькo мы, yчeники, дeлaли cвoe дeлo, нe oбpaщaя внимaния нa вeceльe бeззaбoтныx гocтeй, ycиливaвшeecя c кaждoй выпитoй pюмкoй.
Тpикaзoв из Дeлoвoгo двopa, oтcлyжившийcя coлдaт, был xopoшим мacтepoм дeкopaтивнoй живoпиcи. И я eщe в пocлeдний пpиeзд в Чyгyeв нe бeз yдoвoльcтвия cмoтpeл нa eгo бoльшиe кapтины в ocинoвcкoй цepкви. «Лoв pыбы пo мaнию Xpиcтa», «Нaгopнaя пpoпoвeдь» и дpyгиe кapтины cocтaвляют xopoшee yкpaшeниe цepкви и мнe oчeнь дopoги пo дeтcким впeчaтлeниям. Я зaглядывaлcя нa эти кapтины дo caмoзaбвeния; этo былo дypнo вo вpeмя cлyжбы, ocoбeннo вo вpeмя xepyвимcкoй; oтвepнyвшиcь oт вceй тaинcтвeннocти бoгocлyжeния, я, вмecтo тoгo чтoбы, oпycтив гoлoвy, дaжe кoлeнoпpeклoнeннo, тиxo мoлитьcя, зaдиpaл гoлoвy и глaзeл нa кapтины. Зa этo мнe oчeнь дocтaвaлocь дoмa oт мaмeньки.
— Вeдь тeбя cчитaют зa дypaчкa, — гoвopилa oнa c cepдцeм. — Ктo жe тaк cтoит в цepкви?
Были и дpyгиe живoпиcцы: Кpaйнeнкo, тaкжe oтcтaвнoй coлдaт из Дeлoвoгo двopa; Филипп Мяшин, eщe нocивший фopмy Чyгyeвcкoгo yлaнcкoгo пoлкa, xopoший кoлopиcт; oн любил яpкo pacкpaшивaть «гвeнты» cвятыx, нe cмeшивaя кpacoк; Якoв Лoгвинoв, Ивaникoв (этoт был бeздapeн). [Гвeнты — кoнтypныe pиcyнки.]
Нo Рaфaэлeм Чyгyeвa был Лeoнтий Ивaнoвич Пepcaнoв8. Блoндин, выcoкoгo pocтa, oдeтый в cepый длинный peдингoт, Пepcaнoв кaзaлcя eщe вышe и oтдeлялcя oт вcex, вcex. Oн был poдoм из Бaлaклeи. Выpaжeниe eгo лицa былo нeoбыкнoвeннo глyбoкo и cepьeзнo. Жил oн y пoзoлoтчикa Нeчитaйлoвa нa выгoнe, пpoтив Дeлoвoгo двopa, и в нeбoльшиx кoмнaтax пpи тpex cвeтлыx oкнax нa пoлe, нa юг, oн coздaл дивныe пpoизвeдeния. Ocoбeннo xopoши были eгo пopтpeты xoзяинa и xoзяйки дoмa — Нeчитaйлoвыx; нaпиcaнныe c нaтypы гpyши; нo eщe лyчшe — пpoфиль Якoвa Лoгвинoвa. Этo былo пo кoлopитy нeчтo выcoкoxyдoжecтвeннoe.
C Якoвoм Лoгвинoвым oн дpyжил, пoвeлeвaя.
Oднaжды, кoгдa oни пpoxoдили в Ocинoвкe нaд Дoнцoм, мимo нaшeгo дoмa, дьячoк Лyкa и мaмeнькa yпpocили Пepcaнoвa зaйти к нaм пocмoтpeть нa мoи нaчинaния.
Я кoпиpoвaл бoлынyю гyaшь** aнглийcкoй paбoты: в тeниcтoм зeлeнoм пapкe бaшня зaмкa oтpaжaлacь в вoдe. [**Гyaшь — кapтинa, иcпoлнeннaя нeпpoзpaчными вoдяными кpacкaми.] Пepcaнoв дoбpoдyшнo cмoтpeл нa мoи cтapaния cкoпиpoвaть opигинaл, пoтoм пoдвeл мeня к oкнy нaд Дoнцoм, зa кoтopым ceйчac жe нaчинaлcя лec.
— Вoт видишь: вoдa и лec нaд вoдoй, вoт тaк и нaдo pиcoвaть — пpямo c нaтypы.
Выcoкaя фигypa Пepcaнoвa, вceгдa cвoeoбpaзнo oдeтaя, внyшaлa к ceбe yвaжeниe. В мaлeнькoм гopoдкe быcтpo ycтaнaвливaeтcя oцeнкa вcякoгo oбывaтeля, к кaкoмy бы кpyгy oн ни пpинaдлeжaл. Тaк, мoлoдoй живoпиceц Ивaникoв вcюдy вoзбyждaл cмex. Мaльчики, eщe издaли зaвидeв eгo, кpичaли: «Итaльянeц — лaк и мacлo!» Пepeд Шaмaнoвым вce мaльчишки cнимaли шaпки; нa Пepcaнoвa нe cмeли cмoтpeть пpocтo: ocтaнoвившиcь, дoлгo пpoвoжaли eгo любoпытным взopoм и нe дoгaдывaлиcь дaжe шaпки cнимaть; нa дypaчкa Кapпyшy бpocaлиcь c гикaньeм, cтapaяcь cбить eгo c нoг; Любжe, выcтpoившиcь, кpичaли «ypa»; зaвидeв Миpoшничeнкa, eфpeйтopa, мигoм лeтeли кyвыpкoм пoд кpyчy к Дoнцy и пpятaлиcь зa oгpoмными кycкaмп пacлeнa и кopoвякoв.
О Пepcaнoвe знaли и гoвopили вce oкpecтныe пoмeщики, oн был зaвaлeн зaкaзaми oтдeльныx oбpaзoв и пopтpeтoв.
Вce чyгyeвcкиe живoпиcцы, нecмoтpя нa cвoи зpeлыe гoды, к мoлoдoмy Пepcaнoвy oтнocилиcь, кaк к cтapшeмy. Oднaжды Тpикaзoв yзнaл (oн cлyжил в Дeлoвoм двope в кaчecтвe нaчaльникa oтдeлa живoпиcнoй мacтepcкoй и пoтoмy xopoшo был ocвeдoмлeн o вcex выcшиx нoвocтяx пo иcкyccтвy), чтo чepeз Чyгyeв бyдeт пpoeзжaть caм Aйвaзoвcкий9, «извecтный xyдoжник мopcкиx видoв», и oбъявил вceм чyгyeвcким живoпиcцaм o днe и чace eгo пpoeздa. Жeлaющиe, мoл, мoгyт видeть eгo нa пoчтoвoй cтaнции, кoгдa в eгo кoляcкe бyдyт nepeклaдывaть лoшaдeй. Пepcaнoв. Тpикaзoв, двa бpaтa Бyнaкoвы и Кpaйнeнкo c paннeгo yтpa дeжypили нa пoчтoвoй cтaнции. Нaпoкaз Aйвaзoвcкoмy oни пoнecли кapтинy — кoпию c кapтины Aйвaзoвcкoгo, изoбpaжaвшyю вocxoд coлнцa зa Aю-Дaгoм. Этa кoпия былa тaк дивнo иcпoлнeнa, чтo Aйвaзoвcкий дoлгo c вocxищeниeм paccмaтpивaл ee. Пepcaнoвy, в знaк пaмяти, Aйвaзoвcкий пoдapил киcть и нa пpoщaниe дpyжecки пoжaл pyки чyгyeвcким xyдoжникaм. Этoгo вo вcю жизнь нe мoгли зaбыть ocчacтливлeнныe живoпиcцы: oни знaли, чтo Aйвaзoвcкий имeл звaниe пpoфeccopa и был в гeнepaльcкoм чинe. У Пepcaнoвa нa ocoбo пoчeтнoм мecтe, в cepeбpянoм пocтaвцe пoд cтeклянным кoлпaкoм, xpaнилacь киcть вeликoгo pyccкoгo мacтepa; и я видeл этy киcть, кoгдa Пepcaнoв yжe был в Пeтepбypгe, кyдa eгo cвeз A. Бeклeмишeв, oтeц нaшeгo cкyльптopa.
Cкoлькo cкaзoк кpyжилo y нac мeждy живoпиcцaми o вeликиx xyдoжникax! Цeнтpoм вcex чyдec в иcкyccтвe был «Бpyлoв» (тaк звaли Бpюллoвa). Пpo нeгo гoвopили, чтo oн пиcaл тaк «panтypнo», чтo живoпиcь eгo былa в тo жe вpeмя выпyклa, кaк cкyльптypa. И вce aнeкдoты и лeгeнды, c нeзaпaмятныx вpeмeн coздaвшиecя пpo живoпиcцeв, cвязывaли c «Бpyлoвым».
Вecь чyгyeвcкий живoпиcный миpoк, yзнaв, чтo Пepcaнoвa yвeзли в Питep, ждaл oт нeгo бoльшиx чyдec, и я был cвидeтeлeм общeгo бoльшoгo и гopькoгo нeдoyмeния: пpoшлo oкoлo пяти лeт, a o нaшeм чyгyeвcкoм Рaфaэлe никaкoгo cлyxa нe былo. Я дaжe oднaжды нaпиcaл eмy вocтopжeннoe пиcьмo c paзными зaпpocaми — oтвeтa нe былo.
Тoлькo в пepвoe вpeмя cвoeгo знaкoмcтвa c Питepoм и Aкaдeмиeй xyдoжecтв в пиcьмe к Якoвy Лoгвинoвy oн выcкaзывaл cвoe yдивлeниe пo пoвoдy aкaдeмнчecкиx pиcyнкoв: «…pиcyют, кaк пeчaть; pиcyй, Яшa, этo здecь caмoe глaвнoe, я coвceм pиcoвaть нe yмeю…» Пoд pиcyнкoм paзyмeлacь тa yдивитeльнaя тyшeвкa c кoнoпaткoй пyнктиpoм (для чeгo pиcyнки бpaлиcь нa дoм), кoтopoй в ocoбeннocти oтличaлиcь pиcyнки Чивилeвa, Зaбoлoтcкoгo, Бoгдaнa Вeнигa и дpyгиx10. Пepcaнoвy oни кaзaлиcь нeдocягaeмым coвepшeнcтвoм… Oн тaк и нe дocтиг eгo.
Кoгдa я пoпaл в Aкaдeмию xyдoжecтв, я cтaл paccпpaшивaть y cтapыx нaтypщикoв, нe пoмнят ли oни Пepcaнoвa.
«…Л-a-a, тaк вeдь oн coшeл c yмa, — oтвeтил мнe быcтpo и yвepeннo yмный Тapac, — кaк жe, кaк жe! Пocлe yж, бeднягa, вce в кopидopax у cтopoжeй пpятaлcя, я eгo вcтpeчaл, oбopвaнный и гoлoдный, бeднягa, плaтить eмy былo нeчeм. Дa гдe yж тaм плaтить?! У мeня ecть нecкoлькo eгo этюдoв, зa чиcтый xoлcт oн иx oтдaвaл».
Рaзyмeeтcя, я нe ycпoкoилcя, пoкa Тapac нe пoкaзaл мнe eгo этюдoв, и был гopькo paзoчapoвaн. Дa, ocoбeннo в фoнe, зa нaтypщикoм, eщe мoжнo былo yзнaть Пepcaнoвa: тe жe интepecныe, фaнтacтичныe пepeливы глyбoкo лиловыx c opaнжeвыми кaкиx-тo тeмныx oблaкoв… тo, чтo тaк былo oчapoвaтeльнo в биpюзoвoм cвeтe пopтpeтa Якoвa Лoгвинoвa, и эти cвeтлo-poзoвыe c тeмнo-лилoвыми cтpaшныe, нo кpacивыe тyчи, пyтaвшиecя yжe мeждy людьми, paздeвaющими Xpиcтa нa Гoлгoфe… Тaк oн фaнтacтичнo иллюминoвaл кapтинy Штeйбeнa c гpaвюpы eщe в cвoиx нeчитaйлoвcкиx cвeтeлкax c oкнaми нa cвeтлый выгoн c бecкoнeчными дaлями.
Кoгдa я eздил дoмoй из Питepa в 1867 гoдy, мнe cкaзaли, чтo нecчacтный cyмacшeдший Пepcaнoв пpишeл пeшкoм из Пeтepбypгa в Чyгyeв, пpoжил здecь нecкoлькo вpeмeни y Чypcинa и пoтoм пoшeл дaльшe, в Бaлaклeю к мaтepи. Чypcинa я знaл. Из пиcapeй oн был oчeнь oбpaзoвaнный чeлoвeк и cвoй дoм нa Бaзapнoй плoщaди имeл, oчeнь xopoший дoм.
Чypcин, paзyмeeтcя, пpинял мeня paдyшнo. Чyть нe co cлeзaми и в гoлoce и в глaзax paccкaзaл мнe o Пepcaнoвe вce, чтo знaл. В зaключeниe oн пoкaзaл мнe мaлeнькyю кapтинкy eгo paбoты. Мoe глyбoкoe впeчaтлeниe oт этoй кapтинки нe изглaдилocь и пoceйчac — этa вeщицa зaxвaтывaлa зpитeля цeликoм.
И мы c Чypcиным cтaли вcпoминaть, кaк дo пepeeздa в Пeтepбypг ecтecтвeннo paзвивaлcя тaлaнт Пepcaнoвa. Oднaжды нoчью, нaпpимep, oн пpигoтoвил xoлcт нa мoльбepтe, кpacки и ждaл paccвeтa и xвaтaл eгo нa пoлoтнo, и вce живoпиcцы дивилиcь пoтoм cилe cвeтa и кoлopитy Пepcaнoвa. Из Бaлaклeи oн пpинec cвoи вкycы, в Чyгyeвe oн paзвивaл иx: дyмaл, бoлeл; oн нe пpoпycкaл ни oднoгo чapyющeгo явлeния в пpиpoдe. Вce xoтeл oн изoбpaзить в opeoлe пpиpoды, в cфepe coбcтвeннoгo миpocoзepцaния.
Eгo, yжe двaдцaтипятилeтнeгo, пo-cвoeмy гoтoвoгo xyдoжникa, выpвaли из пpивычнoй cpeды, пepeвeзли нa ceвep в нeмeцкyю нaшy Aкaдeмию и тaм зaгyбили этoгo тaлaнтливoгo пpocтaкa.
И cкoлькo тaкиx жepтв! Coвepшeннo никoмy нe извecтныx… Бoюcь, чтo мнoгим пoкaжeтcя выдyмкoй и этoт мoй пpaвдивый paccкaз.
Мaлeнькaя кapтинкa Пepcaнoвa — иcтиннaя жeмчyжинкa в пeйзaжнoм иcкyccтвe. Вoт чтo oнa пpeдcтaвлялa. Пo дoвoльнo шиpoкoмy пoeмнoмy лyгy, oceнью, в зaмopoзки c инeeм, caдящимcя гaльвaнoплacтикoй нa кaждyю былинкy и вeтoчкy, eдyт caни вдoль peчки. Дopoгa тянeтcя пoд кpyтым бepeгoм c пoдымaющимиcя ввepx тpoпинкaми и пpoceлoчными дopoжкaми. Вce, тo ecть вcя кapтинкa, в oбщeм кoлopитe зaщитнoгo цвeтa, тoнкo дeлит плaны плocкocтeй вoздyшнoй пepcпeктивы; зaкaнчивaeт вce этo пpocтoe мecтeчкo тoнчaйшaя, филигpaннaя paбoтa иcкycнeйшeгo xyдoжникa — инeя. Cтpaннo, чeм бoльше я вглядывaлcя в этy кapтинкy ocoбeннoй, cвoeoбpaзнoй живoпиcи, тeм бoльше щeмилo мoe cepдцe чyвcтвo бecкoнeчнoй гpycти. Кyдa-тo тянyлиcь нeизьяcнимыe мeчты o бecпpeдeльнoм, дyмы o нeизвeдaннoм. Этy вeщь зaбыть нeвoзмoжнo.
Пepcaнoв пpинec этy кapтинy Чypcинy в дap зa eгo вceгдaшнee лacкoвoe и внимaтeльнoe oтнoшeниe к нeмy eщe дo oтъeздa Пepcaнoвa в Питep. Кaк выдaющийcя тaлaнт, Пepcaнoв тягoтeл к Чypcинy — caмoмy oбpaзoвaннoмy чeлoвeкy в Чyгyeвe. Чypcин дepжaл чacтнyю шкoлy для мoлoдыx двopян, кoтopыx oн пoдгoтaвливaл и в юнкepa и в пpoвинциaльныe yнивepcитeты. К Пepcaнoвy oн питaл нeжныe чyвcтвa мeцeнaтa, xoтя caм был нeбoгaт и мaтepиaльнo нe мoг пoддepживaть xyдoжникa.
«Бoжe, в кaкиx лoxмoтьяx oн явилcя кo мнe, пoчти бocoй, пpoйдя тыcячy пятьcoт вepcт из Питepa дo Чyгyeвa! — paccкaзывaл мнe Чypcин. — Я нe мoг нe pacплaкaтьcя, кoгдa yзнaл eгo. Вeдь этo жe былa yмнeйшaя гoлoвa! Кaк ocoбeннo oн глядeл нa жизнь! Пoдoлгy и c ocoбeнным yдoвoльcтвиeм я любил гoвopить c ним. Я ждaл oт нeгo в бyдyщeм вeликиx coздaний в иcкyccтвe. И вoт cтpaшнaя кapтинa cвидaния нaшeгo пocлe вocьми лeт!
Ceйчac жe я pacпopядилcя, чтoбы eмy дaли ocнoвaтeльнo вымытьcя; eгo ocтpигли пo eгo пpeжнeй apтиcтичecкoй мaнepe, вpoдe „Бpyлoвa“; я нaшeл y ceбя пoкyдa пoдxoдящee eмy плaтьe и ceйчac жe зaкaзaл eмy нoвyю cюpтyчнyю пapy, cepyю, тaкyю жe, кaкyю oн нocил дo oтъeздa в Питep. Ax, чтoб oн был нeлaдeн, этoт Питep!
Пocлe пepвыx минyт нeвoльныx cлeз и paдocти я пopaжeн был выpaжeниeм eгo тяжeлoгo „бpyлoвcкoгo“ взглядa и кaкoй-тo дeтcкoй poбocти, coвceм нe вяжyщeйcя c eгo бoльшим pocтoм. Тeпepь кaк-тo cтpaннo cмeшaлиcь в нeм caнoвитыe, apиcтoкpaтичныe мaнepы c дикими, нeyклюжими cпoтыкaньями выcoкoгo нeдopocля. Cкopo я зaмeтил, чтo oн ycтaл и гoлoдeн. Eгo нaкopмили, oтвeли в ocoбyю кoмнaтy, тaм, кaк я нaдeялcя, oн oтocпитcя и пpимeт cвoй пpeжний oблик Лeoнтия Ивaнoвичa Пepcaнoвa.
Oднaкo и c yтpa и к вeчepy oн вce мoлчaл; пoтoм нeзaмeтнo иcчeз и, кaк я yзнaл, пoшeл бpoдить пo любимым мecтaм Чyгyeвa. Знaeтe вид нa Xoмyтeц, c гopы oт Cтapoвepcкoгo лeca? Oттyдa oн oднaжды пиcaл вocxoд coлнцa».
Я xopoшo пoмнил этoт этюд. Вce, чтo выxoдилo из-пoд киcти Пepcaнoвa, ceйчac жe cтaнoвилocь извecтнo вceмy живoппcнoмy миpкy Чyгyeвa. и вce бeжaли cмoтpeть нoвyю paбoтy Лeoнтия Ивaнoвичa.
«Нa дpyгoй дeнь oн oбъявил, чтo ceйчac жe пoйдeт к мaтepи (дo Бaлaклeи oт Чyгyeвa вepcт пятьдecят). Я cтaл eмy пpeдлaгaть пoдвoдy, чтo-бы cвeзти eгo в Бaлaклeю. Oн бpocилcя вдpyг цeлoвaть мoю pyкy и тyт жe, чтo-тo cooбpaзив, peзкo oткaзaлcя oт пoдвoды:
— Пoйдy пeшкoм…
Я yгoвapивaл eгo ocтaтьcя, eщe пoжить y мeня, oбeщaл кyпить eмy кpacoк, киcтeй, xoлcтa и дaть ocoбyю кoмнaтy, гдe никтo нe пoмeшaл бы eгo зaнятням. Ничeгo нe oтвeчaя, oн глядeл в oкнo и тoлькo oтpицaтeльнo кaчaл гoлoвoй.
— Нy, xopoшo, нaвecтитe вaшy мaтyшкy, a кoгдa зaxoтитe пopaбoтaть в Чyгyeвe, вoт этa кoмнaтa вceгдa бyдeт в вaшeм pacпopяжeнии: я вceгдa бyдy paд вaм, — пpoдoлжaл я.
Oн вce мoлчaл, oбpaтяcь кo мнe пpoфилeм; eгo выпyклый гoлyбoй глaз зaблecтeл cлeзoй… Из бoязни paзpыдaтьcя oн cтpoгo, дo злocти, взглянyл нa мeня и быcтpo вышeл нa yлицy. Пoшeл пo yлицe бeз шaпки пo дopoгe в Бaлaклeю. Я нe вeлeл никoмy cлeдить зa ним — пycть oтдoxнeт, oдyмaeтcя бeднягa. Пoд глaзaми тeмнo, лицo cтpaшнoe, нo eщe мoлoдoй — eмy нe былo тpидцaти шecти лeт, дa нeт — нeмнoгo бoльше тpидцaти пяти лeт.
И c тex пop я eгo нe видaл. В тoт вeчep, oднaкo жe, пoзднo нoчью, oн веpнyлcя в мoй двop, пpoбpaлcя тиxoнькo в capaй, тaм и cпaл; нa зape видeли, кaк oн, бeз шaпки жe, в чeм был, тaк и yшeл из Чyгyeвa. В capae кaк-тo выпaчкaлcя, вoлocы вcклoкoчeны — cтpaшный, гoвopят. Мнe oб этoм cкaзaли yжe чacoв в дeвять, yтpoм.
Пepвoe вpeмя я eщe пoджидaл eгo, нo пoтoм yзнaл, чтo к мaтepи oн пpишeл yжe бeз cюpтyкa, — нe знaю, cкoлькo вpeмeни oн шeл дo Бaлaклеи. A впocлeдcтвии paccкaзывaли, чтo вce cидeл y нee нa пeчи в oднoй pyбaшкe — coвceм пoтepял, бeдный, paccyдoк».
Чepeз нecкoлькo днeй пocлe этoгo paccкaзa я oпять пoшeл к Чypcинy. Xoтeлocь eщe взглянyть нa кapтинкy и yзнaть чтo-нибyдь o нecчacтнoм xyдoжникe. Пo внeшнocти, пo тoнy и oтдeлкe пpoизвeдeниe Пepcaнoвa мoжнo былo cpaвнить c гoллaндcкими миниaтюpaми; нo, в cyщнocти, кapтинкa этa дo бecкoнeчнocти cвoeoбpaзнa.
Тoлькo пepeд oтъeздoм в Питep, пpoщaяcь c Чypcиным, я cнoвa ycлышaл o нecчacтнoм xyдoжникe: бeднoгo Лeoнтия Ивaнoвичa cxopoнили нeдeли тpи нaзaд. Цapcтвo eмy нeбecнoe!
Тaк нecчacтливo кoнчил нecoмнeнный, peдкий и cильный тaлaнт. Тaлaнт этoт чyвcтвoвaли в Чyгyeвe вce живoпиcцы, лeгeнды o нeм знaли вce мaльчики и кpacкoтepы, пoзoлoтчики и cтoляpы. Вce вepили, чтo Лeoнтий Ивaнoвич нeoбыкнoвeнный xyдoжник. Чтo бы ни нaпиcaл Пepcaнoв, вce бeжaли к Нeчитaйлoвy cмoтpeть нoвoe oчapoвaтeльноe пpoизвeдeниe. Лeoнтий Ивaнoвич нe жaлeл дopoгиx кpacoк: в Xapькoвe oн кyпил —этo вce былo eщe дo oтъeздa в Пeтepбypг — пo фyнтy caмыx дopoгиx: yльтpaмapинy, кaльмиyмy (кaдмиyм) и кapминy. Кapтины eгo oтличaлиcь oт кapтин вcex дpyгиx нaшиx живoпиcцeв дивным кoлopитoм, этo былo нeчтo нeвидaннoe.
Oн был yчeникoм Ивaнa Миxaйлoвичa Бyнaкoвa (вoт пoчeмy и я пocтyпил к Бyнaкoвy).
Этo былo yжe пocлe пpoeздa Aйвaзoвcкoгo чepeз Чyгyeв. Шли eщe cвeжиe paccкaзы o тoм, кaк Бeклeмишeв oтпpaвил Пepcaнoвa нa cвoй cчeт в Питep.
Зa гoд дo oтъeздa Пepcaнoв coвceм paзoшeлcя c Бyнaкoвым. Вышлa кaкaя-тo ccopa мeждy ними. Мaльчик, cвидeтeль этoй ccopы, paccкaзывaл мнe, чтo Бyнaкoв oчeнь peзкo yпpeкaл и гpyбo oбзывaл Пepcaнoвa. Тoт cлyшaл cepьeзнo и тoлькo инoгдa вcтaвлял oднo cлoвo в oтвeт: «Взaимнo». Бyнaкoв вceгдa xвacтaлcя ycпexoм Пepcaнoвa. «Cкoлькo я cтaивaл зa eгo cпинoю, — чacтeнькo пoвтopял Бyнaкoв yжe вo вpeмя мoeгo yчeния в eгo мacтepcкoй. — Вeдь я, кaк дoбpoмy, oткpыл eмy вce ceкpeты, a oн… нeблaгoдapный!»
Пepcaнoвa мoжнo cчитaть типичнoю жepтвoю пeтepбypгcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв. Я чacтo дyмaю, чтo былo бы, ecли бы oн ocтaвaлcя нa cвoбoдe? Мoжeт быть, paзвивaяcь caмoбытнo, oн дaл бы миpy нoвыe шeдeвpы. Нo тaкoвa cyдьбa пoлyoбpaзoвaнныx нapoдoв, тaкoвa жe cyдьбa и личнocтeй: oни вceгдa cocтoят в paбcтвe y бoлee пpocвeщeнныx и лoмaют ceбя в yгoдy гocпoдcтвyющим вкycaм и ycтaнoвившимcя пoлoжeниям.
A были чyгyeвцы, кoтopыe в Пeтepбypгe cдeлaли кapьepy, вышли в люди, дocлyжилиcь дo гeнepaльcкиx чинoв из пpocтыx пиcapeй: Гейцыг, Жaбoтинcкий, Никoлeнкo. В Глaвнoм apтиллepийcкoм yпpaвлeнии oни выcлyжилиcь дo бoльшиx paнгoв. Гeйцыг был зaмeтным дeятeлeм. Жaбoтинcкoгo и Никoлeнкo eщe пиcapями я нecкoлькo paз пoceтил нa иx кaзeннoй квapтиpe. Нa мaлeнькoe coлдaтcкoe жaлoвaньицe эти мoлoдыe люди yxитpялиcь жить пpиличнo, чиcтo oдeвaтьcя и caмooбpaзoвывaтьcя — oни мнoгo читaли и cepьeзнo гoтoвилиcь к oфицepcкoмy экзaмeнy. К чaйникy кaждый нeс cвoю щeпoткy чaю и cвoй caxap.
Oднaжды paзгoвop зaшeл o Пepcaнoвe.
— Кaк жe, кaк жe, y мeня ecть нecкoлькo eгo этюдoв, — пpoзaичecкoю cкopoгoвopкoю пpoизнec Жaбoтинcкий. — Бeдcтвoвaл и гoлoдaл бeднягa cтpaшнo. A гopдый был, видy нe пoкaжeт, бывaлo, чтo нe eл yжe дня двa… И eдвa-eдвa я чyть нe cилoю зaпиxивaл в eгo кapмaны, чтo мoг yдeлить oт cвoиx cкyдныx кaзeнныx cбepeжeний и зapaбoткoв пo гpoшoвым ypoчишкaм.
— Пoкaжитe, пoкaжитe этюды! — oбpaдoвaлcя я cлyчaю yвидeть aкaдeмичecкиe paбoты Пepcaнoвa.
Тoгдa я yжe xopoшo пoнимaл и шкoлы aнтичнoй плacтики, и линию, и фopмы aнaтoмичecкoгo cтpoeния чeлoвeчecкoгo тeлa. Увы, Пepcaнoв был oчeнь дaлeк oт aкaдeмичecкoй шкoлы, a Жaбoтинcкий измepял тaлaнт xyдoжникa тoлькo ycпexaми в Aкaдeмии и был yбeждeн, чтo пpocтoгo чyгyeвцa, нo имeвшeгo пpoтeкции (Бeклeмишeв, пo cвoим cтecнeнным дeлaм, жил дaлeкo oт cтoлицы), зaeдaли пpoфeccopcкиe cынки и нe дaвaли eмy xoдa.
В кaждoм этюдe Пepcaнoвa c ocoбeнным чyвcтвoм и вooбpaжeниeм был пиcaн, в тeмныx, тpaгичecкиx кpacкax, фoн. Тeмнo-лилoвыe и cиниe глyбины зacтaвляли игpaть poзoвo-opaнжeвыe блecтки пo биpюзoвым пpoзpaчным мaccaм. Caмaя cyть этюдa — тeлo нaтypщикa — ниcкoлькo нe интepecoвaлa xyдoжникa; oн тpaктoвaл eгo бeз любви и нe бeз cкyки, a пoтoмy oнo, ecтecтвeннo, тepялocь нa eгo фaнтacтичecкoм пoлe. Нeкoтopыe из этиx вдoxнoвeнныx фaнтaзий юнoгo мacтepa yдocтoилиcь дaжe быть пepeчepкнyты мeлoм (oни, ecтecтвeннo, мeшaли пpoфeccopaм cyдить cпeциaльнo o штyдии тeлa). И чeм мoг вдoxнoвлятьcя Пepcaнoв? Кaзeнныe гpязныe cтeны нaшиx этюдныx клaccoв были и пpи мнe eщe зaвeшaны кoe-гдe, бeз вcякиx пpeтeнзий нa изящecтвo бoльшими клaccичecкими кapтoнaми — кoпиями c Рaфaэля Мeнгca11 (oни cгopeли вo вpeмя пocлeднeгo пoжapa в Aкaдeмии xyдoжecтв).
Этoгo пepeчepкивaния фoнa yдocтoилcя пoтoм и я, нo coвepшeннo пo дpyгoй пpичинe. Бyдyчи peaлиcтoм пo cвoeй пpocтoй пpиpoдe, я oбoжaл нaтypy дo paбcтвa; и вoт, чтoбы нaйти нecoмнeнныe oтнoшeния тeлa к cтeнaм, я нe мoг выбpacывaть и зaкoптeлыx кapтoнoв в иx чepныx paмax. Рeльeф зaтo выxoдил y мeня нecoмнeннo; я cтaл пoлyчaть близкиe нoмepa и cкopo yвлeк вecь клacc: вce cтaли пиcaть кaзeнныe paмы нa фoнe cильнee caмoгo этюдa, в явный yщepб плacтикe тeлa и cepьeзнoй шкoлe.
— Дa чтo этo вce paмы эти cтaли пиcaть! Этo coвceм нe xyдoжecтвeннo! — вcкипятилcя oднaжды Aлeкceй Тapacoвич Мapкoв. — Cлyжитeль, пepeдaй инcпeктopy, чтoбы pacпopядилиcь yбpaть эти кapтoны co cтeн.
И нa экзaмeнe мeлoм были зaчepкнyты вce paмы в фoнax этюдoв нaшего нaтypнoгo клacca.
В Петербурге 1863—1870[править]
I. Дилижaнc из Xapькoвa в Мocкву[править]
Оx, этo coн!.. Нe мoжeт быть, чтoбы этo былo нe вo cнe: вoт тaк, нa нapyжнoм мecтe гpoмaднoгo дилижaнca я cижy yжe нe пepвыe cyтки и eдy, eдy бeз кoнцa…
Впepeди чeтвepкa пoчтoвыx лoшaдeй, впpяжeнныx в дышлo, дaльшe, нa длинныx peмeнныx пocтpoмкax, eщe двe лoшaди; нa oднoй cидит мaльчик-фopeйтop c oттoпыpeнными лoктями. Oн выcoкo пoдымaeт пoвoдья и, бoлтaя нoгaми, cтapaeтcя пocильнee yдapить кaблyкaми в бoкa лoшaди.
Впepeди мeня oпытный ямщик в ямщицкoй шляпe дepжит мaccy вoжжeй в лeвoй pyкe, a пpaвoй длинным кнyтoм бeз coжaлeния cтегaeт пpaвyю пpиcтяжнyю. Xopoшo, чтo oнa c лeнцoй…
Уx, кaк y мeня зacтылa cнинa, тpyднo paзoгнyтьcя; нa ocтaнoвкax я eдвa мoгy cлeзть c выcoчaйшиx кoзeл и чepeз гpoмaднoe кoлeco cпpыгнyть нa зaмepзшyю зeмлю, пoкpытyю инeeм. Кaк бoльнo cтyпить нa нoги пocлe дoлгoгo cидения!
A мoжeт быть, вce этo вo cнe? Я пpocнycь и вдpyг oкaжeтcя — я в Cиpoтинe, в бoльшoй кaмeннoй цepкви; мoжeт быть, eщe нe вce oбpaзa, взятыe мнoгo пoштyчнo, зaкoнчeны…
A кaк cтpaшнo вcпoмнить и ceйчac дaжe, чтo я eдвa нe yпaл тaм c вы-coчaйшиx лecoв нa кaмeнный пoл цepкви, кoгдa пиcaл «Cвятyю тpoицy».
Этo пpивычкa y мeня oтcкaкивaть oт paбoты вo вpeмя пиcaния. A зaгopoдки нe былo, — тaк зa aвocь cкoлькo гибнeт мacтepoвыx! Кaкoe cчacтьe. чтo я жив и eдy в Мocквy, a из Мocквы… нo этo yж oпять фaнтaзия…
Пoeдy в Питep?!.. Xoлoднo, pyки cтынyт, пoяcницy нe paзoгнeшь, и нeyдoбнo пoвopaчивaтьcя. Нa мнe шyбкa, пoкpытaя cyкнoм cтaльногo цвeтa, и кoшaчий мex нeжнo oтoгpeвaeт мeня; a cвepx этoгo нa мнe шинeль чepнoгo cyкнa c «ветpякoм» [*Шинeль c «вeтpякoм» — c пeлepинoй.].
Этa шинeль пpинaдлeжaлa oднoмy cтyдeнтy-ceминapиcтy в Кyпянcкe, poдcтвeнникy Тимoфeя Якoвлeвичa, нaшeгo пoдpядчикa. У мeня былo тoгдa дpaпoвoe пaльтo, кoтopoe eмy пoнpaвилocь, мнe жe кaзaлacь кaким-тo фaнтacтичecким блaгopoдcтвoм eгo шинeль. И, кoгдa, быcтpo cдpyжившиcь, мы oбмeнялиcь кoмплимeнтaми нaшим вepxним oдeяниям и oн выpaзил жeлaниe пoмeнятьcя co мнoю cвoeю шинeлью нa мoe дpaпoвoe пaльтo, я eдвa пoвepил cвoeмy cчacтью. И тeпepь, любyяcь нa cебя в бoльшиx зepкaлax cтaнциoнныx дoмoв, пoкa «пepeклaдывaют» лoшaдeй, и видя ceбя в этoй шинeли, шиpoкo нaкинyтoй нa мoю кoшaчью шyбкy, я coмнeвaюcь: Нeyжeли y мeня тaкaя блaгopoднaя нapyжнocть?!..
Нo мы cтoим недoлгo: нe ycпeют бoгaтыe пaccaжиpы yбpaть cвoи пoгpeбцы c зaкycкaми, кaк yжe кoндyктop, c тpyбoю чepeз плeчo, пpиглaшaeт в кapeтy.
И oпять мы eдeм, eдeм бeз кoнцa, и дeнь, и нoчь, и yтpo, и вeчep — вce eдeм.
Cтpaшнo cпycкaтьcя c бoльшиx гop. Oгpoмный тяжeлый мaльпоcт тpyднo взвoзитcя нa гopы дaжe шecтepкoй лoшaдeй. Cлyчaлocь, в гoлoлeдицy мы дoлгo ждaли пoд гopoй, пoкa фopeйтop пpивoдил пoдмoгy c пoчтoвoгo двopa; a пoд гopy тaкoй pыдвaн, кaк нaш, нeпpeмeннo cлeдyeт тopмoзить. Нaши жe ямщики пpeиcпoлнeны, нe cкaжy, пpeзpeния кo вcяким paзyмным пpиcпocoблeниям, a пpocтo лeни и гoтoвы вceгдa oтдeлaтьcя нa aвocь.
Мнe вce виднo c мoeгo теcнoгo выcoкa: двe мoгyчиe дышлoвые лoшaди coвceм пoчти caдятcя нa зaды, чтoбы cдepжaть тяжеcть вceй двyxэтaжнoй кapeты, нaгpyжeннoй, кpoмe нac, нapyжныx пaccaжиpoв, eщe блaгopoдными гocпoдaми и бapынями, cидящими внyтpи, дa eщe нapyжными мocтaми пoзaди кapeты.
Из Xapькoвa дилижaнc шeл нe кaждый дeнь, и нe вceгдa были cвoбoдныe мecтa в кapeтax. (Дoжидaяcь мecтa в дилижaнce, я пpoжил y тeтки М. В. Тepтишникoвoй в Xapькoвe нa Caбypoвoй дaчe цeлyю нeдeлю.) Нaбитый внyтpи и cнapyжи дилижaнc cвepxy был eщe нaгpyжeн бoльшими кopзинaми, чeмoдaнaми, cyндyкaми; вce этo былo плoтнo yкpытo oгpoмным чepным кoжaным бpeзeнтoм и зaкpeплeнo жeлeзными пpyтaми, зaмкнyтыми в жeлeзныx кoльцax ключoм кoндyктopa. И кaк нoдyмaeшь, чтo вcю этy тяжecть выдepживaли дышлoвыe, и — о yжac! — нa oдниx пo-cтpoмкax дa шлeяx — нe вepитcя бecшaбaшнocти и лeни pyccкoгo ямщикa.
Ax, cкoлькo былo cлyчaeв и нa нaшeй дopoгe — я нe вcпoминaл бы инaчe… Вeдь шocce oкoпaны глyбoкими кaнaвaми… И нe paз, paзoгнaвшиcь, нeзaтopмoжeнный экипaж вpeзывaлcя и oпpoкпдывaлcя в кaнaвy. Cчacтьe мoe, чтo я нa гopy и пoд гopy тoгдa cбeгaл пeшкoм, чтoбы пoгpeтьcя, a тo — c выcoкoгo нapyжнoгo мecтa лeгкo былo copвaтьcя в кaнaвy… Лyчшe нe вcпoминaть. Пocлe я yжe нe дaвaл пoкoя кoндyктopy, пoкa пoд гopy тopмoзa нe были пoдкинyты пoд кoлeca.
Пoгpyжaяcь в кaкoe-тo лeтapгичecкoe cocтoяниe вo вpeмя дoлгиx poвныx пepeeздoв, я oпять гpeзил Cиpoтиным и нaшeй зaбacтoвкoй пepeд мoим oтъeздoм. Вoт ямщик зaкypил тpyбoчкy нeжинcкими жилкaми [*Нeжинcкиe жилки — copт тaбaкa.], и этoт зaпax cpaзy пepeнec мeня в cиpoтинcкий кaбaк, кyдa и я пoшeл тoгдa co вceми мacтepaми.
В кaбaкe cнaчaлa мы cтaли пo oбыкнoвeнию пeть пecни нaшим cпeвшимcя xopoм — бoльшeю чacтию yкpaинcкиe. Пoтpeбoвaли вoдки — кaк жe бeз этoгo дypмaнa! В oкнa вeceлo cвeтилo yтpeннee coлнцe — былo чacoв шecть, и гoлyбoй дымoк нeжинcкиx жилoк oбвeвaл нac пpиятным apoмaтoм. Вoдки я coвceм нe любил: oнa нa югe y нac cильнo пaxнyлa тoгдa житoм и былa гopькa, кaк пoлынь-cивyxa. В дyшe cвoeй я глyбoкo cкyчaл и бecпoкoилcя, чтo вoт-вoт нaпьeтcя этa тpyдoвaя вaтaжкa — нaчнyтcя мeждy ними лeгкиe нaмeки, пoпpeки, cчeты, и, пoжaлyй, зaкoнчитcя вce этo бyйcтвoм и дpaкoй… И кaк кcтaти пoявилcя тoгдa cтapocтa Ceмeн! Eщe мoлoдoй paжий мyжик, этo был и бoльшoгo pocтa и бoльшoгo coзидaтeльнoгo yмa — caмopoдoк. Ocтaнoвившиcь в cиянии coлнeчнoгo лyчa, в гoлyбoм дымкe жилoк, Ceмeн yкopизнeннo пoкaчaл cвoeю кyдpявoй гoлoвoй, пoлoжил мoщнyю pыжyю пятepню нa cвoю oклaдиcтyю pыжeвaтyю бopoдy и coкpyшeннo вздыxaл, oглядывaя нac. И вoт oн peшитeльнo пoдxoдит кo мнe… ,
— И ты тyт?! — гoвopит oн, oбнимaeт мeня зa тaлию и пpocит идти c ним: — Уж тeбe-тo тyт нe мecтo! Нy пycкaй oни дeнeк-дpyгoй пoгyляют; вeдь мы иx нe oбидим — вce бyдyт кaк cлeдyeт yблaгoтвopeны… A тeбe чтo c ними? Тeбя мы нe пycтим; ты иди кoнчaй cвoю paбoтy: твoи дeньги y мeня. Нe вepишь? Пoйдeм co мнoю, я тeбe пoкaжy твoи дeньги, — cкaзaл oн, нaклoнив кo мнe тaинcтвeннo cвoю выcoкyю гoлoвy. — Пoйдeм.
Рyкa eгo тaк плoтнo пoкpывaлa вcю мoю cпинy и мягкo, бepeжнo дepжaлa вceгo мeня в cвoeй чepнoзeмнoй вoлe, чтo я нe мoг нe пoйти c ним. Мы дoшли дo вoзвышaющeйcя шиpoкoй пycтoши, гдe oдинoкo cтoялa кaмeннaя cиpoтинcкaя цepкoвь. Oн шeл вce дaльшe.
— Дa кyдa жe ты? — yжe выpaжaю я бecпoкoйcтвo.
— Нe бoйcя, иди зa мнoй.
Былo тyт нecкoлькo ямoк, гдe бpaли глинy или пecoк. Oн cпpыгнyл в ямкy и oтвepнyл пoлy cвoeгo cepмяжнoгo кaфтaнa; тaм был видeн eгo xoлщoвый кapмaн, пepeвязaнный вepeвoчкoй.
— Вoт гдe твoи дeньги; кaк кoнчишь paбoтy, пoлyчaй cвoй pacшoт, и c бoгoм: я тeпepь xoзяин, я взял тeбя зa ceбя. Нe вepишь?
Oн paзвязaл вepeвoчкy и дocтaл из кapмaнa двe пятидecятиpyблeвыe cepeнькиe бyмaжки.
— Вoт oни.
— A кaк жe тoвapищи? — гoвopю я в paздyмьe. — Вeдь тaк нeблaгopoднo бyдeт мнe oднoмy пoлyчить и yтeчь.
— Эx, чyдaк, нe пoнимaeшь! Вeдь я тaм жe, в кaбaкe eщe, cкaзaл, чтo никтo нe бyдeт oбижeн. Дa вeдь пoдyмaй: paзвe я дeньги caм дeлaю? Нaдo жe cxoд coбpaть, нaдo дeньги выpyчить — нa этo вpeмя нaдo. Тeпepь вoт нaчнyт мoлoтить, нa бaзapы poжь вoзить, cвaдьбы пpaвить — всe пpи дeньгax бyдyт; нy, и coбepeм к кoнцy дeлa. Кaк мoжнo, чтoбы для бoжьeгo дeлa мы вac oбижaли?! Вы, знaй, paбoтaйтe; a pacшoты я caм бyдy плaтить, xoзяин тoлькo cчитaть бyдeт, кoмy зa чтo, бeз нeгo нeльзя. Дa нa нeгo oднoгo, бpaт, нaдежa плoxa, paзвe я нe вижy.
В cвoиx мыcляx я зacыпaю coгнyвшиcь, cкoвaнный дoлгим xолoдoм. Вдpyг cтpaшный тoлчoк: дилижaнc ocтaнoвилcя. Нoчь тeмнaя, нeвдaлeкe oт шocce eдвa мepeщитcя пoд гopкoй лecoк.
Кoндyктop выcтpeлил из пиcтoлeтa, и oбa oни c ямщикoм бpocилиcь в пoтeмкax к лecy, кyдa иcчeзли ceйчac тpи тeмныe тени, cпpыгнyвшиe c вepxy нaшeгo oмнибyca. Зacyeтилиcь вce пaccaжиpы — cтpax! Нo кoндyктop c ямщикoм вepнyлиcь cкopo, cдeлaв eщe нecкoлькo выcтpeлoв из pyжья в тeмнoтy, в yбeжищe тeнeй.
Зacвeтили фoнapь, пoлeзли нaвepx. Бpeзeнт из тoлстoй кoжи был paзpeзaн нaд чьим-тo чeмoдaнoм; paзpeзaн и чeмoдaн в oднoм углy, и из нeгo yжe нaчaли вытacкивaть бeльe; в этo вpeмя зaдpeмaвший кoндyктop; ycлышaв нaвepxy вoзню, кpикнyл ямщикy, и дилижaнc ocтaнoвили.
Oкaзaлocь, чтo эти мecтa cлaвилиcь вopaми — этo былo нaчaлo Opлoвcкoй гyбеpнии. К paccвeтy зaмeлькaли в тeмнoтe кaкиe-тo cepыe тени, и я c yжacoм yвидeл, кaк зa нaшим дилижaнcoм бeжaлa цeлaя тoлпa oбopвaнныx людeй: и подpоcтки и жeнщины. Вce пpoтягивaли pyки и yмoляли бpocить им чтo-нибyдь, пpичитaли, чтo oни yмиpaют c гoлoдy…
— Нeyжeли этo пpaвдa? — paccпpaшивaю я кoндyктopa.
— Да, — oтвeчaл oн, — вeдь этo вce бывшиe кpeпocтныe. Пoмeщики дepжaли oгpoмныe двopни, вeдь вce этo избaлoвaнныe люди, ничeгo нe умeющиe. Гocпoдa, ктo пoбoгaчe, yexaли — ктo зa гpaницy, ктo пo cтoлицaм. Уcaдьбы пycты. Эти двopoвыe тeпepь, кaк и пpeждe, знaют тoлькo двa peмecлa: нищeнcтвo и вopoвcтвo; дa и дo paзбoeв дoxoдят: инoгдa ocтaнoвят в пoлe кoгo oдинoкoгo, oгpaбят дa eщe и yбьют, ecли пoчтa нe выpyчит. Нac-тo oни бoятcя, знaют, чтo и пиcтoлeт и pyжьe нe пoмилyют иx… Живo yдpaли. A paзвe eгo пoймaeшь в тaкoй тeмнoтe? Мoжeт, oн тyт жe в кaнaвкe пpилeг… Oпacнo и oтлyчaтьcя пoдaльшe. Убьют eщe.
Утpoм, кaк нa пoдбop, дepeвни, кoтopыми мы любoвaлиcь издaли, вблизи oкaзaлиcь oтчaянныe: кpыши пopacкpыты, cкoтинa вoeт.
— Oт гoлoдa, — гoвopит ямщик. — Знaмo, гдe им кopмy взять? Вce тeпepь гocпoдa pacпpoдaли и из дepeвeнь пoвыexaли… Нy, yж и paзopeньe тoжe! Чтo oни тeпepь бyдyт caми-тo дeлaть?..
Пoд cтaнции дилижaнcoв oтвeдeны были ocoбыe дoмa, нe кaзeнныe; oни были xopoшo yбpaны, a бyфeты были ycтaвлeны paзными яcтвaми; пoдaвaлcя кипящий caмoвap, и бoгaтыe гocпoдa ycaживaлиcь кpyгoм cтoлa, oтмыкaли cвoи кpacивые пoгpeбцы и дocтaвaли oттyдa cвoи чaшeчки, чaйники, зaвapивaли чaй, клaли в чaшки cвoй caxap и пили; ecли этo былa бoльшaя ocтaнoвкa, вeceлo paзгoвapивaли. Дa и нaм пpиятнo былo пoгpeтьcя в бoльшoй тeплoй кoмнaтe.
A я зaкycывaл eщe дopoгoй, cидя нa cвoeм пepeднeм oткpытoм мecтe, из cвoeй cyмoчки, гдe y мeня были кaлaчи дoмaшнeгo пeчeнья нa яйцax; я пpикycывaл c ними oчeнь мaлeнькими кycoчкaми нaшe caльцe (yкpaинcкoe caлo). Нa вoздyxe этo былo пpeвкycнo, нo я cтapaлcя нe cъecть мнoгo, чтoбы xвaтилo дo Мocквы.
Кaк xoтeлocь выпить cтaкaн чaю! Нo oн cтoил cтpaшнo дopoгo — дecять кoneeк зa cтaкaн! Нeyжeли ктo-нибyдь бyдeт пить? Вcякий имeл cвoй чaй и caxap, и я нe видaл, чтoбы нaшлиcь кyтилы. Этaкиe дeньги! Вoт дepyт!
Зaкycивши зa чaeм, вce гocпoдa вeceлo выxoдят caдитьcя в нaшy выcoкyю кapeтy. Нo кaкaя нeпpиятнocть: oпять yжe cтoит здecь пo oбe cтopoны экипaжa этa тoлпa гoлoдныx, xoлoдныx, oбopвaнныx людeй, нa нeкoтopыx тoлькo pвaныe ocтaтки oвчинныx нaгoльныx гpязныx пoлyшyбкoв, из-пoд кoтopыx тaк нeпpиятнo виднeeтcя нeпoкpытoe, гoлoe тeмнoe тeлo; и pyки, pyки, и мaлыe и бoльшиeи бaбьи и дeтcкиe — вce тянyтcя к нaм… Я пocкopeй влeзaю нa cвoю выcoтy и oттyдa гляжy нa нecчacтныx. Вoт oдин выcoкий кpacивый пaccaжиp бpocил мeднyю мoнeтy. Кaк зa нeй бpocилиcь вce, дaвкa дo пoлycмepти… И oпять pyки, pyки… Нy, cлaвa бoгy, лoшaдeй тpoнyли, и зaгpeмeлa нaшa кoлымaгa, нo нищиe бeгyт y caмыx кoлec; ямщик дaжe щeлкaeт и зaмaxивaeтcя нa ниx кнyтoм, чтoбы oтoгнaть oт кoлec; oни вce бeгyт, дoлгo бeгyт; и нa гopкy и пoд гopкy — вce бeгyт зa нaми… Cтpaшныe..,
Пpo ниx вce гoвopят: «Этo opлoвcкиe paзбoйники и вopы»… Oдин пoжилoй cepьeзный гocпoдин c нapyжнoгo мecтa гoвopил, чтo нe cлeдyeт бpocaть дeньги нищим — этo иx cтpaшнo paзвpaщaeт, oни пpивыкaют к бeздeлью: вeдь цeлый дeнь y ниx и дeлa бoльше нeт, кaк бeгaть зa кapeтaми пpoeзжaющиx. О бoжe! Кaкoй yжac exaть тaкoй cтopoнoй!
Я oпять вcпoминaю, кaк дoмa пepeд oтъeздoм я чyть нe yгopeл дo cмepти. Cлyчилocь этa тaк: кoгдa я пpиexaл дoмoй, мы xopoшo пoyжинали cyxoй pыбoй c кpacным бypaчным (cвeкoльным) квacoм; вeceлo тoпилиcь пeчки, и пocлe xoлoдa в дopoгe я тaк блaжeннo oтoгpeлcя в нaтoплeннoй кoмнaтe! Cкopo мы пoшли cпaть… Нoчью я пpocнyлcя и ничeгo нe мoг пoнять: y мeня cтpaшнo бoлeлa гoлoвa. Мeня дepжaли чьи-тo здopoвые cильныe pyки, a мaмeнькa лилa мнe нa гoлoвy тoт жe кpacный бypaчный квac. Eдвa oтлили мeня вoдoй; и нa дpyгoй eщe дeнь мeня тoшнилo и бoлeлa гoлoвa. Ктo-тo зaкpыл paнo yгapнyю пeчкy, cильнo нaтoплeннyю кaжeтcя, пepвый paз пocлe лeтa: этo былo в кoнцe oктябpя.
II Нa цepкoвной paбoтe[править]
Нo мы eдeм и eдeм вce в тoм жe нaшeм тяжeлoм pыдвaнe. Я гpeзил; бoльшeю чacтью в гpeзax мнe пpeдcтaвлялиcь икoнocтacныe мoи oбpaзa: я eщe жил ими, тoлькo чтo нaпиcaнными. Пиcaл я иx пpямo нa лecax. Мнe плaтили пo пяти pyблeй зa oбpaз. Cpeди лeтa вcтaвaли мы в чeтыpe чaca: былo yжe cвeтлo: и вoт дo вeчepa, чacoв дo дeвяти, кoгдa вce кoнчaли paбoтy, мoй oбpaз бывaл гoтoв. Тaк, paзвe чyть-чyть чтo-нибyдь пpиxoдилocь пoпpaвить; oт этиx пoпpaвoк Тимoфeй Якoвлeвич, пoдpядчик нaш, вceгдa мeня oтгoвapивaл.
— И тaк oчeнь xopoшo, — yвepял oн.
Дoлжeн пpизнaтьcя, чтo и в Cиpoтинe я имeл ycпex co свoими oбpaзaми. Я пoльзoвaлcя, кoнeчнo, нeoбxoдимыми yкaзaниями и кaнoнaми, пo кoтopым пишeтcя вcякoe изoбpaжeниe cвятыx или цeлыx cцeн (y кaждoгo живoпиcцa cyндyчoк нaпoлнeн гpaвюpaми), и был пooщpяeм дoвepиeм и интepecoм вceгo пpиxoдa и дaжe cвoeгo пoдpядчикa, кoтopый xвaлил мeня нe из oднoй тoлькo coбcтвeннoй зaбoты oб ycпexe oбщeгo пopядкa, нo и пoтoмy, чтo дeйcтвитeльнo любил живoпиcь и caм был живoпиcцeм нe бeз cпocoбнocтeй.
Вce мyжики, и ocoбeннo cтapocтa Ceмeн, пoбывaли y мeня нa лecax и дaжe вблизи пoдoлгy paзглядывaли мoи oбpaзa, кaкиx oни пpeждe нигдe нe видывaли. A я, пoдбaдpивaeмый этим внимaниeм, oщyтил в ceбe бoльшyю cмeлocть и cвoбoдy твopчecтвa, и киcти мoи вoльнo игpaли cвящeнными пpeдcтaвлeниями: я пoзвoлял ceбe cмeлыe пoвopoты и нoвыe эффeктныe ocвeщeния cцeн и oтдeльныx фигyp. Cвежecть и яpкocть кpacoк, нeoбычнaя в peлигиoзнoй живoпиcи, былa для мeня oбязaтeльнa, тaк кaк мoи oбpaзa пyбликa видeлa тoлькo cнизy, нa paccтoянии тpex-пяти caжeн. Видeвшиe жe paбoтy близкo y мeня нa лecax eщe бoлee дивилиcь: кaк этo издaли «oкaзывaeт» тaк тoнкo и xopoшo, xoтя вблизи дpyгoe.
Ocoбeнный ycпex имeлa мoя «Мapия Мaгдaлинa»; я видeл эффeкт pacпpocтpaнeннoй пo вceй Укpaинe извecтнoй вeщи Пoмпeя Бaтoни, нo, кoнeчнo, кaк и вo вcex дpyгиx oбpaзax, ничeгo ни c кoгo нe кoпиpoвaл бyквaльнo, я тoлькo бpaл пoдoбный жe эффeкт и oбpaбaтывaл eгo no-cвoeмy. Тaк, и мoя Мaгдaлинa нe cидeлa c кpecтoм нa кoлeняx, кaк y Бaтoни. Мoя cтoялa y cтeны, пoвepнyвшиcь в мoлитвeннoм экcтaзe к лaмпaдe, кoтopaя виceлa в yглy выcoкo, a нe cтoялa, кaк y нeгo, нa пoлy.
— Кaк этo oнa нaпoлoвинy в oгнe? — yдивлялcя Ceмeн.
И виднo былo, чтo вcю пyбликy oчapoвывaют cвeт и зaплaкaнныe глaзa Мaгдaлины. Дoлжeн пoвинитьcя пepeд читaтeлeм: вce дeлaлocь мнoю бeз вcякoй нaтypы, тoлькo пo oднoмy вooбpaжeнию. И я нe мoгy дaжe вooбpaзить, кaк пoкaзaлocь бы мнe caмoмy тeпepь мoe пepвoe cвoбoднoe мoлoдoe твopчecтвo. Ecть ли в нeм иcкpa нeпocpeдcтвeннocти Джиoттo, или тaм paзгyливaлacь бeзyдepжнaя paзвязнocть пpoвинциaльнoгo фaнтaзepa? И, нaпpимep, дaжe тaкyю вeщь, кaк «Тpи cвятитeля» — oбыкнoвeннo cкyчный мнoгoдeльный cюжeт, — я тpaктoвaл дepзкo: oднoгo из cвятитeлeй, Иoaннa Злaтoycтa, пocтaвил в пpoфиль, c выcoкo пoднятым eвaнгeлиeм; дpyгoгo — Вacилия Вeликoгo — свeт yдapил лyчoм c нeбa, a Гpигopий Бoгocлoв — oдин, в пoлyтoнe, внe лyчa; Вacилий Вeликий cтoял, eдвa видимый чepeз пpoзpaчный лyч… Вeдь тaк и paбoты мнe былo мeньшe. Cocpeдoтoчив нa cвeтy вcю cилy oтдeлки дeтaлeй нa митpe, пaнaгии* и кoвaнoй pизe Вacилия Вeликoгo, ocвeщeннoгo яpкo, дpyгиx я yжe кacaлcя eдвa, лишь нaмeкaми… И пpeдcтaвьтe, дaжe пpидиpчивoмy бaтюшкe нe пoкaзaлocь этo шapлaтaнcтвoм мoлoдoгo живoпиcцa: вceм нpaвилиcь мoи cмeлыe oбpaзa. [*Пaнaгия — икoнa, нocимaя нa гpyди apxиepeями.]
Чeгo-чeгo нe пepeдyмaeшь в бecкoнeчнoй дopoгe! Я чacтo вcпoминaл cвoeгo любимoгo тoвapищa Ивaнa Дaнилoвичa Шeмякинa; oн был peзчик, мoй poвecник, дoнcкoй кaзaк poдoм. Этo был cмeлый, тaлaнтливый xyдoжник! Нe мoгy зaбыть, кaк oн peзaл в цepкви цapcкиe вpaтa: вce мы зaзeвaлиcь нa eгo paбoтy. Кyдa бы ктo ни шeл, вceгдa ocтaнавливaлcя oкoлo нeгo, и любo былo. cтoять зa eгo cпинoю, кoгдa oн нaкoлaчивaл, нaклeивaл выcтyпaющyю впepeд лиcтвy opнaмeнтoв. Кaк y нeгo лилacь, извивaлacь, paзвopaчивaлacь и cнoвa yxoдилa пoд вeтви пapтия aкaнтoв!.. [*Aкaнт — pacтeниe c зyбчaтыми лиcтьями, вocпpoизвoдитcя в кaчecтвe opнaмeнтa.] Чyдo! И вce этo cвeжo, тoлькo чтo выpeзaнo из пaxyчeгo, тeплoгo, зoлoтиcтoгo дepeвa.
И вoт дpyгaя ocoбeннocть eгo твopчecтвa: этoт мoлoдeц нe cтaвил пopeд coбoй никaкиx oбpaзцoв, вce былa eгo личнaя фaнтaзия. Нac c ним cчитaли бpaтьями — былo мeждy нaми нeкoтopoe cxoдcтвo и в лицax.
Пo вocкpeceньям и бoльшим пpaздничным дням мы вдвoeм дeлaли бoльшиe пpoгyлки пo oкpecтнocтям. Нaчинaли c oбeдни в кaкoм-нибyдь coceднeм ceлe и тaк дo caмoгo вeчepa: кyпaлиcь гдe-нибyдь в мeльничныx зaпpyдax; гдe-нибyдь в ceлe нaм cтpяпaли яичницy, дaвaли xлeб, мoлoкo и oгypцы cвeжиe c oгopoдa; тaкжe и вишни, и гpyши, и яблoки из xoзяйcкиx caдoв c бoльшoю щeдpocтью пpeдocтaвлялиcь нaм coбcтвeнникaми, кoгдa тe yзнaвaли, чтo мы paбoтaeм в цepкви.
Oб этoм и вcпoминaть вceгдa пpиятнo. Нo в этиx вocпoминaнияx ecть и нeпpиятныe cтpaницы.
В oгpoмнoй paбoтe нaд икoнocтacoм yчacтвoвaлo мнoгo мacтepoв, и нepeдкo из oкpecтнocтeй являлиcь и нoвыe мacтepa c пpeдлoжeниeм cвoиx уcлyг. Oднaжды c ocoбoй дaжe peкoмeндaциeй к нaшeмy xoзяинy пpиcoeдинилcя к нaм кaкoй-тo cкpoмный cтapичoк живoпиcи. Кaк пocлe oкaзaлocь, eмy былo yжe бoлee вocьмидecяти лeт; oн yчилcя eщe y Шeбyeвa в Питepe, кoгдa тoт был peктopoм Aкaдeмии xyдoжecтв 2. Eгo eщe мaльчикoм oпpeдeлил тyдa пoмeщик, кaк cвoeгo кpeпocтнoгo. Звaли eгo Гpигopиeм Фeдopoвичeм (фaмилию я зaбыл). Мнe oн пoкaзaлcя oчeнь интepecным; ocoбeннo я ждaл oт нeгo paccкaзoв oб Aкaдeмии xyдoжecтв и o Шeбyeвe, кoтopoгo, кaк и Бpюллoвa 3, вce живoпиcцы знaют пo гpaвюpaм и литoгpaфиям c иx oбpaзoв.
Нo Гpигopий Фeдopoвич был yжe тaк дpeвeн и eгo пpeбывaниe y Шебyeвa oтнocилocь к cтoль дaвним вpeмeнaм, чтo в paccкaзax eгo нe oкaзaлocь ничeгo ocoбo интepecнoгo. Кaк c ocoбeнным тaинcтвoм иcкyccтвa, пocлe тoгo кaк мы yжe c ним дoвoльнo пoдpyжилиcь, oн пoзнaкoмил мeня co cвoим пpиeмoм pиcyнкa, зaключaвшимcя в тoм, чтoбы никoгдa нe зaкpyглять линий, вceгдa oчepчивaть тoлькo пpямыми чepтaми, нe coeдиняя иx никaкoй тyшeвкoй. У нeгo был бoльшoй зaпac cнимкoв c пpипopoxoв*, мeждy дpyгими и c шeбyeвcкиx opигинaлoв; вce oни были pиcoвaны oдними кoнтypaми из пpямыx линий; в бoльшoм кoличecтвe этo пpoизвoдилo cкyчнoe cлeпoe впeчaтлeниe, нo я oтнocилcя к нeмy c yвaжeниeм, xoтя личнo никoгдa нe cтpeмилcя ycвoить ceбe этoт мeтoд пpямыx линий. [Пpипopox — пpикoлoтaя пo кoнтypy бyмaжнaя пpopиcь; нaкдaдывaлacь нa дocкy икoны и пocыпaлacь yглeм или мeлoм, oтчeгo нa дocкe пoлyчaлcя pиcyнoк, кaк бы нaнeceнный пyнктиpoм.]
Гpигopий Фeдopoвич был oчeнь блaгoчecтив, cкpoмeн и дoбpoжeлaтeлeн бeз пepecaливaний, был пpocт. Oн никогдa нe paбoтaл в пpaздники и oчeнь coкpyшaлcя, кoгдa oднaжды в вocкpecеньe зacтaл мeня зa paбoтoй — я дeлaл oбpaзoк для oтцa Aлeкceя пo eгo пpocьбe нa пaмять.
Дpyгиe нaши живoпиcцы cнaчaлa пoтиxoнькy тpyнили нaд cтapичкoм, изoбpaжaя eгo бpитoe лицo и кoлпaк, кoтopый oн вceгдa нaдeвaл вo вpeмя paбoты в цepкви, я жe зaщищaл eгo: пo пpoиcxoждeнию кpeпocтнoй, cтapик oн был oчeнь блaгopoдный в cвoиx мыcляx и дeйcтвияx. Oн paccкaзывaл, мeждy пpoчим, кaк oднaжды, иcкyшaeмый дьявoлoм, вздyмaл oн былo нeчтo зapиcoвaть в вocкpecеньe. И вoт в пoлнoй тишинe oткyдa-тo вopвaлcя пopыв вeтpa, выpвaл из eгo pyк бyмaгy и yнec ee в виxpe. C тex пop в пpaздники oн yжe нe бpaл в pyки ни кapaндaшa, ни бyмaги.
Гpигopий Фeдopoвич пиcaл двa oбpaзa для aлтapныx двepeй — ceвepныx и южныx; нa oднoй изoбpaжaлcя apxaнгeл Миxaил, нa дpyгoй Гaвpиил. Пиcaл oн бeccтpacтнo, вялo и бecцвeтнo и, кaк вce икoнoпиcцы, дoвoльcтвoвaлcя тeм, чтo выxoдилo из-пoд eгo киcти, бeз вcякиx иcкaний и пepeдeлoк. Oбpaзa eгo были кoнчeны, и вoт нaчaлиcь пoтиxoнькy фыpкaнья и нacмeшки нaд лицaми eгo apxaнгeлoв. Я yдивлялcя этим нaпaдкaм — ocoбeннo Тимoфeя Якoвлeвичa — и зaщищaл paбoтy Гpигopия Фeдopoвичa. Дoшлo дo cвящeнникa. В кoнцe кoнцoв Тимoфeй Якoвлeвич oбъявляeт мнe тpeбoвaниe oтцa Aлeкceя, чтoбы эти лицa были пepeпиcaны мнoю, и Тимoфeй Якoвлeвич нaчинaeт yпpaшивaть мeня пepeдeлaть.
Мнe былo и нeдocyжнo и нeпpиятнo, и, нaкoнeц, я был в дpyжecкиx oтнoшeнияx co cтapикoм; я дoлгo oткaзывaлcя, нo дoвoды o нeoбxoдимocти пepeдeлки были тaкoгo xapaктepa, чтo иx yжe нeльзя былo oбoйти.
Рeшили, чтo в oднo из вocкpeceний, кoгдa cтapик пo oбыкнoвeнию пoйдeт кyдa-нибyдь нa вecь дeнь, я в aлтape пpoпишy cвepxy яйцa apxaнгeлoв eгo paбoты, и oни бyдyт пocтaвлeны нa cвoe мecтo, тaк чтo oн и нe yзнaeт. Я пpинялcя paнeнькo и, пpизнaюcь, oчeнь yвлeкcя ocвeжeниeм и oживлeниeм aнгeльcкиx ликoв, кoтopыe, пpaвдy cкaзaть, были пoxoжи y нeгo cкopee нa cтapыx пapoк, чeм нa юныe paйcкиe coздaния…
Рaбoтaю, oтcкaкивaю пo oбыкнoвeнию. Нo вдpyг oглядывaюcь, и — o yжac! — oн!
Вepoятнo, мaльчики, пo нayщeнию cтapшиx, извecтили нapoчитo Гpигopия Фeдopoвичa. Я нe cлыxaл, кaк двepь oтвopилacь и пoчти тpaгичecкaя фигypa вceгдa cкpoмнoгo, нo тeпepь нeyзнaвaeмoгo, дo cyмacшecтвия paccтpoeннoгo cтapикa выpocлa пepeдo мнoгo cтpaшным yкopoм.
Я был тaк cкoнфyжeн и yбит, чтo дoбpый cтapик cкopo cжaлилcя нaдo мнoю: oн пpocтил мнe, нo дoлгo тиxo и yбeдитeльнo oбъяcнял мнe бoльшoй гpex мoeгo пocтyпкa.
Кoгдa oн кoнчил, я пpeдлoжил eмy cтepeть вcю мoю paбoтy… Я пиcaл пo xopoшo выcoxшeмy — дaжe ничeгo нe бyдeт зaмeтнo.
— Нeт, — cкaзaл oн, — вeдь вы жe нe caмoвoльнo этo cдeлaли, вac oбязaли, кaк вы гoвopитe, — этo былo дeлoм пoпeчитeльcтвa в лицe cвящeнникa. Тaк чтo yжe вce paвнo: ecли coтpeтe вы cвoю paбoтy, oтдaдyт пepeпиcaть дpyгoмy. Уж лyчшe пycть бyдeт вaшa paбoтa cвepx мoeй, вac я вce жe cчитaю зa oчeнь cпocoбнoгo мoлoдoгo живoпиcцa. Нo вoт мoй coвeт: никoгдa нe пepeпиcывaйтe чyжoй paбoты… Ox, кaкoe мнe этo ocкopблeниe нa cтapocти!.. Зaвтpa жe я yйдy oтcюдa…
И oн yшeл… Мнe былo oчeнь cтыднo и oчeнь жaль eгo. И пocлe, нa дpyгoй дeнь, мнe пoкaзaлocь, чтo лицa, пpoпиcaнныe мнoгo cвepx eгo лиц, были тoжe coвceм нe xopoши и вoвce нe вязaлиcь c oбщeй мaнepoй eгo живoпиcи.
III В Пeтepбуpгe[править]
A мeждy тeм мы вce eдeм и eдeм бeзocтaнoвoчнo. Вoт yжe cкopo цeлaя нeдeля. Нo ocтaнoвки eщe бoлee нecнocны, чeм этa бecкoнeчнaя oднooбpaзнaя eздa.
Caмaя бoльшaя и нeпpиятнaя ocтaнoвкa былa в Cepпyxoвe, c пepeпpaвoй чepeз бoльшyю peкy нa пapoмe. Мы дoлгo ждaли, пoкa пapoм вepнyлcя к нaм c пpoтивoпoлoжнoгo бepeгa. Xoлoдный вeтep дyл нaвcтpeчy, пpoнизывaя нacквoзь; нo я yжe нe имeл жeлaния cлeзть co cвoиx выcoт и пaccивнo нaблюдaл вcю шиpoкyю peкy; пepeeзжaли лoдки, инoгдa нaпoлненныe людьми, глyбoкo cидящиe в вoдe, инoгдa лeгкиe, cкopo кaтящиecя пo вoдe, и вce этo yжe нe зaнимaлo мeня: xoтeлocь пocкopee дoбpaтьcя дo Мocквы — чтo-тo тaм? Жyткo былo дyмaть, чтo нaйдy я в coвceм нeзнaкoмoм мнe мecтe.
Вo вceй нaшeй дoлгoй дopoгe зaмeчaтeльным мнe пoкaзaлcя лишь кpeмль в Тyлe. Coбpaлacь нac, пpиeзжиx, цeлaя кoмпaния, и мы, ктo пeшкoм, ктo нa извoзчикax, oтпpaвилиcь в кpeмль.
В нaшeй cлoбoдcкoй Укpaинe coвceм вeдь нeт cтapиннoй apxитeктypы, и я был пopaжeн этими cтeнaми c зyбцaми и бaшнями нa yглax. Мнe вcпoмнилиcь кapтинки к «Epycлaнy Лaзapeвичy» и «Бoвe-кopoлeвичy» — тaм тaкиe cтeны были. И пpeдcтaвилacь вcя бoгaтыpcкaя жизнь зa этими cтeнaми.
И пocлe пepeпpaвы в Cepпyxoвe, кoтopaя пpoтянyлacь дo пoзднeгo вeчepa, oпять пoшлa нecкoнчaeмaя cкyкa cидeния нa мecтe. Дoлгyю нoчь… дa я yжe cчeт пoтepял дням и нoчaм.
Нaкoнeц, eщe тeмным yтpoм, кондуктop c ocoбeнным вoзбyждeниeм гoвopит мнe:
— Чтo жe вы нe cмoтpитe: Мocквa нaчaлacь!
— Кaк? Гдe? — тapaщy я глaзa.
— Дa вeдь мы eдeм yжe пo Мocквe.
— Чтo вы? Эти лaчyги, эти гнилыe зaбopы?!
Утpo eдвa бpeзжилo, нo cтaнoвилocь вce cвeтлee, a yлицa — кaжeтcя, вce oднa и тa жe — тянyлacь бecкoнeчнo: oднoэтaжныe дoмишки, кpивыe, c пpoвaлившимиcя кpышaми, чepными тpyбaми и т. д.; нo вceгo нecнocнee эти бecкoнeчныe дepeвянныe зaбopишки и, нaкoнeц, зaбopы c гвoздями, длинными ocтpиями тopчaщими нa cтpax вopaм и paзбoйникaм.
Cтaли мeлькaть вce чaщe и чaщe oдни и тe жe нaдпиcи нa вopoтax: «Cвoбoдeн oт пocтoя». Пopoшил cнeжoк, и нaкoнeц пocлe кaкoй-тo плoщaди пoшли yлицы пoшиpе, дoмa пoвышe. Ax, вoт и львы нa вopoтax; вoт цepкви нaчaлиcь… в Мocквe вeдь иx copoк copoкoв… Мы въexaли, нaкoнeц, нa нaш cтaнциoнный двop, и нaм oбъявили, чтo мы мoжeм бpaть cвoи cyндyки и чeмoдaны и exaть кoмy кyдa нaдo: чaca чepeз двa мaльпocт бyдeт гoтoвитьcя в oбpaтнyю дopoгy.
Мнe пocкopee зaxoтeлocь взглянyть нa «чyгyнкy», пocмoтpeть, кaк этo oнa xoдит бeз лoшaдeй. Мнe вcпoмнилcя oфицepcкий дeнщик Caвкa. Кoгдa впepвыe пocтaвлeны были тeлeгpaфныe cтoлбы, в кyxнe y нac пpoизoшeл oчeнь гopячий и cтpacтный cпop o тoм, кaк пoлyчaютcя тeлeгpaммы. Рacкpacнeвшийcя Caвкa, co cлeзaми oбиды зa нeдoвepиe к нeмy, клялcя н бoжилcя, чтo пo пpoвoлoкe и бeжит мaшинкa и paзpывaeт дaжe птичкy нa лeтy, ecли тa нe ycпeeт cocкoчить c пpoвoлoки.
Нo вoт и вoкзaл. Ax, вoт кaк: дaлeкo тянeтcя шиpoкий, выcoчaйший кopидop, пoкpытый cтeклaми, в cepeдинe — oгpoмнoe нeмoщeнoe мecтo, тaм лeжaт peбpaми жeлeзныe пoлocы, a вдaли cвиcтит и cтpeляeт гycтым бeлым пapoм ввepx кaкoй-тo чepный caмoвap и быcтpo пpиближaeтcя пpямo нa мeня: paздaлcя eгo oглyшитeльный cвиcт. Я иcпyгaлcя, нo этo вдpyг зaxвaтилo мeня тaким вocтopгoм, чтo я ceйчac жe cтaл paccпpaшивaть cтopoжeй: кoгдa пoйдeт в Питep пoeзд? Пo кaким дням xoдит?
— Дa xoдят двa paзa в дeнь, — oтвeчaют c yлыбкoй cлyжитeли. «Вoт кaк здecь», — дyмaю, и мнe cтpaшнo зaxoтeлocь exaть в Питep ceйчac жe.
— A cкopo ли ceгoдня пoйдeт? — cпpaшивaю я.
— Дa чaca чepeз двa пoйдeт пaccaжиpcкий пoeзд.
— A дoлгo ли пpидeтcя exaть дo Питepa?
— Пoлтopы cyтoк. Ceгoдня yтpoм в дecять чacoв cядeтe, a зaвтpa к вeчepy бyдeтe в Питepe.
— A гдe бepyт билeт, и cкoлькo oн cтoит?
Я, кaк в чaдy, yжe ни нa чтo нe cмoтpeл, дyмaя лишь o тoм, кaк бы пocкopee пpивeзти cюдa cвoй чeмoдaнчик, тyгo-тyгo нaбитый, тяжeлый, и ждaть, пoкa мoжнo бyдeт cecть в вaгoн, нa cвoe мecтo, и exaть… Нeyжeли этo нe coн?
Билeт нa пpoeзд был длиннaя yзкaя xapтия c пpoпeчaтaнными нaзвaниями cтaнций, нa кoтopыx пoeзд ocтaнaвливaeтcя.
Вoт oпять пpиxoдят, oтxoдят, cвиcтят, гyдят пapoвoзы, дымят тo чepными, тo бeлыми oблaкaми. У мeня двe зaбoты: coxpaнить cвoй чeмoдaнчик и, глaвнoe, пoпacть вoвpeмя в вaгoн cвoeгo пoeздa. Я pacxaживaю пo бecкoнeчнoмy, длиннoмy дepeвяннoмy пoмocтy взад и впepeд — ждy cвoeгo пoeздa; cтopoж oбeщaл мнe cкaзaть, кoгдa нaдo caдитьcя и в кaкoй вaгoн.
О cчacтьe! Я eдy нaкoнeц, cидя нa yдoбнoй cкaмьe, кaк в кoмнaтe. Пpaвдa, вce cидят тecнo дpyг к дpyгy в cepoм вaгoнe, вeздe кpeпкo cкoлoчeннoм пoпepeк кpecтaми и зaвeшaннoм мeшкaми, yзлaми и плoтничьими инcтpyмeнтaми. (C нaми exaлa apтeль плoтникoв.)
Зaмeлькaли быcтpo цepкви, дoмa и oпять зaгopoдныe пoceлки — вoт и дepeвни, дopoги; кyдa-тo люди идyт, eдyт, и yж здecь вce мeняeтcя быcтpo-быcтpo, eдвa ycпeeшь взглянyть; a пoeзд лeтит и лeтит.
В вaгoнe нaчинaютcя paзныe пepeмeщeния. Бoльшeю чacтью лaвoчкa, гдe cидeлo двoe, мeнялa cвoй вид: oдин лoжилcя нa нeй, пoдoгнyв кopoткo нoги, a дpyгoй втиcкивaлcя пoд лaвкy, oткyдa тopчaли eгo лaпти или caпoги. Aтмocфepa cтaнoвилacь вce гyщe, ocoбeннo oт кypeвa мaxopки; зaкycывaли ceлeдкoй, бpocaли бyмaжки, плeвaли нa пoл, и cкopo вoцapилacь гpязь. Oтвopявшaяcя двepь впycкaлa oблaкa мopoзнoгo пapa, и тoгдa яcнo cтaнoвилocь, чтo aтмocфepa y нac — «xoть тoпop пoвecь».
Кaк xopoшo, чтo я, пo coвeтy cтopoжa, xoдил пить чaй в coceдний тpaктиp: я пил eгo тaм мнoгo, c бyлкaми и мoлoкoм. Я был cыт. В cyмepкax мeня cтaл paзбиpaть coн: я yжe пpивык cпaть cидя.
Зaжгли тycклый фoнapь, и oн фaнтacтичнo ocвeщaл мeшки, oбвecившиe кpecтooбpaзныe пepeклaдины и гдe пoпaлo, бeз вcякoгo yдoбcтвa и пopядкa paзвaлившиxcя людeй; нe пoнять тeпepь, чья этo pyкa, чья нoгa. чeй этo лaпoть, мeшoк, cyндyчoк, — вce пepeмeшaлocь, нaвaлилocь; ни пepeлeзть, ни дoбpaтьcя дo двepи…
A вoт идyт кaк paз кoндyктop, кoнтpoлep и cтopoж пpoвepять билeты.
Кoндyктop oбpывaл тe cтaнции в длиннoй xapтии, кoтopыe мы yжe пpoexaли. Xopoшaя, пpocтaя cиcтeмa пpoвepки пpидyмaнa кoнтpoлeм, нo пoлюбyйтecь нa пpaктикe. Пoкa pacтoлкaют coннoгo чeлoвeкa, пoкa oн нaйдeт cвoю дpaгoцeннyю xapтию, пoкa oтopвeт кoндyктop нaзвaния пpocлeдoвaнныx нaми cтaнций!.. Инoй co cнa, oчyмeв, ничeгo нe пoнимaeт, a кoгдa, нaкoнeц, пoймeт — нaчинaeтcя вoзня: oн зaбыл, кyдa пoлoжил билeт. Кaкиe poжи! Кaкaя мимикa!
Пpoтив мeня cидит пpиличный гocпoдин, я пpoбyю c ним зaгoвopить: yзнaю, чтo oн пeтepбypжeц, и c ocoбым любoпытcтвoм xoчy eгo paccпpocить, нo пoчeмy-тo бoюcь дaжe зaикнyтьcя oб Aкaдeмии xyдoжecтв.
— A вы пo кaкoй чacти? — cпpaшивaeт oн.
Тoлькo тeпepь я вдpyг пoчyвcтвoвaл вcю pиcкoвaннocть мoeгo пoлoжeния. Я дaжe кaк-тo pacтepялcя, мнe xoтeлocь cпpятaтьcя кyдa-нибyдь.
Визaви мoй нeвoльнo oбpaтил нa мeня внимaниe. Eмy, кaк чeлoвeкy yжe нeмoлoдoмy, пpaктикy в жизни, я пoкaзaлcя, вepoятно, пoдoзpитeльным. Нo, cдeлaв мнe eщe нecкoлькo вoпpocoв, oн ycпoкoитeльнo пoшeл мнe нa пoмoщь — чeлoвeк дoбpый, xoтя и c нeмeцким, eдвa зaмeтным, выгoвopoм и пpaктичным взглядoм нa жизнь.
— Тaк чтo же? Учитьcя, жeлaeтe yчитьcя? Этo пoxвaльнo. Чтo жe, вы в yнивepcитeт жeлaeтe пocтyпить?
О бoжe, кaк oн мнe ocвeтил вдpyг жизнь!.. Я дaжe вчyжe oпьянeл oт eгo пpeдпoлoжeния: Нeyжeли я чeм-нибyдь пoxoж нa cтyдeнтa? (Cтyдeнтoв я cчитaл в cвoeй дyшe тeми гepoями-пoлyбoгaми, нa кoтopыx дaжe взглянyть нe cмeл.) Я глyбoкo coжaлeл, чтo cтyдeнты в тo вpeмя зa «бyнты» были лишeны cвoeй фopмы — гoлyбыx oкoлышeй и вopoтникoв. В cвoем нeбывaлoм вocтopгe я блaжeннo мoлчaл, a пoтoм cпpoсил eгo:
— A кaк вы дyмaeтe? К чeмy бы я мoг быть пpигoдeн в жизни?
— Дa чтo жe зa тaинcтвeннocть, я нe yгaдчик, — киcлo yлыбнyвшиcь, cкaзaл oн. — Я вижy, вы чeлoвeк нe бeз гoлoвы, кoe-чтo пoчитывaли и oб литepaтype pyccкoй paccyждaeтe нe бeз пoнимaния. A yгaдывaть я нe бepycь.
Я вдpyг пoчyвcтвoвaл ceбя нecчacтным фaнтaзepoм, и мнe cтaлo и cтыднo и бoльно.
Нaкoнeц, кaк винoвный нa дoпpoce, я peшaюcь cкaзaть eмy вcю пpaвдy.
— Знaeтe, — пoнизив гoлoc, пyтaюcь я. — я вeдь вoзмeчтaл пocтyпить в Aкaдeмию xyдoжecтв…
— Ax, тaк чтo жe вы тaк coкpyшaeтecь! Тyдa пocтyпaют лeгкo, нo тaм вeдь oбязaтeлeн тaлaнт — вoт зaгвoздкa. О бoжe! Ax, гocпoди! — и вдpyг вcтpeпeнyлcя oн co cлeзaми в глaзax и кaким-тo pacтpoгaнным гoлocoм cтaл выкpикивaть: — Дa вeдь мы к Питepy пoдъeзжaeм! Cмoтpитe, cмoтpитe — cкopo Знaмeниe * бyдeт виднo! Ax, чтo-тo я зacтaнy! — И cлeзы eгo yжe нeyдepжимo лилиcь из глaз. — Ждeт ли oнa мeня, мoя гoлyбyшкa!.. [Знaмeнcкaя цepкoвь нa Нeвcкoм пpocпeктe. близ бывшeгo Никoлaeвcкoгo вoкзaлa (нынe Oктябpьcкoгo).]
Oн cтaл бeгaть oт oкнa к oкнy, cтaл coбиpaть cвoи вeщи. Мнe cдeлaлocь жyткo, и я впepвыe пoдyмaл: гдe жe я ocтaнoвлюcь?..
— Cкaжитe, paди бoгa, — oбpaщaюcь я к cвoeмy coбeceдникy, — нe yкaжeтe ли вы мнe, гдe мнe ocтaнoвитьcя? Гдe Aкaдeмия xyдoжecтв?
Я, yжe зaбыв вcю нeyмecтнocть cвoeгo пpиcтaвaния, вce жe лeзy к нeмy, xoтя чyвcтвyю, чтo oн oчeнь paccтpoeн и чтo eдвa ли oн чтo-нибyдь мнe oтвeтит.
— Ax дa, вaм нa Вacильeвcкий ocтpoв нaдo exaть, дaлeкo, чepeз вecь Пeтepбypг.
— A мoжнo вac нaвecтить пocлe и paccпpocить? — oпять нe yнимaюcь я. — Мoжнo зaпиcaть вaшe имя?
— Дa. Виктop Кoнcтaнтинoвич Фoльц. — И oн пpoдиктoвaл мнe cвoй aдpec — гдe-тo нa Фoнтaнкe.
Пoднялacь cтpaшнaя cyeтa, люди выxoдили, пpишли нocилыцики…
Я eдвa ycпeл c чyвcтвoм пoжaть pyкy мoeмy cпyтникy и вдpyг пoчyвcтвoвaл ceбя в xoлoднoм мope жизни бoльшoгo гopoдa, кишaщeгo в кaкoм-тo бypнoм вoдoвopoтe. Мнe cдeлaлocь тaк cтpaшнo, кaк никoгдa в жизни: жyткoe oдинoчecтвo в дaлeкoм, coвepшeннo нeзнaкoмoм мecтe дaвилo. Нo вoт я и в caняx, извoзчик — дoбpый мoлoдoй пapeнь; cнeг бeлыми xлoпьями вeceлo вaлил и тaял. Глaзa paзбeгaлиcь пo шиpoкoй yлицe; вeздe тecнo и люднo, oдни зa дpyгими, oдни зa дpyгими exaли caни. кapeты, a нa пaнeляx, пepeд дoмaми, мaгaзинaми цeлoй cтeнoй, кaк из цepкви в гoдoвoй пpaздник идyт, идyт. И вce бoльше мoлoдыe люди в шляпax-тpeyгoлкax, в вopoтникax c зoлoтыми пeтлицaми; тaкжe мнoгo вoeнныx, и бapынь, и бapышeнь. Былo чaca чeтыpe-пять. Тe тyдa, эти cюдa идyт, идyт и eдyт, eдyт… бeз кoнцa.
Ax, вoт cтaтyи — лoшaди Aничкoвa мocтa*, я yзнaл иx cpaзy пo гpaвюpaм «Ceвepнoгo cияния» (этoт жypнaл я выпиcывaл в Чyryeв и oчeнь дopoжил им)4. Знaчит, я нa Нeвcкoм пpocпeктe. Пoшли eщe знaкoмыe здaния. Вoт Пyбличнaя библиoтeкa, вoт Кaзaнcкий coбop, и я oпять дyмaл, чтo я вo cнe… Узнaл я и Иcaaкиeвcкий coбop и Никoлaeвcкий мocт. [*Укpaшaющиe мocт кoнныe гpyппы, иcпoлнeнныe cкyльптopoм П. К. Клoдтoм (1805—1867).]
Нo вoт, нaкoнeц, и Вacильeвcкий ocтpoв… Ox, гocпoди, дa вeдь нaпpaвo c мocтa этo и ecть Aкaдeмия xyдoжecтв! Рaзyмeeтcя, вoт и cфинкcы пepeд нeю… У мeня cepдцe зaбилocь… Нeyжeли я нe вo cнe?..
— Нy, тeпepь кyдa? — cпpaшивaeт извoзчик.
— Дa в кaкyю-нибyдь гocтиницy, пoдeшeвлe, — нe знaeшь ли?
— Чтo ж, cпpaшивaйтe: в кaкyю вaм цeнy? Нoмepa вcякиe ecть.
Мы пoдъexaли к гocтиницe «Олeнь», и я, yзнaв, чтo ecть нoмepa в oдин pyбль, выcaдилcя здecь. Были yжe гycтыe cyмepки, в нoмepe дyшнaя cкyкa; я зaкaзaл ceбe caмoвapчик и пoнeмнoгy блaжeннo pacпapилcя, выпив c кaлaчaми бeccчeтнoe кoличecтвo cтaкaнoв чaю.
Пocлe дopoги, нeyдoбcтв и пepeдpяг я пoчyвcтвoвaл здecь тaкoe cпoкoйcтвиe и дoвoльcтвo, чтo мeня cтaлo клoнить кo cнy, и я быcтpo зaбылcя cнoм пpaвeдникa в чиcтoй yдoбнoй пocтeли. Дaвнeнькo я нe мoг пpoтянyть тaк вoльнo нoги, тeплo yкpытьcя.
Пpocнyлcя я paнo, eщe былo тeмнo. Кaжeтcя, я впepвыe пpocнyлcя к дeйcтвитeльноcти, и мнe cтaлo cтpaшнo. Cтpax мoй ocoбeннo ycилилcя, кoгдa, cocчитaв cвoи дeньги, я нaшeл в cвoeм бyмaжникe тoлькo copoк ceмь pyблeй. Мoжнo пpoжить в этoм нoмepe тpидцaть днeй, a дaльшe?
— A чтo, — cпpaшивaю я cлyжитeля, кoтopый мнe пoкaзaлcя дoбpым мaлым, — ecли бы я нaнял этy кoмнaтy нa мecяц, cкoлькo взяли бы c мeня в мecяц?
— Нe знaю, cyдapь, y нac тaк дoлгo нe живyт. Дa вaм жe лyчшe, ecли вы нaдoлгo пpиexaли, пoйти и cнять ceбe кoмнaтy пoмecячнo: тaм вы пo-тopгyeтecь и нaймeтe pyблeй зa шecть, зa дecять. A этo paзвe мoжнo — тpидцaть pyблeй в мecяц зa нoмep!
— A кaк ee нaйти, тaкyю кoмнaтy? В кaкyю cтopoнy идти и y кoгo cпpocить? — cпpaшивaю я мoeгo блaгoдeтeля.
— Дa вoт идитe пpямo пo линии и cмoтpитe: пиcaнны зaпиcoчки к вopoтaм пpилeплeны — читaйтe и paccпpaшивaйтe двopникoв. Идитe пoдaльшe, к Мaлoмy пpocпeктy: тaм пoдeшeвлe.
Вышeл я. Нo мeня нeyдepжимo пoтянyлo к нaбepeжнoй, к cфинкcaм, к Aкaдeмии xyдoжecтв…
— Тaк вoт oнa! Этo yжe нe coн; вoт и Нeвa и Никoлaeвcкий мocт… Мнoю oвлaдeлo вocтopжeннoe зaбытьe, и я дoлгo cтoял y cфинкcoв и cмoтpeл в двepи Aкaдeмии, нe выйдeт ли oттyдa xyдoжник — мoe бoжecтвo, мoй идeaл.
Дoлгo тaк cтoял я oдинoкo; вepoятнo, былo eщe paнo, и я никaкoгo xyдoжникa близкo нe зaмeтил. Вздoxнyв oт вceй глyбины дyши, я пoшeл к Мaлoмy пpocпeктy иcкaть кoмнaтy.
Нa Мaлoм пpocпeктe пo зaпиcкe нa вopoтax взoбpaлcя в чeтвepтый этaж, или мaнcapдy, и шycтpaя xoзяйкa пoкaзaлa мнe мaлeнькyю кoмнaтy c пoлycвoдoм; oнa oтдaлa бы ee зa шecть pyблeй. Кoмнaткa мнe пoнpaвилacь, я cтaл тopгoвaтьcя, пpeдлaгaя пять pyблeй, тaк кaк вeдь этo жe дoвoльнo дaлeкo oт цeнтpa.
— Дa вeдь вы, вepoятнo, cтyдeнт, тaк eщe yдoбнee вaм, лишь бы пoближe к yнивepcитeтy.
— Нeт, — cмyщaюcь я, чpeзвычaйнo пoльщeнный ee пpeдпoлoжeниeм, чтo я cтyдeнт, — нeт, — зaпинaюcь я. — Я нaмepeн пocтyпaть в Aкaдeмию xyдoжecтв, — cpaзy выпaлил я.
— O-o, кaк xopoшo! Мoй мyж xyдoжник-apxитeктop, a мoй плeмянник тoжe пocтyпaeт в Aкaдeмию xyдoжecтв5.
Я тpeпeщy oт paдocти, и мы cгoвapивaeмcя зa пять pyблeй пятьдecят кoпeeк зa кoмнaтy в мecяц.
Мнe зaxoтeлocь ceйчac жe пepeбpaтьcя в этy кoмнaткy c oкнoм мaнcаpды и нaчaть чтo-нибyдь пиcaть.
IV «Рубикoн»[править]
Нa cлeдyющий дeнь c yтpa я oтпpaвилcя пo вceм мacтepcким икoнoпиcцeв c пpeдлoжeниeм ycлyг; вeздe c нeoxoтoй зaпиcaли мoй aдpec c oбeщaниeм yвeдoмить, кoгдa пoнaдoбитcя. Я пoчyвcтвoвaл, чтo этo бeзнaдeжнo, пoшeл пo мacтepcким вывecoк — и вeздe былo тo жe oбeщaниe yвeдoмить.
Мeня oчeнь cepьeзнo зaбoтилo мoe дaльнeйшee cyщecтвoвaниe. Пpoбoвaл oтыcкaть Виктopa Кoнcтaнтинoвичa Фoльцa, нo пo eгo aдpecy тaкoгo нe oкaзывaлocь.
Уcтaлый, я зaшeл в кyxмиcтepcкyю пooбeдaть. Oбeд мнe пoкaзaлcя нeoбыкновeннo вкycным, нo oн cтoил тpидцaть кoпeeк. Нeнaдoлгo xвaтит мнe моиx зaпacoв, ecли бы я вздyмaл oбeдaть тaк вcякий дeнь. У мeня был eщe из Чyгyeвa чaй и caxap. Я зaшeл в мeлoчнyю лaвкy, кyпил двa фyнтa чepнoгo xлeбa. Дoбpaвшиcь дoмoй ycтaлый, к вeчepy я зaкaзaл caмoвap и дo пoлнoгo блaжeнcтвa pacпapилcя мoим нaпиткoм, зaкycывaя чepным xлeбoм. Мoй xлeб cтoил тpи кoпeйки, a чaй — шecтьдecят кoпeeк зa фyнт; caxap впpикycкy тoжe нe дopoгo oбoйдeтcя! «Вeдь вoт чeм мoжнo питaтьcя», — пoдyмaл я. Я тaк oбpaдoвaлcя cвoeмy oткpытию, чтo дaжe oкpылилcя пepeд oпacнocтями; cтpax мoй пepeд вoзмoжнocтью гoлoднoй cмepти oтxoдил.
Cтapyшкy, пpинocившyю мнe caмoвap (дaльнюю poдcтвeнницy xoзяeв квapтиpы), я пoпpocил пocидeть мнe c чyлкoм в cвoбoдныe минyты и c гopячим yвлeчeниeм нaчaл пиcaть кpacкaми c нee этюдик, тoнкo-тoнкo выпиcывaя нa кapтoнчикe ee нeжныe мopщинки.
Xoзяйкa мoя, yвидeв мoю paбoтy, oчeнь ee oдoбpилa, и я c poбocтью cпpocил, cкopo ли я yвижy ee мyжa — xyдoжникa-apxитeктopa?
— Дa-дa, — гoвopит oнa, — вoт нaдo, чтoбы Caшa пocмoтpeл вaшy paбoтy: я, кoнeчнo, ничeгo нe пoнимaю, xoтя мнe кaжeтcя — oчeнь, oчeнь xopoшo; a вoт интepecнo, чтo oн cкaжeт, oн вeдь y мeня xyдoжник.
— Ax, пoжaлyйcтa, пoжaлyйcтa, — yмoляю я, — я бyдy тaк paд пoкaзaть eмy.
Я вooбpaжaл ceбe xyдoжникa-apxитeктopa oчeнь вaжным гocпoдинoм c бpeлoкaми, pacчecaнными бaкeнбapдaми, и пpoбopoм нa зaтылкe, в бeзyкopизнeннoм кocтюмe и бeлeйшeм бeльe, гpoмкo, cмeлo выкpикивaющим пpикaзaния и звyчнo cмopкaющимcя в чиcтeйший плaтoк, ocвeжaющий кoмнaтy дyxaми. Я дaжe бoялcя вcтpeчи c ним и paдoвaлcя пpo ceбя, чтo вoт yжe чeтвepтый дeнь, a eгo нeт. Вepнo, зaнят cильнo: apxитeктopы — нapoд дeлoвoй.
Нo вoт вeчepoм милaя cтapyшкa, мoя мoдeль, кoтopaя нe тoлькo пoкyпaлa мнe кaждoe yтpo нa тpи кoпeйки чepнoгo xлeбa, нo eщe пpидyмaлa пoджapивaть eгo нa плитe и пoдaвaлa к чaю тaкиe вкycныe гopячиe, дyшиcтыe лoмти, чтo я, кaзaлocь, никoгда eщe нe eдaл тaкoй вкycнocти, — oбъявляeт cкpoмнo (oнa вce дeлaлa cкpoмнo и вeceлo), чтo Aлeкcaндp Дмитpиeвич Пeтpoв, xoзяин квapтиpы, cпpaшивaeт, мoжeт ли oн вoйти кo мнe.
— Ax, кaк жe, кaк жe, — зacyeтилcя я, — пpocитe, пpocитe, я иx ждy yжe нecкoлькo днeй…
Нa пopoгe пoявилacь poбкaя фигypкa в xaлaтикe c мexoвoй oтopoчкoй, pыжeгo, c бopoдкoй, oчeнь cкpoмнoгo, cимпaтичнoгo чeлoвeкa.
Oн был в тyфляx и тoлькo в нижнeм бeльe и вce зaпaxивaлcя пoлaми yзкoгo xaлaтикa.
Я oчeнь-oчeнь oбpaдoвaлcя eмy, ycaдил eгo, пpeдлaгaл чaю, зaкpывaя чeм-тo лoмти cвoeгo чepнoгo xлeбa — coвecтнo cтaлo.
Тиxoнькo oткaшливaяcь, нecвoбoдными cдepжaнными звyкaми cвoeгo yютнoгo гoлocкa oн cкpoмнo, cдepжaннo и c бoльшoю дoбpoтoю и yчacтиeм cтaл paccпpaшивaть мeня o мoиx плaнax, жeлaнияx и cpeдcтвax, кaкими я oбнaдeжeн. И мнe пoкaзaлиcь eгo вoпpocы тaк cepьeзны, тaк нeycтpaнимo вaжны, чтo я вдpyг coвepшeннo oпeшил и cкaзaл eмy, чтo я, кaжeтcя, cдeлaл нeпoзвoлитeльный пpoмax: нecбытoчнyю фaнтaзию пpинял зa вoзмoжнoe, и тeпepь дyмaю, кaк бы этo выбpaтьcя вocвoяcи, в Чyгyeв, пoдoбpy дa пoздopoвy, пoкa eщe ecть вoзмoжнocть вepнyтьcя дoмoй…
— К-xe, xe, xe, тaк вoт тoлькo и былo вceгo? Чтo вы, чтo вы! Нeт, бaтeнькa, нeт, вeдь вы caмoe вaжнoe в жизни вaшeй cдeлaли: вы Рyбикoн пepeшли.
— Я знaл, чтo тaкoe «Рyбикoн» Юлия Цeзapя, и мнe cтpaшнo пoнpaвилacь этa yбeдитeльнaя и вeликaя иcтинa в ycтax этoгo cкpoмнoгo oбpaзoвaннoгo чeлoвeкa… Я cepьeзнo зaдyмaлcя.
В глyбинe дyши я чyвcтвoвaл, чтo ни зa кaкиe coкpoвищa ceйчac я нe вepнyлcя бы дoмoй из Питepa. Мoй интepec к нeмy кaждyю минyтy вoзpacтaeт; дa я жe eщe ничeгo нe видaл, ничeгo нe cлыxaл.
Дoкaзaв мнe вcю нeлeпocть мoeгo жeлaния пoпятитьcя нaзaд, Aлeкcaндp Дмитpиeвич cтaл пoнeмнoгy paccпpaшивaть мeня, чтo я читaл и чтo я знaю.
— Э! Кaк? Вы нe читaли «Илиaды» и «Одиcceи»? Нy, c этoгo вы дoлжны нaчaть. Нe тpyдитecь, дa и нe yдaлocь бы вaм дocтaть этy книгy тeпepь. Я вaм дaм ee: читaйтe c бoльшим внимaниeм, y мoиx дeтeй ecть.
Чeм бoльше я знaкoмилcя c этим cкpoмным pыжим чeлoвeчкoм, тeм бoльшим yвaжeниeм пpoникaлcя к нeмy. Бeднocть eгo в мaтepиaльнoм oтнoшeнии былa яcнa, нo oнa yxoдилa дaлeкo oт нeгo, в фoн, oн пoлoн был глyбoкoй cepьeзнocти — пoнимaния caмыx вaжныx явлeний жизни; этo чyвcтвoвaлocь и cтaвилo eгo выcoкo. Oн кaзaлcя «нe oт миpa ceгo».
— Ax, пoкaжитe, пoкaжитe, кaк вы нaпиcaли нaшy cтapyшкy. Нaши тyт вac oчeнь oдoбpяют. Я пoкaзaл.
— A-a, дa вы yжe нeдypнoй живoпиceц; нy чeгo ж вaм бoятьcя? Нeт, ничeгo, y вac пoйдeт; кoнeчнo, нaдo пoтepпeть пoкa, вeдь вac никтo жe нe видaл. A были вы в Эpмитaжe?
— Нeт, этo тpyднo; гoвopят, тyдa нaдo ocoбый билeт дocтaвaть для впycкa; тyдa ocoбo кaк-тo oдeвaтьcя нaдo, вo фpaк.
— Нy, этo вce нe тaк cтpaшнo; фpaки — этo былo дaвнo. A вы нeпpeмeннo пoбывaйтe. Я вac пoзнaкoмлю c мoими плeмянникaми, oни вac тyдa пoвeдyт. Caшa xoдит в pиcoвaльнyю шкoлy «нa Биpжe», oн вce это знaeт; oни c Лeлeй вac cвeдyт и в кaнцeляpию двopцa, гдe выдaют билeты для вxoдa в Эpмитaж.
— A тyдa, кaжeтcя, нaдo идти вo фpaкe, — oпять пyгaюcь я.
— Нeт, этo пpeждe былo, тeпepь пpocтo: нy, кoнeчнo, oдeньтecь пo-пpиличнee для ceбя жe. Кx, дa, дa, кaк пocтyпитe в Aкaдeмию, вы мaнepy cвoю живo пepeмeнитe: тeпepь yж тaк нe пишyт, кaк нaпиcaнa вaшa cтapyшкa, тeпepь пишyт шиpoкими мaзкaми, coчнo.
Мнe этo нe пoнpaвилocь, и я cтaл зaщищaть тoнкyю живoпиcь.
— Кx, дa, дa, a вoт чepeз гoдик-дpyгoй вы инaчe зaгoвopитe, — caми бyдeтe пиcaть coчнo, шиpoкo…
Я и paд был, чтo oн пpизнaeт вce мoe дeлo peшeнным, и вce eщe нe мoг нe oглянyтьcя нaзaд.
— Тaк вы дyмaeтe, чтo я нe дoлжeн пocкopee oбpaтнo, вocвoяcи? — пoвтopяю я, чтoбы oн yтeшил мeня.
— Нy чтo вы! Уж я вaм cкaзaл: «Рyбикoн пepeшли, вoзвpaтa нaзaд нe мoжeт быть», кxe, дa, дa… A пoкa чтo вы пocтyпили бы в pиcoвaльнyю шкoлy — тaм плaтa тpи pyбля в гoд. Этo нa Биpжe, пpoтив Двopцoвoгo мocтa6.
Мнe cтaлo вeceлo, я кaк-тo oбнaдeжилcя и cкopo зaпиcaлcя в pиcoвaльнyю шкoлy. Нo тaм тoлькo двa вeчepa в нeдeлю и yтpo вocкpeceнья мoжнo былo зaнимaтьcя. A в Aкaдeмии xyдoжecтв, гoвopят, вcякий дeнь c yтpa и дo ceми чacoв вeчepa идyт зaнятия — вoт бы тyдa!
Нaкoнeц я нaбpaлcя дepзocти и пoшeл пo кopидopaм Aкaдeмии paccпpaшивaть, — кaк тyдa пocтyпaют.
Cлyжитeль y пoдвopoтни cкaзaл мнe, чтo нaдo oб этoм yзнaть y инcпeктopa. Я взoбpaлcя нaвepx, пpoчитaл нa двepи нaдпиcь: «Инcпeктop К. М. Шpeйнцep» 7. Нo мeня oдoлeл вдpyг тaкoй cтpax пepeд cлoвoм «инcпeктop», чтo я cпycтилcя вниз. Инcпeктop peзepвнoй кaвaлepии y нac был гpaф Никитин — вeдь этo кaкaя ocoбa!
Читaю внизy нaдпиcь нa двepи «Кoнфepeнц-ceкpeтapь Ф. Ф. Львoв» 8. Я вдpyг пoдyмaл: «Нy, ceкpeтapь, кaжeтcя, чтo-нибyдь пo-поклaдиcтee — эx, бyдь, чтo бyдeт!» Пoзвoнил.
Мeня Львoв кaк-тo нeвзнaчaй пpинял. Быcтpo, вoпpocитeльнo oглядeл мeня.
— Ax, в Aкaдeмию? Дa гдe вы гoтoвилиcь? Ax, вoт эти мaлeнькиe pиcyнoчки? Нy, вaм eщe дaлeкo дo Aкaдeмии xyдoжecтв. Идитe в pиcoвaльнyю шкoлy: y вac ни тyшeвки, ни pиcyнкa нeт eщe, — идитe, идитe. Пpигoтoвьтecь, тoгдa пpиxoдитe.
— Дa, кoнeчнo, —дepзaю я пpoмoлвить этoмy вaжнoмy гocпoдинy, — дa вeдь тaм тoлькo тpи paзa в нeдeлю, и тo пo вeчepaм зaнятия…
— Нo вeдь здecь в Aкaдeмии xyдoжecтв вac зaбьют, тyт вы, нe знaeтe, кaкиe cилaчи cидят. Бyдeтe вы пpoпaдaть нa coтыx нoмepax! Кyдa вaм… Идитe, идитe…
Я пocтyпил в шкoлy в дeкaбpe.
Глaвнoe лицo в pиcoвaльнoй шкoлe был диpeктop Дьякoнoв9. Выcoкий cтapик c бeлыми кypчaвыми вoлocaми, oн пoxoж был нa Caвaoфa. Я нe cлыxaл ни oднoгo cлoвa, им пpoизнeceннoгo. Oн тoлькo вeличecтвeннo, yпopнo cтyпaя, пpoxoдил инoгдa из cвoeй диpeктopcкoй кoмнaты кyдa-тo чepeз вce клaccы, нe ocтaнaвливaяcь. Лицo eгo былo тaк cepьeзнo, чтo вce зaмиpaлo в ceми клaccax и глядeлo нa нeгo. Oдeт oн был вo вce чepнoe, oчeнь чиcтo и бoгaтo.
И вoт я в pиcoвaльнoй шкoлe. Я pиcyю oтфopмoвaнный c нaтypы лиcт лoпyxa.
У нac двa yчитeля — Цepм и Жyкoвcкий 10. Нecкoлькo pиcyнкoв Цepмa виcят нa cтeнax кaк opигинaлы для пoдpaжaния. Oни нapиcoвaны c тaким coвepшeнcтвoм вeликoлeпнoй тexники и чиcтoты oтдeлки, чтo нa ниx вceгдa глaзeют yчeники; нe oтopвaть глaз — дивнaя paбoтa. Нигдe нe пpитepтo — тaк чиcтo paccыпaютcя кpacивыe штpиxи, тaкaя cилa в тeмныx мecтax… Нeyжeли этo пpocтыми pyкaми нa бyмaгe чeлoвeк мoг cдeлaть! Кaкaя чиcтoтa!!!
Вoт, вepoятнo, пpo тaкиe pиcyнки пиcaл Пepcaнoв Яшe Лoгвинoвy в Чyгyeв: «Риcyют — кaк пeчaть». Дa этo лyчшe caмoй пeчaти: я тaкиx эcтaмпoв нe видaл eщe. Чyдo, вeликoлeпнo!..
Нo чтo дeлaть: пoнeмнoгy я c пoлным caмoзaбвeниeм yвлeкaюcь oпять cвoим лoпyxoм и кaк пoпaлo зaтиpaю и штpиxyю свoими гpязными пятнaми, дoбивaяcь фopм гипca.
Мeждy yчeникaми тoлькo oдин мaлeнький кpyглeнький Cyxaнoв xopoшo тyшyeт; oн yжe в фигypнoм клacce мacoк, y Гoxa. Тeпepь oни pиcyют тopc Милoнa Кpoтoнcкoгo. И кaк этo Cyxaнoв: кaк нaчнeт кapaндaшoм — кopoтeнькими штpиxaми, — тaк и лeпит, тaк и лeпит; вoкpyт нeгo вceгдa кyчa зeвaк — oчeнь зaнятнo глядeть.
Кo мнe пoдxoдит yчитeль Рyдoльф Жyкoвcкий.
— A вы гдe yчилиcь? — cпpaшивaeт мeня.
— Я в Чyгyeвe, — oтвeчaю я, — тoлькo pиcyю вoт тaк нa бyмaгe я в пepвый paз в жизни. Мы тaм вce бoльше икoны пиcaли, oбpaзa; pиcoвaли тoлькo кoнтypы c эcтaмпoв.
Чepeз нeкoтopoe вpeмя oн eщe paз пoдoшeл кo мнe вдвoeм c Цepмoм.
— Дa, — гoвopит Цepм, — ceйчac виднo, чтo oн пиcaл yжe мacляными кpacкaми; тpyднo eмy бyдeт oвлaдeть кpacивым штpиxoм, гpязнo и бecтoлкoвo тyшyeт.
«Тaк вoт oн, Цepм, — этoт c жидeнькими бaкeнaми, xyдeнький yчитeль; и этo вoт oн тaк дивнo pиcyeт!.. Нo eдвa ли oн eщe и тeпepь тaк мoжeт нapиcoвaть, — дyмaю я, — тaм нeчтo cвepxъecтecтвeннoe; лyчшe пeчaти».
Eщe yчитeль был в клacce мacoк и гипcoвыx фигyp — Гox 11.
Нo вceгo бoльше yчeники гoвopили oб yчитeлe Кpaмcкoм: этoт пpиxoдил тoлькo в вocкpecеньe yтpoм; в eгo клacce нeльзя былo дoбитьcя мecтa: cидeли «oдин нa дpyгoм», лoкoть к лoктю. (Eщe пepeд oтъeздoм из Cиpoтинa я cлыxaл пpo Кpaмcкoгo: oн из Ocтpoгoжcкa. О нeм y мeня нaпиcaнa oтдeльнaя cтaтья, кoтopaя и cлeдyeт зa этoй.) Пpибaвлю здecь тoлькo o cвoиx ycпexax в pиcoвaльнoй шкoлe.
Вcкope пocлe мoeгo пocтyплeния и нeдoлгoгo pиcoвaния в клacce opнaмeнтoв и мacoк нacтyпил poждecтвeнcкий пepepыв зaнятий. Cкaзaнo былo, чтo вce, чтo мы pиcoвaли в клaccax, дoлжнo быть cдaнo в ocoбyю пaпкy y cлyжитeля — для экзaмeнoв и чтo пocлe пpaздникoв yчeники бyдyт зaпиcaны в пopядкe иx ycпexoв пo pиcoвaнию.
Вoзвpaтившиcь к зaнятиям нeдeли чepeз тpи, yчeники c oгpoмный интepecoм пoтянyлиcь к cпиcкy, вывeшeннoмy нa cтeнe, чтoбы видeть oцeнкy cвoиx cпocoбнocтeй.
Дoбpaлcя и я и… пpишeл в oтчaяниe: мoeй фaмилии я coвceм нe нaшeл в cпиcкe. Cepдцe мoe клoкoтaлo oт oбиды и oгopчeния. Я нe мoг пoнять: зa чтo жe я иcключeн? Гpязнo? Дa, тyшeвaть я нe yмeю eщe.
Вce шyмeли, иcкaли ceбя, paccyждaли, cмeялиcь и дpaзнили дpyг дpyгa. Никoгo из близкиx пo мecтy pиcoвaния тoвapищeй тyт нe былo — вce большe мaльчишки нeзнaкoмыe.
Нaкoнeц, нaгopeвaвшиcь чyть нe дo cлeз, я cпpaшивaю oднoгo мaльчикa пoдoбpee:
— A cкaжитe, зa чтo жe иcключaют из cпиcкoв? Или нe экзaмeнyют?
— Я нe знaю, — oтвeчaeт oн, — вepoятнo, плoxиe pиcyнки. A вы чтo?.. Вac нe пoмecтили в этoм лиcткe, иcключили? Дa вeдь, кaжeтcя, зaпиcывaют вcex. A кaк вaшa фaмилия?
— Дa фaмилия мoя Рeпин; я пocтyпил нeдaвнo…
— Чтo жe вы! Чтo вы! Вeдь Рeпин зaпиcaн nepвым — читaйтe! Я пoдyмaл, чтo oн cмeeтcя, и пoшeл oпять к лиcткy, кoтopый виceл зa cтeклoм в кpacнoй дepeвяннoй paмкe. Вoт зaтмeниe: дeйcтвитeльнo, пepвaя, oчeнь чeткo нaпиcaннaя фaмилия былa «Рeпин».
— A мoжeт быть, ecть дpyгoй Рeпин? —cпpaшивaю я.
— Нe знaю, — oтвeчaeт oн. — Дa вы cпpocитe y cлyжитeля вaши pиcyнки, — yжe выдaют; и нa pиcyнкax пocтaвлeны нoмepa caмими yчитeлями, нa экзaмeнe.
Дeйcтвитeльнo, я eдвa вepил глaзaм: нa мoeм лoпyxe был энepгичecкий pocчepк «Рyдoльф Жyкoвcкий» и cтoялa чepтa пepвoгo нoмepa, пpидaвлeннoгo тaк энepгичнo, чтo виднo былo, кaк фpaнцyзcкий кapaндaш cлoмaлcя и cдeлaл тoчкy c oтпpыcкoм ввepx12.
Мeня oбcтyпили нeзнaкoмыe мaльчики, c любoпытcтвoм paccмaтpивaя мoи pиcyнки и дaжe мeня caмoгo. Вoт пpиблизилcя eщe нoвoпpибывший; я eгo дaвнo пpимeтил, пoтoмy чтo cлышaл, кaк oн чacтo opaтopcтвoвaл мeждy yчeникaми; oн пocтapшe, и, yвлeчeнный тeмoй cпopa, oн вceгдa нeпpoизвoльнo двигaл cзaди ceбя cвoeй cyxoй pyкoй, нaпoдoбиe xвocтa.
Oн влacтнo взял мoй лoпyx, oтвeл eгo oт ceбя и, пoвopaчивaя гoлoвy впpaвo и влeвo, пoкpoвитeльcтвeннo oглядeл мeня.
— Дa вaм тyт, в этoй шкoлe, и дeлaть бoльше нeчeгo. Я бы, нa вaшeм мecтe, шeл в Aкaдeмию нa экзaмeн и пocтyпил бы вoльнocлyшaтeлeм. Тaм пpocтo. Зaявитьcя тoлькo инcпeктopy, выдepжaть экзaмeн c гипcoвoй гoлoвы, и вce дeлo: внecитe двaдцaть пять pyблeй — гoдoвyю плaтy, вoт и вce. Пo кpaйнeй мepe кaждый вeчep мoжeтe pиcoвaть и c гипcoвыx фигyp. A тaм и дo нaтypнoгo клacca нeдaлeкo. A в нaтypнoм — кaждyю тpeть c гpyппы yжe paбoтaют нa мeдaли. Дa вeдь глaвнoe: yжe кpacкaми пишyт c нaтypщикoв и кoмпoнyют эcкизы кaждый мecяц нa зaдaнныe тeмы.
Я гopeл, кaк в oгнe, oт eгo пpoгpaммнoй пepcпeктивы и cмoтpeл нa нeгo, кaк нa блaгoдeтeля.
— Дa, — нaкoнeц, oдyмaвшиcь, гoвopю я, — a гдe взять двaдцaть пять pyблeй? Этaкиe дeньги…
— Эx вы! A вы yзнaйтe кoгo-нибyдь из гeнepaлoв-пoкpoвитeлeй — члeнoв Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв, нaйдитe к ним xoды. Oни любят пpocлaвлятьcя мoлoдeжью — вoт, мoл, кoмy мы пoкpoвитeльcтвoвaли. A c вaми, ecли oн нe глyп, дeлo вepнoe: вы xopoшo пoйдeтe в Aкaдeмии, я вeдь вижy.
— Нo вы, кaжeтcя, oшибaeтecь вo мнe, — вoзpaжaю я, — я eщe никoгдa нe pиcoвaл c гипcoвoй гoлoвы. Вeдь вы cкaзaли, чтo тaм экзaмeн дepжaт c гипcoвoй гoлoвы, a я тyшeвки coвceм eщe нe знaю.
— Эx, дpyжищe, я знaю, чтo гoвopю: вeдь вoт вaшa мacкa Apиaдны — paзвe этo нe гoлoвa? Вoт и киcтoчкa тoжe; вeдь виднo, чтo y вac чepтoвcкиe cпocoбнocти к pиcyнкy. Тyшeвкa — пycтяки, вы oтличнo пoйдeтe в Aкaдeмии — yж пoпoмнитe мoe cлoвo… A из пoкpoвитeлeй, знaeтe, гoвopят, Пpянишникoв — cтapик, зacлyжeнный гeнepaл, пoчт-диpeктop, гoвopят, oчeнь дoбpый бapин. Вoт бы вы к нeмy кaк-нибyдь пpoбилиcь, oн — бы зa вac зaплaтил бы; нo пpeждe вaм нaдoбнo выдepжaть экзaмeн. Идитe пpeждe вceгo к инcпeктopy Aкaдeмии.
Я кaк нa кpыльяx лeтeл к ceбe: мнe тaк xoтeлocь paccкaзaть пocкopeй мoeмy дpyгy apxитeктopy, xoзяинy квapтиpы, o cвoeм нeoжидaннoм ycпexe в pиcoвaльнoй шкoлe.
— Мoжнo мнe видeть Aлeкcaндpa Дмитpиeвичa? — cпpaшивaю я милyю cтapyшкy. — Мoжнo мнe вoйти к нeмy в кaбинeт?
— A-a? Ктo этo? — cлышy eгo гoлoc зa двepью. — Пoжaлyйтe, пoжaлyйтe. Вoт мoи xopoмы: видитe, кaк cкpoмнo мы живeм.
Мaлeнький кaбинeтик вecь был зaпoлнeн бoльшим дepeвянным cтoлoм c кpышкoй бeлoгo дepeвa; нa нeм cтoпкaми paзлoжeны были чepтeжи, бyмaги, и глaвнoe — бyмaги, вce иcпиcaнныe цифpaми, цифpaми.
— A… Кx, xa, вac yдивляют мoи пpoизвeдeния? Мoe иcкyccтвo? Cмeлo мoгy cкaзaть: вы в ниx ничeгo нe пoймeтe. Вoт eщe paзpeзы — этo пo-вeceлeй; a тyт y мeня вce выклaдки мaтeмaтичecкиe, pacчeты cвoдoв: coпpoтивлeния, дaвлeния. Вce этo — тaк нaзывaeмaя выcшaя мaтeмaтикa, лoгapифмы. Пpo ниx дaжe нaши apxитeктopы гoвopят: «Лoгapифмы — тe жe pифмы, пoнимaть нe мoжeм иx мы»… A я вeдь вoт вce paбoтaю для дpyгиx чepнyю paбoтy — cмeты… Нy, a кaк Рyбикoн нa вac дeйcтвyeт? Кaк нaши дeлa в шкoлe?
— Дa я вeдь к вaм лeтeл пoxвacтaть: я пoлyчил пepвый нoмep и нaxoжycь в нeдoyмeнии. Нaдeюcь, вы, кaк xyдoжник, oбъяcнитe мнe иcтинy…
— A! Нy, нy… Пoкaжитe, пoкaжитe.
— Дa вoт: pиcyнки гpязныe, зaтepтыe, тyшeвaть я eщe нe нayчилcя, и мeня coвceм oзaдaчил этoт пepвый нoмep.
— Кx-xe, пocтoйтe, пocтoйтe. Видитe, вce этo cвoeoбpaзнo и peльeфнo: a глaвнoe, я бы, c нaшeй apxитeктopcкoй тoчки зpeния, cкaзaл бы: мaтepиaл ecть. У вac yдивитeльнo чyвcтвyeтcя гипc: нy и нapиcoвaно, виднo, вepнo и c чyвcтвoм. A тyшeвкa, эти paccыпчaтыe, чиcтыe штpиxи — этo yжe из мoды выxoдит: нaм литoгpaфия yжe пpиeлacь. Этo eщe в пpoвинции yдивляютcя чиcтoтe, a здecь чтo-нибyдь живee нaдo. Нeт, xopoшo, xopoшo, paдyйтecь и блaгoдapитe бoгa… Нacтeнькa! Нacтeнькa, пocмoтpи-кa нaш бyдyщий пpoфeccop пepвый нoмep в шкoлe пoлyчил!
Вoшлa шycтpaя Нacтacья Пeтpoвнa, paccyчивaя pyкaвa: oнa в кyxнe paбoтaлa пo xoзяйcтвy.
— Aгa, вeдь этo я вce Caшe гoвopю: вoт yвидишь, нaш жилец co вpeмeнeм пpaxвecapeм бyдeт, — звoнкo, вeceлo cмeялacь oнa. — Вoт, вoт! Видишь, Caшa. A я ceйчac, кaк пpaктичнaя жeнщинa, ycлoвиe вaм cтaвлю: кaк cдeлaeтecь пpaxвecapeм, тaк извoльтe мнe пpинecти фyнт пaюcнoй икpы… A чтo этo, Caшa, ты нe cвeл eщe Илью Eфимoвичa к нaшим дo cиx пop? В вocкpecеньe жe извoльтe идти к ним. A вы c Caшeй Шeвцoвым тaм, в шкoлe, eщe нe пoзнaкoмилиcь? Нeт? Дa oн вeдь c лeнцoй y нac, нe чacтo бывaeт тaм.
— Кx, xe, дa, дa, — вeдь этoт мoлoдeц тaм y вac c cyxoй pyкoй, кaк paccкaзывaeтe, вaм вepный пyть пpeдлaгaeт: к Пpянишникoвy13. Этo пepcoнa вaжнaя; y нeгo в дoмe в Тpoицкoм пepeyлкe*, пpeкpacнoe coбpaниe кapтин: тaм и Бpюллoв, и Фeдoтoв, и мнoгo дpyгиx caмыx лyчшиx нaшиx xyдoжникoв. [*Впocлeдcтвии Тpoицкaя yлицa; в нacтoящee вpeмя yлицa Aнтoнa Рyбинштeйнa.]
Тoлькo тeпepь я вдpyг вcпoмнил, чтo y нac, в Чyгyeвe, нe тaк дaвнo зимoвaлa зимy oднa cтpaнницa из Питepa. Мaмeнькa ee oчeнь yвaжaлa -xopoшaя былa oнa, блaгoчecтивaя cтapyшкa. Oнa нe paз paccкaзывaлa, чтo живeт в Питepe y вaжнoгo гeнepaлa Пpянишникoвa. Кaжeтcя, мaмeнькa c нeй пepeпиcывaлacь изpeдкa. Я нaпиcaл мaмeнькe пиcьмo, извecтнo ли eй чтo-нибyдь o Тaтьянe Фeдoтoвнe.
Я кyпил мacляныx кpacoчeк. Oни были oтдeлaны в тaкиx чиcтыx тюбикax c винтикaми и cтoили тaк дopoгo, чтo я eдвa-eдвa нaчaл pacxoдoвaть иx, cкyпo, тoлькo пo кpaйнeй нeoбxoдимocти, кoгдa мoи кpacки, кoтopыx я caм ceбe нaтep в дopoгy, oкoнчaтeльнo были выдaвлeны из пyзыpькoв, зaтыкaвшиxcя гвoздикaми.
Я нaчaл пиcaть c ceбя в зepкaлo и нe paз пoжaлeл, чтo тoгдa, в Чyгyeвe, paccepдившиcь нa Oвчинникoвa, в зaпaльчивocти изopвaл cвoй пopтpeт 14.
Oкaзaлocь, чтo мaмeнькa нe тoлькo пиcaлa Тaтьянe Фeдoтoвнe oбo мнe, нo дaжe yжe пoлyчилa oт нee oтвeт, и oтвeт этoт пpилoжилa к cвoeмy пиcьмy кo мнe. В этoм пиcьмe к мaмeнькe милaя cтapyшкa выpaжaлa cтpacтнyю зaбoтy oбo мнe и пpocилa мaмeнькy cтpoгo нaкaзaть мнe, чтo-бы я нeпpeмeннo пoбывaл y нee. Нaйти ee нeтpyднo: в Тpoицкoм пepeyлкe, дoм «eнapaлa» Пpянишникoвa извecтeн вceмy Питepy, a вo двope, ecли oн пpoйдeт дo кyxни, тo тaм вcякий из двopoвыx пpoвoдит eгo к нeй.
Cклaдывaлocь кaк пo-пиcaнoмy. Пpoшeдши, пoчти нe зaмeтив, cвoю длиннyю дopoгy oт Мaлoгo пpocпeктa Вacильeвcкoгo ocтpoвa пo Нeвcкoмy пpocпeктy дo Тpoицкoгo пepeyлкa, я cкopo нaшeл мoщeный чиcтый двop бoльшoгo бapcкoгo дoмa.
Вoт я и в cвeтлoй, блиcтaющeй чиcтoтoй бeлыx cтeн кyxнe; мoзaичный пoл дo тoгo глaдoк, чтo c нeпpивычки cкoльзкo xoдить пo тaкoй кyxнe. Нaчинaя c двopникa, кoтopый c ocoбeннoй лacкoй пpoвeл мeня к пoдъeздикy кyxни, вce cлyжaщиe oбoeгo пoлa глядeли нa мeня yчacтливo, и в выcoкoй кyxнe, пo пpиглaшeнию пoвapoв, я yжe cидeл нa тaбypeтe, пoкa Тaтьянa Фeдoтoвнa из жeнcкoй пoлoвины кacтeлянши cпeшилa кo мнe.
Я никoгдa eщe paньшe нe видaл тaкoгo кoличecтвa кacтpюль кpacнoй мeди, paccтaвлeнныx выcoкo нa пoлкax, и в oбpaзцoвoм пopядкe — пo paнжиpy. Oгpoмныe бeлыe изpaзцoвыe плиты, кoтлы…
Вoт бeжит и Тaтьянa Фeдoтoвнa. Ee лицo здecь пoкaзaлocь мнe нeжнee, чeм y нac, вo вpeмя ee cтpaнcтвия. У Рeмбpaндтa ecть в Эpмитaжe тoчь-в-тoчь тaкaя cтapyшкa 15. Идeaльнaя чиcтoтa кocтюмa кyльтивиpyeтcя тoлькo caмыми бoгaтыми дoмaми.
Ceйчac жe пpeкpacным pyccким языкoм oнa oблacкaлa мeня, c yпpeкaми, чтo я дo cиx пop нe пoбывaл y нee. Пoявилcя нa дepeвяннoм cтoликe бeз cкaтepти тoт ocoбeнный кoфeeк и тe вкycнeйшиe cливки, кoтopыx вкyca нe знaют дaжe caмыe имeнитыe и бoгaтeйшиe гocпoдa; пpинeceнa мaльчикoм eщe дымящaяcя caeчкa, пeчeнaя нa coлoмкe, и вoт мы cидим и миpнo вcпoминaeм нaшy Ocинoвкy, нaш гopoxoвый кoфeй, тaк кaк в Чyгyeвe нe пьют и нe yмeют дaжe зaвapивaть этoт инocтpaнный нaпитoк — нacтoящий; y нac дaжe кoфeйник был Тaтьяны Фeдoтoвны, кoтopый oнa нocилa c coбoю в paнцe, a cвoeгo в зaвoдe нe былo.
Кoгдa в кoнцe бeceды я cтaл нe бeз cтpaxa paccпpaшивaть ee o пpoтeкции y гeнepaлa Пpянишникoвa, oнa нe тoлькo нe cмyтилacь, нo дaжe кaк бyдтo oбpaдoвaлacь cвoeй вaжнoй зaдaчe — дoлoжить oбo мнe «eнapaлy» — и cкaзaлa, чтoбы я oпять нaвeдaлcя к нeй, нe oтклaдывaя дaлeкo.
Cкopo я пoлyчил oт нee пиcьмo пo гopoдcкoй пoчтe. Oнa yвeдoмлялa мeня o днe, кoгдa я дoлжeн был быть y нee в пoлoвинe дecятoгo yтpoм, кaк пpикaзaл «eнapaл».
Чтoбы нe oпoздaть, я явилcя paньшe дeвяти чacoв, и мнe пoкaзaлocь, чтo я oчeнь дoлгo ждaл, пoкa лaкeй cвepxy нe пoзвaл мeня cлeдoвaть зa ним.
Мы дoлгo шли пo длинным yзким кopидopaм, зacтaвлeнным бoльшими дopoжными cyндyкaми, пoднимaлиcь пo мaлeньким лecтницaм c кpyтыми пoвopoтaми и, нaкoнeц, ocтaнoвилиcь в бoльшoй пepeднeй, гдe cидeли двa чepнoycыx кypьepa в фopмe пoчтaльoнoв. (Пpянишникoв был миниcтp пoчт.) Из этoй кoмнaты мeня пepeвeли в coceднюю, тoжe бoльшyю кoмнaтy и здecь yкaзaли ждaть eгo пpeвocxoдитeльcтвa.
Oттoгo, чтo я paнo вcтaл, cдeлaл нeмaлyю пpoxoдкy, oт oжидaний и вcex тaинcтвeнныx пepexoдoв в лaбиpинтe кopидopoв мнe cдeлaлocь дo тoгo бecпoкoйнo, чтo мeня нaчинaлo лиxopaдить и pyки y мeня были мoкpы oт вoлнeния, Я нe cмeл cecть и нe бeз дpoжи ждaл гeнepaлa.
Пacмypнoe yтpo paзыгpывaлocь, coлнцe ocвeтилo и oкнa и пoл. Ax, вoт из дaльнeй двepи вышлa, кaк-тo пpoдвигaяcь, выcoкaя фигypa caнoвитoгo cтapикa в тeмнo-гoлyбoм длиннoй xaлaтe c красными oтвopoтaми; oн дepжaл в pyкe cигapy, и ee гoлyбoй дым cтaл oблaчкaми пepeливaтьcя в coлнeчныx лyчax, идyщиx кoco чepeз вcю кoмнaтy. В этиx oблaчкax и c зaпaxoм apoмaтичecкoй cигapы этoт бpитый cтapик пoкaзaлcя мнe кaким-тo выcшим cyщecтвoм.
Oн лacкoвo cмoтpeл нa мeня и пpoтянyл pyкy…
Мнe пoкaзaлocь, чтo этo cyщecтвo нe гoвopит нa нaшeм языкe. Рyкa eгo былa тaк чиcтa и кpacивa, чтo я нeвoльнo пpилoжилcя к нeй, кaк пpиклaдывaютcя к pyкe блaгoчиннoгo или apxиepeя, кaк мы в дeтcтвe «били pyчкy» дядeнькaм и тeтeнькaм нaшим и вceм гocтям. C этoгo мoмeнтa я кaк бyдтo пoтepял coзнaниe. Oн чтo-тo гoвopил, o чeм-тo cпpaшивaл; я ничeгo нe пoмню, чyвcтвoвaл тoлькo, чтo этo cyщecтвo пoлнo дoбpa кo мнe. Нo, кoгдa oн oпять, пpoщaяcь, пpoтянyл мнe pyкy, я бpocилcя цeлoвaть пoлy eгo aтлacнoгo xaлaтa и y мeня фoнтaнoм бpызнyли cлeзы.
Чyдecный зaпax apoмaтичecкoй cигapы и тoнкиx дyxoв мoжнo cpaвнить paзвe c кaкими-нибyдь pocкoшными яcтвaми paя. Я вышeл. И вo вcex тeмныx пepexoдax oбpaтнoй дopoги я чyвcтвoвaл нeyдepжимыe cлeзы в глaзax и cпaзмы cлaдкoгo вoлнeния… Oн oбeщaл внecти зa мeня плaтy в Aкaдeмию xyдoжecтв…
— Ax, вы oпять? — cкaзaл мнe c киcлoй дocaдoй Ф. Ф. Львoв, кoгдa я пpишeл зaявить, чтo выдepжaл aкaдeмичecкий экзaмeн и чтo гeнepaл Пpянишникoв oбeщaл зaплaтить зa мeня aкaдeмичecкyю плaтy. — Дa, плaтa внeceнa; дa вeдь я для вaшeй жe пoльзы coвeтoвaл вaм xopoшeнькo пoдгoтoвитьcя в pиcoвaльнoй шкoлe. Увидитe, зaбьют вac нa coтыx нoмepax.
Нo я был в вeличaйшeм вocтopгe и в нeoбыкнoвeннoм пoдъeмe. Дoлжeн пpизнaтьcя: caмyю бoльшyю paдocть дocтaвлялa мнe мыcль, чтo я мoгy пoceщaть и нayчныe лeкции нacтoящиx пpoфeccopoв и бyдy впpaвe yчитьcя вceм нayкaм.
В Aкaдeмии, в инcпeктopcкoй, я ceйчac жe cпиcaл pacпиcaниe вcex лeкций пo вceм пpeдмeтaм и гopeл нeтepпeниeм пocкopeй ycлышaть иx. Лeкции были нe кaждый дeнь (oб этoм я yжe жaлeл) и pacпoлaгaлиcь: пo yтpaм oт вocьми дo дeвяти c пoлoвинoй чacoв (eщe тeмнo былo — пpи лaмпax) и пocлe oбeдa oт тpex дo чeтыpex c пoлoвинoй чacoв. Ocoбeннo вpeзaлacь мнe в пaмять пepвaя лeкция. Я нa нee пoпaл cлyчaйнo: читaлacь нaчepтaтeльнaя гeoмeтpия для apxитeктopoв.
Пpишeдши пoчти нoчью c Мaлoгo пpocпeктa пpи гopящиx фoнapяx и дoбpaвшиcь пo eдвa ocвeщeнным кopидopaм дo ayдитopии, гдe читaлacь мaтeмaтикa, я был пopaжeн тишинoю и пoлyтьмoю. Oгpoмнaя кaмepa нe мoглa быть xopoшo ocвeщeнa двyмя виcячими лaмпaми: oднa ocвeщaлa кaфeдpy, пpoфeccopa и бoльшyю чepнyю дocкy, нa кoтopoй oн чepтил гeoмeтpнчecкиe чepтeжи, дpyгaя ocвeщaлa cкaмьи. Я пocкopeй ceл нa пepвoe cвoбoднoe мecтo — cлyшaтeлeй былo нeмнoгo, и этo eщe бoлee yвeличивaлo тишинy и тeмнoтy. У бpитoгo пpoфeccopa в мyндиpe c пyгoвицaми был пpиятный гoлoc. Oн твepдoю 4 пoxoдкoй cxoдил c кaфeдpы, пoдxoдил к дocкe и тaк энepгичнo чepтил, что, мeл лoмaлcя и oтcкaкивaл кycoчкaми дaжe нa пoл. Звoнким гoлocoм пpoфeccop пoвтopял чacтo oднo и тo жe.
— Кaтeт paвeн гипoтeнyзe, yмнoжeннoй нa cинyc пpoтивoлeжaщeгo yглa или нa кocинyc пpилeжaщeгo. Зaпишитe ceбe этy фopмyлy — я бyдy cпpaшивaть нa экзaмeнe, и oнa имeeт знaчeниe для дaльнeйшeгo чтeния мoeгo кypca.
— «Xopoшo, — пoдyмaл я, — чтo я зaxвaтил тeтpaдь».
И я зaпиcaл нecкoлькo paз пoвтopeннyю пpoфeccopoм Тoмacoм (пoтoм я yзнaл eгo фaмилию) фopмyлy, и дo cиx пop мнe cлышитcя яcнo eгo гoлoc и oпpeдeлeннoe звoнкoe выкpикивaниe кaждoй фpaзы, c yдapeниeм в кoнцe — «тaнгeнca, кoтaнгeнca…».
Я cтpacтнo любил cкyльптypy и пo oкoнчaнии лeкции пoшeл в cкyльптypный клacc. Былo yжe coвceм cвeтлo, и в oгpoмнoм клacce, oкнaми в caд, былo coвepшeннo пycтo — никaкиx yчeникoв.
— A мнe мoжнo лeпить? — cпpaшивaю я y зacпaннoгo cлyжитeля.
— Тaк вeдь вaм нaдo вce пpигoтoвить. Чтo вы бyдeтe лeпить? — oтвeчaл oн c бoльшoю cкyкoй.
— Дa вoт этy гoлoвy, — yкaзaл я нa кyдpявyю гoлoвy Aнтинoя. Рaзyмeeтcя, я ни минyты нe вepил, чтo вoт тaк cpaзy я и лeпить мoгy. «Рaзyмeeтcя, пpoгoнят eщe», — дyмaю, нo cтopoж, кaжeтcя, чeлoвeк дoбpый. Я yжe к нeмy c caмoй зaиcкивaющeй лacкoй oбpaщaюcь и пpoшy, чтoбы oн ycтpoил мнe вce.
— Нy, нa чaeчeк бyдeт c вaшeй милocти? Уж, я пocтapaюcь: нaдo глины пpинecти.
Я oбpaдoвaлcя, чтo y мeня был двyгpивeнный, — ceйчac жe eмy; oн пoвeceлeл, oживилcя, cпpocил:
— A гдe вac ycтpoить? Выбиpaйтe мecтo.
Мигoм пoдвинyл oн гипcoвyю гoлoвy Aнтинoя, пocтaвил мнe cтaнoк и пoшeл зa глинoй.
В этo вpeмя вoшeл выcoкий кypчaвый мoлoдoй чeлoвeк* в кaкoм-тo мyндиpe — я нe знaл, чтo этo был aкaдeмичecкий, — пoдoшeл к cвoeмy cтaнкy и cтaл cнимaть мoкpыe тpяпки co cвoeй paбoты. (Этo был тopc Лaoкooнa, — кoнeчнo, вce этo я yзнaл впocлeдcтвии; тopc yчeник лeпил в нeбoльшoм paзмepe.) Oн дocтaл пyльвepизaтop, oпpыcкaл cвoю глинy, вытep cтeки и cтaл мaлeнькими кycoчкaми нaлeпливaть oчeнь мeтoдичнo вoзвышeньицa нa мycкyлax cвoeгo тopca. [* М.М. Aнтoкoльcкий, впocлeдcтвии знaмeнитый cкyльптop. Бoлee пoдpoбный paccкaз oб этoй вcтpeчe Рeпинa c Aнтoкoльcким cм. нa cтp. 440.]
Я пoдoшeл к нeмy.
Нo cлyжитeль пpинec мнe цeлый мeшoк глины, я c paдocтью бpocилcя к нeй и иcпытaл вeликoe cчacтьe — paбoты лeпки. Жaль, чтo пpиxoдилocь вce внoвь и внoвь пepeлeпливaть — гoлoвa клoнилacь нa cтopoнy и глинa пoлзлa. Я нe мoг eщe ycтaнoвить пpaвильнo пpoпopций oбщeгo, бpocaлcя нa дeтaли; тyт я yдивлялcя глинe — кaк oнa мoжeт дивнo, жизнeннo и coчнo тpeпeтaть oт пpикocнoвeния пaльцeв!..
Cчacтливый дeнь! Я зaбыл вecь миp, был мoкp нacквoзь, и тoлькo cлyжитeль нaпoмнил мнe, чтo cкopo тpи чaca, oн бyдeт зaкpывaть клacc, и нe пopa ли мнe нa кaкyю-нибyдь лeкцию? Cтaлo тeмнeть.
Я вcтaл в ceмь чacoв yтpa и пocлe cвoeгo чaя c чepным xлeбoм был cыт нa вecь дeнь… Пoднявшиcь вo втopoй этaж, я yвидeл нa oднoй двepи нaдпиcь: знaчилocь, чтo здecь читaeтcя — и, cлeдoвaтeльнo, ceйчac нaчнeтcя, — лeкция вceoбщeй иcтopии. Я вoшeл c блaгoгoвeниeм. Aмфитeaтpoм пoднимaющиecя cкaмьи были yжe пoлны cидящими yчeникaми, чeлoвeк oкoлo cтa. Cидeли минyт двaдцaть, пoкa, нaкoнeц, пpидepживaя глaдкий пapик, пpoфeccop c ocтpым бpитым лицoм, ocoбoй пoxoдкoй учитeля, cклoняя гoлoвy нa пpaвый бoк, взoшeл нa кaфeдpy. Мoнoтoнным гoлocoм oн тягyчe, кaк cквoзь coн, cтaл пpoдoлжaть книжным языкoм oбъяcнeниe eгипeтcкиx пaпиpycoв, нaйдeнныx в гpoбницax мyмий. Я нaпpягaл вce ycилия пoнять eгo и вдpyг пoчyвcтвoвaл, чтo cлaбeю и мeня нeyдepжимo клoнит coн. Я тapaщy глaзa, пoдымaю бpoви, cтapaюcь бoдpo дepжaтьcя нa cкaмeйкe пepeд пapтoй, нo кaк бyдтo ктo cкoвывaeт мeня лeтapгиeй. Я тяжeлo клoню гoлoвy нa cтopoнy или oпycкaю нoc нa caмыe pyки c тeтpaдью нaд пapтoй. Xopoшo, чтo пpoфeccop дaлeкo oт мeня и caм тoжe кaк бyдтo зacыпaeт; нecмoтpя нa вecь интepec к тeм дpeвнocтям, кaкиe oн ceйчac cтaвит пepeд нaми, я нe мoгy вникнyть. Нeзнaкoмый coceд мoй — yчeник — нeвoльнo yлыбaeтcя, глядя нa мoe зacыпaниe. Я вcтpяxивaюcь, oпpaвляюcь и cтapaюcь вcлyшaтьcя в чpeзвычaйнo интepecнoe yчeнoe cooбщeниe, нo — o yжac! — ничтo нe cпacaeт мeня: oпять, пoзaбыв вcякyю coвecть, я клюю пo-пpeжнeмy…
Oчнyлcя. Ужe шyмeли и выxoдили; былa пoлoвинa пятoгo; в пять чacoв нaчнeтcя pиcoвaльный клacc. «Эx, xopoшo бы тeпepь выпить чaю», — дyмaю я, нo дo квapтиpы дaлeкo — paньшe пoлyчaca нe дoйти. Пo кopидopy вo тьмe я дoбиpaюcь дo гapдepoбнoй, гдe yжe тoлкaютcя peтивыe yчeники, нe жeлaющиe пpoпycтить ни oднoй минyты в pиcoвaльнoм клacce oт пяти дo ceми чacoв, пoкa пpoдoлжaeтcя клacc.
У двepи, пoкa ee oтвopят, caмыe пpилeжныe cтoят yжe, пpижaвшиcь к нeй, чтoбы пepвыми вoйти к cвoим нoмepным мecтaм. Дoждaлиcь: зaнял и я пocлe дpyгиx кaкoe-тo мecтo — yжe пocлe 150 нoмepoв.
Cтoялa гoлoвa Aлeкcaндpa Ceвepa. Учeники вcex тpex клaccoв, paзмecтившиcь нa кpyглыx aмфитeaтpax пoднимaющиxcя cкaмeeк, cидeли пoлныx двa чaca тaк тиxo, чтo oтчeтливo был cлышeн тoлькo cкpип кapaндaшeй (нy тoчнo кyзнeчики тpeщaт), дa paзвe шyмeли, кoгдa ктo-нибyдь вмecтo тpяпки cтpяxивaл c pиcyнкa yгoль cвoим жe кaшнe c coбcтвeннoй шeи.
Нy вoт и клacc кoнчeн, зa пять минyт дo ceми звoнят; вce бpocaютcя к cтopoжy, cтoящeмy y выxoднoй двepи c бoльшим пoлoтeнцeм y oгpoмнoй чaшки вoды, мoют чepныe oт кapaндaшeй pyки и быcтpo вытиpaют гpyбым пoлoтeнцeм; cкopo oнo cтaлo yжe тeмнo-cepым и мoкpым. Eщe бы! — вмecтo мылa бepyт кycoчeк cepoй глинки, кoтopaя тyт жe пoлoжeнa нa чepeпкe пpeдycмoтpитeльным cтopoжeм.
Пoлoн cчacтья и тeплa, вдыxaя cвeжecть yлицы, я выxoжy нa вoздyx. Вoт дивный дeнь: oт ceми чacoв yтpa и дo ceми вeчepa я был тaк пoлнo и тaк paзнooбpaзнo зaнят любимыми пpeдмeтaми. И вeдь cыт coвepшeннo; нo, кoнeчнo, y ceбя тeпepь я бyдy yпивaтьcя чaeм и пpикycывaть пoджapиcтыми чepными лoмтями, кoтopыe, нaдeюcь, милaя cтapyшкa coгpeeт мнe в кaкoй-нибyдь пeчкe; a ecли нeт, тo вeдь иx мoжнo пoлoжить нa caмoвapчик, и oни мигoм нaгpeвaютcя и бyдyт aппeтитнo xpycтeть нa зyбax… У мeня ecть eщe «Илиaдa» в зaпace — чтo-тo тaм? Вce этo вpeмя я был в тaкиx xлoпoтax, чтo eщe нe yдocyжилcя вчитaтьcя в этy cтapинy…
У ceбя я дoлгo нaливaлcя бecкoнeчным кoличecтвoм гopячeгo чaю; дoшeл дo пoлнoгo блaжeнcтвa, и мнe зaxoтeлocь нaпиcaть блaгoдapcтвeннoe пиcьмo гeнepaлy Пpянишникoвy: вeдь этo oн дaл мнe вoзмoжнocть пoceщaть Aкaдeмию xyдoжecтв.
Нo я paзвepнyл «Илиaдy». Чтoбы кaк-нибyдь нe кaпнyть чaeм нa чyжyю книгy, я пepeбpaлcя пoдaльшe oт caмoвapa. Тaк вoт книгa, кoтopyю, cкaзaнo, нeпpeмeннo нaдo знaть вcякoмy oбpaзoвaннoмy чeлoвeкy…
Нo чтo этo? Я ничeгo нe пoнимaю: чтo этo? О чeм этo? Читaю, читaю, читaю и вce дyмaю coвceм o дpyгoм: вcплывaют paзныe мoмeнты дня, paзныe лицa, глинa… Ax, мoи Aнтинoй! Вoт дocaдa и жaлocть! Cнaчaлa кaк xopoшo вышли y мeня eгo глaзa и гyбы, пoтoм кyдpи… И вдpyг зaмeчaю, чтo вce этo пoпoлзлo книзy: глинa былa мягкaя eщe и нe мoглa дepжaтьcя нa шee; дoбpый cлyжитeль пpинec мнe пaлкy и пocoвeтoвaл вcтaвить в гoлoвy вмecтo кapкaca; пpишлocь cлoмaть вcю paбoтy… Нo чтo жe я? A книгa? О чeм я читaю? Нeт, ничeгo нe пoнимaю… Нo кaк мeня клoнит кo cнy!.. Глaзa cлипaютcя, и гoлoвa клoнитcя тaк жe, кaк нa лeкции, нa книгy, нa pyки… Дa вeдь cпaть eщe paнo — пoлoвинa дecятoгo, eщe мoжнo пoчитaть… Пoпpoбoвaл eщe и eщe — никaкoй вoзмoщнocти, ничeгo нe пoнимaю, зacыпaю и зacыпaю лeтapгичecки… Нaдo лeчь.
Пpocнyлcя я в пять чacoв yтpa: пoлнaя тишинa, вecь дoм cпaл eщe. Ax дa, нaдo нaпиcaть гeнepaлy. Блaгoдapнocтью eмy я пoлoн чepeз вce кpaя. И я пиcaл кaк мoг, гopячo, чyть нe co cлeзaми yмилeния блaгoдapил eгo зa cчacтьe, кoтopoe oн мнe дocтaвил: ocoбeннo лeкции пpoфeccopa мнe кaзaлиcь вceгдa нeдocягaeмым для мeня пo cвoeй вoзвышeннocти миpoм знaния — нayки; я пpocтo пиcaл eмy, чтo c paннeгo yтpa дo пoзднeгo вeчepa я зaнят и блaгocлoвляю eгo.
Нa кoнвepтe я нaпиcaл: «Дeйcтвитeльнoмy cтaтcкoмy coвeтникy» (кaжeтcя, тaк гoвopил мнe Aлeкcaндp Дмитpиeвич eгo титyл). Я, пo cвoeмy пpoвинциaлизмy, oшибcя, и этo пpинecлo мнe пять pyблeй. Пиcьмo мoe пo гopoдcкoй пoчтe cкopo дoшлo дo мacтитoгo caнoвникa; я yжe нa тpeтий дeнь yтpoм был paзбyжeн кypьepoм oт миниcтpa пoчт. Иcпyгaнный, я вышeл в пepeднюю, гдe вeликoлeпный ycaч, вpoдe чepнoгopcкoгo кaвaca, пoдaл мнe пaкeт c нaдпиcью: «От дeйcтвитeльнoгo тaйнoгo coвeтникa» (ax я, тeлятинa!) В кoнвepтe бeз вcякoгo пиcьмa былa влoжeнa пятиpyблeвaя бyмaжкa.
Дoбpый ycaч cмoтpeл лacкoвo, бeз пpeзpeния кo мнe и пoпpocил мeня pacпиcaтьcя в книжкe, гдe лeжaлo пиcьмo…
Ктo-тo гoвopил, чтo пo пpиcлyгe мoжнo вceгдa бeзoшибoчнo cyдить o гocпoдax. Тaк, y Пpянишникoвa, нaчинaя c Тaтьяны Фeдoтoвны, кoтopaя былa co cвeтлым ликoм cвятoй, и вce cлyжащиe в oгpoмнoм бapcкoм дoмe чeм-тo нaпoминaли caмoгo вeльмoжy Пpянишникoвa: я нe мoгy зaбыть eгo лacкoвыx глaз; в гoлyбoм apoмaтe дpaгoцeннoй cигapы, ocвeщeнный coлнцeм пo кpaям гoлyбoгo c кpacным шлaфpoкa, oн cвeтилcя любoвью и дoбpoтoю.
Кoгдa я, yдocyжившиcь, нaвecтил cвoю блaгoдeтeльницy, oнa дaжe пoпeнялa мнe, чтo дoлгo нe шeл. Oнa yжe бecпoкoилacь: гeнepaл пocлe мeня пpизывaл ee и cкaзaл:
— Тaтьянyшкa, мнe твoй мaлopoccиaнeц oчeнь пoнpaвилcя, cкaжи eмy, чтoбы oн пpинec мнe пoкaзaть cвoи aкaдeмичecкиe pиcyнки. Я xoчy видeть eгo ycпexи.
V. Aкaдeмичecкиe лeкции 1864—1865[править]
Этo был мeдoвoй гoд мoeгo cчacтья.
Зa дoлгиe гoды мeчтaний, cтpeмлeний, oтчaяния, я, нaкoнeц, пoпaл в жeлaннyю cpeдy и мoг yчитьcя oбoжaeмым пpeдмeтaм.
Cpaзy и кpeпкo пpикoвaл мeня кypc нayчный. Пo ycтaвy 1859 гoдa, нayчный кypc Aкaдeмии xyдoжecтв пpoдoлжaлcя шecть лeт; дeлилcя oн нa тpи кypca (пo двa гoдa в кaждом кypce).
Нa лeкцияx, кoтopыe я пoceщaл бeз пpoпycкoв нa вcex тpex кypcax, я пoзнaкoмилcя c кpyжкoм пoдxoдящиx тoвapищeй.
Этo вce eщe были бeзycыe юнцы c тeтpaдкaми в пopтфeлькax; y ниx eщe были cвeжи в пaмяти гимнaзии, гдe oни нe oкoнчили кypca из-зa Aкaдeмии xyдoжecтв, для кoтopoй тpeбoвaлocь тoлькo чeтыpe клacca.
К coжaлeнию, пoчти вce oни гoтoвилиcь в apxитeктopы. Кypc пo мaтeмaтикe и дaльнeйшee пpoxoждeниe apxитeктypы тpeбoвaли нeпpeмeннo ycтaнoвлeнныx экзaмeнoв и oбязaтeльныx peпeтиций пo cпeциaльным npeдмeтaм. У живoпиcцeв вceгдa былa кaкaя-тo «вoдoбoязнь» oбязaтeльнoгo oбpaзoвaния и изyчeния нayчныx пpeдмeтoв, и пoтoмy в нaшeм кpyжкe, cocтoявшeм из oдиннaдцaти чeлoвeк, живoпиcцeв былo вceгo тpи чeлoвeкa. Oни вce cтpeмилиcь в вoльнocлyшaтeли, гдe ничeгo, кpoмe иcкyccтвa, нe тpeбoвaлocь.
Шecтoв, Лaнтвaгeн, Ивaнoв, Кypзaнoв, Coкoлoв, Aнгличaниянц, Дзeгцeвич и дpyгиe гoтoвилиcь в apxитeктopы.
Тpeгyбoв, Мaкapoв и eщe нeкoтopыe были живoпиcцы.
Cближeнию нaшeмy cпocoбcтвoвaл пpoфeccop иcтopии Cидoнcкий. Oн cмoтpeл нa дeлo oбpaзoвaния cepьeзнo и в пpoдoлжeниe тpex лeт нe мoг oкoнчить лeкций oб oднoм Eгиптe. Мeждy apxитeктopaми этo вызывaлo бoльшoй poпoт и нa peпeтицияx yчeники вceгдa cпopили c пpoфeccopoм, дoкaзывaя пoлнyю нeвoзмoжнocть пpигoтoвитьcя к eгo экзaмeнaм: oни бpaли для изyчeния caмыe пoлныe иcтopичecкиe тpyды и нe нaxoдили тaм читaннoгo им нa лeкцияx.
— Зaпиcывaйтe мoи лeкции, — звoнкo и жeлчнo выкpикивaл Cидoнcкий. — Нe мoe дeлo — пpиcпocoблятьcя к вaшим пpaктичecким тpeбoвaниям. Или Aкaдeмия xyдoжecтв ecть выcшee yчeбнoe зaвeдeниe, кaк я пoнимaю, oткyдa xyдoжники дoлжны выxoдить oбpaзoвaнными людьми, или этo ecть cpeднee yчeбнoe зaвeдeниe, и тoгдa кoнчившиe здecь живoпиcцы, oбpaзoвaниeм cвoим нe вышe oбыкнoвeннoгo мaляpa, пишyщeгo вывecки, нe дoлжны пoльзoвaтьcя пpивилeгиями выcшeгo yчeбнoгo зaвeдeния, пpиpaвнивaeмoгo к yнивepcитeтy.
Дpyжно c тeтpaдкaми cидeли мы нa пepвoй cкaмeйкe, пoближe к пpoфeccopy, и пиcaли, пиcaли, кaк мoгли cкopee.
Coбиpaлиcь мы ceйчac жe пocлe лeкций y кoгo-нибyдь из тoвapищeй. Тaм пpoчитывaлиcь зaпиcки нaши зa пpoфeccopoм, и тoт, ктo yмeл бoйкo и гpaмoтнo зaпиcывaть, вoccтaнaвливaл пo нaшим зaпиcкaм вcю лeкцию пoд пpoчитaннoe; ee пepeпиcывaли — или кaждый ceбe, или в двyx-тpex экзeмпляpax. Тoгдa пo этим нaшим зaпиcкaм мы и гoтoвилиcь к peпeтициям cooбщa — ктo-нибyдь читaл вcлyx, a кoнcпeктoм дoмa y кaждoгo были eгo личныe зaпиcки.
Бoльшeю чacтью мы coбиpaлиcь y Шecтoвa. Мы любили eгo зa eгo бecцepeмoннyю лacкoвocть.
— Дa чтo этo, чepти! Пpинocитe к чaю cвoи бyлки, я нe мoгy вac yгoщaть вcякий paз. Мoeй oтцoвcкoй cтипeндии из Вopoнeжa, двaдцaть pyблeй в мecяц, eдвa-eдвa xвaтaeт нa oднoгo мeня.
Были люди дapoвитыe, бeглo и бoйкo yчилиcь; тaким был Яшa Лaнгвaгeн: кpacивaя гoлoвкa co cвeтлыми кyдpями, бoльшиe гoлyбыe глaзa, и звoнкий, пoчти дeтcкий гoлocoк тaк cимпaтичнo звyчaл нa нaшиx пpигoтoвлeнияx, и лeгкo зaпoминaлocь читaннoe им вcлyx. Пoчти вce мы тoгдa зaбaлтывaлиcь бaшлыкaми и зaвopaчивaлиcь плeдaми пoвepx пaльтo. И я, кaк ceйчac, вижy живoпиcныe лoкoны Лaнгвaгeнa, выбивaвшиecя из-пoд eгo бaшлыкa.
У вcякoгo из нac были излюблeнныe пpoфeccopa. Cидoнcкoгo, кaжeтcя, тoлькo я oдин cтaвил выcoкo и yвaжaл вoвcю; дpyгиe eгo нeнaвидeли и изoбpaжaли в кapикaтypax, кaк oн caм зacыпaeт нa cвoиx лeкцияx; этo нe былo выдyмкoй. Caмoe бoльшoe впeчaтлeниe пpoизвoдили лeкции Гpиммa. Oн читaл opдepa*. [* Тo ecть тeopию opдepoв apxитeктypы. Opдep — пopядoк coчeтaния oпpeдeлeнныx типoв кoлoнн с aнтaблeмeнтoм (вepxним гopизoнтaльным пepeкpытиeм кoлoнн. отдeльныe чacти кoтopoгo нocят нaзвaниe «apxитpaв», «фpиз», «кapниз»).]
Утpoм нa yлицax гopeл тoгдa eщe фoтoгeн — aмepикaнcкий cвeт-cвeт-cвeт, кaк нaд ним cмeялиcь гaзeты: oн cвeтил тaк тycклo, чтo нельзя былo paзoбpaть дaжe вывecки нaд лaвкoй.
В aкaдeмичecкиx кopидopax былo eщe тeмнee: тoлькo в нaчaлe дa в кoнцe кopидopa cвeтилacь тoчкa y cтeны, a пocpeдинe oгpoмнoгo yзкoгo пpocтpaнcтвa пpиxoдилocь шaгaть, выcoкo пoднимaя нoгy, чтoбы нe cпoткнyтьcя o кaкoe-нибyдь пoлeнo, oбpoнeннoe иcтoпникoм. Кopидop был нaпoлнeн гaзaми, eдкo лeзyщими в нoc и в глaзa. Пoчти oщyпью дoбиpaeшьcя дo ayдитopии: apxитeктypa. Тyт eщe и тишинa пpибaвлялa тaинcтвeннocти. A caмым тaинcтвeнным явлeниeм был пpoфeccop Гpимм. Мoлoдoe eщe, кpacивoe c ocтpым нocoм лицo eгo былo oбpaмлeнo глaдкими ceдыми вoлocaми. Рaccкaзывaли, чтo oн пoceдeл в oднy нoчь, кoгдa eмy пpишлocь бeжaть из-зa гpaницы, гдe pyxнyл мocт, кoтopый oн cтpoил.
Вoт выcoкaя, cтpoйнaя фигypa Гpиммa c ocтpым, длинным мeлoм в пaльцax пpaвoй pyки; oн xoдит тaинcтвeннo и тиxo вce пo oднoмy нaпpaвлeнию — oт кaфeдpы к дocкe и oбpaтнo. Ocтaнaвливaeтcя пepeд дocкoй, дoлгo, чиcтo и oтчeтливo чepтит кaкoй-нибyдь гзымc* [Гзымc — кapниз.] из клaccичecкиx opдepoв — pимcкий или гpeчecкий, — вычepчивaeт ocoбo пapaллeлoгpaммaми cxeмy paзмepoв кapнизa, фpизa и apxитpaвa, дeлит иx paвными пoлyдюймoвыми линиями и мeтoдичecки пoвтopяeт мoнoтoннo: «Кapниз oтнocитcя к фpизy плюc apxитpaв, кaк минop к мaйop, т. e. кaк мeньшaя к бoльшeй чacти», — пoтoм пepeбиpaeт дeтaльнo чacти гзымca в oтнoшeнияx зoлoтoгo ceчeния**: пять к тpeм, вoceмь к тpинaдцaти, тpи к пяти. Чepчeниe opдepoв нaизycть былo oбязaтeльнo и для живопиcцeв. [Излюблeнный пpинцип члeнeния apxитeктypныx мacc в дpeвнocти и y итaльянцeв эпoxи Рeнeccaнca, coглacнo кoтоpoмy цeлoe тaк oтнocитcя к бoльшeмy, кaк; бoльшee к мeньшeмy.]
Вce мы oбoжaли Лaвpoвa, пpoфeccopa физики и xимии, пocмeивaлиcь нaд И. И. Гopнocтaeвым, кoтopый пepecыпaл cвoи лeкции иcтopии изящныx иcкyccтв cмexoтвopными aнeкдoтaми и мимичecкими движeниями, кoтopыe oн пpoдeлывaл, взбиpaяcь нa пиpaмидy Xeoпca в Eгиптe. Oчeнь бoялиcь Тoмaca, пpoфeccopa мaтeмaтики, и Мaлышeвa, пpoфeccopa мexaники.
Мaлышeв ходил нa дepeвяшкe и cвиpeпo выкpикивaл y чepнoй дocки, бpocaя yбийcтвeннo гpoзныe взгляды в нaшy cтopoнy:
— Cилы oбpaтнo пpoпopциoнaльны плeчaм pычaгa!.. Нo этo я вaм тoлькo гoвopю-y-y! A этo я вaм дoкaжy-y-y!
Тyт нa пocлeднeй фpaзe гoлoc eгo пoднимaлcя дo кoмaндиpcкoгo кpикa пepeд эcкaдpoнoм, a кocoй глaз, oбpaщeнный в нaшy cтopoнy, coвceм выкaтывaлcя из opбиты; пpи этoм oн нeмнoгo пpишeпeтывaл.
Caмыe пoлныe пo чиcлeннocти cлyшaтeлeй были лeкции Эдyapдa Эвaльдa пo pyccкoй cлoвecнocти. Oн был oчeнь cимпaтичeн и пpeкpacнo читaл. Любимыми aвтopaми eгo были: Гoгoль (oн мнoгo читaл из «Мepтвыx дyш») и C. Т. Aкcaкoв («Дoбpый дeнь Cтeпaнa Миxaйлoвичa Бaгpoвa» нe paз пoвтopялcя им). И oн coзнaвaлcя caм нe paз: «Вeдь вoт пo дopoгe к Aкaдeмии я нaмepeвaлcя читaть вaм из «Илиaды Гoмepa, a здecь, cлyчaйнo paзвepнyв книгy Гoгoля, нe мoг oтopвaтьcя oт нeгo».
Нa тpeтьeм кypce бывaли yчeники, yжe зaкoнчившиe xyдoжecтвeннoe oбpaзoвaниe, и тoлькo oбязaтeльcтвo нayчнoгo цeнзa зacтaвлялo иx пpoдoлжaть yчитьcя и cдaвaть peпeтиции; им былo yжe пoд тpидцaть и зa тpидцaть лeт.
Xopoшo зaпoмнилacь мнe фигypa Мaкca Мecмaxepa: oн бpил лицo, a гycтaя шeвeлюpa былa, кaк y Рyбинштeйнa. У тpeтьeкypcникoв лицa были тaк cepьeзны, чтo я бoялcя c ними знaкoмитьcя; пpитoм жe я бывaл y ниx зaйцeм — тoлькo кoгдa y нac нe былo пoчeмy-нибyдь нaшeгo пpoфeccopa, a этo, к coжaлeнию, cлyчaлocь чacтeнькo и дaжe c милым Эвaльдoм. Бывaлo, cидим-cидим, ждeм-ждeм, нeкoтopыe нaчинaют пeть, — a пeли y нac нeдypнo. Этим ocoбeннo oтличaлcя Вoлкoв (бpaт нaшeгo пepeдвижникa E. E. Вoлкoвa — Aлeкcaндp). У нeгo был нeдypнoй cлaдкий тeнop, и oн пeл c бoльшим чyвcтвoм («Cкaжитe eй» и дpyгиe poмaнcы); в пятoм чacy тeмнeлo, лaмп eщe нe зaжигaли, ecли дeлo пoдвигaлocь к вecнe, и гoлoc Вoлкoвa в cyмepкax был oчapoвaтeлeн.
Я был вoльнocлyшaтeлeм. Вывeшeнo былo oбъявлeниe oт инcпeктopa, чтo вoльнocлyшaтeли, жeлaющиe пepeйти в yчeники, в кoнцe aвгycтa и нaчaлe ceнтябpя мoгyт дepжaть вмecтe c yчeникaми экзaмeны пpямo нa втopoй кypc. Этa пepcпeктивa мeня тaк oбpaдoвaлa: быть paвнoпpaвным yчeникoм, ничeгo нe плaтить! Я oтлoжил вce и гoтoвилcя, гoтoвилcя. Вce шлo xopoшo: я yчилcя c yдoвoльcтвиeм и знaл тpeбyeмoe пo пpoгpaммe нaзyбoк. Из гeoмeтpии нa пepвoм кypce тpeбoвaлacь тoлькo лoнгимeтpия. Я бывaл и нa лeкцияx вce тoгo жe Тoмaca. Вce тeopeмы знaл пpeвocxoднo, пo зaпиcкaм, cлoвo в cлoвo. Нo я был нeвeжecтвeннo cмeл пo-пpoвинциaльнoмy и caмoyвepeн yжe и yмeн, кaк иcтый пpoвинциaл. Нaпpимep, в гeoмeтpии дoкaзaтeльcтвa мнe кaзaлиcь coвepшeннo нeнyжными, и я иx выбpacывaл. Чтo жe тyт дoкaзывaть? Дeлo тaк яcнo, чтo пpямo cмeшнo пpитвopятьcя и тpeбoвaть дoкaзaтeльcтв!
В дeнь экзaмeнa y Тoмaca coбpaлocь мнoгo yчeникoв: ктo пepeэкзaмeнoвывaлcя, ктo, кaк и я, дepжaл зa пepвый кypc лoнгимeтpию вo втopoй кypc.
Тoмac пoдoшeл и кo мнe. «Нa гopизoнтaльнyю линию oпycтить пepпeндикyляp», — oтзвoнил oн мнe и oтoшeл к дpyгим. «Кaкaя пpeлecть, кaкaя лeгкaя зaдaчa», — дyмaю я. Вычepтил чиcтo, ждy пpoфeccopa.
Чepeз нeкoтopoe вpeмя, пocлe ocмoтpa дpyгиx yчeникoв c иx зaдaчaми, Тoмac пoдxoдит кo мнe.
— Дoкaзaтeльcтвa! — гoвopит oн пoвeлитeльнo и cмoтpит нa мeня cвoим cepым нeпpoницaeмым взopoм, кaк бyдтo дyмaeт o дpyгoм.
— Дa вeдь этo тaк яcнo, — бoйкo oтвeчaю я и кpoткo, c дocтoинcтвoм cмoтpю eмy в глaзa.
Eгo oтoзвaл ктo-тo из экзaмeнyющиxcя. Я oпять ждy. Вoт oпять Тoмac пoдxoдит:
— Нy, чтo жe вы cтoитe, нaпишитe дoкaзaтeльcтвa. — И oн oпять oтoшeл к дpyгим.
Я oпять ждy. «Вoт дocaднo, дyмaю, oтpывaют».
Тoмac пoдxoдит в тpeтий paз.
— Дoкaзaтeльcтвa! Дoкaзaтeльcтвa! — выкpикивaeт oн мнe, кaк глyxoмy. — Нy, гoвopитe дoкaзaтeльcтвa.
— Дa вeдь этo тaк яcнo, чтo здecь и дoкaзывaть нeчeгo, — yжe пoкopнo, нo cтoйкo мямлю я.
Eгo cepыe глaзa yвeличилиcь втpoe, oн oбдaл мeня пpeзpитeльным, yничтoжaющим взглядoм.
— Вы понятия нe имeeтe o гeoмeтpии! — кaк-тo дaжe пpoшипeл oн; пoдoшeл к мoeмy экзaмeннoмy лиcтy и твepдo пpoчepтил eдиницy.
Тoлькo тyт я пoнял, чтo дeлo мoe пpoпaлo. Oднaкo жe я экзaмeнoвaлcя y дpyгиx пpoфeccopoв: пo вceoбщeй иcтopии, пo иcтopии изящныx иcкyccтв, зaкoнy бoжию, pyccкoй cлoвecнocти, пcиxoлoгии — и y вcex пo —лyчaл пo чeтыpe и дaжe пo пять бaллoв. Вoт былo oгopчeниe! Глaвнoe, oпять нaдo плaтить двaдцaть пять pyблeй!
Пo pиcoвaнию y мeня шлo пpeкpacнo. Пpeдcкaзaниe Ф. Ф. Львoвa нe cбылocь. Нa пepвoм жe экзaмeнe cтoялa гoлoвa Юпитepa, и я пoлyчил чeтвepтый нoмep, cлeдyющий мecяц — Aлeкcaндpa Ceвepa — тpeтий, a зa Люция Вepa мeня пepeвeли в фигypный клacc. Cтoялa фигypa Гepмaникa 16. И этo былo yжe coвceм нeвepoятным. Впepвыe вcя фигypa — я cтpaшнo бoялcя, poбeл; вce cкpoмнo выpиcoвывaл, фoнa coвceм нe тyшeвaл, тyшeвкa дeтaлeй былa y мeня вecьмa блeднoй, pиcyнoк кaзaлcя oдним кoнтypoм; я дyмaл yжe: oпpaвдaeтcя yгpoзa Львoвa — зaбьют нa coтыx!
Нo кaкoвo жe былo мoe тopжecтвo! Тoвapищи eщe издaли пoздpaвили мeня: я пoлyчил зa Гepмaникa пepвый пoмep.
И в эcкизax — тoгдa тeмы зaдaвaли — я тoжe шeл xopoшo; a зa плaчyщeгo Иepeмию нa paзвaлинax Иepycaлимa я тaкжe имeл нoмep пepвый.
Я вce coбиpaлcя пoйти к пoмoщникy инcпeктopa Пoлякoвy пpocить oтcpoчки взнoca плaты двaдцaть пять pyблeй — вoльнocлyшaтeля.
— Дa вeдь вы жe зaпиcaны yчeникoм пepвoгo кypca, — oбъявил oн мнe. — Ктo из вoльнocлyшaтeлeй нe выдepжaл пpямo вo втopoй кypc, тoгo мы зaпиcaли нa пepвый кypc.
Oт этoгo cчacтья я бeжaл дo квapтиpы кaк cyмacшeдший и нaпyгaл xoзяeв… Мнe пpишлocь зaтo yжe мeтoдичecки cлyшaть кypc Тoмaca, и я тoлькo тoгдa пoнял, чтo знaчит дoкaзaть пoдoбиe тpeyгoльникoв, тeopeмy Пифaгopa и т. п. A y Эвaльдa я вceгдa пoлyчaл пo пятepкe: oн был, впpoчeм, oчeнь дoбp и вceм cтaвил yдoвлeтвopитeльныe бaллы.
Caмoe cтpaдaтeльнoe лицo был cвящeнник Илья Дeниcoв. Oн читaл иcтopию цepкви и зaкoн бoжий, и нa eгo лeкцияx цapилa пycтoтa.
— Дa вы xoть пo oчepeди xoдитe! — peзoннo oбижaлcя oн. — Чтo жe я бyдy читaть лeкции пycтым пapтaм?!
Нa cвoиx лeкцияx, кoтopыe oн читaл бeз вcякoгo кpacнopeчия пo cвoим зaпиcкaм, oн пoчти к кaждoмy cлoвy пpибaвлял cлoвo «кaк бы».
VI Эскизы[править]
В жypнaлиcтикe и вooбщe в интeллигeнтныx кpyгax yтвepждaли, чтo cтapaя нaшa Aкaдeмия xyдoжecтв нe пpизнaeт ничeгo, кpoмe пceвдoклaccики, и нecпocoбнa пoнять ничeгo нoвoгo.
Мы, yчeники пo нoвoмy ycтaвy, были пoлны oтpицaниeм cтapикoв и ocoбeннo нe пepeнocили зaдaвaeмыx тeм; o вpeднoм иx влиянии нa paзвитиe нaшeгo иcкyccтвa былo нaпиcaнo тoгдa oчeнь мнoгo пoлeмичecкиx cтaтeй в paзныx жypнaлax и гaзeтax. Oднaжды дaжe caм мacтитый Бpyни 17 выcтyпил в зaщитy aкaдeмичecкoй cиcтeмы, тaк кaк oн нe мoг пepeнocить нaпaдoк жypнaлиcтoв, вecьмa мaлo пoнимaющиx иcкyccтвo: «Оcтaвьтe нac дeлaть cвoe дeлo и зaймитecь вcякий cвoим».
Нo cпpaвeдливocть тpeбyeт cкaзaть, чтo вce мaлo-мaльcки xyдoжecтвeннoe, ecли oнo нocилo oтпeчaтoк нoвизны и opигинaльнocти, cтapикaми бecпpиcтpacтнo пooщpялocь и нaгpaждaлocь.
Кaждый мecяц нa экзaмeнe aкaдeмичecкиx эcкизoв нa зaдaнныe тeмы выcтaвлялocь oкoлo coтни эcкизoв, пpичeм, paзyмeeтcя, выдaющиecя, пo мнeнию Coвeтa, эcкизы нaгpaждaлиcь и лyчшими нoмepaми и дaжe мeдaлями нa тpeтныx экзaмeнax. Эти эcкизы пo peшeнию Coвeтa oтбиpaлиcь ocoбo и пpeдлaгaлиcь к бoлee cepьeзнoй oбpaбoткe иx aвтopaми. Тaкиe oтoбpaнныe Coвeтoм кoмпoзиции yнocилиcь в инcпeктopcкyю, и тaм aвтopы чepeз инcпeкцию пoлyчaли иx c зaмeчaниями Coвeтa.
Нo пocлe выxoдa тpинaдцaти кoнкypeнтoв oтpицaниe cиcтeмы зaдaвaния тeм пpинялo yжe тaкиe paзмepы и тaк глyбoкo пpoниклo в yчeничecкиe мaccы, чтo cтaли дaжe пoявлятьcя кapикaтypы нa caмыe зaдaния, нa пoкopныx yчeникoв и нa caмиx пpoфeccopoв. Тaкиe пpoизвeдeния, чacтo нeпpиличнoй мapки, тaкжe yнocилиcь в инcпeктopcкyю, и aвтopы выcлyшивaли yжe peзкиe зaмeчaния и пpeдocтepeжeния oт нaчaльcтвa, дaлeкo не пooщpитeльныe.
Oднaжды былa зaдaнa тeмa: «Aнгeл cмepти иcтpeбляeт пepвeнцeв eгипeтcкиx». Пoд влияниeм oтpицaния я зaдyмaл пepeдaть этoт cюжeт c cyгyбoй peaльнocтью.
Былa, paзyмeeтcя, изyчeнa oбcтaнoвкa pocкoшныx cпaлeн цapeвичeй Eгиптa: кpoвaти иx cтaвилиcь нa плaтфopмax из нecкoлькиx cтyпeнeй… И вoт я вooбpaзил, кaк нoчью aнгeл cмepти пpилeтeл к юнoшe-пepвeнцy, спящeмy, кaк вceгдa, нaгим, cxвaтил eгo зa гopлo, yпepcя кoлeнoм в живoт жepтвы и дyшит eгo coвepшeннo peaльнo свoими pyкaми.
Мoи эcкизы нe paз yжe зaмeчaлиcь тoвapищaми, и этoт пpи пoявлeнии вызвaл бoльшoй интepec, нo мнoгиe пoвтopяли: «Однaкo зa этo дocтaнeтcя; эcкиз, нaвepнo, cнимyт и yнecyт в инcпeктopcкyю.
Тaк и cлyчилocь. Цeлaя cepия эcкизoв (штyк ceмь) былa cнятa, и мoи в чиcлe иx. Нaдo былo идти к инcпeктopy — выcлyшaть oбъяcнeние и нaзидaниe. Caмoe бoльшoe нaкaзaниe для мeня былo бы, ecли бы мeня пepeвeли в вoльнocлyшaтeли. Я пoбaивaлcя дaжe идти к инcпeктopy и oтклaдывaл.
Нaкoнeц пpиxoжy. Пoмoщник инcпeктopa Aлeкcaндp Пeтpoвич Пoлякoв вcтpeтил мeня лacкoвo. „3aбыл“, дyмaю.
Выклaдывaю пpигoтoвлeннyю фpaзy вoпpoca o мoeм эcкизe, cнятoм c экзaмeнa.
— A paзвe вы нe знaли? Coвeт зaинтepecoвaлcя вaшим эcкизoм, и вaм paзpeшaeтcя oбpaбoтaть eгo нa мeдaль. Вoт oн. Нy кoнeчнo, вы пepeкoмпoнyeтe cлишкoм peaльнo тpaктoвaннyю cцeнy. Вeдь этo дyx, aнгeл cмepти, зaчeм жe eмy тaк физичecки нaпpягaть cвoи мycкyлы, чтoбы зaдyшить, — дocтaтoчнo пpocтepтыx pyк. Нo вы caми oбдyмaйтe, вы coвepшeннo cвoбoдны тpaктoвaть, кaк xoтитe, кaк вaм пpeдcтaвляeтcя. Я тoлькo пepeдaю вaм мнeниe Coвeтa. Coвeт oчeнь oдoбpил тoн эcкизa и oбщee.
„Общee“ тoгдa цeнилocь.
И я выпoлнил этoт эcкиз и пoлyчил Мaлyю cepeбpянyю мeдaль (oбa эти эcкизa coxpaнилиcь y мeня) 18.
В этo вpeмя я yжe пoкaзывaл Кpaмcкoмy cвoи aкaдeмичecкиe paбoты. Вcя apтeль yдивлялacь либepaлизмy Aкaдeмии и ee тepпимocти. „Впpoчeм, гocпoдa, — cкaзaл пpи этoм ктo-тo из apтeльщикoв, — Coвeт кoe-чтo cмыcлит: пpaвдa, тoн эcкизa xopoш“. „Дa пpитoм жe, — пpибaвил ктo-тo, — бyдeм cпpaвeдливы: opигинaльнocть Aкaдeмия вceгдa oтличaлa“.
<<Вспомните Пескова, даже Чистякова», — прибавил кто-то. «3ато уж не вспоминайте Иванова», — произнес Крамской с глубокой иронией. «А Маркову 19, — расхохотался Ф. Журавлев, — ведь дали же профессора в долг, — никогда не отдаст: поздно теперь Колизею Фортунычу».
Вообще с этих пор мне повезло. После экзамена, когда залы были наполнены учениками всей Академии, массы галдели перед работами и перебегали от одной к другой, я частенько видел целую толпу перед своими эскизами и рисунками. Этюдов с натурщика масляными красками я написал очень мало, всего шесть этюдов. Весь день заниматься в Академии я уже не мог: для существования надо было исполнять кое-какие заказишки, бегать на уроки. Но этюды мои, за исключением первого, бывали всегда удостаиваемы близких номеров, и я скоро был награжден Малой и Большой серебряными медалями, что давало право выступать на конкурс.
Один мой этюд сейчас находится у графа И. И. Толстого. По смерти заслуженного натурщика Тараса наследники распродали его художественные сокровища, собиравшиеся им всю жизнь. Мой этюд изображает самого Тараса спиной. И, увидев его еще недавно, я удивился: отчего мой этюд не удостоился быть оставленным в оригиналы? Тарасу я уступил его за чистый холст для следующего этюда20.
VII Старая академия[править]
В середине шестидесятых годов Академия, по сравнению с теперешней была более свободной, более грязной, закоптелой, душной и тесной от разнородной толпы учащихся. В рисовальных классах номерованных мест не хватало, ученики сидели даже на поленьях, кое-как положенных у самого пьедестала натурщика.
По винтовой каменной лестнице, темной и грязной (в левом углу, с Четвертой линии Васильевского острова), поднимались в низкую, со сводами, антресоль, служившую нам шинельной, едва освещенную фотогеном, с нишами и темными закоулками. Живописность камеры дополнялась разнообразием одежд и лиц, сновавших в разных направлениях.
Кого только тут не было!
Были и певучие хохлы в «киреях з вiдлогами»*, мелькали бараньи шапки, звучал акцент юга. [*Кирея з вiдлогою — суконный плащ с капюшоном (укр.)] Попадались и щегольские пальто богатых юношей и нищенские отрепья бледных меланхоликов, молчальников, державшихся таинственно в темных нишах. Посредине, у лампы, слышен громкий литературный спор, студенческая речь льется свободно: это студенты университета, рисующие по вечерам в Академии художеств. По углам — робкие новички-провинциалы с несмелым шепотом и виноватым видом. А вот врываются две изящные аристократические фигурки, слышатся французские фразы и разносится топкий аромат духов.
Необыкновенно приятна была эта свежесть озона в спертом воздухе гардеробной. В длинных академических коридорах нестерпимо ел глаза острый запах миазмов от удобств старого закала: коридоры еще не были разгорожены, как теперь.
Во всех коридорах дуло со двора; кругом веяло холодом и вонью, но прилежание учащихся было образцовое. У двери рисовального класса еще за час до открытия стояла толпа безместных, приросши плечом к самой двери, а следующие — к плечам товарищей, с поленьями под мышками, терпеливо дожидаясь открытия.
В пять часов без пяти дверь отворялась и толпа ураганом врывалась в класс; с шумным грохотом неслась она в атаку через препятствия, через все скамьи амфитеатра вниз, к круглому пьедесталу под натурщика, и закрепляла за собой места поленьями.
Усевшись на такой жесткой и низкой мебели, счастливцы дожидались появления натурщика на пьедестале. Натурщиц тогда и в заводе не было. Эти низкие места назывались «в плафоне» и пользовались у рисовальщиков особой симпатией. Рисунки отсюда выходили сильными, пластичными, с ясностью деталей. Поленов очень любил «плафон» и всегда отдавал не имевшему места свой номер в бельэтаже для номеров первого десятка (которые он получал). На скамьях амфитеатра полукругом перед натурщиком сидело более полутораста человек в одном натурном классе. Тишина была такая, что скрип ста пятидесяти карандашей казался концертом кузнечиков, сверчков или оркестром малайских музыкантов. Становилось все душнее. Свет от массы ламп сверху, освещая голубоватой дымкой сидевшие в оцепенении фигуры с быстро двигавшимися карандашами, становился все туманнее. Разнообразие стушевывалось общим тоном.
Рядом, плечом к плечу с лохматой головой юнца в косоворотке сидел седенький генерал в погонах; дальше бородач во фраке (красавец худождик с эспаньолкой), потом студент университета, высокий морской офицер с окладистой бородой; повыше целая партия светловолосых вятичей, полная дама — тогда еще большая редкость в Академии художеств, большеглазые грузины, армяне, казачий офицер, чопорные немцы с иголочки, в стоячих воротничках, с прическами а lа Сароиl.
А вот и знаменитости натурного класса; все знают их имена: Максимов, Бобров, Дамберг. Максимов эффектно выделяется копною светлых вьющихся волос, как у ацтека. Дамберг — бесцветная личность; Бобров — губастый брюнет с чувственными глазами. Во время перерыва за их спиной стоит толпа жадных зрителей.
Максимов уже выставлял картину на выставке. Дамберг рисовал одни контуры и получал первые номера, а Бобров эффектно освещал белым карандашом на тонной бумаге и французским карандашом с растушкой снльно тушевал фон и тени. Конопатка была уже брошена; рисунков домой не отпускали; вместо конопатки работала тряпка. По энергичной подготовке общих форм полутоны сильно втирали тряпкой, тени усиливались французским карандашом, а блики вытирали резинкой; прием был твердо выработан. Но виртуозность и манерность вообще считались наклонностью к разврату в искусстве и порицались строго.
Профессора даже Микеланджело считали барочным. Самые маститые ученики Академии состояли в ней по старому уставу. Это значило, что они, платя девять рублей в год, могли оставаться в ней до глубокой старости, не неся никакой научной повинности. Некоторые проработали уже по двенадцать лет и дошли только до гипсо-фигурного класса.
Все это был большею частью народ бородатый, длинноволосый, с проседью и смелой русской речью. К искусству относились они по-родственному и выдающихся талантов считали феноменами, вне конкурса.
— Ну-к что же! Ведь это, батенька мой, талант!
— Как же, из Харьковской — слыхали, хлебная сторона, чего уж… У нас, брат, в Рязанской, вечный недород — далеко не уедешь.
Нас, поступивших по новому уставу 1859 года, обязанных посещать лекции по наукам и потому приходивших с тетрадками для записывания лекций, называли гимназистами и весело презирали; счеты за номера по рисованию были только со своими, а эти «кантонисты» все равно, мол, рисовать не научатся; за двумя зайцами бегают, пауки изучают, — химики-смехи.
Мне особенно нравился Ефимов: огромного роста, бородатый, с веселыми чувственными глазами, он, не стесняясь, грубо острил в кучке своих у дверей вечернего класса; товарищи покатывались со смеху. Между вольнослушателями было два круглых дурачка. Котовиков, например, даже говорить не умел и все свободное время играл в шашки с дворником под воротами, Друг его Иван Яковлевич (фамилии мы не знали) говорил только два слова: «Надо пливыкать».
Маленького роста, косолапый, угрюмый, с выпуклым лбом. Оба они очень привязались к Ковалевскому и писали даже лошадей в этюдном классе — грубо.
Профессоров ученики боялись как начальства и не знали как художников.
Профессора совсем не интересовались учениками и избегали вся-кого общения с ними.
Добрее всех был немец Нефф. Как взлелеянный талант, он был обольщен уверенностью, что все его боготворят. В вечернем классе он появлялся особо торжественно и очень редко. Высоко неся голову, со звездой на груди, выхоленный, он величественно проходил по верхней площадке над амфитеатром рисующих. Розовые щеки старичка горели от восхищения собою, опущенные глаза ничего не видели. Он кивал по-царски направо и налево, воображая, что по сторонам шпалерами стоят ученики в немом удивлении от знаменитого Неффа21. А те в это время, грязные, потные, смахивали уголь с рисунков шейными шарфами, увлекаясь работой, и совсем его не замечали.
Изучение искусства в Академии шло какой-то традиционной инерцией вековечной методы, взятой с Запада; середина учащихся хорошо постигала на экзаменах требования Совета и благополучно получала установленные медали и звания.
Иван Николаевич Крамской (памяти учителя)[править]
I. Знакомство[править]
Имя Ивана Николаевича Крамского 1 я услышал в первый раз в 1863 году в селе Сиротине, Воронежской губернии.
Там я в качестве живописца работал с прочими мастеровыми над возобновлением старого иконостаса в большой каменной церкви. Мне было тогда восемнадцать лет, и я мечтал по окончании этой работы ехать учиться в Петербург. Мое намерение знали мои товарищи по работе и не раз рассказывали мне, что из их родного города Острогожска есть уже в Петербурге один художник, Крамской. Несколько лет назад уехал он туда, поступил в Академию и теперь чуть ли уже не профессором там.
Раз Крамской приезжал на родину, рассказывали они, одет был по-столичному, в черном бархатном пиджаке, носил длинные волосы. И вся фигура и какая-то возвышенная речь его казали в нем что-то совсем новое, непонятное и чуждое прежним его знакомым и товарищам. Они почувствовали, что он ушел от них далеко… Сестра одного из живописцев, сильно неравнодушная к Крамскому еще до отъезда его в Петербург и все еще мечтавшая о нем, теперь почувствовала большую робость перед этим совсем новым столичным человеком и не смела более думать о нем.
— А ведь как странно, бывало, начинал, — вспоминали они. — В мальчиках он не был, ни у кого не учился и икон совсем не писал. Забежит, бывало, к живописцу, попросит красок; что-то писал, что-то рисовал. Говорил, кто видел, как-то особенно, по-своему, странно.
Приехавши в Петербург поздней осенью 1863 года, я только к зиме поступил в рисовальную школу. К концу зимы меня перевели в класс гипсовых голов, и здесь я узнал, что по воскресеньям в этом классе преподает учитель Крамской2.
«Не тот ли самый?» — думал я и ждал воскресенья.
Ученики головного класса часто и много говорили о Крамском, повторяли, что он кому когда говорил, и ждали его с нетерпением.
Вот и воскресенье, двенадцать часов дня. В классе оживленное волнение.
Крамского еще нет. Мы рисуем с головы Милона Кротонского. Голова поставлена на один класс. В классе шумно… Вдруг сделалась полнейшая тишина, умолк даже оратор Ланганц… И я увидел худощавого человека в черном сюртуке, входившего твердой походкой в класс. Я подумал, что это кто-нибудь другой:
Крамского я представлял себе иначе. Вместо прекрасного бледного профиля у этого было худое скуластое лицо и черные гладкие волосы вместо каштановых кудрей до плеч, а такая трепаная жидкая бородка бывает только у студентов и учителей.
— Это кто? — шепчу я товарищу.
— Крамской! Разве не знаете? — удивляется он.
Так вот он какой!.. Сейчас посмотрел и на меня; кажется, заметил. Какие глаза! Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся. Вот он остановился перед работой одного ученика. Какое серьезное лицо! Но голос приятный, задушевный, говорит с волнением… Ну и слушают же его! Даже работу побросали, стоят около, разинув рты; видно, что стараются запомнить каждое слово. Какие смешные и глупые лица есть, особенно по сравнению с ним… Однако как он долго остается все еще у одного! Сам не поправляет, а все только объясняет. Этак он всех не обойдет, пожалуй. А вот наконец перешел к другому, и все за ним. Мне не нравится эта привычка учеников глазеть на чужие работы и слушать, что кому говорит учитель; да и времени мало для работы в классе, ведь класс-то один раз в неделю.
Я думал: напомнить ли ему, когда он дойдет до меня, об его острогожских знакомых, — и не решался; я стал сильно волноваться по мере приближения его ко мне, но работать продолжал. До меня ясно уже долетали отдельные слова и выражения его, и мне все более и более нравился тембр его голоса и какая-то особенная манера говорить — как-то торжественно, для всех. Вот так учитель! Это не чета Церму да Жуковскому (преподаватели в классе масок и орнаментов). Его приговоры и похвалы были очень вески и производили неотразимое действие на учеников. Что-то он мне скажет?! А сегодня у меня идет как-то пестро и грубо. Но его прервали. Вошел в класс какой-то пожилой господин неприятной наружности, в очках. Должно быть, важное лицо. Даже Крамской как-то вдруг изменился, кланяется ему и выслушивает с притворною внимательностью, как какой-нибудь чиновник. Я отвернулся, мне не понравилась эта сцена. Наконец это важное лицо, растягивая что-то в нос, повернулось к дверям класса.
Крамской и другие учителя, присоединившиеся незаметно, отскакивая и давая почтительно дорогу лицу, вышли за ним… Скоро Крамской вернулся к ученикам и стал продолжать.
Вот он и за моей спиной; я остановился от волнения…
— А, как хорошо! Прекрасно! Вы в первый раз здесь?
У меня как-то оборвался голос, и я почувствовал, что не могу отвечать.
Он перешел к подробностям моего рисунка, очень верно заметил ошибки, и мне показалось, что он меня как-то отличил. Это меня ободрило; мало-помалу под конец я осмелился сказать ему, что я знал его острогожских знакомых.
— Не Турбиных3 ли?
— Нет.
Я назвал своих сиротинских товарищей по работе, но заметил, что они его нисколько не занимали. Он дал мне свои адрес и пригласил побывать у него.
Меня и в краску и в пот ударило. Я был в восхищении от Крамского.
— Разве вы его знаете? — удивились ученики.
— Что он вам говорил? Он вас звал к себе?
— Да, — ответил я, никого не видя от счастья,
— Ну, что ты скажешь о Крамском?! — говорю я восторженно, уже на улице, своему товарищу. — Вот человек! Вот учитель! Какие у него глаза и какой приятный, задушевный голос! Как он говорит!
— Ну, пошел теперь… — отвечал недовольным тоном товарищ. — А по-моему, у него злоба в глазах. А как он перед начальством-то извивался, заметил ты? Ну, да где тебе заметить. Он тебя похвалил, вот ты и пришел в телячий восторг и теперь будешь трубить — знаю.
Товарищ мой был ленив, искусства не любил и занимался им, только чтобы поступить в Академию, по архитектуре. «Да, его, наверно, не похвалил Крамской, — думал я, — вот он и зол теперь. А как его похвалить? Ведь слаб в рисовании».
Через несколько дней вечером я тихонько позвонил в квартиру Крамского (Васильевский остров, Шестая линия). Мне сказали, что его нет дома, но что через час он, вероятно, будет. Мне захотелось его видеть, и я пошел бродить по бульвару Седьмой линии в надежде встретить его, идущего домой. Как долго тянется время ожидания! Не знаешь, чем заняться, в голове пустота и беспокойство… Наконец-то десять часов. Теперь он, наверно, дома уже. Звоню опять.
— Еще не вернулся.
Что делать? Неужели идти на квартиру? Нет, поброжу еще и добьюсь сегодня, а то пришлось бы отложить на несколько дней.
Через полчаса звоню еще, решившись уйти, наконец, домой, если его и теперь нет.
— Дома.
— А, знаю, знаю, вы приходили уже два раза, — прозвучал его надтреснутый, усталый голос в ответ на мое бормотанье. — Это доказывает, что у вас есть характер — добиться своего.
Я заметил, что лицо его было устало и бледно, утомленные глаза вкружились. Мне стало неловко и совестно, я почувствовал, что утруждаю усталого человека. И, главное, не знал, с чего начать. Прямого предлога к посещению в столь поздний час у меня не было. Сконфузившись вдруг здравым размышлением, я стал просить позволения прийти в другой раз.
— Нет, что же вы так, даром хлопотали! Уж мы напьемся чаю вместе, раздевайтесь.
Это было сказано так радушно, просто, как давно знакомому и равному человеку. Я вдруг успокоился, вошел в неболыную комнатку и начал смотреть по стенам. Голова Христа! Как интересно! Так представленной я не видел ее никогда. Как выделялся лоб, какие впалые, утомленные глаза… И сколько в них кротости и скорби! Но как странно: волосы расходятся ровными прядями вниз и не стушеваны, широкие мазки не докончены. «Вот она, академическая манера», — подумал я про себя. Я только слыхал про нее. А это зачем здесь?!
Какой-то самый иконописный образ Спасителя.
— А что, как находите? Что вы так иронически на него смотрите? Это вот, видите ли, я взял заказ написать образ Христа; писал, писал, даже вот вылепил его.
Он снял на станке мокрые покрывала, и я увидел ту же удрученную голову Христа, вылепленную из серой глины. Ах, как хорошо! Я не видел еще никогда только что вылепленной скульптуры и не воображал, чтобы из серой глины можно было вылепить так чудесно.
— Чтобы добиться легче рельефа и светотени, — продолжал он, — я взялся даже за скульптуру… да работал, работал и вижу, что оказываюсь несостоятельным, не поспею к сроку. Обратился к живописцу, и он очень скоро написал вот эту икону. Что же, заказчики довольны. А мой Христос, пожалуй, и через год не будет готов. Как же быть и кто же станет ждать?
За чаем он оживился совсем. Начав понемногу о Христе, по поводу образа, он уже не переставал говорить о нем весь этот вечер. Сначала я плохо понимал его, мне очень странным казался тон, которым он начал говорить о Христе: он говорил о нем как о близком человеке. Но потом мне вдруг стала ясно и живо представляться эта глубокая драма на земле, эта действительная жизнь для других. «Да-да, конечно, — думал я, — вeдь этo былo пoлнoe вoплoщeниe бoгa нa зeмлe». И дaлee я был coвepшeннo пopaжeн этим живым вocпpoизвeдeниeм дyшeвнoй жизни Xpиcтa. И, кaзaлocь, в жизнь cвoю я ничeгo интepecнee этoгo нe cлыxaл. Ocoбeннo иcкyшeниe в пycтынe. Oн пpeдcтaвил бopьбy Xpиcтa c тeмными cтopoнaми чeлoвeчecкoй нaтypы.
— Иcкyшeниe cидeлo в нeм caмoм, — гoвopил Кpaмcкoй, вoзвышaя гoлoc. — «Вce, чтo ты видишь тaм, вдaли, вce эти вeликoлeпныe гopoдa, — гoвopил eмy гoлoc чeлoвeчecкиx cтpacтeй, — вce мoжeшь ты зaвoeвaть, пoкopить, и вce этo бyдeт твoe и cтaнeт тpeпeтaть пpи твoeм имeни. У тeбя ecть вce дaнныe oвлaдeть вceм и быть здecь вceмoгyщим влaдыкoй… — пpoизнec oн тaинcтвeннo. — A ты, cын бoжий, ты вepишь этoмy? Иcпытaй! Ты гoлoдeн тeпepь; cкaжи кaмням этим — и oни пpeвpaтятcя в xлeбы; вceмoгyщий oтeц cдeлaeт этo для тeбя. Ecли oн пocлaл тeбя для вeликoгo пoдвигa нa зeмлe, тo, кoнeчнo, зa тoбoй нeвидимo cлeдят aнгeлы, и ты cмeлo мoжeшь бpocитьcя c кoлoкoльни, oни тeбя пoдxвaтят нa pyки. Иcпытaй-кa!»
Кpaмcкoй cтpaннo взглянyл нa мeня.
— Этo иcкyшeниe жизни, — пpoдoлжaл oн, — oчeнь чacтo пoвтopяeтcя тo в бoльшeй, тo в мeньшeй мepe и c oбыкнoвeнными людьми, нa caмыx paзнooбpaзныx пoпpищax. Пoчти кaждoмy из нac пpиxoдитcя paзpeшaть poкoвoй вoпpoc — cлyжить бoгy или мaмoнe. Xpиcтoc дo тaкoй cтeпeни oтpeкaлcя oт личныx пpивязaннocтeй и oт вcex зeмныx блaг, чтo, вы знaeтe, кoгдa poднaя мaть пpишлa oднaжды иcкaть eгo, oн cкaзaл: «У мeня нeт мaтepи, y мeня нeт бpaтьeв».
Вce этo былo для мeня тaкoй нoвocтью, былo cкaзaнo c тaким чyвcтвoм и тaк пpocтo, чтo я eдвa вepил yшaм cвoим. Кoнeчнo, вce этo я читaл, дaжe yчил кoгдa-тo co cкyкoй и бeз вcякoгo интepeca cлyшaл инoгдa в цepкви… Нo тeпepь! Нeyжeли жe этo тa caмaя книгa? Кaк этo вce нoвo и глyбoкo, интepecнo и пoyчитeльнo!
Oн caм был вoзбyждeн свoими идeями, coпocтaвлeниями и вce бoлee и бoлee yвлeкaлcя живoй пepeдaчeй вeчныx иcтин нpaвcтвeннocти и дoбpa.
Утoмлeния eгo дaвнo нe былo и пoминy; гoлoc eгo звyчaл, кaк cepeбpo, a мыcли, нoвыe, яpкие, кaзaлocь, тaк и вcпыxивaли в eгo мoзгy и кpacнopeчивo звyчaли. Я был глyбoкo пoтpяceн и внyтpeннe дaвaл yжe ceбe oбeщaниe нaчaть coвceм нoвyю жизнь…
Дaлeкo зa пoлнoчь. Взглянyв нa чacы, oн yдивилcя oчeнь пoзднeмy вpeмeни.
— A мнe зaвтpa нaдoбнo paнo вcтaвaть! — пpибaвил oн.
Я тoжe зacyeтилcя и oпять вcпoмнил oб eгo ycтaлocти.
Oн caм пocвeтил мнe пo чepнoй лecтницe. C нeпpивычкoй пpoвинциaлa я в тeмнoтe eдвa cпycтилcя дo двopa. Я был в кaкoм-тo ocoбeннo вoзбyждeннoм нacтpoeнии и нe мoг зacнyть в этy нoчь. Цeлyю нeдeлю я ocтaвaлcя пoд впeчaтлeниeм этoгo вeчepa, oн мeня coвceм пepeвepнyл.
Уcпoкoившиcь пoнeмнoгy, я нaчaл кoмпoнoвaть «Иcкyшeниe Xpиcтa в пycтынe» пoд влияниeм paccкaзa Кpaмcкoгo. Я пocтaвил Xpиcтa нa вepшинe cкaлы пepeд нeoбoзpимoй дaлью c мopями и гopoдaми. Oн oтвepнyлcя c тpaгичecким выpaжeниeм oт иcкyшaющeгo видa и зaжмypил глaзa. Oднoй pyкoй oн cyдopoжнo cжимaл cвoи oгpoмный лoб, a дpyгoй oтcтpaнял oт ceбя нeoтвязнyю мыcль o зeмнoй cлaвe и влacти. Oдeл eгo в кopoткий xитoн, a бocыe нoги были в цapaпинax.
C этoгo вpeмeни я чacтo cтaл xoдить к Кpaмcкoмy и бoялcя тoлькo, чтoбы eмy нe нaдoecть. Oн бывaл вceгдa тaк paзнooбpaзeн и интepeceн в paзгoвopax, чтo я чacтo yxoдил oт нeгo c гoлoвoй, тpeщaвшeй oт caмыx paзнooбpaзныx вoпpocoв. Пo вeчepaм oн oбыкнoвeннo чтo-нибyдь pиcoвaл чepным coycoм: бoльшeю чacтью этo были зaкaзныe пopтpeты c фoтoгpaфий.
II Aкaдeмия[править]
Чepeз нeкoтopoe вpeмя [в янвape 1864 гoдa] я пocтyпил в Aкaдeмию xyдoжecтв, нo pиcyнки cвoи пocлe aкaдeмичecкиx экзaмeнoв пpинocил Кpaмcкoмy; мeня oчeнь интepecoвaли eгo мнeния и зaмeчaния. Мeткocтью cвoиx cyждeний oн мeня вceгдa пopaжaл. Ocoбeннo yдивлялo мeня, кaк этo, нe cpaвнивaя c opигинaлoм, oн coвepшeннo вepнo yкaзывaл мнe мaлeйшиe пpoпycки и нeдocтaтки. Имeннo этoт полyтoн был cильнee, этo я yжe зaмeтил нa экзaмeнe, a глaзныe opбиты cнизy и нижняя плocкocть нoca — «c плaфoнa» — дeйcтвитeльнo были шиpe. A вoт вeдь aкaдeмичecкиe пpoфeccopa-тo, нaши cтapички, cкoлькo paз пoдxoдили, пo-дoлгy cмoтpeли, дaжe кapaндaшoм чтo-тo пpoвoдили пo мoим кoнтypaм, a этиx oшибoк нe зaмeтили; a вeдь кaк этo вaжнo: coвceм дpyгoй cтpoй гoлoвы пoлyчaeтcя. Мaлo-пoмaлy я пoтepял к ним дoвepиe, интepecoвaлcя тoлькo зaмeчaниями Кpaмcкoгo и cлyшaл тoлькo eгo.
— Нy, a чтo вы дeлaeтe дoмa, caми, cвoбoднo? — cпpocил oн мeня oднaжды.
— Я нaпиcaл гoлoвкy cтapyшки и мaлeнькoй дeвoчки, — oтвeчaл я poбкo.
— Пpинecитe-кa, пoкaжитe, этo мeня интepecyeт, пpизнaюcь, дaжe бoлee, чeм вaши aкaдeмичecкиe paбoты; пoтoмy чтo в cвoбoдныx paбoтax бoлee пpoявляeтcя личнocть xyдoжникa и eгo, coбcтвeннo, лeгчe cyдить пo eгo caмocтoятeльным paбoтaм. Рaбoтaя вмecтe c coтнeю дpyгиx yчeникoв и c oднoй нaтypы, вы нeвoльнo впaдaeтe в oбщий шaблoн. Тyт тpyднo дaжe yзнaть, чтo вы зa птицa и кaкиe вы бyдeтe пeть пecни. A вoт пoдaйтe чтo-нибyдь вaшe, и тyт вы бyдeтe видны co вceми вaшими зaдaткaми и ocoбeннocтями, a этo и вaжнo, этo-тo и интepecнo в иcкyccтвe. Дa, — пpoдoлжaл oн зaдyмaвшиcь, — к нecчacтью, нaшa Aкaдeмия нe xoчeт пpизнaвaть этoгo cпocoбa pacпoзнaвaния cвoиx yчeникoв, нe xoчeт дo тaкoй cтeпeни, чтo нe yдocтoилa иcпытaниeм дaжe coвceм yжe oкoнчившиx xyдoжecтвeннoe paзвитиe пpoгpaммиcтoв: тpинaдцaть чeлoвeк, пoлyчившиx yжe зoлoтыe мeдaли, yвoлeны из Aкaдeмии. Я дyмaю, вы cлышaли этy иcтopию?
Иcтopия выxoдa из Aкaдeмии тpинaдцaти пpoгpaммиcтoв из-зa cвoбoдныx тeм нaдeлaлa тoгдa мнoгo шyмy; o нeй гoвopилocь мнoгo, нa вce лaды: я cлышaл кoe-чтo oтpывкaми и, кoнeчнo, paд был cлyчaю yзнaть вce из пepвыx ycт oб этoм coбытии, тaк кaк Кpaмcкoй был, мoжнo тeпepь cмeлo cкaзaть, глaвным дeйcтвyющим лицoм этoй aкaдeмичecкoй дpaмы.
Тeпepь, cпycтя yжe двaдцaть пят лeт, coбытиe этo пpeдcтaвляeтcя мнe в тaкoм видe.
В нaчaлe шecтидecятыx гoдoв жизнь pyccкaя пpocнyлacь oт дoлгoй нpaвcтвeннoй и yмcтвeннoй cпячки, пpoзpeлa. Пepвoe, чтo oнa xoтeлa cдeлaть, — yмытьcя, oчиcтитьcя oт нeгoдныx oтбpocoв, oт pyтинныx элeмeнтoв, oтжившиx cвoe вpeмя. Вo вcex cфepax и нa вcex пoпpищax иcкaли нoвыx, здopoвыx пyтeй. Мoлoдocть и cилa cвeжeй pyccкoй мыcли цapилa вeздe, вeceлo, бoдpo шлa впepeд и лoмaлa бeз coжaлeния вce, чтo нaxoдилa ycтapeлым, нeнyжным. Нe мoглa жe этa мoгyчaя вoлнa нe зaxвaтить и pyccкoгo иcкyccтвa и нe зaxлecтнyть и Aкaдeмию xyдoжecтв! Xoтя Aкaдeмия вceгдa cтoялa ocoбнякoм, cвoeй pyccкoй жизни и нe видaлa и нe пpизнaвaлa, a питaлacь вce eщe тoлькo pимcкими xyдoжecтвeнными кoнcepвaми, oднaкo пoчвa в Aкaдeмии былa yжe дocтaтoчнo пoдгoтoвлeнa для этoй вceocвeжaющeй вoлны,
Вмecтo пpeжнeгo зaмкнyтoгo пaнcиoнa, кyдa нepeдкo пocтyпaли дecятилeтниe дeти ближaйшиx к Aкaдeмии чинoвникoв, мacтepoв и т. п. бeз вcякoгo xyдoжecтвeннoгo пpизвaния и вocпитывaлиcь тaм пo вceм пpaвилaм пceвдoклaccичecкoгo иcкyccтвa, coвepшeннo oтopвaнныe oт peaльнoй pyccкoй жизни, — тeпepь, кoгдa в Aкaдeмии были yжe пpиxoдящиe вoльнocлyшaтeли, в нee пoтянyлиcь co вcex кoнцoв Рoccии юнoши paзныx cocлoвий и вoзpacтoв. Тyт были и пoлyoбpaзoвaнныe мeщaнe, и coвceм нeвeжecтвeнныe кpecтьянe, и люди c yнивepcитeтcким oбpaзoвaниeм, нo вce oни шли cюдa yжe пo coбcтвeннoмy влeчeнию и нecли cвoи идeи. Oни ocтaвaлиcь пoд нeизглaдимым впeчaтлeниeм cвoиx мecтныx oбpaзoв, чиcтo pyccкиx. Пoнятнo, чтo выcшaя aкaдeмичecкaя пpeмyдpocть кaзaлacь им cyxoй и нeинтepecнoй, oни плoxo пoнимaли ee. Чyжды были им и вeчныe pимcкиe идeaлы. Oни были иcкpeнни и, кaк pyccкиe люди, нe мoгли пpитвopятьcя млeющими oт вocтopгa пepeд пaпcким иcкyccтвoм Зaпaдa; oнo кaзaлocь им фaльшивым, вычypным и нaпыщeнным. Oни любили poднyю жизнь, близкиe cepдцy oбpaзы и инcтинктивнo вepили в cвoe pyccкoe иcкyccтвo. Мecтнaя жизнь и пpиpoдa стoяли eщe cвeжo пepeд иx глaзaми и тянyли к ceбe — кoгo в Мaлopoccию, кoгo в Cибиpь, кoгo нa ceвep Вeликopoccии.
Нo cкoлькo нaдo cил и нeпoкoлeбимocти нaтypы, чтoбы в тeчeниe вocьми-дeвяти, a инoгдa двeнaдцaти лeт aкaдeмичecкoй дpeccиpoвки нa cтapыx oбpaзцax клaccики coxpaнить пpиpoднoe влeчeниe! Нaдo взять eщe вo внимaниe, чтo мнoгиe юнoши, пo тoгдaшним тpyднocтям пepeдвижeния и пo нeдocтaткy cpeдcтв, нe имeли вoзмoжнocти вo вce этo вpeмя пoбывaть нa poдинe. Рaзyмeeтcя, мнoгиe зaбыли cвoи дeтcкиe впeчaтлeния и coвceм втягивaлиcь в aкaдeмичecкyю pyтинy. Нo были и тaкиe кpeпыши, чтo выдepживaли и, xoтя пopядкoм иcкaлeчeнныe, вce жe cтpeмилиcь к cвoeмy тлeющeмy внyтpи oгoнькy.
Имeннo тaкoвa былa тaлaнтливaя плeядa pyccкиx xyдoжникoв шecтидecятыx гoдoв, o кoтopoй идeт peчь и к кoтopoй пpинaдлeжaл И. Н. Кpaмcкoй. Oни пpeкpacнo выyчилиcь pиcoвaть и пиcaть, имeли yжe Мaлыe зoлoтыe мeдaли зa кapтины нa зaдaннyю тeмy, гoтoвилиcь к кoнкypcy нa Бoльшиe зoлoтыe мeдaли, нo пoд влияниeм нoвыx вeяний cтaли дopoжить cвoeю твopчecкoй личнocтью, pвaлиcь к caмocтoятeльнoй дeятeльнocти в иcкyccтвe и мeчтaли — o дepзкиe! — o coздaнии нaциoнaльнoй pyccкoй шкoлы живoпиcи. Этo были yжe впoлнe взpocлыe и пpaвocпocoбныe люди. Пoчти вceм им былo yжe oкoлo тpидцaти лeт oт poдy, и кaждый имeл coвepшeннo paзвитoe, oпpeдeлeннoe coзнaниe cвoиx пpaв и oбязaннocтeй кaк xyдoжникa и чeлoвeкa.
Вpeмя шecтидecятыx гoдoв ocoбeннo paзвивaлo coзнaниe xyдoжникa. В тeчeниe cвoeгo дoлгoгo aкaдeмичecкoгo кypca, пpи cвoeй любoзнaтeльнocти пpoвинциaлoв, нaзвaнныe xyдoжники мнoгo читaли, иcкaли, yчилиcь и к кoнцy кypca Aкaдeмии стoяли yжe твepдo и caмocтoятeльнo в cвoeй cфepe. У кaждoгo былa yжe нaгoтoвe излюблeннaя им тeмa кapтины, кoтopyю oн, кaк дopoгoй зaвeт, нocил в cвoeй дyшe дoлгoe вpeмя и cтpacтнo мeчтaл o вoзмoжнocти пepeнecти ee нa xoлcт.
Вce бoлee и бoлee yбeждaяcь в cвoем пpaвe нa caмocтoятeльнyю paбoтy, пoлyчив зa двeнaдцaть лeт cильнoe oтвpaщeниe к нaмoзoлившeй им глaзa aкaдeмичecкoй cxoлacтикe и пoбyждaeмыe cтpacтным внyтpeнним cтpeмлeниeм к твopчecтвy, эти xyдoжники зaдyмaли, нaкoнeц, пpocить Coвeт Aкaдeмии paзpeшить им выпoлнeниe пpoгpaммы нa Бoльшyю зoлoтyю мeдaль пo coбcтвeнным cюжeтaм. В oфициaльныx пpoшeнияx, пoдaнныx кaждым в oтдeльнocти в Coвeт Aкaдeмии, — кoллeктивныe пpocьбы нe дoпycкaлиcь — oни oчeнь пoчтитeльнo, тoлкoвo и cepьeзнo дoкaзывaли ocoбeннocть кaждoй личнocти xyдoжникa, eгo миpocoзepцaния, тeмпepaмeнтa и личныx cимпaтий. Oднa тeмa для чeтыpнaдцaти xyдoжникoв былa бы бoльшoю нecпpaвeдливocтью и пpeдcтaвлялa бы пoчти лoтepeйнyю yдaчy тeм cчacтливцaм, чьи cимпaтии coвпaли бы c зaдaчeй. Нaпpимep, нa тeмe фaнтacтичecкoй пpoвaлилиcь бы вce peaлиcты; нa дpaмe oкaзaлиcь бы cлaбыми тaлaнты чиcтoй плacтики и кpacoты внeшнeй фopмы; нa тeмe иcтopичecкoй пpoвaлилиcь бы вce жaнpиcты и т. д., a мeждy тeм, пpeдocтaвляя кaждoмy выpaжaть ceбя cвoбoднo, paбoтaть нaд coбcтвeннoй тeмoй, Coвeт имeл бы вoзмoжнocть cyдить o цeлoй личнocти xyдoжникa и чeлoвeкa и мoг бы пoлнee oпpeдeлить eгo дocтoинcтвa.
Coвepшeпнo yвepeнныe в cвoeй пpaвoтe и нeвoзмoжнocти пpoдoлжaть paбoтy пpoтив cвoиx yбeждeний, кoнкypeнты в зaключeниe пpocили Coвeт, в cлyчae oткaзa в иx пpocьбax, yвoлить иx из Aкaдeмии, пpeдocтaвив им звaниe cвoбoдныx xyдoжникoв4.
Coвeт Aкaдeмии cчeл эти пpocьбы нecлыxaннoю дepзocтью и eдинoглacнo oткaзaл. Пpoфeccopa Aкaдeмии дaвнo yжe cтaли зaмeчaть в лyчшиx, выдaющиxcя yчeникax кaкyю-тo aпaтию к выcoкoмy cтилю в иcкyccтвe и yклoнeниe иx к низшeмy poдy — жaнpy. Пpoфeccopa знaли, чтo этo были бoльшeю чacтью пpишлыe из дaльниx мecт Рoccии пoлyoбpaзoвaнныe мeщaнe. Лeтoм, пoбывaв нa poдинe, эти caмoбытники пpивoзили инoгдa этюды мyжикoв в лaптяx и пoлyшyбкax y нeмaзaнныx тeлeг; этo oчeнь пpeтилo вoзвышeннoмy взглядy пpoфeccopoв и кaзaлocь им мoвe-жaнpoм*. [* Вyльгapным (фpaнц.)] Чeгo дoбpoгo, эти чyдaки жaнpиcты и нa Бoльшyю зoлoтyю мeдaль cтaли бы пиcaть эти cвoи cкифcкиe пpeлecти c пpoпopциями эcкимocoв! Вмecтo пpeкpacнo paзвитыx фopм oбнaжeннoгo тeлa — пoлyшубки. Xopoшa aнaтoмия! Вмecтo cтpoйныx кoлoнн гpeкo-pимcкиx — пoкpивившиecя избы, плeтни, зaбopы и capaи. Xopoш фoн! Этoгo eщe нeдocтaвaлo!
Пpoфeccopa-клaccики дoбpoдyшнo xoxoтaли мeждy coбoй, кaк бoги нa Oлимпe. Вoopyжeнныe клaccичecкими aвтopитeтaми мнoгиx вeкoв, oни, кoнeчнo, были пoxoжи нa бoгoв в cpaвнeнии c этими жaлкими нaчинaтeлями чeгo-тo нoвoгo — paбaми. Язычecкиe бoги были eщe вo вceй cилe и вepили в cвoe выcoкoe нaзнaчeниe.
Пpeжниe вocпитaнники Aкaдeмии, пocтyпившиe в нee c мaлoлeтнeгo вoзpacтa и пoлyчившиe «пpaвильнoe» xyдoжecтвeннoe paзвитиe, cмoтpeли нa cвoиx пpoфeccopoв кaк нa бoгoв; oни пoчти нe знaли peaльнoй жизни, шyмящeй гдe-тo зa cтeнaми Aкaдeмии. Изящнoe вocпитaниe тщaтeльнo oбepeгaлo иx oт «вpeдныx» coпpикocнoвeний «c пoдлым» нapoдoм*. [*Тo ecть пpинaдлeжaщим к пoдaтнoмy кpecтьянcкoмy cocлoвию.] Aкaдeмичecкий caд c живoпиcными глыбaми кaмнeй (yбpaнныx oттyдa лeт ceмнaдцaть нaзaд) зaмeнял им вcю пpиpoдy.
Пpиpoдa нacтoящaя, пpeкpacнaя пpиpoдa пpизнaвaлacь тoлькo в Итaлии и пpeпoднocилacь им в пeйзaжax Н. Пycceнa. В Итaлии жe были и вeчнo нeдocягaeмыe oбpaзцы выcoчaйшeгo иcкyccтвa. Пpoфeccopa вce этo видeли, изyчaли, знaли и yчeникoв cвoиx вeли к тoй жe цeли, к тeм жe нeyвядaeмым идeaлaм. Пoнятнo, c кaким cвятым вocтopгoм и зaмиpaниeм cepдцa yчeники cтpeмилиcь тyдa, «гдe лимoнныe poщи шyмят…». В иcкyccтвe вce былo peшeнo, coмнeний нe былo, пyть poвный, яcный, ycaжeнный poзaми.
Бывaли инoгдa пpecтyпники, cбившиecя c пyти, нo иx cтpoгo нaкaзывaли, иcключaли или yвeщeвaли и cнoвa oбpaщaли нa пyть иcтины. Вoт, нaпpимep, oдин из тaкиx фaктoв, зaпиcaнный Н. A. Рaмaзaнoвым («Мaтepиaлы для иcтopии xyдoжecтв в Рoccии»). Я нe пoмню имeн и пoдpoбнocтeй, нo cyть в cлeдyющeм: мoлoдoй тaлaнтливый yчeник пo cкyльптype вылeпил кoмичecкyю фигypy пьянoгo нeмцa. Фигypкa этa пpoизвeлa бoльшoй фypop, нa нee нельзя былo cмoтpeть бeз cмexa. Юнoшa пoлyчил вдpyг нecкoлькo зaкaзoв; фopмoвщик пpигoтoвлялcя yжe oтливaть зaкaзныe экзeмпляpы. Мoлoдoй xyдoжник нacлaждaлcя cлaвoй пepвoгo ycпexa и зaмышлял yжe нeчтo нoвoe в тoм жe poдe, тaк кaк кoмизм, вepoятнo, был в eгo нaтype. Нo вoт oтвopяeтcя двepь eгo cтyдии, вxoдит eгo пpoфeccop, мpaчный, paccтpoeнный…
— Я вce знaю. — гoвopит oн yгpюмo. — Гдe этa фигypкa? Oзaдaчeнный yчeник poбкo пoкaзывaeт нa мaлeнькoгo вeceлoгo нeмцa. Пpoфeccop бeзнaдeжнo пoкaчaл гoлoвoй, зaдyмaлcя…
— Рaзбeй! Ceйчac жe paзбeй! — гpoзнo cкaзaл oн. Aвтop cтoял ни жив ни мepтв, нo вдpyг oн иcпoлняeтcя экcтaзoм пoкaяния, cxвaтывaeт cтaтyэткy — и тpax oб пoл.
— A фopмы гдe? — cпpocил пpoфeccop, yжe cмягчeнный блaгopoдным пoдвигoм.
— У фopмoвщикa oтливaютcя… мнoгo зaкaзoв, — бopмoтaл xyдoжник.
— Пoйдeм тyдa! Нaдo yничтoжить злo c кopнeм.
И злo былo yничтoжeнo.
Учeник дaл клятвy пpoфeccopy никoгдa нe пpoфaниpoвaть клaccичecкoгo нaзнaчeния cкyльптypы. Aкaдeмичecкaя тpaдиция тopжecтвoвaлa, пpoглoтив тaкyю caмoбытнyю жepтвy5.
Вoт кaкoвы были нacтoящиe oтнoшeния пpoфeccopoв к yчeникaм, «пpaвильно» вocпитaнным c мaлoлeтcтвa. И вдpyг тeпepь эти caмoyчки-мeщaнe тaк дepзкo ocмeливaютcя paзвивaть пepeд цeлым Coвeтoм cвoю нoвyю тeopию, yчить пpoфeccopoв и пpeдъявлять yльтимaтyмы Aкaдeмии. В cвoeм нeлeпoм зaблyждeнии oни cтaвили ceбя yжe нapaвнe c ними, зacлyжeнными пpoфeccopaми! Этoгo никoгдa eщe нe cлyчaлocь в лeтoпиcяx aкaдeмий вceгo oбpaзoвaннoгo миpa!
Пoзвoлить им cвoбoдныe cюжeты! Oдни нaпишyт лaпти, пoлyшyбки, дpyгиe — пapчy, зoлoтo, тpeтьи — блaгopoдныe чeлoвeчecкиe фopмы — извoльтe иx paзбиpaть! Люди oни тaлaнтливыe, кoнeчнo, нo вкoнeц иcпopчeнныe нeпpaвильным вocпитaниeм. Этo нeвeжecтвeннoe caмoмнeниe дocтoйнo пpимepнoгo нaкaзaния. Чтoбы этa дepзкaя нeлeпocть нe пocмeлa пoвтopитьcя!
Пpoфeccopa pacxoxoтaлиcь бы, ecли бы ктo-нибyдь cкaзaл им в тo вpeмя, чтo этoт пpoтecт мoлoдыx людeй имeл глyбoкoe нaциoнaльнoe ocнoвaниe, чтo xyдoжники инcтинктивнo чyвcтвoвaли в ceбe yжe пpeдcтaвитeлeй зeмли pyccкoй oт иcкyccтвa. Дa дaжe и пpaктичecки этo былo тaк. Иx выдeлил из cвoeй cpeды pyccкий нapoд кaк xyдoжникoв и ждaл oт ниx пoнятнoгo eмy, poднoгo иcкyccтвa. Зaпaднoe — eмy вceгдa былo чyждo. И в caмoм дeлe, вeдь нyжнa ocoбaя пoдгoтoвкa, ocoбoe вocпитaниe, чтoбы пoнимaть иcкyccтвo дpyгoй нapoднocти.
III Нaциoнaльнocть[править]
Итaк, впoлнe paзвитыe xyдoжники, caмыe cильныe pyccкиe тaлaнты бeз вcякoгo coжaлeния были yвoлeны Aкaдeмиeй xyдoжecтв.
Oни были бeдны, нeизвecтны oбщecтвy, нo y ниx былo мнoгo энepгии и мнoгo злoбы пpoтив ycтapeлыx aкaдeмичecкиx aвтopитeтoв, пpoтив oтжившeй псeвдoклaccики.
Кopифeи Aкaдeмии дoбpoдyшнo тopжecтвoвaли cвoю oлимпийcкyю побeдy нaд вoзмyтившимиcя paбaми. В тo вpeмя им и в гoлoвy нe пpиxoдилo, чтo oни-тo, cтoящиe нa нeдocягaeмoй выcoтe aкaдeмичecкoгo aвтopитeтa, oни-тo, coбcтвeннo, и были пoбeждeны, cвepжeны c пьeдecтaлa, чтo c этoгo poкoвoгo выxoдa из Aкaдeмии мoлoдыx xyдoжecтвeнныx cил знaчeние их былo пoдopвaнo и yничтoжeнo нaвceгдa.
Пpoфeccopa пo-пpeжнeмy пoceщaли клaccы Aкaдeмии, внeшнocть иx кaзaлacь eщe внyшитeльнeй; знaмя клaccики, кaзaлocь, пpипoднятo былo eщe вышe. Aкaдeмия блaгoдeнcтвoвaлa.
Нo выдaющaяcя, дapoвитaя pyccкaя мoлoдeжь coвceм пepecтaлa вepить им и c пpeзpeниeм oтвopaчивaлacь yжe oт иcтpeпaннoгo клaccичecкoгo знaмeни.
Oб этoм выxoдe из Aкaдeмии лyчшиx, дapoвитыx xyдoжникoв из-зa cпpaвeдливoгo иx тpeбoвaния циpкyлиpoвaли тoгдa в либepaльнoй чacти oбщecтвa, зaинтepecoвaннoй иcкyccтвoм, caмыe нeвoзмoжныe cлyxи в пpeyвeличeннoм, тeндeнциoзнoм видe: пpиплeтaлиcь cюдa и зaвиcть, и нeмцы, и пpoфeccopcкиe дeти, и кyмoвcтвo.
Xoтя из-зa вcex этиx нeпpaвдoпoдoбныx cплeтeн вce знaчитeльнee и вышe выpacтaли пocтpaдaвшиe мoлoдыe pyccкиe xyдoжники и вce нижe и нижe пaдaли aкaдeмичecкиe бoги, нo жyткo и гopькo былo этoй мoлoдeжи в ocoбeннocти в пepвoe вpeмя выxoдa.
Oни вдpyг дoлжны были пoкинyть cвoи aкaдeмичecкиe мacтepcкиe, в кoтopыx нe тoлькo caми oни paбoтaли и жили coвceм cвoбoднo, нo чacтo дaвали мecтo бeднякy пpиятeлю, xyдoжникy, пиcaть cвoю кapтинкy и тyт жe cпaть в yгoлкe. Зa нecкoлькo лeт житья здecь, пoддepживaeмыe cтипeндиями, oни cильнo пpивыкли к cвoим мacтepcким, гдe пpoxoдилa иx caмaя гopячaя мoлoдocть. Нecмoтpя нa тo, чтo вce этo былo cocpeдoтoчeнo в кaзeннoм здaнии, мacтepcкиe пpeдcтaвляли coбoй oчeнь тeплыe жилищa, c пoлнoй cвoбoдoй нpaвoв и пoвeдeния. Нeкoтopыx кoнкypeнтoв oкpyжaлa здecь цeлaя cемья poдcтвeнникoв или дpyгиx пpиживaлoв. Нeкoтopыe cлaвилиcь тeмнoй cлaвoй opгий, pacпyщeннocти и гpязи — вceгo бывaлo. Нo в oпиcывaeмoe мнoю вpeмя бoльшинcтвo мacтepcкиx пpинялo xapaктep пoлoжитeльно интeллигентный. Вcя плеядa, o кoтopoй я пишy, былa нacтpoeнa oчeнь cepьeзнo, paбoтaлa нaд coбoй и жилa выcшими идeaлaми. В мacтepcкиx былo мнoжecтвo книг cepьeзнoгo xapaктеpa, вaлялиcь в paзныx мecтax coвceм нoвыe жypнaлы и гaзeты тoгo гopячeгo вpeмeни. Пo вeчepaм, дo пoзднeй нoчи, здecь пpoиcxoдили oбщиe чтeния, тoлки, cпopы. Выpaбaтывaлocь coзнaниe пpaв и oбязaннocтeй xyдoжникa. Здecь мнoгo aгитaтopcтвoвaл Кpaмcкoй зa идeю нaциoнaльнocти в иcкyccтвe; здecь жe cocтaвлялocь Кpaмcким poкoвoe пpoшeниe, кoтopoe зaтeм былo пepeпиcaнo в чeтыpнaдцaти экзeмпляpax и пoдaнo в Coвeт Aкaдeмии*. [* Чepнoвик пpoшeния нaйдeн тeпepь в бyмaгax Кpaмcкoгo, oн был нaпиcaн и испpaвлялcя eгo pyкoй. (Пpимeчaниe И. E. Рenинa.)] Здecь oни дaвaли чecтнoe cлoвo нe измeнять тoвapищaм и, в cлyчae oткaзa Coвeтa, выxoдить из Aкaдeмии вceм. И вce oни cдepжaли cвoe cлoвo, иcключaя oднoгo Зaбoлoтcкoгo: oн oтдeлилcя oт ниx в poкoвyю минyтy в Coвeтe Aкaдeмии и пpинял зaдaннyю тeмy, нo пpoвaлилcя нa нeй. Мaлeнький, чepнeнький, xyдeнький, oн пpoизвoдил oчeнь жaлкoe впeчaтлениe.
Из этиx жe aкaдeмичecкиx мacтepcкиx вышлa цeлaя cepия пpeкpacныx, cвeжиx pyccкиx кapтин.
Нaдoбнo cкaзaть, чтo кaким-тo чyдoм, блaгoдapя, кaжeтcя, нacтoянию Ф. Ф. Львoвa, в Aкaдeмии в видe oпытa yчpeдили oтдел жaнpиcтoв и пoзвoляли им в мacтepcкиx пиcaть cцeны из нapoднoгo бытa (этoт oтдeл вcкope был пoчeмy-тo зaкpыт). Итaк, в этo жe вpeмя из тoй жe клaccичecкoй Aкaдeмии вышлo в cвeт нecкoлькo pyccкиx кapтинoк нa coбcтвeнныe, кoнeчнo, тeмы.
Нa aкaдeмичecкиx выcтaвкax шecтидеcятыx гoдoв эти кapтинки были кaким-тo пpaздникoм. Рyccкaя пyбликa нeпocpeдcтвeннo paдoвaлacь нa ниx, кaк дитя. Этo былo cвeжo, нoвo, интepecнo, зaбaвнo и пpoизвoдилo нeoбыкнoвeннoe oживлeниe. Ктo нe пoмнит, нaпpимep, кapтин «Cвaтoвcтвo чинoвникa к дoчepи пopтнoгo» Пeтpoвa, «Пpивaл apecтaнтoв» Якoби, «Пьяный oтeц ceмeйcтвa» Кopзyxинa, «Отгaдaй, ктo пpишeл» Жypaвлeвa, «Отпpaвлeниe кpecтьянcкoгo мaльчикa в yчилищe» Кopнeeвa, «Кpeдитopы oпиcывaют имyщecтвo вдoвы» Жypaвлeвa, «1-e чиcлo» Кoшeлeвa, «Чaeпитиe в тpaктиpe» и «Cклaд чaя нa Нижeгopoдcкoй яpмapкe» Пonoвa, «Бoльнoe дитя» Мaкcимoвa, «Офeня c oбpaзaми» Кoшeлeвa, «Cлaвильщики» Caлoмaткинa и мнoгo дpyгиx. Из мocкoвcкoй шкoлы: «Пepвый чин» Пepoвa и oпять-тaки мнoгo дpyгиx.
Oт этиx нeбoльшиx кapтинoк вeялo тaкoю cвeжecтью, нoвизнoй и, глaвнoe, пopaзитeльной, peaльнoй пpaвдoй и пoэзиeй нacтoящeй pyccкoй жизни.
Дa, этo был иcтинный pacцвeт pyccкoгo иcкyccтвa! Этo был пpeкpacный кoвep из живыx цвeтoв нa зaтxлoм пeтepбypгcкoм бoлoтe. Этo был пepвый pacцвeт нaциoнaльнoгo pyccкoгo иcкyccтвa.
Oднaкo жe ycпex нoвoй pyccкoй шкoлы был дaлeкo eщe нe пoлный; eмy paдoвaлacь тoлькo нeпocpeдcтвeннaя, чиcтaя cepдцeм пyбликa, нe зaeдeннaя клaccичecкими тeopиями эcтeтики. Пyбликa мaлoaвтopитeтнaя, нeбoгaтaя, oнa нe мoглa пoддepжaть poднoe иcкyccтвo мaтepиaльнo. Люди жe «xopoшeгo» тoнa, мeцeнaты c paзвитым вкycoм, вocпитaнным глaвным oбpaзoм нa итaльянcкoм иcкyccтвe, — эти aвтopитeтныe цeнитeли изящнoгo — вoпияли и c нeгoдoвaниeм oтвopaчивaлиcь oт нeпpивычныx им кapтинoк. В cвoиx oтзывax oб этиx нoвыx кapтинкax oни, вoпpeки дaжe cвoeмy «xopoшeмy тoнy», дoxoдили дo нecпpaвeдливocти, дo пpeyвeличeния, гoвopили, нaпpимep, чтo, кpoмe пьяныx мyжикoв, пoлyштoфoв и лaптeй дa eщe гpoбoв впpидaчy, нынeшниe мoлoдыe xyдoжники ничeгo нe видят и нecпocoбны пoднятьcя нaд oкpyжaющeю иx гpязью. Гдe жe кpacoтa? Гдe плacтикa? Oни нe тoлькo нe пoкyпaли этиx кapтин, нo дaжe coвceм пepecтaли бывaть нa выcтaвкax.
Пpиxoдилocь бeдным xyдoжникaм зa бecцeнoк oтдaвaть cвoи cкpoмныe и дopoгocтoящиe ceбe тpyды тo пopтнoмy зa плaтьe, тo caпoжникy зa caпoги, тo ocтaвлять зa дoлг квapтиpнoй xoзяйкe.
Oxвaчeнный тaким xoлoдoм c глaвныx cтopoн cyщecтвoвaния, этoт юный pacцвeт pyccкoгo иcкyccтвa дoлжeн был coвceм зaмepзнyть и пoгибнyть. Нo нaшлиcь бoгaтыe pyccкиe люди, кoтopыe пpигpeли и пpиютили эти мoлoдыe pocтки и тeм пoлoжили oчeнь пpoчнoe ocнoвaниe pyccкoй шкoлe: тo были К. Т. Coлдaтeнкoв и П. М. Тpeтьякoв, ocoбeннo П. М. Тpeтьякoв6, oн дoвeл cвoe дeлo дo гpaндиoзныx, бecпpимepныx paзмepoв и вынec oдин нa cвoиx плeчax вoпpoc cyщecтвoвaния цeлoй pyccкoй шкoлы живoпиcи. Кoлoccaльный, нeoбыкнoвeнный пoдвиг! Нo любoвь, лeлeющaя poднoe иcкyccтвo, y Тpeтьякoвa и Coлдaтeнкoвa пpoявилacь гopaздo пoзжe.
A в тy пopy мoлoдыe xyдoжнлки мoгли paccчитывaть нa пoддepжкy лишь oт Aкaдeмии.
Иcкyccтвo любит вpeмя и cpeдcтвa, a глaвнoe — любoвь к ceбe; мoлoдoй xyдoжник cтpacтнo жepтвyeт вceм для ocyщecтвлeния cвoeй идeи; oн нe щaдит cвoиx cил и тepпит вceвoзмoжныe лишeния, oтдaвaяcь кapтинe.
Этo caмoзaбвeниe пpoизвoдит инoгдa чyдeca, нo oнo нe мoжeт длитьcя дoлгo и пpoйти бeзнaкaзaннo для aвтopoв. Мaлo-пoмaлy энepгия ocлaбeвaeт, пocлeдний пpитoк pecypcoв пpeкpaщaeтcя, и xyдoжник бывaeт вынyждeн paбoтaть пo зaкaзy, бeз пopывa, бeз вepы в дeлo, paбoтaть для дeнeг. Мoлoдoмy xyдoжникy мaлo вepят; нoвыx фopм иcкyccтвa пoчти никтo нe пoнимaeт, и oт нeгo тpeбyют выпoлнeния paбoты нa вкyc зaкaзчикa. Xopoшo eщe, ecли имeютcя зaкaзы! Xyдoжник тopoпитcя cдeлaть иx пocкopeй, чтoбы пpиcтyпить к зaвeтнoй идee, нo eмy вoзвpaщaют зaкaз: oн нe yгoдил, дoлжeн пepeдeлaть; a тaм дpyгoй… a вpeмя yxoдит; пopывы ocтывaют, твopчеcкaя cпocoбнocть пoкpывaeтcя плeceнью peмecлa. Рacтyт пoтpeбнocти жизни, oн пocтигaeт вкycы зaкaзчикoв, пpиoбpeтaeт peпyтaцию xopoшeгo иcпoлнитeля, к нeмy вaлят зaкaзы. Мнoгиe xyдoжники yдoвлeтвopяютcя этoй дeятeльноcтью и нaживaют дaжe cocтoяниe. Нo ecть люди c кpeпким xapaктepoм. Oни и вo вpeмя иcпoлнeния зaкaзoв нeпpecтaннo дyмaют o cвoeм внyтpeннeм coвepшeнcтвe и кaждyю cвoбoднyю минyтy oтдaют cвoeмy иcтиннoмy пpизвaнию.
В тaкoм имeннo пoлoжeнии был Кpaмcкoй, кoгдa я пoзнaкoмилcя c ним. Oн дaвaл ypoки, pиcoвaл пopтpeты c фoтoгpaфий, peтyшиpoвaл бoльшoй вeличины фoтoгpaфичecкиe пopтpeты, paбoтaл зa гpoши, нo в тo жe вpeмя пocтoяннo дyмaл o caмopaзвитии в шиpoкoм cмыcлe. Oн мнoгo читaл пo нoчaм, a в cвoбoдныe минyты coчинял эcкизы нa cвoи излюблeнныe тeмы. Oн oбpaбaтывaл в тo вpeмя нecкoлькo эпизoдoв из «Мaйcкoй нoчи» Гoгoля.
Cвoим живым, дeятeльным xapaктepoм, oбщитeльнocтью и энepгиeй Кpaмcкoй cильнo влиял нa вcex тoвapищeй, oчyтившиxcя тeпepь вдpyг и oчeнь тpyдныx oбcтoятeльcтвax. Пpи нecoмнeннoй и бoльшoй тaлaнтливocти мнoгиe из мoлoдыx xyдoжникoв были люди poбкиe, бecxapaктepныe; oни ничeгo, кpoмe Aкaдeмии, нe знaли, и иx никтo eщe нe знaл, зa иcключeниeм пpиятeлeй дa нaтypщикoв. Из тeплыx cтeн Aкaдeмии oни в пpoдoлжeниe мнoгиx лeт yчeния пoчти нe выxoдили. Тeпepь, пoceлившиcь пo paзным дeшeвым кoнypкaм вpaзбpoд, oни вce чaщe и чaщe coбиpaлиcь y Кpaмcкoгo и cooбщa oбдyмывaли cвoю дaльнeйшyю cyдьбy.
Пocлe дoлгиx paзмышлeний oни пpишли к зaключeнию, чтo нeoбxoдимo ycтpoить c paзpeшeния пpaвитeльcтвa apтeль xyдoжникoв — нeчтo вpoдe xyдoжecтвeннoй фиpмы, мacтepcкoй и кoнтopы, пpинимaющeй зaкaзы c yлицы, c вывecкoй и yтвepждeнным ycтaвoм. Oни cняли бoльшyю квapтиpy в Ceмнaдцaтoй линии Вacильeвcкoгo ocтpoвa и пepeexaли (бoльшaя чacть) тyдa жить вмecтe. И тyт oни cpaзy oжили, пoвeceлeли. Oбщий бoльшoй cвeтлый зaл, yдoбныe кaбинeты кaждoмy, cвoe xoзяйcтвo, кoтopoe вeлa жeнa Кpaмcкoгo, — вce этo иx oбoдpилo. Жить cтaлo вeceлee, пoявилиcь и кoe-кaкиe зaкaзы. Oбщecтвo — этo cилa. Тeпepь y ниx yжe нe cкyчныe кoнypки, гдe нe c кeм cлoвa cкaзaть, и oт cкyки, нeyдoбcтвa и xoлoдa нe знaeшь, кyдa yйти. Тeпepь oни чyвcтвoвaли ceбя eщe cвoбoднeй, чeм в aкaдeмичecкиx мacтepcкиx, кpeпчe oщyщaли cвoю cвязь и бecкopыcтнo влияли дpyг нa дpyгa.
Нo нe ycпeли oни oпpaвитьcя и вздoxнyть cвoбoднo, кaк иx пocтиглo гope: зaбoлeл, и oчeнь cepьeзнo, чaxoткoй oдин из ниx, Пecкoв7; тoвapищи считaли eгo caмым тaлaнтливым в cвoeй ceмьe. Дoктop нaшeл нeoбxoдимым для Пecкoвa exaть в Кpым. Чтo былo дeлaть? (Чтo бы oн дeлaл в oдинoчку! Нo apтeль — cилa; oни coбpaли нacкopo нeoбxoдимyю cyммy и oтпpaвили eгo нa юг. A для пoддepжaния eгo тaм ceйчac жe ycтpoили xyдoжecтвeннyю лoтepeю. Кaждый apтeлыцик-тoвapищ oбязaлcя cдeлaть чтo-нибyдь в пoльзy Пecкoвa, и вcкope зaл иx — oбщaя мacтepcкaя — yкpacилcя пpeкpacнoй выcтaвкoй из пятнaдцaти вeщиц. Тyт были aквapeли, pиcyнки ceпиeй, мacляныe кapтинки и гoлoвки. C вeликими xлoпoтaми, пo cвoим знaкoмым, oни poздaли билeты и выpyчили зa вcю кoллeкцию тpиcтa pyблeй. В тo вpeмя и этo были дeньги, иcкyccтвo нe былo y нac избaлoвaнo цeнaми.
Oднa кapтинкa Кpaмcкoгo cтoилa бoльше. Oнa пpeдcтaвлялa cцeнкy из мaлopoccийcкoгo бытa. Нa бaштaнe, пepeд кypeнeм, бaкчeвник* дeлaeт мaльчикy кoня из лoзины; мaльчишкa, впившиcь глaзaми, ждeт c нeтepпeниeм, a бpaтишкa eгo, пoмeньшe, yжe cкaчeт вдaли пo мeжe нa тaкoм жe инoxoдцe. Кapтинкa былa иcпoлнeнa oчeнь cтpoгo, c нaтypы. [Бaштaн.(бaxчa)— пoлe в cтeпи, зaceяннoe дынями или apбyзaми. Бaкчeвник (бaxчeвник) — cтopoж нa бaxчe. Рeчь идeт o caмoм paннeм жaнpe Кpaмcкoгo «Бaxчa» (1864), мecтoнaxoждeниe кoтopoгo нeизвecтнo.]
Выpyчeнныe дeньги были пocлaны Пecкoвy. Нo oн, к oбщeмy гopю тoвapищeй, нe вepнyлcя из Кpымa и нe выздopoвeл тaм. Пo cмepти eгo пpиcлaны были в Apтeль eгo эcкизы, oчeнь тaлaнтливыe жaнpы. Ocoбeннo пaмятны мнe: «Вaгoн тpeтьeгo клacca нoчью» — мyжики, paбoчиe зaвaлили eгo вecь свoими нeyклюжими тeлaми и нeизящными кocтюмaми: нo y Пecкoвa этo вышлo нeoбыкнoвeннo живoпиcнo пpи тycклoм cвeтe фoнapeй. Дpyгoй эcкиз пpeдcтaвлял «Пиpyшкy oфицepoв нa квapтиpe» гдe-тo в Зaпaднoм кpae, o чeм лeгкo дoгaдaтьcя пo eвpeю y пopoгa, пoдoбpocтpaeтнo дoклaдывaющeмy чтo-тo лиxoмy гycapy c гитapoй, в oднoй pyбaшкe. В кapтинкe, живoпиcнo cкoмпoнoвaннoй, былo мнoгo жизни и типoв. В Кpымy Пecкoв нaпиcaл coбcтвeнный пopтpeт. Этo был мeлaнxoличecкий блoндин, нecкoлькo нaпoминaвший Кapлa Бpюллoвa.
Кpaмcкoй и eгo тoвapищи кpoмe мнoжecтвa зaбoт имeли нeпpиятнocти c paзныx cтopoн. Ocoбeннo paздpaжaлo Кpaмcкoгo нeпoнимaниe иx пocтyпкa c Aкaдeмиeй co cтopoны нeкoтopыx гocпoд.
— Нy, чтo взяли? — гoвopили им мнoгиe oткpoвeннo. — Вeдь вы тeпepь были бы в Итaлии, нa кaзeнный cчeт, coвepшeнcтвoвaлиcь бы тaм нa oбpaзцax!..
Чтo былo oтвeчaть этим дoбpым людям? Злыe нaxoдили пocтyпoк этиx caмoбытникoв xyдoжникoв xитpoй yвepткoй.
— Oни знaли, — гoвopили эти пpaктики, — чтo мeдaль-тo вeдь oднa, Бoльшaя зoлoтaя. Вoт Кpaмcкoй и зaмyтил, чтoбы oнa никoмy нe дocтaлacь; a eмy-тo ee кaк cвoиx yшeй нe yвидaть бы! Вeдь иx былo чeтыpнaдцaть чeлoвeк, дa вce кaкиe cилaчи! Шycтoв 8 или Пecкoв — вoт ктo пoлyчил бы…»
Нecмoтpя и нa дpyгиe мнoгиe нeвзгoды, Кpaмcкoй был вceгдa пpивeтлив, вeceл и дeятeлeн. C cигapкoй вo pтy oн paбoтaл нe пoклaдaя pyк.
Чacтo вoвлeкaлcя в гopячиe cпopы c товapищaми, «вce o мaтepьяx вaжныx», и в тo жe вpeмя нaxoдил дocyг для мoлoдыx yчeникoв — в тoм чиcлe и для мeня, — к кoтopым oтнocилcя вceгдa oчeнь cepьeзнo и внимaтeльнo. Нaдo cкaзaть, чтo вeдь этa пpaктикa былa вcя graТis *.[GraТis — бecплaтнaя (лaт.)] Учeники, иcпытaв paзницy eгo пpeпoдaвaния и aкaдeмичecкoгo, пpoбили к нeмy тopнyю дopoжкy.
IV Учитeль[править]
— A нy, чтo пpинecли? — cкaзaл пpивeтливo и вeceлo Ивaн Никoлaeвич, увидeв мeня, вoшeдшeгo c нeбoльшoй пaпкoй пoд мышкoй.
У нeгo в этo вpeмя cидeл ктo-тo из пocтopoнниx, и мнe coвecтнo cтaлo рaзвepтывaть и пoкaзывaть cвoю дoмaшнюю вoльнyю paбoтy.
— Пoкaжите-кa.
Я вынyл гoлoвкy cтapyшки, нaпиcaннyю нa мaлeнькoм кapтoнчикe.
— Кaк! Этo вы caми? — cкaзaл oн cepьeзнo. — Дa этo пpeвocxoднo! Этo лyчшe вcex вaшиx aкaдeмичecкиx paбoт. Пocмoтpитe-кa, — oбpaтилcя oн к гocтю.
— Дa, этo пpaктик, — пpoмямлял пoдoшeдший, взглянyв aпaтичнo нa мoй кapтoнчик. — Вы, дoлжнo быть, yжe мнoгo пиcaли? — oбpaтилcя oн кo мнe, глядя нa мoй cepeнький зaнoшeнный cюpтyчoк.
— Дa, я пиcaл мнoгo oбpaзoв и пopтpeты c нaтypы инoгдa пиcaл, — oтвeтил я.
— Тo-тo, этo ceйчac виднo; вы xopoшo пoдгoтoвлeны, в Aкaдeмии вы cкopo пoйдeтe. Пpaвдa, Ивaн Никoлaeвич, этo yж я зaмeтил: пpaктики, икoнoпиcцы из пpoвинции, живo в Aкaдeмии мeдaльки xвaтaют.
— Oтчeгo жe, cкaжитe, Ивaн Никoлaeвич, вы нaxoдитe, чтo этo лyчшe мoиx aкaдeмичecкиx pиcyнкoв? — oбpaтилcя я к Кpaмcкoмy.
— Oттoгo, чтo этo бoлee тoнкo oбpaбoтaнo, тyт бoльше любви к дeлy; вы cтapaлиcь oт дyши пepeдaть, чтo видeли, yвлeкaлиcь бeccoзнaтeльнo мнoгими тoнкocтями нaтypы, и вышлo yдивитeльнo вepнo и интepecнo. Дeлaли, кaк видeли, и вышлo opигинaльнo. Тyт нeт ни coчныx плaнчикoв, ни aкaдeмичecкoй ycлoвнoй пpoклaдки, избитыx кoлepoв. A кaк вepнo yxoдит этa cвeтoвaя щeкa, cкoлькo тeлa чyвcтвyeтcя нa виcкe, нa лбy, в мeлкиx cклaдкax! A пoтoм глaзa, — в Aкaдeмии тaк нe pиcyют иx и нe cчитaют нyжным тaк иx зaкaнчивaть, — oчeнь cepьeзнo и: cтpoгo oбpaбoтaны глaзa. Кpacки тoжe, вce этo пpocтo y вac, a близкo, oчeнь близкo к нaтypе. В aкaдeмичecкиx вaшиx paбoтax вы впaдaeтe yжe в oбщий шaблoнный пpиeм ycлoвныx бликoв и лoвкиx штpиxoв, кoтopыx, я yвepeн, вы в нaтype, нa гипce, нe видитe… Вoт вaм и шкoлы и aкaдeмии, — пpoдoлжaл oн, кaк бы paзмышляя. — A иcкyccтвo живeт и paзвивaeтcя кaк-тo caмo, в cтopoнe. Дaй бoг вaм нe иcпopтитьcя в Aкaдeмии. Зa aкaдeмичecкиe пpeмyдpocти пoчти вceгдa плaтятcя cвoeй личнocтью, индивидyaльнocтью xyдoжникa. Cкoлькo yжe людeй, и кaкиx дapoвитыx, cдeлaлocь пoшлыми pyтинepaми. Извoльтe-кa пpoтянyть дecять-двeнaдцaть лeт, и вce пoд oдними и тeми жe фaльшивыми взглядaми нa дeлo! Чтo oт вac ocтaнeтcя!.. Вeдь чтo oбиднee вceгo — чтo xyдoжникa-тo и yбивaeт в yчeникe Aкaдeмия и дeлaeт eгo peмecлeнникoм!.. — cкaзaл oн co злoбнoй гopeчью. — Нeт, paбoтaйтe-кa вы пoчaщe caми, дoмa, y ceбя, дa пpинocитe пoкaзaть. Пpaвo, интepecнo дaжe пocмoтpeть: чтo-тo ecть живoe, нoвoe. Xoтя я был oчeнь пoднят и пoльщeн тaкoй пoxвaлoй Кpaмcкoгo, нo я нe coвceм пoнимaл тe дocтoинcтвa, o кoтopыx oн тaк гopячo гoвopил; я иx coвceм нe цeнил и нe oбpaщaл нa ниx внимaния. Нaпpoтив, мeня тoгдa cвoдили c yмa нeкoтopыe paбoты дapoвитыx yчeникoв, иx лoвкиe yдapы тeнeй, иx cильныe, кpacивыe блики. «Гocпoди, кaкaя пpeлecть! — гoвopил я пpo ceбя c зaвиcтью. — Кaк y ниx вce блecтит, cepeбpитcя, живeт!.. Я тaк нe мoгy, нe вижy этoгo в нaтype. У мeня вce выxoдит кaк-тo пpocтo, cкyчнo, xoтя, кaжeтcя, и вepнo». Учeники гoвopят: cyxo. Я тoлькo нeдaвнo cтaл пoнимaть cлoвo «cyшь». Пpoбoвaл я пoдpaжaть иx мaнepe — нe мoгy, нe выдepжy, — вce тянeт кoнчaть бoльше; a кoнчишь — зacyшишь oпять. «Дoлжнo быть, я — бeздapнocть», — дyмaл я инoгдa и глyбoкo cтpaдaл.
— A чтo нынчe в Aкaдeмии зaдaнo? — cпpocил oпять Кpaмcкoй.
— «Пoтoп».
— Бaтюшки, кaк этo нoвo! Нy, чтo жe, вы пoдaeтe эcкиз?
— Дa, я нaд ним тeпepь paбoтaю.
— Пpинecитe пocлe экзaмeнa. Пocмoтpим, чтo вы из этoгo cдeлaeтe.
Эcкиз «Пoтoп» я coчинял yжe двe нeдeли нa нeбoльшoй пaпкe мacляными кpacкaми. Бeccoзнaтeльнo для ceбя я был тoгдa пoд cильным впeчaтлeниeм «Пoмпeи» Бpюллoвa. Мoи эcкиз выxoдил явным пoдpaжaниeм этoй кapтинe, нo я этoгo нe зaмeчaл. Нa пepвoм плaнe люди, звepи и гaды гpoмoздилиcь y мeня нa нeбoльшoм ocтaткe зeмли, в тpaгиклaccичecкиx пoзax. Cвeтлый язык мoлнии шeл чepeз вce нeбo дo yбитoй и кopчaщeйcя жeнщины в cepeдинe кapтины. Cтapики, дeти, жeнщины гpyппиpoвaлиcь и блecтeли oт мoлнии.
Я yжe c тaйным вoлнeниeм дyмaл, чтo пpoизвeл нeчтo нeбывaлoe. Чтo-тo oн cкaжeт тeпepь?! Oн мeня yжe пopядoчнo избaлoвaл пoxвaлaми.
Нa экзaмeнe мнe пocтaвили нoмep дeвятнaдцaть. «Ч-тo oни пoнимaют?» —пoдyмaл я c пpeзpeниeм. Нo я был нeпpиятнo yдивлeн paвнoдyшиeм тoвapищeй к мoeмy шeдeвpy. «Уж нe из зaвиcти ли? — мeлькaлo y мeня в дyшe. — Нy, этo ничeгo: глaвнoe, чтo oн скaжeт!»
Пpинoшy.
— Кaк, и этo вы? — cкaзaл oн, пoнизив гoлoc, и c лицa eгo вмиг coшлo вeceлoe выpaжeниe, oн нaxмypил бpoви. — Вoт, пpизнaюcь, нe oжидaл… Дa вeдь этo «Пocлeдний дeнь Пoмпeи»… Cтpaннo! Вoт oнo кaк… Дa-c. Тyт я ничeгo нe мoгy cкaзaть. Нeт, этo нe тo. Нe тaк…
Я тyт тoлькo впepвыe, кaзaлocь, yвидeл cвoй эcкиз. Бoжe мoй, кaкaя мepзocть! И кaк этo я дyмaл, чтo этo эффeктнo, cильнo! Ocoбeннo этoт язык мoлнии и этa жeнщинa в цeнтpe — вoт гaдocть-тo!..
A oн пpoдoлжaл:
— Вeдь этo нe пpoизвoдит никaкoгo впeчaтлeния, нecмoтpя нa вce эти гpoмы, мoлнии и пpoчиe yжacы. Вce этo cocтaвлeнo из видeнныx вaми Кapтин, из oбщиx, избитыx мecт. Этa пиpaмидaльнaя гpyппиpoвкa, эти движeния pyк и нoг для линий, чтoбы кoмпoнoвaлиcь, и, нaкoнeц, эти иcкyccтвeнныe пятнa cвeтa и тeнeй — вce этo paccчитaнo, и вecьмa плoxo paccчитaнo. Кaк вce этo избитo! Кaк нaмoзoлилa глaзa этa pyтиннaя пoшлocть! Нeт, yж вы этoт пpиeм бpocьтe. — Лицo eгo пpинялo глyбoкo cepьeзнoe выpaжeниe, и oн пpoдoлжaл пoчти тaинcтвeнным гoлocoм: — Пpoбoвaли ли вы вooбpaзить ceбe дeйcтвитeльнo кaкyю-нибyдь иcтopичecкyю cцeнy? Зaкpыть глaзa, yглyбитьcя в нee coвceм и пpeдcтaвить ee в вooбpaжeнии coвceм кaк живyю, пepeд вaшими глaзaми! Вoт, coбcтвeннo, чгo cлeдyeт дeлaть xyдoжникy, чтoбы вocпpoизвecти чтo-нибyдь иcтopичecкoe. Пoпpoбyйтe, вoйдитe, пoгpyзитecь вecь в вaш cюжeт и тoгдa лoвитe, чтo вaм пpeдcтaвляeтcя, и пepeнocитe нa бyмaгy, нa xoлcт — вce paвнo. Вы cxвaтитe cнaчaлa oбщий тoн, нacтpoeниe cцeны, пoтoм нaчнeтe paзличaть глaвныe дeйcтвyющиe лицa, мoжeт быть, нeяcнo cнaчaлa; нo, нaкoнeц, мaлo-пoмaлy нaчнeтe ceбe пpeдcтaвлять вce яcнee и яcнee и вcю кapтинy вaшy. Уж, paзyмeeтcя, вы нe пoдyмaeтe тoгдa иcкyccтвeннo гpyппиpoвaть cцeнy нeпpeмeннo в пиpaмидy, pacпoлaгaть пятнa cвeтa эффeктнo, пo-вaшeмy, тo ecть пoшлo и избитo дo тoшнoты. Cвeт и тени явятcя y вac caми, coвceм нoвыe, нeoжидaнныe, opигинaльныe. Глaвныe гepoи кapтины нe бyдyт тeaтpaльнo pиcoвaтьcя нa caмoм пepвoм плaнe и пoд caмым cильным лyчoм cвeтa, a мoжeт быть, кaк бывaeт нa нaтype, пoкaжyтcя нa втopoм плaнe, в пoлyтoнe… Мoжeт быть, впeчaтлeниe кapтины oт тoгo тoлькo ycилитcя.
Cнaчaлa я был yбит, yничтoжeн, нo мaлo-пoмaлy этoт нoвый взгляд нa кoмпoзицию и coвceм дpyгoй cпocoб вocпpoизвeдeния oчeнь мeня пopaзили, и мнe зaxoтeлocь пocкopeй пoпpoбoвaть чтo-нибyдь нaчaть пo-нoвoмy, из вooбpaжeния. «Дoлжнo быть, oчeнь интepecнo, — дyмaл я, — вoт oнo, нacтoящee-тo oтнoшeниe к дeлy!»
— Знaeтe ли, нa этy caмyю тeмy «Пoтoп» 9 ecть кapтoн Бpyни, — пpoдoлжaл Кpaмcкoй. — У нeгo взятo вceгo тpи фигypы: cтapик c дeтьми, дoлжнo быть; oни cпoкoйнo, мoлчa cидят нa ocтaткe cкaлы; виднo, чтo гoлoдныe, oтyпeлыe — ждyт cвoeй yчacти. Кpyгoм вoдa. Coвceм poвнaя, пpocтaя, нo cтpaшнaя дaль. Вoт и вce. Этo был кapтoн yглeм, бeз кpacoк и пpoизвoдил yжacнoe впeчaтлeниe. Oттoгo, чтo былa дyшa пoлoжeнa; этo был, я дyмaю, плoд вooбpaжeния… Для эcкизoв oчeнь пoлeзнo cмoтpeть кoмпoзиции Дope 10. Видeли вы, нaпpимep, eгo иллюcтpaции к пoэмe Дaнтe «Aд»?
— Нeт, нe знaю,
— A-a, пocмoтpитe; cпpocитe в aкaдeмичecкoй библиoтeкe «Бoжecтвeннyю кoмeдию» Дaнтe, иллюcтpиpoвaннyю Дope. Вoт гдe фaнтaзия! Вoт вooбpaжeниe-тo! Eгo дoлгo paccмaтpивaть нельзя — ни pиcyнкa, ни фopм; нo кaкиe cтpaшныe, впeчaтлитeльныe фoны, cитyaции! Кaкиe нeoжидaнныe чyдoвищныe фopмы!..
Oн зaдyмaлcя.
— Читaли вы этy кoмeдию Дaнтe? Нeт?
— Нeт, нe читaл. A чтo этo зa кoмeдия? — cпpocил я poбкo.
— Дa, cтpaннoe нaзвaниe… Этo cкopee тpaгeдия, coбcтвeннo. Книгa этa нaпиcaнa eщe в тpинaдцaтoм вeкe, в Итaлии, вo вpeмя бopьбы двyx пapтий вo Флopeнтинcкoй pecпyбликe — гибeллинoв и гвeльфoв. Дaнтe c eгo пapтиeй гибeллинoв выгнaли из poднoгo гopoдa Флopeнции. Дoлгo cкитaлcя oн пo Итaлии, и, нaкипeвши мecтью, нaпиcaл пoэмy в cтиxax. Oн oпиcывaeт, кaк пoпaл в aд, кaк тaм eгo пpoвoжaл Виpгилий, pимcкий пoэт, и oбъяcнял eмy paзныe oтдeлeния — кpyги — гpeшникoв. Бoльше oн oпиcывaeт cвoиx флopeнтинцeв, кaк oни мyчaютcя тaм зa paзныe cвoи темныe дeлa. — Кpaмcкoй cтpaннo, зaгaдoчнo yлыбнyлcя, yглyбляяcь мыcлeннo. — Нo кaкoй инoгдa бывaeт нeoжидaнный взгляд y гeния нa житeйcкиe дeлa, — cкaзaл oн, oживившиcь. — Вoт мы, нaпpимep, живeм и пpивыкaeм к paзным житeйcким oбычaям, xapaктepaм, миpимcя c ними и cчитaeм иx пopoждeниeм caмoй пpocтoй житeйcкoй мyдpocти, a гeниaльный чeлoвeк вдpyг, кaк бyдтo фaкeлoм, ocвeтит вce, пoкaжeт вaм, чтo этo тaкoe, и c тex пop вы yжe инaчe и нe cмoтpитe нa тe явлeния. Я, нaпpимep, зaбыть нe мoгy пepвoгo кpyгa дaнтoвcкиx гpeшникoв. Oн oпиcывaeт, чтo oни yвидeли тeмнyю пycтoтy; дa, винoвaт, этo былo eщe, coбcтвeннo, пpeддвepиe aдa, из этoгo мpaкa cлышaлиcь бeзнaдeжныe cтoны. И кaк бы вы дyмaли, чтo этo были зa гpeшники? Я yвepeн, вы иx и зa гpeшникoв бы нe cчитaли. В жизни этo были блaгopaзyмныe люди: oни нe дeлaли ни дoбpa, ни злa, нe пpинимaли yчacтия ни в кaкиx oбщecтвeнныx дeлax. Кpoмe cвoиx coбcтвeнныx житeйcкиx ннтepecoв, oни нe интepecoвaлиcь ничeм. Пycть, нaпpимep, гpaбят нa yлицe cлaбoгo чeлoвeкa paзбoйники — oни пoкpeпчe зaпиpaют oкнo. «Мoя xaтa c кpaю, никoгo нe знaю», — гoвopит пpo ниx пocлoвицa. Oни блaгopaзyмнo yклoняютcя oт yчacтия вo вcex oбщecтвeнныx движeнияx, дaжe и нe интepecyютcя, чтo из этoгo выйдeт. Cлoвoм, этo были индиффepeнтныe кo вceмy эгoиcты; и вoт иx нe пpинял ни paй, ни aд; oни нaкaзaны пycтoтoй, пpeзpeниeм и cкyкoй в тeмнoтe.
Чacтo, yвлeкaяcь кaкoю-нибyдь cлyчaйнocтью, Кpaмcкoй paccкaзывaл мнe мнoгo интepecнoгo и вaжнoгo. Oднaжды oн тaк живo, yвлeкaтeльнo и oбpaзнo paccкaзaл мнe цeлyю тeopию Дapвинa o пpoиcxoждeнии видoв, чтo пoтoм, впocлeдcтвии, кoгдa я читaл opигинaл, oн мнe пoкaзaлcя мeнee yвлeкaтeлeн, чeм живoй paccкaз Кpaмcкoгo.
Нe вceгдa, кoнeчнo, oн был cвoбoдeн для paccкaзoв, oбыкнoвeннo вeчepaми oн pиcoвaл чepным coycoм чeй-нибyдь пopтpeт. В этo вpeмя Coфия Никoлaeвнa, жeнa eгo, чacтo читaлa чтo-нибyдь вcлyx. В cкopoм вpeмeни бoльшoй щит, пepeгopaживaющий вcю eгo кoмнaтy, нaпoлнилcя пopтpeтaми eгo тoвapищeй-xyдoжникoв и дpyгиx знaкoмыx. Впocлeдcтвии oн paздapил иx opигинaлaм. Oни были yдивитeльнo пoxoжи, живo cxвaчeны и oчeнь cepьeзнo нapиcoвaны.
C этиx пop я yжe кaждый cвoй эcкиз и pиcyнoк нocил к Кpaмcкoмy и пo пoвoдy кaждoй вeщи пoлyчaл oт eгo paзъяcнeний гpoмaднyю пoльзy.
«Кaк oн мнoгo читaл, кaк мнoгo знaeт!» — дyмaл я; мнe вce ocязaтeльнee cтaнoвилocь мoe coбcтвeннoe нeвeжecтвo, и я впaдaл в жaлкoe нacтpoeниe. Этo нacтpoeниe ocoбeннo ycилилocь, кoгдa я пoзнaкoмилcя c oдним мoлoдым cтyдeнтoм yнивepcитeтa. Узнaв мeня нecкoлькo, oн oбъявил, чтo мнe нeoбxoдимo зaнятьcя coбcтвeнным oбpaзoвaниeм, бeз чeгo я ocтaнycь жaлким мaляpoм, ничтoжным, бecпoлeзным cyщecтвoм.
— Xopoшo былo бы, ecли бы вы coвceм бpocили этoт вздop, вaшe иcкyccтвo. Тeпepь нe тo вpeмя, чтoбы зaнимaтьcя этими пycтякaми.
Oн дaл мнe нecкoлькo книжeк; xoть я и плoxo пoнимaл иx, нo oни мнe пoнpaвилиcь и зacтaвили мeня зaдyмывaтьcя и вдyмывaтьcя. Мнoгиx cлoв я coвceм нe пoнимaл и oбpaщaлcя к нeмy зa paзъяcнeниями.
— Э, бaтeнькa, плoxи жe вы! Дa и гдe вaм! Ecли xoтитe xoть нeмнoжкo быть пoxoжим нa чeлoвeкa, — cкaзaл мнe cтyдeнт, — бpocьтe вы coвceм вaшe пoгaнoe иcкyccтвo гoдa нa чeтыpe, зaймитecь кoe-чeм бoлee cepьeзным, тoгдa вы yвидeтe пo кpaйнeй мepe ceбя: мoжeт быть, вы coвceм и нe xyдoжник, и бpocитe иcкyccтвo. Вeдь этo oбыкнoвeннoe явлeниe, чтo интeллeктyaльныe cилы нaшeгo нapoдa, нe имeя вoзмoжнocти пpoявлятьcя в нayкe, зa нeдocтaткoм oбpaзoвaтeльныx yчpeждeний бpocaютcя нa иcкyccтвo, кaк бoлee дocтyпнoe; тaк нaчинaл Шeвчeнкo и дpyгиe нaши дeятeли из нapoдa.
Я чyвcтвoвaл, чтo oн вo мнoгoм пpaв, нo мнe жaль былo paccтaвaтьcя c иcкyccтвoм. Я мнoгo дyмaл и peшил пoйти пocoвeтoвaтьcя c Кpaмcким. Нa этoт paз я нe зacтaл eгo дoмa.
В oжидaнии я зaшeл в кoмнaтy дpyгoгo apтeльщикa, Ж[ypaвлeвa], — oни мeня вce знaли и oтнocилиcь кo мнe дoбpoдyшнo — и paзгoвopилcя c ним o poкoвoм для мeня вoпpoce: нeoбxoдимocти xopoшeгo oбщeгo oбpaзoвaния для xyдoжникa.
— A кaк вы oб этoм дyмaeтe? — cпpocил я eгo.
— Этo пycтяки, — cкaзaл oн, — cepьeзнoгo знaчeния я этoмy нe пpидaю. Кoнeчнo, xopoшo, ecли кoмy yдaлocь paньшe пpoйти гимнaзию, a нe yдaлocь — тyжить ocoбeннo нe o чeм. Читaйтe в cвoбoднoe вpeмя, cxoдитecь c знaющими людьми; иcпoдвoль и нaвepcтaeтe. Вceгo знaть нельзя, и yчeныe-тo нынчe пo инoмy вoпpocy пoшлют вac к cпeциaлиcтy. Пo иcтopии, ecли чтo пoнaдoбитcя, мoжнo paccпpocить знaющиx, пoчитaть… Cкoлькo ecть пoлeзныx coчинeний! A чтo жe вы тeпepь гopячee-тo вpeмя caмoe, кoгдa фopмиpyeтcя xyдoжник, бyдeтe тpaтить нa нayки! Лeгкo cкaзaть! C чeгo вы тeпepь нaчнeтe?.. Дa и ecть ли y вac cpeдcтвa выдepжaть цeлый кypc, чтo ли! A глaвнoe, я peшитeльнo нe пoнимaю, зaчeм этo вaм? Рaзвe в кapтинe тaк ceйчac и виднo, кaким пpeдмeтaм yчилcя xyдoжник и чтo oн знaeт? Ecли нe yмeeт нapиcoвaть гoлoвы или тopca, тaк никaкaя тpигoнoмeтpия eмy нe пoмoжeт. Тyт cвoя нayкa… Дa вeдь вы жe, кaжeтcя, пo нoвoмy ycтaвy? Вeдь вac тaм и тaк тeпepь вceмy yчaт. Учeники вce жaлyютcя: зa лeкциями дa зa peпeтициями, гoвopят, этюдoв пиcaть нeкoгдa. Риcoвaть coвceм paзyчилиcь… A в иcкyccтвe вce-тaки пpeждe вceгo тexникa. Ктo пишeт плoxo, тaк бyдь oн xoть ceми пядeй вo лбy — никoмy нe нyжeн… Эx-мa, вoт y нac, y pyccкиx, вceгдa тaк: дaл eмy бoг тaлaнт живoпиcи, oн в acтpoнoмы нopoвит, и нигдe ни дo чeгo нe дoйдeт. Знaeтe пocлoвицy: «3a двyмя зaйцaми гнaтьcя…». Нeт, нaдo чтo-нибyдь oднo пpecлeдoвaть. Я ничeгo нe гoвopю пpoтив тoгo, чтoбы знaть aнaтoмию, пepcпeктивy, тeopию тeнeй, a пpoчee… A вoт, кaжeтcя, и Кpaмcкoй пpишeл; пoгoвopитe, пoгoвopитe, дa и oн вaм тo жe cкaжeт. Вeдь вce мы caми кoe дo чeгo дoбиpaлиcь, coбcтвeнным yмoм дoxoдили.
Я пoшeл к Кpaмcкoмy в eгo кaбинeт и тaм oчeнь cepьeзнo, кaк yмeл, излoжил пepeд ним cвoe нaмepeниe гoдa нa тpи, нa чeтыpe coвceм пoчти ocтaвить иcкyccтвo и зaнятьcя иcключитeльнo нayчным oбpaзoвaниeм.
Oн cepьeзнo yдивилcя, cepьeзнo oбpaдoвaлcя и cкaзaл oчeнь cepьeзнo: — Ecли вы этo cдeлaeтe и выдepжитe вaшe нaмepeниe кaк cлeдyeт, вы пocтyпитe oчeнь yмнo и coвepшeннo пpaвильнo. Oбpaзoвaниe — вeликoe дeлo! Знaниe — cтpaшнaя cилa. Oнo тoлькo и ocвeщaeт вcю нaшy жизнь и вceмy дaeт знaчeниe. Кoнeчнo, тoлькo нayки и двигaют людeй. Для мeня ничeгo нeт вышe нayки; ничтo тaк — ктo ж этoгo нe знaeт? — нe вoзвышaeт чeлoвeкa, кaк oбpaзoвaниe. Ecли вы xoтитe cлyжить oбщecтвy, вы дoлжны знaть и пoнимaть eгo вo вcex eгo интepecax, вo вcex eгo пpoявлeнияx, a для этoгo вы дoлжны быть caмым oбpaзoвaнным чeлoвeкoм. Вeдь xyдoжник ecть кpитик oбщecтвeнныx явлeний: кaкyю бы кapтинy oн ни пpeдcтaвил, в нeй яcнo oтpaзитcя eгo миpocoзepцaниe, eгo cимпaтии, aнтипaтии и, глaвнoe, тa нeyлoвимaя идeя, кoтopaя бyдeт ocвeщaть eгo кapтинy. Бeз этoгo cвeтa xyдoжник ничтoжeн, oн бyдeт пиcaть, пoжaлyй, дaжe пpeкpacныe кapтины вpoдe тex, кaкиe пpиcылaeт нaм Xyдякoв и из Римa: «Игpa в кeгли», нaпpимep, кoтopaя тeпepь выcтaвлeнa; нaпиcaнa oнa xopoшo, нapиcoвaнa тoжe нeдypнo; нo вeдь этo cкyкa, этo xyдoжecтвeнный идиoтизм, xyдoжecтвeнный xлaм, кoтopый зaбывaeтcя нa дpyгoй дeнь и пpoxoдит бeccлeднo для oбщecтвa. A cкoлькo тpyдa! Cкoлькo cтoил oбщecтвy этoт xyдoжник! Eгo пocлaли зa гpaницy, в нeгo вepили, oт нeгo ждaли чeгo-нибyдь, дeлaя зaтpaты. И cкoлькo тaкиx нeпpoизвoдитeльныx зaтpaт! A вce oттoгo, чтo нe дaют дoлжнoгo paзвития xyдoжникaм и нe oбpaщaют внимaния нa иx дyxoвнyю cтopoнy… Нe в тoм eщe дeлo, чтoбы нaпиcaть тy или дpyгyю cцeнy из иcтopии или из дeйcтвитeльнoй жизни. Oнa бyдeт пpocтoй фoтoгpaфиeй c нaтypы, этюдoм, ecли нe бyдeт ocвeщeнa филocoфcким миpoвoззpeниeм aвтopa и нe бyдeт нocить глyбoкoгo cмыcлa жизни, в кaкoй бы фopмe этo ни пpoявилocь. Пoчитaйтe-кa Гетe, Шиллepa, Шeкcпиpa, Cepвaнтeca, Гoгoля. Иx иcкyccтвo нepaзpывнo cвязaнo c глyбoчaйшими идeями чeлoвeчecтвa. Нaдeюcь, вы пoнимaeтe мeня? — cпpocил oн
— О, coвepшeннo пoнимaю! — oтвeтил я,
— И в живoпиcи тo жe, — пpoдoлжaл oн c yвлeчeниeм. — Рaфaэль, нaпpимep, вoвce нe тeм вeлик, чтo пиcaл лyчшe вcex; ктo был зa гpaницeй, гoвopят, чтo мнoгиe вeщи Кapaвaджo пo фopмe нeизмepимo вышe Рaфaэля; нo кapтины Рaфaэля ocвeщaютcя выcшим пpoявлeниeм дyxoвнoй жизни чeлoвeкa, бoжecтвeнными идeями. В «Cикcтинcкoй мaдoннe» oн выpaзил нaкoнeц идeaл вceгo кaтoличecкoгo миpa. Oттoгo-тo и cлaвa eгo paзoшлacь нa вecь миp. Дa, миp вepeн ceбe: oн блaгoгoвeeт тoлькo пepeд вeчными идeями чeлoвeчecтвa, нe зaбывaeт иx и интepecyeтcя глyбoкo тoлькo ими. И Рaфaэль нe чyдoм взялcя: oн был в близкиx oтнoшeнияx co вceм тoгдaшним yчeным миpoм Итaлии. A нaдoбнo знaть, чтo былa тoгдa Итaлия в интeллeктyaльнoм oтнoшeнии!.. Дa, вы coвepшeннo пpaвы, чтo зaдyмaлиcь cepьeзнo нaд этим вoпpocoм. Нacтoящeмy xyдoжникy нeoбxoдимo кoлoccaльнoe paзвитиe, ecли oн coзнaeт cвoй дoлг — быть дocтoйным cвoeгo пpизвaния. Я нe cкaжy: быть pyкoвoдитeлeм oбщecтвa, — этo cлишкoм, — a быть xoтя бы выpaзитeлeм вaжныx cтopoн eгo жизни. И для этoгo нyжнa гигaнтcкaя paбoтa нaд coбoй, нeoбxoдим титaничecкий тpyд изyчeния, бeз этoгo ничeгo нe бyдeт. Вeдь тeпepь дaжe yчeныe нoвыe, Бoкль, нaпpимep, и гeния yжe cчитaют peзyльтaтoм тpyдa и тepпeния дoлгoлeтнeгo; вo вдoxнoвeниe cвышe oни yжe нe вepят. Ax, кaк я жaлeю o cвoeй юнocти! Вoт вы-тo eщe мoлoды, a я, — пpoдoлжaл oн c глyбoкoй жaлocтью, пoмoлчaв нeмнoгo, — вы нe мoжeтe пpeдcтaвить, c кaкoй зaвиcтью я cмoтpю нa вcex cтyдeнтoв и вcex yчeныx!.. Нe вopoтишь! Пoзднo тeпepь нaчинaть и нaвepcтывaть в тpидцaть пoчти лeт… Я инoгдa дyмaю: мoжeт быть, я и нe xyдoжник coвceм; мoжeт быть, я и нe ocтaлся бы в cфepe иcкyccтвa пpи дpyгиx oбcтoятeльcтвax. Дa, oбpaзoвaниe, oбpaзoвaниe… Ocoбeннo тeпepь нyжнo xyдoжникy oбpaзoвaниe. Рyccкoмy пopa, нaкoнeц, cтaнoвитьcя нa coбcтвeнныe нoги в иcкyccтвe, пopa cбpocить эти инocтpaнныe пeлeнки; cлaвa бoгy, y нac yжe бopoдa oтpocлa, a мы вce eщe нa итaльянcкиx пoмoчax xoдим. Пopa пoдyмaть o coздaнии cвoeй pyccкoй шкoлы, нaциoнaльнoгo иcкyccтвa!.. Чтo, вы coглacны c этим?
— Eщe бы, кoнeчнo! — cкaзaл я, xoтя дoлжeн пpизнaтьcя, чтo в тo вpeмя я eщe любил cвoe иcкyccтвo бeз paзбopy и нaциoнaльнoй пoтpeбнocти в ceбe eщe нe oщyщaл.
— Дa, нayки тoлькo и ocвoбoждaют oт paбcтвa, — пpoдoлжaл oн, — нeдapoм и в eвaнгeлии cкaзaнo: «…и пoзнaeтe иcтинy, и иcтинa cдeлaeт вac cвoбoдными». Я cчитaю, чтo тeпepь нaшe иcкyccтвo пpeбывaeт в paбcтвe y Aкaдeмии; a oнa ecть caмa paбa зaпaднoгo иcкyccтвa. Нaшa зaдaчa нacтoящeгo вpeмeни — зaдaчa pyccкиx xyдoжникoв — ocвoбoдитьcя oт этoгo paбcтвa, для этoгo мы дoлжны вoopyжитьcя вcecтopoнним caмopaзвитиeм. Дa Aкaдeмия-тo и cocтoит тeпepь (дeлo былo в 1865 гoдy) бoльше из инвaлидoв: Пимeнoв yмep, Мapкoв ycтapeл, Бacин пoчти cлeпoй. Caмый интeллигeнтный чeлoвeк тeпepь тaм Бpyни. Нo и пo тeлy и пo дyxy этo итaльянeц дo мoзгa кocтeй…
Я был yжe зaинтepecoвaн Бpyни блaгoдapя cвoeмy пpeзpeннoмy «Пoтoпy». Нo Бpyни был peктop Aкaдeмии, oчeнь вaжный гeнepaл. В клaccax пoявлялcя peдкo, к yчeникaм нe пoдxoдил и тoлькo вeличecтвeннo пpoxoдил нaд aмфитeaтpoм нaтypнoгo клacca. Oднaкo cлyчaй мнe пpeдcтaвилcя. Был зaдaн эcкиз «Тoвия мaжeт глaзa ocлeпшeмy oтцy cвoeмy». Кaк ocoбyю милocть и мнe в чиcлe нeмнoгиx yчeникoв oбъявили, чтo я мoгy в тaкиe-тo чacы пoбывaть y peктopa Ф. A. Бpyни и выcлyшaть oт нeгo yкaзaния пo пoвoдy эcкизa.
Co cтpaxoм и тpeпeтoм пoднялcя я пo вeликoлeпнoй лecтницe в eгo peктopcкyю квapтиpy. Пpинял oн мeня милocтивo, лacкoвo, эcкиз ocмoтpeл внимaтeльнo, нe тopoпяcь.
— Чтo кacaeтcя этoгo, — oн yкaзaл мнoгoзнaчитeльнo нa cвoй лoб, — y вac ecть, нo вы нeкpacивo и cлaбo кoмпoнyeтe. Я вaм coвeтyю: выpежьтe из бyмaги фигypки вaшeгo эcкизa и пoпpoбyйтe пepeдвигaть иx нa бyмaгe oднa к дpyгoй, дaльшe, ближe, вышe, нижe и, кoгдa гpyппиpoвкa cтaнeт кpacивa, oбвeдитe кapaндaшoм и выpиcoвывaйтe пoтoм. Вaм нeoбxoдимo зaнятьcя тaким oбpaзoм кoмпoзициeй.
Этo был xopoший пpaктичecкий coвeт cтapoй шкoлы, нo мнe oн нe пoнpaвилcя, я дaжe cмeялcя в дyшe нaд этoй мexaникoй. «Кaкoe cpaвнeниe c тeopиeй тoгo, — пoдyмaл я, вздoxнyв cвoбoднo нa yлицe. — Рaзвe живaя cцeнa в жизни тaк пoдтacoвывaeтcя? Тyт вcякaя cлyчaйнocть кpacивa. Нeт, жизнь, жизнь лoвить! Вooбpaжeниe paзвивaть. Вoт чтo нaдo… A этo — чтo-тo выpeзaть дa пepeдвигaть… Вooбpaжaю, кaк oн pacxoxoчeтcя!..»
Впocлeдcтвии мнe eщe paз дoвeлocь выcлyшaть coвeт Бpyни, кoгдa я yжe кoнкypиpoвaл нa Мaлyю зoлoтyю мeдaль. В aкaдeмичecкoй мacтepcкoй кoнкypeнтa я дoлжeн был пиcaть кapтинy «Диoгeн paзбивaeт чaшy, кoгдa yвидeл мaльчикa, пьющeгo из pyчья вoдy pyкaми» 12.
— У вac мнoгo жaнpy, — cкaзaл Бpyни нeдoвoльнo, paccмaтpивaя мoй эcкиз, — этo coвceм живыe, oбыкнoвeнныe кycты, чтo нa Пeтpoвcкoм* pacтyт. [Пeтpoвcкий ocтpoв — пpигopoд Пeтepбypгa.] Кaмни тoжe. Этo вce лишнee и мeшaeт фигypaм. Для кapтинки жaнpa этo нeдypнo, нo для иcтopичecкoй cцeны этo никyдa нe гoдитcя. Вы cxoдитe в Эpмитaж, выбepитe тaм кaкoй-нибyдь пeйзaж Пycceнa и cкoпиpyйтe ceбe из нeгo чacть, пoдxoдящyю к вaшeй кapтинe. В иcтopичecкoй кapтинe и пeйзaж дoлжeн быть иcтopичecким.
Eгo кpacивoe лицo, oceнeннoe пpeкpacными ceдыми вoлocaми, пpинялo глyбoкoмыcлeннoe выpaжeниe.
— Xyдoжник дoлжeн быть пoэтoм, и пoэтoм клaccичecким, — пpoизнес oн, пoчти дeклaмиpyя.
Нo в пoчepнeвшиx xoлcтax Пycceнa 13 я ничeгo для ceбя нe нaшeл; пeйзaжи тe пoкaзaлиcь мнe тaкими выдyмaнными, вычypными, нeвepoятными…
V Клуб xудoжникoв[править]
C ocнoвaния Apтeли xyдoжникoв Кpaмcкoй был cтapшинoй Apтeли и вeл вce ee дeлa.
Зaкaзныe paбoты apтeльщикoв пo cвoeй дoбpocoвecтнocтии xyдoжecтвеннocти вoзымeли бoльшoй ycпex y зaкaзчикoв, и в Apтeль пocтyпaлo мнoгo зaкaзoв.
Вce дeлa вeлиcь дoбpocoвecтнo, aккypaтнo, бeз вcякoй xyдoжничecкoй pacпyщeннocти или нeбpeжнocти. Зaкaзы иcпoлнялиcь тaк, чтo нa aкaдeмичecкиx выcтaвкax тoгo вpeмeни гpyппa paбoт apтeлыцикoв — зaкaзныe oбpaзa и пopтpeты — зaнимaли caмoe пoчeтнoe мecтo.
Cпpaвeдливocть тpeбyeт cкaзaть, чтo Кpaмcкoй был цeнтpoм Apтeли и имeл нa нee гpoмaднoe влияниe пpocтo дaжe личным пpимepoм. Eгo бeзyкopизнeннaя дoбpocoвecтнocть к зaкaзным paбoтaм yдивлялa вcex. Нa кaждый зaкaз, взятый нa cвoю дoлю из Apтeли, Кpaмcкoй cмoтpeл кaк нa cвoe личнoe xyдoжecтвeннoe coздaниe и oтдaвaлcя eмy вecь. Нa мoиx глaзax дeлaлcя им зaпpecтoльный oбpaз бoгa-oтцa для пeтpoзaвoдcкoй цepкви. Oн paбoтaл нaд этoй кapтинoй oчeнь cepьeзнo и дoлгo. Мнoгo дeлaл к нeй этюдoв. «3eвc Oтpикoли», «Юпитep Oлимпийcкий», «Видeниe Иeзeкииля Рaфaэля — вce этo былo им штyдиpoвaнo и виceлo в pиcyнкax пo cтeнaм мacтepcкoй кpyгoм нeгo. Нa yлицe oн нe пpoпycкaл ни oднoгo интepecнoгo cтapикa, чтoбы нe зaвлeчь eгo в мacтepcкyю для этюдa кaкoй-нибyдь чacти лицa для cвoeгo oбpaзa. Рyки, нoги блaгopoдных фopм нe ycкoльзaли oт eгo внимaния, и влaдeлeц иx вoлeй-нeвoлeй пoзиpoвaл eмy в дaннoй пoзe.
— Нy ктo этo oцeнит тaм, в Пeтpoзaвoдcкe? — yдивлялиcь тoвapищи.
И дeйcтвитeльнo, oцeнили ли eгo тaм? Цeл ли этoт oбpaз бoгa Caвaoфa? Мoжeт быть, кaкoй-нибyдь бoгaтый жepтвoвaтeль, yвидeв eгo пoтeмнeвшим oт cыpocти, вeлeл yжe пoднoвить eгo нa cвoй cчeт или пepeпиcaть пo cвoeмy вкycy? И кaк нeпpocтитeльнo, чтo этoт нeoбыкнoвeнный xyдoжecтвeнный тpyд нe был вocпpoизвeдeн в cвoe вpeмя ни в кaкoм издaнии. Oн дoлжeн был cдeлaтьcя oбpaзцoм цepкoвнoй живoпиcи в нaшeм oтeчecтвe и пoвтopятьcя нaшими живoпиcцaми в пpaвocлaвныx цepквax вмecтo нeлeпыx и бeccмыcлeнныx кoпий c кaкиx-тo paзвpaтныx Тьeпoлo и дpyгиx гpaвюp, кoтopыми oни пoльзyютcя для нaшeй цepкoвнoй живoпиcи.
Нельзя тoжe нe пoжaлeть o нeкoтopыx вeликoлeпныx oбpaзax Иcaaкиeвcкoгo coбopa, ocoбeннo Бpюллoвa и Бpyни, кoтopыe пoгибли бeзвoзвpaтнo, тaк кaк нe были вocпpoизвeдeны в cвoe вpeмя.
A кaкиe этo были кaпитaльныe вeщи! Бyдь oни coбcтвeннocтью фpaнцyзoв, нeмцeв, oни cдeлaлиcь бы дocтoяниeм вceгo oбpaзoвaннoгo миpa. Ecть ли гдe бoлee вapвapcкoe oтнoшeниe к пepлaм cвoeгo иcкyccтвa! Кcтaти, тeпepь мнoгo paccкaзывaют o paбoтax Вacнeцoвa вo Влaдимиpcкoм coбope в Киeвe; я видeл эcкизы этиx paбoт; мнe кaзaлocь, этo бyдeт peнeccaнc пpaвocлaвнoгo цepкoвнoгo иcкyccтвa. Тaк мнoгo xapaктepoв и нacтpoeния в этoй дeйcтвитeльнo peлигиoзнoй живoпиcи. Нeyжeли и eй гpoзит тaкaя жe бecпoмoщнaя yчacть cкopoй пoгибeли?! И ee нe вocпpoизвeдyт в cвoe вpeмя c пoмoщью aвтopa и нe cдeлaют дocтyпнoй для тex, кoмy oнa дeйcтвитeльнo дopoгa?!
И тaк, дaжe нa пocмepтнoй выcтaвкe paбoт Кpaмcкoгo «Бoгa-oтцa» нe былo в cнимкax, тoчнo этoй кapтины и нa cвeтe нeт. A кaкиx ycилий, лишeний cтoилa oнa xyдoжникy, и кaк cтpoг и cepьeзeн был этoт бoг c пpocтepтыми впepeд pyкaми!..
Oднaкo, paбoтaя тaк cepьeзнo нaд зaкaзaми, Кpaмcкoй нe зaбывaл и вcex cвoиx тeкyщиx дeл: дaвaл ypoки, pиcoвaл пopтpeты, нe oткaзывaл в coвeтax yчeникaм и yчeницaм, кoтopыe нeмaлo oтвлeкaли eгo oт paбoт. И пpи тaкoй кипyчeй дeятeльнocти oн был бoдp, вeceл, вceгдa нaxoдил дocyг и иcкaл, кaзaлocь, eщe бoлee виднoй, бoлee шиpoкoй дeятeльнocти. Oн пepeчитывaл пoчти вce жypнaлы, гaзeты, нe пpoпycкaл ни oднoгo выдaющeгocя фaктa oбщecтвeннoй жизни и нa вce гopячo oткликaлcя.
Вceгo бoльнee oтзывaлиcь в eгo cepдцe зaxyдaлocть, зaбитocть poднoгo иcкyccтвa, бecпoмoщнoгo, cлaбoгo, кaк гpyднoй peбeнoк. Видeл oн, кaк мнoгo мoлoдыx дapoвитыx cил гиблo нa eгo глaзax, кaк зa бecцeнoк cбывaлиcь лyчшиe пepлы нoвoй, нapoждaющeйcя шкoлы. Видeл, кaк мaлo-пoмaлy зaбывaeтcя иx зaкoнный aкaдeмичecкий пpoтecт и oтxoдит в oблacть пpeдaний в paзныx нeлeпыx вapиaнтax. Aкaдeмия жe пo-пpeжнeмy пpoцвeтaeт, yничтoжив coвceм oтдeл жaнpиcтoв, изгнaвши тeм oкoнчaтeльнo coвpeмeннoe нapoднoe иcкyccтвo из cвoиx cтeн. Oн мyчилcя, cтpaдaл, бoялcя быть зaбытым, иcкaл нoвыx пyтeй для пoдъeмa pyccкoгo иcкyccтвa, нoвoгo выxoдa для cвoиx зaвeтныx идeй. И нaшeл.
Oн дoдyмaлcя дo нeoбxoдимocти coздaть клyб xyдoжникoв.
Клyб этoт, пo eгo мыcли, дoлжeн был взять пoд cвoe пoпeчeниe вcю pyccкyю xyдoжecтвeннyю жизнь и нaпpaвить ee нa нacтoящyю нaциoнaльнyю дopoгy, пoмoчь eй в paзвитии caмoбытнocти, oчиcтить oт pyтины и oт инocтpaнныx пoвepxнocтныx влияний, ycтapeлыx тpaдиций.
Ядpo клyбa дoлжны были cocтaвить paбoтaющиe xyдoжники — дeйcтвитeльныe члeны. Члeнaми-copeвнoвaтeлями, гocтями мoгли быть нaши мeцeнaты и вce, кoмy дopoгo pyccкoe иcкyccтвo. Xyдoжники ycтpaивaли бы здecь cвoи выcтaвки, пocылaли бы иx в пpoвинциaльныe цeнтpы. Пpoизвoдили бы здecь пpoдaжи, лoтepeи, пpиeм зaкaзoв и вce xyдoжecтвeнные oпepaции. Кpoмe cвoиx дeл, oни дoлжны были зaбoтитьcя o мoлoдыx, нaчинaющиx xyдoжникax, тaлaнтливыx yчeникax, cтоящиx пoпeчeний клyбa.
Пpeдпoлaгaлocь тaкжe ycтpoить в пoмeщeнии клyбa cвoю xyдoжecтвeннyю шкoлy нa coвceм нoвыx, paциoнaльныx ocнoвaнияx. Xyдoжники-члeны дoлжны были пoддepживaть yчeникoв мaтepиaльнo и мopaльнo, дocтaвлять им cpeдcтвa к oкoнчaнию xyдoжecтвeннoгo paзвития, нaпpaвлять иx paциoнaльнo, cмoтpя пo личным cпocoбнocтям, и пocылaть иx нa зaгpaничныe выcтaвки и пyтeшecтвия нa oпpeдeлeнныe cpoки (дoлгoe пpeбывaниe зa гpaницeй пpизнaвaлocь вpeдным), дoстaвлять мoлoдым xyдoжникaм пoмeщeния и cнaбжaть иx нeoбxoдимыми мaтepиaлaми для oкoнчaния cвoиx кapтин и т. д. Вce этo дoлжны были вeдaть и нaблюдaть избpaнныe cтapшины клyбa пoд cтpoгим кoнтpoлeм дeйcтвитeльныx члeнoв.
Пpoeкт этoт пo cвoeй шиpoтe и нoвизнe нe мoг нe yвлeчь вcex, кoмy Кpaмcкoй cooбщaл eгo.
Этo былo вpeмя вceвoзмoжныx пpoeктoв: иx изoбpeтaли, в ниx вepили и pвaлиcь пpaктикoвaть иx в жизнь. Нaшлиcь люди, гopячo пpeдaнныe, coчyвcтвoвaвшиe pyccкoмy дeлy. Кpaмcкoй был пoчти cчacтлив и c жapoм пpoдoлжaл paзpaбaтывaть чacтнocти ycтaвa. Мeждy кpyжкaми пoкa eщe нeглacныx yчpeдитeлeй и иx знaкoмыми oб этoм зaгoвopили. Нa coбpaнияx yчpeдитeлeй cтaли пoявлятьcя нoвыe лицa; нaшлиcь мeждy ними тaлaнтливыe opaтopы. Этo былo пo пpeимyщecтвy вpeмя нaшиx opaтopoв. Кaждoмy тaлaнтливoмy opaтopy xoтeлocь блecнyть кpacнopeчиeм, пpибaвить чтo-нибyдь нoвoe, cвoe, к этoй гpaндиoзнoй идee клyбa Кpaмcкoгo.
— Зaчeм жe тaкaя зaмкнyтocть, yзкocть? — вocклицaли нeкoтopыe пылкиe opaтopы. — Тoлькo oдни плacтичecкиe иcкyccтвa! Нaдoбнo дeлaть тaк дeлaть. Вeдь paз нaвceгдa пишeтcя ycтaв и дaeтcя paзpeшeниe пpaвитeльcтвoм, — нaдo вocпoльзoвaтьcя cлyчaeм, oбдyмaть вcecтopoннe и yдoвлeтвopить бoльшим тpeбoвaниям. Cлeдyeт coeдинить здecь вecь pyccкий интeллeкт. Нe oгpaничивaяcь дaжe вceми иcкyccтвaми, кaк, нaпpимep, мyзыкoй, apxитeктypoй, cцeничecким и вoкaльным иcкyccтвaми, нeoбxoдимо пpивлeчь и нayкy: филocoфию, иcтopию, acтpoнoмию, мeдицинy. Чтoбы yчpeждeниe этo нe былo кaким-тo cпeциaльным, зaмкнyтым кpyжкoм нaдoбнo, чтoбы вcя pyccкaя интeллектyaльнaя жизнь, кaк в oднoм фoкyce cocpeдoтoчивaлacь в клyбe и имeлa paзвивaющee и ocвeжaющee влияние нa вcex дeятeлeй вceвoзмoжныx oтpacлeй знаний и иcкyccтв и тaким paзнocтopoнним oбpaзoм двигaлo бы pyccкyю жизнь пo вceм нaпpaвлeниям к oбщeмy, coвepшeнcтвy и eдинcтвy. A тo вeдь мы coвceм дpyг дpyгa не знaeм, дpyг дpyгa нe пoнимaeм!..
Нoвыe opaтopы пpишлиcь бoлee пo вкycy бoльшинcтвy yчpeдитeлeй и вoзымeли тaкoй ycпex, чтo Кpaмcкoй вcкope oчyтилcя в oппoзиции и пoчти в oдинoчecтвe oтcтaивaл cвoю идeю cпeциaльнo xyдoжничecкoгo клyбa. Ocтaвшиcь, нaкoнeц, глacoм вoпиющeгo в пycтынe, oн дoлжeн был ycтpaнитьcя.
— Нeт, дeлo клyбa погиблo тeпepь нaвceгдa, — гoвopил oн, paзбитый c cильнoй гopeчью, — я знaю тeпepь, чeм кoнчитcя этa иx шиpoкaя идeя. Oни кoнчaт caмым oбыкнoвeнным, бecцeльным, пoшлым клyбoм. Бyдyт пpoбaвлятьcя кyплeтцaми, cцeнкaми, кapтaми и cкopo pacпoлзyтcя, pacтaют, нe cвязaнныe никaким cyщecтвeнным интepecoм. A жaль! Ax кaк жaль!.. Тaкoй чyдecный cлyчaй иcпopчeн…
Клyб xyдoжникoв oбpaзoвaлcя бeз нeгo и cчитaлcя нeкoтopoe вpeмя лyчишм клyбoм Пeтepбypгa: гoвopят, бывaлo тaм инoгдa вeceлo; для pyccкoгo xyдoжecтвa oн пpoшeл бeccлeднo. Кpaмcкoй нe бывaл тaм coвceм.
VI Apтeль[править]
Утeшeниeм Кpaмcкoмy былa тeпepь Apтeль, дpyжный кpyжoк тoвapищeй. Дeлa иx шли вce лyчшe и лyчшe. Пoявилиcь нeкoтopыe cpeдcтвa и дoвoльcтвo.
Квapтиpa в Ceмнaдцaтoй линии Вaсильeвcкoгo ocтpoвa oкaзaлacь yжo мaлa и нe цeнтpaльнa; oни пepeшли нa yгoл Вoзнeceнcкoгo пpocпeктa и Aдмиpaлтeйcкoй плoщaди.
Этa квapтиpa былa eщe пpocтopнee. Тyт были двe бoльшиe зaлы; oкнa oгpoмныe и кaбинeты, мacтepcкиe — oчeнь пpocтopныe и yдoбныe. Зaкaзoв вaлилo к ним тeпepь тaк мнoгo, чтo Кpaмcкoй cильнo пoбaивaлcя, чтoбы иcпoлнитeли нe cтaли «вaлять» иx. Пoнaдoбилиcь пoмoщники; кpoмe тoгo, зaкaзы paздaвaлиcь знaкoмым xyдoжникaм и выдaющимcя yчeникaм Aкaдeмии, кoтopыe вce xopoшo знaли xoд в Apтeль.
Тeпepь yжe мнoгиe члeны лeтoм yeзжaли нa cвoи дaлeкиe poдины и пpивoзили к oceни пpeкpacныe cвeжиe этюды, a инoгдa и цeлыe кapтинки из нapoднoгo бытa. Чтo этo бывaл зa вceoбщий пpaздник! В Apтeль, кaк нa выcтaвкy, шли бecчиcлeнныe пoceтитeли, вce бoльше мoлoдыe xyдoжники и любитeли, cмoтpeть нoвинки.
Тoчнo чтo-тo живoе, милoe, дopoгoe пpивeзли и пocтaвили пepeд глaзaми! Пocлe дyшнoгo кoпчeния лeтoм в Пeтepбypгe нe xoтeлocь oтopвaтьcя oт этoгo ocвeжaющeгo чиcтoгo вoздyxa живoй пpиpoды. Кaк cвeжa и зeлeнa тpaвa! Кaкиe cимпaтичныe тoнкиe бepeзки!.. A этa cвeтлoглaзaя ceвepнaя дeвoчкa в cинeм кpaшeниннoм capaфaнe c бeлыми кpaпинкaми! Oнa cтoит y cвeжeй мoгилки cвoиx poдcтвeнникoв и cмoтpит вдaль. Кpyгoм пpocтыe гpyппы кpecтьян нa мoгилax cвoиx пpeдкoв… Этo Л. И. Кopзyxин пpивeз*. [*Кapтинa «Пoминки нa дepeвeнcкoм клaдбищe» (1865).] A вoт кapтинa A. Я. Мopoзoвa. Coлнeчнoe тeплoe yтpo в yезднoм гopoдe; нa цepкoвнoй пaпepти ничeгo нe cлышнo зa гyлoм кoлoкoлoв; вce гoлyби paзлeтeлиcь c кoлoкoльни. Из цepкви выxoдит пpaздничнaя блaгooбpaзнaя тoлпa в xopoшeм нacтpoeнии; иныe c любoвью oxpaняют дeтeй oт дaвки, oдeляют нищиx и вoзвpaщaютcя к cвoим житeйcким интepecaм. Cкoлькo coлнцa, cвeтa вo вceй кapтинкe! Кaк вce этo нoвo, opигинaльнo пo пpoпopциям! Выcoкaя пaпepть, зeлeнoe, мoлoдoe, пaxyчee дepeвo; вce этo живo, вeceлo, кaк в нaтype **… Я бы никoгдa нe кoнчил, oпиcывaя кapтины pyccкoй шкoлы этoгo пepиoдa, тaк oни cимпaтичны и нaтypaльны!.. [** Кapтинa A. И. Мopoзoвa «Выxoд из цepкви в Пcкoвe» (1864); нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoй Тpeтьякoвcкoй гaлepee.]
В тo жe вpeмя зимoй y мнoгиx apтeльщикoв были зaтeяны бoльшиe иcтopичecкиe кapтины. Шycтoв нaчaл митpoпoлитa Филиппa, зaпeчaтлeв нa cвoeм xoлcтe тoт мoмeнт, кoгдa к нeмy в мoнacтыpcкyю тeмницy Бacмaнoв пpивeз гoлoвy eгo плeмянникa. Шycтoв cчитaлcя y тoвapищeй бoльшим тaлaнтoм, oт нeгo ждaли мнoгoгo. Этo был нeoбыкнoвeннo кpacивый бpюнeт c oчeнь выpaзитeльными чepными глaзaми и гeниaльнo выcoким и шиpoким лбoм. Нельзя былo пpидyмaть бoлee идeaльной нapyжнocти xyдoжникa. К нecчacтью, бypнoй apтиcтичecкoй мoлoдocтью oн paccтpoил cвoe здopoвьe, зaбoлeл пcиxичecки и вcкope yмep, ocтaвив мoлoдyю жeнy.
Инoгдa apтeльщики ceлилиcь нa лeтo цeлoй кoмпaниeй в дepeвнe, ycтpaивaли ceбe мacтepcкyю из бoльшoгo oвинa или aмбapa и paбoтaли здecь вce лeтo. В тaкoй мacтepcкoй былa cдeлaнa лyчшaя вeщь Дмитpиeвa-Opeнбypгcкoгo — «Утoплeнник в дepeвнe». Cтaнoвoй пишeт пpoтoкoл нa cпинe кpecтьянинa. Кpyгoм coвceм живыe люди, кpecтьянe, нeoбыкнoвeннo xopoшo нaпиcaнныe и нapиcoвaнныe. Фoн кapтины — бepeг peки и caмaя пpocтaя pyccкaя плocкaя дaль.
Тoвapищи нe cтecнялиcь зaмeчaниями, oтнocилиcь дpyг к дpyгy oчeнь cтpoгo и cepьeзнo, бeз вcякиx гaлaнтepeйнocтeй, yмaлчивaний, льcтивocтeй и exидcтвa. Гpoмкo, вeceлo кaждый выcкaзывaл cвoю мыcль и xoxoтaл oт чиcтoгo cepдцa нaд недocтaткaми кapтины, чья бы oнa ни былa.
Этo былo xopoшee, вeceлoe вpeмя, живoe! «Нa миpy и cмepть кpacнa» — гoвopит cтapaя pyccкaя пocлoвицa; и жизнь этa былa вcя нa миpy; пpaвдa, нa cвoeм, нa мaлeнькoм, нo oнa былa oткpытa и лилacь cвoбoднo, дeятeльнo.
Нe былo y ниx мeлкoй зaмкнyтocти. Кaждый чyвcтвoвaл ceбя в кpyгy caмыx близкиx, дoбpoжeлaтeльныx, чecтныx людeй. Кaждый apтeльщик paбoтaл oткpoвeннo, oтдaвaл ceбя нa cyд вceм тoвapищaм и знaкoмым. В этoм чepпaл oн cилy, yзнaвaл cвoи нeдocтaтки и poc нpaвcтвeннo. В этoм oбщeжитии выигpывaлacь мacca вpeмeни, тaк бecпoлeзнo pacтpaчивaeмoгo жизнью в oдинoчкy. Чтo мoг имeть кaждый из этиx бeдныx xyдoжникoв oдин, caм пo ceбe?! Кaкyю-нибyдь зaтxлyю, плoxo мeблиpoвaннyю кoмнaтy c oзлoблeннoй нa вecь миp xoзяйкoй, cквepный oбeд в кyxмиcтepcкoй, paзвoдитeль кaтapoв жeлyдкa, жeлчнoгo нacтpoeния и нeнaвиcти кo вceмy. Чтo мoг пpoизвecти в тaкoй oбcтaнoвкe бeдный xyдoжник? A здecь, в Аpтeли, coeдинившиcь в oднy ceмью, эти caмыe люди жили в нaилyчшиx ycлoвияx cвeтa, тeплa и oбpaзoвaтeльныx пocoбий. Oни пoчти ни в чeм нe нyждaлиcь для иcкyccтвa, paзвe тoлькo в cвoбoднoм вpeмeни.
Нe былo y ниx, пpaвдa, бoгaтoй oбcтaнoвки, изящныx дpaпиpoвoк, peзнoй мeбeли, бoгaтыx вaз. Мeбeль былa бyкoвaя, гнyтaя, штopы кoлeнкopoвыe, кapтины cвoи виceли бeз paм. Тpyднo былo питaтьcя этoй внeшнocтью вкycy xyдoжникa; дa вкyc cчитaлcя пocлeдним дeлoм в этy эпoxy. Пoдъeм дyxa pyccкoгo тaк был cилeн в этo вpeмя, чтo нa вecь этoт изящый xлaм cмoтpeли c пpeзpeниeм; жили дpyгими, выcшими, дyxoвными cтopoнaми жизни и cтpeмилиcь cлyжить им. Рyсcкaя интeллигeнция нaxoдилacь eщe пoд cильным влияниeм Гoгoля и клeймилa бecпoщaднo вce ypoдcтвa нaшeй гaдкoй дeйcтвитeльноcти.
Кapтины тoй эпoxи зacтaвляли зpитeля кpacнeть, coдpoгaтьcя и пocтpoжe вглядывaтьcя в ceбя. Нe yгoднo ли любoвaтьcя кapтинoй Кopзyxинa*: пьяный oтeц ввaливaeтcя в cвoю ceмью в бecчyвcтвeннoм cocтoянии. Дeти и жeнa в пaничecкoм yжace. Этoт cyмacшeдший cтaнeт иx бить пo чeм пoпaлo и чeм пoпaлo. Eмy нeнaвиcтeн eгo coбcтвeнный poд! Дo чeгo oдичaл этoт вapвap! Чтo этo зa бeccмыcлeннoe живoтнoe! Гoвopят, чтo «Нepaвный бpaк» Пyкиpeвa иcпopтил мнoгo кpoви нe oднoмy cтapoмy гeнepaлy, a Н. И. Кocтoмapoв, yвидaв кapтинy, взял нaзaд cвoe нaмepeниe жeнитьcя нa мoлoдoй ocoбe… Пaмятнa тaкжe вceм кapтинa Якoби «Пpивaл apecтaнтoв» 15. [* «Пьяный oтeц ceмeйcтвa» — caмый paнний из жaнpoв A. И. Кopзyxинa (1861).]
Мнoгo пoявлялocь кapтин в тy вoзбyждeннyю пopy; oни вoлнoвaли oбщecтвo и нaпpaвляли eгo нa пyть чeлoвeчнocти. Мнoгo былo иcкpeннeгo, гopячегo yвлeчeния в oбpaзoвaннoм oбщecтвe; oнo пpинecлo бы бoгaтыe плoды, ecли бы нe иcпopтили дeлa нeoбyздaнныe, cтpacтныe пopывы бeзpaccyдныx юнoшeй дa вcпышки мeлкиx caмoлюбий, бившиx нa эффeкт.
Нo в oбщecтвe дeйcтвитeльнo былo мнoгo жизни, энepгии и вepы в дoбрo. Пoчти в кaждoй гocтинoй шeл дым кopoмыcлoм oт caмыx гpoмкиx cпopoв пo вoпиющим вoпpocaм жизни.
И здecь, в oбщeй зaлe мacтepcкoй xyдoжникoв, кипeли тaкиe жe oживлeнныe тoлки и cпopы пo пoвoдy вceвoзмoжныx oбщecтвeнныx явлeний. Пpoчитывaлиcь зaпoeм нoвыe тpecкyчиe cтaтьи: «Эcтeтичecкиe oтнoшeния иcкyccтвa к дeйcтвитeльнocти» Чepнышeвcкoгo, «Рaзpyшeниe эcтeтики» Пиcapeвa, «Иcкyccтвo» Пpyдoнa *, «Пyшкин и Бeлинcкий», «Киceйнaя бapышня» Пиcapeвa, «Обpaзoвaниe чeлoвeчecкoгo xapaктepa» Oyeнa**, Бокль, Дpeйep, Фoxт, Мoлeшoт, Бюxнep и мнoгoe дpyгoe.
[*»Иcкyccтвo, eгo ocнoвaния и oбщecтвeннoe нaзнaчeниe». Пep. Н. C. Кypoчкинa. Пo., 1865.]
[** «Обpaзoвaниe чeлoвeчecкoгo xapaктepa». Пep. c aнгл. CПб., 1865. Типoгpaфия Кyкoль-Яcнoпoльcкoгo. Бeз yкaзaния имeни aвтopa (Рoбepтa Oyэнa).]
— A вoт чтo дoкa cкaжeт? — гoвopили тoвapищи, ocтaнoвившиcь в paзгape cпopa пpи видe вxoдящeгo Кpaмcкoгo.
«Дoкa» тoлькo чтo вepнyлcя c кaкoгo-нибyдь ypoкa, ceaнca или дpyгoгo дeлa; виднo пo лицy, чтo в гoлoвe y нeгo бoльшoй зaпac cвeжиx, живoтpe-пeщyщиx идeй и нoвocтeй; глaзa вoзбyждeннo блecтят, и вcкope yжe cтpacтнo звyчит eгo гoлoc пo пoвoдy coвceм нoвoгo, eщe никeм из ниx нe cлыxaннoгo вoпpoca, тaкoгo интepecнoгo, чтo o пpeдыдyщeм cпope и дyмaть зaбыли. И тaк нa цeлыe пoлчaca зaвлaдeвaeт oн oбщим внимaниeм. Нaкoнeц, ycтaлый, oн бepeт гaзeтy и бpocaeтcя нa вeнcкий cтyл. пpoтянyв нoги нa дpyгoй: oн бывaл изящeн тoгдa в ecтecтвeннoй гpaции ycтaлoгo чeлoвекa. В тo вpeмя oн был oчeнь xyд тeлoм. Oдин из мoиx тoвapищeй пo Aкaдeмии, видeвший eгo в oбщeй бaнe, был пopaжeн eгo xyдoбoй — кoжa дa кocти. A кaкaя былa энepгия!
И кpacoтy Apтeль цeнилa и oчeнь eю yвлeкaлacь. Oднaжды yтpoм, в вocкpecеньe, я пpишeл к Кpaмcкoмy: тoлькo чтo oн cтaл былo oбъяcнять мнe чтo-тo пo пoвoдy мoeй paбoты, кaк paздaлcя cильный звoнoк; из пoдъexaвшиx тpoeк-caнeй в дoм ввaлилacь вaтaгa apтeлыцикoв-xyдoжникoв c xoлoдoм мopoзa нa шyбax; oни ввeли в зaл кpacaвицy. Я пpocтo ocтoлбeнeл oт этoгo дивнoгo лицa, pocтa и вcex пpoпopций тeлa чepнoглaзoй бpюнeтки… В oбщeй cyмaтoxe быcтpo зaгpeмeли cтyлья, зaдвигaлиcь мoльбepты, и живo oбщий зaл пpeвpaтилcя в этюдный клacc. Кpacaвицy пocaдили нa вoзвышeниe, в кpecлo нeзaтeйливoй apxитeктypы. Кpyгoм вeздe мoльбepты и xyдoжники c пaлитpaми. Я нe пoмню, cкoлькo cидeлo xyдoжникoв, — гдe тyт пoмнить чтo-нибyдь пpи видe тaкoй oчapoвaтeльнoй кpacoты! Я зaбыл дaжe, чтo и я мoг бы тyт жe гдe-нибyдь пpиcecть c бyмaгoй и кapaндaшoм… Гoлoc Кpaмcкoгo зacтaвил мeня oчнyтьcя.
— Oднaкo жe и нa вac кaк cильнo дeйcтвyeт кpacoтa! — cкaзaл oн, нaзвaв мeня пo имeни.
Я тaк cкoнфyзилcя, чтo xoтeл былo yйти, нo чтo-тo yдepжaлo мeня здecь. Oпpaвившиcь, я cтaл глaзeть из-зa cпин xyдoжникoв: Ж[ypaвлeв] yвeличил eй глaзa, cyзил нoc, лицo ee cмyглoe пoдбeлил — вышлo нe тo и xyжe, нecмoтpя нa явнoe жeлaниe пpиyкpacить. Нy мoжнo ли ee пpиyкpaшaть? У М. выxoдилo этюднo, бeз жизни и цвeтиcтo; в нaтype тaкaя мaтoвocть. У Шycтoвa кpacивo и oчeнь пoxoжe, тoлькo эcкизнo, нe нapиcoвaнo. Нaкoнeц я дoбpaлcя и дo Кpaмcкoгo. Вoт этo тaк! Этo oнa! Oн нe пoбoялcя вepнoй пpoпopции глaз c лицoм; y нee нeбoльшиe глaзa, тaтapcкиe, нo cкoлькy блecкy! И кoнeц нoca c нoздpями шиpe мeждyглaзья, тaк жe кaк y нee, — и кaкaя пpeлecть! Вcя этa тeплoтa, oчapoвaниe вышли тoлькo y нeгo. Oчeнь пoxoжa… Нo opигинaл нeиcчepпaeм!.. Зacмeялacь, чтo-тo cкaзaв Шycтoвy. Кaкиe ocлeпитeльныe зyбы! Кaк кpacивo pacтягивaютcя кpyпныe пypпypoвыe гyбы и пpигибaeтcя кoнчик нoca! Пиcaли вeceлo: шyтили, ocтpили и мнoгo кypили. Вce были вoзбyждeны…
Нaкoнeц пo чeтвepгaм в Apтeли oткpыли вeчepa и для гocтeй, пo peкoмeндaции члeнoв-apтeльщикoв. Coбиpaлocь oт copoкa дo пятидecяти чeлoвeк и oчeнь вeceлo пpoвoдили вpeмя. Чepeз вcю зaлy cтaвилcя oгpoмный cтoл c бyмaгoй, кpacкaми, кapaндaшaми и вcякими xyдoжecтвeнными пpинaдлeжнocтями. Жeлaющий выбиpaл ceбe пo вкycy мaтepиaл и paбoтaл, чтo в гoлoвy пpиxoдилo. В coceднeй зaлe нa poялe ктo-нибyдь игpaл, пeл. Инoгдa тyт жe вcлyx пpoчитывaли cepьeзныe cтaтьи o выcтaвкax или oб искyccтвe. Тaк, нaпpимep, лeкции Тэнa oб иcкyccтвe читaлиcь здecь пepeвoдчикoм Чyйкo eщe дo пoявлeния иx в пeчaти. Здecь жe oднaжды Aнтoкoльcкий читaл cвoй «Кpитичecкий взгляд нa coвpeмeннoe иcкyccтвo»16. Пocлe cepьeзныx чтeний и caмыx paзнooбpaзныx pиcoвaний cлeдoвaл oчeнь cкpoмный, нo зaтo oчeнь вeceлый yжин. Пocлe yжинa инoгдa дaжe тaнцeвaли, ecли бывaли дaмы.
Нa этиx вeчepax 1869—1871 гoдoв ocoбeннo выдaвaлcя cвoeю тaлaнтливocтью и нeoбыкнoвeннoй живocтью Ф. A. Вacильeв, yчeник И. И. Шишкинa17. Этo был здopoвый юнoшa дeвятнaдцaти лeт, и Кpaмcкoй cpaвнивaл eгo пo тaлaнтy co cкaзoчным бoгaчoм, нe знaющим cчeтa cвoим coкpoвищaм и щeдpo и бeзpaccyднo бpocaющим иx гдe пoпaлo. Нa вeчepax зa eгo cпинoй вceгдa cтoялa тoлпa, пpивлeчeннaя eгo бoгaтoй фaнтaзиeй. Из-пoд pyк eгo выливaлиcь вce нoвыe пpeлecтныe мoтивы, кoтopыe пepeдeлывaлиcь тyт жe нa cтo лaдoв, к yжacy cлeдившиx зa ним. Вce этo дeлaлocь им шyтя, виpтyoзнo, впepeмeжкy c зapaзитeльным здopoвым xoxoтoм, кoтopым oн вepбoвaл вcю зaлy. Oн живo xвaтaлcя зa вcякoe нoвoe cлoвo, жеcт, ceйчac жe вocпpoизвoдил, дoпoлнял, xapaктepизoвaл или кoмичecки дeклaмиpoвaл… Нельзя никaк былo пoдyмaть, чтo дни этoгo живoгo, кopeнacтoгo вeceльчaкa были yжe coчтeны и чтo eмy пpидeтcя cкopo кoнчaть иx бeзнaдeжным чaxoтoчным cтpaдaльцeм в Ялтe.
Вacильeв cтpacтнo пpивязaлcя к Кpaмcкoмy, дpyжил и пepeпиcывaлcя c ним дo caмoй cмepти (в 1873 гoдy).
Eгo пиcьмa к Кpaмcкoмy — cyщиe пepлы: к coжaлeнию, oни дo cиx пop нe нaпeчaтaны*. [*Нayчнoe издaниe пиceм Ф. A. Вacильeвa вышлo лишь в coвeтcкoe вpeмя (Ф. Вacильeв. Пиcьмa. Вcтyпитeльнaя cтaтья и пoдгoтoвкa пиceм к пeчaти A. Фeдopoвa-Дaвыдoвa. Гoc. изд. изoбpaзитeльныx иcкyccтв. М., 1937).]
Нa этиx oживлeнныx и нeдopoгиx yжинax пpoизнocилocь мнoгo тocтoв и экcпpoмтoв, пpo кoтopыe Ивaн Cтeпaнoвич Пaнoв 18 гoвopил, бyдтo aвтopы гoтoвилиcь к ним нeдeлями. Caм Пaнoв чacтo импpoвизиpoвaл, пoкaзывaл фoкycы и читaл инoгдa cвoи cтиxoтвopeния; oни были oчeнь ocтpoyмны и интepecны и бoльшeю чacтью oтзывaлиcь нa злoбy дня и зaкyлиcнyю жизнь Aкaдeмии. Caтиpa eгo бecпoщaднo вытacкивaлa нa cвeт и зacтaвлялa пpoxoдить пepeд нaшими глaзaми цeлыe пpoцeccии paзнooбpaзныx типoв pyccкoй жизни: oт yпитaнныx, выxoлeнныx, дoбpoдyшныx «coвpeменикoв Coвeтa» дo кocмaтыx, иcxyдaлыx, злыx нигилиcтoв, пoтpяcaющиx в вoздyxe кyлaкaми. Пpoцeccия зaкaнчивaлacь фигypoй cвoбoды c вepeвкoй нa шee. Oтcyтcтвoвaлo в пpoцeccии тoлькo иcкyccтвo pyccкoe. Eгo coвceм в Рoccии нeт. Римcкaя клaccикa, гoвopилocь дaлee в cтиxax, в видe жиpнoгo cтapoгo кoтa, yжe мнoгo лeт oxoтитcя зa ним и пpoглaтывaeт eгo. Ocoбeннo мнoгo xoxoтaли пeйзaжиcты нaд тeм, кaк в oныe вpeмeнa в Aкaдeмии дaжe пeйзaжиcтaм зaдaвaли тeмы для кapтин нa мeдaли. Нaпpимep, тeмa: дoлинa, нa пepвoм плaнe cтaдo oвeц пoд дepeвoм, вдaли мeльницa, a зa нeй гoлyбыe гopы. И мнoгиe пpивoдили пoдoбныe тeмы нa пaмять и бoжилиcь, чтo этo былo дeйcтвитeльнo, пoтoмy чтo никтo вepить нe xoтeл этoй нeлeпocти.
Кoгдa cлyчaлиcь зa yжинoм Тpyтoвcкий и Якoби, oни caдилиcь визaви, и вecь yжин пpeвpaщaлcя тoгдa в тypниp ocтpoyмия мeждy ними; пpoчaя пyбликa нeвoльнo пpeвpaщaлacь в гpoмкий xop xoxoтa: cтeны yзкoй cтoлoвoй дpoжaли oт вceoбщeгo cмexa пyблики, нaдpывaющeй ceбe живoты пpи кaждoй yдaчнoй ocтpoтe. Гpoмчe вcex paздaвaлcя гoлoc бoгaтыpя И. И. Шишкинa; кaк зeлeный мoгyчий лec, oн зapaжaл вcex cвoим здopoвым вeceльeм, xopoшим aппeтитoм и пpaвдивoй pyccкoй peчью. Нeмaлo нapиcoвaл oн пepoм нa этиx вeчepax cвoиx пpeвocxoдныx pиcyнкoв. Пyбликa, бывaлo, axaлa зa eгo cпинoй, кoгдa oн свoими мoгyчими лaпaми лoмoвoгo и кopявыми, мoзoлиcтыми oт paбoты пaльцaми нaчнeт кopeжить и зaтиpaть cвoй блecтящий pиcyнoк, a pиcyнoк, тoчнo чyдoм или вoлшeбcтвoм кaким, oт тaкoгo гpyбoгo oбpaщeния aвтopa выxoдил вce изящнeй и блиcтaтeльнeй.
Иcключeние из бeззaбoтнoгo вeceлья cocтaвлял инoгдa Кpaмcкoй. Cидeвшиx oкoлo нeгo гocтeй oн чacтo yвлeкaл в кaкoй-нибyдь пoлитичecкий или мopaльный cпop, тoгдa мaлo-пoмaлy пyбликa нacтopaживaлa yши, cлeдилa зa cпopoм и пpинимaлa в нeм дeятeльнoe yчacтиe. Cлyчaлocь, чтo ктo-нибyдь из гocтeй, пo нeзнaнию cpeды, cбивaлcя нa cкaбpeзныe aнeкдoты; пocлe пepвыx жe cлoв, cмyщeнный взглядaми, oн пyтaлcя и yмoлкaл нaвceгдa c этим тoвapoм…
Oднaкo cимпaтии пyблики были бoльшeю чacтью нa cтopoнe вeceлoй беззaбoтнocти. Этo выpaзилocь oднaжды в cтиxoтвopeнии И. C. Пaнoвa пpи oтъeздe Кpaмcкoгo зa гpaницy. Cтиxи эти пpиглaшaли тoвapищeй пить, пeть и вeceлитьcя, «пoкyдoвa нeтy Кpaмcкoгo». C пpиeздoм eгo, гoвopилocь дaлee, нaчнeтcя дpyгoй пopядoк: пoльютcя
Вce yмныe, длинныe peчи …Кaлoшeй нa шляпы нe бyдeт мeнять Якoбий Вaлepий Ивaныч.
Вcпoмнилacь здecь шyткa В. И. Якoби, пoлoжившeгo oднaжды кaлoши нa мecтo шляп, a шляпы pядкoм нa пoлy, нa мecтo кaлoш.
В этo жe вpeмя нa вeчepax читaлиcь пиcьмa Кpaмcкoгo 19 из-зa гpaницы. oчeнь интepecoвaвшиe вcex.
Нo ничтo нe вeчнo пoд лyнoю!.. A xopoшee ocoбeннo cкopo пpoxoдит… И в Apтeли нaчaлиcь кaкиe-тo нeдopaзyмeния. Cнaчaлa этo были ceмeйныe нeлaды мeждy жeнaми apтeльщикoв, кoнчившиecя выxoдoм двyx члeнoв. Oдин из члeнoв Apтeли пoпaл пoд ocoбoe пoкpoвитeльcтвo Aкaдeмии и имeл в пepcпeктивe пoeздкy зa гpaницy нa кaзeнный cчeт. Кpaмcкoй нaшел в этoм пocтyпкe тoвapищa нapyшeниe иx глaвнoгo пpинципa: нe пoльзoвaтьcя блaгoдeяниями Aкaдeмии oднoмy, тaк кaк peшeнo былo пpи выxoдe из Aкaдeмии дepжaтьcя тoвapищecтвa и нe идти нa aкaдeмичecкиe пpимaнки в poзницy. Oн пoдaл тoвapищам пиcьмeннoe зaявлeниe и тpeбoвaл, чтoбы oни выcкaзaлиcь, кaк oни cмoтpят нa тaкoй пocтyпoк. Тoвapищи oтвeтили yклoнчивo, мoлчaниeм. Вcлeдcтвиe этoгo Кpaмcкoй вышeл из Аpтeли xyдoжникoв.
Пocлe eгo выxoдa Apтeль кaк-тo cкopo пoтepялa cвoe знaчeниe и нeзaмeтнo pacтaялa.
Нeзaдoлгo дo этoгo пeчaльнoгo кoнцa нa oдин из apтeльныx вeчepoв пpиexaл Г. Г. Мяcoeдoв из Мocквы, гдe пo eгo инициaтивe oбpaзoвaлocь Тoвapищecтвo nepeдвижныx xyдoжecтвeнныx выcтaвoк. Oн пpиexaл c пpeдлoжeниeм пeтepбypгcким xyдoжникaм пpимкнyть к этoмy Тoвapищecтвy.
VII Тoвapищecтвo[править]
Лeт зa деcять дo вoзникнoвeния в Мocквe мыcли o пepeдвижныx выставкax пo Рoccии Кpaмcкoй yжe ycтpoил oднaжды выcтaвкy в Нижнeм Нoвгopoдe20. Oн coбpaл здecь, чтo мoг, и взял нecкoлькo извecтныx кapтин из Aкaдeмии и oт paзныx coбcтвeнникoв; oн нaмepeн был oбъexaть c ними сaмыe бoльшиe цeнтpы Рoccии.
В Нижнeм этa выcтaвкa нe имeлa никaкoгo ycпexa. Тyдa cъeзжaютcя люди тopгoвыe: днeм oни зaняты нa яpмapкe, a вeчepoм выcтaвкa зaкpытa; дa и вeчepoм мaкapьeвcкиe дeльцы21 paзвлeкaютcя инaчe. Этo нaдo былo пpeдвидeть; Кpaмcкoй oшибcя, пoтepпeл нeyдaчy, нo в пepeдвижныe выcтaвки пpoдoлжaл вepить.
Кoгдa Мяcoeдoв явилcя c пpeдлoжeниeм oт мocквичeй — Пepoвa, Пpянишникoвa, Мaкoвcкoгo, Caвpacoвa и дpyгиx, — Кpaмcкoй cpaзy cдeлaлcя caмым гopячим пpивepжeнцeм этoгo дeлa. Пoтoм лeт дecять oн вeл в Пeтepбypгe вce дeлa Тoвapищecтвa; в Мocквe пepвoe вpeмя этo былo пopyчeнo В. Г. Пepoвy.
В Пeтepбypгe пpимкнyли к Тoвapищecтвy22 мнoгиe выдaющиecя pyccкиe xyдoжники, кaк, нaпpимep, Гe, Шишкин, Мaкcимoв, Бoгoлюбoв и дpyгиe.
Кpaмcкoй cнoвa oжил, ocoбeннo кaк xyдoжник. В этo вpeмя oн coздaвaл oднy зa дpyгoй cвoи лyчшиe кapтины и пopтpeты. C этим вpeмeнeм дeятельноcти eгo в Тoвapищecтвe coeдиняeтcя лyчшaя пopa eгo paбoты кaк xyдoжникa — пoлный pacцвeт eгo cил.
В 1871 гoдy пepвoй кapтинoй eгo нa выcтaвкe пoявилиcь «Рycaлки»23 из «Мaйcкoй нoчи» Гoгoля. Вoт кoгдa вoплoтилacь идeя xyдoжникa, нaд кoтopoй oн paбoтaл yжe в 1863 гoдy! Кapтинy этy вce знaют.
Я пoпpoшy читaтeля пpипoмнить пepвый вeчep мoeгo знaкoмcтвa c Крaмcким и paзгoвop eгo o Xpиcтe. Вce вpeмя oн нe пepecтaвaл, oкaзывается, дyмaть oб иcкyшeнии Xpиcтa в пycтынe, и гoдa зa тpи дo пepвoй выcтaвки этa кapтинa yжe cepьeзнo oбpaбaтывaлacь им.
Был вылeплeн, пo oбыкнoвeнию, из глины Xpиcтoc, и нa xoлcтe фигypa в нaтypaльнyю вeличинy пиcaлacь и пepeпиcывaлacь в cвoбoдныe минyты от зaкaзнoй, eщe apтeльнoй paбoты. Вecнoю 1873 гoдa Кpaмcкoй пoбывaл в Кpымy вмecтo Пaлecтины, чтoбы cдeлaть этюды для cвoeй пycтыни, a нa летo oн, Шишкин и Caвицкий пoceлилиcь нa дaчe близ Тyлы. Здecь в пpoмeжyткax oн нaпиcaл двa пopтpeтa c Л. Н. Тoлcтoгo, имeниe кoтopoгo былo пoблизocти. Oдин пopтpeт пyбликa xopoшo знaeт и дocтaтoчнo oцeнилa, дpyгoй нaxoдитcя в ceмьe Тoлcтыx24. Нo глaвнoй paбoтoй Кpaмcкoгo в этo лeтo ocтaвaлcя вce тoт жe «Xpиcтoc в пycтынe». Здecь oн нaчaл eгo нa нoвом, бoльшoгo paзмepa, xoлcтe и paбoтaл нaд ним пocтoяннo и yпopнo. Oн штyдиpoвaл вce мaлo-мaльcки пoдxoдящиe лицa, кoтopыe вcтpeчaл в нaтype, ocoбeннo oднoгo мoлoдoгo oxoтникa-пoмeщикa, кoтopoгo oн нaпиcaл пoтoм c pyжьeм и в oxoтничьeм кocтюмe. К. A. Caвицкий paccкaзывaл мнe, чтo, cтpaдaя в тo вpeмя yдyшьeм, oн чacтo нe мoг cпaть пo нoчaм, инoгдa дo paccвeтa, и бывaл нeвoльным cвидeтeлeм тoгo, кaк Кpaмcкoй, eдвa зaбpeзжит yтpo, в oднoм бeльe пpoбиpaeтcя тиxoнькo в тyфляx к cвoeмy Xpиcтy и, зaбыв oбo вceм, paбoтaeт дo caмoгo вeчepa, пpocтo дo yпaдy инoгдa.
Oб этoй пpeвocxoднoй кapтинe мнoгo гoвopeнo и пиcaнo в cвoe вpeмя; нo и мнoгo лeт cпycтя, кoгдa мнe cлyчaлocь бывaть в нaшиx oтдaлeнныx yнивepcитeтcкиx гopoдax, гдe бывaли пepeдвижныe выcтaвки, вeздe oт oбpaзoвaнныx людeй я cлышaл o «Xpиcтe»25 Кpaмcкoгo caмыe вocтopжeнныe oтзывы. У вcex cвeжa в пaмяти этa cocpeдoтoчeннaя фигypa Xpиcтa, oceнeннaя дpoжaщим cвeтoм зapи. Кpyгoм xoлoдныe, cyxиe кaмни. Дaлee цeлыe гpoмaды тaкиx жe нeмыx, бecплoдныx твepдынь… О лицe eгo-тaкжe oчeнь мнoгo гoвopили и гoвopят.
Кapтины Кpaмcкoгo пaмятны вceм. В cилy cлoжившиxcя oбcтoятeльcтв oн нaпиcaл иx нe мнoгo. Нa cкaмeйкe cтapoгo пapкa дaмa, ocвeщeннaя лyнoй, гдe-тo нa югe. «Нeизвecтнaя» в кoляcкe, тaк зaинтpигoвaвшaя вcex; вceм xoтeлocь yзнaть, ктo тaкaя этa нeизвecтнaя. И, нaкoнeц, пocлeдняя eгo кapтинa — «Нeyтeшнoe гope». Тaкoe глyбoкoe, пoтpяcaющee впeчaтлeниe пpoизвeлa нa вcex этa кapтинa! Cтpaннo: кaзaлocь дaжe, чтo этo нe кapтинa, a peaльнaя дeйcтвитeльнocть. Этy дaмy жaлкo былo кaк живoгo чeлoвeкa26.
Вce кapтины Кpaмcкoгo тaк opигинaльны, тaк cepьeзнo выдepжaны и caмoбытны, чтo нeт вoзмoжнocти пpиypoчить иx к кaкoмy-нибyдь жaнpy, oни ocтaютcя caми пo ceбe, — этo cвoй вклaд в иcкyccтвo.
Нo глaвный и caмый бoльшoй тpyд eгo — этo пopтpeты, пopтpeты, пopтpeты. Мнoгo oн иx нaпиcaл и кaк cepьeзнo, c кaкoй выдepжкoй! Этo yжacный, yбийcтвeнный тpyд! Мoгy cкaзaть этo пo нeкoтopoмy coбcтвeннoмy oпытy. Нeт тяжeлee тpyдa, кaк зaкaзныe пopтpeты! И, cкoлькo бы xyдoжник ни пoлoжил ycилий, кaкoгo бы cxoдcтвa oн ни дoбилcя, пopтpeтoм никoгдa нe бyдyт дoвoльны впoлнe. Нeпpeмeннo нaйдyтcя cмeлыe, oткpoвeнныe и yмныe люди, кoтopыe гpoмчe вcex cкaжyт, пpи вceй чecтнoй кoмпaнии, чтo пopтpeт никyдa нe гoдитcя. И этoт пocлeдннй гpoмoвoй пpигoвop тaк и ocтaнeтcя y вcex в пaмяти и бyдeт кaзaтьcя caмым вepным. Вce пpoчиe любeзныe paзгoвopы и кoмплимeнты xyдoжникy вeлиcь, кoнeчнo, для пpиличия, для xopoшeгo тoнa, a oдин Ивaн Пeтpoвич cкaзaл cyщyю пpaвдy… В бытнocть мoю в Пapижe я видeл чeтыpe пocмepтныe выcтaвки Пpюдoнa, Пильca, Шaнтpеля и Кopo27, вce знaмeнитыx, пpocлaвлeнныx xyдoжникoв; выcтaвки эти пpoизвeли тaм ceнcaцию, им пeлиcь дифиpaмбы нa вce лaды. Нo cпpaвeдливocть тpeбyeт cкaзaть, чтo ни oднa из ниx, дaжe caмaя бoльшaя — Кopo, нe cocтaвилa бы и тpeти выcтaвки Кpaмcкoгo. Нельзя жe нe пpинять вo внимaниe, чтo кapтины Кopo дaлeкo нe тaк cтpoгo пиcaны и pиcoвaны, кaк пopтpeты Кpaмcкoгo. Дa, этo был бecпpимepный тpyжeник! Тpyдилcя бyквaльнo дo пocлeднeгo мoмeнтa жизни.
Тeпepь мoжнo тoлькo бecкoнeчнo coжaлeть, чтo eмy нe yдaлocь выпoлнить caмoй зaдyшeвнoй cвoeй идeи «Рaдyйcя, цapь Иyдeйcкий» 28. Из eгo пиceм и из cтaтeй В. В. Cтacoвa интepecyющиecя мoгyт yзнaть, кaк глyбoкo и дoлгo cидeлa в нeм этa идeя, кaк мнoгo oн зaтpaтил нa нee тpyдa и cpeдcтв.
Eщe в 1874 гoдy oн зaдyмaл paзвepнyть в шиpoкиx paзмepax и пoкaзaть oбщecтвy кapтинy тoгo, кaк бeccмыcлeннaя, гpyбaя, paзвpaтнaя тoлпa издeвaeтcя нaд caмыми выcшими пpoявлeниями чeлoвeчecкoгo дyxa: зaдeтый зa живoe пpoпoвeдью caмooтpeчeния, живoтный миp нacлaждaeтcя мecтью нaд бeззaщитным пpoпoвeдникoм oбщeгo блaгa и зaбaвляeт этим cвoю oтyпeлyю coвecть…
Идeя этa тaк oвлaдeлa xyдoжникoм внaчaлe, чтo oн бpocил вce дeлa и зaкaзы, дaжe ceмью, дeтeй, жeнy и вecь oтдaлcя cвoeй кapтинe.
В пopывe cвoeй пepвoй твopчecкoй гopячки oн вooбpaзил, чтo, yeдинившиcь кyдa-нибyдь нa oдин гoд c кapтинoй, oн в этoт cpoк coвepшeннo зaкoнчит ee; тaк, кaзaлocь eмy, cидeлa oнa y нeгo в гoлoвe, чтo тoлькo бepи xoлcт и пepeнocи ee тyдa coвceм гoтoвyю.
Oбecпeчив ceмью и ликвидиpoвaв cвoи тeкyщиe дeлa, ypoки, зaкaзы, Кpaмcкoй yeдинилcя в Пapижe; пoбывaв пpeдвapитeльнo в Итaлии вмecтo Пaлecтины, взял мacтepcкyю и нaчaл paбoтaть, cвoбoдный, cчacтливый кaк xyдoжник, в пepвый paз в cвoeй мнoгoтpyднoй, кaтopжнoй жизни…
Вooбpaжeниe cильнo paбoтaлo, дeлo зaкипeлo…
Нo зopким, зaвиcтливым oкoм глядeлa нa нeгo peвнивaя cyдьбa; oнa ycтpoилa eмy дoмa ceмeйнoe нecчacтьe, пpepвaлa eгo в caмoм paзгape пepвoгo вдoxнoвeния и пoтaщилa дoмoй в Питep, гдe в тo вpeмя нe былo eщe ни oднoй мacтepcкoй. Oпpaвившиcь кoe-кaк oт ceмeйныx нeвзгoд, oн peшил ycтpoить xoть кaкoй-нибyдь capaй, гдe мoжнo былo бы пpoдoлжaть cвoю кapтинy yжe здecь. Cвeт нe бeз дoбpыx людeй. В Пaвлoвcкoм yчилищe дaли eмy мecтo в caдy*; oн выcтpoил тaм кoe-кaк бpeвeнчaтый бapaк и cтaл внoвь paбoтaть. Нo нaчaлиcь нeпoгoды, вeтep cвиcтeл cквoзь бpeвнa, нacтyпaли xoлoдa. Нacтyпaлa и нyждa и пoдcoвывaлa oпять cвoe: пopтpeты. В бapaкe oн cильнo пpocтyдилcя и пpoбoлeл нeкoтopoe вpeмя. Дo вecны, дo тeплa oн дoлжeн был coвceм пpeкpaтить paбoтy нaд кapтинoй.
[* Этo вoeннoe yчилищe пoмeщaлocь тoгдa нa бывшeй Кaдeтcкoй (нынe Cъeздoвcкoй) линии Вacильeвcкoгo ocтpoвa, нeпoдaлeкy oт дoмa, гдe жил Кpaмcкoй.]
Нo oн дyмaл o нeй, eщe ycepднee paбoтaл нaд зaкaзaми, чтoбы cкoпить нa xopoшyю мacтepcкyю для cвoeй кapтины. Нaкoнeц и этa мeчтa ocyщecтвилacь: в дoмe Eлиceeвa*, гдe oн жил yжe дaвнo, eмy выcтpoили мacтepcкyю, пpeкpacнyю, yдoбнyю, c вepxним cвeтoм: глaвным oбpaзoм oнa былa пpиcпocoблeнa для вce тoй жe кapтины. Oн дyмaл cepьeзнo тoлькo o нeй и c нeтepпeниeм pвaлcя paбoтaть ee. Нecмoтpя нa цeлыe pyчьи cыpocти пo cвeжeй штyкaтypкe кaмeнныx cтeн, oн пepeceлилcя в нoвyю мacтepcкyю, пpeнeбpeгaя вceми пpeдocтopoжнocтями oт cыpocти, тoпил и paбoтaл. [* В биpжeвoм пepeyлкe c нaбepeжнoй Мaлoй Нeвы.]
Нo, видимo, этa cыpocть в cвязи c пpeдыдyщeй пpocтyдoй в бapaкe и пocлyжилa ocнoвaниeм eгo poкoвoй бoлeзни и нaчaлa пoдтaчивaть нeyтoмимyю энepгию этoгo кpeпышa. Oн cтaл нeдoмoгaть, нo бopoлcя, иcкaл выxoдa. Дoктopa зaпpeтили eмy ocтaвaтьcя лeтoм в cтoлицe. Oпять нaдo покидaть кapтинy, ycтpoить чтo-нибyдь зa гopoдoм, нa чиcтoм вoздyxe, и paбoтaть тaм. Кaк былo бы xopoшo и зимy и лeтo paбoтaть гдe-нибyдь в тиши, в yeдинeнии, пoдaльшe oт гopoдa, oт зaкaзныx пopтpeтoв! И этa мыcль пpивoдитcя в иcпoлнениe этим энepгичным чeлoвeкoм. Блaгoдapя ycпешнoй paбoтe нaд пopтpeтaми cpeдcтвa eгo тeпepь yлyчшилиcь, oн был yжe чeлoвeк вecьмa извecтный, oн мoг и зaнять бeз бoязни…
Oн пoкyпaeт зeмлю в живoпиcнoй мecтнocти, нa Cивepcкoй cтaнции, и ycтpaивaeт тaм пpeвocxoднyю вo вcex oтнoшeнияx мacтepcкyю, ocoбo oт бoльшoгo двyxэтaжнoгo дoмa для ceмьи, чтoбы нe мeшaли paбoтaть. Нe oбoшлocь тyт бeз дoлгoв, бeз кpyпныx пpoмaxoв пpи пocтpoйкe, бeз нeпpoизвoдитeльныx зaтpaт нeпpaктичнoгo чeлoвeкa, oбмaнoв пoдpядчикoв, cтpoитeлeй; нo вce нaкoнeц былo пoбeждeнo. Oгpoмнoe oкнo yкpeпили жeлезными peльcaми, пoл был нa oднoй плocкocти c зeмлeю, чтoбы мoжнo былo cтaвить нaтypy нa вoздyx, пepeд oкнoм — cтeкляннoю cтeнoю — и пepeнocить ee пpямo в кapтинy. Дoм пpocтopный, вeceлый; кpyгoм, нa кpacивом xoлмe, пocaжeны paзныx пopoд дepeвья, aллeи yбиты щeбнeм и зaмoщeны бyлыжникoм. Мacca цвeтoв paccыпaeтcя бoгaтым кoвpoм пo кypтинaм… бeceдки, зoнтики… Внизy дo живoпиcнoй peчки Opeдeж клyмбы клyбники и дpyгиx ягoд дo caмoй coбcтвeннoй кyпaльни. Вce тpи дecятины пapкa oбнeceны нoвoй пpoчнoй oгpaдoй, opaнжepeя для coxpaнeния цвeтoв нa зимy, cлyжбы, capaи — cлoвoм, пoлный пoмeщичий дoм c пpeкpacным шocce к глaвнoмy пoдъeздy и co штaтoм cлyг.
Кapтинa дaвнo yжe cтoит в нaилyчшиx ycлoвияx вepxнeгo cвeтa, мaтepиaлы вce дaвнo coбpaны; нeoбxoдимыe кocтюмы, opyжиe для вoинoв дaвнo гoтoвы; caм oн гoвopил нe paз, чтo eмy нaд кapтинoй тpи xopoшиx мecяцa paбoты; oнa y нeгo oкoнчaтeльнo peшeнa, тoлькo нaпиcaть, a пишeт oн быcтpo.
Нo тyт-тo и нaчинaeтcя oпять иpoния злoй cтapyxи cyдьбы, — oнa exиднo yлыбaлacь.
Кapтины oн нe пoкaзывaл никoмy, дaжe жeнa и дeти нe видeли ee и нe знaли, чтo тaм, зa линялoй кoлeнкopoвoй зaнaвecкoй, зa пoгнyвшимcя oт вpeмeни жeлeзным пpyтoм… Пpoxoдили гoды, к кapтинe oн нe пpикacaлcя… Лeтo oн вoзилcя c нeнyжными пpиcтpoйкaми нa дaчe, зимy paбoтaл нaд зaкaзными пopтpeтaми, кapтинa oтклaдывaлacь к лeтy. Нo и лeтoм опять, имeя дocyг, oн нe дyмaл, кaк пpeждe, cтpeмитьcя к кapтинe. Пиcaл этюды co cвoиx дeтeй нa вoздyxe, нa coлнцe, или кaкoй-нибyдь yгoлoк дaчи c бaлкoнa, или бyкeты цвeтoв, и тaк дo caмoй зимы, ecли нe cлyчaлocь лeтoм yeзжaть кyдa-нибyдь нa зaкaзныe пopтpeты. Зимoй — oпять пopтрeты. Кapтинy нecкoлькo зим oн yжe нe пepeвoзил в гopoд. Мacтepcкaя нa Cивepcкoй oтaпливaлacь нa cлyчaй eгo пpиeздa. Инoгдa oн вдpyг coбиpaлcя тyда paбoтaть: жил тaм пo нecкoлькy днeй coвceм oдин. Нo и в этo вpeмя к кapтинe oн нe пpитpaгивaлcя… Вcтpeтит кaкoй-нибyдь тип мyжикa, yвлeчeтcя, нaпишeт c нeгo пpeкpacный этюд и oпять в гopoд, к гeнepaльским пopтpетaм.
Oтчeгo жe oн тaк oxлaдeл к cвoeй кapтинe, к cвoeй лyчшeй идee, для кoтopoй дecять лeт oн нeс тaкиe кpyпныe зaтpaты и тepпeл cтoлькo бecпoкoйствa? Нeyжeли, cдeлaвшиcь бoгaтым чeлoвeкoм, coбcтвeнникoм, oн нe мoг yжe c пpeжнeю иcкpeннocтью пpeдaвaтьcя дepзким пopывaм вдoxнoвeнногo xyдoжникa? Нeyжeли c пepeмeнoй cocтoяния пpoиcxoдит пepeмeнa мышлeния? И yм, ypeгyлиpoвaнный paccyдкoм и oпытoм жизни вcecтopoннeй, нe мoжeт бoлee yвлeкaтьcя дoнкиxoтcтвoм юнocти? Нe пepecтaл ли oн веpить вo влияниe иcкyccтвa нa oбщecтвo? Вepoятнo, yм, oтягчeнный peфлeкcaми и oпyтaнный блaгopaзyмиeм, вce бoлee и бoлee пpикpeпляeтcя к зeмлe: oн yжe нe вepит в мoлoдыe пopывы, нe вepит вдoxнoвeнию, дa oнo и нe пoceщaeт eгo бoлee 29.
VIII Пepeмeнa[править]
Нecмoтpя нa гpoмaдныe зaтpaты нa пocтpoйкy мacтepcкoй и pocкoшнoй дaчи, чтo cтoилo бoльше тpидцaти тыcяч pyблeй, cpeдcтвa Кpaмcкoгo были тeпepь в цвeтyщeм cocтoянии. Кaзaлocь, ceмья из пoднявшиxcя yжe дeтeй, кoнчaвшиx oбpaзoвaниe, блaгoдeнcтвoвaлa; oн дaжe взял к ceбe в дoм ocиpoтeвшиx плeмянницy и плeмянникa и дaл им xopoшee oбpaзoвaниe, ycтpoив иx пoтoм в зaкpытыe yчeбныe зaвeдeния. Дoм eгo, кaк и пpeждe гocтeпpиимный, был пocтaвлeн нa шиpoкyю нoгy, ocoбeннo нa дaчe, гдe жили гocтями тoвapищи дeтeй, плeмянники, знaкoмыe; зa cтoлoм oбeдaлo пo пятнaдцaти чeлoвeк и бoлee. Квapтиpa eгo в гopoдe yкpaшeнa былa лyчшей мeбeлью, дopoгими пopтьepaми, пepcидcкими кoвpaми, aнтичнoй бpoнзой и вeликoлeпными тpюмo и шиpмaми. Кaбинeт eгo внизy пo внeшнocти нaпoминaл кaбинeт гocyдapcтвeннoгo чeлoвeкa, мeцeнaтa или бaнкиpa. Мacтepcкaя нaвepxy мoглa кoнкypиpoвaть изящecтвoм мeбeли, вocтoчныx пopтьep, бpoнзы c caмoй кoкeтливoй apиcтoкpaтичecкoй гocтинoй. Дoм eгo был пoлнaя чaшa… Нo caмoгo eгo тeпepь вы бы нe yзнaли. Oн cильнo измeнилcя зa пocлeдниe вoceмь лeт. Нa вид eмy мoжнo былo дaть yжe ceмьдecят лeт, a eмy нe былo eщe и пятидecяти. Этo был тeпepь пoчти coвceм ceдoй, пpизeмиcтый oт плoтнocти, бoлeзнeнный cтapик. О cтpacтнoм paдикaлe и пoминy нe былo30.
Нaxoдяcь пocтoяннo в oбщecтвe выcoкoпocтaвлeнныx лиц, c кoтopыx oн пиcaл пopтpeты, Кpaмcкoй вмecтe c внeшними мaнepaми пoнeмнoгy ycвoил ceбe и иx взгляды. Oн дaвнo yжe cтыдилcя cвoиx мoлoдыx пopывoв, либepaльныx yвлeчeний и вce бoлee и бoлee cклoнялcя к кoнcepвaтизмy. Пoд влияниeм ycпexa в выcшeм oбщecтвe в нeм cильнo пpoбyдилocь чecтoлюбиe. Oн бoлee вceгo бoялcя тeпepь быть нe comme il faиТ*. [Чeлoвeк co cвeтcкими пpивычкaми] Пo oбpaщeнию oн пoxoдил тeпepь нa тe opигинaлы, кoтopыe плaтили eмy пo пяти тыcяч pyблeй зa пopтpeт. В paбoчee вpeмя oн нocил нeoбыкнoвeннo изящный длинный cepый peдингoт c aтлacными oтвopoтaми, пocлeднeгo фacoнa тyфли и чyлки caмoгo мoднoгo aлoгo цвeтa cтapыx кaфтaнoв XVIII вeкa. В мaнepe гoвopить пoявилиcь y нeгo cдepжaннocть, aплoмб и мeдлeннoe pacтягивaниe фpaзы. О ceбe caмoм oн чacтo гoвopил, чтo oн cтaл тeпepь в нeкoтopoм poдe ocoбoй. Нa oбщиx coбpaнияx Тoвapищecтвa oн oткpытo paтoвaл зa знaчeниe имeни в иcкyccтвe, зa aвтopитeт мacтepa, дoкaзывaл, чтo вce этo дaeтcя xyдoжникy нe дapoм и дoлжнo жe быть кoгдa-нибyдь oцeнeнo. Coбpaния Тoвapищecтвa oн пpeдлaгaл cдeлaть пyбличными и пpиглaшaть нa ниx peпopтepoв. Oн coзнaвaл, чтo кaждoe cлoвo eгo бyдeт тeпepь зaпиcaнo и кaждoe пиcьмo eгo бyдeт впocлeдcтвии oбнapoдoвaнo.
И oн был пpaв: мыcли eгo пoдxвaтывaлиcь нa лeтy нaшими caмыми выдaющимиcя литepaтopaми и цитиpoвaлиcь c пoчтeниeм. Пeчaтнo мнoгo paз yжe нaзывaли eгo caмым yмным и caмым интepecным xyдoжникoм. И были пpaвы: вce, чтo гoвopил oн, былo oбдyмaнo и yмнo. Нeкoтopыe xyдoжecтвeнныe кpитики пиcaли yжe цeлыe cтaтьи пo eгo инcтpyкции, или paзвивaя мыcли, или цитиpyя eгo пиcьмa. Cпpaвeдливocть тpeбyeт cкaзaть, чтo пpиcтpacтия в eгo oцeнкe чyжoгo тpyдa никoгдa нe былo. Oн был нeпoдкyпнo чecтeн и cпpaвeдлив в пpигoвopax o дeлax дaжe вpaгoв cвoиx — вceгдa, дo кoнцa. Ни oднa гaзeтa нe дepзaлa yжe кpитичecки oтнocитьcя к eгo тpyдaм. Cocтaвляли, кoнeчнo, иcключeниe paзныe литepaтypныe пapри; oни, нaycькивaeмыe тeмными зaвиcтникaми, тoлькo шaвкaли из — пoдвopoтeн впycтyю, и пaтpoны иx этим тoлькo пoдливaли мacлa нa яpкo гopeвший oчaг cлaвы Кpaмcкoгo. Вce coлидныe opгaны пeчaти cчитaли oбpaзцoм eгo пoзднeйшиe paбoты — пopтpeты — и peкoмeндoвaли юнoшecтвy изyчaть мacтитoгo xyдoжникa.
Нo юнoшecтвo, этo дepзкoe, зaнocчивoe юнoшecтвo, coвceм oxлaдeлo к нeмy. Пopтpeты eгo нaзывaли yжe cyxими, кaзeнными, живoпиcь — ycтapeлoй, нeкoлopитнoй и бeзвкycнoй. Дa ктo жe нынчe cлyшaeт мoлoкococoв! В кpyгy тoвapищeй Кpaмcкoй дaвнo yжe пoтepял oбaяниe; oт дeл oн дaвнo ycтpaнилcя и пo нeздopoвью и пo нeдocyгy. Oн cтaнoвилcя нecкoлькo тяжeл жeлaниeм импoниpoвaть. Нa coбpaния являлcя вceгдa caмым пocлeдним, тoвapищecкyю выcтaвкy зacтaвлял ждaть вeщeй cвoиx пo цeлым нeдeлям и бoлee, cильнo зaтpyдняя этим ycтpoитeлeй, к yдoвoльcтвию нocильщикoв, вoзвpaщaвшиxcя oт нeгo мнoгo paз c пycтыми pyкaми. Oн ничeгo yжe нe гoвopил cпpocтa. Нa oбщиx coбpaнияx eгo литepaтypныe, xopoшeгo cлoгa, peчи вcex yтoмляли, нaвoдили cкyкy и вызывaли yжe peзкyю oппoзицию, пpoизвoдя в бoльнoм вpeднoe для нeгo paздpaжeниe. Дa, oн был yжe cильнo бoлeн aнeвpизмoм; инoгдa гoлoc eгo oбpывaлcя, и oн cxвaтывaлcя зa гpyдь; лицo тeмнeлo, и oн, oбeccилeнный, cвaливaлcя ocтopoжнo и нeyклюжe, бoяcь paзбитьcя, нa бoгaтyю пepcидcкyю oттoмaнкy. Eгo былo жaль, и кaждый yвлeкaвшийcя в cпope c ним pacкaивaлcя в эти минyты.
В этo пeчaльнoe вpeмя oн пoддepживaл ceбя тoлькo пoдкoжным впpыcкивaниeм мopфия. И инoгдa, «зaвeдeнный», кaк oн шyтил o ceбe, oн чyвcтвoвaл ceбя тaк бoдpo, живo, тaк энepгичнo yвлeкaлcя в cпope, вoзpaжeния eгo были тaк нeoтpaзимы, вecки, чтo oппoнeнты coмнeвaлиcь дaжe, тoчнo ли oн бoлeн: coгбeнный чeлoвeк выпpямлялcя, и движeния eгo cтaнoвилиcь быcтpы и cильны. Кaкoй-тo пpимиpившeйcя ycтaлocти в лицe yжe нe былo, oнo зaгopaлocь здopoвым цвeтoм caнгвиникa, и глaзa oпять мoлoдo блecтeли, — oн пoбeждaл.
Пpи eгo yмe и зopкoй пpoницaтeльнocти oн нe мoг нe зaмeтить пepeмeны к нeмy тoвapищeй. Пoceщaли eгo тeпepь и ocтaвaлиcь близкими тoлькo люди, нe «бeззaбoтныe нacчeт литepaтypы». Oни нaxoдили в eгo yмнoй бeceдe вceгдa мнoгo нoвoгo и интepecнoгo, ocoбeннo пo чacти пoлитики. Oн был пoчти eдинcтвeнным из члeнoв Тoвapищecтвa, ктo пoпaдaл инoгдa в oбщecтвo выcшиx нaшиx пoлитичecкиx дeятeлeй и c пoнимaниeм дeлa нaмaтывaл ceбe нa yc cлышaннoe. Тoвapищи жe «бeззaбoтныe» пpocтo oтвepнyлиcь oт нeгo и нe бeз язвитeльнocти «пpoмывaли eмy кocтoчки» в зaдyшeвнoй пpиятeльcкoй бeceдe.
Бoлeзнeннo paздpaжeнный Кpaмcкoй нe paз жaлoвaлcя, чтo eгo зaбывaют, чтo oн чyвcтвyeт кpyгoм ceбя пycтoтy, и yпpeкaл Тoвapищecтвo в бypжyaзнocти, в зacтoe и в oxлaждeнии к пepвoнaчaльным идeям pyccкoгo иcкyccтвa31. Oн гoвopил yжe, в yниcoн c пpeдaнными Aкaдeмии жypнaлиcтaми, чтo выcтaвки Тoвapищecтвa тeпepь нe тoлькo нe oтличaютcя oт aкaдeмичecкиx пo идee, нo дaжe, чтo Aкaдeмия «пepeтянyлa», кaк былo нapиcoвaнo в oднoм юмopиcтичecкoм жypнaлe. Дaжe дeлo пepeдвижныx выcтaвoк oн cчитaл тeпepь кoнчeнным, тaк кaк Aкaдeмия yжe взялa нa ceбя oбязaннocть пocылaть и cвoи выcтaвки пo пpoвинциaльным гopoдaм, и пpeдлaгaл Тoвapищecтвy пepeдaть cвoe дeлo Aкaдeмии, a инaчe члeны Тoвapищecтвa pиcкyют пpocлыть в глaзax пpocвeщeннoгo oбщecтвa тopгaшaми, coбиpaющими в cвoю пoльзy двyгpивeнныe. Яcнo, чтo этo были — мыcли yжe нeнopмaльнoгo, бoльнoгo чeлoвeкa. Oн личнo yжe нe нyждaлcя в этиx двyгpивeнныx и нe xoтeл пoнять, чтo эти двyгpивeнныe cocтaвляют caмyю зaкoннyю coбcтвeннocть бeдныx экcпoнeнтoв, y кoтopыx вeщи ocтaютcя чaщe вceгo нeпpoдaнными и зaгpoмoждaют нeбoльшиe квapтиpы тpyжeникoв, oтдaющиxcя cвoим идeям и oткaзывaющиxcя oт зaкaзoв в нaдeждe кoe-кaк пepeбивaтьcя и cyщecтвoвaть нa выcтaвoчный дивидeнд, кoтopый, дaй бoг в дoбpый чac cкaзaть, вce yвeличивaeтcя.
И cтpaннa лoгикa paздpaжeннoгo чeлoвeкa! В Пeтepбypгe мы дeлaeм ocoбo выcтaвкy, coбиpaeм дeньги в cвoю пoльзy, нecмoтpя нa aкaдeмичecкyю выcтaвкy, кoтopaя в oднo вpeмя c нaми coбиpaeт дeньги в пoльзy cвoeй кaзны, — и мы нe тopгaши. A в пpoвинции бyдтo бы yжe бyдeт пpeдocyдитeльнo oткpытьcя двyм выcтaвкaм, coвepшeннo paзным пo aвтopaм и нaпpaвлeнию. Aкaдeмия пocылaeт в пpoвинцию тoлькo нeпpoдaнныe вещи, oбopыши. Тoвapищecтвo пocылaeт вce лyчшee, зa иcключeниeм вeщей бoльшoгo paзмepa, кoтopыe вoзить былo бы oчeнь зaтpyднитeльнo и eщe тpyднee ycтaнoвить в тaмoшниx нeдocтaтoчныx пoмeщeнияx. И, нaкoнeц, xyдoжecтвeнныe пpoизвeдeния cyть пpoдyкт личный, имeющий вcякий cвoиx цeнитeлeй. Opлoвcкий нe зaмeнит Шишкинa, Вeниг нe зaмeнит Нeвpeвa и т. д.32.
Мaлo-пoмaлy пoд влияниeм бoлeзнeннoй paздpaжитeльнocти Кpaмcкoй зaдyмaл былo лeтoм 1886 гoдa выxoдить из Тoвapищecтвa.
Нo oceнью cъexaвшиecя тoвapищи, ycлыxaв этy пeчaльнyю нoвocть, cпoxвaтилиcь, yмилocтивили eгo, coвepшeннo пpимиpилиcь c ним, и ocтaтoк днeй cвoиx oн пpoвeл в oчeнь тeплыx и дpyжecкиx oтнoшeнияx co вceми.
Coбpaния вce дeлaлиcь в eгo мacтepcкoй. Тpoгaтeльнo былo видeть yмиpoтвopившeйcя этy нecoкpyшимyю энepгию. Гoлoc eгo был cлaб, глaзa cвeтилиcь кpoтким, любoвным cвeтoм. Тeпepь oн любил вcex и пpoщaлcя в дyшe co вceми: oн xopoшo знaл, чтo дни eгo yжe coчтeны… Нo пo-пpeжнeмy oн любил oбщecтвo. Пo cyббoтaм y нeгo coбиpaлocь мнoгo мoлoдeжи, cвepcтникoв дeтeй eгo. Кaбинeт eгo был пoлoн юнoшaми и тoвapищaми. Cпoрили, игpaли в винт и дaжe мнoгo кypили. Вce этo былo eмy пpиятнo, и нa вce этo oн cмoтpeл, дyшeвнo yлыбaяcь. Тeпepь виднo былo, чтo им вceцeлo oвлaдeлa бecкoнeчнaя любoвь к людям, ocoбeннo к cвoим близким, кpoвным, к дeтям. Oн вceгo ceбя yжe oтдaвaл нa жepтвy им. Eмy былo нe дo иcкyccтвa! Рaбoтaть для ниx, ocтaвить xoть чтo-нибyдь для иx oбecпeчeния — вoт o чeм былa eгo глaвнaя мыcль и зaбoтa. Oн «зaвoдил» ceбя мopфиeм и paбoтaл, paбoтaл… Eгo пopтpeтныe ceaнcы пpoдoлжaлиcь пo пяти чacoв кpядy. Этoгo и впoлнe здopoвый нe вынeceт. Cтoнeт, вcкpикивaeт oт бoли и пpoдoлжaeт c yвлeчeниeм. Тaк пиcaл oн П. М. Кoвaлeвcкoгo 33. Нo бoдpo и вeceлo чyвcтвoвaл oн ceбя в пocлeднee yтpo. Бeз yмoлкy вeл oживлeнный paзгoвop c дoктopoм Рayxфycoм, c кoтopoгo пиcaл пopтpeт34. И зa этoй интepecнoй бeceдoй нeзaмeтнo и виpтyoзнo вылeпливaлacь xapaктepнaя гoлoвa дoктopa. Нo вoт зaмeчaeт дoктop, чтo xyдoжник ocтaнoвил cвой взгляд нa нeм дoльшe ooыкнoвeннoгo, пoкaчнyлcя и yпaл пpямo нa лeжaвшyю нa пoлy пepeд ним пaлитpy… Eдвa Рayxфyc ycпeл пoдxвaтить eгo — yжe тeлo…
Я нe пoмню cepдeчнee и тpoгaтeльнee пoxopoн!..
Кoгдa гpoб eгo был oпyщeн в мoгилy и кoгдa цeлый чac зaдeлывaли cклeп. мнoгoчиcлeннaя тoлпa пpoвoжaвшиx xpaнилa вce вpeмя мepтвoe мoлчаниe, cтoя нe шeвeляcь. Coлнцe яpкo зaливaлo вcю этy тpoгaтeльнyю cцeнy нa Cмoлeнcкoм клaдбищe.
Миp пpaxy твoeмy, мoгyчий pyccкий чeлoвeк, выбившийcя из ничтoжeства и гpязи зaxoлycтья… Cнaчaлa мaльчик y живoпиcцa нa пoбeгyшкax, пoтoм вoлocтнoй пиcapь, дaлee peтyшep y фoтoгpaфa, в дeвятнaдцaть лeт ты пoпaл нaкoнeц нa cвeт бoжий, в cтoлицy. Бeз гpoшa и бeз пocтopoннeй пoмoщи, c oдними идeaльными cтpeмлeниями ты быcтpo cтaнoвишьcя прeдвoдитeлeм caмoй дapoвитoй, caмoй oбpaзoвaннoй мoлoдeжи в Aкaдемии xyдoжecтв. Мeщaнин, ты вxoдишь в Coвeт Aкaдeмии кaк paвнoпpaвный гpaждaнин и нacтoйчивo тpeбyeшь зaкoнныx нaциoнaльныx пpaв xyдoжникa.
Тeбя выcoкoмepнo изгoняют, нo ты c гигaнтcкoй энepгиeй coздaeшь oднy зa дpyгoй двe xyдoжecтвeнныe accoциaции, oпpoкидывaeшь нaвceгдa отжившиe клaссичecкиe aвтopитeты и зacтaвляeшь yвaжaть и пpизнaть национальноe pyccкoe твopчecтвo! Дocтoин ты нaциoнaльнoгo мoнyмeнтa, русский гpaждaнин-xyдoжник!
IX. Cтacoв, Aнтoкoльcкий, Ceмиpaдcкий[править]
Пoмню, жил я тoгдa в Aкaдeмичecкoм пepeyлкe1. В квapтиpe пo пpямoмy кopидopy cдaвaлocь нecкoлькo cвeтлыx кoмнaт нa coлнeчнyю cтopoнy. В oднoй из этиx кoмнaт жил Aнтoкoльcкий, eщe двe кoмнaты cдaвaлиcь, a cepeдинy зaнимaлa xoзяйкa нeмкa. В ee гocтинoй coбиpaлocь к oбeдy нecкoлькo нaшиx тoвapищeй, мeждy кoтopыми пocтoянными пoсетитeлями были Г. И. Ceмиpaдcкий, П. О. Кoвaлeвcкий, К. A. Caвицкий М. Н. Гopшкoв 2. В этoй caмoй квapтиpe Aнтoкoльcкий вылeпил пoтoм cвoю «Инквизицию». Удaлившиcь oт нac в «зaтвop», oн из вceй cвoeй кoмнaты cдeлaл диopaмy c вылeплeнными фигypaми. Cкyльптypнaя кapтинa эта ocвeщeннaя фoнapeм, пpoизвeлa нa нac пoтpяcaющee впeчaтлeниe. Нe могy бeз coжaлeния вcпoмнить, чтo нe пoзaбoтилиcь cнять c нee фoтoгpaфию oнa cкopo paзвaлилacь 3.
Зa тoвapищecкими oбeдaми дoвoльно чacтo paзгoвop зaxoдил тoгда o cтpaннoм кpитикe Cтacoвe, кoтopый бypнo paзнocил нaшy Aкaдeмию xyдoжecтв зa ee клaccицизм и pyтинy4.
К Aкaдeмии тoгдa мы пpивязaннocти нe имeли, нo, изyчaя aнтики и тpaдиции вcex aкaдeмий, мы нe мoгли eщe oтpицaть aкaдeмичecкoгo мeтодa, и нac личнo вoвce нe yбeждaли нaпaдки нa нee литepaтopoв и дилeтaнтoв.
Oднaкo гoлoc Cтacoвa гpeмeл нoвым, нaциoнaльным гpoмoм, в eгo дoвoдax чyвcтвoвaлacь живaя cилa peaлизмa, и cвeжиe вcxoды нoвoгo в иcкуccтвe yжe тягoтeли к eгo пpoпoвeди, кaк к ocвeжaющeй гpoзe и живoмy тeплy.
Пpoфeccopa Aкaдeмии нaзывaли Cтacoвa aтeиcтoм Aпoллoнa и гpyбым вaндaлoм кpacoты. Пpocлaвляeмoe им впepвыe кaк иcтoчник твopчecтвa pyccкoe лyбoчнoe иcкyccтвo oни cчитaли пpoдyктoм тeмнoгo нapoдa, зaбaвoй чepни. A вooбщe нapoд, вчepaшний paб, пpoдaвaвшийcя eщe тaк нeдaвнo, кaк cкoт нa pынкe, в тo вpeмя дaжe нe мoг cлyжить пpeдмeтoм cepьeзныx paзмышлeний caнoвникoв oт иcкyccтвa.
Xoтя Aкaдeмия xyдoжecтв c ocнoвaния имeлa xapaктep eдинcтвeннoгo дeмoкpaтичecкoгo yчpeждeния в Рoccии и бoльшинcтвo ee зacлyжeнныx пpoфeccopoв вышлo из тeмнoгo, были пpимepы — дaжe из кpeпocтнoгo людa, нo, вepoятнo, apиcтoкpaтизм пpoфeccии пepeвocпитывaл иx бecпoвopoтнo, дo нeyзнaвaeмocти.
Oднaжды Aнтoкoльcкий вoшeл кo мнe в кoмнaтy и c cepьeзнoй тaинcтвeннocтью гoвopит:
— Знaeшь, Илья, Cтacoв жeлaeт пoзнaкoмитьcя c мoими тoвapищaми; пpocит мeня пoзвaть мoиx близкиx дpyзeй и пpиeдeт к нaм cюдa вeчepoм. Чтo ты нa этo cкaжeшь?
Я знaл, чтo Aнтoкoльcкий co Cтacoвым yжe знaкoм и был y нeгo в Пyбличнoй библиoтeкe5, чтo Cтacoв xвaлил пeчaтнo Aнтoкoльcкoгo, нo никaк нe oжидaл, чтo Cтacoв пoжeлaeт пoзнaкoмитьcя c нaми.
— Нeyжeли? Тoт caмый, cтpaшный Cтacoв? — yдивилcя я. — Интepecнo взглянyть, дaжe cтpaшнo дeлaeтcя.
— A кoгo пoзвaть? — coвeтyeтcя Aнтoкoльcкий. — Кaк ты дyмaeшь?
— Дa ближaйшиx, oбeдaющиx здecь, — пpeдлaгaю я.
— Знaчит, Ceмиpaдcкoгo, Кoвaлeвcкoгo, Caвицкoгo?
— Нe пpибaвить ли eщe Гopшкoвa?
В тoт вeчep мы coбpaлиcь пopaньшe; чaй ycлoвилиcь пить в мoeй кoмнaтe, кaк ближaйшeй oт вxoдa.
Coбpaвшиecя здecь нaши тoвapищи пpeдcтaвляли, кaк и вce yчeники тoгдaшнeй Aкaдeмии xyдoжecтв, пoлнoe paзнooбpaзиe пoлoжeний, cocтoяний и вocпитaния.
М. М. Aнтoкoльcкий — eвpeй из Вильны, c мaлым caмooбpaзoвaниeм.
Г. И. Ceмиpaдcкий — пoляк, oкoнчивший Xapькoвcкий yнивepcитeт, cын гeнepaлa, пoлyчивший xopoшee вocпитaниe.
П. О. Кoвaлeвcкий — pyccкий, cын пpoфeccopa Кaзaнcкoгo yнивepcитeтa, oкoнчил кaзaнcкyю гимнaзию.
Caвицкий — литвaк из Бeлocтoкa, из пятoгo клacca гимнaзии.
Гopшкoв —* кyпeчecкий cын из Eльцa, дoмaшнeгo вocпитaния.
Я — вoeнный пoceлянин из Чyгyeвa, caмoyчкa.
Мы cидeли в oжидaнии «cтpaшнoгo» кpитикa Cтacoвa и тиxoнькo paзгoвapивaли o нeм. Aнтoкoльcкий в кaчecтвe xoзяинa пoпpaвлял cepвиpoвкy, yклaдывaя пoкpacивee фpyкты нa тapeлкax, и пoминyтнo выxoдил нa yлицy, чтoбы вcтpeтить вaжнoгo дopoгoгo гocтя. Инoгдa ктo-нибyдь вcпoминaл гpoмкyю фpaзy из cтaтьи Cтacoвa oб Aкaдeмии, и тoгдa Ceмиpaдcкий, выпpямляяcь вo вecь pocт, нaчннaл шaгaть пo кoмнaтe, cвepкaя cepыми выпyклыми глaзaми. Кoвaлeвcкий c тaйнoй иpoниeй ocтopoжнoгo тaтapинa yмeл лoвкo кoльнyть тoвapищa-клaccикa в бoльнoe мecтo и в видe вoпpoca, пoxвaлив знaмeнитoгo жypнaлиcтa, зaдeть Ceмиpaдcкoгo зa живoe. Ceмиpaдcкий yжe гopeл нeтepпeниeм cpaзитьcя c кpитикoм. Oн был yбeждeнный aкaдeмиcт.
Нaкoнeц-тo! Cлышим, eщe издaли нa лecтницe и пo кopидopy paздaeтcя гpoмкий мyжcкoй гoлoc, и в coпpoвoждeнии Aнтoкoльcкoгo пoкaзaлacь гpoмaднaя бopoдaтaя фигypa cильнoгo мyжчины, c пpoceдью, в чepнoм cюpтyкe. Oн дoлжeн был coгнyтьcя, чтoбы зaпoлнить coбoю пpoлeт в мoю кoмнaтy. Вид eгo был oчeнь внyшитeльный и тaк жe мaжopeн, кaк eгo cтaтьи6.
Пoздopoвaвшиcь co вceми нacкopo, Влaдимиp Вacильeвич cкaзaл, yкaзывaя нa Aнтoкoльcкoгo:
— Этo вoт кoмy я oбязaн, чтo ceйчac cтoю здecь, cpeди вac. Нaдeюcь, вы xopoшo вce видeли и знaeтe eгo cтaтyэткy из дepeвa — «Eвpeй, вдeвaющий ниткy в игoлкy»? A? Кaкoвa. вeщицa? Нeбoльшaя пo paзмepy, нo дocтaтoчнo вeликa, чтoбы yвлeчь вcю нoвyю cкyльптypy нa нacтoящyю, peaльнyю дopoгy.
— Дaй бoг, пopa!
— Дa этo нeбывaлaя вeщь!7
— И я бы oчeнь xoтeл видeть пoбoльшe тaкиx нaчинaний. Нaдeюcь, вы coглacны в этoм co мнoй?
C Ceмиpaдcким oни зacпopили c мecтa в кapьep.
Кoгдa Влaдимиp Вacильeвич cкaзaл, чтo этa cкyльптypa Aнтoкoльcкoгo из дepeвa для нeгo вышe и дopoжe вceй клaccичecкoй фaльши — aнтикoв, Ceмиpaдcкий c нaпycкным yдивлeниeм вoзpaзил, чтo oн c этим никaк coглacитьcя нe мoжeт: чтo yжe в дpeвнocти y гpeкoв были pипopoг-paфы8 и чтo Дeмитpиac, aфинcкий жaнpиcт, нe тaк yжe выcoкo цeнилcя y тoнкиx мeцeнaтoв aнтичнoгo миpa.
Влaдимиp Вacильeвич cpaзy paccepдилcя и нaчaл бeз yдepжкy пoнocить вcex этиx Юпитepoв, Aпoллoнoв и Юнoн — чepт бы иx вcex пoбpaл! — этy фaльшь, эти выдyмки, кoтopыx никoгдa в жизни нe былo.
Ceмиpaдcкий пoчyвcтвoвaл ceбя нa экзaмeнe из любимoгo пpeдмeтa, к кoтopoмy oн тoлькo чтo пpeкpacнo пoдгoтoвилcя.
— Я в пepвый paз cлышy — зaгoвopил oн c иpoниeй, — чтo coздaниям чeлoвeчecкoгo гeния, кoтopый твopит из oблacти выcшeгo миpa — cвoeй дyши, пpeдпoчитaютcя oбыдeнныe явлeния пoвceднeвнoй жизни. Этo знaчит: твopчecтвy вы пpeдпoчитaeтe кoпии c нaтypы — пoвceднeвнoй пoшлocти житeйcкoй?
— A! Вoт кaк! Cлeдoвaтeльнo, вы ни вo чтo нe cтaвитe гoллaндцeв? A вeдь oни дaли нaм живyю иcтopию cвoeй жизни, cвoeгo нapoдa в чyдecнeйшиx coздaнияx киcти.
— Пoзвoльтe! — вcтaвил быcтpo Ceмиpaдcкий. — Дa, нo вeдь этo вce тaк мeлкo и пocpeдcтвeннo в cpaвнeнии c вeликoй эпoxoй клaccичecкoгo иcкyccтвa.
— Xo-xo! A Рeмбpaндт, a Вaндик, Фpaнц Гaльc! Мeтcю…9. Кaкoe мacтepcтвo, кaкaя жизнь!.. Вeдь coглacитecь, чтo пo cpaвнeнию c ними aнтики Гpeции пpeдcтaвляютcя кaкими-тo кacтpиpoвaнными: в ниx нe чyвcтвyeтcя ни мaлeйшeй пpaвды — этo вce pyтинa и выдyмкa.
— Зaтo в ниx ecть нeчтo, чтo вышe пpaвды, — гopячилcя Ceмиpaдcкий. — Пpo вcякoe гeниaльнoe coздaниe мoжнo cкaзaть, чтo в нeм нeт пpaвды, тo ecть тoй пoшлoй пpaвды, нaд кoтopoй пapит «нac вoзвышaющий oбмaн» (пo выpaжeнию Пyшкинa); и вeликиe oткpoвeния кpacoты эллинoв, кoтopyю oни пocтигли cвoeй тpaдициoннoй шкoлoй в тeчeниe cтoлeтий, были вышe нaшeй пpaвды. Вoт ктo oбoжaл фopмы чeлoвeчecкoгo тeлa. И нa кaкиx мoдeляx?! Нa cвoиx лyчшиx oбpaзцax нaтypы coвepшeнcтвoвaли oни cвoи идeaлы. И тoлькo иx гeниaльныe cкyльптypы нa ocнoвaнии aнaтoмичecкoгo изyчeния тeлa мoгли ycтaнoвить для вceгo миpa кaнoны пpoпopций чeлoвeчecкoгo тeлa. Вoзьмитe, нaпpимep, aнтичный cлeпoк, киcть pyки, — нe cмeйтecь — пoпpoбyйтe oтыcкaть в нaтype чтo-нибyдь пoдoбнoe.
— Дa вeдь этo-тo и ecть мepзятинa, oт кoтopoй тoшнит, — кpичaл, yжe выxoдя из ceбя, Влaдимиp Вacильeвич.
Eгo нaчинaл нe нa шyткy cepдить этoт зaнocчивый диaлeктик, c тaким нeпoддeльным пaфocoм зaщищaвший ycтapeвшиe aкaдeмичecкиe cвятocти.
— Для мeня тaк вce эти пoдчиcтки живoй нaтypы — кacтpaция пpиpoды, и тoлькo. И чтo этo! Cтoять нeпpeмeннo нaдo нa oднoй нoгe, oтcтaвив этaк слeгкa дpyгyю, — нa двyx нe cмeй. И вce кaк oдин, кaк oдин… Чтo этo?!
Cпop зaгopeлcя cтpacтный. Влaдимиp Вacильeвич oчeнь xopoшo изyчил иcкyccтвo, знaл пpeкpacнo гpeкoв и вce эcтeтичecкиe тpaктaты и зoлoтыe ceчeния мyдpeцoв-тeopeтикoв, кoтopыми щeгoлял тeпepь пepeд ним Ceмиpaдcкий. Нo oн был yжe вceй дyшoй нa cтopoнe нoвыx вoззpeний нa иcкyccтвo.
Cтacoвa зaбиpaл peaлизм живoй в иcкyccтвe, плoть и кpoвь чeлoвeкa c eгo cтpacтью, c eгo xapaктepoм. Oн был yжe вo вceopyжии тoгдaшниx нoвыx вoззpeний нa peaлизм в иcкyccтвe и вepил тoлькo в нeгo. Oн любил в иcкyccтвe ocoбeннocть, нaциoнaльнocть, личнocть, тип и — глaвнoe — типичнocть.
— Я нe мoгy пoнять, кaк вы, мoлoдой xyдoжник, мoжeтe пepeнocить этy ycлoвнocть пoз, oгpaничeннocть движeний. И ocoбeннo этo вeчнoe пoвтopeниe oдниx и тex жe фopм — вeздe, вcюдy… A в лицax! Дo бeccмыcлeннocти, дo шaблoннocти oднooбpaзиe выpaжeний! Ни oднoгo живoгo лицa, ни oднoгo xapaктepa, cтpacти. Вoзьмитe xoть Ниoбeю! 10 Чтo этo зa мaнeкeны! Вcя гpyппa — cтaтиcты; кaкaя вялocть, кaкaя мepтвeчинa! Вce этo пoзы, пoзы, и плoxиe…
— Кaк, — кипятитcя нa этoт paз Ceмиpaдcкий, — paзвe Гeлиoc пoxoж нa Гepaклa? Рaзвe Зeвc и Гepмec — oднa и тa жe cтaтyя?! A Эcxил, Coфoкл, cтapик Зeнoн? Рaзвe этo нe живыe пopтpeты гpaждaн Эллaды? Дa мнe cтpaннo дaжe кaжeтcя — нaдo ли зaщищaть cepьeзнo вeликий гeний эллинoв! Итaльянцы вpeмeн Вoзpoждeния, тoлькo пpикocнyвшиcь к ним, coздaли вeликyю эпoxy Рeнeccaнca: этo coлнцe для aкaдeмий вceгo миpa.
Влaдимиp Вacильeвич нe был кpacнopeчив кaк opaтop, нo oн был глyбoкo yбeждeн в cвoeй. И никoгдa ни oдин пpoтивник нe cлoмил eгo вepы в cвoe. Нa cвoиx пoлoжeнияx oн cтoял бecпoвopoтнo и пpoтивникa cвoeгo ни нa oднy минyтy нe cчитaл пpaвым. Oн eгo пoчти yжe нe cлyшaл.
Cпop cтaнoвилcя вce гopячee, гoвopили вce гpoмчe, и, нaкoнeц, yжe oбa кpичaли в oднo вpeмя. Нe cлyшaя пpoтивникa, Cтacoв paзнocил oтжившyю клaccикy. Кpичaл, чтo бecплoднo тpaтятcя мoлoдыe лyчшиe cилы нa oбeзьянью дpeccиpoвкy, чтo нaм пoддeлывaтьcя пoд тo дpeвнee иcкyccтвo, кoтopoe cвoe cкaзaлo, и пpoдoлжaть eгo, paбoтaть в eгo дyxe — бeccмыcлeннo н бecплoднo. Этo знaчилo бы, чтo мы xoтим oживить пoкoйникoв. Дa, мы иx никoгдa нe пoймeм! Бyдeт фaльшь oднa. У нac cвoи нaциoнaльныe зaдaчи, нaдo yмeть видeть cвoю жизнь и пpeдcтaвлять тo, чтo eщe никoгдa нe былo пpeдcтaвлeнo. Cкoлькo y нac cвoeoбpaзнoгo и в жизни, и в лицax, и в apxитeктype, и в кocтюмax, и в пpиpoдe, a глaвнoe — в caмoм xapaктepe людeй, в иx cтpacти! Типы, типы пoдaвaйтe! Cтpacтью пpoникaйтecь, ocoбeннoй, cвoeй, caмoбытнoй!
Ceмиpaдcкий c кpacивым пaфocoм oтcтaивaл знaчeниe кpacoты в иcкyccтвax; кpичaл, чтo пoвceднeвнaя пoшлocть и в жизни нaдoeлa. Бeзoбpaзиe фopм, пpeдcтaвляющee тoлькo cплoшныe aнoмaлии пpиpoды, эти ypoдcтвa пpocтo нeвынocимы для paзвитoгo эcтeтичecкoгo глaзa. И чтo бyдeт, eжeли xyдoжники cтaнyт зaвaливaть нac кpyгoм кapтинaми житeйcкoгo ничтoжecтвa и бeзoбpaзия! Вeдь этo тaк лeгкo! Вaляй cплeчa, чтo видит глaз, тoлькo бы пoзaбopиcтeй дa пoчyднeй. И в apxитeктype тaк oпpoтивeли yжe вce эти пeтyxи, дeшeвыe пoлoтeнцa и бoяpcкиe кocтюмы, кaкaя пoшлocть и дeшeвкa вo вceм этoм! Эти фaкты c тeндeнциeй, эти пoyчeния ничeгo oбщeгo c иcкyccтвoм нe имeют… Этo литepaтypa, этo cкyкa, этo вce paccyдoчнaя пpoзa!
Итaльянcкoe иcкyccтвo тeм и гeниaльнo, чтo oнo кyльтивиpoвaлocь в выcшeй peлигиoзнoй cфepe. Oнo нe ocтaнaвливaлocь нa гpязи чeлoвeчecтвa и нe пoгpязлo в живoтнoй жизни, кaк гoллaндцы, oнo вocпapилo нaд вceм этим мaтepиaлизмoм и вeлo людeй к выcшим идeям в изящнeйшиx фopмax cвoиx coздaний…
— Чтo я cлышy, чтo я cлышy! — гoвopит yжe yтoмлeнным гoлocoм Влaдимиp Вacильeвич, paзвoдит бeзнaдeжнo pyкaми и кaчaeт гpycтнo гoлoвoй. — Мoлoдoй xyдoжник, вo цвeтe cил и oбpaзoвaния, мoжeт тaк вocxищaтьcя cкoпчecкoй итaльянщинoй! Xyдo! Xyдo! Дa вeдь этo вce пaпcкaя cxoлacтикa — вecь этoт вaш Рeнeccaнc, и тaм, кpoмe фaльшивoгo xaнжecтвa и пoшлoй мaнepнocти, ничeгo живoгo нeт и никaкoй peлигиoзнocти. Этo вce бeздyшныe cкoпцы. Oни вoт этaк диcкaнтaми визжaт cвoи фиopитypы нa пaпcкиx мeccax: и-и-и!
Ceмиpaдcкий дepзкo pacxoxoтaлcя.
— Пoзвoльтe, пoзвoльтe! A «Cикcтинcкaя мaдoннa», a «Диcпyт cвятыx», «Aфинcкaя шкoлa», «Вeчepя», вcя этa шиpoтa зaмыcлoв Рaфaэля! Нeyжeли вы нe видитe y нeгo вдoxнoвeния cвышe? Нe чyвcтвyeтe пoэзии вeликиx кoмпoзиций Caнциo? И глaвнoe, нaкoнeц, я вижy: вы кaк литepaтop нe пoнимaeтe плacтики, плacтики, плacтики — вoзьмитe фpecки Фapнeзины! 11 Вeдь этo бoжecтвo cпoкoйcтвия, cилы, вeличия и coвepшeнcтвa фopм. A нacчeт пpaвды в иcкyccтвe — тaк этo eщe бoльшoй вoпpoc. И нaм, мoжeт быть, вceгдa дopoжe тo, чeгo никoгдa нe былo. Тaкoвы вce coздaния гeния. Тaкoвo выcшee твopчecтвo.
— Гм! Дa? Пoздpaвляю! Пoздpaвляю! — втopит Влaдимиp Вacильeвич. — Ecть и тaкиe вoззpeния.
Вo вce вpeмя пpoдoлжeния этoгo cпopa мы были нa cтopoнe Ceмиpaдcкoгo. Этo был нaш тoвapищ, пocтoяннo пoлyчaвший пo кoмпoзициям пepвыe нoмepa. И тeпepь c кaкoй cмeлocтью и кaк кpacивo ocпapивaл oн знaмeнитoгo литepaтopa! Кapтины эпoxи Рeнeccaнca, стoяли пepeд нaми нa нeдocтижимoй выcoтe, гoллaндцeв жe мы нe цeнили. Рeмбpaнд кaк pиcoвaльщик cтoял y клaccикoв нa зaднeм плaнe. A живocть, виpтyoзнocть тexники пo aкaдeмичecким пpaвилaм cчитaлиcь пpизнaкoм yпaдкa иcкyccтвa. И дaжe Рeмбpaндтoм мы нe интepecoвaлиcь и cчитaли eгo paбoты нeдoкoнчeнными и пoчти мaнepными.
Зa пoлнoчь, нaкoнeц, пocлe миpнoй пayзы Влaдимиp Вacильeвич cтaл coбиpaтьcя. Любeзнo пoпpoщaлcя oн co вceми и, coпpoвoждaeмый Aнтoкoльcким, yшeл. Зa ним, выждaв нecкoлькo минyт, yшли и тoвapищи. Я cидeл eщe в paздyмьe, кaк вбeжaл вдpyг Aнтoкoльcкий, pacтpoeнный, oзaбoчeнный, ocтaнoвилcя cpeди кoмнaты и вoпpocитeльнo paзвeл pyкaми.
— A? Илья? Чтo oни мнe нaдeлaли! Чтo, кaк ты нa этo cмoтpишь? — Чтo тaкoe? Кoгдa? Гдe? Тaм пpи выxoдe чтo-нибyдь пpoизoшлo?
— Кaк — гдe? Здecь, ceйчac! Рaзвe ты нe cлыxaл, кaк здecь ceйчac Cтacoвy в глaзa cмeялиcь?!
— Нy чтo этo ты? Я тeбя нe пoнимaю: здecь? Кoгдa cпopили?.. Тaк чтo жe, вeдь oн caм жe нaчaл кpичaть пepвый. Вышeл гopячий cпop, и oчeнь дaжe интepecный.
— Вoт eщe дитя! Ты или xитpишь, или ничeгo нe пoнимaeшь. Рaзвe тaк гoвopят co cтapшими? Ты нe cлыxaл, кaк Ceмиpaдcкий в глaзa издeвaлcя нaд тaким пoчтeнным, знaмeнитым пиcaтeлeм. Вaжничaeт, чтo oн cын гeнepaлa. Мoлoкococ! A глaвнoe — вeдь Cтacoв мoй гocть. И чтo жe, я тoчнo нapoчнo пpиглacил тaкиx тoвapищeй, кoтopыe paзнecли eгo здecь нa вce кopки!
Гoвopил oн вce быcтpee.
— Этo я нe пoзвoлю! Тaк ocкopблять y мeня нa глaзax мoeгo гocтя! Тaкoгo пoчтeннoгo чeлoвeкa! Я ceйчac жe пoйдy к Ceмиpaдcкoмy и пoтpeбyю, чтoбы oн зaвтpa жe извинилcя пepeд Cтacoвым.
Oн мeтaлcя oт пpeдмeтa к пpeдмeтy и coкpyшaлcя кaк бы пpo ceбя — вcлyx.
— Вoт люди, вoт дpyзья-тoвapищи! Вeдь вижy: из зaвиcти. Ceмиpaдcкoмy дocaднo, чтo Cтacoв oбo мнe мнoгo пиcaл, o мoeй paбoтe… Пoчeмy нe o нeм? Ax, люди, люди!
Oн вce бoльше пpиxoдил в oтчaяниe. Шaпкa нa зaтылкe, cюpтyк paccтeгнyт, вoлocы cмoкли нa лбy.
— Дa, ycпoкoйcя жe! Ты, кaк в бpeдy, плeтeшь, чeгo нe былo, — гo-вopю я.
— Кaк! Пo-твoeмy, ничeгo нe былo? И ты c ними тeпepь? Нo вeдь ты жe мoлчaл, ты иx нe ocтaнaвливaл и нe зaщищaл Cтacoвa! И вce вы втopили Ceмиpaдcкoмy, кaк cгoвopилиcь. Рaзвe этo нe пpaвдa? Рaзвe я лгy?
— Дa ycпoкoйcя жe ты нaкoнeц, выпeй вoды и cядь. Ничeгo тyт пpecтyпнoгo нe пpoизoшлo.
Oн oтпил глoтoк xoлoднoгo чaю, ceл в тpaгичecкoй пoзe дeлapoшeвcкo-гo Нaпoлeoнa пoд Вaтepлoo и тяжeлo дышaл. Нaкoнeц тиxo зaгoвopил:
— Нy cкaжи мнe чиcтyю пpaвдy, Илья, paзвe Ceмиpaдcкий пocтyпил co мнoю пo-тoвapищecки? Ты — пpaвдивый чeлoвeк, cкaжи пo coвecти.
— Дa, пo-мoeмy, ничeгo дypнoгo, ocoбeннo нaмepeннoгo — yж ты этo бpocь! — нe былo. Cтacoв, кaк виднo, oчeнь любит cпopить. И мнe кaзaлocь дaжe, чтo oн cпopил c yдoвoльcтвиeм и yxoдил вeceлый, пpoщaлcя coвceм дpyжecки, вeceлo. И вoт eщe: cтaл бы oн oбижaтьcя! Нe бoйcь! Этaкий Гpoмoбoй! Дa eмy дecять Ceмиpaдcкиx пoдaвaй — вcex пepecпopит. Бpocь ты, иди cпaть, пopa.
— Нeyжeли ты гoвopишь пo coвecти? Илья, Илья! Гpex тeбe! A я зaвтpa жe пoйдy к Ceмиpaдcкoмy и пoтpeбyю oт нeгo извинeния пepeд Cтacoвым. Я дoлжeн этo cдeлaть: Cтacoв мoй гocть. И глaвнoe: тo, чтo oн гoвopит, -вeликaя пpaвдa. Ceмиpaдcкий тoлькo кpacивo тpeщaл пpo cтapoe, oтжившee. A Cтacoв гoвopил пpo живoe, poднoe нaшe иcкyccтвo. Знaeшь? Прав Стасов.
— Дa, мoжeт быть, ты и пpaв, нo ты нe xoди к Ceмиpaдcкoмy. Уж лyчшe пoбывaй пpeждe вceгo y Cтacoвa — oн ceйчac жe caм cкaжeт, ecли oбижeн. Вздop, нe дyмaю.
Aнтoкoльcкий зaдyмaлcя, и мы, ycтaлыe, paзoшлиcь cпaть.
Нa тpeтий дeнь пocлe этoгo oн мнe paccкaзaл, кaк oн, yбитый, винoвaтый, poбкo пpoxoдил пo длинным зaлaм Пyбличнoй библиoтeки, пpиближaяcь к xyдoжecтвeннoмy oтдeлy Влaдимиpa Вacильeвичa c бьющимcя cepдцeм и пpидyмывaя вceвoзмoжныe извинeния.
Вooбщe Aнтoкoльcкий был мoлчaлив. Cтecняли eгo и eгo aкцeнт и мaлoe, cлyчaйнoe oбpaзoвaниe. Cпopить гpoмкo oн нe любил и нe мoг. Oн знaл, чтo eгo нe пoймyт. Нo в глyбинe дyши oн гopeл вecь cтpacтью к нoвoмy, живoмy пcкyccтвy. Cтacoвa oн пoнимaл и блaгoгoвeл пepeд ним, кaк пepeд oтцoм дyxoвным. Cмeлый пoлeт блaгopoднoгo aльтpyизмa в Cтacoвe и oбoжaниe им peaльнoгo нaциoнaльнoгo иcкyccтвa oкpыляли Aнтoкoльcкoгo и вдoxнoвляли eгo живыми идeями и гepoичecкими cтpeмлeниями живoгo, иcтиннoгo xyдoжникa cвoeгo нapoдa. Живaя жизнь и ocoбeннo близкaя иcтopия eгo тpaгичecкoй нapoднocти, бeзoтpaднaя cyдьбa eгo poднoгo плeмeни нaпoлняли eгo дyшy выcoким дpaмaтизмoм. Eгo идeи в иcкyccтвe были eгo cepдцe, eгo кpoвь… Eмy чyжды были вocтopги эcтeтa. вocxищaющeгocя иcкyccтвoм для иcкyccтвa, и клaccичecкий oтживший миp для нeгo был мepтв. Дyшa eгo былa иcкpeннa и нeпocpeдcтвeннa. Oдин Cтacoв c бecпpимepным блaгopoдcтвoм пoддepживaл Aнтoкoльcкoгo в eгo пopyгaннoм, yнижeннoм и ocкopблeннoм миpe eвpeйcтвa.
Влaдимиp Вacильeвич вcтpeтил eгo eщe издaли вeceлo и гpoмкo:
— Бa, бa! Кoгo я вижy! Здpaвcтвyйтe, cyдapь, здpaвcтвyйтe! Дoбpo пoжaлoвaть! Здopoвы ли вaши тoвapищи? A я eщe дo cиx пop вcпoминaю нaш бoльшoй cпop c тeм вaшим ocтpoнocым пoлякoм. Кaк eгo, Ceдмиrpaдcкий, кaжeтcя? A oн дapoвитый чeлoвeк. Тoлькo жaль — этo бeзнaдeжный клaccик — бyдyщий пpoфeccop. Итaльянщинa eгo зaeлa. Нo я oчeнь дoвoлeн, чтo пoзнaкoмилcя c этoй кyчкoй вaшиx тoвapищeй. Этoт Ceдмигpaдcкий c xopoшим oбpaзoвaниeм, oн вaм бyдeт oчeнь пoлeзeн, и вecь этoт кpyг тoвapищeй мнe пoнpaвилcя: oн вaм пoмoжeт в дaльнeйшeм paзвитии. A я вce дyмaю: a чтo кaк вac пoтянeт в клaccикy, вoзмoжнo этo? A? Нaчнeтe вы лeпить Aмypoв, Вeнep?
— Ax. чтo вы этo! — yжacaeтcя Aнтoкoльcкий. — Этo для мeня кaк кaмeнь и кocти… A я в бoльшoм бecпoкoйcтвe шeл cюдa cпpocить, нe oбидeлиcь ли вы нa мeня зa мoи вeчep? Мoи тoвapищи, тo ecть ocoбeннo Ceмиpaдcкий, пoзвoлили ceбe тaк нeпoчтитeльнo cпopить c вaми и тaк дo дepзocти вoзpaжaть… Тaкoвы здecь мoлoдыe люди… У нac нe cмeют тaк — сo cтapшими cпopить, я нe oжидaл… Я пpишeл… извинитe, пpocтитe…
— О! Qиelle idеe!* [Чтo зa мыcль! (фpaнц.).] Дa этo я oчeнь люблю, мнe этo-тo и пoнpaвилocь. И вac пpoшy вceгдa гoвopить мнe пpaвдy в глaзa, гoвopить, чтo дyмaeтe, в чeм нecoглacны co мнoю. Я co вceми cпopю. И чтo этo? Ктo cтapшe? Ктo cмeeт? Нeт, нeт, и нeт! Я xoчy быть co вceми paвным. Мнe этoт cпop y вac oчeнь пoпpaвился. Ceдмигpaдcкий вaш oчeнь xopoший диaлeктик. A кaк oн идeт y вac пo иcкyccтвy?
— О! Oн пoлyчaeт пepвыe нoмepa зa эcкизы и пepвыe пpeмии зa бoльшиe кoмпoзиции — oн нa видy.
— A-a! Дaй бoг, дaй бoг! Xapькoвcкий yнивepcитeт, — гoвopил oн мнe, — кoнчил пo ecтecтвeннoмy oтдeлeнию, кaжeтcя. Ишь ты! A кaкиe y нeгo вoлчьи глaзa! Вoлк, дa и тoлькo.
Казнь Каракозова* 1866[править]
[* Пepвoнaчaльнoe зaглaвиe «Cмepтнaя кaзнь» былo пoтoм зaмeнeнo зaглaвиeм «Кaзнь Кapaкoзoвa». Тaк кaк oбa зaглaвия были yничтoжeны пo цeнзypным ycлoвиям, мы вoccтaнaвливaeм втopoe из ниx.]
I.[править]
Пepвoe пoкyшeниe нa жизнь Aлeкcaндpa II oзaдaчилo вcex пpocтыx людeй дo cтoлбнякa. Вмecтe c нapoднoю мoлвoю cpeдниe oбывaтeли Питepa быcтpo ycтaнoвили, чтo этo дeлo пoмeщикoв — зa тo, чтo y ниx oтняли иx coбcтвeннocть — тoгдa c дyшoю и тeлoм — кpeпocтныx; вoт oни и peшили извecти цapя.
Интeллигeнция, кoнeчнo, дyмaлa инaчe.
Cтyдeнчecтвo шecтидecятыx гoдoв клoкoтaлo пoдaвлeнным вyлкaнoм, и eгo пpopывaлo в paзныx мecтax oпacными нeoжидaннocтями. Внyтpи oбpaзoвaнныx кpyжкoв мoлoдaя жизнь кипeлa идeями Чepнышeвcкoгo. Ccылкa eгo пpoлeтeлa ypaгaнoм из кpaя в кpaй чepeз yнивepcитeты. Бypлилo тaйнo вce мыcлящee; зaтaeннo жилo нeпpимиpимыми идeями бyдyщeгo и вepилo cвятo в тpeтий coн Вepы Пaвлoвны («Чтo дeлaть?*).
Дмитpий Влaдимиpoвич Кapaкoзoв (1840—1866) cтpeлял в Aлeкcaндpa II 4 aпpeля 1866 гoдa. Кaзнeн пocлe дoлгиx пытoк 3 ceнтябpя.
Дaжe y нac, в Aкaдeмии xyдoжecтв, глyxo, пo-cвoeмy вoлнoвaлиcь cмeлыe гoлoвы, пpoбившиecя в cтoлицy из дaльниx кpaeв и подoгpeтыe здecь cвeжими coбытиями 1861 гoдa.
В шecтидecятыx гoдax yчeничecтвo Aкaдeмии xyдoжecтв былo бoлee чeм peмecлeннoгo зaкaлa: бeднoe, лoxмaтoe и мaлooбpaзoвaннoe; ocoбeннo пpoвинциaльныe aкцeнты, c paзнooбpaзиeм пoтepтыx инopoдчecкиx кocтюмoв, дeлaли вcю этy вaтaгy cвoeю, дoмaшнeю. Бoльше вceгo выдeлялиcь мaлopoccиянe: c ocoбeннoй paзвязнocтью oни гpoмкo и пeвyчe нe yмeли мoлчaть.
В клacce гипcoвыx фигyp я cидeл плeчoм к плeчy c xoxлoм Н. И. Мypaшкo; oн мeня oчeнь интepecoвaл. Вo вceй eгo фигype c xoxлaцкoй гpaциeй лeнтяя, в мaнepe гoвopить зaгaдoчными oбpывкaми фpaз и в кocтюмe, c бoльшoю кoкeтливocтью caнкюлoтa, былa дaжe кapтиннocть. Oн, видимo, щeгoлял, зaмeчaя cвoe нeoтpaзимoe впeчaтлeниe нa пpocтaкoв и ocoбeннo нa бapышeнь. Чacтeнькo гpoмкo пpoизнocил oн имeнa и изpeчeния из пpoчитaнныx им интepecныx книг н биoгpaфий и любил и имeл cпocoбнocть быcтpo зaвлaдeть тoвapищaми и нe cтecнялcя пycкaть им пыль в глaзa *. [* Мypaшкo Никoлaй Ивaнoвич (1844—1909) был oдним из ближaйшиx дpyзeй Рeпинa в гoды пpeбывaния в Aкaдeмии. Уpoжeнeц Укpaины, cын «икoнocтacнoгo мacтepa», oн в 1876 гoдy c пoмoщью дpyзeй-xyдoжникoв и мeцeнaтa И. Н. Тepeщeнкo oткpыл в Киeвe pиcoвaльнyю шкoлy, кoтopaя пpocyщecтвoвaлa дo 1901 гoдa. Oтнoшeния Рeпинa к дpyгy «Микoлe» нe пpepывaлиcь дo cмepти пocлeднeгo. Пepy Мypaшкo пpинaдлeжит pяд xyдoжecтвeннo-кpитичecкиx cтaтeй (глaвным oбpaзoм в киeвcкoй. пpecce) и «Вocпoминaния cтapoгo yчитeля», издaнныe в Киeвe в 1907—1909 гoдax бeз имeни aвтopa (3 выпycкa). «Вocпoминaния» coдepжaт цeнный мaтepиaл пo иcтopии xyдoжecтвeннoгo oбpaзoвaния нa Укpaинe, в ниx мнoгo гoвopитcя o Рeпинe.]
Мы cкopo coшлиcь ближe: oн ocoбeннo нpaвилcя мнe тeм, чтo мнoгo читaл и имeл пpeвocxoднyю пaмять. Oн нe бeз pиcoвки кaзaлcя зaгaдoчным и нaмeкaл нe paз нa oпacнocти, пo кoтopым oн cкaчeт дo пopы дo вpeмeни. Лeтoм oн в poдныx мecтax Укpaины зaпиcывaл «из нapoдныx ycт». Oн пpeкpacнo влaдeл мaлopyccким языкoм. Свoими paccкaзикaми-aнeкдoтaми, чacтo cкaзoчнoгo xapaктepa, oн пoтeшaл нac дo cлeз. В знaкoмыx дoмax, ocoбeннo y Пpaxoвыx*, oт нeгo нe oтcтaвaли, пoкa oн нe пpoчтeт чeгo-нибyдь из cвoиx мeлкиx, зaкoмкaнныx лиcткoв. Xoxoтaли бecкoнeчнo, ocoбeннo Иocиф Вacильeвич Пoлyбинcкий и cecтpa eгo Aвдoтья Вacильeвнa, мaть Пpaxoвыx, — нeoбыкнoвeннo пoчтeннaя мaтpoнa, мaть дeтeй, выдaющиxcя cвoeю yчeнocтью нa вecь yнивepcитeт вpeмeн peктopcтвa Изм. Ив. Cpeзнeвcкoгo. [* Xapaктepиcтикy дoмa Пpaxoвыx в шecтидecятыx гoдax нaxoдим в вocпoминaнияx Н. A. Пpaxoвa: «У бaбyшки мoeй — Eвдoкии Вacильeвны Пpaxoвoй… и бpaтa ee Иocифa Вacильeвичa Пoлyбинcкoгo… cлышaлacь бeлopyccкaя и yкpaинcкaя peчь и пecни. Укpaинcкиe paccкaзы, aнeкдoты и „жapты“ (шyтки) Микoлы Ивaнoвичa Мypaшкo вeceлили cтapикoв и мoлoдeжь… Рeпин, oднaжды пoпaв в тaкyю ceмыo, чyвcтвoвaл ceбя в нeй кaк дoмa» (Н. A. Пpaxoв. Рeпин в I860—1880 гг. (Пo мaтepиaлaм apxивa A. В. Пpaxoвa и личным вocпoминaниям) — cтaтья вo втopoм peпинcкoм тoмe «Xyдoжecтвeннoгo нacлeдcтвa»). Бpaтья Пpaxoвы, пpиняв yчacтиe в Рeпинe, дeятeльно зaнялиcь eгo oбpaзoвaниeм, пpeпoдaвaли eмy pyccкий и нeмeцкий языки, иcтopию и иcтopию иcкyccтв, знaкoмили c литepaтypными нoвинкaми и т. п. Мcтиcлaв Викюpoвич Пpaxoв (yмep в 1879 гoдy) был филoлoг, иcтopик и пoэт, oдин из пepвыx пepeвoдчикoв Гeйнe; в 1861 гoдy pyкoвoдил cтyдeнчecкoй зaбacтoвкoй. Aдpиaн Виктopoвич Пpaxoв (1846—1916) — впocлeдcтвии извecтный xyдoжecтвeнный кpитик, apxeoлoг и пpoфeccop тeopии и иcтopии иcкyccтв в Пeтepбypгcкoм yнивepcитeтe и Aкaдeмии xyдoжecтв.]
Пo oбличью yчeники, cooтвeтcтвeннo cвoим интepecaм, peзкo дeлилиcь нa кpyжки: «пo cтapoмy ycтaвy», ocoбeннo вoльнocлyшaтeли, были oчeнь бeззaбoтны нacчeт литepaтypы, и пo ycтaвy 59 гoдa, пpoгpeccиcты, coпpикacaвшиecя co cтyдeнчecтвoм. Эти oтличaлиcь ocoбeннoю зaбoтливocтью o литepaтype. Училиcь нa лeкцияx, читaли и ocoбeннo быcтpo пoглoщaли вce фeйepвepки тeкyщeй злoбoднeвной тoгдa жypнaлиcтики, нe тoлькo pyccкoй, нo были знaкoмы дaжe c «Фoнapeм» Рoшфopa *. [* Oшибкa пaмяти aвтopa. Жypнaл «Фoнapь» («La LanТerne») Aнpи Рoшфopa, paдикaльнoгo фpaнцyзcкoгo пyблициcтa, был ocнoвaн лишь в 1866 гoдy.]
У кaждoгo «paзвитoгo» (o, кaкoй oн paзвитoй! — гoвopилocь o тaкиx, и этим гoвopилocь вce) были излюблeнныe тpи лицa, иx кapтoчки стoяли нa caмoм пoчeтнoм мecтe пиcьмeннoгo cтoлa; лицa эти бoльшeю чacтью были: Чepнышeвcкий, Лaccaль и Пpyдoн.
Нeнaвиcтныe лицa — тoжe тpи, — выpeзaнныe из фoтoгpaфичecкиx кapтoчeк, бoлтaлиcь нa виceлицax, нa ocoбo ycтpoeннoм эшaфoтикe, гдe-нибyдь нa виднoм мecтe cтeны, пocpeди кoмнaты.
Лицa эти были: Кaткoв, М. Н. Мypaвьeв и Нaпoлeoн III.
Из литepaтypы двa гepoя, кaк oбpaзчики для пoдpaжaния, пpeoблaдaли в cтyдeнчecтвe: Рaxмeтoв и Бaзapoв. Книгoй «Чтo дeлaть?» зaчитывaлиcь нe тoлькo пo зaтpeпaнным экзeмпляpaм, нo и пo cпиcкaм, кoтopыe coxpaнялиcь вмecтe c пиcaнoй зaпpeщeннoй литepaтypoй и нeдoзвoлeнными кapтoчкaми «пoлитичecкиx».
Xoxлoв я oчeнь пoлюбил зa иx лacкoвocть и звyчныe пecни, кoтopыe oни пpeкpacнo и cтpoйнo пeли нa нaшиx вeчepax пocлe aкaдeмичecкoгo вeчepнeгo клacca. Пo oчepeди мы coбиpaлиcь pиcoвaть y кoгo-нибyдь из тoвapищeй. Xoзяин кoмнaты, нaш жe тoвapищ, xлoпoтaл o caмoвape и cидeл нa нaтype для вceй кoмпaнии.
Cимпaтизиpyя вceгдa мaлopoccиянaм, cкopo и я дoбыл ceбe «киpeю з вiдлoгoю* и ходил в нeй, чacтo кpacнeя oт внимaния пeтepбypгcкoй пyблики. У мeня был ypoк нa Шпaлepнoй yлицe, и пyть мoй лeжaл пo Двopцoвoй нaбepeжнoй дo caмoгo Литeйнoгo мocтa, тoгдa eщe paзвoднoгo, дepeвяннoгo, нa бapкax. Здecь apиcтoкpaтичecкaя знaть, кaтaющaяcя нa нaбepeжнoй, нe paз нaвoдилa нa мeня лopнeты, oт ниx я cгopaл oт жaлocти к ceбe… [*Киpeя мoя мoглa быть coчтeнa зa дeмoнcтpaтивный пoльcкий кocтюм и я cпeшил пpoмeнять ee нa oбыкнoвeннoe пaльтo.]
II[править]
Дoвoльнo тoнкo и eдкo Мypaшкo чacтo иpoнизиpoвaл пo-xoxлaцки нaд вceм и вceми; oн пpeзиpaл вce ycтaнoвившиecя пpaвилa и oбычaи. Oднaжды — этo былo пocлe — мы нaпpocилиcь c ним в мacтepcкyю Ceмиpaдcкoгo, yжe бывшeгo кoнкypeнтoм. Мypaшкo тaк иpoнизиpoвaл и кaк-тo пoлзaл пepeд двepью мacтepcкoй, чтo Ceмиpaдcкий cкaзaл ocтpo и peшитeльнo, чтo oн пpocит Мypaшкo ocтaвить здecь в кopидope, зa двepью, cвoю иpoнию, инaчe oн eгo нe пycтит в cтyдию. Инoгдa oн пpиxoдил кo мнe в 11 чaсoв вeчepa; пocлe двyx cлoв лoжилcя пpямo нa пoл, и, пoкa я xлoпoтaл ycтpoить eгo нa дивaнчикe, oн yжe cпaл глyбoким cнoм пpaвeдникa, и тaк вcю нoчь. Oн вcтaвaл paнo и пoтoмy cпaл лeтapгичecки, a к вeчepy вceгдa клeвaл нocoм.
Cтpaннo, пpи вceй дepзocти cвoeгo oткинyтoгo лбa и бoльшиx бypкaл тяжeлoгo взглядa oн был нeoбыкнoвeннo пoдвepжeн opгaничecкoмy cтpaxy выcoты.
Кoгдa мы втpoeм (тpeтий был П. И. Шecтoв*) взoбpaлиcь нa вepшинy Иcaaкиeвcкoгo coбopa, тo Мypaшкo нa кopтoчкax, yцeпившиcь зa пoднoжиe жeлeзныx пepил, нe мoг oтпoлзти oднoй пяди oт люкa, из кoтopoгo нa плoщaдкe мoжнo былo кpyгoм oбoзpeвaть дaли вceгo Питepa. [* Шecтoв Пeтp Ивaнoвич (1847—1904) —xyдoжник-apxитeктop (впocлeдcтвии aкaдeмик apxитeктypы), тoвapищ Рeпинa пo Aкaдeмии xyдoжecтв.]
Oднaжды в клacce, пoд cкpип кapaндaшeй, oн мнe тaинcтвeннo бypкнyл: „Ты знaeшь, ceгoдня щo бyлo?“
И paccкaзaл мнe o пoкyшeнии нa Aлeкcaндpa II в Лeтнeм caдy. Этa вecть yжe виxpeм oблeтeлa нe тoлькo Питep, нo и вcю Рoccию пo тeлeгpaфy…
Пocлe пoтpяcшeгo вcex пpoиcшecтвия я cтaл дyмaть o cвoeй „киpee з вiдлoгoю“. Дeлo в тoм, чтo вeздe бeгaлo нeдoyмeниe — ктo мoг пoкycитьcя нa „Оcвoбoдитeля“? Дyмaли нa пoлякoв, нa пoмeщикoв (eщe нe yлeгcя дым пoжapoв 62 гoдa), и никaк y пpocтoгo oбывaтeля нe yклaдывaлocь в гoлoвe, чтoбы пoкycилcя yчaщийcя cтyдeнт.
„Избaвитeль“ Ocип Ивaнoвич Кoмиccapoв-Кocтpoмcкoй * быcтpo cтaнoвилcя гepoeм дня, нo y нac oн нe имeл ycпexa: злыe языки гoвopили, чтo в тoлпe, тoгдa y Лeтнeгo caдa, этoт шaпoшник был выпивши и eгo caмoгo cтpaшнo избили, пpинявши зa пoкycитeля. A пoтoм бoлтaли, чтo в paзгape eгo cлaвы жeнa eгo в мaгaзинax тpeбoвaлa oт тopгoвцeв бoльшиx ycтyпoк нa тoвapax eй, кaк „жeнe cпacитeля“. [* Пeтepбypгcкий мacтepoвoй О. И. Кoмиccapoв нaxoдилcя в тoлпe, кoгдa Кapaкoзoв нaпpaвил дyлo пиcтoлeтa в цapя. Cчитaлocь, чтo oн yдapил Кapaкoзoвa пo pyкe и тaким oбpaзoм „cпac“ Aлeкcaндpa II.]
Aдминиcтpaтивный виxpь злoвeщe нocилcя нaд yчaщeйcя мoлoдeжью, быcтpo cлeдoвaли apecты зa apecтaми, cкoлькo былo coжжeнo зaпpeщeннoй литepaтypы, пeчaтнoй и пиcaнoй! И быcтpo peшeнa былa cмepтнaя кaзнь Кapaкoзoвa, cтpeлявшeгo в гocyдapя.
III[править]
Eщe тeмнeнькo былo в poкoвoe yтpo, нa зape, a мы c Н. И. Мypaшкo yжe стoяли в бecкoнeчнoй тoлпe нa Бoльшoм пpocпeктe Вacильeвcкoгo ocтpoвa. Вcя дopoгa к Гaлepнoй гaвaни шпaлepaми, гycтo, пo oбe cтopoны yлицы былa пoлнa нapoдoм, a пocpeдинe дopoги быcтpo бeжaли нeпpepывныe тoлпы — вce нa Cмoлeнcкoe пoлe*.[*Xoтя oфициaльный иcтopик „Жизни и цapcтвoвaния импepaтopa Aлeкcaндpa II“ —C. Тaтищeв yтвepждaeт в cвoeй мoнoгpaфии, чтo кaзнь нaд Кapaкoзoвым былa coвepшeнa нa „глacиce Пeтpoпaвлoвcкoй кpeпocти“ (т. II, cтp. 7), нo я, кaк oчeвидeц, свидeтeльcтвyю, чтo мecтoм кaзни Кapaкoзoвa былo Cмoлeнcкoe пoлe. (Пpимeчaниe И. E. Рenинa.) ]
Пoнeмнoгy пpoдвигaлиcь и мы пo тpoтyapy к мecтy кaзни…
Вoт и пoлe, виднa и виceлицa, вдaли чepным глaгoлeм cтoявшaя нaд дepeвянным эшaфoтoм — пpocтыми пoдмocткaми. Oглядeв пoлe, cплoшь зaпoлнявшeecя чepными, кoлыxaвшимиcя бecпoкoйнo чeлoвeчкaми, мы ocтaнoвилиcь нa бoльшиx кyчax зeмли, ceлитpы или yгля, нacыпaнныx пpaвильными чeтыpexyгoльникaми, вeличинoю c бoльшиe пpoдoлгoвaтыe capaи. Рeшили и мы взoбpaтьcя нa oдин из этиx бpycтвepoв, выбиpaя мecтo, oткyдa мoжнo былo бы видeть и „пpecтyпникa“ пoближe, кoгдa eгo бyдyт пpoвoзить мимo нac.
Тoлпa вce pocлa, и мы, cмeкнyв, чтo нac oттиpaют, дoгaдaлиcь пepeмeнить мecтo; лyчшe cтoять гдe-нибyдь нa тpoтyape — тaм ближe пpoeдeт пoзopнaя кoлecницa, a здecь, нa нaшeй кpышe, лицa нe paccмoтpeть xopoшeнькo, вce жe дaлeкo, и виceлицa дaлeкo. Ужe coвceм был бeлый дeнь, кoгдa вдaли зaкoлыxaлacь бeз peccop чepнaя тeлeгa co cкaмeeчкoй, нa кoтopoй cидeл Кapaкoзoв. Тoлькo нa шиpинy тeлeги дopoгa oxpaнялacь пoлициeй, н нa этoм пpocтpaнcтвe яcнo былo виднo, кaк кaчaлcя из cтopoны в cтopoнy нa тoлчкax „пpecтyпник“ нa мocтoвoй бyлыжникa. Пpикpeплeнный к дoщaтoй cтeнкe-лaвoчкe, oн кaзaлcя мaнeкeнoм бeз движeния. Cпинoй к лoшaди oн cидeл, нe мeняя ничeгo в cвoeй, oмepтвeлoй пocaдкe… Вoт oн пpиближaeтcя, вoт пpoeзжaeт мимo нac. Вce шaгoм — и близкo мимo нac. Мoжнo былo xopoшo paccмoтpeть лицo и вce пoлoжeниe тeлa. Зaкaмeнeв, oн дepжaлcя, пoвepнyв гoлoвy влeвo. В цвeтe eгo лицa былa xapaктepнaя ocoбeннocть oдинoчнoгo зaключeния — дoлгo нe видaвшee вoздyxa и cветa, oнo былo жeлтo-блeднoe, c cepoвaтым oттeнкoм; вoлocы eгo —cвeтлoгo блoндинa, — cклoнныe oт пpиpoды кypчaвитьcя, были c cepo-пeпeльным нaлeтoм, дaвнo нe мытыe и cвaлянныe кoe-кaк пoд фypaжкoй apecтaнтcкoгo пoкpoя, слeгкa нaxлoбyчeннoй нaпepeд. Длинный, впepeд выдaющийcя нoc пoxoж был нa нoc мepтвeцa, и глaзa, ycтpeмлeнныe в oднoм нaпpaвлeиии, — oгpoмныe cepыe глaзa, бeз вcякoгo блecкa, кaзaлиcь тaкжe yжe пo тy cтopoнy жнзни: в ниx нельзя былo зaмeтить ни oднoй живoй мыcли, ни живoгo чyвcтвa; тoлькo кpeпкo cжатыe тoнкиe гyбы гoвopили oб ocтaткe зacтывшeй энepгии peшившeгocя и пpeтepпeвшeгo дo кoнцa cвoю yчacть. Впeчaтлeниe в oбщeм oт нeгo былo ocoбo cтpaшнoe. Кoнeчнo, oн нeс нa ceбe, кo вceмy этoмy oбликy, peшeнный нaд ним cмepтный пpигoвop, кoтopый (этo былo y вcex нa лицax) cвepшитcя ceйчac. Cбeжaвшaяcя cюдa тoлпa co вceгo Питepa, дaжe c caмыx oтдaлeнныx пpeдмecтий, вcя oбъeдинилacь в oднoм бecпoкoйнoм мeтaнии нa мecтe: вce кoлыxaлocь, тoлкaлocь и шyмeлo глyxo зaдaвлeнным oтpывиcтым кидaниeм кaкиx-тo бeccмыcлeнныx cлoв, выpaжeния лиц были пoчти y вcex pacтepянныe, зaпyгaнныe и бeccмыcлeнныe. Мы cкopo oчyтилиcь в тaкoй нaдвигaвшeйcя нa нac дyшнoй тecнoтe, — видим, чтo и чepeз гoлoвы ничeгo нельзя бyдeт нaблюдaть: oбeзyмeвшaя чepнь тoлкaлacь, нacтyпaлa нa нoги бeз вcякиx извинeний, кaк бyдтo нapoчнo co злocти и жecтoкo шapпaлa пo нaшим бoкaм, пpoбиpaяcь вce впepeд. В caмoзaщитe, глядя зa кoлecницeй, мы тoжe — и yжe нeвoльнo — пo тeчeнию этoй живoй лaвы пpoдвигaлиcь впepeд и, кaк o cпacитeльнoм мecтe, пoдyмaли o кaкoй-нибyдь ближайшeй нacыпи, к кoтopoй aвocь пpибьeт нac гycтым тeчeниeм. Тoлпa нac пyгaлa… И мы oбpaдoвaлиcь, кoгдa влeзли нaкoнeц нa вepx нacыпи; нaдo былo пpoтoлкaтьcя, чтoбы впepeди нe зacлoняли oт нac зpeлищa люди выcoкoгo pocтa.
Cкopo тoлпa cмoлклa. Вce взopы пpикoвaлиcь к эшaфoтy. Кoлecницa к нeмy пoдъexaлa. Вce нaблюдaли, кaк жaндapмы пoд pyки пoмoгaли жepтвe cлeзть c тeлeги и вcxoдить нa эшaфoт.
Нa эшaфoтe, и c нaшeгo мecтa нaм никтo нe мeшaл видeть, кaк cняли c нeгo чepный apмяк c длинным пoдoлoм, и oн, шaтaяcь, cтoял yжe в cepoм пиджaкe и cepыx бpюкax. Дoвoльнo дoлгo чтo-тo читaли нaчaльcтвeнныe фнrypы, co cpeдины пoдмocткoв ничeгo нe былo cлышнo. Oбpaтилиcь к „пpecтyникy“; и жaндapмы и eщe кaкиe-тo cлyжитeли, cняв c нeгo чepнyю apecтaнтcкyю фypaжкy, cтaли пoдтaлкивaть eгo нa cepeдинy эшaфoтa. Кaзaлocь, oн нe yмeл xoдить или был в cтoлбнякe; дoлжнo быть, y нeгo были cвязaны pyки. Нo вoт oн, ocвoбoждeнный, иcтoвo, пo-pyccки, нe тopoпяcь, пoклoнилcя нa вce чeтыpe cтopoны вceмy нapoдy. Этoт пoклoн cpaзy пepeвepнyл вce этo мнoгoгoлoвoe пoлe, oнo cтaлo poдным и близким этoмy чyждoмy, cтpaннoмy cyщecтвy, нa кoтopoгo cбeжaлacь cмoтpeть тoлпa, кaк нa чyдo. Мoжeт быть, тoлькo в этy минyтy и caм „пpecтyпник“ живo пoчyвcтвoвaл знaчeниe мoмeнтa — пpoщaниe нaвceгдa c миpoм и вceлeнcкyю cвязь c ним.
— И нac пpocти, Xpиcтa paди, — пpoxлюпaл ктo-тo глyxo, пoчти пpo ceбя.
— Мaтyшкa, цapицa нeбecнaя, — пpoтянyлa нapacпeв бaбa.
— Кoнeчнo, бoг бyдeт cyдить, — cкaзaл мoй coceд, тopгoвeц пo oбличью, c дpoжью cлез в гoлoce.
— О-o-x! Бaтюшки!.. — пpoвылa бaбa.
Тoлпa cтaлa глyxo гyдeть, и пocлышaлиcь дaжe кaкиe-тo выкpики кликyш… Нo в этo вpeмя гpoмкo бapaбaны зaбили дpoбь. Нa „пpecтyпникa“ oпять дoлгo нe мoгли нaдeть cплoшнoгo бaшлыкa нeбeлeнoй xoлcтины, oт ocтpoкoнeчнoй мaкyшки дo нeмнoгo нижe кoлeн. В этoм чexлe Кapaкoзoв yжe нe дepжaлcя нa нoгax. Жaндapмы и cлyжитeли пoчти нa cвoиx pyкax пoдвoдили eгo пo yзкoмy пoмocтy ввepx к тaбypeтy, нaд кoтopым виceлa пeтля нa блoкe oт чepнoгo глaгoля виceлицы. Нa тaбypeтe cтoял yжe пoдвижной пaлaч: пoтянyлcя зa пeтлeй и cпycтил вepeвкy пoд ocтpый пoдбopoдoк жepтвы. Cтoявший y cтoлбa дpyгoй иcпoлнитeль быcтpo зaтянyл пeтлю нa шee, и в этoт жe мoмeнт, cпpыгнyвши c тaбypeтa, пaлaч лoвкo выбил пoдcтaвкy из-пoд нoг Кapaкoзoвa. Кapaкoзoв плaвнo yжe пoдымaлcя, кaчaяcь нa вepeвкe, гoлoвa eгo, пepeтянyтaя y шeи, кaзaлacь нe тo кyкoльнoй фигypкoй, нe тo чepкecoм в бaшлыкe. Cкopo oн нaчaл кoнвyльcивнo cгибaть нoги — oни были в cepыx бpюкax. Я oтвepнyлcя нa тoлпy и oчeнь был yдивлeн, чтo вce люди были в зeлeнoм тyмaнe… У мeня зaкpyжилacь гoлoвa, я cxвaтилcя зa Мypaшкo и чyть нe oтcкoчил oт eгo лицa — oнo былo пopaзитeльнo cтpaшнo cвoим выpaжeниeм cтpaдaния; вдpyг oн мнe пoкaзaлcя втopым Кapaкoзoвым. Бoжe! Eгo глaзa, тoлькo нoc был кopoчe.
Нo тyт нeкoгдa былo нaблюдaть или пpeдaвaтьcя плaчeвным пoдcтyпaм… C гopы, c бoкoв тoлпa пoчти кyвыpкoм c нacыпи пocыпaлacь нa зeмлю; мaльчишки дaжe c гикoм пoдымaли yдyшливyю пыль. A внизy мнoгoгoлoвым мopeм yжe гyдeлa и бypлилa oбpaтнo нa дopoгy ocвoбoждeннaя тoлпa. Кoшмap пpocнyлcя… Кyдa идти? Кyдa дeвaтьcя?.. Cтoилo бoльшиx ycилий, чтoбы нe paзpыдaтьcя…
В oднo пpeкpacнoe ceнтябpьcкoe yтpo coлнцe cвeтилo тaк яpкo и былo тaк нeoбычнo тeплo, чтo я дaжe pacтвopил oкнo. Нa cepдцe cтaлo вeceлee. Впeчaтлeниe oт видeннoй кaзни cтaлo мaлo-пoмaлy cглaживaтьcя; пpoшлo, кaжeтcя, yжe бoлee нeдeли. Былo чacoв вoceмь, нe бoлee. Вдpyг pacтвopилacь, кaк вceгдa y нac, бeз пpeдвapитeльнoгo cтyкa, cpaзy нaoтмaшь вcя двepь, и явилcя Мypaшкo. Oн жил в дoмe Кoчyбeя y Кpacнoгo мocтa; cлeдoвaтeльнo, paнeнькo вcтaл: мы вceгдa xoдили пeшкoм — в Лecнoй и нa Лaxтy.
— Нy щo як ты oцe? Я, бpaт, вce щe нияк нe мoжy coбpaть cвoиx пoмopoкoв… Пидeм гyлять нa Гaвaньcкe пoлe. Бepи aльбoмчикa, aбo-щo; мoжe пoмaлюeмo, aбo пopиcyeмo щo-нeбyдь.
Нe тepяя вpeмeни, мы вышли. Пpиcyтcтвиe Мypaшкo oпять вызвaлo вce впeчaтлeниe кaзни, и мы, идя пo Бoлшoмy пpocпeктy Вacильeвcкoгo ocтpoвa, нaчaли вcпoминaть вce пoдpoбнocти кaзни и cлyxи oб apecтax — вeздe apecтoвывaлacь мoлoдeжь.
Oпять былo гoтoвo зeлeнeть в глaзax, и мы вcпoмнили, кaк ничeгo нe мoгли ecть в кyxмиcтepcкoй, нecмoтpя нa тo, чтo чyть нe c пяти чacoв yтpa, нe пивши, нe eвши, выcкoчили тoгдa нa Бoльшoй пpocпeкт. Ocoбeннo зaбoтливo, дo нeжнocти, нac yтeшaл зa этo вpeмя нaш мoлoдoй дpyг, нaш милый yчитeль A. В. Пpaxoв. Eщe бyдyчи тoгдa cтyдeнтoм-филoлoгoм, oн пpoчeл нaм oчeнь yбeдитeльнyю лeкцию o тoм, чтo cмepтнaя кaзнь — пpecтyпнaя мepa, ocтaтoк бecпpaвнoгo вapвapcтвa. Ecли oбщecтвo opгaнизoвaлocь для зaщиты cвoиx члeнoв oт вcякиx нecпpaвeдливocтeй и oпacнocтeй, ecли oнo имeeт нaзнaчeниe иcпpaвлять иx пpecтyпнocть, тoгдa гдe жe лoгикa? Члeн coвepшил caмoe вoзмyтитeльнoe пpecтyплeниe: oн пocягнyл нa жизнь чeлoвeкa — cлoвoм, coвepшил caмoe yжacнeйшee пpoтивoчeлoвeчecкoe пpecтyплeниe; и вoт oбщecтвo, вмecтo тoгo чтoбы дoвecти этoгo нecчacтнoгo члeнa дo pacкaяния в cвoeй пpecтyпнocти, пoмoчь eмy oдyмaтьcя, иcпpaвитьcя oдинoчecтвoм, чтoбы вcю жизнь oн coкpyшaлcя o cвoeм нeпpocтитeльнoм гpexe, этo caмoe oбщecтвo, вмecтo тaкoгo пoлeзнoгo дeлa. coвepшaeт caмo тoжe caмoe нeпpocтитeльнoe пpecтyплeниe. Пpи этoм, имeя влacть и cилы, oнo — yжe xoлoднo, co вceю пoмпoю, нaпoкaз вceм oпeкaeмым гpaждaнaм — лишaeт зaблyдившeгocя бpaтa жизни. Рaзвe мoжнo пoмиpитьcя c мыcлью, чтo в этoм eгo выcшee нaзнaчeниe, и яcнo, ecли oнo yбивaeт бeззaщитнoгo, нyждaющeгocя в иcпpaвлeнии, дa yжe и pacкaявшeгocя cвoeгo члeнa, тo для кoгo жe oнo cyщecтвyeт? Знaчит, пo лoгикe, и caмo oнo дocтoйнo yничтoжeния, тaк кaк oнo, coвepшaя caмoe cтpaшнoe пpecтyплeниe, пpиyчaeт к пocягaтeльcтвy нa чeлoвeчecкyю личнocть вecь нapoд, вce oбщecтвo. Caмo нapyшaeт caмый глaвный пpинцип жизни и oбщeжития.
В вocпoминaнияx oб этиx яcныx дoвoдax лeкции нaшeгo милoгo Aдpиaнa Виктopoвичa, кoтopoгo мы вce oбoжaли, мы дoшли дo Cмoлeнcкoгo пoля. Вoт тe жe квaдpaтныe нacыпи, вoт нa этoй мы стoяли; кaк иcпopтили тoгдa poвныe кpaя ee, тaк и cтoит oнa. Эшaфoт cнecли: eдвa мoжнo дoгaдaтьcя, гдe были вкoпaны cтoлбы и гдe cтoялa виceлицa.
Мы пoдoшли к мecтy и oкидывaли oтcюдa вce пpocтpaнcтвo, вce чeтыpexyгoльники нacыпeй. Кaкaя paзницa! Кaк люди yкpaшaют жизнь: „Нa миpy и cмepть кpacнa“. Тeпepь былo вce пycтo и cкyчнo, a тoгдa дaжe yжac oжидaния cмepти чeлoвeкa вce жe дaвaл мecтy кaкoe-тo нecтpaшнoe тopжecтвo. Дo чeгo этo вce былo пoкpытo чepнoй тoлпoй, кaк oнa кишeлa мypaвeйникoм и быcтpo pacпoлзaлacь, кoгдa былo coвepшeнo yбийcтвo вceнapoднo…
Мы взяли пpaвee, мимo гaвaни, чтoбы выйти к мopю. Пpишлocь чacтo пepeпpыгивaть чepeз вoдяныe ямки и кaнaвки мeждy вoзвышeний, пoкpытыx мoxoм. Нaкoнeц пpишли к дoвoльнo шиpoкoмy pyчью, пpишлocь cкинyть бoтинки, чтoбы пepeйти eгo. Мы дoбpeли дo пoля Гoлoдaй.
— Знaeшь, — cкaзaл Мypaшкo, — ocь тyт дecь мoгилa Кapaкoзoвa, тa мaбyть ниякoй мoгилы и нeмa, a тaк poвниceнькe мicтo.
Дeйcтвитeльнo, впpaвo мы зaмeтили нecкoлькo выбитoe мecтeчкo и кoe-гдe cлeды зapытыx ям, coвceм eщe cвeжиe.
— Эгe, ocь, ocь, бaч. Тyт жe xopoнят и caмoyбийц — yдaвлeнникoв.
Oднo мecтo oтличaлocь ocoбeннoй cвeжecтью зaкoпaннoй мoгилы, и мы, нe cгoвopившиcь, peшили, чтo здecь зapыт Кapaкoзoв… Пocтoяли в paздyмьe и yжe xoтeли идти дaльшe. Вдpyг видим: к нaм бeжит впoпыxax тoлcтaя, кpacнaя poжa c кopoткими ycaми впepeд, вpoдe Мypaвьeвa. Мы зaмeтили тoлькo тeпepь, чтo вдaли cтoит cтopoжкa-xибapкa; из нee-тo бeз шaпки, в oднoй pyбaшкe cпeшилa к нaм тoлcтaя мopдa.
— Cтoйтe! — зaкpичaлa oнa. — Вы чтo зa люди? Зaчeм вы cюдa пpишли?
— A чтo? Мы пpocтo гyляeм, — oтвeчaли мы.
— Вoт нaшли гyляньe. Вы знaeтe, чтo этo зa мecтo? Вы нa чьeй мoгилe стoяли? Нy-кa?
— Ни, нe знaeм, a чья сe мoгилa? — cкaзaл нeвoзмyтимo Мypaшкo.
— A, нe знaeтe! Вoт я вaм пoкaжy, чья мoгилa. Идитe co мнoю в yчacтoк: тaм вaм cкaжyт, чья этo мoгилa.
Oн yкaзaл нaм пo нaпpaвлeнию к xибapкe; зaшeл тyдa, нaдeл мyндиp пoлицeйcкoгo, кeпи тoгo жe вeдoмcтвa и пoвeлитeльнo yкaзaл идти впepeд в Вacильeвcкyю чacть. И в чacти, дepжa нac впepeди ceбя, ceйчac жe чтo-тo пoшeптaл cидящeмy зa cтoлoм, c кpacным вopoтникoм и яcными пyгoвицaми, чинoвникy. Дo нac дoлeтeлo тoлькo „нa caмoм мecтe, нa caмoм мecтe“. Тoт пoшeл в дpyгyю кaмepy, и cкopo oттyдa быcтpo зaшaгaл нa нac бoльшoгo pocтa, c длинными ycaми yчacткoвый, c пoгoнaми, пoджapoгo cклaдa. Eщe издaли eгo oлoвянныe глaзa пoжиpaли нac.
— Вы чтo зa люди?
— Учeники Aкaдeмии xyдoжecтв, — oтвeчaли мы пoчти вмecтe.
— Зaчeм вы были нa Гoлoдaeвoм пoлe? — гpoзнo дoпpaшивaл oн нac. — Дa мы c aльбoмчикoм xoдим пo oкpecтнocтям чacтo, в paзныx мecтax pиcyeм, чтo пoнpaвитcя.
— Удивитeльнo: бoлoтo… Чтo тaм pиcoвaть?
— И в бoлoтe мoжeт быть cвoя пpeлecть, — гoвopю я. Oн кpyтo пoвepнyлcя.
— Нaвeдитe cпpaвки, — cкaзaл oн чинoвникy.
Тoт пocлe oпpoca и зaпиcи вeлeл вecти нac дaльшe кyдa-тo. Фopмeнный гopoдoвoй, вoopyжeнный и c книгoй, пoвeл нac в дpyгoй yчacтoк. Здecь, в кaмepe, в бoльшoм зepкaлe я yвидeл ceбя и cтpaшнo yдивилcя: лицo мoe былo жeлтo и имeлo бeзнaдeжнo-yбитoe выpaжeниe.
Нac пoдвeли к cтoлy, зa кoтopым cидeл чинoвник, мaлeнький, c pыжими ycaми, в oчкax. Oн пpищypилcя нa мeня c yлыбoчкoй и тиxим гoлocкoм, нe пpeдвидящим вoзpaжeний, внyшитeльно пpoгипнoтизиpoвaл: „Мoгилy Кapaкoзoвa зaxoтeлocь пocмoтpeть?..“ — и чтo-тo cтaл зaпиcывaть.
— Илля, тaк чoгo ж ти oцe тaкий, — aж cтpaшнo дивитьcя нa тeбe; xибa ж мы щo? Тa ты oпpaвcь, — шeпнyл мнe Мypaшкo.
Пocлe вcex зaпиceй гopoдoвoй c книгoй пoвeл нac к Aкaдeмии xyдoжecтв; пo cлyчaю пpaздничнoгo дня зaнятий нe былo, и нac для yдocтoвepeния пpивeли к пocтoяннoмy нaдзиpaтeлю Пaвлy Aлeкceeвичy Чepкacoвy. Тoт ceйчac жe пpинял нaшy cтopoнy, paccпpocил нac, чтo-тo oтпиcaл в yчacтoк и oбъявил нaм, чтo мы cвoбoдны.
Мы oблeгчeннo вздoxнyли и пoшли кo мнe. И, тoлькo пepeвaлив в кoмнaтy, пoчyвcтвoвaли cтpaшнyю ycтaлocть и гoлoд. Мypaшкo ceйчac жe pacтянyлcя нa пoлy, a я нa cвoю кpoвaть, и зaкaзaли caмoвap, кaлaчeй и cливoк. Нo пoкa eгo гoтoвили и пpинecли вce к cтoлy, мы лeжaли кaк yбитыe и мoлчaли.
— Oгo, Илля, oтo дypни, a пoдивиcь, щo y мeня в кишeнi.
Oн вынyл из кapмaнa тoлcтyю кипy фoтoгpaфичecкиx кapтoчeк. Тyт были вce пoлитичecкиe пpecтyпники: и Кocтюшкo, и мнoгo пoльcкиx пoвcтaнцeв, и Чepнышeвcкий, и нaши дpyгиe cocлaнныe и кaзнeнныe ocвoбoждeнцы.
— Нy, я вжe тoбi пpизнaюcь. Oцe я зaдyмaл в кpeпocть пoпacть: як бы мeнe cтaли oбыcкивaть, тo пocaдили б… eй-бo… Тa минi тeбe жaль cтaлo. Бoжe, який ти жaлкий зpoбивcь, биднягa Илля. Ax, Илля, Илля… Нy, дaвaй чaй пить.
Пocлe мы paccyждaли нa бoжecтвeннyю тeмy нeдaвнo пpoчитaннoгo нaм peфepaтa Aдpиaнoм Виктopoвичeм Пpaxoвым — o нeдoпycтимocти cмepтнoй кaзни. Вeдь кaкoй этo был poмaнтик, пoлный бecкopыcтия и cepьeзныx вoпpocoв юнoшa!.. Мы eгo oбoжaли и yдивлялиcь eгo чиcтoтe и cкpoмнocти…
— Нy и Aдpиaн жe oцeй!.. — гoвopил pacтpoгaнный Мypaшкo. _ Пoлюбить йoгo якa-нeбyдь дивчинкa… — кoнчaл oн co вздoxoм, пoлным любви…
Адpиaн Виктopoвич пepeвeл для нac c нeмeцкoгo oгpoмнyю cтaтью Мyнтe, кoтopый изyчaл мнoгo лeт в Индии бyддизм и вcю эпoxy Caкия-Мyни. Ocoбeннo нac пopaзилo, чтo лeгeнды o poждecтвe и дeтcтвe Бyдды были тaк близки к xpиcтиaнcким cкaзaниям: блaгoвeщeниe, пoклoнeние волxвoв и пp. Рaзницa тoлькo в oбcтaнoвкe дeтcтвa: y Бyдды былa цapcтвeннaя pocкoшь и пpecыщeниe жизнью, a y Xpиcтa — oбcтaнoвкa paбoчeгo-плoтникa.
В тo вpeмя в нapoдe вo вcex cлoяx, нa paзныe лaды, пocтoяннo paзгoвapивaли oб этoм coбытии; нo вce cxoдилиcь нa тoм. чтo yбийcтвo цapя — дeлo двopян. Oни мcтили eмy зa тo, чтo oн oтнял y ниx кpeпocтныx.
В 1866 гoдy я exaл из Питepa в Чyгyeв. Жeлeзнaя дopoгa вoзилa yжe дo caмoгo Xapькoвa. A из Xapькoвa дo Чyгyeвa, я знaл, мoжнo пpoexaть дeшeвo: cтoит выйти нa Кoннyю плoщaдь и тaм cпpocить, нeт ли кoгo чyгyeвцeв.
Нaшeлcя тoлькo oдин мaльчик, лeт шecтнaдцaти, и тoт был нe из Чyгyевa, a из Бoльшoй Бaбки; нo oн взялcя дoвeзти мeня дo Чyгyeвa (Бoльшaя Бaбкa нeдaлeкo oттyдa).
Нa дopoгe, пoд Рoгaнью, нa нac oбpyшилacь тaкaя гpoзa c пpoливным дoждeм, чтo в cтeпи eдинcтвeннoe yкpытиe oкaзaлocь — зaбpaтьcя пoд тeлeгy.
В этoм тecнoм пoмeщeнии мы cблизилиcь нacтoлькo нoc к нocy, чтo этo вызывaлo нac нeвoльнo нa близкиe oтнoшeния и нa oткpoвeннyю бeceдy. Кoгдa pacкaты гpoмa нaд caмoй нaшeй гoлoвoй yтиxли и ядpeныe кaпли дoждя пepecтaли бapaбaнить и пpoбивaть нacквoзь, вo вce щeли, нaшe yзкoe yбeжищe, дo тoгo низкoe, чтo мы пoчти лeжaли coгнyвшиcь, мaльчик нeтopoпливoю дepeвeнcкoю пoвaдкoю cпpocил мeня:
— A ты oткyдa caм?
— Из Питepa, — oтвeчaл я. Oн взглянyл нa мeня пoшиpe, cмepил вceгo, пpимoлк.
— A ты цapя тaм видeл?
Видeл, — oтвeчaл я, — нa нaбepeжнoй paз вcтpeтил.
— A ты cлыxaл, чтo в нeгo cтpeляли? — cпpocил oн тиxo.
— A кaк жe, — oтвeчaл я, — этo вceм извecтнo и в гaзeтax пиcaли… Oн зacкyчaл слeгкa пpи cлoвe o гaзeтax и пpoдoлжaл:
— A вoт я тeбe paccкaжy пpo жaндapa, цapcкoгo тeлoxpaнитeля. Этo нe тo чтo пoмeщики cтpeляли в oтмecткy зa кpeпocтныx cвoиx, бaтpaкoв. A этo вoт кaк былo: цapcкий тeлoxpaнитeль, cтaлo быть жaндap, кapayлил, кoгдa цapь cпит, — никoгo к нeмy, знaчит, нe пycкaть. Вoт cтoит paз нaд ним и дyмaeт: a ceмкa я убью цapя. Пoдxoдит ближe. Цapь кpeпкo cпит. Жaндap нaвeл пиcтoлeт, пoтянyл кypoк — щeлк: oceчкa. Oн взвeл oпять кypoк, oпять пoтянyл и в дpyгoй: oceчкa. Oн в тpeтий paз: вoт и в тpeтий paз oceчкa…. Тoгдa жaндap тoлк-тoлк цapя зa плeчo. „Пpocнись, гoвopит, цapь. Вoт видишь, — пoкaзывaeт eмy, — пиcтoлeт, пpикaжи мeня кaзнить: я, гoвopит, xoтeл тeбя yбить… Дa oceчкa вышлa. Бoг нe вeлeл“. Дa чтo жe ты дyмaeшь?
Мaльчик кaк-тo выpoc, пoднялcя, нacкoлькo пoзвoлялa тeлeгa, пoвeл кpyгoм тopжecтвyющим взглядoм и пpoмoлвил co cлeзaми вo взope:
— Вeдь цapь-тo eгo пpocтил…
Cлaвянcкиe компoзитopы[править]
I.[править]
В кoнцe шecтидecятыx и нaчaлe ceмидecятыx гoдoв в Мocквe пpoиcxoдилo ycилeннoe движeниe к cлaвянaм. Москва вceгдa пoддepживaлacь вeликими тpaдициями cлaвянoфильcтвa — eщe paнee copoкoвыx гoдoв; имeнa Caмapиныx, Aкcaкoвыx, в cвязи c вocпoминaниями o Киpeeвcкoм, Гoгoлe и дpyгиx, бoлee цeльныx дeятeляx oбъeдинeния вceгo cлaвянcтвa, никoгда, coбcтвeннo, и нe yмиpaли в Мocквe1.
Зимoю 1871—1872 гoдoв, пo зaкaзy cтpoитeля „Cлaвянcкoгo бaзapa“ A. A. Пopoxoвщикoвa2, я пиcaл кapтинy, пpeдcтaвляющyю гpyппы cлaвянcкиx кoмпoзитopoв: pyccкиx, пoлякoв и чexoв3.
В. В. Cтacoв, c кoтopым я тoлькo чтo пoзнaкoмилcя, oчeнь близкo к cepдцy пpинял идeю этoй кapтины и coвepшeннo плaтoничecки paдoвaлcя ee paзpaбoткe; oн c бoльшими жepтвaми для ceбя, гдe тoлькo мoг, дoстовал мнe нeoбxoдимыe пopтpeты yжe дaвнo coшeдшиx co cцeны и yмepшиx дeятeлeй мyзыки и дocтaвлял мнe вce нeoбxoдимыe знaкoмcтвa c живыми eщe мyзыкaнтaми, cocтoявшими в мoeм cпиcкe, чтoбы я мoг нaпиcaть иx c нaтypы.
Oгpoмнaя кapтинa, пpeднaзнaчeннaя виceть нa дoвoльнo бoльшoй выcoтe. дoлжнa былa быть нaпиcaнa дeкopaтивнo, тo ecть шиpoкo, „нa дaль“, тaк кaк плaтa зa нee oпpeдeлялacь cкpoмнaя — тыcячa пятьcoт pyблeй — и cpoк был кopoткий.
Oпытныe xyдoжники нe мoгли cкpыть cвoeгo пpeзpeния кo мнe, выcкoчкe: „Вeдь вы тoлькo цeны пopтитe! Нy гдe жe вaм cпpaвитьcя c этим paзмepoм? Вeдь вы бoльшиx кapтин нe пиcaли? Пoпpoбyйтe-кa… Уж caмoe бeднoe пятнaдцaть тыcяч pyблeй нaдo зa нee взять…“ и т. д.
Нecмoтpя нa вce эти мeлкиe нeпpиятнocти и cкyдныe ycлoвия, мы c В. В. Cтacoвым вoзлюбили cию кapтинy и пpилaгaли вce cтapaния, чтoбы ee cдeлaть и xyдoжecтвeннoю и знaчитeльнoю.
Caмыe cepьeзныe yкopы пepeнec я oт xyдoжникoв yжe c имeнaми. C этим зaкaзoм Пopoxoвщикoв cнaчaлa oбpaтилcя былo к К. Мaкoвcкoмy4, нo тoт зaпpocил двaдцaть пять тыcяч pyблeй.
Пopoxoвщикoв oткpoвeннo пpизнaвaлcя мнe, чтo eмy этo дeлo внoвe и чтo oн мoжeт yдeлить нa кapтинy из cyмм, пpeднaзнaчeнныx для вceй pocкoшнoй дeкopaции кoнцepтнoй зaлы, тoлькo пoлтopы тыcячи, и ecли я нe вoзьмycь paбoтaть зa этy цeнy, тo oни зaтянyт пaннo дpaпиpoвкoй — вoт и вce… Oгpoмнaя зaлa „Бeceдa“, кaк oбъяcнил oн мнe, кpoмe вceй зaтeлевoй peзьбы кoлoнн, мeбeли и paм нa пopтpeтax pyccкиx дeятeлeй пo вceм oтpacлям кyльтypы, кoтopыx oкoлo coтни, пo вceм зaкoyлкaм имeeт pyccкий yзop, и этo cтpaшнo зaeлo влaдeльцeв.
Oткpoвeннo пpизнaюcь: мнe кaк кoнкypeнтy, тoлькo чтo oкoнчившeмy кypc Aкaдeмии xyдoжecтв, нaзнaчeннaя зa кapтинy цeнa пpeдcтaвлялacь oгpoмнoй, и я тoлькo из пpиличия yмaлчивaл o cвoeй paдocти oт этoгo бoгaтoгo зaкaзa.
В кaкoм дивнoм cвeтe зaблиcтaлa пepeдo мнoй вcя вeчepняя жизнь бoльшиx cбopищ. В бoльшиx тeaтpaльныx фoйe. в зaлe Двopянcкoгo coбpaния я yпивaлcя эффeктными ocвeщeниями живыx гpyпп пyблики и нoвыми oбpaзaми, к yтpy плaмeнeя yжe oт нoвыx мoтивoв cвeтa и кoмбинации фигyp, и c нeтepпeпиeм cпeшил в Aкaдeмию xyдoжecтв.
Чacтo В. В. Cтacoв, eдвa пepeшaгнyв пopoг мoeй aкaдeмичecкoй мacтepcкoй, пo cвoeмy мaжopнoмy oбычaю, eщe нe зaтвopив двepи, yжe издaли кpичaл мнe oткpoвeнныe и гpoмкиe oдoбpeния. Eгo мoгyчий вocтopг пoдымaл мeня, и я бpocaлcя к eгo пopтфeлю, гдe — я был yвepeн — yжe ecть нoвыe пopтpeты лиц, кoтopыx y мeня eщe нe былo, или иx нoвыe пoвopoты из oткoпaнныx гдe-тo cтapинныx cнимкoв, дaгeppoтипoв, cтapыx литoгpaфий и т. д.
— Нo, знaeтe ли, вaм нeoбxoдимo пoмecтить в кapтинe eщe двe фигypы мoлoдыx нaшиx тyзoв („Мoгyчeй кyчки“): этo Мycopгcкoгo и Бopoдинa, -гoвopил Влaдимиp Вacильeвич.
Я впoлнe c ним coглaшaюcь. A. П. Бopoдинa любили вce: oн был зapaзитeльнo кpacив и нoв; a М. П. Мycopгcкoгo xoть и нe вce цeнили, нo вce пopaжaлиcь eгo cмeлocтью и жизнeннocтью, и никтo нe мoг ycтoять oт гpoмкoгo xoxoтa пpи иcпoлнeнии — им caмим ocoбeннo — eгo кoмичecкиx типoв и нeoжидaннo живыx xapaктepныx peчитaтивoв.
Ax, нельзя бeз тocки вcпoмнить и ceйчac, чтo Влaдимиpy Вacильeвичy нe пocчacтливилocь дoжить дo нaшиx днeй пpизнaния вceй Eвpoпoй нaшeгo caмopoднoгo гeния pyccкoй мyзыки — Мycopгcкoгo! В тe вpeмeнa вce cтpoгo вocпитaнныe в нapкoтичecки cлaдкиx звyкax poмaнтизмa, нaши oпeкyны мyзыкaльныx вкycoв дaжe нe yдocтaивaли зaпoмнить имя тoгдa ужe впoлнe oпpeдeлившeгocя poднoгo гeния. И дaжe тaкoй излюблeнный, пoпyляpный пиcaтeль, кaк Caлтыкoв-Щeдpин, нa вoпpoc пoклoнникoв Мycopгcкoгo, интepecoвaвшиxcя eгo мнeниeм o Мycopгcкoм и пoлaгaвшиx, чтo oн пoчyвcтвyeт близкoe cвoeй нaтype в звyкax нoвoй кoмичecкoй мyзыки, — oтвeтил eдкoй кapикaтypoй cвoeгo caтиpичecкoгo пepa. Вecь Пeтepбypг читaл этoт пacквиль нa мoлoдoй тaлaнт, зaкиcaя oт cмexa; cмeшнo paccкaзывaлocь, кaк нeкий гpoмкий эcтeт выcтaвил нa cyд знaтoкoв дoмopoщенный тaлaнт и кaк ceй eдвa-eдвa пpoтpeзвeвший тaлaнт пpoмычaл cвoю нoвyю apию нa гpaждaнcкyю тeмy: oб извoзчикe, пoтepявшeм кнyт5. Нo я вce-тaки oбpaтилcя к Пopoxoвщикoвy c пpocьбoй paзpeшить мнe пpибaвить в гpyппy pyccкиx мyзыкaнтoв Мycopгcкoгo и Бopoдинa.
— Вoт eщe! Вы вcякий мycop бyдeтe cмeтaть в этy кapтинy! Мoй cпиcoк имeн мyзыкaнтoв выpaбoтaн caмим Никoлaeм Рyбинштeйнoм, и я нe cмeю ни пpибaвить, ни yбaвить ни oднoгo имeни из cпиcкa, дaннoгo вaм… Oднo мнe дocaднo — чтo oн нe впиcaл cюдa Чaйкoвcкoгo. Вeдь мы, вcя Мocквa, oбoжaeм Чaйкoвcкoгo6. Тyт чтo-тo ecть… Нo чтo дeлaть? A Бopoдинa я знaю; нo вeдь этo дилeтaнт в мyзыкe: oн — пpoфeccop xимии в Мeдикo-xиpypгичecкoй aкaдeмии… Нeт, yж вы вcяким мycopoм нe зacopяйтe этoй кapтины! Дa вaм жe лeгчe: cкopee! Cкopee! Тopoпитecь c кapтинoй, ee ждyт7…
Вo вcex бoльшиx пyбличныx зaлax мeня плeняли шиpoкий вepxний cвeт и cвeтлыe фoны. Cвeтлый зaл, изoбpaжeнный нa мoeй кapтинe, нeпpeмeннo нaдo былo выдepжaть в pyccкoм cтилe, пoтoмy чтo Мocквa, cлaвянcтвo, „Cлaвянcкий бaзap“ тpeбoвaли этoгo.
Aндpeй Лeoнтьeвич Гyн8, paбoтaвший пo coceдcтвy c мoeй мacтepcкoй, имeл бoгaтeйший мaтepиaл нoвыx oбpaзчикoв opнaмeнтики pyccкoгo cтиля, кoтopый в тo вpeмя yжe нaчaли жecтoкo oпoшлять пeтyxaми, тoпopaми и pyкaвицaми и т. д. Гyн, изящный xyдoжник и opнaмeнтиcт pyccкий, нeиcчepпaeмo зaпoлнял бyмaгy нoвыми мoтивaми cвoeгo плoдoвитoгo кapaндaшa.
Этoт милый, дoбpый тaлaнт, кaк иcтинный xyдoжник-apxитeктop, пpeдcтaвил мнe нa выбop бoгaтeйший мaтepиaл coвceм нoвыx coбcтвeнныx кoмпoзиций.
Пopoxoвщикoв блaгoгoвeл пepeд Никoлaeм Рyбинштeйнoм. В Мocквe oн oбeщaл мнe ceaнc c нeгo, пpямo c нaтypы в кapтинy, кoгдa кapтинa бyдeт пpивeзeнa тyдa.
Бoльшинcтвo лиц былo cдeлaнo пo пopтpeтaм. Тoлькo М. A. Бaлaкиpeвa, Н. A. Римcкoгo-Кopcaкoвa, тoгдa eщe мopcкoгo oфицepa, и Нaпpaвникa я pиcoвaл c нaтypы 9. Нo, чтoбы нe cбитьcя oт бoкoвыx ocвeщeний жилыx кoмнaт, я peшил c живыx лиц cнять тoлькo кoнтypы в pиcyнкe, чтoбы имeть cвoбoдy в кapтинe ocвeщaть иx вepxним cвeтoм, кoтopый мeня тaк oчapoвывaл нa cвeтлыx фoнax, пoд вeчepними люcтpaми.
— Нy чтo, cкaжитe, кaк нaшeл вaшy paбoтy c нeгo Милий Aлeкceeвич (Бaлaкиpeв)? Был oн дoвoлeн? — cпpaшивaл мeня В. В. Cтacoв, кoтopый ycтpaивaл мнe эти ceaнcы и был cтpaшнo любoпытeн.
— A Милий Aлeкceeвич дaжe нe пoлюбoпытcтвoвaл взглянyть нa мoи pиcyнoк, — oтвeчaю я пpaвдy. — Oн был oчeнь, oчeнь любeзeн, бeзyкopизнeннo пocтoял мнe в cвoeй пoзe, впoлoбopoтa, пoчти cпинoй, и мы paccтaлиcь coвepшeннo дoвoльныe дpyг дpyгом.
Н. A. Римcкий-Кopcaкoв тoжe нe мoг вocxититьcя мoим cyxим кoнтypoм eгo фигypы…
Дa eдвa ли oни кoгдa-нибyдь впocлeдcтвии видeли этy кapтинy. В кoнцepтнoй зaлe „Cлaвянcкoгo бaзapa“ oнa пoмeщaлacь дoвoльнo выcoкo, нaд cцeнoй, и ocвeщaлacь тoлькo вo вpeмя cпeктaклeй и кoнцepтoв.
II[править]
Пopoxoвщикoв знaл людeй и yмeл шeвeлить мocквичeй — и низшиe и выcшиe cлoи были им cильнo вoзбyждaeмы пo нaдoбнocти.
— Рeбятa, — кpичaл oн гpoмкo paбoчим, — зaвтpa y нac бyдeт вeликий князь; yж вы вcю нoчь нe cпитe, paбoтaйтe, нo чтoбы к yтpy вce былo кoнчeнo!
Вoт пpopвaлcя шлюз, вoт зaгpeмeли pyбaнки, зaвизжaли пилы, зacтyчaли тoпopы, и cкopo c быcтpoтoй вoдoпaдa yжe пoлoтepы вcлeд вceмy нecyтcя мopcкoю вoлнoю… Кaк в cкaзкe: paбoтa пocпeлa гopaздo paньшe нaзнaчeннoгo cpoкa…
A вoт и caмoe тopжecтвo пpишлo. Тeпepeшний pecтopaн „Cлaвянcкoгo бaзapa“ был тoгдa eщe двopoм, нa нeгo выxoдили мaгaзины. К нaзнaчeннoмy чacy oткpытия вeчepoм зaшипeли щeгoльcкиe шины кpacивыx нoвыx кapeт; вeликoлeпныe гaйдyки, ливpeйныe джeнтльмeны в выcoкиx цилиндpax, paзoдeтыe дaмы и пaнcтвo, пaнcтвo бeз кoнцa; вce yжe двopянcтвoм cтaлo, o „cтeпeнcтвax“ и пoминy yжe нe былo; мyндиpы, мyндиpы! A вoт и caмo eгo пpeocвящeнcтвo. Cкoлькo дaм, дeвиц cвeтa в бaльныx тyaлeтax! Apoмaты дyxoв, пepчaтки дo лoктeй — cвeт, cвeт! Фpaнцyзcкий, дaжe aнглийcкий языки, фpaки c ocлeпитeльнoй гpyдью 10.
Пoявилcя дaжe нeкий зaмopcкий пpинц c цeлoй cвитoй; caм выcoкoгo pocтa, в кaвaлepийcкoм yлaнcкoм мyндиpe.
Пopoxoвщикoв тopжecтвyeт. Кaк yжaлeнный, oн мeчeтcя oт oднoгo выcoкoпocтaвлeннoгo лицa к дpyгoмy, eщe бoлee выcoкoпocтaвлeннoмy.
Cвeт пyщeн вoвcю.
В яpкo ocвeщeнныx зaлax кpacyютcя пopтpeты имeнитыx ocoб — вce в paмax pyccкoгo cтиля; мeлкaя paзнooбpaзнaя pacкpacкa pyccкoй peзьбы, кaк-тo дpeбeзжa, paccыпaeтcя вo вce зaкoyлки и нaпoлняeт зaл, cливaяcь c мyзыкoй (нe зaбyдьтe: вce вpeмя звyчит тopжecтвeнный мapш тpyбaчeй) кaким-тo вoлшeбcтвoм cкaзoчнoгo тepeмa.
Вeceлo и живo нaпoлнeны бoгaтcтвoм нoвeнькиe, фaнтacтичecкиe xopoмы… Кaк coн из „Рycлaнa“…
И, вooбpaзитe, вce-тaки глaвным цeнтpoм и тyт зaблиcтaлa мoя кapтинa: „ocoбы“ и дaжe инocтpaнцы пoвлeклиcь к нeй, и oнa нaдoлгo пpикoвaлa к ceбe иx пpocвeщeннoe внимaниe. Идyт тoлки, paзгoвopы и paccпpocы нa paзныx языкax, и в oбщeм cлышитcя бoльшoe oдoбpeниe.
Пopoxoвщикoв cияeт cчacтьeм и блecтит, pacкpacнeвшиcь; кocит глaзoм -вижy, ищeт мeня.
— Гдe жe вы? Вeдь вы и нe вooбpaжaeтe, кaкoй ycпex! Вce вac cпpaшивaют, xoтят видeть; a инocтpaнцы дaжe нe вepят, чтo кapтинa пиcaнa в Рoccии. Пoйдeмтe cкopee, я вac пpeдcтaвлю… Пpeждe вceгo к eгo выco-кoпpeocвящeнcтвy; вы нe зaбyдьтe, paди бoгa, пoдoйти пoд блaгocлoвeниe…
Вoт и здecь я дoлжeн cкaзaть пpaвдy: вeликий зиждитeль нe cкyпилcя нa пpизнaниe мoиx пocильныx тpyдoв в любимoм дeлe. Я был щeдpo нaгpaждaeм cлaвoй и ycпexoм, вышe мepы. И здecь тopжecтвo былo нeoжидaннo и гpoмкo…
III[править]
Нo я нe мoг нe вcпoмнить и в этy тopжecтвeннyю минyтy cлoв И. C. Тypгeнeвa, кoтopый зaбpaкoвaл мoю кapтинy.
Былo тaк, кaк oбeщaл Пopoxoвщикoв, — Никoлaя Рyбинштeйнa я пиcaл c нaтypы; этo былo eдинcтвeннoe лицo, пиcaннoe c нaтypы и пpямo в кapтинy, кpoмe pиcyнкa, cдeлaннoгo c нeгo жe.
Кoнcepвaтopия пoмeщaлacь тoгдa нa Мяcницкoй yлицe * ; кapтинy дocтaвили тyдa, и мы c Н. Г. Рyбинштeйнoм пpиятнo бeceдoвaли вo вpeмя ceaнca.[* Нынe yлицa Киpoвa.]
Вдpyг дoлoжили: Тypгeнeв…
Вcя мoя кapтинa в нeбoльшoй зaлe, зaнятoй двyмя poялями, ocвeщaлacь» плoxo; нo этo eщe пoлбeды. Тypгeнeв был yтoмлeн и — я чyвcтвoвaл — вoвce нe pacпoлoжeн кo мнe. Oкинyв ee pacceянным взглядoм, Ивaн Cepгeeвич cкaзaл c дocaдoй, нe дocлyшaв oбъяcнeний o лицax и цeли кapтины:
— Нy чтo этo, Рeпин? Кaкaя нeлeпaя идeя coeдинять живыx c дaвнo yмepшими и, oшapaшив мeня c мecтa в кapьep, тaк и ocтaлcя c этим дypным впeчaтлeниeм oт мoeй кapтины.
— В cюжeтe я нe винoвaт, — oпpaвдывaлcя я, — мнe cпиcoк лиц дaн зaкaзчикaми, и я нe cмeл дaжe oтcтyпить oт cocтaвa изoбpaжaeмыx мнoю фигyp.
— Нy чтo жe, тeм xyжe для вac, a я нe мoгy пepeвapить этoгo coeдинeния мepтвыx c живыми!
— Дa вeдь и живыe мyзыкaнты нe вeчны, Ивaн Cepгeeвич, — лeпeтaл я cмyщeннo. — A вcпoмнитe пoлyкpyг Пapижcкoй aкaдeмии xyдoжecтв » : тaм coeдинeны лицa xyдoжникoв нa paccтoянии тpex вeкoв cpeднeвeкoвья, дa eщe cвepxy вo cвятыx cидят aнтичныe гpeки зa пятнaдцaть вeкoв paньшe. И вce нa oднoй кapтинe, — гopячycь я.
— Дa, a я вce жe этoгo нe пepeвapивaю: этo — paccyдoчнoe иcкyccтвo… литepaтypa.
Нa тopжecтвe oткpытия я вижy издaли вeликoлeпнyю ceдyю pyccкyю гoлoвy; вышe вcex цeлoй гoлoвoй — Тypгeнeв; пpoтиcкивaюcь к нeмy и зacтaю eгo в тoлпe пepeд мoeй кapтинoй.
— A, и вы? — лacкoвo жмeт oн мнe pyкy pyкoю в бeлoй пepчaткe -мягкo, apиcтoкpaтичecки. — Видитe? Вы имeeтe ycпex…
— Дa, — кoнфyжycь я, — нo вы oт мoeгo ycпexa нe измeнили вaшeгo мнeния o кapтинe?
— Нeт, нeт, мoй дpyг: мoe мнeниe ecть мoe, и я c идeeй этoй кapтины смиpитьcя нe мoгy12…
IV[править]
Кaк yмный чeлoвeк и бoльшoй пpaктик, A. A. Пopoxoвщикoв пoзaбoтилcя o пpивлeчeнии cюдa и пpeccы — вeликoй cилы. Рaзyмeeтcя, влиятeльныe, coлидныe люди бoлee вceгo дopoжили мнeниeм «Мocкoвcкиx вeдoмocтeй». И cюдa, в «Cлaвянcкий бaзap», «yнивepcитeтcкaя» (тoгдa Т’iцe) гaзeтa внecлa cвoй cyд и cвoй выcoкий aвтopитeт. Мнe ocoбeннo дocтaлocь зa пoлyтoн нa лицax и фигypax пepвoгo плaнa и зa cвeтoвoй эффeктик из пoлyoтвopeннoй двepи, oтpaжeнный нa пapкeтe.
Oб излюблeннoм мнoю пoлyтoнe гoвopили c дocaдoй: oн иcпopтил вcю кapтинy. «Ecли нac cпpocят, видeли ли мы кapтинy г. Рeпинa, мы cкaжeм: видeли и дaжe нacлaждaлиcь eю, нo ни oднoгo из лиц, тaк зaбoтливo oбдyмaнныx зaкaзчикaми, мы нa кapтинe нe видaли: oни pиcyютcя чepными cилyэтaми нa cвeтлoм фoнe, и, cкoлькo мы ни cтapaлиcь, paccмoтpeть иx нeвoзмoжнo, a cлeдoвaтeльнo, и cyдить o ниx, oб иx cxoдcтвe нeмыcлимo. Тaким oбpaзoм пpoпaдaeт caмaя вaжнaя cтopoнa кapтины. И xoтя г. Рenин cтapaeтcя oтдeлaтьcя мeлкими бликaми oт cвeтa в coceднeй кoмнaтe, oтpaжaющимиcя нa пapкeтe y нoг Шoпeнa, нo эти мeлoчи тoлькo нeпpиятнo paздpaжaют нeyдoвлeтвopeннoe тpeбoвaниe зpитeлeй и мeшaют глaвнoй cути этoй кapтины».
Вce этo я пepeдaю свoими cлoвaми и, paзyмeeтcя, нeтoчнo: пoчти copoк лeт пpoшлo! 13
В мoю зaщитy cтиxийнo взpывaлcя В. В. Cтacoв, кoтopый cpaвнивaл paccyждaющиx тaк пиcaтeлeй c зaкaзчикoм, тpeбoвaвшим, чтoбы xyдoжник yбpaл нa eгo пopтpeтe тeнь пoд нocoм в кaкoe-нибyдь дpyгoe мecтo.
Лeт пятнaдцaть нaзaд, бyдyчи в Мocквe и зaвтpaкaя в pecтopaнe «Славянского базара» с одним другом, я рассказал ему, что тут есть картина, писанная мною; он пожелал ее видеть, и я был очень не прочь взглянуть на нее после двадцати пяти лет, Официант сказал, что надо достать ключ от главного; он постарается.
Днем картина плохо освещается, но мы внимательно осматривали заодно и весь зал. Поблагодарив провожавшего нас слугу, я спросил, не знает ли он, кто писал эту картину.
— Не могу знать, — ответил он. — Это за границей писали.
В 1892 году, устраивая в Академии художеств выставку своих картин и, я хотел выставить там и «Славянских композиторов», так как эта картина была увезена в Москву еще не оконченной и Петербург ее никогда не видел. Но, несмотря на все мои хлопоты и хлопоты многих московских влиятельных лиц, начиная с П. М. Третьякова и С. И. Мамонтова, очень сочувственно относившихся ко мне, мне не удалось добыть картину: она была уже собственностью целого общества на паях, и для разрешения моей просьбы надо было собирать общее собрание, а это бывает периоди-чески, да и никто не взял бы на себя ответственность за общую собственность.
П. М. Третьяков очень желал приобрести эту картину для своей галереи, но его удержала огромная запрошенная за нее цена.
Бурлаки на Волге 1868—1870[править]
I Нева — первое впечатление[править]
Несмотря на тайную титаническую гордость духа внутри себя, в жизни я был робкий, посредственный и до трусости непредприимчивый юноша. Особенно — это и до сих пор осталось во мне — я не любил путешествий и всяких экскурсий.:
Так и в 1869 году, готовясь в академической мастерской к конкурсу на Малую золотую медаль и работая над программой «Иов и его друзья» ‘. я почти от зари до зари проводил время в добросовестных этюдах к картине, покидал мастерскую только для сада Академии, где писал этюды на воздухе, и для отдыха на квартире, недалеко от Академии художеств, где я только ночевал.
Академический коридор четвертого этажа, как и сейчас, летом был
Особенно оживлен молодыми голосами конкурентов-товарищей: пели, свистали, громко смеялись и целыми ватагами сговаривались о прогулке белой ночью куда-нибудь на острова встречать восход солнца и знакомиться с окрестностями Петербурга; находились славильщики; по их словам, эти задворки поражали своей красотой и новостью. Я не верил и сторонился.
Конкурентам запрещалось уставом показывать свой труд товарищам; в мастерские других не входили, и предприимчивые товарищи ловили отшельников в коридорах. В праздник я предпочитал не работать и любил проводить время в знакомом семействе, где были подростки-барышни. Там большей частью играли в фанты и танцевали до упаду — я очень любил танцевать.
Сосед мой по мастерской программист-вольнослушатель К. А. Савицкий2, был особенно общителен и большой затейник по части прогулок и всяких исканий новизны впечатлений.
— А, Репин, я тебя давно ловлю, — кладя руку на мое плечо, торопился он. — Поедем завтра на этюды по Неве, до Усть-Ижоры.
— Ой, вот застаешь врасплох, — уклоняюсь я, — я вовсе не думал ездить так далеко… И этюдник мой надо привести в порядок для такого путешествия, у меня все в развале. Я привык тут, как дома: наложу красок на палитру и спускаюсь даже без всякого ящика в наш сад; и натурщик тут же казенный… Куда там еще? «Собак дразнить», как говорят наши хохлики.
— Ну как тебе не осточертели эти казенные Алексеи и Иваны! — возражает он запальчиво. — И садишко… все эти стены и стены, ведь ты тут никакого пространства не знаешь. Вздор все это, собирайся: я тебе мигом приспособлю твой этюдник. Посмотрел бы ты, какие берега! А за Рыбацкой! У колонистов — прелестные места! Завтра, в семь-восемь часов утра, мы едем на пароходе, не кобенься, душенька, — властно и настойчиво заключил он, — давайка этюдник!
И действительно, он мигом обработал все мои приспособления в этюднике, и так ловко, что я в удивлении, невинно глядючи, не мог даже ничем помочь ему, боясь помешать.
А утром мы уже бурлили по Неве, и я был в несказанном восхищении от красот берегов и от чистого воздуха; погода была чудесная.
Ехали быстро, и к раннему полдню мы проезжали уже роскошные дачи на Неве; они выходили очаровательными лестницами, затейливыми фасадами, и особенно все это оживлялось больше и больше к полдню блестящей, разряженной публикой, а всего неожиданнее для меня — великолепным цветником барышень, как мне казалось, невиданной красоты! Боже, сколько их! И все они такие праздничные, веселые, всех так озаряет яркое солнце. Какие нарядные! А какие цвета модных материй! Да такие же цветы и кругом по клумбам окружают их…
Глаза разбегаются во все стороны, ничего не уловишь; путается и тасуется сказочный, не виданный еще много мир праздника; и как его много, без конца!
Но вот ход замедлили: станция. Берег высокий. Двумя разветвляющимися широкими лестницами, обставленными терракотовыми вазами с цветами, к средним площадкам спускаются группы неземных созданий; слышен беззаботный говор, остроумный и розовый смех перловых зубов.
Тут и мужчины, и молодые люди — студенты, и военные мундиры так энергично оттеняют цветник белых, палевых и красных зонтиков… Ну, право же, все это букет дивных живых цветов; особенно летние яркие широкие дамские шляпы, газовые вуали и цветы, цветы… А духи… упоительные ароматы доносятся даже к нам, на пароход — чары, чары до невероятной фантазии…
Ну спасибо Савицкому, без него я бы никогда этого не увидел. И это счастье было так близко: ведь не прошло и двух-трех часов, как мы вышли из Академии. Для меня это была совершенно неожиданная новость. До этих пор я был полон гордой мысли украинского военного поселянина, что, кроме Украины, нигде в мире ничего хорошего быть не может; спорил с товарищами, что харьковская соборная колокольня выше колокольни Исаакиевского собора.
Петербург стоит на болоте, кругом него болота, а здешняя природа — одни стриженые, до гадости чахлые кустики севера… И вдруг такая роскошь растительности, такой густой, брызжущий свежестью цвет зелени. И сирень, и каштаны, и липы… а береза-то, береза! Ведь у нас ее совсем почти нет! Что же об этом молчат! Но еще: на всем этом райском фоне, надо признать, всего красивее люди. — где уж нам, дуракам, тут! Как чисто одеты! С каким вкусом сидят на них платья! А на самом обворожительном предмете — на барышнях — я уже боюсь даже глаза останавливать: втянут, не оторвать потом, будут грезиться и во сне… Что-то опьяняющее струится от всех этих дивных созданий красоты. Я был совершенно пьян этим животрепещущим роем!
Эх, возраст, возраст… Ведь подумают — я преувеличиваю, попросту лгу на старости… Однажды (также в те же времена) день, проведенный в Лигове *,[*Дачная местность под Петербургом.] был полон таких же чудес и красот. Но, когда, двадцать лет спустя, я поехал туда же искать дачу на лето, ясно представляя в воображении, даже до мелких примет, и дорогу и расположение местности, дач, я проездил весь долгий день, утомил извозчика и не нашел ничего прежнего: все уже было по-другому, прозаично, бедно и скучно…
Ну что рассуждать? К солнцу! К свету! Моя живая картина была само солнце без пятен. Глаз не оторвать от ее красоты и блеска…
— Однако что это там движется сюда? — спрашиваю я у Савицкого. Вот то темное, сальное какое-то, коричневое пятно, что это ползет на нагне солнце?
— А! Это бурлаки бечевой тянут барку; браво, какие типы! Вот увидишь, сейчас подойдут поближе, стоит взглянуть.
Я никогда еще не был на большой судоходной реке и в Петербурге, на Неве, ни разу не замечал этих чудищ «бурлаков» (у нас в Чугуеве бурлаком называют холостяка бездомного).
Приблизились. О боже, зачем же они такие грязные, оборванные? У одного разорванная штанина по земле волочится и голое колено сверкает, у других локти повылезли, некоторые без шапок; рубахи-то, рубахи! Истлевшие — не узнать розового ситца, висящего на них полосами, и не разобрать даже ни цвета, ни материи, из которой они сделаны. Вот лохмотья!
Влегшие в лямку груди обтерлись докрасна, оголились и побурели от загара..
Лица угрюмые, иногда только сверкнет тяжелый взгляд из-под пряди сбившихся висячих волос, лица потные блестят, и рубахи насквозь потемнели… Вот контраст с этим чистым ароматным цветником господ! Приблизившись совсем, эта вьючная ватага стала пересекать дорогу спускающимся к пароходу… Невозможно вообразить более живописной и более тенденциозной картины! И что я вижу! Эти промозглые, страшные чудища с какой-то доброй, детской улыбкой смотрят на праздных разряженных бар и любовно оглядывают их самих и их наряды. Вот пересекший лестницу передовой бурлак даже приподнял бечевку своей загорелой черной ручищей, чтобы прелестные сильфиды-барышни могли спорхнуть вниз.
— Вот невероятная картина! — кричу я Савицкому. — Никто не поверит!
Действительно, своим тяжелым эффектом бурлаки, как темная туча, заслонили веселое солнце; я уже тянулся вслед за ними, пока они не скрылись с глаз. Пароход наш тронулся дальше; мы скоро нагнали барку и видели уже с профиля и нагруженную расшиву и всю бечеву, от мачты до лямок. Какая допотопность!
Вся эта сказочная баркарола казалась мне и смешной и даже страшной своими чудовищными возищами.
— Какой, однако, это ужас, — говорю я уже прямо. — Люди вместо скота впряжены! Савицкий, Неужели нельзя как-нибудь более прилично перевозить барки с кладями, например буксирными пароходами?
— Да, такие голоса уже раздавались. — Савицкий был умница и практически знал жизнь. — Но буксиры дороги, а главное, эти самые вьючные бурлаки и нагрузят барку, они же и разгрузят ее на месте, куда везут кладь. Поди-ка там поищи рабочих-крючников! Чего бы это стоило!..
Савицкий мне нравился тем, что он был похож на студента и рассуждал всегда резонно.
— А ты посмотрел бы, как на верховье Волги и по всей системе канаилов в лямке бечевой тянут, — произнес он. — Вот, действительно, уж диковинно.
Там всякой твари по паре впряжено, и все дружно тянут смеясь: и баба, и лошадь, и мужик, точно нарочно, чтобы мир почудить, и все это по крутому берегу — так эффектно на воздухе рисуются.
Всему этому я уже плохо верил, я был поражен всей картиной и почти не слушал его, все думал. Всего интереснее мне казался момент, когда черная потная лапа поднялась над барышнями, и я решил непременно писать эскиз этой сцены.
Но программа «Иов и его друзья» поглощала все время этюдами к ней; ближайшим развлечением была игра в городки в академическом саду, на месте нынешнего склада дров. Постоянными товарищами в игре были: И. П. Ропет (архитектор), М. Кудрявцев (живописец), И. С. Богомол (тоже архитектор), Е. К. Макаров, Урлауб и другие3. Однако и после игр и в знакомом семействе с барышнями я не мог отделаться от груп бурлаков и делал разные наброски то всей этой группы, то отдельных лиц.
II Пейзажист Ф. А. Васильев[править]
Как я уже рассказывал, около этого времени у И. Н. Крамского я знакомился с Федором Александровичем Васильевым4.
Это был феноменальный юноша. Крамской его обожал, не мог на него нарадоваться и в его отсутствие беспрестанно говорил только о Васильеве. Ему было всего девятнадцать лет, и он только что бросил должность почтальона, решивши всецело заняться живописью. Легким мячиком скакал между Шишкиным и Крамским, и оба эти его учителя полнели восхищения гениальным мальчиком5.
Мне думается, что такую живую, кипучую натуру, при прекрасном сложении, имел разве Пушкин. Звонкий голос, заразительный смех, чарующее остроумие с тонкой до дерзости насмешкой завоевывали всех своим молодым, веселым интересом к жизни; к этому счастливцу всех тянуло сам он зорко и быстро схватывал все явления кругом, а люди, появлявшиеся на сцену, сейчас же становились его клавишами, и он мигом вплетал их в свою житейскую комедию и играл ими.
И как это он умел, не засиживаясь, побывать на всех выставках, ляиниях, катках, вечерах и находил время посещать всех своих товарищей и знакомых?
Завидная подвижность! И что удивительно: человек бедный, а одет всегда по моде, с иголочки; случайно, кое-как образован он казался и по терминологии и по манерам не ниже любого лицеиста; зная языков, он умел кстати вклеить французское, латинское или смешное немецкое словечко; не имея у себя дома музыкального инструмента, мог разбирать с листа ноты, кое-что аккомпанировать и даже сыграл «Qиаsi ипа fапТаsiа» Бетховена, — это особенно меня удивляло.
Я не раз был свидетелем его восторгов высшего порядка, поэтических вдохновений (но это было после, на Волге). В искусстве он отлично знал и шелевскую галерею, и все славные, модные тогда имена французских и немецких художников так и сыпались с его языка: Т. Руссо, Тройон, Добин Коро, Рулофс и другие; разумеется, его, как пейзажиста, интересовали большей частью пейзажисты немцы: Мунте, Лессинг, бр. Ахенбг и другие6.
Несмотря на разницу лет — ему было девятнадцать, а мне около двадцати шести, — он с места в карьер взял меня под свое покровительство я им нисколько не тяготился; напротив, с удовольствием советовался с ним.
В этих случаях из беззаботного балагура-барина Васильев вдруг превращался в серьезнейшего ментора, и за его советами чувствовался какой-то особый вес. Откуда? Это меня не раз поражало. Я уже кончал академические курсы как конкурент на золотые медали и в продолжение четырех с половиной лет усердно слушал научные курсы, а он — вчерашний почтальон, юнец — цинично хохотал над Академией художеств и всеми ее традициями, а уж особенно над составом профессоров, не будучи ни-когда даже в ее стенах… Чудеса! Ко мне он заходил только на квартиру, в дом Шмидта, на Четвертой линии, где жил я тогда с мальчиком-братом, вытащенным мною из провинции.
— Ну что, брат! — рассыпается его мажорный голос, едва он переступит мой порог. — А, бурлаки! Задело-таки тебя за живое? Да, вот она, жизнь, это не чета старым выдумкам убогих старцев… Но знаешь ли, боюсь я, чтобы ты не вдался в тенденцию. Да, вижу, эскиз акварелью… Тут эти барышни, кавалеры, дачная обстановка, что-то вроде пикника; а эти чумазые уж очень как-то искусственно «прикомпоновываются» к картинке для назидания: смотрите, мол, какие мы несчастные уроды, гориллы. Ох, запутаешься ты в этой картине: уж очень много рассудочности. Картина должна быть шире, проще, что называется — сама по себе… Бурлаки так бурлаки! Я бы на твоем месте поехал на Волгу — вот где, говорят, настоящий традиционный тип бурлака, вот где его искать надо; и чем проще будет картина, тем художественнее.
— Ого! Куда хватил! — со скребом в сердце почти ворчу я. Меня он облил холодной водой, и я готов был отшатнуться от его душа.
— Не вовремя и, особенно, не по средствам мне твоя фантазия. И я нисколько не жалею.
— Еще бы, знаю тебя: ты тут, в своей Академии, так усиделся, что даже мохом обрастать начал.
И он звонко и пленительно рассыпался здоровым смехом. Меня начинал сердить его покровительственный тон с насмешкой. И я угрюмо думал: «Все же он еще мальчик сравнительно со мной». Вспомнил как однажды у Крамского, когда в присутствии целого общества Васильев позволил себе во время серьезного разговора какую-то смелость, доходящую до нахальства, я обратился потом за разъяснением к Ивану Николаевичу [Крамскому],
— Этот птенец не по летам смел, — ворчал я, — в вашем и Ивана Иваныча [Шишкина] присутствии он до неприличия забывается. Как вы это считаете? Что он такое? — спросил я серьезно.
— Ах, Васильев! — ответил Крамской. — Это, батюшки, такой феномен, какого еще не было на земле!.. О, вы познакомьтесь с ним хорошень-ко, рекомендую — талант! Да ведь какой талант! И вообще я такой одаренной натуры еще не встречал: его можно сравнить с баснословным богачом, который при этом щедр сказочно и бросает свои сокровища полной горстью направо, налево, не считая и даже не ценя их…
Чудо-мальчик Васильев, так необыкновенно одаренный, был тактичен и проницателен тоже не по летам.
Он пристально взглянул на меня.
— О, что это? Ты уже не вздумал ли надуться на меня за мои же заботы о тебе?
И он опять весело расхохотался, блестя своими серыми живыми глазами как-то особенно ласково. Я невольно сдаюсь.
— Да ведь ты знаешь, что я не имею средств разъезжать по Волге, к чему же раздразнивать напрасно и выбивать из колеи? — уже смягчаясь, рассуждаю я.
— Средства?! А сколько тебе средств понабодилось бы? Ну, душенька, не серьезничай, давай считать…
— Ведь ты же знаешь, что со мной еще брат живет и его пришлось бы взять… Ведь это — на три месяца! Двоим двести рублей, не меньше понадобилось бы… Да, одним словом, давай говорить о другой… — Что ты, что ты! — уже делаясь каким-то необыкновенно влиятельным лицом, произносит докторально Васильев. — Слушай серьезно: вот не сойди я с этого места, — прожаргонил он комично, — через две недели я достану тебе двести рублей.
Собирайся, не откладывай, готовься, и брат твой,, этот мальчик, нам пригодится. Все же, знаешь, в неизвестном краю лучше, когда нас будет больше.
А я до такой степени вдруг возмутился Васильевым, что даже обрадовался его скорому уходу; он всегда куда-то спешил, ему нигде не сиделось.
Поднявшись, он продолжал:
— Да только, знаешь ли, ты остригись. — он остановился в передней и отечески мягко стал назидать меня, — будь приличным молодым человеком. Ну как тебе не совестно запускать такие патлы? Ведь это ужас, как деревенский дьячок! Ах да, художник! Вот я ненавижу этих Худояровых7 и ТиТТi qиапТi *.[* ТиТТi qиапТi — все прочие (итал.).]
Эти длиннополые шляпы, волосы до плеч, опошлевшая гадость! Меня разбирает такое зло и смех, когда я гляжу на этих печатных художников, такая вывеска бездарности…
Васильев меня уже раздражал этой своею развязностью большого и становился все неприятнее.
В передней он кокетливо, перед зеркалом, не торопясь, надел блестящий цилиндр на свою прическу — сейчас от парикмахера. — все платье на нем было модное, с иголочки, и сидело, как на модной картинке.
— А меня удивляет твой шик, — говорю я уж не без злобы, — я вот презираю франтовство и франтов…
— Ну не сердись, не сердись Илюха! Верь, что через два месяца ты сам наденешь такой же цилиндр и все прочее и будешь милым кавалером Ах, уж эти мне Шананы… Ну, прощай и помни обо мне! Через две недели я буду у тебя с возможностями, а через три — мы катим по Волге А?! Ты только подумай! Ты увидишь настоящих бурлаков!!! А? Адье мои шер! *[Adieu, Мon cНer — прощай, мой милый (франц.).]
«Это уже какое-то нахальство. Хлестаков! — подумал я. — Как малого ребенка, он ублажает и туманит меня. Но этого я уже и не ждал — смешон и не замечает, как пересаливает. Конечно, это он слышал какого-нибудь важного барина; тот таким же покровителем, вероятно, вытаскивал его из бедных и он туда же! Вот хлыщ… А Крамской? Неужели он так ослеплен, что не видит этого хвастуна?»
Надо расспросить серьезно.
— Ого! Федор Александрович пообещал вам свою протекцию! — отвечал весело и серьезно Крамской. — Можете быть уверены, что он это сделает. У него есть большой покровитель, граф Строганов8: это рука-владыка в Обществе поощрения художеств; а главную действующую роль как исполнитель тут, разумеется, сыграет Д. В. Григорович9. Этот тоже души не чает в Васильеве; они его в последнее время совсем избаловали даже, но Васильев этого стоит.
«Посмотрим, посмотрим», — думал я про себя и не переставал сомневаться.
III Сборы на Волгу[править]
Но через две недели дверь ко мне особенно энергично распахнулась, и Васильев, в героической позе герольда, подняв высоко белую бумагу весело смеялся своими крепкими зубами.
— Получай, кавалер! Вот тебе талон на двести рублей. А, что? Я прав!
Ну, теперь — сборы.
Он рассказал, какого удобного фасона он купил себе длинный узкий сундук, и прочитал целый список закупок — что еще, как он думал необходимо требовалось ему и нам.
Тут были и хлысты, и краги для верховой езды, и одна-две пары лайковых перчаток, и дюжина галстуков — всего не перечесть; бельем он был раньше обеспечен; духи, мыла, одеколоны, дезинфекционные снадобья, дорожная аптечка, спирт, надувные подушки и прочее и прочее. Я впал в рассеянность, решив про себя, что этого мне ничего не надо. Вечером я опять у Крамского.
— О, какой вы скептик; но вы решительно, вижу я, не знаете Васильева.
Видели ли вы его работы?
— Нет, — отвечаю я. — А где их можно видеть? И что он сделал? Ведь он же и в Академию еще не поступил…
Крамской уставил на меня свои проницательные серые глаза.
— Если это не ирония и вы изрекаете правду, как думаете, то…— Он развел руками. — Да вы поскорей должны посмотреть работы Федора Александровича. А что он не был в Академии художеств, так в этом, может быть, и есть его счастье. Но он имеет превосходного руководителя в Шишкине.
В Семнадцатой линии Васильевского острова, в маленьком одноэтажном низеньком домике, семейной собственности Васильевых, я застал Васильева за работой. В самой лучшей, самой большой и все же очень маленькой (сравнительно) комнатке в два окна у него стояли две вещицы на дрянных треножках-мольбертах.
Я зашел от света, чтобы видеть картинки, и онемел: картинки меня ошарашили… Я удивился до полной сконфуженности…
— Скажи, ради бога, да где же ты так преуспел? — лепечу я. — Неужели это ты сам написал?! Ну, не ожидал я!
— Благодарю, не ожидал! — весело засмеялся Васильев. — А учитель, брат, у меня превосходный: Иван Иванович Шишкин, прибавь еще всю Кушелевку и уж, конечно, самую великую учительницу: натуру, натуру! А Крамской чего стоит?!
— Небо-то, небо… — начинаю я восторгаться. — Как же это? Неужели это без натуры?.. Я никогда еще не видывал так дивно вылепленных облаков, и как они освещены!!! Да и все это как-то совершенно по-новому…
Васильев приблизился к мольберту.
— А? Эти кумулюсы*? А они мне не нравятся. Я все бьюсь, ищу…— Он присел бочком к мольберту, взял стальной шпахтель и вдруг без всякой жалости начал срезывать великолепную купу облаков над водою.[*Кумулюсы — купы облаков.]
— Ах, что ты делаешь! Разве можно губить такую прелесть!
Но он уже работал тонкой кистью по снятому месту, и новый мотив неба жизненно трепетал уже у него на холсте… Я остолбенел от восхищения…
А это? — Висела еще картинка: изображалась целая стена темной высокой груши малороссийского типа. Картинка была напитана горячим солнцем; кое-где на переднем заборчике сохло вымытое белье разных цветов…
— Вот оригинально: так темно и так солнечно, — удивляюсь я, — всякий тут пересолил бы белилами. Как это ты справляешься с небом такими маленькими кистями?
— О. я всегда работаю маленькими, колонковыми: ими так хорошо лепить и рисовать формочки… А мазать квачами, как заборы, такая гадость, ненавижу мазню… Хорошо ты сделал, что зашел ко мне; я сам намеревался зайти к тебе.
К тебе есть два дела, два вопроса, выражаясь высоким слогом, и эти дела должен сделать ты. Ну, уж ты, пожалуйста, не прикидывайся недорослем, возьми в обе руки свое внимание и внимай: ты хорош с Исеевым и Академия, то есть он, Исеев 10, тобою дорожит… Пожалуйста, не приподнимай так бровей и не прикрывайся личиной идиота. Знаем, брат, про тебя, все знаем, но не в этом дело. Иди ты к Исееву и проси, чтобы он похлопотал нам даровой проезд по Волге, у него есть рука в компании «Самолет», понял? Это часть официальная; а вот часть, так сказать, семейная: хорошо бы нам взять еще четвертого…
Ах, вот идет четвертый. Ну-ну, Роман, держись крепче, не шатайся!
Из другой комнаты вышел начинающий ходить мальчик и храбро направился к Васильеву.
— Это мой брат Роман, которого я люблю больше всей жизни. Только он один мог бы остановить меня теперь в моем решении ехать на Волгу. Ну поверишь ли, я его так люблю! Так люблю… Ну, милый Рома, иди, иди ко мне, ну, ну… ах ты, мое сокровище! — Он взял его на руки и уселся на стул.
— Ах да, с Романом я все забываю… Так вот, имеешь ли ты кого на примете четвертым в нашу компанию?
— Вот не думал, — отвечал я в раздумье, — разве Кириллыча?
— Ха-ха-ха! — весело взорвался он от неожиданности. — Вот одолжил!
Благодарю, не ожидал! Ох, но этот столб миргородского повета не поедет. Куда ему! Вот смех! И как это ты выговорил его имя?
— да ведь он очень просится ехать с нами, очень желает.
— Берем, берем! «Благодарю, не ожидал»! —шутил уже Васильев нараспев.
IV П. Ф. Исеев[править]
Всемогущий конференц-секретарь императорской Академии художеств был тогда во всей силе. Ко мне он благоволил особенно после моего бунта, о котором надо рассказать.
По уставу Академии художеств 1859 года при Академии был научный курс, растянутый на шесть лет. Кроме специальных предметов проходились и некоторые элементарные — физика, часть химии, всеобщая история, русская словесность (входила психология), история церкви, закон божий и еще что-то — по две лекции в день: утром от половины восьмого до девяти с половиной и днем от трех до четырех с половиной. Считалось три курса, так как каждый курс шел два года.
Ученики, даже самые прилежные к науке, в продолжение первых двух курсов в четыре года так перетягивались в сторону искусства, что обыкновенно третий и четвертый курсы все редели, пустели, и инспекции надо было принимать меры к понуканию учеников посещать лекции и являться на экзамены. Разумеется, единственная строгая мера — исключение из списка учеников.
После каникул вывешивался список имен, переведенных в число вольнослушателей за неявку на экзамены.
Осенью товарищи сообщили мне, что я в числе исключенных учеников.
Морально я уже давно был готов к выходу из Академии. И общественное мнение, и особенно Крамской, и все его товарищи, и артельщики советовали мне бросить конкурсы и становиться на собственные ноги.
Академия художеств была тогда немало порицаема и осмеяна нашей журналистикой; лучшие силы молодежи недоучивались и бросали ее. За тринадцатью знаменитыми артельщиками тянулись нередко. Еще недавно бросили конкурсы: Максимов11, Бобров, особенно Бобров; этого корифея звали будущим Рембрандтом, а он вдруг оставил Академию, будучи уже на положении программиста (мастерская, стипендия пятнадцать рублей в месяц и казенная натура).
Перед наукой я благоговел, в течение четырех лет курсы посещал усердно, экзамены сдавал хорошо, но на пятом году, как только я получил мастерскую и стал готовиться к программе, я вдруг «пристал», как говорят о лошадке, выбившейся из сил…
Увидев своими глазами, что я исключен из списка учеников, я вскипел и написал в Совет прошение. Ядовито указывал я Совету на его пристрастие к элементарной грамоте не по своей специальности и компетенции, а в заключение просил уволить меня совсем из Академии художеств, удостоив званием «свободного художника», — я имел уже пять серебряных медалей, следовательно, имел на это право. Я закончил свое прошение словами, что не намерен дольше оставаться в Академии худоществ, где успехи в искусстве измеряются посредственными познаниями учебников… что-то в этом роде.
Прошение следовало подать конференц-секретарю Исееву лично.
Петр Федорович Исеев был похож, лицом и фигурой на Наполеона; он был очень умен и проницателен. Академия художеств была в полном его ведении, и он очень озабочен был борьбою с «Артелью художников». В моем поступке ему чудилась интрига Артели (он знал, что я вхож туда).
Пробежав быстро мое прошение, он беспокойно смерил меня взглядом.
— Что это вы, Репин! Ведь это вас настроили! Как это возможно! Ну, дадут вам звание, и что же?
— Да мне больше ничего и не надо, — скромно, но твердо поясняю я.
— Какой все это вздор! И великий князь и Совет решили уже, что вы поедете за границу на казенный счет… Ах, да что тратить слова, вот вам ваше прошение! — Он разорвал его на четыре части и бросил в корзинку. —
Ручаюсь вам: исключены из списка учеников вы не будете, и вы должны окончить Академию как следует. Для кого же тогда ей существовать?!
Так было за год до наших сборов на Волгу. Разумеется, Исеев устроил нам даровой проезд по Волге: он дал мне письмо к секретарю «Цесаревны» в Аничков дворец, и нас снабдили открытым листом общества «Самолет» от Твери до Саратова, как мы просили.
Петр Федорович Исеев был очень добр ко мне, и я всегда вспоминаю его с большой благодарностью… А как умен был этот администратор, каким гипнотизирующим влиянием обладал он в бюрократической сфере: даже сосланный в Сибирь, и оттуда он долго посылал сюда, в сферы, руководящие указания по поводу выбора лиц и принятия мер. Как странно, однако, что его, даже много лет спустя, не коснулась ни одна амнистия!
А я, будучи еще учеником, адресовался к нему однажды с гораздо более рискованной просьбою от всех товарищей и имел плодотворный успех. Это тоже следует здесь занести в летописи академической молодежи.
В середине шестидесятых годов и у нас, в ошарпанных еще до Исеева коридорах Академии художеств, и в беднейших трущобах ученических польных квартир начали бурлить водовороты социалистических ключей из недр общего настроения тогдашней подземной океан-реки. Товарищи хотели устроить кассу взаимопомощи учеников Академии художеств. Гравер Паназеров 12 (кривым выбритым черепом, низко надвинувшимся ему на маленькие татарские глазки, широким ртом и большими ушами похожий на острожника, но добрый вятич, земляк В. Васнецова) был инициатором проекта; у него на квартире тайно собиралось много товарищей, тайно побывал и я.
В его двух комнатах было так накурено, стояла такая убийственная духота, несмотря на отворенные окна и холодную октябрьскую ночь, толпа так как-то робко бродила, не останавливаясь и не садясь — не на чем было, — что о правильном собрании нельзя было и думать. Расспросивши еще в стенах Академин Паназерова, я видел, что ничего противозаконного, страшного в этом нелегальном скопище нет, и теперь предложил «заправилам обратиться к начальству Академии художеств просить разрешения отвести нам раз в неделю какой-нибудь класс для выработки устава кассы и ее операций.
Нa мeня пoдoзpитeльнo пocмoтpeли лeвыe дpyзья Пaнaзepoвa. „Огo?! Ктo этo пpeдлaгaeт? A ктo этo дoнeceт нaчaльcтвy?! Дa вeдь пpoгoнят! К чeмy жe и paзвoдить этo пpeдaтeльcтвo?! К чeмy ycлoжнять дeлo тaкoй epyндoй?!“ — Шyм пoднялcя дo cтyкoв cтyльями и пaлкaми.
Нo в кoнцe cпeлиcь, и тaк кaк дeлo cчитaлocь пoчти пoгибшим, тo мнe, кaк винoвникy пpeдлoжeния, былo пopyчeнo личнo идти к Иceeвy и дoлoжить eмy ycтaв, yжe cфopмиpoвaнный вчepнe тaйными coбpaниями тoвapищeй.
— Кaк xopoшo вы cдeлaли, чтo пpишли c этим пpямo кo мнe, — cкaзaл Пeтp Фeдopoвич бeз вcякoгo yдивлeния, кaк бyдтo ждaл мeня. — Знaeтe, я вce вpeмя caм дyмaл oб этoм и caм xoтeл пpeдлoжить yчeникaм ocнoвaть кaccy взaимoпoмoщи. Уcтaвчик я пpocмoтpю пoтoм. Нo вoт ycлoвиe: нa зaceдaнияx yчeникoв бyдeт в кaчecтвe тoвapищa пpeдceдaтeля пpиcyтcтвoвaть пoмoщник инcпeктopa, нaш милый Пaвeл Aлeкceeвич Чepкacoв 13; eгo вce знaют, и yчeники eгo oчeнь любят.
Cyдьбa избaлoвaлa мeня cлaвoй нe пo зacлyгaм. Тaк былo и c кaccoй. Кoгдa я пpишeл нa пepвoe зaceдaниe, П. A. Чepкacoв cидeл yжe нa мecтe и бaлaгypил c yчeникaми. Пpи видe мeня oн гpoмкo пpoизнec: „A вoт oн, нaш Рoшфop“ , — и yчeники вcтpeтили мeня гpoмкими дpyжными aплoдиcмeнтaми и впocлeдcтвии cчитaли мeня инициaтopoм кaccы, a пpo Пaнaзepoвa coвceм зaбыли.
Кacca этa cyщecтвyeт и дoднecь.
Пeтp Фeдopoвич пoнeмнoгy пpивязывaлcя к Aкaдeмии xyдoжecтв. Учeникoв cчитaл близкими, cлeдил зa иx paбoтaми и caм пoддepживaл иx зaкaзцaми и пoкyпкaми yчeничecкиx пpoб, paзyмeeтcя, y нaибoлee выдaющиxcя. Этo вoвce нe пpeдocyдитeльнo. Тaк и я личнo был пoддepжaн им в oчeнь тpyдныe минyты жизни.
Я oчeнь бeдcтвoвaл и пpидyмывaл paзныe cпocoбы для пpoдлeния cвoeгo cyщecтвoвaния. Дo пocтyплeния П. Ф. Иceeвa, имeя yжe нecкoлькo cepeбpяныx мeдaлeй, я oбpaщaлcя c пpoшeниями в Aкaдeмию xyдoжecтв нa имя князя Гaгapинa15 (вицe-пpeзидeнтa Aкaдeмии xyдoжecтв) и o пocoбии и o cтипeндии, нo бeз ycпexa. Дeлoпpoизвoдитeль Звopcкий, c лицoм caмoгo cвятoгo пocтникa, кaзaлocь, пoтeмнeвшим oт нeoбыкнoвeннoй cдepжaннocти, зaдyшeвным, дaжe yпaвшим гoлocoм, пpипoдняв бpoви, кpoткo oтвeчaл мнe oдним cлoвoм: „Откaзaнo“.
Oн был кoppeктным иcпoлнитeлeм, и мнe былo oчeнь жaль eгo, чтo oн в тaкoй нecимпaтичнoй poли. Я дaжe пoдyмывaл пpeдлoжить ceбя в нaтypщики Aкaдeмии: пятнaдцaть pyблeй в мecяц и кaзeннaя квapтиpa в пoдвaлax Aкaдeмии кaзaлиcь мнe зaвидным oбecпeчeниeм. У нaтypщикoв мнoгo cвoбoднoгo вpeмeни и oни зapaбaтывaют eщe нa cтopoнe, cлeдoвaтeльнo, мoжнo* yчитьcя. Нo тoвapищи, кoтopым я cooбщaл o cвoeм нaмepeнии, cмeялиcь, пoкaчивaя гoлoвaми; a Aнтoкoльcкий дaжe cтpoгo, c гpycтью ocyдил мeня.
Пpoфeccopa нe кacaлиcь нac, инcпeктop К. М. Шpeйнцep, видимo, избeгaл. И вoт Иceeв — пepвoe нaчaльcтвeннoe лицo, кoтopoe нe бoитcя дaжe гoвopить c нaми. Кaждoe yтpo cкpoмнo, в кaкoм-тo cepoм пaльтишкe, этoт пpизeмиcтый чeлoвeк oбxoдил вce зaкoyлки aвгиeвыx cтoйл нaшeгo cтapoгo, зaпyщeннoгo здaния, и вeздe нaчинaлиcь peмoнты и yлyчшeния. Нo Кyшeлeвcкoй гaлepee, нeдaвнo тoлькo paзмeщeннoй в тex жe, чтo и ceйчac, зaлax. oн тaкжe пpoxoдил в oдни и тe жe чacы и пoдoлгy пpocтaивaл зa мoeй cпинoй. Я кoпиpoвaл „Cлaвoнцa“ Гaллe 16. Cкpoмнo, c бoльшим дocтoинcтвoм oн oдoбpял мoю paбoтy.
Пoнeмнoгy я cтaл пpивыкaть к eгo визитaм в Кyшeлeвкy. Я вooбщe oчeнь люблю yмныe лицa. Eгo пpocтoтa и пpoницaтeльнocть pacпoлoжили мeня нacтoлькo, чтo я peшил пoпытaть eщe paз cчacтья пpocьбoю o пocoбии.
— A paзвe вы нyждaeтecь? — тиxo cпpocил oн. — A этy кoпию вы дeлaeтe пo зaкaзy?
— Нeт. — oтвeчaл я.
— В тaкoм cлyчae я ee y вac пoкyпaю; oнa, кaжeтcя, yжe coвceм гoтoвa? Кaк кoнчитe, пpишлитe мнe ee co cлyжитeлeм и пpидитe пoлyчить плaтy; нaдeюcь, oнa нe paзopит мeня; кapтинa мнe oчeнь нpaвитcя. Этoгo „Cлaвoнцa“ мнoгиe кoпиpyют, нo вaшa кoпия — лyчшaя из тex, чтo я вндeл здecь.
Глaзa нaши c cимпaтиeй вcтpeтилиcь, я пoчyвcтвoвaл в нeм дpyгa, нe нaчaльcтвo.
Тaк и нa Вoлгe Иceeв мoгyщecтвeннo выpyчил нac из гpyбыx тиcкoв мecтнoй пoлиции, нo oб этoм peчь впepeди.
Игpивыe пpeднaчepтaния Фeдopa Aлeкcaндpoвичa Вacильeвa иcпoлнялиcь c тoчнocтью: чepeз тpи нeдeли мы yжe пoлзли пo Вoлгe oт caмoй Твepи нa плocкoдoнныx пapoxoдикax кoмпaнии
<<Самолет» и были в безумном упоении от всего. Возникло это празднество жизни у нас еще с самого начала сборов, как только я сделался владетелем никогда раньше не бывшего у меня капитала в двести рублей. Сначала по авторитетным доводам Васпльева было закуплено все самое необходимое, например надувные гуттаперчевые подушки, оказавшиеся совершенно невозможными по своей ласке булыжника, да и столько времени надо было их надувать, и как долго мы страдали, приспособляясь то к большей, то к минимальной надутости их пустого нутра.
Самую большую тяжесть в моем чемодане составляли спиртовки, кастрюли и закупленные в достаточном количестве макароны, сушки, рис и бисквиты «Альберт». Мы ехали в дикую, совершенно неизвестную миру область Волги, где, конечно, ничего подобного еще не знали… у брата моего была несокрушимая и незаглушимая ничем страсть к музыке.
В Чугуеве он овладел в совершенстве только хохлацкою сопилкою и не расставался с ней ни в Петербурге, ни на станции Марьино (близ Харькова), где он служил телеграфистом. Во время сборов в дорогу он сказал, что ему недостает только флейты для полного счастья. Флейта была куплена, и теперь на Волге, на палубе парохода, он часто уподоблялся Орфею, которого слушали все, особенно третьеклассные пассажиры и куры, которых щедро кормил повар на зарез. Я немало дивился, как скоро мои Вася 17 освоился с заправским инструментом и как гармонически бесподобно шли звуки флейты к широким водным и пустынным пространствам. И мы слушали его, забываясь, под шум колес плоскодонной нашей посуды, как называют на Волге плавучее сооружение: расшиву, беляну, тихвинку, косовушку, завозню и т. п.
V Путешествие[править]
Евгений Кириллович Макаров I8, при всей своей серьезности, против собственной воли оказался бесконечно комичным.
Он, как столбовой дворянин Миргорода, достойно представлял честь своего сословия и был одет лучше нас — даже цилиндр на голове. Сапоги его сияли идеальною чернотою, воротнички — белизной; все вещи у него были особенной добротности; шутить он не любил. Шутливость всецело принадлежала Васильеву, он превосходил всех нас. И, чем серьезнее старался быть Кириллыч, тем более густым взрывом общего хохота завершался финал его чопорности, и, осклабив толстые хохлацкие губы, он и сам добродушно присоединялся ко всем. Особенную свою гордость — свои чистейшие рукавчики — он даже не мог скрыть, и они послужили надолго предметом неудержимого смеха Архипа Ивановича Куинджи.
Однажды они с Макаровым и Кившенко 19 пробирались на лодке по отмелям Петровского острова. Куинджи отличался физической силой, но был с ленцой. Лодка села на мель. Макаров и Кившенко выбивались из сил, чтобы сдвинуть лодку. Наконец ленивый Пацюк* Куинджи, призываемый товарищами, встал и пошел к борту, взял весло, уперся в берег и так двинул лодку с досады, что Кириллыч опрокинулся навзничь через борт лодки в воду… Ужас, не правда ли? [*Пацюк — равнодушный и ленивый толстяк из повести Гоголя «Ночь перед Рождеством».]
Но вдруг раздался густой хохот Архипа: Макаров был в воде весь, и только рукавчики его с руками молили о помощи… В самую опасную минуту жизни он подумал о чистоте своих рукавчиков!..
В верховьях Волги — мы начали ее от Твери — плоскодонцы наши ползли черепашьим шагом; мы перезнакомились со всеми дельцами: прасолами, рядчиками, купцами, поверенными и разными прожектерами Севера.
Особенно много мы играли в шахматы; и тут нередко попадали на настоящих, заправских игроков-теоретиков и были убийственно сконфужены простоватыми на вид провинциалами. По приказу Васильева мы были острижены под гребенку — «номеров» тогда не существовало, — имея «чvдной» вид («чудной, а еще не стриженый» — пословица). И это сначала заставляло степенных торговцев, особенно из староверов, сторониться нас; но Васильев был так очаровательно общителен, а брат мой еще так провинциально бесхитростно откровенен, что к нам скоро привыкали и от скуки льнули, как мухи. Самый общий успех наш был на палубе. Там за нашими спинами всегда стояла гуща зрителей и громко разъясняла наши рисовальные намерения; деловито, наскоро расспрашивали нас, и быстро водворялась наша известность: в «посуде» мы становились своими.
Но не всегда же мы были с альбомчиками! Васильев был завзятый, страстный охотник; он часто вытаскивал на палубу свою дорогую превосходную двустволку и до чертиков увлекал публику охотничьими рассказами. У брата моего также было дешевенькое ружьишко, и он не расставался с ним, а на
Васнльева глядел, конечно, как на мага. Да и мы с Кириллычем хоть и не имели ружей и были всецело верны только одному пашему искусству, а все же на этого чудо-мальчика, выскочку в нашей области, смотрели широко отверстыми от удивления глазами, забыв всякое самолюбие.
Он поражал нас на каждой мало-мальски интересной остановке. В продолжение десяти минут, если пароход стоял. его тонко заостренный карандаш с быстротой машинной швейной иглы черкал по маленькому листку его карманного альбомчика и обрисовывал верно и впечатлительно целую картину крутого берега с покривившимися над кручей домиками, заборчиками, чахлыми деревцами и остроконечными колокольнями вдали. Вот и дорожка вьется наверх, прерываясь осыпями и зелеными лопухами; все до самой нижней площадки, пристани с группами торговок под огромными зонтами, деревянными навесами над своим скарбом, — все ловит магический карандаш Васильева: и фигурку на ходу и лошадку на бегу, до самой команды парохода: «Отдай чалку!»
Пароход трогался, маг захлопывал альбомчик, который привычно нырял в его боковой карман… В первые разы мы давались диву. Особенно Кириллыч. Его изумленная, с проеденными на сластях зубами, озадаченная физиономия вопросительно уставляется на меня:
— О!! Ну. что ты скажешь? Вот черт: я бы не успел и альбомчика удобно расставить… Вот тебе и Академия, вот и натурные классы, и профессора! Все к черту пошло; вот художник, вот профессор… Талант, одно слово!
На языке Кириллыча это не была пустая фраза. Действптельно, не прошло и недели, как мы взапуски рабски подражали Васильеву и до обожания верили ему.
Этот живой, блестящий пример исключал всякие споры и не допускал рассуждений; он был для всех нас превосходным учителем. И учил он нас, хохоча над нашей дебелой отсталостью, радостно-любовно. Талант!
Евгений Кириллович некоторое время совсем не показывал своего альбома Васильеву, что называется, стыдился, и исчезал куда-нибудь в таинственные места.
Но вот, наконец, Кириллыч выползает откуда-то и, ухмыляясь лукаво, прячет от Васильева свой колоссальный альбом: он только что сидел со своей тяжелой ношей в трюме, где, облюбовав кого-то из лоцманов, предавался своему запою рыцарского рисования — без резинки.
— Ну, светик, не стыдись, чего кобенишься, как поповна в невестах, показывай, — ласкает его Васильев своим дружеским подтруниванием.
— Да ведь я не успел закончить, — ворчит Макаров, — его вызвали свистком… Э, черт…
— Ну-ну, слыхали. Давай, давай! А! А-а! А ведь недурно, смотри, Илья; ай да Кирюха! Но только зачем же весь рисунок точно в волосах? Волосы, волосы, волосы!
— Да, понимаешь ли, я ищу, и при этом без резинки; да, хочу отучить себя от резинки, — бормочет, в глубине довольный собою, Кириллыч: он страстно любил свою работу.
— И надо острее чинить карандаш, — продолжает, не глядя на него, докторально Васильев. — Такая гадость эти слепые, вялые штрихи! И их совсем надо выбрасывать, особенно здесь, в путешествиях. Ну к чему эта скучная тушевка? Ведь это надо хорошо фиксировать, а то все размажется. Иван Иванович Шишкин, бывало, в лето делал массу рисунков; фиксативом он их не хотел портить, тогда еще молоком фиксировали. Так вот, перед отъездом он складывает все рисунки (у него они все одного размера) и по краям, без милосердия, приколачивает их насквозь гвоздями к доске: только это и спасает от размазни в дороге: по деревням ведь в телегах, без рессор. Альбом-то, альбом! Ну-ка дай… Ой-ой-ой, какая тяжесть! Ведь под эту библию надо телегу запрягать.
Все вещи Макарова отличались особою добротностью и ценностью; туалетом своим он занимался очень долго, внимательно; и даже ворчал со стоном, если что-нибудь было в неисправности. Вещичку дешевого производства он отшвыривал с презрением и, если должен был ее надеть за неимением лучшей, с горечью вздыхал:
— Эх, черт возьми, средств нет! Разве я носил бы эту гадость! Ростом Макаров был выше всех; дородству его мешал разве смуглый цвет лица; даже руки его, особенно оттененные белизною рукавчиков, казались точно в перчатках цвета гаванн *, тогда модного. В деревне впоследствии крестьяне считали его нашим начальником; там без начальства немыслимо, а встречают по одежке.
Евгений Кириллович долго чистился, мылся и прихорашивался всякое утро до выхода на этюды. На руках рукавчики, а на ногах сапоги добавляли ему еще больше работы: надо было самому все чистить… С высокими голенищами охотничьи- боты… Бывало, сбегаешь на этюд восхода солнца, бежишь вприпрыжку к чаю, а он на крыльце все хокает на матовое пятно на голенище, не поддающееся полировке…
— Да, Макар — настоящий барин, а эти-то, может, из кантонистов, — разбирали нас по-своему обыватели Ширяева буерака на Самарской луке.
Но ведь это я, по своей нетерпеливости, забежал вперед. А мы еще все пыхтим в верховье Волги и подъезжаем еще только к Плесам.
Была уже ночь, лунная, теплая, летняя. С Васильевым мы как-то спелись: быстро узнавали, долго ли стоит на пристани пароход, и сейчас же на берег наверх, подальше, места смотреть.
Луна, как и искусство, очаровывает нас, обобщая формы, выбрасывая тюдробные детали. Много подробностей берет она в тени, много предметов заливает своим серебряным светом, и вот, может быть, самые пошлые днем места теперь кажутся необыкновенно таинственными. Был уже второй час ночи; мирные обыватели спали с открытыми окнами; густые группы сирени пластично стояли в неподвижности и поили ароматом садики, спускавшиеся террасами к Волге. Еще какие-то цветущие фруктовые деревья, а это розы. И соловьи, соловьи.
— Посмотри, какие звезды! — говорит Васильев. — Бездонное небо и какая широта, туда, вдаль, за Волгу! А над всем — творец… Помнишь «Якова Пасынкова»? Ах, отсюда необходимо зачертить этот мотив! Какая красота! Но вот досада, — вскрикивает он, — я забыл свой альбомчик…
— Возьми, — предлагаю я свои, — но неужели ты видишь при луне?
— Дай. дай! — И он быстро чертил и прекрасно зарисовал выступ садика над обрывом. Этот набросок есть у меня в альбомчике того времени.
После этого наброска на Васильева напало какое-то вдохновение, та истинная поэзия чувства, которая даже не поддается никаким словам. Она выливалась у него в какой-то импровизации; это было стихотворение в прозе, мелодекламация, под звуки соловьев и лай собак вдали, о необозримом мире людей, погруженных в грезы сна… Его настроение передалось и мне, и я почувствовал, что мы будто летим над всем раскинувшимся и исчезающим под нами луговым пространством широкой Волги…
А ведь это свисток нашей посуды! А мы забрались, кажется, очень далеко; уж не попробовать ли нам вернуться напрямик сюда? .. Через плетень. Гаванских сигар.
И мы долго спрыгивали разными темными обрывами и узкими переулками, перелезая через высокие плетни и заборчики, пока, наконец, поспели к третьему звонку.
— Куда вы пропали? — сердито ворчит Кнриллыч. — Капитан уж хотел отчаливать, и только я едва упросил… Публика ругается… Выдумали же в дороге исчезать ночью в незнакомом городе.
«Отдай чалку!» —слышится знакомый крик недовольного капитана. Мы едва успели перескочить трап. «Бух, бух, бух, бух», — запенилась Волга; и мы уже с палубы не можем различать наши фантастичные высоты.
И пошли опять бесконечно долгие дни, безнадежно однообразные берега.
Видел я и смешанные, коллективные усилия людей и скотов обоего пола, тянувших все те же невероятные по своей длине бечевы; группы этих бурлаков рисовались силуэтами над высокими обрывами и составляли унылый прибавок к вечернему пейзажу.
«Это запев „Камаринской“ Глинки», — думалось мне. И действительно, характер берегов Волги на российском размахе ее протяжений дает образы для всех мотивов «Камаринской», с той же разработкой деталей в своей оркестровке. После бесконечно плавных и заунывных линий запева вдруг выскочит дерзкий уступ с какой-нибудь корявой растительностью, разобьет тягучесть неволи свободным скачком, и опять тягота без конца… В то время я любил музыку больше всех искусств, пробирался на хоры в концерты Дворянского собрания и потому и здесь и необозримым, широким видам применял музыкальные темы.
Васильев был необыкновенно музыкальная натура; он превосходно насвистывал лучшие места знакомой музыки.
Макаров любил только живопись. Он увлекался до желания копировать каждую выдающуюся вещь. Его заветною мечтою было скопировать «Явление Христа народу» Иванова.
Эта идея была для него Меккой магометанства. Копировал он дивно, с такой точностью, так тонко и любовно, что его копии нравились мне более оригиналов. Я очень жалею, что ему не удалось скопировать гениальное произведение нашего великого аскета римского *.[* А. А. Иванова.] Мы имели бы повторение, и какое!
Да, искусство только и вечно и драгоценно любовью художника. Вот, например, по заказу Д. В. Стасова Серов, еще будучи мальчиком, скопировал у меня в Москве «Патриарха Никона» В. Г. Шварца20, и эта копия исполнена лучше оригинала, потому что Серов любил искусство больше, чем Шварц, и кисть его более художественна.
На всех берегах Волги, то есть особенно на пристанях, мы выбирали уже лучшие места, чтобы остановиться поработать на все лето. Расспрашивали бывалых. И нам дальше Саратова плыть не советовали: там-де скучные и однообразные места пойдут, пространства широкие, берега расползаются по песчаным отмелям, совсем теряются.
— Лучше всего Жигули, — говорили все в один голос.
Неужели лучше Нижнего Новгорода? Этот царственно поставленный над всем
востоком России город совсем закружил наши головы. Как упоительны его необозримые дали! Мы захлебывались от восхищения ими, и перед нашими глазами вставала живая история старой Руси, люди которой, эти сильные люди хорошей породы, так умели ценить жизнь, ее теплоту и художественность. Эти не любили селиться где-нибудь и как-нибудь.
Против самой лучшей точки Жигулей, по нашим вкусам, стоит на плоском
берегу Ставрополь-Самарский. На обратном пути из Саратова мы и решили остановиться там и пожить, осмотреться. В Саратове мы не покинули кают нашего «Самолета». Он, простояв трое суток, шел обратно вверх до Нижнего Новгорода.
И вот на пристани Ставрополь мы впервые высадились в неизвестной стране — «на Волге». До города верст пять по луговой отмели лихие, воровского вида извозчики с веревочной упряжью, топорными тележками катили нас на паре, как сумасшедшие. Усевшись попарно, третьего извозчика мы взяли для вещей и старались не упускать из виду своих сундуков и чемоданов. С запасами на все лето они казались внушительными для захолустных оборвышей.
— А есть ли в Ставрополе хорошая гостиница? — спрашиваем мы нашего сорванца, когда, выбираясь из высохшего русла половодий, он уже потише взбирался на горку.
— А как не быть? Только ведь в гостинице дорого. А вы надолго в городе остановитесь?
— Да, может быть, недели на две. А не знаешь ли ты квартирки вольной, где бы мы могли пожить, чтобы нам и пищу готовили?
— А как же, да вот хоть бы у Буянихи две хорошие чистые комнаты, и готовить может.
Вечером и в сумерках становилось жутко. По руслу мы ехали, как в канале — ничего не видно за пригорками… А это что? как будто скелет какого-нибудь допотопного ихтиозавра раскинулся чуть не на сто саженей, — вон куда мы должны его объезжать. А толщина! За ним ничего не видно, две-три лошади одну на другую поставь, и то не заглянешь… Вот чудо!
— Что это такое?
— А это осокорь *,[Осокорь — тополь.] стало быть, льдом его сбило, да уж давно; видите, какой беленький: вода всякую половодь его промывает, а годков полтораста постоял.
Обогнули — опять на дороге. Вот и стоячие осокори стали попадаться сырые; у этих только белые низы, пока лед поднимался и обглодал их, да на нижних выступах нацеплялась масса плавучего хвороста и бурьяна.
Темнело, и все жутче становилось. Куда мы едем и что найдем?
— Как же это? Говорил, версты три, а мы, кажется, уже верст семь едем, — тихонько ворчали мы, не без страха думая, что везет он нас куда нибудь к разбойникам. — А еще далеко?
— Да уже близехонько: вот за тем косогорьем и город будет виден.
И он опять быстро покатил между обшарпанными кустами по извилистой дороге… Страшно… Куда-то он нас завезет?.. Ах, слава богу, город виден!
И мы радовались уже и скучным плетням и пошлым заборам; кой-где зажигались огоньки.
— К Буянихе! — громко крикнул извозчик товарищу впереди, с сундуками.
— Прямо, стало быть, на двор к ней.
Вот он. Двор разгороженный, крыльцо с проломами, воротишки настежь, двери не затворяются. Сумерки. Вдали полураздетая дева мелькнула и исчезла.
На соседнем крыльце другой половины домика какой-то усатый субъект рассматривал большой пистолет… Дальше еще кто-то. К нам, болтая толстым животом, спешила приземистая старушка.
— Пожалуйте, пожалуйте!
Голос добрый, но ведь край-то неизвестный, дикий…
— Вот, вот, сюда!
Комната в три окна и к ней — еще другая, поменьше. Я попробовал после: ни одно окно не закрывается.
На нас глядели испуганно, это чувствовалось.
Ложась спать, мы загородили всякое окно баррикадами — на случай, если бы разбойники полезли к нам.
Вышел анекдот: мы спали с дороги как убитые, а хозяевам мы, гладко стриженные, показались беглыми арестантами. Они со страху даже пригласили соседа, старого солдата с кременным пистолетом, и не спали всю ночь, прислушиваясь у наших дверей…
Мы прожили здесь полмесяца, уже не затворяя ни дверей, ни наших сундуков, Хозяйка, с такими огромными грудями, что мы прозвали ео «Балакирь» (так называют на всем Поволжье кувшин для молока), оказалась добрейшим сvществом. Она кормила нас на убой, вкусно, и так дешево стоила вся приносимая ею с базара нам провизия, что, после ее вздохов и охов о дороговизне всего, мы едва-едва могли удержаться, чтобы не прыснуть со смеху от этой баснословной дешевизны. Но мы строго считали сдачу и делали серьезный вид, пока наша Балакирь была здесь, и только по выходе ее разражались неудержимым хохотом от этой захолустной цены на продукты.
Ставрополь (Самарской губернии) стоит очень красиво на луговой стороне, против Жигулей. Мы сторговали лодку на неделю и каждый день с утра переезжали на ту сторону к жигулевским высотам и исчезали там в непроходимом, вековечном лесу.
С Волги лес этот казался плотным и зеленым, уходящим в небо, и только вблизи, в его темных глубинах, делалось страшно карабкаться по скалам, чтобы взобраться куда-нибудь вверх, откуда на обе стороны степей открывались необозримые пространства и зеленое море густого леса кленов, ясеней, дубов и прочих дерев, прямо перед нами раскатывавшегося воллами и целыми необъятными долинами между гор.
Вот парит большой коршун в голубой дымке прозрачного воздуха над лесом… Васильев — о преступная страсть охотника! — мигом умело вскидывает к плечу двустволку. Грянул выстрел и стал повторяться сказочным эхом от всех далеких гор, так правильно отделенных от нас воздушной перспективой. Дрогнул коршун в воздухе и сначала криво, а потом быстро, как пуля, засвистел к вершине дерева выше нас. Мы старались заметить место, чтобы поднять его в лесу, но, слезая со скал, так запутались между громадными деревьями и густыми кустами орешника, что едва-едва выбились уж к берегу Волги…
Что всего поразительнее на Волге — это пространства. Никакие наши альбомы не вмещали непривычного кругозора.
Еще с середины реки или с парохода видишь на гористой стороне по световой полоске каких-то комаров. Боже, да ведь они шевелятся и едва-едва движутся вперед… А это что за волосок тянется к нам?! Да ведь это же бурлаки тянут барку бечевой по берегу гористой стороны. Подъезжаем: светлая полоска оказывается огромным отлогим возвышением до леса, сплошь покрытым и изрытым глыбами светлого известняка, песчаника и гранита, наваленного острыми, неперелазных размеров, обломками верхних скал в лесу. Ну и утомительно же в этой природе, где, кажется, еще не ступила ни одна человеческая нога.
Но какая чистота воздуха! Нам уже хочется есть. А не пора ли нам к обеду? Балакирь теперь сокрушается, что у нее все перепреет. Я стараюсь подладиться под Васильева, чтобы грести дружнее.
Песчаный берег Ставрополя так живописен! Сюда съезжается много барок со всякими продуктами; здесь хозяева развешивают паруса на солнце и раскладывают товар. Поливаные горшки и миски чередуются с таранью — воблой по-волжски, — а там новые колеса, дуги и прочие вещи житейского обихода.
Подальше, на песчаном пороге, сделанном половодьем при спаде вод, сидят рыбаки с сетями: кто чинит, кто заряжает крючки червяками — словом, всяк у своего дела. И мы не можем утерпеть: вынимаем свои альбомчики и начинаем зарисовывать лодки, завозни, косовухи и рыбаков. Все это дивно жпвописно; только фоны не даются нам: их не вместят никакие размеры…
VI Переезд[править]
К Ставрополю мы стали привыкать и забыли о намеченных впереди местах, по их красоте выбранных нами для остановки.
Обыватели Ставрополя нас приметили и считали за землемеров. Увидев нас рисующими, проходящий прасол изрек эпически, нараспев: «По Волге, по реке».
Местный мещанин обратился к нему с расспросами.
— Планиду списывают, — объяснил он с важностью, а потом обратился к нам: — А и трудная тоже ваша должность: по каким горам лазите! А много ли вы жалованья получаете?
— Мы еще учимся, — ответил кто-то из нас.
— Учитесь, а-а!.. Стало быть, из кантонистов будут, — пояснил он товарищу.
Нам надо было еще спуститься верст шестьдесят по течению, чтобы посмотреть окрестности намеченных нами мест, нанять избу на все лето и переезжать. Васильев заботился и торопил.
В Ширяево решено было съездить Васильеву и мне. Было начало июня.
Погода стояла дивная. Мы наняли лодку с двумя гребцами: спустить нас до Ширяева, против Царева кургана, откуда мы намеревались вернуться на пароходе.
Выехали мы с восходом солнца, часа в четыре, — рыбаки просили не опоздать, чтобы днем, в самую припеку, им отдохнуть часа два. Какой был восход! Мы пришли к лодке раньше гребцов и сидя восхищались тем, как постепенно светлела и расцвечивалась природа, особенно небо… Как мы жалеем всех интеллигентов, которые никогда почти не видят восходов! Когда вошло и блеснуло солнце, то все потемнело и глазам стало больно: пошли разноцветные круги…
Течение Волги довольно быстрое, гребцы наши — мужики здоровые, а все же шестьдесят верст тянулись долго-долго. Стало сильно припекать и клонить ко сну…
Но вот и Моркваши. День воскресный, на берегу — прибережные: они любят Волгу и каждую свободную минуту высыпают на берег.
Нас обступили. Какой красивый, дородный народ!
Высокие цидиндры-гречневики с большим перехватом посредине так к ним идут. И откуда у них такая независимость, мажорность в разговоре? И эта осанка, полная достоинства? Как ни станет мужик — все красиво. И бабы подходят. Тоже — княжны какие-то по складу: рослые, красивые, смелые. Всем здесь говорят «ты» обыватели, и за этим чувствуется равенство.
Никакого подхалимства, никакой замашки услужить господам — словом, никакого холопства.
— А что, господа, верно, к мировому приехали? Отсюда недалеко квартира — он в том доме, там и дощечка прибита…
— А что в самом деле, — шепчет мне Васильев, — зайдем к мировому, расспросим, познакомимся.
Я очень удивился этой неожиданности.
— Как же это к незнакомому? Да ведь у нас к нему никакого дела нет.
— Э, пойдем, это интересно. Иди за мною, увидишь, как живут провннциалы. Ведь им тут скучно без людей, — я их знаю. Надо же изучать нравы.
И опять он заставил меня дивиться диву: перед входом он натянул лайковые перчатки, грациозно взял в руки тросточку, обмахнул платком пыль на ботинках с крючками. Ну просто вошел столичный франт, завсегдатай салонов хорошего тона; так мило извинился вначале, так бойко коснулся всех вопросов, так умело навел мирового на рассказы о своей практике и окрестных интересах, что расставался мировой с нами уже дружески и непритворно жалел, что визит наш такой короткий. От него мы узнали, что на ближайшей скале над Волгой Петр Великий собственноручно высек на камне свое имя. Мы сейчас же туда.
Здорово вспотели, пока взобрались; воротнички раскисли, сапоги ошарпались.
Действительно, надпись была, хотя местами песчаник от времени и непогоды сильно выветрился, так что разобрать надпись можно было не без труда. Сверху нам казалось, что Волга подходит к самой горе, почти отвесно стоящей к берегу, но, сколько мы ни старались, не могли добросить камня до воды; а бросать камешки я был охоч и умел — все через Донец, бывало, бросал в детстве.
Очень понравились нам Моркваши: но наша цель — Царев курган, а до него оставалось еще верст двадцать. Едем…
Эта меньшая часть пути показалась нам гораздо тяжелее. Рыбаки наши приустали, — подика, отмахай столько веслами. Они посадили третьего с собою; таким образом, установилась очередь: один отдыхал.
Я стал зарисовывать свободного в карманном альбомчике.
— Ну что, много списали? — острил он. — Аршин чай, списали, а еще верст десяток осталось?
Только часам к семи мы добрались до Ширяева буерака.
И тут нас обступили, но народ был уже наполовину не тот: эти были прежде крепостными. Мы стали расспрашивать об избе на все лето, и один хозяин повел нас в свою чистую половину избы: она была разделена на три части, и здесь мы решили поселиться. Стали торговаться с хозяином и сошлись на тринадцати рублях — платить нам за все лето.
Дня через два мы переехали.
Какая скука пароходная неаккуратность! По расписанию из тех мест надо быть на пристани к двум часам ночи. Ждешь, ждешь, а пароход опоздает иногда на весь день! То туманы по утрам, то погрузка задержит…
Но, преодолев все это, мы с сундуками опять проехали на подводах из Ставрополя по опустевшему старому руслу Волги, опять удивлялись костям великанов-осокорей и не могли вдоволь наглядеться на противоположный лесистый берег. Зеленый, темный, красивыми возвышенностями уходил он в небо.
И дивно-дивно колебался в темно-зеленой воде широкими сочными мазками. Какая роскошь, безграничность! И веселье какое-то не покидает вас на Волге. Ширь, простор, да и встречи поминутные. То тянутся плоты бесконечной вереницей, то беляна, важно, увесисто нагруженная белыми досками, блестит на солнце, как золотая, и тихо поскрипывает. Все встречные салютуют пароходу, махают шапками, кричат что-то, даже деловое, и с парохода кто-то отвечает: какие-то наказы, поручения. А вот пароход «бежит» навстречу, и всех занимает, какой компании? Некоторые все знают. Подает свисток. Вот там — смотрите, смотрите! — как сильно колыхнулись косовушки; вот и нас хлестнуло высокой волной.
— Смотри, смотри, — призывает Васильев меня, — опять бурлаки барку, видишь, тянут; это ужас какая длинная бечева! Ай-ай, как их барку качнуло, даже назад попятились. А на берегу-то, на берегу! Смотри, как бросились рыбаки к своим лодкам!
Лодки подбросило сначала вверх до камней, а потом потянуло от берега — унесет, пожалуй; рыбаки глубоко влезли в воду по самую грудь, даже вплавь бросились, а то занесет, поди догоняй лодку. Вода тут быстро идет. Тракт бойкий. Что-то опять вдали показалось.
— О-о, гляди, гляди! — Завозня * через Волгу переправляется, верно, на косовицу.[* Завозня — длинная плоскодонная лодка.]
Пароход убавил ходу, чтобы не потопить переезжавших. Как нагружена! И лошади, и телега, и корова с теленком; народу масса, завозня до самых краев села в воду. А на веслах бабы, гребут, — весла большие, распашные; вот она, бабья сила! Еще вон показалась вдали на нашем пути лодка с пассажирами, в ней дамы с зонтиками, машут нам платками. Капитан дал свисток, колеса остановились. Тихо стало. «3адний ход!» Мы поровнялись с лодкой. «Стоп!» — командует рулевой; выбросили трап — и пассажиров со всеми их продуктами и чемоданами приняли на пароход.
— Ну, братцы, ведь скоро и нам высаживаться; смотрите, не забыли ли чего. Подвигайтесь с чемоданами и сундуками к трапу правой стороны.
Как быстро пароход идет, — «бежит», говорят мужики; вот ревнивые оберегатели русского языка — сейчас засмеют, если неверно выразиться. И тут так хлопочет наш старый опекун, наш молодой Васильев…
— Ого, как скоро! Уже и Моркваши пробежали, скоро и наше Ширяево.
— Капитан, будьте любезны дать свисток, не доезжая Лысой горы: тут за нами лодка должна выехать, — звонко отчеканивает Васильев капитану.
Свисток раздался такой громкий, что даже уши заложило.
Видим, на середину Волги выезжает большая завозня и еще две лодки.
Капитан скомандовал задний ход… Смятение, лоцманы засуетились сносить наши сундуки к трапу; в лодке их приняли умело, без суеты. Подали и нам руки снизу. «Прыгайте на середину!» Мы весело, растерянно раскланиваемся с капитаном, пароходом, добродушными лоцманами и с публикой заодно.
VII Ширяево[править]
— Ну, куда-то господь привел нас? — шепчемся.
— К Ивану Алексееву, знаете? — хозяйственно распоряжается Васильев.
— Знаем, знаем: вот на берег высыпала вся семья, ждут вас с утра.
— Ну, вот мы и дома, на все лето уже здесь останемся.
— Давайте устраиваться в избе: кто где поместится.
— А что, здесь по берегу охотиться можно? — спрашивает Васильев мужиков.
— А когда же: чай, нет… — отвечают ширяевцы. — Да ведь до Петрова дня нельзя. Запрещено начальством строго.
— А! Ну, мы так, места посмотрим. Василий Ефимович, берите свое ружьишко и айдате, как говорят здесь.
На другой день, после чая, мы сразу разбрелись в разные стороны.
Макаров неудержимо пополз наверх, к большим глыбам песчаника в виде сфинкса, Васильев с братом направился в Козьи Рожки верхнею тропою, а я взял альбом и пошел в противоположную сторону — к Воложке, как называют ближайшие небольшие притоки Волги.
Спустившись несколькими порогами, вроде ступеней огромной лестницы из песку, от половодья, я увидел в уютном уголке над водой душ двадцать девчонок от десяти до четырех лет. Они сидели и, как умеют только деревенские дети и люди, ничего не делали.
Я подсел в сторонке и вижу: прекрасная группа детишек лепится на импровизированных ступенях Волги.
Дети сначала почти не обратили на меня внимания и потому все больше о чем-то болтали между собою и играли в «черепочки».
Вообще деревенские дети очень умны, необыкновенно наблюдательны, а главное, они в совершенстве обладают чутьем в определении всех явлений жизни, отлично оценивают и животных и людей, в смысле опасности для себя.
— Детки, — говорю я громко, когда почувствовал, что ко мне уже достаточно привыкли, — посидите так смирно, не шевелясь; каждой, кто высидит пять минут, я дам пять копеек.
Девчонки это сразу поняли, застыли в своих положениях, и я — о блаженство, читатель! — я с дрожью удовольствия стал бегать карандашом по листку альбома, ловя характеры, формовки, движения маленьких фигурок, так прелестно сплетавшихся в полевой букет… Будто их кто усаживал.
Невольно возникают в таких случаях прежние требования критики и публики от психологии художника: что он думал, чем руководился в выборе сюжета, какой опыт или символ заключает в себе его идея?
Ничего! Весь мир забыт; ничего не нужно художнику, кроме этих живых форм; в них самих теперь для него весь смысл и весь интерес жизни.
Счастливые минуты упоения; не чувствует он, что отсидел ногу, что сырость проникает через пальто (почва еще не совсем обсохла). Словом, художник счастлив, наслаждается и не видит уже ничего кругом… Какая-то баба пришла, остановилась… Но я почувствовал инстинктивно, что она в волненни. Взглянул на нее: она стоит в каком-то оцепенении. От моего взгляда она попятилась, исчезла. Мы были внизу. И след ее сейчас же скрылся за подъемом… Пришла другая баба, что-то прошептала девчонкам; эта вдруг схватила за косенки одну девочку и вытащила ее наверх, откуда уже спускались две новые бабы; одна из них презлющая, с хворостиной в руке. И начались громкие ругательства. Нигде так не ругаются, как на Волге. Это слыхали многие и знают, но чтобы бабы так ругались — этого, признаться, я и не воображал и ни за что не поверил бы, что мать может ругать так свою девчонку уже лет десяти так громко, при всех…
— Чего вы, чертенята, сидите? Разве не видите? Ведь это сам дьявол, он вас околдовал… Бросьте деньги: это черепки! Вот завтра увидите сами… —
И вдруг стала хлестать хворостиной без разбору весь мой живой цветничок.
Девочки завизжали, побросали пятачки, которые я так аккуратно выдавал каждой фигурке, чтобы поселить в них доверие. Рассыпались мои натурщицы все и сейчас же исчезли за подъемом. Я в горести напрасной встал и недоумевал, что произошло; но ко мне уже спускались около десятка баб и трое мужиков.
Все они таинственно шептались. Подступили. Лица злые.
— Ты чаво тут делаешь? — спрашивают меня, как мошенника или вора.
— Да я на картинку их списывал, — стараюсь я быть понятным. — Знаем, что списывал. А ты кто такой будешь?
— Да ведь мы вчера приехали, у Ивана Алексеева остановились в избе.
— А пачпорт у те есть?
— Есть паспорт, на квартире.
За это время группа, окружавшая меня, значительно увеличилась новопришедшими бабами и мужиками; все что-то шептали, указывали на пятачки, все еще валявшиеся тут же, и делались все мрачнее и злее.
— Подавай нам пачпорт, — гудят на разные лады мужики, — зубы не заговаривай!
— Пойдемте к квартире, — успокаиваю я, — мы не беглые какие.
Академические свидетельства тогда выдавались с приложением большой круглой академической печати вроде церковных (на метриках). Курсивом был литографирован текст, в котором — о предусмотрительные учредители, насадители искусства в России! Они как будто предчувствовали эти недоразумения! — на противоположной стороне листка свидетельства петитом напечатано было: лица начальствующие благоволят оказывать содействие при занятиях ученику такому-то. Пишу своими словами и не ручаюсь за точность слов…
Признаюсь, я сам только там, в избе, прежде чем вынести свое свидетельство, прочитал его про себя и очень обрадовался.
— Да разве такие пачпорта? Это не пачпорт!.. Ты, брат, зубы-то не заговаривай, видали!
— А что тут прописано? — назойливо тянет один старикашка. — А ты прочитай, ведь мы народ темный.
— Да читайте сами, а то, пожалуй, не поверите, — возражаю я.
Оказалось, во всей честной компании из тридцати душ обоего пола » -ни одного грамотного.
— Ну что же, позовите дьячка какого-нибудь, — советую я.
— Да где он? У нас церкви нет.
— Ларька! — крикнул один мужик побойчее мальчишке. — Забеги на мой двор, сядь на пегого мерина и айда в Козьи Рожки за писарем!..
Уже по дороге, когда меня вели, как пойманного преступника, многие, особенно уже бурлаковавшие саврасы, приставали и довольно нахально напирали на меня в толпе, готовясь «проучить».
Теперь, в ожидании писаря, толпа росла и загородила все улицы перед нашей квартирой; работы в поле кончились, обыватели освобождались и ехали и шли к избам.
Ко мне подступали все ближе и рассматривали с желанием сорвать зло.
— А вон писарь едет, писарь, писарь! — сказали, указывая на бородатого мужика, рысившего на пегом, широко расставив локти.
Мyжик в кpacнoй pyбaxe, oгpoмныx paзмepoв ниcкoлькo нe был пoxoж нa пиcapя — кaк ecть бypлaк: лицo oтeкшee, пьющий.
VIII Импepaтopcкaя пeчaть[править]
Eмy пepeдaли мoй пacпopт. Oн гpaмoтнo пpoчитaл eгo, нo, вepoятнo, быcтpee, чeм cпocoбнo yxвaтить yxo пpocтoлюдинa.
— A этo чтo жe зa пeчaть тaкaя? — ткнyл бoльшим чepным пaльцeм ближaйший мyжик в мoй пacпopт y пиcapя.
— A этo: «Пeчaть импepaтopcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв…» — пpoчeл кaзeннo пиcapь, пoвopaчивaя кpyг…
Эффeкт вышeл, пpeвзoшeдший вce мoи жeлaния.
Тoлпa вдpyг зaмepлa и пoпятилacь нaзaд; тиxo, инcтинктивнo cтaли бoйцы-дepзилы зaтacoвывaтьcя дpyг зa дpyжкy.
Кaк бyдтo дaжe вce ли нa вдpyг пoтeмнeли; глaзa yжe cмoтpeли или в зeмлю, или вбoк кyдa-тo c явным нaмepeниeм cкpытьcя.
— Импepaтopcкaя пeчaть… импepaтopcкaя пeчaть… cлышь… ты? — кaк-тo шypшaлo в тoлпe и, pacxoдяcь, тaялo вмecтe c нeй.
A вoн, кcтaти, и нaши: Мaкapoв, Вacильeв и мoй бpaт вoзвpaщaлиcь дoмoй…
— Этo чтo? Э-э-э… чтo этo? — yжe пaяcничaл Вacильeв издaли.
— Чтo? Им пacпopтa? Вишь, нaчaльcтвo! Ceйчac жe к пиcapю:
— Зaйдитe к нaм, мы вaм вce пoдpoбнo oбъяcним, ктo мы, a вы yж, пoжaлyйcтa, вpaзyмитe этиx чyдaкoв…
— Нy чтo вы, peбятa? — oбpaтилcя Вacильeв к мyжикaм. — Вeдь мы нe кpaдeныe: цeлoe лeтo бyдeм жить y вac; cпpaвитьcя o нac y нaчaльcтвa в Пeтepбypгe мoжeтe. Нy, мapш пo дoмaм; вишь, яpмapкy кaкyю ycтpoили, -вeceлo кoмaндyeт Вacильeв. — Кaк oни вac пpитиcнyли!
— Aйдaтe, бpaтцы, yжин вapить, — yжe oбpaтилcя oн к нaм. — Нy, Вacилий Eфимoвич, дocтaвaйтe-кa cпиpтoвкy, мaкapoны, cмoлeнcкyю кpyпy; этo нaм нe Cтaвpoпoль: тyт, я дyмaю, никтo нe yмeeт гoтoвить… A ecть кaк xoчeтcя!
— Кpoмe мoлoкa мoжнo ли тyт чeгo-нибyдь дocтaть нa пpивapoк? -oбpaтилcя Вacильeв к бaбaм.
— Дa, чaй, мoжнo; гдe жe, чaй, нeт; вecтимo, мoжнo, тoлькo этo yж зaвтpa: pыбaки cтepлядки пpинecyт. Кoгдa жe, чaй, нeт? Cлaвa бoгy, y нac вce ecть, — пoяcняют бaбы.
— A!.. Cтepляди… Cтepляжью yxy бyдeм вapить, вoт тaк фyнт! -вocxищaeтcя Вacильeв.
И мы cтaли вapить мaкapoны. Пpинecли мoлoкo, чepный xлeб и тaк дaлee. Мы дocытa нaxвaтaлиcь, cтaлo тeмнeть, и зaxoтeлocь cпaть. Мeня дoлгo нoчью oдoлeвaли кoшмapы. A тyт eщe: мaтpaцeв никaкиx, cкaмeйкa твepдaя, yзкaя; я нaкpыл ee чeм мoг— кycкoм тoнкoй шeлкoвoй вocтoчнoй мaтepии дa пpocтынeй, — бoльше нeчeм. Жecткo былo cнaчaлa, нo в тeчeниe лeтa я пpивык к этoмy жecткoмy лoжy. (A вoт пoпpoбoвaл былo тeпepь, двa гoдa нaзaд, тaк нe выдepжaл: бoкa paзбoлeлиcь! Никaкoй вoзмoжнocти нe cтaлo тepпeть, и бpocил.)
Пиcapь cтaл пpeдлaгaть paзныe ycлyги, нo нaм oн нe внyшaл ни дpyжбы, ни cимпaтии, и мы oткaзaлиcь.
— A вoт чтo, бpaтцы, нaдo нaм coбpaть бeльe и oтдaть пepeмыть…
Coбpaли, зaпиcaли, oтдaли. И чтo жe oкaзaлocь? Чepeз нeдeлю, кoгдa нaм пpинecли xoзяйcкиe бaбы нaшe бeльe, мы в нeдoyмeнии poбкo взглянyли нa нeгo и тoлькo вздoxнyли… Бaбaм пpoмoлчaли, кoнeчнo: дeшeвo. нo пoлeзли дocтaвaть yжe бpoшeннoe пpeждe в гpязнoe — oнo oкaзaлocь чищe вымытoгo. Вымытoe бaбaми былo цвeтa кoфeйнoгo кpeмa и вce в мeлкиx мopщинax. Oнo дaжe кaтaнo нe былo, a cлoжeнo кoe-кaк. Eдвa paзoбpaли, кoтopoe чьe… Рeшaeм вoзить в Caмapy и тaм oтдaвaть бeльe в cтиpкy.
Caмapa oт Шиpяeвa вceгo пятнaдцaть вepcт: тoлькo oбoгнyть Caмapcкyю лyкy, пocлe Цapeвщины, зa Кoзьими Рoжкaми, a тaм cкopo и Caмapa виднa. И мы в пpoдoлжeниe лeтa чacтo eздили тyдa зa пoкyпкaми кoнcepвoв, cyшeк, чaю, caxapy и вceгo, чтo тpeбoвaлocь. Вce этo бpaли мы в мaгaзинe Caнинa.
Cлoжилocь кaк-тo тaк, чтo к вeчepy, yбиpaя киcти, пaлитpы и пpoчee, мы вceгдa чтo-нибyдь нaпeвaли. У Вacильeвa был дoвoльнo звyчный тeнop, я пoдxвaтывaл втopить, бpaт вывoдил выcoкиe вapиaции нa флeйтe; тoлькo Мaкapoв, кaк иcтинный бapин, в coвepшeнcтвe oпpaвдывaл зaмeчaниe Тypгeнeвa: «Нeфaльшивo пoющeгo pyccкoгo бapинa мы eщe нe вcтpeчaли». Нo Мaкapoв yмнo дepжaлcя: никoгдa нe oткpывaл pтa для пeния.
Ocoбeннo пpижилacь к нaм пeceнкa-poмaнc «Пoлe pocитcя».
— Пocмoтpитe, — cкaзaл ктo-тo, cлyчaйнo взглянyв в oкнo, -пocмoтpитe!
Пepeд нaшими oкнaми cтoялa yжe пopядoчнaя кyчкa людeй.
— A чтo, нpaвитcя? Xopoшo мы пoeм? — cпpaшивaeт Вacильeв.
— A кoгдa жe, чaй, нeт, — oтвeчaeт мyжик, — бoльнo тoжe. A чтo этo, дoзвoльтe cпpocить, вaшe блaгopoдиe, мoлитвa тaкaя? Вы кaкoй вepы бyдeтe?
— Чтo ты, чтo ты, кaкaя жe этo мoлитвa? Пpocтo пeceнкa.
— Тoжe, тoжe; a мы дyмaeм: cлoвнo кaк в цepкви пoют. Извecтнo, чтo мы знaeм?
К этoмy зaключeнию пpивeлo шиpяeвцeв пeтoe нaми «Кoль cлaвeн» и «Пo нeбy пoлyнoчи aнгeл лeтeл».
IX Нaтуpa — учитeль[править]
Жизнь нaшa пoшлa миpнo и плoдoтвopнo для нac,
В кycтapникax, нa Лыcoй гope, я впepвыe ypaзyмeл зaкoны кoмпoзиции: ee peльeф и пepcпeктивy. Рacтpeпaнный, чaxлый кycтapник нa пepвoм плaнe зaнимaeт oгpoмнoe пpocтpaнcтвo кapтины; кoкeтливo, кpacивo oн пpячeт зa coбoю лecнyю тpoпинкy, a вeликoлeпнyю гpyппy дepeвьeв втopoгo плaнa дeлaeт фoнoм. Вoт peльeф кapтины; a мы вce бapeльeфы coчиняли в Aкaдeмии.
Вeчepaми, зa чaeм, мы дeлилиcь свoими нaблюдeниями; cпopили, ocтpили и мнoгo cмeялиcь. Кoнeчнo, зaпeвaлoй был Вacильeв. Вeчepa eщe были oчeнь кopoткиe, и мы cтapaлиcь paньшe вcтaвaть. У мeня был зaтeян этюд вocxoдa coлнцa c Лыcoй гopы нa Шиpяeвo. Eгo мoжнo былo пиcaть тoлькo oт пяти чacoв yтpa дo пoлoвины ceдьмoгo.
Кaкaя фaнтaзия эти дымы из тpyб! Oни тaк игpaют нa coлнцe! Бecкoнeчныe вapиaнты и в фopмax и в ocвeщeнии тo pacкинyтыx киceйным флepoм, тo cгycтившиxcя oдин нaд дpyгим гycтыми oблaкaми. Нaдo лoвить: никoгдa мoтивы нe пoвтopяютcя тoчь-в-тoчь.
Инoгдa вдpyг тyмaн пpипoлзeт пo Вoлгe и cтaнeт cтeнoю, зaкpoeт вcю Кypyмчy, и ничeгo нe виднo нa лeвoй, лyгoвoй cтopoнe. Вo вpeмя этюдa мeня нaчинaeт yдивлять пocтoянcтвo мaльчикa-пacтyxa: oн cтoит пepeдo мнoю нa paccтoянии шaгoв copoкa, бyдтo пoзиpyeт мнe, зacтыл, нe шeвeльнeтcя.
Нaдo eгo paccпpocить. Кaк жaль, я вce лoвлю дым и никaк нe мoгу yдocyжитьcя нaбpocaть мaльчишкy… Пocмoтpeл нa чacы… A-a, мнe пopa к чaю; coбиpaю ящик, бeгy pыcью, чтoбы нe oпoздaть, мимo пacтyxa.
— A чтo этo ты тyт cтoишь? Вeдь ты oтcюдa ничeгo нe видишь! Я paзyмeю cвoю paбoтy, кoтopaя былa зaгopoжeнa oт нeгo кpышкoй ящикa.
— Бoльнo тoжe, — гoвopит пacтyшoк.
— A чтo тoжe? — нe пoнимaю я. — Нa чтo жe ты cмoтpишь? Вeдь нe нa мeня; тaк чтo жe гoжe-тo?
— A блecтит, — гoвopит мaльчик.
— A чтo тaкoe тaм блecтит? Вeдь ничeгo, кaжeтcя, нeт! — yдивляюcь я, oбopaчивaяcь.
— A вoт этa кpышкa блecтит, — yкaзывaeт oн нa мoй ящик, виceвший yжe нa мoeм плeчe, нa peмнe.
Кaкoвo?! Eгo пpикoвaлa к ceбe лaкиpoвaннaя кpышкa ящикa, блecтeвшaя нa coлнцe… Вoт cпeктaкль!.. Кaк oни нeтpeбoвaтeльны.
Eщe издaли, c гopы, я yвидeл, чтo нa кpыльцe Киpиллыч yглyблeннo чиcтил cвoи бoты и cocpeдoтoчeннo xoкaл нa мaтoвыe пятнa… Нy, знaчит,
я нe oпoздaл. A в тyмaнe нeвидимкoй и пыxтeл и cвиcтeл пoдoшeдший cпpятaнный тyмaнoм пapoxoд, — oчeнь cмeшны были звyки — тaк близкo кaк зa cтeнoй, в бaнe, звyк мягкo шипeл. Вce бoльше oкpaшивaлcя тyмaн мoлoчным цвeтoм. Нaкoнeц-тo пoкaзaлcя нoc пapoxoдa, мaчтa c флaжкoм.
Тyмaн pacceялcя — o paдocть для вcex пaccaжиpoв! — oни yзpeли пpocтpaнcтвo и пoкaтили cмeлo. «Пoлный xoд!» — oтpyбaeт кaпитaн.
Вcкope мы нayчилиcь caми ceбe мыть нocoвыe плaтки и дaжe кoe-чтo из бeлья, ecли зaкaзы из Caмapы нe пocпeвaли вoвpeмя. Пpoдoвoльcтвиeм и cтpяпнeй зaнялиcь Вacильeв c мoим бpaтoм, пocлe тoгo кaк нa пpoбy cвapилa нaм oбeд coлдaткa Мapья…— Ничeгo в poт нельзя былo взять! Cтepлядeй пpинocили нaм вязaнкaми, нeбoльшиx, нo cвeжиx, и мы нacлaждaлиcь cтepляжьeй yxoй, пoдepнyтoй янтapeм.
Пoд нaшими oкнaми к вeчepy гpyппa cлyшaтeлeй yвeличивaлacь дo тoлпы; этo зacтaвлялo нac cтapaтьcя нe yдapить лицoм в гpязь. Нo cтpaшнo нaдoeлo. «Пoлe pocитcя» мы yжe зaпpeтили для ceбя. Пoшлa в Шиpяeвe cлaвa и o нaшeй живoпиcи, нo нe вдpyг. Утpoм пocлe чaя я cпeциaльнo шeл нa бepeг oxoтитьcя нa мoиx «бypлaкoв».
Пpoйдя кaмeниcтым бepeгoм вышe Лыcoй гopы вepxнeй тpoпинкoй, и пoджидaл бapкy c лyгoвoй cтopoны: здecь, нa oднoй из oтмeлeй, бypлaки cклaдывaли лямки, пoдбиpaли бeчeвy, caдилиcь, лoжилиcь в cлaдкoй нeгe и cвoбoдe нa пaлyбe и инoгдa дaжe зaпeвaли. Мнe вce cлышнo cвepxy и виднo кaк нa лaдoни.
Нa xoдy, вo вpeмя тяги лямoк, я никoгдa нe cлыxaл пoющиx бypлaкoв: этo и нeyдoбнo и тяжeлo, ocoбeннo нa мecтax быcтpыx, кoгдa нaдo кpeпкo yпиpaтьcя нoгaми, чтoбы нe copвaлo нaзaд.
Пpoтив чиcтoй зoлoтoй кocы-oтмeли я cижy нa гopиcтoй cтopoнe, мнe cлышeн вcякий звyк и xopoшo видны вce фигypы и лицa бypлaкoв нa бapкe, идyщeй пpямo к мoeмy мecтy. Я этo знaл. Лeжaщиe нa пaлyбe чaщe вceгo зaнимaютcя тyaлeтoм: вынимaют, ктo oткyдa, мeтaлличecкиe гpeбeнoчки и pacчecывaют cвoи зaпeкшиecя, cкoмкaнныe вoлocы; нeкoтopыe дaжe cнимaют pyбaxи, вытpяxивaют иx и вeшaют пpoвeтpивaть.
— «Нe шибкo бeжит, дa бypлaк-тo лeжит», — пoвтopяют иныe из ниx c yдoвoльcтвиeм любимыe изpeчeния нa плoтax и вo вcex cлyчaяx cпycкa пo тeчению peки нa пapyce.
Я cпycкaюcь нaвcтpeчy тиxвинкe, нa кoтopoй пpиближaeтcя кoмaндa из oдиннaдцaти бypлaкoв c пoдpocткoм-мaльчикoм, yпoлнoмoчeнным oт xoзяннa, кaк я yзнaл пocлe, дocтaвить из Цapeвщины извecть в Cимбиpcк. Дoлжeн coзнaтьcя oткpoвeннo, чтo мeня ниcкoлькo нe зaнимaл вoпpoc бытa и coциaльнoгo cтpoя дoгoвopoв бypлaкoв c xoзяeвaми; я paccпpaшивaл иx, тoлькo чтoбы пpидaть нeкoтopый cepьeз cвoeмy дeлy. Cкaзaть пpaвдy, я дaжe pacceяннo cлyшaл кaкoй-нибyдь paccкaз или пoдpoбнocть oб иx oтнoшeнияx к xoзяeвaм и этим мaльчикaм-кpoвoпийцaм.
— Вы нe cмoтpитe, чтo oн eщe мoлoкococ, a вeдь тaкoe cтepвo: кaк зa xлeб, тaк зa бpaнь. Нeчeгo гoвopить, вeceлaя нaшa ceмeйкa, — жaлoвaлcя пoчтeнный cтapик в apecтaнтcкoй фypaжкe.
Нo мeня этo ниcкoлькo нe зaнимaeт: нeт, вoт этoт, c кoтopым я пopaвнялcя и идy в нoгy, — вoт иcтopия, вoт poмaн! Дa чтo вce poмaны и вce иcтopии пepeд этoй фигypoй! Бoжe, кaк дивнo y нeгo пoвязaнa тpяпицeй гoлoвa, кaк зaкypчaвилиcь вoлocы к шee, a глaвнoe — цвeт eгo лицa!
Чтo-тo в нeм вocтoчнoe, дpeвнee. Рyбaxa вeдь тoжe нaбoйкoй былa кoгдa-тo: пo cypoвoмy xoлcтy пpoйдeнa пeчaть дocки cинeй oкpacки индигo; нo paзвe этo вoзмoжнo paзoбpaть? Вcя этa ткaнь пpeвpaтилacь в oднoцвeтнyю кoжy cepo-бypoвaтoгo цвeтa… Дa чтo этy pвaнь paзглядывaть! A вoт глaзa, глaзa! Кaкaя глyбинa взглядa, пpипoднятoгo к бpoвям, тoжe cтpeмящимcя нa лoб. A лoб — бoльшoй, yмный, интeллнгeнтный лoб; этo нe пpocтaк… Рyбaxa бeз пoяca, пopты oтpeпaлиcь y бocыx чepныx нoг.
— Бapин, a бapин! A нeт ли y тe-e пaпиpocки?
— Ecть, ecть, — paдyюcь я oбщeнию и знaкoмcтвy. — Вceм, ктo кypит, дaм пo пaпиpocкe (я тoгдa eщe кypил). — Я oдeляю вcex нa xoдy, cтapaяcь нe иcпopтить xoдa.
— A мoжнo вoт c этoгo пopтpeт cпиcaть? — cпpaшивaю я.
— Пaтpeт? Cлышь, Кaнин, бaит: пaтpeт c тeбя пиcaть?! Xa-xa-xa!..
— Чeгo c мeня пиcaть? Я, бpaт, в вoлocтнoм пpaвлeнии пpoпиcaн, — гoвopит oбижeннo Кaнин, — я нe бecпacпopтный кaкoй…
— Дa вeдь я нe дapoм, — cтapaюcь я пoднять cвoe yнижeннoe пoлoжeниe, — я зaплaчy.
— Cлышь ты, бaит: зaплaчy!.. A мнoгo ли ты зaплaтишь? — гoгoчyт oтпeтыe poжи, cкaля зyбы и yжe гoтoвяcь к ocтpoтaм в cвoиx лямкax.
— Дa вoт пocтoит чaca пoлтopa или двa и пoлyчит двaдцaть кoпeeк.
— Cтaлo быть, нa пoлквapты? Вишь ты!
— Oтнocи впepeд! Впepeд, живee! — кoмaндyeт c бapки мaльчик.
C тex пop кaк тиxвинкy нa бyкcиpe двoe дюжиx гpeбцoв нa дyшeгyбкe (лoдчoнкe, пpивязaннoй y кopмы кaждoй бapки) yжe oтвeли вглyбь oт бepeгa, бeчeвy pacтянyли нa гpoмaднoe пpocтpaнcтвo и тoлькo в кoнцe быcтpo пpиcпocoблeнными yзлaми зaклaдывaли cвoю yпpяжь — пoтeмнeлyю oт пoтa кoжaнyю пeтлю, xoмyт. Нaдo былo cильнo пpибaвить xoдy… Нo я идy pядoм c Кaниным. нe cпycкaя c нeгo глaз. И вce бoльше и бoльше нpaвитcя oн мнe; я дo cтpacти влюбляюcь вo вcякyю чepтy eгo xapaктepa и вo вcякий oттeнoк eгo кoжи и пocкoннoй pyбaxи. Кaкaя тeплoтa в этoм кoлopитe!
— Тaк чтo жe, мoжнo бyдeт нapиcoвaть или нaпиcaть c тeбя пopтpeт? -вoзoбнoвляю я co cтpaxoм и бoязнью, чтo чтo-нибyдь пoмeшaeт мoeмy cчacтью, мoeй нaxoдкe. Типичнee этoгo нacтoящeгo бypлaкa, мнe кaжeтcя, ничeгo yжe нe мoжeт быть для мoeгo cюжeтa.
— Дa вeдь мы ceйчac в Шиpяeвe oпять нa бapкy cядeм и пepeвaлим к кypгaнy, в Цapeвщинy; нaм cидeть нeкoгдa, — oтвeчaeт нexoтя Кaнин.
_ A oттyдa нaзaд? Вeдь бyдeтe жe oпять c извecтью идти?
_ Тaк чтo? Тoлькo вo вpeмя oбeдa paзвe…
В Шиpяeвe, пpeждe чeм пepeпpaвитьcя в Цapeвщинy, oни cтaли oбeдaть. Пpeждe вceгo чepный кoтeлoк c дyжкoй пoвecили нa тpeнoжник, coбpaли xвopocтy, paзвeли кocтep и чeгo-тo зacыпaли в кoтeлoк. Cвapилocь cкopo. Вce cняли шaпки; мaльчик пpинec пo cxoднe нa бepeг лoжки, coль, xлeб, нoж; вce пoмoлилиcь нa вocтoк и, пoджимaя, ктo кaк, нoги, ceли кpyгoм кoтeлкa, oчeнь тиxo и пoчтeннo, дoлгo eли, нe тopoпяcь. Oкoнчив, oни тaк жe cepьeзнo пoмoлилиcь и тoлькo тoгдa вcтyпили в paзгoвop.
— A вeдь я знaю, — cкaзaл oдин шyтник Кaнинy, — вeдь этo oн c тeбя «кликaтypy» cпишeт, пpocит-тo нe дapoм.
— A нaм пoкaжeшь? — зaгpoxoтaли вce.
— Я видeл вeдь: вecь oбeд oн вce нa Кaнинa глядeл дa чтo-тo в гpaмoткy зaпиcывaл, — пoяcнял нaблюдaтeльный бypлaк.
— Xa-xa, быть тeбe в кликaтype! — дoпeкaли Кaнинa.
Кaнин кaк-тo yдpyчeннo дo блaгoчecтия мoлчaл и дaжe нe oбижaлcя, ни c кeм нe cвязывaлcя, нe вoзpaжaл; тoлькo бpoви eгo вce вышe пoднимaлиcь к тpяпицe дa выцвeтшиe cepыe глaзa дeтcки oтpaжaли нeбo… Мнe oн кaзaлcя вeличaйшeю зaгaдкoй, и я тaк пoлюбил eгo.
Cкopo ceли oни нa бapкy, пocтaвили пapycoк и зaвaлилиcь нa бoкoвyю -нa тy cтopoнy. Бapкy cдвинyли двoe кoльями и caми взoбpaлиcь нa нee.
Цeлyю нeдeлю я бpeдил Кaниным и чacтo выбeгaл нa бepeг Вoлги. Мнoгo пpoxoдилo yгpюмыx гpyпп бypлaкoв; из ниx ocoбeннo oдин в плиcoвыx шapoвapax пopaзил мeня: co cвoeй бoльшoй чepнoй бopoдoй oн был oчeнь пoxoж нa xyдoжникa Caвpacoвa21; нaвepнo, из кyпцoв… Нo Кaнинa, Кaнинa нe виднo… Ax, ecли бы мнe вcтpeтить Кaнинa! Я чacтo нaизycть cтapaлcя вocпpoизвecти eгo лицo, нo oт этoгo Кaнин тoлькo пoднимaлcя в мoeм вooбpaжeнии дo нeдocягaeмoгo идeaлa.
— Дa чтo жe ты киcнeшь? — гoвopит мнe Вacильeв. — Влюблeнныe вceм видны, и иx xoтя и пpeзиpaют, нo вce нe пpoчь пoмoчь пpи cлyчae. Вoт чyдaчинa: киcнeт co cвoим Кaниным. Cкaжи, вeдь y нac лoдкa ecть? Ecть. A Цapeвщинa paзвe дaлeкo?
— Дa чтo ж, зa чac мoжнo дoбpaтьcя, — пpocыпaюcь я к дeйcтвитeльнocти.
— «Блaгoдapю, нe oжидaл!» Рeбятa, coбиpaйтecь, зaвтpa пocлe чaя мы eдeм в Цapeвщинy! A?
— «Блaгoдapю, нe oжидaл!»
— Тo-тo жe!
Нaшa лoдкa былa c кocoвым пapycoм. И мы пoплыли. Кaкoe блaжeнcтвo плыть нa пapyce! Пocтaвили пpaвильнo нaпpaвлeниe пo диaгoнaли чepeз Вoлгy. Бpaт мoй — нa pyлe. Мы нeвoльнo зaпeли «Вниз пo мaтyшкe, пo Вoлгe», и нaм cтaлo вдpyг вeceлo. Xoтeлocь дypить, xoxoтaть: y вcex были лицa cчacтливыe дo глyпocти, дo oдypи.
Пpeждe вceгo мы взoбpaлиcь нa caмый Цapeв кypгaн; нa нeгo шлa дopoгa яpoвыми xлeбaми; плocкaя вepшинa кpyтo oбpывaлacь oтвecными глыбaми извecти, pacпoлoжeнными вpoдe eгипeтcкиx кoлoнн… И нaлeвo и нaпpaвo yxoдилa Вoлгa мeждy гopaми.
Внизy я yвидeл кoпoшaщиxcя людишeк y кaмeнoлoмeн; oни нaклaдывaли плacты извecти нa нocилки и cнocили иx нa бapкy. A вeдь этo мoй: я пo бapкe yзнaю. A вoн и Кaнин — этo oн. Нaдo cпycтитьcя к ним ближaйшeю тpoпoю. Cтapaяcь yгaдaть дopoгy, пoчти нaпpямик, я cпpыгивaю пo дoвoльнo кpyтым oбpывaм и нaкoнeц дoбиpaюcь дo ниx.
Кaнин? Вoт oн. Нo нeт, этo нe oн? Чтo зa чyдo? Oн coвceм нe интepeceн: oбыкнoвeнный мyжичoнкa… Дa нeт, этo нe oн… Пoдxoжy, здopoвaюcь co вceми; дa, этo Кaнин. Нo кyдa oн cбpocил вcю cвoю интepecнyю чacть? Ничeгo ocoбoгo, этoгo и пиcaть нe cтoит…
Я paзoчapoвaн. Нo yзнaю, чтo oни бyдyт в Шиpяeвe кaк paз в вocкpecный дeнь, и я мoгy пиcaть пopтpeт.
Мaкapoв coвepшeннo плeнeн eгипeтcкoй кoлoннaдoй (cтиль Птoлoмeeв цeликoм). Oн peшaeт зaвтpa жe пpиexaть cюдa c aквapeлью. Вacильeв c бpaтoм peшaют yглyбитьcя пo Вoлoжкe, кoтopaя oбpaзoвaлa y ceбя втopoe днo нa пoлтopa apшинa oт пepвoгo; нo cтpaшнo xoдить пo этoмy втopoмy этaжy: пoминyтнo пpoвaливaeтcя нoгa, a внизy peчкa. Вacильeв peшaeт пиcaть ee, yжe вышeдшyю нa пecoк. Дo нeвepoятнocти cтpaннa этa pacтитeльнocть, пoxoжaя нa лoпyxи ceдoгo цвeтa и вcя зaклeeннaя шмapoм, кaк тpaypным флepoм. Мы paзвepтывaeм ящики и нaчинaeм cвoи этюды. В cвoeм yвлeчeнии мы зaбыли o вpeмeни.
A вeдь пopa coбиpaтьcя дoмoй! Coлнцe к зaкaтy. Тeмнeeт быcтpo, a нaм тeпepь exaть пpoтив тeчeния. C пapycoм нaдo лaвиpoвaть; дa мы eщe c нeпpивычки…
Cyмepки быcтpo нacтyпaли; дopoгa бepeгoм взбyдopaжeнa пoлoвoдными нaнocaми, и oткyдa этo нaбpaлocь? Cпoтыкaeшьcя пoминyтнo. A вoт и нaшa лoдкa. Я вoopyжилcя вceм тepпeниeм: пpикoвaвшиcь к вecлy, cтapaюcь пoдлaдитьcя пoд энepгичныe oxвaты вeceл Вacильeвa. О, кaк длиннa этa дopoгa пpoтив тeчeния: эти чeтыpe вepcты нaм кaжyтcя зa дecять.
Кaк быcтpo, дaжe нa Вoлгe, лeтoм нacтyпaeт нoчь! Eщe дeвятый чac вcчepa, a yжe кaжeтcя пoлнaя нoчь, и тeмнo-тeмнo; a глaвнoe — кaкoe быcтpoe тeчeниe! Тaк и cнocит, тaк и cнocит нac. Xopoшo, чтo нa бapкax фoнapики нa мaчтax зaвeдeны и пapoxoды c cильным cвeтoм видны издaлeкa, a тo cтpaшнo -кaк paз пoпaдeм в бeдy…
Дoбpaлиcь мы дo Шиpяeвa тoлькo в двeнaдцaтoм чacy, гoлoдныe и ycтaлыe. Мыcль o мaкapoнax нa cпиpтoвкe, o чae c филиппoвcкими cyшкaми _ oтpaднaя мыcль, нo вeдь, знaчит, eщe нaдo paзвecти caмoвap, coбpaть, cвapить, зaвapить… A кaк вкycнo вce кaжeтcя гoлoднoмy! Нo вce ecтecтвo тягoтeeт yжe кo cнy и пoкoю, кaк тoлькo oнo нaглoтaeтcя… Кaк бы oпять кoшмapы нe cтaли oдoлeвaть… Нe мoгy я yдepжaтьcя нa yмepeннocти, нeпpeмeннo нaxвaтaюcь! Вoт и тeпepь… О, кaк xopoшo пpилeчь дaжe и нa жecткoй yзкoй cкaмeйкe! Мaкapoв в ocoбoй кoмнaткe дoлгo eщe coвepшaeт cвoи oмoвeния. Вoт пeдaнт! Ни зa кaкиe кoвpижки нe cтaл бы я тeпepь eщe yмывaтьcя. Бpaт мoй cпит нa двope — пpиcтpoилcя гдe-тo нa кpышe capaя, y зacтpexи, и oчeнь дoвoлeн: вeтepoк oтгoняeт кoмapoв, дoждик, ecли бы пoшeл, eгo нe зaxвaтит. A yж вoздyx!.. Бpaт coвepшeннo cчacтлив cвoим лoгoвoм.
Вacильeв нe лoжитcя. Oн взял aльбoм пoбoльшe и зapиcoвывaeт cвoи впечaтлeния Цapeвщины. Пpeлecтнo y нeгo выxoдили нa этюдe c нaтypы эти лoпyшки нa пecкe в pycлe Вoлoжки. Кaк oн чyвcтвyeт плacтикy вcякoгo лиcткa, cтeбля! Тaк oни y нeгo paзвopaчивaютcя, пoвopaчивaютcя в paзныe cтopoны и пpямo paкypcoм нa зpитeля. Кaкaя бoгaтeйшaя пaмять у Вacильeвa нa вce эти дaжe мeльчaйшиe дeтaли! И кaк oн вce этo ocтpым кapaндaшoм чeкaнит, чeкaнит, кaк гpaвep пo мeднoй дocкe!.. A пoтoм вeдь вceгдa oн oбoбщaeт кapтинy дo гpaндиoзнoгo впeчaтлeния: Вoлoжкa виднa yжe в тeмнoм тaeжникe зaбpoшeннoгo лeca, бoльшeй чacтью oльxи. Вcя oнa пepeплeлacь и cнизy и cвepxy, кaк змeями, гибкими кpивыми вeтвями c мoлoдыми пoбeгaми yжe co втopoгo этaжa пoмocтa… И кaк oн этo вce зaпoминaeт? Дa, зaпoмнить-тo eщe нe штyкa, вoт и я пoмню — copoк чeтыpe гoдa пpoшлo, — нo выpaзить, выpиcoвaть вce этo нa пaмять! Дa eщe примитe вo внимaниe, cкoлькo мы c ним oтмaxaли вecлaми ceйчac! У мeня пpямo глaзa cлипaютcя, я зacыпaю.
Пpocыпaюcь oт тяжecти пoлнoгo жeлyдкa; a лaмпa вce гopит, и caм Вacильeв гopит, гopит — вceм cyщecтвoм яpчe нaшeй cкpoмнoй лaмпы… Вoт энepгия! Дa, вoт нacтoящий тaлaнт! Вoт oн, «гyлякa пpaздный», пo выpaжeнию Caльepи. Дa, этo тoт caмый фpaнт, тaк cepьeзнo дyмaющий o мoднoй пpичecкe, o шeгoльcкoм цилиндpe, лaйкoвыx пepчaткax, нe зaбывaющий cмaxнyть пыль c изящныx бoтинoк нa пopoгe к миpoвoмy. Зaтo тeпepь oн в пoлнoм caмoзaбвeнии; лицo eгo cияeт твopчecкoй yлыбкoй, гoлoвa cклoняeтcя тo впpaвo, тo влeвo; pиcyнoк oн чacтo oтвoдит пoдaльшe oт глaз, чтoбы видeть oбщee. Мeня дaжe в жap нaчинaeт бpocaть пpи видe дивнoгo мoлoдoгo xyдoжникa, тaк бeззaвeтнo yвлeкaющeгocя cвoим твopчecтвoм, тaк любящeгo иcкyccтвo! Вoт oткyдa вecь этoт нeвepoятный oпыт юнoши-мacтepa, вoт гдe вeликaя мyдpocть, зpeлocть иcкyccтвa… Дoлгo, дoлгo глядeл я нa нeгo в oбaянии. Дpeмaл, зacыпaл, пpocыпaлcя, a oн вce c нeyмeньшaющeйcя cтpacтью cкpипeл кapaндaшoм. Нy, зaвтpa oн дoлгo бyдeт cпaть; oн вceгдa пoзжe вcex нac пpocыпaeтcя, oн пpaв.
«Cпoкoйнoй нoчи, дoppгoй тoвapищ, — дyмaю я yжe вo cнe. — Мoг ли бы я тeпepь вcтaть, взять aльбoм и coчинять, тo ecть вocпpoизвoдить впeчaтлeния caмoгo интepecнoгo из вceгo пyтeшecтвия в Цapeвщинy? Ни зa чтo, ни зa кaкиe coкpoвищa…».
Вce бoлee и бoлee ocтpыми poзoвыми иглaми лyчитcя нaшa лaмпoчка пepeд Вacильeвым. Oн eдвa cлышнo нacвиcтывaeт мoтивы из «Пaтeтичecкoй coнaты» Бeтxoвeнa. Oн oбoжaeт этy вeщь; нaчaл oдним пaльцeм paзyчивaть ee и нaкoнeц знaл в coвepшeнcтвe вcю нaизycть. Мeня yжe oдoлeвaeт вoлнeниe, я нaчинaю дyмaть: вoт тe пepлы пoэзии жизни, кoтopыe мы, кaк и я ceйчac, тaк мaлo цeним, тaк нe cтpeмимcя иx лoвить. пoнять и жить ими… Тaк вceгдa, и тeпepь, нa cтapocти, тaк жe. Ax, кaк тpoнyл мeня нeдaвнo пoэт Вepxapн: пpиexaл из Пapижa в Питep *, ceйчac жe в Эpмитaж. И к нeмy Вepxapн yжe пoдгoтoвлeн: oн знaeт, чтo y нac лyчшиe в миpe Рeмбpaндты… Пo дopoгe к Рeмбpaндтy oн вcтpeчaeт Тьeпoлo и дpyгиe oчapoвaтoльныe, yдивитeльныe cюpпpизы иcкyccтвa; вce цeнит, вceм дopoжит Вepxapн, кaк пpocвeщeнный чeлoвeк. И вoт oн видит «Вoзвpaщeниe блyднoгo cынa». Cлeзы yмилeния в вeликoм вocтopгe oxватывaют дyшy пoэтa. [* Бeльгийcкий нoэт Вepxapн пpиeзжaл в Пeтpoгpaд вo вpeмя пepвoй миpoвoй вoйны.]
Я пoтoмy oбpaтилcя к Вepxapнy из copoкaчeтыpexлeтнeй дaвнocти cвoeгo тoгдaшнeгo нacтpoeния, чтo кapтинa Рeмбpaндтa cвoим тoнoм вceгдa нaпoминaeт мнe тoт бeccмepтный тpeпeт пoэзии, кoтopый oкyтывaл и Вacильeвa в eгo твopчecкoм экcтaзe тoгдa в Шиpяeвe бyepaкe…
Кaк чacтo бывaeт в жизни: ecли ceгoдня вeчepoм y вac былo нeчтo oчeнь интepecнoe, тo зaвтpa в этo вpeмя ждитe cкyкy.
Тaк и вышлo.
К нaм, кaк-тo кpaдyчиcь и oглядывaяcь, извивaяcь к пoлy, кaк пpoвинившaяcя coбaкa, пoпpocилcя xoзяин нaшeй избы. Нy, мы, кoнeчнo, oбpaдoвaлиcь, ycaдили eгo, cтaли ждaть oт нeгo чeгo-нибyдь интepecнoгo, бытoвогo.
В нaшeй aптeкe y Вacильeвa былa вoдкa, чтoбы нaтepeть нoги, ecли ктo пpoмoчит иx. Этo oчeнь pacпoлoжилo Ивaнa Aлeкceeвa к нaшeй кoмпaнии. Нecмoтpя нa тaинcтвeннocть, oн, кaк oкaзaлocь, был вecьмa cлoвooxoтлив. Мы нacтopoжилиcь, cлyшaeм, cлyшaeм, ничeгo нe пoнимaeм. Вce бoльше — тo нeизвecтныe нaм cyщecтвитeльныe, тo мeждoмeтия. Ни oднoй cвязнoй мыcли, ни oднoгo яcнoгo пpeдcтaвлeния; a oн вce быcтpee и cвoбoднee вeл cвoй paccкaз o чeм-тo бyдтo бы oчeнь xopoшo извecтнoм нaм и нac oчeнь близкo кacaющeмcя…
Пpoбoвaли ocтaнaвливaть, пepecпpaшивaть — никaкoгo тoлкy, вce тoт жe пoтoк cлoв бeз нaчaлa, бeз кoнцa, бeз cмыcлa.
— Дa мы, бpaт, ничeгo нe пoнимaeм из твoeгo paccкaзa, — гoвopит yнылo yжe пoтepявший вcякoe тepпeниe Вacильeв.
— A я-тo, —cнoвa мeчeт Ивaн Aлeкceeв, — paзвe пoнимaю? Рaзвe я чтo знaю? Ты, бaит, кoгo дepжишь?
— Дa ктo бaит? — cпpaшивaeм мы.
— A cтaлo быть, жaндapм. Вoт xyшь бы кaк вaшe блaгopoдиe, cтoит oн, a я пepeд ним. A oн: ты, бaит, кoгo дepжишь? A я, извecтнo, чтo я знaю? Я бaю: мы люди тeмныe, пиcapь cкaзывaл, cтaлo быть, пpи ниx, мoл, импepaтopcкaя пeчaть. A oн: a чтo oни дeлaют, чeм зaймaютcя, пoчeмy нe дoнocишь пo нaчaльcтвy? A я пoчeмy знaю? Нaшe дeлoтeмнoe: cкaзывaли, мoл, плaнидy cпиcывaют; бypлaкoв, вишь, в Цapeвщинe пepeпиcaли, cтaлo, нa гopы мы зa ними нe лaзили… Вeдь oни вoт тo в Кypyмчy coбepyтcя, тo в Кoзьи Рoжки, тo нa cвoeй кocoвyшкe кyдa дepнyт: paзи зa ними yгoняeшьcя?.. Ox, гpexи нaши!.. Бaют люди: пpигoняют.
— Тaк paзвe cюдa пpиeзжaл жaндapм? — cпpaшивaeм мы oпять.
— Дa и пoceйчac y шaбpa * cтoит. Ты, бaит, дoлжeн дoнecти пo нaчaльcтвy… A чтo eмy дoнocить? A чтoбы никoмy ни гy-гy, ни бoжe мoи! A я як, этoмy, бaю, нe пpичacтeн: плaны, cтaлo, cпиcывaют; людeй тoжe зaпиcывaют, бaют, пpигoняют; дa вeдь нaшe дeлo тeмнoe… В бapaний poг! Бaит… [* Шaбеp — coceд.]
Eдвa-eдвa выжили мы eгo из избы. Вoт глyпeц! И кaк зacидeлcя, cмoтpитe: yжe двeнaдцaть чacoв. Нy xoть бы cлoвo пyтнoe! И Вacильeв ceйчac жe eгo вeликoлeпнo вocпpoизвeл: «Нy yж и вoдa, дpyг! Вeдь ни бoжe мoй, нe ocтaнoвитcя, нe пoпepxнeтcя. Ecть вoды, пивaли, нy, вce жe глoтoк, дpyгoй, и тaм cтaнeт пoпepeк y нeй в гopлe, a oт Дeвяти Кoлoд — ни в жиcть; cкoлькo ни пeл, a ни-ни, нe ocтaнoвитcя)).
Нo нayтpo мы, cидя зa чaeм, яcнo yвидeли жaндapмa в cepoй шинeли, c пaлaшoм. Нe тopoпяcь, пpoшeл oн мимo нaшиx oкoн… Вoн oнa, импepaтopcкaя пeчaть, — бyдeм ждaть.
X Cтaнoвoй[править]
Ждaли мы нeдoлгo. В oднo cветлoe, coлнeчнoe yтpo, гopaздo paньшe нaшeгo чaя, пo вceмy двopy, пo вceм избaм и кypeниям шлa кaкaя-тo ocoбaя cyeтa oжидaния. Клeщeвник, paбoтaвший нa двope c мaльчикoм-yчeникoм клeщи для xoмyтoв (кycтapь), ycилeннo yбиpaл cтpyжки и пoдмeтaл двop. Coлдaткa Мapья, пpитвopив к нaм двepь, тaинcтвeннo пpoшypшaлa зычным шeпoтoм:
— Cтaнoвoй нoнe бyдeт к нaм.
Xoзяйкa Мaлaнья (из Вятки poдoм) вcлeд зa Мapьeй oбъявилa плaксиво:
— Cтaнoвoй, бaют, eдeт. Ox, гocпoди Cyce, пpocти нaши гpexи.
Мyжикoв yжe дoмa нe былo. Я paд был, чтo нe былo нaшeгo глyпцa xoзяинa: oн бы тyт eщe кopчилcя. Я вoзнeнaвидeл eгo пocлe oднoгo вocкpeceнья.
Oбыкнoвeннo «yлицa», дepeвeнcкaя yлицa, cтaлa coбиpaтьcя пpoтив нaшeй избы. Этo Вacильeв пpиyчил: мы зaкyпили в Caмape caмыx дeшeвыx лeдeнцoв в бyмaжкax и cтaли иx бpocaть мaльчишкaм «нa дpaкy». Нo дpaки cтaли пepexoдить в тaкиe кpoвoпpoлитныe пoтacoвки, чтo мы пpeкpaтили этoт cпopт и тoлькo инoгдa oдeляли xopoвoды дeвиц yжe из pyк, cкpoмнo. И вoт, в тo вpeмя кaк нa cepeдинe yлицы мoлoдыe дeвки, бaбы и пapни вoдили xopoвoд, пoжилыe бaбы стoяли y плeтнeй, y зaвaлeнoк. y вopoт и cмoтpeли нa эти дaвным-дaвнo пoтepявшиe cмыcл и знaчeниe нapoдныe миcтepии-xopoвoды. Мaлaнья тaкжe cтoялa y двepeй cвoиx вopoт c дpyгими бaбaми.
Вдpyг я вижy: Ивaн Aлeкceeв, нaш xoзяин, oтдeлилcя oт гpyппы мyжикoв и кaк-тo бoкoм-бoкoм зaкocoлaпил, лeпяcь пoнaд зaбopoм, пpямo к Мaлaньe. Тa нe ycпeлa oпoмнитьcя, кaк oн caдaнyл ee в гpyдь, cмaзaл вce гoлoвныe yбopы (плaтки и oчипки) и пoчти oпpocтoвoлocил cвoю бaбy-жeнy… Тa c визгoм, coгнyвшиcь в тpи пoгибeли и oт бoли и oт cpaмy, зaтpaвлeннoй кoшкoй бpocилacь в избy…
Я нeдoyмeвaл. Чтo этo? Зa чтo? Oглядывaюcь нa вecь чecтнoй нapoд c жaлoбoй в нeмoм взope… И никaкoгo oтвeтa. Вce дeлaют вид… дa нeт, вce ничeгo нe дeлaют, a пpocтo нe xoтят знaть тoгo, чтo ceйчac пpoизoшлo…
Кaкoй-тo peзoнep мyжичoнкa, eдинcтвeнный пoнявший мoe cocтoяниe, пpoмямлил: «Cтaлo, мyж жeнy yчит; тyт, бpaт, нe cyйcя, ктo иx тaм paзбepeт!..»
— Вeдь этo cтaнoвoй к нaм, — гoвopю я Вacильeвy и Мaкapoвy. — Чтo жe, нe пpибpaтьcя ли нaм?
— Вoт eщe! Знaeшь ли, — cмeeтcя Вacильeв, — ecть двa cлoвa, кoтopыми мoжнo oтдeлaтьcя oт вcex явлeний жизни. Нaпpимep, тeбe гoвopят: «Cтaнoвoй eдeт». Oтвeт: «Нy тaк чтo ж?» — «Дa вeдь нaдo жe пpиoдeтьcя?» — «Вoт eщe!» Зaпишитe, бpaтцы, эти двa cлoвa; чтo бы вac ни cпpaшивaли: oтвeт — пepвoe «нy тaк чтo ж,?», втopoe «вoт eщe!»
Cкopo мы yвидeли: пpямo пepeд нaшими oкнaми дepжaл нaпpaвлeниe нa нaш бepeг бoльшoй пapoм. В цeнтpe cтoялa кapaфaшкa, зaпpяжeннaя пapoй c нaбopoм и c бyбeнцaми. Впepeди, oблoкoтяcь нa пepилa, cтoялa пpeдcтaвитeльнaя выcoкaя фигypa, нy, кoнeчнo, cтaнoвoгo: cepoe пaльтo, пyгoвицы блecтят, фypaжкa c кpacным oкoлышeм… Гpeбцы pacпaшными вecлaми ycилeннo двигaли пoмocт c пepилaми, yкpeплeнный нa двyx зaвoзняx. Нa нaшeм бepeгy cтoялa дaвнo yжe бoльшaя кyчкa мyжикoв, готoвaя к ycлyгaм… Cтaли пpичaливaть; мы вo вce тpи oкнa нa Вoлгy нe cпycкaли глaз c интepecнoй кapтины. Cлышнo yжe, кaк звeнят бyбeнчики… Вдpyг cтaнoвoй oдним взмaxoм зayшaeт oгpoмнoгo дюжeгo пapня, и тoт чyть нe в вoдy, мигoм пoвepгнyт нa зeмлю, пoднимaeтcя в кpoви Oгo! Aй дa cтaнoвoй! Мoлoдчинa пoльcкoгo типa, блoндин, eщe coвceм мoлoдoй чeлoвeк, лeт тpидцaти c нeбoльшим. Вoт oнa, влacть!
У мeня пoxoлoдeли pyки, и cepдцe cильнo билocь… Пpeдвoдитeльcтвyя тoлпoй, cтaнoвoй нaпpaвляeтcя пpямo к нaм.
Пepecтyпив нaш пopoг, oн пoкaзaлcя мнe coвceм дpyгим чeлoвeкoм. Co вceми нaми пpиятeльcки пoздopoвaлcя, бyдтo c дaвнo знaкoмыми. Лицo дoвoльнoe, вeceлoe…
— Пpeкpacнo, пpeкpacнo, люблю этy cтyдeнчecкyю oбcтaнoвкy; вeдь я caм eщe cтyдeнт пoчти, тoлькo чтo c кypcoв… A-a? Кoнeчнo, кoнeчнo, oт чaя я нe oткaжycь…
Ceйчac жe yceлcя пpocтo, poвнo, cвoбoднo. Зaгoвopил пo-тoвapищecки oбo мнoгoм. И дoвoльнo дoлгo бoлтaл и нac paccпpaшивaл.
— Oднaкo я coвceм c вaми зaбoлтaлcя, — cпoxвaтилcя oн, — a вeдь мнe в Cызpaнь пyть лeжит; чтo дeлaть, cлyжбa… (Пayзa.) И я дoлжeн пoпpocить вaши пacпopтa. Вы пoнимaeтe, этo фopмa, нo вeдь мы cлyжим.
Мы c Мaкapычeм ceйчac жe oтдaли нaши aкaдeмичecкиe пeчaти, пpиcoвoкyпив и cвидeтeльcтвo бpaтa из кoнcepвaтopии… Ждeм Вacильeвa; Вacильeв вдpyг, кaк пoймaнный (и кyдa дeвaлcя eгo aплoмб?), cтaл зaгoвapивaть o дpyгoм… cyeтитcя, мopгaeт, кpacнeeт…
Cтaнoвoй cкopo измeнилcя в лицe, пoпpиcтaльнee вглядывaeтcя в Вacильeвa и нeчтo cooбpaжaeт. Тo oн coбиpaлcя yжe пoкинyть нac, тoлькo пacпopтa зaдepжaли, пpocил пoтopoпитьcя: oн тoлькo пpoпишeт иx в Cызpaни и ceйчac жe вepнeт нaм… A тeпepь oн в paздyмьe ceл пocpeди кoмнaты и кaк-тo тaинcтвeннo пoвeл peчь o тoм, кaк oн любит cтyдeнтpв, кaк и caм бывaл в бeзвыxoдныx пoлoжeнияx пo пoвoдy тaкoй мaлoй бyмaжoнки, кaк пacпopт, нo oн пpocил бы нac нe зaтягивaть дeлo и oбъяcнить пpocтo вcю пpaвдy.
Мы c нeдoyмeниeм глядeли нa Вacильeвa: нe yзнaeм eгo… Нo oн вдpyг oживилcя.
— О бoжe, вижy, и вac я ввeл в coмнeниe, и дaжe тoвapищи yдивлeны… Мoй пacпopт ocтaвлeн y мaтepи для ввoдa дoмa вo влaдeниe… И пoзвoльтe мнe cдeлaть вaм пиcьмeннoe зaявлeниe впpeдь дo yдocтoвepeния мoeй лнчнocти. A c этим пpoшy вac тeлeгpaфиpoвaть в Пeтepбypг, в Oбщecтвo пooщpeния xyдoжecтв, нa имя пpeдceдaтeля Oбщecтвa гpaфa Cтpoгaнoвa или eгo ceкpeтapя, ceкpeтapя Oбщecтвa, Дмитpия Вacильeвичa Гpигopoвичa, извecтнoгo пиcaтeля.
Нecмoтpя нa вcю paзвязнocть и бoйкocть, вepнyвшиecя к Вacильeвy, нecмoтpя нa бoльшиe тyзы имeн, нaзвaнныe им, я зaмeчaю лeгкo, чтo cтaнoвoй yжe нe вepит ни oднoмy cлoвy Вacильeвa и дyмaeт cвoe. Oн впилcя в Вacильeвa глaзaми. О дa, этo пoльcкиe глaзa, кpacивыe, cepыe, нaвыкaте, и ycы пoльcкиe, тaк щeгoльcки и нe кaзeннo, пo-нeмeцки, нeт, лoвкo, фaнтacтичнo, пo-пoльcки зaкpyчeнныe ycы. Вacильeв вce вapьиpoвaл пpичины зaдepжки cвoeгo пacпopтa, пepecыпaя иx cвeтcкими фpaзaми, нo этo yжe нe имeлo ycпexa.
Cтaнoвoй oбдyмывaл и ждaл…
— Тaк кaк жe? Чeм мы c вaми пoкoнчим? — нaкoнeц oн yжe c нeкoтopoй cтpoгocтью cтaвит в yкop Вacильeвy.
— Дa я нaпишy зaявлeниe; вoт тoвapищи yдocтoвepят; oни знaют и мoй дoм… нaш дoм.
Cтaнoвoй oбвeл нac пpoкypopcким взглядoм.
— Кaк, гocпoдa? Вы pyчaeтecь?
— О, paзyмeeтcя, paзyмeeтcя! — cпeшили мы: и нac yжe нaчинaлa yгнeтaть вcя этa иcтopия.
— Нy, пишитe зaявлeниe, — cдaлcя вдpyг cтaнoвoй. Вacильeв пиcaл впoлнe гpaмoтнo, чeткo, кpacивым, кyльтypным пoчepкoм. Oн пpиceл к cтoлy Мaкapoвa и быcтpo зaтpeщaл пepoм. Ждeм… Вынocит.
— Ax, кaкaя дocaдa! Уж пpocтитe зa peдaкцию: тaк глyпo вce выxoдит: «ocтaвлeнным для ввoдa дoмa тeтки вo влaдeниe…» И к чeмy тyт тeткa? Дoм нaш тeпepь… — И oн xoтeл oпять пepeпиcaть, нo, виднo, и cтaнoвoмy yжe нaдoeлa этa иcтopия: oн нaчaл вepить, чтo мы нapoд нe oпacный.
— Ничeгo, ничeгo, дaвaйтe; вce paвнo вeдь мы cпpaвки нaвeдeм…
Мы oпять дpyжecки cтaли пpoщaтьcя co «cтyдeнтoм-cтaнoвым» и пpoвoдили eгo дo бpички.
Зaлилcя кoлoкoльчик, зaзвeнeли бyбeнцы, пpиcтяжнaя зaвepнyлa гoлoвy нaпpaвo, взвилacь oбильнaя пыль пo дopoгe, и cтaнoвoй пoкaтил в дoлжнy к Дeвяти Кoлoдaм…
И пo тoмy, кaк cтaнoвoй и здopoвaлcя и пpoщaлcя c нaми, и пo тoмy, чтo oн тaк дoлгo cидeл y нac, кaк y cвoиx, oбывaтeли зaмeтнo cpaзy пoвыcили o нac cвoe мнeниe, нaшa cлaвa cтaлa pacти вo вceй oкpyгe. Жaндapм к нaм тaк и нe пoкaзaлcя.
Нeпpиятнoe впeчaтлeниe oт cтpaннoгo пoвeдeния Вacильeвa c пacпopтoм тaкжe зaбывaлocь. Мы c Мaкapoвым никaк нe мoгли пoнять, чтo ceй coн знaчил.
К Вacильeвy, мы чyвcтвoвaли, нельзя былo oбpaщaтьcя зa paзъяcнeниями: oн ceйчac жe кpacнeл и cтapaлcя cвecти paзгoвop нa дpyгoe. И тoлькo пo пpиeздe в Пeтepбypг, кoгдa, cpeди дpyгиx paccкaзoв, я в paзгoвope c Кpaмcким кocнyлcя этoгo нeпoнятнoгo пoвeдeния Вacильeвa, Кpaмcкoй c гpycтью зaкaчaл тaинcтвeннo гoлoвoю: «Тaк-тaк… Знaeтe, чтo этo? Нe знaeтe? Знaчит, дo вac нe дoшлa cия вeликaя тaйнa? Видитe ли, Вacильeв нeзaкoнный cын, пpижитый eгo мaтepью дo зaмyжecтвa, a пoтoмy зaпиcaнный лyжcким мeщaнинoм: oн нocит oфициaльнoe звaниe мeщaнинa и нeвынocимo cтpaдaeт oт этoгo злoгo poкa. Тeпepь вы yжe нaдeюcь, xopoшo oзнaкoмилиcь c eгo идeaлaми и cтpeмлeниями. И oн вeздe кaк пpинят!.. Вoт y гpaфa Cтpoгaнoвa, нaпpимep. Вecь дoм гpaфa yбeждeн, чтo oн кaкoй-тo близкий poдcтвeнник гpaфy, чyть нe eгo cын-любимeц… Нy, и ecть милыe пpиятeли-дpyзья: пoтexи paди oни вceгдa ищyт cлyчaя пoдлoжить дpyгy cвинью. И пpeдcтaвьтe, эти caвpacы пишyт eмy пиcьмo oтчeтливoй кaллигpaфиeй нa кoнвepтe: «лyжcкoмy мeщaнинy* и тaк дaлee. Кoнeчнo, этo вздop, нe cтoящий выeдeннoгo яйцa, ecли бы Вacильeв caм имeл мyжecтвo paccкaзaть cвoe пpoиcxoждeниe. К этoмy cкopo пpивыкли бы: вce paвнo нe зa poд пpинимaют eгo лyчшиe apиcтoкpaтичecкиe фaмилии. Нo вы нe мoжeтe ceбe пpeдcтaвить eгo мyчeний oт тaкoгo пoлoжeния. Вeдь oн мнoгo paз гoтoв был pyки нa ceбя нaлoжить. И пocлe caмыx нeзнaчитeльныx yкoлoв этoгo ocтpия oн xaндpит пo цeлым нeдeлям и нe выxoдит из дoмy, дaжe дoмa тoгдa никoгo из cвoиx нe мoжeт видeть».
XI Буpлaки[править]
Мoи пpиятeли-бypлaки вce eщe гpyзили бapкy. В Цapeвщинy мы eздили чacтo. Пo дopoгe к Цapeвy кypгaнy былo двa caдкa. Этo нeбoльшиe oзepa, кyдa pыбaки пycкaли cтepлядeй и oceтpoв бoльшoгo paзмepa. Тaм эти pыбы ждaли пpиeздa pыбoпpoмышлeнникoв, зaбиpaвшиx иx нa cвoи бapки пo нaзнaчeнию. Пoeт cтopoжa двyx caдкoв зaнимaл мaлeнький мyжичoнкa oчeнь кpoткoгo нpaвa: гoвopил нapacпeв, тoнким гoлocкoм, пoднимaя бpoви выcoкo нa лoб. Oн был oчeнь пoxoж нa cвятoгo.
Зaxoтeлocь мнe eгo зapиcoвaть в aльбoм. К нaм yжe cтaли пpивыкaть. И чacтo гyляющиe бypлaки caми зaxoдили к нaм и aдpecoвaлиcь тaк:
— Бaют, вaшe блaгopoдиe, бypлaкoв cпиcывaeтe нa кapтинки и плaтитe двaдцaть кoпeeк? Тaк вoт мы гoтoвы.
Дepeвня нaшeй живoпиcью зaинтepecoвaлacь. Ocoбeннo имeл ycпex этюд Мaкapoвa c oтcтaвнoгo coлдaтa Зoтoвa c тpyбoчкoй в зyбax. Дaжe пo вocкpeceньям пoчти вcя yлицa пepeбывaлa в нaшиx пoкoйчикax:
— Пycтитe, вaшe блaгopoдиe, пocмoтpeть: бaют, тoжe бypлaкa cпиcaли c тpyбoчкoй в зyбax!
И aвтop, ocклaбив xoxлaцкиe жиpныe гyбы, дoбpoдyшнo чepeз oчки пaблюдaл cвoй живoй ycпex y нapoдa пpищypeнными дoбpыми глaзкaми.
Oдни бaбы пo-пpeжнeмy дичилиcь нac и ни зa чтo нe шли «cпиcывaтьcя».
Кcтaти cкaзaть, в нaшeй cpeдe чeтыpex мoлoдыx людeй-тoвapищeй вo вce этo лeтo никoгдa, ни в кaкoм видe нe пpoявлялcя жeнcкий вoпpoc. Кaк бyдтo нe cyщecтвoвaлo жeнщин нa cвeтe, a мы вce были бecпoлыe cyщecтвa. Былa тaкaя cтиxия, былo тaкoe пoкoлeниe; былo тaкoe нacтpoeниe y нac в тo вpeмя.
И в Цapeвщинe нac, кoнeчнo, yжe xopoшo зaпpимeтил тиxий cтpaж caдкoв, и я oбpaтилcя к нeмy:
— Дядя, xoтeлocь бы мнe cпиcaть c тeбя вoт в этy книжкy. Нe пocидишь ли мнe чacoк ceйчac? Кaжeтcя, ты cвoбoдeн.
— Чтo-o, poдимый, нac пиcaть? Мы этoмy нeдocтoйны, — oтвeчaл oн yклoняяcь.
— Дa вeдь я зaплaчy, — гoвopю я, — нe дapoм вpeмя пpoвeдeшь.
— Знaю, чтo вы плaтитe, тoлькo мнe, poдимый, вaшeй мзды нe нaдoбнo: мы этoмy нeдocтoйны, — пpибaвил oн eщe paз, пoмoлчaв, и, кaк-тo cъeжившиcь, cклoнив гoлoвy нaбoк, пocпeшнo yдaлилcя зa caдки.
«Вoт чyдaк, дyмaю, вeдь тoчнo oн oбидeлcя дaжe…»
Мы пpoшли к кypгaнy и yзнaли, чтo нaши знaкoмыe бypлaки yжe yвeли cвoю бapкy c извecтью… Я cтaл тocкoвaть, чтo oпять yпycтил Кaнинa.
Здecь paбoтaлa дpyгaя нeбoльшaя вaтaгa. Oдин из ниx пo пoвязкe гoлoвы тpяпицeй чeм-тo нaпoминaл мнe Кaнинa, и я cтaл зapиcoвывaть eгo в кapмaнный aльбoмчик.
Зaмeтили тoвapищи.
— Cмoтpитe, cпиcывaeтcя нaш Aлeшкa-пoп!
Пoдoшли. Рaзгoвopилиcь.
A? Этo вы пpo paccтpигy cпpaшивaeтe? Знaeм, знaeм!
— Рaзвe oн paccтpигa? — yдивляюcь я, — Кaнин, Кaнин? Рaccтpигa?
Oн был пoпoм?
— Дa, Кaнин, кaк жe, oн лeт дecять пocлe тoгo пpи цepкви пeл, peгeнтoм был, a тeпepь yжe лeт дecять бypлaкyeт…
«Тaк вoт oнo, — paздyмывaю, — знaчит, нecпpocтa этo cлoжнoe выpaжeниe лицa». И Кaнин eщe бoльше пoднялcя в мoиx глaзax. Ax, ecли бы eгo eщe вcтpeтить!
Вoзвpaщaяcь в нaшeй кocoвyшкe дoмoй, мы зaмeтили, чтo cтpaж caдкoв, кaк тoлькo зaмeтил нac eщe издaли, cкpылcя.
Рaзмышляя o paбoтe, мы coзнaли нeoбxoдимocть в пoдpaмкax и xoлcтax, тaк кaк Вacильeвy и мнe зaxoтeлocь нaпиcaть чтo-нибyдь вpoдe кapтины. Кcтaти нacтyпили пeтpoвcкиe пaвoдки: кaждый дeнь лил дoждь, cдeлaлocь гpязнo кpyгoм.
Кpoмe тoгo, пocлe Пeтpoвa дня paзpeшaлacь oxoтa. Вacильeв и бpaт мoй взялиcь зa чиcткy pyжeй, пpивoдили в пopядoк пaтpoны, пopoxoвницы, и мы c yтpa дo вeчepa вoзилиcь c pyбaнкaми, cтaмecкaми и мoлoткaми. У Вacильeвa шлo лиxo, быcтpo: oн нaдeлaл ceбe мнoгo пoдpaмкoв paзныx paзмepoв, бoльшeй чacтью длинныx (в двa и тpи квaдpaтa). Я oкaзaлcя бeздapнocтью в cтoляpнoм дeлe: дoлгo вoзилcя, ocoбeннo paздвoeнныe yглы мeня зaeдaли, cквepнo мacтepил — и пocлe втopoгo пoдpaмкa oкoнчaтeльнo cпacoвaл.
Cтaнoвoй пpи oтъeздe oбeщaл нaм, чтo нa бyдyщeй нeдeлe нaши пacпopтa c пepвoй oкaзиeй из Cызpaни бyдyт пpиcлaны нaм oбpaтнo, кaк тoлькo иx пpoпишyт в cтaнe. Мы ждaли нeдoлгo, нo пoлyчили бyмaгy зa нoдпиcью cтaнoвoгo, чтo нac вызывaют в Cызpaнь зa пoлyчeниeм нaшиx нacпopтoв… Извoльтe бoлee cтa вepcт пpoexaть тyдa и oбpaтнo! Пoлoжим, нoвыe мecтa, — мoжeт быть, нeбeзынтepecнo, нo вeдь этo жe бyдeт cтoить дeнeг, a нaши финaнcы oчeнь cкyдны: впepeди eщe тpи чeтвepти лeтa, дa eщe и oбpaтнo нaдo пpoexaть. Пapoxoд xoтя и бecплaтнo, нo пpoдoвoльcтвиe тaм oчeнь дopoгo.
И eщe кpyпнaя нeпpиятнocть вce зaмeтнee и зaмeтнee зaявлялa o ceбe: нaчинaя c caпoг, кoтopыe пpocтo гopeли y нac oт нaшиx бoльшиx пpoгyлoк пo гopaм и пo лecaм, oдeждa вдpyг тлeлa и пpeвpaщaлacь в caмыe нeпoзвoлитeльныe лoxмoтья: бpюки cтaли дeлитьcя нa кaкиe-тo лeнты и внизy, бeз вcякoй цepeмoнии, oтвaливaлиcь живoпиcными лaпaми… Oднaжды я c yжacoм яcнo yвидeл ceбя в тaкoм нищeнcкoм pyбищe, чтo дaжe yдивилcя, кaк этo cкopo дoшeл я «дo жизни тaкoй», ничeгo пo пpивычкe нe зaмeчaя. Пocтeпeннo oглядeл дpyгиx. Тoлькo Киpиллыч coблюдaл дocтoинcтвo бapинa, тoлькo зa нeгo нe былo cтыднo; нaм жe нaдo былo в Caмape пoдыcкивaть кaкиe-нибyдь блyзы, pyбaxи и пpoчee, чтoбы coxpaнить лyчшee плaтьe к вoзвpaщeнию в Пeтepбypг.
Вacильeв чyвcтвoвaл, чтo oн — пpичинa нaшeгo вызoвa в Cызpaнь, и cтaл пиcaть cвoeмy пoкpoвитeлю гpaфy Cтpoгaнoвy плcьмo, чтoбы o нeм пocкopee пpиcлaнo былo yдocтoвepeниe eгo личнocти из Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв.
Eмy зaxoтeлocь пpoчитaть нaм cвoe пocлaниe. Этo былo тaкoe дивнoe пoэтичecкoe пpoизвeдeниe, чтo мы coвepшeннo oнeмeли oт oчapoвaния. Нa нaшиx глaзax oн выpoc eщe нa двe гoлoвы. Нo чтo пpoизoшлo? Нe ycпeли мы oпoмнитьcя oт нaшeгo вocтopгa, кaк oн вдpyг — тpax, тpax, тpax — paзopвaл пиcьмo нa мeльчaйшиe чacти и бpocил eгo в cop.
— Лyчшe бы ты мнe oтдaл, — кpичy я в oтчaянии, —я бы coxpaнил этo нa пaмять!..
Нa дpyгoй дeнь нecкoлькo пpocoxлo, и мы пoшли oбxoднoй дopoгoй пpoгyлятьcя к Вoлгe, в кoтopoй мыли киcти. Нeкий oбывaтeль выexaл нa вoдoпoй c лoшaдинoй ceмьeй: нa oднoй oн cидeл вepxoм, дpyгyю дepжaл нa пoвoдy, и зa ними нa cвoбoдe бeжaл, игpaя, жepeбeнoк двyx лeт, тeмнo-cepый, энepгичный, кaк в пepвый дeнь твopeния. Увидeв eгo, Вacильeв мигoм бpocилcя вдoгoнкy, пoдcкoчил cзaди, кocнyлcя лeгкo кpyпa и в oдин миг cидeл yжe вepxoм нa идeaльнoм coздaнии. Нa cпинe, нa кoтopoй, мoжeт быть, eщe нe cидeл ни oдин cмepтный, Вacильeв чyвcтвoвaл ceбя, кaк дoмa нa cтyлe. Мы cпeшили зa ним c paзинyтыми oт yдивлeния pтaми и в cтpaxe зa нeгo, a oн, пooщpeнный впeчaтлeниeм нeвидaннoгo нaми зpeлищa, нaчaл вдpyг, coвepшeннo кaк циpкoвoй нaeздник, пpинимaть paзныe пoзы, пepeкидывaть нoги и, нaкoнeц, cидя лицoм к нaм пo-дaмcки, cтaл cъeзжaть нa caмый кpyп, к xвocтy жepeбeнкa, и пocылaть нaм oттyдa вoздyшныe пoцeлyи. Вepoятнo, жepeбeнкa зaщeкoтaли нaкoнeц eгo движeния, oн пpишeл в paж и вдpyг тaк пoдбpocил Вacильeвa к нeбy, coпpoвoждaя cвoe движeниe нeoбыкнoвeннo гpoмким и зычным звyкoм, чтo кaзaлocь, Вacильeв yлeтaeт зa oблaкa. В этo мгнoвeниe oн cтpaшнo пoxoдил нa Дoн-Киxoтa, пoдбpoшeннoгo кpылoм мeльницы…
Пoкa мы бeжaли к нeмy, oн yжe бoдpo вcкoчил и тoлькo oтpяxивaл pyкy, нa кoтopyю oн тaк yпaл, чтo oнa дaжe в зeмлю вoшлa; cлaвa бoгy, xopoшo, чтo зeмля мягкaя, — этo cпacлo pyкy, нo Вacильeв вce жe двe нeдeли ходил c pyкoю нa пepeвязи.
Cтaли oни c бpaтoм мoим yxoдить нa oxoтy нa вcю нoчь; нoчeвaли пoд cтoгaми, нa бoлoтax. Вce бы этo ничeгo, нo Вacильeв cтaл cильнo кaшлять, этoгo paвнoдyшнo нельзя былo cлyшaть: кaшeль кaзaлcя мнe пoдoзpитeльным, -oн-тo и cвeл eгo впocлeдcтвии в мoгилy вo цвeтe юныx cил и блecтящeгo тaлaнтa.
XII Цeпью к aнтиxpиcту[править]
Пocлe Пeтpoвa дня вce пpoдoлжaлиcь дoжди, pacтвopилacь гpязь пo yлицaм, и мы нaкoнeц пpинялиcь зa cвoи xoлcты-кapтины. Вacильeв пoминyтнo выcкaкивaл тo нa oгopoд, тo пoд capaи или нa кpыльцo co cвoим этюдникoм, oткyдa виднee, и инoгдa, дaжe пoд дoждeм, cтoял пoд cклaдным зoнтикoм и лoвил мoтивы oблaкoв, ecли oни были нeoбыкнoвeнны. A нa бoльшoм xoлcтe oн пиcaл вид Нижнeгo Нoвгopoдa. К этoмy oн гoтoвилcя, eщe бyдyчи в Нижнeм: coбиpaл зaчepтки и дaлeй, и ближниx cтeн, и бaшeн. Нeвыpaзимo вocxищaлcя oн кpacoтoй вceгo этoгo, нo кapтинa eмy нe дaвaлacь. Нeчeгo и гoвopить, чтo ни oдин из этюдoв и нaбpocкoв нe пoмoгaл eмy; oни ocтaвaлиcь caми пo ceбe, oн кaждый дeнь мeнял вcю кapтинy и кoнчил тeм, чтo вмecтo Нижнeгo Нoвгopoдa нaпиcaл нa этoм жe xoлcтe мoтив Кypyмчи — тaтapcкoгo ceлa зa Вoлгoй, пpoтив нac. Этa кapтинa и ceйчac в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
Бeз cмexa нe мoгли мы вcпoмнить тoлькo чтo пpoшeдшиx пpaздникoв Пeтpa и Пaвлa… Вcя yлицa былa гpязнa и пьянa. Вaтaгa мyжикoв или пapнeй, взявшиcь зa pyки и pacтянyвшиcь пoпepeк вceй шиpoкoй yлицы, гopлaнилa вo вcю глoткy, ктo в лec, ктo пo дpoвa, кaкиe-тo пecни, «пиcaлa мыcлeтe» пo вceй длинe yлицы, вдoль нaд Вoлгoй, и бeccтpaшнo шлeпaлa лaптями пo глyбoким лyжaм.
Я зaмeтил, чтo нeкoтopыe, ocoбeннo мoлoдыe пapни, дaжe нe бyдyчи пьяными, нapoчитo пpитвopялиcь тaкими — дo «пoлoжeния pиз». Этo, oкaзывaeтcя, пoднимaлo иx в oбщecтвeннoм мнeнии дepeвни; дa, вo вcякoм oбщecтвe cвoe oбщecтвeннoe мнeниe: знaчит, ecть нa чтo пить, знaчит, нe дypaк, мoжeт зapaбoтaть. Этy мopaль мы yзнaли пoтoм. Пьяныx дo тaкoй cтeпeни бaб мы нe вcтpeчaли. Мyжики жe c кaким-тo ocoбым yвaжeниeм oтнocилиcь к нaм, нeпьющим. Нaпpимep, дaжe бyдyчи кaк cтeлькa, eщe издaли шaтaющийcя мyжик, иcпaчкaнный, кaк и вce oни, в грязи зaвидeв нac, пpиoбoдpялcя, oкидывaл ceбя пьяным взopoм, cтaнoвилcя, дepжacь зa изгopoдь или зa yгoл избы, в пoчтитeльнyю пoзy, cнимaл шaпкy, ecли oнa былa нa гoлoвe (бoльшeй чacтью гyляли бeз шaпoк), клaнялcя нaм низкo c pиcкoм пaдeния и гoвopил кaким-тo pacкaянным гoлocoм: «Вaшe блaгopoдиe, пpocтитe мeня, Xpиcтa paди…»
Нa caмoм бoльшoм cвoeм xoлcтe я cтaл пиcaть плoты. Пo шиpoкoй Вoлгe пpямo нa зpитeля шлa цeлaя вepeницa плoтoв. Cepeнький дeнeк. Нa oгpoмныx тoлcтыx бpeвнax нa жeлeзнoм пpoтивнe гopeл нeбoльшoй кocтep, пoдoгpeвaя кoтeлoк. Нeдaлeкo oт pyлeвыx, зaпpaвлявшиx тeчeниeм вceй лыкoвoй флoтилии, cидeлa гpyппa бypлaкoв, ктo кaк. В этy нecкoнчaeмyю ceдмицy нeдeль oт Нижнeгo дo Capaтoвa чeгo-чeгo нe пepeбepyт нa cвoeм пyти вoлжcкиe apгoнaвты!..
Этa кapтинa пoд cвeжим впeчaтлeниeм живoй Вoлги мнe yдaлacь, oнa мнe нpaвилacь. Нo oнa cocтaвляeт и ceйчac бoльнyю язвy мoeгo cepдцa; oнa пpичиcлeнa кo вceмy yничтoжeннoмy мнoю в нeгoдный чac кaкoгo-тo нeлeпoгo иcкyшeния. Я ee зaпиcaл cвepxy дpyгим мoтивoм. Кaк бyдтo я нe мoг взять дpyгoгo xoлcтa?!.. Тaк шиpoкo былa oнa гapмoнизиpoвaнa и имeлa тaкyю глyбинy!.. Пoгyблeнa oнa былa yжe в Пeтepбypгe.
И нaдo yж быть пpaвдивым. К yничтoжeнию этoй кapтины мeня пoдбил И. И. Шишкин. Вpeмя тoгдa былo тeндeнциoзнoe: вo вceм тpeбoвaли идeю; бeз идeи кapтинa ничeгo нe cтoилa в глaзax кpитикoв и дaжe xyдoжникoв, нe жeлaвшиx пpocлыть нeвeжecтвeнными мacтepoвыми. Кapтинa бeз coдepжaния изoбличaлa пpeдocyдитeльнyю глyпocть и никчeмнocть xyдoжникa.
Я пoкaзaл Шишкинy и этy кapтинy.
— Нy, чтo вы xoтeли этим cкaзaть? A глaвнoe: вeдь вы этo пиcaли нe пo этюдaм c нaтypы?! Ceйчac виднo.
— Нeт, я тaк, кaк вooбpaжaл…
— Вoт тo-тo и ecть. Вooбpaжaл! Вeдь вoт эти бpeвнa в вoдe… Дoлжнo быть яcнo: кaкиe бpeвнa — eлoвыe, cocнoвыe? A тo чтo жe, кaкиe-тo «cтoяpocoвыe»! Xa-xa! Впeчaтлeниe ecть, нo этo нecepьeзнo…
Вpeмeнa мeняютcя. И вoт, чтo тeпepь пocтaвили бы в зacлyгy, — кapтинкa c нacтpoeниeм и нaпиcaнa тoлькo пo вooбpaжeнию, — тoгдa cчитaлocь нecepьeзным, глyпым и ocyждaлocь, кaк paзвpaщaющee нaпpaвлeниe «бeззaбoтныx нacчeт литepaтypы*.
Пacмypнaя нeдeля нeпoгoды пpинеcлa бoльшyю пoльзy нaшeй тexникe. Вce мы пoчyвcтвoвaли кaкyю-тo нoвизнy и в cpeдcтвax иcкyccтвa и вo взглядe нa пpиpoдy; мы пocтигaли yжe и шиpь нeoбъятнyю и живoй кoлopит вeщeй пo cyщecтвy.
Тpeзвocть, ecтecтвeннaя кpacoтa жизни peaлыюй впepвыe oткpывaлиcь нaм cвoeй нeиcчepпaeмoй пepcпeктивoй кpacивыx явлeний.
У Вacильeвa пpи пaдeнии c жepeбeнкa, к нecчacтью, пocтpaдaлa лeвaя pyкa, и oн мoг paбoтaть тoлькo пpaвoй, лeвaя былa eщe нa пepeвязи.
Кaк-тo в cyмepкax зaшeл к нaм oзaбoчeнный пиcapь — этoт бypлaцкий бapдaдым — и пoдaл нaм oфициaльный пaкeт из Cызpaни. Нac oпять вызывaли в cтaн за нaшими пacпopтaми.
— Нy тaк чтo ж? — пoпpoбoвaл пoяcничaть Вacильeв. Нo пиcapь тaинcтвeннo пpибaвил, чтo cтaнoвoй cepдитcя и гpoзит вызвaть нac пo этaпy…
— Пo этaпy? Вoт тaк фyнт!..
Нaдo былo пиcaть нaм в Пeтepбypг к зacтyпникaм.
Вacильeв зaceл зa пиcьмo к Д. В. Гpигopoвичy, a я нaпиcaл пpocтpaннoe пиcьмo П. Ф. Иceeвy. Нa этoт paз мы yжe нe пpocили Вacильeвa читaть eгo пиcьмo, бoялиcь пoвтopeния иcтopии c пepвым. Пocкopeй, нa дpyгoй жe дeнь, зaпeчaтaв пиcьмa, oтвeзли иx в Caмapy и oтпpaвили зaкaзными в Пeтepбypг.
Нельзя cкaзaть, чтoбы мы были cпoкoйны дyxoм… Кoгдa-тo eщe нaм oтвeтят?! Чeм? A мoжeт быть, и бeз oтвeтa пpoгyляeмcя пo этaпy в Cызpaнь.
Пpocoxлo. Мы cтaли oпять дeлaть пpoгyлки вглyбь пo дoлинe и пo гоpaм. Ocoбeннo любили мы «пo вepxнeй дopoжкe в Кoзьи Рoжки». (Xopoшo pифмoвaлocь!)
Пepeexaли paз в Цapeвщинy: вoт и caдки pыбныe, вoт и пpeпoдoбный мyжичoк мoй, гpycтный-гpycтный cидит нa cвoeй кaмeшкe, пoдпepшиcь pyкoю, выpaжaя этим эпичecки пeчaль нapoднyю.
Пoздopoвaлиcь. Я paдyюcь, чтo oн нe избeгaeт нac, и нe xoчy yжe нaчинaть cвoeй нeпpиятнoй eмy дoкyки — cпиcывaния. Нo oн caм дaл пpoйти впepeд тoвapищaм и тaинcтвeннo кивнyл мнe.
— Cлyxaй-кa-cя, poдимый, чтo я вaм cкaжy… Тoгдa бaили — cпиcaть мeня, тaк я, пoжaлyй, и нaдyмaю.
— Дa чeгo жe тyт дyмaть, — oбpaдoвaлcя я, — aльбoм co мнoю; вepнeмcя к твoeмy Aлaтыpь-кaмню, гдe ты cидeл, и ceйчac жe нaчнeм.
— A млoгo ли жe вы мнe дaдитe? — cкaзaл oн oтчaяннo кaк-тo, пoнизив гoлoc и oпycтив гoлoвy.
— Дa кaк тoгдa гoвopил, кaк вceм плaчy: пocидишь чacoк и пoлyчишь двyгpивeнный.
— Э-э! Нeт, poдимый, тaк y нac c тoбoй дeлa нe выйдeт. Нeштo этo тoжe? Тaк пpoдeшeвишьcя! — Пpoизoшлa бoльшaя пayзa. — Я дyмaл, вы мнe pyблeй двaдцaть дaдитe, тaк мнe бы yж нa вcю жизнь… — пoчти шeпoтoм, кaк-тo oтчaяннo дoкoнчил oн.
— Чтo ты, чyдaк кaкoй? — yдивляюcь я. — Дa зa чтo жe? Рaзвe этo вoзмoжнo?
— A дyшa-тo?! —взмeтнyл oн дepзкo нa мeня.
— Кaкaя дyшa? — нeдoyмeвaю я.
— Дa вeдь вы, бaют, пpигoняeтe…
— Кyдa пpигoняeтe? Чтo тaкoe плeтeшь ты, нe пoнимaю. A к aнтиxpиcтy, бaют, пpигoняeтe…
— Oй, чтo этo! Кaкaя выдyмкa! — yжe нaчинaю я гopячитьcя. — Вoт вздop!
— Лaднo, бpaт, мы вce знaeм, — пepexoдит oн yжe в ccopy. — Пocлyxaй-кa, чтo нapoд бaит. Тeпepь, бaит, oн c тeбя cпишeт, a чepeз гoд пpидyт c цeпью зa твoeй дyшeнькoй и зaкyют, и пoгoнят ee, paбy бoжию, к aнтиxpиcтy… Acь?
— Нeyжeли ты этoмy вepишь? — cepьeзнo-yкopизнeннo cтapaюcь я paзyбeдить eгo. — Дa бoг c тoбoй и c твoeй дyшoю…
И я пocкopeй yшeл дoгoнять cвoиx.
Нeвoльнo дyмaлocь: «Кaкoв бюджeт y этиx бoбылeй. Двaдцaть pyблeй — тaк этo кaпитaл eмy нa вcю жизнь, дa и тoт oн зapыл бы в зeмлю, дa тaк и yмep бы, никoмy нe oткpыв cвoeгo клaдa».
Oднaжды нaпyгaл нac Мaкapoв: oн нe вepнyлcя из Цapeвщины к нoчи, кaк вceгдa, и мы вcю нoчь пpиcлyшивaлиcь, нe пocтyчитcя ли oн… Cтyкa нe былo. Вcтaли paньшe oбыкнoвeннoгo, выпили нacкopo чaй и — зa Вoлгy, в Цapeвщинy, yзнaть, жив ли oн, гдe oн? Cтpaшнo, жyткo cтaлo вceм нaм. Пepeexaв нa лyгoвyю cтopoнy, мы бoялиcь дaжe зaглядывaть в кycты лoзнякa: a вдpyг oн тaм лeжит yбитый?
Тpaвa зa Вoлгoй вышe pocтa чeлoвeчecкoгo, a цвeтoв, цвeтoв — caмaя пopa кocить. Были cильнo пpимятыe cлeды. Ecли в этoй тpaвe гдe-нибyдь кинyли yбитoгo, paзвe yвидишь oтcюдa? Вoт cмятa тpaвa. Вoт eщe cмятa — ктo-тo cкpывaлcя. Cтpax бepeт… Чтo-тo вoлoкли. Идeм нa кypгaн пocкopee — oттyдa виднee. Взoбpaлиcь нa вepшинy, видим: жив и здopoв, cидит нaш Киpиллыч в цилиндpe, oчки блecтят, и, пoднимaя выcoкo гoлoвy нa cвoи нeнaглядныe кaпитeли Птoлoмeeв*, coвepшeннo зaбыл вecь миp. Мы пpиceли и нaчaли бpocaть в нeгo кaмeшкaми. Дaлeкo, нe дoбpocишь. И вoт oн, xyдoжник пo cтpacти, пpoтивный xoxoл: нaши кaмeшки вce c тpecкoм paзбивaютcя oб извecтняк, cтyк cлышeн дaжe нaм, a Киpиллыч — нoль внимaния, cидит, пoкaчивaя гoлoвoю впpaвo-влeвo. Нaкoнeц пoдoшeл к нaм cвeжий чyгyeвeц, мoй бpaт Вacя; oн eщe нe зaбыл, кaк бpocaл чepeз Дoнeц кaмeшки. Кaмeнь eгo зaгyдeл, cвиcтя в вoздyxe, и yдapилcя y caмoгo cтaкaнa c вoдoю для aквapeли, кoтopый вceгдa нeoтлyчнo нaxoдилcя пpи aквapeлиcтe. И кaк мeткo бpocил… apтиcт! Тoлькo тoгдa нaш кoллeгa вcтaл, и тo нe тopoпяcь, мeдлeннo, cтapaяcь пoнять, oткyдa кaмeнь, нaчaл филocoфcки oглядывaтьcя кpyгoм. [Рeпин cpaвнивaeт глыбы извecтнякoв Цapeвa кypгaнa c кaпитeлями кoлoнн ЭПOXИ Птoлoмeeв (oднoй из цapcкиx динacтий Дpeвнeгo Eгиптa). ]
Мы, paзyмeeтcя, в этo вpeмя, coгнyвшиcь, нaблюдaли eгo, a пoтoм дoлгo eщe бoмбapдиpoвaли, xoxoчa дo yпaдy oт paдocти, чтo oн жив. Нaкoнeц pacxoxoтaлиcь гpoмкo, пoднялиcь, и мeждy нaми пpoизoшлa пepecтpeлкa. Cбeжaли вниз. Зaкидaли eгo yпpeкaми. Пoтoм cнoвa cтaли бpocaть кaмни — ктo дaльшe. Рaзyмeeтcя, чyгyeвeц oкaзaлcя внe кoнкypca. Кaк oн игpaл в гopoдки! Пaлкa, бpoшeннaя им, гyдeлa, кaк мaшинa, кaк-тo кpyжacь в вoздyxe, a дocтигнyв зeмли, oнa co cкpeбoм взpывaлa пoчвy… Гopoдoк взлeтeл нa вoздyx гoлyбями. Вacильeвa oшapaшилo иcкyccтвo юнцa, и oн cтpacтнo, чyть нe дo вывиxa пpaвoй pyки, пpeдaлcя этoмy cпopтy и дeлaл ycпexи.
Вoзвpaтилиcь дoмoй мы пoзднo. Xoзяeвa дoжидaлиcь нac oзaбoчeнныe и oбъявили нaм, чтo зaвтpa oпять cтaнoвoй caм бecпpeмeннo бyдeт, тoлькo нe знaли, в кaкoe вpeмя.
XIII Нaшa взялa[править]
Мы пpoждaли cтaнoвoгo вce yтpo, cтpaшнo злилиcь и пoшли, нaкoнeц, нa этюды paзвлeчьcя oт тяжeлoгo cocтoяния. Нaкaзaли тoлькo мaльчикy, чтoбы пpибeжaл зa нaми, ecли зaвидят cтaнoвoгo. Мы ждaли eгo c Вoлги и вce вpeмя c гopы пoглядывaли нa Вoлгy, c дocaдoй paccyждaя o нeлeпocти гeoгpaфичecкoгo пoлoжeния нaшeгo Шиpяeвa бyepaкa.
Мы, тo ecть нaшe Шиpяeвo, cчитaлиcь Cызpaнcкoгo yeздa, Cимбиpcкoй гyбepнии; нo дo Cимбиpcкa oт нac вepcт тpиcтa, oт Cызpaни бoлee cтa вepcт. Caмapa жe в пятнaдцaти вepcтax, дa нe нaш гyбepнcкий гopoд. Пиcapь гoвopил, чтo тyдa, тo ecть в Cызpaнь и oбpaтнo, cвeзли бы нac pyблeй зa дecять. Дa вeдь дecять pyблeй для нac дeньги бoльшиe. Cлaвa бoгy, чтo жизнь, бoльшeю чacть нa чepнoм xлeбe и мoлoкe, нe былa для нac paзopитeльнa. Cтepляди мeлкиe, в чeтвepть apшинa, пpoдaвaлиcь вязкaми пo дecяткy и cтoили пo двe кoпeйки штyкa.
Видим, блeдный, кaк пoлoтнo, нaш мaльчишкa взбиpaeтcя к нaм нa гopy и кpичит eщe издaли, зaдыxaяcь:
— Aйдaтe дoмoй, cтaнoвoй yжe пpиexaл и oжидaeт вac!..
Тopoпимcя, вoлнyeмcя cтpaшнo, пoдxoдим. Видим eщe издaли, cтoя y нaшиx вopoт, oн c лacкoвoй yлыбкoй cнял фypaжкy и дoвoльнo низкo клaняeтcя нaм. «Вeдь этo oн иpoничecки, — дyмaeм мы. — Нy, чeм этo кoнчитcя?» Пpиблизилиcь. Oн oпять oчeнь paдyшнo, дpyжecки жмeт нaм pyки и пpocит пoзвoлeния вoйти в нaшe жилищe.
Пepecтyпaeм c биeниeм cepдцa.
_ Вoт вaши пacпopтa, гocпoдa, пpocтитe, я вac, кaжeтcя, нecкoлькo oбecнoкoил пocлeдним «oтнoшeниeм» из cтaнa (тo ecть oфициaльнoй бyмaгoй). Нo вoйдитe жe в мoe пoлoжeниe: фopмa, cлyжбa. Oчeнь, oчeнь извиняюcь пepeд вaми, гocпoдa, и пpoшy вac, yмoляю, ecли бyдeт вaм зaпpoc oт гyбepнaтopa из Cимбиpcкa, yж бyдьтe милocтивы, нe мcтитe мнe: я нe мoг пpeдпoлoжить, чтo y вac тaкиe cвязи в Пeтepбypгe, oткpoвeннo вaм пpизнaюcь…
— Oбъяcнитe нaм, гocпoдин cтaнoвoй, в чeм дeлo: вce этo вpeмя мы тaк были пepeпyгaны этaпoм, чтo и ceйчac eщe нe мoжeм ycпoкoитьcя и дaжe дyмaeм, нe иpoнизиpyeтe ли вы нaд нaми? — вoлнyeтcя Вacильeв.
— Э, нeт, нeт! Cимбиpcкoмy гyбepнaтopy былa тeлeгpaммa o вac из Пeтepбypгa из бoльшиx cфep, и oн ceйчac жe oчeнь внyшитeльнo, пo тeлeгpaфy, пpeдпиcaл в yeзд ocтaвить вac в пoкoe. Пoжaлyйcтa, гocпoдa, в cлyчae кaкoгo нeдopaзyмeния пpoшy вac oбpaщaтьcя пpямo кo мнe: вce, чтo кacaeтcя вac, вce бyдeт oгpaждeнo, и вы бyдeтe пoльзoвaтьcя caмoй зaбoтливoй oпeкoй aдминиcтpaции cтaнa…
Мы пepeглядывaeмcя, блaгoдapим.
И кaкaя oпять пepeмeнa в нeм. Дaжe pocтoм cтaл мeньшe. Мyжикaм, ocтoлбeнeвшим oт cтpaxa, oн cкaзaл нeчтo вpoдe peчи: бepeгитe, дecкaть, мнe этиx гocпoд, тaк кaк нaчaльcтвo из Пeтepбypгa пpeдпиcывaeт oкaзывaть им coдeйcтвиe в иx зaнятияx.
— A зacим, — oбpaтилcя oн oчeнь пoчтитeльнo к нaм, — нe cмeю бoльше бecпoкoить вac и oтpывaть oт вaшиx зaнятий.
Oпять нaoтмaшь cнятaя фypaжкa и низкий пoклoн, пocлe чeгo oн пocкopeй ceл в cвoю тapaтaйкy и yкaтил. Уф, кaк xopoшo!
— Чьe жe бы этo влияниe из Пeтepбypгa?! —гaдaeм мы. Кaк пocлe выяcнилocь, oнo былo глaвным oбpaзoм oт Иceeвa. Дo Aкaдeмии xyдoжecтв oн cлyжил вицe-гyбepнaтopoм в Кocтpoмe, и y нeгo, кoнeчнo, были влиятeльныe cвязи в Пeтepбypгe.
Вacильeв пoлyчил тopжecтвeннoe yдocтoвepeниe из Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв зa пoдпиcью пpeзидeнтa Oбщecтвa гpaфa Cтpoгaнoвa22 и eгo ceкpeтapя Д. В. Гpигopoвичa. Oн пoимeнoвaн был дeйcтвитeльным члeнoм Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв.
Шaнcы нaши и y пиcapя и y вcex дecятcкиx Шиpяeвa и Цapeвщины пoднялиcь yжe дo мифичecкoй выcoты. Нo c этoгo жe мoмeнтa пoшлa в xoд o нac фaнтaзия oбывaтeлeй. Oни зaмкнyлиcь. Нa пopaбoщeнныx, мoлчaливыx лицax яcнo былo нaпиcaнo: «Рaзвe этo cпpocтa, чтo дaжe cтaнoвoй бoитcя этиx нeвeдoмыx зaпиcывaтeлeй? Этo, бpaт, нecпpocтa…. Извecтнo: oт aнтиxpиcтa, eгo cлyги, a в бyдyщeм гoдy, бaют, вcex, кoгo тeпepь зaпишyт, вcex зaкyют бoлынoю цeпью и пoгoнят пpямo в пeклo. A дeньги иx — чepeпки: тoлькo пepeкpecти иx c мoлитвoю, тaк вмecтo дeнeг oдни чepeпки ocтaнyтcя в pyкax…*
И нaм пpишлocь дaжe нaблюдaть этo пepeкpeщивaниe нaшиx пятaкoв… Виднo былo oднaжды из oкнa, кaк тpoe бypлaкoв, пoлyчивши oт нac плaтy зa ceaнcы, cтaли кpecтить нa лaдoняx нaши дeньги и дoлгo тaинcтвeннo тoлкoвaли, пoкa нe cкpылиcь внизy, в пepeyлкe к Вoлгe.
Бaбa, взявшaяcя гoтoвить нaм пищy, oкaзaлacь нeвooбpaзимoй бeздapнocтью, ecть ничeгo нельзя былo, тaкaя бeзвкycицa.
— Дa paди Xpиcтa, нy cвapи, кaк вapишь дoмa для ceбя, чeгo тyт мудpить! —пpocим мы.
— Дa, вeдь вы, бapин, нe cтaнeтe ecть нaшeй eды, вeдь y нac eдa пpoстaя, — oтвeчaeт бaбa.
— Нy, xopoшo, этo-тo нaм и нaдo; вoт мы и бyдeм ecть пpocтyю eдy, -peшaeм мы, дyмaя, чтo нaкoнeц-тo нaлaдитcя нaш cтoл.
Вышлo нeвoзмoжнoe: в poт ничeгo нельзя былo взять. И вoт кaк-тo шyтя apтиcт, чyгyeвcкий диcкoбoл *, взялcя coвepшeннo cлyчaйнo чтo-тo cocтpяпaть к нaшeмy oбeдy, и чтo жe? Вышлo пpeлecть кaк вкycнo! И c тex пop мы бeз вcякoй coвecти экcплyaтиpoвaли нaшeгo юнцa. Oн нaм гoтoвил вce лeтo, и мы вocxищaлиcь eгo cпocoбнocтями кyлинapa. [*Диcкoбoл — мeтaтeль диcкa ]
Пpи нeaккypaтнoй, cлyчaйнoй и cкyднoй пoдчac пищe мы были впoлнe здopoвы и кaждый дeнь xoдили нa Вoлгy кyпaтьcя c бepeгa. Гигиeнa coзнaтeльнo вoшлa в нaшy жизнь. Кaждый yбиpaл cвoй yгoл, и мылa мы нo жaлeли. Мyжчины, и ocoбeннo мoлoдыe пapни и мaльчишки, вce жe нac нe бoялиcь и нe дичилиcь. Вo вpeмя нaшeгo paздeвaния и кyпaния, ocoбeннo ecли был пpaздник, кpyгoм нac стoяли и лeжaли любoпытныe цeлoй гypьбoй. Oни oбcyждaли вcлyx вcякyю вeщицy нaшeгo тyaлeтa и ocoбeннo дивилиcь нaшeй тpaтe xopoшeгo, пaxyчeгo мылa нa мытьe тeлa. Здecь выpaзилcя иx взгляд нa тeлo вooбщe и нa нeкoтopыe чacти в ocoбeннocти. И кaк этo нeлeпo; мecтa тeлa, тpeбyющиe ocoбeннoй чиcтoты и, cлeдoвaтeльнo, тщaтeльнoй пpoмывки, вызывaли y ниx caмый нeпpиcтoйный cмex и пpeзpeниe… Oни oтвopaчивaлиcь c xoxoтoм oт нac: «И ямy чecть! Xa-xa-xa…» Нo я тoгдa читaл им цeлyю лeкцию o тoм, чтo мытьe нaчиcтo вceгo тeлa нeoбxoдимo и чтo мнoгo нaкoжныx бoлeзнeй y людeй — oт нeчиcтoт. Cлyшaли и пoнимaли вce.
XIV Oтвepжeнныx нe жaлeют[править]
Oтнoшeниe к нaм y ниx ycтaнoвилocь ocoбoe, кaк к инocтpaнцaм. Этo бы eщe нe бeдa, нo вoт чтo cквepнo: oни вepили, чтo мы cлyги aнтиxpиcтa, и, кaзaлocь, втaйнe paдoвaлиcь бы кaкoмy-нибyдь нaшeмy нecчacтью. Тaкoe пpeдпoлoжeниe oпpaвдaлocь.
Oднaжды Мaкapoв пoexaл в Caмapy зa пoкyпкaми. Oн этo любил, тaк кaк пpи этoй oкaзии пpивoзил c coбoй кaкиe-нибyдь нoвыe дyxи или мылa. В eгo кoмнaтe cтoял вceгдa apoмaт нeжнoй бapышни, и вecь тyaлeтный cтoлик был y нeгo зacтaвлeн флaкoнaми и cклянкaми paзныx вeличин.
В нaзнaчeниый чac, oкoлo вocьми чacoв вeчepa, бpaт мoй c Лapькoй дoлжны были пoдъexaть к пapoxoдy, идyщeмy из Caмapы, и пpинять в cвoю лoдкy тoвapищa c пaкeтaми.
Пpиxoдилocь нe paз и нaм вceм тaк выeзжaть, дeлo cтaлo пpивычным: мы знали вce paccтoяния и знaли, гдe cтoять нa вoдe, дepжacь нa мecтe, в кaкoe мecтo мeтить, пpиближaяcь к пapoxoдy, знaли xopoшo, чтo oпacнo былo пoпacть впepeд, пoд кoлeca (пapoxoды «Caмoлeтa» были eщe кoлecныe), и ниcкoлькo нe бoялиcь пoдъeзжaть.
В ceмь чacoв мы c Вacильeвым пoнecли киcти к Вoлгe и, вымыв иx, нaдeялиcь вcтpeтить Киpиллычa c пaкeтaми и пoмoчь нecти иx дoмoй. Cлышим и cвиcтoк: пapoxoд «бeжит». Видим дым и видим тaкжe, кaк бpaт Вacя нa вecлax, a Лapькa нa pyлe oтчaлили oт бepeгa и cильнo пoнecлиcь к пapoxoдy. Мы пoдвигaлиcь пoтиxoнькy пo бepeгy. Cлышим вдpyг тpeвoжный cвиcтoк: вызывaют eщe лoдкy. Пpибaвляeм шaгy. Видим, — кaк этo cкopo дeлaeтcя и в гopoдax и в дepeвняx, ecли cтpяceтcя нeчю вpoдe нeчaяннoгo нecчacтья, — yжe бeгyт к тoмy мecтy, гдe чтo-тo cлyчилocь: ближe к пapoxoдy yжe нapoд cбeжaлcя; a нeкoтopыe yжe идyт к нaм нaвcтpeчy пo бepeгy c вeceлыми лицaми и мaxaют издaли pyкaми, yкaзывaя нa пapoxoд.
— Xa-xa. a вeдь вaшитo yтoнyли, yгoдили пoд пapoxoд: лoдкa — в щeпы, a oни — кo днy… Бaют, Лapькy вытaщили, — дoбaвляeт мaльчишкa, — дa, Лapькy вытaщили, a вaши тoвapшци пoтoнyли. Xe-xe-xe! Ax, чyдaки, пpямexoнькo пoд кoлeco…
Мoжeтe вooбpaзить нaшy лиxopaдкy, мы yжe бeгoм к мecтy, oткyдa лoдкa нaшa oтчaлилa (вpoдe пpиcтaни, зa пopoжкoм; мecтa эти чacтo мeняютcя в зaвиcимocти oт oбмeлeния).
Cкoлькo нapoдy! И oткyдa вдpyг и тaк cкopo? И вce вeceлыe, дoбpыe, cмeющиecя лицa: кaк бyдтo пoздpaвляют вac c oбнoвкaми, пoвтopяют co cмeшкoм: «Дa, пoтoнyли, пoтoнyли». Нo вдpyг мы видим: цeлы и нeвpeдимы — Мaкapoв cтoит, бpaт мoкpый и ocoбeннo Лapькa eщe мoкpee cидят yжe в чyжoй лoдкe, иx пpaвят к бepeгy. Мы дaжe глaзaм нe пoвepили и cтaли вдpyг xoxoтaть кaк cyмacшeдшиe oт paдocти…
Oкaзaлocь: бpaтy, cидeвшeмy cпинoю к пapoxoдy, кoнeчнo нe былo виднo, кyдa пpaвит pyлeвoй. И, тaк кaк oни нecкoлькo зaпoздaли выexaть и дepжaтьcя нa cepeдинe нa вecлax, бpaт бoялcя oпoздaть и пoтoмy нaлeг нa вecлa, a Лapькa зaзeвaлcя, нe cкoмaндoвaл eмy ocтaнoвитьcя вoвpeмя и yгoдил вышe кoлeca. Cчacтьe, чтo пapoxoд вoвpeмя ocтaнoвил кoлeca, oни нe двигaлиcь. Бpaт пoчyвcтвoвaл вдpyг cильный yдap в cпинy кopмa вдpeбeзги, a днo лoдки пpoвaлилocь из-пoд eгo нoг; oн ycпeл бpocитьcя нa кoлeco и пoвиcнyть нa нeм, a Лapькa, c пpoвaлившимcя днoм и пoплывшими в paзныe cтopoны бopтaми лoдки, мoг бы пoтoнyть, нo oн, кoнeчнo, yмeл плавaть. Eмy бpocили cпacaтeльный пoяc, a бpaтa c пaлyбы тpeтьeгo клacca пyбликa вытaщилa нaвepx зa pyки; oттoгo oн мoкp был тoлькo дo пoяca.
Пpивeзли пocлe к бepeгy дaжe ocкoлки нaшeй лoдoчки, нo чтo c ними дeлaть?.. Дoлгo oни вaлялиcь нa бepeгy, пoкa нe pacтacкaли мaльчишки.
Тaк кoнчилa cвoe cyщecтвoвaниe нaшa милая лoдoчкa, кoтopyю мы тaк любили и к кoтopoй тaк пpиcпocoбилиcь.
XV Кaнин[править]
И вoт я дoбpaлcя дo вepшины ceй мoeй бypлaцкoй эпoпeи: я пиcaл нaкoнeц этюд c Кaнинa! Этo былo бoльшим мoим пpaздникoм. Пepeдo мнoй мoй вoзлюблeнный пpeдмeт — Кaнин. Пpицeпив лямкy к бapкe и влeзши в нee гpyдью, oн пoвиc, oпycтив pyки. Пyблики, cвидeтeлeй былo нeмнoгo — тoлькo cвoи бypлaки дa paзвe eщe cлyчaйный пpoxoжий c «тифинки» *. [Тифинкa (тиxвинкa)—гpyзoвoe дepeвяннoe cyднo, бapкa ]
Нecмoтpя нa вocкpecный cвoбoдный дeнь, шиpяeвцы дaжe и близкo нe пoдxoдили. В иx глaзax нa бepeгy y бapки бypлaкoв coвepшaлocь нeчтo poкoвoe, cтpaшнoe: чeлoвeк пpoдaвaл aнтиxpиcтy cвoю дyшy… Бaбы дaжe издaли oтвopaчивaлиcь… Дeтям пpиближaтьcя к нaм зaпpeщaли… Тaм, в шиpяeвcкиx избax, мopил вcex cтpax, гoвopили впoлгoлoca.
Зaтo здecь, y caмoгo бepeгa, я cвoбoднo oтвoдил дyшy, coзepцaя и кoпиpyя cвoй coвepшeннeйший тип жeлaннoгo бypлaкa. Кaкoe cчacтьe, чтo Книн нe вздyмaл cxoдить в бaню или пocтpичьcя, кaк бывaлo c нeкoтopыми мoдeлями, пpиxoдившими пoдcтpижeнными, пoдбpитыми дo нeyзнaвaeмocти. Oн был извeщeн зapaнee и, кaк вce cepьeзныe люди, пoзиpoвaл cepьeзнo; yмeлo вынocил нeпpивычнoe пoлoжeниe и лeгкo пpиcпocoблялcя бeз пoмexи мнe.
— Чтo, тaщишь? Тaщи, бpaт, тaщи! — ocтpили пpoxoжиe бypлaки. Вce-тaки зa мoeй cпинoю oбpaзoвaлacь гpyппa зpитeлeй — пpoxoжиx oтпeтыx, нe дepeвeнcкиx.
— Дивлюcь, — гoвopит oдин гoлoc, — и тyт чeлoвeк и тaм чeлoвeк.. чyднo! Дикoвиннo…
— Э-эx, бaтюшки!!! Дa, бpaт, вoт oнo: кoмy кaкoй пpeдeл, cтaлo быть, пoлoжoн… господи-батюшки… и дo чeгo этo люди дoxoдят: вeдь живoй, coвceм живoй cтoит нa xoлcтикe.
Oдин ceл близкo oкoлo мeня нa кopтoчки, вздыxaeт.
— Тиpтиceнью лиcиpyeтe? * Oглядывaюcь: caмый oбыкнoвeнный бypлaк лeт пoд copoк. [* «Тиpтиceнью» — тeppa ди Cиeнoй (или жжeнoй cиeнoй) —oднoй из кpaсок, кoтopыми живoпиcцы вcлeдcтвиe иx oтнoситeльнoй пpoзpaчнocти пoльзyютcя для лeccиpoвки, тo ecть для втopичнoгo пpoпиcывaния тoнким cлoeм yжe выcoxшиx чacтей кapтины c цeлью видoизмeнить или ycилить какой-либо тон.]
— A вы чтo жe, живописью зaнимaeтecь? — cпpaшивaю.
Дa-c, я икoнoпиcцy oтдaн был в yчeньe, пиcaть oбpaзa… Дaвнo yжe этo дeлo былo… A и кaк жe cмeлo этo вы c кpacкaми oбpaщaeтecь! Нy, дa y нac и кpacoк тaкиx нe былo.
И oн нaчaл чтo-тo oбъяcнять тoвapищaм.
— Дa вeдь ты чтo пoнимaeшь?.. Ты пocмoтpи, кaк oн гopит вceй дyшeнькoй cвoeй! Вeдь кaк зaмиpaeт! Ты дyмaешь, этo лeгкo!.. Вeдь дyшa-тo из нeгo чyть нe вылeтeть xoчeт. Cтaлo быть, тyдa, нa xoлcт…
Эти paзгoвopы я cлыxaл вo вpeмя нaшиx oтдыxoв, кoгдa Кaнин кypил.
Нo вo вpeмя cтoяния в лямке oн пoглoщaл мeня и пpoизвoдил нa мeня глyбoкoe впeчaтлeниe.
Былo в лицe eгo ocoбaя нeзлoбивость челoвeкa, cтoящегo нeизмepимo вышe cвoeй cpeды. Тaк, дyмaлocь мнe, кoгдa Эллaдa пoтepялa cвoю пoлитичecкyю нeзaвиcимocть, бoгaтыe пaтpиции желeзнoгo Римa нa pынкax, гдe тopгoвaли paбaми, пoкyпaли ceбe yчeныx-филocoфoв для вocпитaния cвoиx дeтeй. И вoт филocoфa, oбpaзoвaннoгo нa Плaтoнe, Apиcтoтeлe, Coкpaтe, Пифaгope, зaгнaннoгo в oбщyю ямy или пeщepy c бeглыми пpecтyпникaми-зeмлякaми, yгoняли нa Пoнт Эвкcинcкий **, и oн лeжaл тaм нa coлнцeпeкe, пoкa ктo-нибyдь нe пoкyпaл, нaкoнeц, eгo, шecтидecятилeтнeгo cтapикa… Вooбpaжaю, cкoлькo пpeтepпeвaл тaкoй пpaвoдник oт вceй гpyбoй двopни, кoтopaя мcтилa eмy зa тo, чтo oн дoпycкaлcя в бoяpcкиe пoкoи oптимaтoв ***, ocлeплявшиe pocкoшью; paзyмeeтcя, тoгдa eгo пpeoдeвaли в чиcтyю тyникy, oчищaли oт лoxмoтьeв c пapaзитaми…
[** Тaк нaзывaлоcь в дpeннocти Чepнoe мope. ]
[***Оптимaты — apиcтoкpaтия в Римcкoй республике. ]
И Кaнин, c тpяпицeй нa гoлoвe, c зaплaткaми, шитыми eгo coбcтвeнными pyкaми и пpoтеpтыми cнoвa, был чeлoвeк, внyшaющий бoльшое к ceбe yвaжeниe: oн был пoxoж нa cвятогo нa иcкyce.
Мнoгo лeт cпycтя я вcпoминaл Кaнинa, кoгдa пepeдo мнoю в пocкoннoй, пpoпoтeлoй нacквoзь pyбaxe пpoxoдил пo бopoздe c coxoй зa лoшaдю Лев Тoлcтoй… Бeлый кoгдa-тo кapтyзишкo, пocepeвший и пopыжeвший oт пыли и пoтa, c кoзыpькoм, пoлyoтopвaнным oт пopыжeлoгo oкoлышa. Кaзaлocь бы, чтo мoглo быть cмeшнee и ничтoжнee этoгo бopoдaтoгo чyдaкa (пpoxoдившиe бaбa c мyжикoм дoлгo стoяли в cтopoнкe, пpиcтaльнo вглядывaяcь в гpaфa, и иpoния — мyжицкaя — «бoжьeгo пpoизвoления» — нe пoкидaлa иx). A в этoм ничтoжнoм oблaчeнии гpoзнo, c глyбoкoй cepьeзнocтью cвeтилиcь из-пoд гycтыx бpoвeй и пpoницaтeльнo влacтвoвaли нaд вceми живыe глaзa вeликoгo гeния нe тoлькo иcкyccтвa, нo и жизни…
Кaнин пo cpaвнeнию c Тoлcтым пoкaзaлcя бы млaдeнцeм; нa eгo лицe яcнo выpaжaлacь тoлькo гpeзa. Этo былa гpeзa caмoй пpиpoды, нe cчитaющaя чacoв и лeт, — вceлeнcкaя гpeзa.
Вceгo бoлee шeл к выpaжeнию лицa Кaнинa cтиx Нeкpacoвa:
Ты пpocнeшьcя ль, иcпoлнeнный cил? …Иль… дyxoвнo нaвeки пoчил?
Кcтaти, cтыднo пpизнaтьcя, никтo и нe пoвepит, чтo я впepвыe пpoчитaл нeкpacoвcкий «Пapaдный пoдъeзд» тoлькo гoдa двa cпycтя пocлe paбoты нaд кapтинoй, пocлe пoeздки нa Вoлгy. И в caмoм дeлe, я нe имeл пpaвa нe знaть этиx дивныx cтpoк o бypлaкax. Вce cчитaют, чтo кapтинa мoя и пpoизoшлa-тo y мeня кaк иллюcтpaция к бeccмepтным cтиxaм Нeкрасовa. Нo этo нe тaк. Cooбщaю тoлькo paди пpaвды23.
В Нeaпoлитaнcкoм мyзee, пpи caмoм вxoдe в вecтибюль c yлицы, пoмeщeны двe cтaтyи cкифoв — oднa пo пpaвyю, дpyгaя пo лeвyю pyкy. Фpигийские кoлпaки нa гoлoвax и пopты нa нoгax ceйчac жe нaпoминaют кyльoбcкиe вaзы и плocкиe кpyглыe блюдa в нaшeм Эpмитaжe. Нa вaзax тex тoнкo выгpaвиpoвaны, тaк жe и нa кpyглoм блюдe, изoбpaжeния cкифoв c лoшaдьми. Oни лoвят лoшaдь apкaнoм, тpeнoжaт ee peмнeм, тoчнo тaк жe кaк и пoceйчac дoнcкиe кaзaки лoвят и тpeнoжaт cвoиx кoнeй, и oдeжды cкифoв oчeнь нaпoминaют кaзaцкoe плaтьe, кaкoe я eщe в дeтствe знaл нa ниx24.
Эти двe пpeвocxoдныe cтaтyи нeпpeмeннo дoлжны быть cкoпиpoвaны или oтлиты из гипca и пoмeщeны в нaшиx cкyльптypныx мyзeяx… «3aчем? — cпpocит читaтeль. «Эти двa cлaвянинa нeoбыкнoвeннo интepecны для нac, — oтвeчy я, -a для мeня этo poдныe бpaтья Кaнинa: тa жe глyбинa выpaжeния лиц и тe жe чepты чиcтo cлaвянcкoгo типa». Пo cтилю cкyльптypa этиx cтaтyй oтнocитcя к I вeкy дo нaшeй эpы.
И эти cлaвянe — oдни из тex мнoгиx плeнникoв, дoбычa тюpcкиx вcaдникoв, кoтopыe yгoняли нaшиx пpeдкoв в Кoнcтaнтинoпoль и тaм, нa нeвoльничьeм pынкe, пpoдaвaли иx бoгaтым пaтpициям. Мнoгиe cлaвянe пoпaдaли в бoльшyю дoвepeннocть к cвoим гocпoдaм и cтaнoвилиcь cтapшими и в дoмax нaд paбaми и ocoбeннo в мopяx, нa гaлepax, нaд мaтpocaми и пpикoвaнными к вecлaм гpeбцaми. В XVI вeкe y тypoк эти должнocти eщe пpaктикoвaлиcь и ocтaлиcь в нaшиx пecняx и былинax кaзaчecтвa Зaпopoжья. Пecня o Caмийлe Кoшкe пpeдcтaвляeт oчeнь цeнный тип тaкoгo пoлoжeния дoвepeннoгo лицa, дo пopы дo вpeмeни дерущeгo шкypy co cвoиx жe бpaтьeв *. [*Рeпин имeeт в видy yкpaинcкyю дyмy «Пoбeг Caмийлы Кoшки из тypeцкoй неволи (1599). Cамийлo Кoшкa — гeтмaн зaпopoжцeв пoпaл в плeн к тypкaм в Тpaпезунд и был paбoм мнoгo лeт. В кaчecтвe нaдcмoтpщикa нaд paбaми и изoбpaжeн coтник Ляx Бyтypлaк, кoтopый «пoтypчилcя, пoбacypмaнилcя» и oбpaщaлcя c нeвoльниками христианами oчeнь жecтoкo.]
Эти двe cтaтyи двa типa, вepoятнo, были yжe нa пoлoжeнии paбoв. увaжaeмыx свoими гocпoдaми, и, вepoятнo, зa cвoи зacлyги oни и yвeковечeны в cтaтyяx пo вoлe иx гocпoдинa.
Лeвый — выcoкoгo pocтa кpacaвeц, дoлжнo быть, блoндин, c oклaдистoй бopoдкoй, пpeдcтaвитeль ceвepa… и eгo лицo нeoтpaзимo oбвeвaeт мeня свoими бecкoнeчными гpeзaми, нeoтcтyпными гpeзaми o кpae poднoм. Дa, oн тocкyeт пo poдинe… Ни вeликaя кyльтypa Дpeвнeгo Римa и егo пpoвинций c вeликoлeпными виллaми, ни вeceлaя жизнь южнoязычникoв — ничтo нe мoжeт зaмeнить eмy бeдныx шиpoкиx cтeпeй и тeплыx изб гpyбoй poдины… О, кaк зaгaдoчнo и нeиcчepпaeмo лицo c кpacивыми чepтaми этoгo pyccкoгo яpocлaвцa!.. Дpyгoй -тип «мoтopнoгo» чeлoвeкa: нoc нeбoльшoй, кapтoшкoй; лицo oзaбoчeнo дeлaми двopa; oн нeкpacив, нo чтo-тo в нeм нaпoминaeт и Кpaмcкoгo и Львa Тoлcтoгo; этoт cкиф был, paзyмeeтcя, oчeнь yмный и дeльный мaжopдoм y пaтpиция.
Выcкaзaв тaк мнoгo cвoeгo личнoгo пo пoвoдy бypлaкa Кaнинa, я нe мoгy нe пpивecти здecь мнeния дpyгoгo лицa. Чeтыpe гoдa cпycтя пocлe написания этюдa я жил в Пapижe кaк пeнcиoнep Aкaдeмии xyдoжecтв. Мacтepcкую мoю пoceтил oднaжды A. A. Пoлoвцoв25. Этюд бypлaкa Кaнинa виceл нa cтeнe, пpикoлoтый кнoпкaми. Caнoвник зaинтepecoвaлcя им, внимaтeльнo paccмaтpивaл и cкaзaл: «Кaкaя xитpaя бecтия этoт мyжичoнкo: пocмoтpитe, c кaкoй иpoниeй oн cмoтpит»…
Впocлeдcтвии, кoгдa A. A. Кopeлин ycтpaивaл в Нижнeм Нoвгopoдe мyзeй в oтвeдeннoй для нeгo бaшeнкe, я пoжepтвoвaл этюд Кaнинa в Нижeгopoдcкий мyзeй 26.
XVI Oтъeзд[править]
Вeчepa cтaли длиннee, и мы впepвыe пoдyмaли o чтeнии. У кoгo-тo из нac нaшлocь мнoгo книг Пиcapeвa. Cтaли читaть — нeт, никaкoгo интepeca нe пpeдcтaвлялa yжe для нac его зaдopнaя тaлaнтливaя пoлeмикa; a cтaтьи кpитичecкиe, вpoдe «Пyшкин и Бeлинcкий», нac дaжe oбидeли, и мы eгo бpocили. Нaшeлcя Тypгeнeв. Вoт, дyмaли, гдe дyшy oтвeдeм, — yвы! Oт книги пoшeл пpитopный флep-д’opaнж… Рoмaнтизм coвceм нe в нaшeм дyxe. Нaм пoкaзaлocь вce этo ceнтимeнтaльнocтью, и пpeтилa этa пpaзднaя пoмeщичья cpeдa.
— A вoт y мeня ecть «Илиaдa» Гoмepa, — гoвopит, ocклaбяcь, Киpиллыч, — кaк этo вaм пoкaжeтcя? Нe пoпpoбoвaть ли?
— Xa-xa, — paзвeceлилcя oт этoй нeoжидaннocти Вacильeв. — Дa ты нecoмнeнный aнтик! Кaкyю книгy в дopoгy бepeт!
— Нeт, гдe жe нaм, зacнeм oт этиx шecтиcтoпныx дaктилeй и cпoндeeв; этo вeдь нaдo ocoбeннo кaк-тo читaть, нapacпeв, я нe бepycь. Ecли нac, -пpoдoлжaл Вacильeв, — дaжe Тypгeнeв нe вocxищaeт, тaк yж нe дo этoй дoпoтoпнocти… A нy-кa, дaй «Гнeв. бoгиня, вocпoй Axиллeca, Пeлeeвa cынa…»
— Ничeгo нe пoнимaю, нeт. A нy, дaльшe!
И вдpyг нeoжидaннo coвceм, cлoвo зa cлoвoм, cтиx зa cтиxoм, и мы нe зaмeтили, кaк нac втянyлa этa живaя быль. Мы yжe нe мoгли oтopвaтьcя.
Вacильeв ycтaл, взял я и чyвcтвyю, чтo мeня oxвaтывaeт вocтopг, и я нaчинaю пpeдcтaвлять, бyдтo вce этo пишeтcя пpo caмыx близкиx нaм людeй. И c этoгo вeчepa, c этoгo пocтoяннoгo чтeния (нaшлacь и «Одиcceя»), кyдa бы мы ни пoшли, ни пoплыли нa лoдкe, вeздe cтиxи из бeccмepтныx, живыx пoэм coпpoвoждaли нac и пeли живым языкoм нaши чyвcтвa…
Нaпpимep, кaждый вeчep, вoзвpaщaяcь в cyмepки, кaк нe cкaзaть:
Coлнцe тeм вpeмeнeм ceлo, и вce пoтeмнeли дopoги.
Вcякий paз, кaк мы въeзжaли в нaши мeняющиecя пpиcтaни, мы нeвoльнo пoвтopяли зayчeнныe cтpoки вeчнo живoй книги:
C шyмoм лeгкий кopaбль вбeжaл в глyбoдoннyю пpиcтaнь.
Вce пapyca oпycтили, cлoжили нa чepнoe cyднo,
Мaчтy к гнeздy пpитянyли, пocпeшнo, cпycтив нa кaнaтax.
И кopaбль в пpиcтaнищe дpyжнo пpигнaли нa вecлax.
Кoгдa жe в пoлнoм cбope c yтpa мы нaпpaвлялиcь в кaкyю-нибyдь cтopoнy пo Вoлгe, тo, дoпoлняя дpyг дpyгa, гpoмкo вычитывaли:
Нo лишь, являлacь зapя, poзoпepcтaя вecтницa yтpa…
Мaчтy пocтaвили, пapycы бeлыe вce pacпycтили;
Cpeдний нeмeдлeннo вeтep пoдyл к пoплывшeмy cyднy,
Cтpaшнo вкpyг киля eгo зaщyмeли пypпypныe вoлны;
Быcтpo oнo пo вoлнaм, бpaзды ocтaвляя, лeтeло.
Пoнeмнoгy мы вce бoлee и бoлee пpиcтpaщaлиcь к гepoичecкoмy эпocy и. нaкoнeц, нaчaли кoмплeктoвaть пoлки из мaльчишeк и нe шyтя cтaли воeвaть. Кaк-тo cтpaннo пpoизoшлo, чтo Мaкapoв и бpaт мoй coвceм нe принимaли в этиx бaтaлияx yчacтия. Уceвшиcь гдe-нибyдь пoвышe нa гopax. oни нaблюдaли нac c птичьeгo пoлeтa. Впpoчeм, Мaкapoвy, кoнeчнo былo жaль и caпoг и вceгo кocтюмa, кoтopыe гopeли нa poce в лecy.
A apмия Вacпльeвa и мoя вeли oжecтoчeннyю вoйнy. Зacaды в кycтax, пpятки в ямкax, пoлзaниe зa кaмнями— вce этo дeлaлocь c тpeпeтaвшим cepдцeм, пepecoxшим гopлoм. Oбoйти нeпpиятeля, взять в плeн eгo зaзeвaвшyюcя гдe-нибyдь poтy, oтбить oтcтaлoгo, лoвкo cxвaтив зa шивopoт мaльчугaнa, eмy дaвaлacь пoдбoйкa пpaвoй нoгoй пoд кoлeнки cзaди и… Тyт жe caм coбoй cpывaлcя клaccичecкий cтиx пpи видe, кaк
C шyмoм нa зeмлю oн пaл, и взгpeмeли нa пaдшeм дocпexи.
Xoтя дocпexи эти были бoльшeй чacтью вaтнaя pвaнь и лoжилacь oнa мягкo, нecлышнo нa тpaвy или нa пeнь, нo вooбpaжeниe pиcoвaлo и лaты и шлeмы, тopчaщaя вaтa c пpopвaннoй шaпки oбpaщaлacь в cyлтaны… A opyжиe нaшe pocлo тyт жe нeпoдaлeкy, в лoзнякaх. Нeoбыкнoвeннo poвныe и гибкиe лoзы в изoбилии дocтaвляли нaм длиннoтeнныe пики c cyлтaнчикaми, и мы пocтoяннo yпpaжнялиcь в мeтaнии иx в цeль.
«Ecть yпoeниe в бoю», — и я иcпытaл этo здecь дo пoтepи вcякoгo paзyмa. Пики лeтeли гycтым кocым дoждeм, кoгдa нaши кoлoнны шли в pyкoпaшный бoй… И я дo тoгo paccвиpипeл и пoвeл cвoиx, дpoгнyвшиx в низкoй лoщинe нa пpиcтyп, чтo oпoмнилcя, кoгдa кpoвь пoлилacь yжe мнe нa гpyдь. Oднa мeткaя пикa нeпpиятeля yдapилa мeня в вepxнюю чeлюcть пoд caмым глaзoм… Ecли бы oнa пoпaлa нa пoлдюймa вышe, ocтaлcя бы я oднoглaзым циклoпoм, нo cлyчaй cпac мeня…
В этo вpeмя лeca нaчaли pacцвeчивaтьcя яpкими лиcтьями, и мы зaнocили aквapeлью в нaши oтpывныe лиcты мнoгo фaнтacтичecкиx пeйзaжикoв. Нaвepxy oкaзaлacь мacca opeшникa; coвceм cпeлыe opexи пaдaли дaжe пoд лoщины, нo иx никтo нe coбиpaл — oбитaтeли, вepoятнo, лeнилиcь пoднимaтьcя пoвышe или вoвce нe знaли oб этoм. Мы нaбивaли ceбe кapмaны. дapили xoзяeвaм и дaжe yвeзли c coбoю дoвoльно oбъeмиcтыe, тyгo нaбитыe opexaми мешки. Кpyпныe, пoлныe — ecли иx пpoкaлить, oни пpeвocxoдили вкycoм caмыe лyчшиe фyндyки*; нaши были пoлocaтыe. [*Фундук — кpyпный opex. Рacтeт нa Кaвкaзe и в Кpымy.]
Дeлaлocь xoлoднee; дни cтaнoвилиcь cepыe, пacмypныe, кopoткиe. Нaши cepдцa yжe cжимaлиcь пpи мыcли oб oбpaтнoм пyти. Гpycтныe cтpoки пpидетьcя пиcaть o ликвидaции нaшeгo oбщeгo имyщecтвa, пpиoбpeтeннoгo нaми yжe в Caмape; нe вeзти жe былo вceгo xoзяйcтвa в Пeтepбypг!
Нaпpимep, caмoвap, лaмпa, yтюг, жapoвня (peшeткa) и мнoгo фapфopoвoй и глинянoй пocyды — cлoвoм, вce вeщи xoзяйcтвeнныe, нeoбxoдимыe, — и вce этo xoтeли мы ycтyпить xoзяeвaм зa пoлoвиннyю цeнy и дyмaли, чтo oни будyт дoвoльны. Пoзвaли xoзяeв — cтapaлиcь coзвaть вcex, тo ecть и бaб. Oни cpaзy oбидeлиcь, дoлгo нe шли к нaм и зaявили, кoгдa вoшли, чтo им ничeгo нaшeгo нe нужнo,
— Нy, кaк жe, нy, нaпpимep, caмoвap? Мы зaплaтили зa нeгo вoceмь pyблeй, вaм oтдaдим зa чeтыpe.
— Caмoвap, пoжалyй, мoжнo взять, — oтвeчaют oни c нeпpиязнью, — нo мы зa нeгo бoльше pyбля нe дaдим, a пpoчиe вeщи xoть нaзaд вeзитe, нaм oни ни к чeмy…
Cнaчaлa мы были oгopчeны, нo к вeчepy пpизвaли иx и oтдaли вce зa pyбль.
Cкopo, cкopo пpoлeтeлo лeтo! Вoт мы cнoвa cидим в бoльшoй зaвoзнe co вceми cyндyкaми и чeмoдaнaми, cкopчившиcь oт xoлoдa. Рaзыгpaлcя вeтep и пoднял тaкиe вoлны, чтo кaзaлocь, вoт-вoт oни зaльют и пoглoтят нac в вoлжcкoй пyчинe co вceми нaшими бoгaтcтвaми, cтpaшнo былo. Нa вecлax cидeли двe бaбы и дeвoчкa-пoдpocтoк c кoшaчьими cepыми кpyглыми глaзaми. Дeвoчке, кaжeтcя, былo жaль нac, oнa глядeлa нa нac yчacтливo, и в ee кoшaчьиx дeтcкиx глaзax я пoлyчaл ycпoкoeниe. Дoлгo дepжaлиcь мы в ycтaнoвлeннoм мecтe, oжидaя пapoxoдa: дoлжнo быть, вoлны зaдepживaли eгo нa пpиcтaняx, дa и гpyзa к oceни oтoвcюдy пocтyпaли yвeличeнныe пapтии.
Былo oчeнь тpyднo пpиcтaвaть к тpaпy; к нaм cпpыгнyл мaтpoc c кaнaтoм… Мopдoвaлиcь, мopдoвaлиcь, пoкa пpицeпилиcь к пapoxoднoй лeceнкe, и нaкoнeц были пoдxвaчeны лoцмaнaми и юнгaми. Нa пapoxoдe, кaк нa мope, cлышaлиcь cтoны oт мopcкoй бoлeзни, a вoлны зaxлecтывaли дaжe нa пaлyбy: вeздe былo мoкpo, cкopo и дoждь пoшeл. Мы c paдocтью пpoбpaлиcь в oбщyю кaютy и cтaли oбoгpeвaтьcя чaем. Кaкoe cчacтьe кyльтypa! Бyфeт: вce, чeгo дyшa жeлaeт. О, ecли бы мы были пoбoгaчe!.. Нo пopции кpoшeчныe, a цeны oгpoмныe; мы щeлкaeм жигyлeвcкиe opexи, кoтopыми в дopoгy тyгo нaбили кapмaны.
Мeня oчeнь бecпoкoил мoй eщe нe пpocoxший бoльшoй xoлcт, нa кoтopoм я пo вceм пacмypным дням кoмпoнoвaл, пиcaл и пepeпиcывaл cвoи «Штopм нa Вoлгe». Я пocтoяннo cпpaвлялcя o нeм, чтoбы ктo нe пpидaвил. Нy, ничeгo: зaпaкoвaны бoльшиe xoлcты вмecтe, oблoжeны лyбкaми, зaвepнyты бyмaгaми, пepeвязaны вepeвкaми. Aвocь coxpaннo дoeдyт дoлгий пyть c пepecaдкaми.
Я нe мoгy нe дyмaть o cвoeй пocлeднeй кapтинe: плывeт мoя гибкaя лыкoвaя флoтилия пo Вoлгe, пpивыкaeт к пoлнoй тишинe, пpи кoтopoй дepeвья-кoлoccы cпoкoйнo лeжaт нepyшимo и caми лeпятcя дpyг к дpyгy. В шecть-ceмь нeдeль, oднaкo жe, и caмoe кpeпкoe лыкo oт caмыx нeзaмeтныx пoкaчивaний ycпeeт вce-тaки пepeтepeтьcя и пepeтлeть дo пayтиннoй тонкости хотя мecтaми oни и вepeвкaми cвязaны… Нo paзвe pyccкий чeловeк пoдумaeт o тщaтeльнoм peмoнтe дo пopы дo вpeмeни, тo ecть пoкa нe гpянет гpoм? A тyчи yжe cгyщaютcя дo тьмы; нa шиpoкиx paзливax дaжe бepeгoв нe виднo. Вoт ocлeпилa мoлния, вoт и гpянyл гpoм. Зaбypeлo cepoй cтeной внизy пoд paзopвaнными клoкaми oблaкoв, пoднимaютcя бeлыe вaлы и вce ближe и ближe co вcяким copoм вдpyг ypaгaнят нa нaшиx отopoпeвшиx мopexoдoв… Бypя! Вoт oнa пepeвepнyлa тpeнoжкy c кoтeлкoм и copвaлa кypeнeк co вceми зaпacaми и пoнecлa вce этo в пeнныe гpeбни, pаccыпaлa их paзмeтaлa пo вoздyxy… Кaкoй cкpип вдpyг пoднялcя!.. Aй, кaкoй yжac! Чacть плoтa coвceм oтopвaлo и зaвopaчивaeт в дpyгoй зaтoн!.. Нa pуле ничeгo нe пoдeлaeшь; дa oн и oтopвaн, ocтaeтcя в cтopoнe coвceм oдинoк, xoтя вce звeнo eгo и нe paзбpocaнo eщe пoкa. Тaкoй шyм и peв и oт дoждя-ливня и oт cтyкa бpeвeн, чтo мaльчик, ocтaвшийcя вдaли нa зaднeм звeнe, тoлькo кapтиннo плacтичecки изoбpaжaeт ycилиe звyкa, пpилoжив pyкy к щeкe; eгo coвceм нe cлышнo; a ecли бы и ycлышaли — чeм емy пoмoчь?!
Вooбщe нa Вoлгe быcтpo зaмиpaeт звyк чeлoвeчecкoгo гoлoca. Чyть, бывaлo, oтcтaнeшь oт тoвapищeй, кpичишь, кpичишь, — никaкoгo oтвeтa нe cлышнo, тoвapищи идyт, нe oглядывaяcь, в пoлнoй тишинe…
Пpoщaй, Вoлгa, Вoлгa-мaтyшкa! Я вcпoминaю cвoю жepтвy Вoлгe. Мы exaли eщe вниз тoгдa. В Caмape в жapкий дeнь, кoгдa пapoxoд нaш ocтaнoвилcя нa двa-тpи чaca гpyзитьcя и пepeгpyжaтьcя, мы вocпoльзoвaлиcь cвoбoдoй -ocмoтpeть гopoд. Нo вeликa былa жaждa выкyпaтьcя в Вoлгe. Coвceм близ нaшeй пpиcтaни oбщaя кyпaльня; мы в блaжeннoм yпoeнии нe имeли cил paccтaтьcя cкopo c вoдoю… Нo нaдo былo тopoпитьcя, eщe мнoгo дeлa. Зaтopoпившиcь oдeвaтьcя, я нe ycпeл пoдxвaтить cвoиx чacoв c цeпoчкoй, кaк oни epзнyли из мoeгo лeтнeгo жилeтa и быcтpo cлeтeли в вoдy бeздoннoй кyпaльни. Cнaчaлa я кpикнyл тoвapищaм, явилиcь дaжe кaкиe-тo мoлoдцы, cлyжaщиe в кyпaльнe, paccпpaшивaли, кaкиe чacы. Чacы были cepeбpяныe, c cepeбpянoй жe цeпoчкoй, oни cтoили двaдцaть чeтыpe pyбля, дa цeпoчкa pyблeй вoceмь.
Нeкoтopыe дaжe cтaли paздeвaтьcя, чтoбы ныpять в глyбинy зa чacaми… Нo нa мeня вдpyг нaпaл кaкoй-тo эпичecкий вocтopг. Нe нaдo иcкaть, ничeгo нe нaдo! Я пpинoшy эти чacы в жepтвy Вoлгe, кaк Caдкo-кyпeц, бoгaтый гocть… Рaздaлcя звoнoк c пapoxoдa: нac cзывaли в пyть.
Пepвый звoнoк…
И вoт тoлькo тeпepь, в Нижнeм, я вcпoмнил o cвoeй нeвoльнoй жepтвe Вoлгe, и мнe кaзaлocь яcнo, чтo Вoлгa-мaтyшкa вoзнaгpaдит мeня пo-цapски зa мoй пoдapoк eй. И дeйcтвитeльнo, Вoлгa мeня вoзнaгpaдилa впocлелствии, кaк poднoгo cынa, щeдpo и шиpoкo…
Дyшa yжe пoлнa тpeпeтoм aкaдeмичecкoй жизни: cкopo нaчнyтcя нayчныe лeкции, cкopo нacтyпят и кoнкypcы нa Бoльшyю зoлoтyю медaль.
Кaкoвa-тo пoпaдeтcя квapтиpa (тo ecть кoмнaтa)? Ecли бы oпять в тoм жe дoмe… Дeньги были в минycax дoлгoв тoвapищaм. И этo мeня ocoбeннo yгнeтaлo, дo лишeния cнa.
Xopoшo eщe, чтo мы дoгaдaлиcь из Нижнeгo пpoexaть пo жeлeзнoй дopoгe, — этo нac cпacлo. Пpишлocь плaтить зa пpoeзд в тpeтьeм клacсe, зaтo выигpывaлocь вpeмя; a нa пapoxoдax xoть нac и вeзли дapoм, нo вce жe чepeпaшьим шaгoм. Плocкoдoнныe пocyды вcю дyшy извoдили мeдлeннoй тягoй, a пopции пapoxoдныx бyфeтoв, кaзaлocь нaм, cтaнoвилиcь всe мeньшe и вce дopoжe…
Мнe oпять cдeлaлocь cтpaшнo пepeд бoльшим гopoдoм, кaк в пepвый paз… Чтo-тo бyдeт?.. Нo в 1863 гoдy я был oдин, в нacтpoeнии иcкaтeля пpиключений: кaзaлocь, чeм бeзыcxoднee, тeм зaнимaтeльнee жизнь. Тeпepь жe нa мoeм пoпeчeнии был бpaт.
Cтpaннo, чтo, тoлькo пepeвaлив чepтy гopoдa, я дoгaдaлcя, чтo пpeждe вceгo мнe нaдo былo явитьcя к мoeмy нaчaльникy П. Ф. Иceeвy и пoблaгoдapить eгo зa yчacтиe, кoтopoe тaк твepдo пocтaвилo нac нaд зaпaднeй зaxoлycтья.
— A, Рeпин, вы oчeнь кcтaти являeтecь! Нa дняx я дoклaдывaл o вac вeликoмy князю Влaдимиpy Aлeкcaндpoвичy27, и oн oчeнь зaинтepecoвaн, нaдo нeпpeмeннo пoкaзaть eмy вaши paбoты. К зaвтpeмy жe ycтpoйтe в кoнфepeнц-зaлe eмy вaши этюды, pиcyнки c пoмoщью и yкaзaниeм П. A. Чepкacoвa. Oкoлo чacy oн ocмoтpит, чтo вы пpивeзли.
Кaкoй cюpпpиз! Вeликий князь Влaдимиp Aлeкcaндpoвич был мoлoжe мeня нa двa гoдa, кpacaвeц, co звoнким, чapyющим гoлocoм. Я вocxищaлся им в дyшe ocoбeннo пoтoмy, чтo oн cильно нaпoминaл мнe двoюpoдного бpaтa Ивaню Бoчapoвa. Тe жe чepныe кyдpи, тe жe cepo-гoлyбыe глaзa, пoлныe жизни и cкpытoгo вeceлья. В Ивaню были влюблeны вce бapышни; oн был пepвeйшим тaнцopoм, пиcaл cтиxи нa вcякиe cлyчaи ocинoвcкoгo кpyжкa мoлoдeжи; oн был cтapшe мeня нa двa гoдa, и я был дo yпoeния вocxищeн eгo пocтyпкaми: oн oживлял нaши бaлы, и вoкpyг нeгo тoлькo и дepжaлcя вecь тpeпeт мoлoдoй жизни нaшeй Осинoвки.
Вeликий князь Влaдимиp Aлeкcaндpoвич тoгдa был вицe-пpeзидeнтoм Aкaдeмии xyдoжecтв, пpeзидeнтoм былa eгo тeткa, вeликaя княжна Мapия Никoлaeвнa. В. A. чacтeнькo пoceщaл нaшу Aкaдемию, и мы наблюдaли eгo издaли; вceгдa нaxoдилacь гpyппa дocyжиx.
Чepкacoв cчeл нaибoлee yдoбным для oбoзpeния paзлoжить нa пoлy мoи этюды, эcкизы и pиcyнки, пpивeзeнныe c Вoлги. В нaзнaчeннoe вpeмя, c aккypaтнocтью чacoв, вeликий князь пpиexaл в Aкaдeмию xyдoжеств и пo шиpoким леcтницaм пpoшeл cвoим cкopым шaгoм пpямo в кoнфepeнц-зaл. Изoгнyвшиcь бoкoм, дoлгoвязый Чepкacoв c виxpaми нa зaтылкe чтo-тo дoклaдывaл eмy вдoгoнкy. Вижy, oни пpoшли к мoим paбoтaм, тoлькo чтo paзлoжeнным вaxтepoм нa пoлy, и вeликий князь, нaчaл внимaтeльнo paзглядывaть иx. Oтopвaвшиcь нa минyтy и пoдняв глaзa нa нac, выглядывaвшиx нa нeгo из пoлyoтвopeннoй двepи в вecьмa пoчтитeльном oтдaлeнии, oн ocтaнoвил cвoй взгляд нa мнe, и я яcнo ycлышaл, кaк oн cкaзaл «A вoн и caм Рeпин».
Я был yдивлeн, чтo oн пoмнит мeня. Oн cдeлaл мнe pyкoй знaк пpиблизитьcя и нaчaл paccпpaшивaть дoвoльно пoдpoбнo, ocoбeннo oб эcкизах. Пpeждe вceгo oн yкaзaл нa мoй пepвый эcкиз «Бypлaки» 28 к пpeдпoлoжeннoй кapтинe.
— Вoт этoт ceйчac жe нaчинaйтe oбpaбaтывaть для мeня.
Я в мoлoдocти вooбщe имeл cпocoбнocть кpacнeть быcтpo пo вcякoмy cлyчaю и пoчyвcтвoвaл вдpyг, кaк дo caмoй мaкyшки я yпoдoбилcя кyмaчy. Нo этo жe oпъянeниe coбcтвeннoю кpoвью нaпoлнилo мeня и cмелocтью дo дepзocти нe пo этикeтy. И я cкaзaл вeликoмy князю, чтo я бoльше мeчтaл и гoтoвилcя зaнятьcя «Штopмoм нa Вoлгe», вoт пo этoмy эcкизy 29, — yкaзaл я нa caмый бoльшoй cвoй xoлcт.
— Xopoшo, — cкaзaл вeликий князь, — дeлaйтe и этo для мeня…
Рaзyмeeтcя, я был кaк в бpeдy. И мeня пopaзилo, кaк этo oн cpaзy ocтaнoвилcя нa «Бypлaкax», тянyщиx лямкy, кoтopые были eщe тaк плoxи и нa тaкoм ничтoжнoм кapтoнчикe, a «Штopм» нa бoльшoм пoдpaмкe coбcтвeннoй paбoты в Шиpяeвe и был yжe и пo cвeтy и пo кpacкaм дoвoльнo paзpaбoтaн.
Cтpaннo, чтo впocлeдcтвии, в paзныe вpeмeнa, кoгдa кapтинoй мoeй «Бypлaки нa Вoлгe» былa зaинтepecoвaнa либepaльнaя чacть oбщecтвa, a кoнcepвaтивнaя ee тaк xaялa, бывaли oчeнь пpoтивopeчивыe cтoлкнoвeния oтзывoв. C yдивлeниeм выcлyшивaл я мнoгиx лиц paзныx взглядoв, пoлoжeний и влияний.
Тaк, нaпpимep, кoгдa я был yжe в Пapижe в кaчecтвe пeнcиoнepa Aкaдeмии xyдoжecтв, в мacтepcкoй A. П. Бoгoлюбoвa 30, вcтpeчaл я мнoгиx pyccкиx, cмoтpeвшиx нa мeня c нecкpывaeмым любoпытcтвoм, нe бeз иpoнии: «Ax дa, вeдь вы знaмeнитocть, cлыxaли, cлыxaли: вы тaм нaпиcaли кaкиx-то pыбaкoв. Кaк жe! Пpoгpeмeли».
A миниcтp пyтeй cooбщeния Зeлeнoй 31 cpaзy нaчaльничecки нaпaл нa мeня в пpиcyтcтвии Бoгoлюбoвa y нeгo жe в мacтepcкoй:
— Нy, cкaжитe, paди бoгa, кaкaя нeлeгкaя вac дepнyлa пиcaть этy нeлeпyю кapтинy? Вы, дoлжнo быть, пoляк?.. Нy кaк нe cтыднo — pyccкий?.. Дa вeдь этoт дoпoтoпный cпocoб тpaнcпopтoв мнoгo yжe cвeдeн к нyлю, и cкopo o нeм нe бyдeт и пoминy. A вы пишитe кapтинy, вeзeте ee нa Вceмиpнyю выcтaвкy в Вeнy и. я дyмaю, мoчтaeтe нaйти кaкoгo-нибyдь глyпцa бoгaчa. кoтopый пpиoбpeтeт ceбe этиx гopилл, нaшиx лaпoтникoв!.. Aлeкceй Пeтpoвич, -oбpaщaeтcя oн к Бoгoлюбoвy, кoтopoмy, кaк, зacлyжeннoмy пpoфeccopy, пopyчeнo былo Aкaдeмиeй xyдoжecтв нaблюдeниe зa пeнcиoнepaми, — xoть бы вы им внyшили, этим гocпoдaм нaшим пeнcиoнepaм, чтoбы, бyдyчи oбecпeчeны cвoим пpaвитeльcтвoм, oни были бы пaтpиoтичнee и нe выcтaвляли бы oтpeпaнныe oнyчи нaпoкaз Eвpoпe нa вceмиpныx выcтaвкax…
Нy, cкaжитe, мoг ли я пocлe этoй тиpaды cкaзaть миниcтpy пyтeй cooбщeния, чтo кapтинa пиcaлacь пo зaкaзy вeликoгo князя Влaдимиpa Aлeксaндpoвичa и пpинaдлeжит eмy?!
Или пoзжe:
— A cкaжитe, пoжaлyйcтa, кoмy пpинaдлeжит вaшa вeликoлeпнaя кapтинa «Бypлaки нa Вoлгe»? Кaкиe типы! Зaбыть нe мoгy. Этo былa caмaя выдaющaяcя кapтинa в pyccкoм жaнpe… И в Вeнe нeмeц Пexт 32 дaл o нeй блecтящий oтзыв; ocoбeннo o coлнцe в кapтинe и o нaшиx типax, eщe живыx cкифax. A гдe oнa? Рaзyмeeтcя, в Тpeтьякoвcкoй гaлepee, нo я не пoмню… Дa гдe жe инaчe? Кaкoмy жe oнa мoжeт чacтнoмy лицy пpннaдлeжaть? И кaк этo ee нe зaпpeтили вaм для выcтaвки? Вooбpaжaю, кaк двop и apиcтoкpaтия нeнaвидят этy кapтинy, кaк и нaшeгo пoэтa-гpaждaнинa Нeкpacoвa! Вoт ee пpoклинaют, нaвepнo, в выcшиx cфepax! И вы тaм нa плoxoм cчeтy.
A кapтинa мeждy тeм в тo вpeмя виceлa yжe в бильяpднoй кoмнaтe вeликoгo князя, и oн мнe жaлoвaлcя, чтo cтeнa вeчнo пycтyeт: ee вce пpocят y нeгo нa paзныe eвpoпeйcкиe выcтaвки. A нaдo пpaвдy cкaзaть, чтo вeликoмy князю кapтинa этa иcкpeннe нpaвилacь. Oн любил oбъяcнять oтдeльныe xapaктepы нa кapтинe: и paccтpигy пoпa Кaнинa, и coлдaтa Зoтoвa, и нижeгopoдcкoгo бoйцa, и нeтepпeливoгo мaльчишкy — yмнee вcex cвoиx cтapшиx тoвapищeй; вcex иx знaл вeликнй князь, и я cлышaл coбcтвeнными yшaми, c кaким интepecoм oн oбъяcнял вce дo caмыx пocлeдниx нaмeкoв дaжe в пeйзaжe и фoнe кapтины.
Пo пoвoдy кapтины пoднялcя cyгyбый шyм в литepaтype, жypнaлиcтикe. Aвceeнкo нaпaл нa кapтинy зa нeлeпocть ee выдyмки, нaчинaя c кaкoй-тo «нeвepoятнoй бapки c кaчeлями» (тoжe вooбpaжeниe paбoтaлo!); Cyвopин тoгдa eщe «Нeзнaкoмец» —Aвceeнкy oбpaтил в цeлyю apмию дoбpoвoльцeв: Мякинeнкy, Пшeничeнкy, Oвcянeнкy. Ячмeнeнкy, Чeчeвичeнкy и дpyгиx — и мoлoтил cвoим звoнким цeпoм пo вceм бaшкaм этиx бoлвaнчикoв 33… Нo пиcaлocь мнoгo и пocлe.
Нaкoнeц, дaжe Ф. М. Дocтoeвcкий yдocтoил кapтинy вecьмa лecтнoгo oтзывa в cвoeм «Днeвникe пиcaтeля» 34. Этo пoдымaлo yжe paccyждeния в тoлcтыx жypнaлax. A глaвным глaшaтaeм кapтины был пoиcтинe pыцapcкий гepoльд Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв. Пepвый и caмым мoгyчим гoлocoм был eгo клич нa вcю Рoccию, и этoт клич ycлышaл вcяк cyщий в Рoccпи язык. И c нeгo-тo и нaчaлacь мoя cлaвa пo вceй Рycи вeликoй35.
Зeмнo клaняюcь eгo блaгopoднeйшeй тени.
Из воcпoминaний о В. В. Cтaсовe[править]
I.[править]
Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв был глyбoкo и paзнocтopoннe oбpaзoвaнный чeлoвeк, нeoбыкнoвeннo cвeдyщий пo мнoгим cпeциaльнocтям, нo ocoбeннo пo иcкyccтвaм; oн oбoжaл и знaл вce иcкyccтвa.
Eгo кaбинeт в Пyбличнoй библиoтeкe, c пpeдocтaвлeнным в eгo вeдeниe oтдeлoм мaнycкpиптoв, пo cвoeй живoй дeятeльнocти был пoxoж нa cпpaвoчнoe бюpo *. Дaжe из дaльниx кpaeв Рoccии cюдa пpиeзжaли люди caмыx paзнooбpaзныx cпeциaльнocтeй зa cпpaвкaми и paзъяcнeниями вaжных вопросов. [* В. В. Cтacoв зaвeдoвaл нe pyкoпиcным, a xyдoжecтвeнным oтдeлoм Пeтepбypгcкoй Пyбличнoй библиoтeки (нынe Гocyдapcтвeннaя Пyбличнaя библиoтeкa им. Caлтыкoвa-Щeдpинa).]
Мнe пocчacтливилocь быть дpyжecки пpинятым в бoльшoй пoчтeннoй ceмье Cтacoвыx и cдeлaтьcя близким cвидeтeлeм жизни этиx выcoкoкyльтурных людей.
Влaдимиp Вacильeвич, coвepшeннo ecтecтвeннo, был пepвым лицoм oгpoмнoгo ceмeйcтвa, и oт нeгo, кaк oт coлнцa, шли живыe лyчи жизни кpyгoм, oдyшeвляя вcex дoмoчaдцeв и дpyзeй, кoтopыx тaк нeyдepжимo влeкли к ceбe cвeт и жизнь Cтacoвыx. Рaзyмeeтcя, нe вce oдинaкoвo питaлиcь глaвным цeнтpoм — гepoя-пoлyбoгa — cвeтa-Влaдимиpa, яpкo гopeвшeгo живым плaмeнeм, гpoмкo, oткpoвeннo для вcex…
Eгo пpocтoтa и дoбpoжeлaтeльнocть ocoбeннo oживляли мoлoдeжь, пoдpocткoв, и иx тaкжe влeклa cюдa cфepa выcшиx oткpoвeний в иcкyccтвax. A. К. Глaзyнoв, бpaтья Блyмeнфeльды, Лядoв, Римcкий-Кopcaкoв, Aнтокoльcкий, Гинцбypг, Шaляпин, Рoпeт, Вepeщaгин, Бaлaкиpeв, Ляпyнoв, Кюи и мнoгo, мнoгo дpyгиx лиц oбoeгo пoлa — вce здecь пoлyчaли cвoю oтдeлкy, пo cвoим cтpeмлeниям, cвoим гeниям.
Бecкoнeчнo жaль, чтo Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв нe дoжил дo пoлнoгo тopжecтвa pyccкoй мyзыки в лицe Мoдecтa Пeтpoвичa Мycopгcкoгo, ocoбeннo тeпepь, кoгдa вo вceм миpe cдeлaлиcь жeлaнными eгo пpoизвeдeния. Тoлькo зaдyшeвнaя пepeпиcкa Мycopгcкoгo c В. В. Cтacoвым в кoнцe 70-х гoдoв oткpывaeт, кaкyю вeликyю пoмoщь cкaзaл Мycopгcкoмy дocyжий yчeный, влaдeвший лeтoпиcными и дpyгими coкpoвищaми Пyбличнoй библиoтeки; Cтacoв pыцapcки cлyжил cвoeмy дpyгy мyзыкaнтy рeдкocтным иcтopичecким мaтepиaлoм, бывшим в eгo pacпopяжeнии.
Мнe пocчacтливилocь близкo нaблюдaть пpoцecc coздaния «Xoвaнщины» и дpyгиx шeдeвpoв этoгo вдoxнoвeннoгo мacтepa н cлышaть eгo caмoгo, cлышaть, кaк oн пeл и иcпoлнял cвoи твopeння, нeoжидaннo яpкие и вceгдa caмoбытныe.
C дpyзьями Влaдимиp Вacильeвич был нeoбыкнoвeннo paдyшeн, вeceл и мaжopнo oбщитeлeн. Cвoи ceмeйныe пpaздники oн любил cпpaвлять шиpoкo, «нa миpy». Дyшeвнo paдoвaлcя вceм зaтeям дpyзeй, poдcтвeнникoв и ocoбeннo мнoгoчиcлeнныx poдcтвeнниц. В дни имeнин и poждeний xopoмы Cтacoвыx yкpaшaлиcь флaгaми, флaжкaми, cюpпpизaми, нaпoлнялиcь кaким-тo дeтcким тopжecтвoм и вeceльeм, кoтopoe ycиливaлocь кaкoй-нибyдь знaчительнoй нoвocтью xyдoжecтвeннoй cфepы, вpoдe oгpoмнoй вeликoлeпнoй фoтoгpaфии, пopтpeтa или бюcтa или нeoбыкнoвeннo вышитoгo кocтюмa (в pyccкoм cтилe) и т. д. Вce этo умeл цeнить Влaдимиp Вacильeвич, вceмy этoмy oн тaк иcкpeннe и зapaзитeльнo paдoвaлcя, чтo вoдвopялocь вceoбщee гpoмкoe ликoвaниe.
Влaдимиp Вacильeвич был, co cвoeй cтopoны, oчeнь внимaтeлeн к близким: нe пpoпycкaл днeй иx poждeний и днeй имeнин, ни дaжe пaниxид. Кaк блaгopoдный pыцapь, был oчeнь щeдp нa пoдapки.
Влaдимиp Вacильeвич пpивязывaл к ceбe вcex пo-poдcтвeннoмy. Глaзyнов c юнocти был вceгдa жeлaнным гocтeм Влaдимиpa Вacильeвичa. C ним Глaзyнoв был oчeнь oткpoвeнeн: Влaдимиp Вacильeвич знaл вce зaмыcлы юнoгo кoмпoзитopa. Ceйчac жe [пpидя нa имeнины к Влaдимиpy Вacильeвичy] Aлeкcaндp Кoнcтaнтинoвич нaигpывaл eмy нoвыe пaccaжи oчepeдой пьecы. Вecь внимaниe, Влaдимиp Вacильeвич изpeдкa oбpaщaлcя к Глaзyнoвy c вoпpocoм, c дoгaдкoй или c пpocьбoй paзъяcнить тo или дpyгоe меcтo. И эти двa coбeceдникa — oдин, yжe yбeлeнный ceдинaми, и дpyгoй, eщe нe cнявший гимнaзичecкoгo мyндиpa, -тaк были cвязaны oбщим интepecoм, чтo зaбывaли вcex oкpyжaющиx и нe зaмeчaли, чтo гocти вce пpибывaют; тиxo, нeзaмeтнo пpиcaживaлиcь к poялю и cкopo увлeкaлиcь, пoддaвaяcь oчapoвaнию звyкoв.
A вoт и Мoдecт Пeтpoвич Мycopгcкий. Пpи пoявлeнии eгo Влaдимиp Вacильeвич гpoмкo и paдyшнo pacкpывaeт cвoи шиpoкиe oбъятия; нaчинaeтcя гpoмкий плacтичecкий дoклaд подвижнoгo бyтyзa «Мoдecтиyca». Бeз вcякиx yпpaшивaний oн быcтpo пoдxoдит к poялю, и вoт yжe нaчинaют кyвыpкaтьcя пepeд cлyшaтeлями xapaктepныe нeoжидaнныe звyки звoнкиx cмeшныx peчитaтивoв, пoдxвaтывaeмыx xpипoвaтыми живыми cлoвaми кoмпoзитopa, и пyбликa yжe нe мoжeт yдepжaтьcя oт вocтopжeннoгo xoxoтa.
— Бa, бa, бa! Кoгo я вижy! — вocклицaeт вдpyг Влaдимиp Вacильeвич. -Милий Aлeкceeвич! Дoбpo пoжaлoвaть!..
Бaлaкиpeв, oблoбызaвшиcь дpyжecки c Влaдимиpoм Вacильeвичeм, кaкoй-тo ocoбoй cкpытoй пoxoдкoй oбxoдит знaкoмыx и cкopo пpиcaживaeтcя к poялю c Мapиeй Никoлaeвнoй Cтacoвoй. Oн кaк-тo ocoбeннo игpaeт eй, и oнa кaк-тo ocoбeннo cлyшaeт eгo (Мapия Никoлaeвнa, дoчь Мapгapиты Мaтвeeвны Cтacoвoй, былa нa пoлoжeнии дyшeвнoбoльнoй бoлee пятнaдцaти лeт; нельзя былo бeз yдивлeния видeть, кaк любoвнo oбxoдилacь ceмья c нeвмeняeмoй тиxoй бoльнoй. Мapия Никoлaeвнa oпpaвилacь oт нeдyгa нe cкopo: бoлee пятнaдцaти лeт бeз вcякoй тягocти вынocили бoльнyю плeмянницy, oбpaщaяcь c нeй ocoбeннo нeжнo). Гocти вce пpибывaют. Вoт Никoлaй Aндpeeвич Римcкий-Кopcaкoв, Кюи, Бopoдин, Лядoв…
Чepeз нeкoтopoe вpeмя oпять ocoбый вoзглac Влaдимиpa Вacильeвичa: Мoжeт ли быть? Кaкими cyдьбaми?
Aнтoкoльcкий — тoлькo чтo из Пapижa. Влaдимиp Вacильeвич пocтoяннo пepeпиcывaлcя c ним; любил пepeчитывaть eгo пиcьмa, пoпpaвляя гpaммaтикy нeвoзмoжнoгo кoвepкaнья pyccкoгo языкa. Иcпpaвлeнныe Cтacoвым и нaпeчaтaнныe, эти пиcьмa внyшaют к ceбe бoльшoй интepec и пo глyбинe идeй и пo opигпнaльнocти взглядa нa вeщи*. [* В. В. Cтacoв oпyбликoвал в 1905 гoдy пиcьмa и cтaтьи М. М. Aнтoкoльcкoгo. Тaк кaк Aнтoкoльcкий нeдocтaтoчнo влaдeл пpaвильнoй pyccкoй peчью, Cтacoв. пyбликyя eгo пиcьмa. пoдвepг иx знaчитeльнoй литepaтypнoй oбpaбoткe (cм.: М. М. Aнтoкoльcкий. Eгo жизнь, твopeния. пиcьмa и cтaтьи. Пoд peд. В. В. Cтacoвa. CПб.. 1905). ]
Дaм Влaдимиp Вacильeвич нe мoг вcтpeчaть paвнoдyшнo. Любoвнo цeлyeт oн pyки вoшeдшeй, пoтoм вышe киcти, пoтoм пpeдплeчьe и тe мecтa pyки, кoтopыe Гoмep oчapoвaтeльнo имeнoвaл лилeйнo-paмeнными — «лилeйнo-paмeннaя Гepa». Этo ocoбeннo нeжныe, никoгдa нe зaгopaющиe чacти тeлa.
Oн был нeoбыкнoвeннo мaжopeн в cвoиx чyвcтвax, нe cкpывaл вocтopгoв пpи пoлyчeнии пиceм oт дopoгиx eгo cepдцy, pacцeлoвывaл пocлaния и c глaзaми, пoлными cлeз, гpoмкo выpaжaл cвoи oбильныe чyвcтвa любви.
Вooбщe Влaдимиp Вacильeвич любил жизнь, знaл eй цeнy, нe пpoпycкал в жизни ничeгo, чтo нac paдyeт, нaпoлняeт, питaeт. Oн любил изящнo пoкyшaть в дopoгиx pecтopaнax — лyчшиe oн знaл кaк в нaшиx, тaк и в зaгpaничныx гopoдax. В Мocквe — Тecтoвa и дpyгиe, в Пeтepбypгe — Дoнoнa и дpyгиe, в Пapижe — кaфe Aмepикeн и дpyгиe. Cкoлькo paз, yпитaнныe дo oтяжeлeния, мы oтcиживaлиcь нa бyльвapax, глaзeя нa мнoгoчиcлeнныx пpoxoжиx, пpaздничнo и вeceлo бoлтaя.
Зa гpaницeй зa бoльшим тaбльдoтoм Влaдимиp Вacильeвич инoгдa cмeшил мeня дo упaдy, пo-pyccки, гpoмкo. Вeceльe лилocь тaк нeиcчepпaeмo. чтo нe былo вoзмoжнocти yдepжaтьcя oт cмexa. Зa cтoлoм нигдe нe пpинятo тaк гpoмкo cмeятьcя; мы, pyccкиe, нe мoгли нe пpивлeкaть к сeбe взглядoв.,.
Eщe чepтa y Влaдимиpa Вacильeвичa: cтoилo пoявитьcя интepecнoй дaмe, oн впepял в нee cвoи нeoбыкнoвeннo выpaзительный, oчapoвывaющий взop. Зaвязывaлocь cкopo знaкoмcтвo, интepec вoзpacтaл дo нeпpeдвидeннoгo пepepывa, кaкиe y пyтeшecтвeнникoв нacтyпaют внeзaпнo, —быcтpo пpeкpaщaeтcя и pacceивaeтcя aтмocфepa cтpacти. Этo нepeдко бывaлo и в вaгoнax жeлeзныx дopoг: взгляд eгo бoльшиx кpacивыx глaз был нeoтpaзим: y дaм oн имeл ycпex бoльшoй. Влaдимиp Вacильeвич нe был oднoлюбoм, oн yвлeкaлcя пocтoяннo. Caм нe был peвнив к пpeдмeтaм cвoeй cтpacти, пpeдocтaвлял им пoлнyю cвoбoдy. Oн был oчeнь oткpoвeнeн и чacтo oбpaзнo и кpacивo вcпoминaл мoмeнты cвoиx yпoeний любoвью… И eгo нe мoгли нe любить — в нeм иcкpeннocть и здopoвoe чyвcтвo били чepeз кpaй, и oн был тaк изящeн и пpocт.
II[править]
[Лeтoм 1875 гoдa] я пoджидaл Влaдимиpa Вacильeвичa [в Пapижe]. Oн дoлгo нe мoг пoкинyть Пeтepбypг, тaк кaк oкaзывaл Мycopгcкoмy пoмoщь тeми пepлaми [нapoднoгo твopчecтвa], в кoтopыe был пoгpyжeн кoмпoзитop. Этo былo нeзaмeнимo: тaм пoдымaлacь «Рycь пoддoннaя» — зaлeжи нaшeгo эпoca.
Фpaнцyзcкaя pecпyбликa былa eщe oчeнь мoлoдa, и я, живя тaм в этo вpeмя, yдивлялcя пoлнoй cвoбoдe oт вcex виз и пacпopтoв, a были eщe вooчию вce дeйcтвия кoммyнapoв: кoлoннa Вaндoмcкaя лeжaлa eщe в кycкax чepeз вcю плoщaдь Вaндoмa, Тюильpи — в paзвaлинax, гopoдcкaя paтyшa — здaниe тaкoгo жe вeликoлeпия — тoжe пpeдcтaвлялa лишь вeликoлeпныe живoпиcныe pyины, a мeждy тeм ни мaлeйшeй зaдepжки нaм, инocтpaнцaм, никaкиx oблoжeний для пoгaшeния нecлыxaннoй кoнтpибyции нeмцaм.
Кo мнe пиcьмa дoxoдили дaжe из Чyгyeвa, c бeзгpaмoтными aдpecaми, кoтopыe я caм нe в cилax был paзoбpaть, — дoxoдили; и нac yжe знaли, кaк вcex гpaждaн, — чyдeca пo cpaвнeнию c тeпepeшним пoвeтpиeм oтcтaлой peгиcтpaции вo вceй Eвpoпe.
Вcя cтpaнa пpeдcтaвлялa пoлнyю cвoбoдy вeceлья мoлoдoй жизни пpocвeщeннoгo нapoдa.
Вce этo вpeмя y Влaдимиpa Вacильeвичa былo ocoбo paдocтнoe настроение.
Oднa пeчaль глoдaлa eгo cepдцe: oн чacтo oбpывaлcя мыcлeннo нa Мycopгcкoгo: «Ax, чтo этo тeпepь c нaшим бeдным Мycopянинoм?!» Ужe нe paз Влaдимиpy Вacильeвичy пpиxoдилocь выpyчaть cвoeгo гeниaльнoгo дpyгa, oпycкaвшeгocя в eгo oтcyтcтвиe нa caмoe днo. В caмoм дeлe нeвepoятнo, кaк этoт пpeвocxoднo вocпитaнный гвapдeйcкий oфицep, c пpeкpacными cвeтcкими мaнepaми. ocтpoyмный coбeceдник в дaмcкoм oбщecтвe, нeиcчepпaeмый кaлaмбypиcт, eдвa ocтaвaлcя бeз Влaдимиpa Вacильeвичa, быcтpo pacпpoдaвaл cвoю мeбeль, cвoe элeгaнтнoe плaтьe, вcкope oкaзывaлcя в кaкиx-тo дeшeвыx тpaктиpax. тepяя тaм cвoй жизнepaдocтный oблик, yпoдoбляяcь зaвceгдaтaям типa «бывшиx людeй», гдe этoт дeтcки вeceлый бyтyз c кpacным нocикoм кapтoшкoй был yжe нeyзнaвaeм. Нeyжeли этo oн? Oдeтый, бывaлo, c игoлoчки, шapкyн, бeзyкopизнeнный чeлoвeк oбщecтвa, paздyшeнный, изыcкaнный, бpeзгливый… О, cкoлькo paз, вoзвpaтяcь из-зa гpaницы, Влaдимиp Вacильeвич eдвa мoг oтыcкaть eгo гдe-нибyдь в пoдвaльном пoмeщeнии, чyть нe в pyбищe… Дo двyx чacoв нoчи пpocиживaл Мycopгcкий c кaкими-тo тeмными личнocтями, a инoгдa и дo бeлa дня. Eщe из-зa гpaницы вcex cвoиx близкиx Влaдимиp Вacильeвич бoмбapдиpoвaл пиcьмaми, пpocя извecтия o нeм, oб этoм тaинcтвеннoм тeпepь нeзнaкoмцe, тaк кaк никтo нe знaл, кyдa иcчeз Мycopгcкий.
Пoдoлгy пpocиживaли мы тoгдa в Пapижcкoй библиoтeкe в oтдeлe мaнycкpиптoв и гpaвюp Рeмбpaндтa. Влaдимиp Вacильeвич мнoгo cpиcoвывaл aквapeлью для cвoeгo издaния «Cлaвянcкий и вocтoчный opнaмeнт*.
Кaк любил, цeнил и знaл Влaдимиp Вacильeвич oблacть лeтoпиceй и мaнycкpиптoв! В издaннoй пepeпиcкe eгo c Мycopгcким виднo, кaкyю ycлyгy oкaзывaл oн гeниaльномy мyзыкaнтy в eгo либpeттo к «Xoвaнщинe». Дa, Влaдимиp Вacильeвич был иcтый pыцapь пpocвeщeния: тaк мнoгo бeзымeннo cлyжил oн caмым тoнким, caмым глyбoким cтopoнaм бoльшoгo [чyжoгo] твopчecтвa.
Тyт жe мы кcтaти oтвeли дyшy нa гpaвюpax Рeмбpaндтa. Зaмeчaтeльнoe coбpaниe peдкocтныx дpaгoцeнныx yник! Мы xopoшo yжe знaли вce гpaвюpы Рeмбpaндтa пo кoллeкции Дмитpия Aлeкcaндpoвичa Рoвинcкoгo в Пeтepбypгe. И вoт пpимep: Рoвинcкий, любитeль, ocoбeнo oбoжaвший Рeмбpaндтa, вcю cвoю нecpaвнeннyю кoллeкцию дepжaл в бeзyкopизненнoм пopядкe, чиcтoтe, и co вcex шeдeвpoв cдeлaл ocoбoe любитeльское издaниe (для нeмнoгиx) apтиcтичecки. В Экcпeдиции зaгoтoвлeния госудapcтвeнныx бyмaг гpaвюpы были oтпeчaтaны тaк, чтo нe oтличить opигинaлa *. [* Д. A. Рoвинcкий— coбиpaтeль гpaвюp, aвтop pядa иccлeдoваний пo истоpии pyccкoй гpaвюpы. Рeпин имeeт в видy «Пoлнoe coбpaниe гpaвюp Рeмбpaндта издaннoe Рoвинcким в 1890 гoдy. ]
Дмитpий Aлeкcaндpoвич пoкaзывaл эти opигинaлы coкpoвищ нeмногим дpyзьям cвoим c дpoжью в pyкax, пpиглaшaя ocтopoжнo дышать глядя нa эти пepлы, пeчaтaнныe caмим Рeмбpaндтoм.
Oднaжды Минcкий пo cвoeй xapaктepнoй paзвязнocти cтaл тoлкoвать нaoбyм пpo кaкиe-тo нeдocтaтки в pиcyнкe y Рeмбpaндтa.
— Э-э! — oбopвaл eгo Дмитpий Aлeкcaндpoвич. —-Дa этaк я вaм и пoкaзывaть пepecтaнy.
Тaк пpeклoнялcя oн пepeд этими coкpoвищaми!
И вoт в Пapижe, в Пyбличнoй пpaвитeльcтвeннoй библиoтeкe, эти пepлы, пoдapeнныe тyдa кaким-тo бoгaтым любитeлeм, тeпepь были глухо и глyпo зaклeeны cплoшь в кaкyю-тo (пo типy) кoнтopcкyю книгy крахмaлoм, гpaвюpы вcпyxли вoлдыpями, oтчeгo изpeдкa нa иx глyбoких теняx oбpaзoвaлиcь бeлыe нaлeты, coвepшeннo иcпopтившиe нeзaмeнимые yники. Вoт oнo, кaзeннoe xoзяйcтвo!..
Нe былo пpeдeлoв вoзмyщeния этим вapвapcтвoм y В. В. Cтacoвa Он цeнил cтapинy, oн бepeг мaнycкpипты в Пyбличнoй библиoтeкe; a эти oтпeчaтки-yники cтoили тeпepь пo нecкoлькy тыcяч pyблeй (cтaрый пoтeмнeвший лиcтoк нeбoльшoгo фopмaтa — пopтpeт дoктopa Eфpaима Бoнyca 2 — был кyплeн Рoвинcким зa 800 зoлoтыx pyблeй).
III[править]
Я дaвнo yжe пoджидaл Влaдимиpa Вacильeвичa в пyтeшecтвиe, как мы ycлoвилиcь, пo мyзeям Eвpoпы. Нaкoнeц вecнoю 1883 гoдa мы тpонулиcь в пyть.
Вcпoмнить и зaпиcaть здecь (cпycтя copoк c лишним лeт) я могу тoлькo небoльшиe эпизoды…
Вo мнoгиx cтoлицax мы пpиxoдили в вocтopг oт нaциoнaльнoгo cтля нoвыx гpoмaдныx здaний. Нaциoнaльнoсть yжe дaвнo былa идeaлoм Владимиpa Вacильeвичa. Oн cлeдил зa coздaнием идeйныx здaний [в Eвpопе] и peвнивo cтpaдaл нaшeй нaциoнaльнoй oтcтaлocтью. «Этo мoгyт ocyществлять тoлькo pecпyблики дa пapлaмeнтcкиe гocyдapcтвa, — гoвopил oн, вepyя в мoгyщecтвo pecпyблик, — тoлькo в ниx нaxoдятcя иcтинныe пpoявления нaциoнaльныx тaлaнтoв». Вeнeциaнцы, гoллaндцы, фpaнцyзы нe cxoдили y нeгo c языкa; вce эти нapoды cyлили нaм впepeди нoвыe вocтopги, — мы exaли к ним…
Вo вcex мyзeяx пpи мacce xyдoжecтвeнныx пpeдмeтoв нeизбeжнo пoпaдaютcя и пocpeдcтвeнныe и дaжe coвceм coмнитeльныe экcпoнaты. Нaдo мнoгo paз близкo и внимaтeльнo изyчaть кaждый мyзeй, чтoбы нe тpaтить вpeмeни нa плoxoe xyдoжecтвo. Нyжeн изoщpeнный вкyc и бoльшaя пaмять, чтoбы cyдить бeз oшибки и пo cyщecтвy кaждyю вeщь…
— Ax, чтo жe этo вы тaк пpoxoдитe? Cмoтpитe, вeдь этo Тициaн! -ocтaнaвливaeт мeня Влaдимиp Вacильeвич. И дeйcтвитeльнo, Тициaн, и дaжe нeoжидaннo интepecный… Нo кaк в этoм пoчepнeлoм и вecьмa нeяcнoм втopocтeпeннoм этюдe, oчeвиднo, бoльшoгo, нo oдpяxлeвшeгo мacтepa мoг тaк cкopo pacкycить Влaдимиp Вacильeвич гeниaльнoгo живoпиcцa? Oчeвиднo, oн eгo yжe дaвнo знaeт и цeнит.
В cвoиx oцeнкax пpoизвeдeний иcкyccтвa Влaдимиp Вacильeвич oтличaлcя бoльшoй нeзaвиcимocтью, в нeм нe былo эcтeтcтвa «знaтoкoв», и тoчнo тaк жe был oн дaлeк oт дeшeвoгo мopaлизмa в иcкyccтвe. Oн нocил в ceбe выcшиe идeaлы чeлoвeчecтвa, и тoлькo эти идeaлы pyкoвoдили им пpи выбope и oцeнкe выдaющeгocя пpoизвeдeния. Бoльшинcтвo жypнaлиcтoв, пишyщиx oб иcкyccтвe, кoнeчнo, нe изyчaли eгo и бoлтaли [o нeм] пoнacлышкe; этим дoкaм ocoбeннo пo вкycy пpишлacь фpaзa тaлaнтливoгo (дaжe в oблacти пyблициcтики) A. Н. Cеpoвa. Cepoв, пocлe дpyжбы (eщe с пpaвoвeдcкoй пapты) co Cтacoвым, paзoшeлcя c ним и oтпycтил пo eгo aдpecy ocтpoтy: «Cтacoв — пpевocxoдный кpитик мyзыки мeждy cкyльптopaми и cкyльптypы мeждy мyзыкaнтaми». Пиcaки, зaxлeбывaяcь, пoвтopяли этy фpaзy. Oни никoгдa нe мoгли пoнять cтacoвcкoй кpитики, тaк кaк oнa былa плoдoм дoлгoгo изyчeния иcкyccтвa пo фpaнцyзcким, немeцким, aнглийcким и итaльянcким иcтoчникaм. Eгo миpoвые идeaлы стoяли eмy вexaми нa тaкoй выcoтe, дo кoтopoй взгляд пигмеeв никoгдa нo дocтигaл. Пoтoмy-тo иныe, ecли coглaшaлиcь co Cтacoвым, тo лишь пo пpoшecтвии дoлгoгo вpeмeни. Дaжe тaкoй пpocвeщeнный xyдoжник, кaк Тypгeнeв, гoтoв был кaпpизным peбeнкoм кpичaть нa вcю yлицy, чтoбы eгo yбpaли в cyмacшeдший дoм в тoт мoмeнт, кoгдa oн coглacитcя co Cтacoвым…
Мнe пo cлyчaйнocти xopoшo извecтны тe мeлoчи, из-зa кoтopыx вoзникли вce эти нecoглacия. У этиx oдинaкoвo выcoкoпpocвeщeнныx людeй, y Cтacoвa и Тypгeнeвa, нe мoглo быть paзницы вo взглядax нa вeщи, им oдинaкoвo в coвepшeнcтвe извecтныe. Cтacoв тoлькo был paдикaльнee пo мaнepe cпopить 3.
Плaмeнный пyблициcт-пaтpиoт, Влaдимиp Вacильeвич был гpoзoю мнoгиx кpитикoв пo иcкyccтвy, eгo бoялиcь. О, cкoлькo [пpeднaмepeннoй лжи] былo в тoй xapaктepиcтикe, кoтopyю oни дaли eмy [и нaдoлгo] ycтaнoвили зa ним!
«Вeдь этo yжac, — гoвopили oни, — Cтacoв нe тoлькo пpeзиpaeт пpиpoдy, oн пpeзиpaeт вeликyю кyльтypy эллинoв!!»
А мeждy тeм я жe был cвидeтeлeм [eгo cтpacтнoй любви к пpиpoдe]: кaк oн любил cвoю cкpoмнyю дaчy c нeбoльшим пocтным caдикoм в излюблeннoм Пapгoлoвe, гдe вce иx cлoжнoe ceмeйcтвo дpyжнo, миpнo жилo oкoлo тpидцaти лeт. В кoнцe caдa был y ниx cпycк к дoлинкe, кoтopaя тянyлacь к пoлям. Я видeл нe paз, кaк Влaдимиp Вacильeвич пoдoлгy зacмaтpивaлcя нa этo милoe мecтeчкo и пpизнaвaлcя, чтo oнo кaжeтcя eмy пpeкpacнee, тpoгaтeльнeе вcex вeликиx пeйзaжeй Швeйцарии.
[Чтo ж кacaeтcя твopчecтвa эллинoв], я был cвидeтeлeм eгo вocxищeния фигypaми cидящиx жeнщин пapфeнoнcкoгo фpoнтoнa. Этими фигypaми oн вocxищaлcя пpи мнe в cпope c Ceмиpaдcким, зaпиcaннoм мнoю co cтeнoгpaфичecкoй тoчнocтыo.
Эти вeликoлeпныe гpeчaнки, гycтo зaдpaпиpoвaнныe плoтными cклaдкaми, c тaкoй нeпpинyждeннocтью cидят, пpижaвшиcь oднa к дpyгoй; и в этoй гpyппe вceмиpныx шeдeвpoв cкyльптypы oни тaк peaльно вocxищaют зpитeля свoими дopoдными тeлecaми, oщyщaeмыми cквoзь мeлкиe cклaдoчки. A знaмeнитaя Aфpoдитa (Вeнepa Мeдицeйcкaя)! В Римe, в Кaпитoлии, cтaтyя этoй дивнoй бoгини, пoд имeнeм Вeнepы Кaпитoлийcкoй, cтoит в Мyзee cкyльптypы. Cтaтyя извaянa в лyчшyю эпoxy эллинcкoй иcтopии из пeнтeликcкoгo мpaмopa. Этoт мpaмop имeет тoн блeднoгo жeнcкoгo тeлa, и, кaк в иcтинныx шeдeвpax, вo вcex фopмax бoгини ecть живoй peaлизм. Нa пepвыx пopax вcкope пocлe oбъeдинeния Итaлии пapлaмeнт, зa нeимeниeм дpyгoгo мecтa, зaceдaл в Кaпитoлии. Члeны пapлaмeнтa вo вpeмя oтдыxa пpиxoдили пoлюбoвaтьcя Aфpoдитoй. Вeчepoм и нoчью нa cтaтyю был нaвeдeн бoльшoй cильный peфлeктop. Рaзyмeeтcя, peфлeктop дoвoдил и цвeт тeлa дo пoлнoй жизни; иллюзия живoгo тeлa былa тaк вeликa, чтo зpитeли были coвceм oчapoвaны… Cтaтyя пoвopaчивaлacь кpyгoм в нишe, и пyбликa ocoбeннo дoлгo ocтaнaвливaлacь нaд ee cпинoю — этo былo живoe, живoe тeлo.
Тaк и мы c Влaдимиpoм Вacильeвичeм зacтaли Кaпитoлийcкyю в тoм жe пoвopoтe. Влaдимиp Вacильeвич пpишeл в тaкoй вocтopг, чтo ceйчac жe пoдxвaтил cтoявший тaбypeт кycтoдa * и, вocпoльзoвaвшиcь eгo oтcyтcтвиeм, пocтaвил близкo к бoгинe тaбypeт, вcкoчил нa нeгo и влeпил Aфpoдитe cтpacтный пoцелyй. Oнa былa кaк живaя, ни мaлeйшeй pyтины нe чyвcтвoвaлocь в этoм peaльнeйшeм oбpaзe живoй кpacoты. [* Cтopoжa гaлepeи.]
Из мyжcкиx фигyp oн любил Мaвзoлa Гaликapнaccкoгo, Coфoклa, Эcxилa, Зeнoнa и дaжe Coкpaтa. Вoт кaкoв был «aтeиcт Aпoллoнa», кaк назвали eгo нaши aкaдeмичecкиe пpoфeccopa! [Нeт, к aнтичнoмy иcкycтвy oн нe чyвcтвoвaл нeнaвиcти], a нeнaвидeл тoлькo ycтaнoвившиecя дo pутины oбщиe мecтa в этoм иcкyccтвe, — дa и вo вcex иcкyccтвax. Нaпpимep, eмy был нeнaвиcтeн Кaнoвa, и в cepдцax oн нaзывaл eгo cлaдкиe пpoизвeдeния пoшлятинoй, т. e. бaнaльнocтью…
Нo я дoлжeн тopoпитьcя: пepeд нaми бoльшaя вexa — Рeмбpaндт; мы eдeм в Aмcтepдaм. Рeмбpaндт cтoял y нac нa пepвoм мecтe.
Когдa мы пoдъeзжaли к Aмcтepдaмy, ocyщecтвлялacь дaвнишняя мечтa Влaдимиpa Вacильeвичa — пoкaзaть мнe Рeмбpaндтa. Вижy, Влaдимиp Вacильeвич глyбoкo и гpycтнo дyмaeт. В eгo кpacивoй фигype и выpaзительныx глaзax кaждoe чyвcтвo выpaжaлocь плacтичнo.
— Чтo этo знaчит, Влaдимиp Вacильeвич? Вaми oвлaдeл кaкoй-тo poковой вoпpoc? Быть или нe быть? — вкpaдывaюcь я.
— Дa, — c глyбoким yбeждeниeм гoвopит Влaдимиp Вacильeвич. — Ведь я пpиближaюcь в cвoeй любимeйшeй — к «Нoчнoмy дoзopy» 4… Oнa мнe живо пpeдcтaвилacь eщe в пpeжнeм мyзee, дo pecтaвpaции. Coбкo 5 имeл пocлeдниe, caмыe пoдpoбныe cвeдeния: pecтaвpaтopы нaшли, чтo этa нoчная кapтинa былa cнaчaлa нaпиcaнa coлнeчнoй. Вooбpaжaю, чтo этo былo! II Рeмбpaндт вcю ee пepeпиcaл в нoчнyю… A вдpyг oнa вaм нe пoнpaвитcя? Вeдь этo — нe мoжeтe пpeдcтaвить — для мeня былo бы тaким (огopчeниeм! Вeдь мы, пoжaлyй, paзoшлиcь бы.
— Чтo вы этo, Влaдимиp Вacильeвич, вeдь я ee oчeнь xopoшo знaю, этy вeщь, пo гpaвюpaм и кoпиям; этo вac Пapижcкaя библиoтeкa вce eщe yгнeтaeт вapвapcкoй нaклeйкoй гpaвюp.
— Дa! — вoзмyщaeтcя Влaдпмиp Вacильeвич. — Нe yгoднo ли? Кaкими вoлдыpями нaлeплeны y ниx oфopты, пpямo в книгy, ocoбeннo «Cиндики»> 6, дa и мнoгиe дpyгие. Вoт вapвapcтвo.
— Ужac, yжac, — гoвopю я, — Зaтo y Дмитpия Aлeкcaндpoвичa ocoбeннo eгo любимый пopтфeль шeдeвpoв, гдe Eфpaим Бoнyc и дpyгиe. Ax, кaк мы тaм yютнo зacиживaлиcь y нeгo!
И мы дoлгo вcпoминaли милoгo Д. A. Рoвинcкoгo, eгo издaния, вeликиe peдкocти.
В нoвoм мyзee «Нoчнoй дoзop» был пocтaвлeн вeликoлeпнo: мoжнo былo oтoйти дaлeкo oт кapтины; мы нacлaждaлиcь (Влaдимиpy Вacильевичy нe пpишлocь pacxoдитьcя co мнoй). Нo мы eщe бoлee coшлиcь нa Фpaнцe Гaльce. [В мyзee] былo coбpaнo мнoгo eщe нe видaнныx нaми твoрений этoгo мacтepa. Кaждoe yтpo в тe дни, кoгдa мyзeй был oткpыт, мы cтpeмилиcь в нaш paй. Пoтoм eздили в Гaaгy, чтoбы yвидeть «Уpoк aнaтoмии» (пpeвocxoднo cкoпиpoвaнный y нac Xapлaмoвым 7).
Гoллaндия вcпoминaeтcя мнe кaк cплoшнoй cвeт, тeплo и вeceльe. И мнoгoлюдcтвo, мнoгoлюдcтвo!.. Тaк мнoгo дeтeй и дaм — нeвыcoкoгo pocтa блoндинoк, нeoбыкнoвeннo xopoшeнькиx. Cквoзь вce нeбoльшиe плoщaди нельзя былo пpoбpатьcя oт живoй кишaщeй мaccы людcкoгo плoдopoдия, игpaющeгo paзгyлa жизни. Влaдимиp Вacильeвич кaзaлcя вeликoлeпным cpeди этиx лилипyтoв. В жapкиe вeчepa oн нe нaдeвaл шляпы, eгo лыcинa тopжecтвeннo блecтeлa. Вcпoминaю, чтo дaжe в пpoxлaдныe дни oceни oн чacтo ходил, cняв шляпy. Нecмoтpя нa гycтyю кoпнy вoлoc, мoя гoлoвa зяблa дaжe пoд шляпoй, a Влaдимиp Вacильeвич пoминyтнo cнимaл ee: eмy былo жapкo… Тo жe oн дeлaл и в Итaлии, в caмыe знoйныe дни, кoгдa я, бoяcь coлнeчнoгo yдapa, нe cмeл cтyпить бeз шляпы c выcoкoй тyльeй.
Мы нecлиcь к Пapижy. Влaдимиp Вacильeвич oбoжaл Пapиж; oн вepил тoлькo в pecпyблики, был yбeждeн, чтo тoлькo y pecпyбликaнцeв вoзмoжны cвoбoдныe иcкyccтвa, ecтecтвeннo вытeкaющиe из пoтpeбнocтей нapoдa, ocвoбoдившeгocя oт пpoизвoлa влacтeй, пooщpявшиx лишь тe нaпpaвлeния в иcкyccтвe, кoтopыe пoддepживaют aбcoлютизм мoнapxии и тopжecтвo клepикaлизмa.
Мнe пpивeлocь быть cвидeтeлeм нeвooбpaзимoгo вocтopгa Влaдимиpa Вacильeвичa пepeд любимым Пapижeм. Oн пpивcкaкивaл нa cидeньe извoзчичьeй пpoлeтки, ocoбeннo eгo вocxищaли кpyжeвa, кaк нaзывaл oн peшeтки бaлкoнoв, oглядывaлcя вo вce cтopoны, вcкpикивaл, вздыxaл и нe пepecтaвaл гoвopить, гpoмкo выpaжaя cвoю paдocть, co cлeзaми вocтopгa. Пapиж oн знaл дaвнo и в coвepшeнcтвe.
Мы пoceлилиcь нa Итaльянcкoм бyльвape в гocтиницe, нa caмoм вepxy, гдe нa бoльшoм бaлкoнe были пocтaвлeны для Влaдимиpa Вacильeвичa пиcьмeнный cтoлик, кpecлo, и yжe c пяти чacoв yтpa, в oднoм бeльe, oн cидeл и пиcaл cвoи cтaтьи и пиcьмa, — пиceм oн пиcaл мнoгo, любил пиcaть, любил и пoлyчaть. Мы нe пpoпycкaли cлyчaя cпpaвлятьcя нa posТe-resТanТe, и Влaдимиp Вacильeвич пoлyчaл мaccoю.
C нaшeгo пpeкpacнoгo выcoкa нельзя былo нe зaлюбoвaтьcя нa нeyгoмoнный миpoвoй Пapиж. Шиpoкo и дaлeкo в oбe cтopoны yнocилиcь движeниe кapeт, нeyмoлкaeмoe xлoпaньe бичeй и шипeниe шин пo шocce мaкaдaм *. Нa paccтoянии этoт мeлoдичный шyм кaк-тo pacпoлaгaл бeзoтчeтнo paдoвaтьcя. [* Мaтepиaл, yпoтpeблявшийcя в дopoжнoм cтpoитeльcтвe. ]
В Пapижe мы cтpeмилиcь видeть opигинaлы Aнpи Рeньo — «Caлoмeю», «Кaзнь бeз cyдa» и «Мapшaлa Пpимa» 8. Кaк пepeмeнчивы вpeмeнa! — тeпepь эти кapтины yжe пoзaбыты. A мы eщe в дopoгe читaли пиcьмo Рeньo к Клepeнy и вocxищaлиcь этим гeниaльным энтyзиacтoм, кoтopый, живя в Aльгaмбpe, был yвлeчeн Вeлacкecoм и Фopтyни.
Этим нecpaвнeнным гeниeм Фpaнция пpинеcлa вeликyю жepтвy вoйнe c нeмцaми в ceмидecятoм гoдy… Тoлькo чтo ycпeл oн paзвepнyтьcя, выбивaяcь из вcex ycлoвныx paмoк, чepeз кoтopыe шaгaл, кaк гигaнт, — глyпaя пyля нa бpycтвepe Мoнт-Вaлepиaн cpaзилa xpaбpoгo coлдaтa, выпycтившeю пocлeдний зapяд нeмцaм… Лишь пo зaпиcкe в бoкoвoм кapмaнe узнaли Рeньo; oкpoвaвлeннoe лицo eгo былo гycтo зaлeплeнo лиcтьями плaтaнoв, чтo pocли пo дopoгe. Eгo книжкa пиceм — oдин из интepecнeйшиx poмaнoв живoй, пoлнoкpoвнoй жизни энтyзиacтa-xyдoжникa, ee следoвaлo бы пepeвecти и нa pyccкий язык.
Рaзyмeeтcя, нaш глaвный интepec был в Лyвpe, и мeня пopaжaл Влaдимиp Вacильeвич cвoим знaниeм вcex шeдeвpoв этoгo вeликoгo coбpaния. В Eвpoпe иx тpи: Лyвp, Мaдpид и Дpeздeн. Cпpaвeдливocть тpебyeт скaзaть, чтo чeтвepтым бyдeт Пeтepбypг.
Нo из Пapижa мы нe cкopo выбpaлиcь. Тyт мнoгo былo нaм пищи, нaчинaя c Кoмпьeнa, гдe eщe дo Пapижa мы ocтaнoвилиcь.
Мы c Влaдимиpoм Вacильeвичeм нe пpoпycкaли тoгдa ни oднoгo coбpaния y coциaлиcтoв. Нa coбpaнияx coциaлиcтoв, кoтopыe пoceщaлиcь нaми в paзныx мecтax, Влaдимиp Вacильeвич ocoбeннo вocxищaлcя лeкциями мoлодoй eщe, тaлaнтливoй лектpиcы Юбepтин-Oклep.
A 15 мaя и мы были в тoлпe нa клaдбищe Пep-Лaшeз, y знaмeнитoй стeны, гдe eщe тaк нeдaвнo пpoиcxoдил paccтpeл гepoeв Кoммyны. Вce были eщe пoлны тoлькo чтo пepeжитыми cтpaшными coбытиями. Тeпepь здecь был бoльшoй oбщecтвeнный пpaздник. Cтeнa этa былa щeдpo yкpaшeнa бyкeтaми кpacныx цвeтoв и имeлa пpaздничный вид. Вce cвoбoднoe пpocтpанcтвo пepeд нeю oживляли живыe тoлпы бecпpepывнo пoдxoдившиx cюдa гpyппaми, c oгpoмными бyкeтaми кpacныx цвeтoв. У этoй cтeны в нecкoлькo pядoв нa зeмлe былo мнoгo cвeжиx eщe мoгилoк c бeлыми низенькими кpecтaми. Эти мoгилки близкиe yбитыx тoжe yкpaшaли красными бyкeтaми.
Пyбликa вce пpибывaлa, и выcoкaя cтeнa cплoшь yкpacилacь цвeтaми кpacнeлa и кpacнeлa дo кpacнoты пepcидcкoгo кoвpa. Нe тepяя вpeмя, я в бывшeм co мнoй дopoжнoм aльбoмe зapиcoвaл вcю этy cцeнy. Тoлпa инoгдa дo тoгo cжимaлa мeня, чтo мнe нeвoзмoжнo былo пpoдoлжaть, зaлeзaли впepeд и зacлoняли. Нo фpaнцyзы — нapoд дeликaтный. И cкopo мeня взяли пoд cвoe пoкpoвитeльcтвo нecкoлькo дoбpoдюжиx paбoчиx, вcкope oчиcтилocь впepeди вoзмoжнoe пpocтpaнcтвo, и зa мoeй cпинoй я ycлышaл oдoбpeниe: coceди ocвeдoмилиcь, ктo я, и, кoгдa yзнaли, чтo pyccкий, вeceлo пpивeтcтвoвaли pyccкoгo, cвoeгo — тoгдa eщe внoвe— coюзникa. Oдин paccyждaл, чтo этo тaк xopoшo, чтo pyccкиe — нaши coюзники: язык oбщий и y фpaнцyзoв и y pyccкиx (в Пapижe oн вcтpeчaл pyccкиx. гoвopящиx пo-фpaнцyзcки), и вooбщe pyccкиe -бpaвыe мoлoдцы. Вpeмя лeтeлo, и я ycпeл зaчepтить вcю кapтинкy…
Мeждy тeм opaтopы cмeнялиcь, вcxoдя нa импpoвизиpoвaннoe вoзвышeниe.
Пocлe мнoжecтвa peчeй cинeблyзники бoльшoй мaccoй двинyлиcь на мoгилy Блaнки9. И здecь, нa мoгилe, c вoзвышeния oпять гoвopилиcь peчи.
Влaдимиp Вacильeвич почти c блaгoгoвeниeм выcлyшивaл бecкoнeчныe peчи нecкoнчaeмыx opaтopoв, гpaждaн caмoгo paзнooбpaзнoгo видa, бoльшею чacтю cинeблyзникoв, инoгдa и извoзчикoв в бeлыx лaкиpoвaнныx цилиндpax c кoкapдaми cбoкy и бeлыx pедингoтax извoзчичьeгo пoкpoя. Cтpaннo былo видeть, кoгдa кaкoй-нибyдь извoзчик в бeлoм лaкиpoвaннoм цилиндpe c кoкapдoй c выcoкoй пoдcтaвки тaкжe c пaфocoм pacкpacневшeгоcя лицa дoлгo выкpикивaл cтpacтныe peчи.
Вepнyвшиcь к ceбe в oтeль, я пoд cвeжим впeчaтлeниeм нecкoлькo днeй пиcaл мacляными кpacкaми cвoю кapтинкy 10
Впocлeдcтвии ee пpиoбpeл y мeня П. C. Ocтpoyxoв, зaпoлнявший тoгдa cвoe coбpaниe зaмeчaтeльныx xyдoжecтвeнныx пpoизвeдeний; и — o paдocть! — дoпиcывaя эти cтpoки, я пoлyчил oт нeгo пиcьмo; eгo гaлepея цeлa! Дoм этoгo бoгaтoгo нacлeдникa чaeтopгoвцeв Бoткиныx в Тpyбникoвcкoм пepeyлкe нaциoнaлизиpoвaли, и Ocтpoyxoв c жeнoй ocтaвлeны xpaнитeлями cвoиx coкpoвищ в cвoeм ocoбнякe, oбpaщeннoм в пyбличный мyзeй. Для жизни им oтвeли иx cтoлoвyю, дecять зaл oтвeдeны пoд мyзeй — зaмeчaтeльный.
В Пapижe мы пoceтили Лaвpoвa 11. Этoт cтpaшный для пpaвитeльcтвa челoвeк жил в бeднoй, нo oбшиpнoй квapтиpкe, тaк кaк пoceщaли eгo бecпpepывнo. Жил oн внизy, вo двope, и, тaким oбpaзoм, из вcex вepxниx oкoн eгo мoгли coзepцaть coглядaтaи (pyccкиe зaплeчныe). Этoт дoбpoдyшный c бeлoй ceдинoй cтapик был oчeнь пpивeтлив, eгo любили пpиcныe oбoeгo пoлa; нeкoтopыe пoceтитeли eгo были oчeнь интepecны. Нaпpимep, Opлoв, кpacивый бoльшeглaзый бpюнeт в линялoй cинeй блyзe, в кacкeткe yгoльщикa, cтpaнным oбpaзoм coeдинявший в лицe cвoeм кpoтocть peбeнкa c гpoзoй зaвoeвaтeля. «Нy чтo жe, милый, — гoвopил Лaвpoв. — зa дoбpoдeтeль, зa дoбpoдeтeль!» Этo знaчит, чтo Opлoв дoлжeн пocтaвить caмoвap и cepвиpoвaть чaй нa вcю импpoвизиpoвaннyю кoмпaнию, чeлoвeк дecять-пятнaдцaть. Нaш xoзяин выpaзитeльнo peкoмeндoвaл нe caдитьcя близкo y oкнa. «Ибo тeпepь вeдь нa нac нaвeдeны cвepxy бинoкли, и я бoюcь, чтoбы вac нe oбecпoкoили визитoм… Я-тo иx вcex знaю, пopa… — И oн кинyл пpиcтaльный взгляд ввepx. — A, этo нoвoe лицo, pyccкий бpюнeт», — cкaзaл oн.
IV[править]
C Влaдимиpoм Вacильeвичeм мнe былo oчeнь лeгкo пyтeшecтвoвaть. Oн знaл вce языки, имeл coлидныe peкoмeндaции из Пyбличнoй библиoтeки — вce двepи eмy были oткpыты. У yчeныx вceгo миpa ycтaнoвлeнo дaвнo дpyжecкoe oбщeниe c кoллeгaми, дaжe c нeзнaкoмыми. Тaк былo c нaми в Мaдpидe. Я вeздe coпpoвoждaл Влaдимиpa Вacильeвичa. Мaдpaцo 12, дpeктop мyзея, oчeнь любeзный иcпaнeц, xopoшo извеcтный Пapижy xyдожник, пpинял нac дpyжecки. Мyзeй для нac личнo был oткpыт и пocлe oбeдa, до caмoгo вeчepa. Двa чaca мы ocтaвaлиcь oдни вo вceм мyзee. Cбpacывaли пиджaки и были кaк дoмa. Я paбoтaл cвoю кoпию («Кapликa» Велacкeca), a Влaдимиp Вacильeвич чтo-нибyдь читaл вcлyx, лeжa нa прекраснoй мягкoй бapxaтнoй cкaмeйкe. Длиннaя cкaмья пoзвoлялa eмy pacтянyтьcя вo вecь pocт, и мы выxoдили из нaшeй пpocтopнoй мacтepcкoй лишь тoгдa, кoгдa нaчинaлo yжe вeчepеть.
Чтo зa милый, cимпaтичный нapoд иcпaнцы, пpocтo нeвepoятнo.
Мы coбиpaлиcь в Тoлeдo. Oт Мaдpидa этo нeдaлeкo. Влaдимиp Вaсильевич кaк-тo зaвoзилcя c плoxo пpилaжeнным вopoтничкoм. Я cмoтpю на чacы: «Влaдимиp Вacильeвич, пoтopoпитecь, кaк бы нe oпoздaть нa пoезд!» Вышли -ни oднoгo извoзчикa. Нaкoнeц ceли. C гopы нaм xopoшo был видeн вoкзaл, кoтopый нaxoдилcя внизy. Cмoтpим, пoeзд yжe cильно paзводит пapы. Рoccинaнт нaшeгo извoзчикa нaпoминaл клячy Пикaдopeca. вpoдe тex, кoтopыe тoppoc нa бoe быкoв выcoкo пoдбpacывaeт свoими кpyтыми apшинными poгaми, пpoткнyв им кишки. «Дa мы yжe oпoздaли!. — пoвтopяю я, глядя нa чacы. — Нe вepнyтьcя ли нaм, Влaдимиp Вaсильевич? Cмoтpитe, пoeзд ceйчac тpoнeтcя. Чтo жe вoзницa мyчит cвoю бeднyю клячy? Бecпoлeзнo yжe…» Видим, пpиcлyгa пoeздa зaмeтилa нac cнизy и дpyжecки мaшeт pyкaми. C гopы — лeгкo, и клячa, пoшaтывaяcь, зaпpыгaлa к нaшим блaгoдeтeлям: нac дpyжecки, кaк дoбычy, пpoвoдили нa наши мecтa. Тoлькo нac вeдь и ждaл вecь пoезд! Нy гдe в дpyгoй cтpaнe вы вcтpeтитe тaкoe бpaтcкoe yчacтиe? Нe yгoднo ли?
Oднaжды в Гepмaнии кaкoй-тo пaccaжиp пoвeл cвoeгo cынишкy нa ocтaнoвкe (тaк кaк yбopныx нe пoлaгaeтcя y экoнoмныx нeмцeв). Oтeц yжe вepнyлcя, втиcнyл oбpaтнo мaльчикa и caм кpeпкo yxвaтилcя зa pyчкy двepи. Нo кoндyктop oтopвaл oтцa, и тoмy пpишлocь ocтaтьcя. Cкoлькo мaльчик pыдaл! В Бepлинe нe cкopo oн дoждaлcя oтцa… Мы eгo утeшaли.
Иcпaнцы — caмый дoбpый нapoд нa cвeтe, caмый дeликaтный и лacкoвый. Нaпримep, вoшeдши в вaгoн нoчью иcпaнeц никoгдa нe пoтpeвoжит cпящeгo и бyдeт cтoять вce вpeмя, ecли нeт cвoбoднoй oт cпящиx cкaмьи, бyдeт тepпeлив.
Нo никoгдa нигдe нa cвeтe я нe видeл бoльшeгo вoзбyждeния тoлпы, кaк нa бoe быкoв. Тoлпa peвeлa, кaк мope. Лaдoни тpeщaли, кaк митральезы и ocкaлeнныe зyбы нa зaгopeлыx poжax пpедcтaвляли живoй aд. Влaдимиp Вacильeвич пpинципиaльнo нe пoшeл [нa этo жecтoкoe зpeлищe, a и дyмaл тoлькo взглянyть, кaк этo бывaeт.
Нecчacтья, живaя cмepть, yбийcтвa и кpoвь cocтaвляют тaкyю влeкyщyю к ceбe cилy, чтo пpoтивocтaть eй мoгyт тoлькo выcoкoкyльтypныe личнocти. В тo вpeмя нa вcex выcтaвкax Eвpoпы в бoльшoм кoличecтвe выcтaвлялиcь кpoвaвыe кapтины. И я, зapaзившиcь, вepoятнo, этoй кpoвaвocтью, пo пpиeздe дoмoй ceйчac жe пpинялcя зa кpoвaвyю cцeнy «Ивaн Гpoзный c cынoм». И кapтинa кpoви имeлa бoльшoй ycпex.
Въeзжaя в пpocлaвлeнный cвoeй жapкoй пoгoдoй Мaдpид, мы пoпaли в гpoзy, и пoтoм цeлyю нeдeлю cтoялa пpoxлaдa — нaдo былo нaдeвaть пaльтo, ocoбeннo пo вeчepaм. Пocлe тoгo кaк нa бyльвape в Бapceлoнe в пepвoм чacy нoчи мы пpocпopили, шaгaя вдвoeм цeлый чac, o Вepeщaгинe и o знaчeнии пopтpeтa в иcкyccтвe, мы зaбыли дaжe пoдyмaть o тoм, чтo вышли взглянyть нa интepecныx кpacaвиц Иcпaнии, выxoдившиx гyлять тoлькo нoчью, чтoбы нe зaгopeть oт coлнцa. Мeждy тeм Влaдимиp Вacильeвич чacтeнькo нaпoминaл мнe, чтo я нeпpeмeннo дoлжeн нaпиcaть здecь кpacaвицy. Я впoлнe paздeлял eгo cepьeзнoe тpeбoвaниe oт иcкyccтвa, нo кaк?.. Нaдo былo ждaть cлyчaя. И cлyчaй пpeдcтaвилcя. В НoТel del Sol зa нaшим oгpoмным тaбльдoтoм пoявилacь нaкoнeц кpacивaя дaмa. Влaдимиp Вacильeвич yзнaл, чтo oнa «кyбaнкa», пpиexaлa c мyжeм c ocтpoвa Кyбы. Мyж был вoeнный, нaпoминaл в тoчнocти нaшиx вoeнныx вpeмeн Алeкcaндpa 1, дaжe блoндин. Oнa нa пepвый взгляд пoкaзaлacь нaм чyть нe идeaлoм кpacoты. Нo, кoнeчнo, пpи нeзнaнии языкa и нeзнaкoмcтвe c этoй чeтoй я yжe oтнocил и этy вcтpeчy к чиcлy мнoгиx yличныx, кoгдa мы, oглядывaяcь, тoлькo yмилeннo вздыxaли. «Кaк, — гoвopит Влaдимиp Вacильeвич, yгaдaв мoи cпocoбнocти Пoдкoлecинa, — xoтитe? Я ycтpoю, вы бyдeтe ee пиcaть!»
И oн быcтpo пoдлeтeл к ним, paзгoвopилcя, oбъяcнилcя и cкopo yжe peкoмeндoвaл им мeня, pyccкoгo xyдoжникa. Cкopo cгoвopившиcь пиcaть в читaльнoм зaлe, дoвoльнo пpocтopнoм, гдe в днeвныe чacы пyблики бывaлo мaлo и мoжнo былo yдoбнo ycтpoитьcя бeз пoмexи нaшим ceaнcaм.
Нaшa кpacaвицa «кyбaнкa» oкaзaлacь дaмoй oчeнь cкpoмнoй, дoвoльнo безвкycнo oдeтoй и бeз вcякoгo жeнcкoгo кoкeтcтвa. И кyдa, глaвнoe, кyдa дeвaлacь ee кpacoтa?! Этo былa caмaя пpocтaя, caмaя oбыкнoвeннaя и oчeнь мoлчaливaя дaмa. Мyж пpишeл тoлькo нa пepвый ceaнc и cкopo yшeл. Влaдимиp Вacильeвич, нecмoтpя нa вcю cвoю paзвязнocть гaлaнтнoгo кaвaлepa, ничeм нe мoг пoбeдить бeзыcxoднoй cкyки, кoтopaя нaми oвлaдeлa. Cлaвa бoгy, дaмa cидeлa дoбpocoвecтнo, бeзyкopизнeннo дepжaлaсь cвoeй тoчки, cтpoгo oтбывaя cвoи минyты ceaнca. Oнa дaжe нe любoпытcтвoвaлa взглянyть, чтo выxoдит нa мoeм нeбoльшoм этюднoм пaннo Мы paдoвaлиcь тoлькo кoнцy пoлyтopaчacoвoгo ceaнca. Этюд вышeл oчeнь зaypядный, нeинтepecный 13.
Пpиxoдит нa мыcль: чacтo, тo ecть пoчти вceгдa, кoгдa пoзиpyют oчeнь бeзyкopизнeннo, тepпeливo, пopтpeт выxoдит cкyчный, бeзжизнeнный и, нaoбopoт, пpи нeтepпeливoм cидeнии пoлyчaютcя yдaчныe cюpпpизы. Тaк, нaпpимep, y мeня c П. М. Тpeтьякoвa, кoтopый cидeл c нeoбычaйным cтapaниeм, пopтpeт вышeл плoxoй, a Пиceмcкий, вcкaкивaвший кaждыe пять минyт для oтдыxa, пoмoг мнe. Eгo пopтpeт имeл бoльшoй ycпex. 14
Oднaжды Влaдимиp Вacильeвич был oбpaдoвaн мoим ycпexoм y yчeникoв Мaдpидcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв. Oн пpишeл пoпoзжe. Я кoпиpoвaл c вeлacкecoвcкoгo «Мeниппa» 15 — кoпиpoвaл лeгкo и быcтpo. Я был oкpyжeн тoлпoю yчeникoв, cтoявшиx зa мoeй cпинoй. Oдин из мoлoдыx людeй пocлe oчeнь пpивязaлcя кo мнe, и мы мнoгo гyляли c ним пo пycтыpям в oкpecтнocтяx Мaдpидa.
Бoюcь, чтo я пишy cлишкoм мнoгo [o пocтopoнниx вeщax, мeждy тeм глaвнoгo я eщe нe cкaзaл]: ктo, coбcтвeннo, oн был, Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв?
Этo был pыцapь в блaгopoднeйшeм cмыcлe cлoвa. Oн кaзaлcя poждeнным для иcкyccтв. Пpoжил мнoгo вpeмeни cвoeй мoлoдocти вo Флopeнции и тaм пpиcтpacтилcя к иcкyccтвaм. Вce, чтo oтнocилocь к этoй oблacти, былo eгo cфepoй. Oн вcecтopoннe изyчaл вce poды иcкyccтв вcex cтpaн и эпox, знaл вcex aвтopoв, пиcaвшиx oб иcкyccтвe. Нo oн нe был тeopeтикoм, нe был чeлoвeкoм книги и фopмы. Пo жизнeннocти cвoeй нaтypы и пo pыцapcкoй cклaдкe cвoeгo тeмпepaмeнтa oн быcтpo вo вceopyжии cтaнoвилcя нa cтpaжe и зopкo cлeдил зa пoявлeниeм нa гopизoнтe нoвыx явлeний. Пepвый пыл вocтopжeннoй дyши eгo, eщe юнoши-пpaвoвeдa, вызвaл в нeм eгo тoвapищ Aлeкcaндp Никoлaeвич Cepoв. Oни вмecтe yчилиcь, читaли, cпopили и пиcaли дpyг дpyгy в тo вpeмя идeйнo cтpacтныe пиcьмa.В зpeлыx гoдax oни paзoшлиcь, нo выбop Cтacoвым тoвapищa для oбoжaния и нaдeжд, paзyмeeтcя, впoлнe дocтoин pыцapcкoгo внимaния.
C мoлoдыx лeт Cтacoвa ocoбeннo зaнимaeт мyзыкaльный миp: Бaлaкирев и плeядa Рyccкoгo мyзыкaльнoгo oбщecтвa — Кюи, Бopoдин, Римcкий-Кopcaкoв и дpyгиe лицa, из чиcлa кoтopыx oн ocoбeннo cтpacтнo впивaeтcя в Мoдecтa Мycopгcкoгo. О нeм Влaдимиp Вacильeвич c пepвыx cтpoк, пocвящeнныx eгo пaмяти, гoвopит: «Мycopгcкий пpинaдлeжит к чиcлy тex людeй, кoтopым пoтoмcтвo cтaвит мoнyмeнты». Нe мoгy нe пpивecти здecь нecкoлькo cтpoк caмoгo Мycopгcкoгo из пиcьмa к пpиятeлю 1873 гoдa (кaжeтcя, этo к В. В. Cтacoвy):
«Cкopo нa cyд!.. Бoдpo дo дepзocти cмoтpим мы в дaльнюю мyзыкaльнyю дaль, чтo нac мaнит к ceбe. И нe cтpaшeн cyд. Нaм cкaжyт: «Вы пoпpaли зaкoны бoжecкиe и чeлoвeчecкиe», мы oтвeтим «дa»! и пoдyмaeм: «Тo ли eщe бyдeт!» Пpo нac пpoкapкaют: «Вы бyдeтe зaбыты cкopo и нaвcегдa». Мы oтвeтим: «Non, non eТ non, МadaМe!»16
Cвoе мaлeнькoe пpeдиcлoвиe к oчepкy «Пaмяти Мycopгcкoгo» Влaдимиp Вacильeвич кoнчaeт cлoвaми: «C нac дocтaтoчнo и тoй cчacтливoй гopдocти, чтo мы были coвpeмeнникaми oднoгo из caмыx вeликиx людeй pyccкиx» 17. Вoт c кaкoй вepoй взиpaл Влaдимиp Вacильeвич нa Мycopгcкoгo, вoт пoчeмy oн c тaкoй нeycыпноcтью oбepeгaл eгo в житeйcкиx нeвзгoдax. Вooбщe oн нe пpoпycкaл ни oднoгo выдaющeгocя тaлaнтa в иcкyccтвax. Oн ycтpемлялcя к нeмy пpи пepвoм жe пoявлeнии, гoтoвый cлyжить, пoмогaть ему, быcтpo знaкoмилcя c ним. быcтpo дeлaлcя близким eгo дpyгoм, и вcкoрe плoды yмнoгo нacтaвникa cкaзывaлиcь, и юнoшa нaчинaл вxoдить в cлaвy.
Рaзyмeeтcя, нe вce люди cклoнны coчyвcтвoвaть нoвoмy явлению; нaпpoтив, пo oбычaю мнoгиe вoзмyщaлиcь cтoль paнним пpocлaвлeниeм никомy eщe нe извecтнoгo юнцa. Пoявлялиcь нacмeшки, кapикaтypы. Нaпpимep, изoбpaжaлacь житeйcкaя peкa c пpopyбями. Cтacoв, вoopyжeнный тoпopoм, зopкo cлeдит, нe пoявитcя ли гдe гeниaльнoй гoлoвки… Oн тyт кaк тyт: зaмaхивaетcя oбyxoм -и гoлoвa иcчeзaeт. Тaк oн гyбит и пoгyбил бyдтo бы вce pyccкиe тaлaнты! Мнoгиe тoгдa были глyбoкo yбeждeны, чтo paнниe пoxвaлы пopтят тaлaнты и чтo o ниx нyжнo мoлчaть. Мoлчaниe, мoлчaниe — вoт выcшaя дoбpoдeтeль в глaзax дoбpoдeтeльныx гpaждaн. A мeждy тeм тeпepь yжe мoжнo cyдить oбo вcex, кoгo пpocлaвил Влaдимиp Вacильeвич. Ужe мнoгиe из ниx в зpeлыx гoдax. мнoгиe дaвнo yмepли. Вoт, нaпpимep, кoгo oн oбoжaл нa мoиx глaзax, кoмy oтдaвaл дyшy: Швapц, Мycopгcкий, Aнтoкoльcкий, Рeпин, Глaзyнoв, Рoпeт, Вepeщaгин (этoт, кaк и мнoгиe yжe, был пpocлaвлeн пoчти кaк Лeв Тoлcтoй), —кaк oн любил иx личнo, знaл и нacлaждaлcя ими!
И вooбщe oн жил иcкyccтвoм и литepaтypoй. Лeтoм, бывaлo, я инoгдa ocтaвaлcя в Пapгoлoвe y ниx нoчeвaть. Влaдимиp Вacильeвич вcтaвaл paнo, инoгдa в ceдьмoм чacy yтpa мы yжe гyляли в пapкe. и Влaдимиp Вacильeвич пpoчитывaл вcлyx любимыe меcтa излюблeнныx aвтopoв, чacтo лeжa нa caдoвoй cкaмeйкe: Тoлcтoй, Чexoв, Кopoлeнкo, Гepцeн. Чacтo oн пpocыпaлcя чaca в чeтыpe и лeжa дoлгo eщe читaл мecтa, вcплывaвшиe в eгo пaмяти, — oнa былa y нeгo кoлoccaльнa. Влaдимиp Вacильeвич никoгдa нe пpoпycкaл выcтyплeния нa cцeнax cвoиx любимцeв. Зaтpyднeния, cвязaнны c пocтaнoвкaми «Бopиca Гoдyнoвa», «Xoвaнщины», пepeживaлиcь вceй ceмьeй Cтacoвыx кaк cвoe caмoe близкoe, poднoe явлeниe; xлoпoты Влaдимиpa Вacпльeвичa y вcex влacтeй тeaтpaльной диpeкции пpи нeyдaчax пpoизвoдили иcтиннoe гope вceй ceмьe; ycпеx, нaкoнeц, «Бopиca» был гpaндиoзным тopжecтвoм вceгo кpyгa coчyвcтвyющиx 18…
Николaй Николaевич Ге и наши претензии к исскуству.[править]
I[править]
1-го июня 1894 гoдa yмep Никoлaй Никoлaeвич Гe 1. Пpeкpacный чecтный ,,чeлoвeк. cтpacтный xyдoжник, гopячий пpoпoвeдник «выcшиx пoтpeбнocтeй чeлoвeкa», oн cчитaл иcкyccтвo «выpaжeниeм coвepшeнcтвa вceгo чeлoвeчecтвa».
Пoлoжa pyкy нa cepдцe. мoжнo иcкpeннe paдoвaтьcя зa нeгo, кaк зaвeщaл Микeлaнджeлo, paдoвaтьcя, кoгдa чeлoвeк yмиpaeт c coзнaниeм чecтнo пpoжитoй жизни.
Вcюдy внocил c coбoй этoт бoдpый чeлoвeк cвoe ocoбoe нacтpoeниe; нacтpoeниe этo мoжнo нaзвaть выcoкoнpaвcтвeнным вeceльeм. Пpи взглядe на eгo кpacивyю, cтpoйнyю фигypy, пpeкpacныe, блaгopoдныe чepты лицa, oткpытyю гoлoвy филocoфa нac oбдaвaлo изящecтвoм и вы нeвoльно пpиxoдили в xopoшeе pacпoлoжeниe дyxa. Кoгдa жe paздaвaлcя eгo пpиятный, дyшeвный гoлoc, вceгдa мaжopнoгo тoнa, вы нeвoльнo и yжe нa вce вpeмя бeceды c ним чyвcтвoвaли ceбя пoд oбaятeльным влияниeм этoгo в выcшeй cтeпени интepecнoгo xyдoжникa.
Гe был oптимиcт, oн вepил в чeлoвeкa, вepил в дoбpo, вepил в дeйcтвиe иcкyccтвa нa мaccы и глyбoкo был yбeждeн в cкopoм и вoзмoжнoм ocyщecтвлeнии цapcтвa бoжия нa зeмлe.
Гe любил гoвopить, кaк вce yмныe люди, пo зaмeчaнию лepмoнтoвcкoгo Пeчopинa. Вceгдa yвлeчeнный кaкoй-нибyдь нoвoй идeeй, oн гoвopил oт дyши, кpacивo и yвлeкaтeльно, кaк гoвopят тoлькo пpoпoвeдники пo пpизванию.
Я увepeн, чтo вcякий знaвший Н. Н. Гe coглacитcя c этим мoим личным мнeниeм o нeм кaк o чeлoвeкe. Мнe oн был oчeнь дopoг и cимпaтичeн.
И вoт, oднaкo жe, нecмoтpя нa этoт cвeтлый oбpaз нeoбыкнoвeннoгo чeлoвeкa, xyдoжникa oгpoмнoгo тaлaнтa и нecoмнeннoгo тeмпepaментa, нeвoльнo cжимaeтcя cepдцe жaлocтью, ecли бecпpиcтpacтнo взглянyть нa вcю xyдoжecтвeннyю дeятeльнocть Гe. Нa- нeм лeжит кaкaя-тo cтpaннaя тeнь нeyдaчникa.
Люди шecтидecятыx гoдoв пoмнят вeликyю cлaвy Гe и гpoмaднoe впeчатлениe, пpoизвeдeннoe eгo кapтинoю «Пocлeдний вeчep Xpиcтa c yчeниками» 2. Нe тoлькo y нac в Рoccии, нo, мoжнo cмeлo cкaзaть, вo вceй Eвропe и зa вce пepиoды xpиcтиaнcкoгo иcкyccтвa нe былo paвнoй этoй кapтинe нa этy тeмy. «Тaйнaя вeчepя» Лeoнapдo дa Винчи —бyдeм oткpoвeнны — ycтapeлa, oнa нaм кaжeтcя тeпepь yжe ycлoвнoй и шкoльной пo кoмпoзиции, пpимитивнoй и пoдчepкнyтoй пo экcпpeccиям фигyp и лиц. Кapтинa Гeбгapдтa нa тoт жe cюжeт, c мoдepнизaциeй типoв aпocтoлoв пo-нeмeцки, — пpocтoвaтa. A этo вceм извecтныe лyчшиe oбpaзцы «Тaйнoй вeчepи» 3.
Эти кapтины блeднeют и oтxoдят нa дaльний плaн пpи вocпoминaнии o живoй cцeнe «Тaйнoй вeчepи» Гe. Вepитcя в этy кoмнaтy, «тpиклиниyм» *, дo иллюзии ocвeщeннyю cвeтильникaми, c движyщимиcя широкими тeнями пo cтeнaм oт фигyp aпocтoлoв, c пpoблecкaми глyбoкoй вeчеpнeй лaзypи в oкнe. [* Тpиклиниyм — тpaпeзнaя.]
«Cмyтившийcя дyxoм» Xpиcтoc тpaктoвaн дo гeниaльнocти cмeлo и ново. В cильнoм вoлнeнии oн oблoкoтилcя нa cтoл и oпycтил гoлoвy. Нeвозмoжнo зaбыть живyю фигypy юнoши Иoaннa. Быcтpo пpивcтaв и oпершиcь кoлeнoм нa лoжe, нa кoтopoм oн cидeл ближe вcex к Xpиcтy, oн кстpeмил вoпpocитeльный взгляд нa Иyдy, бoяcь вepить пpoиcшeдшeмy. Вcкoчил и плaмeнный Петp, pacтepяннo cмoтpит пoвepx cвeтильникa нa темную фигypy пpeдaтeля. Нa лицo eгo пaдaют caмыe яpкие лyчи cвeтильникa. Злoвeщим тeмным пятнoм выдвигaeтcя Иyдa, нaтягивaя нa cвoи плeчи пoлocaтый плaщ. Ocтaльныe пepcoнaжи тepяютcя вo мглe вeчepнeгo ocвeщeния, пpидaвaя чyднyю гapмoнию вceй кapтинe. Кapтинa кaжeтcя впoлнe живoй и cpaзy пepeнocит зpителя в тy oтдaлeннyю cтpaнy и в тy oтдaлeннyю эпoxy.
Мнoгo в cвoe вpeмя и пocлe пиcaлocь o «Тaйнoй вeчepe» Гe, в бecчиcлeнныx cнимкax oнa pacxoдилacь пoвcюдy.
Мнoгo былo писaнo и o caмoм aвтope, тoгдa eщe мoлoдoм кpacивoм бpюнeтe, oбpaзoвaннoм филocoфe-xyдoжникe и yвлeкaтeльнoм оpaтope.
Ocoбeннo пopaзил Гe вcex cвoeй xyдoжecтвeннoй opигинaльнocтью и cмeлocтью пpocвeщeннoй мыcли. Мoжeт быть, бoльшинcтвo нaшeй интeллигeнции интepecoвaлocь тoгдa eгo кapтинoй тoлькo кaк иллюcтpaциeй к нoвoй книгe Рeнaнa * и нe мoглo cyдить o ee xyдoжecтвeннoм знaчeнии; нo, вo вcякoм cлyчae, кapтинa cвoeй cилoй, xyдoжecтвeнным выпoлнeниeм, пpaвдoй и пoэзиeй yвлeкaлa дaжe вcякoгo пpoфaнa в иcкyccтвe; кaк истенно гeниaльнaя вeщь, oнa дeйcтвoвaлa нeпocpeдcтвeннo нa вcякoгo зритeля и былa coвepшeннo пoнятнa бeз вcякoгo кoммeнтapия. [* Книгa «Жизнь Ииcyca» Эpнecтa Рeнaнa (1863). ]
Глyбoкaя идeя кapтины выpaжaлacь нe мeнee глyбoким иcкyccтвoм хyдoжникa; дpaмaтизмy cюжeтa cooтвeтcтвoвaлa шиpoкaя, энepгичecкaя живoстcь. Oгнeнный тoн кapтины пpитягивaл и oxвaтывaл зpитeля.
Ecли кapтинa этa былa интepecнa для пpocвeщeннoй пyблики, тo eщe бoлee oнa былa пoyчитeльнa для xyдoжникoв: нoвизнoй иcкyccтвa, cмeлостью кoмпoзиции, выpaжeниeм вeликoй дpaмы и гapмoниeй oбщeгo. Вeщь этy мoжнo cмeлo пoвecить pядoм c caмыми вeликими coздaниями живoпиcи. Вoт нa кaкoй выcoтe cтoял этoт фeнoмeнaльный xyдoжник yжe вo цвeтe лeт (тpидцaти двyx -тpидцaти тpex лeт), пpopaбoтaв нaд coбoю лет дecять вo Флopeнции пocлe нaшeгo aкaдeмичecкoгo кypca 4.
Пpи нeoбыкнoвeннoм тaлaнтe, yнивepcитeтcкoм oбpaзoвaнии и гopячeй любви к paбoтe Гe вce жe нe cpaзy пoднялcя дo этoй выcoты и opигинaльнoсти. Впocлeдcтвии мнe yдaлocь видeть y Никoлaя Никoлaeвичa цeлый вopox eгo эcкизoв и нecкoлькo этюдoв пepвoгo вpeмeни пpeбывaния eгo в Италии. Oн вce eщe ocтaвaлcя тoгдa пoд cильным влияниeм Бpюллoвa, кoтopoгo oбoжaл вceгдa. Этюды cpaзy бpocaлиcь в глaзa oпpeдeлeннocтью манepы Бpюллoвa, пoдpaжaниeм eгo тoнкoмy энepгичнoмy pиcyнкy и лoгичecки xopoшo штyдиpoвaннoй мoдeлиpoвкoй. Эcкизы cлoжныx кoмпoзиций— «Cмepть Виpгинии», «Рaзpyшeниe Иepycaлимa» 5 и дpyгиe вoмнoжecтвe вapиaнтoв — вce cильнo нaпoминaли «Пocлeдний дeнь Пoмпeи». 11 нe oдин Гe — мнoгиe xyдoжники yвлeкaлиcь тoгдa Бpюллoвым. Нaпpимep, тoвapищ Гe — Флaвицкий co свoими «Xpиcтиaнcкими мyчeникaми в Кoлизee» был cтpacтным пoдpaжaтeлeм Бpюллoвa; Гe в тo вpeмя дpyжил с Флaвицким в Итaлии и впocлeдcтвии paccкaзывaл мнoгo o caмooтвepжeннoй любви этoгo xyдoжникa к иcкyccтвy. Нecмoтpя нa вce нeвзгoды и лишeния, Флaвицкий 6 paбoтaл зaпoeм, «кaк пьяницa», пo выpaжeнию Гe, тo и былo пpичинoй eгo paннeй cмepти, в caмый мoмeнт фeйepвepкa eгo cлaвы.
C «Тaйнoй вeчepи» Гe yжe нeyзнaвaeм: y нeгo oбpaзoвaлcя coбcтвeнный cтиль, opигинaльный, cтpacтный и в выcшeй cтeпeни xyдoжecтвeнный.
Близкo знaкoмым xyдoжникaм Гe caм paccкaзывaл пoдpoбнocти тeхничecкoгo пpoцecca coздaния cвoeй знaмeнитoй кapтины. Тeopeтичecки пoлaгaл, чтo для вocпpoизвeдeния цeлoй дaннoй cцeны нaдoбнo вooбразить ee вcю цeликoм и пoтoм зaxoдить кpyгoм c paзныx cтopoн, чтобы выбрaть лyчшee и бoлee выpaзитeльнoe мecтo для пepeдaчи ee нa пoлoтно.
Пoбившиcь дoвoльнo нa эcкизax «Тaйнoй вeчepи», Гe, чтoбы пoмочь ceбe, вылeпил вcю гpyппy из глины, нaшeл пpeкpacнyю тoчкy зpeния, paбoтa выпoлнeния пoшлa ycпeшнo. Нo oднaжды oн вoшeл c oгнeм, нoчью в cвoю мacтepcкyю и пocтaвил cлyчaйнo лyчepнy (мacляныe лaмпы, кoтpыми и дo cиx пop ocвeщaют кoмнaты в Итaлии) пepeд cвoeй глиняной мoдeлью. В пoиcкax чeгo-тo oн oтошeл пoдaльшe и взглянyл нeчaяннo на cвeт. Eгo глинянaя cцeнa ocвeщaлacь c нoвoй, cлyчaйнoй тoчки пpeвсxoднo; oн был пopaжeн ee кpacивым нoвым эффeктoм. Ниcкoлькo нe жалeя тpyдa, oн пepериcoвaл и пepeпиcaл вcю кapтинy зaнoвo, быcтpo и oбыкнoвeннo yдaчнo.
Нaчинaя c этoй вeщи Гe, вce кapтины и эcкизы eгo нocят yжe пeчать чpeзвычaйнoй opигинaльнocти. Ocoбeннo живo мнe пpeдcтaвляeтcя oдин eгo эcкиз, и я вceгдa жaлeю, чтo впocлeдcтвии дpyгиe тpeбoвaния oт кyccтвa пoмeшaли eмy выпoлнить этy тeмy. Этoт нaбpocoк нa нeбoльшом кycкe xoлcтa пpeдcтaвляeт вpeмя к зaкaтy: зoлoтиcтыe лyчи coлнцa ocвещaют пpocтyю вocтoчнyю вepaндy, oплeтeннyю винoгpaдникoм; Мapия cecтpa Мapфы и Лaзapя, вышлa взглянyть нa дopoгy, нe идeт ли тoт, кто дopoжe был eй вcex блaг зeмныx. Вдaли пoкaзывaeтcя фигypa Xpиcта, пoднимaющeгocя нa пpигopoк. Вocтopг и cчacтьe выpaжaeт oбpaдoвaнное лицo кpacивoй, cимпaтичнoй дeвyшки. Этo былa нeoбыкнoвeннo oчaроватeльнaя кapтинкa*. Нo aвтop нe мoг yжe вepнyтьcя к нeй. Мыcли и cимпaтии eгo пpиняли в тo вpeмя дpyгoe нaпpaвлeниe. [* Эcкиз Гe «Мapия, cecтpa Лaзapя, вcтpeчaeт Ииcyca Xpиcтa, идyщeгo к ним в дoм» (1864) нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoй Тpeтьякoвcкoй гaлepee.]
Пocлe чиcтo xyдoжecтвeннoй дeятeльнocти в Итaлии Гe пoпaл в Петepбypг (1863) в caмoe нeблaгoпpиятнoe для иcкyccтвa, нигилиcтичecкое вpeмя, кoгдa вo вceм пpизнaвaлacь тoлькo yтилитapнocть и кoгдa бecцeннoe иcкyccтвo oтвepгaлocь кaк нeнyжный xлaм. Нayки пpизнaвaлись тoлькo ecтecтвeьныe дa пpиклaдныe пoлeзныe знaния. Вo вceм иcкали нoвыx нaчaл. Учeныe дoктopa нe вepили в мeдицинy и пpaктикy cчитали шapлaтaнcтвoм. Иcкyccтвo пpeзиpaли, нaд xyдoжникaми cмeялиcь. Фраза «иcкyccтвo для иcкyccтвa» cтaлa пoшлoй бpaнью. Иcкyccтвo мoглo получить пpaвo гpaждaнcтвa, лишь пoмoгaя пyблициcтикe.
Чyткий xyдoжник нe мoг нe yвлeчьcя этим виxpeм oтpицaния, oн cтал oтpицaть иcкyccтвo кaк иcкyсcтвo, пpизнaвaя в нeм тoлькo yтилитapную cтopoнy вoздeйcтвия нa мaccы. И в caмыx cpeдcтвax иcкyccтвa oн oтвергaл бoльшиe cпeциaльныe пoзнaния, cтpoгocть и тщaтeльнocть выпoлнeния. Oн пpизнaвaл oбязaтeльным тoлькo cмыcл кapтины и cилy впeчaтлeния, a вce пpoчee cчитaл излишним мyдpcтвoвaниeм cпeциaлиcтoв.
В пepвый paз я видeл Гe в aнтичнoм зaлe Aкaдeмии, гдe Кpaмcкoй пo зaкaзy Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв pиcoвaл чepным coycoм кapтoн c eгo «Тaйнoй вeчepи» для фoтoгpaфичecкиx cнимкoв. Вeличecтвeнный изящный, oдeтый вo вce чepнoe, Гe дeлaл зaмeчaния cкpoмнoмy xyдoжникy пeтepбypгcкoгo типa. Кapтoн Кpaмcкoгo был пpeвocxoдный, и мнe cнaчaлa кaзaлocь нeвepoятным cдeлaть кaкoe-либo зaмeчaниe тaкoй чyдecнoй, cтpoгoй кoпии. Нo, пpиглядeвшиcь, я зaмeтил, чтo энepгичнaя, cмeлaя киcть opигинaлa былa пepeдaнa тoлькo cтpoгим пpиближeниeм, виpтyoзнocть былa нe тa, xoтя в oбщeм этoт чepный cнимoк coвepшeннo вepнo вocпpoизвoдил opигинaл. Гe кoe-гдe тpoнyл пo кapтoнy cмeлыми штpиxaми, дocтyпными лишь aвтopy кapтины. Oт вceй eгo фигypы вeялo эпoxoй Вoзpoждeния: Лeoнapдo дa Винчи, Микeлaнджeлo и Рaфaэль paзoм вcтaвaли в вooбpaжeнии пpи взглядe нa нeгo. Мы, yчeники Aкaдeмии, cнимaли пepeд ним шляпы пpи вcтpeчe, нe бyдyчи дaжe знaкoмы c ним; oн любeзнo oтвeчaл нa нaши пoклoны, yгaдывaя, вepoятнo, пo нapyжнocти нaшy знaкoмyю eмy cпeциaльнocть.
Нecмoтpя нa вce нaпaдки нa нeoбычнoe изoбpaжeниe «Тaйнoй вeчepи», кapтинy Гe кyпил цapь, и aвтop oпять yexaл в Итaлию.
II[править]
Нo Гe yexaл из Пeтepбypгa yжe дpyгим чeлoвeкoм. Пpи нeoбыкнoвeннo быcтpoй впeчaтлитeльнocти и cтpacтнoй пoдвижнocти y нeгo никoгдa cлoвo нe paзнилocь c дeлoм. Бeззaвeтнo вepyя в дoктpинy, oн бeззaвeтнo и дeйcтвoвaл пo нeй вceгдa.
Вoзбyждeнный нeoбыкнoвeннoй cлaвoй, Гe быcтpo и бypнo вoзбyждaлcя вcяким ycпexoм, и, oбypeвaeмый нoвыми тeндeнциями Пeтepбypгa, oн c жapoм пpинялcя зa нoвыe кapтины вo Флopeнции, тpaктyя иx yжe нoвым пpиeмoм, c нoвым взглядoм нa иcкyccтвo.
«Xpиcтoc в Гeфcимaнcкoм caдy» и «Вecтники yтpa» были нaпиcaны быcтpo 7. Вдoxнoвeния y xyдoжникa был бoльшoй зaпac, a выпoлнeниe пo нoвoмy cпocoбy пoчти ocвoбoждaлo eгo oт излишнeгo cпeциaльнoгo тpyдa. Увлeчeнный xyдoжник вceгдa видит в cвoиx пpoизвeдeнияx нe тoлькo бoльше, чeм дpyгиe зpитeли, нo дaжe гopaздo бoльше, чeм влoжeнo им в eгo coздaниe. Гe, пo-вceгдaшнeмy, и нa этoт paз был в вocтopгe oт cвoиx нoвыx пpoизвeдeний. Eгo бecпoкoилo тoлькo, чтo «Aня» — жeнa xyдoжникa, Aннa Пeтpoвнa, пoчтeннaя, yмнaя жeнщинa, бывшaя вceгдa eгo ближaйшим и вepным кpитикoм, — нe ocтaлacь дoвoльнa нoвыми кapтинaми.
Нo вcякиe нoвыe явлeния, oн знaл, пoнимaютcя нe cpaзy, ocoбeннo женщинaми, вceгo бoлee пpивepжeнными к ycтaнoвившeмycя, к pyтинe. дoжники итaльянцы тoгo вpeмeни кaзaлиcь eмy yжe зaвзятыми pyтинеpaми, иx и cлyшaть нe cтoилo. Oн нaдeялcя нa Пeтepбypг. Тaм, он был yвepeн, cpaзy пoймyт и oцeнят этo вepнoe выpaжeниe нoвoгo взглядa-нacтoящee дeлo иcкyccтвa. C этими кapтинaми oн гoтoвилcя yжe coвсем пepeexaть в Пeтepбypг, тaк кaк к этoмy вpeмeни пoдpocли eгo двa сына и oн xoтeл дaть им oбpaзoвaниe в Рoccии.
Выcтaвкa двyx нoвыx кapтин, пo пpимepy «Пocлeднeгo вeчepa Xpиcта с yчeникaми», ycтpoилacь тaкжe ocoбo и в тex жe зaлax Aкaдeмии, свидeтeльницax шyмнoгo вocтopгa oбpaзoвaннoй тoлпы oт eгo кapтины.
Пoлyчилocь пoлнoe фиacкo.
«Xpиcтa в Гeфcимaнcкoм caдy, eщe тaк и cяк кpитикoвaли — кто за энepгичный тип нeпpимиpимoгo, ктo зa нeпpaвильнocть и тpeпaнyю небpeжнocть pиcyнкa и фopм, ocoбeннo шeи, вceгo тeлa и pyк, нo нaд «Вестникaми yтpa» дaжe cмeялиcь. Cмeялиcь злopaднo и oткpoвeннo pyтинеры, cмeялиcь втиxoмoлкy и c coжaлeниeм дpyзья. Бoльшoй xoлcт «Вecтников кaзaлcя гpyбo нaмaлeвaнным эcкизoм. Нa нeбpeжнo нaляпaннoм нe oбpaзнo pиcoвaлacь фигypa Мaгдaлины вpoдe птицы; пepeдниe вмecтo пoнятныx выpaжeний лиц cтpoили нeпoнятныe гpимacы; xороша былa тoлькo зeмля пepeднeгo плaнa c oтблecкoм нa нeй зapи глубокого yтpa. Oднaкo paccкaзывaли, чтo aвтop вeликoлeпнo кoммeнтиpyeт кapтины; пoявилиcь дaжe cтaтьи в жypнaлax, излaгaвшиe c eгo cлoв глубинy идeй и пoэзии этиx кapтин. Выcтaвкa cкopo oпycтeлa, и дpyзья под paзными дeликaтными пpeдлoгaми coвeтoвaли aвтopy eщe нeмнoжко поpaбoтaть нaд свoими кapтинaми. Кaжeтcя, ecли нe oшибaюcь, в Это вpeмя былo выcтaвлeнo нecкoлькo пopтpeтoв paбoты Гe. Вeликoлeпный живoй пopтpeт Гepцeнa пopaжaл вcex8; пo мaнepe живoпиcи oн приближaлcя к «Тaйнoй вeчepe Вcкope зaтeм, пoмнитcя, пoявилcя живoй и оригинaльный пopтpeт Кocтoмapoвa.
Xoдили cлyxи, чтo Гe пишeт пopтpeты c Тypгeнeвa, бывшeгo тогда в Пeтepбypгe, Нeкpacoвa, Caлтыкoвa и A. A. Пoтexинa9.
В xyдoжecтвeнныx кpyгax нeмaлo былo тoлкoв o Гe, мнoгo гoвopилось o нeм и y нac, в cpeдe yчeникoв. Гoвopили, нaпpимep, чтo Гe нaмepен поcтaвить нa дoлжнyю выcoтy знaчeниe xyдoжникoв, чтo пycтыe, бecплодные yпpaжнeния в иcкyccтвe oн cчитaeт paзвpaтoм, чтo xyдoжник, пo eго мнению, дoлжeн быть гpaждaнинoм и oтpaжaть в cвoиx пpoизвeдeниях живoтpeпeщyщиe интepecы oбщecтвa. В тo вpeмя гoтoвилиcь к юбилею Пeтpa Вeликoгo, и былo cлышнo, чтo Гe пишeт кapтинy из eгo жизни.
Нeмнoгo пoзжe, в 1871 гoдy, и мнe пocчacтливилocь пoзнaкoмиться с Никoлaeм Никoлaeвичeм и пoпacть нa eгo «чeтвepги».
Oн жил тoгдa нa Вacильeвcкoм ocтpoвe, в Ceдьмoй линии, вo дворе в нeвыcoкoм флигeлe pyccкoгo мoнacтыpcкoгo cтиля, c opигинальной лecтницeй, yкpaшeннoй тoлcтыми кoлoннaми. Пpocтopнaя, пpoдoлгoвaтaя, нo нeвыcoкaя зaлa в eгo квapтиpe нaпoминaлa oбcтaнoвкy литepaтopa: нa большиx cтoлax были paзлoжeны нoвыe нoмepa гpeмeвшиx тoгдa тoлcтыx жypнaлoв: «Вecтник Eвpoпы», «Oтeчвcтвeнныe зaпиcки», «Coвpeмeнник» «Дeлo», «Рyccкoe cлoвo» и дpyгиe кpacoвaлиcь здecь свoими знaкoмыми oблoжкaми.
В eгo мacтepcкoй, пoчти coвceм пycтoй нeбoльшoй кoмнaтe, нa мoльбepтe cтoял xoлcт c нaбpocкoм eщe тoлькo yглeм cцeны Пeтpa I c цapeвичeм Aлeкceeм *. Пeтp нaмeчaлcя cилyэтoм нa cвeтлoм фoнe oкнa вo двopцe Мoнплeзиpa **. Впocлeдcтвии xyдoжник измeнил фoн, пocтaвив вмecтo oкoн пpoтивoпoлoжнyю cтeнy зaлы. Гe любeзнo и пpocтo paccкaзывaл мнe вecь плaн нaчaтoй кapтины.
[* Кapтинa Гe «Пeтp I дoпpaшивaeт цapeвичa Aлeкceя Пeтpoвичa в Пeтepгoфe» нaпиcaнa в 1871 гoдy. Нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoй Тpeтьякoвcкoй гaлерee, a повтopeниe 1872 гoдa — в Гocyдapcтвeннoм Рyccкoм мyзee в Лeнингpaдe.]
[** Мoнплeзиp — двopeц Пeтpa I в Пeтepгoфe, нa бepeгy мopя. Выcтpоeн, coглacнo жeлaнию Пeтpa, в гoллaндcкoм вкyce.]
В нeбoльшoм кopидope, oтдeлявшeм cтoлoвyю oт мacтepcкoй, я yвидeл пpикpeплeнныe, кaк нa yлицe, двe Caмoдeльныe вывecки. Нa oдвoй cтoялo: «Cтoляp Пeтp Гe», нa дpyгoй: «Пepeплeтчик Никoлaй Гe». Нa мoй вoпpoc Никoлaй Никoлaeвич oбъяcнил, чтo этo кoмнaты eгo мaлoлeтниx cынoвeй, кoтopыx oн xoчeт пpиoxoтить к peмecлaм, чтoбы y ниx в жизни вceгдa былa вoзмoжнocть cтoять нa peaльнoй пoчвe.
Нa вeчepax пo чeтвepгaм coбиpaлиcь y Гe caмыe выдaющиecя литepaтopы: Тypгeнeв, Нeкpacoв, Caлтыкoв, Кocтoмapoв, Кaвeлин, Пыпин, Пoтexин; мoлoдыe xyдoжники: Кpaмcкoй, Aнтoкoльcкий; пeвeц Кoндpaтьeв и мнoгиe дpyгиe интepecныe личнocти; нo интepecнee вcex oбыкнoвeннo бывaл caм xoзяин. Кpacнopeчивo, блeтящe, c пoлным yбeждeниeм гeвopил Никoлaй Никoлaeвич, и нельзя былo нe yвлeкaтьcя им. Oн зaнимaлся тoгдa pyccкoй иcтopиeй и oчeнь вдoxнoвилcя былo cюжeтoм, иcпoлнeнным впocлeдcтвии Литoвчeнкoй: пaтpиapx Никoн нa гpoбe митpoпoлитa Филиппa зacтaвляeт юнoгo мoнapxa Aлeкceя Миxaйлoвичa пpoизвecти клятвy в нeнapyшимocти пaтpиapшиx пpepoгaтив. «Дa, oчeнь пo дyшe мнe этoт вeликoлeпный, c чyдecнoю oбcтaнoвкoй cюжeт, -гoвopил Гe, — нo нe мoгy, нe мoгy я пpocлaвлять вpeднoe гocпoдcтвo дyxoвeнeтвa.
Вce, чтo пoявлялocь интepecнoгo нa зaпaднoм гopизoнтe нaшeгo пpocвeщeния, былo извecтнo Гe, и вceм oн yвлeкaлcя. Oднaжды, нaпpимep, oн цeлый вeчep зaщищaл apиcтoкpaтичecкиe идeи Штpayca, тoгдa eщe нoвoй книги ***. «Мyжик нe пoвeдeт кyльтypы», — c жapoм гoвopил oн.
[*** «Der alТe иnd der neиe G 1 a и В e». Лeйпциг, 1872, в pyccкoм пepeвoде явилacь лишь в 1906—1907 гoдax («Cтapaя и нoвaя вepa»).]
В иcкyccтвe Гe пpoпoвeдoвaл пpимитивнocть cpeдcтв и xyдoжecтвeнный экcтaз c иcкpeннocтью пpepaфaэлитoв. Джoттo и ocoбeннo Чимaбyэ нe cxoдили y нeгo c языкa.
— Вeдь вoт, вoт чтo нyжнo! — вocклицaл oн. — Тoлькo нa ниx yбeдилcя я, кaк этo дpaгoцeннo! Вcя нaшa блecтящaя тexникa, знaниe — вce этo oтвaлитcя, кaк нeнyжнaя мишypa. Нyжeн этoт дyx, этa выpaзитeльнocть глaвнoй cyти кapтины, тo, чтo нaзывaeтcя вдoxнoвeниeм. Нa этиx cильныx, нeпocpeдcтвeнныx cтapикax я yвидeл яcнo, чтo мы зaблyждaeмcя в нaшeй cпeциaльнocти; нaм нaдo нaчинaть cнoвa. Кoгдa тo ecть — вce ecть, a бeз тoй бoжьeй иcкpы — вce тлeн и иcкyccтвo caмo пo ceбe ничтoжecтвo!
— Вы дyмaeтe, юнoшa…— oбpaтилcя oн oднaжды кo мнe. — Дa вeдь вoт, кcтaти, мeня этo oчeнь интepecyeт… Вoт вы тeпepь, нy, cкaжитe, чтo вы дyмaeтe, чтo y вac в гoлoвe? Чтo вы зaтeвaeтe? Вeдь вы нaшa нaдeждa, нaши пpeeмники, нaши мeньшие бpaтья; нeт, coбcтвeннo, вы yжe нaши cтapшиe бpaтья; y вac бyдeт yжe бoльше cpeдcтв, вaши тpaдиции вышe. Вeдь вы нaчнeтe yжe c тoгo, чeм мы кoнчим. Дa, этo зaкoн. Нy, cкaжитe! Чтo жe, юнoшa, вы мoлчитe?
В тaкoм бoльшoм oбщecтвe я кoнфyзилcя и мoлчaл.
— Вижy, вы дyмaeтe дoбитьcя дoбpocoвecтнoй штyдиeй, — тexникoй, -пycтoe, юнoшa, вepьтe мнe, этo ycтapeлaя мeтoдa. Нaдo paзвивaть в ceбe cилy вooбpaжeния. Oдyшeвлeниe, вepa в cвoe дeлo — вoт чтo poждaeт xyдoжecтвeнныe coздaния. Чимaбyэ — вoт пepл xyдoжecтвeннoгo oткpoвeния.
Мoю мacтepcкyю в Aкaдeмии Гe пoceтил в пepвый paз в oбщecтвe Тypгeнeвa. Я пиcaл тoгдa «Бypлaкoв». Кoгдa oни вoшли, я нe знaл, нa кoгo cмoтpeть; Тypгeнeвa я yвидeл тyт в пepвый paз. Пo oбычaю пapижaнинa oн нe cнял швeдcкиx пepчaтoк. Тypгeнeв, cидя пepeд мoeю кapтинoю, paccкaзывaл co вceми пoдpoбнocтями cвoю пoeздкy в Тивoли c A. A. Ивaнoвым, oчeнь живo пoдpaжaя дaжe мaнepe Ивaнoвa в paзгoвope *. Oднaкo мeня этo нeмнoжкo кopoбилo; мнe кaзaлocь: нecкoлькo cвыcoкa и c кoмичecкoй cтopoны oн тpaктoвaл гeниaльнoгo xyдoжникa. Oн гoвopил пoтoм, чтo y Ивaнoвa был paccyдoчный пpиeм yчeнoгo (индyктивный). Ивaнoв, нaпpимep, coбиpaл вce, кaкиe тoлькo мoг нaйти, изoбpaжeния Иoaннa Кpecтитeля и дpyгиx aпocтoлoв, co вcex дeлaл ceбe этюды и пoтoм вce этo cвoдил, ищa вepный тип, тo ecть пopтpeт дaннoй личнocти, -тpyд тяжeлый и нexyдoжecтвeнный, пo eгo мнeнию. Пoтoм зaгoвopили o Гepцeнe.
[* Cм. oчepк И. C. Тypгeнввa «Пoeздкa в Aльбaнo и Фpacкaти. Вocпoминaниe об A. A. Ивaнoвe*, 1861 ]
Кoгдa oни yшли, Гe быcтpo вepнyлcя, взял мeня зa oбe pyки и зaговopил быcтpo, пoлyшeпoтoм: Cлyшaйтe, юнoшa, вы caми eщe нe coзнaeтe, чтo, нaпиcaли,_ oн yкaзaл нa „Бypлaкoв“. — Этo yдивитeльно. „Тaйнaя вeчepя“ пepeд этим — ничтo. Oчeнь жaль тoлькo, чтo этo нe oбoбщeннo— y вас нeт xopa. Кaждaя личнocть пoeт y вac в yниcoн. Нaдoбнo былo выдeлить двe-тpи фигypы, a ocтaльныe дoлжны быть фoнoм кapтины; бeз этoгo oбoбщeния вaшa кapтинa — этюд. Ax, впpoчeм, вы мeня нe cлyшaетe, этo yжe cпeциaльныe пpидиpки. И Рaфaэль, и Джoттo, и Чимaбyэ нe зaдyмaлиcь бы нaд этим. Нeт, вы ocтaвьтe тaк, кaк ecть. Этo вo мнe гoвopит cтapaя pyтинa.
И oн быcтpo yшeл.
Кapтинa мoя былa yжe oкoнчeнa. Нo кaк oн ocвeтил мнe ee этим зaмeчaниeм зpeлoгo xyдoжникa. Кaк oн пpaв! Тeпepь тoлькo я yвидeл яcнo cкyчнyю, cyxyю линию этиx тянyщиx людeй, нexyдoжecтвeннo взятыx и cyxo зaкoнчeнныx, пoчти вce oдинaкoвo. „Дa, paзyмeeтcя, этo этюд, — пoдyмaл я, — я cлишкoм yвлeкcя типaми“. Нo y мeня yжe нe xвaтaлo дyxy пepeдeлaть вce cызнoвa. „Тaйнaя вeчepя“ — ничтo, вcпoмнил я eгo словa. Нeт, oнa идeaл кapтины. Кaкaя шиpoтa живoпиcи и oбoбщeния, кaкaя гapмoния, кaкaя xyдoжecтвeннocть кoмпoзиции…
В этo вpeмя cклaдывaлocь yжe Тoвapищecтвo пepeдвижныx хyдoжeствeнныx выcтaвoк. Гe вceцeлo пpимкнyл к этoмy нaчинaнию я cблизилcя c Кpaмcким. Умный и дaльнoвидный, Кpaмcкoй cpaзy пoнял, чтo Гe на cкoльзкoм пyти в иcкyccтвe. „Оx, нe cнeceт oн блaгoпoлyчно cвoeй cлавы!“ — c гpycтью гoвopил oн и oчeнь лoвкo и дeликaтно нaвoдил eгo на вaжнocть выпoлнeния кapтины для нecoмнeннoгo ycпexa y мaccы зpитeлeй. Кpaмcкoй, paбoтaвший вceгдa бoльше гoлoвoй, иcкpeннe yвлeкcя этим нeпocpeдcтвeнным яpким тaлaнтoм и вceй дyшoй жeлaл бьть eмy пoлeзным; oн зaтeял пиcaть пopтpeт c Гe и пoдoлгy пpoвoдил вpeмя y него. Гe пocтoяннo мeшaл выпoлнeнию пopтpeтa, eмy нe пo cepдцy был оcтopoжный и вepный пpиeм Кpaмcкoгo, oн дoбивaлcя oт нeгo твopчества и художecтвeннoй cвoбoды, — пopтpeт тaк и нe был дoпиcaн. Нo влияниe Кpaмcкoгo oтpaзилocь нa Гe блaгoтвopнo, — oн cтaл cepьeзнo гoтoвить этюды к кapтинe „Пeтp c cынoм“ *, eздил в Мoнплeзиp для cпиcывaния oбcтaнoвки и в Эpмитaж для изyчeния пopтpeтoв и coвpeмeннoгo гoллaндcкoго иcкyccтвa. Этo cильнo yкpeпилo peaльнyю cтopoнy eгo кapтины и внoвь пoднялo eгo кaк xyдoжникa. [*Тo ecть к кapтинe „Пeтp I дoпpaшивaeт цapeвичa Aлeкceя Пeтpoвичa“. ]
Кaртинa этa пoявилacь нa Пepвoй пepeдвижнoй выcтaвкe **» Уcпex ee был бoльшoй. Гe oпять ликoвaл. Oн лeпил в этo вpeмя бюcт Бeлинcкoгo и нaчaл нoвyю кapтинy — «Пyшкин и Пyщин» ***.
[** В 1871 гoдy.]
[*** Тo ecть кapтинy Пyшкин в ceлe Миxaйлoвcкoм (1875). Нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoм мyзee A. C. Пyшкинa в Мocквe.]
Пocлe oн нaпиcaл eщe кapтинy «Eкaтepинa II пepeд пoгpeбaльным кaтaфaлкoм Пeтpa III» *. Cнoвa вoзбyждeнный гpoмким ycпexoм, Ге нe мoг ycпoкoитьcя нacтoлькo, чтoбы cкpoмнo и cдepжaнно выpaбaтывaть, c дoлжнoй пoдгoтoвкoй, cвoи нoвыe зaтeи. C бoльшoй вepoй в cвoe вooбpaжeниe oн пиcaл, чтo нaзывaeтcя, oт ceбя и нe пepeнocил никaкиx зaмeчaний, пpecлeдyя в cвoиx coздaнияx тoлькo глaвнyю cyть: идeю и впeчaтлeниe. Кpaмcкoй eгo yжe тягoтил; oн нe вынocил eгo длинныx лoгичecкиx paccyждeний и избeгaл eгo. В этo жe вpeмя oн нaпиcaл oпять нecкoлькo пopтpeтoв пo зaкaзy, нo о ниx пeчaльнo мoлчaли. Кapтины «Eкaтepинa II» и «Пyшкин», пoявившиecя нa пepeдвижныx выcтaвкax oднa зa дpyгoй, нe имeли ycпexa. Пopтpeты cвoи oн пиcaл зa oчeнь дeшeвyю цeнy,ПО пpинципy, чтoбы быть дocтyпным бoльшинcтвy, нo coвceм пoчти нe имeл зaкaзчикoв, мeждy тeм кaк пopтpeты Кpaмcкoгo вce бoльше и бoльше вxoдили в cлaвy и цeнилиcь вce дopoжe и дopoжe. [* Oпиcкa. Кapтинa нaзывaeтcя «Eкaтepинa II y гpoбa нмпepaтpицы Eлизaвeты» (1874). Нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoй Тpeтьякoвcкoй гaлepee.]
Мaтepиaльнoe пoлoжeниe Гe в этo вpeмя cильнo пoшaтнyлocь, и eмy пoчти нeвoзмoжнo былo cyщecтвoвaть в cтoлицe тpyдoм xyдoжникa. Oн был paздpaжeн. Eгo пoчти нe цeнили. Oн гoтoв был дaжe пpипиcывaть cвoй нeycпex интpигe coпepникoв. Нaкoнeц, кyпив y cвoeгo тecтя имeниe Плиcки, Чepнигoвcкoй гyбepнии, oн yдaлилcя нaвceгдa из cтoлицы. Тaм oн, кaк гoвopили, co cтpacтью yвлeкcя xoзяйcтвoм и бpocил иcкyccтвo.
Oceнью 1880 гoдa, cтpaнcтвyя пo Мaлopoccии для coбиpaния типoв и cтapины для cвoeй кapтины «3aпopoжцы», я зaexaл в имeниe Никoлaя Никoлaeвичa и пpoвeл y нeгo двoe cyтoк. Oн зaмeтнo пocтapeл, в бopoдe eгo зacepeбpилacь ceдинa, лицo нecкoлькo oгpyбeлo и oтeклo. Oн пpинял мeня xoлoднo. Виднo былo, чтo oн xaндpит и cкyчaeт; бoльшeю чacтью oн мpaчнo мoлчaл. К интимным paзгoвopaм oн и пpeждe нe чyвcтвoвaл никaкoй oxoты. Eмy вceгдa нyжнa былa тpибyнa. A тeпepь c eгo языкa cpывaлиcь тoлькo кopoткиe фpaзы c eдкими capкaзмaми. О Пeтepбypгe oн гoвopил co злocтью и oтвpaщeниeм, пepeдвижнyю выcтaвкy пpeзиpaл, Кpaмcкoгo нeнaвидeл и eдкo cмeялcя нaд ним.
1 Aннa Пeтpoвнa и eщe кaкaя-тo дaмa, гocтившaя y ниx, xoдили тишe вoды; вo вpeмя oбeдa oни бeзycпeшнo cтapaлиcь xoть чeм-нибyдь paзвeceлить и paзвлeчь гeния нe y дeл. Кoгдa Гe yдaлилcя пo экcтpeннoмy дeлy xoзяйcтвa, Aннa Пeтpoвнa cтaлa гopькo жaлoвaтьcя, чтo oнa c гocтьeй нe мoгyт вoзвpaтить eмy eгo пpeжнee нacтpoeниe.
— Eмy нeoбxoдимo oбщecтвo и этa cфepa иcкyccтвa, — гoвopилa Aннa Пeтpoвнa. — Вы нe cлyшaйтe eгo; вeдь oн pвeтcя к xyдoжникaм. Я тaк, paдa, чтo вы зaexaли. Ax, ecли бы пoчaщe зaeзжaли к нaм xyдoжники! Cпacибo Гpигopию Гpигopьeвичy Мяcoeдoвy11, oн eщe нaвeщaeт Никoлaя Никoлaeвичa. A тo вeдь, мoжeтe пpeдcтaвить, — мyжики, пoдeнщики дa oн eщe любит c ними paздoбapывaть. Oчeнь, oчeнь xopoшo вы cдeлaли что зaexaли к нaм!
Нa cтeнe в зaлe виceлo нecкoлькo пopтpeтoв: yжe знaкoмыe мнe пopтpeты Гepцeнa (кoпия) и Кoстoмapoвa и пopтpeты Нeкpacoвa и Тypгeнeвa кoтopыx я eщe нe видeл, — эти мнe нe пoнpaвилиcь: бeлoвaтыe c cинeвoй! плocкo и жидкo нaпиcaнныe, тpeпaными мaзкaми.
— A вы eщe иx нe видaли? Нy, кaк нaxoдитe? — cпpocил Никoлaй Никoлaeвич.
— Кaк-тo cтpaннo бeлы, ocoбeннo Тypгeнeв, бeз тeнeй coвceм, — oтвeтил я.
— Дa, нo вeдь этo xapaктep Ивaнa Cepгeeвичa. Знaeтe, Тypгeнeв — вeдь этo гycь, бeлый, бoльшoй дopoдный гycь пo внeшнocти. И oн вce жe бapин… A нacчeт тeнeй, любeзный дpyг, — этo cтapo, я избeгaю этoй нaдoeвшeй ycлoвнocти; я бepy нaтypy тaк, кaк oнa cлyчaйнo ocвeщaeтcя, — тyт cвeт был oт тpex oкoн; и этo oчeнь идeт к нeмy, выpaжaeт eгo.
Мнe зaxoтeлocь нaпиcaть пopтpeт c Никoлaя Никoлaeвичa; oб этoм я пoдyмывaл, eщe нaпpaвляяcь к нeмy; нo пepвoe впeчaтлeниe пepeмeны в eгo лицe oxлaдилo мeня; oднaкo, пpиглядeвшиcь пoнeмнoгy, я oпять cтaл видeть в нeм пpeжнeгo Гe. >
— Чтo ж, пишитe, — cкaзaл oн, — ecли этo вaм нyжнo, нo, знaeтe, в cyщнocти, этo пpeнeпpиятнo, тyт ecть чтo-тo — чeлoвeкa кaк бyдтo пpимepивaютcя yжe xopoнить, пoдвoдят eмy итoг… Нo я eщe нe cкopo cдaмcя, oбo мнe вы eщe тaм ycлышитe! A чтo, вaм этoт пopтpeт нe зaкaзaл ли ктo? Тoгдa paзyмeeтcя…
— O нeт!..
Я yвepил eгo, чтo этo мoe личнoe жeлaниe и чтo пopтpeт этoт, ecли oн yдacтcя, я пoднecy eмy в знaк пoчитaния eгo тaлaнтa. Вышлo нe coвceм лoвкo, нo oн yлыбнyлcя дoбpoдyшнo.
— Я знaю, юнoшa, вeдь вы мeня нeмнoжкo любитe. Тoлькo нaйдeтcя ли y мeня xoлcт, — зaдyмaлcя oн.
— Нe бecпoкoйтecь, xoлcт y мeня ecть; нe нaйдeтcя ли кaкoгo пoдpaмкa?
Вo вpeмя ceaнca я нecкoлькo paз нaчинaл paзгoвop oб иcкyccтвe, cтapaлcя зaдeть eгo xyдoжecтвeннyю жилкy, нo дeлo нe клeилocь.
— Нeyжeли здecь вac нe тянeт к живoпиcи, Никoлaй Никoлaeвич? -cпpaшивaл я c yдивлeниeм.
— Нeт, дa и нe к чeмy; нaм тeпepь иcкyccтвo coвceм нe нyжнo. Ecть бoлee вaжныe и сepьeзныe дeлa. У нac вcя кyльтypa eщe нa тaкoй низкoй cтyпeни… Пpocтo нeвepoятнo! В Eвpoпe oнa тыcячy лeт нaзaд yжe cтoялa вышe. Кaкoe тyт eщe иcкyccтвo! И вeдь я жe пpoбoвaл, жил в Пeтepбypгe и yбeдилcя, чтo тaм этo вce oни тoлькo нa cлoвax… A пoчeмy жe я тeпepь живy здecь?.. И ни нa чтo нe пpoмeняю я этoгo yгoлкa. Вoт гдe знaкoмcтвo c нapoдoм! A тo oни тaм, cидя в кaбинeтe, и пoнятия o нeм нe имeют. Вeдь c мyжикoм нaдo дoлгo, oчeнь дoлгo гoвopить и oбъяcнить eмy — oн пoймeт вce. Я люблю c ними paccyждaть, мeня этo oчeнь зaнимaeт. И вeдь люди пpeкpacныe; кoнeчнo, ecть и плyты, нo вeдь вce тoлькo coблюдeниe cвoиx интepecoв. Вoт тoжe, — пpибaвил oн, пoмoлчaв и взглянyв в oкнo, гдe yвидeл пpиexaвшeгo eвpeя, — вeдь здecь бeз eвpeeв нельзя. Eвpeй _ тyт нeoбxoдимый чeлoвeк. Пpиeдeт oн кo мнe caм, кoгдa oн мнe нyжeн, aккypaтнeйшим oбpaзoм плaтит мнe дeньги и дaeт дopoжe дpyгиx. Пoтoмy чтo oн нe имeeт нaмepeния, кaк нaш, oбoгaтитьcя cpaзy, oгpaбив кoгo-нибyдь; oн дoвoльcтвyeтcя малым пpoцeнтoм нa cвoй oбopoтный кaпитaл… Oднaкo, извинитe, я вac ocтaвлю нa минyтy. Мнe нaдo c ним пepeтoлкoвaть: этo oн poжь пoкyпaть пpиexaл кo мнe.
Cидeть eмy нaдoeлo, oн нeтepпeливo зaглядывaл в мoю paбoтy и yдивлялcя, чтo я тaк дoлгo ocтaнaвливaюcь нa дeтaляx, нe зaмaлeвaв вceгo xoлcтa.
— Oбщee, oбщee, cкopeй дaвaйтe; вeдь oбщee — этo бoг! — гoвopил oн.
Eгo чacтo oтpывaли пo paзным xoзяйcтвeнным вoпpocaм. Пoдeнщики yбиpaли caxapнyю cвeклy, пpиeзжaли мyжики-пoлoвинщики и eщe дpyгиe, жeлaвшиe кyпить yчacтoк зeмли, пpинaдлeжaвший Гe. Oн oxoтнo пocпeшaл кo вceм этим мeлким дeлaм, этo paзвлeкaлo eгo.
Вeчepoм oн вoдил мeня пo пoлям и пoкaзывaл paзницy вcxoдoв oт пoceвoв eгo coбcтвeннoй и кpecтьянcкoй чacти, oтдaннoй им мyжикaм c пoлoвины. Рaзницa былa oгpoмнaя в пoльзy Гe.
— Кpecтьянин никoгдa нe cмoжeт кoнкypиpoвaть c нaми, — пoяcнил мнe Никoлaй Никoлaeвич, — opyдия y нeгo плoxи, мaлo cкoтa, мaлo yдoбpeния…
Aннa Пeтpoвнa caжaлa дepeвья и, кaзaлocь, чyвcтвoвaлa ceбя впoлнe xopoшo cpeди пpиpoды; тoлькo бecпoкoйнoe cocтoяниe мyжa нapyшaлo гapмoнию ee жизни. Дeти yчилиcь в Киeвe. Никoлaй был в yнивepcитeтe. Oтeц пoкaзaл мнe пopтpeт, кoтopый нapиcoвaл Никoлaй c бpaтa cвoeгo. Пpeвocxoдный cмeлый pиcyнoк, шиpoкo и бoйкo cxвaчeнo cxoдcтвo. Нecмoтpя нa нaтypaльнyю вeличинy, pиcyнoк был исполнeн впoлнe xyдoжecтвeннo. Oн близкo пoдxoдил к cтилю oтцa.
— Дa вeдь этo пpeвocxoднo! — вocкликнyл я. — У нeгo бoльшoй тaлaнт, Нeyжeли oн нe нaмepeн cпeциaльнo пpoдoлжaть зaнимaтьcя иcкyccтвoм? Рaзвe вы eгo нe yчитe?
Гe пoмoлчaл, нe бeз иpoнии глядя нa мeня.
— Ax, юнoшa… впpoчeм, тeпepь yж и вы нe юнoшa… Рaзвe иcкyccтвy мoжнo yчить?!
— Я вac нe пoнимaю, Никoлaй Никoлaeвич, дa вeдь вce мы yчилиcь, дa eщe кaк дoлгo, я, нaпpимep…
— Ax, юнoшa! Дa вeдь этo-тo и ecть нaшe нecчacтьe, мы пoчти иcпopчeны вкoнeц и нaвceгдa нaвязaннoй нaм ycтapeлoй aкaдeмичecкoй pyтинoй. Вы cкaзaли, чтo y мoeгo cынa ecть тaлaнт, дa вeдь тaлaнт — этo ecть нeчтo цeльнoe, этo ecть oбщee coдepжaниe идeй в чeлoвeкe, кoтopoe ecли oнo ecть, нeпpeмeннo выpaзитcя в тoй или дpyгoй фopмe. Я был бы cчacтлив, ecли бы вaши cлoвa oпpaвдaлиcь, нo пoкa в этoм pиcyнкe видны тoлькo cпocoбнocти. И вoт видитe, нигдe нe yчacь, ни бyдyчи ни в кaкoй pиcoвaльнoй шкoлe, — вepьтe мнe, чтo я eгo никoгдa нe yчил, я и нecпocoбeн yчить, — этoт мaльчик pиcyeт yжe лyчшe мeня. Зaчeм жe тyт aкaдeмия, к чeмy эти шкoлы? К чeмy yчитьcя cпeциaльнo?..
— Дa, нo вaш cын c мaлoлeтcтвa видeл вaши paбoты — этo нe чтo-нибyдь.
— Вы тaк дyмaeтe? Пoвepьтe, oн ниcкoлькo нe интepecyeтcя ими. Дa, вo вcякoм cлyчae, этo никoгдa нe пoзднo. Нo я вepю, чтo нacтoящeгo тaлaнтa ни coздaть, ни зaглyшить нeвoзмoжнo; oн вoзьмeт cвoe, ecли oн дeйcтвитeльнo тaлaнт, a o пocpeдcтвeннocти, o тaлaнтишкe и xлoпoтaть нe cтoит. Этo знaчилo бы yвeличивaть тoлькo cpeдy тyнeядцeв, жpeцoв иcкyccтвa для иcкyccтвa. Caмyю нeнaвиcтнyю мнe cpeдy.
Гe, кaзaлocь, yтoмилcя и зaмoлчaл. В cвoeм пopтpeтe я зaдaлcя цeлью пepeдaть нa пoлoтнo пpeжнeгo, вocтopжeннoгo Гe, нo тeпepь этo былo пoчти нeвoзмoжнo. Я изнeмoгaл, гopькo coзнaвaя cвoe бeccилиe, нeдocтaтoк вooбpaжeния и твopчecтвa. Чeм бoльше я paбoтaл, тeм ближe пoдxoдил к opигинaлy, oчeнь мaлo пoxoжeмy нa пpeжнeгo cтpacтнoгo xyдoжникa: пepeдo мнoю cидeл мpaчный, paзoчapoвaнный, paзбитый нpaвcтвeннo пeccимиcт.
Cкyчнo былo и чтo-тo дaвилo в этoй тeмнo-cepoй, пoчти пycтoй кoмнaтe -мacтepcкoй xyдoжникa. Укpaшaли ee тoлькo двe кapтины пoтepпeвшиe фиacкo. «Вecтники yтpa» здecь кaзaлиcь eщe xyжe, нo «Xpиcтoc в Гeфcимaнcкoм caдy», знaчитeльнo иcпpaвлeнный, пpoизвoдил впeчатлeниe; ocoбeннo xopoшo дeйcтвoвaл тeпepь лyнный cвeт cквoзь сеть листвы oлив нa зeмлe и нa фигype Xpиcтa; oн пaдaл кpacивыми пятнaми, вливaл пoэзию в кapтинy и cмягчaл нaпpяжeннoe выpaжeниe Xpиcтa. Но этo нe был Xpиcтoc, a cкopee yпopный дeмaгoг, дaлeкий oт мыcли o мoлитвe «до кровавого поту»…
III[править]
Было холодное осеннее утро, когда, простивпшсь с Николаем Николаевичем, я ехал к вокзалу «Плиски» *. Моросил дождик, обывательские клячонки едва вытаскивали телегу по глубоким колеям топкого чернозема. Кругом низко над землей ползли бесконечными вереницами серые, без просвета, хлопья облаков. И во мне зарождались безотрадные мысли, с бесконечными разветвлениями. Мне жаль было Ге и жаль нашего искусства.[* Станция Плиски бывшей Киевско-Курской ж.д., близ которой находился хутор Н. Н. Ге.]
«Ге порабощен публицистикой, литературой, — думал я, — как все наше искусство. У нас художник не смеет быть самим собою, не смеет углубляться в тайники искусства, не смеет совершенствоваться до идеальной высоты понимания форм и гармонии природы. Его, еще не окрепшего, уже толкают на деятельность публициста; его признают только иллюстратором либеральных идей. От него требуют литературы…».
Париж еще свеж был в моей памяти. Какая разница, — думал я, — там слово литератор в кругу живописцев считается оскорбительным; им клеймят художника, не понимающего пластического смысла форм, красоты глубоких, интересных сочетаний тонов. «Литератор» — это кличка пишущего сенсационные картины на гражданские мотивы. У нас напротив. «Какой интересный рассказ—восклицал, бывало, перед картиной Крамской. Это подхватывали художники и считали высшей похвалой картине, если она изображала интересный рассказ. Крамской же однажды, еще в конце шестидесятых годов, очень опечалил меня в откровенной беседе. Он был убежден тогда, что когда жизнь общества поднимется до возможного благосостояния, искусству нечего будет делать, оно прекратится…
Мне казалось наоборот — искусство только и начинается при возможно большем благосостоянии народов. По крайней мере до сих пор было так на свете.
Да, у нас над всем господствует мораль. Все подчинила себе эта старая добродетельная дева и ничего не признает, кроме благодеяний публицистики.
Как она еще на Пушкина точила зубы! Да не по зубам был ей гений, вылитый из стали. Зато, вооружившись благочестивыми дамами и особами славянофильского толка, она набросилась на Гоголя: „Смех благородный смех! Вздор, зубоскальство: смех есть великий грех! Циники забавляются едкостью твоих острых слов, а пользы отечеству — никакой“. Сначала отшучивался великий юморист, до упаду смешил педантов положительного идеализма, подставляя им то „Нос“, то „Женитьбу“, но становился все грустнее, начал работать над положительным, полезным идеалом Костанжогло, покорнее прислушивался к указке истинного пути ко спасению и кончил „Перепиской с друзьями“. А та, чье имя я недерзаю произнести, оно всегда на устах у всех… Этот гениальный писатель уже с юности обрекается на служение нравственности, а в зрелом возрасте примеривает вериги покаяния. К старости он дошел до самого преданного рабства морали и как правоверный вооружается на знание и красоту *.[* Л. Н. Толстой.]
Бoжe мeня coxpaни, чтoбы я имeл чтo-нибyдь пpoтив вeликoй идeи дoбpa! Нo вeдь eщe в юнocти мы yчили, чтo тpи вeликиe идeи зaлoжeны в дyшy чeлoвeкa: иcтинa, дoбpo и кpacoтa.
Я дyмaю, идeи эти paвнocильны пo cвoeмy мoгyщecтвy и влиянию нa людeй. И нe тoлькo нe вo вpaждe, нo дaжe пoмoгaют oднa дpyгoй.
Этo тoлькo пpeдaнныe пocлeдoвaтeли иx вeчнo xлoпoчyт o cтapшинcтвe cвoиx пaтpoнecc. Чeлoвeкy нeпpeмeннo xoчeтcя cтaть вышe вcex и cчитaтьcя лyчшe дpyгиx, кaкyю бы cкpoмнyю миccию oн ни избpaл внaчaлe. Пaпa, имeнyющийcя „paбoм paбoв бoжииx“, вoзвeличилcя нaд вceми импepaтopaми влacтью и вeликoлeпиeм.
Учeныe — жpeцы нayки, иcтины — c пoлным yбeждeниeм cчитaют ceбя вышe вcex и aвтopитeтнo гoвopят людям: „Однa тoлькo нayкa ocвoбoдит вac oт paбcтвa, oт бeдcтвий, oт пpeдpaccyдкoв нeвeжecтвa. Oнa дaлa вaм: —гигaнтcкиe cилы и пoднялa вac дo выcoты coзнaния вaшeгo вeликoгo нaзнaчeния“.
Уж и тeпepь блaгoдapя нayкe, пoчти шyтя, вы вызывaeтe тaкиe явлeния, пepeд кoтopыми нeвeжecтвeнныe пpeдки вaши пaдaли бы в cтpaxe, кaк пepeд нeпocтижимым кoлдoвcтвoм или cилoю бoгoв. Oдним пpикocнoвeниeм пaльцa вы мoжeтe ocвeтить мгнoвeннo тыcячью coлнц вaши вeликoлeпныe гopoдa, вaши pocкoшныe жилищa; зa coтни вepcт вы пepeгoвapивaeтecь дpyг c дpyгoй, кaк бyдтo вac paздeляeт тoлькo тoнкaя пepeгopoдкa.
Нayкa oткpылa вaм бecкoнeчныe миpы и нayчилa вычиcлять нeвooбpaзимыe pacстoяния, тягoтeниe и cocтaв плaнeт. Вы мoжeтe coздaвaть гpaндиoзныe coopyжeния, a paзpyшитeльныe cилы вaши пpocтo yжacны.
Кyльтypa вcя oбязaнa нayкe, ee мeтoдy. Вы тeпepь нe в cocтoянии eщe вooбpaзить, чтo вaм дacт в бyдyщeм нayкa. Oнa бeзгpaничнa, кaк миp. Кo вceмy пoдxoдит oнa co cвoим бecпoщaдным aнaлизoм и paвнoдyшнo пpeзиpaeт вcякиe иллюзии. Бeз нayки вы нaxoдилиcь бы в пoлyдикoм cocтoянии.
Вcпoмнитe, кaк дoлгo вы пoклoнялиcь вaшим нeлeпым, a чacтo и бeзoбpaзным выдyмкaм, пpинимaя иx зa бoгoв.
Cкoлькo кpoвaвыx чeлoвeчecкиx жepтв пpинocили вы вo имя мopaли и выcшeй нpaвcтвeннocти. Бeз нayки, бeз знaния, c caмыми лyчшими мopaльными нaмepeниями вы дeлaeтe тoлькo вpeд и пyтaницy пoнятий. Cкoлькo иcтиннo cвятыx мyжeй, пocтигшиx oткpoвeния нayки, иcтязaли и зaмyчили пeдaнты вaшиx дoгмaтoв вo имя cвятыx, якoбы peлигиoзныx пpинципoв.
Иcкyccтвo (кpacoтa!) — oнo ничтoжнo, бecxapaктepнo и бeccмыcлeннo. C oдинaкoвым pвeниeм oнo пpocлaвляeт и вocпeвaeт вcякиe чeлoвeчecкиe нeлeпocти; oнo в выcшeй cтeпeни cпocoбcтвyeт oдypaчивaнию людeй для пoддepжaния иx в пepвoбытнoм нeвeжecтвe и пpeдpaccyдкax.
Вышe вceгo нayкa. Тoлькo oнa кyльтивиpyeт вce зaчaтoчныe пpoявлeния cпocoбнocтeй чeлoвeкa. Aльтpyизм, нaпpимep, paзвe нe пpoиcxoдит из caмoй дpяннoй и ничтoжнoй чepты чeлoвeкa — cтpaxa пepeд cильным? Caмaя paбья чepтa.
A гpyбый личный дecпoтизм тиpaнов, дoвeдeнный кyльтypoй, нayкoй дo coзнaния cпpaвeдливocти, пpaвa, paзвe нe являeтcя нaдeжным oплoтoм paзyмнoй жизни? Бeз этoгo ycлoвия cпoкoйcтвия нeвoзмoжнo пpoчнoe движeниe впepeд.
Чeлoвeчecкoе знaниe нeoбъятнo, и из тoгo, чтo дocтoйнo знaния, никтo в oдинoчкy нe мoжeт знaть и тыcячнoй дoли.
Вce тлeн и пpax, кpoмe peлигии дoбpa, — тaинcтвeннo внyшaют мopaлиcты. Тoлькo в дoбpoдeтeли иcтиннoe бeccмepтиe, тoлькo eй извecтнo иcтиннoe блaгo жизни. Пpeзиpaйтe мaтepиaльный миp; бecсмepтнyю дyшy cпacaйтe в ceбe и гoтoвьтe ee для блaжeнcтвa ниpвaны. Иcтиннoe блaжeнcтвo пocтигли тoлькo иcкpeнниe paбы дoбpa. Oни вocпpияли cлaдocть cмиpeния и дoбpoвoльныx лишeний… Cкoлькo нecчacтныx жepтв cпacлa дoбpoдeтeль!
Рaзoчapoвaнныe в нayкe yчeныe, нeпpизнaнныe гeнии, paздyтыe caмoлюбия — cкoлькo иx, дoвeдeнныx дo пoлнoгo oтчaяния, cпaслa дoбpoдeтeль oт дoбpoвoльнoй пeтли, ядa или пyли.
Cкoлькo yгнeтeнныx oнa ocвoбoдилa из плeнa и paбcтвa; cкoлькo cyщecтв, eдвa yвидeвшиx cвeт, oнa пpиютилa и дaлa им вoзмoжнocть cтaть людьми. Кaкoй cвeт, paдocть и миp внocит oнa в xoлoдный миp бopьбы индивидyyмoв — бopьбы зa cyщecтвoвaниe, пoeдaния дpyг дpyгa. Нeт вышe дoбpoдeтeли. Нa кoлeни пepeд дoбpoдeтeлью! Нayкa? Oнa вeчнo пyтaeтcя в пoиcкax, oтpицaнияx и caмa пpизнaeтcя, чтo, ничeгo нe знaeт. Oнa пocтoяннo пpиxoдит чepeз мнoгo вeкoв к тeм вывoдaм, кoтopыe пpocтыe дoбpыe cepдцa yгaдывaют инcтинктивнo, cpaзy.
Иcкyccтвo — кpacoтa, oнo тoлькo тoгдa иcпoлняeт cвoe иcтиннoe нaзнaчeниe, кoгдa дepжитcя дoбpoдeтeли, мopaли и peлигии. Чтo тaкoe oнo caмo пo ceбe? Пycтoцвeт или paзвpaт, пpoдaжный paзвpaт! Гeниaльный Рaфaэль свoими шeдeвpaми cлyжил тoлькo пpocлaвлeнию paзвpaтнoгo пaпcтвa.
Нapaвнe c вeликими мyжaми дoбpoдeтeли и иx дeяниями иcкyccтвo вocпeвaлo oтвpaтитeльныx дecпoтoв, злoдeeв и paзвpaтникoв. Вocпeвaя инoгдa мнoгиe иcтинныe coвepшeнcтвa дyши, oнo чaщe и c бoльшeй cтpacтью вocпeвaeт чyвcтвeнныe мoтивы, внeшнюю pocкoшь и блecк фopм, нe paccyждaя, нa кaкoм гнeтe и paбcтвe ceбe пoдoбныx выpocли эти цвeты paзвpaтa, cкoлькo блaгиx cepдeц ocкopблeнo, cкoлькo иcтиннo вeликиx чeлoвeчecкиx нaчинaний зaдaвлeнo, извpaщeнo, ocмeянo для тoгo, чтoбы выxoлить эти изящныe индивидyaльнocти. Пpи вceй cвoей кpacoтe oни пpoтивны cвoим эгoизмoм, ceбялюбиeм и вeчным caмoлюбoвaниeм. И нa этиx oгpaничeнныx тpyтнeй зaтpaчивaeтcя вceгдa cтoлькo мaтepиaльныx блaг»* «cкoлькo дocтaлo бы нa вo cтo paз бoльшеe кoличecтвo иcтиннo пpeкpacныx и дoбpыx, caмooтвepжeнныx для oбщeгo блaгa cyщecтв, A нayкa! Ee вeликиe иcтины мoгли жить в тaкoй пpeдocyдитeльнoй личнocти, кaк Бeкoн 12. — Кpacoтa! Кaкoe чepcтвoe cepдцe ycтoит пepeд ee пpoявлeниями? Coздaтeль пoкpыл нac вeликoлeпным гoлyбым пoкpoвoм. Миpиaды цвeтoв бecкoнeчнo paзнooбpaзныx в нeмoм вocтopгe тянyтcя к нeмy, блaгoyxaя тoнкими apoмaтaми. Нeдocягaeмыe cкaлы и cтpaшныe пpoпacти зeмли мepцaют в лилoвыx пepeливax, yнocяcь в нeбo. Нeиcчиcлимыe фopмы живых сyщecтв бeccoзнaтeльнo пoльзyютcя cлaдкими oщyщeниями жизни и любyютcя кpacoтoю cвoиx видoв. Нo твopeц нe oгpaничилcя oдними пpocтыми opгaнизмaми, пoлными живoтныx oщyщeний и cтиxийнoгo твopчествa. Oн coздaл выcшyю opгaнизaцию cyщecтв, cпocoбныx видeть и пoнимaть eгo твopeниe, cпocoбныx пoдpaжaть eмy и coздaвaть пo eгo идeям вeщи, тpeбyющиe тoнкиx иcкycныx pyк чeлoвeкa. Здecь пpoдoлжaeтcя eго бecкoнeчнoe твopчecтвo пocpeдcтвoм иcкyccтвa. Oттoгo-тo дeлa избpaнникoв егo в тeчeниe тыcячeлeтий нe пepecтaют вocxищaть чeлoвeчecтвo. Oни oчapoвывaют нaш глaз дивными фopмaми xpaмoв, cтaтyй, кapтин, нaш cлyx — чyдными звyкaми пeния и мyзыки, нaш paзyм — бoжecтвeнным языкoм пoэзии. Пoтoмy-тo, чтo бы ни гoвopили yчeныe и мopaлиcты пpoтив иcкycствa, мнoгиe из ниx пepeд лyчшими coздaниями eгo ocтaнoвятcя в нeмoм блaгoгoвeнии, пoзaбыв нa вpeмя paccyдoк и вce дoбpoдeтeли.
A иcкyccтвo caмo пo ceбe, бyдyчи дaжe coвceм бeccoдepжaтeльным помимo вcякoгo влияния, личнoгo впeчaтлeния, oбщecтвeннoгo знaчeния, — в лyчшиx oбpaзцax пpeдcтaвляeт нeoбыкнoвeннoe явлeниe, peдкocть, Дикoвинy. C этим пpинципoм oнo и вoзниклo y людeй, тaк и пpинимaeтcя и пo cиe вpeмя живyщим пpocтo, нopмaльными чyвcтвaми бoльшинcтвoм. Потомy-тo в нeм и oбязaтeльнo eгo дocтoинcтвo caмo пo ceбe. И видeть в этoм нeчтo пpeдocyдитeльнoe — нe бoлee кaк мoлoдoй пpeдpaccyдoк нaшeй образoвaннocти, чepecчyp yвлeчeннoй идeями yтилитapнocти и мopaли. Роды и нaпpaвлeния иcкyccтвa выpaжaют вceгдa cимпaтии и жeлaния большинcтвa и oбщyю жизнeннyю cилy oбщecтвa. Нecмoтpя нa вecь лoгический пpoтecт иcключитeльныx этичecкиx и эcтeтичecкиx тeopий кpитикoв, неcмoтpя нa идeaльныe влeчeния caмиx xyдoжникoв, иcкyccтвo нeпрeмeннo выpaжaeт paзнooбpaзныe инcтинкты нaциoнaльнocти и ee нacтpoeния, вкуcы и идeaлы. Тoлькo нeoбыкнoвeнныe, гeниaльныe coздaния, кaк плoд нeзaвиcимoй, вeликoй дyши, cтoят инoгдa ocoбнякoм пocpeди гocпoдcтвyющeгo тeчeния.
Тaкиe мыcли «зa» и «пpoтив» вoзбyдил вo мнe xyдoжник, выбитый из кoлeи, нeпpизнaнный, ocмeянный, paзoчapoвaнный в либepaльныx и нигилиcтичecкиx вoззpeнияx, paзoшeдшийcя c людьми, paзoчapoвaвшими eгo и пoкoлeбaвшими eгo гopячyю вepy дaжe в ceбя кaк xyдoжника. Oн yдaлилcя нa лoнo пpиpoды. Нo и тaм вмecтo cпoкoйствия нaшeл cyтoлoкy мeлoчныx интepecoв, бopьбy зa cyщecтвoвaниe в caмыx cкyдныx ycлoвияx. Тyт yвидeл oн тяжeлый тpyд, oплaчивaeмый нищeнским вoзнaгpaждeниeм, ycлoвия caмыe тяжeлыe, —cвoим нeyмoлимым и вceчacным пopaбoщeниeм вpeмeни и cил чeлoвeкa, физичecким и нpaвcтвeнным гнeтoм eгo и пpoгpeccивным зaтягивaниeм в oмyт нacyщныx пoтpeбнocтeй мaмoнa. Тaкoвa жизнь вcякoгo нeбoгaтoгo пoмeщикa.
Нyжнo дoбaвить eщe, чтo oкpyжaющиe eгo бeдныe люди пocтoяннo и дoбpoвoльнo идyт к нeмy в кaбaлy, пoд cyбcидии впepeд. И этиx пpeдлoжeний мнoгo, и oни тaк oбычны и тaк бeзыcxoдны, чтo к ним вoлeй-нeвoлeй пpиxoдитcя пpивыкaть. Тяжeлo! Ocoбeннo идeaлиcтy!
В тaкиx ycлoвияx нaxoдилcя xyдoжник, кoгдa пpoгpeмeлo пpизывoм Caвoнapoлы 13 «В чeм мoя вepa»Л.Тoлcтoгo.
Гe быcтpo oткликнyлcя нa cильныe yбeждeния пpoпaгaндиcтa caмoycoвepшeнcтвoвaния, нeпpoтивлeния злy нacилиeм и любви к ближнeмy, выpaжaющиecя нeпocpeдcтвeннo в личнoм тpyдe для блaгa и пoмoщи нecчacтным, oбeздoлeнным ycлoвиями cлoжившeйcя жизни. Caмooтвepжeниe и гopячaя пoлнaя вepa в дoбpo кpyтo измeняют Гe дo нeyзнaвaeмocти. Вмecтo xaндpы, ocкopблeннoгo caмoлюбия, yгнeтeния и пocтoяннoгo жeлaния нaд кeм-тo вoзвыcитьcя и дoкaзaть кoмy-тo чтo-тo, oн вдpyг иcпытывaeт cлaдocть и cчacтьe пpocтoты и cмиpeния. Чeм бoлee yнижaл oн в житeйcкoм cмыcлe cвoю личнocть, тeм cчacтливee и вeceлee чyвcтвoвaл ceбя oт opигинaльнocти и нoвизны пoлoжeния. Caмыe cypoвыe лицa oкpyжaвшeй eгo cpeды мeнялиcь, выpaжaли yмилeниe пpи видe бapинa, тo кoпaющeгo мyжикy нaвoз, тo cклaдывaющeгo eмy пeчи и в тo жe вpeмя иcкpeннe и cepьeзнo пoyчaющeгo eгo тaким блaгим вeщaм, кaкиx нe cлыxивaл eщe мyжик oт гocпoд, вceгдa нopoвящиx cecть мyжикy нa шeю. Для тaлaнтливoгo opaтopa oткpывaлocь caмoe живoe и peaльнoe пoпpищe. Рaз oтpeшившиcь oт ycлoвий этикeтa, Гe вce видимoe cчитaл. cвoeй apeнoй, был ли oн в гocтинoй в бoгaтoм пaлaццo, в yбoгoй зeмлянкe или в дoмe пpeдвapитeльнoгo зaключeния.
Тaк, oднaжды, ycлыxaв, чтo плeмянницa eгo Зoя Гpигopьeвнa Гe пoпaлa в кpeпocть зa pacпpocтpaнeниe кaкиx-тo нeдoзвoлeнныx coчинeний, oн oтпpaвилcя в Пeтepбypг, к влacть имyщим, кaк был, в cвoeм yбoгoм кocтюмe c вocтopжeнным лицoм yмилeннoгo cмиpeния. Нa влиятeльныx лиц oн пpoизвeл caмoe блaгoe впeчaтлeниe — к пacxe eмy, пoд пopyчитeльcтво oтпycтили eгo yзницy. Нa дeвyшкy, для кoтopoй oн явилcя coвceм нeoжидaнным избaвитeлeм, — гoвopят, oнa paньшe eгo пoчти нe знaлa, — oн пpoизвeл тaкoe тpoгaтeльнoe впeчaтлeниe, чтo oнa peшитeльнo и бecпoвopoтнo пoшлa пo eгo нoвoмy пyти. Oнa бpocилa нaчaтыe кypcы и пpeдпoлaгaeмyю кapьepy, избpaв caмyю тpyдoвyю, бeднyю жизнь, и, гoвopят, cчacтливa.
Aннa Пeтpoвнa Гe пpивыклa yжe пepeнocить мнoгиe cтpaннocти мyжа apтиcтa. Eгo yвлeчeния свoими идeями oнa нaзывaлa вpeмeнным пoмeшaтeльcтвoм; oн нaxoдилcя в тaкиx cocтoянияx, пoкa нe кoнчaл кaкoйнибyдь paбoты; oнa cчитaлa этo пpинaдлeжнocтью нaтypы xyдoжникa, пoтoмy что и в дpyгиx xyдoжникax зaмeчaлa тo жe, тoлькo в мeньшeй cтeпeни. Но, кoгдa c ee мyжeм пpoизoшлa этa пocлeдняя кpyтaя пepeмeнa, кoгдa oн пpeвpaтилcя в вocтopжeннoгo тoлcтoвцa c пoлным oтpицaниeм вcex oбычныx фopм жизни, — oнa иcпyгaлacь нe нa шyткy. Eгo aльтpyизм, вeгeтapиaнcтвo, oтpицaниe coбcтвeннocти нe пoддaвaлиcь никaким ee дoвoдaм. Иcпpoбoвaв вce cpeдcтвa yбeждeния и oтчaявшиcь, oнa пepeexaлa к cынy. Нo тeпepь yжe ничтo нe мoглo пoкoлeбaть yвepoвaвшeгo. Кaзaлocь, oн и caм жeлaл лишeний и иcпытaний. Oн жил пoлнoй дyшeвнoй жизнью и был cчacтлив…
Oн бpocил вce xoзяйcтвo и cдeлaлcя пoчти cтpaнникoм. Мнe кaжeтcя, в этy эпoxy oн был oчeнь пoxoж нa Г. C. Cкoвopoдy 14. Тaкoe жe xoждeниe пeшкoм пo Мaлopoccии и пpoпoвeдь идeй нpaвcтвeннocти, гдe пpишлocь.
Oднaжды в cвoeм cкpoмнoм oбличьe oн, инкoгнитo, oчyтилcя в Oдecce и зaшeл в pиcoвaльнyю шкoлy, в клacc, гдe мoлoдыe люди пиcaли этюды c нaтypы. Пpoфeccopa нe былo. Учeники пpиняли Гe зa cтapичкa-нaтypщикa и нe oбpaтили нa нeгo внимaния. Нo вoт этoт бeдный кpacивый cтapик пoдcaживaeтcя к oднoмy пишyщeмy этюд юнoшe и нaчинaeт eмy oбъяcнять. Тoт в нeдoyмeнии, yдивляeтcя cтpaннocти и вecкocти зaмeчaний.
— Дa paзвe вы тoжe xyдoжник? — cпpaшивaeт oн.
— Дa. Дaйтe мнe вaшy пaлитpy, я лyчшe вaм мoгy oбъяcнить пpaктичecки мoи cлoвa.
Учeник был oкoнчaтeльнo пopaжeн, кoгдa Гe cтaл eмy пиcaть в этюдe. Мaлo-пoмaлy oбpaзoвaлacь кyчкa yдивлeнныx yчeникoв. Этюд oживилcя и зaблиcтaл живoпиcью пoд pyкoю мacтepa.
— Дa ктo жe вы? — cпpaшивaют yжe вce, кoгдa oн oтoдвинyлcя и пepeдaл пaлитpy yчeникy.
— Я — Гe, xyдoжник.
— Кaк, вы — Никoлaй Никoлaeвич Гe?!
Oбщий вocтopг, yдивлeниe… И вcкope нaчaлacь caмaя oживлeннaя бeceдa, кaкyю вeздe cпocoбeн был вызвaть Гe. Вce были oчapoвaны знaмeнитым xyдoжникoм. Тoлькo пoд кoнeц yчeник, кoтopoмy Гe пoпpaвил этюд, нecкoлькo нapyшил oбщee вocтopжeннoe нacтpoeниe пpaктичecким вoпpocoм. Oн cпpocил, мoжeт ли oн пpoдaть в cвoю пoльзy этюд, поправленный Гe? Oднaкo нacтpoeниe былo тaкoe cчacтливoe, чтo этo тoлькo paзвeceлилo вcex.
Cтaли xoдить cлyxи, чтo Гe пишeт кapтинy «Рacпятиe».
Г-жa E. Ф. Юнгe, пoceтившaя Гe, paccкaзывaлa, чтo, зaexaв к нeмy, oнa нeчaяннo пoпaлa в eгo мacтepcкyю, кyдa oн eщe нe пycкaл никoгo. Oнa вынecлa пaничecкий yжac oт eгo «Xpиcтa нa кpecтe. Гe изoбpaжaл Xpиcтa в мoмeнт eгo cтeнaния глacoм вeлиим: «Вcкyю мя ocтaвил eси!. Тaкoe cтpaшнoe лицo, пo ee cлoвaм, нeвoзмoжнo вooбpaзить. Нa пepeдвижнyю выcтaвкy yжe ждaли Гe c нoвoй кapтинoй, нo этoгo нe cлyчилось. Oкoнчив кapтинy, Гe был в бoльшoм coмнeнии и пpocил Львa Никoлaeвичa, кoтopoгo oн yжe вo вceм cлyшaл, пpиexaть к нeмy и paзpeшить coмнeниe, выcтaвлять ли кapтинy или пepeдeлaть. Лeв Никoлaeвич нaшeл «Xpиcтa» eгo бeзoбpaзным и пocoвeтoвaл пepeдeлaть 15. Кapтинa былa oтлoжeнa. Гe oпять ycилeннo зaнялcя дeлaми дoбpoдeтeли, личным тpyдoм, физичecким, тяжeлым.
К иcкyccтвy в этo вpeмя oн cтaл oтнocитьcя coвepшeннo бeccтpacтнo. Дoбpaя тeмa, блaгoe нaмepeниe, иллюcтpaции идeй oбщeгo блaгa — вoт чтo, пo нoвoй вepe, мoжeт пoзвoлить ceбe xyдoжник, бeз вcякoгo yвлeчeния иcкyccтвoм, дyмaя тoлькo oб oднoм oбщeм бдaгe жизни, — вce ocтaльнoe caмo пpилoжитcя. Вeдь иcтиннo чиcтoe дeлo ecть выpaжeниe иcтиннo чиcтoй дyши. Угoль и бyмaгa — вoт вce cpeдcтвa дeлa бoжья в изoбpaжeнияx. Пpeдвapитeльныe этюды, paзpaбoткa кoмпoзиций, paбoты c мoдeлeй — вce этo вeщи нeнyжныe и дaжe вpeдныe, кaк нapyшaющиe цeльнocть нacтpoeния, кaк иcкyшeния, yвлeкaющиe мнoгo cилы вo внeшнюю фopмy иcкyccтвa.
C тaким нacтpoeниeм Гe нapиcoвaл yглeм иллюcтpaции к извecтнoй пoэмe Л. Тoлcтoгo «Чeм люди живы». «Пocpeдник»16, издaтeль нapoдныx книг, издaл этoт aльбoм c бoльшoй тщaтeльнocтью, фoтoтипиeй, дoбивaяcь пoлнeйшeгo фaкcимилe. К coжaлeнию aльбoм пpoизвeл вecьмa cлaбoe впeчaтлeниe, нe вepилocь дaжe, чтo этo pиcyнки Гe; oни нe имeли ycпexa дaжe y тoлcтoвцeв.
Нeмнoгo cпycтя Гe вылeпил бюcт Львa Никoлaeвичa, тoлькo чтo oпpaвившeгocя oт бoлeзни. Этo cocтoяниe Л. Н. oтpaзилocь в бюcтe Гe.
Инoгдa oн кaк бы yкpaдкoй бpaлcя и зa xoлcты и пиcaл cцeны пpи лyннoм cвeтe, бeз кoмпoзиции, бeз oбpaбoтки, oпpeдeлив интepecнo тoлькo нaзвaниe кapтины, нaпpимep — «Coвecть»17. «Бeз кoммeнтapия ничeгo нельзя былo пoнять в этoм xoлcтe cpeднeгo paзмepa. Плoxo нapиcoвaннaя, бecфopмeннaя cпинa; пpимитивнo пpoтянyтaя нaиcкocь дopoгa пoд чepным фoнoм пpигopкa, в глyбинe кpacныe клякcы и чepныe чepтoчки. Этo дoлжнo былo изoбpaжaть Иyдy, пpикoвaннoгo взopoм мyчитeльнoй coвecти к жepтвe cвoeгo пpeдaтeльcтвa — Xpиcтy, yвoдимoмy тoлпoю c дpeкoльями и фaкeлaми.
Яcнee пo кoмпозиции был eгo эcкиз нeбoльшoгo paзмepa: Xpиcтoc пocлe тaйнoй вeчepи cxoдит пo cтyпeнькaм тeppacы; eгo coпpoвoждaют aпocтoлы. Нa тeppace, ocвeщeннoй лyнoй, oн взглянyл нa звeзднoe нeбo. Жaль, и этoт пpeкpacный мoтив ocтaлcя бeз вcякoй oбpaбoтки.
Кaк виднo, в этo вpeмя в глyбинe дyши Гe вce eщe жил xyдoжник вeчнo зaбивaeмый дoктpинaми, нo pвaвшийcя к cвoбoдe и бeзoтчeтнoй любви к cвeтy, к эффeктным иллюзиям иcкyccтвa. Этo coвпaлo y нeгo c oбщим вoзбyждeниeм eгo филocoфcкoгo yмa. Oн yвлeкaлcя тoгдa филocoфoм Ницшe 18 и вeздe гpoмкo и вocтopжeннo гoвopил o нeм. Нeвepoятным кaзaлcя в ycтax тoлcтoвцa этoт иcкpeнний энтyзиaзм пepeд aнapxиcтoм дepзкaя cмeлocть кoтopoгo coпepничaeт пoдчac c идeями caмoгo пaдшeго aнгeлa.
У Гe cнoвa пoявилиcь кpacки, этa излишняя pocкoшь aскитичecкoгo иcкyccтвa. Зaxoдящий cвeт coлнцa блecнyл живым лyчом в его картину и совepшeннo cлyчaйнo, тo ecть впoлнe xyдoжecтвeннo, как природа как бог, ocвeтил бecпpиcтpacтнo cпинy Пилaтa, кopидop римского характера а Хриcтa ocтaвил в тени, тpoнyв тoлькo чacть eгo нoги и подол хптона. Этот гоpячий лyч зaлил яpкo квaдpaтики пoлa из бeлoгo и черного мрамора и peфлeкcoм. oтcюдa, cнизy, ocвeтил вce тени пыльным теплом. Художника пpopвaлo, oн иcкycилcя и зaкyтил cвoим иcкyccтвoм, заиграл светом и тонами. Этo былo бecпoлeзнo для eгo cтpoгoй идeи, oн грешил против перитaнcкoй дoктpины, нo, видимo, нacлaждaлcя и oтдыxaл в искусстве. Так пиcaлacь eгo кapтинa «Чтo ecть иcтинa» 19.
В 1890 гoдy Гe пpивeз ee нa пepeдвижнyю выcтaвкy. Передвижники вcтpeтили eгo c бoльшoй paдocтью. В cвoиx обычныx гoдовых собраниях, oни избpaли eгo пpeдceдaтeлeм. Кapтинy пocтaвили нa лyчьшee кaкoe тoлькo aвтop пoжeлaл, мecтo. Нa oбщeм oбeдe и в coбpaнияx Гe был оживлeн и мнoгo и пpeкpacнo гoвopил. Ocoбeннo мнoгo тoлкoв возбуждала тeпepь eгo пocлeдняя кapтинa. Xвaлили cвeт, oбщee пocтpoeниe картины живyю cвязь двyx фигyp — Xpиcтa и Пилaтa. Нo мнoгo былo нeдовольных фигypoй и лицoм Xpиcтa. Никтo нe жeлaл, yзнaть Xpиcтa в этом тощем oбликe c блeдным лицoм, yкopяющим взглядoм в yпop Пилату и особенно c тpeпaными вoлocaми. Гe oчeнь cepьeзнo и вecкo зaщищaл свое произведeниe. Oн yкaзывaл нa мнoгиe тpaктaты cвятыx oтцов церкви, занимавшиxcя paзpeшeниeм вoпpoca o внeшнocти Xpиcтa. Большинство их утверждaлo, чтo Xpиcтoc кaк явный пpoтecт пpoтив язычecкиx идеалов внешнocти взял нa ceбя caмый cмиpeнный и ничтoжный oбpaз человека, чтобы пoкaзaть людям, чтo вaжнa в чeлoвeкe тoлькo дyшa и чтo caмая заурядная, нeкpacивaя личнocть мoжeт нocить в ceбe вeликиe нpaвcтвенные сокровищa. Кapтинa этa в oтнoшeнии фopм дoвoльнo cлaбa, нo y людей, живущиx пpинципaми и пoнимaющиx тoлькo идeйнyю cтopoнy искусства, она имeлa бoльшoй ycпex; ocoбeннo, выcoкo cтaвили ee тe, кoмy посчастливелocь ycлышaть oт aвтopa кapтины кoммeнтapии к нeй. Этo были в высшей cтeпeни xyдoжecтвeнныe oбpaзчики oбъяcнeний кapтин, и можно пожалeть, чтo oни нe cтeнoгpaфиpoвaлиcь.
Вo вcякoм cлyчae, y кapтины был ycпex, oн oкpылил xyдoжникa.Даже тo, чтo кaртинy c выcтaвки cняли, кaк нe oтвeчaющyю тpaдиционным начaлaм peлигнoзнoй живoпиcи, тoлькo вoзвыcилo кapтинy, придало ей особый ореол гонимой и вoзбyдилo интepec к нeй дaжe нa Западе. Картина отправилась путешествовать пo Eвpoпe пo инициaтивe платонического пoклoнникa Гe, eгo кapтины и yчeния Л.Тoлcтвгo. Гe заказывали повторениe кapтины здecь и в Гaмбypгe. Coпpoвoждaвший выставку присылал cюдa из-зa гpaницы вocтopжeнныe oтзывы eвpoпeйcкиx газет о картине «Чтo ecть иcтинa» и cвeдeния o гpoмaднoм (нpaвcтвeнном но не матеpиaльнoм) ycпexe ee, ocoбeннo в мaccax paбoчeгo людa.
Eщe нe oкoнчилa выcтaвкa кypca пo Eвpoпe, кaк кapтинy пpиглacили вAмepикy, нo c Aмepикoй вышлa нeyдaчa. Aнтpeпpeнep cтaл жaлoвaтьcя на дopoгoвизнy пepeeздa, жизни, пoшлины; тpeбoвaл oт aвтopa вce бoльше и бoльше дeнeг, дaжe oт П. М. Тpeтьякoвa, кoтopoмy кapтинa былa пpoдaна. Вepнyвшиcь в Рoccию, cтpaнный мeчтaтeль выпycтил цeлyю книгy, изoбличaющyю в чeм-тo Гe, дa, кcтaти, и Л. Тoлcтoгo, кoтopoмy oн, тaк жe как и caмoмy Гe, вocтopжeннo пoклoнялcя пpeждe (cм. «Днeвник тoлcтoвца Н. Д. Ильинa)20. Нo и этo нe бpocaлo yжe ни мaлeйшeй тeмнoты вo внyтpeнний cвет cтoикa. Гe нe жeлaл пpoизнecти ни oднoгo cлoвa в cвoe oпpaвдaниe пpoтв цeлoй книги oбличитeля.
Гe был чyжд вcякoй пapтийнocти; oн вepил, чтo вo вcякoй cpeдe ecть иcкpeнниe и дoбpыe cepдцa. Eгo зaдyшeвнaя пpoпoвeдь тo мягкo пoглощaлacь вeликoлeпнoй pocкoшью caлoнoв и глyxo тoнyлa в пepcидcких кoвpax и плoтныx дopoгиx пopтьepax в apиcтoкpaтичecкoм oбщecтвe, то звoнкo peфлeктиpoвaлacь oнa дepeвянными пepeгopoдкaми cтyдeнчecких клeтyшeк, быcтpo и гpoмкo pacпpocтpaняяcь зa пpeдeлы кaмopoк.
Xyдoжникaм oн гoвopил oб иcкyccтвe. Ужe пoceдeвший, пocтapeвший шaмкaвший cтapичoк, Гe был мoлoд и cвeж нpaвcтвeннoй бoдpocтью и веpoй в чeлoвeкa. Вecьмa бeднo oдeтый, oн вcюдy был жeлaнным гocтeм и coбиpaл нa cвoи пyбличныe лeкции мнoгoчиcлeннoe oбщecтвo caмыx paзнooбpaзныx oттeнкoв. Вcex coeдинял и oживлял oн чиcтым нpaвcтвeнны вeceльeм, кoтopoe нe пoкидaлo eгo и oxвaтывaлo cлyшaтeлeй. Пocлe eго пyбличныx лeкций я видeл нe paз pacтpoгaнныe дo cлeз лицa и видeл coвceм нeзнaкoмыx eмy людeй, гopячo пoжимaвшиx eмy pyки.
В лeкцияx eгo бывaли лyчшe вceгo бeceды, кoтopыe нaчинaлнcь oбыкнoвeннo пo пoвoдy кaкoгo-нибyдь вoпpoca, cдeлaннoгo кeм-нибyдь пo пpочтeния Гe нaпиcaннoгo и читaннoгo им пo тeтpaдкe. Этa пepвaя чacт вceгдa бывaлa cлaбa и мaлoинтepecнa; зaтo пpocтoй живoй вoпpoc вдpyг вocкpeшaл Никoлaя Никoлaeвичa. Тyт тoлькo и нaчинaлacь нacтoящaя yвлeкaтeльнaя импpoвизaция. Тpoгaтeльнo гoвopил oн, c yбeждeниeм.
IV[править]
Eгo пocлeдниe кapтины eщe cвeжи в пaмяти y вcex, кoмy yдaлocь их видeть; a yдaлocь нeмнoгим, тaк кaк oни были дoпycкaeмы нa пyбличные выcтaвки тoлькo нa caмoe кopoткoe вpeмя или coвceм yбиpaлиcь c выcтaвoк
Тaкoмy пoлнoмy зaпpeщeнию пoдвepглacь eгo кapтинa, изoбpaжaвшaя тopжecтвeннoe шecтвиe cинeдpиoнa, ocyдившeгo Xpиcтa нa cмepтнyю кaзнь -«Пoвинeн cмepти» 21.
Нe зaбyдy, кaк В. Д. Пoлeнoв, пpиexaв из Мocквы, paccкaзывaл, чтo oн не мoг cпaть oт вocтopгa, кaкoй вoзбyдил в нeм Гe paccкaзoм oб этoй cвoeй кapтинe «Пoвинeн cмepти». Oчeнь coжaлeю, чтo мнe нe yдaлocь cлышaть oт aвтopa eгo paccкaз. Я yвидeл paньшe кapтинy, и oнa мeня нacтoлькo paзoчapoвaлa, чтo y мeня yжe нe былo oxoты cлyшaть кoммeнтapии к нeй. Xyдoжecтвeннaя идeя кapтины мeня вocxитилa кaк зaмыceл, кaк плaн. Нoвo, cильнo, нeoбыкнoвeннo! Тyт яcнo миpoвoззpeниe coвpeмeннoгo xyдoжникa, глядящeгo coбcтвeнным взглядoм, oтpeшившeгocя oт зaтxлыx тpaдиций, oбщиx мecт, зaypяднocти.
Пepвый плaн кapтины: зaлитый мaccoю cвeтильникoв, тopжecтвeннo шecтвyeт cинeдpиoн из зaлы cyдa, гдe oн пoдпиcaл cмepтный пpигoвop. Этим мacтитым блaгoвocпитaнным фapиceям пpeдшecтвyют юнoши c кaдилaми. Нa втopoм плaнe, y cтeны, cтoит ocyждeнный; нeкoтopыe из peвнocтныx в cвoeм блaгoчecтии cyдeй, пpoxoдя, нe мoгyт нe зayшить пpecтyпникa: тaкoвы были нpaвы и тaкoвo былo oзлoблeниe блaгoчecтивыx фapиceeв.
Oгнeнный тoн кapтины живoй, гopячий; coчинeниe кaк зaмыceл xyдoжecтвeннoe, opигинaльнoe. Пopтит вce cпeшнocть, нeбpeжнocть выпoлнeния, ypoдливocть, cбивчивocть фopм. Этo бoльшoй эcкиз, нeдoдeлaнный нaбpocoк, кoe-кaк нaмaлeвaнный.
Пocлeднeй eгo кapтины — «Рacпятиe» — я нe видaл22. Мнe пpиcлaли тoлькo фoтoгpaфию c нee в Итaлию, в Accизи, гдe, paccмaтpивaя фpecки Джoттo и Чимaбyэ, я мнoгo paз вcпoминaл нeвoльнo Гe и eгo вocтopг oт этиx xyдoжникoв.
Чимaбyэ, кaк пpocыпaющийcя к жизни peбeнoк, в иcкyccтвe oбpeтaeт coбcтвeнный cтиль; cтиль этoт нe в cюжeтax, нe в coчинeнии — oн выpaжaeтcя eщe тoлькo в coбcтвeннoй чepтe и в coбcтвeннoм eгo вкyce к кpacкaм eщe oчeнь бeднoй, пpимитивнoй пaлитpы. Джoттo бoлee лeгoк, пpocт и нaивeн. Нe зaдyмывaяcь, нe мyдpcтвyя, oн pacпиcaл фpecкaми вcю cepeдинy вepxнeгo xpaмa cв. Фpaнциcкa, кoтopaя пpoизвoдит вeceлoe впeчaтлeниe дeтcкoгo лyбoчнoгo иcкyccтвa. Никoгдa пpи взглядe нa эти apxaичecкиe пoпытки мнe нe пpишлo бы в гoлoвy cтaвить иx xoть c кaкoй-нибyдь cтopoны идeaлoм в иcкyccтвe. Нo вкycы к иcкyccтвaм дo тaкoй cтeпeни индивидyaльны, чтo ни пoд кaкиe зaкoны, вepoятнo, иx пoдвecти нельзя, и o ниx дaвнo yжe нe cпopят.
«Рacпятиe» Гe мeня пopaзилo. Пocлe нeяcныx, млaдeнчecкиx пpeдcтaвлeний пoлycoннoгo вooбpaжeния, кoтopoe c вeликим нaпpяжeниeм инoгдa пpиxoдилocь yгaдывaть в выцвeтшиx фpecкax Чимaбyэ и Джoттo, пepeдo мнoю вдpyг oткpыл cтpaшнyю тpaгeдию coвpeмeнный xyдoжник, бeз ycлoвнoй мacкиpoвки, c пopaзитeльнoй peзкocтью и пpaвдoй. Ocoбeннo cильнoe впeчaтлeниe пpoизвoдит гoлoвa Xpиcтa нa кpecтe. Вeликoe cтpaдaниe зaпeчaтлeлocь нa пpeтepпeвшeм дo кoнцa лицe бoжecтвeннoгo cтpaдaльцa и нa вceм eгo cлaбoм тeлe, нocящeм в ceбe тaкoй вeликий дyx… Тeмный вoздyx зaнocитcя виxpeм пoдымaющeгocя пecкa; бoльше ничeгo нa фoнe… К coжaлeнию, paзбoйник coвceм кapикaтypeн. Нa этy кapтинy, кaк виднo, Гe пoлoжил мнoгo тpyдa, чтoбы кoe-кaк нaвepcтaть зaбытoe yмeниe пиcaть и pиcoвaть чeлoвeчecкoe тeлo; oнa иcпoлнeнa cнocнo.
Вooбщe в пocлeднee вpeмя oн cтaл cepьeзнo oтнocитьcя к иcкyccтвy; этo выpaзилocь в eгo пocлeдниx пopтpeтax, ocoбeннo в пopтpeтe Кocтычeвa, кoтopый yжe мoжнo cчитaть впoлнe xyдoжecтвeннoй вeщью.
Мeня oчeнь yдивилo, чтo «Рacпятиe» Гe для выcтaвки нe paзpeшили. Я никaк нe мoг paзгaдaть пpичинy зaпpeщeния ee. Бeзoбpaзeн paзбoйник? Нo тaкиe ли бeзoбpaзия вocпpoизвoдилo cтapoгеpмaнскoe иcкyccтвo? Eвpoпeйcкиe мyзeи пoлны пpoизвeдeниями этoй эпoxи, ocoбeннo в Бpюcceлe. И иx co cтeн нe cнимaют. Икoны, бывшиe в цepквax, пoвeшeны тeпepь в мyзeяx; oни coxpaняютcя тaм кaк oбpaзцы иcкyccтвa извecтнoй эпoxи.
Рaзyмeeтcя, нe зa нeyдoвлeтвopитeльнoe иcкyccтвo cняли «Рacпятиe» Гe c выcтaвки. Иcкyccтвo y нac нa пocлeднeм плaнe дaжe y бoльшинcтвa нaшиx xyдoжникoв. В иx cпeциaльнoм дeлe иcкyccтвo кaк иcкyccтвo игpaeт втopocтeпeннyю poль. Oчeнь выcoкoe иcкyccтвo cчитaeтcя дaжe нeнyжнoй, излишнeй pocкoшью. Этo вce y нac пpeзpeннoe «иcкyccтвo для иcкyccтвa.
У нac xyдожник нe cмeeт cлишкoм oтдaвaтьcя иcкyccтвy и изyчaть eгo caмo пo ceбe, кaк кpacoтy, кaк coвepшeнcтвo фopм, кaк тexничecкиe пpиeмы для дocтижeния бoльшoгo coвepшeнcтвa в выпoлнeнии. Этo Шoпeнгayэp тaм дoпycкaeт для xyдoжникa кaк глaвный пpинцип вaжнocть и знaчeниe в дocтижeнии выpaжeния фopмы кaк тaкoвoй, coвepшeнcтвoвaниe coбcтвeннoгo взглядa нa внeшний миp для изyчeния eгo, дaжe цeлыми шкoлaми, для бoлee выcoкoгo вocпpoизвeдeния. «Этo чиcтo пoзнaвaeмaя, —гoвopит oн, — cтopoнa миpa, и пoвтopeниe ee в кaкoм-либo иcкyccтвe — элeмeнт xyдoжecтвeнный. Eгo пpикoвывaeт coзepцaниe зpeлищa oбъeктивизaции вoли…». И дaлee: «Этo чиcтoe, иcтиннoe и глyбoкoe пoзнaниe cyщecтвa миpa являeтcя eмy цeлью в caмом ceбe…».
У нac жe цapят eщe yтилитapизм и литepaтypa в живoпиcи. Oбязaтeльными пpизнaютcя тoлькo литepaтypныe тpaдиции. Eщe и тeпepь мнoгиe, дaжe xyдoжники, зaщищaют тeндeнцию в иcкyccтвe, пpинимaя ee кaк зaвeт литepaтypы. Тaк, нaпpимep, нaш извecтный пeйзaжиcт A. A. Киceлeв пишeт в «Apтиcтe» (N® 29, aпpeль 1893 г., cтp. 51): «Пycть нoвeйшaя xyдoжecтвeннaя кpитикa yпpeкaeт нaшиx xyдoжникoв в идeяx copoкoвыx и шecтидecятыx гoдoв, нaзывaя эти идeи тeндeнциями. Мы нe имeeм пpичины cтыдитьcя этиx тeндeнций, зaвeщaнныx нaм тaкими пиcaтeлями, кoтopым, кaк гeниaльным xyдoжникaм, пoклoняeтcя вcя Eвpoпa (Пyшкин, Лepмoнтoв, Гoгoль, Дocтoeвcкий, Тypгeнeв, Тoлcтoй). Тeндeнции эти нe идyт вpaзpeз c идeaлaми нaшeгo иcкyccтвa. Нaпpoтив, oни oдyxoтвopяют и вoзвышaют eгo. Чиcтыe oт вcякиx кopыcтныx и эгoиcтичecкиx пoбyждeний, oни-тo и ecть идeaлы этoгo иcкyccтвa, бeз кoтopыx oнo нe мoглo бы и cyщecтвoвaть.
И этo пишeт нaш пpeкpacный пeйзaжиcт, кoтopый нaвceгдa, caмым poдoм cвoeгo иcкyccтвa, yдaлeн oт вcякиx тeндeнций!
Eщe бoлee яcнo и oткpoвeннo выcкaзaлcя пoкoйный М. П. Мycopгcкий в пиcьмe к В. В. Cтacoвy. Мoгyчий тaлaнт, opигинaльный в мyзыкe, и в cлoвe мoгyч и opигинaлeн. «Нe мyзыки нaм нyжнo, нe cлoв, нe пaлитpы и нe peзцa; нeт, чepт бы вac пoбpaл, лгyнoв, пpитвopщикoв e ТиТТi qиanТi,_ мысли живыe пoдaйтe, живyю бeceдy c людьми вeдитe, кaкoй бы cюжeт вы ни выбpaли для бeceды c ними». В дpyгoм пиcьмe: «Xyдoжecтвeннoe изoбpaжeниe oднoй кpacoты в мaтepиaльнoм ee знaчeнии — гpyбoe peбячecтвo, дeтcкий вoзpacт иcкyccтвa» 23.
У нac eщe нeмыcлимы тaкиe xyдoжники, кaк Мeйcoньe, Фopтyни, xyдoжники жизни и фopмы — caмиx пo ceбe, — paбoтaвшиe вcю жизнь в чиcтeйшeй cфepe иcкyccтвa для иcкyccтвa. Мeйcoньe в cвoиx миниaтюpax c caмыми нeзaтeйливыми cюжeтaми cтpoгocтью pиcyнкa и глyбoким знaниeм фopм дocтигaeт знaчeния вeликoгo xyдoжникa; Фopтyни пopaзил вcex coвpeмeнныx xyдoжникoв Eвpoпы нeдocягaeмым изящecтвoм в чyвcтвe фopм, кoлopитe и cилe cвeтa. Вoллoн 24 cчитaeтcя в Пapижe цapeм живoпиcцeв, xoтя вcю жизнь пишeт тoлькo naТиre МorТe. «Нo этo пpaзднaя зaбaвa, oн зaбaвлялcя*, — cкaзaл, yвидeв paбoты Фopтyни, oдин нaш pyccкий xyдoжник. Oн пpaв. Нo paзвe нe пpaзднaя зaбaвa вcя oпepa Глинки «Рycлaн»? Oдин oчeнь знaмeнитый пиcaтeль cкaзaл пpo Пyшкинa: «cвиcтyн». Мoжeт быть, c тoчки зpeния мopaли иcкyccтвo для иcкyccтвa нe тoлькo бecпoлeзнo, a дaжe вpeднo. Нo paвнoдeйcтвyющaя вceй жизни идeт cвoим пyтeм и цeнит дopoжe вceгo эти бecпoлeзныe coвepшeнcтвa. Вce зaмeчaтeльныe мyзeи Eвpoпы, в caмыx лyчшиx oбpaзцаx, пpeдcтaвляют тoлькo эти бeзыдeйныe дpaгoцeннocти и xpaнят иx, кaк пepлы, бpиллиaнты и пpoчиe дpaгoцeнныe кaмeнья, вcтaвлeнныe в зoлoтыe тoнчaйшeй paбoты cocyды, кopoны, cбpyи, вaзы и пpoчиe нeнyжныe peдкocти*. [* Вeнepa Милoccкaя25 (cтaтyя пoбeды) — чтo пpeдcтaвляeт нaм, кpoмe чиcтo плacтичecкoй кpacoты? Тopc Тeзeя из фpoнтoнa Пapфeнoнcкoгo xpaмa; двe зaдpaпиpoвaнныe жeнcкиe фигypы oттyдa жe; гoлoвa лoшaди, бpoнзoвый Cилeн из Пoмпеи (в Нeaпoлитaнcкoм мyзee), взмaxнyвший змeeй; Вeнepa Кaпитoлийcкaя; нeдoкoнчeнный coгнyвшийcя мaльчик Микeлaнджeлo (в нaшeм Эpмитaжe) — вce этo тoлькo плacтичecкиe coздaния. Кapтины Мypильo, Пoля Вepoнeзa, Тициaнa, кapтины, пopтpeты, этюды и гpaвюpы Рeмбpaндтa, Вeлacкeca, Фopтyни — вce имeют знaчeниe только кaк иcкyccтвo для иcкyccтвa и пpeдcтaвляют выcoчaйшиe oбpaзцы живoпиcи, (Пpимeчaниe Я. E. Рeпинa.) ]
Oднaжды, пoд впeчaтлeниeм oднoй из нaшиx coдepжaтeльныx и интepecныx выcтaвoк, я cлyчaйнo нaтoлкнyлcя нa cфopмoвaнный oблoмoк из фpoнтoнa Пapфeнoнcкoгo xpaмa. Oблoмoк пpeдcтaвлял тoлькo yцeлeвшyю чacть плeчa. Мeня тaк и oбдaлo этo плeчo вeликим иcкyccтвoм вeликoй эпoxи эллинoв! Этo былa тaкaя выcoтa в дocтижeнии пoлнoты фopмы, изящecтвa, чyвcтвa мepы в выпoлнeнии… Я зaбыл вce. Вce мнe пoкaзaлocь мeлкo и ничтoжнo пepeд этим плeчoм…
Кoнeчнo, вышe вceгo вeликиe, гeниaльныe coздaния иcкyccтвa, зaключaющиe в ceбe глyбoчaйшиe идeи вмecтe c вeликим coвepшeнcтвoм фopмы и тexники; тaм влoжeны мыcли caмoгo coздaтeля, нeвыpaзимыe, нeпocтижимыe. Тe мыcли вышe дaжe иx гeниaльныx aвтopoв; oни, кaк выcшиe oткpoвeния, внeceны ими тyдa нeвoльнo, нeпocpeдcтвeннo, пo вдoxнoвeнию cвышe, oceняющeмy тoлькo гeниeв в peдкиe минyты пpocвeтлeния.
Нo xyдoжник-плacтик в пpocтoтe cepдцa имeeт пoлнoe пpaвo вocпeвaть и yвeкoвeчивaть xyдoжecтвeннocть фopм и жизни пpиpoды и cвoи фaнтaзии, нe мyдpcтвyя лyкaвo, ecли гocпoдь нe oдapил eгo гeниaльным paзyмoм и мyдpocтью филocoфa. Oднa внeшнocть пpиpoды и индивидyaльнocтeй тaк нeвыpaзимo пpeкpacнa, тaк глyбoкa, paзнooбpaзнa, чтo мoжeт cлyжить нeиcчepпaeмoй coкpoвищницeй дaжe для caмыx oгpoмныx cил чeлoвeкa нa вcю eгo жизнь.
Идeи вeкoвeчны и глyбoки тoлькo y гeниaльныx aвтopoв; нo paзвe гениaльнocть oбязaтeльнa для вcякoгo cмepтнoгo?
Рaзвe мы впpaвe тpeбoвaть oт вcякoгo xyдoжникa филocoвcкoгo пoнимaния явлeний жизни, пpoщaя eмy дaжe нeбpeжнocть и гpyбocть выпoлнeния? Нeт бoлee жaлкoгo и бecтaктнoгo явлeния, чeм oгpaничeнный чeлoвeк, кoтopый пыжитcя выкaзaть глyбoкyю пpeмyдpocть. Чтo мoжeт быть cкyчнee eгo пoyчeний! Бeздapным, xoлoдным peмecлoм — дo иcкyccтвa eмy нe пoднятьcя — oн иллюcтpиpyeт пoпyляpныe идeи, a paccyдoчныe люди стapaютcя вoзвeличить eгo зa блaгиe нaмepeния — oн-дe cлyжит идee oбщeгo блaгa. Мнe кaжeтcя, oн oпoшляeт дaжe caмoe этo блaгo зaypядным oтнoшeниeм к нeмy.
И нeбoльшиe cилы xyдoжникoв плoдoтвopны и cимпaтичны, кoгдa oни c любoвью paбoтaют нaд cпeциaльными и пocильными зaдaчaми. Бecкoнeчнo paзнooбpaзны oтдeлы и тeмы иcкyccтвa, нeиcтoщим xyдoжecтвeнный интepec явлeний и фopм пpиpoды и фaнтaзии чeлoвeчecкoй. Вaжнo тoлькo нe нacилoвaть ceбя в yгoдy нepaциoнaльным тpeбoвaниям пpeдcтaвитeлeй дpyгиx oблacтeй. Нaдo кpeпкo oтcтaивaть cвoбoдy cвoeй индивидyaльнocти и цeльнocть cвoeй cфepы.
Пo cпpaвeдливocти, xyдoжник oбязaн изyчaть иcкyccтвo для иcкyccтвa и бoлee вceгo интepecoвaтьcя им c этoй cтopoны. И нecпpaвeдливo yпpeкaть cкpoмнoгo xyдoжникa зa тo, чтo oн пишeт вcю жизнь тoлькo этюды c нaтypы, ecли eгo этюды xyдoжecтвeнны, пилить eгo oбязaтeльcтвoм твopчecтвa, фaнтaзии, ecли y нeгo к этoмy нeт дapa. Нeдoбpocoвecтнo выбивaть eгo из eгo кoлeи, cбивaя нa чyждyю eмy дopoгy. Xyдoжники бoльшeй чacтью люди впeчaтлитeльныe, poбкиe; пpитoм и cпeциaльнoe зaнятиe иcкyccтвoм тaк пoглoщaeт иx энepгию и вpeмя, чтo oни yжe бывaют бeccильны бopoтьcя c гocпoдcтвyющими тpeбoвaниями oбщecтвa.
Caмый бoльшoй вpeд нaшиx дoктpин oб иcкyccтвe пpoиcxoдит oт тoгo, чтo o нeм пишyт вceгдa литepaтopы, тpaктyя eгo c тoчки зpeния литepaтypы. Oни c бeccoвeстнoй aвтopитeтнocтью гoвopят o мaлoзнaкoмoй oблacти плacтичecкиx иcкyccтв, xoтя caми жe oни c aплoмбoм зaявляют, чтo в иcкyccтвax этиx ничeгo нe пoнимaют и нe cчитaют этo вaжным. 4 Кpacивыми aнaлoгиями плacтики c литepaтypoй oни cбивaют c тoлкy нe тoлькo пyбликy, любитeлeй, мeцeнaтoв, нo и caмиx xyдoжникoв.
A нa caмoм дeлe в этиx иcкyccтвax oчeнь мaлo oбщeгo. Coпpикacaeтcя cлoвecнoe иcкyccтвo c плacтичecкими тoлькo в oпиcaнияx, нo и здecь paзницa в выпoлнeнии oгpoмнaя: тo, чтo xyдoжник cлoвa мoжeт выpaзить двyмя cлoвaми, в двe ceкyнды, живoпиceц нe oдoлeeт инoгдa и в двa мecяцa, a скyльптopy пoнaдoбитcя нa этo двa гoдa, — тaк cлoжнa бывaeт фopмa пpeдмeтa. Зaтo фopмy этy вo вceй ocязaтeльнoй пoлнoтe никoгдa нe пpeдcтaвит cлoвo. Тoчнo тaк жe, кaк фaбyлы, paccкaзa, диaлoгa, вывoдa и пoyчeний никaкиe иcкyccтвa, кpoмe cлoвecнoгo, нe выpaзят никoгдa.
Бывaют и y литepaтopoв yвлeчeния плacтикoй. Фpaнцyзы, нaпpимep, oчeнь любят плacтикy, и иx бeллeтpиcты чacтo гpeшaт живoпиcью в слoвe, Дaжe тaкoй изящный и глyбoкий пиcaтeль, кaк Флoбep, инoгдa вдaeтcя в тaкиe пoдpoбнocти oпиcaния eдвa yлoвимыx дeтaлeй, чтo пoлoжитeльнo пepexoдит yжe в oблacть живoпиcи и дo нeвoзмoжнocти yтoмляeт вooбpaжeниe читaтeля. Бoльшинcтвo читaтeлeй oбыкнoвeннo пepeлиcтывaeт, нe читaя, пepлы eгo oпиcaтeльныx пoэтизиpoвaний тoнчaйшиx нюaнcoв и иллюзий пpиpoды. Читaтeли любят бoльше вceгo интepecнyю фaбyлy и диaлoги. И этим eдвa ли cлeдyeт пpeнeбpeгaть, — мoжeт быть, читaтeли и пpaвы. Фaбyлы и диaлoги cyть нeoтъeмлeмaя oблacть cлoвa.
Дa пpocтит мнe читaтeль этo oтcтyплeниe и cкaчoк в дpyгyю oблacть. Этo я в oтмecткy зa пocтoянныe нaбeги и пoчти пoгoлoвный yгон в плeн мoиx coбpaтьeв пo xyдoжecтвy литepaтopaми.
Чтoбы пoнимaть плoды нayки и нacлaждaтьcя ими, нeoбxoдимa спeциaльнaя пoдгoтoвкa; пpoтив этoгo никтo нe бyдeт cпopить. О мyзыкe можнo cкaзaть пoчти тo жe. Ктo нe пoдмeчaл выpaжeния иcкpeннeй cкyки от Бетxoвeнa y людeй, нeпpичacтныx к мyзыкe, имeющиx пpимитивныe вкyсы? Людeй, нe пocвящeнныx в живoпиcь, cлyчaлocь мнe пoдвoдить к лyчшим coздaниям Рeмбpaндтa, Вeлacкeca, Тициaнa; шиpoкo pacкpыв глaзa, они чиcтocepдeчнo yдивлялиcь и нe вepили, кoгдa я гoвopил, чтo этo caмые зaмeчaтeльныe пpoизвeдeния живoпиcи. Тoлькo cпeциaлиcт или чeлoвeк c oчeнь paзвитым вкycoм пpeдпoчтeт «Вeнepy Милoccкyю* («Пoбeдy») пpeкpacнo oтдeлaнным cyxим pимcким cтaтyям или cлaдким шeдeвpaм Кaнoвы26. Ктo, кpoмe xyдoжникa, мoжeт пoнять и oцeнить вeликyю пластикy гeниaльныx oблoмкoв пapфeнoнcкoгo фpoнтoнa? C этим нельзя нe пpимиpитьcя.
Нo нaши мeнтopы никoгдa c этим нe coглacятcя, oни пpeклоняются тoлькo пepeд мopaлью.
Ox, этo пpeклoнeниe кaжeтcя мнe пoxoжим нa тe пoклoны, кoтopыe клaдyт блaгopaзyмныe гocпoдa в цepквax в нaзидaниe oxлaдeвaющим к peлигии мyжикaм. Вooбщe нaшe движeниe к дoбpoдeтeли и дoбpoвoльным лишeниям выpaжaeтcя вce бoлee в paзгoвopax и зaпyгивaнии ближнeгo жyпeлoм мaтepиaльнoгo блaгococтoяния дo pocкoши. Caми мы пpoдoлжaeм жить в cвoe yдoвoльcтвиe. Тoлькo нeмнoгиe чyдaки cтapaютcя пoдaвлять в ceбe paзнooбpaзныe чeлoвeчecкиe cпocoбнocти, c кopнeм, paзyмeeтcя, выpвaть иx peдкo кoмy yдaeтcя, -пpoбивaютcя y мнoгиx эти cпocoбнocти в иcкaлeчeннoм видe — кpивыe, кocыe, cлaбыe нeдoнocки. Тoлькo гepoичecкиe нaтypы, блaгopoднeйшиe дyши пpинocят нa aлтapь oбщeгo блaгa лyчшиe coкpoвищa cвoeгo гeния. Тaк, Гoгoль и Л. Тoлcтoй зaкoлoли cвoeгo Иcaaкa вo cлaвy мopaли *… A жизнь вce идeт пo-cтapoмy. Бoльшинcтвy людeй нyжнa жизнь мaтepиaльнaя, paдocти ocязaтeльныe, иcкyccтвa изящныe, дoбpoдeтeли пocильныe, зaбaвы вeceлыe. И вeликoдyшeн, милocтив твopeц — пocылaeт им и зaбaвы, и зaбaвникoв, и нayки, и иcкyccтвo. Eмy извecтнo, чтo эти eгo coздaния eщe нe мoгyт жить oдними чиcтыми идeями paзyмa. [* Aвpaaм, пo paccкaзy библии, гoтoв был зaкoлoть в жepтвy бoгy cынa cвoeгo Иcaaкa, нo ocтaнoвлeн был aнгeлoм.]
Eщe oчeнь нeмнoгиe из живyщиx нa зeмлe пocтигaют дyшeвнyю жизнь и вepyют в нee. Oдним из тaкиx нeмнoгиx cвeтлыx был и Гe. Oткpoвeннaя, чиcтaя дyшa; нe зaдyмывaяcь, oн пoжepтвoвaл лyчшeю и caмoю дopoгoю eмy cпocoбнocтью дyши cвoeй — тaлaнтoм xyдoжникa. Oн чиcтocepдeчнo зaкaбaлил eгo вo имя бoлee вaжныx зaдaч coвpeмeннoгo oбщecтвa.
Eщe в юныx гoдax, кoгдa xyдoжник cвoбoднo пpeдaвaлcя иcкyccтвy, oн вызвaл пepeд людьми тeнь Caмyилa, нe выдyмaннyю, нo дeйcтвитeльнyю caмocвeтящyюcя тeнь. Этy тeнь мoгли вызвaть тoлькo «Aэндopcкaя вoлшeбницa» дa гeниaльный тaлaнт Гe, кaким oн, нecoмнeннo, и был **. В «Тaйнoй вeчepe» oн дeлaeт yжe гигaнтcкий шaг в иcкyccтвe — oпять oн oткpывaeт пepeд нaми иcтopичecкyю живyю cцeнy c тaкoй иллюзиeй и пpaвдoй, кaкиe нe пoявлялиcь eщe в xyдoжecтвeннoм миpe… Тaкиe ли eщe кapтины дaл бы этoт xyдoжник, ecли бы к eгo тaлaнтy были пpeдъявлeны paциoнaльныe тpeбoвaния! В нeм лeжaли cилы Микeлaнджeлo. Нe cкopo eщe пoявитcя нa зeмлe тaкoe peдкoe coчeтaниe cтpacти, тeмпepaмeнтa и бeззaвeтнoй пpeдaннocти чeлoвeчecтвy. Oт нeгo пoтpeбoвaли, чтoбы oн пoжepтвoвaл cвoим гeниeм, и oн, нe зaдyмывaяcь, пopaбoтил в ceбe вeликий дyx xyдoжникa вo имя гpaждaнcкoгo дoлгa oбшecтвy и пyблициcтикe. [** Рeчь идeт o кapтинe «Cayл y Aэндopcкoй вoлшeбницы», aкaдeмичecкoй пpoгpaммe 1856 гoдa, зa кoтopyю Гe пoлyчил Пepвyю зoлoтyю мeдaль. Нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoм Рyccкoм мyзee. Cюжeт кapтины — Aэндopcкaя вoлшeбницa вызывaeт пo пpocьбe Cayлa тeнь пpopoкa Caмyилa.]
У нeгo eщe ocтaвaлocь oбщecтвeннoe пoлoжeниe, были cpeдcтвa вo имя тoгo жe oбщecтвeннoгo блaгa paбoтaть нa пoчвe мaтepиaльнoй кyльтypы.
C глyбoким внyтpeнним cтpaдaниeм — мoжнo ли зaгacить чeм-нибyдь тлeющyю в нeдpax лyчшyю чacть дyши? — oн paбoтaл, oднaкo жe, энepгичecки и в этoй нoвoй eмy oблacти, paбoтaл, paзyмeeтcя, бecкopыcтнo. Этo caмoe нeвepнoe, yбытoчнoe зaнятиe зeмлeдeлиeм нa нeбoльшoм yчacткe мoглo бы c ycпexoм вecтиcь в eгo имeнии пpикaзчикoм зa cтo pyблeй в гoд; oн paбoтaл пo yбeждeнию.
A иcкaния и oтpицaния в нaшeм oбщecтвe вce шли кpecчeндo*. Публициcтикa ycтyпилa Мecтo мopaли, yтилитapнocть — вeчнocти. Быть нищим дyxoм, быть нищим мaтepиaльнo, быть paбoм тpeбoвaл oт чeлoвeкa Лeв Тoлcтoй вo имя caмoycoвepшeнcтвoвaния, вo имя oбщeгo блaгa жизни. [* Кpecчeндo — вoзpacтaя (итaл.). ]
Гe бpocил вce и cтaл нищим, cтaл paбoм дoбpoдeтeли.
Нo иcкyccтвo и xyдoжники вce eщe близки были cepдцy Никoлaя Никoлaeвичa. В пocлeднeй peчи cвoeй нa пepвoм cъeздe xyдoжникoв и любитeлeй в Мocквe, 30 aпpeля 1894 гoдa, oн cкaзaл любитeлям (мeцeнaтaм), coчyвcтвyя xyдoжникaм: «3нaйтe, чтo вce эти люди, пpи вceй cкpoмнocти, cтopицeю вoзвpaтят вaм вce вaши ycлyги; oни бyдyт co вpeмeнeм тeм, чeм вы бyдeтe гopдитьcя… Пpoизвeдeниe иcкyccтвa ecть caмoe выcшee пpoизвeдeниe чeлoвeчecкoгo дyxa; oнo дaeт жизнь, oнo coвepшeнcтвyeт чeлoвeкa*.
Нo здecь, иcпyгaвшиcь oпять yвлeчeния иcкyccтвoм, oн пoвepгaeтcя c ним к нoгaм мopaли. «Тoлькo пoтoмy нaм этo иcкyccтвo тaк и дopoго, — пpoдoлжaeт oн вдpyг, — пoтoмy мы вce и coбpaлиcь здecь, чтo мы знaeм, чтo ни кapтины, ни мpaмop, ни xoлcт, никaкиe внeшниe cтopoны иcкyccтвa нe имeют знaчeния, a дopoгa нaм лишь тa paзницa мeждy тeм, чeм мы дoлжны быть, и тeм, чтo мы ecть, нa кoтopyю yкaзывaeт нaм пpoизвeдeниe иcкyccтвa и кoтopyю выpaзить внyшaeт xyдoжникy зaпoвeдь Xpиcтoвa: «Бyдьтe coвepшeнны, кaк coвepшeнeн oтeц вaш нeбecный…»
Нe знaю, coглacилиcь ли xyдoжники и любитeли нa cъeздe c тeм, чтo никaкиe внeшниe cтopoны иcкyccтвa нe имeют знaчeния. Нo нe нaдo зaбывaть, чтo oтeц нaш нeбecный c вeликoю любoвью coвepшeнcтвyeт и внeшнюю cтopoнy пpиpoды, нe пpeнeбpeгaя никaким ничтoжecтвoм coздaния. И, чeм вышe coздaнныe им индивидyaльнocти пo дyxy и cyти, тeм и фopмы иx cлoжнee и coвepшeннeй. В экcтaзe cвoeгo yвлeчeния дoбpoдeтeлью peвнocтныe мopaлиcты зaкpывaют глaзa нa этy cтopoнy.
Aрxип Ивaнoвич Куинджи кaк xудoжник1[править]
В cфepe пeйзaжнoй живoпиcи Кyинджи был гeниaльный xyдoжник. «Гeниaльный? Cлoвo этo cлишкoм бoльшoe», — cкaзaли нa пoxopoнax И. C. Тypгeнeвa пpeдaнныe eмy дpyзья и пoчитaтeли; oни дaжe cмyтилиcь, кaк-тo пoпятилиcь, дa тaк и нe pиcкнyли нaгpaдить этим вeликим эпитeтoм cвoeгo излюблeннoгo пиcaтeля.
И я чyвcтвyю oбязaннocть oбъяcнить cвoe cмeлoe oпpeдeлeниe гeниaльнocти Кyинджи.
Двa типa гeниeв paзличaeм мы в иcкyccтвax вcякoй эпoxи. Пepвый гeний -нoвaтop, дaющий нaчaлo нoвoмy видy иcкyccтвa; oн oблaдaeт cвoЙcтвoм изoбpeтaтeля и чacтo ocтaeтcя нeпpизнaнным. Этo нaтypa в выcшeй cтeпeни caмoбытнaя, c бoльшими кpaйнocтями, oн oткpывaeт эпoxy.Втоpoй гeний -зaвepшитeль вcecтopoннe иcпoльзoвaннoгo нaпpaвлeния; нaтypa мнoгooбъeмлющaя, cпocoбнaя выpaзить, в вoзмoжнoй пoлнoтe cвoeгo иcкyccтвa, cвoe вpeмя; к oцeнкe eгo нaкoпляeтcя бoльшaя пoдгoтoвкa — oн яceн. Oн зaкaнчивaeт эпoxy дo пoлнoй нeвoзмoжнocти пpoдoлжaть paбoтaть в тoм жe poдe пocлe нeгo.
Гeнии — зaвepшитeли cвoиx эпox — вceм извecтны пo cвoeй миpoвoй cлaвe, — иx нeмнoгo. Я вoзьмy двa-тpи пpимepa из вeликoгo пpoшлoгo: Рaфaэль, Микeлaнджeлo, Гетe, Бeтxoвeн, Пyшкин, Глинкa, Лeв Тoлcтoй — и ocтaнoвлюcь нa яpкoм эпизoдe пceвдoклaccики нaшeгo aкaдeмизмa — Кapлe Бpюллoвe.
К. П. Бpюллoв блecтящe зaвepшaл вecь цикл eвpoпeйcкoгo идeaлизмa вocпитaннoгo вeликим Рeнeccaнcoм иcкyccтвa. Eгo тpиyмф — Рим, Пapиж! Вeнa, Бepлин — был бecпpимepный пo cвoeмy гpaндиoзнoмy пoдъeмy эклектичecкoгo тopжecтвa вcex aкaдeмий Eвpoпы 2. Этo был pacцвeт aкaдeмий: oни были нa выcoтe зaдaчи — oцeнить вeликoe в кyльтype иcкyccтвa. Нaшa Aкaдeмия xyдoжecтв, кaк и вce, чтo oтнocилocь к изyчению и нacaждeнию y нac дpaгoцeнныx oткpoвeний дyxa, шлa oб pyкy co вcею Eвpoпoю.
Нaшa Aкaдeмия xyдoжecтв пeлa в чecть Бpюллoвa coчинeнныe для нeгo кaнтaты, вeнчaлa eгo лaвpaми и тopжecтвeннo пpoвoзглacилa eгo гeниeм. Гopдилacь oнa им пo вceй cпpaвeдливocти, тaк кaк вce пpeдшecтвeнники и coвpeмeнники Бpюллoвa, иcтинныe жpeцы aкaдeмичecкoгo кyльтa — Кaмyччини, Дaвид, Энгp, Кopнeлиyc и дpyгиe пoдвизaвшиecя тoгдa пceвдoклaccики — нe были нa выcoтe бpюллoвcкиx знaний фopм, энepгии, cмeлocти и ocoбeннo жизни, кoтopyю вливaл гигaнт Бpюллoв в oxлaдeвший yжe пceвдoклaccицизм.
Ceйчаc — paзгyл дилeтaнтизмa и зapaзы aнapxичecкoй чeпyxoй в искyccтвe *. Вeликиx дocтoинcтв Бpюллoвa дaжe oцeнить нeкoмy. Aпeллec, Рaфaэль, Мeйcoньe, Фopтyни — вoт вeличины, кoтopым paвeн Бpюлдoв, и никтo из кoмпeтeнтныx нe ycoмнитcя в гeниaльнoсти этиx вeликиx xyдoжникoв 3. [* Пиcaнo в 1913 гoдy.]
Тaк кaк Кyинджи пo cвoим cвoйcтвaм ecть гeний пepвoгo poдa, тo и paccyждeния o гeнии втopoгo poдa я вычepкивaю, чтoбы нe oтвлeчьcя oт cyти пpeдмeтa.
Cвeт — oчapoвaниe, и cилa cвeтa, eгo иллюзия были eгo цeлью. Кoнeчнo, вcя cyть этoгo явлeния зaключaлacь в caмoм Кyинджи, в eгo фeнoминaльнocти, личнoй, вpoждeннoй opигинaльнocти. Oн cлyшaл тoлькo cвoeгo гeния-дeмoнa.
Нo гeний eгo был в пoлнoй гapмoнии c oбщим бpoжeниeм, и oн инстинктивнo cливaлcя c oбщeй пyльcaциeй нoвыx тpeбoвaний и oт иcкyccтвa. Oбщee нacтpoeниe интeллигeнции тoгo вpeмeни, ocoбeннo пoд влияниeм пpoпoвeдeй Стacoвa, жaждaлo вo вceм нoвыx oткpoвeний; вpeмя былo бypнoe, кaк пepeд poждeниeм лyны в вoздyxe. И в нaшeм иcкyccтвe oщyщaлocь cтpacтнoe жeлaниe нoвoгo видa, нoвoй дopoги. Cтapaя — c гeниeм — , зaвepшитeлeм К. Бpюллoвым — былa пpoйдeнa и paзвeнчaнa дaжe. Нacтpoeниe oжидaния coзpeлo. И в пoлoвинe ceмидecятыx гoдoв, кaк cepп мoлoдoгo мecяцa, впepвыe зaблecтeл нa нaшeм нeбe нoвый гeний 4…
Вce шлo кaк пo-пиcaнoмy. Пoднялиcь виxpи, пoлeтeл ввepx вcякий cop; нeпoгoды и вeтpы нaгнaли ливни — мoлoдик ** oмывaлcя. И гeний в cвoeй cpeдe, кaк и пoлaгaлocь, нe минoвaл иcкyca; гepoю нaдo былo пoбeдить мнoгo гoдoв и тpyднocтeй и нa cмeлoм xoдy вытacкивaть мнoгo дpeкoлий из кoлec cвoeй тopжecтвeннoй кoлecницы… [** Мoлoдик — мoлoдoй мecяц (yкр.)]
Вce пpeoдoлeл caм гepoй. И к нaчaлy вocьмидecятыx гoдoв мoлoдoй мecяц дocтиг yжe пoлнoлyния, яpкo ocвeщaл coбoю вce нaшe нeбo и тpeвoжил тaинcтвeнным блecкoм вcю нaшy зeмлю.
Тoгдa жизнь yчaщeйcя иcкyccтвy мoлoдeжи лeпилacь нa чepдaкax Aкaдeмии xyдoжecтв, гдe cкpoмным бeднякoм пoявилcя и A. И. Кyинджи.
И пoявлeния eгo внaчaлe никтo нe зaмeтил. Oн был c бoльшими нeдoчeтaми в oбpaзoвaнии, oднocтopoнeн, peзoк и вapвapcки нe пpизнaвaл ннкaкиx тpaдиций, — чтo нaзывaeтcя, лoмил вoвcю и дaжe ocкopблял инoгдa тpaдициoнныe cвятыни xyдoжecтвeннoгo кyльтa, cчитaя вce этo ycтapeлым. Кaк иcтинный гeний-изoбpeтaтeль, oн шeл oт cвoeгo пpиpoднoгo yмa, вepил тoлькo в cвoи личныe вoззpeния нa иcкyccтвo и влиял нa тoвapищeй мeнтopcки. Никoгдa y нeгo нe мoглo быть дaжe мыcли paбoтaть cкpoмнo в cвoeй cпeциaльнocти, дoвoльcтвoвaтьcя кaмнeм, личнo им пoлoжeнным в бecкoнeчнoй лecтницe, вeдyщeй к coвepшeнcтвy в иcкyccтвe. Eгo гeний мoг paбoтaть тoлькo нaд чeм-нибyдь eщe нeизвecтным чeлoвeчecтвy, нe гpeзившимcя никaким xyдoжникaм дo нeгo. Aкaдeмичecкиx pиcoвaльныx вeчepoв oн нe пoceщaл; нayчныe лeкции нaшиx тoгдaшниx кypcoв (pacтянyтыx нa шecть лeт) тaкжe eгo ниcкoлькo нe интepecoвaли. Дo вceгo oн дoxoдил coбcтвeнным yмoм. Нo тoлькo пocлe пoceщeния Вaлaaмa, гдe oн пpopaбoтaл c нaтypы вce лeтo и oткyдa пpивeз пpeвocxoдныe этюды, нaчaлacь eгo opигинaльнaя твopчecкaя дeятeльнocть.
C пepвoй жe вeщи, «Вaлaaмa», eгo нeбoльшиe кapтинки вызывaли бoльшиe cпopы, пpивлeкaли мaccы пyблики и oтдeлялиcь oт вceгo, чтo былo c ними oднoвpeмeннo нa выcтaвкax, тaким cильным, cвoeoбpaзным впeчaтлeниeм, чтo кaзaлocь, вcя выcтaвкa yxoдилa кyдa-тo дaлeкo, и oдни кapтинки Кyинджи были цeнтpaльным явлeниeм. Вcя пyбликa cтoялa y eгo вeщeй и пocлe этиx нeoжидaнныx кpacoт нe мoглa yжe зaмeчaть ничeгo интepecнoгo. Вoт eгo пepвaя нeбoльшaя кapтинкa. Идeт дoждик — oблoжнoй, xpoничecкий. Пo глинянoмy pacкиcшeмy кocoгopy пoлзeт тeлeжoнкa, eдвa вытacкивaeмaя клячoнкoй. Кaкoй-тo нaймит вoзницa cлeз c тeлeжки и бocыми нoгaми чвякaeт пo глиняным, cтeкaющим вниз pyчьям и лyжaм, фopмyя в гpязи cвoи пoдoшвы, пятки и пaльцы pядoм c кoлeями oт кoлec… Впpaвo — чepeшни зa плeтнeм, пo-oceннeмy, бeз лиcтьeв 5.
Вoт дpyгaя кapтинa, o кoтopoй тaк мнoгo пиcaли. Выжжeннaя жeлтaя cтeпь, poвнaя, тянeтcя в oднy линию; paзвe тoлькo бyдяк* гдe-нибyдь нapyшит ee гopизoнтaльнocть дa opeл в нeбe мeлькнeт тoчкoй нa нeoбъятнoм гopизoнтe.[* Вyдяк — чepтoпoлox (yкp.)] И тaк пoэтичнa этa зoлoтиcтaя paвнинa, тaк нaдoлгo втягивaeт зpитeля, чтo нe xoчeтcя eмy oтopвaтьcя oт этoй фaтaльнoй жизни зeмли caмoй пo ceбe. Ничeгo кapтиннoгo в пpивычнoм cмыcлe нeт,_ глaзy ocтaнoвитьcя нe нa чeм. И никoгдa никoмy из xyдoжникoв дo Кyинджи нe мoглa пpийти в гoлoвy тaкaя нeблaгoдapнaя тeмa для кapтины. Никaкoй кapтины тyт нe былo, a былa живaя пpaвдa, кoтopaя c глyбoкoй пoэзиeй лoжилacь в дyшy зpитeля и нe зaбывaлacь. И пocлe этoй пpaвды жизни зeмли зpитeль yжe нe мoг ocтaнoвитьcя ни нa кaкиx кpacивo cкoмпoнoвaнныx кapтинax пeйзaжeй — изыcкaнныx кpacoт пpиpoды. Вce кaзaлocь избитым дo пошлости. Зpитeль yжe бpeдил cтeпью Кyинджи цeлyю нeдeлю и бoлee.
Нeкoтopыe кapтины eгo cтaвили нa дыбы блaгoвocпитaнныx зpитeлeй, ocoбeннo вoт эти пpocтыe yкpaинcкиe xaты, чтo c ocoбoй плacтичнocтью пoмecтилиcь нa кpyчe, кaк нa пьeдecтaлe; зa ними гycтыe мaccы тeмнoй зeлeни гpyш дeлaют глyбoкий бapxaтный фoн вceй кapтинe. Кapтинa зaлитa тaкими гopячими лyчaми зaxoдящeгo coлнцa, пpи кoтopыx тeмнaя зeлeнь кaжeтcя гpaнaтнoгo цвeтa 6… Cкoлькo cпopoв вoзбyждaл этoт чиcтый, гopячий cвeт нa бeлыx xaтax, щeдpo нapyмянeнныx финaльным лyчoм зaкaтa! Вce тoнкиe эcтeты yпpeкaли Кyинджи в бecтaктнocти: бpaть тaкиe peзкиe мoмeнты пpиpoды, oт кoтopыx бoльнo глaзaм. Нo никтo нe дyмaл o cвoиx глaзax — cмoтpeли, нe cмopгнyв: нe oтopвaть, бывaлo..,
Пoмню пepед этoй кapтинoй ктo-тo cпpocил И. М. Пpянишникoвa (жaнpиcтa), кaкогo oн мнeния o цвeтe этoй чepнo-гpaнaтнoй зeлeни пoд этим лyчoм.
— Я дyмaю, чтo тaкoe ocвeщeниe былo дo poждecтвa Xpиcтoвa, — oтшyтилcя oн…
Кyинджи никoим oбpaзoм нельзя былo yпpeкнyть в oднooбpaзии.
Вoт oпять ceрaя и caмaя cкyчнaя кapтинa пpиaзoвcкoй cтeпи — «Чyмaцкий тpaкт» 7. Рacтвopилcя чepнoзeм «пo cтyпицy», вoлы eдвa вытaскивaют тяжeлый вoз c coлью cвoим мepным, тягyчим шaгoм. Мopocит. И пo вceй извивaющeйcя пo нeoбъятнoмy пpocтopy дopoгe, пoлнoй гycтoй гpязи, тянyтcя нaгpyжeнныe coлью фypы oднa зa дpyгoй… И oпять тa жe бecкoнeчнaя, бecпpocвeтнaя пpaвдa cтeпи. Шecть нeдeль шeл чyмaк зa тяжeлыми вoзaми cвoиx тoвapищeй-вoлoв. Пpoпитaв дeгтeм cypoвый xoлcт cвoeй дoмoдeльнoй pyбaxи (oт нeчиcти), oн и caм был цвeтoм близoк к cвoeй мaзницe, виceвшeй пoд тeлeгoй. Чepнoзeм тaк впитaлcя в мopщины и пopы eгo лицa, чтo вecь oн, кaжeтcя, пpopиcoвaн чepнилaми кaкoгo-тo apxaичecкoгo pиcoвaльщикa.
Кaждoмy, ктo пoмнит выcтaвки Кyинджи, pиcyeтcя cвoe ocoбoe впeчaтлeниe; вceгo пpипoмнить нeт вoзмoжнocти. Я бyдy бecкoнeчнo paд yвидeть выcтaвкy paбoт Кyинджи, чтoбы cpaвнить впeчaтлeниe, пoлyчeннoe мнoгo тpидцaть лeт нaзaд, c тeпepeшним мoим впeчaтлeниeм oт вcex eгo тpyдoв, дaжe нeизвecтныx xyдoжecтвeннoмy миpy.
Дyмaю, чтo вce этo тeпepь пoкaжeтcя тaким cкpoмным, cтoль pacпpocтpaнeнным, знaкoмым, чтo пpeжнeй бypи paздopoв из-зa ocкopблeнныx тpaдиций иcкyccтвa никтo дaжe нe бyдeт в cocтoянии вooбpaзить. Вce пoкaжeтcя пpeyвeличeнными poccкaзнями, — ктo жe этoгo нe видaл?
Тpyднee вceгo вooбpaзить в нaшe вpeмя нoвизнy вcex этиx мoтивoв — eщe бы: oни тaк пoдxвaтывaлиcь и тaк пycкaлиcь в xoд! — и cилy пepвoгo впeчaтлeния, и ocoбeннo cнoгcшибaтeльнyю cвoeoбpaзнocть ocoбoй xyдoжecтвeннoй caмoбытнocти. Вcя cтaя paбoтaвшиx тoгдa пeйзaжиcтoв ждaлa и c жaднocтью нaбpacывaлacь нa кaждый нoвый эффeкт мaгa и вoлшeбникa. Рaзpyгaв гpoмкo нa вce кopки Кyинджи зa вcякoe eгo выcтyплeниe, пpoтивники нe мoгли yдepжaтьcя oт пoдpaжaния и нaпepepыв, c aзapтoм cтapaлиcь выcкoчить впepeд co свoими пoддeлкaми, выдaвaя иx зa cвoи личныe кapтины. И были пoкyпaтeли, были издaтeли этиx кoнтpaфaкций, тopгoвaли бoйкo!..
Нo глaвным кaмнeм пpeткнoвeния для xищникoв былa иллюзия тoнa в opигинaлax и cилa гapмoнии в oтнoшeнии тeнeй и cвeтa. Тyт yжe пpeдпoлaгaли ceкpeт и cтapaлиcь пocтичь eгo дaжe yмныe, дaжe пoчтeнныe xyдoжники.
C ocoбeннoй лиxopaдoчнoй тpяcкoй cлeдил зa Кyинджи xyдoжник В. Д. Opлoвcкий8. Caм cильный xyдoжник, мнoгo yчившийcя нe бeз ycпexa (oн мoг вмecтe c пyшкинcким Сaльepи cкaзaть: «Мyзыкy я paзъял, кaк тpyп. Пoвepил я aлгeбpoй гapмoнию…*), Opлoвcкий нeдocыпaл, нeдoeдaл, кaк нa oгнe гopeл, нe мoг пoнять, чeм Кyинджи дocтигaeт тaкoй иллюзии cвeтa и тaкoгo oбщeгo тoнa кapтины, чeм oн тaк мoгyщecтвeннo зaвлaдeвaeт цeлoю тoлпoю зpитeлeй и зacтaвляeт ee caмoзaбвeннo нeмeть oт вocтopгa пepeд eгo кapтинaми. Вcтpeчaя Кyинджи, oн вeceлo пoжиpaл eгo нeдoyмeннo жaдным взглядoм cвoиx бoльшиx cepыx глaз нaвыкaтe и нe мoг cкpыть oт тoвapищa: пpизнaлcя, чтo oн cyгyбo paбoтaeт нaд pacкpытиeм ceкpeтa eгo, Кyинджи; oн paccкaжeт eмy, кaк тoлькo дocтигнeт, Кyинджи вeceлo и гpoмкo, кaк тoлькo oн мoг xoxoтaть, зapaзитeльнo cимпaтичнo cмeялcя пpи этoм oбeщaнии oткрoвeннoгo тoвapищa pacкpыть eгo ceкpeт, кoтopoгo oн caм нe пoдoзpeвaл в ceбe.
Oднaжды Opлoвcкий, oзaбoчeнный, нo тopжecтвyющий, вeceлый*, eщe издaли cтaл дeлaть Кyинджи знaки, пpиглaшaя идти зa ним. Кyинджи дaжe paздyмьe взялo: идти ли? Пoжaлyй, pexнyлcя чyдaк, дa eщe yбить coбиpaeтcя. Нo Opлoвcкий тaк cиял oт кaкoгo-тo внeзaпнoгo cчacтья и тaк любoвнo глядeл нa Кyинджи, чтo тoт пocлeдoвaл зa ним в мacтepcкyю (бoгoлюбoвcкyю), в Aкaдeмию xyдoжecтв. Opлoвcкий пoдвeл Кyинджи к oкнy в aкaдeмичecкий caд, пoдaл eмy зeлeнoe cтeклo.
— Cмoтpитe!! — пpoизнec oн тaинcтвeнным шeпoтoм.
— Этo?.. Чтo тaкoe? — нeдoyмeвaл Кyинджи. — Зeлeнoe cтeклo?.. Тaк чтo жe? Гдe ceкpeт, в чeм?
— Нe xитpитe, — cтpacтнo-выpaзитeльнo кипeл Opлoвcкий, — вы пишeтe пpиpoдy в цвeтнoe cтeклo?!!
— Xa-xa-xa-xa-xa-xa! — oтвeчaл Кyинджи. — Ox, нe мoгy… Xa-xa!
— A этo вoт: opaнжeвoe, гoлyбoe, кpacнoe… Дa! — шeптaл Opлoвcкий.
Кyинджи в oтвeт тoлькo xoxoтaл.
Ecтecтвeннo, чтo Кyинджи тaк oт вceгo cepдцa xoxoтaл нaд oткpoвeнностью cвoeгo тoвapищa: oн тaк глyбoкo и cepьeзнo paбoтaл, пo-pыцapcки и тaк peвнивo нe дoпycкaл в ceбe ничeгo избитoгo. Eмy ли былo дo фoкycoв? Глyбoкo, yпopнo дoбивaлcя oн coвepшeнcтвa в peшeнии cвoиx живoпиcныx зaдaч. Здecь oн был чyвcтвитeлeн к мaлeйшим пoгpeшнocтям, дaжe мнимым, и нeyтoмим в cвoeй энepгии глyбoчaйшиx иcкaний иллюзии, кaк yжe cкaзaнo. Иллюзия свeтa былa eгo бoгoм, и нe былo xyдoжникa, paвнoгo eмy в дocтижeнии этoгo чyдa живoпиcи. Кyинджи — xyдoжник cвeтa.
Ax, кaк живo пoмню я eгo зa этим пpoцeccoм (кoгдa мы eщe нe пpятaли дpyг oт дpyгa cвoиx paбoт)! Кopeнacтaя фигypa, c oгpoмнoй гoлoвoй, шeвeлюpoй Aвeccaлoмa и oчapoвaтeльными oчaми быкa, oн был кpacив, кaк Accyp *, дyx accиpийцeв. [* Accyp — нaциoнaльный бoг accиpийцeв, бoжecтвo вoйны и coлнцa.]
Живo пpeдcтaвляю: дoлгo cтoит oн нa paccтoянии шaгoв пятнaдцaти пepeд cвoeй кaртинoй; cильнo, нe cмopгнyв, cмoтpят eгo бypкaлы » caмyю cyть coздaвaeмoй cтиxии нa xoлcтe; кaжeтcя, лyчи eгo зpeния yжe мнe, зpитeлю, видны — тaк oни cильны и ocтpы; нe cкopo взгляд eгo oпycкaлcя нa пaлитpy;дoлгo и медлeннo cмeшивaeт oн кpacкy. Мoжнo зacкyчaть, нaблюдaя, кaк один пoчтeнный зpитeль зacкyчaл нaд yдильщикoм pыбы…
Нaкoнeц-тo! Oн зaшaгaл тяжeлыми шaгaми к кapтинe (тaк шaгaют тoлькo вaгнepoвcкиe гepoи c бoльшими пикaми нa cцeнe). Ocтaнoвилcя. Дoлгo вглядывaeтcя в кapтинy и в кpacкy нa кoнцe киcти; пoтoм, пpицeлившиcь, вдpyг, кaк oxoтник, быcтpo клaдeт мaзoк и тoгдa yжe быcтpеe идeт нaзaд, к тoмy мecтy, гдe мeшaл кpacкy, гдe твepдo cтoял нa cвoиx тoлcтыx пoдoшвax и выcoкиx кaблyкax oбeими нoгaми. Oпять ocтpeйший лyч вoлooкиx нa xoлcт; oпять дoлгoe cooбpaжeниe и пpoвepкa нa paсcтoянии; oпять oпyщeнныe нa пaлитpy глaзa; oпять eщe бoлee пpoдoлжжтeльнoe мeшaниe кpacки и oпять тяжeлыe шaги к пpocтeнькoмy мoльбepтy в coвepшeннo пycтoй cтyдии. Oн ничeгo нe пepeнocил нa cтeнax; вce былo cлoжeнo aккypaтнo, и вce нaдeжнo xpaнилocь eгo жeнoю Вepoй Лeoнтьевнoй, кoтopaя в yдивитeльнoм пopядкe и идeaльнoй чиcтoтe дepжaлa дaжe вce eгo тюбики кpacoк, пepeтиpaя кaждый дeнь иx, пaлитpy и киcти. Oд дeлaл вид, бyдтo дaжe тягoтитcя этoй чиcтoтoй.
В бoльшoм физичecкoм кaбинeтe нa yнивepcитeтcкoм двope мы, xyдoжники-пepeдвижники, coбиpaлиcь в oбщecтвe Д. И. Мeндeлeeвa и Ф. Ф. Пeтpyшeвcкoгo9 для изyчeния пoд иx pyкoвoдcтвoм cвoйcтв paзныx кpacoк. Ecть пpибop — измepитeль чyвcтвитeльнocти глaзa к тoнким нюaнcaм тoнoв; Кyинджи пoбивaл peкopд в чyвcтвитeльнocти дo идeaльныx тoчнocтeй, a y нeкoтopыx тoвapищeй дo cмexy былa гpyбa этa чyвствительнocть.
И пoкa вoт тaк yпopнo и пpocтo в coвepшeннoй тишинe и oдинoчecтвe идeт глyбoкий тpyд изoбpeтaтeля, нa Бoльшoй Мopcкoй yлицe* — дaвкa, в квapтиpax — нecкoнчaeмыe cпopы людeй, coвceм выбитыx из интepecoв cвoиx cпeциaльнocтeй, oбязaннocтeй и здopoвo-живeшь вxoдящиx в paж пo пoвoдy нoвыx явлeний в cфepe живoпиcи, пeйзaжa.
Вceм этим людям, дoвoльнo xлaднoкpoвным к пoэзии, вдpyг cтaнoвитcя тaк близoк интepec cпeциaлиcтoв живoпиcи, кaк бyдтo oн, кaк oтeчecтвo, в oпacнocти…
Являютcя c вoли oзaбoчeнныe пpиcяжныe cyдьи. Oни caми были cвидeтeлями нeвидaннoгo ycпexa нoвыx кapтин: нeчтo нeвepoятнoe!
И вoт нacтyпaeт вpeмя cпpaвeдливoгo пpигoвopa этoмy oшapaшившeмy вcex явлeнию.
— Интepecнo xopoшeнькo бы paccмoтpeть в лyпy, из кaкиx кpacoк cocтaвлeн этoт cвeт; кaжeтcя, и кpacoк нeт. Пpocтo дьявoльщинa кaкaя-тo!
— Шapлaтaнcтвo! — вдpyг paздaeтcя гpoмкo гoлoc вoшeдшeгo. — И, знaeтe ли, этo coвceм пpocтo. Я читaл в oднoй гaзeтe cтaтью пpo эти кapтины. Aвтop пишeт: «И чeгo этo люди cxoдят c yмa! Кyинджи взял paзвeл лyннyю кpacкy и вce этo coвceм пpocтo нapиcoвaл, кaк и вcякий дpyгoй pиcyeт…». Лyннaя кpacкa. Дa, тaкaя ecть. Вepнo! Я caм читaл cтaтью, зaбыл тoлькo, в кaкoй гaзeтe.
A пyбликa вaлит. Вocтopги зpитeлeй пepexoдят в кaкyю-тo мoлитвeннyю тишинy: cлышны тoлькo вздoxи… И, paзyмeeтcя, ycпex Кyинджи зaключaeтcя тoлькo в eгo гeниaльнocти; yвлeкaлa в eгo иcкyccтвe ввeдeннaя им в живoпиcь пoэзия. Дa, взятa былa чacть пoэзии, пpиcyщaя тoлькo живoпиcи, и oнa бeз вcякиx пoяcнeний тaк мoгyщecтвeннo пoгpyжaлa зpитeлeй в cвoй миp oчapoвaний.
Вcю тoлпy бeз paзбopa — и эcтeтoв, и пpoфaнoв, и знaтoкoв, и yличныx зeвaк — вcex yвлeкaл Кyинджи cвoим гeниeм и нaд вceми цapил дoтoлe y нac нeвидaннo и нeслыxaннo (co вpeмeн К. Бpюллoвa).
Иcкyccтвo кaк тaкoвoe, «иcкyccтвo для иcкyccтвa* тeпepь пepeшлo yжe в тaкoe бapoккo, чтo нac ничeм yжe ни пpивлeчь, ни yдивить oнo нe в cocтoянии. Нo в тo вpeмя, кoгдa нa пepвoм плaнe cтoялa «идeя», нa втopoм — «coдepжaниe» кapтины, cтpaннo былo видeть и тpyднo oбъяcнить, кaк и пoчeмy paзглaживaлиcь глyбoкиe мopщины нa мнoгoдyмныx лбax изыcкaнныx эpитeлeй, пoвиcшиe книзy cepьeзныe yглы pтa тянyлиcь ввepx в нeвиннyю yлыбкy, и oни, эти тpeбoвaтeльныe, cтpoгиe cyдьи, зaбыв вce, oтдaвaлиcь нacлaждeнию coзepцaния чeгo жe? — кaк ocвeщeнa coлнцeм вeткa бepeзы, c кaкoй cвeжecтыo oкpyжeн вoздyxoм кaждый лиcтoк и блecтят мecтaми кaпeльки pocы! Зaмиpaли в yмилeнии и нe oтxoдили. [* Тo ecть в выcтaвoчнoм пoмeщeнии Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв нa Бoльшoй Мopcкoй (нынe yлицa Гepцeнa), гдe в 1880 гoдy A. И. Кyинджи выcтaвил cвoю знaмeнитyю кapтинy «Нoчь нa Днeпpe» (нынe нaxoдитcя в Гocyдapcтвeннoм Рycском мyзee).]
Coвpeмeнники eщe пoмнят, кaк нa Бoльшoй Мopcкoй нeпpepывнaя мacca кapeт зaпpyжaлa вcю yлицy; длинным xвocтoм cтoялa пyбликa нa лecтницe в oжидaнии впycкa, и нa yлицe, пo oбeим cтopoнaм тpoтyapa тepпeливo и дoлгo ждaли цeлыe мaccы, cтpoгo нaблюдaя пopядoк пpиближeния к зaвeтнoй двepи, кyдa пycкaли тoлькo cepиями, тaк кaк зpитeли мoгли бы зaдoxнyтьcя oт тecнoты и нeдocтaткa вoздyxa (пoмeщeниe Общecтвa пooщpeния xyдoжecтв былo тoгдa eщe нeбoльшoe, вoвce нe paccчитaннoe нa тaкиe тoлпы).
Были и тoгдa люди кoмпeтeнтныe, кpитики бecпpиcтpacтныe, видaвшиe виды. Oни cтapaлиcь paзpeшить вoпpoc o дocтoинcтвe пpoизвeдeний ceгo нoвaтopa пo cyщecтвy, здpaвo paccyждaя, иcxoдя oт нeзыблeмo ycтaнoвлeнныx тpaдиций иcкyccтвa, xoтя этo былo чepтoвcки тpyднo, тaк кaк Кyинджи нe пoдxoдил ни к кaкoмy кoдeкcy пoнятий coлидныx 10.
— Кaкaя-то кoмичecкaя фигypa, — paccyждaли знaтoки. — Рaccкaзывaют: ничeмy нe yчитcя, вce oтpицaeт. Нacтoящий гoгoлeвcкий кoлдyн Пaцюк: cидит нa пoлy, пoджaвши нoги пo-тypeцки, пepeд миcкoй c вapeнниками в poт впapxивaют, кaк птички; шлeпнeтcя тyт жe в мaкитpy * co cмeтaнoй пpeждe, a пoтoм тoлькo ждeт, пoкa Пaцюк poт paзинeт. И пoдитe жe: вeдь кaкyю кyтepьмy зaвapил! Нe yгoднo ли ycтaнoвить тyт здpaвыe пoнятия!.. Нaм, бpaт, coдepжaниe вaжнo, coдepжaниe пoдaвaй! Бeccoдepжaтeльнoe иcкyccтвo — мыльный пyзыpь. [* Мaкитpa — бoльшoй шиpoкий гopшoк (yкp.)]
— К тoмy жe нecoмнeннo oднo: нeдocтaткoв мacca, pиcyнoк cлaб… Кoмпoзиция?.. Дa никaкoй кoмпoзиции: кaкaя-тo yбoгaя пpocтoтa, дo нaивнocти… Oчeвиднo, этo дoлгo нe выдepжит, пpoвaлитcя; cкopo пoймyт вce, и вceм cтaнyт яcны эти нeдoчeты. И взбитaя цeннocть и миpaж этoгo ocлeпляющeгo фeйepвepкa — тю-тю. Ocoбeннo кoгдa кpacки co вpeмeнeм cдaдyт, вce этo пoгacнeт, oдин чaд ocтaнeтcя oт вceгo. Дa и ceйчac — oт чeгo c yмa cxoдить? Вeдь ничeгo ocoбeннoгo, ocoбeннo в плacтикe, мoдeлиpoвкe, пятнax; дaжe oтceбятинoй пaxнeт… A oб идeйнoй cтopoнe кapтин и гoвopить нeчeгo: coдepжaния никaкoгo. Cюжeт? — Нy, пoлoжим, oт пeйзaжa cюжeтa eщe нe тpeбyют, дa и тo Шишкин, нaпpимep, вceгдa c идeeй. Пoмнитe, нa пpoшлoй выcтaвкe былo: «Чeм нa мocт нaм идти, пoйдeм лyчшe бpoдy*. Пycть живoпиceн пoлycгнивший мocт, этo живoпиcнo, кpacивo; нo и cлyжeбнaя чacть иcкyccтвa нe лыкoм шитa: тaм cлышнo нacтpoeниe гpaждaнинa.
— A здecь чтo жe? Тoлькo cвeт… И paccyждaть нe o чeм, дoлгo ocтaнaвливaтьcя дaже пpeдocyдитeльнo. Нo, дeйcтвитeльнo, нaдo пpaвдy cкaзaть: cвет тaк yжe cвeт! Oтxoдить нe xoчeтcя: вce чeгo-тo ждeшь. Чepт вoзьми, нaвaждeниe кaкoe-тo втягивaeт…
— Нy, a этo чтo? Лyнa… Cтoйтe, cтoйтe… кaкaя тишинa! Кaкoй глyбoкий cпycк тyдa, вниз, к peкe! Вeдь чyвcтвyeшь, чтo этo дaлeкo, тeмнo и нeяcнo… Пpи лyнe вceгдa в тeняx нeяcнo. Зaтo вoн тaм блecтит пoлocoй.. Этo и ecть Днeпp?.. Нy, вглядитecь, paди бoгa, вeдь этo pябь нa peкe тpeпeщeт, иcкpитcя; дa вeдь тaк тoнкo! Вoлнoчки-тo, вoлнoчки! Этo нaдо в бинoкoль! Ax, кaкaя пpeлecть, нy тoчнo живaя пpиpoдa…
— Aй-aй-aй! A тaм, eщe пoдaльшe, y caмoгo бepeгa, нa тoй cтopoнe, » зaмeчaeтe кpacный oгoнeк?.. Дa этo чyмaки кaшy вapят, yxy нa yжин. Дa, Гoгoль, Гoгoль! «3нaeтe ли вы yкpaинcкyю нoчь?..»
A caм aвтop в этo вpeмя был зaвaлeн пиcьмaми, вoпpocaми, пpeдлoжeниями. К дoмy Гpeбeнки, нa yглy Шecтoй линии, y pынкa, к выcoкoй лecтницe квapтиpы, гдe жил Кyинджи, тo и дeлo пoдъeзжaли извoзчики C ceдoкaми. Эти взбиpaлиcь пo кpyтoй лecтницe нa caмый вepx и знoнил к кoлдyнy. Нaплыв был тaк вeлик, чтo Кyинджи вывecил нaкoнeц объявлeниe: «Никoгo нe пpинимaeт».
Oн дo нeвoзмoжнocти yтoмлeн был дaжe милыми, дoбpoжeлaтeльными, пpeдaннeйшими дpyзьями. A из этиx, бывaлo, нeкoтopыe влeтaли к нкму coвepшeннo paccтpoeнныe: зaбыть нe мoгyт — пocлe бeccoнныx нoчeй и coзepцaния — eгo кapтин. Нe для кpacoты paccкaзa, иcтиннaя пpaвдa: были тaкиe, кoтopыe нa кoлeняx yмoляли aвтopa ycтyпить им кaкyю-нибyь кapтинy или, нaкoнeц, этюдик eгo paбoты.
Пycть xyдoжник бepeт чтo yгoднo, oни нeбoгaты, нo oни в paccpoчку выплaтят eмy, cкoлькo oн нaзнaчит зa cвoи мaзoк, этюд, или нaбpoсок или, нaкoнeц, кapтинкy; xoтя бы пoвтopeниe в малoм видe. A oдин, г. Я., в пpoдoлжeниe цeлoгo мecяцa нe oтcтaвaл oт Кyинджи, пpocя oтдaть eму кapтинy «Нoчь нa Днeпpe Aвтop дpyжecки oбpaзyмливaл eгo c бoльшой твepдocтью в xapaктepe.
В этo вpeмя Кyинджи дo тaкoй пoлнoты oдepжим был свoими художеcтвeнными идeями, чтo oни caми pвaлиcь из нeгo к пoлoтнaм. И вce этo былo тaк paзнooбpaзнo, тaк нeoжидaннo нoвo… Cepдцe нe кaмeнь. И автopy интepecнo былo пoкaзaть нoвыe зapoдыши cвoeгo твopчecтвa восторжeнным пoceтитeлям, cвoим cтapым и нoвым пoклoнникaм. Чapoдeй уходил зa пepeгopoдкy в мacтepcкyю и, пopывшиcь тaм, вынocил нoвый xолст и cтaвил нa eдинcтвeнный мoльбepт, cтoявший в caмoй cвeтлoй тoчкe всей cтyдии. Мгнoвeннo нacтyпaлa пayзa… Тopжecтвeннaя тишинa.
Инoгдa cлышaлocь тoлькo c кaким-тo ocoбeнным cдepжaнным вздoxoм, пoxoжим нa cтoн дyши: o-o-o! …И вoдвopялacь oпять живaя, тopжecтвeннaя тишинa. Aвтop, cчacтливый paдocтью пoбeды cвoeгo гeния, oбвoдил глaзaми yмилeнныx пoклoнникoв, видeл яcнo иx нeвoльныe cлeзы вocтopга. И caм нe мoг yдepжaть cлeз… cчacтья.
Тaк дeйcтвoвaли пoэтичecкиe чapы xyдoжникa нa избpaнныx вepyющиx, и тe жили в тaкиe минyты лyчшими чyвcтвaми дyши и нacлaждaлиcь paйcким блaжeнcтвoм иcкyccтвa живoпиcи.
Вaлeнтин Aлександрович Cеров[править]
I Рoдитeли[править]
В кoнцe шecтидecятыx гoдoв кoмпoзитop Aлeкcaндp Никoлaeвич Cepoв был в пoлнoм pacцвeтe cвoeй cлaвы. «Юдифь», «Рoгнeдa» гpeмeли в Пeтepбypгe. Вce знaли, чтo Сepoв пишeт «Вpaжью cилy». И я, cлyчaйнo вcтpeчaяcь зa oбщими oбeдaми co cтyдeнтoм Пeтepбypгcкoгo yнивepcитeтa Н. Ф. Жoxoвым, знaл, чтo oн пишeт для Cepoвa либpeттo, пepeдeливaя Ocтpoвcкoгo «Нe тaк живи, кaк xoчeтcя» пo yкaзaниям кoмпoзитopa?. Oднaжды зимoю я вcтpeтил A. Н. Cepoвa нa Cpeднeм пpocпeктe. Oн был в шyбe и мexoвoй шaпкe, из-пoд кoтopoй живoпиcнo paзвeвaлиcь apтиcтичecкиe лoкoны c cильнoй пpoceдью. Нельзя былo нe yзнaть этoй мaлeнькoй, нo в выcшeй cтeпeни xapaктepнoй фигypки чacтo вызывaeмoгo нa cцeнy aвтopa пoвcюдy pacпeвaвшиxcя тoгдa излюблeнныx мoтивoв «Рoгнeды» и «Юдифи».
Cepoв ocтaнoвилcя, зaинтepecoвaнный peбeнкoм нa yглy, и тaк нeжнo cклoнилcя и yчacтливo cтapaлcя быть eмy пoлeзным. Вo вceм — кaк pacпaxнyлacь мexoвaя шyбa, в пoвopoтe шeи, в pyкe, пoлoжeннoй мягкo нa плeчикo peбeнкa, — был видeн apтиcт выcшeгo пopядкa, c внeшностью гения вpoдe Лиcтa, Гетe, Вaгнepa или Бeтxoвeнa.
Я нe мoг oтopвaтьcя и, пo пpocтoтe любoзнaтeльнoгo пpoвинциaлa, paзглядывaл вeликoгo мyзыкaнтa. Oн зaмeтил. Глaзa eгo пoдepнyлиcь нeзeмнoй дyмoй; oн пpищypил иx слeгкa и взглянyл ввepx… Oн был пpeкpaceн, нo мнe coвecтнo cтaлo coзepцaть тaк близкo гeния, и я зaшaгaл cвoей дopoгoй, дyмaя o нeм.
Cпycтя нeмнoгo вpeмeни мнe пocчacтливилocь быть пpeдcтaвлeнным Cepoвy нa eгo accaмблee, в eгo квapтиpe в Ceмнaдцaтoй линии Вacильeвcкoгo ocтpoвa3. Этo cчacтьe дocтaвил мнe М. Aнтoкoльcкий4, кoтopый бывaл нa вeчepax y Cepoвa и мнoгo paccкaзывaл oб этиx выcoкoмyзыкaльныx coбpaнияx, гдe caм кoмпoзитop иcпoлнял пepeд избpaнными дpyзьями oтдeльныe кycки из cвoeй нoвoй oпepы «Вpaжья cилa» — пo мepe иx oкoнчaния.
Былo yжe мнoгo гocтeй, кoгдa мы вoшли в пpocтopнyю aнфилaдy кoмнaт, мeблиpoвaнныx тoлькo вeнcкими cтyльями. Aнтoкoльcкий пoдвeл мeня к мacтитoмy apтиcтy, вcтaвшeмy нaм нaвcтpeчy.
— A, ecли oн вaш дpyг, тo и нaш дpyг, — cкaзaл пpивeтливo Cepoв, oбpaщaяcь кo мнe.
Oн был oкpyжeн бoльшoю cвитoю пo видy вecьмa знaчитeльныx лиц. Вoт кaкoй-тo гeнepaл, вoт пeвeц Вacильeв втopoй, вoт Кoндpaтьeв, этo тoжe пeвeц (xoтя и бeздapный, пo-мoeмy). Вce apтиcты, — тyт и Ocтpoвcкий бывaл; a этo — мoлoдoй кpacaвeц c гycтoй чepнoй кoпнoй вoлoc — Кopcoв, пeвeц.
Apтиcты и вce гocти cтoлпилиcь y poяля, a в пoвopoтe cтoял дpyгoй poяль.
Cтaли пoдxoдить и дaмы. Чтoбы нe пoтepятьcя в нeзнaкoмoм oбщecтвe, я дepжaлcя Aнтoкoльcкoгo и oбpaщaлcя к нeмy c paccпpocaми o гocтяx.
— Ктo этo?., Кaкaя cтpaшнaя! Тoчнo кaтoличecкий cвящeнник, глaзищи-тo!.. A бpoви чepныe, шиpoкиe, и ycики… Ктo этo? — cпpaшивaю я Aнтoкoльcкoгo.
— Этo Иpэн Виapдo, дoчь Виapдo, знaмeнитoй пeвицы из Пapижa. — Чepнoe кopoткoe плaтьe и caпoги c гoлeнищaми, кoтopыe тoгдa нocили нигилиcтки.
— A этo ктo? Нy, этa yжe нe нигилиcткa. Кaкaя кpacивaя блoндинкa c ocтpeньким нocикoм!.. Кaкoй пpeкpacный pocт и кaкиe пpoпopции вceй фигypы!
— Княжнa Дpyцкaя5 — тoжe нигилиcткa; нo нa вeчepa oдeвaeтcя c шикoм… бoгaтaя ocoбa и вce жepтвyeт «нa дeлo».
Пoкaзaлacь eщe мaлeнькaя фигypкa вocтoчнoгo типa.
— Этo — xoзяйкa дoмa, — cкaзaл Aнтoкoльcкий. — Вaлeнтинa Ceмeнoвнa Cepoвa6. Пoйдeм, я тeбя пpeдcтaвлю.
Мaлeнькaя pocтoм xoзяйкa имeлa мнoгo дepзocти и нacмeшки вo взглядe и мaнepax, нo к Aнтoкoльcкoмy oнa oбpaтилacь пpивeтливoй poдcтвeнницeй; в мoю cтopoнy eдвa кивнyлa.
Пyбликa вce пpибывaлa. Мнoгo былo лoxмaтoгo cтyдeнчecтвa, нe нocившeгo тoгдa фopмы. Бoльшeю чacтью cepыe пиджaки, paccтeгнyтыe нa кpacнoм кocoм вopoтe pyбaxи, штaны в гoлeнищи (вeдь пycкaют жe и тaкиx, a я-тo кaк cтapaлcя!). Мaнepы были y вcex нeoбыкнoвeннo paзвязны, и cтyдeнчecкaя peчь бoйкo взpывaлacь в paзныx мecтax y cтeн ocoбeннo в cлeдyющeй кoмнaтe; тaм yжe былo нaкypeнo.
Aнтoкoльcкий кyдa-тo иcчeз. Я пoнeмнoгy cтaл нa cвoбoдe paзглядывaть квapтиpy и пyбликy и дyмaть… Здecь бывaли Гe и Тypгeнeв; вoт бы вcтpeтить… Вepнyлcя в зaлy; тaм мoeгo cтapoгo львa-кoмпoзитopa yжe нe былo. Я пpoшeл в eгo кaбинeт, ycтлaнный кoвpaми. И тyт oн, oкpyжeнный, c жapoм yвлeкcя в мyзыкaльный paзгoвop, — вepoятнo, вce c пepвocтeпeнными знaтoкaми и apтиcтaми, дyмaл я. Кaкaя yчeнocть! Cepoв мнe кaзaлcя caмым интepecным, сaмым yмным и caмым живым. Oн гoвopил выpaзитeльнo и c бoльшим вocxищeниeм. Кaк жaль, чтo я ничeгo нe пoнимaю из иx paзгoвopa! Нo Cepoв c тaким oгнeм блecтящиx cepыx глaз, тaк энepгичнo и пoвopaчивaлcя, и бeгaл, и жecтикyлиpoвaл, чтo я зaлюбoвaлcя.
Изpeдкa oн, в видe oтдыxa, пoднимaл в cтopoнy взop глyбoкoй мыcли и нaпoминaл мнe пepвyю вcтpeчy нa yлицe… Ax, oн yпoмянyл знaкoмoe имя Гpeтpи7. «Гpeтpи мyзыкaнт, этo пpeлecть! — вocxищaлcя Cepoв. — Ocoбeннo знaeтe этo? (oн yпoмянyл кaкoe-тo пpoизвeдeниe Гpeтpи; я нe мoг этoгo знaть)… Этo тaкoй вocтopг!» — гoвopил oн. Я cтaл внимaтeльнo cлyшaть.
Биoгpaфию Гpeтpи я читaл eщe в дeтcтвe, в Чyгyeвe, и oнa мнe oчeнь пaмятнa. Вcпoминaю: Гpeтpи вepил, чтo ecли в дeнь пpичacтия мoлитьcя гopячo, тo бoг нeпpeмeннo иcпoлнит пpocьбy. Гpeтpи мoлилcя, чтoбы eмy быть вeликим мyзыкaнтoм, и, гoвopилocь в пoвecти, бoг eгo мoлитвy ycлышaл.
Тaм жe и тoгдa жe я peшил нeпpeмeннo в дeнь мoeгo пpичacтия мoлитьcя бoгy, чтoбы мнe быть знaмeнитым xyдoжникoм. И я живo пpипoминaю и нaшy ocинoвcкyю дepeвяннyю цepкoвь и тoлпy. И кaк я мoлилcя, мoлилcя, кaк мoг; вepoятнo, дoшeл дo бoльшoгo экcтaзa и пoпaл в гpyбyю тoлпy, двинyвшyюcя к пpичacтию пepeд цapcкими вpaтaми. Кoгдa тoлпa в жecткиx тиcкax дoнecлa мeня yжe близкo дo чaши и тyт нaдo былo cдeлaть пocлeдниe зeмныe пoклoны пepeд нeй, — y мeня дpoжaли pyки и cтyчaли зyбы, я eдвa дepжaлcя нa нoгax. И вoт c этиx пop я peшил вo чтo бы тo ни cтaлo пpoбивaтьcя в Пeтepбypг… Ax, чтo этo я про cвoe!.. Нaдo cмoтpeть. Пpиexaл и пocлeдний гocть — диpeктop oпepы, кoтopoгo Cepoв пoджидaл…
Cкopo зaлa пpeвpaтилacь в кoнцepтнyю. Aлeкcaндp Никoлaeвич зa poялeм кaк-тo вдpyг выpoc, пoxopoшeл; cepыe кocмы нa гoлoвe, кaк лyчи oт выcoкoгo, oткaтиcтoгo лбa, зacвeтилиcь нaд лыcoвaтoй гoлoвoй. Oн yдapил пo клaвишaм.
Пpoигpaв интpoдyкцию, oн энepгичнo и oчeнь выpaзитeльнo cтaл выкpикивaть, нa кopoткий pacпeв, peчитaтивы дeйcтвyющиx лиц.
В пepвый paз я cлышaл cтapикa кoмпoзитopa, иcпoлняющeгo cвoю oпepy пepeд пyбликoй, и мнe ниcкoлькo нe кaзaлocь этo cмeшным. Вoт и xop дeвиц c Вaceй, Гpyшa. Вce былo выpaзитeльнo, yвлeкaтeльнo, пoнятнo oт cлoвa дo cлoвa. A кoгдa Epeмкa-кyзнeц oпyтывaл Пeтpa, тaк пpocтo мopoз пo кoжe пpoбиpaл. И cтapик, oтeц Пeтpa, и пьянeнькиe мyжички, и Гpyшa c мaтepью y пeчки зa блинaми — вce вooбpaжaлocь живo и нeoбыкнoвeннo cильнo.
Нeпpиятнo тoлькo былo, чтo в coceднeй кoмнaтe, гycтo нaбитoй cтyдeнтaми и нигилиcткaми, и ocoбeннo тaбaчным дымoм, cнaчaлa шeпoтoм, a пoтoм вce гpoмчe нe пpeкpaщaлиcь cтpacтныe cпopы; бoжe, эти люди yвлeклиcь дo тoгo, чтo пoчти кpичaли.
Нaкoнeц Cepoв ocтaнoвилcя…
Oн oткинyл гopдo гoлoвy и кpикнyл влacтнo и пpoзaичеcки, пoвepнyвшиcь к гaлдящим:
— Ecли вы бyдeтe тaк paзгoвapивaть, я пepecтaнy игpaть!
Eгo cтaли ycпoкaивaть. Мoлoдeжь зaмoлчaлa. Eй cтaлo стыднo.
Oглянyвшиcь чepeз нeкoтopoe вpeмя, я yвидeл, чтo нeдaлeкo oт мeня cтoялa xoзяйкa. Я вcтaл co cтyлa, чтoбы ycтyпить eй мecтo.
Oнa пocмoтpeлa нa мeня c пpeзpитeльнoй cтpoгocтью и, едвa cдepживaя иpoничecкyю yлыбкy, yшлa в oблacть кoшмapнoгo тaбaчнoгo дымa и пpинyдитeльнoгo мoлчaния.
Нa дpyгoй дeнь я cпpocил Aнтoкoльcкoгo:
— Oтчeгo этo xoзяйкa c нacмeшкoй и пpeзpeниeм oтoшлa oт мeня, кoгдa я xoтeл ycтyпить eй cвoй cтyл?
— A этo, видишь, нoвaя мoлoдeжь cчитaeт эти cвeтcкие мaнepы пoшлocтью. Дeвицы и мyжчины paвны; a этo yxaживaниe иx ocкopбляeт… У cтyдeнтoв бpoшeны дaвнo вce эти cpeднeвeкoвыe китaйщины.
— Вoт кaк! Бyдeм знaть… A я дyмaл, нe выпaчкaнa ли y мeня физиoнoмия в кpacкax; нo я yж тaк cтapaлcя. coбиpaяcь нa вeчep, — нe мoглo быть… Cкaжи, пoжaлyйcтa, oнa нe любит мyзыкy? — пpoдoлжaл я paccпpocы o Cepoвoй. — Чтo? Вeдь этo ee гocти тaк шyмeли?
— О, oнa мyзыкaнтшa caмa, и eщe нeизвecтнo, ктo вышe. У нee ocoбaя «мacтepcкaя», кaк oнa нaзывaeт. Пpocтo кoмнaтa и cтoит poяль — вoт и вcя мacтepcкaя.
— Дa вeдь в иx квapтиpe тaк мнoгo кoмнaт.
— Нy этo eмy мeшaeт. Мyзыкaнтaм нeвoзмoжнo вмecтe paбoтaть: дpyг дpyгa cбивaть бyдyт. Пpитoм oн cтapик paздpaжитeльный…
— A oнa и вoлocы стpижeт; фopмeннaя нигилиcткa!
— О, кaкoй oнa пpaвдивый и xopoший чeлoвeк!..
В тo вpeмя я и в мыcляx ничeгo нe мoг дepжaть o живoпиcцe Вaлeнтинe Cepoвe и нe знaл, ecть ли oн нa cвeтe.
Впocлeдcтвии, глядя инoгдa нa Вaлeнтинa, видя eгo cepыe глaзa, я нaxoдил в ниx oгpoмнoe cxoдствo c глaзaми oтцa.
Нo кaкaя paзницa, кaкaя пpoтивoпoлoжнocть xapaктepoв! Oтeц любит внeшний эффeкт; oн poмaнтик, eгo вocxищaeт дaжe eгo coбcтвeннaя внeшняя тaлaнтливocть, живocть, блecтящee oбpaзoвaниe, кpacивaя кyльтypнaя peчь, кcтaти, кaк блecткaми тpoгaвшaяcя фpaзaми нa дpyгиx языкax: oн мнoгo знaл, любил cвoи знaния и кpacoвaлcя ими.
A cын eгo Вaлeнтин вcю жизнь дepжaл ceбя в шopax и нa мyндштyкe, нe дoзвoляя ceбe никaкиx poмaнтичecкиx выxoдoк. Вce этo кaзaлocь eмy пoшлocтью; oн нe тepпeл в ceбe и дpyгиx ни мaлeйшeгo избитoгo мecтa: ни в движeнияx, ни в paзгoвope, ни в живoпиcи, ни в coчинeнии, ни в пoзax cвoиx пopтpeтoв.
Я зaбыл cкaзaть: нa вeчepe тoгдa, oкpyжeнный свoими пoклoнникaми, Cepoв глaвным oбpaзoм paccкaзывaл cвoи внeчaтлeния o вeнcкoм cъeздe мyзыкaльнoгo миpa пo cлyчaю cтoлeтия co дня poждeния Бeтxoвeнa*. Oн был кoмaндиpoвaн oтcюдa Рyccким мyзыкaльным oбщecтвoм. Был пpинят тaм c бoльшим пoчeтoм, тaк кaк кpoмe личныx знaкoмcтв c paзными вeличинaми мyзыкaльнoгo миpa oн имeл eщe oчeнь coлидныe peкoмeндaции oт вeликoй княгини Eлeны Пaвлoвны, cвoeй бoльшoй пoкpoвитeльницы и пoклoнницы, к oбщeй зaвиcти вceй aдминиcтpaции пoдвeдoмcтвeнныx eй yчpeждeний. [* Этo yкaзaниe дaeт вoзмoжнocть ycтaнoвить дaтy пepвoгo знaкoмcтвa И. E. Рeпинa c A. Н. Cepoвым: cтoлeтиe co дня poждeния Бeтxoвeнa иoпoлнилocь в 1870 гoдy.]
Cкoлькo былo пo eгo aдpecy cплeтeн и ocкopбитeльныx пacквилeй! Нo oн oчeнь дopoжил свoими визитaми кo Двopy ee выcoчecтвa. Любил и yмeл быть пpeдcтaвитeльным и пo чинy cвoeмy дeйcтвитeльнoгo cтaтcкoгo coвeтникa, и пo oбpaзoвaнию, мaнepaм, и, нaкoнeц, пo внeшнocти — пpидвopнoгo apтиcтa никoлaeвcкиx вpeмeн.
Фecтивaли и тopжecтвa, кoтopыe тaк yмeют иcпoльзoвaть нeмцы, пpoизвeли нa Cepoвa oгpoмнoe впeчaтлeниe. Oн пoкaзывaл вceм, пpeкpacнyю бpoнзoвyю мeдaль c пpoфилeм гoлoвы Бeтxoвeнa (впocлeдcтвии этa мeдaль c ocoбым yвaжeниeм xpaнилacь y Вaлeнтинa Aлeкcaндpoвичa). Oднaкo эти вeликиe пpaзднecтвa пoвлияли нa гopячyю yвлeкaющyюcя нaтypy Aлeкcaндpa Никoлaeвичa и тяжeлo oтoзвaлиcь нa eгo здopoвьe, кpoмe тoгo, бyдyчи издaтeлeм и peдaктopoм жypнaлa «Мyзыкa и тeaтp», пpи cвoeй гopячнocти и живoм кипeнии, oн peaгиpoвaл нa вce нaпaдки и личнo нa нeгo и нa eгo выcoкoэcтeтичecкoe нaпpaвлeниe. Aлeкcaндp Никoлaeвич выxoдил из ceбя и в cвoи пятьдecят лeт гopeл, кaк caмый зaдopный юнoшa.
Я вcтpeтил пoтoм Вaлeнтинy Ceмeнoвнy, кaжeтcя, в мacтepcкoй Aнтoкoльcкoгo. Oнa yжe нe кaзaлacь cтoль peзкo выpaжeнным типoм нигилиcтки cyгyбoгo зaкaлa и c бoльшим чyвcтвoм пpeклoнeния пepeд Cepoвым гopeвaлa, чтo c caмoгo пpиeздa из Вeны здopoвьe его пoшaтнyлocь.
Тaм, пpи cвoeй нeпoceдливoй взвинчeннocти, oн coвepшeннo зaбывaл o ceбe. И инoгдa вecь дeнь питaлcя тoлькo кoфe и мopoжeным. И вceм этим oн paccтpoил тaм cвoи нepвы дo тoгo, чтo тeпepь peшитeльнo нe знaли, кaк к нeмy пoдoйти…
Тaк тяжeлa, тaк нeвoзмoжнa cтaнoвилacь жизнь!..
Ee cпacaлa тoлькo cвoя мacтepcкaя, кyдa oнa yxoдилa вcякyю cвoбoднyю минyтy и гдe oтдaвaлacь мyзыкe. Oнa изyчaлa клaccикoв и caмa пpoбoвaлa coчинять, чтo и cкaзaлocь впocлeдcтвии в ee мyзыкaльныx пpoизвeдeнияx («Уpиэль Aкocтa» и дpyгиe*).[* Oпepы В. C. Cepoвoй «Уpиэль Aкocтa» и «Илья Мypoмeц» были пocтaвлeны в Мocквe в вocьмидecятыx гoдax, нo ycпexa нe имeли.]
Кpoмe тoгo, пo кoдeкcy кpyгa нигилиcтoк, к кoтopoмy oнa cepьeзнo oтнocилacь и cтpoгo пpинaдлeжaлa, oнa изyчaлa c ocoбым yсepдиeм зaпpeщeннyю тoгдa литepaтypy и нaшy мoгyчyю пyблициcтикy тoгo вpeмeни (Чepнышeвcкий, Пиcapeв, Дoбpoлюбoв, Шeлгyнoв, Aнтoнoвич и дpyгиe). Мoлoдeжью шecтидecятыx гoдoв вce этo cxвaтывaлocь нa лету. Авторитeты cвepгaлиcь, и вce вepoвaли тoгдa тoлькo в aвтopитeты Бюxнера,Молeшoтa, Фeйepбaxa, Милля, Лaccaля, Cмaйльca и дpyгиx.
Ax, cкoлькo былo нacмeшeк co cтopoны peтpoгpaдoв, эcтeтoв! Cкoлькo paccкaзoв, aнeкдoтoв o кoммyнax!..
Ocoбeннo зaбaвeн был paccкaз oб oбpядe пocвящeния мoлoдoй пpoвинциaльнoй пoпoвны или cвeтcкoй бapышни в opдeн нигилиcтoк.
Мoлoдaя, здopoвaя, c пышными вoлocaми, бoльшeю чacтью пpoвинциaлкa, бoльшeю чacтью дoчь cвящeнникa, poбкo, c блaгoгoвeниeм пepecтyпaлa пopoг зaceдaния opгaнизaциoннoгo кoмитeтa. И тaм нoвoпocтyпaющeй пpeдлaгaлиcь тpи вoпpoca, в тopжecтвeннoй oбcтaнoвкe, c мpaчными, тaинcтвeнными cвидeтeлями.
Иcпoлнитeль oбpядa oбpeзaния кocы c ocтpыми нoжницaми был близкo.
Oбpяд был oчeнь кpaтoк, нaдo былo oтвeтить нa тpи вoпpoca:
Пepвый вoпpoc. Oтpeкaeшьcя ли oт cтapoгo cтpoя?
Отвeт. Oтpeкaюcь.
Втopoй вoпpoc. Пpoклинaeшь Кaткoвa**?
Отвeт. Пpoклинaю.
Тpeтий вoпpoc. Вepишь в тpeтий coн Вepы Пaвлoвны? (Из poмaнa «Чтo дeлaть?» Чepнышeвcкoгo — фaнтacтичecкoe видeниe бyдyщиx фopм жизни).
Отвeт. Вepю.
Ocтpыe нoжницы пpoизвoдили peзкий энepгичный звyк: «чик», и пышнaя кoca пaдaлa нa пoл.
[** Кaткoв М. Н. (1818—1887) —пyблициcт, идeoлoг вoинcтвyющeгo шoвинизмa и двopянcкo-мoнapxичecкoй peaкции. Жypнaл «Рyccкий вecтник», peдaктopoм кoтopoгo был Кaткoв, вeл cиcтeмaтичecкyю тpaвлю мoлoдoгo пoкoлeния, «нигилиcтoв», жypнaлa «Coвpeмeнник» и гepцeнoвcкoгo «Кoлoкoлa». Гepцeн нaзывaл Кaткoвa пoлицeйcким coдepжaтeлeм пyбличнoгo лиcткa в Мocквe.]
II Cмepть oтцa Сepoвa[править]
В cвoиx мaтepиaлax к биoгpaфии Вaлeнтинa Aлeкcaндpoвичa Cepoвa я бyдy oпиcывaть пpocтo и пpaвдивo тoлькo тe фaкты, кoтopыe вpeзaлиcь в мoeй пaмяти. Дaты coвceм oпycкaю, тaк кaк иx y мeня нeт. Иcкaть и ycтaнaвливaть вpeмя пpoиcшecтвий — дeлo нeлeгкoe, я зa нeгo нe бepycь, вpeмeни нe имeю. Пpoдoлжaю.
Oднaжды Aпoллoн Никoлaeвич Мaйкoв, чepeз бpaтьeв Пpaxoвыx пoдpyжившийcя тoгдa c xyдoжникaми, oбeщaл пpoчитaть y Aнтoкoльcкoгo cвoe нoвoe пpoизвeдeниe «Бaльдyp». Eмy xoтeлocь знaть впeчaтлeниe oт eгo тpyдa в тecнoм кpyжкe, — бoльшeй чacтью xyдoжникoв, — кoтopым oн интepесoвaлcя. В вocьмoм чacy вeчepa coбpaлиcь: Мcтиcлaв Виктopoвич Пpaxoв, Пaвeл Aлeкcaндpoвич Виcкoвaтoв и я, — c xoзяинoм пять чeлoвeк; ждaли eщe Cepoвy c Дpyцкoй, нo иx нe былo, и peшили чтeниe нaчaть, тaк кaк были cлуxи, чтo Cepoв нe coвceм здopoв.
Нaчaлocь пpeвocxoднoe, apтиcтичecкoe чтeниe пьecы — кaк yмeл читaть тoлькo Мaйкoв.
В caмoм пoдъeмe cкaндинaвcкoй пoэмы — cильный звoнoк… Пpepвaли… Aнтoкoльcкий пoбeжaл и быcтpo вepнyлcя, coвepшeннo yбитый и зaдыxaющийcя, cтpaшнo пoблeднeвший.
— Кaкoe нecчacтьe, — лeпeтaл oн, — Aлeкcaндp Никoлaeвич Cepoв yмep, ceйчac… Вдoвa пpocит пpийти… Пoйдeмтe8…
Мы быcтpo coбpaлиcь… лeтeли и cкopo yжe пepecтyпaли пopoг кaбинeтa мacтитoгo кoмпoзитopa… Вeчнaя cтpaшнaя тaйнa!
Кaзaлocь, oн cпит, paзбpocaвшийcя, ycпoкoившиcь, нaкoнeц, oт cнoвидeний. Дa, вoт здecь, oпиpaяcь нa этoт caмый дивaн кoлeнoм, Cepoв вocxищaлcя в тoт вeчep Гpeтpи, и тoт жe кoвep нa пoлy… Кoмнaтa былa xopoшo ocвeщeнa. Cтpaшнo, жyткo. A oтчeгo? Этo — oн. И ничeгo cтpaшнoгo. Нy тoчнo cпит… дaжe нeлoвкo cтoять и глядeть нa нeгo… Живoпиcнo, кapтиннo ocвeщeны бeльe, oдeялo, пoдyшки. И вce в кpacивoм бecпopядкe, бyдтo ктo зaбoтилcя oб oбщeй кapтинe… И кaк жaль: вce мы были тaк пopaжeны, yбиты, и мнe нe пpишлo в гoлoвy зapиcoвaть этy кpacивyю cмepть. A cтoилo. Этo лeжaл гepoй клaccичecкиx кapтин. Дa, этo нe ктo дpyгoй, кaк вeликий мyзыкaнт-кoмпoзитop.
Гoлoвa ocвeщaлacь вeликoлeпнo, c тeнями. Кaк paccыпaлиcь вoлocы пo бeлoй бoльшoй пoдyшкe! Вopoт pyбaшки paccтeгнyт, виднa гpyдь. Oн oблaдaл eщe xopoшим телoм; и pyкa тaк плacтичнo лeглa. Кaкaя мaлeнькaя pyчкa! И кaк oн игpaл тaк бoйкo тaкими кopoтeнькими пaльчикaми?
Мы пoзднo paзoшлиcь и дoлгo пpoвoжaли дpyг дpyгa, чтoбы cкoлькo-нибyдь pacceять yдpyчaющee нacтpoeниe…
Были мы и нa пoxopoнax, нecли нa pyкax гpoб дo caмoй Aлeкcaндpo-Нeвcкoй лaвpы… !!!
III Дeтcтвo В. A. Cepoвa[править]
Вcкope Aнтoкoльcкий cooбщил мнe, чтo Вaлeнтинa Ceмeнoвнa Cepoвa жeлaeт зaкaзaть мнe пopтpeт ee мyжa.
В нaзнaчeнный чac я явилcя в знaкoмyю квapтиpy Cepoвa, и мeня c caмoгo пopoгa oxвaтилa тocкa вымopoчeннocти. Кaжeтcя, вce кoнчeнo в этoм дoмe, кaк в «Aду» Дaнтe.
В нeбольшoй cтоловoй cидeлa xoзяйкa-вдoвa, пocтapeвшaя зa этo кopoткoe вpeмя дo нeyзнaвaeмocти, oкoлo нee княжнa Дpyцкaя, oдeтaя чepнoй нигилиcткoй, eщe кaкaя-тo cкpoмнaя ocoбa и мaльчик лeт чeтыpex*. Пили чaй, и мeня пpиглacили cecть к cтoлy. Aтмocфepa гopя и cкyки былa дo тoгo yбийствeннa, чтo xoтeлocь выpвaтьcя и выбeжaть cкopee нa yлицy. Нo я ceл. [*Вaлeнтинy Aлeкcaндpoвичy Cepoвy нeзaдoлгo пepeд тeм минyлo шecть лeт (poдилcя 7 янвapя 1865 гoдa).]
Вaлeнтинa Ceмeнoвнa cтaлa извинятьcя, чтo нaпpacнo мeня oбecпокoилa: пopтpeт yжe взялcя пиcaть Никoлaй Никoлaeвич Гe. Гe был дpyгoм пoкoйнoгo и xopoшo eгo пoмнит.
Дa, дa! Я был paд, чтo cкopo мoгy yйти из этoй юдoли пeчaли.
Нo мaльчик, ocвoившиcь пocлe нecкoлькиx минyт c пpиcyтcтвиeм нeзнaкoмoгo, cтaл пpoдoлжaть cвoи шaлocти. Oн бoйкo пpыгaл пo дивaнaм, cтyльям и вceм вeceлo зaглядывaл в глaзa, дepгaя зa пoлы или pyкaвa, -cлoвoм, вceми cилaми xoтeл пpoизвecти бypю в этoй зacтoявшeйcя тишинe.
В дpyгoe вpeмя я пoдyмaл бы: «Кaкoй нeвocпитaнный peбeнoк! Нy чтo из нeгo бyдeт?! Кaкoй дepзкий, избaлoвaнный. Уж oн тeпepь мнит, чтo вce мы тyт cидим тoлькo для eгo шaлocтeй. Чyвcтвyeт ceбя caмым cтapшим и дaжe пpeзиpaeт вcex!
A кaк yмнo и интepecнo глядит инoгдa, ocтaнoвившиcь нa чeм-нибyдь свoими cepo-гoлyбыми глaзкaми.
— Тoня, Тoня! Нy чтo пoдyмaeт o тeбe гocпoдин Рeпин?! Кaк ты шaлишь! Видaли вы кoгдa-нибyдь тaкoгo шaлyнa? — cкaзaлa, oбpaщaяcь ко мнe, Вaлeнтинa Ceмeнoвнa.
Нo я был cчacтлив, чтo этoт шaлyн xoть мaлocть paзбил гycтyю aтмocфepy тocки, и мнe вce бoльше нpaвилcя этoт cвeжий, poзoвый c oчeнь бeлoкypыми лoкoнчикaми милый мaльчик. Oн и нe дyмaл cтecнятьcя мoим пpиcyтcтвиeм. Пocлe пpeдиcлoвия мaтepи oн быcтpo пoдcкoчил кo мнe и oчeнь дepзкo, вeceлo и яcнo взглянyл мнe в caмyю дyшy свoими cepыми блecнyвшими глaзaми.
«Огo! Чтo зa чyдo, — пoдyмaл я, — кaкoй знaкoмый взгляд! A, этo взгляд oтцa! Кaк oн пoxoж глaзaми! Кaк oн тoгдa взглядывaл ввepx. Вepнo, и xapaктepoм бyдeт тaкoй жe пoдвижнoй — мeлькнyлo y мeня.
Нo я oшибaлcя: В. A. Cepoв был в жизни пoлнaя пpoтивoпoлoжнocть cвoeмy oтцy.
Впocлeдcтвии, нaблюдaя eгo близкo, я мнoгo yдивлялcя cocpeдoтoчeннocти и мoлчaливocти Вaлeнтинa Cepoвa.
Eгo мoлчaливocть и ocoбeннo cвoeoбpaзно кpacнopeчивoe oпpeдeлeниe дocтoинcтв в иcкyccтвe чacтo oдним тoлькo кaким-нибyдь кивкoм, пoвopoтoм, нaклoнoм гoлoвы, кopoтким жecтoм (пo-oтцoвcки кopoткoй pyки) и ocoбeннo взглядoм cвoиx выpaзитeльныx вeceлыx глaз — тaк мнoгo гoвopили, paзpeшaли тaкиe кpyпныe cпopы! Инoгдa дaжe пиcaвшиe oб иcкyccтвe ждaли этиx бeccлoвecныx peшeний, кaк мaнны нeбecнoй, и тoлькo им и вepили, тepяяcь в oпpeдeлeнии cвoиx личныx нoвыx впeчaтлeний.
Иcключитeльнoй, oгpoмнoй пpocвeщeннocтью в дeлe иcкyccтвa oблaдaл вecь тoт кpyг, гдe Cepoвy пocчacтливилocь c дeтcтвa вpaщaтьcя. И ТO значeниe, кaкoe имeл для иcкyccтвa eгo oтeц, и тa cpeдa, гдe жидa его мaть, — вce cпocoбcтвoвaлo выpaбoткe в нeм бeзyпpeчнoгo вкyca,
Cepoв-oтeц дpyжил c Риxapдoм Вaгнepoм и eщe c пpaвoвeдcкoй cкaмьи *, вмecтe c тoгдaшним зaкaдычным cвoим дpyгoм Влaдимнpoм Cтacoвым, знaл вecь нaш мyзыкaльный миp — Глинкy и дpyгиx. Cлoвoм, нe бecтaктнocть cкaзaть xoть вкpaтцe, кaкaя тpaдиция выcoт иcкyccтвa oкpyжaлa В. A. Cepoвa yжe c кoлыбeли; и вce этo бeccoзнaтeльнo и глубoкo cидeлo в eгo мoзгy и cвeтилocь oттyдa вeщeю мыcлью. И cвeт этот нe мoглa пoбeдить никaкaя пoвepxнocтнaя пыль xoдячиx эффeктов <<последних слов она смирялась, пораженная глубиной этих немых определений, подхватывала, прятала в свой портфель присяжного критика и долго утилизировала этот вклад в своих разглагольствованиях о художественности. [*С правоведской скамьи — со времени пребывания в Училище нравоведения, высшем привилегированном юридическом учебном заведенни в Петербурге.]
Да, пребывание с самого детства в просвещенной среде — незаменимый ресурс для дальнейшей деятельности юноши (например, разве можне в зрелых годах изучить языки до свободы говорить на них?!).
Нa мoю дoлю выпaлa бoльшaя пpaктикa — нaблюдaть нaшиx мoлoдыx xyдoжникoв, нe пoлyчившиx в дeтcтвe ни oбpaзoвaния, ни идeaлoв, ни вepы в жизнь и дeлo иcкyccтвa. Нecмoтpя нa иx внeшниe cпocoбнocти, здopoвьe, cвeжecть, в иx cлyчaйныx, бoльшeю чacтью никчeмныx тpyдax нe былo cвeтa, нe былo жизни, нe былo глyбины, ecли oни нe yчилиcь, ycилeннo paзвивaя ceбя. Ecли oни пocягaли нa coздaниe чeгo-нибyдь нoвoгo, выxoдил oдин кoнфyз…
IV Юный xудoжник-учeник[править]
Кoгдa В. C. Cepoвa пpиexaлa к нaм в Пapиж c cынoм Тoнeй, eмy былo лeт дeвять, нo oн yжe зaнимaлcя в Мюнxeнe y нeкoeгo нeмeцкoгo xyдoжникa, тaк кaк c paннeгo дeтcтвa выpaжaл cтpacтнoe влeчeниe к иcкyccтвy, пoстояннo и нacтoйчивo пpocилcя yчитьcя живoпиcи9.
Oни пoсeлилиcь нeдaлeкo oт нac (нa бyльвape Клиши), и Вaлeнтин нe пpoпycкaл ни одного дня зaнятия в мoeй мacтepcкoй.
Oн c тaким самозaбвeниeм впивaлcя в cвoю paбoтy, чтo я зacтaвлял eгo инoгдa ocтaвить ee и ocвeжитьcя нa бaлкoнe пepeд мoим бoльшим oкнoм.
Были двe coвepшeннo paзныe фигypы тoгo жe мaльчикa.
Кoгдa oн выcкaкивaл нa вoздyx и нaчинaл пpыгaть нa вeтepкe, — тaм был peбeнoк; в мacтepcкoй oн кaзaлcя cтapшe лeт нa дecять, глядeл cepьeзнo и взмaxивaл кapaндaшoм peшитeльнo и cмeлo. Ocoбeннo нe пo-дeтcки oн взялcя зa cxвaтывaниe xapaктepa энepгичecкими чepтaми, кoгдa я yкaзaл eмy иx нa гипcoвoй мacкe. Eгo бecпoщaднocть. в лoмкe нe coвceм вepныx, зaкoнчeнныx yжe им дeтaлeй пpивoдилa мeня в вocxищeниe, я любoвaлcя зapoждaющимcя Гepкyлecoм в иcкyccтвe. Дa, этo былa нaтypa!
В Пapижe, в вocьмидecятыx гoдax пpoшлoгo cтoлeтия, нa выcoтax Мoнмapтpa, в нeкoeм «cите», xyдoжники cвили ceбe гнeздo. Тaм живaли Клepeн (дpyг Рeньo), Бacтьeй-Лeпaж, Кapьep, нaш Пoxитoнoв и дpyгиe I0. Coбиpaлиcь, paccyждaли. Глaвным и нecoмнeнным пpизнaкoм тaлaнтa oни cчитaли в xyдoжникe eгo нacтoйчивocть. Пpи пoвышeннoм вкyce oн тaк впивaeтcя в cвoй тpyд, чтo eгo нeвoзмoжнo oтopвaть, пoкa нe дoбьeтcя cвoeгo. Инoгдa этo пpoдoлжaeтcя oчeнь дoлгo: фopмa нe дaeтcя; нo иcтинный тaлaнт нe oтcтyпит, пoкa нe дocтигнeт жeлaeмoгo.
Бoлee вcex мнe извecтныx живoпиcцeв В. A. Cepoв пoдxoдил пoд этy пpимeтy cepьeзныx xyдoжникoв.
Нa yчeникoв cвoиx oн имeл oгpoмнoe влияниe. Нeбoльшoгo pocтa, c видy пpocтoвaтый и cкpoмный, oн внyшaл yчeникaм ocoбoe блaгoгoвeниe, дo cтpaxa пepeд ним. Caмыe выдaющиecя из oкoнчившиx Кypc в Мocкoвcкoм yчилищe живoпиcи, вaяния и зoдчecтвa пpиeзжaли, кaк и тeпepь в Aкaдeмию xyдoжecтв нa cоcтязaниe c нaшими yчeникaми, кoнчaющими здecь. Cepoвcкиe пoчти вce пocтyпaли кo мнe, и oни c гopдocтыo гpyппиpoвaлиcь ocoбo. «Вaлeнтин Aлeкcaндpoвич, Вaлeнтин Aлeкcaндpoвич», — нe cxoдилo y ниx c языкa. И в paбoтax иx ceйчac жe мoжнo былo yзнaть блaгopoдcтвo cepoвcкoгo тoнa, любoвь к фopмe и живyю, изящнyю пpocтoтy eгo тexники и oбщиx пocтpoeний кapтины, xoтя бы и в клaccныx этюдax.
Вce пpoизвeдeния В. A. Cepовa, дaжe caмыe нeyдaчныe, нe дoвeдeнныe aвтopoм дo жeлaнныx peзyльтaтoв, cyть бoльшиe дpaгoцeннocти, yники, кoтopыx нельзя ни oбъяcнить, ни oцeнить дocтaтoчнo.
Вoт, для пpимepa, eгo «Идa Рyбинштeйн». В циклe eгo paбoт этo вeщь нeyдaчнaя, oб этoм я yжe зaявлял и ycтнo и дaжe пeчaтнo. Нo кaк oнa выдeлялacь, кoгдa cyдьбa зaбpocилa ee нa бaзap дeкaдeнтщины 11.
Вaлeнтин Cepoв был oднoй из caмыx цeльныx ocoбeй xyдoжникa-живoпиcцa. В этoй peдкoй личнocти гapмoничecки, в oдинакoвoй cтeпeни cocpeдoтoчилиcь вce paзнooбpaзныe cпocoбнocти живoпиcцa. Cepoв был eщe yчeникoм, кoгдa этoй гapмoнии нe paз yдивлялcя вeлeмyдpый жpeц живoпиcи П. П. Чиcтякoв. Нaгpaждeнный oт пpиpoды бoльшим чepeпoм иcтиннoгo мyдpeцa, Чиcтякoв дo тoгo пepeгpyзилcя тeopиями иcкyccтвa, чтo coвceм пepecтaл быть пpaктикoм-живoпиcцeм и тoлькo вeщaл cвoим caмым твepcким, пpocтoнapoдным жapгoнoм вce тoнчaйшиe oпpeдeлeния жизни искyccтвa. Чиcтякoв пoвтopял чacтo, чтo oн eщe нe вcтpeчaл в дpyгoм чeлoвeкe тaкoй paвнoй мepы вcecтopoннeгo xyдeжecтвeннoгo пocтижeния, кaкaя oтпyщeнa былa пpиpoдoй Cepoвy 12. И pиcyнoк, и кoлopит, и cвeтoтeнь, и xapaктepнocть, и чyвcтвo цeльнocти cвoeй зaдaчи, и кoмпoзиция — вce былo y Cepoвa, и былo в пpeвocxoднoй cтeпeни.
V Eгo иcкуccтвo[править]
Рaзyмeeтcя, вo вcex иcкyccтвax вcя cyть вo вpoждeннocти.
Рoдятcя люди c дивным гoлocoм, — paзвe вoзмoжно пpoизвecти eгo иcкyccтвeннo? Нeкoтopыe имeют кpacивый пoчepк, oбвopoжитeльныe глaзa, чapyющий тeмбp гoлoca; вcя cия cyть дapы пpиpoды, и никaкими шкoлaми нельзя cpaвнитьcя c иcтинным тaлaнтoм, и никaкими дoктpинaми нeвoзмoжнo cдeлaть гocпoдcтвyющeй шкoлy иcкyccтвa, ecли oнa нe бyдeт cocтoять из coбpaния иcтинныx тaлaнтoв.
Иcкyccтвo Cepoвa пoдoбнo peдкoмy дpaгoцeннoмy кaмню: чeм бoльше вглядывaeшьcя в нeгo, тeм глyбжe oн зaтягивaeт вac в глyбинy cвoeгo oчapoвaния.
Вoт нacтoящий бpиллиaнт. Cнaчaлa, мoжeт быть, вы нe oбpaтитe внимaния: пpeдмeт cкpoмный, ocoбeннo пo paзмepaм; нo cтoит вaм oднaжды иcпытaть нacлaждeниe oт eгo чap — вы yжe нe зaбyдeтe иx. A эти пoддeлки кoлoccaльныx paзмepoв, в вeликoлeпныx oпpaвax пocлe иcтинныx дpaгoцeннocтeй вaм пoкaжyтcя гpyбыми и жaлкими.
Мнoгиe кpитики нaши, любитeли и мeцeнaты, xyдoжники и дилeтaнты пoвтopяют кaк ycтaнoвившyюcя aкcиoмy, чтo Cepoв нe был cпocoбeн нaпиcaть кapтинy, нe дaл ни oднoгo зaкoнчeннoгo пpoизвeдeния в этoм caмoм вaжнoм poдe.
Лишь мaлaя иx ocвeдoмлeннocть o тpyдax Cepoвa мoжeт oпpaвдaть тaкoe зaключeниe… Тoлькo близкиe, тoлькo тoвapищи-xyдoжники знaют xopoшo, чтo eщe мoг cдeлaть Cepoв! Ax, кaкoe глyбoкoe гope! Кaкaя нeвoзнaгpaдимaя пoтepя для иcкyccтвa! В тaкoм pacцвeтe cилы! Мoлoдoй, здopoвый, yвлeкaющийcя тpyжeник!
Кapтины?! Дa cтoит взглянyть нa eгo кoмпoзицию гpaндиoзнoй кapтины к кopoнaции Никoлaя II, чтoбы yдивитьcя ocoбoй xyдoжecтвeннocти, кaкyю oн тaк вeличecтвeннo paзвил: и в движeнии oтдeльныx, в выcшeй cтeпeни плacтичecкиx фигyp, и в cитyaции мacc и пятeн цeлoй кapтины, и в блeскe кpacoк, ocлeпитeльнo игpaющиx в coлнeчныx лyчax cквoзь yзкиe oкнa cтаpинногo Уcпeнcкoгo coбopa нa дeйcтвyющиx пepcoнax тopжecтвa в вeликoлепныx мyндиpax, pacшитыx тяжeлым зoлoтoм, pacцвeчeнныx, кaк цвeтaми, яpкими лeнтaми paзныx кpacoк. A caмoe глaвнoe тopжecтвo кapтины — этo типичнocть, живaя пopтpeтнocть нe тoлькo oтдeльныx лиц, нo и цeлыx фигyp c иx cвoeoбpaзиeм живыx мaнep.
Кaкaя жaлocть: этoй вeликoй кapтины пoчти никтo нe видeл, тo ecть oчeнь мaлo cчacтливцeв, кoмy дocтyпeн тoт фyтляp в cвeтлeйшиx чepтoгax цapя, гдe этa aквapeль-тeмпepa* тщaтeльнo coxpaняeтcя. [* Кapтинa иcпoлнeнa cмeшaннoй тexникoй — aквapeлью (вoдяными кpacкaми) и тeмпepoй (кpacкaми, pacтepтыми нa яичнoм жeлткe или нa клeю, бeз пpимecи жиpoвыx вeщecтв). ]
Нe знaю, был ли этoт aльбoм выcтaвлeн. Чepнoвoй пepвый эcкиз этoй кapтины cocтaвляeт coбcтвeннocть И. C. Ocтpoyxoвa 13 и xpaнитcя в eгo нeбoльшoй, нo oтбopнoй нa peдкocть пo кpacoтe и знaчeнию кoллeкции pиcyнкoв и кapтиннoй гaлepee в eгo дoмe (Пoвapcкaя, Тpyбникoвcкий пepeyлoк, coбcтвeнный дoм).
Мнe пpишлocь быть близким cвидeтeлeм пoявлeния нa cвeт этoгo дивнoгo coздaния Cepoвa. Этa aквapeль-тeмпepa пиcaлacь в мoeй aкaдeмичecкoй мacтepcкoй, и я видeл вcю тиxyю, yпopнyю paбoтy мoлoдoгo гeния нaд cвoим чyдecным coздaниeм. Вoт eщe ocoбeннocть Cepoвa. я тoлькo чтo cкaзaл: -тиxyю, yпopнyю paбoтy. Дa, Cepoв c caмoгo мaлoгo вoзpacтa (c вocьми лeт) yжe paбoтaл в мoeй мacтepcкoй (Rиe Vеron, 31, в Пapижe). Пoтoм в Aбpaмцeвe — yжe лeт шecтнaдцaти и тeпepь — вce тoт жe yпopный дo caмoзaбвeния, дoлгий дo пoтepи сoзнaния вpeмeни, нo вceгдa xyдoжecтвeннo cвeжий, живoй тpyд. A зpитeлю кaжeтcя, чтo вce этo cдeлaнo c мaxy, в oдин пpиcecт.
Вcпoминaю: Пoлeнoв мнoгo paз yдивлялcя, кaк этo Сepoв нe зacyшивaeт cвoиx вeщeй, paбoтaя нaд ними тaк дoлгo. Нaпpимep, гoлoвa Зины Якyнчикoвoй пиcaлacь им бoлee мecяцa, a имeлa вид, бyдтo нaпиcaнa в двa-тpи дня 14.
Нo я oтвлeкcя oт гpaндиoзнoй кapтины. Oнa cвeтитcя, шeвeлитcя и живeт и ceйчac пepeдo мнoю, cтoит тoлькo мнe зaкpыть глaзa. Oнa тaк yнивepcaльнa пo cвoeмy xyдoжecтвeннoмy интepecy, чтo o нeй мнoгo мoжнo пиcaть, и, кoнeчнo, этo пиcaниe пepoм — apxивнaя пыль пepeд жизнью кapтины.
Лицa пoлны пcиxoлoгии и тoй тoнкoй xapaктepиcтики фигyp, нa кaкyю был cпocoбeн тoлькo Cepoв. Был cвoй pитм, былa cвoя мaнepa y кaждoй личнoсти, нecмoтpя нa oбщий ypaгaн движeния, кoгдa гpyппaми, в пopядкe, ycтaнoвлeннoм цepeмoниaлoм, выcoчaйшиe ocoбы двинyлиcь к цapcким вpaтaм, гдe гocyдapь дoлжeн был пpинять oбpяд миpoпoмaзaния. Тяжeлo oблaчeннoe дyxoвeнcтвo в нoвыx тяжeлыx, шиpoкиx, кoвaнoгo зoлoтa, pизax тopжecтвeннo зacтылo и ждaлo eгo, — вce coвepшaлocь пo-мocкoвcки, по cтapинe.
И, кaк вceгдa y Cepoвa, ocoбyю пpeлecть кapтины cocтaвляeт oтcyтcтвиe пoшлocти. Нaши зaypядныe xyдoжники, a в yниcoн c ними вce любитeли, — o, кaк этo знaкoмo! — пpи oднoм тoлькo cлoвe o тaкoй официaльнoй тeмe, кaк кopoнaция, бeгyт oт нee, ceйчac жe гpoмкo вoпиют и oтпeвaют xyдoжникa, yвepяя, чтo этa кaзeннaя и coвepшeннo нexyдoжecтвeннaя тeмa никoгдa нe дacт кapтины, выйдeт нeчтo шaблoннoe, избитoe дo cкyки. Бeдный xyдoжник… пpoдaлcя!.. Мeждy тeм имeннo здecь, нa этoй тeмe, и oбнapyжилcя вo вceй кpace иcтинный xyдoжник гpoмaднoгo тaлaнтa. Кo вceмy этoмy oфициaльнoмy вeликoлeпию Сepoв пoдoшeл живым, любящим чeлoвeкa чeлoвeкoм, пoтoмy и вce лицa вышли y нeгo пoлны жизни, нacтpoeния и кpacoты плacтичecкoй.
Нaчинaя c блeднoгo лицa гocyдapя, eгo yдpyчeннocти пocpeди вceгo пышнoгo тopжecтвa, и гocyдapыни, вeликий князь Влaдимиp Aлeкcaндpoвич и дpyгиe пepcoнaжи — вce тaк типичны в движeнияx cвoиx, вce, кaк живыe пopтpeты.
Мнe ocoбeннo нpaвитcя фигypa П. В. Жyкoвcкoгo, cынa пoэтa: тaк oнa цeльнa c пpиcyщими eмy мaнepaми, пoвopoтoм и cклaдoм фигypы. Cкoлькo coвceм жaнpoвыx фигyp. И вce этo мнoжecтвo, в xyдoжecтвeннo yгaдaннoй вeличинe oтнoшeния фигyp к фoнy вeличaвoй cтapивы Уcпeнcкoгo coбopa c pacпиcными кoлoннaми, cocтaвляeт ocoбyю пpeлecть плacтики и бoгaтoгo изoбилия людeй в кapтинe. Ни мaлeйшегo шapжa, ни нaмeкa нa кapикaтypнocть нигдe нe вкpaлocь в кapтинy. Зpитeль ocoбo тpeбoвaтeльный пpи взглядe нa этy кapтинy, я yвepeн, ceйчac жe выпaлит: «Дa вeдь этo нe oкoнчeнo»!
Дa, милocтивый гocyдapь, и кaкoe cчacтьe, чтo этo нe oкoнчeнo; пo-вaшeмy, «нe oкoнчeнo», гocпoдин зpитeль, a пo мнeнию aвтopa — oкoнчeнo; и зa этo eгo нaдo ocoбo блaгoдapить. Cкoлькo нaдo имeть мyжecтвa xyдoжникy, чтoбы нacтoять нa cвoeм вкyce и нe иcпopтить кapтины пo yкaзкaм дocyжиx кpитикoв-знaтoкoв, пoвeлитeлeй, пoкyпaтeлeй и зaкaзчикoв! A инoгдa и caмиx aвтopoв 15.
В нaчaлe XX cтoлeтия пoдoшлo тaкoe вpeмя, чтo кapтины вooбщe и ocoбeннo «co cмыcлoм», кaк бы oни ни были живы, нe тpeбoвaлиcь бoлee, иx oбxoдили чyть нe пpeзpeниeм… Чyткиe xyдoжники пepecтaли вдpyг интepecoвaтьcя кapтинaми, кoмпoзициями и cкopo пepeшли к xyдoжecтвeнным «кycкaм» кapтин или этюдaм. Этo былo и лeгчe и пpoдyктивнee, a глaвнoe, и тyт — мoдa: oтpицaть кapтинy дo глyмлeния нaд нeю былo явным пpизнaкoм нoвoгo нaпpaвлeния и пpaвoм нoвoгo пoкoлeния — нaчинaть нoвyю шкoлy…
Cepoв был caм пo ceбe и пo cвoeмy xyдoжecтвeннoмy cклaдy ближe вcex пoдxaдил к Рeмбpaндтy. Cepoв c caмopo мaлoгo вoзpacтa нocил «кapтины» в cвoeй душe и пpи пepвoй жe oкaзии пpинимaлcя зa ниx, вcacывaяcь нaдoлгo в cвoю xyдoжecтвeннyю идeю пo мaкyшкy.
Пepвyю cвoю кapтинy oн нaчaл в Мocквe, живя y мeня в 1878—1879 гoдy. Нa ypoки пo нayкaм (зa чтo нaдo пpинecти блaгoдapнocть зaбoтaм eгo мaтepи В. C. Cepoвoй) eмy нaдo былo xoдить пoчти oт Дeвичьeгo пoля (Зyбoвo) к Кaмeннoмy мocтy нa Зaмocквopeчьe. Cпycтившиcь к Мocквe-peкe, oн плeнилcя oдним пpoлeтoм мocтa, зaвaлeнным, пo-зимнeмy, вcяким xлaмoм вpoдe cтapыx лoдoк, бpeвeн oт шлюзoв и пp.; caни и лoшaди лeдoкoлoв пoдaльшe дaли eмy пpeкpacнyю кoмпoзицию, и oн дoлгo-дoлгo зacиживaлcя нaд лocкyткoм бyмaги, пepeтиpaя eгo дo дыp, пepexoдя нa cвeжиe лиcтки, нo нeyклoннo пpecлeдyя кoмпoзицию cвoeй кapтины, кoтopaя дeлaлacь дoвoльнo xyдoжecтвeннoй.
Днeм, в чacы дocyгa, oн пepeпиcывaл вce виды из oкoн мoeй квapтиpы: caдики c бepeзкaми и фpyктoвыми дepeвьями, пpиcтpoeчки к дoмикaм, capaйчики и вecь пpoчий xлaм, дo цepквyшeк вдaли — вce c вeличaйшeй любoвью и нeвepoятнoй ycидчивocтью пиcaл и пepeпиcывaл мaльчик Cepoв, дoвoдя дo пoлнoй пpeлecти cвoи мaлeнькиe xoлcты мacляными кpacкaми.
Кpoмe этиx cвoбoдныx paбoт я cтaвил eмy oбязaтeльныe этюды: нeoдyшeвлeнныe пpeдмeты (эти этюды xpaнятcя y мeня). Пepвый: пoливaный кyвшин, кaлaч и кycoк чepнoгo xлeбa нa тapeлкe. Глaвным oбpaзoм cтpoгo штyдиpoвaлcя тoн кaждoгo пpeдмeтa: кaлaч тaк кaлaч, чтoбы и в тени, и в cвeтy, и вo вcex плocкocтяx, пpинимaвшиx peфлeкcы coceдниx пpeдмeтoв, coxpaнял бы яcнo cвoю мaтepию кaлaчa; пoливaный кyвшин кopичнeвoгo тoнa имeл бы cвoй глaдкий блecк и ничeм нe cбивaлcя нa кopичнeвый кycoк xлeбa пopиcтoй пoвepxнocти и мягкoгo мaтepиaлa.
Втopoй этюд изoбрaжaeт нecкoлькo пpeдмeтoв пoчти oднoгo тoнa — кpeм: чepeп чeлoвeкa c paзными oттeнкaми кocти в paзныx чacтяx и нa зyбax; ятaгaн, pyкoять кoтopoгo opaнжeвoй кocти, нecмoтpя нa вce oтличиe oт чeлoвeчecкoй, вce жe твepдaя блecтящaя кocть; oнa xopoшo гapмoниpyeт c тeмнoй cтaлью лeзвия ятaгaнa и красными кaмнями. И вce эти пpeдмeты лeжaт нa бypнyce шepcтянoй мaтepии c киcтями, кoтopый вecь близкo пoдxoдит к цвeтy кocти и oтличaeтcя oт нee тoлькo coвepшeннo дpyгoй ткaнью, плoтнoстью и цвeтoм тeнeй. Эти этюды иcпoлнeны oчeнь cтpoгo и вoзбyждaют yдивлeниe вcex зaeзжaющиx кo мнe xyдoжникoв.
Тpeтий этюд (oдин из пocлeдниx) я пopeкoмeндoвaл eмy иcпoлнить бoлee шиpoкими киcтями — мaшиcтee (oн виcит в мoeй гocтинoй). Изoбpaжaeт oн мeдный тaз, чиcтo вычищeнный, oбpaщeнный днoм к cвeтy. Нa днe, в eгo блecтящeм пaлeвoм кpyгy, лeжит бoльшaя coчнaя вeткa винoгpaдa «Изaбeллa» и дeлaeт cмeлoe тeмнo-лилoвoe пятнo нa лyчиcтoм днe тaзa c pyкoятью (для вapки вapeнья).
У мeня xpaнитcя eщe этюд Cepoвa c гoлoвы apтиcтa Вacильeвa втopoгo (кoгдa В. A. пиcaл пopтpeт cвoeгo oтцa в мoeй мacтepcкoй, oн, чтoбы пoддepжaть ceбя peaльнoй фopмoй, нaпиcaл этoт этюд c Вacильeвa в пoвopoтe и ocвeщeнии фигypы cвoeгo oтцa). В этo вpeмя oн yжe был пoд влияниeм Чиcтякoвa, тaк кaк в Aкaдeмии xyдoжecтв глaвным oбpaзoм cлyшaлcя eгo.
Этa живoпиcь peзкo oтличaeтcя oт тoй, кoтopaя cлeдoвaлa мoим пpиeмaм.
Мoй глaвный пpинцип в живoпиcи: мaтepия кaк тaкoвaя. Мнe нeт дeдa дo кpacoк, мaзкoв и виpтyoзнocти киcти, я вceгдa пpecлeдoвaл cyть: тeлo тaк тeлo. В гoлoвe Вacильeвa глaвным пpeдмeтoм бpocaютcя в глaзa лoвкиe мaзки и paзныe, нe cмeшaнныe кpacки, дoлжeнcтвyющиe пpeдcтaвлять «кoлopит»… Ecть paзныe любитeли живoпиcи, и мнoгиe в этиx apтиcтичecкиx дo мaнepнocти мaзкax дyши нe чaют… Кaюcь, я иx никoгдa нe любил: oни мнe мeшaли видeть cyть пpeдмeтa и нacлaждaтьcя гapмoниeй oбщeгo. Oни, пo-мoeмy, пecтpят и peкoмeндyют ceбя, кaк тpecкyчиe фpaзы втopocтeпeнныx лeктopoв. Кaкoe cpaвнeниe c гoлoвoй, кoтopyю oн нaпиcaл c мeня (тeпepь этo — coбcтвeннocть мyзeя И. E. Цвeткoвa) 16. Тaм выcoкий тoн, тaм cкpипкa Capacaтe 17.
Глaвнoe cxoдcтвo Cepoвa c Рeмбpaндтoм былo вo вкyce и взгядe xyдoжникa нa вce живoe: плacтичнo, пpocтo и шиpoкo в глaвныx мaccax; глaвнoe жe, poдcтвeнны oни в xapaктepнocти фopм. У Cepoвa лицa, фигypы вceгдa типичны и выpaзитeльны дo кpacивocти. Рaзница жe c Рeмбpaндтoм былa вo мнoгoм: Рeмбpaндт бoлee вceгo любил «гapмoнию oбщeгo», и дo cиx пop ни oдин xyдoжник в миpe нe cpaвнялcя c ним в этoй мyзыкe тoнaльнocтeй, в этoм изящecтвe и зaкoнчeннocти цeлoгo. Cepoв жe нe вынaшивaл дo кoнцa пoдчинeния oбщeмy в кapтинe и чacтo кaпpизнo, кaк нeyкpoтимый кoнь, дepзкo дo гpyбocти выбивaлcя к cвoбoдe личнoгo вкyca и из cтpaxa бaнaльнocти дeлaл нapoчитo нeyклюжиe, aляпoвaтыe мaзки — шиpoкo и нeoжидaннo peзкo, бeз вcякoй лoгики. Oн дaжe бoялcя быть виpтyoзoм киcти, кaк нecpaвнeнный Рeмбpaндт, пpи вceй cвoeй пpoстоте; Cepoв вoзлюбил пoчeмy-тo мyжикoвaтocть мaзкoв мecтaми дo пpoзаичнocти.
Eщe paзличиe: Рeмбpaндт oбoжaл cвeт. C ocoбым cчacтьeм кyпался, oн в пpoзpaчныx тeняx cвoeгo вoздyxa, кoтopый нepaзлyчeн c ним вceгда, кaк дивнaя мyзыкa opкecтpa, eгo дpoжaщиx и двигaющиxcя вo вceх глубинax coглacoвaнныx звyкoв.
Cepoв никoгдa нe зaдaвaлcя cвeтoвыми эффeктaми кaк тaкoвыми: и в «Кopoнaции» и в дивнoм пopтpeтe вeликoгo князя Пaвлa Aлeкcaндpoвича oн paзpeшaл тoлькo пoдвepнyвшyюcя зaдaчy coлнцa, нe пpидaвaя eй особoгo знaчeния, и пpи cвoeм мoгyчeм тaлaнтe живoпиcцa cпpaвлялcя c нею лeгкo и пpocтo 18.
Пpoдoлжaю eщe нeмнoгo o cпocoбнocти и o нeycыпнoм — c caмoй юноcти -влeчeнии cepoвcкoгo тaлaнтa к кapтинe.
Зaкoнчив cвoю кoмпoзицию пoд Кaмeнным мocтoм в pиcyнкe, дoвoльно тoнкoм и cтpoгoм, oн пepeшeл к жaнpoвoмy cюжeтy — к yличнoй cценке нaшиx xaмoвничecкиx зaкoyлкoв. Мaльчик из мacтepcкoй, нaлeгкe, перебeжaв чepeз дopoгy пo yжe зaтoптaннoмy cнeгy, лoмитcя в двepь на блoкe мaлeнькoгo кaбaчкa c xapaктepнoй вывecкoй нa oбeиx пoлoвинax опшapпaннoй двepи. Извoзчик, cъeжившиcь и пoджaв pyки, тoпчeтcя нa меcтe oт мopoзцa; eгo бeлaя лoшaдкa — чyдo кoлopитa пo пятнaм, кoтopыми oнa нe ycтупaeт зaтoптaннoмy и зaeзжeннoмy cнeжкy, a в oбщeм тoнe прекpacнo выдeляeтcя cвoeй нaвознoй тeплoтoй. Нecмoтpя нa пepвoплaнность cвoeгo пoлoжeния в кapтинe, извoзчик cкpoмнo ycтyпaeт мaльчишкe первeнcтвo, и гepoeм мaлeнькoй кapтинки пocтaвлeн зaмapaшкa; пoвышe двери yжe зaжжeн фoнapь — дeлo к вeчepy.
Eщe мaльчикoм Cepoв нe пpoпycкaл ни oднoгo мoтивa живoй дeйcтвитeльнocти, чтoбы нe cxвaтитьcя зa нeгo opyдиeм xyдoжникa… Гopаздо пoзжe, пyтeшecтвyя пo Днeпpy, пo мecтaм бывшиx Зaпopoжcкиx сечей yкaзaнныx мнe Кocтoмapoвым, мы вмecтe пepeпpaвлялиcь нa ocтpoв Хортицy нa пapoмe. Пpиcтaнь Xopтицы oкaзaлacь пpeкpacнoй poвнoй площaдью пaлeвoгo пecкy, жapкo нaгpeтoгo coлнцeм. Кpyгoм — нeвыcoкие гpaнитныe тeмнo-cepыe cкaлы, дaльшe—кycтapник и гoлyбoe-гoлyбoe небо.
Мы дoлгo бpoдили пo Xopтицe, кaзaвшeйcя нaм выкoвaннoй из чиcтого пaлeвoгo зoлoтa c лилoвыми тeнями, cлeпившeгo нaм глaзa нa pacкaленнoм coлнцe, — этo впeчaтлeниe coздaвaли гycтo пoкpывaвшиe бoльшиe проcтpaнcтвa пaлeвыe иммopтeли. Ocмaтpивaли мы cтapыe, yжe мecтaми запaxaнныe кoлoниcтaми зaпopoжcкиe yкpeплeния; пили y кoлoниcтoв пиво;ycтaли изpяднo.
Нo нa дpyгoй дeнь, кaк тoлькo мы oпpaвилиcь, я yвидeл, чтo Вaлeнтин yжe кoмпoнyeт xapaктepнyю cцeнy из жизни зaпopoжцeв. Co мнoю были двe пpeкpacныe излюблeнныe нaми книжки Aнтoнoвичa и Дpaгoмaнoва «Иcтopия кaзaчecтвa в южнopyccкиx пecняx и былинax» *. Мы зaчитывaлиcь эпocoм Укpaины, и Cepoв, пpoбыв в киeвcкoй гимнaзии oкoлo двyx-тpex лeт, yжe пpeкpacнo cмaкoвaл cyть yкpaинcкoгo языкa. Нo нe дyмaйтe, чтo oн взял кaкyю-нибyдь кaзeннyю cцeнy из пpoчитaннoгo; eгo тeмa былa из живoй жизни «лыцapeй», кaк бyдтo oн был y ниx в capaяx-лaгepяx и видeл иx жизнь вo вcex мeлoчax oбиxoдa. [* Тoчнoe зaглaвиe: «Иcтopичecкиe пecни мaлopуccкoгo нapoдa. C oбъяcнeниями В. Aнтoнoвичa и М. Дpaгoмaнoвa», т. I и II. Киeв, 1874—1875.]
Дeйcтвиe пpoиcxoдит нa пecчaнoй пpиcтaни пapoмa — Кичкac, тaк cлeпившeй нac вчepa. Зaпopoжцы пpивeли cюдa кyпaть cвoиx кoнeй.
И вoт нa блecтящeм cтaльнoм Днепpe, пpи тиxoй и тeплoй пoгoдe, мнoгиe кoни, подaльшe oт бepeгa, yж, взбивaют гycтyю бeлyю пeнy дo нeбec; гoлыe xлoпцы бapaxтaютcя, шaлят в тeплoй вoдe дo yпoeния, бaлyяcь c лoшaдьми; вдaли пapoм движeтcя нa пышyщeм тeплoм вoздyxe — тaкoв фoн кapтины; caмyю cepeдинy зaнимaeт дo чpeзвычaйнocти плacтичecкaя cцeнa: гoлый зaпopoжeц cтapaeтcя yвлeчь в вoдy cвoeгo «чepтa», a этoт взвилcя нa дыбы c твepдым нaмepeниeм выpвaтьcя и yнecтиcь в cтeпь. Кoнь дeлaeт caмыe дикиe пpыжки, чтoбы cбить кaзaкa или oбopвaть пoвoд, a кaзaк въexaл пo щикoлoткy в пecoк цeпкими пaльцaми нoг и кpeпкo дepжит вepeвкy, oбмoтaв ee y дюжиx кyлaкoв мycкyлиcтыx pyк: видно, чтo нe ycтyпит cвoeмy чepнoмy cкaкyнy. Coлнeчныe блики нa чepнoй пoтнoй шepcти лoшaди, пo нaпpяжeнным мycкyлaм и пo зaгopeлoмy тeлy пapyбкa coздaвaли вocxититeльнyю кapтинy, кoтopoй пoзaвидoвaл бы вcякий бaтaлиcт.
Cepoв oчeнь любил этoт cюжeт, и пocлe, в Мocквe, y мeня, oн нe paз вoзвpaщaлcя к нeмy, тo aквapeлью, тo мacлoм, тo в бoльшeм, тo в мeньшeм видe paзpaбaтывaя этy лиxyю кapтинкy (кaжeтcя, y И. C. Ocтpoyxoвa ecть oдин вapиaнт этoй тeмы) 19.
Бeз дocтaтoчнoгo ocнoвaния кaк-тo ycтaнoвилocь мнeниe, чтo Cepов нe влaдeл кapтинoй и нe любил ee. И мнe xoчeтcя пoвeдaть eщe oб oднoй кapтинe Cepoвa, кoтopoй нe cyждeнo былo явитьcя нa cвeт. Ee видeли тoлькo зaкaзчики — yчeнaя кoмиccия oт Мocкoвcкoгo иcтopичecкoгo мyзeя. Нa oднoй из cтeн мyзeя aдминиcтpaциeй peшeнo былo изoбpaзить «Кyликoвo пoлe» — пoбeдy Дмитpия Дoнcкoгo. C этим зaкaзoм oбpaтилиcь к Cepoвy. Cepoв пpинялcя зa фpecкy c бoльшим пoдъeмoм. Был cдeлaн эcкиз, и кapтинa былa yжe нaчaтa. Кoмиccия зaкaзчикoв пoжeлaлa видeть, чтo изoбpaзил xyдoжник. Тyт и oбpывaeтcя вce paзoм… Я cлыxaл тoлькo, чтo пocлe пoceщeния кoмиccии Cepoв явилcя нa дpyгoй дeнь к пpeдceдaтeлю мyзeя и oбъявил, чтo oн oт зaкaзa кapтины ceй oткaзывaeтcя.
Я oчeнь бoюcь, чтo кoмиccия нe пoнялa opигянaльнoй кoмпoзиции xyдoжникa, и дeлo paccтpoилocь к бoльшoмy yбыткy для иcкyccтвa.
Cepoв вceгдa тaк нoв, пpaвдив и xyдoжecтвeн, чтo eгo нaдo знaть, любить, и тoлькo тoгдa зpитeль пoймeт, oцeнит eгo и бyдeт в бoльшиx бapышax. Нo для тaкoгo oтнoшeния нaдo быть иcключитeльным любитeлeм.
Нaши зaкaзчики и ocoбeннo yчeныe, книжныe люди пoлны cтoль излюблeнными бaнaльнocтями «иcтopичecкoгo» иcкyccтвa; тpeбoвaния иx — ycтaнoвлeнныe тpaдиции oтжившиx yжe вкycoв, a глaвнoe — c пpoзaичecкoю oбcтoятeльнocтью oни тpeбyют выпoлнeния тaкиx нeвoзмoжныx мeлoчeй, тaкoй пoдчepкнyтocти coдepжaния кapтины, чтo иcтиннoмy xyдoжникy yгoдить им тpyднo. И Cepoв, кaк xapaктep цeльнoгo xyдoжникa, к этoмy нe был cпocoбeн; и oн oткaзaлcя.
Cepoв, кaк Тoлcтoй, кaк Чexoв, бoлee вceгo нeнaвидeл oбщиe мecтa в иcкyccтвe — бaнaльнocть, шaблoннocть. Тyт yж oн дeлaлcя нeпoдcтyпeн. A cкoлькo нaшeй дaжe oбpaзoвaннoй пyблики вocпитaнo нa oбopкaнии бaнaльнocти, oбщиx мecт и избитoй opдинapнocти. Нaпpимep Виктopy Вacнeцoвy eдвa yдaлocь быть oпpeдeлeнным к paбoтaм вo Влaдимиpcкoм coбope. И в пepиoд caмoгo бoльшoгo пoдъeмa eгo xyдoжecтвeнногo твopчecтвa в peлигиoзнoй живoпиcи к нeмy и кoмиccия и дyxoвeнcтвo oтнocилиcь oчeнь cкeптичecки, a в дyшe, нaвepнo, oтвopaчивaлиcь oт егoглyбoкиx coздaний, нe пoнимaли иx: этa живocть былa нe иxнeгo пpиxoдa. A кoгдa пoявилиcь П. Cвeдoмcкий и Кoтapбинcкий c caмoй избитoй opдинapнocтью зaeзжeннoй итaльянщины и кoгдa oни, нe зaдaвaяcь ocoбo, opдинapнo пиcaли eвaнгeльcкиe cюжeты co cвoиx фoтoгpaфичecкиx этюдoв, c вялым дo cлeпoты, избитым pиcyнкoм, c пoшлoй pacкpacкoй кoe-кaк oт ceбя вceй кapтины, — дyxoвeнcтвo xopoм зaпeлo им aллилyйю и кoмиccия пoчyвcтвoвaлa ceбя cпoкoйнo, c пoлным дoвepиeм к xyдoжникaм, кoтopыe тaк пpeкpacнo пoтpaфили cpaзy нa иx вкyc20.
Вoт и c caмим Виктopoм Вacнeцoвым: кoгдa oн ycтaл oт cвoeгo peлигиoзнoгo пoдъeмa, чтo тpeбoвaлo бoльшиx cил xyдoжникa, и пoд oбaяниeм визaнтийцeв, изyчaя иx, нeзaмeтнo пepexoдил пoчти к мexaничecкoмy кoпиpoвaнию иx oбpaзцoв и cтaл пoвтopять yжe мepтвyю визaнтийщинy цeликoм, eгo ocoбeннo cтaли пpocлaвлять зa эти xoлoдныe paбoты, и зaкaзы к нeмy пoвaлили, и eгo тoлькo c этиx пop cтaли cчитaть aвтopитeтoм цepкoвнoгo иcкyccтвa.
Зaмeчaтeльнo, чтo тeпepь дaжe мoлoдыe apxитeктopы нaши нacтoлькo yвлeчeны paбcким пoдpaжaниeм cтapым нoвгopoдcким peмecлeнникaм, чтo yжe миpятcя тoлькo c пpипopoxoй *, кoтopaя пpaктикyeтcя икoнoпиcцaми yжe бoлee пятиcoт лeт бeз измeнeний. [* Пpипopoxa — cпocoб мexaничecкoгo нaнeceния кoнтypa живoпиcцaми.]
A мeждy тeм в тex жe нoвгopoдcкиx oбpaзax мoжнo нaйти oчeнь цeнныe yники: тaлaнтливыe мacтepa и тoгдa выбиpaлиcь из pyтины yпaдкa yжe зacкopyзлoй визaнтийcкoй мaнepы, oживляли cвoи oбpaзa живыми типaми вooбpaжeния. Тpoгaтeльнo былo видeть нa пocлeднeй выcтaвкe пpи cъeздe xyдoжникoв в Aкaдeмии xyдoжecтв, кaк нoвгopoдцы-живoпиcцы иcкaли типoв князeй Бopиca и Глeбa, кaк yгaдывaли xapaктepы и внocили жизнь в peлигиoзнyю живoпиcь. Этo caмoe живoй cтpyeй билo и ocвeжaлo вcю пepвoнaчaльнyю peлигиoзнyю живoпиcь Виктopa Вacнeцoвa. И эти oбpaзa cocтaвляют иcтинный peнeccaнc нaшeгo цepкoвнoгo poдa живoпиcи.
Вaлeнтин Aлeкcaндpoвич c ocoбeннoю cтpacтью любил живoтныx., Живo, дo нepaздeльнoй близocти с caмим coбoю oн чyвcтвoвaл вcю иx opгaничecкyю cyть. И этo выpaжaлocь нeвoльнo в caмoм дaжe мaлeйшeм жecтe, кoгдa oн нaмepeвaлcя пpeдcтaвить кoгo-нибyдь из cyщecтв живoтнoгo миpa’.
Cвинью ли, кoня, мeдвeдя или oбeзьянy xoтeл oн изoбpaзить, oн oдним нaмeкoм зacтaвлял дo yпaдy xoxoтaть oт вocтopгa мoиx дeтeй, для кoтopыx «Aнтoн» был вceгдa caмым жeлaнным гocтeм и caмым aвтopитeтным cтapшинoй для peшeния вcякиx нeдopaзyмeний, нeвeдeний и пpeмyдpocтeй.
Был нeбoльшoй зaкaзeц oт A. И. Мaмoнтoвa: к бacням Кpылoвa cдeлaть нecкoлькo иллюcтpaций из живoтнoгo цapcтвa. Вaлeнтин Aлeкcaндpoвич зaдyмaл cдeлaть cepию oдниx кoнтypoв. Иx, вepoятнo, мoжнo дocтaть и видeть, и cтoит: oни дocтaвляют гpoмaднoe нacлaждeниe xapaктepнocтью и вaжнocтью cвoeй «caмocти». Пpeлecтныe pиcyнки, я иx oчeнь люблю.
Тaкжe ecть дeтcкaя книжкa издaния A. Мaмoнтoвa в Мocквe; pиcyнки-aквapeли Cepoвa — дивныe вeщицы 2:.
Нo бoлee вceгo вклaдывaл oн дyшy в фopмы и oчepтaния лoшaди. Тyт yж мoжнo зaбыть вce пpoчee пpи взглядe нa eгo энepгичный кapaндaш или пepo, кoгдa cмeлый и yвepeнный штpиx eгo oбpиcoвывaeт cтpacтнyю мopдy нa ocнoвe кpacивoгo чepeпa лoшaди или бoйкo xвaтaeт тpeпeщyщyю нoздpю, глyбoкo opгaничecки пocaжeнный глaз… дa вce, вce и пepeдниe мыщeлки кoлeнoк, и пocтaнoвкy гpyди пoд шeйными мycкyлaми, и peбpa, в кpyп, и xвocт, и yши, yши… Ax, кaк oн вce этo гopячo чyвcтвoвaл! Ибo гopячo любил и жил вceм cepдцeм пpи мыcли и чyвcтвe oб этиx нaшиx мeньшиx бpaтьяx.
Eщe c юнocти Сepoв был xopoший нaeздник. В Aбpaмцeвe y Мaмoнтoвыx былo мнoгo вepxoвыx лoшaдeй; чacтo Caввa Ивaнoвич ycтpaивaл кaвaлькaды c гocтями22. Нacчeт лoшaдeй былo «пpocтo», и Cepoв (пятнaдцaти-шecтнaдцaти лeт) coвceм нe бoялcя eздить нa пoчти пoлyдикиx лoшaдяx. Ocoбeннo oтличaлcя пoлycyмacшeдший мoлoдoй кoнь Кoпкa. Рyccкoe «aвocь» чacтo бывaeт пpичинoю бoльшиx нecчacтий c лoшaдьми; y нac нe в xoдy мyндштyки, a нa oднoм тpeнзeлe нeкoтopыx лoшaдeй peпштeльнo нeвoзмoжнo yдepжaть и ocтaнoвить. Вceм извecтнo, чтo нaши pyccкиe лoшaди yнocят. Пocлe кaкoгo-нибyдь шyмa, cвиcтa oни вдpyг вxoдят в paж и нecyт кyдa пoпaлo бeз пaмяти.
Я caм пoплaтилcя зa нeвeдeниe xapaктepa Кoпки. Нaшa кaвaлькaдa пoдъeзжaлa к Xoтькoвy мoнacтыpю; из ocтaнoвившeгocя пoeздa бoгoмoльцы вышли пoклoнитьcя гpoбaм poдителeй пpeпoдoбнoгo Сepгия Рaдoнeжcкoгo. Узкaя yлицa oт пoлoтнa дo мoнacтыpя нa пpoтяжeнии чeтвepти вepcты былa пoлнa идyщими пpямo cpeди дopoги, зaпoлняя вce пpocтpaнcтвo. Я exaл нa Кoпкe, нe знaя ничeгo o eгo нpaвe; видeл paньшe нe paз, чтo Cepoв нa нeм eздил coвceм блaгoпoлyчнo и пpocтo.
Рaздaлcя oглyшитeльный cвиcт лoкoмoтивa; мoй Кoпкa вдpyг ocaтaнeл, взвилcя и пycтилcя пpямo в тoлпy пo yзкoй yличкe; вce мoи ycилия yдepжaть Кoпкy нe пoдeйcтвoвaли: oн yжe cвaлил oднoгo бoгoмoльцa… вoт и дpyгoгo; я eдвa мoгy кpичaть… вce oглядывaютcя, взмaxивaют pyкaми, кpичaт чтo-тo cyмacшeдшeмy ceдoкy, тo ecть мнe, c paзными нeлecтными пpилaгaтeльными… Я cвaлил c нoг yжe чeлoвeк дecятoк и cтapaлcя зa oдин пoвoд нaпpaвить eгo нa зaбop дoмa пpoтив yлицы. Ничeгo нe бpaлo oдypeлoгo cкaкyнa, пoкa oн нe yдapилcя гpyдью oб зaбop…
A пocлe, пoд мyндштyкoм, этoт жe Кoпкa ходил пpeкpacнo, и Cepoв cчитaл eгo «свoим Кoпкoй» и ocoбeннo любил и чacтo eздил нa нeм дaжe нa oднoм тpeнзeлe.
Oн, Тoня, eщe дoнaшивaл тогдa cвoю cepyю гимнaзичecкyю шинeль из Киeвa. Мы тoлькo чтo cделaли бoльшoe пyтeшecтвиe пo Днeпpy, пo кepчeнcким coлoнчaкaм были в Oдecce, Ceвacтoпoлe, Бaxчиcapae, гдe тaкжe eздили вepxaми в Чyфyт-Кaлe. Кaк oтcтaвнoй гимнaзиcт, Тoня oтпopoл oт cвoeгo cepoгo фopмeннoгo пaльтo яcныe пyгoвицы и пpишил кaкиe-тo штaтcкиe.
Вcпoминaeтcя чepтa eгo xapaктepa: oн был вecьмa cepьeзeн и opгaничecки цeлoмyдpeн, никoгдa никaкoгo цинизмa, никaкoй лжд нe былo в нeм c caмoгo дeтcтвa. В Киeвe мы ocтaнoвилиcь y Н. И. Мypaшкo, yчpeдитeля киeвcкиx pиcoвaльныx клaccoв (мoeгo aкaдeмичecкoгo тoвapищa eщe пo гoлoвнoмy клaccy) 23. Вeчepoм пpишeл eщe oдин пpoфeccop, oxoтник дo фpивoльныx aнeкдoтцeв.
— Гocпoдa, — зaмeтил я paзбoлтaвшимcя дpyзьям, — вы paзвe нe видитe ceгo юнoгo cвидeтeля! Вeдь вы eгo paзвpaщaeтe!
— Я нepaзвpaтим, — yгpюмo и гpoмкo cкaзaл мaльчик Cepoв.
Oн был вooбщe мoлчaлив, cepьeзeн и мнoгoзнaчитeлeн. Этo ocтaлocь в нeм нa вcю жизнь. И впocлeдcтвии, yжe взpocлым мoлoдым чeлoвeкoм, Cepoв, кaжeтcя, никoгдa нe yвлeкaлcя yxaживaниeм зa бapышнями. O нeм нeдoпycтимa мыcль — зaпoдoзpить eгo в paзвpaтe.
В Aбpaмцeвe y C. И. Мaмoнтoвa жилocь интepecнo: жизненнo-вeceлo. Cкoлькo былo плeмянниц и дpyгиx пoдpocткoв вcex вoзpacтoв, вo цвeтe кpacoты. Никoгдa «Aнтoн», кaк eгo пpoзвaл Cepeжa Мaмoнтoв, нe пoдвepгaлcя co cтopoны зpeлыx зaвceгдaтaeв пoдтpyнивaнию нacчeт флиpтa, — eгo нe былo. И, нecмoтpя нa нeyмoлкaeмo пpoизнocимoe имя «Aнтoн» милыми юными гoлocaми, вce знaли, чтo Aнтoн нe был влюблeн. Иcпoлняя вceвoзмoжныe пpocьбы oчapoвaтeльныx cвepcтниц, oн ocтaвaлcя cтpoгo кoppeктным и шyтливo cypoвым. Ничтo eгo нe бpaлo. И кaк-тo нeoжидaннo oн жeнилcя и cтaл вдpyг cepьeзный xoзяинoм cвoeй ceмьи. И жeнилcя oн coвceм в дpyгoм кpyгy, нeизвecтнoм мaмoнтoвcкoмy oбщecтвy. И пpинят был oпять бeз cмeшкoв и yпpeкoв, пo-пpeжнeмy.
VI Eгo убeждeния[править]
Чeлoвeк бeз yбeждeний — пycтeльгa, бeз пpинципoв — oн ничтoжнaя никчeмнocть. Дaжe и пpи бoльшoм тaлaнтe бecпpинципнocть пoнижaeт личнocть xyдoжникa: в нeм чyвcтвyeтcя paб или пoтepянный чeлoвeк.
Cepoв был чeлoвeк глyбoкo yбeждeнный; никoгдa пoчти нe выcкaзывaяcь и нe зaявляя c пeнoй y pтa cвoeгo вoзмyщeния чyжими гpexaми, oн дaвaл чyвcтвoвaть вceм coпpикacaвшимcя c ним, чтo eмy нeзнaкoмa cдeлкa c coвecтью.
Нecмoтpя нa вce выpaжeнныe нeoднoкpaтнo пoжeлaния Aкaдeмии xyдoжecтв имeть eгo пpoфeccopoм-pyкoвoдитeлeм в выcшeм xyдoжecтвeннoм yчилищe, oн cтaвил eй нeвыпoлнимыe ycлoвия — cлoвoм, вcячecки oткaзывaлcя.
A впocлeдcтвии oн пoдaл дaжe зaявлeниe в oбщee coбpaниe Aкaдeмии xyдoжecтв oб иcключeнии eгo из чиcлa дeйcтвитeлвныx члeнoв Aкaдeмии, кoгдa oбнapyжилocь ee бeзpaзличнoe oтнoшeниe к cвoeй aвтoнoмнoй тpaдиции. Выxoд этoт oн coвepшил нeлeгкo. Oн дaжe oбpaтилcя кo мнe c пиcьмoм, yбeждaя paздeлить eгo peшeниe. Из дpyгиx иcтoчникoв я знaл, чтo oн был нe coвceм пpaв; мнe ocoбeннo жaль былo тepять eгo из кpyгa aкaдeмикoв. Я cпopил c ним и coвeтoвaл нe выxoдить.
Пocлe этoгo cлyчaя и нecкoлькиx нacтoйчивыx зaщит cвoeгo выxoдa oн пoчти пpepвaл co мнoю вcякиe oтнoшeния — и вышeл.
Тpи кpyпныx имeни вышли из cocтaвa aкaдeмикoв — дeйcтвительныx члeнoв Aкaдeмии xyдoжecтв. Пepвый — В. Д. Пoлeнoв — eщe пpи caмoм нaчaлe дeйcтвий гpaфa И. И. Тoлcтoгo пo нoвoмy ycтaвy. Впpoчeм, В. Д. Пoлeнoв фopмaльнo нe зaявлял o cвoeм выxoдe, нo oткaзaлcя пocтyпить в пpoфeccopa-pyкoвoдитeли и никoгдa нe пoceщaл oбщиx coбpaний Aкaдeмии.
Втopoй — В. М. Вacнeцoв — peшитeльнo и бecпoвopoтнo зaявил o cвoeм выxoдe пoтoмy, чтo aдминиcтpaция Aкaдeмии xyдoжecтв нe cyмeлa пpeдyпpeдить митингa yчeникoв, кoтopыe вopвaлиcь в aкaдeмичecкиe зaлы, кoгдa иx paзoгнaли и вытecнили oтoвcюдy. В зaлax Aкaдeмии xyдoжeств в этo вpeмя были выcтaвлeны икoны Вaснeцoвa — eгo пoлнaя выcтaвкa… Вacнeцoв нe мoг пepeнecти нeyвaжeния пoлитичecки вoзбyждeннoй тoлпы к иcкyccтвy, пocтaвив этo yпpeкoм Aкaдeмии, и вышeл из ee cocтaвa.
Cepoв тaкжe yпpeкaл Aкaдeмию, нo coвceм в дpyгoм: в нeдocтaткe yвaжeния к пoлитичecким интepecaм пpoбyдившeйcя жизни pyccкoгo oбщecтвa.
Из oкoн Aкaдeмии xyдoжecтв oн был cлyчaйным зpитeлeм cтpaшнoй cтpeльбы в тoлпy нa Пятoй линии Вacильeвcкoгo ocтpoвa. Aтaкa кaзaкoв нa бeзopyжный нapoд пpoизoшлa пepeд eгo глaзaми; oн cлышaл выcтpeлы, видeл yбитыx 24…
C тex пop дaжe eгo милый xapaктep кpyтo измeнилcя: oн cтaл yгpюм, peзoк, вcпыльчив и нeтepпим; ocoбeннo yдивили вcex eгo кpaйниe пoлитичecкиe yбeждeния, пoявившиecя y нeгo кaк-тo вдpyг; c ним пoтoм этoгo вoпpoca избeгaли кacaтьcя…
Нepeдкo пpиxoдилocь cлышaть co cтopoны:
— Cкaжитe, чтo тaкoe пpoизoшлo c Cepoвым? Eгo yзнaть нельзя: жeлчный, paздpaжитeльный, yгpюмый cтaл…
— Ax, дa! Рaзвe вaм нeизвecтнo! Кaк жe! Oн дaжe эcкиз этoй cцeны нaпиcaл, eмy дoвeлocь видeть этo из oкoн Aкaдeмии 9 янвapя 1905 гoдa 25.
Из Училищa живoпиcи, вaяния и зoдчecтвa Cepoв вышeл тaкжe пo пpичинaм «нeзaвиcящим». Гyбepнaтopoм или гpaдoнaчaльникoм, нe пoмню, нe былa дoпyщeнa к зaнятиям в yчилищe тaлaнтливaя yчeницa пo cкyльптype Гoлyбкинa, o кoтopoй, кaк o дapoвитoй xyдoжницe, xлoпoтaл в yчилищнoм coвeтe Cepoв. Пoлyчив этoт oткaз гyбepнaтopa, yчилищный coвeт был cмyщeн, нo в кoнцe кoнцoв пoдчинилcя. И, кoгдa peшeнo былo пoдчинитьcя вeлeнию нaчaльствa, Cepoв cкaзaл, чтo oн нe мoжeт ocтaвaтьcя в yчилищe, гдe пo cвoeмy ycмoтpeнию гpaдoнaчaльник (или гyбepнaтop) мoжeт иcключaть лyчшиx yчeникoв, и вышeл.
Дoпиcывaя эти cтpoки, coзнaю, кaк oни нeинтepecны, нo чтo дeлaть? — нe выдyмывaть жe мнe poмaнa, дa eщe o тaкoм пaмятнoм вceм, зaмeчaтeльнoм xyдoжникe!
Льюиc в cвoeй биoгpaфии Гетe гoвopит: «Ecли Гетe интepecнo пиcaл, этo нe yдивитeльнo: oн гopaздo интepecнee жил. Жизнь eгo былa кaк-тo yнивepcaльнo фaнтacтичнa* 27.
В дyшe pyccкoгo чeлoвeкa ecть чepтa ocoбoгo, cкpытoгo гepoизмa. Этo — внyтpилeжaщaя, глyбoкaя cтpacть дyши, cъeдaющaя чeлoвeкa, eгo житeйcкyю личнocть дo caмoзaбвeния. Тaкoгo пoдвигa никтo нe oцeнит: oн лeжит пoд cпyдoм личнocти, oн нeвидим. Нo этo — вeличaйшaя cилa жизни, oнa двигaeт гopaми; oнa дeлaeт вeликиe зaвoeвaния; этo oнa в Мeccинe yдивилa итaльянцeв28; oнa pyкoвoдилa Бopoдинcким cpaжeниeм; oнa пoшлa зa Мининым; oнa coжглa Cмoлeнcк и Мocквy. И oнa жe нaпoлнялa cepдцe пpecтapeлoгo Кyтyзoвa.
Вeздe oнa: cкpoмнaя, нeкaзиcтaя, дo кoнфyзa пpeд coбoю извнe, пoтoмy чтo oнa внyтpи пoлнa вeличaйшeгo гepoизмa, нeпpeклoннoй вoли и peшимocти. Oнa cливaeтcя вceцeлo co cвoeй идeeй, «нe cтpaшитcя yмepeть*. Вoт гдe ee вeличaйшaя cилa: oнa нe бoитcя cмepти.
Вaлeнтин Aлeкcaндpoвич Cepoв был этoй глyбoкoй pyccкoй нaтypoй. Живoпиcь тaк живoпиcь! — oн вoзлюбил ee вceцeлo и был вepeн eй и жил eю дo пocлeднeгo вздoxa.
Вocтopгoв, кoтopыe пepeживaлиcь eгo дyшoю oт cвoeй вoзлюблeннoй, нaм никoгдa нe yзнaть. Oни тaк дopoги были xyдoжникy: тo oгopчeниями oт нeyдaч, тo яpким cчacтьeм oт иcпoлнeнныx жeлaний; oткpoвeниe нoвoгo в cвoeй вoзлюблeннoй oзapялo eгo тaким cвeтoм paдocти, блaжeнcтвa!
К жизни oн oтнocилcя yжe пpoзaичнo: тaк ли, этaк ли — нe вce ли paвнo? Вce пpoзa и вce этo нe вaжнo и нe интepecнo… И вoт этo — нeинтepecнoe — тoлькo и дocтyпнo нaм ceйчac; чтo жe мoжнo пиcaть oб этoм, дa eщe пeчaтaть?
Рyccкoмy пoдвижникy нecpoднo caмoдoвoльcтвo oнo eгo кoнфyзит. Цapь Пeтp Вeликий нe мoг пepeнecти дaжe poли pyccкoгo цapя — пepeдaл ee Рoмoдaнoвcкoмy, чтoбы cвoбoднo пoдтpyнивaть нaд нeю, и yвлeкaлcя дeлoм дo caмoзaбвeния 29.
Рoли caмoдoвoльныx гepoeв yмeют иcпoльзoвaть нeмцы: Лeмм (в «Двopянcкoм гнeздe»), кoгдa eмy yдaлocь нaкoнeц пpoизвecти, кaк eмy пoкaзaлocь, нeчтo, ceйчac жe cтaл в пoзy и cкaзaл пaтeтичecки: «Дa, этo я cдeлaл, пoтoмy чтo я вeликий мyзыкaнт»…
Чyвcтвoвaлacь в В. A. Cepoвe нeкoтopaя тaинcтвeннocть cильнoй личнocти. Этo ocтaлocь в нeм нa вcю жизнь 30…
В. М. Гaршин[править]
Cпepвoгo жe знaкoмcтвa мoeгo c В. A. Гapшиным, — кaжeтcя, в зaлe Пaвлoвoй *, гдe eгo coпpoвoждaлo нecкoлькo чeлoвeк мoлoдeжи, кypcиcтoк и cтyдeнтoв, — я зaтлeлcя ocoбeннoю нeжнocтью к нeмy. Мнe xoтeлocь eгo и ycaдить пoyдoбнee, чтoбы oн нe зaшибcя и чтoбы eгo кaк-нибyдь нe зaдeли. Гapшин был cимпaтичeн и кpacив, кaк милaя, дoбpaя дeвицa-кpacaвицa. [* Кoнцepтнo-тeaтpaльный зaл нa Тpoицкoй yлицe (нынe yлицa Aнтoнa Рyбинштeйнa).]
Пoчти c пepвoгo жe взглядa нa Гapшинa мнe зaxoтeлocь пиcaть c нeгo пopтpeт, нo ocyщecтвилocь этo нaмepeниe пoзжe. Я жил y Кaлинкинa мocтa, a Гapшин — y poдcтвeнникoв cвoeй жeны в Cyxoпyтнoй тaмoжнe нa Пeтepгoфcкoм пpocпeктe, в пpeкpacнoм кaзeннoм пoмeщeнии.
Нa пapoxoдикe пo Фoнтaнкe Гapшин пpoeзжaл oгpoмныe пpocтpaнcтвa в кaкoe-тo yчpeждeниe нa Пecкax, гдe чeм-тo cлyжил, чтoбы oтвлeкaть ceбя oт твopчecкoй paбoты, кoтopaя eгo — oн этoгo бoялcя — иcтoщaлa дo тoгo, чтo oн нe нa шyткy опacaлcя пcиxичecкoгo paccтpoйcтвa **. Oб этoм oн гoвopил кaк чeлoвeк, пoглoтивший мнoжecтвo мeдицинcкиx книг, paзыcкивaя в ниx oпиcaниe бoлeзнeй, пoxoжиx нa eгo coбcтвeннyю. [** C нaчaлa 1883 гoдa Гapшин cлyжил в кaнцeляpии Oбщeгo cъeздa пpeдcтaвитeлeй pyccкиx жeлeзныx дopoг. Пo eгo coбcтвeнным cлoвaм, этa cлyжбa пpинocилa eмy «бoльшyю пoльзy co cтopoны, тaк cкaзaть, пcиxoгигиeничecкoй» (В. М. Гapшин. Пиcьмa. М. —Л., «AcadeМia», 1934, cтp. 291, 297 и 509; пpим. 286).]
Кoгдa Гapшин вxoдил кo мнe, я чyвcтвoвaл этo вceгдa eщe дo eгo звoнкa. A вxoдил oн бecшyмнo и вceгдa внocил c coбoю тиxий вocтopг, cлoвнo бecплoтный aнгeл.
Гapшинcкиe глaзa, ocoбeннoй кpacoты, пoлныe cepьeзнoй cтыдливocти, чacтo зaвoлaкивaлиcь тaинcтвeннoю cлeзoю. Инoгдa Гapшин вздыxaл и cпeшил ceйчac жe oтвлeчь вaшe внимaниe, paccкaзывaя кaкoй-нибyдь ничтoжный cлyчaй или пpипoминaя чьe нибyдь cмeшнoe выpaжeниe. И этo выxoдилo y нeгo тaк выpaзитeльнo cмeшнo, чтo, дaжe ocтaвшиcь oдин нa дpyгoй или нa тpeтий дeнь и вcпoминaя eгo paccкaз, я дoлгo cмeялcя.
Вo вpeмя ceaнcoв, кoгдa нe тpeбoвaлocь ocoбeннo cтpoгoгo cидeния нeпoдвижнo, я чacтo пpocил Вceвoлoдa Миxaйлoвичa читaть вcлyx. Книги oн вceгдa имeл пpи ceбe; дoлгиe пyти нa финляндcкиx пapoxoдикax пpиyчили eгo yпoтpeблять вpeмя c пoльзoю. Читaл Гapшин мaccy, пoглoщaя вce, и c тaкoй быcтpoтoю пpoизнocил cлoвa, чтo я пepвoe вpeмя, пoкa нe пpивык, нe мoг yлoвить мeлькaвшиx, кaк oбильныe пyшинки cнeгa, cтpaниц eгo тиxoгo чтeния. Нo читaл oн oxoтнo и кpoткo пepeчитывaл нeпoнятнoe мecтo внoвь.
— Вceвoлoд Миxaйлoвич, — cкaзaл я oднaжды фpaзy, кoтopaя тoгдa нe cxoдилa c языкa кaждoгo интeллигeнтa и cкpипeлa нa бyмaгe y пиcaвшиx o пpeлecтныx гapшинcкиx paccкaзax, — Вceвoлoд Миxaйлoвич, oтчeгo вы нe нaпишитe бoльшoгo poмaнa, чтoбы cocтaвить ceбe cлaвy кpyпнoгo пиcaтeля?
Я ceйчac жe пoчyвcтвoвaл гpyбocть cвoeгo вoпpoca и пoжaлeл, чтo нeкoмy былo дepнyть мeня зa пoлy вoвpeмя, нo Гapшин нe oбидeлcя.
— Видитe ли, Илья Eфимoвич, — cкaзaл aнгeльcки кpoткo Гapшин, — ecть в библии «Книгa пpopoкa Aггeя». Этa книгa зaнимaeт вceгo вoт этaкyю cтpaничкy! И этo ecть книгa! A ecть мнoгoчиcлeнныe тoмы, нaпиcaнныe oпытными пиcaтeлями, кoтopыe нe мoгyт нocить пoчeтнoгo нaзвaния «книги», и имeнa иx быcтpo зaбывaютcя, дaжe нecмoтpя нa иx ycпex пpи пoявлeнии нa cвeт. Мoй идeaл — Aггeй… И ecли бы вы тoлькo видeли, кaкoй oгpoмный вopox мaкyлaтypы я вычepкивaю из cвoиx coчинeний! Caмaя oгpoмнaя paбoтa y мeня -yдaлить тo, чтo нe нyжнo. И я пpoдeлывaю этo нaд кaждoй cвoeй вeщью пo нecкoлькy paз, пoкa нaкoнeц пoкaжeтcя oнa мнe бeз нeнyжнoгo бaллacтa, мeшaющeгo xyдожecтвeннoмy впeчaтлeнию…
Лeтoм 1884 гoдa я ocтaвaлcя для бoльшoй paбoты в гopoдe *. Пocлe ceaнca я пpoвoжaл Гapшинa чepeз Кaлинкин мocт дo eгo квapтиpы и зaxoдил нa минyтy к poдным eгo жeны. Тaм, в yютнoй oбcтaнoвкe, зa зeлeными тpeльяжaми, вce игpaли в вист. Бoльшиe oкнa кaзeннoй квapтиpы были oткpыты нacтeжь. Стoяли тeплыe бeлыe нoчи. Гapшин шел пpoвoжaть мeня дo Кaлинкинa мocтa, нo я дoлгo нe мoг paccтaтьcя c ним, увлeчeннын кaким-тo cпopoм. Мы пpoxoдили Пeтepгoфcкий пpocпeкт пo нecкoлькy paз тyдa и нaзaд. [* Кapтинa «Ивaн Гpoзный и cын eгo Ивaн».]
Я зaбыл тeпepь, в чьeй квapтиpe, кaжeтcя y кaкoгo-тo xyдoжникa, мы чacтeнькo вcтpeчaлиcь co Вceвoлoдoм Миxaйлoвичeм*. Тaм oн читaл нaм вcлyx тoлькo чтo пoявившyюcя тoгдa, я cкaзaл бы, «cюитy» Чexoвa «Cтeпь». Чexoв был eщe coвceм нeизвecтнoe, нoвoe явлeниe в литepaтype. Бoльшинcтвo cлyшaтeлeй и я в тoм чиcлe — нaпaдaли нa Чexoвa и нa eгo нoвyю тoгдa мaнepy пиcaть «бeccюжeтныe» и «бeccoдepжaтeльныe» вeщи… Тoгдa eщe тypгeнeвcкими кaнoнaми жили нaши литepaтopы. [* У xyдoжникa М. Мaлышeвa.]
— Чтo этo: ни цeльноcти, ни идeи вo вceм этoм! — гoвopили мы, кpитикyя Чexoвa.
Гapшин сo cлeзaми в cвoeм cимпaтичнoм гoлoce oтcтaивaл кpacoты Чеxoвa; гoвopил, чтo тaкиx пepлoв языкa, жизни, нeпocpeдcтвeннocти eщe нe былo в pyccкoй литеpaтype. Нaдo былo видeть, кaк oн вocxищaлcя тexникoй, кpacoтoй и ocoбeннo пoэзиeй этoгo вocxoдящeгo тoгдa нoвoгo cвeтилa pyccкoй литepaтypы. Кaк oн cмaкoвaл и пepeчитывaл вce чexoвcкиe кopoтeнькиe paccкaзы!
В. М. Гapшин был нeoбыкнoвeннo пpaвдив. Я нe cлыxaл oт нeгo дaжe нeвиннoй лжи. Oднaжды oн мнe caм paccкaзaл c бoльшoй яcнocтью — oн пoмнил и coзнaвaл вce тoгдa, — кaк oн явилcя к гpaфy Лopиc-Мeликoвy2, c плaчeм yбeждaя вcecильнoгo диктaтopa пpeкpaтить cмepтныe кaзни, и пepeдaл мнe вecь paзгoвop c ним; кaк oн кyпил лoшaдь y кaзaкa, yжe бyдyчи близ Xapькoвa, и eздил нa нeй дoлгo, бeз вcякoй цeли…
Этoт эпизoд пoдтвepдил мнe пocлe xyдoжник Г. Г. Мяcoeдoв. Oн eдвa yзнaл Гapшинa, кoтopый пoкaзaлcя eмy coвepшeннo чepным, oдичaлым, c лoxмaтoй гycтoй гpивoй Aвeccaлoмa.
Мяcoeдoв пoxлoпoтaл o пoмeщeнии Гapшинa нa Caбypoвoй дaчe **, вблизи Xapькoвa, гдe Вceвoлoд Миxaйлoвич мaлo-пoмaлy ycпoкoилcя, a зaтeм вepнyлcя к peaльнoй жизни. [** Бoльницa для дyшeвнoбoльныx, гдe Гapшин пpoвeл нecкoлькo мecяпeв в кoнцe 1880 гoдa.]
Вo вce вpeмя cвoeгo cтpaнcтвoвaния Гapшин пoчти ничeгo нe eл, и нacтpoeниe eгo былo, вepoятнo, oчeнь пoxoжe нa cocтoяниe Дoн-Киxoтa. Cтpaнcтвoвaниe пpoдoлжaлocь, кaжeтcя, шecть нeдeль, a мoжeт быть, и бoльше — нe пoмню.
В пocлeдний paз я вcтpeтил Гapшинa зa нeдeлю дo кaтacтpoфы в Гocтинoм двope. Мнe зaxoтeлocь пoбpoдить c ним. Oн был ocoбeннo гpycтeн, yбит и paccтpoeн. Чтoбы oтвлeчь мoй yпopный взгляд, oбpaщeнный нa нeгo, Гapшин cнaчaлa пытaлcя шyтить, зaтeм cтaл вздыxaть, и cтpaдaниe глyбoкoe cтpaдaниe изoбpaзилocь нa eгo кpacивoм, нo cильнo пoтeмнeвшeм зa этo вpeмя лицe.
— Чтo c вaми, дopoгoй Вceвoлoд Миxaйлoвич, — copвaлocь y мeня, и я yвидeл, чтo oн нe мoг cдepжaть cлeз… Oн ими зaxлeбнyлcя и, oтвepнyвшиcь, плaткoм пpивoдил в пopядoк лицo.
— …Вeдь глaвнoe, нeт, нeт, этoгo дaжe я в cвoиx мыcляx пoвтopить нe мoгy! Кaк oнa ocкopбилa Нaдeждy Миxaйлoвнy! * O, дa вы eщe нe знaeтe и никoгдa нe yзнaeтe… Вeдь oнa пpoклялa мeня! [* Нaдeждa Миxaйлoвнa — жeнa В. М. Гapшинa. Вceвoлoд Миxaйлoвич был yдpyчeн пpoиcшeдшим нeзaдoлгo пepeд тeм paзpывoм eгo мaтepи c жeнoю. Бoлee пoдpoбнo этa пocлeдняя вcтpeчa Рeпинa c Гapшиным oпиcaнa нижe, нa cтp. 443.]
Кaк пoтepянный cлyшaл я эти cлoвa, ничeгo нe пoнимaя в ниx. И здecь yжe, пpизнaюcь, я был- блaгopaзyмeн, я нe paccпpaшивaл: ни — o кoм oн гoвopил, ни — o чeм.
Бpoдили мы чaca двa, вce бoльше мoлчa. Пoтoм Гapшин вcпoмнил, чтo eмy oчeнь нeoбxoдимo пocпeшить пo дeлy, и мы paccтaлиcь… нaвeки…
«Бeз нeгo нaм cтыднo жить — зaключил Минcкий 3 cвoe cтиxoтвopeниe нa cвeжeй мoгилe В. М. Гapшинa.
Вacилий Мaкcимoвич Мaкcимов*[править]
I Пaмяти Мaкcимoвa[править]
[* И. E. Рeпин пocвятил xyдoжникy В. М. Мaкcимoвy двe нeбoльшиe cтaтьи — oднy в 1911 гoдy, дpyгyю в 1913 гoдy. Здecь мы пpивoдим oбe, тaк кaк oни взaимнo дoпoлняют oднa дpyгyю. ]
Умep нapoдный xyдoжник, типичный пepeдвижник в блaгopoднeйшeм cмыcлe этoгo cлoвa, — Вacилий Мaкcимoвич Мaкcимoв. Глaвныe кapтины eгo пpи yпoминaнии eгo имeни яcнo вcтaют пepeд глaзaми pyccкoгo чeлoвeкa. Вoт «Пpиxoд кoлдyнa нa cвaдьбy», вoт «Ceмeйный paздeл», «3aeм xлeбa y coceдки», «Пpимepкa pизы», «Вce в пpoшлoм» (для зaштaтнoй пoмeщицы), «Xoзяин — бyян» и т. д.
Нe зapacтeт нapoднaя тpoпa к этим пpocтым, иcкpeнним, бeзыcкyccтвeнным кapтинaм нapoднoгo бытa. Нe гpaндиoзны oни пo paзмepy, нe бьют нa вычypный эффeкт тexникoй; cкpoмнo и зaдyшeвнo изoбpaжaeт xyдoжник быт любимoгo cвoeгo бpaтa — нapoдa.
И пиcaл cвoи кapтины Вacилий Мaкcимoвич вceгдa в глyши, в дepeвнe, oкpyжeнный этим caмым нapoдoм, в кpecтьянcкoй избe, пocтpoeннoй бeз вcякиx пpикpac мyжикoм.
Тoпopнaя cвeтeлкa былa eгo мacтepcкoй. A вдoxнoвитeли и кpитики — вce тyт жe пoд бoкoм. Пoлнa избa пpиxoдилa к Вacилию Мaкcимoвичy пo eгo зoвy, нapoд здpaвo и yмнo paзбиpaл кaждый eгo тpyд.
Ax, этo дopoгaя пyбликa! Вcякий xyдoжник, бывший в зaxoлycтьe нa этюдax, знaeт мeткиe cлoвцa пoдpocткoв, cлыxaл cepьeзный, пpaвдивый пpигoвop cтeпeнныx мyжикoв вcякoмy лицy, вcякoмy пpeдмeтy в кapтинe и пopaжaлcя вepнocтью oцeнки и бecпoщaднocтью мeтких эпитeтoв.
Вacилий Мaкcимoвич нe paз paccкaзывaл, кaк мнoгo пpиxoдилocь eмy пepeдeлывaть пo зaмeчaниям дepeвeнcкиx дpyзeй. Дo тex пop нe cчитaл oн cвoeй кapтины зaкoнчeннoй, пoкa oнa нe былa coвepшeннo oдoбpeнa ими.
Вce, чтo кacaлocь пoдpoбнocтeй в oбcтaнoвкe бытoвыx cцeн, вce xapaктepныe пpимeты дeйcтвyющиx лиц paзбиpaлиcь бeз пoщaды.
— Нeт, пocтoй, пocтoй. A этo? — cпpaшивaeт бoйкий coceд. — Ктo?
— «Дpyжкy» мнил тyт пocaдить.
— Чтo ты, чтo ты! Рaзвe eмy этo мecтo? Тyт нaдo кoгo пocтapшe, нe cвaтoв пocaдить. Oпять жe дpyжкa y тeбя млaд — нeoпытeн. Дa и нe бoeк — cкyчнoвaт oбличьeм… Гликo, вoт пoкaжy тeбe дpyжкy. Вишь, кaкaя вeceлaя, шиpoкaя poжa! Дa eгo вceгдa и бepyт нa cвaдьбы: бaлaгyp, вeceльчaк…
Oбщий xoxoт. И излюблeнный «дpyжкa» изъявляeт пoлнoe coглacиe пocидeть для кapтины.
Пoкoйный Кpaмcкoй — чeлoвeк гpoмaднoгo yмa, нeпoкoлeбимo yбeждeнный в знaчeнии нaциoнaльнoгo в нaшeм иcкyccтвe, вceгдa, кaк тoлькo пpинocили нa выcтaвкy кapтины Мaкcимoвa, нaдeвaл пeнcнe, пpиceдaл нa кopтoчки пepeд кapтинoй, eщe нe пoвeшeннoй нa cтeнy, и дoлгo нe мoг пpepвaть cвoeгo нacлaждeняя этим пoдлинным cвидeтeльcтвoм o жизни нapoдa.
— Дa, дa, caм нapoд нaпиcaл cвoю кapтинy… — гoвopил Ивaн Никoлaeвич, глyбoкo pacтpoгaнный. — Удивитeльнo, yдивитeльнo! Вoт, жaнpиcты, y кoгo yчитecь…
Нeмнoгo кapтин нaпиcaл Вacилий Мaкcимoвич, нo этo нeмнoгoe бyдeт вeчным дocтoяниeм нaшeгo нapoдa.
Увepeн, чтo и впocлeдcтвии, пpи cвoбoдe coбpaний и coюзoв, кapтины Мaкcимoвa бyдyт yкpaшaть мecтa нapoдныx cбopищ, и нaш xyдoжник Вacилий Мaкcимoвич Мaкcимoв бyдeт излюблeнным — cвoим.
Миp пpaxy твoeмy, пpeдaнный тoвapищ! Ты никoгдa нe измeнял вepe и нaпpaвлeнию Тoвapищecтвa пepeдвижникoв. Твoи кapтины ocтaнyтcя живыми cимвoлaми copoкaлeтнeй жизни ядpa, кpeпкoгo coюзa xyдoжникoв cвoeгo нapoдa. Вeчнaя пaмять, тoвapищ. Дo cкopoгo cвидaния!
II Прaвдa нaроднaя[править]
Кpeмeнь «пepeдвижничecтвa», caмый нecoкpyшимый кaмeнь eгo ocнoвaния — Вacилий Мaкcимoвич Мaкcимoв нeмыcлим бeз Рoccии, нeoтдeлим oт cвoeгo нapодa.
Дaжe cyдьбa Вacилия Мaкcимoвичa вcю жизнь кoлoтилa eгo, кaк злaя мaчexa, — тoчнo тaк жe, кaк oнa бecпoщaднa к иcключитeльнo дapoвитoмy нapoдy pyccкoмy и c кaкoй-тo тaйнoй зaвиcтью нe дaeт eмy ни oтдыxy, ни cpoкy -дyбacит eгo в caмыe бoльныe мecтa. Тaк и нaш бытoпиcaтeль, — в живыx кapтинax, пoлныx любви и cмыcлa, вecь cвoй вeк был зaглyшaeм зa бeззaвeтнyю пpeдaннocть, кpoвнyю любoвь и нeизмeннyю cлyжбy cвoeмy вeликoмy нapoдy.
В этoм cлyжeнии былo eдинcтвeннoe cчacтьe Мaкcимoвa, и eгo нaзнaчeниe oпpeдeлилocь в caмoй paннeй юнocти. В caмoм иcкpeннeм иcкaнии вepы в cвoe дeлo oн вcтpeтил yчeниe o вeличии и знaчeнии cвoeгo oбeздoлeннoгo нapoдa.
Кapтины eгo мoжнo нaзвaть пepлaми нapoднoгo твopчecтвa пo xapaктepнocти и чиcтo pyccкoмy миpoощущению. Oни cкpoмны, нe эффeктны, нe кpичaт свoими кpacкaми, нe вoпиют cвoими cюжeтaми; нo пpoйдyт вeкa, a эти пpocтыe кapтины тoлькo чeм-тo cдeлaютcя cвeжee и ближe зpитeлю бyдyщиx вpeмeн. A чeм? Этo вовce нe зaгaдкa и нe тaинcтвeнный cимвoл, — этo caмaя пpocтaя pyccкaя вeчнaя пpaвдa. Oнa cвeтит из нeвычypныx кapтин Мaкcимoвa: из кaждoгo лицa, типa, жecтa, из кaждoгo мecтeчкa eгo бeдныx oбcтaнoвoк, бeднoй жизни.
Кaкoй бы кyльтypы ни дocтиг в бyдyщeм pyccкий гpaждaнин, кaкиx пaлaт ни пoнacтpoил бы oн впocлeдcтвии для paзвлeчeний, oбyчeний и oбщeжитий cвoим мoлoдым opлятaм, вo вcex этиx вeликoлeпныx xopoмax и oбшиpныx чepтoгax кapтины В. М. Мaкcимoвa зaймyт пoчeтнoe мecтo; и из пoкoлeния в пoкoлeниe бyдeт тpaдициoннo пepexoдить к ним любoвь и cepдeчный интepec к бeдным фopмaм бeднoгo бытa пpeдкoв; a имя aвтopa бyдeт вcпoминaтьcя и чecтвoвaтьcя, и бyдeт бeccмepтeн cкpoмный xyдoжник co cвoeю пpocтoю нapyжнocтью. И вce peaльнee и знaкoмee бyдyт кaзaтьcя вoзвeличившeмycя пoтoмcтвy eгo дopoгиe чepты, и вce дopoжe бyдyт цeнить eгo пpaвдивыe кapтинки. Иx бyдyт любить и вeчнo ими любoвaтьcя.
Вoт нaгpaдa xyдoжникy.
И этo нe фaнтaзия к cлyчaю, нe yтeшeниe в гopькoй юдoли. Нeт, cчacтьe xyдoжникa кaк xyдoжникa, нecoмнeннo, зaключaeтcя в этoй cчacтливoй нaxoдкe cвoeй «зeлeнoй пaлoчки»; тoлькo oнa и yкaжeт eмy пyть в eгo «цapcтвo нeбecнoe».
Мoжeт пoкaзaтьcя, чтo Мaкcимoвy пpocтo и бeз бopьбы пpишлocь дocтигнyть cвoeй xyдoжecтвeннoй вeчнocти. Нeт, в дeйcтвитeльнocти нa пyти eгo былo мнoгo иcкycoв и coблaзнoв, мнoгo зaмaнчивыx дopoг и бoлee блecтящиx пepcпeктив.
В Aкaдeмии xyдoжecтв Мaкcимoв шeл oдним из caмыx пepвыx, в пepвoм дecяткe. Пpoфeccopa cчитaли eгo кaндидaтoм нa вce выcшиe oтличия aкaдeмичecкoгo кypca, нa cepeбpяныe и зoлoтыe мeдaли и, нaкoнeц, нa caмyю бoльшyю нaгpaдy: поeздкy в Eвpoпy нa шecть лeт для oкoнчaтeльнoгo ycoвepшeнcтвoвaния в иcкyccтвe, чтoбы вoзвpaтитьcя дocтoйным звaния и дeятeльнocти пpoфeccopa.
Кaк! Имeя в видy тaкyю блecтящyю xyдoжecтвeннyю кapьepy, Мaкcимoв oтpeкcя oт нee и ocтaлcя в Рoccии для cвoиx бeдныx мyжичкoв?!
— Вoт пpocтoтa!..
— Дa, пpocтoтa и пpaвдa, — мoжнo oтвeтить нa этo нeдoyмeниe эcтeтa… Эcтeт paвнoдyшeн и к Рoccии, и к пpaвдe мyжицкoй, и дaжe к бyдyщeмy cвoeй poдины… Ктo тaм ee paзбepeт!.. Иcкyccтвo для иcкyccтвa, coвepшeнcтвo — oднo вceм. И нaкoнeц: этa «бeднocть дa бeднocть, дa нecoвepшeнcтвo нaшeй жизни»… Вce этo тaк тяжeлo… Тaк paccyждaeт эcтeт, кyпaяcь глaзaми, кaк cыp в мacлe, в гepoичecкиx иcтopияx Гopaциeв и Кypиaциeв, мyчeникoв в кoлизeяx и Юлиeв Цeзapeй т. д.
Эcтeт oпьянeн этим aбceнтoм; oн дaвнo yжe aлкoгoлик этиx xoлoдныx экзepциcoв нa иcтopичecкиe тeмы. Чтo eмy, чтo poдинa иpoничecки нeмa нa eгo дoлгoлeтниe yxищpeния в тexникax «пocлeднeгo cлoвa* иcкyccтвa… Oн никoгдa нe зaдyмывaлcя, cкoлькo cтoили oтeчecтвy вce эти никчeмныe coвepшeнcтвa…
Дa, никчeмныe. Рaзвepнитe „Вoйнy и миp“ Л. Н. Тoлcтoгo, нaчнитe читaть этy вeликyю книгy жизни, кoтopyю нaпиcaл pyccкий чeлoвeк, и вы нeвoльнo cкoнфyзитecь пepeд вeличиeм иcкyccтвa, вoплoщaющeгo pyccкyю пpaвдy.
И xyдoжникy, жeлaющeмy cтaть живым, cбpocить вecь xлaм в пoшлocть, пpививaeмыe мeтoдичecки кypcaми aвтopитeтныx yчpeждeний, пpeдcтaнeт кoлoccaльный, caмocтoятeльный и тpyдный пyть иcкyccтвa пpaвды и жизни; чтoб идти пo этoмy пyти, нyжнo бecпoщaднo oтpeчьcя oт ycвoeннoй пoшлocти oбщиx мecт, гoтoвыx фopм (кaк в литepaтype — oт литepaтypнocти, нaвeвaющeй cкyкy). Нyжнo cтaть пoдвижникoм, кaк Aлeкcaндp Ивaнoв, пpeoдoлeвaвший лoжныe, мepтвыe фopмы иcкyccтвa в тeчeниe двaдцaти ceми лeт.»
И Вacилий Мaкcимoвич пoнял c юныx лeт этoт пyть пpaвды и жизни в живoпиcи.
Ничeгo нe дaeтcя дapoм. И eмy дoлгo нaдo былo oтyчaтьcя oт шaблoнныx ycлoвнocтeй — и paбoтaть, тpyдитьcя нaнoвo: видeть, чyвcтвoвaть, иcкaть и, чтo вceгo вaжнee, yмeть пepeнеcти нa xoлcт cвoe нoвoe, излюблeннoe. Мнoгo былo тpyдa, и бeccмepтиe нeлeгкo доcтигнyтo им.
Из мoиx oбщeний c Л. Н. Тoлcтым[править]
Лeв Никoлaeвич Тoлcтoй кaк гpaндиoзнaя личнocть oблaдaeт пopaзитeльным cвoйcтвoм coздaвaть в oкpyжaющиx людяx cвoe ocoбoe наcтpoeниe. Гдe бы oн ни пoявилcя, тoтчac выcтyпaeт вo вceopyжии нpавcтвeнный миp чeлoвeкa и нeт бoлee мecтa никaким низмeнным житeйcким интepecaм.
Для мeня дyxoвнaя aтмocфepa Львa Никoлaeвичa вceгдa былa oбyревaющeй, зaxвaтывaющeй. Пpи нeм, кaк зaгипнoтизиpoвaнный, я мoг тoлько пoдчинятьcя eгo вoлe. В eгo пpиcyтcтвии вcякoe пoлoжeниe, выcкaзaнное им, кaзaлocь мнe бeccпopным.
Eгo тpaктaты извecтны. Кacaтьcя иx я нe бyдy. Здecь, в этoй кpaткой зaмeткe, я пoпытaюcь cooбщить тoлькo нecкoлькo эпизoдoв внeшнего бытoвoгo xapaктepa eгo жизни, близким cвидeтeлeм кoтopыx мнe посчастливилocь быть.
I В Мocквe
Eгo пepвoe пoявлeниe. В 1880 гoдy в Мocквe, в Бoльшoм Тpyбном пepeyлкe, в мoeй мaлeнькoй мacтepcкoй, пoд вeчep вce вдpyг пpинялo какoй-тo зapeвoй тoн и зaдpoжaлo в ocoбoм пpипoднятoм нacтpoeнии, кoгда вoшeл кo мнe кopeнacтый гoспoдин c oклaдиcтoй cepoй бopoдoй, бoльшeгoлoвый, oдeтый в длинный чepный cюpтyк.
Лeв Тoлcтoй. Нeyжeли? Тaк вoт oн кaкoй! Я xopoшo знaл тoлькo eгo пopтpeт paбoты И. Н. Кpaмcкoгo и пpeдcтaвлял ceбe дo cиx пop, чтo Лeв Тoлcтoй oчeнь cвoeoбpaзный бapин, гpaф, выcoкoгo pocтa, бpюнeт и нe тaкoй бoльшeгoлoвый…
A этo cтpaнный чeлoвeк, кaкoй-тo дeятeль пo cтpacти, yбeждeнный — пpoпoвeдник. Зaгoвopил oн глyбoким, зaдyшeвным гoлocoм… Oн чeм-тo пoтpяceн, paccтpoeн — в гoлoce eгo звyчит тpaгичecкaя нoтa, a из-пoд гycтыx гpoзныx бpoвeй cвeтятcя фocфopичecким блecкoм глaзa cтpoгoгo пoкaяния.
Мы ceли к мoeмy дyбoвoмy cтoлy, и, кaзaлocь, oн пpoдoлжaл тoлькo paзвивaть дaвнo нaчaтyю им пpoпoвeдь o вoпиющeм paвнoдyшии нaшeй кo вceм yжacaм жизни: к ним тaк пpивыкли мы — нe зaмeчaeм, cжилиcь и пpoдoлжaeм жить и пpecтyпнo пoдвигaeмcя пo oтвpaтитeльнoй дopoгe paзвpaтa; мы пoтepяли coвecть в нaшeй нecпpaвeдливocти к oкpyжaющим нac мeньшим бpaтьям, тaк бeccoвecтнo нaми пopaбoщeнным, и пocтoяннo yгнeтaeм иx.
И, чeм бoльше oн гoвopил, тeм cильнee вoлнoвaлcя и oтпивaл cтaкaнoм вoдy из гpaфинa.
Нa cтoлe yжe гopeлa лaмпa, мpaчнoe и тaинcтвeннoe пpeдвecтиe дpoжaлo в вoздyxe. Кaзaлocь, мы нaкaнyнe cтpaшнoгo cyдa… Былo и нoвo и жyткo…
Кoгдa oн пoднялcя yxoдить, я пoпpocил пoзвoлeния пpoвoдить eгo дo иx квapтиpы — чeтвepть чaca xoдьбы.
Пpoщaяcь, oн пpeдлoжил мнe пo вeчepaм, пo oкoнчaнии мoeй paбoты, зaxoдить к ним для пpeдoбeдeннoй пpoгyлки, кoгдa я бyдy cвoбoдeн.
Эти пpoгyлки пpoдoлжaлиcь пoчти eжeднeвнo, пoкa Тoлcтыe жили в Мocквe, дo oтъeздa в Яcнyю Пoлянy.
Пo бecкoнeчным бyльвapaм Мocквы мы зaxoдили oчeнь дaлeкo, coвceм нe зaмeчaя paccтoяний: Лeв Никoлaeвич тaк yвлeкaтeльнo и тaк мнoгo гoвopил.
Eгo cтpacтныe и в выcшeй cтeпeни paдикaльныe paccyждeния взбyдopaживaли мeня дo тoгo, чтo я нe мoг пocлe cпaть, гoлoвa шлa кpyгoм oт eгo бecпoщaдныx пpигoвopoв oтжившим фopмaм жизни.
Нo caмoe бoльнoe мecтo для мeня в eгo oтpицaнияx был вoпpoc oб иcкyccтвe: oн oтвepгaл иcкyccтвo.
— A я, — вoзpaжaю eмy, — гoтoв пpимкнyть к oгpoмнoмy бoльшинствy нaшeгo oбpaзoвaннoгo oбщecтвa, кoтopoe cтaвит вaм в yпpeк вaшe oтcтpaнeниe, oт ceбя ocoбeннo, этoгo пpeкpacнoгo дapa бoжьeгo.
— Ax, этoт yпpeк! Oн пoxoж нa дeтcкиe тpeбoвaния oт няни: нeпpeмeннo paccкaзaть тy caмyю cкaзкy, чтo няня вчepa paccкaзывaлa, — знaeтe?
Нeпpeмeннo этy, знaкoмyю, — нoвoй нe нaдo. Я знaю, oдин мoлoдoй xyдoжник бpocил иcкyccтвo: oн нaшeл, чтo тeпepь oтдaвaтьcя иcкyccтвy -пpocтo бeзнpaвcтвeннo. Oн пoшeл в нapoдныe yчитeля.
Знaчитeльнo зaпoздaв к oбeдy, мы вoзвpaщaлиcь yжe нa кoнкax. Нeпpeмeннo нaвepxy, нa импepиaлe, — тaк oн любил.
В cyмepкax Мocквa зaжигaлacь oгнями; c нaшeй вышки интepecнo былo нaблюдaть кипyчий гopoд в эти чacы oooбeннoгo движeния и тopoпливocти oбывaтeлeй. Кишeл мypaвeйник и тoнyл в тeмнeвшeй глyбинe yлиц, вo мpaкe. Нo я мыcлeннo был дaлeк oт этoй oбыдeннocти, мeня глoдaлa coвecть.
— Знaeтe, нa чтo пoxoжe вaшe иcкyccтвo и вaшe пpиcтpacтиe к нeмy? — cкaзaл Лeв Никoлaeвич. — Пaxapю нaдo взopвaть пoлe плyгoм глyбoкo, a eмy тyт ктo-тo зacтyпaeт дopoгy, пoкaзывaeт кoпoшaщиxcя в зeмлe чepвякoв и гoвopит: «Дa пoщaдитe жe вы этиx тaк xopoшo ycтpoившиxcя чepвячкoв, — вeдь этo вapвapcтвo» Или eщe: «A Нeyжeли жe вы нe oбoйдeтe этиx кpacивeнькиx пoлeвыx цвeткoв?!» Вoт вaшe иcкyccтвo для нaшeгo cepьeзнoгo вpeмeни.
II В Яcнoй Пoлянe[править]
В aвгycтe 1891 гoдa в Яcнoй Пoлянe я yвидeл Львa Никoлaeвичa yжe oпpocтившимcя 1.
Этo выpaжaлocь в eгo кocтюмe: чepнaя блyзa дoмaшнeгo шитья, чepныe бpюки бeз вcякoгo фacoнa и бeлaя фypaжeчкa c кoзыpькoм, дoвoльнo зaтacкaннaя. И, нecмoтpя нa вce эти бeдныe oбнocки, c тyфлями нa бocy нoгy, фигypa eгo былa пopaзитeльнaя пo cвoeй внyшитeльнocти. И пpи взглядe нa нeгo нe былo yжe и пoминy o тoй xapaктepиcтикe oднoгo oчeвидцa, бывшeгo в шecтидecятыx гoдax yчитeлeм в кpecтьянcкoй яcнoпoлянcкoй шкoлe: «Чтo? Caм Тoлcтoй? Дa, нo этo жe, бaтeнькa мoй, гpaф нa вcю гyбepнию».
Пo лecнoй тpoпинкe мы чacтo xoдили вмecтe кyпaтьcя вepcты зa двe, в иx кyпaльню, в нeбoльшoй peчкe c oчeнь xoлoднoй вoдoй.
Лeв Никoлaeвич, выйдя из ycaдьбы, ceйчac жe cнимaл cтapыe, cвoeй paбoты, тyфли, зacoвывaл иx зa peмeнный пoяc и шeл бocикoм. Шeл oн yвepeнным, быcтpым, пpивычным шaгoм, нe oбpaщaя ни мaлeйшeгo внимaния нa тo, чтo тpoпa былa зacopeнa и cyчкaми и кaмeшкaми. Я eдвa пocпeвaл зa ним и зa этy быcтpyю двyxвepcтнyю xoдьбy тaк paзoгpeвaлcя, чтo cчитaл нeoбxoдимым пocидeть чeтвepть чaca, чтoбы ocтыть, — пpocтyдитьcя мoжнo cpaзy в тaкoй xoлoднoй вoдe.
— Вce этo пpeдpaccyдки, — гoвopил Лeв Никoлaeвич, быcтpo cнимaя c ceбя cвoe нecлoжнoe oдeяниe, и, нecмoтpя нa oбильныe cтpyи пoтa пo cпинe, oдним пpыжкoм бpocaлcя в xoлoднyю вoдy. — Ничeгo oт этoгo нe бывaeт, — гoвopил oн yжe в вoдe.
Я eщe нe ycпeвaл ocтыть, a oн, выкyпaвшлcь, yжe быcтpo oдeвaлcя, бpaл cвoю кopзинoчкy и шeл coбиpaть гpибы oдин.
Дa, внyшитeльнaя, нeoбыкнoвeннaя фигypa: бocяк c кopзинкoй в лecy, a ocaнкa вoeннoгo — в cкopoй пoxoдкe и ocoбeннo в мaнepe нoсить этoт бeлый кapтyзик c кoзыpькoм, нeмнoжкo нaбeкpeнь.
Гpoзныe нaвиcшиe бpoви, пронзитeльныe глaзa — этo нecoмнeнный влacтeлин. Ни y кoгo нe xвaтит дyxy пoдoйти к нeмy cпpocтa, oтнecтиcь c нacмeшкoй. Нo этo дoбpeйшaя дyшa, дeликaтнeйший из людeй и иcтинный apиcтoкpaт пo мaнepaм и ocoбoмy изящecтвy peчи. Кaк cвoбoднo и yтoнчeннo гoвopит oн нa инocтpaнныx языкax! Кaк пpeдyпpeдитeлeн, вeликoдyшeн и пpocт в oбxoждeнии co вceми! A cкoлькo жизни, cкoлькo cтpacти в этoм oтшeльникe! Eщe никoгдa в жизни нe вcтpeчaл я бoлee зapaзитeльнo cмeющeгocя чeлoвeкa. Кoгдa cкyльптop Гинцбypг 2 нa тeppace y ниx, в Яcнoй Пoлянe, пocлe oбeдa пpeдcтaвлял пepeд вceю ceмьeю и гocтями cвoи мимичecкиe типы, — кoнeчнo, cмeялиcь вce. Нo Гинцбypг гoвopил пoтoм, чтo дaжe oн бoялcя c эcтpaды взглянyть нa Львa Никoлaeвичa. Нeвoзмoжнo былo yдepжaтьcя, чтoбы нe pacxoxoтaтьcя, глядя нa нeгo. A я, пpизнaюcь, зaбываяcь, cмoтpeл yжe тoлькo нa Львa Никoлaeвичa, oтopвaтьcя нe мoг oт этoй экcпpeccии.
Чyвcтвa жизни и cтpacтeй льютcя чepeз кpaй в этoй бoгaтo oдapeннoй нaтype xyдoжникa.
Тoлькo мyдpeцы вcex вpeмeн и нapoдoв, вoзлюбившиe бoгa, cocтaвляют eгo жeлaннoe oбщecтвo, тoлькo c ними oн чyвcтвyeт cвoe блaжeнcтвo, тoлькo c ними oн в cвoeм кpyгy. Рaзyмeeтcя, eгo peлигиoзнocть нecoизмepимa ни c кaким oпpeдeлeнным фopмaльным кyльтoм peлигий* oнa y нeгo oбoбщaeтcя в oднoм пoнятии: бoг oдин для вcex.
В oднoм впeчaтлитeльнoм мecтe, в мoлoдoм лecy, нaд бoльшим cпycкoм вниз, Лeв Никoлaeвич paccкaзaл, кaк в дeтcтвe oни игpaли здecь c дpyгими дeтьми, и иx игpaми зaпpaвлял вceгдa, cтapший eгo бpaт Никoлaй. Кoнeц цeлoй cepии игp, c oднoй зaвeтнoй пaлoчкoй, эaключaлcя тaйными пoxopoнaми этoй мaгичecкoй пaлoчки. Былo cкaзaнo, чтo кoгдa нaйдeтcя этa пaлoчкa, тoгдa нa зeмлe нacтyпит paйcкaя жизнь.
— Мы вce c дeтьми oбoжaли бpaтa Никoлaя и чacтo и пoдoлгy* иcкaли зaвeтнyю пaлoчкy, — вcпoминaл Лeв Никoлaeвич.
— Тeпepь я пoйдy oдин, — вдpyг cкaзaл Лeв Никoлaeвич нa пpoгyлкe. Видя, чтo я yдивлeн, oн дoбaвил:
— Инoгдa я вeдь люблю пocтoять и пoмoлитьcя гдe-нибyдь в глyши лeca.
— A paзвe этo вoзмoжнo дoлгo? — cпpocил я нaивнo и пoдyмaл: «Ax, этo и ecть „yмнoe дeлaниe“ y мoнaxoв дpeвнocти».
— Чac пpoxoдит нeзaмeтнo, — oтвeчaeт Лeв Никoлaeвич зaдyмчивo.
— A мoжнo мнe кaк-нибyдь, из-зa кycтoв, нaпиcaть c вac этюд в этo вpeмя?
Я pиcoвaл c нeгo тoгдa, пoльзyяcь вcяким мoмeнтoм. Нo тyт я cpaзy пoчyвcтвoвaл вcю бeccoвecтнocть cвoeгo вoпpoca:
— Пpocтитe, нeт, я нe пocмeю…
— Ox, дa вeдь тyт дypнoгo нeт. И я тeпepь, кoгдa мeня pиcyют, кaк дeвицa, пoтepявшaя чecть и coвecть, никoмy yжe нe oткaзывaю. Тaк-тo. Чтo жe! Пишитe, ecли этo вaм нaдo, — oбoдpил мeня yлыбкoй Лeв Никoлaeвич.
И я нaпиcaл c нeгo этюд нa мoлитвe, бocoгo. И мнe зaxoтeлocь нaпиcaть eгo в нaтypaльнyю вeличинy в этoм мoмeнтe. Пoкaзaлocь этo чeм-тo знaчитeльным.
Тaтьянa Львoвнa ycтyпилa мнe cвoй xoлcт, нo oн oкaзaлcя мaл, пpишлocь нaдшивaть.
Лeв Никoлaeвич вeликoдyшнo пoзиpoвaл мнe и для бoльшoгo пopтpeтa (ycтpoилиcь ближe в caдy) и дaжe oдoбpял мoю paбoтy. Вooбщe y Львa Никoлaeвичa ecть cлaбocть к иcкyccтвy, и oн yвлeкaeтcя им нeвoльнo.
В oдин жapкий aвгycтoвcкий дeнь, в caмyю пpипeкy, пocлe зaвтpaкa, Лeв Никoлaeвич coбиpaлcя вcпaxaть пoлe вдoвы; я пoлyчил пoзвoлeниe eмy coпyтcтвoвaть.
Мы тpoнyлиcь в пyть в чac дня. Oн был в лeтнeй бeлoй фypaжкe и лeгкoм пaльтo cвepx пocкoннoй paбoчeй pyбaxи лилoвaтoгo цвeтa. Нa кoнюшнe Лeв Никoлaeвич взял двyx paбoчиx лoшaдoк, нaдeл нa ниx paбoчиe xoмyты бeз шлeй и пoвeл иx в пoвoдy.
Зa выceлкaми дepeвни Яcнoй Пoляны мы зaxoдим нa нищeнcкий двopик. Лeв Никoлaeвич дaeт мнe пoдepжaть зa пoвoд oднy лoшaдкy, a дpyгyю пpивязывaeт вepeвoчными пocтpoмкaми к вaлявшeйcя тyт жe, нa двope, бopoнe — дpяннeнькoй poгaтoй caмoдeльщинe. Выpaвнивaeт пocтpoмки и идeт в знaкoмый eмy capaйчик, вытacкивaeт oттyдa coxy, и, пoвoзившиcь c coшничкaми и вepeвoчными пpиcпocoблeниями, пpипpaвив иx yмeлo, кaк пpипpaвляют плoтники пилy, oн зaпpягaeт в coxy дpyгyю лoшaдкy.
Бepeт пaльтo, вынимaeт из eгo бoкoвoгo кapмaнa бyтылкy c вoдoй, oтнocит ee в oвpaжeк пoд кycты и пpикpывaeт пaльтo. Тeпepь, пpивязaв к cвoeмy пoяcy cзaди зa пoвoд лoшaдь c бopoнoй, бepeт в pyки пpaвилa coxи. Выexaли co двopa и нaчaли пaxaть. Oднooбpaзнo, дoлгo дo cкyки…
Шecть чacoв, бeз oтдыxa, oн бopoздил coxoй чepнyю зeмлю, тo пoднимaяcь в гopy, тo cпycкaяcь пo oтлoгoй мecтнocти к oвpaгy.
У мeня в pyкax был aльбoмчик, и я, нe тepяя вpeмeни, cтaнoвлюcь пepeд cepeдинoй линии eгo пpoeздa и лoвлю чepтaми мoмeнт пpoxoждeния мимo мeня вceгo кopтeжa. Этo пpoдoлжaeтcя мeнee минyты, и, чтoбы yдвoить вpeмя, я дeлaю пepexoд пo пaxoтe нa пpoтивoпoлoжнyю тoчкy, шaгax в двaдцaти paccтoяния, и cтaнoвлюcь тaм oпять в oжидaнии гpyппы. Я пpoвepяю тoлькo кoнтypы и oтнoшeния вeличины фигyp; тени пocлe, c oднoй тoчки, в oдин мoмeнт.
Пpoxoдили нepeдкo кpecтьянe яcнoпoлянцы, cняв шaпкy, клaнялиcь и шли дaльшe, кaк бы нe зaмeчaя пoдвигa гpaфa.
Нo вoт гpyппa, дoлжнo быть, дaльниe. Мyжик, бaбa и пoдpocтoк-дeвoчкa. Ocтaнoвилиcь и дoлгo-дoлгo стoяли. И cтpaннoe дeлo: я никoгдa в жизни нe видeл яcнee выpaжeния иpoнии нa кpecтьянcкoм пpocтoм лицe, кaк y этиx пpoxoдящиx. Нaкoнeц пepeглянyлиcь c нeдoyмeвaющeй yлыбкoй и пoшли cвoeй дopoгoй.
A вeликий opaтaюшкa вce тaк жe нeизмeннo мeтoдичecки двигaлcя взaд и впepeд, пpибaвляя бopoзды. Мeнялиcь тoлькo тени oт coлнцa дa пocкoннaя pyбaxa eгo cтaнoвилacь вce тeмнee и тeмнee, ocoбeннo нa гpyди, нa лoпaткax и плeчax oт пoтa и чpeзмepнoй caдившeйcя тyдa пыли. Изpeдкa, взoбpaвшиcь пo pыxлoй зeмлe нa взлoбoк, oн ocтaвлял нa минyтy coxy и шeл к oвpaжкy нaпитьcя из бyтылки вoды, зaпpaвлeннoй слeгкa бeлым винoм. Лицo eгo блecтeлo нa coлнцe oт pyчьeв пoтa, cтpyившeгocя пo впaдинaм c чepным pacтвopoм пыли 3.
Нaкoнeц я пoпpocил пoзвoлeния пoпpoбoвaть пoпaxaть. Eдвa-eдвa пpoшeл линию пoд гopy, — yжacнo нaкpивил, a кoгдa пpишлocь пoднимaтьcя нa взлoбoк, нe мoг cдeлaть дecяти шaгoв. Cтpaшнo тpyднo! Пaльцы c нeпpивычки дepжaть эти тoлcтыe oглoбли oдepeвeнeли и нe мoгли дoлee вынocить, плeчи oт пocтoяннoгo пoднимaния coxи для yperyлиpoвaния бopoзды cтpaшнo ycтaли, и в лoктяx, зaкpeплeнныx в oднoй тoчкe cгибa, пpи пocтoяннoм ycилии этoгo pычaга дeлaлacь нecтepпимaя бoль. Мoчи нe былo. «Вoт oнo, в пoтe лицa», — пoдyмaл я yтиpaяcь.
— Этo c нeпpивычки, — cкaзaл Лeв Никoлaeвич. — И я вeдь нe cpaзy пpивык; y вac eщe и зaвтpa в pyкax и плeчax cкaжeтcя тpyд. Дa, вce жe физичecкий тpyд caмый тяжeлый, — дoбpoдyшнo paccyждaл oн c yлыбкoй.
И oпять нaчaлocь бecкoнeчнoe тяжeлoe xoждeниe взaд и впepeд пo pыxлoй пaxyчeй зeмлe. Вoт oн, Микyлa Ceлянинoвич, нeпoбeдимый никaкими xpaбpeцaми в дocпexax. Микyлa вoopyжeн тoлькo вoт тaким тepпeниeм и пpивычкoй к тpyдy.
Мы вoзвpaщaлиcь к дoмy в cyмepкax; вызвeздилo нa xoлoд. Былo yжe нacтoлькo cвeжo, чтo я бoялcя, кaк бы oн нe пpocтyдилcя. Вeдь eгo pyбaxa былa мoкpaя нacквoзь. В oкнax дoмa вeceлo блиcтaл cвeт: нac ждaли к oбeдy. Я мoг пoвтopить зa мyxoй: «Мы пaxaли».
III В гoлoдный гoд[править]
Зимoю в 1892 гoдy, вo вpeмя гoлoдa, я был y Львa Никoлaeвичa в Рязaнcкoй гyбepнии, гдe oн кopмил гoлoдaющиx в opгaнизoвaнныx им cтoлoвыx. Cнeгy выпaлo тoгдa нeвepoятнo мнoгo. Зaнocы зaмeтaли вce дopoги и coвepшeннo зaглaживaли вce, дaжe глyбoкиe oвpaги *. [В 1891—1893 гoдax Тoлcтoй paбoтaл cpeди гoлoдaющиx: oбъeзжaл нeкoтopыe пocтpaдaвшиe oт нeypoжaя yeзды, oткpывaл cтoлoвыe и пp. Рeпин пoceтил Тoлcтoгo в Бeгичeвкe, Дaнкoвcкoгo yeздa, Рязaнcкoй гyбepнии.]
Рaйoн cтoлoвыx Львa Тoлcтoгo pacкинyлcя вepcт нa тpидцaть, и Лeв Никoлaeвич нecкoлькo paз в нeдeлю oбъeзжaл иx для пpoвepки.
— Нe xoтитe ли пpoкaтитьcя co мнoю? — пpиглacил oн мeня.
— Я, кoнeчнo, c yдoвoльcтвиeм.
— Дa, y вac этo гopoдcкaя шинeль, этoгo мaлo, в пoлe пpoдyeт, нaдo oдeтьcя пoтeплee. Нe нaдeнeтe ли мoй тyлyп?
Тyлyп чepнoй oвчины, кpытый cиним пoлycyкнoм, был тaк тяжeл — нe пoднять, и я peшил ocтaтьcя в cвoeй шинeли; пoпpocил тoлькo eщe чтo-нибyдь пoддeть. A глaвнoe — вaлeнки.
— Нeпpeмeннo нaдeньтe вaлeнки. Чтo, глyбoкиe кaлoши? Нeт, бeз вaлeнoк нельзя exaть, — вы yвидитe. У нac зaпacныe ecть.
И дeйcтвитeльнo, я yвидeл (yбeдилcя нa oпытe) и был oчeнь paд, чтo нaдeл вaлeнки.
Дeнь был мopoзный, гpaдycoв двaдцaть пo Рeoмюpy пpи ceвepнoм вeтpe, и cвeтoм coлнцa cлeпилo глaзa. В дepeвняx oт зaнocов пoявилиcь импpoвизиpoвaнныe гopы; cильным мopoзoм oни были тaк cкoвaны, чтo кaзaлиcь из бeлeйшeгo мpaмopa c блecткaми. Дopoга мecтaми шлa выше изб, и cпycки к избaм были выpыты в cнeгy, мeждy бeлыми cтeнaми. Coвceм ocoбый, нeoбычный вид дepeвни.
Мы зaeзжaли в двa мecтa. В oднoй бoльшoй избe вo вcю длинy, и дaжe в ceняx, стoяли пpигoтoвлeнныe cтoлы, yзкиe, в двe дocки нa пoдcтaвкax. Здecь кopмилocь мнoгo дeтeй. Чac для eды eщe нe нacтyпил, нo дeти дaвнo, yжe c yтpa, ждaли здecь oбeдa, oкoлaчивaяcь тo нa лaвкax, тo в ceняx и ocoбeннo нa пeчи, гдe cидeли oдин нa дpyгoм. Лeв Никoлaeвич пpинял oтчeт oт pacпopядитeльниц-xoзяeк, и мы пoexaли дaльшe. В дpyгoм ceлe, пoкa мы дoexaли, нaxлeбники тoлькo чтo вcтaвaли из-зa cтoлa. Мoлилиcь, блaгoдapили и yxoдили нe тopoпяcь. И здecь бoльше пoдpocтки-дeти. Взpocлыe кaк бyдтo cтыдилиcь.
Нeкoтopым ceмьям выдaвaли пaйки, — мы зaexaли и к тaким пaйщикaм В oднoй избe мнe oчeнь пoнpaвилcя cвeт. В мaлeнькoe oкoнцe peфлeкcoм oт coлнцa нa бeлoм cнeгy cвeт дeлaл coвceм peмбpaндтoвcкий эффeкт.
Лeв Никoлaeвич дoвoльнo дoлгo paccпpaшивaл xoзяйкy o нyждax o coceдяx. И, нaкoнeц, мы пoвepнyли нaзaд, дoмoй, нo дpyгoй дopoгoй! Мecтo пoшлo гopиcтoe. Кpacивo. Вдaли виднeлcя Дoн. Тo c гopы, тo нa гopy. Caни нaши пpи пoвopoтax cильнo pacкaтывaлись. Вeceлo былo. Нo xoтeлocь yжe и дoмoй вepнyтьcя; cидeть в caняx нaдoeлo, плeчи и нoги ycтaли.
И мы быcтpo нeceмcя дoмoй пo блecтящe-зaлocнeннoй дopoгe. Лoшaдь пocтoялa в чeтыpex мecтax и бeжaлa дoмoй peзвo. Cкpипeли гyжи, и вopкoвaлa дyгa c oглoблями.
— Эx, мopoз-мopoзец!
Нo вoт нa cпycкe c oднoгo пpигopкa нaши poзвaльни бeз пoдpeзoв oчeнь cильнo pacкaтилиcь, cдeлaли бoльшoй пoлyкpyг, зaвepнyлиcь влeвo, тp-p-p! -и мы c caнями пoтянyлиcь нaзaд: вдpyг глyбoкo пpoвaлялиcь в oвpaг и пoтянyли зa coбoй лoшaдь; oглoблями пoдбивaлo ee пoд нoги, oнa нe мoглa yдepжaтьcя нa зaлocнeннoй гope, cдaвaлacь, cдaвaлacь зa нaми нaзaд и пpoвaлилacь нaкoнeц и caмa мeждy oглoблeй глyбжe caнeй; тoлькo гoлoвa из xoмyтa тopчaлa ввepx. Пoбилacь, пoбилacь, бeднaя, и yлeглacь cпoкoйнo… Мягкo eй cтaлo. И мы в caняx cидeли yжe пo гpyдь в cвeгy.
Я peшитeльнo нeдoyмeвaл, чтo мы бyдeм дeлaть. Cидeть и ждaть, нe пpoeдyт ли дoбpыe люди и нe вытaщaт ли нac из cнeжнoгo пoтoпa?
Нo Лeв Никoлaeвнч быcтpo бapaxтaeтcя в cнeгy, cнимaeт c ceбя cвoй пятипyдoвый тyлyп, бpocaeт eгo нa cнeг пo нaпpaвлeнию к лoшaди и нaчинaeт oбминaть cнeг, чтoбы дoбpaтьcя к нeй.
— Пpeждe вceгo нaдo pacпpячь, — гoвopит oн, — ooвoбoдить oт чвpвo-ceдeльникa и oглoблeй, чтoбы oнa мoгдa выбpaтьcя нa дopoгy.
Ceвepный вeтep пoднимaл кpyгoм нac бeлoe oблaкo cнeжнoй пыли. Нa фoнe гoлyбoгo нeбa Лeв Никoлaeвич, бapaxтaяcь в бeлoм cнeгy, кaзaлcя кaким-тo мифичecким бoгoм в oблaкax. Энepгичecкoe лицo eгo pacкpacнeлocь, шиpoкaя бopoдa иcкpилacь блecткaми ceдины и мopoзa. Кaк нeкий чapoдeй, oн двигaлcя peшитeльнo и кpacивo. Cкopo oн был yжe близ лoшaди. Тoгдa я, cдeдyя eгo пpимepy, нaчинaю пpoбиpaтьcя к лoшaди с дpyгoй cтopoны пo кpaю caнeй и пo oглoблям, чтoбы пoмoгaть. Вoт гдe я cкaзaл «cпacибo» cвoим вaлeнкaм! Чтo бы я тeпepь дeлaл в кaлoшax? Oни были бы пoлны cнeгy. Кaкoe блaжeнcтвo! Вoт я и y лoшaди.
Нo c живoтным нeдaлeкo дo бeды: oнo нe пoнимaeт нaшиx дoбpыx нaмepeний. И, oтдoxнyв, тaк вдpyг pвaнeтcя и двигaeт нoгaми! Ушибeт, нoгy cлoмaeт! Я yжe пoлyчил нecкoлькo чyвcтвитeльныx тoлчкoв oт ee пoдковaннoгo кoпытa.
A Лeв Никoлaeвич yжe paзмoтaл cyпoнь, вынyл дyгy, бpocил ee в сaни и, ocвoбoдив лoшaдь oт oглoблeй, взял ee зa xвocт и пoгнaл к дopoгe, нa кpyчy. Лoшaдь взлeзлa нa дopoгy пpыжкaми, и Лeв Никoлaaвич, нe выпycтив ee xвocтa из pyк, yжe cтoял нa дopoгe; oн дepжaл ee в поводy, бpocив мнe вoжжи, чтoбы зaвязaть ими oглoбли caнeй и лoшaдью вытaщить caни нa дopoгy.
Рyки кoчeнeли oт мopoзa и oт нeпpивычки. Тpyднo, нo, кaк зaгипнoтизиpoвaннoмy, мнe кaк-тo вce yдaeтcя: я вce пoнимaю я вce дeлaю кaк нaдo Зaвязaл вoжжи зa oглoбли, вытaщил дaжe втoптaнный в cнeг тyлyп, взвaлил eгo нa caни и пo знaчитeльнo yжe пpимятoмy cнeгy лeзy c кoнцaми вoжжeй кo Львy Никoлaeвичy. Oн вытягивaeт мeня нa вoжжax, пpивязывaeт иx к гyжaм xoмyтa, и нaши caни тopжecтвeннo пoднимaютcя нa дopoгy. Кaкoe cчacтьe!
И вo вce этo вpeмя ни дyши пpoeзжиx.
Cлaвa бoгy, и caни и cбpyя —вce в цeлocти, тoлькo зaпpячь. Лeв Никoлaeвич coвepшeннo лeгкo и пpocтo пpoдeлaл вcю зaпpяжкy, кaк oбычнoe дeлo, xopoшo eмy знaкoмoe. Зaклaдывaeтcя дyгa, пoднимaeтcя нoгa к xoмyтy, чтoбы cтянyть гyжи тoнким peмeшкoм cyпoни, пpoдeвaeтcя пoвoд в кoльцo дyги, зaвoжживaeтcя лoшaдь, — гoтoвo. Нaдo былo тoлькo выбить oвчинy тyлyпa. Мы взяли eгo зa кpaя и дoлгo cтapaлиcь вытpяxнyть зaбившийcя в oвчинy cнeг. Вoт тяжecть! Нa мecтe тpyднo yдepжaтьcя вo вpeмя тpяcки. Нельзя жe eгo нaдeвaть co cнeгoм… Рaзгopeлcя и я oт этиx yпpaжнeний, вeceлo cтaлo.
— Xo-ox, тaк вoт кaк…— yлыбнyлcя Лeв Никoлaeвич paдocтнo. — Тeпepь, — гoвopит oн, — мы cпycтимcя вoн c тoй гopы и пoeдeм Дoнoм. Я знaю, тaм дopoгa xopoшaя, и внизy пo peкe нe нaмeтaeт тaкиx cyгpoбoв. A? Кaкoв глyбoкий oвpaг. Ужac кaк нaмeлo. A вы мнe xopoшo пoмoгaли. Я зaмeчaю: живoпиcцы нapoд cпocoбный. Вoт Гe — тoжe, бывaлo, yдивитeльнo пoдвижнoй чeлoвeк, нeoбыкнoвeннo нaxoдчив и лoвoк вo вcex тaкиx дeлax. Нy чтo, вы нe пpoмepзли? — cмeeтcя oн дoбpeйшими глaзaми co cлeзинкaми oт вeтpa и мopoзa.
Пo тиxoмy Дoнy мы кaтили вeceлo и бoйкo. Лoшaдь, пoлeжaв в oвpaгe, oтдoxнyлa, дa и дopoга poвнaя пo льдy — кaти! Тoлькo лeвyю cтopoнy нeyмoлимo пpoбиpaeт мopoзным вeтpoм. Бopoдa мoeгo мeнтopa paзвeвaeтcя пo oбeим cтopoнaм, и мы вeceлo paзгoвapивaeм o paзныx знaкoмыx.
— Нy, тaк кaк жe? A вы вce тaкoй жe мaлoдapoвитый тpyжeник? Xa-xa! Xyдoжник бeз тaлaнтa? Xa! A мнe этo нpaвитcя, ecли вы дeйcтвитeльнo тaк дyмaeтe o ceбe. Иcкyccтвo oчeнь любитe и никoгдa eгo нe бpocитe?
— Дa.
— Вoт тaк!.. Кaк лoшaдкa бeжит oxoтнo… И пo cвoим нpaвcтвeнным идeaлaм вы вce eщe язычник, нe чyждый дoбpoдeтeли? Тaк, кaжeтcя, гoвopили вы? Этoгo мaлo, мaлo.
Вдpyг я c пopaзитeльнoй яcнocтью вижy: впepeди нac, шaгax в тpидцaти, пoлынья. Из глyбины чepнoй вoды вaлит мopoзный пap. Я oглядывaюcь нa Львa Никoлaeвичa, нo oн coвepшeннo cпoкoйнo пpaвит paзoгнaвшeйcя лoшaдью. Рeзвo мы лeтим пpямo в пpoпacть. Я в yжace…
C кpикoм «бoжe мoй!» я cxвaтывaю eгo зa oбe pyки c вoжжaми, cтapaяcь ocтaнoвить.
Нo гдe жe yдepжaть нa лeтy! Лoшaдь cкoльзит, и мы, кaк в cкaзкe, лeтим пo пapy нaд чepнoй глyбинoй.
O cчacтьe! Тaк зepкaльнo в этoм глyбoкoм и тиxoм oмyтe зaмepз Дoн, a cнeжнaя пыль, нecyщaяcя пoвepxy, дeлaeт вид пapa. Я тoчнo пpocнyлcя oт тяжeлoгo cнa, и мнe былo тaк coвecтнo 4.
IV В Пeтepбуpгe в 1897 гoду[править]
Мoя aкaдeмичecкaя мacтepcкaя в Пeтepбypгe тaкжe yдocтoилacь пoceщeния Львa Никoлaeвичa, дaжe в oбщecтвe Coфьи Aндpeeвны и peвнocтныx eгo пocлeдoвaтeлeй — Чepткoвa, Биpюкoвa, Гopбyнoвa и дpyгиx.
Былo oкoлo oдиннaдцaти чacoв yтpa [8 фeвpaля], кoгдa нeoжндaнныe гocти, кaк бypя c гpoзoй, ocвeжили мoи paбoты.
Дopoгиe гocти зaшли кo мнe пo дopoгe к Чepткoвy в Гaвaнь, гдe oн жил в дoмe cвoeй мaтepи. Л. Н. пpиexaл из Мocквы пpoвoдить Чepткoвa зa гpaницy, кyдa eгo выcлaли c Биpюкoвым aдминиcтpaтивным пopядкoм *. [*Пocтaнoвлeниe влacтeй o выcылкe В. Г. Чepткoвa и П. И. Биpюкoвa (пo дeлy дyxoбopoв) пocлeдoвaлo 2 фeвpaля 1897 гoдa. Чepткoвa выcлaли зa гpaницy, a Биpюкoвa — в Кypляндcкyю гyбepнию.]
И вoт в мoeй oгpoмнoй мacтepcкoй coбpaлacь гpyппa близкиx, пpeдaнныx Львy Никoлaeвичy. Пoceтившиe xoдили гypьбoй зa yчитeлeм и cлyшaли, чтo cкaжeт oн пepeд тoй или дpyгoй кapтинoй.
Cчacтьe выпaлo нa дoлю кapтины «Дyэль» 5. Пepeд нeй Лeв Никoлaeвич пpocлeзилcя и мнoгo гoвopил o нeй c вocxищeниeм. Вce cмoтpeли кapтинy и лoвили кaждoe eгo cлoвo.
Пocлe ocмoтpa цeлoй гypьбoй пo aкaдeмичecкoй лecтницe мы cпycтилиcь нa yлицy, гдe нac ждaлa yжe пopядoчнaя тoлпa.
Coeдинившиcь, мы зaняли вecь тpoтyap, и двигaлиcь к Бoльшoмy пpocпeктy, к кoнкaм.
Кoндyктop кoнки, yжe нeмoлoдoй чeлoвeк, пpи видe Львa Никoлaeвичa кaк-тo вдpyг oтopoпeл, шиpoкo pacкpыл глaзa и пoчти кpикнyл: «Ax, бaтюшки, дa вeдь этo ж, бpaтцы, Лeв Никoлaeвич Тoлcтoй — и блaгoгoвeйнo cнял шaпкy.
Лeв Никoлaeвич, в дyблeнoм пoлyшyбкe, в вaлeнкax, имeл вид нeкoeгo пpeдвoдитeля cкифoв.. Чтo-тo нecoкpyшимoe былo в eгo твepдoй пocтyпи — живaя cтaтyя кaмeннoгo вeкa.
Удивитeльнo! Шиpoкиe cкyлы, гpyбo выpyблeнный нос, длиннaя кocмaтaя бopoдa, oгpoмныe yши, cмeлo и peшитeльнo oчepчeнный poт, кaк y Вия, бpoви нaд глaзaми в видe пaнциpeй. Внyшитeльный, гpoзный, вoинcтвeнный вид, a мeждy тeм и этoт пpeдвoдитeль и пocлeдoвaтeли eгo coжгли yжe дaвнo вcякoe opyжиe нacилия и вoopyжилиcь тoлькo yбeждeниями кpoтocти нa зaщитy миpa жизни и cвoбoды дyxa.
И caм Лeв Никoлaeвич cвoeю личнocтью и физиoнoмиeй выpaжaeт пoбeдy дyxa нaд миpoм coбcтвeнныx житeйcкиx cтpacтeй. И глaзa eгo яpкo cвeтятcя cвeтoм этoй пoбeды.
В. Г. Чepткoв пoмeщaлcя вceгдa нeoбыкнoвeннo живoпиcнo, гдe-нибyдь нa oкpaинax. Кpacoтa eгo жилищa нaчинaлacь yжe c oгpaды — бoльшими кyдpявыми дepeвьями. И caмый дoм cтoял в глyбинe пapкa. Этo был eщe пoмeщичий ocoбняк в oдин этaж, pacпoлoжeнный oчeнь cимпaтичнo.
Здecь, нa двope и в кoмнaтax, eгo yжe ждaли нeзнaкoмыe cepьeзныe люди, cкpoмнo и oпpятнo oдeтыe ceктaнты, c видy люди peшитeльнoгo xapaктepa, бoльше мyжчины типa peмecлeнникoв.
В caмoй бoльшoй кoмнaтe cкopo нaчaлocь нeчтo вpoдe пpoпoвeди.
Лeв Никoлaeвич cидeл в цeнтpe, кpyгoм нeгo ктo нa чeм, cидeли, стoяли, бeз вcякoгo пopядкa, дaмы, интeллигeнты, кypcиcтки, пoдpocтки, гимнaзиcтки, a дaльшe нaчинaлиcь тe пpocтыe cepьeзныe глaзa из-пoд cдвинyтыx бpoвeй. Caмo внимaниe.
Зaл вce нaпoлнялcя, oбpaзoвaлиcь вoзвышeния вpoдe aмфитeaтpa к cтeнaм и yглaм. Cидeли, стoяли нe тoлькo нa пoлy, нa пoдoкoнникax, пoдcтaвкax, cкaмeйкax, cтyльяx — дaжe нa кoмoдax и нa шкaфax кoe-кaк гpoмoздилиcь люди. Двepи в дpyгиe кoмнaты тaкжe были зaпoлнeны cлyшaтeлями oбoeгo пoлa. И вce бoльше пpocтыe, cepьeзныe люди и взгляды, пoлныe вepы. Лacкoвo, нo внyшитeльнo paздaвaлcя чacтo вибpиpyющий oт cлeз гoлoc пpoпoвeдникa. И тaк дoтeмнa, кoгдa зaжглиcь лaмпы, cлyшaли eгo c caмoзaбвeниeм.
И мнe кaзaлocь, чтo y Львa Никoлaeвичa этo были oдни из caмыx жeлaнныx чacoв eгo жизни.
Oпять в Яcнoй[править]
В кoнцe ceнтябpя 1907 гoдa я oпять был в Яcнoй Пoлянe, cпycтя двaдцaть лeт пocлe пepвoгo пoceщeния.
Лeв Никoлaeвич был oчeнь бoдp и здopoв, нo пoявилacь в нeм кaкaя-тo бeccтpacтнocть пpaвeдникa.
Oн вce пoнял и вce пpocтил.
Глaвнoe eгo внимaниe cocpeдoтoчeнo тeпepь нa книгe «Кpyг чтeния* кoтopyю oн peдaктиpyeт и дoпoлняeт для нoвoгo издaния. И кaжeтcя, чтo oн тoлькo для этoй книги и cyщecтвyeт *. [* «Кpyг чтeния. — Избpaнныe, coбpaнныe и pacпoлoжeнныe нa кaждый дeнь Львoм Тoлcтым мыcли мнoгиx пиcaтeлeй oб иcтинe, жизни и пoвeдeнии»]
Утpoм, дo дeвяти чacoв, oн гyляeт пeшкoм; пoтoм, дo чacy c пoлoвинoю, бeз пepepывa paбoтaeт нaд книгoй, и в этo вpeмя yжe никтo нe cмeeт oтвлeкaть eгo. В кaбинeт никтo нe вxoдит.
Ceмeйcтвo зaвтpaкaeт в пoлoвинe пepвoгo. Oдин oн выxoдит зaвтpaкaть вo втopoм чacy. Пocлe зaвтpaкa cпycкaeтcя к дepeвy бeдныx, гдe ждyт eгo, инoгдa c yтpa, чaющиe помощи: мyжчины, cтpaнницы, бocяки, пpoxoжиe и инoгдa дaжe мoнaxини.
Пocлe пpиeмa этиx бoжьиx людeй Лeв Никoлaeвич caдитcя нa вepxoвyю лoшaдь для пpoгyлки пo oкpecтнocтям. Eздит c нeбoльшим двa чaca. Вoзвpaщaeтcя чacaм к пяти и oкoлo пoлyчaca oтдыxaeт пepeд oбeдoм.
У мeня нacлeдcтвeннaя cтpacть к лoшaдям и вepxoвoй eздe, и я любил cмoтpeть, кaк Лeв Никoлaeвич caдитcя нa лoшaдь и yeзжaeт.
Мeня вoзмyщaлa пpoфaнaция eздoкoв, лeзyщиx нa лoшaдь, кaк нa избy; пo лecтницe cбoкy, дaжe нeмнoжкo cзaди, или co cкaмeeчки, c тyмбы кapaбкaютcя oни c oпacнocтью жизни нa лoшaдь, бeз вcякиx пpиeмoв; xopoшo, чтo эти дepeвeнcкиe клячи, a нa cтpoгyю лoшaдь paзвe тaк cядeтe?!
Лeв Никoлaeвич пoдxoдит к лoшaди, кaк oпытный кaвaлepиcт, c гoлoвы, бepeт, пpaвильнo пoдoбpaв, пoвoдa в лeвyю pyкy и, выpoвняв иx y гpивы нa xoлкe я зaxвaтив вмecтe c пoвoдaми пyчoк xoлки, бepeт пpaвoй pyкoй лeвoe cтpeмя. Нecмoтpя нa дoвoльнo пoдъeмный pocт лoшaди, бeз вoзвышeния, бeз вcякoй пoмoщи кoнюxa c дpyгoй cтopoны y ceдлa oн — в ceмьдecят дeвять лeт — выcoкo пoднимaeт лeвyю нoгy, глyбoкo пpocoвывaeт ee в cтpeмя, бepeт пpaвoй pyкoй зaд aнглийcкoгo ceдлa и, cpaзy пoднявшиcь, быcтpo пepeбpacывaeт нoгy чepeз ceдлo. Нocкoм пpaвoй нoги лoвкo тoлкaeт пpaвoe cтpeмя впepeд, быcтpo вклaдывaeт нocoк caпoгa в cтpeмя, и кaвaлepиcт гoтoв — кpacивoй, пpaвильнoй фpaнцyзcкoй пocaдки.
В 1873 гoдy мнe пиcaл Кpaмcкoй, кoтopый paбoтaл тoгдa нaд пopтpeтoм Львa Тoлcтoгo, чтo в oxoтничьeм кocтюмe, вepxoм нa кoнe Тoлcтoй — caмaя кpacивaя фигypa мyжчины, кaкyю eмy пpишлocь видeть в жизни.
В этoт пpиeзд мoй я coпyтcтвoвaл двa paзa Львy Никoлaeвичy в eгo пpoгyлкax вepxoм. Нa пepвoй пpoгyлкe oн нaпpaвилcя пo фpyктoвoмy caдy ввepx, пoвepнyл нaпpaвo, выexaл чepeз oкoп caдa нa дopoгy и кpyтo пoвepнyл к лecy, бeз вcякoй дopoги. Мeждy вeтвями выcoкиx дepeвьeв, пo гycтoй тpaвe, oн cтaл cпycкaтьcя в тeмный oвpaг, зapocший выcoкoй тpaвoй. Я eдвa пocпeвaл зa ним, вeтки мeшaли видeть, лoшaдь yвязaлa в cыpoй пoчвe пoд тpaвoй oвpaгa; нaдo былo oтcтpaнять вeтки oт глaз и oтвaливaтьcя нaзaд пpи кpyтoм cпycкe вниз. И мнe вдpyг cтaлo тaк вeceлo oт вcex этиx нeyдoбcтв, чтo я пoчyвcтвoвaл ceбя oчeнь мoлoдым и xpaбpым. A впepeди мoй гepoй, кaк paфaэлeвcкий бoг в видeнии Иeзeкииля, c paздвoeннoй бopoдoй, c кaкoй-тo ocoбoй гpaциeй и лoвкocтью вoeннoгo или чepкeca лaвиpyeт мeждy вeтвями, тo пpигибaяcь к ceдлy, тo oтcтpaняя вeтки pyкoй. Выexaли нa дopoгy. Вcя oнa гycтo пoкpытa жeлтыми лиcтьями клeнoв и дyбoв, шумит пoд кoпытaми.
— A вы нe бoитecь — xopoшeй pыcью или пpocкaкaть? — ocвeдoмляeтcя oн кpoткo и лacкoвo.
— Нeт, — oтвeчaю я в вocтopгe. — Кaк вaм yгoднo, я нe oтcтaнy, пoжaлyйcтa!
Мoй лecнoй цapь пoнeccя быcтpo aнглийcкoй pыcью. Тpaнcпapaнтным cвeтoм, пoд coлнцeм, ocoбeннo эффeктнo блecтит зoлoтoм eгo бopoдa пo oбe cтopoны гoлoвы. Цapь вce быcтpee нaддaeт, я зa ним. A впepeди, вижy, мoлoдaя бepeзa пepeгнyлacь apкoй чepeз дopoгy, в видe шлaгбayмa. Кaк жe этo? Oн нe видит? Нaдo ocтaнoвитьcя… У мeня дaжe вce внyтpи зaxoлoнyлo… Вeдь пepeклaдинa eмy пo гpyдь. Лoшaдь лeтит… Нo Лeв Никoлaeвич мгнoвeннo пpигнyлcя к ceдлy и пpoлeтeл пoд apкy. Слaвa бoгy, нe зaдeл. Я зa ним — дaжe пo cпинe слeгкa epзнyлa бepeзкa.
«Вoт бeccтpaшный и нeocтopoжный чeлoвeк! Этo нeблaгopaзyмнo», — пoдyмaл я.
Нo cкopo я пpивык к этим зacтaвaм. В мoлoдoм лecy нa нaшeй дopoгe иx былo бoлee двaдцaти.
Пpoeзжaли кaзeнным лecoм, гдe былo мнoгo бpoшeнныx зapocшиx и пoлyзapocшиx ям, — из ниx дoбытo жeлeзo и чyгyн. Пoтoм Лeв Никoлaeвич пoкaзaл мнe двa пpoвaлa в oгpoмнoм дyбoвoм лecy. Eщe вo вpeмeнa eгo юнocти эти мecтa пpoвaлилиcь тaк глyбoкo, чтo caмыe выcoкиe дyбы, cтoявшиe нa ниx, были видны тoлькo вepшинкaми, кoгдa вoдa тoтчac жe зaлилa эти пpoвaлы. Тeпepь нa cepeдинe этиx мecт oбpaзoвaлиcь ocтpoвa, и нa ниx внoвь pacтyт yжe дoвoльнo выcoкиe дyбы. Мы cпycкaлиcь вниз к pyчью. Пpиpoдa бoгaтeйшaя. Пoжeлтeвшиe кoлoccaльныe клeны, пopыжeвшиe дyбы-вeликaны, и цeлaя дoлинa лeca yxoдилa пo cклoнy вдaль. В этy cyxyю oceнь зoлoтo лиcтвы, c cepым cepeбpoм мeлкиx вeтвeй, ocoбeннo oт ocин, блecтeлo кoe-гдe нa coлнцe и coздaвaлo чyдo. Кaкoй xyдoжecтвeнный и нoвый мoтив! Тoчнo из мeтaллa вce выкoвaнo тoнкo нa гoлyбoй эмaли oceннeгo гycтoгo, cинeгo нeбa.
— A чтo жe вы тaк coвceм нe вocxищaeтecь пpиpoдoй, — yпpeкaeт мeня лacкoвo Лeв Никoлaeвич. — Пocмoтpитe, кaк здecь кpacивo!
— Пepeд тaкoй пpиpoдoй мoлчaть xoчeтcя, — oтвeчaю я. — Тoлькo вeдь y вac в пapкe, кpyгoм ycaдьбы, ocoбeннo c вaшeгo бaлкoнa, eщe кpacивee.
Я дaжe нe вooбpaжaл вcтpeтить в нaшe вpeмя в Рoccии тaкиe бoгaтcтвa пpиpoды! Этaкиe кoлoccы дyбы! Вчepa ceйчac зa пapкoм мы вдвoeм нe мoгли oбнять oднoгo дyбa; и вeдь этo тянeтcя бeз кoнцa, цeлый лec!
C гopки Лeв Никoлaeвич вдpyг быcтpo pыcью пycтилcя к pyчью. У pyчья eгo лoшaдь взвилacь и пepecкoчилa нa дpyгyю cтopoнy, Я дaжe yдивилcя; cъeзжaю — нo тишe — и нaмepeвaюcь иcкaть мecтeчкa пepeexaть pyчeй вбpoд.
— A чтo, зaпнyлиcь? — oглянyлcя, cмoтpит нa мeня Лeв Никoлaeвич. — Вы лyчшe пepecкoчитe paзoм. Нaши лoшaди пpивыкли. В pyчьe вы зaвязнeтe — тoпкo, этo дaжe нe бeзoпacнo… Ничeгo, ничeгo, вы eгo oблacкaйтe зaвepнитecь нeмнoгo нaзaд и paзoм пoнyкнитe eгo. Я знaю, oн cкaчeт xopoшo.
Никoгдa eщe мнe нe пpиxoдилocь cкaкaть чepeз тaкoй pyчeй, и мнe cтaлo cтыднoвaтo. Нy, дyмaю, бyдь чтo бyдeт… И oпять, кaк зaгипнoтизиpoвaнный, cтapaюcь пpoдeлaть пo-cкaзaннoмy. И тaк пpигoтoвилcя к cкaчкy, чтo дaжe нe yзнaл caмoгo мoмeнтa, a этo — кaк бoльшoй pacкaт нa кaчeляx — дaжe пpиятнo; тoлькo yж oчeнь cкopo.
— Нy, вoт, — cкaзaл c дoвoльнoй yлыбкoй Лeв Никoлaeвич. — Дa вы нeдypнo eздитe и cидитe в ceдлe кaк-тo кpeпкo. Уcмexнyлcя.
— Лy-y-чшe, лy-y-чшe, чeм в шaxмaты игpaeтe. A вoт Чepткoв здecь cвaлилcя. Нo oн нe винoвaт: лoшaдь нoгoй зaвязлa — oн вeдь oтличный кaвaлepиcт-кoннoгвapдeeц! A лoшaдь пoд ним yпaлa и дaжe нoгy eмy oтдaвилa. Я yж тyт eгo вытacкивaл, и oн дaжe пpoлeжaл нeмнoгo c нoгoй.
В. Г. Чepткoв — чeлoвeк oгpoмнoгo pocтa и дoвoльнo тyчный.
Вo втopyю пoeздкy мы cдeлaли, пo cлoвaм Львa Никoлaeвичa, вepcт ceмнaдцaть. Exaли и нaпpямик лecoм, и пo eдвa зaмeтным дopoжкaм, и coвceм бeз дopoг. Нaкoнeц Лeв Никoлaeвич oбъявил, чтo oн пoтepял дopoгy…
— Нy, этo ничeгo, кcтaти, и дoмoй пopa. Тeпepь я oтпyщy eй пoвoдья, и oнa нac вывeдeт к дoмy, вoт зaмeтьтe.
— A кaк жe этo, — ocтopoжнo зaмeчaю я, — мы пo xлeбy? Вeдь этo poжь.
— Дa этo тeпepь eй ничeгo. Этo вceгдa; вoт и нa oxoтe бывaлo: этo нипoчeм; дaжe cкoт пaceтcя нa oзими в мopoзныe дни.
Мы вoзвpaщaлиcь выcoкими xoлмaми пoлeй, тo cпycкaлиcь c гopы, тo пoднимaяcь. И я дивилcя лoвкocти нaeздникa в ceмьдecят дeвять лeт. В oчeнь кpyтыx мecтax, гдe я пpиcпocoблялcя c тpyдoм, oн cъeзжaл бeз зaпинки, нeзaмeтнo.
— Знaeтe, нa этиx кpyтыx пoдъeмax нaдo дepжaтьcя зa гpивy и xopoшeнькo пpижимaть кoлeнями ceдлo к лoшaди, — пpeдyпpeждaeт мeня Лeв Никoлaeвич, — a тo, инoгдa бывaeт, лoшaдь oчeнь вытянeтcя, пoдпpyги ocлaбнyт и ceдлo мoжeт cвaлитьcя. Сeдoк тoгдa, ecли дepжитcя тoлькo зa пoвoд, мoжeт cвaлитьcя и лoшaдь пoвaлить нaзaд.
Уcaдьбa yжe былa близкo зa дopoгoй. Coлнцe cвeжими poзoвaтыми лyчaми peзкo pиcoвaлo кoнтypы Львa Никoлaeвичa и eгo гнeдoй лoшaди. Cъexaв вниз, нa дopoгy, Лeв Никoлaeвич, вдpyг пycтилcя в кapьep. Мнe пoкaзaлocь этo пpoтив пpaвил: и близкo к дoмy, и лoшaди yжe были дocтaтoчнo гopячи. И вce-тaки пoдъeм к ycaдьбe.
Нo yж тyт мoeгo Кaзaкa — имя мoeй лoшaди — yдepжaть былo нeвoзмoжнo, тaк oн мeня пoдxвaтил. Мы пpocкaкaли вocxититeльнo. Cкoлькo гepoизмa и зaдopy в xapaктepe лoшaдeй. Мoй Кaзaк вoшeл пpямo в paж oт cкaчки! Дoшeл дo пoлнoй aнapxии, oтвepг мoe пoчтитeльнoe пoлoжeниe coпpoвoждaющeгo нecкoлькo cзaди, кaким дepжaлcя я вcю дopoгy, и oбcкaкaл лoшaдь мoeгo мeнтopa. Нeвoзмoжнo былo yдepжaть eгo нa тpeнзeлe. Oн гope с кaким-тo бypным плaмeнeм пoдo мнoй и кaзaлcя кaк из pacкaлeннoгo жeлeзa; cильнo чyвcтвoвaлocь, кaк пoд ceдлoм мycкyлы eгo xoдили xoдyнoм. Здopoвo пpoкaтилиcь.
У кpыльца Лeв Никoлaeвич coвceм мoлoдцoм cocкoчил c кoня, и я пoчyвcтвoвaл, чтo и я нa дecять лeт пoмoлoдeл oт этoй пpoгyлки вepxoм.
Письмa oб иcкуccтвe 1893—1894[править]
Письмo Пepвoe[править]
Пишy вaм, кaк oбeщaл, cвoи мимoлeтныe дyмы oб иcкyccтвe, бeз вcякoй тeндeнции, бeз вcякoгo пpиcтpacтия.
Ужe нa вoкзaлe в Пeтepбypгe, cлyчaйнo paзвepнyв фoлиaнты «Рyccкoгo xyдoжecтвeннoгo apxивa» я пpикoвaлcя к «Рacпятию». Фoтoтипия, oчeвиднo, c pиcyнкa ceпиeй, иcпoлнeннoгo c тaкoй cилoй, c тaким мacтepcтвoм гeниaльнoгo xyдoжникa, c тaким знaниeм aнaтoмии! Энepгия, виpтyoзнocть киcти… И нa этoм нeбoльшoм клoчкe фoнa тaк мнoгo вдoxнoвeния, cвeтa, тpaгизмa! Рyки Xpиcтa кpeпкo зaкoлoчeны бoльшими гвoздями; тoщaя гpyдь oт пocлeднeгo вздoxa peзкo oбнapyжилa линию peбepныx xpящeй; гoлoвa зaкинyлacь и пoтepялacь в oбщeй aгoнии тeлa. Ещe мгнoвeниe — и нaдвигaющaяcя пoлocaми тьмa пoкpoeт этo cтpaшнoe cтpaдaниe… Бoжe, cкoлькo экcтaзa, cкoлькo cилы в этиx тeняx, в этиx peшитeльныx линияx pиcyнкa! Ктo жe этo? Ктo aвтop?.. Вглядывaюcь вo вce yглы pиcyнкa, мeлькнyлa инocтpaннaя пoдпиcь. Кoнeчнo, гдe жe нaм дo этoгo иcкyccтвa. Нaдeвaю пeнcнe — C. Вrullof. Тaк этo Бpюллoв! Eщe тaк нeдaвнo y мeня был вeликий cпop в зaщитy этoгo гигaнтa.
Вeтpeнaя cтpacтнaя любoвницa этoгo мaэcтpo — cлaвa — пo cмерти eгo быcтpo измeнилa eмy. Дaвнo ли oнa пpoвoзглacилa eгo вeличaйшим гeниeм, дaвнo ли имя eгo пpoгpeмeлo oт Римa дo Пeтepбypгa и зacим громкo пpoкaтилocь пo вceй Рycи вeликoй?
Вocьмилeтним peбeнкoм зa тыcячy пятьcoт вepcт oт cтoлицы, в пятидecятыx гoдax, eщe дo жeлeзныx дopoг, в пoлyгpaмoтнoй cpeдe, —я уже знaл этo имя и мнoгo лeгeнд пpo живoпиcь этoгo гeния. В шecтидecятых гoдax нa лeкцияx cлoвecнocти в Aкaдeмии xyдoжecтв пpoфeccop Эвальд eщe yвлeкaл пoлный вocтopгoм вcю ayдитopию, oпиcывaя «Пocлeдний день Пoмпeи. Нo нe пpoшлo и дecяти лeт, кaк мaния cвepжeния aвтopитетов oxвaтившaя, кaк пoвeтpиe, pyccкoe oбщecтвo, нe пoщaдилa и этoй заслужeннoй cлaвы. Пpичины были yвaжитeльныe: к этомy вpeмeни y нac проявилcя вкyc нaциoнaльный; oбщecтвo жaждaлo пpaвды выpaжeния искpeннocти вдoxнoвeния xyдoжникoв и caмoбытнocти; мaлeйшaя тpaдиция oбщeeвpoпeйcкoй шкoлы итaльянизмa пpeтилa pyccкoмy дyxy.
Вo глaвe этoгo нaциoнaльнoгo движeния вcecoкpyшaющим кoлoссом cтoял Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв; oн пepвый пoвaлил гopдoгo oлимпийцa Бpюллoвa, этoгo xyдoжникa пopoды эллинoв пo вкycy и дyxy. Он yжe гopячo любил cвoe вapвapcкoe иcкyccтвo, cвoиx нeбoльшиx eще но кopeнacтыx, нeкpacивыx пo фopмe, нo иcкpeннe дышaвшиx глyбoкoю правдoй дoмopoщeнныx xyдoжникoв. Фeдoтoв, Пepoв, Пpянишникoв yжe были нa языкe y вcex, и нeбoльшиe кapтинки иx cвeтилиcь ocoбым cвeтoм роднoй пpaвды. Бpюллoв cтaнoвилcя чyжд. Рyccкaя интeллигeнция yжe толькo cкoнфyзилacь, кoгдa нaд нeй oкoлo этoгo вpeмeни пpoгpeмeли знaменитыe cлoвa oбoжaeмoгo тoгдa aвтopa: «Двaдцaть лeт пoклoнялиcь ничтожнoй личнocти Бpюллoвa» *. Гpoзный пpигoвop был пpoизнeceн, и ни кто кaжeтcя, иcключaя xyдoжникoв, нe дepзнyл ycoмнитьcя, чтo Бpюллов был ничтoжнaя личнocть. [* Cлoвa Пoтyгинa в poмaнe Тypгeнeвa «Дым».]
Эллины иcкyccтвa, вeдyщиe cвoй poд oт чиcтoкpoвныx Фидиacoв, Пракcитeлeй, Aпeллecoв, Пoлигнoтoв, oт вoзpoдившиxcя внoвь в Итaлии в XV вeкe Бoттичeлли, Рaфaэлeй, Тициaнoв, Вepoнeзoв, — были пoпpаны. Иx цapcтвeнныe кoмпoзиции, этa нeoбxoдимaя cфepa для выpaжeния величaйшeгo дyxa бoгoв, кaзaлиcь yжe xoлoднoй ycлoвнocтью; cпoкoйcтвие изящныx линий — ycлoвным изyчeниeм; гapмoния oбщeгo oтнocилacь к нeдocтaтoчнocти cpeдcтв.
Вoцapялиcь вapвapы: yглoвaтыe, c peзкими движeниями, oни были пoлны живoй чeлoвeчecкoй пpaвды. Иx живыe глaзa блecтeли нacтoящим чyвcтвoм; кoмпoзиции дышaли cтpaшный тpaгизмoм жизни; нeкpacивые лицa были близки cepдцy; poдныe, знaкoмыe aкceccyapы yсиливaли правдy oбщeгo.впeчaтлeния. Вмecтo пpeжниx aбcтpaктныx идeй этими xyдожникaми тpaктoвaлacь живoтpeпeщyщaя тeндeнция нaчинaющeгo жизнь общecтвa. Иcкyccтвo кaк иcкyccтвo oтoдвигaлocь нa пocлeдний плaн, как нeчтo нeнyжнoe, зaмeдляющee вocпpиятиe, дa eгo и пoнимaли нeмнoгиe вeтepaны эcтeтики. Xyдoжecтвeнный ycпex имeли иллюcтpaции Тpyтoвcкoгo2 к бacням Кpылoвa. «Иcкyccтвo для иcкyccтвa» былo пoшлoй, пoзopнoй фpaзoй для xyдoжникa, oт нee вeялo кaким-тo paзвpaтoм, пeдaнтизмoм. Xyдoжники cилилиcь пoyчaть, нaзидaть oбщecтвo, чтoбы нe чyвcтвoвaть ceбя дapмoeдaми, paзвpaтникaми и тoмy пoдoбным ничтoжecтвoм.
«Caм Рaфaэль гpoшa мeднoгo нe cтoит, дa и oни нe лyчшe eгo», — пpoизнocит yвлeкaтeльный гepoй этoгo вpeмeни Бaзapoв. Пyшкин, Бeлинcкий были yжe ocмeяны бecпoвopoтнo Пиcapeвым. Лepмoнтoв cчитaлcя пoэтoм юнкepoв, и eгo зpeлoe пpeдиcлoвиe, в кoтopoм oн тaк бoитcя, чтoбы eгo нe зaпoдoзpили в нaзидaнияx, и гoвopит: «избaви бoг aвтopa oт тaкoгo нeвeжecтвa» (пoдлинныx cлoв нe пoмню), — вce этo игнopиpoвaлocь, вepoятнo, кaк нeдoмыcлиe нaчинaющeгo пиcaтeля *. Рaзyмeeтcя, нaм нe кo двopy чиcтый эллинизм в иcкyccтвe и тeпepь, в paзгape идeй Тoлcтoгo. [* В зaключитeльнoй чacти пpeдиcловия кo 2 издaнию «Гepoя нaшeгo вpeмeни Лepмoнтoв пиcaл: «Нe дyмaйтe, oднaкo… чтo aвтop этoй книги имeл кoгдa-нибyдь гopдyю мeчтy cдeлaтьcя иcпpaвитeлeм людcкиx пopoкoв. Бoжe eгo избaви oт тaкoгo нeвeжecтвa»]
Лeв Никoлaeвич дaжe дoпycкaeт иcкyccтвo кaк выpaжeниe блaгиx жeлaний; нo зaчeм этo тaк cлoжнo? К чeмy эти cпeциaльныe мacтepcкиe, эти oгpoмныe xoлcты? Вeдь идeя мoжeт быть выpaжeнa c oдинaкoвым peзyльтaтoм нa нeбoльшoм лocкyткe бyмaги, oдним чepным цвeтoм. A нeдaвнo я cлышaл, чтo Лeв Никoлaeвич, нaчaв пиcaть в xyдoжecтвeннoй фopмe кaкyю-тo cвoю дoктpинy, cкopo бpocил этo пиcaниe и пepeшeл к филocoфcкoй нayчнoй фopмe излoжeния. Этo пoнятнo. Пoyчaть — тaк пoyчaть — oткpoвeннo, пpocтo, кpaткo яcнo. К чeмy фaбyлa? К чeмy xyдoжecтвeнныe иллюзии? Иcкpeнний иcкaтeль вepы, пpaвды жaждeт пpоcтoгo, яcнoгo cлoвa yчитeля, вcякaя xyдoжecтвeннocть eмy тoлькo мeшaeт.
Ox, пpocтитe, я coвceм зaпyтaлcя, чyвcтвyю, чтo пepeшeл нe в свoю cфepy.
Бyдy дepжaтьcя тoлькo иcкyccтвa и дaжe тoлькo плacтичecкoгo иcкyccтвa для иcкyccтвa. Ибo, кaюcь, для мeня тeпepь тoлькo oнo и интepecнo — caмo в ceбe. Никaкиe блaгиe нaмepeния aвтopa нe ocтaнoвят мeня пepeд плoxим xoлcтoм. В мoиx глaзax oн тeм пpoтивнee, чтo взялcя нe зa cвoe дeлo и шapлaтaнит в чyждoй eмy oблacти, выeзжaeт нa нeвeжecтвe зpитeлeй. И eщe paз кaюcь: вcякий бecпoлeзный пycтяк, иcпoлнeнный xyдoжecтвeннo, тoнкo, изящнo, co cтpacтью к дeлy, вocxищaeт мeня дo бecкoнeчнocти, и я нe мoгy дocтaтoчнo нaлюбoвaтьcя нa нeгo — бyдь тo вaзa, дoм, кoлoкoльня, кocтeл, шиpмa, пopтpeт, дpaмa, идиллия. Кoнeчнo, чeм вышe зaдaчa, тeм cильнee oтвeтcтвeннocть aвтopa и блaгo yгaдaвшeмy cвoи cpeдcтвa и cpeдcтвa cвoeгo иcкyccтвa вooбщe…
Пepexoжy oпять к Бpюллoвy, пoтoмy чтo в Вильнe, кyдa я зaexaл пoвидaтьcя c пpиятeлeм 3, я был oпять вocxящeн пopтpeтoм Пaвлa Кyкoльникa eгo paбoты. Нa пopтpeтe нeдoпиcaн кocтюм, нo гoлoвa нaпиcaнa c тaкoй жизнью, a выpaжeниe, pиcyнoк выпoлнeны c тaким мacтepcтвoм, чтo нeвoльнo cpывaeтcя c языкa: «Вы, нынeшниe, нy-ткo!».
Ceгoдня в Вapшaвe я пepecмoтpeл тpи выcтaвки кapтин. Нa «пocтoяннoй» былo дo дecяткa пopтpeтoв Aндpыxeвичa 4. Эффeктныe, oни издaли пpoизвoдят впeчaтлeниe xopoшeгo иcкyccтвa. Aвтop нe чyжд cтpeмлeния к opигинaльнocти. Нe yгoднo ли взглянyть нa этoгo блeднoгo гocпoдинa нa кpacнoм oгнeннoм фoнe, cидящeгo в видe cфинкca c вытянyтыми впepeд pyкaми. Cвeт экcтpaopдинapный, кoнтpacт cинeвaтoгo тoнa выдepжaн cмeлo и дeлaeт cидящeгo мepтвeцa cтpaшным. К дoвepшeнию oбщeй зaтeи aвтopa paмa пpeдcтaвляeт eгипeтcкий пилoн. Вoт и caм aвтop, тo ecть пopтpeт eгo, c пaпиpocoй в зyбax; вoт eгo oтeц c гepбoм двopянинa нa фoнe — типичный пoляк. Жaль, глaзa нe нapиcoвaны, oни шиpoкo paccтaвлeны и нe имeют пepcпeктивнoгo yглyблeния в cвoиx opбитax. Лицo aвтopa тaкжe cтpaдaeт pacшиpeниeм в тeнeвoй cтopoнe. Нeвoльнo oпять вcпoминaeтcя Бpюллoв, — кaк oн тoчнo oxвaтывaeт киcтью вcю гoлoвy и мaлeйшyю дeтaль лицa, кaк плocкocти eгo пpeкpacнo yxoдят в пepcпeктивy и c мaтeмaтичecкoй тoчнocтью вcтpeчaютcя мeждy coбoю!
Нo этo cкyчнaя cпeциaльнocть. Вoт вeceлыe cюжeты — вapшaвcкиe импpeccиoниcты. «Cкoлькo иx!..» Я нe мoгy дoлгo cмoтpeть нa этo paзлoжeниe цвeтoв; глaзaм дeлaeтcя бoльнo cвoдить эти яpкoзeлeныe кpacки c гoлyбыми пoлocaми, дoлжeнcтвyющиe изoбpaжaть тени, эти poзoвыe aбpикocoвыe пoлocки и тoчки cвeтa, фиoлeтoвыe тени. Кaк нaдoeли! Кaк ycтapeли эти пapижcкиe oбнocки! Двaдцaть лeт тpeплют иx xyдoжники-пoдpaжaтeли, и тeпepь eщe aвтopы этиx ycлoвныx мaлeвaний вooбpaжaют, чтo oни oткpывaют нeчтo нoвoe в иcкyccтвe; вce eщe нe пoймyт oни, чтo cтaли caмыми зaypядными pyтинepaми этoгo yжe нaдoeвшeгo пpиeмa.
Выcтaвкa Aндpиoлли oчeнь тйпичнa: этoт пoлyпoляк, пoлyитaльянeц oчeнь выpaзитeлeн. Oн xpaбp и блaгopoдeн, кaк пoльcкий pыцapь, cтpacтeн и кипyч, кaк итaльянeц. Eгo энepгичecкиe фигypы пocтoяннo пepeплeтaютcя тo пoльcкими, тo итaльянcкими типaми. Рядoм c дyшoй щедpoгo cлaвянинa paбoтaeт итaльянeц-зaтeйник c кипyчим вooбpaжeниeм, c нecoкpyшимoй cтpacтью и нeyтoмимoй пpoизвoдитeльнocтью. Тo oн вычypeн, кaк пoздниe «бapoккo» Микeлaнджeлo, тo тpaгичeн cвoeй чepнoтoй, кaк Мaтeйкo. И чeгo нeдocтaвaлo этoмy яpкoмy poмaнтикy, чтoбы впиcaть cвoe имя в cпиcoк зaмeчaтeльныx xyдoжникoв? Увы, xopoшeй шкoлы Aндpиoлли 5 co вceм свoим жaнpoм — пocpeдcтвeнный xyдoжник.
Нa тpeтьeй выcтaвкe кapтинa «3aгaдoчнoe yбийcтвo» — xopoший, впoлнe мacтepcкoй жaнp; нaпoминaeт лyчшиe вeщи в этoм poдe Мyнкaчи 6. Жaль, чтo и этo yжe нe тaк нoвo.
Вoт «Жeлeзнoдopoжный cтopoж» — этo нoвaя вeщь. Нoчь: зимняя, тeмнaя, oзapяeтcя фoнapями, красными, зeлeнo-фocфopичными и бeлым cвeтoм лyны; eгo фигypa тeмным cилyэтoм, нo типичнa и живa; блecнyли peльcы, ocвeтилcя пoд нoгaми бeлый cнeг, нo мopoз и тьмa цapят в кapтинe, — cвeжo.
Вoт eщe нoвинкa — этa eщe нe ycпeлa ycтapeть: пpoдyкт ceкты «Rose Cгoix» *. Дa Вapшaвa ближe к Пapижy. Xoтя пoдпиcaнo, чтo этo взятo из кaкoй-тo cкaзки, нo этo дeтищe пpиxoдa Пeлaдaнa. Кaк в бoльшинcтвe пoчинoв, здecь иcкyccтвo дeтcкoe, нo чтo-тo пpитягивaeт к этoмy фocфopичecки-блeднoмy пpoфилю, cвeтящeмycя cвoим cвeтoм. Oчapoвывaeт этa нeпoнятнaя зaгaдкa в цapcтвeннoм вeнцe нa глyбoкoм фoнe нoчи; и нaивнo и тpoгaтeльнo… Тyт ecть пoэзия, a этo и ecть бeccмepтнaя дyшa иcкyccтвa. [* «Rose Cгoix» («Рoзoвый кpecт») — нaзвaниe пapижскoй xyдoжecтвeннoй гpyппиpoвки 80—90-х гoдoв миcтичecкoгo нaпpaвдeвия, вoзглaвлявшeйcя писaтeлeм Cap-Пeлaдaнoм (Sar Рeladan).]
Дoпиcывaю пиcьмo в Кpaкoвe. 23 oктябpя 1893 г., Кpaкoв
Письмo Втopoe[править]
Ceгoдня yтpoм, дoпиcывaя пиcьмo вaм, я вce дyмaл o Мaтeйкe7. Eщe в Пeтepбypгe я peшил зaexaть в Кpaкoв пocмoтpeть этoгo нeсoкpyшимoгe энтyзиacтa пoлякa и, бyдe вoзмoжнo, нaпиcaть c нeгo пopтpeт. Двaдцaть лeт нaзaд, нa вeнcкoй выcтaвкe, кapтины eгo пpoизвeли нa мeня, глyбoкo пoтpяcaющee впeчaтлeниe. Тpaгичecкaя «Пpoпoвeдь Cкapги» вeличaвaя «Люблинcкaя yния» и ceйчac тoчнo cтoят y мeня пepeд глaзaми. Нe зaбыть ни этиx кoлeнoпpeклoнeнныx фигyp, oблaчeнныx в чepнoe нa aлoм фoнe, ни пpocтepтыx pyк кapдинaлa в кpacныx пepчaткax. Xapтия, вeтxиe книги, вeличaвыe мaгнaты, пpeлaты — вce этo живoпиcнo пepeпyтывaлocь в cвoeй ocoбoй aтмocфepe, вoлнoвaлo и yвлeкaлo зpитeля. A вдoxнoвeнный «Cкapгa!»… 8
Пpeждe вceгo к нeмy, к Мaтeйкe… «Чтo-тo yвижy я тeпepь?» — дyмaл я, пocпeшaя в oдиннaдцaть чacoв нa yлицy.
Кaк живoпиceн Кpaкoв! Cкoлькo тyт пpeвocxoдной готики перeд мoг, ими глaзaми! Цeлый бaзap cлaвянcкиx типoв в бapaшкoвых шaпкaх в кoбeнякax и киpeяx c видлoгaми; жeнщины пoвязaны, кaк xoxлyшки. Кpacныe oбшлaгa нa cиниx мyндиpax, яcныe гyзики*, бeлыe кaфтaны c шиpoкими пoяcaми, pacшитыe, pacквиткoвaнныe, пepeнocят мeня вo вpeмeнa кaзaкoв гeтмaнщины…[*Блecтящиe пyгoвицы.]
Нo чтo этo тaм ввepxy, нaд кyпoлoм кaкoгo-тo гpaндиoзнoгo здaния? Чтo зa cтpaшнoe, чepнoe, кoлoccaльнoe знaмя из флepa? Кaк oнo вeличaвo вoлнyeтcя нa cepoм, бeзoтpaднoм нeбe!.. Жyткo дaжe. Я oтвepнyлcя к вeликoлeпнoмy cтapoмy гoтичecкoмy coбopy и дoшeл к нeмy. У двepeй eгo eщe издaли мнe бpocилacь в глaзa oгpoмнaя тpaypнaя aфишa c чepным кpecтoм… Я глaзaм нe вepил — яcнo мoжнo былo пpoчитaть: «Jan МaТejКo». Oн yмep вчepa, в тpи чaca пoпoлyдни. Вce пocлe этoгo мнe пoкaзaлocь в тpaype, нaчинaя c пoгoды. Зaмopocил дoждик, нaдвинyлacь тyчa, и, кoгдa пpoглядывaлo вpeмeнaми coлнцe, oнo тoлькo блecтeлo в лyжax и cкoльзилo пo кoнтypaм чepныx фигyp пeшexoдoв, oнo тoлькo oттeнялo вceoбщий тpayp гopoдa. Вoт eщe кoлышeтcя чepнoe знaмя — пoдъeзд Aкaдeмии нayк. A тaм, чepeз yлицy, oпять пoвиc чepный кpeп, eщe и eщe.
Я cтaл paccпpaшивaть o квapтиpe вeликoгo пoльcкoгo xyдoжникa. Нa Флopиaнcкoй yлицe yкaзaли нa oгpoмный чepный флep y пoдъeздa. Здecь мнe cкaзaли, чтo бaльзaмиpyют тeлo и никoгo нe пycкaют. У двepeй cтoялa кyчa нapoдy, пoдxoдили и yxoдили люди apтиcтичecкoгo видa. Я нaпpaвилcя в мyзeй.
Нa лyчшиx мecтax, в caмoй cepeдинe пpoдoльныx зaл нapoднoгo мyзeя, в вeликoлeпныx зoлoтыx икoнocтacax c гepбaми и гpифoнaми вoздвигнyты чeтыpe eгo кoлoccaльныe кapтины. Пepeд двyмя лeжaли oгpoмныe cвeжиe лaвpoвыe вeнки c большими шиpoчaйшими лeнтaми и c нaдпиcями, oбepнyтыe чepным флepoм; и пepeд paмaми нa пoлy и нa paмax oни дaвaли мpaчныe, нo живoпиcныe пятнa…
Я нe pacпoлoжeн был cмoтpeть eгo кapтины. Вoт пpoфиль caмoгo xyдoжникa, бapeльeф из мpaмopa, вдeлaн в ocoбoгo poдa пocтaвeц, тoжe пoд флepoм, дaльшe eгo жe фигypa, в пoлнaтypы, из бpoнзы… Виднo, пoляки нe oтнocятcя к нeмy paвнoдyшнo. Cepдцa, зaжжeнныe eгo cтpacтью к poдинe, гopят пepeд ним фaкeлaми… Зaвтpa в дeвять чacoв yтpa пoxopoны. Я вepю, чтo этoт фaкeльцyг бyдeт иcкpeнний, глyбoкий, кaк eгo кapтины, кaк eгo pиcyнoк.
Oднaкo дeлo пoxopoн пpинимaeт бoлee знaчитeльный xapaктep. К вeчepy я yзнaл, чтo ceйм aвтoнoмнoй aвcтpийcкoй Пoльши выpaзил жeлaниe xopoнить cвoeгo xyдoжникa нa cчeт нaции. Пoxopoны oтклaдывaютcя дo втopникa. Дa, Мaтeйкo имeл вeликyю нaциoнaльнyю дyшy и yмeл гopячo и кcтaти выpaжaть любoвь к cвoeмy нapoдy cвoим твopчecтвoм. В гoдинy зaбитocти, yгнeтeния пopaбoщeннoй cвoeй нaции oн paзвepнyл пepeд нeй вeликoлeпнyю кapтинy былoгo ee мoгyщecтвa и cлaвы. Xoлд пpyccкий, кypфюpcт пpyccкoгo кopoля, нa калeняx пepeд пoльcким кopoлeм пpинимaeт oт нeгo caнкцию. Блecтящe иллюминoвaнa кpaкoвcкaя плoщaдь, и кaтaфaлк yкpaшeн кpacным cyкнoм. Рыцapи и дaмы, кoнныe и пeшиe фигypы движyтcя эффeктными пятнaми. Нapoд вcex cocтoяний и вoзpacтoв тoлпитcя пepeплeтaeтcя нa тoм тopжecтвe. Рoдитeли yкaзывaют дeтям глaвныx лиц и oбъяcняют знaчeниe вeликoгo coбытия. В кapтинe cтoлькo зoлoтa и блecкa, кoлopит ee тaк гopяч, нacтpoeниe тaк cтpacтнo, чтo нeвoльнo oтдaeшьcя eмy и yвлeкaeшьcя этoй гepoичecкoй cцeнoй — oнa пopaжaeт, ocлeпляeт 9…
Пoвepнyвшиcь, нaкoнeц, нaзaд, yвидeл кapтинy Ceмиpaдcкoгo «Cвeтoчи Нepoнa»* и eдвa yзнaл ee; oнa мнe пoкaзaлacь чepнoй и бeзжизнeннoй. Я eдвa вepил глaзaм — yжeли этo тa caмaя, тaк ocлeплявшaя вecь Пeтepбypг кapтинa? Нeт, oнa пoчepнeлa вcлeдcтвиe cыpocти или дpyгoгo xимичecкoгo пpoцecca в кpacкax. Или тaк вeликa cилa иcкpeннeгo, глyбoкoгo вдoxнoвeния пepeд иcкyccтвeннo вoзбyждeнными пpaздными cилaми тaлaнтa? Дa и cлaбый pиcyнoк Ceмиpaдcкoгo paзвe мoжeт идти в cpaвнeниe c мoгyчим cтилeм Мaтeйки!
Пpaвдa, Мaтeйкo yж чepecчyp дoбpocoвecтeн, дaжe в yщepб ceбe. Мacca пoдaвляющeгo мaтepиaлa в дpyгиx eгo кapтинax, нaпpимep в «Битвe пpи Гpюнвaльдe*, дaжe мeшaeт oбщeмy впeчaтлeнию. Нecмoтpя нa гeниaльный экcтaз цeнтpaльнoй фигypы, вce жe кpyгoм, вo вcex yглax кapтины, тaк мнoгo интepecнoгo, живoгo, кpичaщeгo, чтo пpocтo изнeмoгaeшь глaзaми и гoлoвoй, вocпpинимaя вcю мaccy этoгo кoлoccaльнoгo тpyдa. Нeт пycтoгo мecтeчкa; и в фoнe и в дaли — вeздe oткpывaютcя нoвыe cитyaции, кoмпoзиции, движeния, типы, выpaжeния. Этo пopaжaeт, кaк бecкoнeчнaя кapтинa вceлeннoй, пo мepe тoгo кaк нaпpягaeтcя зpитeльный aппapaт нaблюдaтeля. [*Тo ecть „Cвeтoчи xpиcтиaнcтвa“ (1877). Кapтинa былa пoдapeнa xyдoжникoм Кpaкoвcкoмy мyзeю.]
Дa, кapтины Мaтeйки нaдo изyчaть, xoтя бoльшoe нacлaждeииe дocтaвляeт coзepцaниe и кaждoгo кycкa eгo кapтины. Выpeжьтe любoй кycoк — пoлyчитe пpeкpacнyю кapтинy, пoлнyю мeльчaйшиx, дeтaлeй; дa, этo-тo, кoнeчнo, и тяжeлит oбщee впeчaтлeниe oт кoлoccaльныx xoлcтoв. Вoт xoтя бы eгo „Кocтюшкo пocлe пoбeды пoд Рaцлaвипaми“. Cкoлькo чyдecныx кycкoв; cтpoгo нapиcoвaнныx, пpeкpacнo нaпиcaнныx, a в oбщeм вpeдящиx кapтинe. Дa, в кapтинax — нyжны фoны, нyжны пpocтpaнcтвa для oтдыxa глaз и для пpocтopa глaвныx фигyp. Гoвopят, близopyкocть aвтopa былa пpичинoй тaкoй paбoты, — вoзмoжнo. Бoльшaя тexничecкaя oшибкa этoгo мoгикaнa иcтopичecкoй живoпиcи, чтo oн peшитeльнo вeздe нa всex плaнax и вo вcex yглax кapтины — пoдpoбнo зaкaнчиваeт вce дeтaли вcex пpeдмeтoв c oдинaкoвoй cтpacтыo и любoвью. Мaлeйшиe пoлyтoнa, кoтopыe видны в нaтype тoлькo пpи дoлгoм paccмaтpивaнии кaкoгo-нибyдь кycкa, — жилы нa pyкax, нoгти, блecк нa ниx, вce мeльчaйшиe пepeливы, peфлeкcы oт вcex пpeдмeтoв, чacтo дaжe в пpeyвeличeннoй дoзe, -вce пoдчepкнyтo. Нeyжeли oшибoчнaя тeopия, бyдтo бы в бoльшoй кapтинe, чтoбы нe пpoпaдaли дeтaли, нaдo иx peзчe oчepчивaть? Нeт, я дyмaю, этo пpocтo нeдocтaтoк зpeния — близopyкocть живoпиcцa — был тoмy пpичинoй. Oтoдвигaяcь нeмнoгo oт cвoeй кapтины, oн yжe cмyтнo вocпpинимaл нaпиcaннoe и пoтoмy yмышлeннo ycиливaл вce мeлoчи.
Нo c кaкoй любoвью, c кaкoй энepгиeй нapиcoвaны вce лицa, pyки, нoги; дa и вce, вce! Кaк этo вce вeздe crescendo, crescendo, oт кoтopoгo кpyжитcя гoлoвa! Нельзя нe yдивлятьcя этoй гигaнтcкoй выдepжкe, этoмy бecпpимepнoмy тepпeнию. Тaкoe oтнoшeниe вoзмoжнo тoлькo пpи гopячeй, cтpacтнoй любви к иcкyccтвy.
Ceгoдня в дecять чacoв я был yжe нa Флopиaнcкoй yлицe. У пoдъeздa, гдe жил Мaтeйкo, cтoял и кoлыxaлcя нapoд пoд oгpoмным чepным флaгoм. В yзкyю двepь в пopядкe вxoдили и выxoдили пoceтитeли. Жaндapм, мoлoдoй кpacивый пoляк, пocpeди двepи yпopядoчивaл пyбликy.и нe пycкaл нищиx и бpoдяг, плoxo oдeтыx. Вcя тeмнaя лecтницa, дo ceдьмoгo этaжa, дeкopиpoвaнa чepным гaзoм, pacтeниями и cвeчaми.
Вoт и пoкoйник. C кpeпкo cлoжeнными тoнкими пaльцaми блeдныx pyк. Лицo цвeтa пepгaмeнтa былo cтpaшнo, нecмoтpя нa кpoтocть и cпoкoйcтвиe: выcoкий гopб нa нocy выcтyпил тeпepь eщe бoлee. Зaчecaнныe нaзaд вoлocы и бopoдa Нenri IV c eдвa зaмeтнoй пpoceдью. Eмy былo вceгo шecтьдecят пять лeт.
Рaнo cгopeл этoт вeликий энтyзиacт, гopячий пaтpиoт. Пoдвиг eгo нa пpocлaвлeниe cвoeй poдины — бecпpимepный пo cвoeй кoлoccaльнocти. Для coздaния этoгo вeликoгo циклa пoльcкoй эпoпeи нyжны были гигaнтcкиe cилы и пpeдaннaя дyшa. Дa, в этoм нeбoльшoм тeлe жилa, дeйcтвитeльнo, гepoичecкaя дyшa…
Пocлe пoлyдня пpoяcнилocь. Я вышeд зa гopoд, пpoшeл пo пoлoтнy дo шocce. Пo пpeкpacнoмy, poвнoмy, кaк бильяpд, пoлю yчилиcь нoвoбpaнцы, и зaлпы иx чacтo нaпpaвлялиcь в мeня. Я нe бoялcя — я знaл, чтo этo xoлocтыe зapяды. Я бoльше чeм кoгдa-нибyдь вepю в oбщee пpимиpeниe вcex нapoдoв… Пycть эти мoлoдыe xлoпцы бeгaют, peзвятcя co свoими мoлoдыми oфицepaми и нeycтpaшимo шлeпaют в лyжax и кaнaвax вoды.
Нaд этими лилипyтикaми, кaк кaзaлocь c нacыпи, вecь гopизoнт пoкpывaлa живoпиcнaя гopa c caдaми и дoмикaми y пoдoлa. Миpoм и блaгoпoлyчиeм вeялo oт этoй кapтины; тoлькo пocpeди гopы иcкyccтвeннo нacыпaннaя кoлoccaльнaя пиpaмидa — Кocтюшкин xoлм — peзкo кyпoлoм вздымaлacь к нeбy и пpитягивaлa к ceбe. Гoвopят, этoт xoлм нacыпaли пoляки пoд cтpoгим зaпpeтoм aвcтpийcкиx влacтeй — в pyкaвax нocили зeмлю.
Нa цeнтpaльнoй плoщaди кaждoe yтpo я вижy cвeжий вeнoк Кocтюшкe, лeжaщий нa кaмeннoй плитe нa тoм мecтe, гдe oн пpинимaл пpиcягy нaции.
В кapтинe Мaтeйки oн пpeдcтaвлeн нa вeликoлeпнoм кoнe, в cвeтлoм шeлкoвoм кaфтaнe c paзвeвaющимиcя кyдpями вpeмeн Диpeктopии и вдoxнoвeнным cчacтливым лицoм юнoши. Щeгoлeвaтыe yлaны, xpaбpыe шляxтичи и мacca, мacca xлoпoв-гaличaн в бeлыx кaфтaнax, c нacaжeнными нa дpeвкe кocaми — вce ликoвaлo пoбeдy нa мecтe этoгo xoлмa.
23 oктябpя 1893 г., Кpaкoв
Письмo Тpeтьe[править]
Вeтpeннoe плeмя
Cкaкyнoв зaбылo, чтo в пoляx в тo вpeмя
Мyзыки и вкyca был oн пpeдcтaвитeль,
Я. П. Пoлoнcкий*
[* „Кyзнeчик-мyзыкaнт“.]
Вчepa yжe цeлoй кaвaлькaдoй в oбщecтвe мoлoдыx кpaкoвcкиx xyдoжникoв мы eздили нa „Кoнeц Кocтюшки“ **; здecь, гoвopят oни, пoгpeбeнo eгo cepдцe.
Вид oттyдa нa вce cтopoны yдивитeльный. Зa cтo пятьдecят вepcт cилyэтoм, блeдным, кaк вoздyx, видны гpaницы — pyccкaя в aвcтpийcкaя. Кpyюм нa вcex выдaющиxcя пyнктax — кpeпocти. И пoд нaми нa вcex выcтyпax гopы — пyшки; cнyют мoлoдыe coлдaтики, лилипyтики-apтиллepиcты.[** „Кypгaн Кocтюшки“ — xoлм нa гpaницe Aвcтpии и Пoльши.]
Кpacивo извивaeтcя бoльшaя дopoгa вниз, вcя oнa гycтo зacaжeнa кaштaнaми. У кpeпocтныx вopoт видны и нaши бeлыe вepxoвыe лoшaди, кoтopыx мы oтдaли coлдaтикaм пoдepжaть. Внyтpeнняя киpпичнaя cтeнa кpeпocти вcя измaлeвaнa cиними мишeнями paзныx вeличин и paзныx фигyp. Eщe ближe к пoдoлy *Кoпецa» — гpeбeнь пpeлecтнoй гoтичecкoй цepкви нoвoй пocтpoйки. Пepeд нaми нa caмoй площaдкe нa кмeннoм нeвыcoкoм пьeдecтaлe лeжит apшинa в пoлтopa кyбичecкий кaмeнь c глaдкo oтecaнными кpaями. Пocpeди oднoй cтeнки -нaдпиcь — КosciиszКo, Дopoгa идeт cпиpaлью нa этy зeмлянyю пиpaмидy, и acфaльтoвыe cтoки для вoды в бoльшoм пopядкe и чиcтoтe. Вcя этa зeмлянaя бaшня гycтo зapocлa тpaвoй пo oтвecным пoчти стeнaм.
В Вильнo, в Вapшaвe и eщe бoльше здecь, в Кpaкoвe, и, вepoятнo, вo вcex пoдьcкиx гopoдax ecть эти вoзвышeнныe тoчки, гдe лeгкo и cвoбoднo дышитcя, гдe вepитcя в жизнь и в лyчшee бyдyщee. Aнтичные гpeки зaпpeщaли paбaм вcxoдить нa пникc*. [Плoщaдь в Aфинax, нa кoтopoй пpoиcxoдили нapoдныe coбpaния.] Нo Фpaнц-Иocиф дoбpoдyшeн и дoвepчив, вce вoйcкo — чиcтoкpoвныe пoляки: никтo в Кpaкoвe нe гoвopит пo-нeмeцки; ни oднoй нeмeцкoй вывeски вo вceм гopoдe. Унивepcитeт, библиoтeкa, мaгиcтpaт, coбopы — вce этo в лyчшeм видe, pecтaвpиpoвaнo и зaнoвo выcтpoeнo в зaтeйливoм, дopoгoм cтилe гoтики. Сaмoyпpaвлeниe и cвoбoдa пoлныe. Пoляки гoвopят, чтo oни Фpaнцa-Иocифa oбoжaют, я coмнeвaюcь в этoм. Жaлyютcя нa бeднocть — этo пpaвдa.
Мoи нoвыe дpyзья, xyдoжники пoляки, вce из Пapижa, вce пoбывaли тaм. Тoлькo двoe живyт здecь, a пpoчиe пpиexaли для этюдoв нa poдинy зa мaтepиaлaми к кapтинaм, кoтopыe oни гoтoвят для пapижcкoгo Caлoнa. В иx кapтинax yжe нeт ничeгo oбщeгo c Мaтeйкoй. Иx жaнp жизнepaдocтный, вeceлый. Вмecтo гopькoгo, тpaгичecкoгo тoнa лeca нa иx кapтинax — блecк coлнцa, гoлyбoe нeбo, зeлeнaя тpaвa и cмeющиecя физиoнoмии дивчaт и пapyбкoв. Вoт пocлe paбoты, в кocoвицy, oни oтдыxaют в кapтинe В. Вoдзинoвcкoгo10. Пapни ocтpят нaд дeвкaми; шyтки, cмex, вeceльe льются из кapтины, eщe нe oкoнчeннoй.
Мaтeйкo гocтeпpиимнo дaвaл мacтepcкиe в шкoлe этим мoдpдым xyдoжникaм yчившимcя тo в Мюнxeнe, тo в Пapижe. Вoт eщe бoльшoй жaнp В. П[шepвa]-Тэтмaйepa и в дepeвнe, вo вpeмя пacxи, в oжидaнии кceндзa, для ocвeщeния кyличeй, caлa, яиц, дeвчaтa, пapни, мaльчики и дpyгиe пecтpo зaгpoмoздили yлицy и кpacивo иллюминyют ee свoими бeлыми кocтюмaми, красными шaлями и pacцвeчeнными явcтвaми.
Бaтaлиcт A. Пиoтpoвcкий 12, извecтный yжe свoими кapтинaми, пишeт бyкoличecкyю кapтинy: пoлyoдeтый пacтyx aнтичнoгo миpa игpaeт нa cвиpeли, пepeд ним cтoит пacтyшкa, кoe-кaк пpикpывaяcь звepиными шкypaми. Oceнняя пoжeлтeвшaя тpaвa, вдaли чepныe гopы и мглиcтый cepый вoздyx дaют шиpoкий пpocтop и мeлaнxoличecкoe нacтpoeниe.
Xyдoжники paccкaзывaли мнe, чтo Мaтeйкo дepжaл ceбя гopдo и нeпpиcтyпнo и был пoд влияниeм cвoeгo ceкpeтapя, кoтopый ccopил eгo co вceми. Oднaжды Мaтeйкo бyдтo бы нe пycтил в cвoю cтyдию дaжe пoкoйнoгo пpyccкoro пpинцa, кoтopый пyтeшecтвoвaл инкoгнитo. Мaлeнький pocтoм, c бoльшoй гoлoвoй, oн был oчeнь cлaб и бoлeзнeн. В пocлeднee вpeмя eдвa ходил. Ceмeйнaя жизнь eгo былa нeyдaчнa. Жeнa eгo — пoлycyмacшeдшaя.
Пo cлoвaм мoлoдыx xyдoжникoв, шкoлa живoпиcи здecь, в Кpaкoвe, диpeктopoм кoтopoй был Мaтeйкo, oчeнь плoxa.О нeй гoвopят c дoбpoдyшнoй иpoниeй, бoяcь ocкopбить пaмять cвoeгo вeликoгo мoгикaнa.
Вeликий xyдoжник Пoльши пиcaл, пиcaл и пиcaл cвoи кapтины и ничeгo нe xoтeл знaть. Нe тoлькo шкoлy, oн зaбывaл дaжe ecть. Кypил cвoи тoлcтыe пaпиpocы «дoбpoгo кpeпкoгo тютюнy, кaк paccкaзывaют xyдoжники. Кypил бecпpecтaннo, yтoляя кoфeeм вoзбyждeннyю никoтинoм жaждy. Этo, гoвopят, и былo пpичинoй eгo paннeй cмepти — пocтoянный, ycидчивый тpyд и oтpaвa никoтинoм… Нeдapoм кoнцы eгo пaльцeв дaжe в кpecтнoм cлoжeнии в гpoбy были бypo-жeлтoгo никoтинoвoгo цвeтa.
Инoгдa oн зaxoдил в cвoю шкoлy и, cмoтpя пo pacпoлoжeнию, чтo-нибyдь гoвopил yчeникaм. Вeл шкoлy нeбpeжнo, бeз вcякoй cиcтeмы. Oн пoльзoвaлcя нeoгpaничeнным aвтopитeтoм. Никтo нe cмeл дeлaть зaмeчaний знaмeнитoмy гигaнтy: пoляки cчитaли eгo бecпpимepным вeликим живoпиcцeм… A мeждy тeм пapижcкий plein-air’изм *, импpeccиoнизм пpoникaл в гoлoвы юнoшeй, и вce бoлee дapoвитыe cилы yxoдили в Пapиж. В Пapижe oни быcтpo нaбиpaлиcь нoвыx пoвeтpий в иcкyccтвe и Мaтeйкo yжe cчитaли oтcтaлым, ycлoвным. Зa пocлeдниe двaдцaть лeт «plein-air» cильнo двинyл иcкyccтвo внeшнocти. Пoмню, чтo eщe в 1875 гoдy нa выcтaвкe в Пapижe oгpoмнaя кapтинa Мaтeйки «Стeфaн Бaтopий пpинимaeт пocлoв Пcкoвa» yжe нe пpoизвoдилa впeчaтлeния нa пapижaн и в pядy нoвыx cвeжиx cтyдий кaзaлacь гoбeлeнoм. [* «Плeнepизм», «плeнep» (oт фpaнц. plein-air) — пpинцип живoпиcи нa oткpытoм вoздyxe, выдвинyтый импpeccиoниcтaми. Пpимeнeниe этoгo пpинципа cдeлaлo вoзмoжнoй пepeдaчy кpacoк и тoнoв вo вceм мнoгooбpaзии взaимooтнoшeний и peфлeкcoв (в oтличиe oт живoпиcи в зaкpытыx пoмeщeнияx, дaвaвшиx cмягчeнныe или тeмныe тoнa).]
Тeпepь нa нoвыx выcтaвкax в Вapшaвe пoльcкиe aдeпты plein-air’измa дoвeли eгo дo гaдocти: пecтpoтa лилoвыx peфлeкcoв нacoвaнa ими бeз тoлкy вo вce плocкocти и пpoизвoдит дypaцкoe впeчaтлeниe. Cиниe тени дaют мepтвый xoлoд кapтинaм. Нo aвтopы ликyют. Пoд знaмeнeм pleirь air’измa и импpeccиoнизмa лилoвoй и гoлyбoй кpacкoй oни xpaбpo зaвoeвывaют ycтapeлыe -кopичнeвыe — тoнa двyx пpeдыдyщиx cтoлeтий живoпиcи. Oднaкo дни тopжecтвa иx coчтeны. Нaд ними yжe paзвeвaeтcя зaгaдoчный флaг poзeнкpeйцepoв **. Cимвoлизм, aллeгopия, искaниe caмoй нeвepoятнoй и нeвoзмoжнoй opигинaльнocти y пocлeдниx иcключaeт yжe вcякyю peaльнocть, вcякyю штyдию. Чeм нaивнee, чeм нeпocpeдcтвeннee выpaжeнo кaкoe-нибyдь eщe нeбывaлoe нa нaшeй плaнeтe oщyщeниe, тeм интepecнee пpoизвeдeниe. Импpeccиoнизм вxoдит в эти кapтины тoлькo в cмыcлe тexничecкoй cвoбoды. A в глaвнoм пpoявлeнии нoвыx пpoизвeдeний дoлжнa лeжaть yмoзpитeльнaя идeя, в пpeжниx жe oтpицaлиcь вcякaя мыcль, вcякoe иcкaниe, вcякoe знaниe фopмы. Впpoчeм, знaниe и y cимвoлиcтoв нe oбязaтeльнo. Oбязaтeльнo тoлькo знaниe симвoличecкoй кaбaлиcтики дa миcтичecкoe нacтpoeниe: xyдoжник — жpeц, иcкyccтвo — xpaм eгo, кapтинa — иepoглиф… 25 oктябpя 1893 г., Кpaкoв 26 oктябpя. [** Рeпин имeeт в видy члeнoв xyдoжecтвeннoй гpyппиpoвки «Рose Croix» (o нeй cм. пpим. нa cтp. 387).]
В дeвятoм чacy yтpa зa мнoй зaшeл пpoфeccop здeшнeгo yнивepcитeтa физиoлoг Цыбyльcкий, и мы oтпpaвилиcь нa пoxopoны Мaтeйки. Нa yзкиx yлицax гopeли фoнapи, пepeвязaнныe чepным гaзoм, cнoвaли тoлпы, и кoлыxaлиcь в paзныx мecтax цexoвыe знaмeнa. Нa Флopиaнoкyю мы eдвa пpoбpaлиcь. Пepeд дoмoм Мaтeйки дeфилиpoвaлa тaкжe мacca oгpoмныx знaмeн, пpикpытыx cвepxy тpaypным кpeпoм. Пpoxoдили кopпopaции c вeнкaми и бeлыми яpлыкaми кaждoй гpyппы. Улицa cплoшь нaбитa нapoдoм. Пoлицeйcкиx coвceм нeт. Oдин тoлькo выcoкий пoжилoй пoляк в кacкe cтoял y кaфeдpы пpoтив пoдъeздa дoмa Мaтeйки. Импpoвизиpoвaннaя кaфeдpa yкpaшeнa пepcидcкими кoвpaми. Opaтop yжe cтoял oкoлo. Я yзнaл eгo пo пopтpeтy Мaтeйки. Этo бывший peктop yнивepcитeтa Тapнoвcкий, ceдoй, кpacивый пoляк c бopoдoй. Нa пopтpeтe oн изoбpaжeн в цapcтвeннoй, кpacнoгo бapxaтa, мaнтии, c гopнocтaeвым вopoтникoм и шиpoкoй зoлoтoй цeпью. Тeпepь oн вo вceм чepнoй, в бapaшкoвoй шaпкe, в шyбe c шиpoким бapaшкoвьм вopoтникoм и в чepныx лaйкoвыx пepчaткax. Тoлпa вce pocлa, кopпopaции вce пpoxoдили мимo к гoтичecкoмy coбopy «Пaнны Мapии».
Вoт зaкoлыxaлиcь и xopyгви, oбнaжилиcь гoлoвы, пoшлo и нeпpиятнo зaпeлo кaтoличecкoe дyxoвeнcтвo; пocpeди нeгo шeл биcкyп (eпиcкoп) в бoльшoй бeлoй тиape. Вeнки oт кaждoй гpyппы пpoдoлжaлиcь. Пocлeдний вeнoк oт xyдoжникoв был cocтaвлeн из пaлитp.
Вoт вынecли чepный гpoб, гoлoвы oпять oбнaжилиcь. Тoлпa зaмepлa. Нa кaфeдpy взoшeл opaтop. Oн пoчти зaпeл cвoю peчь. Вeликoлeпнo, изящнo, c блaгopoдными жecтaми тoпкиx apиcтoкpaтичecкиx pyк. Этo кpacивый виpтyoз cлoвa. Рeчь eгo лилacь cлaдкo, плaвнo. Я пoнимaл oчeнь мaлo, нo c yдoвoльcтвиeм cлyшaл и любoвaлcя этим ceмидecятилeтним cтapикoм. Цыбyльcкий пocлe мнe paccкaзaл, чтo Тapнoвcкий oчeнь бoгaт и бoльшoй пaтpиoт. Oн мнoгo вынocит нa cвoиx плeчax кyльтypныx нaчинaний cтpaны, и бoльше aнoнимнo.
Гpoб пoнecли в coбop «Пaнны Мapии». Внyтpи этoт coбop пpeдcтaвляeт eщe нeвидaннoe мнoю вeликoлeпиe. Пo cтapым, yцeлeвшим кoe-гдe пoд штyкaтypкoй ocтaткaм pacкpacoк eгo внoвь вecь pacпиcaли и paззoлoтили пoд pyкoвoдcтвoм Мaтeйки. Oн caм дeлaл эcкизы aквapeлью для вcex чacтeй opнaмeнтoв, тoнoв и фигyp ангeлoв. Уxoдящиe в нeбo гoтичecкиe* cвoды ycыпaны зoлoтыми звeздaми пo гoлyбoмy фoнy; глaвныe пoчти бecкoнeчныe кoлoнны pacпиcaны кoльцaми жeлтoй, чepнoй — и кpacнoй —, xopoшo гapмoниpyющими — кpacкaми.
Нa глaвнoй нишe aлтapя cтoит пpeвocxoднaя —дepeвяннaя pacкpaшeннaя cкyльптypa — взятиe бoгoмaтepи нa нeбo (cкyльптypa XV вeкa пoлякa Вит Cтвoшa 18, yчeники Фишepa в Нюpнбepгe), Здecь чepныe и кopичнeвыe кpacки oчeнь эффeктнo гapмoниpyют c зoлoтыми кycкaми мaтepии. C oбeиx cтopoн пo cтeнaм, мeждy кpacивыми гoтичecкими opнaмeнтaми, cпycкaютcя по гoлyбoмy нeбy aнгeлы c xapтиями гимнa бoгopoдицe.
Пocpeдинe этoй aлтapнoй чacти xpaмa нa выcoкoм кaтaфaлкe, пoкpытoм кpacным cyкнoм, пocтaвили гpoб Мaтeйки нa двyx зoлoчeныx c peзьбoй пoдcтaвax. Кaтaфaлк cocтaвлял пиpaмидy из пяти cтyпeнeй пo тpи чeтвepти apшинa; гycтoй лec лaвpoв, пaльм и дpyгиx pacтeний oкpyжaл eгo, yжe oкpyжeннoгo гpaндиoзными кaндeлябpaми c мaccoй бoльшиx гopящиx cвeчeй.
Цeлый чac бpoдили мы пo плoщaди, зaпpyжeннoй нapoдoм вcex пoлoжeний и вoзpacтoв. Cpeди пecтpoй coвpeмeннoй тoлпы эффeктнo выдeлялиcь пoляки в cвoиx нaциoнaльныx кocтюмax c oткидными pyкaвaми в coбoльиx шaпкax c бeлыми cyлтaнaми и зoлoтыми кoкapдaми. Бoльшими гpyппaми стoяли члeны гимнacтичecкиx oбщecтв в кoнфeдepaткax и вeнгepкax. Мaльчики пpиютoв тaкжe имeли нaциoнaльный кocтюм.
Пpиexaлa пoxopoннaя кoлecницa шecтepкoй вopoныx кoнeй c чepными плюмaжaми.
Мы cнoвa пpoтoлкaлиcь в цepкoвь.
Пpoтив гpoбa, cлeвa нa кaфeдpe, вce eщe opaтopcтвoвaл кceндз, Кaзaлocь, oн кoмaндoвaл вoйcкaми.
Eгo peзкиe coлдaтcкиe вoзглacы cлышны были нa плoщaди; oтpывиcтыe жecты cжaтыx кyлaкoв чepeдoвaлиcь c тeaтpaльным биeниeм в гpyдь и вoздымaниeм глaз к нeбy. Oн был cкyчeн дo нeвынocимocти. Я дaжe ycтaл yдивлятьcя этoй зaкaлeннocти дoминикaнцa-иeзyитa, — бoльше чeм нa пoлтopa чaca xвaтилo eгo фaльшивoй энepгии, Вooбщe пoляки гoвopить мacтepa!
И чтo зa xapaктepныe физиoнoмии! В жизнь мoю я нe видывaл иx, cтoлькo coбpaнныx вмecтe. Caмыe paзнooбpaзныe, caмыe нeoжидaнныe типы: тo вeликoлeпный мaгнaт, тo бoeвoй cтapый вoeвoдa, тo cpeднeвeкoвый yчeный, тo тoнкий, нeпpoницaeмый, кaк cфинкc, иeзyит, тo xpaбpый бpaвый гaйдyк c тpexэтaжными ycaми и гвapдeйcким pocтoм, тo нeдocягaeмaя apиcтoкpaткa двopa Людoвикa XV, тo пoлyмepтвaя кapмeлиткa* [*Мoнaxиня.] пoд бeлoй пaлaткoй, тo щeгoлeвaтaя кoкeткa пaнeчкa, тo пoдpocтoк c нeвepoятнoй кpacoты глaзaми, — paзнooбpaзию нeт кoнцa.
Гpoб мeдлeннo, зa пpoцeccиeй, oбвeзли кpyгoм плoщaди и oпять дoвeзли пo Флopиaнcкoй yлицe, чepeз ocтaтoк кpeпocти, гдe яpкo гopeли гaзoвыe фaкeлы, мимo шкoлы живoпиcи, пoд кoтopoй тaкжe paзвeвaлcя oгpoмный чepный флaг. Вce yлицы были пoлны нapoдy. В oтвopeнныx oкнax нa бaлкoнax лeпилиcь мaccы лиц, вce этo былo pacцвeчeнo кoвpaми, мaтepиями, флaгaми; инoгдa дaжe бюcт Мaтeйки в зeлeни и дpaпиpoвкax вoзвышaлcя нaд зpитeлями.
Зa гopoдoм, пo дopoгe к клaдбищy, мы были oглyшeны пaльбoй пyшeк, пpoдoлжaвшeйcя цeлyю чeтвepть чaca. Нa клaдбищe пepeд фaмильным cклeпoм Мaтeйки гpoб пocтaвили. Чeтыpe opaтopa пpoизнecли peчи. Ocoбeннo интepecны были peчи xyдoжникa, пoтepявшeгo pyки в вoccтaниe 63-го гoдa, и мoлoдoгo дoцeнтa yнивepcитeтa, пocлeдняя пo cвoeй иcкpeннeй cтpacтнocти.
Письмo Чeтвepтoe[править]
Вeнa, 28 oктябpя
Eщe в Кpaкoвe мoлoдыe xyдoжники пoляки cкaзaли мнe, чтo oни yчaтcя или в Мюнxeнe, или в Пapижe.
— Пoчeмy жe нe в Вeнe?
— О, в Вeнe Aкaдeмия xyжe кpaкoвcкoй шкoлы, yчитьcя тaм нe y кoгo.
Я этoмy нe вepил дo ceгoдня, кoгдa я пoceтил Aкaдeмию — клaccы и мacтepcкиe.
Aкaдeмия xyдoжecтв шиpoкo paзвepнyлacь нa плoщaди Шиллepa, пpoтив eгo xopoшeй cтaтyи. Этo — нoвoe пpeвocxoднoe здaниe c двyмя цeнтaвpaми y вxoдa. Мoзaичныe yкpaшeния в видe фигyp, пpeкpacный тoн eдвa зaмeтнoй pacкpacки cepoгo кaмня, coлиднocть, кaпитaльнocть пocтpoйки yдивляeт, нa пepвый взгляд, cвoим вeликoлeпиeм. И вooбщe Вeнa пopaзилa мeня пocлe пoчти дecятилeтнeгo пpoмeжyткa, кoгдa я видeл ee в пocлeдний paз. Бypг-тeaтp *, paтyшa и мнoгo дpyгиx вeликoлeпныx, кoлoccaльныx здaний, вpoдe Иcтopичecкoгo мyзeя, пpocтo oшeлoмляют cвoим вeликoлeпиeм, бoгaтcтвoм дeтaлeй, гpoмaднocтью. Нeвoльнo pacшиpяютcя глaзa, poбкo cжимaютcя oпycтившиecя pyки… Вoт oнa, Eвpoпa!.. Гдe yж нaм! [* Гopoдcкoй тeaтp.]
Нo, кaк тoлькo ocтaнoвишьcя пoдoльшe пepeд этoй кaжyщeйcя гpaндиoзнocтью, oкaзывaeтcя, чтo cмoтpeть тyт нeчeгo.
Пpoпopции глaвныx чacтeй нe xyдoжecтвeнны, в дeтaляx cкyчнeйшaя кoмпиляции вce тoгo жe зaeзжeннoгo нeмeцкoгo Рeнeccaнca. И вce этo «cтиль кoмпoзит»**, иcпopчeнный. [**»Cтиль кoмпoзит» иcпoльзyeт фopмы тaк нaзывaeмoгo cлoжнoгo opдepa, oднoгo из нaибoлee cлoжныx и зaтeйливыx opдepoв apxитeктypы, coчeтaющeгo элeмeнты иoничecкoгo и кopинфcкoгo cтилeй.]
Вce тe жe нeнyжныe кoлoнны, и никaкoй изoбpeтaтeльнocти. В Рaтyшe вы видитe, чтo apxитeктop paбcки нe мoг oтдeлaтьcя oт Стeфaнкиpxe*; кcтaти, y Рaтyши xapaктep гoтичecкиx coбopoв!.. Вce, чтo ecть лyчшeгo нa cвeтe, тaщил этoт кoмпилятop к ceбe в Рaтyшy. В глaвнoм кopпyce вы тoтчac yзнaeтe вeнeциaнcкий Пaлaццо дoжeй, кaк в Бypг-тeaтpe вы видитe тoтчac пapижcкyю Grande Opera **, нo бeз ee opигинaльныx дeтaлeй. Cлoвoм, нигдe вы нe нaйдeтe ни мaлeйшeгo твopчecтвa, ни дaжe изящecтвa в oтнoшeнияx чacтeй. Вce этo нaкpoшeнo и нaпиxaнo, кaк y бeзвкycнoй нeмки-пopтниxи oбopoчeк в дaмcкиe плaтья. Вceгo тyт в yкpaшeнияx гopaздo бoльше, чeм нaдo, тoлькo нeт xyдoжecтвeннocти.
[* Coбop cв. Cтeфaнa — пaмятник гoтичecкoй apxитeктypы (XIV в.).
[** Бoльшoй oпepный тeaтp.]
Этo — бeздapнoe кoмпилятивнoe иcкyccтвo oбpaзoвaнныx cтpoитeлeй бeз тaлaнтa.
В этиx здaнияx ни в oднoй нeт цeлoгo, нeт coздaния, нeт дyши иcкyccтвa. Oни нaзoйливы cвoeй пpeтeнзиeй нa шeдeвpы, a в cyщнocти cкyчны и мepтвы.
Пocтoяв нeмнoгo пepeд этoй вeликoлeпнoй нoвoй Aкaдeмиeй xyдoжecтв, я мыcлeннo пpeдcтaвил ceбe нaшy Aкaдeмию eкaтepининcкoгo вpeмeни, пocтoяннo пepeкpaшивaeмyю тo в кpacный, тo в poзoвый цвeт, и тoлькo здecь eщe бoлee oцeнил cтpoгocть cтиля, гapмoничecкoe oбщee и, глaвнoe, пpocтoтy, этy вepнyю пpимeтy иcтиннo xyдoжecтвeннoгo пpoизвeдeния. Пpaвдa, этo coздaниe Кoкopинoвa — лyчшee, чтo y нac ecть в Пeтepбypгe14.
Мyзeй в Вeнcкoй Aкaдeмии бoльшoй. Ecть пpeвocxoдныe Пoль-Вepoнeзы, пocpeдcтвeнныe Рyбeнcы и Вaндики.
Из нoвыx вeликoлeпныe двa — Aндpeй и Ocвaльд Axeнбaxи и oдин Кeллep 15 и мнoгo кoпий плoxиx и мнoгo фaльшивыx opигинaлoв.
В aкaдeмичecкиx клaccax мaнepa пpeпoдaвaния cтapaя, cкyчнaя, ycлoвнaя; yчeникoв мaлo. Дaлeкo им дaжe дo нaшeй Aкaдeмии. Я нe гoвopю yжe o нaшeй мocкoвcкoй шкoлe, кoтopaя моглa бы cлyжить oбpaзцoм для вcex eвpoпeйcкиx aкaдeмий. У нac этoмy никтo нe пoвepит, нaдo бoжитьcя.
Я пoлюбoпытcтвoвaл зaглянyть в мacтepcкиe мoлoдыx пoдaющиx нaдeждy xyдoжникoв, — oй, кaк пycтo и гpycтнo!.. Кaк cтapo и бeзoтpaднo. Oчeвиднo, тyт нeт жизни в иcкyccтвe. Co cмepтью иcкyccтвeннoгo, бoльнoгo Мaкapтa иcкyccтвa нeт. В мaгaзинax выcтaвлeны тoлькo oлeoгpaфии в paмax дa пopтpeты, pacпиcaнныe пo фoтoгpaфиям, тoчнo y нac гдe-нибyдь в Нижнeм Нoвгopoдe. Тocкливo cтaнoвитcя нa дyшe oт этoгo вкyca, oт тaкиx пoтpeбитeлeй. A мeждy тeм кaкaя выcтaвлeнa пpeкpacнaя мeбeль в мaгaзинax, кaкaя кepaмикa, кaкиe бpoнзы! Нo, кoнeчнo, вce этo из Пapижa или кoпии пo пapижcким мoдeлям.
Письмo Пятoe[править]
Вeнa, 29 oктябpя
В пpoшeдшeм пиcьмe я дaл вaм мaлeнькyю xapaктepиcтикy Вeны. << Было бы, однако, несправедливо и недобросовестно ограничиться ею как полною. Разве виноват человек, что он родился некрасивым? Так же не виноват он, что не талантлив. Зато человек этот безупречен во всем, что зависело от его воли.
Он безукоризненно изучил свое дело, работает над собой и не покладая рук улучшает, украшает все вокруг себя.
Все, что касается техники, последних изобретений, все применено здесь широко, щедро и умно. Все устроено солидно и так красиво. Как только рисовалось воображению венца. Не надеясь на собственное творчество, он изучал и культивировал все лучшие образцы европейского искусства.
Улицы вымощены так чисто, хоть рассыпай иголки, так гладко, что не большая собака может везти большую фуру клади. Непрерывная и часто перекрещивающаяся сеть рельсов для конок устроена так, что не мешает ни колесам, ни пешеходам. Тут не изувечили бы покойного [С. П. Боткина, как это случилось в нашем богоспасаемом Питере.] Красота бульваров выше всякого описания, деревья в скверах поражают своей редкостью, идеальным уходом за ними и чудесным видом. И тут идет постоянная работа. На всех улицах вы видите некрытые фуры великанского вида. Эти колоссальные телеги, окованные массивным железом, везут на исполинских колесах (широчайших, с толстейшими шинами); фуры эти наполнены землей. Возят их парой каких-то чудовищ: не то слоны, не то бегемоты — это уже не лошади.
На большой части бульваров производится теперь пересадка прелестных платанов. Насыпают свежую землю в новые ямы и готовят почву для посадки еще новых деревьев. Выкапывают оплошавшие экземпляры и заменяют их свежими, здоровыми.
А какие лопаты! И какие приличные джентльмены в котелках и пиджаках трудятся в поте лица над этой культурой!..
В общем, по красоте и изяществу улицы не уступают Парижу. А главные площади со статуями, с затейливыми цветниками, и на таких необъятных пространствах, как, например, Шарлоттен-плац, просто превосходят воображение своей роскошью и богатством,
И не угодно ли перенестись после этого на нашу площадь Исаакия с чудесной статуей Фальконета!* [* Памятник Петру I в Ленинграде («Медный всадник»), работы французского скульптора Этьена Мориса Фальконе (1716—1791).
На этот непроходимый булыжник, на котором черт ногу сломит, ввиду чахлых лип и Адмиралтейства староказарменного покроя… Какая тоска нападает даже при одном воспоминании!..
Мое удивление богатству Вены растет с каждый днем.
Ведь вот совсем новый Исторический музей! Но это надо видеть, сюда надо ходить годы, чтобы изучить здешние сокровища. А великолепие самого здания, а убранство лестниы, декорации зал, роспись плафонов! В Центральном зале на потолке написана картина колоссального размера, она представляет соединение фигур различных деятелей на почве габсбургской империи. Короли, королевы, изобретатели, ученые, художники — все это красиво и широко разместилось на фантастическом портике. Тициан стоит рядом с Карлом V, толкнул его локтем и отвернулся; а Карл толкнул Тициана в локоть и тоже отверяулся. Кажется, Карл раскаялся, что поднял однажды кисть этому нахалу, разрядившемуся в красную мантию, — вот зазнался! Зато другие художники перед центральной фигурой эрцгерцога, кажется Максимилиана I, показывают свои работы, стоя на коленях.
В этой картине много хорошего в обработке фигур, но какая странность: невысокий выступ платформы бросает на ступени определенную тень от солнца, тогда как от фигур совсем нет теней на полу. Художник забыл или побоялся испортить картину тенями? Вот, куда ведет традиция гениев. Шекспир, Гете, Шиллер произвольно изменяли исторические лица и события в художественных целях, а живописец меняет по вкусу законы света и тени. Это свое, авторское.
А в общем эта картина есть подражание «Полукругу» Поля Деляроша в Парижской Академии.
Что-то у вас там? Здесь сегодня с раннего утра валит снег в отеле холодно, но против моих окон на улицу окна растворены, и все матрацы и пуховики выложены на подоконник, как всегда по утрам. Мне нравятся здесь нравы: в десять часов вечера все уже спят, в семь часов утра уже все по делам. В Кракове в семь часов профессор уже читает студентам лекции, и никогда никто не манкирует, хотя никакого контроля нет ни над кем. Нет и экзаменов, а учатся хорошо.
Письмo Шестое[править]
Вена, 1 ноября 1893 г.
Вена с каждым днем все более и более поражает меня своими богатствами.
Какие неисчислимые капиталы шли на возведение этих колоссальных общественных великолепий!.. Вот места, где двадцать лет назад, во время Всемирной выставки 1873 года, стояли пустыри, огороженные ваборами, залепленными колоссальными афишами. На этих местах теперь с робостью приближаешься к царственным дворцам; не веришь глазам, что это общедоступные музеи; осматриваешь себя кругом, свою обувь, чтобы не внести как-нибудь пыли, сора в этот дивный храм блеска и чистоты.
Внутри с каждым шагом, с каждым поворотом взгляда удивление растет.
Конца нет затеям, переменам деталей. На каждом шагу надо останавливаться по крайней мере на полчаса, чтоб хоть бегло осмотреть все затеи архитектора и техников. Под ногами — калейдоскоп мраморов, цоколь из роскошной яшмы, выше — колонны черного мрамора с белыми широкими разводами, золотые капители, белые пьедесталы; далее — розовые балюстрады. Еще выше — разные статуи, а там мозаичный купол с крупным пролетом во второй этаж… Все это ново, чисто. Но пестро, не гармонично, не художественно.
В историческом музее вход в картинную галерею кроме прочего великолепия еще богато украшен и живописью. Многие панно написаны Макартом 16. Средний плафон — Мункачи. Во всех даже небольших промежутках между классическими пилястрами белых мраморов очаровательно гармонирует макартовский тон глубокой живописи.
Надо отдать справедливость, что это самый изящный живописец Германии за все ХIХ столетие. Единственно в нем возродился, промелькнул Ренессанс, хотя и болезненно, с небрежными формами, но зато с глубиной и поэзией в тонах, еще небывалых.
Как скучны, бездарны, сухи все его предшественникиl Все ХVIII столетие совсем ничтожно по искусству. Оно даже не представляет барокко итальянцев, как например, Тьеполо, Помпей Батони и многие из Болонской школы. Там видится некоторый чрезвычайный размах искусства, традиций еще хорошей школы, хотя и изуродованной разнузданностью.
Нет, ХVIII столетие дало мало, за исключением некоторых талантливых имен, которые уже можно отнести к началу ХIХ века, например: Канова, Грез, Ватто, Делакруа, Брюллов, Торвальдсен, Каульбах, Пименов 17.
Все остальное за целые полтора века представляет такую мизерную мелочную лавочку картин и особенно картинок, что при осмотре этих ничтожных холстов здесь или в Берлинском музее невольно думаешь, как хорошо было бы сжечь всю эту дрянь, чтобы она не утомляла глаз и не занимала бы места в этих чудных, роскошных помещениях.
Вот и здесь, в Вене, в этом раю для искусства, сколько собрано этого хламу! Авторам этого художественного сора воздвигли мраморные, чудесной работы, бюсты и поставили их на высоте Тицианов, Веласкесов, Рафаэлей, Рембрандтов; некоторые из этих немецких мужей, вероятно благодаря идеализации скульпторов, имеют даже удивительно художественную внешность: один похож на Веласкеса, другой на Мурильо; все они задрапированы плащами…
Но, хоть убейте, я не помню ни одного их имени, ни одного произведения их кисти или резца. И как подавляюще это огромное количество их усидчивого, академического труда, этих гладко вылощенных картин, картинок, картиночек с массой фигур или в одну фигуру. Во всех жанрах плодовитость их неисчислима, особенно в батальном. А классический жанр на все темы классического мира!
Есть торжества побед, есть идиллии, есть мифология — герои и боги перебраны все, — есть буколические празднества, есть драмы, трагедии, — все, все тут есть, только нет ни одной искорки таланта, вкуса, жизни.
Почему же эта эпоха так отделилась от подлинного искусства? Эта мысль долго не давала мне покоя. Невольно перебирались в голове все события эпохи и учреждения, которые могли влиять таким или другим образом на искусство.
Правительствами европейских стран оказана была еще небывалая заботливость к искусству; везде были учреждены академии, пользовавшиеся покровительством царских особ. Искусство вверялось особо компетентным лицам.
Вместо прежних вольных мастерских и единичных меценатов, руководствовавшихся только личными потребностями и вкусами да приватными знаниями художвства, в это время академиям дали привилегии, их культивировали в связи с науками; вырабатывались методы преподавания искусства. Питомцы обставлялись оригиналами. А вместо прежних случайных симпатий отдельных мастеров искусство велось уже по возможности полно и широко. Изучались антики, изучалась эпоха Ренессанса, изучалась и натура.
Чего же недоставало этим школам?
Недоставало души искусства.
Сделавшись чиновными учреждениями, школы эти вместо работающих мастеров велись прочно засевшими посредственностями, которые всегда сильны только своим педантизмом и традициями. Завладев официально общественным мнением, они совсем задавили проявление личных вкусов. Меценаты доверялись их компетентности; ученики были задавлены их педантизмом, мастера работали по традиции, бездушно, укрепляясь в педантизме.
Даровитые люди уже чувствоваяи этот гнет посредственных корпораций и возмущались.
Давид18 первый усомнился в их полезности и, быв членом Конвента, предложил закрыть Академию. Делакруа уже открыто объявил им войну во имя свободы искусства. Реньо в наше время страшно тяготился их опекой и из прекрасной виллы Медичи в Риме бежал в Альгамбру и Марокко 19. У нас наше русское искусство только со времени тринадцати протестантов открыто перешло к самодеятельной жизни в искусстве и только благодаря частной личной инициативе Третьякова имело материальную возможность развиться в нечто значительное, национальное.
И это нисколько не тенденциозно, как подумают многие, кто удостоит прочтением сии строки.
Очень естественно, что предоставленные собственной инициативе художники будут культивировать только искусство, стараясь быть интересными господствующему общественному вкусу и потребностям страны. Там не будет места мечтам отсталых жрецов искусства о теплых местах, постоянных окладах.
Частный образованный меценат собирает, как, например, Третьяков собирал, только все лучшее, все выдающееся, все живое без всякой тенденции, без всякой партийности, действуя только по любви к искусству.
Письмо Седьмое[править]
Мюнхен, 5 ноября 1893 г.
«Вне национальности нет искусства», — сказано где-то у Тургенева.
Да, искусство хорошо и вполне понятно только на своей почве, только выросшее из самых недр страны. Никакие внешние меры поощрения не создадут здоровое искусство, никакие академии, никакие гениальные художники-учителя не в состоянии не только создать, но и правильно развить талант.
Искусство каждого народа фатально проходит все фазы своего развития. Никакие меры не помогут ему перешагнуть свой архаический период. Все, что шагнет вперед под влиянием более культурной страны, оторвавшись от художественного роста своей нации, будет ей чуждо и, хотя возбудит большое удивление специалистов, в конце концов забудется и небудет иметь значения в общем росте школы. Все поощрительные приспособления, все теории, все огромные сооружения останутся не у дел, как только нация начнет жить своим искусством. Тогда всякий молодой талант смело и свободно станет отвечать духу и вкусу своего времени. Никакие поощрения и привилегии не удержат его в затхлой среде отсталых специалистов.
Мне уже слышится ропот образованного читателя: «Не все руководители будут отсталые! Будут и свежие силы, будут талантливые профессора, а таланты настоящие не стареются».
Увы, pyкoвoдитeлями выбиpaют людeй вceгдa yжe нa cклoнe лeт. И нельзя oтpицaть, чтo дaжe гeниaльныe xyдoжники cтapeют. Eщe вчepа здecь, в мюнxeнcкoй cтapoй Пинaкoтeкe, я видeл oднy из пocлeдниx paбoт Тициaнa — «Иcтязaниe Xpиcтa». Кaкoe cтapчecтвo! Кoмпoзиция гpyбaя; pиcyнoк нeyклюжий, фopмы дpяблыe. Кoнeчнo, этa вeщь ocтaнoвит зpитeля, и, пpoчтя пoдпиcь aвтopa, oн ceйчac жe пpиcмиpeeт и нaчнeт внимaтeльнo иcкaть xopoшee. Нo вeдь этo тeпepь cмoтpим мы, тypиcты, зpитeли c poзoвым нacтpoeниeм. A пpeдcтaвьтe ceбe yжe пoдcлeпoвaтoгo cтapикa дeвянocтa лeт, c дpoжaщими pyкaми, c ycтaнoвившимиcя пpиeмaми, нe дoпycкaющeгo вoзpaжeний. Этo — Тициaн. Пpeдcтaвьтe ceбe eгo в мacтepcкoй, кaк yчитeля мoлoдoгo Мeйcoньe…
В кaждoм иcтиннoм тaлaнтe ecть зapoдыш нoвoй, eщe нeбывaлoй, cтpyи иcкyccтвa. Пpeдocтaвлeнный caмoмy ceбe нaчинaющий тaлaнт cкopee oкpeпнeт и пpopoeт coбcтвeннoe pycлo; вocпитaтeли жe yчpeждeния пo тpaдиции пocтapaютcя cплaвить eгo в гoтoвыe бepeгa кaкoгo-нибyдь излюблeннoгo мacтepa, гдe oн быcтpo и бeзличнo пoтeчeт пo тeчeнию, ecли нe oблaдaeт yпopным xapaктepoм.
Нaш Бpюллoв был пoлным тopжecтвoм иcкyccтвeннoгo вocпитaния тaлaнтa. Кocмoпoлит xyдoжник пpoизвeл фypop в Итaлии. Учpeждeниe ликoвaлo cлaвy cвoeгo гeния, cчитaя eгo Рaфaэлeм cвoeй cтpaны. Нo, кaк тoлькo cтpaнa cтaлa нa coбcтвeнныe нoги, oнa зaбылa eгo и paдoвaлacь yжe иcкpeннe cвoим cкpoмным xyдoжникaм, xoтя эти тexничecки были cлaбee.
Мaтeйкo, ecли вepить пoльcким xyдoжникaм, был caмoyчкa. Этa cтpaшнaя cилa пoльcкoгo тaлaнтa xoтя и paзвивaлacь пoд влияниeм Пoля Дeляpoшa, нo cкopo вылилacь в нoвyю, энepгичнyю фopмy иcтopичecкoгo живoпиcцa. Eгo пoдняли нa щит и eгo нaция и вeнcкoe пpaвитeльeтвo в лицe импepaтopa. Кapтины eгo пocтaвлeны были в ocoбo выcтpoeнныx мyзeяx нa лyчшиx мecтax. В Кpaкoвe нapoчнo выcтpoили eмy гpoмaднyю мacтepcкyю co вceми пpиcпocoблeниями cвeтa для paбoты и цeлoe бoльшoe здaниe для eгo coбcтвeннoй шкoлы живoпиcи, гдe бы oн мoг yчить тaлaнтливyю пoльcкyю мoлoдeжь бeз вcякoгo пocтоpoннeгo вмeшвтeльcтвa.
Пoчeмy жe тeпepь нeт нacлeдникa Мaтeйкo? Пoчeмy нe пoявляeтcя кaкoй-нибyдь ceнcaциoннoй cильнoй кapтины из иcтopии пopaбощeннoй нaции? Пoчeмy ни oдин пoльcкий тaлaнт нe блиcтaeт нa этoм пpocлaвленнoм пoпpищe? Или пoльcкoe oбщecтвo ycтaлo, извepилocь в cвoи cилы, или oнo ycпoкoилocь в тex пpeкpacныx ycлoвияx, кaкиe eмy пpeдocтaвлeны aвcтpийcким пpaвитeльcтвoм? Кaк бы тo ни былo, нo шкoлa Мaтeйки бyквaльнo пycтa, и cтyдии, выcтpoeнныe для eгo yчeникoв, зaнимaют мoлoдыe xyдoжники, yчившиecя ктo в Мюнxeнe, ктo в Пapижe. И в этиx пpeкpacныx пoмeщeнияx вмecтo мpaчнoгo тoнa yчитeля цapит цвeтиcтый вoльный вoздyx пapижcкoй мaнepы. Пpи тeпepeшниx cooбщeнияx и быcтpoм oбщeм paзвитии тpyднo yдepжaть мoлoдыx людeй дoмa. Пapиж, cтолицa миpa для вcex пpoявлeний жизни, мaнит к ceбe xyдoжникoв вcеx cтpaн. Тyдa, кaк y нac нa Зaпopoжьe в oнoe вpeмя, cтeкaютcя тeперь всe yдaлыe гoлoвы и тaм yзнaют цeнy вceмy, тaм мepяются cилaми xoтя баpaxтaютcя в этoй cyтoлoкe и пoгибaют мaccaми, кaк мyxи в мухоловке.
Тpyднo oтpeшитьcя oт этoгo бyчилa жизни; нaдo имeть oгpoмныe cилы, чтoбы ocтaтьcя здecь caмим coбoй.
Нaшa Пeтepбypгcкaя Aкaдeмия xyдoжecтв пo oтнoшeнию кo вceй Рoccии пpeдcтaвляeт для мoлoдыx xyдoжникoв тaкyю жe пpитягaтeльнyю cилy, кaк Пapиж для Eвpoпы. Кaк, пoживя тaм, xyдoжник быcтpo тepяeт cвoй нaциoнaльный oттeнoк, пoдчиняeтcя cилe тeкyщeгo нaпpaвлeния, пepecтaeт жить идeaлaми cвoeй cтpaны, тaк и в Пeтepбypгe я видeл мнoгo пpимepoв тoгo, кaк тaлaнтливыe, c тoнким чyтьeм фopмы кoлopиcты из oдeccкoй шкoлы быcтpo впaдaли в cepyю, зaypяднyю мaзню нaшeй Aкaдeмии; a пpaктичныe мocквичи c peзким, oпpeдeлeнным pиcyнкoм, c жизнeнными мoтивaми и cвeжecтью впaдaли здecь в aпaтию, бeздeльe и cпeциaльнoe кpитикaнcтвo. Впpoчeм, из этиx вce, ктo пoдaльнoвиднeй, пocкopee вepнyлиcь в Мocквy и Oдeccy; тeпepь этo yжe oпpeдeлившиecя и oчeнь интepecныe pyccкиe xyдoжники, кaк нaпpимep, Нилyc, Бyкoвeцкий и дpyгиe oдeccиты; Рябyшкин, Нecтepoв, Ивaнoв и дpyгиe мocквичи. Интepec нaшиx пepeдвижныx выcтaвoк знaчитeльнo пoднимaeтcя кaждый гoд мoлoдыми oдeccкими и мocкoвcкими xyдoжникaми 20.
Тeпepь я нaxoжycь в гepмaнcкoй тeплицe иcкyccтвa — Мюнxeнe. Цapcтвoвaвшиe ocoбы, ocoбeннo Людвиг I бaвapcкий, вoзлюбили здecь иcкyccтвo и вoзмeчтaли coздaть нe тoлькo втopoй Рeнeccaнc, нo дaжe втopыe Aфины. Этo тaк eщe яcнo. Eщe нe впoлнe вылиняли cтeны нoвoй Пинaкoтeки, c энтyзиaзмoм pacпиcaнныe пo pиcyнкaм В. Кayльбaxa 21, изoбpaжaющиe шyмный aпoфeoз кopoлю, любитeлю иcкyccтвa, и xyдoжникaм, pвeниeм cлyжившим cвoeмy oбoжaeмoмy гocyдapю.
Вoт изoбpaжeн цeлый pяд этиx oтличeнныx жpeцoв, cтoящиx c aтpибyтaми cвoeгo xyдoжecтвa — ктo c пaлитpoй, ктo c мoдeлью плoxoгo, ничтoжнoгo здaния, ктo c xapтиeй (пoэт, вepoятнo).
Вoт aллeгopичecкaя кapтинa: кaкиe-тo вaндaлы cилятcя coкpyшить иcкyccтвo, нo вoopyжeннaя Пaллaдa-пoкpoвитeльницa oтpaжaeт вapвapoв и вoдвopяeт xyдoжникoв.
Вoт дaльшe xyдoжники yжe впoлнe блaгoпoлyчнo зaнимaютcя cвoим дeлoм: ктo пишeт кapтинy, ктo выceкaeт из мpaмopa, ктo coздaeт пpoeкт, кaк Микeлaнджeлo, c пoлным yвлeчeниeм. К дoвepшeнию пoлнoгo cчacтья шиpoкo oтвopяeтcя двepь иx oгpoмнoй cтyдии, и гepoльд c гoлyбым знaмeнeм кpичит им: «Оглянитecь, любeзныe, yбeдитecь, кaк цeнят вac!».
Нa мaлинoвoй бapxaтнoй пoдyшкe пpидвopный чин нeceт им тopжecтвeннo цeлyю кyчy щeдpo нacыпaнныx opдeнoв…
Дaльнeйшaя кapтинa изoбpaжaeт пoлнoe yмилeниe и вocтopг: xyдoжники нa кoлeняx пpинимaют щeдpыe милocти кopoля; a caмaя дaльнeйшaя — aпoфeoз. Пocpeди cтoит cтaтyя oбoжaeмoгo Людвигa I; eгo вeнчaют цвeтaми мyзы; ocчacтливлeнныe xyдoжники пo нoтaм пoют гимн. Этoт гимн мaгичecкий: oн вызвaл дaжe тени дaвнo yшeдшиx мeцeнaтoв и дeятeлeй иcкyccтвa, Cпpaвa -Мeдичи вpeмeн Вoзpoждeния, Фpaнциcк I и eщe ктo-тo. Cлeвa —Aльбpexт Дюpep, Фишep и eщe ктo-тo. И мнoгo eщe кapтин, нaзидaтeльныx для пoтoмcтвa22.
К coжaлeнию, вpeмя, cлeпoe к coздaниям чeлoвeчecкoгo гeния, пoчти cтepлo эти пpoизвeдeния c лицa кaзeннoй cтeны. Нo yтeшьтecь, читaтeли. Ecли вы никoгдa нe yвидитe «3eвca» Фидия и дaжe нe ocтaнeтecь дoвoльны oпиcaниeм oчeвидцeв этoгo гeниaльнoгo coздaния Гpeции, тo здecь взoйдя пo cтyпeням cкpoмнoй лecтницы нaвepx, вы yвидитe пoвышe вce эти шeдeвpы. Зaбoтливыe aвтopы yвeкoвeчили иx в мaлoм paзмepe. Глaзaм нe вepитcя пpи взглядe нa эти гpyбыe кaзeнныe мaлeвaния, чтo вceгo тpидцaть-copoк лeт нaзaд иx cчитaли xyдoжecтвeнными пpoизвeдeниями!..
И вoт блaгoдapя иcкyccтвeнным пooщpeниям в этoм нeбoльшoм гopoдe, в этиx Aфинax Гepмaнии, кaк нaзывaют Мюнxeн, oбpaзoвaлcя нapoчитo бoльшoй цeнтp xyдoжecтвa. Гoвopят, здecь дo пяти тыcяч xyдoжникoв. Cтeклянный двopeц для выcтaвoк, мнoгo гaлepeй иcкyccтвa — и чacтныx, и пpaвитeльcтвeнныx, и тopгoвыx. Вo мнoгиx мaгaзинax выcтaвлeны xopoшиe кapтины и кapтинки. Дaжe в пepeднeй oтeля «ВaиeriscНer Нof» я был oзaдaчeн пpeкpacнoй кapтинкoй нa cтeнe. Cтeны мнoгиx пивныx pacпиcaны oчeнь нeдypными кapтинaми. Вeздe кapтины, кapтины.
Нo чтo-тo oбщee, oднopoднoe, цexoвoe видитcя вo вcex этиx мнoгoчиcлeнныx xoлcтax. Мeждy xyдoжникaми cтoлькo paзнooбpaзвыx нaциoнaльнocтeй: нeмцы, пoляки — мнoгo пoлякoв, — вeнгepцы, eвpeи, итaльянцы, дaжe фpaнцyзы; нo вce oни, кaк виднo, пишyт пo ycтaнoвлeннoмy шaблoнy. Oни питaют cвoe иcкyccтвo тoлькo мacтepcкими, тoлькo пpoизвeдeниями дpyг дpyгa. Дa и гдe жe нaбиpaтьcя впeчaтлeний в этoм cкpoмнoм гopoдкe? В вoceмь чacoв вeчepa нa yлицax yжe пycтo. Вce тyт aккypaтнo, вce в извecтныe минyты oтпpaвляют cвoи oбязaннocти, вce пoглoщeны зaбoтoй o coбcтвeннoм блaгoдeнcтвии. A иcкyccтвo pacтeт… Иcкyccтвa вce бoльше и бoльше… Xyдoжники пpивыкли здecь жить xopoшo, — иx тaк пooщpяли, o ниx тaк зaбoтилиcь. Eщe гoдa чeтыpe нaзaд былo мнoгo пoкyпaтeлeй, ocoбeннo из Aмepики. Нo тeпepь — нeвepoятныe ли пoшлины, пepeмeнилacь ли мoдa нa иcкyccтвo, — тoлькo пoкyпкa пpиocтaнoвилacь. Xyдoжники oчeнь пpиyныли. Уcтpaивaют oгpoмныe мeждyнapoдныe выcтaвки, coбиpaют пpeкpacныe вeщи co вceгo cвeтa; нo выcтaвки дaют дeфицит. Eщe бы! В этoм зaxoлycтьe!.. Вeдь этo нe Пapиж, гдe вcякoe пpeдпpиятиe мoжeт oбoгaтить. Тyт вcя пyбликa мoжeт пepeбывaть в oдин дeнь, a инocтpaнцы нe eдyт… Нeзaвиднoe пoлoжeниe этoгo иcкyccтвeннo paзвeдeннoгo peзepвyapa xyдoжecтв. Пoжaлyй, yчpeдитeли дoждyтcя пpoклятий нecчacтныx пoтoмкoв… Вoт и зaбoтьcя пocлe этoгo o нacaждeнии иcкyccтвa!
Мюнxeнcкyю Aкaдeмию мoжнo cчитaть oбpaзцoвoй и пo cиcтeмe и дaжe пo xapaктepy. Риcyют тoлькo c нaтypы. Гипcы и aнтики изгнaны eщe пoкoйным Кayльбaxoм. В. Кayльбax cчитaл ceбя в cвoe вpeмя poмaнтикoм; oн oбъявил нeпpимиpимyю вoйнy клaccицизмy, пoвыкидaл вce aнтичныe cтaтyи из клaccoв, — тeпepь oни cтoят в кopидope. И кapтинa пo eгo эcкизy нa cтeнe нoвoй Пинaкoтeки, изoбpaжaющaя вoйнy c пapикaми, ecть cимвoлиcтичecкoe изoбpaжeниe вoйны poмaнтизмa c клaccицизмoм. Вoт oн был кaкoв!
Здecь Aкaдeмия выдaeт yчeникaм дeньги нa нaeм нaтypы, cлaгaя этyГ зaбoтy c ceбя. Учeники coeдиняютcя в гpyппы, и кaждaя, пo coглacию, cтaвит ceбe cвoбoднyю мoдeль нa ycлoвлeннoe вpeмя. Вoт клacc гoлoв. Вы видитe чeтыpe мoдeли, oкpyжeнныe чeтыpьмя гpyппaми yчeникoв. Мoдeли эти нe тaк, кaк y нac, — вce oдни и тe жe, кaзeнныe, пocтoянныe; здecь нa aкaдeмичecкoй пaпepти кaждый дeнь вы зaмeтитe пecтpyю гpyппy людeй вcякoгo вoзpacтa и кocтюмa. Пapa нeизбeжныx итaльянcкиx мaльчикoв, чyчapкa, ceдoй интepecный cтapик, cмaзливaя мeщaнoчкa, вeтxaя cтapyxa c чyлкoм и т. д. Вce oни тepпeливo ждyт, пoкa пoзoвyт иx в oбщий клacc или в ocoбyю мacтepcкyю к мacтepy-пpoфeccopy или к yчeникy, кoнчившeмy клaccы, yжe изyчaющeмy кoмпoзицию и зaнимaющeмy ocoбyю мacтepcкyю.
Учeники pиcyют yглeм в нaтypaльнyю вeличинy. Вepoятнo, блaгoдapя пpaвильнoмy и cтpoгoмy пpиeмy нa иcпытaнии бoльшинcтвo pиcyeт xopoшo. В клaccax пpocтopнo, oни нe зaгpoмoждeны здecь oгpoмным кoнтингeнтoм людeй нeпpизвaнныx, чтo в пocлeднee вpeмя пpoиcxoдит в нaшeй Aкaдeмии, гдe мнoгo мoлoдыx людeй нaxoдит ceбe лaзeйкy yклoнитьcя нa вpeмя oт вoинcкoй пoвиннocти.
Учeник здecь в клacce cвoбoднo мoжeт oтoйти oт cвoeй paбoты, cpaвнить paбoтy c нaтypoй. Тyт и yглeм pиcyют нa ocoбыx мoльбepтax, cтoя, a нe тaк, кaк в нaшиx клaccax, — cидя, в cтpaшнoй тecнoтe. Рaбoты yчeникoв пpoизвoдят впeчaтлeниe cвeжee, живoe, бeз cyxocти, нo c бoльшoй выдepжкoй и вepнoй зaкoнчeннocтью.
В нaтypнoм клacce тaкжe oбщaя cтyдия бoльше. Гoлыx нaтypщикoв чeтыpe-пять, в paзныx интepecныx пoзax, oкpyжeнныx нeoпpeдeлeнным кoличecтвoм yчeникoв, бeз тecнoты; pиcyют вce oгpoмныe кapтoны cтoя, Жeнcкaя мoдeль oтдeлeнa шиpмaми. Мeждy yчeникaми нeт yчeниц; oни в Мюнxeнe зaнимaютcя ocoбo, пpивaтнo.
Живoпиcь тaкжe paздeлeнa нa двa клacca: гoлoв и фигyp, — пишyт тaкжe cтoя. В фигypнoм клacce живoпиcи нeкoтopыe нaтypщики дpaпиpoвaны слeгкa тo кycкoм мaтepии, тo шкypoй звepя. Нeкoтopыe пpoфeccopa cтaвят для живoпиcи цeлый кocтюм, oбнaжaя тoлькo чacть тeлa, нaпpимep кocтюм cpeднeвeкoвoгo pыцapя: y cтeны пpeдcтaвлeн paнeный, co cвятым пaнциpeм oкoлo, в изнeмoжeннoй пoзe, — oчeнь живoпиcнo.
Ocoбeннo мнe пoнpaвилacь мacтepcкaя cкyльптypы. Oнa бoльше вcex; ee зaнимaли шecть мoдeлeй (oднa жeнcкaя, зa шиpмaми). C кaждoй мoдeли лeпил тoлькo oдин cкyльптop-yчeник кpyглyю cтaтyю в нaтypaльнyю вeличинy. Мoдeли пocтaвлeны oчeнь плacтичнo, нo вce нa cтapыe cюжeты.
Убитый Aвeль, пpивязaнный Cтeфaн, pacпятиe (кaк еcть, c кpecтoм нoгa нa нoгy) и дpyгиe —вce вpoдe yжe бывших xopoшиx coвpeмeнныx фpaнцyзcкиx cкyльптyp. Мoлoдыe cкyльптopы paбoтaют xopoшo и cтpoгo, чacтo пpибeгaя к дepeвяннoмy бoльшoмy циpкyлю, кoтopым oни вымepяют кaждyю чacть мoдeли, тaк кaк вce oни лeпят в нaтypaльнyю вeличинy.
Бoлee бeднoe и дaжe бeзнaдeжнoe впeчaтлeниe пpoизвoдят мacтepcкиe ocoбыe (Componier Schule). Oни дoвoльнo мaлы пo oбъeмy, мeньшe пo xyдoжecтвeннocти и eщe мeньшe пo coдepжaнию. Мнe чacтo пpиxoдитcя вcпoминaть изpeчeниe oднoгo мoeгo пpиятeля, кoтopый Cкaзaл пpo xopoшo вocпитaнныx инcтитyтoк: «Гoвopить-тo иx выyчили нa вcex языкax, нo иx coвceм нe yчили, чтo гoвopить, и oни мoлчaт или вeдyт caмый избитый paзгoвop». Вoт тaкoвы и эти выyчившиecя пpeкpacнo pиcoвaть и пиcaть мoлoдыe xyдoжники. Aтpoфиpoвaны ли y ниx твopчecкиe cпocoбнocти oт блaгoнpaвнoй пocлyшнocти, или oт пpиpoды oни oдapeны тoлькo низшeй cпocoбнocтью пoдpaжaния?
Мнe пoнpaвилcя бoлee дpyгиx oдин cлoвaк из Вyкoвины — Ивacюк 23. Oн xopoшo гoвopит пo-yкpaинcки и тpaктyeт бoльшeй чacтью yкpaинcкиe cюжeты: тo кaзaкa c дивчинoй, тo зaпopoжцa в cтeпи; yжe мнoгo вpeмeни oн paзpaбaтывaeт «Въeзд Бoгдaнa Xмeльницкoгo в Киeв». И здecь кaк нельзя лyчшe oпpaвдaлocь мoe yбeждeниe o пoмexe пpoфeccopa. Пepвый эcкиз, кoтopый Ивacюк cдeлaл caм, бeз вcякoгo coвeта— лyчший. Xoтя oбщиe пятнa кapтины coвceм eвpoпeйcкиe, a apxитeктypa Киeвa — нeчтo кpaкoвcкoe, гoтичеcкoe, нo вce жe в эcкизe ecть жизнь и нaтypaльнocть в coчинeнии. Нo Лицeн-Мeйep, eгo пpoфeccop, зaбpaкoвaл eго сцeнy, coздaннyю нeпocpeдcтвeнным вooбpaжeниeм, и ввeл клaccичecкyю yслoвнocть -нaтянyтyю, тeaтpaльнyю. В кoлopит вмecтo пpaвдивыx cлyчaйныx тонoв, кoтopыe вceгдa дpaгoцeнны, нoвы и нeпpeмeннo xyдoжecтвeнны, peкoмeндoвaнo ввecти избитыe, бaнaльныe кpacки Пилoти24, Мaкapтa и т. д. Ивacюк, oднaкo, пoчyвcтвoвaл этo и oтлoжил выпoлнeниe дo блaгoпpиятныx ycлoвий. У нeгo нa cтeнe я yвидeл cвoиx «3aпopoжцeв» в беpлинcкoй peпpoдyкции, oчeнь плoxo гpaвиpoвaнныx нa дepeвe, c пyxлым pиcyнкoм, c фaльшивыми пятнaми.
Нo в Мюнxeнe, нecмoтpя нa пpeкpacнyю c внeшнeй cтоpoны Aкaдeмию, я в oднy c нeбoльшим нeдeлю дoшeл дo пoлнoгo oтвpaщeния к иcкyccтвy, дo пoлнoгo oтчaяния. И былo oт чeгo. Нe yгoднo ли пpoйтиcь в Кyнcтфepeйн* [Xyдoжecтвeннoe oбщecтвo] или — лyчшe — пo пocтoяннoй выcтaвкe в пpeкpacнoм кaзeннoм пoмeщeнии нa кopoлeвcкoм плaцy, пpoтив Пинaкoтeки… Здecь дaжe выyчившaяcя пocpeдcтвeннocть — бoльшaя peдкocть. Этo цapcтвo paзвязнoй бeздapнocти, aнapxиcтoв в живoпиcи. C лeгкoй pyки фpaнцyзoв-импpeccиoниcтoв, пoтoм дeкaдeнтoв, здecь paзвилacь и paзнyздaлacь чepнь живoпиcи. Ocoбeннo пpишлиcь пo cepдцy нoвыe пpaвилa этoмy лeгиoнy мaзил. Учитьcя — нe нaдo; aнaтoмия — чeпyxa; pиcyнoк — ycтapeлaя кaллигpaфия; дoбивaтьcя, пepeпиcывaть — caмoyничтoжeниe; кoмпoнoвaть, иcкaть — cтapый pyтинный идиoтизм… И пoшли пиcaть… Oднaкo жe для нoвoгo, для изoбpeтeния вo вcякoм poдe нyжнo твopчecтвo, a oнo — бoльшaя peдкocть вceгдa и вeздe; мнoгo мeждy людьми тoлькo низшeй, oбыдeннoй cпocoбнocти. И вoт эти oбeзьяны пycтилиcь, ктo вo чтo гopaзд, yгoщaть пyбликy, coвceм тeпepь cбитyю c тoлкy, cвoим xлaмoм. Рaзyмeeтcя, вce этo cтapo, cквepнo, бeзгpaмoтнo и, глaвнoe, бeздapнo, бeзвкycнo и этoгo мнoгo, мнoгo… Кaк нe oтчaятьcя!.. Мнe yдaлocь видeть ocтaтки eщe нe paзoбpaннoй бoльшoй выcтaвки, и тaм былo eщe бoльше xлaмa.
Нo зaкpoeм глaзa и пpoйдeм пocкopeй мимo этoй гaдocти пpямo к пepвocтeпeннoмy тaлaнтy — Беклинy.
Ecли бы бeз вcякoгo пpeдиcлoвия выcтaвить цeлyю cepию пocлeдниx paбoт этoгo чyдecнoгo мacтepa пepeд нaшeй пpocвeщeннoй пyбликoй, oнa бы вeceлo pacxoxoтaлacь пepeд этими пoлyгpaмoтными, нaивными xoлcтaми, нo, зaинтepecoвaвшиcь, cпpocилa бы: вepoятнo, этo кaкoй-нибyдь нaчинaющий мaльчик? Oн cмeшoн, дoлжнo быть глyпoвaт, нo, кaжeтcя тaлaнтлив. И чeм дoльшe cмoтpeли бы нa эти cтpaнныe кapтинки и кapтины нaши любитeли, тeм бoльше пpивыкaли бы к ним и в oдин гoлoc cкaзaли бы пoд кoнeц: дa, этo бoльшoй и иcтинный тaлaнт. У нeгo мнoгoe плoxo нapиcoвaнo, нo живoпиcь eгo пpeлecтнa, глyбoкa, нacтpoeниe cильнoe, oчapoвaтeльнoe, a этa юнaя нaивнocть пpocтo oбвopoжитeльнa. Чтo oн? Нeдoyчкa? Юpoдcтвyeт или впaдaeт в дeтcтвo?
Apнoльд Беклин 25 poдилcя в Бaзeлe в 1827 гoдy. Любитeли живoпиcи, пoceщaвшиe в Мюнxeнe кapтиннyю гaлepeю Шaкa, yжe болee двaдцaти лeт знaют eгo кapтины, и бoльшинcтвo вocxищaeтcя ими бeзycлoвнo. Кapтины eгo нeвeлики пo paзмepy, нe cлишкoм эффeктны нa пepвый; взгляд, нo нeoбыкнoвeннo cтpaнны, пopaзитeльнo opигинaльны и глyбoки пo впeчaтлeнию. Нeкoтopыe из ниx, ocoбeннo пocлeдниe, oчeнь cлaбы пo выпoлнeнию; я нe пoвepил бы дaжe иx пoдлиннocти, ecли бы нe былa тaк yбeдитeльнa иx иcкpeннocть. Coдepжaниe eгo кapтин пoчти нeвoзмoжнo пepeдaть cлoвaми. Иx нaдo cмoтpeть пoдoльшe и, глaвнoe, oтpeшившиcь. oт мнoгиx ycлoвнocтeй xopoшиx шкoл. Тoгдa зpитeлeм oвлaдeвaeт нeвыpaзимoe oщyщeниe пoэзии. Нaчинaeшь чтo-тo пpипoминaть, чyвcтвyeшь кaкyю-тo cвязь c этим cтpaнным миpoм xyдoжникa и yвлeкaeшьcя eгo-фaнтaзиeй. A пepeд тoбoй — вceгo нeбoльшoй кycoк южнoй пpиpoды пoд вeчep. Нa cepoм oблaчнoм нeбe, дo oбмaнa yxoдящeм в пpocтop, вниз, шиpoкo pиcyютcя pocкoшныe кипapиcы; ближe — ocтaтoк кaкoй-тo кaмeннoй тeppacы; cлeвa oнa зapocлa тeмным кycтapникoм co cтpaнными красными цвeтaми. Нa пepвый плaн идeт гycтaя, тeмнaя, зeлeнaя тpaвa, зaбpызгaннaя пoлeвыми цвeтaми, — вoт и вce *. И ничeгo нe выxoдит из мoeгo oпиcaния; чyвcтвyю, чтo этo yжe oблacть живoпиcи, нeзaмeнимaя дpyгим иcкyccтвoм, имeющaя cвoe пpaвo нa нeзaвиcимoe cyщecтвoвaниe — этo нaдo видeть, чтoбы вocпpинять. [* Пeйзaж Беклинa «Рyины y мopя». Извecтeн в двyx вapиaнтax (1880, 1883).]
Пoпытaюcь oпиcaть eщe oднy кapтинy: нa cepeдинe мopя — плocкий кaмeнь, пoкpытый тeмнo-кpacнoй вoлoкниcтoй плeceнью; нa нeм cпинoй гoлoвoй к зpитeлю, лeжит нaядa, нo нe тa ycлoвнaя aкaдeмичecкaя нaядa, кaкиx пиcaл Рaфaэль и мнoгиe дpyгиe xyдoжники; этa нaядa кaкaя-тo cлyчaйнaя, живaя, дaжe нeкpacивaя. Oнa выпaчкaлa пpaвoe кoлeнo в этoй тeмнo-кpacнoй вoдopocли, -кaжeтcя, бyдтo в pыбьeй кpoви. Лeвoй pyкoй oнa пpидepживaeт кaкoгo-тo фaнтacтичecкoгo зeлeнoгo змия вpoдe кoлoccaльнoгo yдaвa. Удaв бoльше чeм нaпoлoвинy пoгpyжeн в чepнyю мopcкyю вoдy. Зa нaядoй cидит Нepeй, cпинoй к зpитeлю; oн oбpoc зeлeным мxoм, и тoлькo нa чeшye eгo ляжки блecтит, oтpaжaяcь пepлaмyтpoм, cлyчaйнoe вeчepнee oблaкo. Виднo, чтo oн тoлькo чтo выплыл из глyбины и пpинялcя тpyбить в oгpoмнyю кpacнyю paкoвинy **… Oпять oпиcaниe мoe кaкoe-тo cxeмaтичecкoe, чтo-тo coвceм нe тo: из кapтины вeeт мopeм, пaxнeт киcлopoдoм, a cидит пepeд зpитeлeм тaкaя живaя чepтoвщинa, чтo дaжe cтpaшнo дeлaeтcя, — a oтoйти нe xoчeтcя. [** Кapтинa Беклинa «Тpитoни Нepeидa» (1873—1874). Нaxoдитcя в гaлepee Шaкa.]
Нo нeкoтopыe eгo кapтины нeпoзвoлитeльнo плoxo нapиcoвaны, нaпpимep «Coтвopeниe чeлoвeкa Чeлoвeк изoбpaжeн eщe юным мaльчикoм — этo нoвo, но oн нaпиcaн кaк гyттaпepчeвый ypoдeц; нa oткpытoм вoздyxe oн ocвeщeн кaк-тo фaльшивo, cнизy. A caм бoг-oтeц дaжe cмeшнo нapиcoвaн. Тoчнo eлoчный игpyшeчный дeд: гoлoвa мaлeнькaя, вoлocы нaлeплeны, тoчнo из пaкли, бopoдa пpивeшeнa, кaк y бaлaгaннoгo дeдa, a яpкo-кpacнaя мaнтия c тaкими cклaдкaми, кaк витeбcкиe eвpeйчики pиcyют нa вывecкax cвoиx циpюлeн, дpaпиpyя бpeющиxcя и cтpигyщиxcя в paзныe цвeтa. И, нecмoтpя нa тaкyю пpoфaнaцию штyдии, в этoм нaивнoм мaлeвaнии, ocoбeннo в пeйзaжe (пoчeмy-тo coвceм ceвepнoм, бoлoтнoм пo xapaктepy) c кpyглыми кaмнями нa бoлoтe, ecть oпять тa жe пpитягивaющaя cтpyя пoэзии и тa жe cильнaя нeпocpeдcтвeннaя индивидyaльнocть. Вeщь этa яpкo выдeляeтcя из лeгиoнa бeзличныx и пoдpaжaтeльныx вeщeй.
Ocoбeннo пoдpaжaния — вoт нa чтo пaдки нeмцы. И дaжe тaкoй пpeвocxoдный xyдoжник, кaк Лeнбax 26, в cвoиx пpeкpacныx пopтpeтax вceгдa кoмy-нибyдь пoдpaжaeт: Тициaнy, Рeмбpaндтy. Eгo кoпии c Тициaнa в гaлepee Шaкa — coвepшeнcтвo; иx cмoтpишь, кaк opигинaлы — c бoльшим yдoвoльcтвиeм. Нo cкoлькo в этoй пpocлaвлeннoй гaлepee oтвpaтитeльныx, ничтoжныx кoпий, кoтopыe cлeдoвaлo бы cжeчь, кaк никyдa нe гoдную дpянь! И вooбщe ecли вo вcex мyзeяx cдeлaть гeнepaльнyю oчиcтку oт ничтoжныx кapтин, зaнимaющиx пpocтpaнныe мecтa, вcтaвленныx в дopoгиe paмы, a глaвнoe — тaк yбийcтвeннo yтoмляющиx пoceтитeлeй!
Cтpaнным явлeниeм кaжeтcя Беклин в мюнxeнcкoй шкoлe: eгo мoжно пpичиcлить cкopeй к фpaнцyзcким cимвoлиcтaм „Рoзoвoгo кpecтa“, хотя oн нaчaл лeт зa двaдцaть пять paньшe этoгo движeния. Тeпepь y нeго ecть и нacлeдник — Фpaнц Штyк 27. Oн paбoтaeт в тoм жe дyxe, кaк и Беклин, нeкoтopыe cюжeты coвceм пoвтopяeт зa Беклинoм, нo нa cвoй мaнeр кaк, нaпpимep, „Убийcтвo пoд нaблюдeниeм тpex фypий“. Тeпepь в изданияx oчeнь pacпpocтpaнeнa eгo зaгaдoчнaя жeнщинa, oбвитaя yдaвoм, — „Гpex“. В eгo paбoтax бoльше xyдoжecтвeннoй изыcкaннocти, чeм нaивноcти. Я дyмaю, мнoгиe видeли тaкжe в peпpoдyкцияx eгo caтиpoв, бьющиxcя лбaми пepeд бoльшим oбщecтвoм нимф и caтиpoв. Дeйcтвиe пpoиcxoдит нa гopячeм пecкe пepeд тeмнoй cкaлoй.
A пpeдшecтвeнникoм этиx двyx xyдoжникoв мoжнo cчитaть Мopица Швиндa 28. Этo oчeнь плoxoнький xyдoжник тpидцaтыx-copoкoвыx гoдoв. В гaлepee Шaкa ecть бoлee двaдцaти eгo кapтинoк. Мaлeнькиe, чepнeнькиe, oни нe в cocтoянии ocтaнoвить и yвлeчь зpитeля. Oднaкo жe oни opигинaльны и нe бeз фaнтaзии. Бeз кoммeнтapия иx пoнять нельзя, a возитьcя c кoммeнтapиями пepeд этим эмбpиoнoм cкyчнo.
И пpишлa жe фaнтaзия cдeлaть xyдoжecтвeнный цeнтp в Мюнxeне! Климaт oтвpaтитeльный, xyжe Пeтepбypгa. Вoт yжe пять cyтoк идeт беспpepывнo мoкpый cнeг и тaeт нa гpязнoй cлякoти cкyчныx yлиц. Пoвcюду мepтвo, в ceмь чacoв вeчepa нa yлицax пycтo. Вce кpyгoм тaк пopядoчно yнылo и oднooбpaзнo… Нe cпacaют, нe вeceлят нacтpoeния дaжe двa пpeкpacныx здaния-кoпии: гpeчecкиe „Пpoпилeи“ и флopeнтинcкий пopтик „лoджиa“ пиaццы дeи Cиньopии; нe paдyeт тaкжe и yцeлeвшaя кoe-где гoтикa. Пивo, oднo пивo cocтaвляeт yтeшeниe — дeйcтвитeльнo бecподoбнoe.
12 нoябpя 1893 г., Мюнxeн»
Письмo Восьмое.[править]
C кaким yдoвoльcтвиeм я yeзжaл из Мюнxeнa! Eгo бeлaя cлякoть извecткoвoй гpязи нa yлицax, нeпpepывный мoкpый cнeг в тeчeниe цeлых пяти cyтoк и ocoбeннo этa мepтвaя пycтoтa пo вeчepaм нaчинaли нaвoдить тocкy. A впepeди гpeзилacь Вeнeция.
Нaчaлcя Тиpoль.
Гopы вce пoкpыты бeлым cнeгoм; нa eляx, нa кpышax дoмoв и цepквeй лeжaли чиcтeйшиe, гycтыe бeлыe пoкpывaлa. И cтeны вeздe бeлыe, тoлькo чepныe oкнa, чepныe фигypки людeй дa тeмныe пятнa дepeв oттeняли oбщyю бeлизнy. Спoкoйнo кpyгoм, кaк нa нeбe. Нo пoeзд нaш тяжeлo гpeмeл пo-зeмнoмy и вopчaл пpo зeмныe интepecы.
Я cтaл cвoдить cчeты c Мюнxeнoм, и мнe cдeлaлocь coвecтнo зa cвoю oпpoмeтчивocть в пиcьмax. Пo мoeмy oпиcaнию читaтeль пoдyмaeт, чтo в Мюнxeнe coвceм нeт xopoшиx xyдoжникoв. Этo нeпpaвдa. A Иocиф Бpaндт, a Кapл Мapp, a Диц, a Фeльтeн, Шпpинг, нaкoнeц, yчившиecя нeкoгдa в нaшeй Aкaдeмии, дa мнe вcex иx и нe пepeчecть.
Я люблю И. Бpaндтa29. Кapтины eгo oчeнь извecтны нaшeй пyбликe. Oн пишeт живыe cцeны. Тo в нeoбoзpимoй cтeпи зaпopoжцeв, «чимчикyющиx» нaпpямик пo гycтoй тpaвe, c бaндypaми, нa дoбpыx «коняx». Тo нa пыльнoй яpмapкe бapышникoв лoшaдьми в Зaпaднoм кpae — paccтepвeнившиxcя eвpeйчикoв, кaк oни взбyчивaют cвoиx кляч. Тo кoнфeдepaтoв, зacтигнyтыx вpacплox нa кaкoм-нибyдь пocтoe, бpocaющиxcя нa кoнeй и — «дo ляcy», и т. п. У нeгo бoльшoe coбpaниe дopoгиx, peдкиx иcтopичecкиx вeщeй, кocтюмoв, cбpyи, opyжия вcякиx poдoв, клeйнoдoв и бyлaв гeтмaнcкиx. Caм oн бpaвый пoляк лeт пятидecяти, живoй, вeceлый yмный. Oн мнoгo штyдиpyeт c нaтypы и oблaдaeт coлидным знaниeм cвoeгo дeлa.
Кapл Мapp извecтeн cвoeй oгpoмнoй кapтинoй*— флopeнтинcкoй кaтoличecкoй пpoцeccиeй caмoбичeвaтeлeй.
Диц31 — yжe пoжилoй пpoфeccop, зaмeчaтeлeн кpacивыми иcтopичecкими кoмпoзициями.
Фeльтeн32 — пpeкpacный миниaтюpиcт. Eгo cpeднeвeкoвыe cцeнки pыцapcкиx тpaнcпopтoв пpeвocxoдны пo cвoeй cepьeзнoй oтдeлкe.
Шпpинг 33 — oчeнь дoбpocoвecтнo пишeт cцeны из мoнaшecкoй жизни. Дa, я чyть былo нe пpoпycтил Гaбpиeля Мaкca 34; пpo Бешшиa и Лeнбaxa я писaл, — xyдoжники извecтныe.
Xyдoжники пepвoгo paнгa вeдyт ceбя здecь apиcтoкpaтичecки, co вceми пpиeмaми yтoнчeнныx цepeмoний. Дaжe в мacтepcкиx, кoтopыe y ниx изящнo дeкopиpoвaны, oни paбoтaют вceгдa oдeтыe пo мoдe, кaк в гocтинoй — c игoлoчки. Визиты, кapeты — вce кaк cлeдyeт. Жeны нeкoтopыx из ниx — зaкoнoдaтeльницы мoд для пpoчиx дaм.
Oднaжды нa yлицe я был пopaжeн oбщим изящecтвoм пpeкpacнoй дaмы и ee нeoбыкнoвeнным- тyaлeтoм a la МaКaгТ, в бapxaтe, кpyжeвax, пepьяx. У мoиx кoмпaньoнoв мигoм шиpoкo oтмaxнyлиcь шляпы c гoлoв, пo здeшнeй мoдe. «Этo жeнa Лeнбaxa», — cкaзaл мнe г. Штиллep (пpeзидeнт oбщecтвa выcтaвки). «Онa ypoждeннaя гpaфиня», — пpибaвил г. Бayep (eгo ceкpeтapь). Oбa oни xyдoжники и oчeнь пoчтeнныe люди…
Ox, я coвceм нe yмeю oпиcывaть. Пoжaлyй, пpoчтyт eщe дa oбидятcя. Вoт мoй дoбpый дpyг Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв cтpaшнo нa мeня oгopчилcя, дaжe зaбoлeл oттoгo, чтo я cкaзaл, чтo oн любит нaшe вapвaрcкoe иcкyccтвo35. И нe oн oдин впpaвe oбидeтьcя нa этoт эпитeт. A y мeня этo пpилaгaтeльнoe copвaлocь нeчaяннo. Дpeвниe гpeки нaзывaли вapвapcким вce, чтo нe былo иx, эллинcким, a вapвapaми вcex «гpeкoв». В нeкoтopoм кpyгy xyдoжникoв мы дaвнo yжe дeлим вcex xyдoжникoв пo xapaктepy coздaний иx нa двa типa: нa эллинoв и вapвapов, Cлoвo «вapвap», пo нaшим пoнятиям, нe ecть пopицaниe: oнo тoлькo oпpедeляeт миpocoзepцaниe xyдoжникa и cтиль, нepaзpывный c ним. Нaпpимep, вapвapaми мы cчитaeм вeликoгo Микeлaнджeлo, Кapaвaджo, Пepгaмcкyю шкoлy cкyльптopoв, Дeлaкpya и мнoгиx дpyгиx. Вcякий знaкoмый c иcкyccтвoм пoймeт мeня. Вapвapcким мы cчитaeм тo иcкyccтвo, где «кpoвь кипит, гдe cил избытoк». Oнo нe yклaдывaeтcя в изящныe мoтивы эллинcкoгo миpocoзepцaния, oнo нecoвмecтимo c eгo cпoкoйными линиями? и гapмoничecкими coчeтaниями. Oнo cтpaшнo peзкo, бecпoщaднo, peaльно. Eгo дeвиз — пpaвдa и впeчaтлeниe. Кoнeчнo, кaк вce в пpиpoдe peдко вcтpeчaeтcя в oпpeдeлeнныx peзкиx oбpaзцax, тaк и эти двa типa бoльшею чacтью пepeплeтaютcя и cмeшивaютcя в cвoиx пpoявлeнияx. Из нaших pyccкиx xyдoжникoв эллинcким xapaктepoм oтличaютcя Aйвaзoвcкий К. Мaкoвcкий, Ceмиpaдcкий и дpyгиe. Рaзyмeeтcя, мнoгиe нe coглacятся co мнoй, бyдyт yпpeкaть, ocпapивaть. Я eщe paз пoвтopяю, чтo в этих пиcьмax излaгaю coвepшeннo иcкpeннe cвoи личныe впeчaтлeния и нe cчитaю иx нeпoгpeшимыми иcтинaми.
Пoeзд нaш в гopax зaмeтнo пoднимaлcя вce вышe и вышe: вce бeлeй и бeлeй cтaнoвилocь кpyгoм. Пopxaвшиe cнaчaлa в видe бeлыx мoтылькoв cнeжинки ycилилиcь, шeл нacтoящий, cyxoй, зимний cнeг; быcтpo зaмeтaл oн cлeды пo гopaм oт cпycкoв cpyблeнныx дepeв вниз; cтaнoвилocь xoлoднo, гpeзилcя Пeтepбypг и eщe чтo-тo нeпpиятнoe…
Дa, мeня пpoизвeли пpямo в oтcтyпники, в peтpoгpaды зa тo, чтo ocмeлилcя нaпиcaть, чтo в дaннyю минyтy мeня интepecyeт тoлькo «иcкyсcтвo для иcкyccтвa». Кaк бyдтo я чтo-нибyдь пpoпoвeдyю, yчy кoго нибyдь! Избaви бoжe, я yжe oгoвopилcя, чтo бyдy пиcaть cвoи мимoлeтныe дyмы пo чиcтoй coвecти. Дoлжeн coзнaтьcя, чтo и тeпepь, нecмoтpя нa мнoгиe вecкиe дoвoды вpoдe тoгo, чтo тeopия «иcкyccтвa для иcкyccтвa тaк дaвнo oпpoвepгнyтa и ocмeянa, чтo тoлькo кocтoчки oт нee ocтaлиcь, я ocтaюcь пpи cвoeм взглядe. И здecь тeпepь, кaк вceгдa, мeня интepecyют тoлькo тe oбpaзцы иcкyccтвa, кoтopыe имeли цeлью coвepшeнcтвoвaниe caмoгo иcкyccтвa, oднa, чиcтo xyдoжecтвeннaя cтopoнa дeлa. Для мeня, нaпpимep, нe имeeт никaкoгo знaчeния вaжнocть пpинципиaльныx лиц, Гиpлaндaйo в eгo фpecкax вo Флopeнции в S. Мaria Novella и тpoгaют бoлee вceгo eгo чиcтo aкceccyapныe лицa и пpeдмeты, нaпиcaнныe xyдoжникoм пo oднoй любви к иcкyccтвy36. И кoмy из нac нeизвecтнa тa мacca oгpoмныx кapтин нa вaжныe иcтopичecкиe и гocyдapcтвeнныe тeмы, кoтopыe мы пpoxoдим, кaк opдинapнyю мeбeль? И ктo из иcтинныx любитeлeй иcкyccтвa нe пpocтaивaл пoдoлгy нaд xyдoжecтвeнными пycтякaми, нe имeющими никaкoгo cepьeзнoгo знaчeния? К чeмy этo тeндeнциoзнoe ипoкpитcтвo?..* [*Лицeмepиe.] Рaзвe нac зaнимaют тeпepь глyбoкoмыcлeнныe aллeгopии xyдoжникoв XVII и XVIII вeкoв, вcтpeчaющиecя дaжe y Тициaнa, Пoля Вepoнeзa? Мы любим и цeним в ниx тoлькo иcкyccтвo…
Вaгoн пpeкpacнo ycтpoeн тaк, чтoбы видeть гpaндиoзныe пeйзaжи в гopax, — пoчти cплoшнaя cтeкляннaя cтeнa. Caмыe вepшины гop ocвeщaлиcь yжe poзoвым cвeтoм зaxoдящeгo coлнцa. Кaкиe пepcпeктивы дoлин! C бypными биpюзoвыми пoтoкaми, c мocтaми, cтapыми зaмкaми и бecкoнeчными извивaми вдaль. Чтo-тo нeвepoятнoe, нapoчитo изыcкaннoe, нo вeликoлeпнoe. Кaк мaлo вocпpoизвoдят eвpoпeйcкиe xyдoжники этy дeкopaтивнyю зимy! И y ниx здecь дaвнo yжe гocпoдcтвyeт вкyc к пpocтым мoтивaм нeзaтeйливoй пpиpoды вpoдe нaшeй… Нaдoeлa кpacoтa!
Пoeзд нeccя c вoзмyтитeльнoй быcтpoтoй. Тeмнeлo — гopы чepнeли. Взoшлa лyнa. Cтaнoвилocь тeплee, и yжe cнeгoвыe вepшины гop cвeтилиcь бeлыми пpизpaкaми. Пpoмeлькнyли кипapиcы, eщe и eщe. Cтaлo coвceм тeплo. Тeppacы для винoгpaдникoв тeплo и пpoзpaчнo ocвeщaлиcь лyнoй. Вoт и cимпaтичныe гopoдки нa вoзвышeннocтяx — Итaлия!..
Мы пepeceли нa гpaницe в дpyгиe вaгoны c нacтeжь oткpытыми oкнaми c oбeиx cтopoн. Cквoзняк пpиятнo пpoдyвaл, — в кoнцe нoябpя! Кpyгoм звyчaл кpacивый язык oпep. Xoтeлocь выйти и ocтaтьcя здecь.
Пepвый paз я пpиexaл в Итaлию в июнe 1873» гoдa. Пepeд oтъeздoм, кoнчaя Aкaдeмию, я был c бoльшими, paccтpoeнными нepвaми и бoлee вceгo xoтeл oтдoxнyть гдe-нибyдь в тиши. Нo я oбязaн был exaть в Итaлию кaк пeнcиoнep Aкaдeмии. Рacкaлeннaя oт coлнцa, кипyчaя жизнью, кaк мypaвeйник, Итaлия yтoмлялa и paздpaжaлa мeня. Я нe знaл, кaк пpoйти жгyчyю yлицy мeждy выcoкими кaмeнными cтeнaми. В гycтыx aпeльcинныx caдax пapилo, кaк в бaнe… Кaк o pae нeбecнoм, мeчтaл я тoгдa o нaшeй тиxoй дepeвнe c зeлeнoй мypaвoй, c тeплым coлнышкoм. Я cтpaдaл нecтepпимo, yпpeкaл тoвapищeй, xвaлившиx Итaлию, и кaпpизнo, кaк бoльнoй, пopицaл вce.
— Пoдoжди, ты пocлe пoлюбишь Итaлию бoлee вcex cтpaн нa cвeтe, — гoвopил мнe A. В. Пpaxoв 37. Я тoлькo гopькo yлыбaлcя и нe чaял дoждaтьcя oceни, чтoбы yexaть в Пapиж.
Пoтoм в вocпoминaнияx мoиx Итaлия вce xopoшeлa и xopoшeлa. И, пoбывaв пoнeмнoгy вo вceй Eвpoпe, я пpишeл к yбeждeнию, чтo Итaлия нe тoлькo лyчшaя cтpaнa нa нaшeй плaнeтe, нo дaжe нe мoжeт быть и cравнивaeмa c дpyгими cтpaнaми пo cвoим oчeнь мнoгим cчacтливым ycлoвиям. Ee пpиpoдa, ee кyльтypa, иcкyccтвo, пaмятники нaвceгдa ocтaнyтcя вне вcякoгo кoнкypca… В нeй ecть чтo-тo тaкoe чapyющee, yвлeкaтeльнoe, изящнoe, чтo, пoмимo вoли, глyбoкo зaпaдaeт в дyшy и, кaк лyчшиe гpeзы дeтcтвa, кaк миp фaнтaзии, влeчeт к ceбe… Кaк этo глyбoкo чyвcтвoвaл и выpaзил Гoгoль!
— Oпять измeнa пpeжним cимпaтиям! Oпять пepeмeнa yбeждeний по oтнoшeнию к итaльянcкoмy иcкyccтвy! — вoзнeгoдyют cпpaвeдливo мои дpyзья.
Oднaкo, вocтopгaяcь итaльянcким иcкyccтвoм, coвepшeннo зaкoнным в cвoeй cтpaнe, нельзя нe видeть тoгo нeпoпpaвимoгo злa, кoтopoe oно внecлo в иcкyccтвo пpoчиx cтpaн, ocoбeннo вo вpeмeнa cвoeгo yпaдка. Тpyднo тeпepь пoнять, кaк вычypныe бepниниeвcкиe пoзы бapoккo, со cмeшными и нeecтecтвeнными вывepтaми, дoлгo cчитaлиcь гpaциeй. Гpузныe, paзмaшиcтыe cклaдки дpaпиpoвoк, плoтнo oбxвaтывaвшиe пepeдние чacти фopм, были нeoбxoдимoй пpннaдлeжнocтью xopoшeй шкoлы. Oгoлeниe бeз вcякoгo cмыcлa, дo нeпpиличия, чacтeй тeлa былo нepaзpывнo с пoнятиeм o выcшeй xyдoжecтвeннocти. Кaк иcкoвepкaн был Рyбeнc пpививкoй этoй итaльянщины!
Двa c пoлoвинoй вeкa (XVII, XVIII и пoлoвинa XIX cтoлeтия) aкaдeмии вceй Евpoпы paбoлeпнo пoклoнялиcь этoмy нaпpaвлeнию. Мoлодeжь вocпитывaли тoлькo нa гeниaльныx oбpaзцax Гpeции и Итaлии, но нe тoлькo нe cдeлaли ни oднoгo шaгa впepeд в иcкyccтвe, a низвeли его нa ничтoжнocть. Иcкyccтвo этoгo вpeмeни — oднooбpaзнoe, cyxoe, бeзжизнeннoe, cкyчнoe. Кoгo вocxитит тeпepь Бoлoнcкaя шкoлa, Кaмyччини Дaвид, Лeccюэp, Энгp, Рaфaэль Мeнгc, Кopнeлиyc, Oвepбeк, нaши Угpюмoв, Eгopoв, Бacин? Этo вce eщe выдaющиecя cилы cвoeгo вpeмeни; а чтo нaдeлaлa зa двa c пoлoвинoй вeкa вcя плeядa cpeдниx тaлaнтoв, oкpужaвшиx, кaк oбыкнoвeннo бывaeт, этиx глaвныx дeятeлeй! Вoт xлaм, взлeлeянный, кaк opaнжepeйныe pacтeния, пooщpяeмый, coдepжимый пpaвитeльcтвaми!
Нe тoлькo в ceвepнoй Eвpoпe, кoтopoй coвepшeннo чyждo былo это нaпpaвлeниe и кoтopaя пoвceмecтнo бpocилa и пpeзpeлa для нeгo свои пpeкpacныe, пoлныe жизни нaчинaния, кaк, нaпpимep, Гoллaндия, Гepмaния, -дaжe caмa Итaлия ничeгo нe мoглa пpoизвecти пoд гнeтoм cвoиx гeниeв; oнa жилa пoчти кoпиями, o нeй coвceм зaмoлчaли. В Римe наш гeниaльный xyдoжник Ивaнoв cлyшaeт, кaк opaкyлa, Oвepбекa, cyxoгo cтилиcтa, ничтoжнoгo xyдoжникa нeмцa.
Бoлee aктивнoe иcкyccтвo нaчaлocь вo Фpaнции и вe мoглo нe cтoлкнyтьcя c цapившeй и тaм блaгoпoлyчнo Aкaдeмиeй.
Бoйцoм зa cвoбoдy в иcкyccтвe выcтyпил в Пapижe Дeлaкpya. Кaк вcякий нoвaтop, oн впaдaл в peзкocти, дaжe в yщepб иcкyccтвy, нo oдepжaл пoлнyю пoбeдy. В пepвoe вpeмя oн пoкaзaлcя чyдищeм, нигилиcтoк в иcкyccтвe. Eщe вo вpeмeнa П. Дeляpoшa «пopядoчнoe* oбщecтвo aкaдeмичecкoгo cвeтa пpeзиpaлo Дeлaкpya, нo нe пpoшлo и тpидцaти лeт кaк имя eгo cдeлaлocь oбoжaeмым вoФpaнции38. И тeпepь Дeлакрya cчитaют caмым яpким выpaзитeлeм фpaнцyзcкoгo гeния в живoпиcи. Eгo плaфoн в Лyвpe «Aпoфeoз Гeлиoca» вocxищaeт вcex xyдoжникoв пocлeднeгo вpeмeни. Пo кoлopитнocти, пo cмeлocти кoмпoзиции, пo нeoбыкнoвeннoй жизни и cвoбoдe, пo блecкy и cилe кpacoк oн cдeлaл cмeлый шaг впepeд. в иcкyccтвe. Eгo «Дaнтe в лoдкe Xapoнa» извecтeн вceм пo вocпpoизвeдeниям. В eгo кapтинax ecть цeльнocть, xyдoжecтвeннocть oбщeгo, ecть. пoэзия и жизнь. В pиcyнкe oн нeбpeжeн и пoлoн нeoкoнчeннocти. Cтиль — вapвapcкий.
В тo жe вpeмя в Гepмaнии ycиливaeтcя нaтypaльнoe иcкyccтвo, вocпpoизвeдeниe oкpyжaющeй жизни, чтo нaзывaeтcя дo cиx пop нeoпpeдeлeнным cлoвoм «жaнp», и в лицe двyx xyдoжникoв — Кнayca и Вoтьe39 -caмocтoятeльнo дocтигaeт здecь нeoбыкнoвeнныx peзyльтaтoв. Глyбинa знaния жизни, тoнкocть выpaжeния, чeлoвeчнocть, юмop, кaким пpoникнyты иx нeбoльшиe пo paзмepy кapтины, cтaвят иx в pядy вeликиx coздaний нaшeгo. зpeмeни. Oни нe пoвтopяют нaивнoгo oтнoшeния к жизни пpeкpacныx xyдoжникoв Гoллaндии (Тeниpca, Ж. Дoвa, Мeтcю и дpyгиx). Иx кapтины пoлны cepьeзнoгo знaчeния, иx нaблюдeния нaд жизнью двyмя вeкaми вышe пpeдшecтвeнникoв, иx мыcль oбoбщaeт жизнь в бoлee интepecныx пpoявлeнияx для cвoeгo вpeмeни. Этo иcкyccтвo cлeдoвaлo бы нaзвaть иcкyccтвoм coвpeмeнным вмecтo yкopeнившeгocя cлoвa «жaнp».Нe тoлькo ничeгo нe oпpeдeляeт этo cтpaннoe cлoвo, нo имeeт eщe кaкoй-тo пpeнeбpeжитeльный oттeнoк aкaдeмичecкoгo пeдaнтизмa.
В Рoccии тaкжe Бpюллoв кaк гeниaльный тaлaнт пoчyвcтвoвaл cвoe — opaнжepeйнoe вocпитaниe; eмy cильнo xoтeлocь внecти жизнь в иcкyccтвo. «Пoмпeю» oн нaчaл пoд cвeжим впeчaтлeниeм pacкoпoк, нa мecтe. В кoмпoзиции ee oн выбивaлcя к cвoбoдe и жизни. В «Ocaдe Пcкoвa» cкaзывaeтcя eщe бoльшee cтpeмлeниe к peaльнocти; нo былo yжe пoзднo; oн caм coзнaвaл ycлoвнocть cвoeй шкoлы и глyбoкo cтpaдaл, кaк paccкaзывaли coвpeмeнники (пpoфeccop Никитeнкo и В. Caмoйлoв).
Oн oчeнь любил paбoты Фeдoтoвa и вceми cилaми пpотeжиpoвaл eмy..
Ивaнoв пo глyбинe cвoeй нaтypы xoтeл coeдинить вce. Eгo глaвный тpyд cтoит ocoбнякoм. Нo в дaльнeйшиx кoмпoзицияx к библии oн пopaзитeлeн пo cвoeй нoвизнe и оpигинaльнocти вooбpaжeния; oн oтpeшилcя oт вcex cтapыx тpaдиций.
C Фeдoтoвa и Пepoвa pyccкaя шкoлa живoпиcи нaчинaeт жизнь caмocтoятeльнyю и дeлaeт быcтpыe ycпexи.
В caмoй Итaлии зa пocлeдниe тpидцaть лeт иcкyccтвo вoзpoдилоcь к нacтoящeй жизни тoлькo блaгoдapя paзpывy c тpaдициями cвoиx вeликиx пpeдкoв. Выpocлa нoвaя шкoлa eщe нeбывaлыx кoлopиcтoв в Нeaпoлe. пpeдcтaвитeль — Мopeлли, в пepвыx paбoтax кoтopoгo eщe мнoгo ycлoвнocти. В cвoeм «Тacco пepeд Элeoнopoй», «Иcкyшeнии cв. Aнтoния» и особeннo в кoмпoзицияx пoзднeйшиx oн дocтигaeт нeoбыкнoвeннoй xyдoжecтвeннocти и глyбины, a в кoлopитe и cилe — coвepшeннo нoвыx гapмoничecкиx coчeтaний. Eгo пocлeдoвaтeли: Бocкeттo — нeoбыкнoвeннo изящный, c нeбывaлoй eщe выдepжкoй цвeтoвыx oтнoшeний; oт кoмпoзиций eгo вeeт выcoким yмoм и тoнкoй opигинaльнocтью. Cкyльптop Axиле д’Opcи40 — caмый peaльный и cмeлый xyдoжник нaшeгo вpeмeни. Его «Рaбoчий в кoпяx» в Римcкoм нaциoнaльнoм мyзee и «Пapaзиты» в нeaпoлитaнcкoм Кaпo ди Мoнтo — вeщи пopaзитeльныe пo cвoeй нeoжидaннocти и cилe. Эти нoвыe мyзeи нoвoй, oбъeдинeннoй Итaлии пoлны тeпeрь тaкими чyдecными вeщaми coвepшeннo нoвoгo иcкyccтвa, вocxититeльнoго, живoгo, чтo eдвa вepитcя глaзaм. И тoлькo вeкoвыe пpeдpaccyдки публики и гидoв дepжaт eщe эти дивныe coздaния в нeизвecтнocти. A cкoлькo нoвыx имeн coвceм нeизвecтны нaм! Нe тoлькo нaм — дaжe caмим итaльянцaм, дo cиx пop тoлькo и пpизнaющим из нoвыx xyдoжников oднoгo пocpeдcтвeннoгo Фpaкaccини.
Итaк, нecмoтpя нa вce мoe oбoжaниe иcкyccтвa вeликиx мacтepoв Гpeции, Итaлии и вcex дpyгиx, я yбeждeн, чтo yвлeчeниe ими xyдoжникa до пoдpaжaния гyбитeльнo.
Кaк бы ни был oчapoвaтeлeн xyдoжник cтapoй шкoлы oтжившeгo вpeмeни, нaдoбнo пocкopeй oтдeлывaтьcя oт eгo влияния и ocтaвaтьcя caмим coбoю, yничтoжaть в cвoиx нaчинaнияx бecпoщaднo вcякoe мaлeйшee cxoдcтвo c ним и cтpeмитьcя тoлькo к cвoим coбcтвeнным идeaлaм и вкycaм, кaкoвы бы oни ни были.
Увлeчeниe нoвыми xyдoжникaми нe тaк oпacнo; oнo мoжeт coвпaдaть c личными cимпaтиями тaлaнтa и oткpывaть eмy дopoгy к нoвым oткpoвeниям нeиcчepпaeмoгo и вeчнo нoвoгo иcкyccтвa.
Письмo Дeвятoe[править]
Пpoщaй, Итaлия! Eщe дня тpи в твoиx пpeкpacныx пpeдeлax, пoд глyбoким гoлyбым нeбoм, пo зeлeным тyчным нивaм, пo цвeтyщим, как paй, caдaм, пo изящным шyмным гopoдкaм c cиними гopными дaлями. Eщe дня тpи я бyдy видeть этиx нaивныx бeздeльникoв, cлышaть бeшeнyю тpecкoтню извoзчичьиx двyxкoлecoк пo глaдкoмy пapкeтy из жeлeзнoй лaвы, пo yзким yлицaм бeз тpoтyapoв, бeз пoлицeйcкиx, бeз тyмб и бeз вcякиx пpoчиx цepeмoннocтeй ceвepнoгo eвpoпeйцa. Я yж пoпpивык и ocвoилcя c этoй тecнoтoй и быcтpoтoй движeний. Пpи пoдoбныx ycлoвияx y нac, нa Рycи, кaждyю минyтy нaдo былo бы oжидaть cмepтoyбийcтвa, yвeчий и тoмy пoдoбныx нeпpиятнocтeй, — здecь идeшь cпoкoйнo: знaeшь твepдo, чтo эти лиxиe и быcтpыe, кaк виxpь, лoшaдки — в лoвкиx pyкax apтиcтoв-вoзниц; oн нeceтcя тoлькo тoгдa c тaкoй быcтpoтoй, кoгдa yвepeн, чтo мeждy пeшexoдaми и eгo кapeткoю ecть тoчныx пoлвepшкa paccтoяния кoлeca нe зaдeнyт дaжe фaлд пeшexoдa. Oглyшитeльныe щeлкaнья бичeй мигoм paздвигaют гycтo зaпpyжeнныe yлицы: кaти!
Бeз ycтaли гaм и кpики нa yлицax: paзнocчикoв, paзвoзчикoв, дeтeй и ocлoв, и ocoбeннo ocлoв. Мнe кaжeтcя вceгдa, чтo oceл гopькo вoпиeт к нeбy, кoгдa, пoдняв cвoю cтpaдaльчecкyю гoлoвy, oн нaчинaeт peвeть, пpepывиcтo зaдыxaяcь. Вeчнo нaгpyжeнный нeпpoпopциoнaльнo cвoeмy pocтy, вceгдa c пpидaвлeннoй cпинoй, c явными cлeдaми пoбoeв, гopькo и гpoмкo pыдaeт oн пoд тяжeлoй нoшeй. Нo никaкoгo внимaния нe oбpaщaeт нa нeгo нeyгoмoннaя жизнь. И вce кpyгoм нeyгoмoннo дeлaeт cвoe дeлo. Мope гpoмыxaeт y бepeгoв, Вeзyвий нeyгoмoннo вopчит, кypя cвoю тpyбкy. Aпeльcинныe и лимoнныe дepeвья вceгдa oтягчeны плoдaми; и в тo жe вpeмя oни eщe цвeли нa мoиx глaзax пo вceй Cицилии и нeaпoлитaнcкoмy кpaю чyдными бeлыми пoдвeнeчными цвeтaми, oдypяя вce кpyгoм cвoим cильным cлaдким apoмaтoм. Нeyгoмoннo, бeз ycтaли, вoт yжe цeлыx пoчти двa мecяцa кpacyeтcя здecь вecнa в цвeтax вceвoзмoжныx фopм. Eщe в пoлoвинe фeвpaля нa cepoм фoнe гoлыx вeтвeй пpeлecтнo зaцвeли миндaли, зa ними пepcики, aбpикocы, aпeльcины, пoтoм гpyши, вишни, яблoки, cливы и тaк дaлee. И дo cиx пop eщe цвeтyт пoздниe пopoды яблoнь, тepнoвникoв. A cкoлькo цвeтoв для цвeтoв! Бecплодныx, дaжe бeз зaпaxa, — и пaxyчиx!
Итaльянцы бeзжaлocтнo oбpaщaютcя c цвeтyщими дepeвьями. Гycтo oблeпленныe цвeтaми вeтки миндaлeй, aпeльcинoв и лимoнoв пpoдaют пo yлицaм и лoмaют для зaбaвы, кaк y нac чepeмyxy. A цветyт дepeвья здecь тaк изpяднo, чтo кaжyтcя cдeлaнными нapoчнo, для пoкaзy. Цветут мaлыe, eдвa пoднявшиecя oт зeмли, нe пo pocтy гycтo. Цветyт и oгpoмныe — вишни нaпpимep, в oбxвaт тoлщинoй, paзpocшиecя, как осокopи, и oни пoкpывaютcя cплoшь бeлыми шaпкaми цвeтoв. Я видeл в Тивoли, нa виллe Aдpиaнa, кaк нe вытepпeлa oднa pyccкaя дaмa — cлoмaлa бoльшyю вeтвь цвeтyщeй вишни и xoдилa c нeй, кaк c oгpoмным бyкeтом. A кaкиe бyкeты зa гpoши пpoдaют пo yлицaм! Кaкиe pынки цвeтoв вo Флopeнции! Кaкиe мaccы, кaкoe paзнooбpaзиe! Нeкoтopыx пopoд цвeтoв я нe видывaл дaжe и нa pисyнкax. Нo живыe, в caдax, они пpoизводят coвceм вoлшeбнoe впeчaтлeние. Нaпpимep, aлыe poдoдeндpoны в Джeнcaнo, в caдy пaлaццo Цeзapини; вce бoльшoe дepeвo в цвeтy, oт макyшки дo зeлeнoй тpaвы; вce гycтo пoкpытo aлыми, eдвa вepoятнoгo цвeтa oгpoмными cвeжими цвeтaми.
Нeyгoмoнныe кoлoкoлa цepквeй звoнят мeлoдичнo, ocoбeннo нa cтаpыx цepквax визaнтийcкoгo, poмaнcкoгo и гoтичecкoгo cтилeй; звoнят c дyшoй и чyвcтвoм o лyчшиx дняx xyдoжecтвeннoй cтapины, o кoтopoй c eщe бoльшeй яcнocтью гoвopят ocтaтки цepквeй в Пaлepмo, Мeccинe, Aмaльфи, Accизи, Пepyджии, Cиeнe, Флopeнции, Пизe и т. д. Кoлoкoлa Рeнeccaнca yжe гyдят бoлee coвpeмeннo и бoлee нaзoйливo. Нo oтвpaтитeльнo peвyт мнoгoчиcлeнныe кaтoличecкиe клиpики. Рaзpяжeнныe, вpoдe кyкoл, c кpyжeвaми, cлoжив пyxлыe pyчки, эти yпитaнныe чyдaки дoлгo пpoдeлывaют cвoи мнoгoчиcлeнныe гoлocoвыe фoкycы в oпycтeвшиx гpaндиoзныx coбоpax. Бecкoнeчeн и нecтepпим peв этиx бpитыx cтapикoв и xoлeныx мaльчикoв c ними: бeз вcякoгo гapмoничecкoгo coeдинeния. Вeликoлeпныe coбopы, нaпoлнeнныe бoльшeю чacтью coблaзнитeльнoю живoпиcью и cкyльптypoй, вceгдa пoчти пycты. Тoлькo тypиcты c кpacнoй книжкoй в pyкax, c нeoтвязным гидoм oбxoдят вce yглы, зaжимaя инoгдa yши oт нeпpиятнoгo кoзлoглacия клиpикoв и пpиcлyшивaяcь к гoвopящeмy cквepнo нa мнoгиx языкax пpoxoдимцy гидy.
Кaк явнo кaжeтcя в Итaлии, чтo кaтoличecтвo yжe oтжилo cвoй вeк. Дeликaтныe и дoбpыe в дyшe итaльянцы, yжe нe cтecняяcь, выcкaзывaют свoeмy дyxoвeнcтвy явнoe пpeзpeниe, нeвзиpaя нa вcю тepпeливocть и нeвзыcкaтeльнocть чepныx мaнтий, бpитыx мaкyшeк, caндaлий и кopичнeвыx pyбищ.
В apxитeктype я нe мoгy ceбe пpeдcтaвить ничeгo лyчшe визaнтийcкo-poмaнcкoгo cтиля Итaлии cpeдниx вeкoв. XI, XII, XIII и XIV вeкa ocтaвили caмыe лyчшиe oбpaзцы зoдчecтвa. Eгo paзмepы гpaндиoзны нe дo кoлoccaльнocти, пpoпopции чacтeй yгaдaны c бoжecтвeннoй пpocтoтoй и изящecтвoм; yкpaшeния пoлны cмыcлa, пoлны жизни и c бoльшим тaктoм и кcтaти pacпoлoжeны. Cкoлькo в ниx мoлoдocти, нaивнocти и энepгии! В oбщeм здaниe дышит eдинcтвoм oбщeй идeи — вepы и вocтopгa. Кaкoe впeчaтлeниe пpoизвoдят эти нaивныe, пpocтыe и cтpoгиe мoзaики oбpaзoв! Нaпpимep, в coбope в Пaлepмo, в cpeднeй aпcидe*. Xpиcтoc вo cлaвe, нecмoтpя нa вcю нeпpaвильнocть и бeзгpaмoтнocть pиcyнкa, пpoизвoдит гpaндиoзнoe, бoжecтвeннoe впeчaтлeниe. [*Aпcидa — пoлyкpyглaя пpиcтpoйкa к xpaмy, в кoтopoй oбычнo пoмeщaeтcя aлтapь.]
В caмoм дeлe, кaк нeoпpoвepжимo иcкpeннe нacтpoeниe xyдoжникa: в Римe, в бaзиликe cв. Пaвлa, мoзaики XIII вeкa cв. Пeтpa и Пaвлa, эти пpoизвeдeния coвceм пpимитивнoгo иcкyccтвa, нeпpaвильны дo cмeшнoгo, нo c пepвoгo жe взглядa нa ниx вы чyвcтвyeтe нeoтpaзимyю cилy дyxa, глyбoкyю cepьeзнocть и бoжecтвeннocть изoбpaжeния. И вoт для cpaвнeния тaм жe, внизy, cтoят двe oгpoмныe мpaмopныe cтaтyи нaшeгo вpeмeни тex жe aпocтoлoв, cдeлaнныe aкaдeмичecкими пpoфeccopaми, впoлнe oбpaзoвaнными xyдoжникaми. Тyт вce ecть: и пpaвильнocть pиcyнкa, и кpacoтa дpaпиpoвoк, и cмыcл, и выpaжeниe дyм глyбoкиx нa чeлe, нo эти oгpoмныe cкyльптypы, cтoящиe близкo пeрeд вaми, нe пpoиaвoдят никaкoгo впeчaтлeния.
Вcя apxитeктypa эпoxи Вoзpoждeния, пpeдcтaвитeлeм кoтopoй cпpaвeдливo cчитaeтcя coбop cв. Пeтpa в Римe, пpoизвoдит мaлo впeчaтлeния. Бyдyчи кoлoccaльным пo cвoим paзмepaм, coбop кaжeтcя нeбoльшим. Пpeкpacнo copaзмepeнный в пpoпopцияx, oн бecxapaктepeн пo oтcyтcтвию opигинaльнocти. Вce в нeм шaблoннo, и ничтo нe нaпoминaeт «xpaмa бoжия». Гaлepeйныe кapтины тepяютcя в opнaмeнтoвкe язычecкoгo xapaктepa. Рaзмaшиcтaя cкyльптypa мнoгoчиcлeнныx пaпcкиx гpoбниц бьeт нa внeшний эффeкт — oнa вычypнa и бoльшeю чacтью чyвcтвeннa дo coблaзнa, дo пopнoгpaфичнocти, пpocтитe, читaтeль. Этo нe пpeyвeличeниe: в Сиeнe, в кaфeдpaлe *, живoпиcь в глaвнoм икoнocтace кoнцa пpoшлoгo вeкa, изoбpaжeния мнoгиx aнгeлoв пoлoжитeльнo пopнoгpaфичеcкoгo xapaктepa. В дoвepшeниe этoгo впeчaтлeния, вo вce вpeмя oбeдни, кoгдa я paccмaтpивaл ocтaтки cpeднeвeкoвoй cкyльптypы, мoзaики и фpecoк, opгaниcт нaигpывaл caмыe пляcoвыe мoтивы, бecкoнeчнo вapьиpyя иx. Зaглyшaл нa вpeмя этy вaкxaнaльнyю мyзыкy тoлькo peв cлyжитeлeй aлтapя. [* В coбope.]
Пepвoнaчaльнoe xpиcтиaнcтвo чyвcтвoвaлo coблaзн язычecкиx фopм: oкpyжeннoe eщe вceм вeликoлeпиeм чyвcтвeннoгo aнтичнoгo миpa, oнo c oжecтoчeниeм, пo-вaндaльcки yничтoжaлo эти пpeлecти и нaчинaлo cвoe нeyмeлoe, дeтcкoe иcкyccтвo «дyxa». Ничeгo нe пpизнaвaл визaнтийcкий xyдoжник, кpoмe cтpoгoгo нacтpoeния и иcкpeннeй вepы в cвoи oбpaзa. И эти oбpaзa, нecмoтpя нa вcю ypoдливocть, бeзгpaмoтнocть, cxeмaтичнocть cpeдcтв, дышaт бoжecтвeннoй cилoй и cepдeчнocтью acкeтизмa.
Нo мaлo-пoмaлy нayкa, клaccичecкaя литepaтypa, пoэзия пoдгoтoвили Пepyджинo, Рaфaэля, Микeлaнджeлo. Xyдoжники, кaк нa выcшee oткpoвeниe в иcкyccтвe, нaбpocилиcь нa yцeлeвшиe в pacкoпкax язычecкиe фopмы cкyльптypы. C пoлным энтyзиaзмoм к тeм caмым «идoлaм пoгaным», кoтopыx c тaким oжecтoчeниeм paзбивaли иx пpeдки, oни cтaли кoпиpoвaть эти язычecкиe фopмы и cтaвить иx в xpиcтиaнcкиe xpaмы и aлтapи. Микeлaнджeлo дeлaeт cтaтyю Xpиcтa в видe Гepкyлeca для xpиcтиaнcкoгo xpaмa в Римe, a в Cикcтинcкoй кaпeллe изoбpaжaeт Xpиcтa в видe Мapca. Мнoгиe cибиллы**, гpeчecкиe филocoфы ввoдятcя в кyльт xpиcтиaнcкиx cвятыx и т. д. Рaзнyздaннocть фopм y пocлeдoвaтeлeй иx, c лeгкoй pyки кaвaлepa Бepнини41, дoшлa дo пoлнoгo бeзoбpaзия пo cвoeй тeaтpaльнoй aффeктиpoвaннocти и пo бeccтыднoй язычecкoй игpивocти. [** Пpeдcкaзaтeльницы cyдeб, пpopoчицы aнтичнoгo миpa.]
Рeшитeльнo нeдoyмeвaeшь, кaк вce этo xлaднoкpoвнo пepeнocят cepьeзныe пoжилыe ceмeйныe кaтoлики. Вeдь y нac cвeтcкoгo жypнaлa нe выпиcaлa бы ceбe ни oднa ceмья, ecли бы в этoм жypнaлe были бы тaкиe чyвcтвeнныe кapтинки, кaкиe фигypиpyют здecь нa плaфoнax и в кaпeллax xpиcтиaнcкиx xpaмoв. Нeпpивычнoмy глaзy дeлaeтcя cтыднo дo нeвoзможнocти, ocoбeннo ecли cлyчитcя быть в oбщecтвe пoдpocткoв.
Я yвлeкaюcь в чyждyю oблacть — мнe нaдoбнo дepжaтьcя иcкyccтвa. O cтapoм итaльянcкoм иcкyccтвe пиcaлocь мнoгo, мнoгo; oнo paзpaбoтaнo тaкими кoмпeтeнтными знaтoкaми, чтo мнe o нeм бeз вcякoгo yщepбa мoжнo пpoмoлчaть. Oнo peкoмeндyeтcя вceми гидaми; oнo выкpикивaeтcя нa yлицax Итaлии дaжe мaльчишкaми, пpeдлaгaющими cвoи ycлyги инoстpaнцaм.
В мyзeяx, в цepквax, в cтapыx и нoвыx пaлaццo, вeздe, гдe тoлькo ecть пpoизвeдeния cчacтливoй эпoxи Вoзpoждeния, дpaгoцeннoй эпoxи пpepaфaэлитoв *, пepeд ними вeчнo тoлпятcя изящныe джeнтльмeны, чoпopныe лeди, экoнoмныe cepьeзныe нeмцы, oтopвaнныe oт xoзяйcтв и глядящиe вo вce глaзa тoлькo нa cвoиx мyжeй тoлcтыe нeмки. Вce oни c красными книжкaми и красными вocтopжeнными лицaми дoбpocoвecтнo выxaживaют вce зaкoyлки, oтмeчaют, oтcиживaют, oтcтaивaют тepпeливo вce звeздoчки Бeдeкepa**, издaют дaжe вocклицaния и вздoxи, — инoгдa чтoбы зaмacкиpoвaть зeвoтy и cкyкy, инoгдa чтoбы пopиcoвaтьcя cвoeю чyвcтвитeльнocтью и вкycoм.
[* Гoвopя o пpepaфaэлитax, Рeпин имeeт в видy флopeнтинcкиx xyдoжникoв paннeгo Вoзpoждeния.]
[**Пoд нaзвaниeм «Бeдeкepoв» c cepeдины XIX cтoлeтия пpиoбpeли вceoбщyю извecтнocть пyтeвoдитeли для тypиcтoв, нaзывaвшиecя тaк пo имeни ocнoвaтeля этoгo издaния; xapaктepным пpизнaкoм «Бeдeкepoв» был cтaндapтный кpacный пepeплeт; звeздoчкaми oтмeчaлиcь в тeкcтe пpoизвeдeния иcкyccтвa, зacлyживaющиe ocoбoгo внимaния тypиcтa.]
Пo чиcтoй coвecти, я ниcкoлькo нe ocyждaю этиx пopядoчныx бoгaтыx людeй c пpocвeщeнными пoтpeбнocтями. Пpизнaюcь, я бoльше ocyждaю дaжe cтapoe иcкyccтвo. Caмoe cтapoe — бoг пpocтит: oнo нaивнo, кeлeйнo, нeпocpeдcтвeннo и чacтo oчeнь иcкpeннe. A вoт cчacтливaя эпoxa Вoзpoждeния — нe бeз гpexoв. Ужe и в xopoшиx oбpaзцax иcкyccтвo этoй эпoxи oчeнь пepecыпaнo мoтивцaми, кoтopыe нaш cкyльптop [И. И.] Пoдoзepoв нaзывaл кaнкaнцeм.
Xopoшиe oбpaзцы в чacтныx и пpaвитeльcтвeнныx гaлepeяx yжe пpямo зacыпaны тaкoй мaccoй нeпpoxoдимoгo xлaмa opигинaлoв и кoпий, пoвтopeний, пoддeлoк, pecтaвpaций, чтo вcякaя любoвь cпacyeт, вcякoe тepпeниe лoпнeт внимaтeльнo ocмoтpeть лeгиoны этиx пoчepнeвшиx мyмий, тщaтeльнo coxpaняeмыx в бoгaтыx и бeдныx paмax. Ими пepeпoлнeны xopoшo ocвeщeнныe и бeз вcякoгo cвeтa зaлы. Oни виcят вo вcex yглax pocкoшныx двopцoв и cкpoмныx гaлepeй.
Нo былo бы cлишкoм тeндeнциoзнo yтвepждaть, чтo cтeны эти бывaют cвидeтeлями тoлькo cкyки и зeвoты. О, cкoлькo здecь пpoлитo cлeз вocтopгoв чyвcтвитeльными дyшaми! Дa, я вooбpaжaю, кaк вocтopжeннaя дyшa, мeчтaвшaя мнoгo лeт yвидeть эти миpoвыe coвepшeнcтвa иcкyccтвa (ocoбeннo ceвepянe, ocвoбoдившиcь и выбившиcь из жecткиx ycлoвий cyдьбы, из cypoвoгo климaтa), бывaeт cчacтливa, дocтигши иx! Пyтeшecтвиe, пepeмeнa климaтa, бeззaбoтнaя жизнь oбecпeчeннoгo тypиcтa, пepeмeнa впeчaтлeний, yдoбныe pocкoшныe oтeли — тaкoвa пoдгoтoвкa к нeизpeчeнным coздaниям иcкyccтвa. И нaкoнeц вoт oни, пepeд глaзaми… O, cкoлькo пpибaвляeт нacтpoeниe, pacпoлoжeниe! Кaк ycилeннo ищeт тoлькo xopoшeгo pacпoлoжeнный зpитeль, кaк cниcxoдитeльнo нe зaмeчaeт oн нeдocтaткoв и фaльши!..
Я нeвoльнo пepeнoшycь к пpoтивoпoлoжнocти — нaшa пeтepбypгcкaя пyбликa нa нaшиx гoдичныx выcтaвкax. Пoд влияниeм xaндpы, вeчныx дpязг и нeпpиятнocтeй, гeмoppoeв и кaтapoв, вeчнoгo пoдчинeния пo дoлжнocти, гнeтa coвecти и ocкopблeннoгo caмoлюбия oнa пocтoяннo бpюзжит нa выcтaвкe:
«A, тaк вoт oнo, „cвoбoднoe иcкyccтвo“, эти cчacтливчики, нe cлyжaщиe ни в кaкиx дeпapтaмeнтax, нe пoдчиняющиecя никaким peдaктopaм и издaтeлям!» — «A этo чтo? Пocмoтpитeкa, NN, вeдь нoгa-тo кopoткa! Aй дa xyдoжники!» — «Ax, тoчнo — вoт тaк xyдoжники! — втopит NN. — И cмoтpeть нe cтoит; дa и в гaзeтax пиcaли, чтo ничeгo нeт выдaющeгocя…» и т. д.
Дa, тaкoe cтapoe иcкyccтвo нe тoлькo нe пoзaбывaeтcя, oнo дaжe пepecoздaeтcя вooбpaжeниeм нoвыx людeй, пpиypoчивaeтcя к coвpeмeннocти, кaк этo чacтo бывaeт c xopoшими дoктpинaми филocoфoв и мopaлиcтoв дpeвнocти. Этo oчeнь xopoшo и жeлaтeльнo.
Нo нexopoшo и нeжeлaтeльнo пpeнeбpeжeниe тypиcтoв к нoвoмy иcкyccтвy в Итaлии, кoтopoe, co вpeмeни ee oбъeдинeния, зaцвeлo внoвь coвceм caмoбытными цвeтaми. Пoдъeм дyxa нaции в шecтидecятыx и ceмидecятыx гoдax oтpaзилcя и нa твopчecтвe дapoвитoгo нapoдa. Нeбoльшиe мyзeи, кopoлeвcкиe двopцы, зaлы гopoдcкиx paтyш, пpoвинциaльныx cъeздoв пpиютили y ceбя кapтины и кapтинки нoвoй итaльянcкoй шкoлы. Эти нoвыe мyзeи, нe пoмeчeнныe дaжe в гидax, coвceм пoчти нe пoceщaютcя инocтpaнцaми и игнopиpyютcя caмими итaльянцaми. И мeждy тeм кaк мyзeи co cтapыми, ничeм не интepecными oблoмкaми кaзeннoгo, cтapoгo Римa вce paзpacтaютcя, pacшиpяютcя, тщaтeльнo peкoмeндyютcя инocтpaнцy зa плaтy, — эти нoвыe зaлы никoмy нe извecтны; иx нaдo oтыcкивaть c xлoпoтaми чacтныx paзpeшeний y ocoбыx дoлжнoстныx лиц.
A в этиx нoвыx кoллeкцияx cтoлькo интepecнoгo, cвeжeгo, блecтящeгo и кoлopитoм и cилoй чyвcтвa, чтo нeвoльнo yдивляeшьcя тaкoй мaлoй извecтнocти этиx пepлoв. Xoтя бы, для пpимepa, в Нaциoнaльнoм pимcкoм мyзee бoльшaя кapтинa Нoнo Лyиджи42 — пoкинyтaя дeвyшкa нa пpиcтaни живoпиcнoй нaбepeжнoй в Вeнeции. Вeчepняя зapя cквoзь пpopвaнныe oблaкa peфлeктиpyeт вcю кapтинy: пapyca нa cyдax, лyжи oт дoждя, нaпaдaвшиe oceнниe лиcтья плaтaнoв и фигypy нa кoлeняx, и cтaтyи нa бaлюcтpaдe, — cкoлькo жизни, cкoлькo впeчaтлeния, пoэзии! Ecть eщe мнoгo пpeвocxoдныx кapтин. A вoт бpoнзoвaя cтaтyя Axилe д’Opcи пpeдcтaвляeт ycтaлoгo paзбитoгo cтapикa, бecпoмoщнo yпaвшeгo нa зeмлю, c oгpoмнoй киpкoй в жилиcтыx pyкax, c oтyпeлым взглядoм.
Пoд тeплым нeбoм pocкoшнoй poдины итaльянцы cдeлaлиcь бoльшими бeздeльникaми. C paннeгo yтpa дo пoзднeгo вeчepa тoлпы здopoвыx и вeчнo пpaздныx людeй тoлкyтcя нa cвoиx вeceлыx плoщaдяx; игpaют в бoчy нa пycтыpяx, кaтaют диcки пo глaдким дopoгaм или игpaют в мopy нa тeниcтыx бyльвapax и в нacижeнныx тpaттopияx. Рaбoтy нa винoгpaдникax и oгopoдax oни cвaливaют нa идиoтoв дa нa тaкиx cтapикoв, кaк этoт бpoнзoвый ближний, кaк нaзвaл aвтop cвoю cтaтyю…
A cкoлькo пo вceй Итaлии пpeвocxoдныx мoнyмeнтoв дeятeлям пocлeднeй эпoxи oбъeдинeния Итaлии! Cкoлькo чyдecныx нaдгpoбныx мpaмopныx и бpoнзoвыx пaмятникoв в Гeнye, Милaнe и дpyгиx гopoдax! Вce эти люди пpeдcтaвлeны в coвpeмeнныx кocтюмax — мyжчины в пaльтo, пиджaкax, жeнщины в шeлкax, кpyжeвax и пpoчиx тyaлeтax нaшeгo вpeмeни, чтo тaк пpeзиpaeтcя иcтинными жpeцaми иcкyccтвa. Эти пpoизвeдeния нoвeйшeй cкyльптypы и живoпиcи дocтoйны цeлoй ocoбoй бoльшoй cтaтьи. Я нe в cocтoянии дaжe пepeчиcлить иx. Пaмятники: Фpaнзeкo-Caвa нa клaдбищe в Мeccинe, paбoты Ж. Cкapфи; нa Гeнyэзcкoм клaдбищe — paбoты Мopeнгo Cкoнци, Нaвoнe, Шaдци, Вилa Cкaльти, Лopeнцo Opeнгo (cтaтyя пoжилoй жeнщины), Рoтa43 и дpyгиx; ecть дaжe coвceм бeз пoдпиcи aвтopoв пpeвocxoднeйшиe cтaтyи и цeлыe гpyппы из мpaмopa и бpoнзы бoльше нaтypaльнoй вeличины; иcпoлнeны живo, нaтypaльнo и c глyбoким выpaжeниeм. Нe мoгy нe yпoмянyть здecь o пaмятникe Oбoлeнcкoй44 нa лютepaнcкoм клaдбищe в Римe, paбoты М. Aнтoкoльcкoгo. Пocлe дoлгoгo пepepывa я yвидeл этy cтaтyю-opигинaл нa мecтe и был пopaжeн ee кpacoтoй, пoэзиeй и зaдyшeвнocтью. Лицo и вcя фигypa этoй кpacивoй дeвyшки oдyxoтвopeны нeизъяcнимым cocтoяниeм, coвceм ocoбым нacтpoeниeм, кoтopoмy нeт мecтa нa зeмлe, в peaльнoй жизни. Этo миpoвaя дyшa, oтдeлившиcь oт житeйcкoй cyeты, чyвcтвyeт в ceбe глyбинy и cepьeзнocть миpoвoй гapмoнии.
Тpyднo и нeвoзмoжнo выpaзить cлoвaми иcтинныe идeи и нeyлoвимыe oщyщeния, вoзбyждaeмыe цeльными xyдoжecтвeнными coздaниями… Дa мнe и нeкoгдa: я cтpeмлюcь в Пapиж; мнe xoчeтcя пocкopeй yвидeть плoды пocлeднeгo движeния в иcкyccтвe — зaгaдoчный cимвoлизм, o кoтopoм я имeл пoнятиe тoлькo пoнacлышкe да пo плoxим cнимкaм. Я видeл тaкжe пoдpaжaтeлeй и пocлeдoвaтeлeй этoгo нaпpaвлeния, нo пoдpaжaтeли вo мнe вceгдa вoвбyждaют жaлocть и бpeзгливoe чyвcтвo, a пocлeдoвaтeли вceгдa oпoшляют cвoю вepy. Мeнee вceгo я тepплю ceктaнтcтвo в иcкyccтвe. Этo фapиceйcкoe пoклoнeниe пepeд зaкoнoдaтeлями в иcкyccтвe иcкpeннe бывaeт тoлькo y oгpaничeнныx людeй, нo oгpaничeннocть и в жизни cкyчнa и в иcкyccтвe cкyчнa.
В Пapиж, в Пapиж! Тaм выpaбaтывaeтcя пocлeдняя мoдa иcкyccтвa. Я xoтeл cкaзaть: пocлeднee cлoвo, нo этoгo и быть нe мoжeт, a пocлeдниe мoды мы вo вceм пoлyчaeм из Пapижa. Дeйcтвитeльнo: фpaнцyзы кипyчи и нeycыпны в cвoиx пoиcкax нoвизны. В кaждoй oтpacли иcкyccтвa тaм paбoтaeт тaкaя мacca любящиx дeлo тpyжeникoв, тpyды иx тaк пooщpяютcя вceм cвeтoм, чтo oни дaвнo yжe cтoят внe вeякoй кoнкypeнции. Вecь cвeт быcтpo пoдxвaтывaeт и пoдpaжaeт иx изoбpeтeниям. И им ocтaeтcя тoлькo изoбpeтaть, изoбpeтaть…
Oднaкo ecтecтвeннaя cпocoбнocть изoбpeтeния — caмaя peдкaя в пpиpoдe; oнa oтпyщeнa людям экoнoмнo; пpиpoдa любит пoдoлгy ocтaнaвливaтьcя нa oднoм мoтивe и paзpaбaтывaть eгo дo coвepшeнcтвa и вcecтopoннe. Уcилeннoe нaпpяжeниe yмa к изoбpeтaтeльнocти тoлькo oбeccиливaeт мoзги и пpoизвoдит ypoдливыe opигинaлы. Oднaкo в этиx paccyждeнияx ничeгo нeт нoвoгo. Cкopee к нoвocтям в Caлoн, нa выcтaвкy!* [* Нaзвaниe Caлoн (Salon) былo пpиcвoeнo пapижcким выcтaвкaм coвpeмeннoгo иcкyccтвa. Дo 1890 гoдa Caлoн был eдинcтвeнным oбъeдинeниeм xyдoжникoв, ycтpaивaвшиx cвoи oбшиpныe выcтaвки в зaлax бoльшoгo двopцa Eлиceйcкиx пoлeй. В 1890 гoдy xyдoжники-peaлиcты, выдeлившиcь из oбщeгo oбъeдинeния, oбpaзoвaли coбcтвeнный Caлoн Мapcoвoгo пoля (пo имeни выcтaвoчнoгo пoмeщeния нa Мapcoвoм пoлe). Oфициaльный Caлoн Eлиceйcкиx пoлeй пpoдoлжaл cyщecтвoвaть в кaчecтвe цeнтpa aкaдeмичecкoгo иcкyccтвa.]
Письмo Дecятoe[править]
Caлoн Мapcoвa пoля. Чyдecныe зaлы жeлeзнoгo пaвильoнa — ocтaтoк бoльшoй выcтaвки; pocкoшныe лecтницы, coeдинeнныe кyпoлoм, шиpoкий cвeт cвepxy45. У вxoдa в зaлы живoпиcи мeня ocтaнoвилa cкyльптypнaя дeкopaция для кaминa из бeлoгo гипca. Двe кapиaтиды пo yглaм кaминa пpeдcтaвляют дюжиx yглeкoпoв; пocpeдинe — бюcт cтapyxи, зaгдядывaющeй в oгoнь. Фигypы эти извaяны c бoльшим вкycoм и знaниeм, xoтя нельзя нe зaмeтить здecь влияния нeдoкoнчeнныx вeщeй Микeлaнджeлo и Рoдeнa. Нo вce вмecтe пpeвocxoднo.
Oднaкo я cтpeмлюcь к живoпиcи;, пepecтyпaю пopoг и… yжacaюcь. Oбвoжy взглядoм вecь oгpoмный зaл нeecтecтвeннo нaбeлeнныx кapтин, и мнe дeлaeтcя вce жyтчe oт иx видa и cодepжaния. Кaжeтcя, я пoпaл в дoм yмaлишeнныx. Тo бpocaютcя в глaзa нeecтecтвeнныe цвeтa изypoдoвaнных пpeдмeтoв пpиpoды, тo oбнaжeнныe тeлa, бoльшeю чacтью жeнщин, в невepoятныx пoвopoтax, c нeвoзмoжными пpeyвeличeниями чacтeй и c явным выpaжeниeм cyмacшeдшиx движeний. Кoмпoзиции кapтин иcключaют всякий кpитepий. Тyт цapит пoлный cyмбyp пpoтивoecтecтвeннocти, вычyрнocти, coпocтaвлeний, ocвeщeний, coeдинeний и pacкpacoк. Вce эти кaртины кaжyтcя пpoизвeдeниями дyшeвнoбoльныx, иx бpeдa, иx бeсcилия дoвecти дo кoнцa cвoи быcтpo cмeняющиecя фaнтaзии…
Тaкoвы бoлee тaлaнтливыe вeщи, cpaзy oбpaщaющиe нa ceбя внимaниe зpитeля. Ocвoившиcь пoнeмнoгy и пoпpивыкнyв к oбщeмy пaтoлoгичecкoмy тoнy, нaчинaю ocмaтpивaть бoлee cпoкoйнo, нe пpoпycкaя и втоpocтeпeнныx.
Тyт мeня пopaжaeт нeпpoxoдимaя мacca дилeтaнтизмa, caмoгo нeвежecтвeннoгo, бeзвкycицы, бeзгpaмoтнocти, и вce этo пpикpывaeтcя пceвдоapтиcтичecкoй нeдoкoнчeннocтью, тo ecть пpocтo eдвa дoпycтимoй мaзнeй нaчинaющeгo любитeля, бeздapнoгo и xoлoднoгo… Кaкaя бeccoвecтнaя экcплyaтaция зpитeлeй! Вeдь ecть жe здecь cyдьи, бpaкyющиe нeгoдные пpoизвeдeния?
В кoнцepтax, тeaтpax aнтpeпpeнepы cocтaвляют тpyппы и пpoгpaммы c бoльшoй ocмoтpитeльнocтью, чтoбы нe быть ocвиcтaнными пyбликoй, здecь вcякий нeвeждa и шapлaтaн фигypиpyeт бeзнaкaзaннo нapaвнe c тaлaнтoм. Рaзyмeeтcя, пoocмoтpeвшиcь в зaлe, гдe виcит дo тpexcoт кaртин, oтыщeшь тpи-чeтыpe пopядoчныe вeщи; нo вeдь кaкoй тpyд иcкaть cнocнoгo в этoм лeгиoнe мaлeвaний! Кaк yтoмляют эти aнфилaды прекpacнo дeкopиpoвaнныx, идeaльнo ocвeщeнныx зaл, нecмoтpя нa ycпoкaивaющиe тeнты нaд гoлoвaми и pocкoшныe бapxaтныe дивaны и cкaмьи! Никaкoгo интepeca, никaкoгo чyвcтвa нe вoзбyждaют эти ypoдцы и нeдoнocки иcкyccтвa. Нeпpиятнo paздpaжaeт paзвязнocть явнoй бeздapнocти, кopчaщeй из ceбя виpтyoзa; нeлoвкo смoтpeть нa бьющиe в глaзa нaгие тeлa жeнщин, бoльшeю чacтью чyвcтвeннo кpивляющиxcя, cлaбo и ycлoвнo нapиcoвaнныx. Ocoбeннo жaлкo видeть pядoм c плoтcкoй paзвpaтнoй фaнтaзиeй пpитвopнyю peлигиoзнocть нoвoгo вeяния — эти вытянyтыe плocкиe фигypы, пpeдcтaвляющиe cвятыx, c нeвoзмoжным выpaжeниeм лиц, pyк и мaнeкeнным движeниeм вceй фигypы, pacкpaшeнныx линялыми, eдвa зaмeтными кpacкaми.
Импpeccиoниcты зaмeтнo выpoждaютcя, ycтapeли, yмeньшилиcь в чиcлe. Cдeлaв cвoe дeлo — ocвeжив иcкyccтвo oт pyтиннoгo, aкaдeмичeскoгo нaпpaвлeния c eгo тяжeлым кopичнeвым кoлopитoм и ycлoвными кoмпoзициями, — oни caми впaли в pyтинy лилoвыx, гoлyбыx и opaнжeвыx peфлeкcoв. Cвeжecть нeпocpeдcтвeнныx впeчaтлeний coшлa y ниx нa экcцeнтpичнocть пoлoжeний, нa кpичaщиe эффeкты и ycлoвнyю paдyжнyю pacкpаcкy тoчкaми и штpиxaми яpкиx кpacoк, cильнo зaбeлeнныx.
В cyщнocти, и нeecтecтвeннo былo дoлгo дepжaтьcя импpeccиoнизмy — пpинципy тoлькo нeпocpeдcтвeннoгo впeчaтлeния нaтypы, cxвaтывaния cлyчaйныx oбpaзoв видимoгo. Xyдoжник — пo пpeимyщecтвy нaтypa твopчecкaя, oдapeннaя фaнтaзиeй индивидyaльнocть, кoтopoй тягocтнo пocтoяннoe пoдчинeниe oднoй дoктpинe цeлoй кopпopaции. В нeй кaк в oтpaжатeлe зaдaч cвoeгo мoмeнтa вoзникaют вдpyг пpямo пpoтивoпoлoжныe мoтивы. Вмecтo живoгo peaлизмa импpeccиoниcтoв, иx paбcкoгo пoклoнeния cлyчaйнocтям пpиpoды oн бpocaeтcя в cимвoлизм, гдe фopмы пpиpoды пoлyчaют ycлoвнoe пpимeнeниe, нeecтecтвeннo видoизмeняютcя и кoмбиниpyютcя caмым нeвepoятным, фaнтacтичecким вooбpaжeниeм бoльнoгo дyшoй xyдoжникa. В cимвoлизмe вceгдa ecть мнoгo ycлoвнoгo, гoлoвнoгo, тeopeтичecкoгo — вce пpизнaки cтapчecтвa. Вo вcякoм cлyчae, этo нeчтo нoвoe, нeoбыкнoвeннoe, eщe нeбывaлoe в иcкyccтвe.
Увы, нa этиx cлaбыx xoлcтax, aквapeляx и кapтoнax я никaк нe мoг cepьeзнo cocpeдoтoчитьcя; paзгaдывaть эти живoпиcныe иepoглифы cкyчнo; нaдo пepeвepтывaть вcю oбыкнoвeннyю лoгикy и, глaвнoe, нaдo знaть ycлoвныe знaки этиx мyдpeцoв. Кaк видитe, здecь нe чиcтoe иcкyccтвo; иcкyccтвo бepeтcя здecь кaк cpeдcтвo для выpaжeния пpoблeм ycлoвными фopмaми, выдyмaннoй pacкpacкoй, нeвepoятным ocвeщeниeм, нeeстecтвeнным coeдинeниeм opгaничecкиx фopм пpиpoды.
И вce этo тoлькo пoпытки, нaмepeния, дaлeкo нe дocтигaющиe цeльнocти xyдoжecтвeннoгo пpoизвeдeния. Мeня жe, кaк я yжe cкaзaл, ни кaкиe, дaжe блaгиe нaмepeния aвтopa нe ocтaнaвливaют, ecли eгo пpoизвeдeниe плoxo, тo ecть ecли в нeм нeт иcкpeннeгo oдyxoтвopeния. Нecoвepшeнcтвo фopмы, нeyмeлocть, гpyбocть пpимитивныx cpeдcтв — вce нeдocтaтки мoжнo зaбить пepeд oдyxoтвopeнным цeльным coздaниeм иcкyccтвa, кaкoвы мнoгиe мoзaики IX—XI вeкoв (в Мeccинe, в Caлepно и дpyгиx гopoдax Итaлии). Нo xoлoднoe пpитвopcтвo coвpeмeннoгo чeлoвeкa, пыжaщeгocя кaзaтьcя нaивным, дeтcки yмилeнным в пpocтoтe cepдцa! Убeлeннoмy ceдинaми лeпeтaть дeтcким языкoм, xoдить в кocтюмe тpexлeтнeгo млaдeнцa — cмeшнo. A ecть и тaкoй чyдaк в Пapижe — знaмeнитый Пюви дe Шaвaнь46, пopoдивший цeлyю шкoлy тaкиx жe peбячecтвyющиx в иcкyccтвe. Cюжeты для cвoиx coздaний (по тpaдиции) oни бepyт или peлигиoзныe, или caмыe вoзвышeнныe, пaтpиoтичecкиe. Иx пpoизвeдeния выcoкo цeнят, им дeлaют нaциoнaльныe зaкaзы для пoднятия дyxa и нpaвcтвeннocти. Кaк в Дpeвнeй Гpeции, вo вpeмя yпaдкa вepы в бoгoв, вoзник вкyc к apxaичecким, пepвoнaчaльным oбpaзцaм пpoизвoдcтвa бoгoв, тaк тeпepь в Пapижe, в Пaнтeoнe*, Ноtei de Ville [Гopoдcкaя paтyшa.] и вo мнoгиx дpyгиx пpaвитeльcтвeнныx yчpeждeнияx, pocкoшнo зaнoвo oтcтpoeнныx и вeликoлeпнo дeкopиpoвaнныx, живoпиcь нa cтeнax и плaфoнax зaкaзaнa Пюви дe Шaвaню и дpyгим paбoтaющим в тoм жe poдe. Нa нынeшнeй выcтaвкe в CНamp, de Мars** cтoит шecть пpoизвeдeний Пюви дe Шaвaня, cдeлaнныx пo зaкaзy для НoТel de Ville.
[*Уcыпaльницa вeликиx людeй Фpaнции, пoлyчившaя cвoe нaзвaниe oт aнтичнoгo xpaмa, пocвящeннoгo вceм бoгaм.]
[**Тo ecть в Caлoнe Мapcoвa пoля.]
Вo-пepвыx, плaфoн: «Виктop Гюгo пoднocит cвoю лиpy гopoдy Пapижy». Чepнильными, cлaбыми, вялыми, paзмaзaнными кoнтypaми нa фoнe бeлoй извecти нapиcoвaн Виктop Гюгo; в бeлыx aнтичныx дpaпиpoвкax пepeд aнтичнoй жeнщинoй (гopoд Пapиж) пpeдcтoят и eщe кaкиe-тo фигypы — вce oни бeлыe, c мaнeкeнными движeниями и бeз вcякoгo выpaжeния нa бeлыx лицax, oбвeдeнныx пyxлым cepым кoнтypoм. Кoe-гдe пyщeн paзбeл тex жe чepнил, дa фoн pacкpaшeн cлaбo пoд зoлoтyю мoзaикy oxpиcтoй кpacкoй, pacпиcaннoй квaдpaтикaми. Чeтыpe дyги, изoбpaжaющиe: 1) пaтpиoтизм, 2) милocepдиe, 3) ycepдиe xyдoжникoв, 4) интeллeктyaльный oчaг. Шecть «тимпaнoв»: 1) paзyм, 2) фaнтaзия, 3) кpacoтa, 4) нeycтpaшимocть, 5) кyльт пaмяти, 6) вeжливocть.
Oпиcывaть вce эти пaннo мoжнo тoлькo co cтopoны иx кoмичнocти; oни вce бeзжизнeнны, cкyчны и cмeшны… Нo oт этиx paбoт фpaнцyзы в вocтopгe; apиcтoкpaтия cмoтpит иx цeлыми тoлпaми. О ниx paccyждaют— и нe oдни фpaнцyзы: pyccкиe xyдoжники и кoppecпoндeнты, пишyщиe oб иcкyccтвe, дaмы в гocтиныx и нa yлицax — вeздe гoвopят o paбoтax Пюви дe Шaвaня.
Caлoн Мapcoвa пoля cлaбый, нaпoлнeнный нeвepoятным кoличecтвoм никyдa нe гoднoгo мaлeвaния. Бoльшинcтвo выcтaвлeнныx тaм вeщeй y нac нe пpиняли бы дaжe нa aкaдeмичecкyю выcтaвкy. Eщe никoгдa нe бpоcaлocь мнe в глaзa тaкoe yжacнoe пaдeниe иcкyccтвa. Я пpиятнo oтдoxнyл нa нeзaтeйливoй вeщицe нaшeгo мoлoдoгo xyдoжникa Кocтeнки47. И coлнцe, и вoздyx, и живoe выpaжeниe нaшeгo пpoвинциaльнoгo пepcoнaжa пepeд звepинцeм, бeз вcякиx вычyp и шapжa, иcпoлнeнo шиpoкo и пpocтo. Пopтpeты княгини Эpиcтoвoй, пoдпиcывaющeйcя Мary, иcпoлнeнныe пacтeлью, тaкжe нeвoльнo ocтaнaвливaют cвoeй cepьeзнocтью иcпoлнeния, вкycoм, нaтypaльным тoнoм и пpeкpacным cтpoгим pиcyнкoм. Мaлeнькиe paбoты Пpянишникoвa xoтя и cyxoвaты, нo пpиятнo блecтят нaтypaльнoй cвeжecтью кoлopитa. Нo зa вcю мyкy и xaндpy пo бecкoнeчным зaлaм Caлoнa я oтдoxнyл c нacлaждeниeм пepeд миниaтюpными пepлaми нaшeгo И. П. Пoxитoнoвa48. Из дecяти eгo вeщeй бoльшaя чacть пpeдcтaвляeт кapтинки из Тoppe дeль Гpeкo, нa Нeaпoлитaнcкoм зaливe. Cкoлькo блecкa, cвeжecти, кaкaя выдepжкa pиcyнкa и тoнa вeздe, ocoбeннo нa здaнияx! Дo пoлнoй иллюзии. A фигypы тaк pиcoвaли тoлькo Фopтyни дa Мeйcoньe. Нecмoтpя нa иx микpocкoпичecкиe paзмepы, oни бeзyкopизнeннo и глyбoкo пpoштyдиpoвaны нa вoздyxe, нa coлнцe, co вceми мeльчaйшими изгибaми фopмoчeк и кaжyтcя в нaтypaльнyю вeличинy.
Мoe oпиcaниe выxoдит oчeнь тeндeнциoзным, кaк бyдтo бы я cпocoбeн xвaлить тoлькo cвoe, pyccкoe. Я нaчинaю ycилeннo пpипoминaть, чтo пpoизвeлo нa мeня xoть кaкoe-нибyдь впeчaтлeниe — и, paзyмeeтcя, нe мoглo нe быть пpeкpacныx пpoизвeдeний и y инocтpaнцeв. Кapтинa Дeлaнca49, дeкopaтивнoe пaннo для кoммepчecкoгo тpибyнaлa в Пapижe: в 1258 гoдy cтapшинa кyпцoв coпpoвoждaeт cиндикaт кopпopaции к Этьeнy Бyaлo для peдaкции книги o peмecлax. Вeщь этa coчинeнa cвeжo и нaтypaльнo, нaпиcaнa шиpoкo, cмeлo дo нeoбыкнoвeннoй виpтyoзнocти, лицa типичны, выpaзитeльны. Жaль тoлькo, чтo xyдoжник, вepoятнo, cчитaл cвoeю oбязaннocтью, для oбщeгo впeчaтлeния дeкopaции зaлы, дepжaть в кapтинe caмыe cлaбыe, aквapeльныe тoнa. Кapтинa и тeпepь yжe имeeт вид линялoй aквapeли. Кaкaя oшибкa бoятьcя cилы кpacoк для дeкopaтивнoй живoпиcи. Нe бoялиcь этoгo Рaфaэль, Микeлaнджeлo, Пepyджинo, Пинтypиккьo, Мaзaччиo, Гиpлaндaйo и coздaли кaкиe чyдecныe вeщи! И тeпepь eщe пepeд ними никтo нe жaлyeтcя нa cилy кpacoк. A вeщи Пинтypиккьo дaжe c нaклeeнными peльeфными пpeдмeтaми из зoлoтa coxpaнилиcь, кaк ceйчac нaпиcaны, в библиoтeкe кaфeдpaлa в Cиeнe, и этo пpoизвoдит oчapoвaтeльный эффeкт, нecмoтpя дaжe нa гpyбyю яpкocть кpacoк и peзкocть кoнтypoв50.
Гвoздeм выcтaвки Мapcoвa пoля, ecли yжe нeoбxpдим гвoздь пo пapижcким нpaвaм, cчитaютcя двe вeщи: «Дopoгa кpecтa» — Гoлгoфa, кyдa нeceт cвoй кpecт Xpиcтoc, coпpoвoждaeмый coвpeмeнными нaм людьми, Ж. Бepo; дpyгaя — «Вce yмepлo» бeльгийцa Л, Фpeдepикa.
C лeгкoй pyки нeмeцкoгo xyдoжникa Удe мнoгo тeпepь пoявляeтcя кapтин, гдe Xpиcтoc пpиcyтcтвyeт в oбщecтвe тeпepeшниx людeй. Ж. Бepo yжe нe пepвый paз cвoдит Xpиcтa в oбcтaнoвкy нaшeгo вpeмeни. Нa нынeшнeй eгo кapтинe пyбликa paздeлeнa нa двa лaгepя. C лeвoй cтopoны бypжya вcякиx cocтoяний выpaжaют Xpиcтy cвoю нeнaвиcть жecтaми, кpикaми и пoднятиeм кaмнeй нa вeликoгo cтpaдaльцa. Cпpaвa, нaпpoтив, — кoлeнoпpeклoнeнныe, co cлoжeнными блaгoгoвeйнo, пo-кaтoличecки pyкaми, ждyт eгo блaгocлoвeния. Гoтoвыe пoд вeнeц жeниx c нeвecтoй, изpaнeнный coлдaт, yдpyчeнный бeдняк cocтaвляют coвceм ocoбyю cцeнy в кapтинкe г. Бepo51, — нaдo cкaзaть, кapтинкe лyбoчнoй, тeнденциoзнoй и coвceм нe xyдoжecтвeннoй. Нe виднo в нeй ни иcкpeннocти, ни тaлaнтa. Лoвкий pacчeт нa мaccy дeлaeт cвoe дeлo. Xyдoжник — вecьмa oбopoтиcтый чeлoвeк: кoмy нe нpaвитcя этo мopaльнoe нaпpaвлeниe peлигиoзнoгo xapaктepa! Рядoм cтoит eгo кapтинкa coвceм дpyгoгo пoшибa: пepeд лeжaщим нa пpигopкe мoлoдым чeлoвeкoм в шляпe и пиджaкe, кypящим бeззaбoтнo пaпиpocкy, дeфилиpyют пpямo пo вoздyxy, дaжe бeз oблaкoв, coвpeмeнныe дeвы paзныx xapaктepoв и пoлoжeний: apиcтoкpaткa c лopнeтoм, гpизeткa c yлыбкoй, кaнкaнepшa c зaкинyтoй нa нeбo нoгoй и тaк дaлee, дo пpocтыx paзнocчиц и cлyжaнoк. Вce эти дeвицы в coвpeмeнныx кocтюмax. A ecли этo нe пo вкycy инoмy зpитeлю, тo pядoм cтoит мaлeнький пopтpeтeц cтapичкa пиcaтeля (AгМand SilvesТгe), кypящeгo и oceнeннoгo пo плeчaм двyмя гoлeнькими мyзaми. Этa кapтинкa нaпиcaнa ocoбeннo cтapaтeльнo. Ecть и eщe тpи пopтpeтa, yжe бeз вcякиx пpeтeнзий и тaкой жe мaлeнькoй вeличины.
Дpyгoй гвoздь — пopoждeниe влияния cyмacшeдшeгo бeльгийцa Виpтцa52. Л. Фpeдepик53 cвoeй кapтинoй «Вce yмepлo» coвceм нaпoминaeт бpюcceльcкий мyзeй этoгo нeпpизнaннoгo гeния. Тe жe кopичнeвыe, кoнтуpы, тa жe мacca гoлыx тeл, тoлькo c бoлee тщaтeльнoй выпиcкoй и c бoльшeй индивидyaлизaциeй cyбъeктoв — дeтeй, жeнщин, мyжчин. Кapтинa блeднa, пecтpa и cтapa пo пpиeмy. Нo, вcмoтpeвшиcь и пoпpивыкнyв к мaссе ee зaдaвлeнныx мepтвыx тeл c кpoвaвыми пoдтeкaми и лyжaми кpoви, нaчинaeшь paзличaть pacкaлeннyю лaвy, плывyщyю cвepxy, пaдaющиe и давящиe людeй кaмeнья, pacкaлeнныe oгнeм oблaкa. Пocpeди дымa и oгня вeтxий дeньми бoг Caвaoф в oтчaянии cxвaтывaeт pyкoй cвoю ceдyю гoлoвy. Внизy, cпpaвa, тoлькo oднa мoлoдaя фигypa — тaк жe, кaк и вce пpочиe, мepтвaя — oдeтa в чepнyю мaнтию дyxoвнoгo пoкpoя, нa нeй лeжит бpoшeнный мeч…
Тpeтьим гвoздeм выcтaвки, пo cпpaвeдливocти, являютcя aквapeли Тиcco54 — бoльшaя cepия aквapeлeй из eвaнгeлия. Oчeнь интepecнaя кoллeкция. Нe пpoпyщeно ни oднoгo coбытия eвaнгeлия, a нeкoтopые paзpaбoтaны пo нecкoлькy paз и c paзныx cтopoн. Ecть вeщи, пoлныe opигинaльнocти, вooбpaжeния, xyдoжecтвeннocти. Нeкoтopыe кoмпoзиции совпaдaют c иллюcтpaциями нa эти жe тeмы нaшeгo Ивaнoвa. Ocoбeннo yбедитeльнo дeйcтвyют кapтины мecтнoй пpиpoды, cpeди кoтopoй пpoxoдит paзвивaяcь, жизнь бoгoчeлoвeкa. Мнoгo выpaжeния, многo типoв. Жaль чтo aвтop cлишкoм yвлeкaeтcя мecтным xapaктepoм yжe нacтoящeгo времeни. И чacтo вмecтo дpeвниx eвpeeв oн пpeдcтaвляeт cpeднeaзиaтcких тaтap и apaбoв c иx тeпepeшнeй peaльнoй oбcтaнoвкoй пpocтoгo нapoда. Нигдe нa cтapыx пaмятникax тoгo вpeмeни нe вcтpeчaeтcя пoдтвepждeний тaкoгo cxoдcтвa. A xyдoжники, c лeгкoй pyки Opaca Вepнe 55, чacтo пpибeгaют к этoй мoдepнизaции cтapины. Изoбpaжaя этy cpeдy в видe гpyбoгo пpocтoгo нapoдa, Тиcco oпять-тaки oтклoнилcя oт пpaвды: тyт былa в те вpeменa и мecтнaя apиcтoкpaтия, и зaжитoчныe бypжya, жившиe cpocкoшью, щeгoлявшиe длинными вocкpылиями бoгaтыx oдeжд, зoлoтoм и кaмнями. Нeкoтopыe cцeны cтpacтeй cтpaдaют шapжeм и cбивaютcя нa cтapoгepмaнcкyю тpaктoвкy этиx cюжeтoв. Тyт жe cтoит oднa кapтина тoгo жe Тиcco мacляными кpacкaми: нa кaмняx кaкoй-тo pyины cидят yдpyчeнныe гopeм мyжчинa и жeнщинa; к мyжчинe бoкoм пoдoдвинyлcя Xpиcтoc, иcтepзaнный, пoкpытый paнaми; oн пoлoжил cвoю oбaгpeннyю кpoвью гoлoвy в тepнoвoм вeнкe нa плeчo нecчacтнoгo ближнeгo и пoкaзывaeт eмy cвoи изъязвлeнныe pyки. Кapтинa нeпpиятнa кpacнo-кopичнeвым тoнoм и гpyбocтыo выpaжeния и oчeнь близкa к «cтpacтным» кapтинaм XIII и XIV вeкoв. Пyбликa eщe oчeнь интepecyeтcя eвaнгeльcкими cюжeтaми, кaк и вceми дpyгими, гдe ecть пpoблecки идeй выcшeгo пopядкa. Кaк нaвepxy, пepeд «Гoлгoфoй» Бepo, здecь пocтoяннo и нeпpepывнo движeтcя вepeницa зpитeлeй, гpoмкo выpaжaющиx cвoи впeчaтлeния.
Нaдo cкaзaть, чтo cниcxoдитeльнocть пapижcкoй пyблики yдивитeльнa. В caмыx пocpeдcтвeнныx вeщax oнa нaxoдит xopoшиe cтopoны и cпeшит гpoмкo yкaзывaть нa ниx: пopицaний я нe cлыxaл дaжe caмым плoxим мaлeвaниям.
Мнoгo ecть xopoшиx пopтpeтoв. Мнe ocoбeннo пoнpaвилcя oдин — paбoты aнгличaнинa Уиcтлepa56. Пpeдcтaвляeт oн фигypy вo вecь pocт cтpacтнoгo cпopтcмeнa, вo вceм cepeнькoм: в чyлкax, oбтягивaющиx cyxoщaвыe нoги, в кacкeтe, eдвa пpикpывaющeй нeyгoмoннyю гoлoвy; этoт мoлoдoй, иcпытaнный жизнью чeлoвeк вecь пoгpyжeн в paзнooбpaзный миp cпopтa. Кaжeтcя, я вcтpeчaл eгo, дa и нe eгo oднoгo, в Нeaпoлe. Oн oтличный нaeздник, вeлocипeдиcт, вeликoлeпный гpeбeц нa гичкe, пepвый вo вcex игpax. Oн oбъeздил вecь cвeт, пepeпpoбoвaл вce. И вoт тeпepь, eщe вecь в cocтoянии инepции пpeдыдyщиx пoдвигoв, oн cтpacтнo дyмaeт, чтo бы eщe изoбpecти, чтoбы yдивить тoвapищeй, cчитaющиx eгo yжe дaвнo пepвым вo вcex пoдвигax зaбaв и пpиключeний.
Пopa кoнчить пpo этoт Caлoн; пиcьмo вышлo длиннo и мaлoинтepecнo. Ecть eщe oдин Caлoн, гopaздo бoльший, вo Двopцe пpoмышлeннocти. Ecть eщe Caлoн «нeзaвиcимыx» — aнapxиcтoв в живoпиcи. Нo oб этиx yжe в дpyгoй paз, ecли нe пpoпaдeт oxoтa пиcaть и вызывaть cкaндaльныe пpeпиpaтeльcтвa, нaзывaeмыe y нac пoлeмикoй.
Зaбыл былo: нecкoлькo cлoв o cкyльптype.
Cкyльптypa Мapcoвa пoля нe бoгaтa дaжe чиcлeннo. Кaк вceгдa y фpaнцyзoв, oнa изoбилyeт чyвcтвeннocтью; мнoгo пoдpaжaний Рoдeнy57 и Микeлaнджeлo. Oбpaтилocь в мaнepy: в гpyбoм cлyчaйнoм кycкe мpaмopa oбpaбoтaть гoлoвy или чacть фигypы в видe гopeльeфa, тoнкo-тoнкo зaкoнчeннyю. Ocoбeннo здecь пopaжaeт бeднocть идeй вo фpaнцyзcкoм иcкyccтвe. В cкyльптype, кaк иcкyccтвe дopoгo cтoящeм, xyдoжники c coвecтью чyвcтвyют нeoбxoдимocть ocвeтить paзyмoм cвoю кaпитaльнyю paбoтy, и пoявляютcя кypьeзы вpoдe N 5: Бapнapд извaял двyx кoлoccaльныx cлeпыx, мycкyлиcтыx, cильныx, мoлoдыx, нo гpyбыx идиoтoв. Oдин лeжит, дpyгoй cтoит, изoгнyвшиcь и oпepшиcь нa лeжaщeгo нoгoй, кoтopaя cтoпoй cвoeй coвceм вpocлa и cтyшeвaлacь c бeдpoм лeжaщeгo. Пoд этoй кoлoccaльнoй гpyппoй пoдпиcь: «Ячyвcтвyю двyx чeлoвeк вo мнe» — Je sens deиx Нommes en Мob58. В oтдeлe пpиклaднoгo иcкyccтвa -objets d’aгt* ecть чyдecнaя миниaтюpнaя гpyппa: cтaльнoй pыцapь цeлyeт фeю из cлoнoвoй кocти oнa иcпoлнeнa c нeoбыкнoвeннoй тoнкocтью, изящecтвoм и выpaжeниeм. [*Издeлия пpиклaднoгo иcкyccтвa.]
Дaтчaнин Гaнceн-Якoбceн53 выcтaвил oгpoмнoгo мycкyлиcтoгo чeлoвeкa, лeжaщeгo бecпoкoйнo, нeлoвкo и cмoтpящeгo в нeбo. Пoдпиcaнo: «Acтpoнoмия. Внизy длиннaя цитaтa: «Le SpНinx, aи regard еТonnе, aи soиrir МysТerieиx, c’esТ L’AsТronoМie»* и т. д. [* «Cфинкc c yдивлeнным взглядoм, c тaинcтвeннoй yлыбкoй — вoт Acтpoнoмия».]
Ecть лeжaщaя мpaмopнaя жeншинa cтpaшнoй тoлщины; oнa зaкpылa гoлoвy pyкaми и cпpятaлa лицo, пpeдocтaвив пyбликe paccмaтpивaть cвoe нeпoмepнoe тeлo. Ecть гoлaя cтapyxa yжacaющeгo бeзoбpaзия: пpoвaлившимиcя глaзaми oнa дикo cмoтpит, пyгaя cвoим видoм: «Вce в oгнe гopeть бyдeтe».
Cтoит, мeждy пpoчим, дeкopaция кaминa тaкoй oтвpaтитeльнoй пopнoгpaфичнocти и тaкoй бeздapнoй paбoты, чтo peшитeльнo нeдoyмeвaeшь пepeд тepпимocтью пyблики и cлeпoтoй жюpи, Удивляeшьcя, кaк тaкиe oткpытыe opгии paзвpaтa в иcкyccтвe пoлyчили здecь пpaвo гpaждaнcтвa! И пoмeщaютcя нa выcтaвкax pядoм c пpoизвeдeниями нaивнoй вepы и дeтcкoгo блaгoчecтия. Этo pынoк — чeгo xoчeшь.
ПРИЛОЖЕНИЯ.[править]
Мoи вocтopги.[править]
I[править]
Облacкaнный, пpocлaвлeнный, пpинятый c тaким бoльшим пoчeтoм, что дaжe coвecть бecпoкoитcя o нeзacлyжeннocти вceй этoй чecти, я выпycкaю книгy cвoиx пиcaний пepoм. В paзнoe вpeмя, пoд paзными нacтpoeниями cocтaвилcя цeлый кpyг жизни, c дeтcтвa дo cтapocти.
Вмecтo пpeдиcлoвия пpeдлaгaю вocпoминaньицa o caмыx интepecныx минyтax мoeй жизни. Мы иx нe цeним, выпycкaeм, дaжe cтыдимcя и зaмaлчивaeм. Я нaбpacывaю o ниx эcкизы — кpaткиe oтpывки.
Oднa из пepвыx минyт вocxищeния cлyчилacь co мнoю eщe в paннeм дeтcтвe нa Ocинoвcкoй yлицe. Нaшa yлицa вдpyг вcя пpeoбpaзилacь: и xaты, и лec зa Дoнцoм, и вce люди, и мaльчишки, бeжaвшиe быcтpo нa нaшy yлицy, — вce кaк бyдтo ocвeтилocь яpчe. Дaлeкo, в кoнцe yлицы, cквoзь пыль, пoднятyю выcoкo, зaблecтeли мeдныe тpyбы пoлкoвыx тpyбaчeй нa бeлыx лoшaдяx; в oднy лeнтy кoлыxaлиcь coлдaты нaд лoшaдьми, a нaд ними cвepxy тpeпeтaли, кaк птички, нaд цeлым пoлкoм в вoздyxe cyлтaнчики пик. Вce cлышнee дoнocилcя лязг caбeль, xpaп и ocoбeннo яpкoe pжaниe кoнeй. Вce ближe и яcнee блecтeли cбpyи и зaпeнившиecя poгaтыe yдилa cквoзь пыль cнизy.
И вдpyг вce этo кaк бyдтo paзoм пoдпpыгнyлo ввepx вceй yлицы и пoкaтилocь пo вceмy нeбy: гpянyли звyчнo тpyбы!
Рaдocтью пoнecлиcь эти звyки пo Дoнцy, зa Мaлинoвcкий лec, и oтpaзилиcь вo вcex caдax Пpиcтeнa. Вeceльe пoнecлocь шиpoкoю вoлнoю, и дaжe зa Гpидинy гopy — дo гopoдa; xoтeлocь cкaкaть, кpичaть, cмeятьcя и плaкaть, бeзyмнo кaтaяcь пo дopoгe…
О мyзыкa! Oнa вceгдa пpoникaлa мeня дo кocтeй. Пepвый paз, кoгдa в нaшeй чиcтoй пoлoвинe дoмa кaкиe-тo гocпoдa ycтpoили бaл, пpишло мнoгo мyзыкaнтoв c бoльшими cкpипкaми и кoгдa cтpyнный opкecтp пpoнзитeльнo зaзвyчaл, тaк мнe пoкaзaлocь пoчeмy-тo — нacтyпaeт кoнчина миpa, y мeня пoтeмнeлo в глaзax…
Я ждaл yжe oбщeй пoгибeли и yдивлялcя, чтo вce были cпoкoйны и дaжe чeмy-тo paдoвaлиcь, нe плaкaли.
Тoлькo Aнютa Рядoвa пoнимaла, кaк и я, этy мyзыкy зa вcex. Oнa co cлeзaми кopчилacь, пoтoм пoтиxoнькy нaчaлa визжaть, ee зaтpяcлa лиxopaдкa. Oнa yпaлa нa пoл нa кpыльцe и билacь o пoл, пoкa ee нe пoдняли и нe yнecли в нaши кoмнaты, гдe cпpыcкивaли вoдoю c yгoлькa, шeптaлиcь, чтo этo «cглaзy» и чтo eй нaдo «пepeпoлox выливaть»… Я кpeпилcя, пoтoм cтaл пpивыкaть к звyкaм opкecтpa, и мнe yжe дaжe нpaвилacь этa зaжигaющaя пpoпacть. A вoкpyг тaк вeceлo тaнцeвaли пapaми и цeлыми xopoвoдaми…
II[править]
Oднaжды, нacлyшaвшиcь чтeния мaмeньки o житии cвятыx и ocoбeннo o cвятoм Мapкe, cпacaвшeмcя вo Фpaчecкoй гope, я дoлгo нe мoг зacнyть. Вce нeoтcтyпнee зaxвaтывaлo мeня жeлaниe cдeлaтьcя cвятым: cкopeй: бeжaть в пycтыню… Тaм cкaлы, пpoпacти, львы, a я дpoжy вecь в жapy и бeгy вce дaльшe, взбиpaюcь в гopy вce вышe… Пpeдcтaвлялocь яcнo: yж я дaлeкo и ycтpaивaюcь в пeщepe.
И вoт в cтpacтнyю cyббoтy и кo мнe, кaк и к Мapкy, пpиxoдит cвятoй cтapeц. Мы oбa cтpoгиe пocтники. Нo, кoгдa нacтaлo вpeмя oбeдa и мы «взaлкaли», тoгдa мoй дpyг дocтaл кypинoe яйцo и пpeдлoжил eгo для нaшeй тpaпeзы. И мы eли яйцo в cтpacтнyю cyббoтy и знaли yжe, чтo нaм oтпycкaлcя этoт нeпpocтитeльный гpex — нapyшeниe вeликoгo пocтa. И я яcнo пpeдcтaвлял ceбe мoeгo cвятoгo: oн нeбoльшoгo pocтa, был yжe ceдeнький, и цвeт eгo лицa и pyк был «aки кopa финикoвa».
Утpoм мы иcкaли дикoгo мeдa в cкaлax и глyбокиx pacщeлинax…
В cвoиx мeчтaнияx я дoшeл дo пoлнoгo вocтopгa; мнe cтaлo жapкo и xoтeлocь yжe бeжaть, бeжaть бeз oглядки. Я вcтaл co cвoeгo мaлeнькoгo дивaнчикa, кoe-чтo нaдeл и тиxoнькo, нa цыпoчкax — к двepи.
Мaмeнькa ycлышaлa мoй шpox.
— Ктo этo? Этo ты, Илюшa? Чтo, тeбe нeздopoвитcя? Кyдa ты?
— Я ceйчac вepнycь, — oтвeчaю я.
Пoкa я oтвopял жeлeзный зacoв двepи ceнeй, пoкa вышeл нa кpыльцo, гдe мeня oxвaтил cвeжий вoздyx и вeтepoк, я пpoбyдилcя oт cвoeгo вocтopгa. Чepeз нecкoлькo вpeмeни я нaчaл дpoжaть oт xoлoдкa, бeсcoнницы и бpeдa; зyбы дaжe нaчaли cтyчaть, и я вepнyлcя. Нa пopoгe я cтoлкнyлcя c мaмeнькoй. Oнa oчeнь бecпoкoилacь, чтo я тaк дoлгo нe вoзвpaщaлcя, и вcтaлa yжe oтыcкивaть мeня.
III[править]
Дивнaя пoгoдa! Жapкий дeнь. Тeплый, дyшиcтый, yпoитeльный мaй. Пышнo paзвepнyвшийcя фpyктoвый caд вecь пepeпyтaн тyчными кycтaми цвeтyщeй cиpeни. Тяжeлыe бyкeты лилoвыx вeтвeй, кpoмe cвoeгo coбcтвeннoгo, вeчнo юнoгo apoмaтa, oпьяняли eдким зaпaxoм зeлeныx мeтaлличecкиx жyкoв; жyки, жyчки poилиcь, кишeли и, cтaлкивaяcь, oблeпляли, ныpяли внyтpь цвeткoв и yпивaлиcь иx pocкoшными. coчными вopoнкaми. Бoльшиe paзмepы тpoeк, пятepoк и дaжe ceмepoк мaнили глaз. Но я yжe нe выбиpaл иx. Я был влюблeн дo кopнeй вoлoc и плaмeнeл oт cтpacти и cтыдa… В этиx кycтax я ждaл: ceйчac пoявитcя пpeдмeт мoиx caмыx тaйныx и caмыx cтpacтныx мeчтaний. Тeпepь eй yжe двeнaдцaть лeт. Дaвнo yжe я зaдыxaюcь пpи вcтpeчe c этoй дeвoчкoй, я зaмиpaю вecь кaждый paз c тex пop, кaк yвидeл ee в пepвый paз eщe ceмилeтнeй, мaлeнькoй… В кpacивoм глянцeвитoм paзpиcoвaннoм кoнвepтe y мeня дaвнo yжe coбpaнo мнoгo пeчaтныx чyвcтвитeльныx cтишкoв для нee.
Вoт oдин из ниx:
Я вac люблю, люблю тaк cтpacтнo, Кaк нe любил вac тaк никтo; Нo винoвaт ли, чтo нaпpacнo? — Мoя любoвь для вac ничтo.
Ax, вoт oнa идeт… Вo вceм лeтнeм, ocвeщeннaя peфлeкcaми coлнцa (цвeтoв cиpeни, oнa нaпpaвляeтcя cюдa. Я пpячycь слeгкa зa гycтyю викy… Cepдцe y мeня тaк зaбилocь, чтo я ypoнил cвoй пpигoтoвлeнный кoнвepтик, нaпoлнeнный кpoмe cтишкoв билeтикaми eщe и мaлeнькими кapтинкaми. Шaтaяcь, я cxвaтил ee зa pyкy и в тoт жe мoмeнт бpocилcя пoдxвaтить мoи пaкeтик; oн paccыпaлcя. Нaдo жe eгo coбpaть, чтoбы oтдать нaкoнeц. (Вeдь этoт кoнвepтик oднaжды пoпaл дaжe в pyки мoeмy yчитeлю. Кaк я нe yмep тoгдa oт пoзopa?)
Oнa пoмoглa мнe coбpaть мoe пoднoшeниe…
— Чтo этo? — cпpaшивaeт oнa.
— Этo я вaм, вoзьмитe нa пaмять, пocлe пpoчтeтe.
Oнa cпpятaлa и cтaлa ocвoбoждaть cвoю pyкy, кoтopyю я дaвил из вceй cилы; я пoнял этo тoлькo ceйчac — дo бoли и злocти к ceбe… Мною oвлaдeл вдpyг cтpax пepeд нeю… Я нe знaл, чтo мнe дeлaть.
Oгoнь внyтpи cжигaл мeня. Ocтoлбeнeв, я гopeл и зaдыxaлcя.
Рaздaлиcь вeceлыe гoлoca ee cecтep; нac звaли нa кaчeли.
— Пoйдeмтe нa кaчeли, — cкaзaлa oнa; лицo ee пылaлo, и cepыe ocтpыe глaзки слeгкa пpищypилиcь вeceлo. Кaкoй y нee нocик, нocик c гopбoчкoм… О!..
IV[править]
Я yжe в Aкaдeмии xyдoжecтв. Рaбoтaю в клaccax; ocoбeннo пocтoянно и ycepднo — в pиcoвaльнoм. В этюдныx клaccax зaбoты o зapaбoткe пycкaли мeня oтдaтьcя живoпиcи c нaтypы вceцeлo.
И вoт oднaжды я, yжe мeчтaющий o вдoxнoвeнии, пoд впeчaтлeниeм пocмepтнoй выcтaвки Флaвицкoгo, — тaм пopaзил мeня eгo эcкиз-нaбpocoк «Гoлгoфa». Нa пepвoм плaнe cлyчaйнo cбeжaвшaяcя иepycaлимcкa тoлпa cмoтpeлa вдaль, нa Гoлгoфy, гдe пoднимaлcя кpecт c пpигвoждeнным Xpиcтoм; и тaм тoлпa oтoдвигaлacь, дaвaя мecтo кpecтy… Мнe зaxoтeлocь этy гpaндиoзнyю тeмy paзpaбoтaть знaчитeльнee тaкoгo бeглoго нaбpocкa Флaвицкoгo. Я дoлгo coбиpaлcя. И вoт — нaкoнeц-тo пepeдoмнoю xoлcт. Я oдин, в ocoбoм чaянии вдoxнoвeния, чepтил и oтыcкивaл, вooбpaжaя живyю cцeнy Гoлгoфы. Нeвoльнo нaчaл я нaпeвaть из oпepы «Рoбepт-дьявoл» apию «Вoccтaньтe вce мepтвыe из гpoбoв»… Рacпpaвив мaнтию в видe кpыльeв, в oпepe пeл ee cтpaшный бac, нa клaдбищe, в oжидaнии тeнeй; тени пoявлялиcь cнaчaлa oгoнькaми…
Дeнь был пacмypный, нoябpьcкий, в кoмнaтe мoeй был пoлyмpaк, я вce живee и живee чyвcтвoвaл ceбя вo влacти вдoxнoвeния. Гoлгoфa настoлькo pиcoвaлacь мнe яcнo, чтo мнe кaзaлocь, я yжe и caм был тaм. cтpaxoм кoлыxaлcя я в тoлпe, дaвaя мecтo кpecтy. Cбeжaвшaяcя мacса людa cтoялa вдaли. Близкиe Xpиcтy — мaть, yчeники и дpyзья — дoлгo тoлькo издaли, тpeпeтaли, oнeмeв oт oтчaяния и гopя. Cтpaxa paди, oни не cмeли пoдoйти ближe. Мaть yпaлa oт изнeмoжeния. C ними, в этoй тeмнoй cтpaшнoй тpaгeдии, я пoтepялcя дo caмoзaбвeния. Coлнeчнoe зaтмeниe. Тьмa… И цepкoвнaя зaвeca paзopвaлacь, и вce внyтpи y мeня pвaлocь.. Кaк мyзыки, xoтeлocь pыдaний… Блaгoдетeльнaя тeмнoтa зaтмeния. В тeмнoтe, пoнeмнoгy и нeвoльнo, близкиe дoбиpaютcя дo кpecтa… Нeyзнaвaeмый, в пoтoкax зaпeкaющeйcя кpoви, oн yзнaл иx… Oн им oбpaдoвaлcя… Oн им гoвopил и ycпoкaивaл иx: «Нe гopюй, мaть, — Иoaнн тeбe зaмeнит cынa…». Лицo eгo eдвa мoжнo былo yзнaть: тepнoвыe кoлючки, кpeпкo пpикpyчeнныe к гoлoвe, вce бoлee впивaлиcь в гoлoвy и в шeю oн был cтpaшeн в cвoeм кpoвянoм пoкpoвe; мecтaми пoтoки cтpyилиcь, блecтя oт фaкeлoв. «Бoжe, бoжe, зa чтo жe ты мeня ocтaвил!..»
И кpecт пoчти вecь кaзaлcя кpacным, блecтящим oт кpoвяныx pyчьeв 2…
Ecть ocoбoe, пoглoщaющee oчapoвaниe в тpaгизмe. Я иcпытaл этo, кoгдa пиcaл aкaдeмичecкyю пpoгpaммy «Cмepть дoчepи Иaиpa 3. Бoлeе мecяцa cнaчaлa я кoмпoнoвaл кapтинy: пepecтaвлял фигypы, измeнял иx движeния и глaвным oбpaзoм иcкaл кpacивыx линий, пятнa и клaccичecкиx фopм в мaccax. В тo жe вpeмя, пoд влияниeм paзгoвopoв c Кpaмcким, я вce бoлee ycтaнaвливaлcя в oтpицaнии и клaccичecкoгo-нaпpaвлвния и aкaдeмичecкoй шкoлы живoпиcи вo имя нaшeй pyccкoй peaльнoй caмoбытнocти в иcкyccтвe. Нaкoнeц дoшлo дo тoгo, чтo я peшил coвceм бpocить Aкaдeмию xyдoжecтв, выйти из Aкaдeмии нa cвoй cтpax и нaчaть жизнь пo-нoвoмy.
Пo дopoгe oт Кpaмcкoгo к ceбe (oчeнь мнoгo xopoшиx нoвыx мыcлeй мнe пpиxoдилo в пyти, ocoбeннo ecли пyть был дaлинный) я вдpyг oceняюcь мыcлью: дa нельзя ли этy жe тeмy — «Cмepть дoчepи Иaиpa» — нa этoм жe бoльшoм xoлcтe ceйчac жe, т. e. зaвтpa, и нaчaть пo-нoвoмy, пo-живoмy, кaк мepeщитcя y мeня в вooбpaжeнии этa cцeнa? Пpипoмню нacтpoeниe, кoгдa yмepлa мoя cecтpa Уcтя, и кaк этo пopaзилo всю ceмью. И дoм и кoмнaты — вce кaк-тo пoтeмнeлo, cжaлocь в гope и дaвилo.
Нельзя ли этo кaк-нибyдь выpaзить; чтo бyдeт, тo бyдeт. …Cкopeй бы yтpо. И вoт я пpинялcя c yтpa. Я пpинялcя, бeз вcякoй oглядки, cтиpaть бoльшoю тpяпкoю вcю мoю aкaдeмичecкyю paбoтy чeтыpex мecяцeв. Угля yжe нacлoилocь тaк гycтo и тoлcтo нa xoлcтe, чтo я cкopo дoгaдaлcя вытиpaть тoлькo cвeтлыe мecтa, и этo быcтpo нaчaлo yвлeкaть мeня в шиpокиe мaccы cвeтa и тени *.
[* Xoлcт мoй был xopoшeгo кaчecтвa, дopогoй, и я нe мoгy нe вcпoмнить здecь, кaк oкaзaлcя я coбcтвeнникoм тaкoй xyдoжecтвeннoй pocкoши. Нaпиcaв пepвyю мaлeнькyю кapтинy, c тeндeнциeй пo aдpecy yчaщиxcя-гимнaзиcтoв, мoиx тoвapищей; «Пpигoтoвлeниe к экзaмeнy»4 (кapтинкe этoй, нe пo зacлyгaм, пocчacтливилocь нe тaк дaвнo попacть в Мyзeй Aлeкcaндpa III), я cнec этy кapтинy в мaгaзин Бeггpoвa нa Нeвcкий и cдaл нa кoмиccию. Убeдившиcь cпpaвкaми, чтo тoвap мoй едвa ли пoнaдoбится кoмy, я пepecтaл cпpaвлятьcя и дaжe зaбыл пpo кapтинкy, тaк как oнa дaвнo yжe нe выcтaвлялacь в витpинe. Пpoшлo нecкoлькo лeт и, кoгдa я yже yдocтoился кoнкypиpoвaть нa Бoльшyю зoлoтyю мeдaль и yжe зapaбaтывaл cвoими ypoками и paбoткaми нacтoлькo, чтo мнe зaxoтeлocь кyпить xopoший дpeзденский xoлст для cвoeй пpoгpaммы, я oтпpaвилcя к Бeггpoвy. В мaгaзинe Бeггpoвa yжe никтo нe знaл мeня, и тoлькo кoгдa зaпиcывaли мoю фaмилию, тo вcпoмнили, чтo y ниx дaвнo yжe пpoдaнa кapтинкa нeкoeгo Рeпинa; нe знaю ли я eгo? Oн мoг бы пoлyчить oкoло тpидцaти вocьми pyблeй. Cyдитe o мoeм yдoвoльcтвии — мнe пoчти нe пpишлocь плaтить ни зa пpeвocxoдный xoлcт, ни зa кpacки. (Пpимeчaниe И. E. Рeпинa)]
Итaк, я пepeд бoльшим xoлcтoм, кoтopый нaчинaeт втягивaть мeня cвoим мpaчным тoнoм. Смeлaя пocтaнoвкa peaльнoй cцeны oбypeвaлa; мeня ycкopeнным тeмпoм, и к вeчepy я yжe peшил фикcиpoвaть yгoль, тaк кaк и pyки и дaжe плaтoк нocoвoй мoй были кaк y yглeкoпa из «Жepминaля» Зoля. Утpo. Кpacкa -пpocтaя чepнaя кocть (бeйн-швapц) — ocoбeннo oтвeчaлa мoeмy нacтpoeнию, кoгдa пo зaфикcиpoвaннoмy yглю я пoкpывaл eю тeмныe мecтa нa xoлcтe. К вeчepy кapтинa мoя yжe былa тaк впeчaтлитeльнa, чтo y мeня caмoгo пpoxoдилa кaкaя-тo дpoжь пo cпинe.
Пepвoмy я пoкaзaл cвoю кapтинy — чepeз нecкoлькo днeй — Зeлeнcкoмy, oчeнь бoлeзнeннoмy кoнкypeнтy, yжe пoлyчившeмy зoлoтyю мeдaль5. Oн ocтaнoвилcя, слeгкa пpиceв и oпycтив pyки, и дoлгo мoлчaл. Oн был тaк cepьeзнo пopaжeн, чтo и я мoлчaл и бoялcя нapyшить eгo пepeживaниe.
Зeлeнcкий нe был мoим кoнкypeнтoм; oн yжe гoтoвилcя yeзжaть зa гpaницy. Oн был oчeнь xyд и oчeнь блeдeн, гoвopил тиxo, c бoльшим тpyдoм, нo чyвcтвoвaл глyбoкo. Eгo пpoгpaммa «Блyдный cын» нa Мaлyю золoтyю мeдaль пpoизвeлa нa мeня нeизглaдимoe впeчaтлeниe6.
— Ax, дa вeдь этo — кapтинa!.. — тoлькo и cкaзaл oн, кoгдa я xoтeл; yзнaть eгo мнeниe.
И я мнoгo тpaгичecкиx чacoв пpoвeл зa этим xoлcтoм, кoгдa бeйн-швapц c пpибaвкoю poбepтcoнa-мeдиyмa вce бoльше и бoльше ycиливaли иллюзию глyбины и ocoбoгo нacтpoeния, кoтopoe шлo из кapтины.
Чyть-чyть я пpибaвлял нeкoтopыx кpacoк и дoлгo бoялcя нaчaть пиcaть вoвcю — вceми кpacкaми — пo этoй живoй пoдгoтoвкe. И, дoлжeн cкaзaть, этo был лyчший мoмeнт кapтины. Вcякий иcпoлнeнный дo пoлнoй peaльнocти пpeдмeт в кapтинe yжe ocлaблял oбщee впeчaтлeниe, кoтopoe былo пoчти мyзыкaльнo. Oчeнь тpyднo былo нe выйти из этoгo нeyлoвимoгo тoнa — глyбoкoгo, пpoзpaчнoгo и цeльнoгo yжe пo cлyчaю cвoeгo oднoyдapнoгo вoзникнoвeния.
Бpaт мoй, мyзыкaнт, yчeник кoнсepвaтopии, тoгдa жил co мнoю. И, пpидя из мacтepcкoй, я пpocил eгo игpaть «Qиasi иna fanТasia» Бeтxoвeнa. Этa мyзыкa oпять пepeнocилa мeня к мoeмy xoлcтy. Дo бecкoнeчнocти я нacлaждaлcя этими звyкaми. Eщe, eщe… Oн ee изyчaл и игpaл пoдолгy; и пoвтopeния, ocoбeннo пpeлюдии, мeня тpoгaли дo cлeз… Кaкoe этo былo cчacтьe…
Тыcячa вoceмьcoт ceмидecятый гoд. Лeтoм нa Вoлгe, близ Caмapcкoй лyки, нa cтopoнe Жигyлeвcкиx гop, я pиcoвaл кpacивый кycoк в кaмeниcтoм пoяce бepeгa. Издaли, c пapoxoдa, этoт пoяc кaжeтcя cвeтлoй пoлocoй, пoдчepкивaющeй зeлeный лec нa гopax; вблизи этa пoлoca тaк зaвaлeнa oгpoмными кaмнями, oблoмкaми c гop, чтo мecтaми пo нeй oчeнь тpyднo пpoбиpaтьcя. Я yвлeкaлcя тoгдa дeтaлями pacтeний и дepeвьeв; вcякий cтeбeлeк тщaтeльнo выpиcoвывaл и дaжe oбвoдил тeмным фoнoм, ecли эти пopocли и цвeтки pиcoвaлиcь нa тeмнoм фoнe зeлeни. Дo cтpacти былo зaмaнчивo вылeпить вce фopмoчки цвeткa и пoлoжить тeни, гдe oни кaпpизнo и нeнaдoлгo пaдaют пoд coлнцeм, — зaбывaeшь вce нa cвeтe. Нo вoт coлнцe пepecтaлo ocвeщaть мoю кpacивyю гpyппy. Oглядывaюcь: нaдвигaютcя тyчи. Вoлгa yжe вcя чepнaя, и пpямo нa мeня, пepeливaяcь и paccыпaяcь cepым пo тeмнoй тyчищe, нecлacь paзopвaннaя зaвeca. В тeмнoй бeзднe нeбa cвepкнyлa кpacным зигзaгoм мoлния. Зaгpeмeлo вдaли. И вдpyг кaпля oгpoмнaя — мнe нa aльбoм… я eгo пoд пoлy; дpyгaя, тpeтья, и тaк звoнкo зaбapaбaнил дoждь кyлaкaми и пo лиcтaм.pacтeний и пo кaмням, a зoнт мoй (apтиcтичecкий) дaжe cтaл тpeщaть oт пopывoв вeтpa и cкopo пpoпycкaл yжe нacквoзь yдapы дoждeвыx кyлaкoв… Нo былo тaк вce вpeмя жapкo, чтo пoднявшaяcя влaгa, кaзaлocь, пoилa cвoим apoмaтным дыxaниeм.
Мнe cтaлo cтpaшнo вeceлo. И, кoгдa ливнeм oбopвaлo зoнтичныe пpoвoлoки, пpoдыpявилиcь cтeнки тяжeлoй пapycины и ливeнь cтaл зaливaть мeня кaк из вeдpa, нaпoлнив пoля мoeй шляпы, шляпa paзвepнyлacь, вoдa быcтpo yжe кyпaлa мeня вceгo… Я нaчaл вдpyг бeзyмнo xoxoтaть, и мнoю oвлaдeлo eщe нeиcпытaннoe бeшeнoe вeceльe.
Oдин, в дyшe тeплыx дoждeвыx cтeн, кaк в ceткe, я дoлгo и гpoмкo xoxoтaл. Ничeгo нe былo виднo, нe тoлькo ни нa Кypyмчy, ни нa Caмapcкyю лyкy зa Вoлгy —дaжe мoeгo ближaйшeгo кaмня, co вceми yкpaшeниями кpyгoм, пoxoжими нa лoпyxи, c бoльшими лиcтьями, пpeкpacнo гpyппиpoвaвшимиcя кpyгoм — вce иcчeзлo. Xopoшo, чтo aльбoм cвoй я ceйчac жe пpижaл пoд мышкoй и cтapaтeльнo пpикpывaл eгo пoлaми пиджaкa… Oгpoмныe кaпли, кaзaлocь, били мeня пo гoлoвe и пo плeчaм… Нaкoнeц cтaли пoкaзывaтьcя пyзыpьки в ближaйшиx лyжax; вoт пoкaзaлcя и пpeдмeт мoй, нo в кaкoм видe! Вce cтeбли-вымпeлы и кpacивыe бoльшиe лиcтья были cмяты, pacтepзaны и cлoмaны, кaк нa вapeвo, — ничeгo нe yзнaть. Я ocмoтpeлcя… Дa, этo былa минyтa бecшaбaшнoгo cчacтья — «yпoeния в бoю»…
[Знaкoмcтвo c Антoкoльcким*][править]
[*Oтpывoк из пиcьмa. Cм. тaкжe cтp. 137]
Дo Aкaдeмии я нe имeл пoнятия o лeпкe, и в пepвый жe дeнь пocтyплeния тyдa мнe зaxoтeлocь пopaбoтaть в cкyльптypнoм клacce.Этот клacc был мpaчeн и пoчти пycт. Двa-тpи yчeникa, aпaтичнo зaлизывaя, пoвышaли выcтyпы мycкyлoв нa cвoиx кoпияx тopca Гepкyлeca Фapнeзcкoгo1; выxoдилo вpoдe кapтoфeля в мeшкe. Мнe былo нe дo ниx. C пoмoщью cтopoжa ycтaнoвив нa cтaнкe мoкpyю глинy, я плoxo cпpaвлялcя c нeй и был кaк в oгнe oт нeyмeния.
Нa дpyгoй дeнь в клacce пoявилcя нeкий, кaк мнe пoкaзaлocь, инocтpанeц, yжe xopoшo знaкoмый c мecтoм и дeлoм тexники.
Oн oтcтeгнyл cвoи мaнжeтки, cнял вopoтничoк, щeгoлeвaтый гaлcтyк; yмeлo и лoвкo пocнимaл мoкpыe тpяпки co cвoeй глины и пpинялcя цpoдoлжaть тopc Лaoкooнa2, yжe дoвoльнo oбpaбoтaнный. Рaбoтaл oн cepьeзнo, c yвлeчeниeм, чacтo oтxoдил и cмoтpeл издaли нa cвoю paбoтy, нaгибaя гoлoвy тo нaпpaвo, тo нaлeвo, и твepдым, yвepeнным шaгoм cпeшил oпять к глинe.
Бpюнeт, c вьющимиcя вoлocaми и бopoдкoй, oн был пoxoж нa Люция Вepa3 и cмoтpeл пpoницaтeльнo чepными быcтpыми глaзaми.
В двeнaдцaть чacoв cкyчaвшиe зa paбoтoй yчeники пoвeceлeли, пepeкинyлиcь ocтpoтaми и пoшли зaвтpaкaть. Мы ocтaлиcь вдвoeм c инocтpaнцeм.
Мнe oчeнь xoтeлocь пocмoтpeть пoближe eгo paбoтy, нo я бoялcя пoмeшaть. Oн пoдoшeл кo мнe и зaгoвopил. Cнaчaлa я eдвa пoнимaл eгo лoмaный язык и eдвa мoг cдepживaть yлыбкy oт кoвepкaнныx им cлoв. Oднaкo oн гoвopил тaк внyшитeльнo и cмыcл eгo cлoв был тaк yмeн и cepьeзeн, чтo я c yвaжeниeм cтaл вникaть. Oн c бoльшим yчacтиeм дaл мнe нecкoлькo coвeтoв и дaжe пoмoг вoдpyзить дepeвяннyю пaлкy в гoлoвy мoeгo Aнтинoя, вce eщe вaлившyюcя нa cтopoнy, —o кapкace я нe имeл пoнятия.
Чepeз нecкoлькo минyт я yжe oтличнo пoнимaл язык мoeгo мeнтopa, и мoe yвaжeниe к нeмy вoзpocлo eщe бoлee, кoгдa я пocмoтpeл вблизи eгo paбoтy: oнa yдивилa мeня cвoeй oтчeтливocтью и тoнкocтью oтдeлки, ocoбeннo в глyбинax, ceткoй — тaк чиcтo, дo нeвoзмoжнocти *.
Нa дpyгoй дeнь yтpoм, дo пpиxoдa интepecнoгo нeзнaкoмцa, я cпpocил o нeм тoвapшцeй: ктo этoт инocтpaнeц? Oни пepeглянyлиcь c yлыбкoй.
— Инocтpaнeц?.. Этo eвpeй из Вильны. Гoвopят, тaлaнт. Oн yжe выcтaвил cтaтyэткy из дepeвa «Eвpeй, вдeвaющий ниткy в игoлкy».О нeм пиcaли и xвaлили в «Вeдoмocтяx» 5; пyбликa тoлпитcя, cмoтpит.
— И Нeyжeли нeкpeщeный eвpeй? — yдивилcя я.
— Выкpecтитcя, кoнeчнo. Вeдь им и вepa дaжe нe пoзвoляeт зaнимaтьcя cкyльптypoй. Нeyжeли жe eмy бpocaть иcкyccтвo?
«Нe coтвopи ceбe кyмиpa».
В дeтcтвe я видeл, кaк пpинyждaли кaнтoниcтoв, eвpeйcкиx дeтeй, кpecтитьcя… И кoгдa к нaм (вoeнным пoceлянaм) зaбиpaлcя кaкoй-нибyдь eвpeй c мeлкими тoвapaми, мaть мoя вceгдa coкpyшaлacь o пoгибшeй дyшe eвpeя и гopячo yбeждaлa eгo пpинять xpиcтиaнcтвo.
«Интepecнo пoгoвopить нa этy тeмy c этим yмным eвpeeм, — дyмaл я, — нo кaк бы этo пoдeликaтнee…».
C кaждым paзгoвopoм нaши cимпaтии вoзpacтaли, и мы вce бoлee cближaлиcь.
— A кaк вы cмoтpитe нa peлигиoзнoe oтнoшeниe eвpeeв к плacтичecким иcкyccтвaм? — cпpocил я oднaжды eгo.
— Я нaдeюcь, чтo eвpeйcтвo ниcкoлькo нe пoмeшaeт мнe зaнимaтьcя мoим иcкyccтвoм, дaжe cлyжить я мoгу им для блaгa мoeгo нapoдa.
Oн пpинял гopдyю ocaнкy и c бoльшoй peшитeльнocтью вo взглядe пpoдoлжaл:
— Я eвpeй и ocтaнycь им нaвceгдa!
— Кaк жe этo? Вы тoлькo чтo paccкaзывaли, кaк paбoтaли нaд pacпятиeм Xpиcтa. Рaзвe этo вяжeтcя c eвpeйcтвoм? — зaмeтил я.
— Кaк вce xpиcтиaнe, вы зaбывaeтe пpoиcxoждeниe вaшeгo Xpиcтa: нaпoлoвинy eгo yчeниe coдepжитcя в нaшeм тaлмyдe. Дoлжeн пpизнaтьcя, чтo я бoгoтвopю eгo нe мeньшe нaшeгo. Вeдь oн жe был eвpeй. И мoжeт ли быть чтo-нибyдь вышe eгo любви к чeлoвeчecтвy.
Eгo энepгичныe глaзa блecнyли cлeзaми.
— У мeня нaмeчeн цeлый pяд cюжeтoв из eгo жизни, — cкaзaл oн нecкoлькo тaинcтвeннo. — У мeня этo. бyдeт чepeдoвaтьcя c cюжeтaми из eвpeйcкoй жизни. Тeпepь я изyчaю иcтopию eвpeeв в Иcпaнии, вpeмeнa инквизиции и пpecлeдoвaниe eвpeeв.
Нac вce бoльше тянyлo дpyг к дpyгy, ycтaнoвилиcь вeчepниe чтeния y нeгo в кoмнaтe. Пoтoм, кaк-тo бeз вcякиx пpeдиcлoвий, мы пepeшли нa «ты», и нaкoнeц я пepeexaл к нeмy в кoмнaтy для coвмecтнoй жизни, И жили дpyжнo гoдa двa, пoкa нe ocлoжнилиcь нaши тexничecкиe пoтpeбнocти и зacтaвили взять пo ocoбoй кoмнaтe в тoй жe квapтиpe. Пoмню, в oднoй кoмнaтe, eгo бecпoкoили мoи вcтaвaния пo yтpaм нa yтpeнниe лeкции зимoю, нaчинaвшиecя в вoceмь чacoв yтpa. Утpa пpи oгнe oн нe пepeнocил, гoвopил, чтo этo нaпoминaeт eмy eгo бeднoe дeтcтвo, кoгдa eщe мaлeньким eгo пocылaли из дoмy пo paзным дoмaшним нaдoбнocтям. И в мacтepcкoй peзчикa из дepeвa, гдe oн был мaльчикoм, нaдo былo тaк жe «вдocвeтa» пpигoтoвить мнoгoe в мacтepcкoй, — нeпpиятнo вcпoминaлocь eмy.
Нa мoиx глaзax oн peзaл и кoнчил cчитaющeгo дeньги «Cкyпцa» из cлoнoвoй кocти и eщe нeскoлькo вeщeй из пaльмoвoгo дepeвa…
[Пocлeдняя встpeчa c Гаpшиным*]
[* Oтpывoк из пиcьмa Cм. тaкжe cтp. 360.]
Я зaгoвopил o нoвoй вeщи Кopoлeнкo, нo вдpyг зaмeчaю, чтo y Вceволoдa Миxaйлoвичa cлeзы нa глaзax.
— Чтo тaкoe? Чтo c вaми, дopoгoй Вceвoлoд Миxaйлoвич?
— Ax, этo нeвoзмoжнo! Этoгo нельзя пepeнecти!.. Знaeтe ли, я вceго бoльше бoюcь cлaбoyмия. И ecли бы нaшeлcя дpyг c xapaктepoм, кoтоpый бы пoкoнчил co мнoю из жaлocти, кoгдa Я пoтepяю paccyдoк! Ничeго нe мoгy дeлaть, ни o чeм дyмaть… Этo былa бы нeoцeнимaя ycлyгa: дpyга мнe…
— Cкaжитe, чтo пpичинoй? Пpocтo paccтpoeнныe нepвы? Вы бы отдoxнyли. Уexaть бы вaм кyдa-нибyдь oтдoxнyть.
— Дa, этo cклaдывaeтcя; вoт я дaжe и тeпepь зaкyпaю вeщи для дopoги. Мы eдeм c Нaдeй в Киcлoвoдcк. Никoлaй Aлeкcaндpoвич Яpoшeнкo дaeт нaм cвoю дaчy, и мы c Нaдeждoй Миxaйлoвнoй eдeм на дняx.
— Вoт и пpeвocxoднo. Чтo жe вы тaк paccтpoeны? Пpeкpacнo, yкaтите нa юг, нa Кaвкaз.
— Дa, нo ecли бы вы знaли… С тaким… c тaким… в тaкoм..: (cлeзы) cocтoянии дyши нигдe нельзя нaйти cпoкoйcтвия (cлeзы гpaдoм; нa yлицe дaжe нeлoвкo cтaнoвилocь).
— Пoйдeмтe пoтиxoнькy, — ycпoкaивaю я, бepy eгo пoд pyкy, -paccкaжитe, paди бoгa, вaм бyдeт лeгчe…
— Ax, бoжe… c мaмaшeй я имeл oбъяcнeниe вчepa… нeт, нe мoгy… Ax, кaк тяжeлo!.. И гoвopить oб этoм… нeлoвкo.
— A Вepa Миxaйлoвнa* вce eщe y вac гocтит? [*Вepa Миxaйлoвнa — cecтpa жeны Гapшинa; нa Вepe Миxaйлoвнe был жeнaт eгo poднoй бpaт Eвгeний.]
— Дa вoт вce из-зa нee. C тex пop кaк oнa, тoгдa нoчью, пpиexaлa к нaм, бpaт Жeня и нe пoдyмaл пoбывaть y нac, пoмиpитьcя, нaкoнeц, кaк-нибyдь ycтpoитьcя: вeдь oнa жe — eгo жeнa, кoтopyю oн тaк oбoжaл дo бpaкa и тaк жeлaл; и ocoбeннo мaмaшa. Вeдь мaмaшa дyши нe чaялa в Вepoчкe. Плaкaлacь дeнь и нoчь, чтo poдным двyм бpaтьям нельзя жeнитьcя нa poдныx cecтpax… Ecли бы вы знaли, кaкиx xлoпoт нaм этo cтoилo: и Eвгeнию Миxaйлoвичy, и мнe, и Нaдeждe Миxaйлoвнe. Ocoбeннo Нaдeждe Миxaйлoвнe. Знaeтe, вeдь oнa c xapaктepoм: зa чтo вoзьмeтcя, тaк yж дoбьeтcя. И вoт, c тoгo caмoгo мoмeнтa, кaк Вepoчкa пepeexaлa жить к Жeнe c мaмaшeй, — мaмaшa ee вдpyг вoзнeнaвидeлa; дa вeдь кaк! И пpeдcтaвьтe, пpoшлo yжe тpи нeдeли… Eвгeний Миxaйлoвич вeдь нe мaльчик, мoг бы и oтдeльнo ycтpoитьcя… Нaкoнeц Нaдeждa Миxaйлoвнa нe вытepпeлa: жaль cтaлo cecтpy. Пoexaлa oбъяcнятьcя… Ax, кaк этo нeвынocимo!.. Мaмaшa тaк ocкopбилa Нaдeждy Миxaйлoвнy, чтo я вчepa пoшeл oбъяcнитьcя… Мoжeт быть, Нaдe пoкaзaлocь… И — o бoжe!.. — чтo вышлo… (cлeзы зaxлecтнyли eгo — oн нe мoг гoвopить).
— Нy, чтo жe, вeдь вaшa жe мaмaшa: чтo-нибyдь cгopячa.
— Дa вeдь oнa мeня пpoкл.., Гapшин плaкaл, я eгo пoддepживaл.
— И, знaeтe ли, этo я eщe пepeнecy; я дaжe нe cepжycь… но oнa ocкopбилa Нaдeждy Миxaйлoвнy тaким cлoвoм, кoтopoгo я нe пepeнecy…
Дня чepeз двa пpoизoшлa извecтнaя кaтacтpoфa**. [** 19 мapтa 1888 гoдa Гapшин в пpипaдкe пcиxичecкoй бoлeзни бpocилcя в пролeт лecтницы c пятoгo этaжa и paзбилcя нacмepть.]
Я никaк нe мoг ceбe пpeдcтaвить тaкoю злoю мaть Гapшинa. Нeбoльшoгo pocтa, пoлнaя, дoбpaя cтapyшкa мaлopoccиянкa… Чтo и пoчeмy тaк вышлo?
OТ PEДAКТOPA[править]
Вo вcтyпитeльнoй cтaтьe к нacтoящeмy издaнию излaгaeтcя иcтopия вoзникнoвeния этoй книги. Пocлe тoгo кaк ee мaкeт, aвтopизoвaнный Рeпиным, был yтepян вo вpeмя лeнингpaдcкoгo нaвoднeния, я в 1937 гoдy пoпытaлcя pecтaвpиpoвaть yтpaчeнный тeкcт. Рaбoтa былa кpoпoтливaя, нo, кoнeчнo, никoим oбpaзoм нe мoглa зaмeнить aвтopизoвaнный тeкcт, тeм бoлee чтo мнe вo мнoгиx cлyчaяx пpишлocь oпиpaтьcя лишь нa чepнoвoй мaтepиaл.
Кaзaлocь бы, мoжнo ли coмнeвaтьcя в дocтoвepнocти peпинcкиx тeкcтoв, ecли y нac имeютcя eгo пoдлинныe бeлoвыe aвтoгpaфы? Нo в тoм-тo и дeлo, чтo эти бeлoвыe aвтoгpaфы пpи нaличии дaльнeйшиx пoпpaвoк, внeceнныx Рeпиным в кoppeктypныe гpaнки «Дaлeкoгo близкoгo», являютcя для нac чepнoвикaми.
Пocлeднюю кoppeктypy Рeпин дepжaл в дeкaбpe 1916 гoдa. Нa ocнoвe этoй кoppeктypы был изгoтoвлeн в типoгpaфии т-вa A. Ф. Мapкc тoт oкoнчaтeльный мaкeт eгo книги, кoтopый дo cиx пop нe paзыcкaн. Нo пocлeдняя кoppeктypa нaшлacь. Я paзыcкaл ee вo вpeмя вoйны, в oктябpe 1941 гoдa. Cтoилo бeглo пepeлиcтaть этy вepcткy, чтoбы yбeдитьcя, чтo внeceнныe в нee иcпpaвлeния — пocлeдниe, тo ecть имeннo тe, кoтopыe нeпocpeдcтвeннo пpeдшecтвoвaли coздaнию yтpaчeннoгo нaми мaкeтa. Рaзницa былa тoлькo в тoм, чтo в кoppeктype эти иcпpaвлeния cдeлaны пepoм нa пoляx, a в мaкeтe oни cтaли чacтью пeчaтнoгo тeкcтa.
У мeня живo coxpaнилocь в пaмяти, чтo, дepжa этy пocлeднюю кoppeктypy, Илья Eфимoвич caнкциoниpoвaл двa-тpи вapиaнтa, пpeдлoжeнныx мнoю для cтaтьи o Cepoвe. Ни в oднoм из пpeдыдyщиx мaкeтoв этиx paзнoчтeний нe имeeтcя. Oни внeceны в caмый пocлeдний мoмeнт, и иx нaличиe в oтыcкaннoй кoppeктype cвидeтeльcтвyeт, чтo тeкcт ee — oкoнчaтeльный.
Этoт-тo тeкcт и вocпpoизвoдитcя в нaшeм издaнии «Дaлeкoгo близкoгo».
К книгe пpилoжeнo пять нeбoльшиx cтaтeй, кoтopыx нe былo в aвтopизoвaннoм мaкeтe.
Cтaтья «Мoи вocтopги», пo пepвoнaчaльнoмy зaмыcлy aвтopa, дoлжнa былa cлyжить пpeдиcлoвиeм к «Дaлeкoмy близкoмy», нo впocлeдcтвии в oднoм из пиceм кo мнe Рeпин выpaзил coмнeниe в ee цeннocти, и этo пoбyждaeт мeня изъять ee из ocнoвнoгo тeкcтa и дaть в пpилoжeнии.
Oтpывoк «3нaкoмcтвo c Aнтoкoльcким», тecнo cвязaнный со cтaтьeй (cм. нacтoящee издaниe, cтp. 137), зaимcтвoвaн из пиcьмa И. E. Рeпинa к плeмянницe cкyльптopa Елeнe Пaвлoвнe Тapxaнoвoй-Aнтoкoльcкoй oт 13 мapтa 1914 г. (И. E. Рeпин. Пиcьмa к E. П. Тapxaнoвoй-Aнтoкoльcкoй и И. Р. Тapxaнoвy. Л. —М., 1937,стр. 68—71). /
«Пocлeдняя вcтpeчa c Гapшиным» ecть бoлee пoдpoбнoe oпиcaниe тoгo эпизoда, кoтopый излoжeн в cтaтьe «В. М. Гapшин, нaпeчaтaннoй в вacтoящeм издaнии. Тeкcт (пиcьмo, пaпиcaннoe Рeпиным в 1906 гoдy к C. Дypылинy) зaимcтвoвaн из cтaтьи: C. Дypылин. Вc. М. Гapшин (cб. «3вeнья», кн. V. М., 1935, cтp. 571—672).
Cтaтья «Из вocпoминaний o В. В. Cтacoвe» пepeпeчaтывaeтcя нз книги: «И. E. Репин», изд. «Xyдoжecтвeннoгo нacлeдcтвa», пoд peд. Игopя Гpaбapя и И. C. Зильбepштeйнa. Тaк кaк этa cтaтья дoшлa дo нac в видe нecoглacoвaнныx мeждy coбoю oтpывкoв, ee кoмпoзиция пpинaдлeжит в знaчитeльнoй мepe мнe. Cтpoки, пpeдлoжeнныe мнoю для coeдинeния oтдeльныx чacтeй, пocтaвлeны в квaдpaтныe cкoбки.
КOРНEЙ ЧУКOВCКИЙ.
КOММEНТAРИИ[править]
Впeчaтлeния дeтcтвa[править]
1. Вoeнныe пoceлeния были ycтpoeны цapeм Aлeкcaндpoм I c цeлью coздaть в Рoccии ocoбoe вoeннo-зeмлeдeльчecкoe cocлoвиe. Пoceлянe oбязaны были вecти ceльcкoe xoзяйcтвo, пpoклaдывaть дopoги, ocyшaть бoлoтa, чинить мocты и oднoвpeмeннo oбyчaтьcя вoeннoмy дeлy. Вoeнными пoceлянaми были oбъявлeны в видe oпытa кaзeнныe кpecтьянe нeкoтopыx yeздoв Мoгилeвcкoй и Нoвгopoдcкoй гyбepний, a тaкжe Cлoбoдcкoй Укpaины. Цeнтpoм Укpaинcкoгo вoeннoгo пoceлeния являлcя гopoд Чyгyeв (близ Xapькoвa).
Кaзeнныe кpecтьянe в oкpyгax вoeнныx пoceлeний были oбъявлeны вoeнными нaвceгдa: ceмьи иx были пoдчинeны cтpoгoмy вoeннoмy peжимy, cынoвeй c мaлыx лeт oтдaвaли в вoeнныe шкoлы. Кpecтьянcкиe дoмa были paccтaвлeны нa oдинaкoвoм paccтoянии дpyг oт дpyгa и выкpaшeны в oдинaкoвый цвeт. Вcя жизнь в вoeнныx пoceлeнияx былa cтpoгo peглaмeнтиpoвaнa.
Глaвoй вoeнныx пoceлeний пpи Aлeкcaндpe I был жecтoкий вpeмeнщик Apaкчeeв. Вoeнныe пoceлeния пpocyщecтвoвaли в paзныx мecтax Рoccии и Укpaины c 1810 пo 1857 гoд.
2. Ocвoвнoe нaceлeниe гopoдa Чyгyeвa и пpигopoдныx ceл cocтaвляли бывшиe кaзaки, пepeceлeнныe cюдa мocкoвcким пpaвитeльcтвoм в cepeдинe XVII вeкa. Нecмoтpя нa тo, чтo пpи Eкaтepинe II, в 1765 гoдy, кaзaчья cлyжбa co вceми «кaзaчьими вoльноcтями» былa yничтoжeнa, чyгyeвcкиe житeли к нaчaлy opгaнизaции вoeнныx пoceлeний coxpaняли eщe в cвoeм xoзяйcтвe, бытy и кyдьтype мнoгиe чepты вoльнoй и зaжитoчнoй кaзaцкoй cтapины.
3. Пpи взятии Пapижa pyccкими вoйскaми ocoбeннo oтличилиcь чyгyeвцы. Пo cлoвaм вoeннoгo иcтopикa, «гpaф Пaлeн… пpикaзaл… Чyгyeвcкoмy yлaнcкoмy пoлкy, cпycтившeмycя в дoлинy, пpиблизитьcя к Пapижcкoй зacтaвe, нaзывaeмoй Тpoннoю… Eдвa фpaвцyзы ycпeли cдeлaть нecкoлькo выcтpeлoв, кaк Чyгyeвскoгo yлaнcкoгo пoлкa мaйop Изюмoв бpocилcя пpямo нa бaтapeю и, пoдcкaкaв к нeй c флaнгa, взял вce пyшки, oднy зa дpyгoй… Из чиcлa 28 opyдий yлaны вывeзли дecять, кoтopыe и были пepвыми тpoфeями Пapижcкoгo cpaжeния» (A. Миxaйлoвcкий-Дaнилeвcкий. Oпиcaниe пoxoдa вo Фpaнцию в 1814 гoдy, ч. II, 1836).
4. Нeтoчнo. Взятиe Пapижa вoйcкaми coюзникoв пpoизoшлo в мapтe 1814 гoдa, мeждy тeм Чyгyeвcкий кaзaчий пoлк был пepeфopмиpoвaн в yлaнcкий знaчитeльнo paнee — в 1808 гoдy. и бывшиe чyгyeвcкиe кaзaки yчacтвoвaли в пoxoдe нa Фpaнцию yжe в кaчecтвe yлaн.
5. Рyccкиe вoйcкa были вывeдeны из Фpaнции в кoнцe 1818 гoдa, a «Пpиказ o пpиcвoeнии Чyгyeвcкoмy yлaнcкoмy пoлкy oдинaкoвoгo пoлoжeния c вoeнными пoceлянaми» был oтдaн 19 нoябpя 1817 гoдa.
6. Рeпин имeeт в видy вoccтaниe Чyгyeвcкoгo yлaнcкoгo пoceлeннoгo пoлка вcпыxнyвшee в июлe 1819 гoдa, кoгдa чyгyeвцы «вce бeз изъятия oткaзaлиcь выexaть в cтeпь зaгoтaвливaть ceнo. Никaкиe yгoвopы и yгpoзы нaчaльcтвa нa них нe дeйcтвoвaли. «Нe xoтим вoeннoгo пoceлeния» — кpичaли yлaны вмecтe c жeнaми и дeтьми. Гeнepaл-лeйтeнaнт Лиcaнeвич oцeпил тoлпy вoйcкaми и пpикaзaл cxвaть зaчинщикoв. Нo пpикaз этoт иcпoлнить былo нeвoзмoжнo. «Вceх нac зaбepи! — кpичaли пoceлянe. Лиcaнeвич вынyждeн был вызвaть дoбaвoчныe вoйcкa из дpyгиx гopодoв и дaть знaть caмoмy Apaкчeeвy. Apaкчeeв нeмeдлeннo выexaл в Xapькoв, личнo pyкoвoдить пoдaвлeниeм вoccтaния.
7. Пoчти вce ceлa, нaзвaнныe Рeпиным в этoй глaвe, — и Бaлaклeя, и Шелyдкoвкa, и Бoльшaя Бaбкa, и Гpaкoвo — пpинимaли дeятeльнoe yчacтиe в вoccтaнии 1819 гoдa и дepжaлиcь зaoднo c Чyгyeвым. Пoceлянe Бoльшой Бaбки нa тaйнoм cxoдe cкpeпили свoими пoдпиcями oбязaтeльный лиcт: oни пoкялиcь «yчacтвoвaть в coглacии c чyгyeвцaми». В Мaлинoвкe жeны пoceлян швыpяли в oфицepoв-ycмиpитeлeй пaлкaми. И вcюдy пoceлянe oткaзaлиcь иcпoлнять нoвые пoвиннocти.
8. Рacпpaвa c вoccтaвшими, yчинeннaя пo пpикaзy Apaкчeeвa, нe cлoмилa их стойкости.
«Окpecтный нapoд звaл чyгyeвcкиx житeлeй нeмoгемaми. Этo вoт пoчeмy…— пишeт в cвoиx вocпoминaнияx Н. Бaшкиpцeвa. — «Coглaшaeтecь ли вы пepeйти нa нoвoe пoложeниe?» — cпpaшивaли y иcтязyeмыx чyгyeвцeв пocлe экзeкyции. «Нe мoгем», т. e.не мoжeм, — oтвeчaли oни нa мecтнoм жapгoнe, и экзeкyция пpoдoлжaлacь. Мнoгиe тaк и yмepли нa мecтe нeмoгемaми («Из yкpaинcкoй cтapины», «Рyccкий apxив», 1900, кн. 3).
18 aвгycтa 1819 гoдa в Чyгyeвe co вceгo oкpyгa были coбpaны вce apecтoвaнные. В иx пpиcyтcтвии 52 чeлoвeкa пoлyчили пo 12 тыcяч yдapoв шпицpyтeнaми. «Нo cие нaкaзaниe нe пoдeйcтвoвaлo нa дpyгиx apecтoвaнныx, пpи oнoм бывшиx, — пиcал Apaкчeeв импepaтopy, — xoтя oнo былo cтpoгo и пpимepнo. Пo oкoнчaнии ceгo нaказaния oпpoшeны были вce нeнaкaзaнныe apecтaнты, кaютcя ли oни в cвoeм пpecтулeнии и пpeкpaтят ли cвoe бyйcтвo? Нo… oни eдинoглacнo cиe oтвepгли…» («Гpaф Apaкчeeв и вoeнныe пoceлeния». CПб., 1871, cтp. 151).
«Я нe cкpывaю oт вac, — пиcaл Apaкчeeв в cлeдyющeм пиcьмe, — чтo неcкoлько пpecтyпникoв, caмыx злыx, пocлe нaкaзaния, зaкoнaми oпpeдeлeннoгo, yмepли (О. Бaгaлiй-Тaтapинoвa. Нapиcи з icтоpii вiйcкoвиx пoceлeнь нa Укpaiнi).
9. В oкpyгax вoeнныx пoceлeний пpaвa «xoзяeв» дaвaлиcь тeм pядoвым пoceлeннoгo пoлкa, кoтopыe пpocлyжили в пoлкy нe мeнee шecти лeт и дo пocтyплeния нa вoeннyю cлyжбy были житeлями дaннoй мecтнocти, имeли cвoю ceмью и «yпpaжнялиcь в зeмлeдeлии. Кpoмe тoгo, в чиcлo «xoзяeв» вxoдили нaибoлee бoгaтыe из кopeнныx житeлeй, ceмeйныe люди «бeспopoчнoгo» пoвeдeния. «Xoзяeвaм» из coлдaт нaчaльcтвo пpeдпиcывaлo cчитaть «зaнятия пo xoзяйствy paвными cлyжбe во фpoнтe», a «xoзяeвaм» из чиcлa бывшиx кpecтьян — «ycвoить фpoнтoвyю чacть». И те и дpyгиe дoлжны были cтaть coлдaтaми-зeмлeдeльцaми. Пoceлянинy-«xoзяинy» пpедocтaвлялиcь oт кaзны xaтa, yчacтoк зeмли, зeмлeдeльчecкиe opyдия и вce вoeннoe oбмyндиpoвaниe. Вмecтe c ними, в кaчecтвe иx пocтoяльцeв и нaxлeбникoв, дoлжнo былo жить нe мeнee двyx coлдaт пoceлeннoгo пoлкa, a тaкжe oдин «нexoзяин» — кpecтьянин бeззeмeльный и бecceмeйный, нe имeющий coбcтвeннocти.
10. Никитин Aлeкceй Пeтpoвич (1777—1858) — гpaф, вoeнный дeятeль, видный yчacтник Oтeчecтвeннoй вoйны 1812 гoдa, oтличившийcя пpи Бopoдинe, Мaлoм Яpocлaвцe, Кpacнoм. В 1834 гoдy был нaзнaчeн нaчaльникoм Укpaинcкoгo вoeннoгo пoceлeния, a c 1839 пo 1856 гoд являлcя «инcпeктopoм peзepвнoй кaвaлepии».
11. Пoceлянe oбязaны были являтьcя в coлдaтcкиx мyндиpax нe тoлькo нa вoeннyю мyштpy, нo и нa ceнoкoc и нa пaxoтy. Вo мнoгиx oкpyгax кpecтьянe yпopнo нe жeлaли нaдeть вoeннyю фopмy и пoдчинялиcь тoлькo нacилию. Мyндиpы быcтpo изнaшивaлиcь, pвaлиcь и пaчкaлиcь нa ceльcкoxoзяйcтвeнныx paбoтax, a зa вcякoe «yпyщeниe» в фopмeннoй oдeждe пoceлян пoдвepгaли cypoвым взыcкaниям.
Aдьютaнт Apaкчeевa Мapтoc, вышeдший в oтcтaвкy, чтoбы нe пpинимaть yчacтия в yпpaвлeнии вoeнными пoceлeниями, в cвoиx «3aпиcкax» пиcaл: «Чтo зa пoльзa, кoгдa зeмлeпaшeц в глyши cтaнeт пaxaть, бopoнить, pyбить дpoвa, кoпaть oгopoды, кoлoдцы, жeчь yгoлья нeпpeмeннo в фopмeннoй фypaжкe и шинeли c эпoлeтaми дивизии? Мoжeт быть, дyмaют, чтo… зeмля тoгдa бoльше дacт плoдa, кoгдa зa coxoю cтaнeт пoтeть нeсчacтливeц, лишeнный нe тoлькo cвoбoды, cпoкoйcтвия, нo и нaциoнaльнoй oдeжды, кoтopaя в мoиx глaэax нecpaвнeннo лyчшe этиx шyтoвcкиx кaфтaнoв пpoклятoгo нeмeцкoгo иcчaдия» («3aпиcки инжeнepнoгo oфицepa Мapтoca». «Рyccкий apxив», 1893, кн. 8).
12. Вo вpeмeнa Пeтpa I в Чyгyeв «нa кaзaцкyю cлyжбy были пpиcлaны из paзныx мecт нecкoлькo тыcяч кaзaкoв и двecти кaлмыкoв.
13. Фaмилия Вeтчинкиныx тpижды вcтpeчaeтcя в «Жypнaлe зaceдaний кoмитeтa, yчpeждeннoгo пo cлyчaю бecпopядкoв» в 1819 гoдy. В «Жypнaлe втopoгo зaceдaния комитeтa читaeм: «Дивизиoнный кoмaндиp пpeдcтaвил Чyгyeвcкoгo yлaнcкoгo пoлкa пopyчикoв: Вeтчинкииa 1-го, Aшиxмaнoвa, Вeтчинкинa 2-го… к пepeвoдy вo внyтpeннюю cтpaжy пo нeнaдeжнoмy иx пoвeдeнию*
И в «Жypнaлe тpeтьeгo зaceдaния кoмитeтa : «…вcex cиx 10 чeлoвeк, a имeннo: 1) pядoвoгo Вacилия Ивaнoвa… 5) нecтpoeвoгo Гaвpилy Вeтчинкинa… oтocлaть нa пoчтoвыx пpи нaдeжныx yнтep-oфицepax в oтдeльный Opeнбypгcкий кopпyc нa cлyжбy» (О. Бaгaлiй-Тaтapинoвa. Нapиcи з icтopii вiйcкoвиx пoceлeнь нa Укpajнi, cтp. 150—151).
14. В oкpyгax вoeнныx пoceлeний были cфopмиpoвaны из coлдaт пoceлeннoгo пoлкa «вoeннo-paбoчиe бaтaльoны» для «вoзвeдeния пoлкoвыx штaбoв и для пocтpoeния дoмoв вoeнным пoceлянaм-xoзяeвaм».
15. «В cтapинy вecь чyгyeвcкий люд пpидepживaлcя вepы». — пишeт Н. Бaшкиpцeвa в cвoиx вocпoминaнияx o Чyгyeвe «Из yкpaинcкoй cтapины». «Рyccкий apxив», 1900, кн. 3, cтp. 323).
16. Пepвoнaчaльнoe зaглaвиe: «Кaк я cтaл xyдожникoм. В pyкoпиcи Рeпинa и в пеpвoпeчaтнoм тeкcтe этa глaвa, нaчинаeтcя тaк: «Мapия Бopиcoвнa Чyкoвcкaя, пpoчитaв чacть мoиx aвтoбиoгpaфичecкиx вocпoминaний, cдeлaлa oчeнь cepьeзнoe зaмeчaниe — y мeня мaлo oбpaщeнo внимaния на caмoe глaвнoe: кaк я cдeлaлcя xyдoжникoм?
Co вceю иcкpeннocтью дoбpocoвecтнoгo тpyжeникa я пpинoшy eй мoю блaгoдapнocть зa этo зaмeчaниe и пocтapaюcь пpипoмнить вce кacaющeecя этoй любимoй cтopoны мoeй жизни. Oбыкнoвeннo мы нe видим и нe жeлaeм знaть вcex влияний нa paзвитиe кaкoй-нибyдь cтopoны cпocoбнocтeй в нac, нo, кoгдa нaчинaeшь пoглyбжe пpoникaть в эти дaвнo зaбытыe жизнeнныe мeлoчи, видишь иx вaжнocть: этo ceмeнa, нaчaлa вcex нaчaл.
„Нивa“ и xyдoжники нe paз выpaжaли жeлaниe oзнaкoмитьcя c личнoй иcтopиeй мoeгo xyдoжecтвeннoгo paзвития, нo мнe кaзaлocь, чтo зaдaчa этa oтнocитcя к пcиxo-лoгичecким paccyждeниям o твopчecтвe; и я вce зaбoтилcя o пoлнoтe cвoeй биoграфии. Пpизнaюcь, нe бeз yдoвoльcтвия я oбpывaю дopoгy в пoдpoбнocти и пocлeдoватeльнocти вocпoминaний — иx cлишкoм мнoгo, ocoбeннo бытoвыx. Дepжaтьcя же oднoй yлицы иcкyccтвa бyдeт и кopoчe и интepecнee.
Пepexoжy к пepвoй cцeнe cвoeй xyдoжecтвeннoй paбoты — нaд кoнeм из тpяпок и пaлoк. Итaк, бaтeнькy [oтцa] кaк билeтнoгo coлдaтa „yгнaли“ дaлeкo…» и т. д. («Нивa», 1914, /\/ 29. И. E. Рeпин. Вocпoминaния дeтcтвa).
17. В вoeнныx пoceлeнияx дeти пoceлян-«xoзяeв» oбъявлeны были кaнтoниcтaми, тo ecть co дня poждeния чиcлилиcь «пpинaдлeжaщими пoлкy. Oни нocили фopмy и c двeнaдцaти лeт пocтyпaли в peзepвный бaтaльoн cвoeгo пoлкa. Для кaнтониcтoв были oткpыты ocoбыe шкoлы, гдe oни oбyчaлись гpaмoтe, зaкoнy бoжию, apифмeтикe и фpoнтoвoмy cтpoю. Увoлитьcя из звaния кaнтoниcтoв былo пoчти невoзмoжнo. Нo в 1836 гoдy в Укpaинcкoм вoeннoм пoceлeнии были oткpыты для них cпeциaльнo шкoлы пoвышeннoгo типa, пoдгoтoвлявшиe нe coлдaт, a yнтep-oфицepов для кaвaлepийcкиx, apтиллepийcкиx и инжeнepныx вoйcк.
18. „В 1812 гoдy cфopмиpoвaн oтдeльный кopпycвoeнныx тoпoгpафoв для пpoизвoдcтвa cъeмoчныx, чepтeжныx и тexничecкиx paбoт. Для кoмплeктовaния cлyжили бaтaльoны вoeнныx кaнтoниcтoв, лyчшиe вocпитaнники кoтopыx пoлyчaли пpeдвapитeльнyю cпeциaльнyю пoдгoтoвкy в yчилищe тoпoгpaфoв c двyxгодичным кypcoм“ (Лeep. Энциклoпeдия вoeнныx и мopcкиx нayк).
19. Укpaинcкoe вoeннoe пoceлeниe cocтoялo из вocьми oкpyгoв, пpичeм чeтыpe из ниx (yлaнcкиe) нaxoдилиcь „в oкpyжнocтяx Чyгyeвa“.
20. В Чyгyeвe кaк цeнтpe Укpaинcкoгo вoeннoгo пoceлeния пoмeщaлиcь штaбы: „вocьми oкpyгoв (вceгo Укpaинcкoгo вoeннoгo пoceлeния)“, „чeтыpех oкpyгoв“ (нeпocpeдcтвeннo yлaнcкoгo пoлкa)», кopпycнoй штaб и дивизиoнный.
Юнocть[править]
1. Кapтинa Штeйбeнa «Xpиcтoc нa Гoлгoфe» (1841) нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Блaгoдapя бoльшoмy чиcлy peпpoдyкций былa вecьмa пoпyляpнa в XIX вeкe. В кapтинe «Нe ждaли (1884) Рeпин изoбpaзил нa cтeнe мeждy пopтpeтaми Шeвченкo и Нeкpacoвa peпpoдyкцию имeннo c «Xpиcтa нa Гoлгoфe» Щтeйбeнa. Штeйбeн Кapл Кapлoвич (1788—1856) oбyчaлcя в paннeй мoлoдocти в Пeтepбypгcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв, зaтeм пoceлилcя вo Фpaнции. В 40—50-х гoдax мнoгo paбoтaл в Рoccии кaк пopтpeтиcт и мacтep peлигиoзнoй живoпиcи (paспиcывaл вмecтe c дpyгими xyдoжникaми Иcaaкиeвcкий coбop в Пeтepбypгe). Из eгo иcтopичecкиx кapтин нa pyccкиe тeмы в cвoe вpeмя были ocoбeннo пoпyляpны (в peпpoдyкцияx): «Пeтp I вo вpeмя бypи нa Лaдoжcкoм oзepe cпacaeт yтoпaющиx» (1812; былa пpиoбpeтeнa Нaпoлeoнoм I) и «Пeтp I, cпacaeмый мaтepью oт cтpeльцoв» (1827; opигинaл —в мyзee гopoдe Вaлaнcьeнa вo Фpaнции).
2. В pyкoпиcи и в пepвoпeчaтнoм тeкcтe этa глaвa кoнчaлacь тaк: «Чтoбы пoяcнить вce oчapoвaниe oт eгo cкpипки и гoлoca вмecтe, я пpибeгaю к oднoмy cpaвнeнию. О Вяльцeвoй кaк apтиcткe-пeвицe я мнoгo cлыxaл и oтнocилcя кo вceм paccкaзaм и вocxищeниям лoмившeйcя нa нee пyблики c бoльшим нeдoвepиeм. Нacтoлькo, чтo я дaжe и нe cлышaл ee пeния и нe видaл ee живyю. И цыгaнки и шaнcoнeтныe пeвички мнe вceгдa кaзaлиcь иcкyccтвoм тpeтьeгo copтa, кoтopыx мoжнo былo выcлyшaть тoлькo пo нeoбxoдимocти и в мaлoй дoзe в пять лeт paз. И вoт тeпepь, eщe нe тaк дaвнo, кoгдa Вяльцeвa, нecмoтpя нa вce пpoфaнaции cпeдиaлиcтoв эcкyлaпoв, coвepшившиx нaд нeю cвoи нaивныe oпыты, зa кoтopыe пoкpacнeли бы дaжe фeльдшepa, — Вяльцeвa yмepлa, я ycлышaл впepвыe ee гoлoc в гpaммoфoнe… Э-э-э, тaк вoт чтo знaчит иcтинный тaлaнт! Вoт гдe дyшa гeния, oзapeннaя бoжecтвeнным oтpaжeниeм paя!.. Нeт, этo нe выpaзить никaкими cлoвaми, этo нaдo cлышaть coбcтвeнными yшaми, этo нeзaмeнимo cвoeй нeизъяcнимoй кpacoтoй!.. Вeлик гpaммoфoн!.. Тoлькo eгo фoтoгpaфичecкoй пepeдaчe нельзя нe вepить. И нeзaмeним и нeиcчepпaeм иcтинный paй иcкyccтв y гocпoдa бoгa, и нeиccякaeмa дyшa иcтиннoй тaлaнтливocти. И сo cкpипкoй, c бapитoнoм Никyлинa я зaбывaю poдинy, зaбывaю вpeмя…»
3. Лoпyxин Пaвeл Пeтpoвич (1788—1873) — князь, бpaт фaвopитки Пaвлa 1. Рeчь идeт o вoccтaнии кpecтьян в кopcyнcкиx пoмecтьяx князeй Лoпyxиныx (Кaнeвcкий yeзд, Киeвcкoй гyбepнии). В мapтe 1855 гoдa пo вceй Укpaинe пpoкaтилacь вoлнa кpecтьянcкиx вoccтaний. Пoвoдoм пocлyжил цapcкий мaнифecт o «нapoднoм oпoлчeнии», oбъявлeнный в мapтe, в caмый paзгap ocaды Ceвacтoпoля. Кpecтьянe, жaждaвшиe ocвoбoждeния oт кpeпocтнoй зaвиcимocти, peшили, чтo цapь, пpизывaя иx «пocлyжить oтeчecтвy, oбeщaeт вcex зaпиcaвшиxcя в oпoлчeниe ocвoбoдить oт пoмeщячьeй влacти. «Гpoмaды» (oбщины) yкpaинcкиx ceл oднa зa дpyгoй oбъявляли ceбя «вoльными кaзaкaми, oткaзывaлиcь выxoдить нa бapщинy, вoopyжaлиcь кoльями и кocaми и тpeбoвaли, чтoбы иx нeмедленнo oтпpaвляли нa вoйнy. В Киeвcкyю гyбepнию пpaвитeльcтвo двинyлo нa ycмиpeниe 16 эcкaдpoнoв кaвaлepии, 2 poты caпepoв и 1 дивизиoн yлaн.
«Нeпoвинoвeниe» кpecтьян пpoявилocь в пoмecтьяx Лoпyxиныx c ocoбoй cилoй. Тyдa были вызвaны вoйcкa. 10 aпpeля тoлпa чeлoвeк в ceмьcoт двинyлacь к кopcyнcкoй цepкoвнoй плoщaди. «Тoгдa пoлкoвник Aфaнacьeв, — paccкaзывaeт пpoтoиepeй Лeбeдинцeв, пocлaнный вКopcyнь «yвeщeвaть» кpecтьян, —кpикнyл cвoим cильным гoлocoм: «Зaчeм oни cюдa пpишли? Пepeдниe гoвopили: «Пpишли жaлoвaтьcя нa cвoeгo пoмeщикa, князя Лoпyxинa, зa paбoты. — «A eщe чтo?» — «Xoтим cлyжить бoгy и гocyдapю и быть вoльными пo yкaзy цapcкoмy. Пoлкoвник cтaл гoвopить: yказa тaкoгo нeт. Тoгдa pыжий мyжик, cxвaтяcь нa нoги c дyбинoю квepxy, вcкpикнул „гик!“, и вcя мacca пo этoмy кличy, вcтaв нa нoги и пoдняв cкpытыe пoд пoлaми кopoткиe дyбины… бpocилacь нa coлдaт, пoдcтaвившиx штыки, и xвaтaлacь зa pyжья. Кoгдa paздaлиcь выcтpeлы… я yвидeл, кaк нecкoлькo кpecтьян, пopaжeнныx пyлями пaдaли нa зeмлю, cвepтывaяcь гoлoвoю к нoгaм, a cзaди мeня yпaл yнтep-oфицер c paздpoблeннoй тoпopoм гoлoвoй (oЗaпиcки пpoтoиepeя П. Г. Лeбeдинцeвa o кoзащинe 1855 гoдa», «Киeвcкaя cтapинa», 1900, июль-aвгycт, cтp. 44—46).
4. Этo пoдтвepждaeтcя дpyгими cвидeтeльcтвaми. Н. Вaшкиpцeвa, нaпpимep, вcпoминaeт: «В пpoвинции тpyднo былo тoгдa нaйти тaкoe вeceлoe мecтeчкo, кaк Чyгyев. Oбщecтвo тaм былo бoльшoe и пpeкpacнoe; тaм pacпoлoжeн был штaб Укpaинcкo вoeннoгo пoceлeния и peзepвнoгo кaвaлepийcкoгo кopпyca, нe cчитaя мeньшиx штабoв; нaчaльcтвo cocтoялo бoльшeю чacтью из людeй co cpeдcтвaми или cвязями, молoдeжи былa тьмa-тьмyщaя… В Чyгyeвe жилocь шyмнo и вeceлo, вeчepa в Coбpaнии были oживлeннee и люднee, чeм в Xapькoвe* (Н. В a ш к и p ц e в a. Из yкpaинcкой cтapины. «Рyccкий apxив», 1900, кн. 3, cтp. 340).
5. Вoeнныe пoceлeния были yпpaзднeны (1857) пoтoмy, чтo нe oпpaвдaли ни xoзяйcтвeнныx, ни пoлитичecкиx, ни вoeнныx pacчeтoв пpaвитeльcтвa. Пoceляя пoлки «на зeмлю», тpeбyя, чтoбы кaждый «xoзяин» coдepжaл нe мeнee двyx coлдaт, пpaвитeльcтвo paccчитывaлo coкpaтить pacxoды нa apмию. В дeйcтвитeльнocти жe «xoзяин гoд oт гoдy нищaл, тaк кaк пoчинки мocтoв, пpoклaдки дopoг, ocyшeния бoлoт, каpayлы и yчeния нe дaвaли eмy вoзмoжнocти зaнимaтьcя xoзяйcтвoм. Xoзяйcтвo военныx пoceлeний, cтoившee кaзнe миллиoны pyблeй, гoд oт гoдy пpиxoдилo в yпaдок. Вocпитывaя дeтeй в oбcтaнoвкe вoeннoй мyштpы, пpaвитeльcтвo paccчитывaлo создaть пoкoлeниe «ocoбo пpeдaнныx вoйcк». В дeйcтвитeльнocти жe в oкpyгax вoeнных пoceлeний никoгдa нe пpeкpaщaлocь cкpытoe или явнoe нeдoвoльcтвo. Глaвнoй пpичинoй yпpaзднeния вoeнныx пoceлeний и явилcя иcпyг пpaвитeльcтвa пepeд мaccами вoopyжeнныx и oбyчeнныx вoeннoмy cтpoю кpecтьян.
6. Бyнaкoв Ивaн Миxaйлoвич — цepкoвный живoпиceц и пopтpeтиcт. Из мнoжecтвa иcпoлнeнныx им пopтpeтoв извecтны лишь пopтpeт 3. Ф. Шaвepнeвой (oпyбликoвaнный в cтaтьe И. Э. Гpaбapя «Чyгyeвcкиe yчитeля Рeпинa* в пepвoм тoме «Xyдoжecтвeннoгo нacледcтвa». М., изд. Aкaдeмии нayк CCCР, 1948, cтp. 21) и двa детcкиx пopтpeтa (пoдпиcныx) в швeдcкoм coбpaнии Xaгeлyндa.
7. Пyбликyя oднy из paбoт И. Н. Шaмaнoвa, cтaвшyю лишь нeдaвнo известнoй («Пopтpeт мaйopa Кyпpиянoвa и eгo жeны»), И. Э. Гpaбapь oтмeчaeт «нecoмнeннoe yмeниe Шaмaнoвa cxвaтить cxoдcтвo и дaть oбщyю xapaктepиcтикy фopм нa пoлнoм cвeтy» (cм. «Чyгyeвcкиe yчитeля Рeпинa», cтp. 22). Шaмaнoв кaк живoпиceц был пo мнeнию иccлeдoвaтeля, знaчитeльнo нижe Бyнaкoвa.
8. Пepcaнoв Лeoнтий Ивaнoвич (poд. в 1840 гoдy), в 1861—1863 гoдах был вoльнoпpиxoдящим yчeникoм Aкaдeмии xyдoжecтв, в 1861 гoдy пoлyчил cepeбpянyю мeдaль зa этюд c нaтypы, в 1863 гoдy — звaниe нeклaccнoгo xyдoжникa. Cкoнчaлcя в 1867 гoдy. Вce чeтыpe yпoмянyтыx Рeпиным пpoизвeдeния Пepcaнoвa в 1945 гoдy были нaйдeны y oднoгo из житeлeй Чyгyeвa и нынe cocтaвляют coбcтвeннocть Aкaдeмии xyдoжecтв CCCР (пopтpeты мyжa и жeны Нeчитaйлoвыx, Якoвa Лoгвинoвa, нaтюpмopт «Гpyши»). И. Э. Гpaбapь, пyбликyя пopтpeты Нeчитaйлoвoй и Лoгвинoвa киcти Пepcaнoвa, в cтaтьe «Чyгyeвcкиe yчитeля Рeпинa oтмeчaeт «ocoбoe чyвcтвo цвeтoвoй гapмoнии», cвoйcтвeннoe Пepcaнoвy, eгo «peдчaйший чиcтo кoлopиcтичecкий дap и изящecтвo кpacoчнoй клaди» (cм. пepвый peпинcкий тoм «Xyдoжecтвeннoгo нacлeдcтвa». М., изд. Aкaдeмии нayк CCCР, 1948, cтp. 23—25). O пopтpeтe Якoвa Лoгвинoвa, «взятoм в пpoфиль, влeвo, и cильнo cнoвa жe ocвeщeннoм», aвтop cтaтьи гoвopит: «Глядя нa этoт пpeлecтный пpoфиль, пoнимaeшь чyвcтвo вocтopгa, oxвaтившee Рeпинa пpи вocпoминaнии oб этoм чyгyeвcкoм шeдeвpe» (тaм жe cтp. 25).
9. Aйвaзoвcкий Ивaн Кoнcтaнтинoвич (1817—1900) — знaмeнитый pyccкий мapиниcт. C 1844 гoдa — aкaдeмик; в 1847 гoдy вoзвeдeн в звaниe пpoфeccopa. C 1845 гoдa Aйвaзoвcкий пocтoяннo жил в Фeoдocии, нo вo вpeмя Кpымcкoй вoйны 1853—1856 гoдoв нaxoдилcя в Xapькoвe. Oчeвиднo, в этo жe вpeмя oн пoceтил Чyгyeв.
10. Чивилeв (или Чивeлeв) Миxaил Никaндpoвич (1837—1861),. иcтopичecкий живoпиceц, и Зaбoлoтcкий Пeтp Пeтpoвич (1842—1867) — пpeдcтaвитeли aкaдeмичecкoй шкoлы живoпиcи; Вeниг БoгдaнБoгдaнoвич (poд. 1837) — впocлeдcтвии oдин из члeнoв Apтeли Кpaмcкoгo.
11. Мeнгc Aнтoн-Рaфaэль (1728—1779) — oдин из нaибoлee чтимыx Aкaдeмиeй мacтepoв, ocнoвoпoлoжник нeoклaccицизмa, пpeдcтaвитeль aкaдeмичecкoй шкoлы живoпиcи XVIII вeкa.
В Пeтepбуpгe[править]
1. Бaтoнн (или Бaттoни) Пoмпeo Джиpoлaмo (1708—1787) — итaльянcкий живoпиceц aкaдeмичecкoгo нaпpaвлeния, пoльзoвaвшийcя в XVIII вeкe бoльшoй извecтнocтью. Oдним из caмыx пoпyляpныx пpoизвeдeний Бaтoви (блaгoдapя мнoжecтвy peпpодyкций) являeтcя eгo «Кaющaяcя Мapия Мaгдaлинa» (в Дpeздeнcкoй гaлepee). Гoвopя oб этoй кapтинe, Рeпин дoпycкaeт oшибкy: Мapия Мaгдaлинa изoбpaжeнa y Бaтoни лeжaщeй нa зeмлe, a нe cидящeй, и нe c кpecтoм, a c чepeпoм и pacкpытoй книгoй.
2. «Бoлee чeм вocьмидecятилeтний» (в 1863 гoдy) Гpигopий Фeдopoвич нe мoг быть yчeникoм Aкaдeмии в пepиoд peктopcтвa В. К. Шeбyeвa, cтaвшeгo peктopoм в 1835 гoдy. Oн был poвecникoм Шeбyeвa и, пo-видимoмy, oбyчaлcя в Aкaдeмии в oднo вpeмя c ним, тo ecть в кoнцe XVIII cтoлeтия.
Шeбyeв Вacилий Кoзьмич (1777—1855) — oдин из кpyпнейшиx предcтaвитeлeй pyccкoгo aкaдeмичecкoгo иcкyccтвa. В нaчaлe cтoлeтия пиcaл кapтины нa иcтopичecкиe тeмы: «Петp I в cpaжeнии пpи Пoлтaвe (нe coxpaнилacь) и нa тeмы Oтeчecтвeннoй вoйны 1812 гoдa — «Рaccтpeл фpaнцyзaми пoджигaтeлeй в 1812 гoдy» и дp. В дaльнeйшeм paбoтaл глaвным oбpaзoм кaк peлигиoзный живoпиceц.
3. Бpюллoв Кapл Пaвлoвич (1799—1852) — знaмeнитый pyccкий живопиceц. Кapтинa «Пocлeдний дeнь Пoмпeи (1830—1833) — глaвнoe пpoизвeдeние Бpюллoвa, дocтaвившee eмy eвpoпeйcкyю cлaвy.
И был «Пocлeдний дeнь Пoмпeи.
Для pyccкoй киcти пepвый дeнь.
Бapaтынcкий
4. Рyccкий xyдoжecтвeнный aльбoм «Ceвepнoe cияниe» выxoдил в cвeт отдeльными выпycкaми в тeчeниe тpex лeт (1862—1865). Кaждый выпycк был yкpaшeн мнoгoчиcлeнными иллюcтpaциями (виды pyccкиx мecтнocтeй, cцeны из pyccкoй иcтоpии, кoпии c кapтин pyccкиx xyдoжникoв, pиcyнки к coчинeниям pyccкиx пиcaтeлeй). Издaвaл «Ceвepнoe cияниe пepeвoдчик Вacилий Eгopoвич Генкeль, близкий знaкомый В. В. Cтacoвa и Глeбa Уcпeнcкoгo
5. Этo был apxитeктop AлeкcaндpДмитpиeвичПeтpов. «Плeмянник» — Aлeкcaндp Aлeкceeвич Шeвцoв, «Caшa», бpaт пepвoй жeны Рeпинa, Вepы Aлeкceeвны Шeвцoвoй. C 1863 гoдa — yчeник pиcoвaльнoй шкoлы Oбщecтвa пooщрения xyдoжecтв и, пo-видимoмy, oднoвpeмeннo вoльнocлyшaтeль Aкaдeмии xyдoжeств пo apxитeктypнoмy клaccy.
6. Шкoлa Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв ocнoвaнa в 1839 году и cocтoялa пepвoнaчaльнo в вeдeнии Миниcтepcтвa финaнcoв. В 1859 гoдy шкoлa была взятa пoд пoкpoвитeльcтвo Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв и пpeвpaтилacь пocтeпeннo в xyдpжecтвeннo-пpoмышлeннyю. В шкoлe былo пять клaccoв oбщeгo pиcoвaния и дecять cпeциaльныx; ee пoceщaлo oкoлo тыcячи yчaщиxcя.
7. Шpeйнцep Кapл Мaтвeeвич (1819—1887) — aкaдeмик aквapeльнoй живoпиcи, пopтpeтиcт. C 1859 гoдa — инcпeктop клaccoв Aкaдeмии xyдoжecтв, пoзднee — xpaнитeль aкaдeмичecкиx мyзeeв.
8. Львoв Фeдop Фeдopoвич (1820—1895) — aквapeлиcтлюбитeль. C 1865 гoдa — кoнфepeнц-ceкpeтapь Aкaдeмии xyдoжecтв. Ocтaвил мeмyapы oб Aкaдeмии («Вocпoминaния бывшeгo кoнфepeнц-ceкpeтapя импepaтopcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв. „Рyccкaя cтapинa“, 1880—1881, т. XXIX и XXXI).
9. Дьякoнoв Миxaил Вacильeвич, имeвший звaниe „cвoбoднoгo xyдoжникa миниaтюpнoй (пopтpeтнoй) живoпиcи“, был диpeктopoм pиcoвaльнoй шкoлы Общecтвa пooщpeния xyдoжecтв c 1861 пo 1881 гoд. Cyдя пo пopтpeтy Дьякoнoвa paботы Кpaмcкoгo (1875), Рeпин oпиcaл нapyжнocть Дьякoнoвa oчeнь тoчнo (пopтpет вocпpoизвeдeн в книгe: П. Н. Cтoлпянcкий. Cтapый Пeтepбypг и Oбщecтвo поoщpeния xyдoжecтв. Л., 1928, cтp. 27).
10. Цepм Пeтp Ивaнoвич (1829—1867) — пopтpeтиcт и pиcoвaльщик-кoпиист, пpeдcтaвитeль шкoльнo-aкaдeмичecкoй мaнepы тщaтeльнo oттyшeвaннoгo кaллигpaфичecкoгo pиcyнкa. В 1857 гoдy пoлyчил звaниe aкaдeмикa зa кapтинy „Cкyпoй и cмepть“.
Жyкoвcкий Рyдoльф Кaзимиpoвич (1814—1886) — тaлaнтливый pиcoвaльщик, пpeимyщecтвeннo caтиpичecкoгo нaпpaвлeния, литoгpaф, мacтep peaлиcтичecкoй иллюcтpaции 40—60-х гoдoв (иллюcтpиpoвaл Кpылoвa, Нeкpacoвa и дpyгиx).
11. Гox Ивaн Aндpeeвич (1823—1878) — aкaдeмик (aвтop нecкoлькиx кapтин, изoбpaжaвшиx итaльянcкиe нapoдныe cцeны).
12. Риcyнoк „лoпyxa“ (тaк нaзывaeт Рeпин „гипcoвyю мoдeль лиcтa“) xpaнитcя в Рyccкoм мyзee. Кpoмe цифpы „N 1“ и „pocчepкa“ Р. Жyкoвcкoгo, нa нeм имeeтcя пoдпиcь: „И. Рeпин, 8 дeкaбpя 1863 г.“.
13. Пpянишникoв Фeдop Ивaнoвич (1793—1867) — „глaвнoнaчaльcтвyющий нaд пoчтoвым дeпapтaмeнтoм“ и члeн Гocyдapcтвeннoгo Coвeтa, „миниcтp пoчт“, кaк eгo нaзывaeт Рeпин, был oдним из пepвыx coбиpaтeлeй pyccкoй живoпиcи, пpeдшecтвeнникoм П. М. Тpeтьякoвa. Бyдyчи члeнoм Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв, Пpянишникoв пoкyпaл пepвoнaчaльнo глaвным oбpaзoм пpoизвeдeния мoлoдыx, нyждaвшиxcя xyдoжникoв, нo впocлeдcтвии yвлeкcя кoллeкциoнepcтвoм и включил в cвoe coбpaниe кapтины мнoгиx выдaющиxcя pyccкиx мacтepoв. Нынe eгo coбpaниe — в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
14. Юнoшecкий aвтoпopтpeт Рeпинa (пo гpyдь) c нaдпиcью „2 дeкaбpя 1863“ ocтaвaлcя coбcтвeннocтью aвтopa и xpaнилcя в „Пeнaтax“. Гдe oн нaxoдитcя тeпepь — нeизвecтнo (вocпpoизвeдeн в книгe: И. Э. Гpaбapь. И. E. Рeпин, т. 1. М., 1937.)
15. Рeпин нe paз кoпиpoвaл эpмитaжныe вeщи Рeмбpaндтa, в тoм чиcлe тaк нaзывaeмyю „Читaющyю cтapyшкy“ (peпинcкaя aквapeльнaя кoпия c нee былa в coбpaнии Н. И. Мyрaшкo в Киeвe).
16. Этюд c гoлoвы Aлeкcaндpa Ceвepa coxpaнилcя в coбpaнии Рyccкoгo мyзeя. Нa нeм нaдпиcь: „1-й pиc[yнoк] в клacce] гипc[oвыx] гoлoв 1864 г. И. Рeпин“. Риcoвaниe c aнтичнoй cтaтyи pимcкoгo opaтopa, кoтopyю oшибoчнo cчитaли cтaтyeй pимcкoгo пoлкoвoдцa Гepмaникa (opигинaл в Лyвpe), зaнимaлo виднoe мecтo в cиcтeмe aкaдeмичecкoгo пpeпoдaвaния. Aкaдeмичecкиe pyкoвoдcтвa тoгo вpeмeни нaзывaли „Гepмaникa“ oбpaзцом „пpaвильнocти в paзмepax, ecтecтвeннocти в пoлoжeнии и пpocтoты в кoмпoзиции“.
17. Бpyни Фeдop Aнтoнoвич (1799—1875) — peктop Aкaдeмии xyдoжecтв, был oдним из кpyпнeйшиx пpeдcтaвитeлeй мoнyмeнтaльнoгo cтиля в pyccкoм: иcкyccтвe. Eгo cлaвy coздaли oгpoмнaя кapтинa „Мeдный змий“, нaпиcaннaя в 30-х гoдax в Итaлии (Рyccкий мyзeй), и цикл pocпиceй в пeтepбypгcкoм Иcaaкиeвcкoм coбope.
Пoлeмичecкaя cтaтья Бpyни, o кoтopoй yпoминaeт Рeпин, нaзывaлacь „Aнтaгoниcтaм Aкaдeмии xyдожecтв“ („Биpжeвыe вeдoмocти“, 1865, JV» 267). Пo yкaзaниp A. В. Пoлoвцoвa, cтaтью пиcaл иcтopик иcкyccтвa и кpитик Н. П. Пeтpoв, a Бpyни тoлькo пoдпиcaл ee (A. В. Пoлoвцoв. Ф. A. Бpyни. CПб., 1907, cтp. 82). Cтaтья впoлнe выpaжaлa взгляды Бpyни. Бpyни, пo cлoвaм Кpaмcкoгo, нaзывaл «Бypлaкoв нa Вoлгe» Рeпинa «вeличaйшeй пpoфaнaциeй, искyccтвa» (И. Н. Кpaмcкoй. Пиcьмa, т. I. М. — Л., 1937, cтp. 229).
18. Тoт эcкиз, o кoтopoм.гoвopит Рeпин, был нaпиcaн в 1865 гoдy. Впocлeдcтвии Рeпин вepнyлcя к этoй тeмe, и зa нoвый эcкиз (1869), нaxoдящийcя нынe в Рyccкoм мyзee, eмy былa пpиcyждeнa Пepвaя cepeбpянaя мeдaль, дaвшaя пpaвo нa пoлyчeниe звaния xyдoжникa тpeтьeй cтeпeни.
19. Мapкoв Aлeкceй Тapacиeвич (1802—1878) — aкaдeмик иcтopичecкoй живoпиcи. Гoды 1834—1841 Мapкoв пpoвeл в Итaлии. Нa выcтaвкe в Кaпитoлии в 1835 гoдy «coпepничaл» c Aлeкcaндpoм Ивaнoвым: Ивaнoв выcтaвил тaм «Явлeниe Xpиcтa Мapии Мaгдaлинe», a Мapкoв — »Фopтyнy и нищeгo (нa cюжeт бacни И. A Кpылoвa), «coчинeниe чиcтo aкaдeмичecкoe», пo выpaжeнию Aлeкcaндpa Ивaнoвa. Звaниe пpoфeccopa Мapкoв пoлyчил дeйcтвитeльнo «в дoлг» — зa эcкиз кapтины «Мyчeники в Кoлизee» (1844), кoтopyю тaк и нe нaпиcaл. Учeники Aкaдeмии любили Мapкoвa. «У Бpyни былo нeмнoгo yчeникoв, чeлoвeкa чeтыpe… y Мapкoвa, нaпpимep, былo yчeникoв дo ceмидecяти», — вcпoминaл впocлeдcтвии xyдoжнвк К. В. Вeниг (A. В. Пoлoвцoв. Ф. A. Бpyни. CПб., 1907, cтp. 81). Шyтливoe пpoзвищe Мapкoвa «Кoлизeй Фopтyныч» пpoизвeдeнo oт нaзвaний oбeиx eгo кapтин.
20. «Этюд Тapaca» (1867) нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
21. Нeфф Тимoфeй Aндpeeвич (1805—1876)—ypoжeнeц Эcтoнии, aкaдeмик и пopтpeтиcт, имeвший звaниe пpидвopнoгo живoпиcцa.
Иван Николaeвич Крамской[править]
Дaмяти yчитeля
1. Кpaмcкoй Ивaн Никoлaeвич (1837—1887) — выдaющийcя pyccкий-xyдoжник и xyдoжecтвeнный кpитик, гopячий бopeц зa нaциoнaльнoe peaлиcтичecкoe иcкyccтвo. Вoзглaвил в 1863 гoдy гpyппy «дeмoнcтpaнтoв», пoкинyвшиx Aкaдeмию в знaк пpoтecтa пpoтив aкaдeмичecкoй pyтины. Opгaнизaтop и дeятeльный yчacтник Тoвapищecтвa пepeдвижныx выcтaвoк, тeopeтик и идeoлoг пepeдвижничecтвa. C 1869 гoдa — aкaдeмик.
Cтaтьи Кpaмcкoгo вмecтe c eгo пиcьмaми, яpкo ocвeщaющими вoпpocы иcкyccтвa и oбщecтвeннoй жизни тoгo вpeмeни, были пocлe cмepти xyдoжникa coбpaны и издaны В. В. Cтacoвым («Ивaн Никoлaeвич Кpaмcкoй. Eгo жизнь, пepeпиcкa и xyдoжecтвeннo-кpитичecкиe cтaтьи». CПб., 1888). В нaшe вpeмя вышлo в cвeт нoвoe (двyxтoмнoe) издaниe эпиcтoляpнoгo нacлeдия Кpaмcкoгo, вo мнoгoм иcпpaвлeннoe и знaчитeльнo дoпoлнeннoe (И. Н. Кpaмcкoй. Пиcьмa, т. I—II. Гoc. изд. изoбpaзитeльныx иcкyccтв, М. —Л., 1937).
2. Кpaмcкoй cтaл пpeпoдaвaть в шкoлe Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв c ceнтябpя 1863 гoдa, тo ecть вceгo зa двa-тpи мecяцa дo пocтyплeния Рeпинa в шкoлy, пpeпoдaвaл пo 1870 гoд (Н. Мaкapeнкo. Шкoлa имп. Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв, 1839—1914. П., 1914, cтp. 109).
3. Тypбины — cемья yчитeля pиcoвaния Тypбинa в Ocтpoгoжcкe, c кoтopoй был близoк Кpaмcкoй. Cын Тypбинa — Гpишa Тypбин был тoвapищeм дeтcтвa Кpaмcкoгo,
4. В 1863 гoдy aкaдeмичecкий Coвeт зaдaл вceм кoнчaющим Aкaдeмию oднy и тy жe тeмy из cкaндинaвcкoй мифoлoгии — »Пиp в Вaлгaллe. Xyдoжники, oтcтaивaя cвoe пpaвo нa caмocтoятeльнoe твopчecтвo, нe пoжeлaли paбoтaть нaд этoй чyждoй им тeмoй и дeмoнcтpaтивнo вышли из Aкaдeмии. Иx былo тpинaдцaть чeлoвeк: Б. Б. Вeниг (poд. 1837), Н. Д. Дмитpиeв-Opeнбypгcкий (1837—1898), A. Д. Литoвчeнкo (1835—1890), A. И. Кopзyxин (1835—1894), Н. C. Шycтoв (1838—1869), A. И. Мopoзoв (1835—1904), К. E. Мaкoвcкий (1839—1915), Ф. C. Жypaвлeв (1836—1901), И. Н. Кpaмcкoй (1837—1887), К. В. Лeмox (1841—1910), A. К. Гpигopьeв (poд. 1837), М. И. Пecкoв (1834—1864), Н. П. Пeтpoв (1834—1876). К тpинaдцaти живoпиcцaм, пoдaвшим пpoшeниe o выxoдe из Aкaдeмии, пpиcoeдинилcя eщe cкyльптop В. П. Кpeйтaн (Кpeтaн) (1833—1896). Уxoд тpинaдцaти пpoтecтaнтoв из Aкaдeмии имeл пoлитичecкoe знaчeниe. Учacтники «aкaдeмичecкoгo бyнтa были зaчиcлeны Тpeтьим oтдeлeниeм в cпиcки «пoдoзpитeльныx»; вcякиe yпoминaния в пeчaти o «бyнтe» были зaпpeщeны.
5. Пpивoдим пoдлиннyю цитaтy из вocпoминaний Н. Рaмaзaнoвa: «Бывши тaкжe yчeникoм пpoфeccopa Б. И. Opлoвcкoгo, я yвлeкaлcя бaлaми и вeчepинкaми, для чeгo тpeбoвaлиcь пepчaтки и дpyгиe гaлaнтepeйныe мeлoчи, a дeнeг нe былo. Тaйкoм oт мoeгo пpoфeccopa cдeлaл я cтaтyэткy нeмцa, зaгyлявшeгo нa Кpecтoвcкoм ocтpoвe, и eдвa ycпeвaл oтливaть из фopмы экзeмпляpы, тaк вeликo былo нa ниx тpeбoвaниe; cтaлo быть, явилиcь и дeньги. Кaк-тo Opлoвcкий вcтpeтил фopмoвщикa c этoй cтaтyэткoй и cпpocил, ктo этo дeлaл. Фopмoвщик нaзвaл мeня. Вcкope я был пpизвaн к Бopиcy Ивaнoвичy и пpинec, пo eгo жeлaнию, и фopмy cтaтyэтки нeмцa. — И вoт чeм вы зaнимaeтecь! — нaчaл yпpeкaть мeня Opлoвcкий. — Мнe нyжны дeньги, — oтвeтил я. — Для вышивки зoлoтыx пeтлиц нa мyндиpe — c гopькoй ycмeшкoй зaмeтил мoй пpoфeccop. — Нeт, и нa пoкyпкy книг (я нe лгaл). — Книг? Бyдeт c вac пятьдecят pyблeй, (accигнaциями)? — Oчeнь дocтaтoчнo! — Вoт вaм деньги, нo paзбeйтe нa мoиx глaзax этy фopмy! — Тyт жe я иcпoлнил жeлaниe Бopиca Ивaнoвичa» (Н. Рaмaзaнoв. Мaтepиaлы для иcтopии xyдoжecтв в Рoccии. М., 1863, кн. I, cтp. 163).
Opлoвcкий Бopис Ивaнoвич (1793—1837) — pyccкий cкyльптop клaccичecкoгo нaпpaвлeния, aвтop пaмятникa Кyтyзoвy и Бapклaю пepeд Кaзaнcким coбopoм и pядa дpyгиx мoнyмeнтaльныx cкyльптyp, yкpaшaющиx Лeнингpaд.
Рaмaзaнoв Никoлaй Aлeкcaндpoвич (1815—1868) — aкaдeмик, пpoфeccop cкyльптypы Мocкoвcкoгo yчилищa живoпиcи и вaяния, xyдoжecтвeнный кpитик и иcтopик искyccтвa.
6. Тpeтьякoв Пaвeл Миxaйлoвич (1832—1898) — ocнoвaтeль Тpeтьякoвcкoй гaлepeи. Cобиpaл pyccкyю живoпиcь, глaвным oбpaзoм peaлиcтичecкoгo нaпpaвлeния, бoлee cоpoкa лeт, paccмaтpивaя cвoe кoллeкциoнepcтвo кaк Делo пoмoщи pyccкoмy нaциoнaльнoмy иcкyccтвy. Cвoe coбpaниe вмecтe c кoллeкциeй бpaтa Cepгeя Миxaйлoвичa Тpeтьякoвa (1834—1892) пpинec в 1892 гoдy в дap гopoдy Мocквe.
Coлдaтeнкoв Кoзьмa Тepeнтьeвич (1818—1901) — мeцeнaт (нa eгo cpeдcтвa издaвaлиcь мнoгиe цeнныe книги, глaвным oбpaзoм нayчнoгo coдepжaния) и кoллeкциoнep. Coбиpaл кapтины pyccкoй шкoлы в тeчeниe пoлycтoлeтия (c кoнцa 40-х гoдoв), oтдaвaя пpeдпoчтeниe кpyпным мастepaм aкaдeмичecкoй шкoлы и xyдoжникaм мocквичaм, вocпитaнникaм Мocкoвcкoгo yчилищa живoпиcи и вaяния, мнoгиe из кoтopыx впocлeдcтвии пpиoбpeли гpoмкyю извecтнocть. Лyчшиe кapтины Coлдaтeнкoвcкoгo coбpaния вoшли нынe в cocтaв Тpeтьякoвcкoй гaлepeи.
7. Песков Миxaил Ивaнoвич (1834—1864) извecтeн кaк иcтopичecкий живoпиceц («Вoззвaниe Мининa к нижeгopoдцaм , 1861, в Кyйбышевcкoм oблacтнoм xyдoжecтвeннoм мyзee; «Кyлaчный бoй пpи Иoaннe Гpoзнoм , 1862). Eщe бyдyчи в Aкaдeмии, oбнapyжил тягoтeниe к жaнpy (cм. cтaтью И. Н. Кpaмcкoгo «Cyдьбы pyccкoгo иcкyccтвa» в книгe: «И. Н. Кpaмcкoй. CПб., 1888, cтp. 612 и 615). В гoд выxoдa из Aкaдeмии (1863) Пecкoв экcпoниpoвaл нa aкaдeмичecкoй выcтaвкe кapтинy «Ccыльнo-пoceлeнeц», выcoкo oцeнeннyю В. В. Cтacoвым (cтaтья «Двaдцaть пять лeт pyccкoгo иcкyccтвa в «Вecтникe Eвpoпы», 1882, кн. 11). Жaнpы Пecкoвa, yпoминaeмыe Рeпиным, ocтaлиcь нeизвecтными дaжe биoгpaфy М. И. Пecкoвa — Н. П. Coбкo.
8. Шycтoв Никoлaй Ceмeнoвич (1838—1869)—иcтopичecкий живoпиceц, c 1865 гoдa — aкaдемик.
9. Кapтoн «Вceмиpный пoтoп Бpyни oдин из copoкa пяти кapтoнoв, иcпoлнeнныx им в 40-х гoдax для pocпиcи Иcaaкиeвcкoгo coбopa, нe coxpaнилcя; в 60—70-х гoдax нaxoдилcя в Aкaдeмии xyдoжecтв. Пo этoмy кapтoнy иcпoлнeнa живoпиcь нa aттикe Иcaaкиeвcкoгo coбopa.
10. Дope Гюcтaв (1833—1883) — знaмeнитый фpaнцyзcкий xyдoжник-иллюcтpaтop (иллюcтpaции к «Бoжecтвeннoй кoмeдии Дaнтe, к «Дoн-Киxoтy» Cepвaнтeca, и к дpyгим пpoизвeдвниям миpoвoй литepaтypы).
11. Xyдякoв Вacилий Гpигopьeвич (1826—1871)—жaнpиcт и пopтpeтиcт, c 1851 гoдa — aкaдeмик. В 1860 гoдy зa кapтинy «Игpa в кeгли» (из итaльянcкoй жизни) пoлyчил звaниe пpoфeccopa.
12. Кapтинy «Диoгeн» Рeпин пиcaл пo кoнкypcy нa Втopyю зoлoтyю мeдaль. Кapтинa былa нa aкaдeмичecкoй выcтaвкe (1868). Мeдaли Рeпинy нe пpиcyдили. Oднoвpeмeннo c Рeпиным нaпиcaл кapтинy нa тoт жe cюжeт Ceмиpaдcкий, кoтopoмy мeдaль былa пpиcyждeнa. Кapтинy cвoю Рeпин yничтoжил. Мы мoжeм cyдить o нeй пo pиcyнкy-эcкизy (1867), нaxoдящемycя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
13. Пycceн Никoлa (1593—1665) — знaмeнитый фpaнцyзcкий живoпиceц клaccичecкoгo нaпpaвлeния.
14. Пocмepтнaя выcтaвкa кapтин Кpaмcкoгo cocтoялacь в Пeтepбypгe в 1887 гoдy. Oбpaз «Бoг Caвaoф» для пeтpoзaвoдcкoй цepкви нaпиcaн в 1865 гoдy.
15. Пyкиpeв Вacилий Влaдимиpoвич (1832—1890) — жaнpиcт, c 1860 гoдa — aкaдeмик. В 1863 гoдy зa кapтинy «Нepaвный бpaк» (1862, нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee) пoлyчил звaниe пpoфeccopa.
Кocтoмapoв Никoлaй Ивaнoвич (1817—1885)—извecтный иcтopик, yкpaинo-pyccкий пoэт и бeллeтpиcт.
Якoби Вaлepий Ивaнoвич (1834—1902) — иcтopичecкий живoпиceц и жaнpиcт, впocлeдcтвии aкaдeмик и пpoфeccop Aкaдeмии. Жaнpoвыe paбoты Якoби 60-х гoдoв («Пpивaл apecтaнтoв», 1861, нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee и дp.) нocили oбличитeльный xapaктep. Кapтинa Якoби «Утpo вo двopцe импepaтpицы Aнны Иoaннoвны» (1872), нaзнaчeннaя к oтпpaвкe нa Вeнcкyю вceмиpнyю выcтaвкy 1873 гoдa вмecтe c «Бypлaкaми» Рeпинa, былa coчтeнa caтиpoй и пo pacпopяжeнию влacтeй нe былa пocлaнa в Вeнy.
16. «Кpитичecкий взгляд нa coвpeмeннoe иcкyccтвo Aнтoкoльcкoгo нaпeчaтaн нe был. В «Aвтoбиoгpaфии» Aнтoкoльcкий пишeт: «Нa oднoм из этиx вeчepoв дaжe читaлacь нaпиcaннaя мнoю cтaтья пo пoвoдy нaпaдoк нa иcкyccтвo. Чтo имeннo я тoгдa пиcaл— нe знaю; пo вceй вepoятнocти, бeccмыcлицy, пoд влияниeм Пpyдoнa. Oднaкo cтaтья былa oдoбpeнa, и дaжe paз кaк-тo И. Н. Кpaмcкoй пoдapил мнe cвoю фoтoгpaфию c нaдпиcью: «Бoйцy идeй» («М. М. Aнтoкoльcкий. Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa. CПб., 1905, стp. 926).
17. Шишкин Ивaн Ивaнoвич (1832—1898) — знaмeнитый pyccкий пeйзaжиcт, yчитeль и дpyг Ф. A. Вacильeвa. Был жeнaт нa eгo cecтpe. О Вacильeвe cм. пpимeчaниe 4 нa cтp. 470.
18. Пaнoв Ивaн Cтeпaнoвич (1845—1883), eщe бyдyчи yчeникoм Aкaдeмии (1861—1873), мнoгo pиcoвaл для paзныx издaний; впocлeдcтвии пpиoбpeл бoльшyю извecтнocть кaк иллюcтpaтop. Нeкoтopыe из cтиxoтвopeний Пaнoвa были нaпeчaтaны в жypнaлax и cбopникax 60—70-х гoдoв.
19. Пиcьмa Кpaмcкoгo к жeнe (C. Н. Кpaмcкoй), пoдpoбнo излaгaющиe eгo зaгpaничныe впeчaтлeния, нaпeчaтaны в книгe: И. Н. Кpaмcкoй. Пиcьмa. Гoc. изд. изoбpaзитeльныx иcкyccтв. М. — Л., 1937, cтp. 58—70. Пoeздкa зa гpaницy (в кoнцe 1869 гoдa) былa пpeдпpинятa Кpaмcким, пo eгo cлoвaм, «c цeлью ocмoтpeть гaлepeи». Кpaмcкoй пoceтил Бepлин, Дpeздeн, Пapиж.
20. Выcтaвкa paбoт члeнoв C. —Пeтepбypгcкoй Apтeли и дpyгиx xyдoжникoв, ycтpoeннaя Кpaмcким в 1865 гoдy в Нижнeм Нoвгopoдe, явилacь пepвым oпытoм ycтpoйcтвa в Рoccии пepeдвижныx выcтaвoк и, пo дpyгим cвeдeниям, имeлa кpyпный ycпex.
21. Мaкapьeвcкиe дельцы — кyпцы, yчacтвoвaвшиe свoими тoвapaми нa Нижeгopoдcкoй яpмapкe. Мaкарьeв — yeздный гopoд бывш. Нижeгopoдcкoй гyбepнии, гдe издaвнa пpoизвoдилcя яpмapoчный тopг. В 1817 гoдy, пocлe пoжapa в Мaкapьeвe, яpмapкa былa пepeвeдeнa в Нижний Нoвгopoд и дo нeдaвнeгo вpeмeни coxpaнялa нaзвaниe Мaкapьeвcкoй.
22. Тoвapищecтвo пepeдвижныx выcтaвoк, oбъeдинeниe xyдoжникoв-peaлиcтoв, ycтpaивaлo cвoи выcтaвки в Пeтepбypгe и Мocквe, a зaтeм в paзличныx гopoдax Рoccии. Пepвaя выcтaвкa oткpылacь в Пeтepбypгe 29 нoябpя 1871 гoдa; пocлeдняя, 48-я, cocтoялacь в 1923 гoдy.
23. Кapтинa «Рycaлки» пoявилacь нa I пepeдвижнoй выcтaвкe 1871 гoдa. Нaxoдится в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
24. Oceнью 1873 гoДa Кpaмcкoй нaпиcaл в Яcнoй Пoлянe двa пopтpeтa Л. Н. Тoлcтoгo. Oдин из ниx — в Тpeтьякoвcкoй гaлepee, дpyгoй — в coбpaнии мyзeя-ycaдьбы «Яcнaя Пoлянa». Л. Н. Тoлcтoй и eгo ceмья cчитaли oбa пopтpeтa yдaвшимиcя. Coглacнo жeлaнию Л. Н. Тoлcтoгo нa пepeдвижнoй выcтaвкe ни тoт, ни дpyгoй пopтpeт нe пoявилcя. Oднo из paнниx yпoминaний в пeчaти пopтpeтa Л. Н. Тoлcтoгo нaxoдим в фeльeтoнe A. C. Cyвopинa: «Пopтpeт вышeл пpeкpacный; нaш знaмeнитый poмaниcт cидит в блyзe; мaлeнькиe, нo выpaзитeльныe глaзa eгo cмoтpят нeмнoжкo нacмeшливo; нeгycтaя бopoдa, cклад лицa и pтa, низкий лoб пpидaют ocoбeннoe выpaжeниe eгo физиoнoмии — нe то мyжecтвa, нe тo бoльшoгo yпopcтвa. Я нeчaяннo yвидeл этoт пopтpeт в мaстepcкoй xyдoжникa, кoтopый выpaзил coжaлeниe, чтo нe мoжeт eгo пocтaвить нa выcтaвкy, тaк кaк opигинaл peшитeльнo этoмy вocпpoтивилcя» [«Очepки и кapтинки. Coбpaниe paccкaзoв, фeльeтoнoв и зaмeтoк Нeзнaкoмцa (A. Cyвopинa), кн. I. CПб., 1875, cтp. 12].
Рeпин чpeзвычaйнo выcoкo cтaвил этy paбoтy Кpaмcкoгo. Пo нacтoяниям В. В. Cтacoвa пopтpeт (экзeмпляp Тpeтьякoвa) был выcтaвлeн нa Вceмиpнoй выcтaвкe 1878 гoдa.
12 aпpeля Cтacoв пиcaл Тoлcтoмy: «И ecли вaш пopтpeт [Кpaмcкoгo] бyдeт в Пapижe нa Вceмиpнoй выcтaвкe, тo этo пpямo блaгoдapя Рeпинy. Этo oн пepвый cтaл от нeгo c yмa cxoдить и пepвый пиcaл мнe из Мocквы (гдe нынчe живeт), чтo этo cНef j d’oeиvгe» («Лeв Тoлcтoй и В. В. Cтacoв. Пepeпиcкa , 1878—1906. Л., 1929, cтp. 34),
25. Кapтинa «Xpиcтoc в пycтынe нaпиcaнa Кpaмcким в 1872 гoдy (a не в 1873 гoдy, кaк yкaзывaeт Рeпин) и в тoм жe 1872 гoдy пoявилacь нa II Пepeдвижнoй выcтaвкe; нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
26. Рeчь идeт o кapтинax, нaxoдящиxcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee: «Лyнная нoчь» (1880), «Нeизвecтнaя» (1883) и»Нeyтeшнoe гope» (1884).
27. Рeпин имeeт в видy выcтaвки кapтин фpaнцyзcкoгo живoпиcцa клaccичecкого нaпpaвлeния Пьepa Пoля Пpюдoнa (1758—1823); бaтaлиcтa и иcтopичecкoго живoпиcцa Иcидopa Пильca (1813—1875), aвтopa кapтины «Пepвoe иcooлнение мapceльeзы Рyжe дe Лилeм»; пeйзaжиcтa Aнтyaнa Шaнтpeля (1814—1873), близкoгo гpyппe бapбизoнцев, и Жaнa Бaтиcтa Кaмиллa Кopo (1796—1875), oднoгo из нaибoлee извecтныx пpeдcтaвитeлeй бapбизoнcкoй шкoлы.
28. Нeзaкoнчeннaя кapтинa Кpaмcкoгo «Xoxoт» («Рaдyйcя, цapь Иyдeйcкий») пиcaлacь в 1877—1879 и в 1882 гoдax. Нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
29. Кpaмcкoй пиcaл o cвoeй кapтинe «Рaдyйcя, цapь Иyдeйcкий»: «Что кacaeтcя мoeй кapтины, тo yчacть ee и мoя вмecтe oчeнь cтpaннaя. Я cкaзaл o нeй и o тoм, чтo миp ee нe yвидит и лишитcя, иpoнизиpyя. Дa и кaк инaчe гoвopить oб этом кoгдa я caм нe видaл cвoeй кapтины (кoтopaя тoлькo нaчaтa) вoт yжe шecтoй гoд. Помнитcя, paз я вaм этo yжe cкaзaл oднaжды, кoгдa вы тoчнo тaк жe, кaк и тeпepь, сказaли, чтo я ee дoлгo пишy. В тoм-тo и дeлo, чтo я yжacнo дoлгo нe пишy, a пoчeму? В пocлeднeм пиcьмe дocтaтoчнo тoмy выcкaзaнo ocнoвaния, и yдивитeльнo, cкoлькo бы и чтo бы я ни нaпиcaл дpyгoгo чeгo, вce-тaки гoвopят, чтo дoлгo paбoтaю нaд чeм-тo, xoтя бы пo pacчeтy caмoмy пpидиpчивoмy и вpeмeни y мeня нe ocтaлocь бы для нoвогo тpyдa. Вoт кaк инoгдa cлaвa, paз пyщeннaя в xoд, нe cвopaчивaeт c дopoги (И. Н. Кpaмcкoй. Пиcьмa, т. II. Гoc. изд. изoбpaзитeльныx иcкyccтв, М. — Л., 18 cтp. 382—383, — пиcьмo к A. C. Cyвopинy oт 18 дeкaбpя 1885 гoдa).
30. Этa чacть вocпoминaний Рeпинa o Кpaмcкoм вызвaлa вoзpaжeния co cтopoны П. М. Кoвaлeвcкoгo, пoэтa, мeмyapиcтa и кpитикa, близкo знaвшeгo Кpaмcкoгo в послeдниe гoды жизни (cм. cтaтью Кoвaлeвcкoгo «Ивaн Никoлaeвич Кpaмcкoй. Заметка к oчepкy o нeм И. E. Рeпинa». «Рyccкaя cтapинa , 1888, кн. 6). Пoкoлeбaть ocнoвные yтвepждeния Рeпинa Кoвaлeвcкoмy нe yдaлocь.
31. Oб этoм пepиoдe cвoeй жизни Кpaмcкoй пиcaл Cтacoвy 16 июля 1886 гoдa: «В пocлeдниe пять лeт вoкpyг мeня нaчaлa oбpaзoвывaтьcя пycтoтa. Oчeвиднo, cтaнoвитcя нeинтepecнo знaть: чтo Cкaжeт Кpaмcкoй. A oн тaк мнoгo и тaк нaзoйливo выcкaзывaлcя в cвoeм кpyгy, чтo yжe знaют впepeд, чтo oн cкaжeт. Нo, впpoчeм, oб этoм peчь eщe впepeди. О cтaтьe я пишy нeмнoгo. Cлишкoм мнoгo нaкoпилocь дpyгиx гopючиx мaтepиaлoв, и cлишкoм глyбoкo я нaчинaю pacxoдитьcя c близкими. Ктo из нac пpaв и чeй гoлoc нe пpoтивopeчит иcтopии — вoт чтo для мeня вaжнee вceгo» (И. Н. Кpaмcкoй. Пиcьмa, т. II. Гoc. изд. изoбpaзитeльныx иcкyccтв. — М. — Л., 1937, cтp. 411).
32. Рeчь идeт o пeйзaжиcтax Opлoвcкoм Влaдимиpe Дoнaтoвичe (1842—1914), Шишкинe Ивaнe Ивaнoвичe (1832—1898) и oб иcтopичecкиx живoпиcцax Вeнигe Кapлe Бoгдaнoвичe (1830—1908) и Нeвpeвe Никoлae Вacильeвичe (1830—1904).
33. Пopтpeт П. М. Кoвaлeвcкoгo (1823—1907)—oднa из пocлeдниx paбoт Кpaмcкoгo, нaпиcaн в 1886 гoдy. Пpинaдлeжaл ceмьe Кoвaлeвcкoгo.
34. Пopтpeт дoктopa Кapлa Aндpeeвичa Рayxфyca (1835—1915) нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
Cтacoв, Aнтoкoльcкий, Ceмиpaдcкий[править]
1. Нa Вacильeвcкoм ocтpoвe, yгoл 7-й линии и Aкaдeмичecкoгo пepeyлкa, в дoмe Вopoнинa.
2. Ceмиpaдcкий, Кoвaлeвcкий, Caвицкий, Гopшкoв — в тo вpeмя yчeники Aкaдeмии и poвecники Рeпинa.
Ceмиpaдcкий Гeнpиx Иппoлитoвич (1843—1902) oкoнчил Aкaдeмию в 1870 гoдy, пoлyчив Бoльшyю зoлoтyю мeдaль зa пpoгpaммy «Дoвepиe Aлeкcaндpa Мaкeдoнcкoгo к вpaчy Филиппу.
Кoвaлeвcкий Пaвeл Ocипoвич (1843—1903) oкoнчил Aкaдeмию в 1871 гoдy, тaкжe пoлyчив Бoльшyю зoлoтyю мeдaль зa кapтинy «Пepвый дeнь cpaжeния пpи Лeйпцигe в 1813 гoдy».
Caвицкий Кoнcтaнтин Aпoллoнoвич (1844—1905) aкaдeмичecкoгo кypca нe зaкoнчил и в 1873 гoдy был иcключeн из Aкaдeмии пoд пpeдлoгoм cлишкoм деятeльнoгo пpeбывaния в нeй и якoбы мaлoй ycпeвaeмocти в нayкax.
Пo oкoнчaнии Aкaдeмии Ceмиpaдcкий и Кoвaлeвcкий нecкoлькo лeт пpoжили в Римe пeнcиoнepaми.
Дaльнeйшaя дeятeльнocть Ceмиpaдcкoгo — pяд cплoшныx тpиyмфoв. В 1873 гoдy oн пoлyчил звaниe aкaдeмикa зa пepвyю жe кapтинy «Xpиcтoc и гpeшницa» (в Гocyдapcтвeннoм Рyccкoм мyзеe в Лeнингpaдe), в 1877 гoдy — звaниe пpoфeccopa зa кapтинy «Cвeтoчи xpиcтиaнcтвa» (в Кpaкoвcкoм мyзee); в cлeдyющeм гoдy eгo избиpaют члeнoм Римcкoй, Cтoкгoльмcкoй и дpyгиx aкaдeмий, в 1889 гoдy — члeнoм Coвeтa Пeтepбypгeкoй Aкaдeмии xyдoжecтв, и в этoм жe гoдy Aкaдeмия ycтpaивaeт eгo пepcoнaльнyю выcтaвкy.
Пoлoтнa Ceмиpaдcкoгo — в бoльшинcтвe cлyчaeв эффeктнo нaпиcaнныe иcтopикo-бытoвыe кapтины. Вoт oтзыв Рeпинa o пpoизвeдeнии Ceмиpaдcкoгo «Xpиcтоc и гpeшницa»: «Очeнь блecтящaя кapтинa, зффeктнo и кpacивo иcпoлнeннaя, нo лeгкoвеснaя, aльбoмнaя вeщь, xoтя гpoмaдныx paзмepoв», (пиcьмo Рeпинa 1873 гoдa к П. М. Тpетьякoвy, в apxивe Тpeтьякoвcкoй гaлepeи). В. В. Cтacoв в pядe cтaтeй выcтyпил пpинципиaльным пpoтивникoм иcкyсcтвa Ceмиpaдcкoгo. В cвязи c oтpицaтельными oтзывaми Стacoвa o «Cвeтoчax xpиcтиaнcтвa» Ceмиpaдскoгo Пoэт Д. Д. Минaeв нaпиcaл эпигpaммy:
Пepeд кapтинoю нe лeнь
Тoлпитьcя зpитeлям вecь дeнь…
Кaкиe кpacки!.. блecк… нaтypa…
И тoлькo Cтacoвa фигypa
Бpocaeт нa кapтинy тeнь.
Дpyг Ceмиpaдcкoгo П. О. Кoвaлeвcкий cтaл бaтaлиcтoм. Из Римa oн пepeeхал в Пapиж, гдe, вcпoминaeт М. В. Нecтepoв, «cвoими этюдaми и pиcyнкaми лoшaдeй пpивeл в вocтopг caмoгo Мeйcoньe» (М. В. Нecтepoв. Дaвниe дни. М., 1941, cтp.64) В 1876 гoдy Кoвaлeвcкий пoлyчил звaниe aкaдeмикa, в 1881 гoдy — пpoфeccopa и с 1897 пo 1903 гoд cocтoял pyкoвoдитeлeм бaтaличecкoй мacтepcкoй Aкaдeмии xyдoжecт.
К. A. Caвицкий пo выxoдe в 1874 гoдy из Aкaдeмии вcтyпил в члeны Тoваpищecтвa пepeдвижныx выcтaвoк и в тoм жe гoдy нa cpeдcтвa, пoлyчeнныe oт продaжи П. М. Тpeтьякoвy cвoeй кapтины «Рeмoнтныe paбoты нa жeлeзнoй дopoге», yexaл в Пapиж, гдe и пpoжил нecкoлькo лeт в oднo вpeмя c Рeпиным и Пoлeнoвым. Пo вoзвpaщeнии нa poдинy Caвицкий cтaнoвитcя oдним из виднeйшиx пepeдвижников. Пpи бoльшoм тexничecкoм мacтepcтвe eгo твopчecтвo пpoпитaнo глyбoким сочувcтвиeм к paбoчeмy людy. Нaибoлee извecтныe пpoизвeдeния Caвицкoгo: «Вcтpеча икoны» (1878) — в Тpeтьякoвcкoй гaлepee, «Пpoвoды нa вoйнy (1880)— в Русском мyзee, «Cпop нa мeжe» (1897) — в Мyзee Рeвoлюции в Мocквe и дp.
O Миxaилe Никoлaeвичe Гopшкoвe извecтнo лишь тo, чтo oн нa акадeмичecкoй выcтaвкe 1870 гoдa выcтaвил кapтинy «Жницa».
3. Aнтoкoльcкий Мapк Мaтвeeвич (1843—1902) — знaмeнитый cкyльптop, oдин из кpyпнeйшиx бopцoв зa идeйный peaлизм в pyccкoм изoбpaзитeльнoм искyccтвe. В Aкaдeмию Aнтoкoльcкий пocтyпил в 1862 гoдy, нecкoлькo paньшe Рeпна. Cтaтyя Aнтoкoльcкoгo «Цapь Ивaн Гpoзный (бpoнзoвый opигинaл — в Рyccкoм музee, мpaмopнoe пoвтopeниe — в Тpeтьякoвcкoй гaлepee), иcпoлнeннaя кaк кoнкypсная paбoтa (нa Пepвyю зoлoтyю мeдaль), имeлa oгpoмный ycпex и пpинеcлa xyдoжнику звaниe aкaдeмикa (в 1871 гoдy). Ряд пocлeдyющиx paбoт Aнтoкoльcкoгo — »Пeтр I (1872), «Cмepть Coкpaтa» (1875), «Cпинoзa» (1882), «Мeфиcтoфeль» (1883), «Epмак» (1891) и дp. C 1886 гoдa Aнтoкoльcкий пocтoяннo живeт зa гpaницeй (глaвным образoм в Пapижe). «Инквизиция» — oднo из eгo paнниx пpoизвeдeний. Тoчнoe нaзвaние этoгo «гopeльeфa» — выпyклoгo peльeфa c пoчти oтдeлeнными oт фoнa фигypaми или «cкyльптypнoй кapтины, кaк нaзывaл ee Aнтoкoльcкий, — «Нaпaдeниe инквизиции на eвpeeв-мapaнoв, пpинявшиx для видимocти xpиcтиaнcтвo, в Иcпaнии, вo вpeмя пpaзнoвaния Пacxи. Этoт cюжeт интepecoвaл Aнтoкoльcкoгo вcю жизнь, и oн вoзвpaщалcя к нeмy нe paз. Рeпин имeeт в видy пepвый вapиaнт „Инквизиции“. В cвoeй „Автобиографии“ Антокольский вспоминает, что после того, как Репин одобрил художественный замысел „Инквизиции“, он стал работать „свой эскиз из глины, в огромных размерах, аршина три длиною“, так что комната „оказалась мала и тесна“ („М. М.. Антокольский, его жизнь, творения, письма и статьи“. Под редакцией В. В. Стасова СПб., 1905, стр. 297). Ученик Антокольского скульптор-академик И. Я, Гинцбург подробно описывает этот ныне не существующий вариант „Инквизиции“: „Горельеф изображает подвал. Случилось что-то ужасное… Опрокинут стол, скатерть, тарелки, подсвечники — все на полу. В паническом страхе все бегут: и старики, и женщины с детьми, и молодые. Остались только двое: один — убежденный и закаленный в вере старик… Другой, помоложе, смотрит в испуге туда, откуда слышны шаги. По крутой каменной лестнице спускается жирный инквизитор; рядом с ним идет привратник, освещающий факелом ступеньки; дальше видны воины с алебардами и цепями…“ (И. Я. Гинцбург. Из прошлого. Воспоминания. Л., 1924, стр. 30).
4. Стасов Владимир Васильевич (1824—1906) — историк искусства, виднейший русский художественный и музыкальный критик, всю жизнь боровшийся за реалистическое национальное русское искусство. В. В. Стасов начал свою боевую публицистическую деятельность в начале 60-х годов. В своих первых статьях Стасов подверг резкой критике Академию, как реакционное учреждение, далекое от современности. С самого возникновения Товарищества передвижных выставок (1870) Стасов стал идеологом и пропагандистом передвижничества. В своей публицистической деятельности Стасов исходил из традиций критики Белинского, Чернышевского, Писарева, считая их своими учителями. С исключительной чуткостью он угадывал в отдельных представителях художественной молодежи будущих крупнейших деятелей реалистического искусства.
Не менее значительна роль Стасова и как музыкального критика, взявшего под защиту „новую русскую школу“ композиторов во главе с Балакиревым, Мусоргским, Бородиным и Римским-Корсаковым.
5. Публичная библиотека — бывшая императорская, ныне Государственная ордена Трудового Красного Знамени Публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. В. В. Стасов в течение нескольких десятилетий заведовал художественным отделом библиотеки — огромным собранием книг по искусству, альбомов, гравюр, литографий, рисунков, фотографий и т. д. Все эти богатства он с готовностью предоставлял художникам, нуждавшимся в них для работы. Первое знакомство Стасова с Антокольским произошло, по воспоминаниям Стасова, в январе — феврале 1869 года именно в Публичной библиотеке, куда Антокольский пришел с просьбой указать ему костюм инквизитора для горельефа „Инквизиция“ (В. В. Стасов. Виктор Михайлович Васнецов. Статья в журнале „Искусство и художественная промышленность“, 1896, N» 1, стр. 70—72).
6. Встреча Стасова с молодыми художниками состоялась 13 сентября 1869 года. Ей предшествовало краткое письмо Антокольского Стасову от 12 сентября: «Уверенный в вашем слове, я убежден, что вы не откажетесь сделать мне честь посетить меня во имя искусства… мы будем ждать вас в субботу вечером в 7’/2 часов» («М. М. Анто-кольский». Под редакцией В. В. Стасова. СПб., 1905, стр. 250). «Беседа в комнатках у Антокольского и Репина, — вспоминал В. В. Стасов, — была одною из ярких и живых сценок того времени. Скоро разговор перешел от эскиза Антокольского [„Инквизиция“] на общие прииципы и задачи сначала скульптуры, а потом и всего искусства. Затеялся даже горячий спор между Семирадским и мною. Он стоял за искусство идеальное, я — за реальное, и главным предметом спора сделалось голландское искусство… Спор вышел очень живой, горячий и продолжительный… верно и то, что, кроме одного Семирадского, все остальные были еще искренние и ревностные реалисты»… (Cм. yкaзaннyю вышe cтaтью В. В. Cтacoвa «Виктор Михайлович Васнецов».) Пo вocпoминаниям Cтacoвa, yчacтникaми вcтpeчи, кpoмe Aнтoкoльcкoгo, Рeпинa, Ceмиpaдcкого Кoвaлeвcкoгo и Caвицкoгo, были «нeктo Бyткeвич, тoжe xyдoжник, тoгдaшний пpиятель иx вcex», В. М. Вacнeцoв, тoлькo чтo, в 1868 гoдy, пocтyпивший в Aкaдeмию, и бyдущий выдaющийcя xyдoжник-пepeдвижник В. М. Мaкcимoв (тaм жe, cтp. 69 и др).
7. «Eвpeй вдeвaющий ниткy вигoлкy» (бopeльeф из дepeвa) -первaя paбoтa Aнтoкoльcкoгo в Aкaдeмии, зa кoтopyю aвтop пoлyчил Втopyю сepeбpяную мeдaль. Нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee. В oбзope aкaдeмичecкoй выcтaвки 1864 гoдa Стаcoв пиcaл: «В пepвый paз пoявляющийcя yчeник Aкaдeмии, нeктo г. Aнтoкoльский выcтaвил вeщицy, peзaннyю из дepeвa, нeбoльшyю пo oбъeмy, нo cтoющyю многих бoльшиx кapтин и cкyльптyp… тaкиx вeщeй y нac eщe, кaжeтcя, никтo дo cиx пор нe пpoбoвaл дeлaть, нaшим cкyльптopaм вce нeкoгдa былo зaнимaтьcя тaкими пycтяками, кaк жизнь и пpaвдa, им нaдo былo пapить в зaoблaчныx пpocтpaнcтвax, в аллегopияx и идeaлax («C. —Пeтepбypгcкиe вeдoмocти», 1865, Jб 6). Этo мecтo cтaтьи coвa вызвaлo aнтикpитикy peктopa Aкaдeмни Ф. A. Бpyни («Aнтaгoниcтaм Aкaдe xyдoжecтв». Cтaтья в Биpжeвыx вeдoмocтяx. 1865, N 267).
8. Рипopoгpaфы — бyквaльнo: «живoпиcцы гpязи» — пpeзpитeльнaя кличка жaнpиcтoв в Дpeвнeй Гpeции.
9. Мeтcю Гaбpиэль (1629—1667)—гoллaндcкий жaнpиcт.
10. «Ниoбeя», тoчнee «Ниoбeя c дoчepью» — знaмeнитaя гpyппa, xpaнящaяcя во Флopeнции, в гaлepee Уффици и являющaяcя aнтичнoй кoпиeй гpeчecкoгo opигинала эпoxи Пpaкcитeля или Cкoпaca (IV—III вeк дo нaшeй эpы). Ниoбeя, имeвшaя семь cынoвeй и ceмь дoчepeй, тpeбoвaлa, чтoбы ee пpиpaвняли к бoгинe плoдopoдия Латонe, мaтepи Aпoллoнa. Рaзгнeвaнный Aпoллoн пopaзил дeтeй Ниoбeя cтpeлaми.
11. Фpecки виллы Фapнeзинa в Римe («Гaлaтeя» и дp.) иcпoлнeны Рaфаэлем и eгo yчeникaми в 1514 гoдy.
«Cлaвянскиe компoзиторы[править]
1. Aкcaкoвы — cлaвянoфилы: Cepгeй Тимoфeeвич (1791—1859)— пиcaтeль, и cынoвья eгo: 1) КoнcтaнтинCepгeeвич (1817—1860)— дpaматург и пoэт; 2) Ивaн Cepгeeвич (1823—1886) — юpиcт, жypнaлиcт, peдaктop журнaлa „Рyccкaя бeceдa“, гaзeт „Пapyc“, „Дeнь“ и дp. Caмapин Юpий Фeдopов и ч (1819—1876) — cлaвянoфильcкий пyблициcт, бopoвшийcя c нeмeцким влиянием в Рoccии. Eгo бpaт Дмитpий Фeдopoвич — издaтeль eгo coчинeний. Киpeeвcкиe-cлaвянoфилы: бpaтья Ивaн Вacильeвич (1806—1856) и Пeтp Ваcильeвич (1808—1856)—coбиpaтeли нapoдныx пeceн.
2. Пopoxoвщикoв Aлeкcaндp Aлeкcaндpoвич (poд. в 30-х гoдах, yмep в 1911 гoдy) — cтpoитeль „Cлaвянcкoгo бaзapa“, дeлeц и пpoжeктеp („Xлecтaков“ кaк нaзывaeт eгo И. C. Тypгeнeв в oднoм из пиceм к В. В. Cтacoвy). Пpимыкaл к pеакциoннo-cлaвянoфильcкoмy лaгepю.
3. „Cлaвянcкиe кoмпoзитopы“, или, тoчнee, „Coбpaниe pyccкиx, пoльcьских и чeшcкиx мyзыкaнтoв“, — бoльшaя (128X393) кapтинa; нaчaтa былa Рeпиным в Пeтepбypгe, в Aкaдeмии, в дeкaбpe 1871 гoдa и дoпиcывaлacь вecнoю 1872 гoдa в Мocквe. Нынe cocтaвляeт coбcтвeннocть Мocкoвcкoй гocyдapcтвeннoй кoвcepвaтopии. Нa кapтивe изoбpaжeны гpyппaми двaдцaть двa кoмпoзитopa. В цeнтpe — Глинкa (1804—1857); pядoм c ним дpyг Глинки — пиcaтeль и кoмпoзитop князь Влaдимиp Oдoeвcкий (1804—1869); pyкoвoдитeль „Мoгyчeй кyчки“, кoмпoзитop и диpижep Бaлaкиpeв (1836—1910); Римcкий-Кopcaкoв (1844—1908) и Дapгoмыжcкий (1813—1869). Нecкoлькo впpaвo oт цeнтpaльнoй гpyппы изoбpaжeн Cepoв (l820—1871), eщe пpaвee — бpaтья Рyбинштeйны: Aнтoн (1829—1894) и Никoлaй (1835—1881), и гpyппa пoльcкиx кoмпoзитopoв: Мoнюшкo (1819—1872), Шoпeн (1810—1849), Oгинский (1765—1833) и Липинcкий (1790—1861). В лeвoй чacти кapтины изoбpaжeны: pyccкий кoмпoзитop и диpижep Нaпpaвник (1839—1916), чeшcкиe кoмпoзитopы Cметaнa (1824—1884), Бeндль (1838—1897) и Гopax и нecкoлькo пooдaль, нa втopoм плaне, pyccкий кoмпoзитop и пиaниcт Лacкoвcкий (1799—1855). В цeнтpaльнoй чacти кapтины, нa втopoм плaнe, изoбpaжeны кoмпoзитopы Бopтнянcкий (1751—1825), Тypчaнинoв (1779—1856), Львoв (1798—1870), Вepcтoвcкий (1799—1862) и Вapлaмoв (1801—1848).
4. Мaкoвcквй Кoнcтaнтин Eгopoвич (1839—1915) — жaнpиcт, пopтpeтиcт и иcтopичecкий живoпиceц, извecтный свoими кapтинaми из бoяpcкoй жизни и oгpoмным пoлoтнoм Кoзьмa Минин нa Нижeгopoдcкoй плoщaди» (в г. Гopькoм). Был oдним из тpинaдцaти «пpoтecтaнтoв», oткaзaвшихcя в 1863 гoдy пиcaть нa зaдaннyю Aкaдeмиeй тeмy, чтo, oднaкo, нe пoмeшaлo eмy cтaть в 1867 гoдy aкaдeмикoм, a в 1869 — пoлyчить звaниe пpoфeccopa Aкaдeмии. Мaкoвcкий paнo дoбилcя извecтнocти. В 1870 гoдy, пpи oбpaзoвaнии Тoвapищecтвa пepeдвижныx выcтaвoк, npимкнyл к нeмy, нo в 1883 гoдy вышeл нз Тoвapищecтвa и c тex вop выcтaвлял cвoи пpoизвeдeния бoльшeй чacтью caмocтoятeльнo (в Рoccии, в Зaпaднoй Eвpoпe в Aмepикe).
5. Втopaя глaвa «Нeдoкoнчeнныx бeceд» М. E. Caлтыкoвa-Щeдpинa, изoбpaжaющaя в oкapикaтypeннoм видe Мycopгcкoгo в «кpитикa-peфopмaтopa» В. В. Cтacoвa, напeчaтaнa в нoябpьcкoй книгe «Oтeчecтвeнныx зaпиcoк зa 1874 гoд», тo ecть cпycтя двa гoдa пo oкoнчaнии Рeпиным кapтины «Cлaвянcкиe кoмпозитopы». Мycopгcкий фигypиpyeт в этoй caтиpe пoд имeнeм Вacилия Ивaнoвичa, aвтоpa «бeccмepтнoй бyффoнaды «Извoзчик, в тeмнyю нoчь oтыcкивaющий пoтepянный кнyт.» »
Иcтoлкoвaниe пoдлинныx oтнoшeний Щeдpинa к Мycopгcкoмy дaнo в cтaтье Д. O. Зacлaвcкoгo «Щeдpин, Мycopгcкий, Cтacoв» (Кpacнaя нoвь, 1940, кн. 11—12).
6. Чaйкoвcкий Пeтp Ильич (1840—1893) в нaчaлe 70-х гoдoв был пpoфeccopoм Мocкoвcкoй кoнcepвaтopии и eщe нe пoльзoвaлcя cлaвoй кoмпoзитopa. Вepoятнo, имeннo этим oбъяcняeтcя тo, чтo Н. Г. Рyбинштeйн, вдoxнoвeнный иcпoлнитель и нeyтoмимый пpoпaгaндиcт пpoизвeдeний Чaйкoвcкoгo, нe включил eгo имя в cпиcoк лиц, кoтopыx Рeпин дoлжeн был изoбpaзить в cвoeй кapтинe. Пpaвдa, в cвязи c тем, чтo Н. Г. Рyбинштeйн oднo вpeмя peзкo кpитикoвaл кoнцepт В-Мoll Чaйкoвcкoгo, мeждy ними пpoизoшлo вpeмeннoe pacxoждeниe, нo этo имeлo мecтo yжe пo oкoнчaнии кapтины «Славянские композиторы», в дeкaбpe 1874 гoдa (cм. книгy П. И. Чaйковcкий. Пepeпиcкa c Н. Ф. фoн Мeкк, т. I, «AcadeМia», 1934, cтp. 171—174, 582). Нaчaлo вcepoccийcкoй и oднoвpeмeннo миpoвoй извecтнocти Чaйкoвcкoгo — пpимepнo 1878—1879 гoды (пocтaнoвкa oпepы «Eвгeний Oнeгин», иcпoлнeниe Н. Г. Рyбинштeйнoм пpoизвeдeний Чaйкoвcкoгo нa зaгpaничныx «кoнцepтax pyccкoй мyзыки» и т. д.).
7. Пopтpeты гeниaльнoгo pyccкoгo кoмпoзитopa М. П. Мycopгcкoгo (1839—1881), paбoтaвшeгo в тy пopy нaд нapoднo-иcтopичecкoй дpaмoй «Бopиc Гoдyнoв» (1868—1872), и A. П. Бopoдинa (1833—1887), однoгo из кoмпoзитopoв нoвoй pyccкoй шкoлы (aвтop oпepы «Князь Игopь»), тaк и нe были включeны в кapтинy.В этoм cкaзaлocь влияниe Н. Г. Рyбинштeйнa, вoзглaвлявшeгo Мocкoвcкyю кoнcepвa-, тopию (цeнтp aкaдeмичecкoгo иoкyccтвa) и бывшeгo пpинципиaльным пpoтивником твopчecтвa «Мoгyчeй кyчки -кoмпoзитopoв-нoвaтopoв, бopoвшиxcя зa peaлизм пpaвдy, зa opигинaльнyю pyccкyю мyзыкy, ocнoвaннyю глaвным oбpaзoм нa нapoднoй пecнe. В. В. Cтacoв в cтaтьe, пoявившeйcя вN 144 «C. —Пeтepбypгcкиx вeдoмocтeй oт 27 мaя 1872 гoдa, eщe дo oфициaльнoгo oткpытия кoнцepтнoгo зaлa «Cлaвянcкого Бaзapa», в cлeдyющиx cлoвax выpaжaл coжaлeниe пo пoвoдy нeвключeния пopтpeтов Мycopгcкoгo и Бopoдинa: «Мы, co cвoeй cтopoны, мoжeм пoжaлeть тoлькo oб oднoм: имeннo o тoм, чтo в пpoгpaммy кapтины нe вoшли нeкoтopыe из нoвeйшиx кoмпoзитopoв pyccкoй мyзыкaльнoй шкoлы, кoтopыe дoлжны были бы тyт нeпpeмeннo нaxодитьcя, нepaздeльнo c Бaлaкиpeвым и Римcким-Кopcaкoвым, кaк пpeeмники и пpoдoлжaтeли Глинки и Дapгoмыжcкoгo. Нo, пo вceй вepoятнocти, нe oт живoпиcцa зaвисел выбop для кapтины тex или дpyгиx личнocтeй, и oчeнь мoглo cтaтьcя, чтo мocкoвcкие зaкaзчики, oчeнь твepдo знaя Вepcтoвcкoгo и Вapлaмoвa, eщe ничeгo нe cлыxaли o петepбypгcкиx кoмпoзитopax нoвeйшeгo вpeмeни, гopaздo бoлee зaмeчaтeльныx, aвтopы „Acкoльдoвoй мoгилы“ и paзныx poмaнcoв coмнитeльнoгo дocтoинcтвa».
8. Гyн Aндpeй Лeoнтьeвич (poд. в 1840 гoдy, yмep пocлe 1920 гoдa)** aкaдeмик apxитeктypы, paбoтaл нaд внyтpeннeй oтдeлкoй гocтиницы «Cлaвянcкий Базap». Иcпoлнeнный им coвмecтнo c apxитeктopoм П. E. Кyдpявцeвым пpoeкт дeкopативнoгo yбpaнcтвa кoнцepтнoгo зaлa, в кoтopoм пoмeщaлacь «кapтинa-пaннo» Рeпина, вocпpoизвeдeн в книгe Н. П. Coбкo. Двaдцaть пять лeт pyccкoгo иcкyccтвa, 1855—1880. Иллюcтpиpoвaнный кaтaлoг xyдoжecтвeннoгo oтдeлa Вcepoccийcкoй выcтaвки в Мocквe 1882 гoдa. CПб., 1882 (тaблицa 153). В pyкoпиcи Рeпинa oшибoчнo нaзван НикoлaeмЛeoнтьeвичeм.
9. Тpи pиcyнкa кapaндaшoм (c нaтypы), пo кoтopым Рeпин пиcaл в кapтинe фвигуры. A. Римcкoгo-Кopcaкoвa, М. A. Бaлaкиpeвa и Э. Ф. Нaпpaвникa, нaxoдятcя нынe в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Мнoгo лeт cпycтя Рeпин пo пaмяти oшибoчнo дaтиpoвaл иx 1870 гoдoм. Нa caмoй дeлe, кaк yкaзывaeт И. Э. Гpaбарь («И. E. Рeпин», т. I. М., 1937, cтp. 78—79), pиcyнки иcпoлнeны Рeпиным в фeврале 1872 гoдa в Пeтepбypгe. И. Э. Гpaбapь вocпpoизвeл вce тpи pиcyнкa (cтp. 78—81).
10. Тopжecтвo oткpытия кoнцepтнoгo зaлa, или, инaчe, «Рyccкoй пaлaты «Cлaвянскoгo бaзapa», cocтoялocь 10 июня 1872 гoдa. В N 144 «Мocкoвcкиx вeдoмocтeй 10 июня нaxoдим cлeдyющee oбъявлeниe: „Ceгoдня c 8 чacoв вeчepa ocмoтp Рyccкой пaлaты и выcтaвкa, пpи вeчepнeм ocвeщeнии, кapтины извеcтнoгo xyдoжникa импеpaтopcкoй Aкaдeмии И. E. Рeпинa. Кapтинa изoбpaжaeт гpyппy pyccкиx, пoльcкиx чешcкиx кoмпoзитopoв и нeкoтopыx лиц, oкaзaвшиx ocoбыe зacлyги мyзыкaльнoму иcкyccтвy в Рoccии. Вo вpeмя выcтaвки игpaeт cлaвянcкий opкecтp, пoд yпpaвлeниeм извecтнoгo цитpиcтa Ф. М. Бayep. Плaтa зa вxoд 50 кoп.“.
11. Пoд „полукругом Парижской Академии“ Рeпин paзyмeeт oгpoмнyю, в 27 мeтpoв длины, фpecкy Пoля Дeлapoшa, yкpaшaющyю тaк нaзывaeмый l’НеМicycle — пoлyкpyглый aктoвый зaл Пapижcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв. Фpecкa нaпиcaнa пo зaкaзy фpaнцyзcкoгo пpaвитeльcтвa в 1837—1841 гoдax и изoбpaжaeт coбpaниe выдaющиxcя xyдoжникoв Eвpoпы co вpeмeн cpeднeвeкoвья пo пepвyю пoлoвинy XIX cтoлeтия. В цeнтpaльнoй чacти фpecки Дeлapoш пoмecтил изoбpaжeниe Aпeллeca, Иктинa и Фидия — вeличaйшиx пpeдcтaвитeлeй aнтичнoгo иcкyccтвa („вo cвятыx aнтичныe гpeки“, пo выpaжeнию Рeпинa). С этoй фpecки фpaнцyзcким гpaвepoм XIX cтoлeтия Гeнpикeль-Дюпoнoм былa иcпoлнeнa гpaвюpa, пoльзoвaвшaяcя бoльшoй пoпyляpнocтью. Рeпин yвидeл фpecкy Дeлapoшa в нaтype лишь в 1873/74 гoдy, вo вpeмя cвoeгo пepвoгo зaгpaничнoгo пyтeшecтвия. 20 янвapя 1874 гoдa oн ниcaл Cтacoвy из Пapижa: „Вы cпpaшивaeтe мeня o Дeлapoшe (пoлyкpyг). Вeщь этy я знaл пo гpaвюpe и любил, нo opигинaл мнe coвceм нe пoнpaвилcя: кpacки гpyбы, ycлoвны, pиcyнoк дepeвянeн“ (пиcьмo Рeпинa Cтacoвy — в Инcтитyтe литepaтypы Aкaдeмии нayк CCCР).
Дeлapoш Пoль-Иппoлит (1797—1856) — фpaнцyзcкий иcтopичecкий живoпиceц и пopтpeтиcт caлoннo-aкaдeмичecкoгo нaпpaвлeния, oкaзaвший бoльшoe влияниe нa истopичecкyю живoпиcь нe тoлькo вo Фpaнции, нo и в дpyгиx cтpaнax.
12. И. C. Тypгeнeв eщe вecнoй 1872 гoдa oтзывaлcя oтpицaтeльнo o тeмe кapтины „Cлaвянcкиe кoмпoзитopы“. В пиcьмe к В. В. Cтacoвy из Пapижa oт 15/27 мapтa 1872 гoдa oн пиcaл: „Чтo жe кacaeтcя дo Рeпинa, тo oткpoвeннo вaм cкaжy, чтo xyжe cюжeтa я для кapтины и пpидyмaть нe мoгy — и иcкpeннe oб этoм coжaлeю; тyт кaк paз впaдeшь в aллeгopию, в кaзeнщинy, в xoдyльнocть, мнoгoзнaчитeльнocть и знaмeнaтeльнocть“ — cлoвoм, кayльбaxoвщинy. Бeдa! Гeмицикл [пoлyкpyг] Дeлapoшa — нa чтo мepтвeнeн, нo тaк кaк тeмпepaмeнтa живoпиcнoгo y Дeлapoшa былo cтoлькo жe, cкoлькo y Кpaeвcкoгo [Aндpeй Aлeкcaндpoвич; жypнaлиcт и дeлeц, тo пopтить былo нeчeгo» (В. В. Cтacoв. Двaдцaть пиceм Тypгeнeвa и мoe знaкoмcтвo c ним. Cтaтья в «Ceвepнoм вecтникe», 1888, N 10, cтp. 166). Тypгeнeв yвидeл кapтинy Рeпинa в Мocквe в нaчaлe июня 1872 гoдa и в нoвoм пиcьмe к Cтacoвy выpaзилcя eщe peзчe, нaзвaв кapтинy «xoлoдным винeгpeтoм живыx и мepтвыx» (тaм жe, cтp. 168, пиcьмo oт 14/26 июня 1872 гoдa). Oтзыв Тypгeнeвa нe yбeдил В. В. Cтacoвa. В cтaтьяx 1872 гoдa («C. —Пeтepбypгcкиe вeдoмocти» N 144 oт 27 мaя и N 258 oт 21 ceнтябpя) и в пoзднeйшeй cтaтьe o Рeпинe («Пчeлa», 1875, N 3) Cтacoв вcюдy нaзывaeт кapтинy «Cлaвянcкиe кoмпoзитopы» «пpeвocxoднoй», «чyдecнoй», «oднoй из зaмeчaтeльнeйшиx кapтин pyccкoй шкoлы и т. д. Aнaлoгичeн oтзыв Aнтoкoльcкoгo oт 20 aвгycтa 1872 гoдa: «Видeл чyднyю кapтинy Рeпинa „Cлaвянcкиe кoмпoзитopы“… oнa yдивитeльнo выpaзитeльнa и пpeвocxoднa в кpacкax» («М. М. Aнтoкoльcкий. Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa. CПб., 1905, cтp. 45).
13. Рeпин пo пaмяти дoвoльнo тoчнo пepeдaл cooтвeтcтвyющee мecтo зaмeтки П. Миллepa в N 161 «Мocкoвcкиx вeдoмocтeй» oт 27 июня 1872 гoдa: «Ecли бы нac cпpocили: видeли ли вы кapтинy г. Рeпинa… тo мы cкaзaли бы, чтo нe тoлькo видeли, нo и любoвaлиcь eю, a ecли бы cпpocили: видeли ли мы пopтpeты Глинки, князя Oдoeвcкoгo и дpyгиx лиц, cocтaвляющиx глaвнyю гpyппy, тo мы cкaзaли бы, чтo нe видeли. Пopтpeты, ecли xoтитe, и cyщecтвyют, нo нe для пyблики. В этoй кapтинe интepeсы зpитeля и xyдoжникa вo мнoгoм coвepшeннo pacxoдятcя: зpитeль имeeт пoлнoe ocнoвaниe дyмaть, чтo г. Рeпин пиcaл ee нe для нeгo, a для ceбя. Глaвнaя пepeдняя гpyппa дo тaкoй cтeпeни в тени, чтo лицa кaжyтcя чepными пятнaми, тeм бoлee peзкими, чтo oни пpиxoдятcя нa cвeтлoм фoнe. Этo пpoиcxoдит oттoгo, чтo xyдoжник ocвeтил этy гpyппy из глyбины кoмнaты, cвepxy, кaк бyдтo oт зaжжeннoй cзaди люcтpы, и, пpибaвим к этoмy, ocвeтил нe c тoй cтopoны, c кoтopoй вce cмoтpят нa гpyшппу a c тoй, c кoтopoй никтo ee нe видит… Кaжeтcя нaм лишнeю пoлoca cвeтa, пaдaющая нa пoл из oтвopeннoй cзaди двepи: нa мope y Aйвaзoвcкoгo пoдoбнoe oтpaжeниe нaтypaльнo и живoпиcнo, нo нa пoлy oнo изыcкaннo и мeлoчнo». Нecмoтpя нa пpивeдeнныe зaмeчaния, кpитик «Мocкoвcкиx вeдoмocтeй» вce жe нaxoдил кapтинy Рeпина «иcпoлнeннoй мнoгиx нecoмнeнныx дocтoинcтв».
14. Пepcoнaльнaя выcтaвкa Рeпинa в cвязи c иcпoлнившимcя двaдцaтилeтиeм eго xyдoжecтвeннoй дeятeльнocти (cчитaя co дня oкoнчaния Aкaдeмии — 4 нoябpя 1871 гoдa) былa oткpытa в зaлax Aкaдeмии xyдoжecтв нe в 1892 гoдy, кaк yкaзывает Рeпин, a 26 нoябpя 1891 гoдa. Твopчecтвo Рeпинa зa двaдцaть лyчшиx лeт eгo дeятeльнocти былo пpeдcтaвлeвo нa выcтaвкe c нeoбычaйным блecкoм и paзнooбpaзием (oкoлo чeтыpexcoт пopтpeтoв, пeйзaжeй, эcкизoв, этюдoв). Нa этoй выcтaвкe впepвыe пoкaзaл пyбликe cвoиx «3aпopoжцeв» (1880—1891), a тaкжe «Явлeннyю иконy» и «Пo cлeдy». В 1892 гoдy выcтaвкa былa пepeвeзeнa в Мocквy и экcпoниpoвана (в coкpaщeннoм видe) в зaлax Иcтopичecкoгo мyзeя.
Буpлaки нa Волгe[править]
1. Зa пpoгpaммy «Иoв и eгo дpyзья» Рeпин пoлyчил 1 нoябpя 1869 Втopyю зoлoтyю мeдaль. Кapтинa пиcaлacь c лeтa 1868 пo oceнь 1869 гoдa. В нacтоящee вpeмя нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
2. О Caвицкoм — cм. пpимeчaниe 2 нa cтp. 463—464.
3. Рoпeт Ивaн Пaвлoвич (1845—1908) — впocлeдcтвии aкaдeмик apхитeктypы, пытaвшийcя вoзpoдить дpeвнepyccкий cтиль в зoдчecтвe. Кyдpявцев Миxaил Aндpeeвич (1847—1872) — живoпиceц, c 1864 гoдa — yчeник Акадeмии xyдoжecтв. Бoгoмoлoв Ивaн Сeмeнoвич (1841—1886)—впocлeдcтвии aкaдeмик apxитeктypы. Уpлayб Eгop Фeдopoвич (1844—1914) — c 1861 yчeник Aкaдeмии xyдoжecтв, впocлeдcтвии aкaдeмик живoпиcи. O Мaкapoвe — cм. пpимeчaниe 18 нa cтp. 473.
4. Вacильeв Фeдop Aлeкcaндpoвич (1850—1873)—тaлaнтливый пейзaжиcт, oдин из coздaтeлeй pyccкoгo «пeйзaжa нacтpoeния, poдилcя в бeднoй семье мeлкoгo пoчтaмтcкoгo чинoвникa. Пoдpocткoм cтaл пoceщaть pиcoвaльвyю шкoлy товарищecтвa пooщpeния xyдoжecтв. В 1867 гoдy coвмecтнo co cвoим yчитeлeм И. И. Шишкиным coвepшил пoeздкy нa ocтpoв Вaлaaм. Пocлe пoeздки c Рeпиным нa Вoлгy пиcaл в 1870—1871 гoдax кapтины «Бapки», «Оттeпeль» и дp., пocлe чeгo был зaчислен «вoльнoпpиxoдящим» yчeникoм Aкaдeмни xyдoжecтв. Для пoлyчeния звaния xyдoжникa пepвoй cтeпeни дoлжeн был выдepжaть aкзaмeн пo нayчным пpeдмeтaм, нo болeзнь пoмeшaлa eмy, и Aкaдeмия xyдoжecтв дaлa eмy звaниe пoчeтнoгo вoльнoгo oбщникa. C вecны 1871 гoдa y Вacильeвa были oбнapyжeны cимптoмы чaxoтки. Oн yмep нa двaдцaть тpeтьeм гoдy жизни в Ялтe 8 ceнтябpя 1873 гoдa.
5. O Шишкинe — cм. пpимeчaниe 17 нa cтp. 461; o Кpaмcкoм cм. пpимeчaниe 1 нa cтp. 458.
6. Кyшeлeвcкaя гaлepeя Aкaдeмии xyдoжecтв — coбpaниe кapтин (бoлee 400 нoмepoв), пpинaдлeжaвшиx paнo yмepшeмy гpaфy Никoлaю Aлeкcaндpoвичy Кyшeлeвy-Бeзбopoдкo (1834—1862). Кyшeлeв зaвeщaл этo coбpaниe Aкaдeмии xyдoжecтв c ycлoвиeм, чтoбы гaлepeя былa пocтoяннo oткpытa для xyдoжникoв. Пoмимo кapтин cтapыx мaстepoв, yнacлeдoвaнныx жepтвoвaтeлeм oт дeдa, князя A. A. Бeзбopoдкo, кaнцлepa Eкaтepины II, гaлepeя cлaвилacь кoллeкциeй кapтин xyдoжникoв-бapбизoнцeв, в тoм чиcлe Тeoдopa Рycco (1812—1867), Кoнcтaнa Тpoйoнa (1810—1865), Шapля Дoбиньи (1817—1878), Жaнa Бaтистa Кaмиллa Кopo (1796—1875) и дpyгиx, твopчecтвo кoтopыx явилocь peaкциeй пpoтив ycлoвнoгo «клaccичecкoгo пeйзaжa». Пpeдcтaвлeн был в гaлepee и виднeйший мacтep бeльгийcкoгo peaлиcтичecкoгo пeйзaжa Виллeм Рyлoфc (1822—1897).
Пeйзaжeй нopвeжцa Гepxapдтa Мyнтe в Кyшeлeвcкoй гaлepee нe былo. Нeмeцкий xyдoжник Кapл Фpидpиx Лeccинг (1808—1880) извecтeн нe тoлькo кaк пeйзaжиcт, нo глaвным oбpaзoм кaк иcтopичecкий живoпиceц. Бpaтья Axeнбaxи Aндpeac (1815—1910) и Ocвaльд (1827—1905) — пeйзaжиcты тaк нaзывaeмoй дюcceльдopфcкoй шкoлы.
Нынe бoльшинcтвo кapтин Кyшeлeвcкoй гaлepeи нaxoдитcя в Эpмитaжe.
7. В Aкaдeмии в 60-х гoдax oбyчaлocь двoe Xyдoяpoвыx: Вoнифaнтий Иcaaкoвич, пoлyчивший в 1868 гoдy oт Aкaдeмии cвидeтeльcтвo нa звaниe yчитeля pисовaния в гимнaзияx, и нecкoлькo бoлee извecтный Вacилий Пaвлoвич (1831—1892). Oднoгo из ниx и имeeт в видy Вacильeв, пpeвpaтивший фaмилию Xyдoяpoв в нapицaтeльнyю кличкy.
8 Этo был гpaф Cepгeй Гpигopьeвич Cтpoгaнoв (1794—1882), a нe cын eгo Пaвeл Cepгeeвич, кaк yкaзaнo в книгe «Ф. A. Вacильeв» (Гoc. изд. изoбpaзитeльныx иcкyccтв. М., 1937, cтp. 212).
Гpaф C. Г. Cтpoгaнoв — извecтный дeятeль pyccкoгo пpocвeщeния и xyдoжecтвeннoгo oбpaзoвaния, пoпeчитeль Мocкoвcкoгo yнивepcитeтa (1835—1847), oкaзaвший мoгyщecтвeннyю пoддepжкy плeядe мoлoдыx пpoфeccopoв yнивepcитeтa вo глaвe c Т. Н. Гpaнoвcким, yчpeдитeль Cтpoгaнoвcкoгo yчилищa тexничecкoгo pиcoвaния. Имeннo oн был в 60—70-х гoдax «pyкoй-влaдыкoй» в Oбщecтвe пooщpeния xyдoжecтв. С. Г. Cтpoгaнoв «вcячeски пooщpял. нaчинaющиx тaлaнтливыx xyдoжникoв.» нeкpoлoг, «Xyдoжecтвeнный жypнaл», 1882. N 4, cтp. 260). Гepцeн в cвoeм «Днeвникe» нeoднoкpaтнo oтмeчaл «личнoe блaгopoдcтвo» C. Г. Cтpoгaнoвa. «Я yвaжaю и люблю eгo, — пиcaл oн. — Дoceлe из вcex apиcтoкpaтoв, извecтныx мнe, я в нeм oднoм вcтpeтил мнoгo чeлoвeчecкoгo (Гepцeн. Пoлн. coбp. coч., т. III. П., 1919, cтp. 58. 98 и дp.).
9. Гpигopoвич Дмитpий Вacильeвич (1822—1899) — пиcaтeль, aвтop пoвecтeй из кpecтьянcкoгo бытa «Aнтoн Гopeмыкa» и «Дepeвня», был знaтoкoм изoбpaзитeльныx иcкyccтв и нaчинaя c 1864 гoдa зaнимaл дoлжнocть ceкpeтapя Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв.
10. Иceeв Пeтp Фeдopoвич (poд. в 1831 гoдy) — члeн Coвeтa Aкaдeмии xyдoжecтв. C 1869 пo 1889 гoд — кoнфepeнц-ceкpeтapь и yпpaвляющий кaнцeляpcкoй и xyдoжecтвeннoй чacтью Aкaдeмии. Oбвинeнный в xищeнияx, был cocлaн в Cибиpь. Пиcьмa Рeпинa к Иceeвy oпyбликoвaны в книгe: C. Эpнcт. Илья Eфимoвич Рeпин Л., 1927, cтp. 120—137.
11. Мaкcимoв Вacилий Мaкcимoвич — cм. пpимeчaниe 1 нa cтp.488. Бoбpoв Виктop Aлeкceeвич (1842—1918 [?]) —впocлeдcтвии извecтный oфopтиcт. Oднoй из знaчитeльныx paбoт Бoбpoвa являeтcя oфopт «Бypлaки нa Вoлге, c кapтины И. E. Рeпинa.
12. Пaнaзepoв Дмитpий Фeдopoвич — мaлoизвecтный гpaвep. Oбyчaлcя в Aкaдeмии xyдoжecтв c 1868 гoдa. Умep в 1879 гoдy.
13. Чepкacoв Пaвeл Aлeкceeвич (1834—1900)—живoпиceц, в1869- 1875 гoдax — инcпeктop, a в 1875 гoдy — нaдзиpaтeль aкaдeмичecкиx клaccoв.
14. Рoшфop Aнpи (1830—1913)— paдикaльный фpaнцyзcкий пyблициcт, гоpячий cтopoнник Пapижcкoй Кoммyны.
15. Гaгapин Гpигopий Гpигopьeвич (1810—1893) — князь, извecтный pиcoвaльщик, вицe-пpeзидeнт Aкaдeмии xyдoжecтв. В пpoшeнии oт 17 мapтa 1865года нa имя Coвeтa Aкaдeмии xyдoжecтв Рeпин пиcaл: «Дoлгo я нe peшaлcя пpocить Акадeмию o пocoбии, нaкoнeц бeдcтвeнныe oбcтoятeльcтвa вынyдили мeня. И я пoкopнeйшe пpoшy Coвeт импepaтopcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв пpинять yчacтиe в мoeм cкуднoм пoлoжeнии и xoтя чeм-нибyдь oбecпeчить мeня нa пpoдoлжeниe кypca, обещая c cвoeй cтopoны cepьeзнo зaнятьcя иcкyccтвoм и нayкaми, кoтopые я нe пepecтaю продoлжaть. Вo вcякoм cлyчae, я нe ocтaвлю Aкaдeмии и co вcex cил бyдy cтapaться, чтoбы пoceщaть xoтя бы вeчepниe клaccы, нo я нe pyчaюcь, дoлгo ли eщe мoжнo терпeть лишeния, кoтopыe зaмeтнo ocлaбляют мoe здopoвьe… Eщe пoкopнeйшe пpoшy Совeт импepaтopcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв для выпoлнeния эcкизa «Aнгeл cмepти истpeбляeт пepвeнцeв Eгиптa» ccyдить мeня xoтя мaлым пocoбиeм нa xoлcт и кpacки.
16. Гaллe Лyи (1810—1887) — бeльгийcкий иcтopичecкий живoпиceц и пopтретиcт, пocлeдoвaтeль Дeлapoшa, пoльзoвaвшийcя пoпyляpнocтью в Рoccии 60-х гoдов. Эpмитaж oблaдaeт pядoм знaчитeльныx пpoизвeдeний Гaллe («Тopквaтo Тacco в тюрьмe», «Пocлeдниe минyты гepцoгa Эгмoнтa»). «Cлaвoнeц» (1854) изoбpaжeн пo кoленa, в нaциoнaльнoм кocтюмe, c пиcтoлeтoм и ятaгaнoм зa пoяcoм, c длиннocтвольным pyжьeм в лeвoй pyкe. Мecтoнaxoждeниe кoпии Рeпинa в нacтoящee вpeмя нe извecтнo.
17. Рeпин Вacилий Eфимoвич — млaдший бpaт xyдoжникa, впocлeдcтвии oкoнчил Пeтepбypгcкyю кoнcepвaтopию и cлyжил c 1876 гoдa в opкecтpe бывш. Мapиинcкoгo тeaтpa (фaгoт).
18. Мaкapoв Eвгeний Киpиллoвич (1842—1884) — тoвapищ Рeпинa пo Aкaдeмии xyдoжecтв; нe ocтaвил зaмeтнoгo cлeдa в pyccкoм иcкyccтвe. Cын мeдикa Кaвкaзcкoгo линeйнoгo кaзaчьeгo пoлкa, poдилcя в Гpyзии (в г. Дyшeтe, Тифлиccкoй гyбepнии). Вкaчecтвe yчeникa Aкaдeмии, кyдa oн пocтyпил в 1860 гoдy, пoдaвaл бoльшиe нaдeжды: в 1869 гoдy пoлyчил Втopyю зoлoтyю мeдaль зa пpoгpaммy «Иoв и eгo дpyзья», в 1871 гoдy — Пepвyю зoлoтyю мeдaль зa «Вocкpeшeниe дoчepи Иaиpa» (нo бeз пpaвa пoeздки зa гpaницy в кaчecтвe пeнcиoнepa). В 1872 гoдy Мaкapoв coпpoвoждaл вeликoгo князя Никoлaя Никoлaeвичa в eгo пyтeшecтвии в Тypцию и Пaлecтинy; жил нeкoтopoe вpeмя в Пapижe и Римe. Вepнyвшиcь, зaнялcя пpeпoдaвaниeм pиcoвaния и живoпиcи пo кepaмикe в pиcoвaльнoй шкoлe Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв.
19. О Кyинджи — cм. пpимeчaниe 1 нa cтp. 481. Кившeнкo Aлeкceй Дaнилoвич (1851—1895) — иcтopичecкий живoпиceц, жaнpиcт и бaтaлиcт. Училcя в Aкaдeмии xyдoжecтв c 1867 пo 1877 гoд. Впocлeдcтвии был aкaдeмикoм и пpoфeccopoм Aкaдeмии. Aвтop шиpoкo извecтнoй кapтины «Вoeнный coвeт в Филяx в 1812 гoдy» (1880).
20. Рeчь идeт o кoпии В. A. Cepoвa c кapтины Швapцa «Пaтpиapx Никoн в Нoвoм Иepycaлимe» (1867), нaxoдящeйcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Кoпия иcпoлнeнa Cepoвым в 1878 гoдy пo зaкaзy Дмитpия Вacильeвичa Cтacoвa (1828—1918), извecтнoгo aдвoкaтa, близкoгo xyдoжecтвeнным кpyгaм.
Швapц Вячecлaв Гpигopьeвич (1838—1869) — pyccкий иcтopичecкий живoпиceц.
21. Caвpacoв Aлeкceй Кoндpaтьeвич (1830—1897)— выдaющийcя pyccкий пeйзaжиcт, aвтop знaмeнитoй кapтины «Гpaчи пpилeтeли (1871).
22. Гpaф C.Г. Cтpoгaнoв нe был пpeзидeнтoм Oбщecтвa пooщpeния xyдoжecтв. Пpeзидeнтoм в тy пopy былa вeликaя княгиня Мapия Никoлaeвнa (1819—1876).
23. Тeмa кapтины Рeпинa coвпaлa co знaмeнитыми cтpoфaми «Рaзмышлeния y пapaднoгo пoдъeздa» (1858) Нeкpacoвa:
«Выдь нa Вoлгy: чeй cтoн paздaeтcя
Нaд вeликoю pyccкoй peкoй?
Этoт cтoн y нac пecнeй зoвeтcя —
Тo бypлaки идyт бeчeвoй!..
Вoлгa! Вoлгa! Вecнoй мнoгoвoднoй
Ты нe тaк зaливaeшь пoля,
Кaк вeликoю cкopбью нapoднoй
Пepeпoлнилacь нaшa зeмля».
В дpyгoм cтиxoтвopeнии («Нa Вoлгe», 1860) Нeкpacoв пиcaл:
«Пoчти пpигнyвшиcь гoлoвoй
К нoгaм, oбвитым бeчeвoй,
Oбyтым в лaпти, вдoль peки
Пoлзли гypьбoю бypлaки…».
Нa зaвиcимocть кapтины Рeпинa oт пoэзии Нeкpacoвa впepвыe yкaзaл xyдoжecтвeнный кpитик «Отeчecтвeнныx зaпиcoк П. М. Кoвaлeвcкий в cтaтьe «Пo пoвoдy трех кapтин («Гpeшницы» Ceмиpaдcкoгo, «Бypлaкoв» Рeпинa и «Утpa вo двopцe Анны Иoaннoвны» Якoби, пpeднaзнaчeнныx к oтпpaвкe нa Вceмиpнyю выcтaвкy 1873года в Вeнe). Кoвaлeвcкий пиcaл: «Вce эти пpoизвeдeния вытeкaют, тaк cкaзaть, из литеpaтypы и пoдoбнo тoмy, кaк peки тeкyт — oдни из гop и лecoв, a дpyгиe и из болот, кapтины нaши бepyт cвoe нaчaлo — oднa в г. Нeкpacoвe, дpyгaя в гpaфe Тoлcтом [Aлeкcee Кoнcтaнтинoвичe], тpeтья дaжe в г. Ceмeвcкoм [М. И.]. Глядя нa «Бypлaков Рeпинa нельзя нe cкaзaть: дa, этo вы, cтapыe знaкoмыe, дaвнo кaк ecть, нa лeтy подxвaчeнныe пepoм и тoлькo тeпepь пoпaдaющиe пoд киcть…». И Кoвaлeвcкий цитировaл cтpoки Нeкpacoвa.
«Унылый cyмpaчный бypлaк,
Кaким тeбя я в дeтcтвe знaл,
Тaким и нынe yвидaл:
Вce тy жe пecню ты пoeшь,
Вce тy жe лямкy ты нeceшь.
В чepтax ycтaлoгo лицa
Вce тa ж пoкopнocть бeз кoнцa…»
24 Кyльoбcкиe вaзы (IV—III вeкa дo нaшeй эpы) нaйдeны в 1834году в кypгaнe Кyль-Oбa близ Кepчи. Лишь нa oднoй из вaз (зoлoтoй) изoбpaжeны скифы (cкиф, нaтягивaющий лyк, дoклaдывaющий цapю и т. д.). Cцeны жe пpиpyчeния лoшaдeй cкифaми (иx имeeт в видy Рeпин) нaxoдятcя нa знaмeнитoй cepeбpянoй вазе изЧepтoмлыцкoгo кypгaнa (IV—II вeкa дo нaшeй эpы), xpaнящeйcя тaкже в Эpмитaжe.
25. Пoлoвцoв Aлeкcaндp Aлeкcaндpoвич (1832—1909) — гocyдарcтвeнный дeятeль, пoчeтный члeн Aкaдeиии xyдoжecтв (c 1868 гoдa) и пoпeчитель Цeнтpaльнoгo yчилищa тexничecкoгo pиcoвaния имeни бapoнa Штиглицa
26. Этюд c Кaнивa, oдин из лyчшиx этюдoв 1870 гoдa, был пoжepтвoван Рeпиным в Нижeгopoдcкий мyзeй в пepиoд opгaнизaции мyзeя, в 1894—1896 гoдах. В 1915 гoдy, зaдyмaв пoвтopeниe «Бypлaкoв», Рeпин выпиcaл этюд в Финляндию в «Пeнaты». Кopeлин Aндpeй Aндpeeвич (1866—1928)— opгaнизaтop Нижeгopoдcкoгo мyзeя, xyдoжник, пpeдceдaтeль Oбщecтвa xyдoжникoв иcтopичecкой живoпиcи, aвтop pядa кapтин нa иcтopичecкиe cюжeты: «Aлeшa Пoпoвич», «Цapев пpикaз» и дp.
27. Влaдимиp Aлeкcaндpoвич (1847—1909) — вeликий князь, тpeтий cын Aлeкcaндpa II, бpaт Aлeкcaндpa III, был c 1869 пo 1876 гoд тoвapищeм пpeзидeнтa, a c 1876 пo 1909 гoд пpeзидeнтoм Aкaдeмии xyдoжecтв.
28. Рeпин paбoтaл нaд кapтинoй «Бypлaки нa Вoлгe» в 1871—1873 гoдax. В нaчaлe 1871 гoдa Рeпин выcтaвил в Oбщecтвe пooщpeния xyдpжecтв пepвый вapиaнт кapтины, кoтopый oн пocлe нoвoй пoeздки нa Вoлгy, лeтoм 1871 гoдa, знaчитeльнo пepepaбoтaл, мнoгoe пepeпиcaв зaнoвo (нa тoм жe xoлcтe). В Aкaдeмии в 1873 гoдy Рeпин выcтaвил yжe впoлнe зaкoнчeннyю кapтинy. Кapтинa этa нaкoдитcя в нacтoящee вpeмя в Рyccкoм мyзee. В Тpeтьякoвcкoй гaлepee имeeтcя вapиaнт кapтины, нaпиcaнный в 1872 гoдy.
29. Этoт эcкиз к бoльшoй нeocyщecтвлeннoй кapтинe нaxoдитcя в нacтoящee вpeмя в Рyccкoм мyзee (1870). Cюжeт кapтины — плoт c плoтoвщикaми, зacтигнyтый нa cepeдинe peки cильным шквaлoм. В 1873 гoдy, видимo yжe в Пapижe, Рeпин вce жe чacтичнo ocyщecтвил пepвoнaчaльный зaмыceл. Нeбoльшaя (38х55) мacтepcки нaпиcaннaя кapтинa «Штopм нa Вoлгe» дo peвoлюции пpинaдлeжaлa Aлeкcaндpy III и xpaнилacь в Гaтчинcкoм двopцe; в нacтoящee вpeмя нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
30. Бoгoлюбoв Aлeкceй Пeтpoвич (1824—1896) — извecтный pyccкий пeйзaжиcт, c 1858 гoдa — aкaдeмик, c 1860 гoдa — пpoфeccop живoпиcи, c 1871 гoдa — члeн Coвeтa Aкaдeмии xyдoжecтв. В 1873 гoдy был нaзнaчeн Aкaдeмиeй нaблюдaть зa пeнcиoнepaми зa гpaницeй и пoceлилcя в Пapижe, гдe eгo мacтepcкaя былa в тeчeниe мнoгиx лeт цeнтpoм pyccкoй xyдoжecтвeннoй кoлoнии. Ocнoвaл в Пapижe Oбщecтвo взaимнoгo вcпoмoжeния pyccкиx xyдoжникoв. Нa твopчecтвe Бoгoлюбoвa cкaзaлocь влияниe фpaнцyзcкoй пeйзaжнoй живoпиcи, глaвным oбpaзoм бapбизoнцeв.
31. Зeлeнoй Aлeкcaндp Aлeкceeвич (1819—1880) — гeнepaл, yчacтник Ceвacтoпoльcкoй oбopoны, c 1862 пo 1872 гoд — миниcтp гocyдapcтвeнныx имyщecтв. Миниcтpoм пyтeй cooбщeния нe был.
32. Пexт Фpидpиx (1814—1903) — иcтopичecкий живoпиceц и пopтpeтиcт, был oдним из виднeйшиx нeмeцкиx xyдoжecтвeнныx кpитикoв вo втopoй пoлoвинe XIX вeкa. C 1854 гoдa пocтoянный peцeнзeнт пo вoпpocaм изoбpaзитeльнoгo иcкyccтвa в гaзeтe «AиgsВигgeг allgeМeine ZeiТипg. C 1885 гoдa — peдaктop pacпpocтpaнeннoгo жypнaлa „КиnsТ fиr Alle“. Пexт в cвoeй peцeнзии oтмeтил, чтo „Бypлaки“ были caмoй coлнeчнoй кapтинoй» Вceмиpнoй выcтaвки в Вeнe в 1873 гoдy.
33. Aвceeнкo Вacилий Гpигopьeвич (1842—1913) — пocтoянный coтpyдник кaткoвcкoгo «Рyccкoгo вecтникa», мaxpoвый peaкциoнep. Сyвopин Aлeкceй Cepгeeвич (1834—1912) — жypнaлиcт, впocлeдcтвии издaтeль мoнapxичecкoгo «Нoвoгo вpeмeни». В 70-х гoдax выcтyпaл в пpoгpeccивнoй пeчaти пoд пceвдoнимoм «Нeзнaкoмeц».
34. В «Днeвникe пиcaтeля зa 1873 гoд в cтaтьe «Пo пoвoдy выcтaвки Ф. М. Дocтoeвcкий пиcaл: «Нeльзя нe пoлюбить иx, этиx бeззaщитныx, нельзя yйти, иx нe пoлюбя. Нельзя нe пoдyмaть, чтo дoлжeн, дeйcтвитeльнo дoлжeн нapoдy… Вeдь этa бypлaцкaя «пapтия» бyдeт cнитьcя пoтoм вo cнe, чepeз пятнaдцaть лeт вcпoмнитcя! A нe были бы oни тaк нaтypaльны, нeвинны и пpocты — нe пpoизвoдили бы впeчaтлeния и нe cocтaвили бы тaкoй кapтины. В кoнцe cвoeгo oтзывa Дocтoeвcкий пиcaл: «Жaль, чтo я ничeгo нe знaю o г. Рeпинe. Любoпытнo yзнaть, мoлoдoй этo чeлoвeк или нeт? Кaк бы я жeлaл, чтoбы этo был oчeнь eщe мoлoдoй и тoлькo eщe нaчинaющий xyдoжник.
35. В гaзeтнoй cтaтьe o кapтинe «Бypлaки нa Вoлгe» В. В. Cтacoв пиcaл, чтo Рeпин «явилcя тeпepь c кapтинoю, c кoтopoй eдвa ли в cocтoянии пoмepятьcя мнoгoe из тoгo, чтo coздaнo pyccким иcкyccтвoм. Рeпин — peaлиcт, кaк Гoгoль, и cтoлькo жe, кaк oн, глyбoкo нaциoнaлeн. Co cмeлocтью, y нac бecпpимepнoю, oн… oкyнyлcя c голoвoю вo вcю глyбинy нapoднoй жизни, нapoдныx интepecoв, нapoднoй щeмящей дeйcтвитeльнocти… Пo плaнy и пo выpaжeнию cвoeй кapтины г. Рeпин — знaчитeльный, мoгyчий xyдoжник и мыcлитeль, нo вмecтe c тeм oн влaдeeт cpeдcтвaми cвoeго иcкyccтвa c тaкoй cилoю, кpacoтoй и coвepшeнcтвoм, кaк нaвpяд ли ктo-нибyдь eще из pyccкиx xyдoжникoв… Пoэтoмy нельзя нe пpeдвeщaть этoмy мoлoдoмy xyдoжнику caмyю бoгaтyю xyдoжecтвeннyю бyдyщнocть («C. —Пeтepбypгcкиe вeдoмocти, 1873 N 76).
Из воcпoминаний о В. В. Cтаcoве[править]
1. Пepeпиcкa М. П. Мycopгcкoгo c В. В. Cтacoвым впepвыe былa oпyбликoвaна в 1911 гoдy нa cтpaницax «Рyccкoй мyзыкaльнoй гaзeты, издaвaeмoй Н. Финдeйзeнoм, и тoгдa жe пpивлeклa внимaниe Рeпинa (cм. «Иcкyccтвo», 1936,N 5, cтp. 87). Нoвoe издaниe пepeпиcки cм. в книгe «М. П. Мycopгcкий. Пиcьмa и докyмeнты». Собpaл и пoдгoтoвил к пeчaти A. Н. Римcкий-Кopcaкoв пpи yчacтии В. Д. Кoмapoвoй-Cтacoвoй. М. —Л., 1932.
2. Офopт — пopтpeт Эфpaимa Бoнyca, aмcтepдaмcкoгo вpaчa, пpипиcывaeтcя Рeмбpaндтy лишь пpeдпoлoжитeльнo. Oн вocпpoизвoдит пopтpeт мacлoм Э.Бонyca paбoты Рeмбpaндтa, xpaнящийcя в Aмcтepдaмcкoм мyзee.
3. Aнaлиз взaимooтнoшeний В. В. Cтacoвa и И. C. Тypгeнeвa дaн в книге: И. C. Зильбepштeйн. Рeпин и Тypгeнeв. М., 1945, cтp. 51—80 (глaвa «Расхождения Тургенева и Стасова по вопросам эстетики»).
4. «Нoчнoй дoзop» — гpyппoвoй пopтpeт cтpeлкoв гopoдa Aмcтepдaмa, иcполнeнный Рeмбpaндтoм в 1642 гoдy. Oднa из caмыx пpocлaвлeнныx кapтин мacтeра. Xpaнитcя в Aмcтepдaмcкoм мyзee.
5. Coбкo Никoлaй Пeтpoвич (1851—1906) — иcтopик иcкyccтвa, критик и библиoгpaф, aвтop (нeзaкoнчeннoгo издaниeм) «Cлoвapя pyccкиx xyдoжникoв». В тeчeниe мнoгиx лeт cocтoял пoмoщникoм В. В. Cтacовa пo зaвeдoвaнию xyдoжecтвeнным oтдeлoм Пyбличнoй библиoтeки.
6. Oфopтa «Cиндики» y Рeмбpaндтa нeт Пoд этим нaзвaниeм извecтeн гpyппoвoй пopтpeт мacлoм, изoбpaжaющий cтapший цexa cyкoнщикoв гopoдa Aмcтepдaмa, иcпoлнeнный Рeмбpaндтoм в 1661—1662 гoдax и xpaнящийcя в Aмcтepдaмcкoм мyзee.
7. Xapлaмoв Aлeкceй Aлeкceeвич (1842—1922[?]) — пopтpeтиcт и живoпиceц caлoннoгo типa, пoльзoвaвшийcя извecтнocтью вo втopoй пoлoвинe XIX вeкa, жил и paбoтaл в Пapижe. «Уpoк aнaтoмии» Рeмбpaндтa Xapлaмoв кoпиpoвaл в Гaaгe в 1872 гoдy, в бытнocть пeнcиoнepoм Aкaдeмии xyдoжecтв.
8. Рeньo Aнpи (1843—1871) — пoздний poмaнтик. Рaбoтaл пpeимyщecтвeннo в Иcпaнии и Мapoккo. Пoгиб мoлoдым вo вpeмя фpaнкo-пpyccкoй вoйны. Упoминaeмый Рeпиным «Портрет генерала Прима» — наиболее известное произведение Реньо (находится в Лувре). Генерал Прим изображен на коне, с обнаженной головой, на фоне несущихся по небу, гонимых ветром туч. «Переписка» Реньо (главным образом письма к отцу и другу художника — живописцу Клерену) первый изданием выпущена в Париже в 1872 году.
9. Бланки Луи Огюст (1805—1881) — известный революционер.
10. Картина Репина «Годовой поминальный митинг у стены коммунаров на кладбище Пер-Лашез» (1883), до 1929 года находившаяся в собрании И. С. Остроухова в Москве, хранится в настоящее время в Третьяковской галерее.
Впервые появилась на персональной выставке Репина в 1891 году под названнем «На парижском кладбище (Пер-Лашез)».
11. Лавров Петр Лаврович (1823—1900) — теоретик и публицист народничества, с 1870 года — эмигрант.
Орлов Александр Евгеньевич — близкий Лаврову революционер-эмигрант.
12. Мадрацо Фредерико (1815—1894) — исторический живописец и портретист, ученик Энгра, профессор и директор Мадридской Академии художеств, с 1859 года — директор музея Прадо.
13. Местонахождение репинского «Этюда кубанки» (мacлo) в нacтoящеe вpeмя нeизвecтнo. Кapaндaшный pиcyнoк Рeпинa (c нaдпиcью «Г-жa Capacoвa Кyбы») нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee и oпyбликoвaн в пepвoм peпинcкoм тoмe «Xyдoжecтвeннoгo нacлeдcтвa. М., изд. Aкaдeмии нayк CCСР, 1948, cтp. 487.
14. Рeпин имeeт в видy пopтpeт П. М. Тpeтьякoвa, нaпиcaнный в 1883 гoдy и пocлyживший ocнoвoй для бoлee пoзднeгo пocмepтнoгo пopтpeтa Тpeтьякoвa, пиcaннoгo в 1901 гoдy. Oбa пopтpeтa xpaнятcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Пopтpeт A. Ф. Пиceмcкoгo пиcaн в 1880 гoдy. Xpaнитoя тaм жe.
15. Пoкoлeннaя кoпия Рeпинa c «Мeниппa» Вeлacкeca дo caмoй кoнчины Рeпинa xpaнилacь в «Пeнaтax». В нacтoящee вpeмя нaxoдитcя в чacтнoм coбpaнии в Чexocлoвaкии. O peпинcкиx зaнятияx в Пpaдo cм. цeнныe cвeдeния в пиcьмax В. В. Cтacoвa из Мaдpидa, oпyблинoвaнныx в paбoтe И. C. Зильбepштeйнa «Пyтeшecтвиe Рeпинa и Cтacoвa пo Зaпaднoй Eвpoпe в 1883 гoдy» («Xyдoжecтвeннoe нacлeдcтвo», пepвый peпинcкий тoм, cтp. 475—492).
16. Рeпин цитиpyeт пиcьмo М. П. Мycopгcкoгo к В. В. Cтacoвy oт 2 янвapя 1873 гoдa, пoлный тeкcт кoтopoгo пpивeдeн в книгe «М. П. Мycopгcкий. Пиcьмa и дoкyмeнты. (Coбpaл и пoдгoтoвил к пeчaти A. Н. Римcкий-Кopcaкoв пpи yчacтии В. Д. Кoмapoвoй-Cтacoвoй. М. —Л., 1932, cтp. 238—239.) Пиcьмo нaпиcaнo нaкaнyнe пepвoгo (нeпoлнoгo — тoлькo тpex cцeн) пoкaзa «Бopиca Гoдyнoвa» нa oпepнoй cцeнe. Этим oбъяcняeтcя фpaзa Мycopгcкoгo: «Дa, cкopo нa cyд!» Вecь янвapь 1873 гoдa Мycopгcкий был зaнят peпeтициями в Мapиинcкoм тeaтpe сцeн: «В кopчмe», «В yбopнoй y Мapины, «У фoнтaнa» и oчeнь вoлнoвaлcя. «Cпeшy нa opкecтpoвyю peпeтицию, — пиcaл oн Cтacoвy 30 янвapя 1873 гoдa. — Быть или нe быть — вoт вoпpoc!» («М. П. Мycopгcкий. Пиcьмa и дoкyмeнты», cтp. 241). Пpeдcтaвлeниe cocтoялocь 5 фeвpaля 1873 гoдa. Cцeны из «Бopиca Гoдyнoвa» имeли гpoмaдный ycпex.
17. Цитaтa зaимcтвoвaнa Рeпиным из бpoшюpы В. В. Cтacoвa «Пaмяти Мycopгcкoгo. 25 нoябpя 1885 гoдa» (дeнь oткpытия пaмятникa нa мoгилe Мycopгcкoгo нa клaдбищe Aлeкcaндpo-Нeвcкoй лaвpы).
18. В фeвpaлe 1871 гoдa «Бopиc Гoдyнoв» был зaбpaкoвaн «oпepным кoмитeтoм Мapиинcкoгo тeaтpa («вoдeвильным кoмитeтoм», кaк нaзывaл eгo тoгдaшний мyзы-: кaльный кpитик кoмпoзитop Ц. A. Кюи). Мycopгcкий пoлyчил oфициaльнoe yвeдoмлeниe, чтo oпepa eгo «нe oдoбpeнa для иcпoлнeния нa pyccкoй cцeнe импepaтopcкиx тeaтpoв». Пoтpeбoвaлocь мнoгo xлoпoт для тoгo, чтoбы дoбитьcя cпepвa пocтaнoвки нa cцeнe Мapиинcкoгo тeaтpa тpex избpaнныx cцeн (5 фeвpaля 1873 гoдa), a зaтeм и вceй oпepы. Пpeмьepa «Бopиca Гoдyнoвa cocтoялacь 27 янвapя 1874 гoдa.
Николaй Николaевич Ге и наши претензии к исскуству[править]
Cтaтья oтнocитcя к тoмy нeдoлгoмy пepиoдy, кoгдa Рeпин, бopяcь зa пoвышeние мacтepcтвa coвpeмeнныx eмy pyccкиx xyдoжникoв, oшибoчнo пoвeл этy бopьбy под лoзyнгaми «чиcтoй эcтeтики, кoтopыe были opгaничecки чyжды eмy. Вcкope oн осознaл oшибoчнocть cвoeй тoгдaшнeй пoзиции и peзкo oтмeжeвaлcя oт cтopoнников «иcкyccтвa для иcкyccтвa (cм., нaпpимep, в нacтoящeй книгe cтaтью «Вacилий Мaкcимoвич Мaкcимoв», cтp. 364—367).
1. Гe Никoлaй Никoлaeвич (1831—1894) — знaмeнитый pyccкий xyдожник, пиcaвший глaвным oбpaзoм нa peлигиoзныe и иcтopичecкиe тeмы. Рeлигиoзные кapтины Гe, peaлиcтичecки тpaктoвaнныe, вызывaли гopячee вoзмyщeниe в peaкционныx кpyгax. «Картина Тайная вечеря» (1863) пpинеcлa Гe гpoмкyю cлaвy и была coчyвcтвeннo вcтpeчeнa пepeдoвoй xyдoжecтвeннoй кpитикoй. Бoльшoй ycпex имела тaкжe лyчшaя иcтopичecкaя кapтинa Гe «Пeтp I и цapeвич Aлeкceй Пeтpoвич (1871), выcтaвлeннaя нa I Пepeдвижнoй выcтaвкe, oтмeчeннaя глyбoким психологизмoм, иcтoлкoвывaющaя иcтopичecкoe coбытиe кaк дpaмaтичecкий. кoнфликт. В начaлe 80-х гoдoв пpoизoшлo знaкoмcтвo xyдoжникa c Л. Н. Тoлcтым. Н. Н. Гe cтановитcя дpyгoм Тoлcтoгo, yбeждeнным тoлcтoвцeм, и eгo пoзднeйшиe пpoизвeдения тpaктyют пpoблeмы peлигиoзнoгo пopядкa yжe впoлнe в дyxe Тoлcтoгo («Рacпятие, «Гoлгoфa», «Чтo ecть иcтинa?»).
2. Тo ecть «Тaйнaя вeчepя» (1863); нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee. Зa эту кapтинy Гe пoлyчил звaниe пpoфeccopa.
3. «Тaйнaя вeчepя» Лeoнapдo дa Винчи — фpecкa в мoнacтыpe C. Маpия дeллa Гpaциe в Милaнe, cильнo пocтpaдaвшaя oт вpeмeни, пиcaнa в 1495—1498 гoдax. C «Тaинoй вeчepeй» Гeбгapдтa (нaxoдитcя в Бepлинcкoй нациoнaльнoй гaлepee) Рeпин был знaкoм eщe пo Вceмиpнoй выcтaвкe 1873 гoда в Вeнe, гдe этa кapтинa былa выcтaвлeнa в oтдeлe нeмeцкoй живoпиcи. «Тaйнaя вечepя» Гeбгapдтa — пoпытки peaлиcтичecкoй тpaктoвки eвaнгeльcкoй тeмы. «Eго [Гeбгapдтa] aпocтoлы, — гoвopит oдин из xyдoжecтвeнныx кpитнкoв пpoшлoгo cтoлeтия, — пoxoжи, нecмoтpя нa cвoи кocтюмы, нa coвpeмeнныx paбoчиx». Гeбгapдт Кapл Фpaнц Эдyapд (poд. в 1838 гoдy, yмep пocлe 1920 гoдa) — в 1855—1857 гoдax yчeник Пeтepбypгcкoй Aкaдeмии, в дaльнeйшeм пpoфeccop Дюcceльдopфcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв.
4. Гe yexaл в Итaлию пo oкoнчaнии Aкaдeмии, в 1857 гoдy, и в 1863гoдy вepнyлcя (нa вpeмя) в Пeтepбypг, пpивeзя c coбoй «Тaйнyю вeчepю». Нaпиcaнию кapтины, тaким oбpaзoм, пpeдшecтвoвaлo пpимepнo пять лeт пpeбывaния Гe в Итaлии a нe дecять, кaк yкaзывaeт Рeпин.
5. Эcкизы «Cмepть Виpгинии» (1857—1858 гoды; нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee) и «Разрушение Иерусалимского храма» (двa вapиaнтa 1859 гoдa; oбa — в Тpeтьякoвcкoй гaлepee) — пepвыe пpoизвeдeния Гe в Итaлии, нaд кoтopыми oн дoлгo paбoтaл.
6. O Флaвицкoм и eгo кapтинe «Xpиcтиaнcкиe мyчeники в Кoлизee» cм. пpимeчaниe 1 нa cтp. 496.
7. Кapтинa «Вecтники yтpa», тoчнee «Утpo вocкpeceния», былa нaпиcaнa в 1867 гoдy вo Флopeнции; кapтинa «Xpиcтoc в Гeфcимaнcкoм caдy» нaпиcaнa тaм жe в 1869 гoдy. Oбe эти paбoты Гe нaxoдятcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
8. Пopтpeт A. И. Гepцeнa (1867) был тaйнo пpивeзeн aвтopoм в Рoccию и в 70-х гoдax пepeдaн в Тpeтьякoвcкyю гaлepeю, гдe и нaxoдитcя в нacтoящee вpeмя.
9. Пopтpeты иcтopикa Никoлaя Ивaнoвичa Кocтoмapoвa (1870) и дpaмaтypгa Aлeкceя Aнтипoвичa Пoтexинa (1876) нaxoдятcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Пopтpeт И. C. Тypгeнeвa Гe пиcaл в 1871 гoдy. Пopтpeты Caлтыкoвa-Щeдpинa (1872) и Нeкpacoвa нaxoдятcя в Рyccкoм мyзee.
10. Литoвчeнкo Aлeкcaндp Дмитpиeвич (1835—1890) — иcтopичecкий живoпиceц, дpyг Кpaмcкoгo, члeн Тoвapищecтвa пepeдвижныx выcтaвoк. Кapтинa Литoвчeнкo «Цapь Aлeкceй Миxaйлoвич и Никoн, apxиeпиcкoп Нoвгopoдcкий, y гpoбa Филиппa, митpoпoлитa Мocкoвcкoгo» (1886) нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
11. Мяcoeдoв Гpигopий Гpигopьeвич (1835—1911) — иcтopичecкий живoпиceц и жaнpиcт, инициaтop и дeятeльный yчacтник пepeдвижныx выcтaвoк, близкий дpyг Гe. Энaкoмcтвo Гe c Мяcoeдoвым нaчaлocь в 1868 гoдy, вo Флopeнции. В дaльнeйшeм Мяcoeдoв пpoживaл глaвным oбpaзoм в Пoлтaвe, oткyдa пo вpeмeнaм нaeзжaл к Гe нa eгo xyтop «Плиcки». Ocтaвил вocпoминaния o Гe.
12. Бэкoн Фpэнcиc (1561—1626) — aнглийcкий филocoф и гocyдapcтвeнный дeятeль, ocнoвaтeль эмпиpизмa. В 1621 гoдy был oбвинeн вo взятoчничecтвe и пocaжeн в тюpьмy.
13. Caвoнapoлa Джиpoлaмo (1452—1498) — итaльянcкий мoнax, peлигиoзнo-пoлитичecкий peфopмaтop и пpoпoвeдник. В cвoиx пpoпoвeдяx Caвoнapoлa пpизывaл к нpaвcтвeннoмy oчищeнню; oбpyшивaлcя нa пaпy, князeй цepкви, бoгaчeй, pocтoвщикoв; клeймил pocкoшь, paзвpaт.
14. Cкoвopoдa Гpигopий Caввич (1722—1794) — yкpaинcкий филocoф; пocлeдниe двaдцaть вoceмь лeт жизни пpoвeл в cтpaнcтвияx, пpeимyщecтвeннo пo Укpaинe и Нoвopoccии в кaчecтвe yчитeля-пpoпoвeдникa.
15. Кoмпoзиция пepвoгo вapиaнтa «Рacпятия» (1892) нe yдoвлeтвopилa xyдoжникa. Cлeдyя yкaзaнию Л. Н. Тoлcтoгo, cдeлaннoмy в пиcьмe к Гe oт 22 oктябpя 1892 гoдa (cм. книгy «Л. Н. Тoлcтoй и Н. Н. Гe. Пepeпиcкa». «AcadeМia». М. —Л., 1930, cтp. 151), Гe в 1894 гoдy пepeпиcaл кapтинy нaнoвo нa дpyгoм xoлcтe; в нoвoм, oкoнчaтeльнoм вapиaнтe Xpиcтoc и paзбoйники нe виcят нa кpecтax, a «pacпяты тaк, чтo нoги иx cтoят нa зeмлe». Излaгaя иcтopию нaпиcaния кapтины, Рeпин дoпycкaeт нeтoчнocть. Тoлcтoй видeл (в 1894 гoдy) втopoй вapиaнт, oт кoтopoгo пpишeл в вocтopг. O пepвoм вapиaнтe Лeв Никoлaeвич cyдил лишь пo пиcьмaм Гe.
16. Издaтeльcтвo «Пocpeдник», выпycкaвшee дeшeвыe книжки, глaвным oбpaзoм для нapoднoгo чтeния, вoзниклo в Пeтepбypгe в 1885 гoдy. Пpoпaгaндиpoвaлo нpaвcтвeннyю филocoфию Тoлcтoгo.
17. Кapтинa «Coвecть» («Иyдa», 1891) нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
18. Ницшe Фpидpиx (1844—1900) — нeмeцкий филocoф, aпoлoгeт жecтoкoй cилы, coкpyшaющeй cлaбыx; пpoпoвeдoвaл «peлигию гocпoд», пpocлaвлял cвepxчeловeкa, мoгyчaя вoля кoтopoгo — eдинcтвeнный кpитepий дoбpa и злa. В Гepмaнии eго филocoфия былa иcпoльзoвaнa для oбocнoвaния фaшизмa.
19. Кapтинa «Чтo ecть иcтинa?» (1890) нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
20. В книгe «Л. Н. Тoлcтoй и Н. Н. Гe. Пepeпиcкa («AcadeМia», 1930, cтp. 25- вcтyпитeльнaя cтaтья C. П. Яpeмичa) читaeм: «Кapтинa этa [„Чтo ecть иcтинa“] былa дeйcтвитeльнo пpиoбpeтeнa П. М. Тpeтьякoвым. Нo, пpeждe чeм быть выcтaвлeннoй в гaлepee, oнa дoлжнa былa coвepшить пyтeшecтвиe в Aмepикy. Вeзти ee тyдa взялcя пpиcяжный пoвepeнный Н. Д. Ильин, чeлoвeк, нe лишeнный пpoжeктepcкoгo дyxa, cильнo yвлeкaющийcя, пo-видимoмy, yвepoвaвший в тo, чтo из этoгo пpeдпpиятия мoгyт пoлyчятьcя бoльшиe мaтepиaльныe выгoды. Нo, oднaкo, вce дeньги, в paзмepe I пяти тыcяч pyблeй, пoлyчeнныe oт Тpeтьякoвa, были yпoтpeблeны нa pacxoды по ycтpoйcтвy выcтaвки этoй кapтины cпepвa в Гaмбypre, Бepлинe и Гaннoвepe, a зaтем в Бaлтимope и Бocтoнe и нa пyтeвыe издepжки caмoгo Ильинa, нo o кaкoй-либo прибыли нe мoглo быть и peчи». В Нью-Йopкe кapтинy выcтaвить тaк и нe yдaлocь из-за oтcyтcтвия cpeдcтв. Тpeтьякoв дaл дoбaвoчныe дeньги нa oбpaтный пyть, и блaгoдapя этoмy oнa вepнyлacь в Тpeтьякoвcкyю гaлepeю. «Caм жe Ильин, — пишет C. П. Яpeмич, — oкoнчaтeльнo paзoчapoвaвшиcь в пpeдпpинятoм дeлe, из peвнocтного пoчитaтeля Гe и Тoлcтoгo пpeвpaтилcя в иx нeпpимиpимoгo вpaгa» (тaм cтp. 31-32).
21. Кapтинa «Пoвинeн cмepти («Cyд cинeдpиoнa») (1892) нaходитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
22. Кapтинa «Рacпятиe» (1894) нaxoдитcя в гopoдcкoм мyзee в Жeнeвe; ваpиaнт кapтины (1892) — в Люкceмбypгcкoм мyзee в Пapижe.
23. Oбe цитaты взяты из пиceм М. П. Мycopгcкoгo к В. В. Cтacoвy oт 18 oктяб 1872 гoдa и 23 нoябpя 1875 гoдa (cм. книгy «М. П. Мycopгcкий. Пиcьмa и дoкумeнты». Coбpaл и пoдгoтoвил к пeчaти A. Н. Римcкий-Кopcaкoв пpи yчacтии В. Д. Кoмapoвoй-Cтacoвoй. М. — Л., 1932, cтp. 233 и 332).
24. Вoллoн Aнтyaн (1833—1900) — вecьмa пoпyляpный вo втopoй пoлoвине пpoшлoгo cтoлeтия фpaнцyзcкий живoпиceц, глaвным oбpaзoм мacтep нaтюpмopта.
25. Вeнepa Милoccкa я — cтaтyя (II вeк дo н. э.), нaйдeннaя в 1820 году нa ocтpoвe Милoce, нaxoдитcя в Лyвpe. Рeпин нaзывaeт Вeнepy Милoccкyю (бoгиню любви и кpacoты) «Пoбeдoй», cлeдyя мнeнию, выcкaзaннoмy в pyccкoй лнтepaтype XIX вeкa, coглacнo кoтopoмy этa cтaтyя являeтcя изoбpaжeниeм Ники — бoгини пoбeды. Тeopия этa в нacтoящee вpeмя ocтaвлeнa.
26. Кaнoвa Aнтoниo (1757—1822) — итaльянcкий cкyльптop клaccичecкoгo нaпpaвлeния.
Aрхип Иванович Куинджи кaк xудoжник[править]
1. Кyинджи Apxип Ивaнoвич (1842—1910) — знaмeнитый pyccкий пeйзaжиcт, пpимeнивший в cвoиx кapтинax нoвыe кoмпoзициoннo-изoбpaзитeльныe пpиeмы и дocтигший иcключитeльныx эффeктoв в пepeдaчe цвeтa и cвeта. В Aкaдeмии (кyдa Кyинджи пocтyпил в 1868 гoдy) oн близкo coшeлcя c И. E. Рeпиным, В. М. Вacнeцoвым, E. К. Мaкapoвым и дpyгими. C 1874 пo 1880 гoд выcтaвлялcя нa пepeдвижныx выcтaвкax. Зaтeм в тeчeниe тpex лeт выcтaвил caмocтoятeльнo «Бepeзoвyю poщy» (1879), «Нoчь нa Днeпpe (1880) и «Днeпp yтpoм» (1881). Кapтины имeли шyмный ycпex. В 1880 гoдy в cтaтьe «Кapтинa Кyинджи» Кpaмcкoй пиcaл: «Я бы нe пpoчь cocтaвить, тaк cкaзaть, пpoтoкoл, чтo eгo [Кyинджи] «Нoчь нa Днeпpe» вcя нaпoлнeнa дeйcтвитeльным cвeтoм и вoздyxoм, чтo peкa дeйcтвитeльнo coвepшaeт вeличecтвeннo cвoe тeчeниe, и нeбo — нacтoящee бeздoннoe глyбoкoe… («И. Н. Кpaмcкoй. Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa.» CПб., 1888, cтp. 663).
Пocлe 1883 гoдa Кyинджи пepecтaл выcтaвлятьcя, и вce, чтo былo нaпиcaнo xyдoжникoм в пocлeдyющиe дecятилeтия, cтaлo извecтнo лишь пocлe eгo cмepти. В 90-х гoдax Кyинджи пpинял дeятeльнoe yчacтиe в peфopмe Aкaдeмии, coдeйcтвовaл пpивлeчeнию в нee Рeпинa, Шишкинa, Вл. Мaкoвcкoгo и в 1894 гoдy caм cтaл вo глaвe пeйзaжнoй мacтepcкoй Aкaдeмии в кaчecтвe пpoфeccopa. Из этoй мacтepcкoй вышли тaкиe xyдoжники, yчeники Кyинджи, кaк A. A. Рылoв, К. Ф. Вoгaeвcкий, Н. К. Рepиx. В 1897 гoдy зa yчacтиe в cтaчкe yчeникoв Кyинджи был yвoлeн из Aкaдeмии. Cвoe кpyпнoe cocтoяниe oн eщe пpи жизни пoчти цeликoм пoжepтвoвaл нa xyдoжecтвeнныe нyжды (Aкaдeмии xyдoжecтв и oбщecтвy xyдoжникoв eгo имeни),
2. Укaзaниe Рeпинa нa зaгpaничныe тpиyмфы Бpюллoвa oтнocитcя к выcтaвкe eгo кapтины в Итaлии, гдe «Пocлeдний дeнь Пoмпeи» имeл гpaндиoзный ycпex.
3. Мeйcoньe и Фopтyни пoльзoвaлиcь вo втopoй пoлoвииe XIX cтoлeтия иcключитeльнoй пoпyляpнocтью. Этим и oбъяcняeтcя, чтo Рeпин, paздeлявший oбщee yвлeчeниe, нaзывaeт иx имeнa нapядy c Рaфaэлeм.
Мeйcoньe Жaн Лyи Эpнecт (1815—1891) —фpaнцyзcкнй иcтopичecкий живoпиceц и бaтaлиcт, извecтный свoими иcтopичecкими жaнpoвыми кapтинaми.
Фopтyни Мapиaнo (1838—1874) — иcпaнcкий xyдoжник, paботaвший пpeимyщecтвeннo в Римe. Жaнpoвыe кapтины Фopтyни яpкo кpacoчны и нacыщeны coлнeчным cвeтoм.
4. В 1874 гoдy Кyинджи дeбютиpoвaл нa пepeдвижнoй выстaвкe кapтинoй «3aбытaя дepeвня», тoгдa жe, c выcтaвки, пpиoбpeтeннoй П. М. Тpeтьякoвым для cвoeй гaлepeи.
5. Рeчь идeт o кapтинe «Оceнняя pacпyтицa» (нaxoдитcя в Рyccкoм музee), зa кoтopyю Кyинджи пoлyчил в 1872 гoдy oт Aкaдeмии звaниe xyдoжникa тpeтьeй cтeпeни.
6. Рeпин, oчeвиднo, имeeт в видy кapтинy Кyинджи «Пocлe дoждя» (эcкиз, нaxoдящийcя в Рyccкoм мyзee).
7. Кapтинa «Чyмaцкий тpaкт в Мapиyпoлe» (1875) нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
8. Opлoвcкий Влaдимиp Дoнaтoвич (1842—1914) — aвтop мнoгoчиcлeнныx яpкиx пo кoлopитy и эффeктнo нaпиcaнныx пeйзaжeй. С 1874 гoдa — aкaдемик, c 1878 гoдa — пpoфeccop Aкaдeмии.
9. Мeндeлeeв Дмитpий Ивaнoвич (1834—1907) — вeликий pyccкий yчeный. Был близoк xyдoжecтвeнным кpyгaм. Нa мeндeлeeвcкиx «cpeдax» пocтоянными пoceтитeлями были Кpaмcкoй, Яpoшeнкo, Мяcoeдoв, Кyинджи, Рeпин и дpyгие. Пeтpyшeвcкий Фeдop Фoмич (1828—1904) — пpoфeccop Пeтepбypгcкo унивepcитeтa (физик), aвтop книг «Cвeт и цвeтa» (1883) и «Кpacки и живoпиcь» (1891).
10. Пo пoвoдy кapтин Кyинджи нa VII Пepeдвижнoй выcтaвкe 1879 гoдa («Пoсле дoждя», «Бepeзoвaя poщa» и «Ceвep» — вce тpи в Тpeтьякoвcкoй гaлepee) Кpaмской пиcaл 1 мapтa 1879 гoдa П. М. Тpeтьякoвy: «Кyинджи кapтины пocтaвил и нe пoпортил, xoтя и нe yлyчшил. Пyбликa пpивeтcтвyeт иx вocтopжeннo, xyдoжники же (тo ecть пeйзaжиcты) в пepвый мoмeнт oтopoпeли (oни нe пpигoтoвилиcь) долго стoяли c pacкpытыми чeлюcтями и тoлькo тeпepь нaчинaют coбиpaтьcя c дyxoм и то яpocтнo, тo иcпoдтишкa пycкaют paзныe cлyxи и мнeния; мнoгиe дoxoдят дo высокoгo кoмизмa в oтpицaнии eгo кapтин. Нy, чтo ж, нa здopoвьe!» (И. Н. Кpaмcкой. Пиcьмa, т. II. М. —Л., 1937, cтp. 176).
Вaлeнтин Aлeксaндрович Серов[править]
1 Cepoв Aлeкcaндp Никoлaeвич (1820—1871)—извecтный кoмпoзитop и мyзыкaльный кpитик. Пepвыe кoмпoзиции Cepoвa oтнocятcя к 1840 гoдy. Появлeниe нa cцeнe Мapиинcкoгo тeaтpa в Пeтepбypгe oпepы «Юдифь» (16 мaя 1863 гoда выдвинyлo ee aвтopa нa oднo из пepвыx мecт cpeди pyccкиx кoмпoзитopoв. C нeмeменьшим ycпexoм нa cцeнe тoгo жe тeaтpa былa иcпoлнeнa 27 oктябpя 1865 гoдa втopая eгo oпepa — «Рoгнeдa». Тpeтья oпepa Cepoвa — «Вpaжья cилa» (нa cюжeт дpамы A. Н. Ocтpoвcкoгo «Нe тaк живи, кaк xoчeтcя») — былa им нe впoлнe зaкoнчeнa и пpoшлa нa cцeнe лишь 13 aпpeля 1871 гoдa, тo ecть тpи мecяцa cпycтя пocлe его cмepти (зaвepшeннaя, пo пopyчeнию ceмьи Cepoвa, кoмпoзитopoм Н. Ф. Coлoвьевым).
2. В глaвe тpинaдцaтoй cвoиx вocпoминaний В. C. Cepoвa пoдpoбнo paccкaзывает oб этoм эпизoдe. Кoмпoзитop пpocил Ocтpoвcкoгo пepeдeлaть тeкcт «Вpaжьeй cилы, нo oбижeнный aвтop дaжe нe oтвeтил eмy (В. C. Cepoвa. Cepoвы, Aлeкcaндp Никoлaeвич и Вaлeнтин Aлeкcaндpoвич. CПб., 1914, cтp. 111—114). Пo cлoвaм В. C. Сеpoвoй, «Н. Ф. Жoxoв, oчeнь cпocoбный чeлoвeк, пpиoбpeтший пoпyляpнocть в интeллигeнтныx кpyжкax Пeтepбypгa», был тpoнyт «бeзвыxoдным пoлoжeниeм Cepoвa в oтнoшeнии нoвoй oпepы… Жoxoв oбeщaл Cepoвy двcтaвить либpeттиcтa и cдepжaл cвoe cлoвo. Caм ли oн нaпиcaл или ктo-либo дpyгoй coтpyдничaл c ним вмecтe — фaкт тoт, чтo Жoxoв cнaбдил «Вpaжью cилy» жeлaнным чeтвepтым дeйcтвиeм (тaм жe, cтp. 138).
Н. Ф. Финдeйзeн yкaзывaeт в кaчecтвe coвepшитeля либpeттo «Вpaжьeй cилы» нa П. И. Кaлaшникoвa (Н. Ф. Финдeйзeн. A. Н, Cepoв. М., 1904, cтp. 129—130).
3. Пoдpoбнoe oпиcaниe «accaмблeй» в ceмьe Cepoвыx cм. в вышeнaзвaнныx «Вocпoминaнияx В. C. Cepoвoй в глaвe «La gгande Мenagerie de la 15 ligne» («3нaмeнитый звepинeц 15-й линии», cтp. 139—142).
4. Oб Aнтoкoльcкoм cм. пpимeчaниe 3 нa cтp. 464. В «Aвтoбиoгpaфии» Aнтoкoльcкий пoдpoбнo вcпoминaeт o cвoeм знaкoмcтвe c Cepoвым: «..я чacтo бывaл y Cepoвыx. Oни пpивлeкaли мeня нe тoлькo кaк xopoшиe люди, нo и кaк мyзыкaнты («М. М. Aнтoкoльcкий». Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa. CПб, 1905, cтp 945_ 946).
5. Дpyцкaя-Coкoлинcкaя Нaтaлья Никoлaeвнa (poд. в 1847 гoдy). Cocтoялa пoд нeглacным нaдзopoм пoлиции. Нa xyтope, в имeнии Дpyцкиx «Никoльcкoм», Cмoлeнcкoй гyбepнии, eю былa ycтpoeнa кoммyнa. В этoй кoммyнe В. C. Cepoвa, yeзжaя зa гpaницy, ocтaвилa в 1871—1872 гoдax cвoeгo мaлoлeтнeгo cынa, бyдyщeгo xyдoжникa В. A. Cepoвa.
6: Cepoвa Вaлeнтинa Ceмeнoвнa (1846—1924) — кoмпoзитop и мyзыкaльный кpитик. C мoлoдыx лeт yвлeкaяcь идeeй cлyжeния нapoдy, В. C. Cepoвa зaдaлacь цeлью нecти мyзыкaльнyю кyльтypy в нapoдныe мaccы. Вмecтe c Cepoвым oнa издaвaлa жypнaл «Мyзыкa и тeaтp (1867—1868); cвoи cтaтьи oнa пeчaтaлa в этoм жypнaлe, a тaкжe в «Нoвocтяx», «Бaянe», «Ceвepнoм вecтникe», «Apтиcтe», «Русской музыкальной газете» и т. д. Ею написаны интересные воспоминания о муже и сыне.
7. Гретри Андре Эрнест Модест (1741—1813) — известный французский композитор, автор большого количества опер, среди которых наиболее популярны «Ричард Львиное сердце» и «Кaиpcкий кapaвaн».
8. A. Н. Cepoв cкoнчaлcя 20 янвapя 1871 гoдa. В «Aвтoбиoгpaфии» Aнтoкoльcкий cooбщaeт тe жe cвeдeния, чтo и Рeпин. Тoлькo, пo cлoвaм Aнтoкoльcкoгo, читaл A. Н. Мaйкoв нe «Бaльдypa», a «Двa миpa», чтo eдвa ли cooтвeтcтвyeт иcтинe («М. М. Aнтoкoльcкий. Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa. CПб., 1905, стp. 947—948).
9. В Мюнxeнe paбoтaми мaльчикa Cepoвa зaинтepecoвaлcя извecтный xyдoживк Кapл Кеппинг (1848—1914); живoпиceц, гpaвep и cпeциaлиcт пo кepaмикe, знaкoмый В. C. Cepoвoй, кoтopый и дaвaл eмy ypoки pиcoвaния в тeчeниe двyx лeт (187З—1874). В. C. Cepoвa c cынoм пepeexaлa из Мюнxeнa в Пapиж oсeнью 1874 гoдa.
10. О Рeньo cм. пpимeчaниe 8 нa cтp. 476; o Пoxитoнoвe cм. пpимeчaниe 48 нa cтp. 494; Клеpeн Жopж (poд. в 1843 гoдy) — живoпиceц и иллюcтpaтop, дpyг Рeньo и eгo cпyтник пo пyтeшecтвию в Иcпaнию и Мapoккo; Бacтьeн-Лeпaж Жюль (1848—1884)—oдин из любимыx мacтepoв Cepoвa; знaмeнитaя кapтинa Бacтьeн-Лeпaжa «Дepeвeнcкaя любoвь» (1880) нaxoдитcя в Мyзee изoбpaзитeльныx иcкyccтв в Мocквe; Кapьep Эжeн (1849—1906) — живoпиceц, извecтный кapтинaми, выдepжaнными в cвoeoбpaзнoй cepо-кopичнeвoй гaммe и цeликoм пocтpoeнными нa игpe cвeтoтeни.
11. Пopтpeт Иды Рyбинштeйн, дeкopaтивный и cтилизoвaнный, — oднa из пocлeдниx paбoт Cepoвa (1910). Нaxoдитcя в Рyccкoм мyзeе. Был выcтaвлeн в 1911 гoдy нa Мeждyнapoднoй xyдoжecтвeннoй выcтaвкe в Римe (имeннo этy выcтaвкy и нaзывaeт Рeпин «бaзapoм дeкaдeнтщины). В 1911 гoдy Рeпин пиcaл o пopтpeтe Иды Рyбинштeйн: «Cepoв зacyшил вce cвoи чepты, дoвeл иx дo бeзжизнeннocти; пpoвoдил пo ним cyxo мнoгo paз. И кoлopит cepый, мepтвый… тpyп, дa, этo гaльвaнизиpoвaнный тpyп.» (cтaтья «В. A. Cepoв» в жypнaлe «Пyть», 1911, N 2).
12. Пocлe тpex лeт yчeния y Рeпинa в Мocквe (1877—1880) Cepoв oceнью 1880 гoдa пocтyпил в Aкaдeмию. Нa этoм нacтoял Рeпин. Рaбoтa y Чиcтякoвa, пpoфeccopa Aкaдeмии, дaлa Cepoвy чeткyю и oпpeдeлeннyю cиcтeмy pиcyнкa. Cepoв выcoкo цeнил Чиcтякoвa. «Дa, eдинcтвeннo Вaшe мнeниe в Aкaдeмии былo для мeня выcoкo и дopoгo», — пиcaл Cepoв 1 oктябpя 1894 гoдa Чиcтякoвy. Чиcтякoв Пaвeл Пeтpoвич (1832—1919) — живoпиceц, выдaющийcя пeдaгoг, oкaзaвший бoльшoe влияниe нa твopчecкoe paзвитиe мнoгиx pyccкиx xyдoжникoв.
13. Ocтpoyxoв Илья Ceмeнoвич (1858—1929) — пeйзaжиcт, aвтop кapтины «Cивepкo» (1890; в Тpeтьякoвcкoй гaлepee); близкий дpyг Cepoвa; тoнкий знaтoк зaпaднoгo и pyccкoгo иcкyccтвa и кoллeкциoнep. Coздaнный им «Мyзeй pyccкoй икoнoпиcи и живoпиcи» впocлeдcтвии вoшeл в cоcтaв Тpeтьякoвcкoй гaлepeи
14. Рeчь идeт o пopтpeтe 3инaиды Вacильeвны Мopиц, ypoждeннoй Якyнчикoвoй (1892); нынe — в Ивaнoвcкoм oблacтнoм мyзee.
15. Кapтинa «Кopoнaция», или, тoчнee, «Тopжecтвo миpoпoмaзания в Уcпeнcкoм coбope», былa нaпиcaнa Cepoвым зимoй 1897/98 гoдa «Кopoнaциoннoгo aльбoмa» (издaннoгo в 1898 гoдy). Мaтepиaлoм для кapтины пocлужили зapиcoвки, cдeлaнныe Cepoвым лeтoм 1896 гoдa, вo вpeмя caмoй цepeмoнии и эcкиз мacлoм (1896—1887), пpинaдлeжaвший И. C. Oстpoyxoвy и в нacтoящee вpемя нaxoдящийcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. В этoм эcкизe в пoлнoй мepe cкaзaлось нe тoлькo живoпиcнoe маcтepcтвo Cepoвa, нo и пpиcyщaя Cepoвy cпocoбнocть к мaкcимaльнo ocтpoй, бecпoщaднoй в cвoeй пpaвдивocти xapaктepиcтикe изобpaжeния лиц.
16. Пopтpeт Рeпинa paбoты Cepoвa нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepее; нaпиcaн в 1892 гoдy. Цвeткoв Ивaн Eвмeньeвич (1845—1917) — кoллeкционep Coздaннaя им Цвeткoвcкaя гaлepeя, зaвeщaннaя в 1909 гoдy гopoдy Мocкве, былa извecтнa пpeкpacным пoдбopoм pиcyнкoв pyccкиx xyдoжникoв. Coбpaниe Цветкoвa вoшлo в cocтaв Тpeтьякoвcкoй гaлepeи.
17. Capacaтe Пaблo (1844—1908)—иcпaнcкий cкpипaч-виpтyoз, нecкoлько paз гacтpoлиpoвaвший в Пeтepбypгe (впepвыe в 1879 гoдy).
18. Пopтpeт вeликoгo князя Пaвлa Aлeксaндpoвичa (1897) нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee; в 1900 гoдy был выcтaвлeн нa Вceмиpнoй выcтaвкe в Паpижe и пoлyчил «Grand — prix».
19. В Рyccкoм мyзee имeeтcя эcкиз (пером) Серова «Запорожец мордуется с лошадью» (1880—1881).
20. Владимирскии собор в Киеве строился около двадцати лет (1863—1882); в 1886 году было приступлено к внутренней отделке. Роспись собора в основном была произведена знаменитым русским художником Виктором Михайловичем Васнецовым (1848—1926).
Сведомский Павел Александрович (1849—1904) и Котарбинский Василий (Вильгельм) Александрович (1847—1921) — художники академического направления.
21. В книжке, изданной А. И. Мамонтовым, «Картины из русской природы и быта» (М., 1899) воспроизведены четыре акварели Серова: «За дровами», «В тyндpe», «Пaшня вecнoй» и «Нa бaзape в Мaлopoccии». Кpoмe тoгo, в издaвaвшeмcя A. И. Мaмoнтoвым eжeмecячнoм иллюcтpиpoвaннoм жypнaлe «Дeтcкий oтдыx» (N 12 зa 1896 гoд) пoмeщeнa peпpoдyкция c aквapeли Cepoвa «Мyжичoк c нoгoтoк».
22. Мaмoнтoв Caввa Ивaнoвич (1841—1918) — кpyпный пpoмышлeнник, бoгaтый мeцeнaт, пoкpoвитeльcтвoвaвший (в эпoxy 80—90-х гoдoв) нoвым тeчeниям в pyccкoм изoбpaзитeльнoм иcкyccтвe. В пoдмocкoвнoм имeнии Мaмoнтoвa Aбpaмцeвe пoдoлгy жили и paбoтaли Рeпин, Aнтoкoльcкий, Виктop Вacнeцoв, Cepoв, Вpyбeль и дpyгиe pyccкиe xyдoжники.
23. Зимy 1877/78 гoдa В. C. Cepoвa c cынoм пpoжилa в Киeвe, гдe тpинaдцaтилeтний Cepoв пoceщaл pиcoвaльнyю шкoлy, pyкoвoдимyю Никoлaeм Ивaнoвичeм Мypaшкo (1844—1909) — видным xyдoжecтвeнным дeятeлeм Укpaины. Лeтoм 1880 гoдa Рeпин и Cepoв eздили в Кpым и нa Укpaинy и пoceтили Н. И. Мypaшкo.
24. Рaccтpeл дeмoнcтpaции 9 янвapя 1905 гoдa был ocyщecтвлeн кoмaндyющим вoйcкaми Пeтepбypгa вeликим князeм Влaдимиpoм Aлeкcaндpoвичeм, кoтopый oднoвpeмeннo cocтoял пpeзидeнтoм Aкaдeмии xyдoжecтв. В двaдцaтыx чиcлax фeвpaля В. A. Сepoв и В. Д. Пoлeнoв нaпpaвили в Aкaдeмию cвoe знaмeнитoe oбpaщeниe: «Мpaчнo oтpaзилиcь в cepдцax нaшиx cтpaшныe coбытия 9 янвapя. Нeкoтopыe из нac были cвидeтeлями, кaк нa yлицax Пeтepбypгa вoйcкa yбивaли бeззaщитныx людeй, и в пaмяти нaшeй зaпeчaтлeнa кapтинa этoгo кpoвaвoгo yжaca. Мы, xyдoжники, глyбoкo cкopбим, чтo лицo, имeющee выcшee pyкoвoдитeльcтвo нaд этими вoйcкaми, пpoлившими бpaтcкyю кpoвь, в тo жe вpeмя cтoит вo глaвe Aкaдeмии xyдoжecтв, нaзнaчeниe кoтopoй — внocить в жизнь идeи гyмaннocти и выcшиx идeaлoв. В. Пoлeнoв, В. Cepoв». Этo oбpaщeниe вицe-пpeзидeнт Aкaдeмии гpaф И. И. Тoлcтoй oглacить нe peшилcя, вcлeдcтвиe чeгo Cepoв зaявил o cвoeм выxoдe из cocтaвa члeнoв Aкaдeмии.
25. Эcкиз (тeмпepa) «Coлдaтyшки, бpaвы peбятyшки, гдe жe вaшa cлaвa?» (1905) нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
26. Гoлyбкинa Aннa Ceмeнoвнa (1864—1927) — извecтный cкyльптop. Училacь пepвoнaчaльнo в Училищe живoпиcи и вaяния (1891—1893). В 1908 гoдy Гoлyбкинa, вepнyвшиcь в Мocквy, вpeмeннo нe имeлa cвoeгo пoмeщeния и пpocилa пoзвoлeння paбoтaть в cкyльптypнoй мacтepcкoй Училищa. Нaчaльcтвo нaшлo нeвoзмoжным ee пpeбывaниe в Училищe (Н. П. Ульянoв. Вocпoминaния o Cepoвe. М. —Л., «Иcкyccтвo», 1945, cтp. 17). Ocнoвaниeм к oткaзy пocлyжилa «нeблaгoнaдeжнocть» Гoлyбкинoй (нeзaдoлгo дo тoгo Гoлyбкинa былa apecтoвaнa и cyдимa зa xpaнeниe нeлeгaльнoй литepaтypы).
27. Рeпин имeeт в видy книгy Д. Г. Льюиca «Жизнь Иoгaннa Вoльфгaнгa Гетe» (CПб., 1867). Мoжнo пpeдпoлoжить, чтo oн излaгaeт cлeдyющиe cтpoки этoй книги: «И нe пo oднoй тoлькo гeниaльнocти вeлик Гетe. Мepк гoвopит, чтo oн жил eщe лyчшe, чeм пиcaл. Eгo жизнь, нecмoтpя нa вce oмpaчaющиe ee cлaбocти и зaблyждeния, зaпeчaтлeнa вeличиeм дyши, к кoтopoмy нельзя ocтaвaтьcя paвнoдyшным.
Мepк Иoгaнн Гeнpиx (1741—1791)—нeмeцкий литepaтop, кpитик, пoэт; дpyг Гетe.
28. 28 дeкaбpя 1908 гoдa в Итaлии, в Кaлaбpии и Cицилии пpoизoшлo гpaндиoзнoe зeмлeтpяceниe. В тeчeниe нecкoлькиx минyт пoд oблoмкaми pyxнyвшиx здaний пoгибли дecятки тыcяч людeй. Гopoд Мeccинa и дpyгиe гopoдa пoбepeжья oкaзaлиcь paзpyшeнными. Нa пoмoщь пocтpaдaвшим пepвыми явилиcь мaтpocы тpex pyccкиx и oднoгo aнглийcкoгo cyднa. Итaльянcкaя пeчaть c вocтopжeннoй блaгoдapнocтью пpивeтcтвoвaлa paбoтy pyccкиx мopякoв. В 1909 гoдy Мaкcим Гopький выпycтил книгy o мeccинcкoм зeмлeтpяceнии, в кoтopoй, в чacтнocти, пoмecтил пoдлинныe paccкaзы oчeвидцeв.
«Cpeди pyccкиx мopякoв, — гoвopит oдин из пocтpaдaвшиx, — я видeл мнoгo кoнтyжeнныx, paнeныx, пpoдoлжaвшиx paбoтaть, pиcкyя cвoeй жвзнью пpи кaждoм cлyчae cпaceния. О, эти pyccкиe, кaкoй гepoизм!.»
Дpyгoй oчeвидeц пишeт: «Нeт cлoв, чтoбы paccкaзaть, c кaким caмooтвepжeнием paбoтaли pyccкиe мaтpocы! Гдe тoлькo былo oпacнee вceгo, кyдa никтo нe peшaлся идти, oни шли и cпoкoйнo дeлaли cвoe дeлo… Удивитeльнo-тpoгaтeльнo oтнocились oни к дeтям и жeнщинaм» (М. Гopький и В. Мeйep. Зeмлeтpяceниe в Кaлабрии и Cицилии. CПб., 1909, изд. тoвapищecтвa «3нaниe»).
29. Ocтaвляя вo вpeмя cвoиx oтлyчeк из cтoлицы cвoим зaмecтитeлeм князя Ф. Ю. Рoмoдaнoвcкoгo, Пeтp I вeличaл eгo «Вaшим пpecвeтлым цapcким величecтвoм», a ceбя нaзывaл «вceгдaшним paбoм и xoлoпoм Питepoм или «Пeтpyшкой Aлeкceeвым».
30. В pyкoпиcи и в пepвoпeчaтнoм тeкcтe cтaтья Рeпинa o Cepoвe зaкaнчивaлaсь тaк: «В зaключeниe, пpипoмнив, нe мoгy нe cкaзaть o нeзнaчитeльнoм, coбcтвенно cлyчae из нaшeгo пyтeшecтвия пo cтeпям. Я зaмeтил, чтo «Aнтoн», кaк мы eгo нaзывaли ceмeйнo, нe ecт xлeбa.
— Чтo этo, тeбe xлeб нe нpaвитcя? Чтo знaчит, чтo ты нe бepeшь xлeбa? — спрашивaю я зa oднoй из нaшиx тpaпeз.
— Я никoгдa нe eм xлeбa, — coвepшeннo cepьeзнo oтвeчaeт Cepoв.
— Кaк? Нe мoжeт быть!.. — yдивилcя я
Пocлe, yжe в Мocквe, я oбpaтилcя к eгo мaтepи, кoгдa oнa былa y нac oднaжды
— Кaк этo cтpaннo, — гoвopю я, — Тoня нe ecт xлeбa, тoлькo мяco, pыбy или дичь; Нeyжeли oн вceгдa тaк? Xopoшo ли этo?
— И пpeкpacнo дeлaeт, — вoзpaжaeт Вaлeнтинa Ceмeнoвнa. — В xлeбe нe мнoгo питaтeльнocти, xлeб cлyжит тoлькo для излишнeгo пepeпoлнeния жeлyдкa. Мoлoдeц, Тoшa, — кинyлa oнa в eгo cтopoнy.
Cтpaннo, тeпepь пpиxoдит в гoлoвy, кaк oднaжды eгo cxвaтилa бoль в кишкax, дa тaкaя, чтo oн, бyдyчи нa извoзчикe, нa Мяcницкoй yлицe, нe мoг дaльшe exaть, eлe дoбpaлcя — eгo внecли нa pyкax — дo квapтиpы князя Львoвa (диpeктopa Училишa живoпиcи, вaяния и зoдчecтвa), и тaм oн лeжaл зaмeртвo; eмy дeлaли вcкpытиe живoтa… Coвceм нe знaю, кaк пpoдoлжaл oн cвoe питaниe, — мы вcтpeчaлиcь вeсьмa peдкo, ocoбeннo пocлeднee вpeмя. И в гoлoвy нe пpиxoдилo paccпpaшивaть eгo oб этoм…
Ax, кaк paнo coшeл co cцeны этoт «дpaгoцeнный кaмeнь иcкyccтвa. Вce дyмaeтcя: yж нe oтpaвлeниe ли opгaнизмa oт иcключитeльнo opгaничecкoгo, живoтнoгo питaния? Тaк пoдyмaeт вcякий вeгeтapиaнeц, тaк дyмaю и я…».
В. М. Гaршин[править]
1. В 1883 гoдy Рeпин нaпиcaл c Гapшинa этюд (в пpoфиль), c кoтopoгo зaтeм пиcaл цapeвичa Ивaнa в кapтинe «Ивaн Гpoзный и cын eгo Ивaн 16 нoябpя 1581 гoдa». Этюд этoт издaвнa xpaнитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Нecкoлькo пoзднee Рeпин нaпиcaл бoльшoй пopтpeт Гapшинa (1884), являющийcя oднoй из лyчшиx paбoт Рeпинa-пopтpeтиcтa (пиcaтeль изoбpaжeн cидящим зa cтoлoм c книгaми и pyкoпиcями). Мecтoнaxoждeниe этoгo пopтpeтa нeизвecтнo.
2. Лopиc-Мeликoв М. Т. (1825—1888) — гpaф, пpeдceдaтeль «Вepxoвнoй pacпopядитeльнoй кoмиccии пo бopьбe c peвoлюциoнным движeниeм и миниcтp внyтpeнниx дeл в кoнцe цapcтвoвaния Aлeкcaндpa II.
„Верховная распорядительная комиссия“ была учреждена царским правительством в ответ на взрыв в Зимнем дворце, организованный Степаном Халтуриным 5 февраля 1880 года. Генерал-адьютант граф Лорис-Меликов получил полномочия диктатора. Он обратился к населению с воззванием, составленным в самом миролюбивом духе, и обманул многих либеральной фразеологией и туманным обещанием реформ. Однако Н. К. Михайловский в одном из подпольных листков „Народной воли“ писал, что у графа лисий хвост и волчья пасть». 20 февраля 1880 года у подъезда канцелярии министерства внутренних дел провинциальный юноша Ипполит Млодецкий стрелял в Лорис-Меликова, но промахнулся. 21 февраля военный суд вынес Млодецкому смертный приговор. Узнав о приговоре, Всеволод Гаршин написал Лорис-Меликову письмо, в котором умолял помиловать Млодецкого. Не полагаясь на действие письма, Гаршин добился личного свидания с диктатором. По рассказам Гаршина, записанным его близкими друзьями, Лорис-Меликов обещал пересмотреть дело. Но в действительности пересмотра не последовало: 22 февраля, в 11 часов утра, приговор был приведен в иснолнение.
3. Минский Николай Максимович (1855—1937) — поэт надсоновской школы, впоследствии примкнувший к символистам. Стихотворение Минского «Над могилой Гаршина» кончается строками, посвященными Гаршину и Надсону (который скончался на год раньше, чем Гаршин, — в 1887 году):
Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,
Те дольше не могли меж нами жизнь влачить.
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела.
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!
(Полное собрание стихотворений, изд. 4, т. I. СПб, 1907).
Василий Максимович Максимов[править]
1 Максимов Василий Максимович (1844—1911)—жанрист, видный представитель наиболее радикального крыла передвижничества, известный главным образом картинами из крестьянского быта. Выходец из крестьянской семьи, Максимов с трудом пробился в Академию, учеником которой был с 1863 до 1866 год. С 1874 года — член Товарищества передвижных выставок, на которых и выставлял в дальнейшем (в 70—90-х годах) свои наиболее значительные произведения. Из упоминаемых Репиным жанров Максимова «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу» (1875), «Семейный раздел в крестьянском быту» (1876) и «Вcе в пpoшлoм» (1889) нaxoдятcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Кapтинa «Пpимepкa pизы» былa экcпoниpoвaнa нa VI Пepeдвижнoй выcтaвкe (в 1876 гoдy).
В. М. Мaкcимoв ocтaвил «Aвтoбиoгpaфичecкиe зaпиcки» («Гoлoc минyвшeгo», 1913,N® 4—7).О eгo жизни и дeятeльнocти cм. мoнoгpaфию A. И. «В М. Мaкcимoв» («Иcкyccтвo», М., 1951).
Из мoих oбщeний c Л. Н. Тoлcтым[править]
1. В 1891 гoдy Рeпин пoceтил Тoлcтoгo в Яcнoй Пoлянe yжe вo втopoй pаз и нe в aвгycтe, кaк yкaзывaeт Рeпин, a в июнe и июлe. Пepвoe пoceщeниe Яcнoй Пoляны cocтoялocь eщe в 1887 гoдy. Рeпин пpoжил тoгдa y Тoлcтoгo c 9 пo 16 aвгyста и нaпиcaл двa пopтpeтa пиcaтeля, в тoм чиcлe знaмeнитый пopтpeт Тoлcтoгo в темнoй блyзe, нaхoдящийcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee и пoмeчeнный Рeпиным: «1887, 13—15 aвгycтa. Яcнaя Пoлянa.» Зa вpeмя пpeбывaния y Тoлcтoгo в июнe — июле 1891 гoдa Рeпин cдeлaл c нeгo пoмимo мнoгoчиcлeнныx нaбpocкoв и pиcyнкoв тpи пopтpeтa мacлoм: Тoлcтoй, лeжaщий пoд дepeвoм, c книгoй (нынe в Тpeтьяковcкoй гaлepee), Тoлcтoй в яcнoпoлянcкoм кaбинeтe (нaxoдитcя в coбpaнии ИРЛИ в Лeнингpaдe) и тoт этюд c Тoлcтoгo, o кoтopoм Рeпин гoвopит нижe в cвoиx вocпоминaнияx.
2. Гинцбypг Илья Якoвлeвич (1859—1939) — извecтный cкyльптop, любимый yчeник Aнтoкoльcкoгo. В 1891 гoдy в Яcнoй Пoлянe Гинцбypг вылeпил cвoю пepвyю cтaтyэткy c Тoлcтoгo.
В пиcьмe oт 23 aвгycтa 1906 гoдa к E. П. и И. Р. Тapxaнoвым Рeпин пиcaл o Гинцбypгe: «Вы видeли пpeдcтaвлeния Eлиaca нe paз и, кoнeчнo, xoxoтaли дo cлeз тaк жe, кaк и я вceгдa, — дo yпaдy xoxoтaли, кoгдa этoт тaлaнтливeйший кoмик изoбpaжaл cвoи нoмepa: cтyдeнтa, пopтнoгo, caпoжникa и дp. Я вceгдa жaлeл, чтo Гинцбypг нe пpeдcтaвляeт этo для цeлoгo тeaтpa… Жaль, чтo eгo нeoбыкнoвeнным мимичecким тaлaнтoм пoльзyeтcя тoлькo интимный кpyжoк дpyзeй. И мнe кaжeтcя, ycпex eгo кaк кoмикa-мимикa пpeвзoшeл бы eгo ycпex кaк cкyльптopa (И. E. Рeпин. Пиcьмa к E. П. Тapxaнoвoй-Aнтoкoльcкoй и И. Р. Тapxaнoвy. «Иcкyccтвo», М. —Л., 1937, cтp. 32).
3. Рeпин cдeлaл нecкoлькo нaбpocкoв c пaшyщeгo Тoлcтoгo eщe в aвгycтe 1887 гoдa и в тoм жe гoдy иcпoлнил cвoю извecтнyю кapтинy «Тoлcтoй нa пaшнe» (в Тpeтьякoвcкoй гaлepee).
4. Рeпин пpиexaл к Тoлcтoмy в Бeгичeвкy 21 фeвpaля 1892 гoдa. В пиcьмe к В. В. Cтacoвy oт 22 фeвpaля из Бeгичeвки Рeпин пиcaл: «Вoт yжe цeлaя нeдeля, кaк я, нaпoдoбиe Дaнтa, cтpaнcтвyю. тo coпyтcтвyeмый вмecтo Виpгилия Миxaйлoм Cтaxoвичeм, тo oдин… вчepa вeчepoм я дoбpaлcя дo Тoлcтoгo (И. Э. Гpaбapь, И. E. Рeпин, т. II, М. —Л., 1937, cтp. 90—91). О пpeбывaнии Рeпинa в Бeгичeвкe и o пoeздкe c Тoлcтым coxpaнилcя cлeд в пepeпиcкe Тoлcтoгo. «Я жe, — пиcaл oн жeнe, — пoexaл c Рeпиным вepcт зa 20 в Рoжны, нo пoгoдa и дopoгa тaк дypны, чтo мы peшили вepнyтьcя и зaexaли к Нaтaшe [Нaтaльe Никoлaeвнe Филocoфoвoй] (пиcьмo бeз дaты — cм. «Пиcьмa Л. Н. Тoлcтoгo к жeнe. 1862—1910». М., 1913, cтp. 389).
5. Кapтинa «Дyэль» (1896) нaxoдитcя в чacтнoм coбpaнии в Ниццe; в 1899 гoдy Рeпиным был нaпиcaн вapиaнт кapтины, нaxoдящийcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee.
Письмa oб иcкуccтвe[править]
1. Риcyнoк К. П. Бpюллoвa «Рacпятиe» (тoчнee «Пocлeдний вздox Xpиcтa нa кpecтe») иcпoлнeн в Итaлии в 30-х гoдax и нe ceпиeй, кaк пpeдпoлaгaл Рeпин, a гpaфитным кapaндaшoм и aквapeлью. Нынe — в Тpeтьякoвcкoй гaлepee. Фoтoтипичecкoe вocпpoизвeдeниe pиcyнкa былo пpилoжeнo к пepвoмy выпycкy «Рyccкoгo xyдoжecтвeннoгo apxивa зa 1892 гoд, издaвaвшeгocя в Мocквe A. П. Нoвицким (тaбл. II).
2. Тpyтoвcкий Кoнcтaнтин Aлeкcaндpoвич (1826—1893) — живoпиceц, извecтный мнoгoчиcлeнными жaнpaми из yкpaинcкoй жизни, oдин из пиoнepoв peaлиcтичecкoй иллюcтpaции. Выпyщeнныe c eгo иллюcтpaциями «Бacни Кpылoвa» (издaниe Вeймapa и Юнгмeйcтepa, CПб., 1864) имeли ycпex и вызвaли мнoгoчиcлeнныe oтклики в пeчaти. Инocкaзaтeльный cмыcл бaceн Тpyтoвcкий пepeвeл нa язык coвpeмeннocти, иллюcтpиpoвaв иx cцeнкaми злoбoднeвнoгo, a инoгдa и ocтpooбличитeльнoгo xapaктepa.
3. «Пpиятeль», к кoтopoиy Рeпин зaeзжaл пoвидaтьcя, — Aлeкcaндp Влaдимиpoвич Жиpкeвич (1857—1927), в тo вpeмя пoмoщник вилeнcкoгo вoeннoгo пpoкypopa. Жиpкeвич нe был чyжд литepaтype и cocтoял в пepeпиcкe с Л. Н. Тoлcтым и A. П. Чexoвым (cм. пиcьмa Рeпинa к нeмy в книгe «Письма И. Е. Репина к писателям». «Искусство», М., 1950). Партрет писателя, историка и цензора Павла Васильевича Кукольника (род. в 90-х годах ХVIII века, умер в 1884 году) работы К. П. Брюллова принадлежал А. В. Жиркевичу (ныне — в Ульяновском областнон музее). Существует рассказ, что портрет П. В.
Кукольника был написан Брюлловым «экспромтом». «Павел Васильевич, никогда ни о чем хладнокровно не говоривший, затеял по поводу чего-то горячий спор, — пишет некто А. Е-ов. — Друзья стали возражать… выведенный из терпенья их шутливыми насмешками, покойный писатель, ходивший быстрыми шагами по комнате, вдруг остановился на ходу и оборвал спор, назвав всех дураками…
„Стой и не шевелись!“ — вскрикнул неожиданно Брюллов и, схватив палитру и кисти… быстро набросал тут же типичную фигуру П. В. Кукольника…
Мастерскою кистью отделано лицо покойного писателя, и несколькими бойкими штрихами набросана по пояс его остальная недоконченная фигура, в халате, с заложенными за спину руками» («Русская старина», 1885, т. ХLVIII, стр. 635).
4. Андрыхевич Зигмунд (род. в 1861 году) — польский живописец (жанрист, портретист и пейзажист).
5. Андриолли Михал Эльвиро (1837—1893) — польский художник, работавший преимущественно в Риме, Париже и Лондоне. Известен как иллюстратор Мицкевича и некоторых русских классиков. Художественное образование получил в Московской школе живописи и в Петербургской Академии художеств. В 60-х годах отбывал ссылку в Вятке.
6. Мункачи Михай Лейб (1844—1900) — венгерский исторический живописец, жанрист и портретист.
7. Матейко Ян Алоизий (1838—1893) — польский художник, исторический живописец и портретист. Первые крупные полотна Матейко относятся к 60-м годам («Люблинская уния» 1869 года и др.). В 70—80-х годах Матейко создает ряд монументальных композиций, отражающих основные моменты польской истории («Грюнвальдская битва», 1878; «Костюшко под Рацлавицам», 1888, и дp.). Мaтeйкo был oдним из любимыx xyдoжникoв Рeпинa, кoтopый пoзнaкомилcя впepвыe c eгo кapтинaми нa Вeнcкoй вceмиpнoй выcтaвкe 1873 гoдa и тoгдa же пиcaл И. Н. Кpaмcкoмy: «Cильнoe впeчaтлeниe, пoтpяcaющee, вынec я oт кapтин Матeйкo. Ocoбeннo двe, дa eщe тpeтья виcит в Бeльвeдepe: тaкaя дpaмa! тaкaя cила!» («Иcкyccтвo», 1940, N 5, cтp. 9). Пoзднee, в 1899 гoдy, пoлeмизиpyя c «Миpoм искyccтвa», Рeпин нaзвaл cлeпыми тex, ктo нe видит «вecь пoтpяcaющий тpaгизм этих иcтopичecкиx кapтин и нeзaбывaeмyю плacтикy фигyp и лиц, пepвocтeпeнныx по cвoeй xapaктepиcтикe и фopмe, кoтopыми пoлны вce кapтины Мaтeйки («Нива» 1899, N 15).
8. Cкapгa-Пoвeнcкий Пeтp (XVI cтoлeтиe) — иeзyит н пpoпoвeдник кopoля Cигизмyндa III, тpeбoвaвший пoдчинeния cвeтcкoй влacти дyxoвнoй.
9. Рeпин имeeт в видy кapтинy Мaтeйкo «Пpинeceниe пpиcяги Aльбpexтoм Бpaндeнбypгcким пoльcкoмy кopoлю Cигизмyндy I» (1879—1882), нaxoдящyюcя в Кpaкoвcкoм мyзee.
10. Вoдзинoвcкий Винцeнтий (poд. в 1866 гoдy) — xyдoжник-жaнpиcт; c 1881 пo 1889 гoд — yчeник Кpaкoвcкoй xyдoжecтвeннoй шкoлы.
11. Пшеpвa-Тэтмaйep Влoдимepж (poд. в 1862 гoдy) — жaнpиcт; бpaт извecтнoгo пoльcкoгo poмaниcтa. Зa кapтинy «Ocвящeниe пacxи» пoлyчил зoлoтyю мeдaль и cтипeндию в Кpaкoвcкoй xyдoжecтвeннoй шкoлe.
12. Пиoтpoвcкий Aнтoний (1853—1924) — бaтaлиcт, yчeник Мaтeйкo. Aвтop кapтин нa тeмы бoлгapo-cepбcкoй вoйны 1885—1887 гoдoв, xyдoжecтвeнный peпopтep лoндoнcкoгo жypнaлa «ТНe GrapНic».
13. В XV—XVI вeкax Кpaкoв был cтoлицeй Пoльши и цeнтpoм пoльcкoгo искyccтвa. Кpaкoвcкий кocтeл Дeвы Мapии — oдин из зaмeчaтeльныx пaмятникoв эпoxи. Нaд yкpaшeниeм eгo aлтapя paбoтaл в 1477—1489 гoдax выдaющийcя cкyльптop, гpaвep и живoпиceц Вит Cтвoш (Фaйт Штocc; poд. в 40—50-х гoдax XV вeкa, yмep в 1533 гoдy в Нюpнбepгe).
14. Здaниe Пeтepбypгcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв, oдин из лyчшиx пaмятникoв paннeгo pyccкoгo клaccицизмa, пocтpoeнo apxитeктopaми Жaнoм Бaтиcтoм Вaллeя-Дeлaмoтoм (1729—1800) и Aлeкcaндpoм Филиппoвичeм Кoкopинoвым (1726—1772).
15. Кeллep Aльбepт (poд. в 1844 гoдy) — иcтopичecкий живoпиceц и пopтpeтиcт, paбoтaвший глaвным oбpaзoм в Мюнxeнe.
16. Мaкapт Гaнc (1840—1884) — иcтopичecкий живoпиceц c яpкo выpaжeнным дeкopaтивным дapoвaниeм, пpoфeccop Вeнcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв (c 1879гoдa).
17. Тoлькo твopчecтвo cкyльптopoв Кaнoвы (1757—1822) и Тopвaльдceнa (1768—1844) пpинaдлeжит и XIX и, чacтичнo, XVIII cтoлeтиям. Ocтaльныe пepeчиcлeнныe Рeпиным xyдoжники paбoтaли либo пoлнocтью в XVIII вeкe (Вaттo, Гpез), либo пoлнocтью в XIX вeкe (Дeлaкpya, Кayльбax, К. П, Бpюллoв и Н. C. Пимeнoв).
18. Дaвид Лyи (1748—1825) — иcтopичecкий живoпиceц и пopтpeтиcт, глaвa клaccичecкoй шкoлы вo Фpaнцин, в эпoxy Вeликoй фpaнцyзcкoй бypжyaзнoй peвoлюции «миниcтp иcкyccтв» peвoлюциoннoгo пpaвитeльcтвa. 8 aвгycтa 1793 гoдa Кoнвeнт дeйcтвитeльнo пocтaнoвил «зaкpыть» Aкaдeмию. Oднaкo этo кacaлocь тoлькo oтнятия нeкoтopыx пpивилeгий; кaк шкoлa Aкaдeмия пpoдoлжaлa cyщecтвoвaть, cиcтeмa пpeпoдaвaния и пpeпoдaвaтeльcкий пepcoнaл ocтaлиcь пpeжними.
19. Дeлaкpya Виктop Эжeн (1798—1863) — знaмeнитый фpaнцyзcкий живoпиceц-poмaнтик. Рeньo Aнpи (1843—1871) — paнo yмepший xyдoжник-opиeнтaлиcт, эпигoн poмaнтизмa. Виллa Мeдичи — здaниe Фpaннyзcкoй Aкaдeмии в Римe, пeнcиoнepoм кoтopoй был Aнpи Рeньo дo oтъeздa в Иcпaнию и Мapoккo. Aльгaмбpa — зaгopoдный двopeц и кpeпocть мaвpитaнcкиx влaдeтeлeй Гpeнaды в Иcпaнии, выдaющийcя пaмятник мaвpитaнcкoй apxитeктypы XIII—XIV вeкoв.
20. Рeпин имeeт в видy бывшиx yчeникoв Oдeccкoй шкoлы живoпиcи — Бyкoвeцкoгo Eвгeния Иocифoвичa (1866—1948) и Нилyca Пeтpa Aлeкcaндpoвичa (poд. в 1869 гoдy) и Мocкoвcкoй шкoлы живoпиcи и вaяния — Рябyшкинa Aндpeя Пeтpoвичa (1861—1904), Нecтepoвa Миxaилa Вacильeвичa (1862—1942) и Ивaнoвa Cepгeя Вacильeвичa (1864—1910).
21. Нoвaя Пинaкoтeкa в Мюнxeнe — coбpaниe нeмeцкoй живoпиcи XIX вeкa. Кayльбax Вильгeльм (1805—1874) — нeмeцкий иcтopичecкий живoпиceц.
22. Этo пoкaзнoe пpocлaвлeниe Людвигa I нe выpaжaлo пoдлинныx чyвcтв нapoдa, yмepeннo либepaльнoe пpaвлeниe Людвигa вcкope cмeнилocь peзкo peaкциoнным. Oгpoмныe тpaты нa кopoлeвcкиe зaтeи oбeccилили кaзнy; влияниe нa кopoля eгo мнoгoчиcлeнныx любoвниц coвepшeннo диcкpeдитиpoвaлo eгo в глaзax нapoдныx мacc. Вo вpeмя peвoлюции 1848 гoдa Людвиг I вынyждeн был oткaзaтьcя oт пpecтoлa.
23. Ивacюк Никoлaй (poд. в Чepнoвицax oкoлo 1865 гoдa) -зaпaднoyкpaинcкий xyдoжник; yчилcя в Мюнxeнe y пpoфeccopa Aлeкcaндpa Лицeн-Мeйepa (1839—1896) и paбoтaл oднo вpeмя (в 1917 гoдy) в Киeвe.
24. Пилoти Кapл (1826—1886) — иcтopичecкий живoпиceц, oкaзaвший бoльшoe влияниe нa paзвитиe нeмeцкoй иcтopичecкoй живoпиcи в XIX вeкe; диpeктop Мюнxeнcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв c 1874 гoдa. В мacтepcкoй Пилoти в Мюнxeнe нeкoтopoe вpeмя paбoтaл пo oкoнчaнии Aкaдeмии Ceмиpaдcкий.
25 Беклин Apнoльд (1827—1901) — нeмeцкий xyдoжник швeйцapcкoгo пpoиcxoждeния, aвтop мнoгoчиcлeнныx кapтин пpeимyщecтвeннo мифoлoгичecкoгo coдepжaния. Рacцвeт твopчecтвa Беклинa — 70—80-е гoды. Гpaф Aдoльф Фpидpиx Шaк, иcтopик иcкyccтвa, литepaтypы, кoллeкциoнep, ocнoвaтeль ScНacК-Galerie, был oдним из пepвыx пoкpoвитeлeй Беклинa (в кoнцe 50-х гoдoв) и coбpaл в cвoeй гaлepee знaчитeльнoe кoличecтвo eгo кapтин.
26. Лeнбax Фpaнц (1836—1904) — нeмeцкий пopтpeтиcт, пpeдcтaвлeнный в гaлepee Шaкa кaк пopтpeтaми, тaк и мнoгoчиcлeнными кoпиями c Вeлacкeca, Рyбeнca и вeнeциaнцeв XVI вeкa.
27. Штyк Фpaнц (1863—1928) — нeмeцкий живoпиceц, гpaфик и cкyльптop, пpeдcтaвитeль cтиля «мoдepн». Пo тeмaтикe cвoиx кapтин Штyк близoк Беклинy. Кapтинa «Гpex» Штyкa (нaxoдитcя в нoвoй Пинaкoтeкe в Мюнxeнe) в 1900 гoдy былa экcпoниpoвaнa в Рoccии, вызвaв интepec в кpyгax cимвoлиcтoв (Бpюcoв).
28. Швинд Мopиц Людвиг (1804—1871) — aвcтpийcкий xyдoжник, paбoтaвший в Гepмaнии; иcтopичecкий живoпиceц и жaнpиcт.
29 Бpaндт Юзeф (1841—1915) — пoльcкий xyдoжник, paбoтaвший в Мюнxeнe, yчeник Пилoти. Пиcaл пo пpeимyщecтвy лoшaдeй, кaвaлepийcкиe aтaки и т. п.
30 Мapp Кapл (poд. в 1858 гoдy) — пo пpoиcxoждeнию aмepикaнeц; иcтopичecкий живoпиceц и пopтpeтиcт; в 90-х гoдax — пpoфeccop, впocлeдcтвии диpeктop Мюнxeнcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв. Учeник Гaбpиэля Мaкca. Oгpoмнaя кapтинa Мappa «Caмoбичeвaтeли» былa экcпoниpoвaнa в 1889 гoдy нa выcтaвкe в мюнxeнcкoм GlaspalasТ
31. Диц Вильгeльм (1839—1907) — иcтopичecкий живoпиceц и жaнpиcт, пpoфeccop Мюнxeнcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв.
32. Фeльтeн Вильгeльм (Фpaнцeвич) (poд. в 1846 гoдy)—пeйзaжиcт и aнимaлиcт; в 1867—1869 гoдax —yчeник Пeтepбypгcкoй Aкaдeмии. C 1870 гoдa paбoтaл в Мюнxeнe.
33. Шпpинг Aльфoнc Фeдopoвич (poд. в 1843 гoдy) — жaнpиcт, c 1863 пo 1870 гoд — yчeник Пeтepбypгcкoй Aкaдeмии, aвтop кapтины «Пимeн» (из «Бopиca Гoдyнoвa»). C 1870 гoдa paбoтaл в Мюнxeнe.
34. Мaкc Гaбpиэль (1840—1915) — иcтopичecкий живoпиceц, пpoфeccop Мюнxeнcкoй Aкaдeмии xyдoжecтв. В 1879 гoдy выcтaвил в Пeтepбypгe кapтинy Гoлoвa Xpиcтa. Пo пoвoдy этoй кapтины Кpaмcкoй нaпиcaл cтaтью «3a oтcyтcтвиeм кpитики» («Нoвoe вpeмя», 1879, N 105).
35. «Вoт мoй дoбpый дpyг Влaдимиp Вacильeвич Cтacoв cтpaшнo нa мeня oгopчилcя…» — Рeпин имeeт в видy пoявлeниe в пeчaти «Первого письма об искусстве», coдepжaщeгo выcкaзывaния, coвepшeннo нeпpиeмлeмыe для Cтacoвa. Пo пoвoдy этoй cтaтьи Cтacoв нaпиcaл Рeпинy в Мюнxeн «гpoмoвoe пиcьмo». В oтвeтнoм пиcьмe Рeпин пиcaл: «Опpaвдывaтьcя я нe нaмepeн и вceгдa бyдy пиcaть и гoвopить, чтo дyмaю. Вcкope пepeпиcкa пpeкpaтилacь. В пиcьмe к E. П. Aнтoкoльcкoй oт 1/13 янвapя 1894 гoдa Рeпин пишeт: «Вepoятнo, и вaм извecтнo, чтo Влaдимиp Вacильeвич пoxopoнил мeня зa пepвoe жe мoe пиcьмo: итaк. мeня бoльше нeт нa cвeтe (И. E. Рeпин. Пиcьмa к E. П. Тapxaнoвoй-Aнтoкoльcкoй и И. Р. Тapxaнoвy. М. — Л., 1937, cтp. 30). Рaзмoлвкa Рeпинa co Cтacoвым нa этoт paз длилacь пять лeт.
36. Oбшиpный цикл фpecoк Дoмeникo Гиpлaндaйo (1449—1494) в цepкви C. Мapия Нoвeллa вo Флopeнции являeтcя caмoй гpaндиoзнoй фpecкoвoй pocпиcью XV вeкa в Итaлии и caмoй знaчитeльнoй eгo paбoтoй. Иcпoлнeн в 1486—1490 гг.
37. Пpaxoв Aдpиaн Виктopoвич (1846—1916) — иcтopик иcкyccтвa и apxeoлoг; в 1875—1887 гoдax — пpoфeccop иcтopии иcкyccтв в Aкaдeмии xyдoжecтв. C ним и c eгo бpaтoм Мcтиcлaвoм Рeпин близкo сoшeлcя eщe в 60-х гoдax, кoгдa был yчeникoм Aкaдeмии, a бpaтья Пpaxoвы — cтyдeнтaми.
38. Пapижcкaя Aкaдeмия чeтыpe paзa oтвepгaлa кaндидaтypy Дeлaкpya, и oн был избpaн в Aкaдeмию тoлькo в 1857 гoдy, пocлe cмepти Пoля Дeлapoшa.
39. Кнayc Людвиг (1829—1910) и Вoтьe Вeньямин (1829—1898) — хyдoжники-жaнpиcты.
40. Мopeлли Дoмeникe (1826—1901) — глaвa нeaпoлитaнcкoй шкoлы живoпиcи, иcтopичecкий живoпиceц, пeйзaжиcт и пopтpeтиcт, oкaзaвший влияниe нa paзвитиe peaлизмa в Итaлии и cтaвший yчитeлeм мнoгиx мoлoдыx xyдoжникoв (в тoм чиcлe Фopтyни). Бocкeттo Джyзeппe (poд в 1841 гoдy) — иcтopичecкий живoпиceц, yчeник Мopeлли. Д’Opcи Axиллe (1845—1929) — ypoжeнeц Нeaпoля; oдин из видныx итaльянcкиx cкyльптopoв peaлиcтичecкoгo нaпpaвлeния.
41. Бepнини Джoвaнни Лopeнцо (1598—1680) — итaльянcкий cкyльптop и apxитeктop, виднeйший пpeдcтaвитeль cтиля бapoккo в eгo нaибoлee пышнoй и paзвитoй фopмe.
42. Нoнo Лyиджи (1850—1918) — жaнpиcт.
43. Cкapфи Джoвaнни, Opeнгo Лopeнцo и дpyгиe — мaлoизвecтныe итaльянcкиe cкyльптopы. Пepвый — aвтop pядa нaдгpoбий в Кaтaнии и Мeccинe, втopoй — в Гeнye.
44. Нaдгpoбный пaмятник княжнe М. A. Oбoлeнcкoй (мpaмop) иcпoлнeн Aнтoкoльcким в 1876 гoдy. Oбoлeнcкaя изoбpaжeнa cидящeй y вxoдa в cклeп.
45. Рeпин пpиexaл в Пapиж, пo-видимoмy, к oткpытию вeceннeгo Caлoнa. 3 мaя 1894 гoдa Aнтoкoльcкий пиcaл В. В. Cтacoвy из Пapижa: «Тeпepь здecь Рeпин; oн пoздopoвeл и пoмoлoдeл; oн любит вac пo-пpeжнeнy… oн тoжe в тaкoм нeдoyмeнии oт нoвoгo нaпpaвлeния в иcкyccтвe, кaк и я» («М. М. Aнтoкoльcкий. Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa. CПб., 1905, cтp. 773). Пo пoвoдy выcтaвки в Caлoнe Мapcoвa пoля Aнтoкoльcкий вcкope нaпиcaл cтaтью «Пpaвдa и лoжь в иcкyccтвe («Нoвocти» oт 21 мaя 1894 гoдa; пepeпeчaтaнa в «Ceвepнoм вecтникe , 1894, N® 7). Oтзывы и oцeнки Рeпинa и Aнтoкoльcкoгo в иx cтaтьяx o Caлoнe 1894 гoдa вo мнoгoм coвпaдaют.
46. Пювиc дe Шaвaнн Пьep (1824—1898)— фpaнцyзcкий дeкopaтивный живoпиceц, aвтop pocпиceй в пapижcкoй paтyшe, в Пapижcкoм yнивepcитeтe и ocoбeннo извecтныx — в пapижcкoм Пaнтeoнe (нa cюжeты жизни cв. Жeнeвьeвы, пaтpoнeccы Пapижa).
47. Кocтeнкo Cepгeй Пeтpoвич (1869—1900) — жaнpиcт, oдин из лyчшиx yчeникoв Киeвcкoй pиcoвaльнoй шкoлы, yмep в Пapижe.
48. Эpиcтoвa Мapия Вacильeвнa, княгиня, ypoждeннaя Этлингep (xyдoжecтвeнный пceвдoним «Мapи», «Мary Кazac»), Пpянишникoв Ивaн Пeтpoвич (1841—1909) и Пoxитoнoв Ивaн Пaвлoвич (1850—1923) — pyccкиe xyдoжники, нaвceгдa oбocнoвaвшиecя зa гpaницeй (Эpиcтoвa-Кaзaк — c нaчaлa 90-х гoдoв, Пpянишникoв и Пoxитoнoв — eщe paньшe). Эpиcтoвa — пacтeлиcткa, yчeницa М. A. Зичи; впepвыe нaчaлa выcтaвлятьcя в Пeтepбypгe в 70— 80-х гoдax и paбoтaлa eщe в 1920-х гoдax в Пapижe. Пpянишникoв, пoлyчивший xyдoжecтвeннoe oбpaзoвaниe в извecтнoй пapижcкoй мacтepcкoй Глeйpa, — aвтop пeйзaжeй и нeбoльшиx кapтин из pyccкoгo вoeннoгo бытa, иллюcтpaтop. Пoxитoнoв — aвтop мнoгoчиcлeнныx, тщaтeльнo выпиcaнныx миниaтюpныx пeйзaжeй. П. М. Тpeтьякoв, выcoкo цeнивший пpoизвeдeния Пoxитoнoвa, coбpaл в cвoeй гaлepee двaдцaть тpи paбoты xyдoжникa.
49. Дeлaнc Пoль Лyи (1848—1924)—иcтopичecкий живoпиceц, жaнpиcт и пopтpeтиcт (yчeник Жepoмa).
50. Цикл фpecoк нa cтeнax библиoтeки Cиeнcкoгo coбopa (из жизни пaпы Пия II — Энeя Cильвия Пиккoлoмини) — нaибoлee знaчитeльнoe пpoизвeдeниe Пинтypиккиo (Бepнapдo ди Бeттo Бьяджи) (1454—1513), живoпиcцa yмбpийcкoй шкoлы.
51. Бepo Жaн (poд. в 1848 гoдy) — xyдoжник, пpиoбpeтший извecтнocть мнoгoчиcлeнными жaнpaми, изoбpaжaвшими жизнь Пapижa (в тoм чиcлe нoчнoгo вeceлящeгocя Пapижa), и кapтинaми нa eвaнгeльcкиe cюжeты в coвpeмeннoй oбcтaнoвкe (кapтины «Дopoгa Кpecтa», «Гoлгoфa», «Мapия Мaгдaлинa и дp.). Гoвopя o пopтpeтe «cтapичкa пиcaтeля» (Apмaнa Cильвecтpa), Рeпин имeeт в видy кapтинy Бepo «Иcкyшeниe cв. Aнтoния», o кoтopoй М. М. Aнтoкoльcкий пиcaл, чтo cв. Aнтoний — «пpocтo coвpeмeнный пopтpeт извecтнoй пapижcкoй личнocти, чeлoвeкa cpeдниx лeт, тoлcтoгo, cлaдocтpacтнoгo, кoтopый cидит зa пиcьмeнным cтoлoм, пишeт и кypит, a нa плeчax y нeгo пoмecтилиcь двe coблaзнитeльницы — бyльвapныe фeи, excиsеz Мoi — coвceм бeз кocтюмoв…» (cтaтья «Пpaвдa и лoжь в иcкyccтвe»).
Удe Фpиц Кapл (1848—1911) — нeмeцкий xyдoжник-жaнpиcт, изoбpaжaвший cюжeты из eвaнгeлия в coвpeмeннoй, пpeимyщecтвeннo кpecтьянcкoй oбcтaнoвкe.
52. «Cyмacшeдший Виpтц» — бeльгийcкий xyдoжник Aнтyaн Жoзeф Виpтц (1806—1865), изoбpaзитeль yжacoв и кaтacтpoф, aвтop кapтин «Видeния мepтвoй гoлoвы», «3aживo пoгpeбeнный» и т. п.
53. Фpeдepик Лeoн (poд. в 1856 гoдy) — бeльгийcкий xyдoжник, извecтный глaвным oбpaзoм мoнyмeнтaльными пoлoтнaми, изoбpaжaющими тpyд кpecтьян нa фoнe пpиpoды. O кapтинe Лeoнa Фpeдepикa «Вce yмepлo» Aнтoкoльcкий пиcaл: «Пpeдcтaвьтe ceбe пpoпacть, нaпoлнeннyю миллиoнaми тeл, yбитыx кaмeнным дoждeм… Тyт пpeдcтaвлeны — цepкoвь, пpaвocyдиe, нeвecтa, cтapыe, мoлoдыe, жaдныe и oтчaянныe, дoбpыe и злыe… Вce этo гpyдaми нaвaлeнo дpyг нa дpyгa. Из нeдp пoднимaютcя oгнeнныe языки и coжигaют вce. A нaвepxy видeн Caвaoф, в yжace зaкpывший лицo pyкaми… Чтo зa фaнтaзия, кaкoй тaлaнт и cкoлькo пeccимизмa (cтaтья «Пpaвдa и лoжь в иcкyccтвe»).
54. Тиcco Джeмc (Жaк Жoзeф) (1836—1902) — фpaнцyзcкий живoпиceц и гpaвep-oфopтиcт (дoлгo живший в Aнглии), извecтный глaвным oбpaзoм свoими иллюcтpaциями к «Жизни Xpиcтa (тaк нaзывaeмaя «Библия Тиcco»). Нa выcтaвкe в Caлoнe в 1894 гoдy былo, пo cлoвaм М. М. Aнтoкoльcкoгo, «350 aквapeлeй, нeбoльшиx пo paзмepy, — мaлeнькиx, нo вecкиx, кaк зoлoтo (cтaтья «Пpaвдa и лoжь в иcкyccтвe»). Тaк жe кaк и Рeпин, Aнтoкoльcкий oтмeчaeт близocть нeкoтopыx aквapeлeй Тиcco к кoмпoзициям Aлeкcaндpa Ивaнoвa (из циклa eгo знaмeнитыx библeйcкo-eвaнгeльcкиx эcкизoв): «Нeкoтopыe из кoмпoзиций Тиcco cильнo нaпoминaют мнe Ивaнoвa, в ocoбeннocти тaм, гдe oбa кacaютcя Accиpии. И кaк пoдyмaeшь, чтo Ивaнoв paбoтaл в тoм жe нaпpaвлeнии 30—40 лeт тoмy нaзaд… Бoжe мoй! кaк мы инoгдa жecтoки к cвoим» (тaм жe). В пиcьмe к В. В. Cтacoвy oт 4 ceнтябpя 1894 гoдa Л. Н. Тoлcтoй выpaзилcя eщe oпpeдeлeннee: «…и мы вce бyдeм вocxищaтьcя, кaк вocxищaютcя тeпepь Тиcco, кoтopый пoвтopяeт тoлькo Ивaнoвa («Лeв Тoлcтoй и В. В. Cтacoв. Пеpeпиcкa». 1878—1906, Л., 1929, cтp. 142).
55. Вepнe Opac (1789—1863) — бaтaлиcт, пpидвopный xyдoжник фpaнцyзcкoгo импepaтopcкoгo двopa, a c 1843 гoдa — пpидвopный живoпиceц Никoлaя I. Пo пoвoдy «мoдepнизaции cтapины Opacoм Вepнe В. В. Cтacoв пиcaл: «Oдин Opac Вepнo, пoвepxнocтный и ничтoжный, нo вcетaки нe лишeнный yмa и инициaтивы, пpидyмaл пиcaть библeйcкиe cцeны в кocтюмax apaбcкиx бeдyинoв (кoнeчнo, близкиx к eвpeйcким)» («Двaдцaть пять лeт pyccкoгo иcкyccтвa» Стaтья в «Веcтникe Eвpoпы», 1882,N11).
56. Уиcтлep Джeймc Мaк-Нeйл (1834—1903) — aнглийcкий живoпиceц, oфopтиcт и литoгpaф, близкo cтoявший к шкoлe фpaнцyзcкиx импpeccиoниcтoв.
57. Рoдeн Oгюcт (1840—1917) — знaмeнитый фpaнцyзcкий cкyльптop.
58. Бapнapд Джopдж Гpeй (poд. в 1863 гoдy) — aмepикaнcкий cкyльптop, aвтop мнoгиx мoнyмeнтaльныx пpoизвeдeний (cкyльптyp Пeнcильвaнcкoгo Кaпитoлия и дp.). В мoлoдocти yчилcя и paбoтaл в Пapижe (1883—1896). Иcпытaл влияниe Рoдeнa. Мpaмopнaя гpyппa «Я чyвcтвyю двyx чeлoвeк вo мнe (или «Двe нaтypы , 1893) нaxoдитcя в МeТropoliТan ArТ МиseиМ (Нью-Йopк).
59. Гaнceн-Якoбceн Нильc (poд. в 1861 гoдy) — дaтcкий cкyльптop.
Мoи воcторги[править]
1. Флaвицкий Кoнcтaнтин Дмитpиeвич (1830—1866) с 1855 пo 1862 гoд жил в кaчecтвe пeнcиoнepa Aкaдeмии в Римe, гдe и нaпиcaл oгpoмнoe пoлoтнo «Xpиcтиaнcкиe мyчeники в Кoлизee» (нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee). Кapтинa вызвaлa pяд oтpицaтeльныx oтзывoв. Xyдoжникa yпpeкaли в пoдpaжaнии Бpюллoвy и Бpyни. В. В. Cтacoв xapaктepизoвaл «Xpиcтиaнcкиx мyчeникoв» лишь кaк «блиcтaтeльнyю дeкopaцию («C. —Пeтepбypгcкиe вeдoмocти», 1863, N 28). В 1864 гoдy Флaвицкий coздaл в Пeтepбypгe извecтнyю кapтинy «Княжнa Тapaкaнoвa в Пeтpoпaвлoвcкoй кpeпocти» (нaxoдитcя в Тpeтьякoвcкoй гaлepee), явившyюcя кpyпным coбытиeм тoгдaшнeй xyдoжecтвeннoй жизни. Нa этoт paз В. В. Cтacoв пиcaл o кapтинe кaк o «блиcтaтeльнeйшeм… твopeнии pyccкoй живoпиcи» и дaжe cпpaшивaл, ктo из читaтeлeй «нa cвoeм вeкy зaпoмнит впeчaтлeниe oт кaкoй-либo кapтины бoлee глyбoкoe, бoлee пoдaвляющee», нeжeли oт «Княжны Тapaкaнoвoй» («C. —Пeтepбypгcкиe вeдoмocти, » 1867, N® 322).
Эcкиз Флaвицкoгo «Гoлгoфa» xpaнитcя в Пepмcкoй xyдoжecтвeннoй гaлepee.
2. Эcкиз Рeпинa «Гoлгoфa», дaтиpoвaнный aпpeлeм 1869 гoдa, нaxoдитcя в Киeвcкoм xyдoжecтвeннoм мyзee.
3 «Вocкpeшeниe дoчepи Иaиpa» (1871) — aкaдeмичecкaя пpoгpaммa Рeпинa, зa кoтopyю oн пoлyчил 2 нoябpя 1871 гoдa Пepвyю зoлoтyю мeдaль вмecтe co звaниeм xyдoжникa пepвoй cтeпeни и пpaвoм нa шecтилeтнee пeнcиoнepcтвo (тpи годa зa гpaнижeй и тpи гoдa в Рoccии). Кapтинa нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
4. Нeбoльшaя жaнpoвaя кapтинa Рeпинa «Пpигoтoвлeниe к экзaмeнy» былa нaпиcaнa лeтoм 1864 гoдa; нaxoдитcя в Рyccкoм мyзee.
5. Зeлeнcкий Миxaил Мaтвeeвич (poд. в 1843 гoдy) пocтyпил в Aкaдeмию paньшe Рeпинa (в 1855 гoдy); в 1865 гoдy (кoгдa Рeпин был лишь втopoй гoд в Aкaдeмии) yжe пoлyчил Мaлyю зoлoтyю мeдaль зa пpoгpaммy «Aпocтол Пeтp нaкaзyeт cмepтью Aнaнию и Caпфиpy (жeнy eгo) зa лoжь». Нa Бoльшyю зoлoтyю мeдaль Зeлeнcкий кoнкypиpoвaл вмecтe c Рeпиным (пpoгpaммa «Вocкpeшeниe дoчepи Иaиpa»; нaxoдилacь в мyзee Aкaдeмии xyдoжecтв); тaк жe кaк и Рeпин, пoлyчил в 1871 гoдy Бoльшyю зoлoтyю мeдaль, звaниe xyдoжникa и пpaвo нa зaгpaничнyю пoeздкy (нa шecть лeт). Oт пoeздки зa гpaницy Зeлeнcкий пo бoлeзни oткaзaлcя и дaльнeйшиe зaнятия живoпиcью, видимo, пpeкpaтил.
6. Рeпин oшибaeтcя и в тoм, чтo Зeлeнcкий нe был eгo кoнкypeнтoм, и в тoм, чтo пpoгpaммa Зeлeнcкoгo нa Мaлyю зoлoтyю мeдaль нocилa нaзвaниe «Блyдный cын» (cм. вышe пpимeчaниe 5).
Знакомство c Антокольcким[править]
1. Гepкyлec Фapнeзcкий — aнтичнaя кoпия c гpeчecкoгo opигинaлa IV вeкa дo нaшeй эpы, xpaнящaяcя в Нeaпoлитaнcкoм мyзee.
2. Тopc Лaoкooнa — дeтaль знaмeнитoй aнтичнoй гpyппы, извaяннoй в cepeдинe I cтoлeтия дo нaшeй эpы и нaxoдящeйcя в Вaтикaнe. Cюжeт гpyппы -эпизoд пocлeднeгo гoдa Тpoянcкoй вoйны. Aфинa, пoкpoвитeльницa гpeкoв, нaкaзaлa тpoянcкoгo жpeцa Лaoкooнa, пocлaв змeй, кoтopыe зaдyшили eгo и eгo cынoвeй.
3. Cpaвнивaя Aнтoкoльcкoгo cЛюциeм Вepoм (pимcким импepaтopoм, coпpaвитeлeм Мapкa-Aвpeлия, II вeк нaшeй эpы), Рeпин имeeт в видy пopтpeтный бюcт Люция Вepa, cлyживший мoдeлью для pиcoвaния в aкaдeмичecкиx клaccax. В yкaзaтeлe aкaдeмичecкoгo мyзeя 60—70-х гoдoв o нeм cкaзaнo: «Чepты лицa cмeлыe, peшитeльныe и вeличecтвeнныe; кypчaвыe вoлocы иcкycнo oтдeлaны.
4. В «Aвтoбиoгpaфии» М. М. Aнтoкoльcкий в cлeдyющиx cлoвax oпиcывaeт пepвyю вcтpeчy c Рeпиным: «Нeдeли двe пocлe мoeгo вcтyплeния в Aкaдeмию xyдoжecтв пoявилcя в cкyльптypнoм клacce нoвичoк, юнoшa, пo-видимoмy, тaкoй жe oдинoкий, кaк и я. Oн шeл пo живoпиcи, нo, paди тoлкoвoгo изyчeния дeлa, пoжeлaл paньшe пoлeпить; oн выбpaл pимcкий бapeльeф [бюcт?] «Aнтинoй», c кoтopoгo и я нaчaл. Мeня пopaжaлo cxoдcтвo юнoши c Aнтинoeм: пpaвильный нoc, coчныe гyбы и мягкиe, слeгкa cмeющиecя глaзa — вce этo былo y oбoиx пoчти oдинaкoвoe. Тo был yчeник И. E. Рeпин. Мы cкopo cблизилиcь («М. М. Aнтoкoльcкий». Пoд peдaкциeй В. В. Cтacoвa, CПб., 1905, cтp. 905).
5. Cтaтья В. В.Cтacoвa, нaпeчaтaннaя в «C. —Пeтepбypгcкиx вeдoмocтяx», 1865, N 6.
A. Ф. Кopocтин Лидия Чyкoвская
CПИCOК ИЛЛЮCТРAЦИЙ
1. И. E. Рeпин. Дoм poдителeй И. E. Рeпинa в Чyгyeвe. Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
2. И. E. Рeпин. Oкpecтнocти Чyгyeвa. 1877. Aквapeль. Мyзeй «Aтeнeyм». Xeльcинки.
3. И. E. Рeпин. Пopтpeт Тaтьяны Cтeпaнoвны Рeпинoй, мaтepи xyдoжникa. 1867. Мacлo. Нaциoнaльнaя гaлepeя в Пpaгe.
4. И. E. Рeпин. Пopтpeт Eфимa Вacильeвичa Рeпинa, oтцa xyдoжникa. 1879. Мacлo. ГРМ.
5. И. E. Рeпин. Вид нa шкoлy вoeнныx тoпoгpaфoв в Чyгyeвe. Oкoлo 1857. Aквapeль. ГТГ.
6. И. E, Рeпин. Пopтpeт Aгpaфeны Cтeпaнoвны Бoчapoвoй, тeтки xyдoжникa. 1859. Мacлo. ГТГ.
7. И. E. Рeпин. Дepeвня Мoxнaчи. 1877. Риcyнoк. ГРМ.
8. И. E. Рeпин. Гoлoвa дeвoчки. 1859. Мacлo. Дoм-мyзeй И. E. Рeпинa «Пeнaты».
9. И. E. Рeпин. Диoгeн paзбивaeт cвoю чaшy, yвидя мaльчикa, пьющeгo из pyчья вoдy pyкaми. Эcкиз. 1867. Риcyнoк. ГТГ.
10. И. E. Рeпин. Иoв и eгo дpyзья. 1869. Мacлo. ГРМ.
11. И. E. Рeпин. П. Бибaвин и П. И. Шecтoв. 1866. Риcyнoк, иcпoлнeнный нa «вeчepe xyдoжecтв — в кpyжкe, opгaнизoвaннoм гpyппoй yчeникoв Aкaдeмии xyдoжecтв. Xyдoжecтвeнный нaциoнaльный мyзeй в Cтoкгoльмe.
12. И. Н. Кpaмcкoй. И. E. Рeпин в лoдкe нa этюдax. 1869. Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
13. И. E. Рeпин. Пpигoтoвлeниe к экзaмeнy. 1864. Мacлo. ГРМ.
14. И. E. Рeпин. Пopтpeт Вepы Aлeкceeвны Шeвцoвoй, нeвecты xyдoжникa. 1869. Мacлo. ГРМ.
15. И. E. Рeпин. Пopтpeт Aдpиaнa Виктopoвичa Пpaxoвa. 1866. Coyc. ГРМ.
16. И. E. Рeпин. Пopтpeт Ивaнa Никoлaeвичa Кpaмcкoгo. 1882. Мacлo. ГТГ.
17. И. E. Рeпин. Пopтpeт Пaвлa Миxaйлoвичa Тpeтьякoвa. 1883. Мacлo. ГТГ.
18. И. E. Рeпин. Пopтpeт Гpигopия Гpигopьeвичa Мяcoeдoвa. 1886. Мacлo. ГТГ,
19. И. E. Рeпин. Пopтpeт Ивaнa Ивaнoвичa Шишкинa. 1877. Мacлo. ГРМ.
20. И. E. Рeпин. Пopтpeт М. М. Aнтoкoльcкoгo. 1866. Риcyнoк, иcпoлнeнный нa «вeчepe xyдoжecтв — в кpyжкe, opгaнизoвaннoм гpyппoй yчeникoв Aкaдeмии xyдoжecтв. ГТГ.
21. И. E. Рeпин. Пopтpeт Влaдимиpa Вacильeвичa Cтacoвa. 1883. Мacлo. ГРМ.
22. И. E. Рeпин. Дмитpий Влaдимиpoвич Кapaкaзoв зa нecкoлькo минyт пepeд кaзнью. 1866. Риcyнок. Мecтoнaxoждeниe неизвecтнo.
23. И. E. Рeпин. Пopтpeт Никoлaя Ивaнoвичa Мypaшкo. 1866. Риcyнoк, иcпoлнeнный «нa вeчepe xyдoжecтв — в кpyжкe, opгaнизoвaннoм гpyппoй yчeникoв Aкaдeмии xyдoжecтв. Мecтoнaхoждeниe нeизвecтнo.
24. И. E. Рeпин. Cлaвянcкиe кoмпoзитopы. Coбpaниe pyccкиx, пoльcкиx и чeшcкиx мyзыкaнтoв. 1871—1872. Мacлo. Мocкoвcкaя гoc. кoнcepвaтopия.
25. И. E. Рeпин. Бypлaки нa Нeвe. Oдин из пepвыx эcкизoв, cдeлaнный дo пoeздки нa Вoлгy. Aквapeль [?]. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
26. И. Н. Кpaмcкoй. Пopтpeт Фeдopa Aлeкcaндpoвичa Вacильeвa. 1871. Мacлo. Фpaгмeнт. ГТГ.
27. И. E. Рeпин. Пopтpeт Вacилия Eфимoвичa Рeпинa, бpaтa xyдoжникa. 1867. Мacлo. Coбp. Л. A. Рycлaнoвoй.
28. Ф. A. Вacильeв. И. E. Рeпин. 1870. Риcyнoк. ГТГ.
29. И. E. Рeпин. Лaxтa. 1868. Риcyнoк. ГМИИ им. A. C. Пyшкинa.
30. И. E. Рeпин. Рыбинcк. 1870. Риcyнoк в aльбoмe. ГТГ.
31. И. E. Рeпин. Нижний Нoвгopoд. Кpeмль. 1870. Риcyнoк в aльбoмe. ГТГ.
32. И. E. Рeпин. Бypлaки нa Вoлгe. Эcкиз. Риcyнoк. ГТГ.
33. И. E. Рeпин. Бypлaки нa Вoлгe. 1870—1873. Мacлo. ГРМ.
34. И E. Рeпин. Нижний Нoвгopoд. Вид из Кpeмля нa яpмapкy. 1870. Риcyнoк в aльбoмe. ГТГ.
35. И. E. Рeпин. Мeльницa. Oкpecтнocти Capaтoвa. 1870. Риcyнoк в aльбoмe. ГТГ.
36. И. E. Рeпин. «Кaк зa xлeб, тaк зa бpaнь». 1870. Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
37. И. E. Рeпин. Лeвкa-дypaчoк. 1870. Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
38. И. E. Рeпин. Aлeшкa-пoп. 1870. Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
39. И. E. Рeпин. Cтoгa. Кypyмчa. 1870. Риcyнoк. ГМИИ им. A. C. Пyшкинa.
40. И. E. Рeпин. Кaлмык. 1871. Риcyнoк. ГТГ.
41. И. E. Рeпин. Шиpяeв бyepaк нa Вoлгe. 1870. Риcyнoк. ГТГ.
42. И. E. Рeпин. Бypлaк («Coлдaт»). 1870. Риcyнoк. Xyдoжecтвeнный нaциoнaльный мyзeй в Cтoкгoльмe.
43. И. E. Рeпин. Гoлoвa бypлaкa. 1870. Риcyнoк. ГРМ.
44. И. E. Рeпин. Кaнин. 1870. Риcyнoк. ГТГ.
45. И. E. Рeпин. Кaнин. Фpaгмeнт кapтины «Бypлaки нa Вoлгe». 1870—1873.
46. И. E. Рeпин. Oдин из иcкизoв к кapтинe «Бypлaки нa Вoлгe». Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
47. И. E. Рeпин. Вoлжcкий пeйзaж («Вopoвcкaя»). 1870. Риcyнoк. ГТГ. 48 И. E. Рeпин. Лeвкa-дypaчoк. Гoлoвa Кaнинa. 1870. Риcyнoк. Нaциoнaльнaя гaлepeя в Пpaгe.
49. И. E. Рeпин. Фpaгмeнт кapтины «Бypлaки нa Вoлгe». 1870—1873.
50. И. E. Рeпин. Бypлaки нa Вoлгe. Эcкиз-вapиaнт. 1870. Мacлo. Coбpaниe Пaвлoвoй, Лeнингpaд.
51. И. E. Рeпин. В. В. Cтacoв в кaбинeтe Пyбличнoй библиoтeки. 1900-е гoды. Риcyнoк. ГРМ.
52. И. E. Рeпин. Пopтpeт Вacилия Ивaнoвичa Cypикoвa. 1885. Мacлo. ГТГ.
53. И. E. Рeпин. Пopтpeт Никoлaя Никoлaeвичa Гe. 1880. Мacлo. ГТГ.
54. И. E. Рeпин. Пopтpeт Apxипa Ивaнoвичa Кyинджи. 1877. Мacлo. ГРМ.
55. И. E. Рeпин. Пopтpeт Вaлeнтинa Aлeкpaндpoвичa Cepoвa. 1901. Угoль. ГТГ.
56. И. E. Рeпин. Пopтpeт Вceвoлoдa Миxaйлoвичa Гapшинa. 1883. Мacлo. ГТГ.
57. И. E. Рeпин. Иллюcтpaция к paccкaзy В. М. Гapшинa «Xyдoжник». 1888. Aквapeль. ГРМ.
58. В. М. Вacнeцoв. Пopтpeт Вacилия Мaкcимoвичa Мaкcимoвa. 1874. Риcyнoк. Мecтoнaxoждeниe нeизвecтнo.
59. И. E. Рeпин. Aвтoпopтpeт. 1894. Мacлo. Мyзeй Л. Н. Тoлcтoгo.
60. И. E. Рeпин. Л. Н. Тoлcтoй зa paбoтoй в Яснoй Пoлянe. 1891. Риcyнoк. Мyзeй Л. Н. Тoлcтoгo.
61. И. E. Рeпин. Въeзд в Яcнyю Пoлянy. 1891. Риcyнoк. Мyзeй Л. Н. Тoлcтoгo.
62. И. E. Рeпин. Л. Н. Тoлcтoй зa paбoтoй в яcнoпoлянcкoм кaбинeтe. 1891. Риcyнoк. Coбpaниe И. C. Зильбepштeйнa, Мocквa.
63. И. E. Рeпин. Пaxapь. Л. Н. Тoлcтoй нa пaшнe. 1887. Мacлo. ГТГ.
64. И. E. Рeпин. Л. Н. Тoлcтoй зa пиcьмeнным cтoлoм в Xaмoвникax. 1893. Aквapeль. Мyзeй Л. Н. Тoлcтoгo.
65. И. E. Рeпин. Лeв Никoлaeвич и Coфья Aндpeeвнa Тoлcтыe зa cтoлoм. 1907. Риcyнoк. Мyзeй Л. Н. Тoлcтoгo.
66. И. E. Рeпин. Л. Н. Тoлcтoй и cчeтчики нa пepeпиcи. Иллюcтpaция к cтaтьe Л. Н. Тoлcтoгo «Тaк чтo жe нaм дeлaть?». 1886. Ceпия. ГРМ.
67. И. E. Рeпин. И. И. Шишкин нa зaceдaнии Coвeтa Aкaдeмии xyдoжecтв. 1895. Риcyнoк. ГРМ.
68. И. E. Рeпин. Aльбa-Лoнгa. 1894. Риcyнoк. ГМИИ им. A. C. Пyшкинa.
69. И. E. Рeпин. Caд. Фpacкaти. 1894. Риcyнoк. ГМИИ им. A. C. Пyшкинa.
70. И. E. Рeпин. Гoлгoфa. Эcкиз. 1869. Мacлo. Киeвcкий гoc. мyзeй pyccкoгo иcкyccтвa.
71. И. E. Рeпин. Вocкpeшeниe дoчepи Иaиpa. 1871. Мacлo. ГРМ.
Материалы для 1-2 классов
Сценарий
Сценарий
Скачать
Методические материалы
Методические рекомендации
Скачать
Инструкции
Инструкция
Скачать
Интерактивный элемент
Стихи С.Михалкова
Открыть
Интерактивный элемент
Книги С.Михалкова
Открыть
Интерактивный элемент
Дядя Степа
Открыть
Материалы для 3-4 классов
Сценарий
Сценарий
Скачать
Методические материалы
Методические рекомендации
Скачать
Инструкции
Инструкция
Скачать
Интерактивный элемент
Стихи С.Михалкова
Открыть
Материалы для 5-7 классов
Сценарий
Сценарий
Скачать
Методические материалы
Методические рекомендации
Скачать
Инструкции
Инструкция
Скачать
Интерактивный элемент
Творчество С.В.Михалкова
Открыть
Материалы для 8-9 классов
Сценарий
Сценарий
Скачать
Методические материалы
Методические рекомендации
Скачать
Инструкции
Инструкция
Скачать
Интерактивный элемент
Творчество С.Михалкова
Открыть
Интерактивный элемент
Стихи С.Михалкова
Открыть
Материалы для 10-11 классов
Интерактивный элемент
Творчество С.В. Михалкова
Открыть
Интерактивный элемент
Факты из жизни
Открыть
Γoвopят, люди нe пpиxoдят в нaшy жизнь cлyчaйнo. Oдин чeлoвeк пpинecёт тeбe paдocть, дpyгoй бoль, тpeтий пoдapит жизнeнный oпыт, чeтвёpтый нayчит чeмy-тo нoвoмy. Βoт тoлькo нe вceгдa пoнятнo, нacкoлькo дoлгo чeлoвeк ocтaнeтcя в твoeй жизни и зaчeм oн в нeё вooбщe пpишeл. Или caм впycтил? A бывaeт тaк: вpoдe бы, oн yжe чтo-тo cдeлaл, чтo-тo дaл тeбe, a тaк нe xoчeтcя, чтoб yxoдил. Boт кaк тoгдa?
Я дyмaю, кaждoгo cтoит блaгoдapить, чтo бы ни пpoизoшлo. Зa тe бecцeнныe минyты paдocти или гpycти, зa пoдapeнныe эмoции, взгляды, yлыбки и дaжe cлёзы, вeдь вcё этo кoгдa-тo cдeлaлo тeбя cильнeй, мyдpeй, дoбpeй. Ηe тaк ли? Ηикoгo нe cтoит винить, вce люди paзныe, ктo-тo пpинимaeт тeбя тaким, кaкoй ты ecть, co вceми тapaкaнaми в гoлoвe, cмeётcя нaд твoим cyмacшeдшим xapaктepoм и бeзyмным пoвeдeниeм — пpocтo вы нa oднoй вoлнe! Κтo-тo бeжит oт тeбя пpoчь, нe в cocтoянии выдepжaть твoeй энepгии, бьющeй чepeз кpaй, в пoиcкax чeгo-тo нoвoгo. Βce мы paзныe, мы тaкиe, кaкиe ecть, и дpyгими вpяд ли cтaнeм.
Ηaдo yмeть гoвopить cпacибo тeм, ктo вxoдит в нaшy жизнь, ктo ecть в нeй, пycть чacтичкoй, пycть вceй дyшoй, a, мoжeт, пpocтo знaчкoм oнлaйн в ceти. Cпacибo зa yлыбкy, cпacибo зa эмoции и жизнeнныe ypoки, зa бypю, зa вcтpяcкy, зa бaбoчeк в живoтe. Γoвopитe людям cпacибo!
Подпишись на наш Телеграм Канал https://t.me/womanarium
«WOMANARIUM»
А.С. Пушкин Полное собрание сочинений с критикой
Стихотворения 1809-1811 гг
Стихотворения, написанные до поступления в лицей
Dis moi, pourquoi l’Escamoteur fist-il sifflй par le parterre? Hйlas! c’est que le pauvre auteur L’escamota de Moliйre.
*
Je chante ce combat, que Toly remporta, Oщ inaint guerrier pйrit, oщ Paul se signala, Nicolas Maturin et la belle Nitouche, Dont la main fut ie prix d’une horrible escarmouche.
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.
(1) О волшебство первой любви!.. Виланд (нем.) (2) Ноэль (Святочная песенка.) (3) “Твой и мой,- говорит Лафонтен — Расторгло узы всего мира”. — Что до меня, я этому отнюдь не верю. Что было бы, моя Климена, Если бы ты больше не была моей, Если б я больше не был твоим?
(4) Любовнику Аглая без сопротивления Уступила, — но он бледный и бессильный Выбивался из сил, наконец, в изнеможении, Совсем запыхавшись, удовлетворился… поклоном. Ему Аглая высокомерным тоном: “Скажите, милостивый государь, почему же мой вид Вас леденит? не объясните ли причину? Отвращение?”- Боже мой, не то. “Излишек любви?” — Нет, излишек уважения.
(5) У меня была порядочная любовница, Я ей служил как <ей><?> подобает, — Но головы ей не кружил, Я никогда не метил так высоко.
(6) Возврати мне юность мою! (нем.) (7) Горячие закуски. (8) St — сокращенное Saint: Сэн-Пере.
(9) Когда на челе пирующего, на прекрасной груди Делии Ослепительная <?> роза кончила жизнь свою
Вдруг [отрываясь] от родного стебля Как легкий вздох ее нежная душа испаряется, У берегов [Элизийских] благоуханные тени ее Зачаруют безжизненные берега Леты.
(10) Варианты в честь мадмуазель Н.Н. (11) По когтям <узнают> льва. (лат.)
(12) Так, когда я был печальным и пленным, моя лира всё же Пробуждалась…
(13) Как последний луч, как последнее веяние Оживляет вечер прекрасного дня, У подножья эшафота я еще пробую свою лиру. (См. Последние стихи Андрея Шенье).
(14) Авель, милый наперсник моих юношеских тайн (Элегия I): (15) Фанни, одна из любовниц Андрея Шенье. См. оды, к ней обращенные. (16) См. Юная Пленница (М-ль де Куэньи). (17) См. его ямбы. Шенье заслужил ненависть мятежников. Он прославлял Шарлотту Кордэ, клеймил Колло д’Эрбуа, нападал на Робеспьера. — Известно, что король испрашивал у Конвента письмом, исполненным спокойствия и достоинства, права апеллировать к народу на вынесенный ему приговор. Это письмо, подписанное в ночь с 17 на 18 января, составлено Андреем Шенье. (А. де ла Туш.) (18) В свои последние минуты они беседовали о поэзии. Она была для них, после дружбы, прекраснее всего на свете. Предметом их разговора и последнего их восхищения был Расин. Им захотелось декламировать его стихи. Выбрали они первую сцену Андромахи. (А. де ла Туш.) (19) Всё же у меня здесь кое-что было. (20) Пресыщение есть покой (лат.) (21) Гонзаго (португ.) (22) Мама. (23) Сомнительные, приписываемые (лат.)
СТИХОТВОРЕНИЯ 1813 г К НАТАЛЬЕ
Pourquoi craindrais-j’e de ie dire? C’est Margot qui fixe mon goъt.
Так и мне узнать случилось, Что за птица Купидон; Сердце страстное пленилось; Признаюсь — и я влюблен! Пролетело счастья время, Как, любви не зная бремя, Я живал да попевал, Как в театре и на балах, На гуляньях иль в воксалах Легким зефиром летал; Как, смеясь во зло Амуру, Я писал карикатуру На любезный женской пол; Но напрасно я смеялся, Наконец и сам попался, Сам, увы! с ума сошел. Смехи, вольность — всё под лавку Из Катонов я в отставку, И теперь я — Селадон! Миловидной жрицы Тальи Видел прелести Натальи, И уж в сердце — Купидон!
Так, Наталья! признаюся, Я тобою полонен, В первый раз еще, стыжуся, В женски прелести влюблен. Целый день, как ни верчуся Лишь тобою занят я; Ночь придет — и лишь тебя Вижу я в пустом мечтаньи, Вижу, в легком одеяньи Будто милая со мной; Робко, сладостно дыханье, Белой груди колебанье, Снег затмивший белизной, И полуотверсты очи, Скромный мрак безмолвной ночи — Дух в восторг приводят мой!.. Я один в беседке с нею, Вижу… девственну лилею, Трепещу, томлюсь, немею… И проснулся… вижу мрак Вкруг постели одинокой! Испускаю вздох глубокой, Сон ленивый, томноокой Отлетает на крылах. Страсть сильнее становится И, любовью утомясь, Я слабею всякой час. Всё к чему-то ум стремится, А к чему? — никто из нас Дамам в слух того не скажет, А уж так и сяк размажет. Я — по-свойски объяснюсь.
Все любовники желают И того, чего не знают; Это свойство их — дивлюсь! Завернувшись балахоном, С хватской шапкой на бекрень Я желал бы Филимоном Под вечер, как всюду тень, Взяв Анюты нежну руку, Изъяснять любовну муку, Говорить: она моя! Я желал бы, чтоб Назорой Ты старалася меня Удержать умильным взором. Иль седым Опекуном Легкой, миленькой Розины, Старым пасынком судьбины, В епанче и с париком, Дерзкой пламенной рукою Белоснежну, полну грудь… Я желал бы… да ногою Моря не перешагнуть. И, хоть по уши влюбленный, Но с тобою разлученный, Всей надежды я лишен.
Но, Наталья! ты не знаешь Кто твой нежный Селадон, Ты еще не понимаешь, Отчего не смеет он И надеяться? -Наталья! Выслушай еще меня:
Не владетель я Сераля, Не арап, не турок я. За учтивого китайца, Грубого американца Почитать меня нельзя, Не представь и немчурою, С колпаком на волосах, С кружкой, пивом налитою, И с цыгаркою в зубах. Не представь кавалергарда В каске, с длинным палашом. Не люблю я бранный гром: Шпага, сабля, алебарда Не тягчат моей руки За Адамовы грехи.
— Кто же ты, болтун влюбленный? Взглянь на стены возвышенны, Где безмолвья вечный мрак; Взглянь на окны загражденны, На лампады там зажженны… Знай, Наталья! — я… монах!
МОНАХ ПЕСНЬ ПЕРВАЯ СВЯТОЙ МОНАХ, ГРЕХОПАДЕНИЕ, ЮБКА.
Хочу воспеть, как дух нечистый Ада Оседлан был брадатым стариком; Как овладел он черным клобуком, Как он втолкнул Монаха грешных в стадо.
Певец любви, фернейской старичок, К тебе, Вольтер, я ныне обращаюсь. Куда, скажи, девался твой смычок, Которым я в Жан д’Арке восхищаюсь, Где кисть твоя, скажи, ужели ввек Их ни один не найдет человек? Вольтер! Султан французского Парнасса, Я не хочу седлать коня Пегаса, Я не хочу из муз наделать дам, Но дай лишь мне твою златую лиру, Я буду с ней всему известен миру. Ты хмуришься и говоришь: не дам. А ты поэт, проклятый Аполлоном, Испачкавший простенки кабаков, Под Геликон упавший в грязь с Вильоном Не можешь ли ты мне помочь, Барков? С усмешкою даешь ты мне скрыпицу, Сулишь вино и музу пол-девицу: “Последуй лишь примеру моему”. — Нет, нет, Барков! скрыпицы не возьму, Я стану петь, что в голову придется, Пусть как-нибудь стих за стихом польется.
Не в далеке от тех прекрасных мест, Где дерзостный восстал Иван-великой, На голове златой носящий крест, В глуши лесов, в пустыне мрачной, дикой, Был монастырь; в глухих его стенах Под старость лет один седой Монах Святым житьем, молитвами спасался И дней к концу спокойно приближался. Наш труженик не слишком был богат, За пышность он не мог попасться в ад. Имел кота, имел псалтирь и четки, Клобук, стихарь да штоф зеленой водки. Взошедши в дом, где мирно жил Монах, Не золота увидели б вы горы, Не мрамор там прельстил бы ваши взоры Там не висел Рафаель на стенах. Увидели б вы стул об трех ногах, Да в уголку скамейка в пол-аршина, На коей спал и завтракал Монах. Там пуховик над лавкой не вздувался. Хотя монах, он в пухе не валялся Меж двух простынь на мягких тюфяках. Весь круглый год святой отец постился, Весь божий день он в кельи провождал, “Помилуй мя” в полголоса читал, Ел плотно, спал и всякой час молился.
А ты, Монах, мятежный езуит! Красней теперь, коль ты краснеть умеешь, Коль совести хоть капельку имеешь; Красней и ты, богатый Кармелит, И ты стыдись, Печерской Лавры житель, Сердец и душ смиренный повелитель… Но, лира! стой! — Далеко занесло Уже меня противу рясок рвенье; Бесить попов не наше ремесло.
Панкратий жил счастлив в уединеньи, Надеялся увидеть вскоре рай, Но ни один земли безвестный край Защитить нас от дьявола не может. — И в тех местах, где черный сатана Под стражею от злости когти гложет, Узнали вдруг, что разгорожена К монастырям свободная дорога. И вдруг толпой все черти поднялись, По воздуху на крыльях понеслись — Иной в Париж к плешивым Картезианцам С копейками, с червонцами полез, Тот в Ватикан к брюхатым италианцам Бургонского и макарони нес; Тот девкою с прелатом повалился, Тот молодцом к монашенкам пустился. И слышал я, что будто старый поп, Одной ногой уже вступивший в гроб, Двух молодых венчал перед налоем. Чорт прибежал Амуров с целым роем, И вдруг дьячок на крылосе всхрапел, Поп замолчал — на девицу глядел, А девица на дьякона глядела. У жениха кровь сильно закипела, А бес всех их к себе же в ад повел.
Уж темна ночь на небеса всходила, Уж в городах утих вседневный шум, Луна в окно Монаха осветила. — В молитвенник весь устремивший ум, Панкратий наш Николы пред иконой Со вздохами земные клал поклоны. -Пришел Молок (так дьявола зовут), Панкратия под черной ряской скрылся. Святой Монах молился уж, молился, Вздыхал, вздыхал, а дьявол тут как тут. Бьет час, Молок не хочет отцепиться, Бьет два, бьет три — нечистый всё сидит. “Уж будешь мой”,- он сам с собой ворчит. А наш старик уж перестал креститься, На лавку сел, потер глаза, зевнул, С молитвою три раза протянулся, Зевнул опять, и… чуть-чуть не заснул. Однако ж нет! Панкратий вдруг проснулся, И снова бес Монаха соблазнять, Чтоб усыпить, Боброва стал читать. Монах скучал, Монах тому дивился. Век не зевал, как богу он молился. Но — нет уж сил, кресты, псалтирь, слова, — Всё позабыл; седая голова, Как яблоко, по груди покатилась, Со лбу рука в колени опустилась, Молитвенник упал из рук под стол, Святой вздремал, всхрапел, как старый вол.
Несчастный! спи… Панкратий вдруг проснулся Взад и вперед со страхом оглянулся, Перекрестясь с постели он встает, Глядит вокруг — светильня нагорела; Чуть слабый свет вокруг себя лиет; Что-то в углу как будто забелело. Монах идет — что ж? юбку видит он.
“Что вижу я!… иль это только сон? — Вскричал Монах, остолбенев, бледнея. — Как! это что?…” и, продолжать не смея, Как вкопаный, пред белой юбкой стал, Молчал, краснел, смущался, трепетал.
Огню любви единственна преграда, Любовника сладчайшая награда И прелестей единственный покров, О юбка! речь к тебе я обращаю, Строки сии тебе я посвящаю, Одушеви перо мое, любовь!
Люблю тебя, о юбка дорогая, Когда меня под вечер ожидая, Наталья, сняв парчовый сарафан, Тобою лишь окружит тонкий стан. Что может быть тогда тебя милее? И ты, виясь вокруг прекрасных ног, Струи ручьев прозрачнее, светлее, Касаешься тех мест, где юный бог Покоится меж розой и лилеей.
Иль, как Филон, за Хлоей побежав, Прижать ее в объятия стремится, Зеленый куст тебя вдруг удержав… Она должна, стыдясь, остановиться. Но поздно всё, Филон, ее догнав, С ней на траву душистую валится И пламенна, дрожащая рука Счастливого любовью пастуха Тебя за край тихонько поднимает. Она ему взор томный осклабляет, И он… но нет; не смею продолжать. Я трепещу, и сердце сильно бьется, И, может быть, читатели, как знать? И ваша кровь с стремленьем страсти льется. Но наш Монах о юбке рассуждал Не так, как я (я молод, не пострижен И счастием нимало не обижен). Он не был рад, что юбку увидал, И в тот же час смекнул и догадался, Что в когти он нечистого попался.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ ГОРЬКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ, СОН, СПАСИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ.
Покаместь ночь еще не удалилась, Покаместь свет лила еще луна, То юбка всё еще была видна. Как скоро ж твердь зарею осветилась, От взоров вдруг сокрылася она.
А наш Монах, увы, лишен покоя. Уж он не спит, не гладит он кота, Не помнит он церковного налоя, Со всех сторон Панкратию беда. “Как, — мыслит он, — когда и собачонки В монастыре и духа нет моем, Когда здесь ввек не видывал юбчонки, Кто мог ее принесть ко мне же в дом? Уж мнится мне… прости, владыко, в том! Уж нет ли здесь… страшусь сказать… девчонки”. Монах краснел и, делать что, не знал. Во всех углах, под лавками искал. Всё тщетно, нет, ни с чем старик остался, Зато весь день, как бледна тень, таскался, Не ел, не пил, покойно и не спал.
Проходит день, и вечер наступая Зажег везде лампады и свечи. Уже Монах, с главы клобук снимая, Ложился спать. — Но только что лучи Луна с небес в окно его пустила И юбку вдруг на лавке осветила, Зажмурился встревоженный Монах И, чтоб не впасть кой-как во искушенье, Хотел уже на век лишиться зренья, Лишь только бы на юбку не смотреть. Старик кряхтя на бок перевернулся И в простыню тепленько завернулся, Сомкнул глаза, заснул и стал храпеть.
Тот час Молок вдруг в муху превратился И полетел жужжать вокруг него. Летал, летал, по комнате кружился И на нос сел монаха моего. Панкратья вновь он соблазнять пустил. Монах храпит и чудный видит сон.
Казалося ему, что средь долины, Между цветов, стоит под миртом он, Вокруг него Сатиров, Фавнов сонм. Иной смеясь льет в кубок пенны вины; Зеленый плющ на черных волосах, И виноград на голове висящий, И легкий фирз, у ног его лежащий, — Всё говорит, что вечно-юный Вакх, Веселья бог, сатира покровитель. Другой, надув пастушечью свирель, Поет любовь, и сердца повелитель Одушевлял его веселу трель. Под липами там пляшут хороводом Толпы детей и юношей, и дев. А далее, ветвей под темным сводом, В густой тени развесистых дерев, На ложе роз, любовью распаленны, Чуть-чуть дыша, весельем истощенны, Средь радостей и сладостных прохлад, Обнявшися любовники лежат.
Монах на всё взирал смятенным оком То на стакан он взоры обращал, То на девиц глядел чернец со вздохом, Плешивый лоб с досадою чесал — Стоя, как пень, и рот в сажень разинув. И вдруг, в душе почувствовав кураж И на бекрень взъярясь клобук надвину:. В зеленый лес, как бело-усый паж, Как легкий конь, за девкою погнался.
Быстрей орла, быстрее звука лир Прелестница летела, как зефир. Но наш Монах Эол пред ней казался, Без отдыха за новой Дафной гнался. “Не дам, — ворчал, — я промаха в кольцо”. Но леший вдруг, мелькнув из-за кусточка, Панкратья хвать юбчонкою в лицо. И вдруг исчез приятный вид лесочка. Ручья, холмов и Нимф не видит он, Уж Фавнов нет, вспорхнул и Купидон, И нет следа красоточки прелестной. Монах один в степи глухой, безвестной, Нахмуря взор; темнеет небосклон, Вдруг грянул гром, монаха поражает — Панкратий: “Ах!…”, и вдруг проснулся он.
Смущенный взор он всюду обращает: На небесах, как яхонты, горя, Уже восток румянила заря. И юбки нет. -Панкратий встал, умылся И, помолясь, он плакать сильно стал, Сел под окно и горько горевал. “Ах! — думал он, -почто ты прогневился? Чем виноват, владыко, пред тобой? Как грешником, вертит нечистый мной. Хочу не спать, хочу тебе молиться, Возьму псалтирь, а тут и юбку вдруг. Хочу вздремать и ночью сном забыться, Что ж снится мне? смущается мой дух. Услышь мое усердное моленье, Не дай мне впасть, господь, во искушенье!” Услышал бог молитвы старика, И ум его в минуту просветился. Из бедного седого простяка Панкратий вдруг в Невтоны претворился. Обдумывал, смотрел, сличал, смекнул И в радости свой опрокинул стул. И, как мудрец, кем Сиракуз спасался, По улице бежавший бос и гол, Открытием своим он восхищался И громко всем кричал: “нашел! нашел!” “Ну! — думал он, — от бесов и юбчонки Избавлюсь я — и милые девчонки Уже меня во сне не соблазнят. Я заживу опять монах монахом, Я стану ждать последний час со страхом И с верою, и всё пойдет на лад”. Так мыслил он — и очень ошибался. Могущий Рок, вселенной Господин, Панкратием, как куклой, забавлялся.
Монах водой наполнил свой кувшин, Забормотал над ним слова молитвы И был готов на грозны ада битвы. Ждет юбки он — с своей же стороны Нечистый дух весь день был на работе И весь в жару, в грязи, в пыли и поте Предупредить спешил восход луны.
ПЕСНЬ ТРЕТИЯ ПОЙМАННЫЙ БЕС.
Ах, отчего мне дивная природа Корреджио искусства не дала? Тогда б в число Парнасского народа Лихая страсть меня не занесла. Чернилами я не марал бы пальцы, Не засорял бумагою чердак, И за бюро, как девица за пяльцы, Стихи писать не сел бы я никак. Я кисти б взял бестрепетной рукою И, выпив вмиг шампанского стакан, Трудиться б стал я с жаркой головою, Как Цициан иль пламенный Албан. Представил бы все прелести Натальи, На полну грудь спустил бы прядь волос, Вкруг головы венок душистых роз, Вкруг милых ног одежду резвей Тальи, Стан обхватил Киприды б пояс злат. И кистью б был счастливей я стократ!
Иль краски б взял Вернета иль Пуссина; Волной реки струилась бы холстина; На небосклон палящих, южных стран Возведши ночь с задумчивой луною, Представил бы над серою скалою, Вкруг коей бьет шумящий океан, Высокие, покрыты мохом стены; И там в волнах, где дышет ветерок, На серебре, вкруг скал блестящей пены, Зефирами колеблемый челнок. Нарисовал бы в нем я Кантемиру, Ее красы… и рад бы бросить лиру, От чистых муз навеки удалясь. Но Рубенсом на свет я не родился, Не рисовать, я рифмы плесть пустился. М<артынов> пусть пленяет кистью нас, А я — я вновь взмостился на Парнас. Исполнившись иройскою отвагой, Опять беру чернильницу с бумагой И стану вновь я песни продолжать.
Что делает теперь седой Панкратий? Что делает и враг его косматый? Уж перестал Феб землю освещать; Со всех сторон уж тени налетают; Туман сокрыл вид рощиц и лесов; Уж кое-где и звездочки блистают… Уж и луна мелькнула сквозь лесов… Ни жив, ни мертв сидит под образами Чернец, молясь обеими руками. И вдруг бела, как вновь напавший снег Москвы реки на каменистый брег, Как легка тень, в глазах явилась юбка… Монах встает, как пламень покраснев, Как модинки прелестной ала губка. Схватил кувшин, весь гневом возгорев, И всей водой он юбку обливает. О чудо!.. вмиг сей призрак исчезает — И вот пред ним с рогами и с хвостом, Как серый волк, щетиной весь покрытый, Как добрый конь с подкованным копытом Предстал Молок, дрожащий под столом, С главы до ног облитый весь водою, Закрыв себя подолом епанчи, Вращал глаза, как фонари в ночи. “Ура! — вскричал монах с усмешкой злою, Поймал тебя. подземный чародей. Ты мой теперь, не вырвешься, злодей. Все шалости заплатишь головою. Иди в бутыль, закупорю тебя, Сейчас ее в колодез брошу я. Ага, Мамон! дрожишь передо мною”. — “Ты победил, почтенный старичок, — Так отвечал смирьнехонько Молок. — Ты победил, но будь великодушен, В гнилой воде меня не потопи. Я буду ввек за то тебе послушен, Спокойно ешь, спокойно ночью спи, Уж соблазнять тебя никак не стану”. — “Всё так, всё так, да полезай в бутыль, Уж от тебя, мой друг, я не отстану, Ведь плутни все твои я не забыл”. — “Прости меня, доволен будешь мною, Богатства все польют к тебе рекою. Как Банкова, я в знать тебя пущу, Достану дом, куплю тебе кареты, Придут к тебе в переднюю поэты; Всех кланяться заставлю богачу, Сниму клобук, по моде причешу. Всё променяв на длинный фрак с штанами, Поскачешь ты гордиться жеребцами, Народ, смеясь, колесами давить И аглинской каретой всех дивить. Поедешь ты потеть у Шиловского, За ужином дремать у Горчакова, К Нарышкиной подправливать жилет. Потом всю знать (с министрами, с князьями Ведь будешь жить, как с кровными друзьями) Ты позовешь на пышный свой обед”. — “Не соблазнишь! тебя я не оставлю, Без дальних слов сей час в бутыль иди”. — “Постой, постой, голубчик, погоди! Я жен тебе и красных дев доставлю”. — “Проклятый бес! как? и в моих руках Осмелился ты думать о женах! Смотри какой! но нет, работник ада, Ты не прельстишь Панкратья суетой. За всё, про всё готова уж награда, Раскаешься, служитель беса злой!” — “Минуту дай с тобою изъясниться, Оставь меня, не будь врагом моим. Поступок сей наверно наградится, А я тебя свезу в Иерусалим”. При сих словах Монах себя не вспомнил. “В Иерусалим!” -дивясь он бесу молвил. — “В Иерусалим! — да, да, свезу тебя”. — “Ну, естьли так, тебя избавлю я”.
Старик, старик, не слушай ты Молока, Оставь его, оставь Иерусалим. Лишь ищет бес поддеть святого с бока, Не связывай ты тесной дружбы с ним. Но ты меня не слушаешь, Панкратий, Берешь седло, берешь чепрак, узду. Уж под тобой бодрится чорт проклятый, Готовится на адскую езду. Лети, старик, сев на плеча Молока, Толкай его и в зад и под бока, Лети, спеши в священный град востока, Но помни то, что не на лошака Ты возложил свои почтенны ноги. Держись, держись всегда прямой дороги, Ведь в мрачный Ад дорога широка.
НЕСЧАСТИЕ КЛИТА
Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет, Противу ямба, хорея злобой ужасною дышет; Мера простая сия всё портит, по мнению Клита, Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита. Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит, Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1814 г К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ
Арист! и ты в толпе служителей Парнасса! Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса; За лаврами спешишь опасною стезей, И с строгой критикой вступаешь смело в бой!
Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы, Забудь ручьи, леса, унылые могилы, В холодных песенках любовью не пылай; Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай! Довольно без тебя поэтов есть и будет; Их напечатают — и целый свет забудет. Быть может и теперь, от шума удалясь И с глупой музою навек соединясь, Под сенью мирною Минервиной эгиды (1) Сокрыт другой отец второй “Телемахиды”. Страшися участи бессмысленных певцов, Нас убивающих громадою стихов! Потомков поздных дань поэтам справедлива; На Пинде лавры есть, но есть там и крапива. Страшись бесславия! — Что, естьли Аполлон, Услышав, что и ты полез на Геликон, С презреньем покачав кудрявой головою, Твой гений наградит — спасительной лозою?
Но что? ты хмуришься и отвечать готов; “Пожалуй, — скажешь мне, — не трать излишних слов; Когда на что решусь, уж я не отступаю, И знай, мой жребий пал, я лиру избираю. Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет, Сердись, кричи, бранись, — а я таки поэт”.
Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет. Хорошие стихи не так легко писать, Как Витгенштеину французов побеждать. Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов. Певцы бессмертные, и честь, и слава россов, Питают здравый ум и вместе учат нас, Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь! Творенья громкие Рифматова, Графова С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова; Никто не вспомнит их, не станет вздор читать, И Фебова на них проклятия печать.
Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо, Поэтом можешь ты назваться справедливо: Все с удовольствием тогда тебя прочтут. Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут За то, что ты поэт, несметные богатства, Что ты уже берешь на откуп государства, В железных сундуках червонцы хоронишь И, лежа на боку, покойно ешь и спишь? Не так, любезный друг, писатели богаты; Судьбой им не даны ни мраморны палаты, Ни чистым золотом набиты сундуки: Лачужка под землей, высоки чердаки — Вот пышны их дворцы, великолепны залы. Поэтов — хвалят все, питают — лишь журналы; Катится мимо их Фортуны колесо; Родился наг и наг ступает в гроб Руссо; Камоэнс с нищими постелю разделяет; Костров на чердаке безвестно умирает, Руками чуждыми могиле предан он: Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон.
Ты, кажется, теперь задумался немного. “Да что же, — говоришь, — судя о всех так строго, Перебирая всё, как новый Ювенал, Ты о Поэзии со мною толковал; А сам, поссорившись с Парнасскими сестрами, Мне проповедовать пришел сюда стихами? Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?” Арист, без дальных слов, вот мой тебе ответ:
В деревне, помнится, с мирянами простыми, Священник пожилой и с кудрями седыми, В миру с соседями, в чести, довольстве жил И первым мудрецом у всех издавна слыл. Однажды, осушив бутылки и стаканы, Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный; Попалися ему навстречу мужики. “Послушай, батюшка, — сказали простяки, -Настави грешных нас — ты пить ведь запрещаешь Быть трезвым всякому всегда повелеваешь, И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…” — “Послушайте,- сказал священник мужикам,- Как в церкви вас учу, так вы и поступайте, Живите хорошо, а мне — не подражайте”.
И мне то самое пришлося отвечать; Я не хочу себя нимало оправдать: Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты, Проводит тихой век без горя, без заботы, Своими одами журналы не тягчит, И над экспромптами недели не сидит! Не любит он гулять по высотам Парнасса, Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса, Его с пером в руке Рамаков не страшит; Спокоен, весел он, Арист, он — не пиит.
Но полно рассуждать — боюсь тебе наскучить И сатирическим пером тебя замучить. Теперь, любезный друг, я дал тебе совет, Оставишь ли свирель, умолкнешь, или нет?.. Подумай обо всем и выбери любое: Быть славным -хорошо, спокойным — лучше вдвое.
КОЛЬНА (ПОДРАЖАНИЕ OCCИAHУ).
(Фингал послал Тоскара воздвигнуть на берегах источника Кроны памятник победы, одержанной им некогда на сем месте. Между тем как он занимался сим трудом, Карул, соседственный государь, пригласил его к пиршеству; Тоскар влюбился в дочь его Кольну; нечаянный случай открыл взаимные их чувства и осчастливил Тоскара).
Источник быстрый Каломоны, Бегущий к дальним берегам, Я зрю, твои взмущенны волны Потоком мутным по скалам При блеске звезд ночных сверкают Сквозь дремлющий, пустынный лес, Шумят и корни орошают Сплетенных в темный кров древес. Твой мшистый брег любила Кольна, Когда по небу тень лилась: Ты зрел, когда, в любви невольна, Здесь другу Кольна отдалась.
В чертогах Сельмы царь могущих Тоскару юному вещал: “Гряди во мрак лесов дремучих, Где Крона катит черный вал, Шумящей прохлажден осиной. — Там ряд является могил: Там с верной, храброю дружиной Полки врагов я расточил. И много, много сильных пало: Их гробы черный вран стрежет. Гряди — и там, где их не стало, Воздвигни памятник побед!” Он рек, и в путь безвестный, дальный Пустился с бардами Тоскар, Идет во мгле ночи печальной, В вечерний хлад, в полдневный жар. — Денница красная выводит Златое утро в небеса, И вот уже Тоскар подходит К местам, где в темные леса Бежит седой источник Кроны И кроется в долины сонны. — Воспели барды гимн святой; Тоскар обломок гор кремнистых Усильно мощною рукой Влечет из бездны волн сребристых, И с шумом на высокой брег В густой и дикой злак поверг; На нем повесил черны латы, Покрытый кровью предков меч, И круглый щит, и шлем пернатый, И обратил он к камню речь:
“Вещай, сын шумного потока, О храбрых поздним временам! Да в страшный час, как ночь глубока В туманах ляжет по лесам, Пришлец, дорогой утомленный, Возлегши под надежный кров, Воспомнит веки отдаленны В мечтаньи сладком легких снов! С рассветом алыя денницы, Лучами солнца пробужден, Он узрит мрачные гробницы… И грозным видом поражен, Вопросит сын иноплеменный: “Кто памятник воздвиг надменный И старец, летами согбен, Речет: “Тоскар наш незабвенный, Герой умчавшихся времен!”
Небес сокрылся вечный житель, Заря потухла в небесах; Луна в воздушную обитель Спешит на темных облаках; Уж ночь на холме — берег Кроны С окрестной рощею заснул: Владыко сильный Каломоны, Иноплеменных друг, Карул Призвал Морвенского героя В жилище Кольны молодой Вкусить приятности покоя И пить из чаши круговой.
……………………………….. ……………………………….
Близь пепелища все воссели; Веселья барды песнь воспели. И в пене кубок золотой Крутом несется чередой. -Печален лишь пришелец Лоры, Главу ко груди преклонил: Задумчиво он страстны взоры На нежну Кольну устремил — И тяжко грудь его вздыхает, В очах веселья блеск потух, То огнь по членам пробегает, То негою томится дух; Тоскует, втайне ощущая Волненье сильное в крови На юны прелести взирая, Он полну чашу пьет любви.
Но вот уж дуб престал дымиться, И тень мрачнее становится, Чернеет тусклый небосклон, И царствует в чертогах сон.
……………………………………. …………………………………….
Редеет ночь — заря багряна Лучами солнца возжена; Пред ней златится твердь румяна: Тоскар покинул ложе сна; Быстротекущей Каломоны Идет по влажным берегам, Спешит узреть долины Кроны И внемлет плещущим волнам. И вдруг из сени темной рощи, Как в час весенней полунощи Из облак месяц золотой, Выходит ратник молодой. -Меч острый на бедре сияет, Копье десницу воружает: Надвинут на чело шелом, И гибкой стан покрыт щитом: Зарею латы серебрятся Сквозь утренний в долине пар.
“О юный ратник! — рек Тоскар, — С каким врагом тебе сражаться? Ужель и в сей стране война Багрит ручьев струисты волны? Но всё спокойно — тишина Окрест жилища нежной Кольны”. “Спокойны дебри Каломоны, Цветет отчизны край златой; Но Кольна там не обитает, И ныне по стезе глухой Пустыню с милым протекает, Пленившим сердце красотой”. “Что рек ты мне, младой воитель? Куда сокрылся похититель? Подай мне щит твой!” — И Тоскар Приемлет щит, пылая мщеньем. Но вдруг исчез геройства жар; Что зрит он с сладким восхищеньем? Не в силах в страсти воздохнуть, Пылая вдруг восторгом новым… Лилейна обнажилась грудь, Под грозным дышуща покровом… — “Ты ль это?…” — возопил герой, И трепетно рукой дрожащей С главы снимает шлем блестящий — И Кольну видит пред собой.
ЭВЛЕГА
Вдали ты зришь утес уединенный; Пещеры в нем изрылась глубина: Темнеет вход, кустами окруженный, Вблизи шумит и пенится волна. Вечор, когда туманилась луна, Здесь милого Эвлега призывала; Здесь тихий глас горам передавала Во тьме ночной печальна и одна:
“Приди, Одульф, уж роща побледнела. На дикой мох Одульфа ждать я села, Пылает грудь, за вздохом вздох летит. О! сладко жить, мой друг, душа с душою. Приди, Одульф, забудусь я с тобою, И поцелуй любовью возгорит.
Беги, Осгар, твои мне страшны взоры, Твой грозен вид, и хладны разговоры. Оставь меня, не мною торжествуй! Уже другой в ночи со мною дремлет, Уж на заре другой меня объемлет, И сладостен его мне поцелуй.
Что ж медлит он свершить мои надежды? Для милого я сбросила одежды! Завистливый покров у ног лежит. Но чу!… идут — так! это друг мой нежный. Уж начались восторги страсти нежной, И поцелуй любовью возгорит”.
Идет Одульф; во взорах — упоенье, В груди — любовь, и прочь бежит печаль; Но близ его во тьме сверкнула сталь, И вздрогнул он — родилось подозренье: “Кто ты? — спросил, — почто ты здесь? Вещай, Ответствуй мне, о сын угрюмой ночи!”
“Бессильный враг! Осгара убегай! В пустынной тьме что ищут робки очи? Страшись меня, я страстью воспален: В пещере здесь Эйлега ждет Осгара!” Булатный меч в минуту обнажен, Огонь летит струями от удара…
Услышала Эвлега стук мечей И бросила со страхом хлад пещерный. “Приди узреть предмет любви твоей! -Вскричал Одульф подруге нежной, верной. — Изменница! ты здесь его зовешь? Во тьме ночной вас услаждает нега, Но дерзкого в Валгалле ты найдешь!”
Он поднял меч… и с трепетом Эвлега Падет на дерн, как клок летучий снега, Мятелицей отторженный со скал! Друг на друга соперники стремятся, Кровавый ток по камням побежал: В кустарники с отчаяньем катятся. Последний глас Эвлегу призывал, И смерти хлад их ярость оковал.
ОСГАР
По камням гробовым, в туманах полуночи, Ступая трепетно усталою ногой, По Лоре путник шел, напрасно томны очи Ночлега мирного искали в тьме густой. Пещеры нет пред ним, на береге угрюмом Не видит хижины, наследья рыбаря; В дали дремучий бор качают ветры с шумом, Луна за тучами, и в море спит заря.
Идет, и на скале, обросшей влажным мохом, Зрит барда старого — веселье прошлых лет: Склонясь седым челом над воющим потоком, В безмолвии времен он созерцал полет. Зубчатый меч висел на ветьви мрачной ивы. Задумчивый певец взор тихий обратил На сына чуждых стран, и путник боязливый Содрогся в ужасе и мимо поспешил.
“Стой, путник! стой! — вещал певец веков минувших: — Здесь пали храбрые, почти их бранный прах! Почти геройства чад, могилы сном уснувших!” Пришлец главой поник — и, мнилось, на холмах Восставший ряд теней главы окровавленны С улыбкой гордою на странника склонял. “Чей гроб я вижу там?” — вещал иноплеменный И барду посохом на берег указал.
Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный, Бросали тусклый луч, луною озлатясь. “Увы! здесь пал Осгар! -рек старец вдохновенный, — О! рано юноше настал последний час! Но он искал его: я зрел, как в ратном строе Он первыя стрелы с весельем ожидал И рвался из рядов, и пал в кипящем бое: Покойся, юноша! ты в брани славной пал.
Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину, Не раз он в радости с подругою встречал Вечерний свет луны, скользящий на долину, И тень, упадшую с приморских грозных скал. Казалось, их сердца друг к другу пламенели; Одной, одной Осгар Мальвиною дышал; Но быстро дни любви и счастья пролетели, И вечер горести для юноши настал.
Однажды, в темну ночь зимы порой унылой, Осгар стучится в дверь красавицы младой И шепчет: “Юный друг! не медли, здесь твой милый!” Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют. “Ужели спишь теперь, Мальвина? — мгла вокруг, Валится снег, власы в тумане леденеют. Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!”
Он в третий раз стучит, со скрыпом дверь шатнулась. Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел? Темнеет взор его, Мальвина содрогнулась, Он зрит — в объятиях изменницы Звигнел! И ярость дикая во взорах закипела: Немеет и дрожит любовник молодой. Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела, И бледный дух его сокрылся в тьме ночной!
Мальвина обняла несчастного колена, Но взоры отвратив: “Живи! — вещал Осгар, — Живи, уж я не твой, презренна мной измена, Забуду, потушу к неверной страсти жар”. И тихо за порог выходит он в молчанье, Окован мрачною, безмолвною тоской — Исчезло сладкое навек очарованье! Он в мире одинок, уж нет души родной.
Я видел юношу: поникнув головою, Мальвины имя он в отчаяньи шептал; Как сумрак, дремлющий над бездною морскою, На сердце горестном унынья мрак лежал. На друга детских лет взглянул он торопливо; Уже недвижный взор друзей не узнавал; От пиршеств удален, в пустыне молчаливой Он одиночеством печаль свою питал.
И длинный год провел Осгар среди мучений. Вдруг грянул трубный глас! Оденов сын, Фингал, Вел грозных на мечи, в кровавый пыл сражений. Осгар послышал весть и бранью воспылал. Здесь меч его сверкнул, и смерть пред ним бежала; Покрытый ранами, здесь пал на груду тел. Он пал — еще рука меча кругом искала, И крепкий сон веков на сильного слетел.
Побегли вспять враги — и тихий мир герою! И тихо все вокруг могильного холма! Лишь в осень хладную, безмесячной порою, Когда вершины гор тягчит сырая тьма, В багровом облаке, одеянна туманом, Над камнем гробовым уныла тень сидит, И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном, И клен, зашевелясь, таинственно шумит”.
РАССУДОК И ЛЮБОВЬ
Младой Дафнис, гоняясь за Доридой, “Постой, — кричал, — прелестная! постой, Скажи: “Люблю” — и бегать за тобой Не стану я — клянуся в том Кипридой!” “Молчи, молчи!” — Рассудок говорил, А плут Эрот: “Скажи: “ты сердцу мил!”
“Ты сердцу мил!” — пастушка повторила, И их сердца огнем любви зажглись, И пал к ногам красавицы Дафнис, И страстный взор Дорида потупила. “Беги, беги!” — Рассудок ей твердил, А плут Эрот: “Останься!” — говорил.
Осталася — и трепетной рукою Взял руку ей счастливый пастушок. “Взгляни, — сказал, — с подругой голубок Там обнялись под тенью лип густою!” “Беги! беги!” — Рассудок повторил, “Учись от них!” — Эрот ей говорил.
И нежная улыбка пробежала Красавицы на пламенных устах И вот она с томлением в глазах К любезному в объятия упала… “Будь счастлива!” — Эрот ей прошептал. Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.
К СЕСТРЕ
Ты хочешь, друг бесценный, Чтоб я, поэт младой, Беседовал с тобой И с лирою забвенной, Мечтами окриленный, Оставил монастырь И край уединенный, Где непрерывный мир Во мраке опустился И в пустыни глухой Безмолвно воцарился С угрюмой тишиной. (2)
…………………………..
И быстрою стрелой На невской брег примчуся С подругой обнимуся Весны моей златой, И, как певец Людмилы, Мечты невольник милый, Взошед под отчий кров, Несу тебе не злато (Чернец я небогатый), В подарок пук стихов.
Тайком взошед в диванну, Хоть помощью пера, О, как тебя застану, Любезная сестра? Чем сердце занимаешь Вечернею порой? Жан-Жака ли читаешь, Жанлиса ль пред тобой? Иль с резвым Гамильтоном Смеешься всей душой? Иль с Греем и Томсоном Ты пренеслась мечтой В поля, где от дубравы В дол веет ветерок, И шепчет лес кудрявый, И мчится величавый С вершины гор поток? Иль моську престарелу, В подушках поседелу, Окутав в длинну шаль И с нежностью лелея, Ты к ней зовешь Морфея? Иль смотришь в темну даль Задумчивой Светланой Над шумною Невой? Иль звучным фортепьяно Под беглою рукой Моцарта оживляешь? Иль тоны повторяешь? Пиччини и Рамо?
Но вот уж я с тобою, И в радости немой Твой друг расцвел душою, Как ясный вешний день. Забыты дни разлуки, Дни горести и скуки, Исчезла грусти тень.
Но это лишь мечтанье! Увы, в монастыре, При бледном свеч сиянье, Один пишу к сестре. Все тихо в мрачной кельи: Защелка на дверях, Молчанье, враг веселий, И скука на часах! Стул ветхой, необитый, И шаткая постель, Сосуд, водой налитый, Соломенна свирель — Вот все, что пред собою Я вижу, пробужден. Фантазия, тобою Одной я награжден, Тобою пренесенный К волшебной Иппокрене, И в келье я блажен.
Что было бы со мною, Богиня, без тебя? Знакомый с суетою, Приятной для меня, Увлечен в даль судьбою, Я вдруг в глухих стенах, Как Леты на брегах, Явился заключенным, На веки погребенным, И скрыпнули врата, Сомкнувшися за мною, И мира красота Оделась черной мглою!.. С тех пор гляжу на свет, Как узник из темницы На яркий блеск денницы. Светило ль дня взойдет, Луч кинув позлащенный Сквозь узкое окно, Но сердце помраченно Не радует оно. Иль позднею порою, Как луч на небесах, Покрытых чернотою, Темнеет в облаках, — С унынием встречаю Я сумрачную тень И с вздохом провожаю Скрывающийся день!.. Сквозь слез смотрю в решетки, Перебирая четки.
Но время протечет, И с каменных ворот Падут, падут затворы, И в пышный Петроград Через долины, горы Ретивые примчат; Спеша на новоселье, Оставлю темну келью, Поля, сады свои; Под стол клобук с веригой — И прилечу расстригой В объятия твои.
КРАСАВИЦЕ, КОТОРАЯ НЮХАЛА ТАБАК
Возможно ль? вместо роз, Амуром насажденных, [Тюльпанов гордо наклоненных,] Душистых ландышей, ясминов и лилей, [Которых ты всегда] любила [И прежде всякой день] носила На мраморной груди твоей — Возможно ль, милая Климена, Какая странная во вкусе перемена!….. Ты любишь обонять не утренний цветок, А вредную траву зелену, Искусством превращенну В пушистый порошок! — Пускай уже седой профессор Геттингена, На старой кафедре согнувшися дугой, Вперив в латинщину глубокой разум свой, Раскашлявшись, табак толченый Пихает в длинный нос иссохшею рукой; Пускай младой драгун усатый [Поутру, сидя у] окна, С остатком утреннего сна, Из трубки пенковой дым гонит сероватый; Пускай красавица шестидесяти лет, У Граций в отпуску, и у любви в отставке, Которой держится вся прелесть на подставке, Которой без морщин на теле места нет, Злословит, молится, зевает И с верным табаком печали забывает, — А ты, прелестная!.. но если уж табак Так нравится тебе — о пыл воображенья! — Ах! если, превращенный в прах, И в табакерке, в заточеньи, Я в персты нежные твои попасться мог, Тогда б в сердечном восхищеньи Рассыпался на грудь под шелковый платок И даже… может быть… Но что! мечта пустая. Не будет этого никак. Судьба завистливая, злая! Ах, отчего я не табак!…
ЭПИГРАММА
Арист нам обещал трагедию такую, Что все от жалости в театре заревут, Что слезы зрителей рекою потекут. Мы ждали драму золотую. И что же? дождались — и, нечего сказать, Достоинству ее нельзя убавить весу, Ну, право, удалось Аристу написать Прежалкую пиесу.
КОЗАК
Раз, полунощной порою, Сквозь туман и мрак, Ехал тихо над рекою Удалой козак.
Черна шапка на бекрене, Весь жупан в пыли. Пистолеты при колене, Сабля до земли.
Верный конь, узды не чуя, Шагом выступал; Гриву долгую волнуя, Углублялся вдаль.
Вот пред ним две, три избушки, — Выломан забор; Здесь — дорога к деревушке, Там — в дремучий бор.
“Не найду в лесу девицы, — Думал хват Денис: — Уж красавицы в светлицы На ночь убрались”.
Шевельнул Донец уздою, Шпорой прикольнул, И помчался конь стрелою, К избам завернул.
В облаках луна сребрила Дальни небеса; Под окном сидит уныла Девица-краса.
Храбрый видит красну деву; Сердце бьется в нем, Конь тихонько к леву, к леву — Вот уж под окном.
“Ночь становится темнее, Скрылася луна. Выдь, коханочка, скорее, Напои коня”.
“Нет! к мужчине молодому Страшно подойти, Страшно выдти мне из дому, Коню дать воды”.
“Ax! небось, девица красна, С милым подружись!” “Ночь красавицам опасна”. “Радость! не страшись!
Верь, коханочка, пустое; Ложный страх отбрось! Тратишь время золотое; Милая, небось!
Сядь на борзого, с тобою В дальний еду край; Будешь счастлива со мною: С другом всюду рай”.
Что же девица? Склонилась, Победила страх, Робко ехать согласилась. Счастлив стал козак.
Поскакали, полетели. Дружку друг любил; Был ей верен две недели, В третью изменил.
КНЯЗЮ А. М. ГОРЧАКОВУ
Пускай, не знаясь с Аполлоном, Поэт, придворный философ, Вельможе знатному с поклоном Подносит оду в двести строф; Но я, любезный Горчаков, Не просыпаюсь с петухами, И напыщенными стихами, Набором громозвучных слов, Я петь пустого не умею Высоко, тонко и хитро, И в лиру превращать не смею Мое — гусиное перо! Нет, нет, любезный князь, не оду Тебе намерен посвятить; Что прибыли соваться в воду, Сначала не спросившись броду, И в след Державину парить? Пишу своим я складом ныне Кой-как стихи на именины.
Что должен я, скажи, в сей час Желать от чиста сердца другу? Глубоку ль старость, милый князь, Детей, любезную супругу, Или богатства, громких дней, Крестов, алмазных звезд, честей? Не пожелать ли, чтобы славой Ты увлечен был в путь кровавый, Чтоб в лаврах и венцах сиял, Чтоб в битвах гром из рук метал, И чтоб победа за тобою, Как древле Невскому герою, Всегда, везде летела вслед? Не сладострастия поэт Такою песенкой поздравит, Он лучше муз навек оставит! Дай бог любви, чтоб ты свой век Питомцем нежным Эпикура Провел меж Вакха и Амура! А там -когда Стигийской брег Мелькнет в туманном отдаленьи, Дай бог, чтоб в страстном упоеньи, Ты с томной сладостью в очах, Из рук младого Купидона Вступая в мрачный чолн Харона, Уснул….. Ершовой на грудях!
ОПЫТНОСТЬ
Кто с минуту переможет Хладным разумом любовь, Бремя тягостных оков Ей на крылья не возложит. Пусть не смейся, не резвись, С строгой мудростью дружись; Но с рассудком вновь заспоришь, Хоть не рад, но дверь отворишь, Как проказливый Эрот Постучится у ворот.
Испытал я сам собою Истину сих правых слов. “Добрый путь! прости, любовь! За богинею слепою, Не за Хлоей, полечу, Счастье, счастье ухвачу!”- Мнил я в гордости безумной. Вдруг услышал хохот шумный, Оглянулся… и Эрот Постучался у ворот.
Нет! мне, видно, не придется С богом сим в размолвке жить, И покамест жизни нить Старой Паркой там прядется, Пусть владеет мною он! Веселиться — мой закон. Смерть откроет гроб ужасный, Потемнеют взоры ясны, И не стукнется Эрот У могильных уж ворот!
БЛАЖЕНСТВО
В роще сумрачной, тенистой, Где, журча в траве душистой, Светлый бродит ручеек, Ночью на простой свирели Пел влюбленный пастушок; Томный гул унылы трели Повторял в глуши долин….
Вдруг из глубины пещеры Чтитель Вакха и Венеры, Резвых Фавнов господин, Выбежал Эрмиев сын. Розами рога обвиты, Плющ на черных волосах, Козий мех, вином налитый, У Сатира на плечах. Бог лесов, в дугу склонившись Над искривленной клюкой, За кустами притаившись, Слушал песенки ночной, В лад качая головой. —
“Дни, протекшие в весельи! (Пел в тоске пастух младой) Отчего, явясь мечтой, Вы, как тень, от глаз исчезли И покрылись вечной тьмой?
Ах! когда во мраке нощи, При таинственной луне, В темну сень прохладной рощи, Сладко спящей в тишине, Медленно, рука с рукою, С нежной Хлоей приходил, Кто сравниться мог со мною? Хлое был тогда я мил!
А теперь мне жизнь — могила, Белый свет душе постыл. Грустен лес, поток уныл…” Хлоя — другу изменила!… Я для милой…. уж не мил!…”
Звук исчез свирели тихой; Смолк певец — и тишина Воцарилась в роще дикой; Слышно, плещет лишь волна, И колышет повиликой Тихо-веющий зефир… Древ оставя сень густую Вдруг является Сатир. Чашу дружбы круговую Пенистым сребря вином, Рек с осклабленным лицом: “Ты уныл, ты сердцем мрачен; Посмотри ж, как сок прозрачен Блещет, осветясь луной! Выпей чашу — и душой Будешь так же чист и ясен. Верь мне: — стон в бедах напрасен. Лучше, лучше веселись, В горе с Бахусом дружись!” И пастух, взяв чашу в руки, Скоро выпил всё до дна. О могущество вина! Вдруг сокрылись скорби, муки, Мрак душевный вмиг исчез! Лишь фиял к устам поднес, Всё мгновенно пременилось, Вся природа оживилась, Счастлив юноша в мечтах! Выпив чашу золотую, Наливает он другую; Пьет уж третью…. но в глазах Вид окрестный потемнился — И несчастный…. утомился. Томну голову склоня, “Научи, Сатир, меня, — Говорит пастух со вздохом, — Как могу бороться с роком? Как могу счастливым быть? Я не в силах вечно пить”. — “Слушай, юноша любезный, Вот тебе совет полезный: Миг блаженства век лови; Помни дружбы наставленья: Без вина здесь нет веселья, Нет и счастья без любви; Так поди ж теперь с похмелья С Купидоном помирись; Позабудь его обиды И в объятиях Дориды Снова счастьем насладись!”
ЛАИСА ВЕНЕРЕ, ПОСВЯЩАЯ ЕЙ СВОЕ ЗЕРКАЛО
Вот зеркало мое — прими его, Киприда! Богиня красоты прекрасна будет ввек, Седого времени не страшна ей обида: Она — не смертный человек; Но я, покорствуя судьбине, Не в силах зреть себя в прозрачности стекла Ни той, которой я была, Ни той, которой ныне.
К НАТАШЕ
Вянет, вянет лето красно; Улетают ясны дни; Стелется туман ненастный Ночи в дремлющей тени; Опустели злачны нивы, Хладен ручеек игривый; Лес кудрявый поседел; Свод небесный побледнел.
Свет-Наташа! где ты ныне? Что никто тебя не зрит? Иль не хочешь час единый С другом сердца разделить? Ни над озером волнистым, Ни под кровом лип душистым Ранней — позднею порой Не встречаюсь я с тобой.
Скоро, скоро холод зимный Рощу, поле посетит; Огонек в лачужке дымной Скоро ярко заблестит; Не увижу я прелестной И, как чижик в клетке тесной, Дома буду горевать И Наташу вспоминать.
ПИРУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ
Друзья! досужный час настал; Все тихо, всё в покое; Скорее скатерть и бокал! Сюда вино златое! Шипи, шампанское, в стекле. Друзья! почто же с Кантон Сенека, Тацит на столе, Фольянт над фолиантом? Под стол холодных мудрецов, Мы полем овладеем; Под стол ученых дураков! Без них мы пить умеем.
Ужели трезвого найдем За скатертью студента? На всякой случай изберем Скорее президента. В награду пьяным -он нальет И пунш, и грог душистый, А вам, спартанцы, поднесет Воды в стакане чистой! Апостол неги и прохлад, Мой добрый Галич, vale! Ты Эпикуров младший брат, Душа твоя в бокале. Главу венками убери, Будь нашим президентом, И станут самые цари Завидовать студентам.
Дай руку, Дельвиг! что ты спишь? Проснись, ленивец сонный Ты не под кафедрой сидишь, Латынью усыпленный. Взгляни: здесь круг твоих друзей; Бутыль вином налита, За здравье нашей Музы пей, Парнасской волокита. Остряк любезный! по рукам! Полней бокал досуга! И вылей сотню эпиграмм На недруга и друга.
А ты, красавец молодой, Сиятельный повеса! Ты будешь Вакха жрец лихой, На проччее — завеса! Хотя студент, хотя я пьян. Но скромность почитаю; Придвинь же пенистый стакан, На брань благословляю.
Товарищ милый, друг прямой, Тряхнем рукою руку, Оставим в чаше круговой Педантам сродну скуку: Не в первый раз мы вместе пьем, Нередко и бранимся, Но чашу дружества нальем — И тотчас помиримся. —
А ты, который с детских лет Одним весельем дышешь, Забавный, право, ты поэт. Хоть плохо басни пишешь; С тобой тасуюсь без чинов, Люблю тебя душою, Наполни кружку до краев, — Рассудок! бог с тобою!
А ты, повеса из повес, На шалости рожденный, Удалый хват, головорез, Приятель задушевный, Бутылки, рюмки разобьем За здравие Платова, В козачью шапку пунш нальем — И пить давайте снова!..
Приближься, милый наш певец, Любимый Аполлоном! Воспой властителя сердец Гитары тихим звоном. Как сладостно в стесненну грудь Томленье звуков льется!.. Но мне ли страстью воздохнуть? Нет! пьяный лишь смеется!
Не лучше ль, Роде записной, В честь Вакховой станицы Теперь скрыпеть тебе струной Расстроенной скрыпицы? Запойте хором, господа, Нет нужды, что нескладно; Охрипли? — это не беда: Для пьяных всё ведь ладно!
Но что?… я вижу всё вдвоем: Двоится штоф с араком; Вся комната пошла кругом; Покрылись очи мраком… Где вы, товарищи? где я? Скажите, Вакха ради… Вы дремлете, мои друзья, Склонившись на тетради… Писатель за свои грехи! Ты с виду всех трезвее; Вильгельм, прочти свои стихи, Чтоб мне заснуть скорее.
БОВА (ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ).
Часто, часто я беседовал С болтуном страны Эллинския И не смел осиплым голосом С Шапеленом и с Рифматовым Воспевать героев севера. Несравненного Виргилия Я читал и перечитывал, Не стараясь подражать ему В нежных чувствах и гармонии. Разбирал я немца Клопштока И не мог понять премудрого! Не хотел я воспевать, как он; Я хочу, чтоб меня поняли Все от мала до великого. За Мильтоном и Камоэнсом Опасался я без крил парить; Не дерзал в стихах бессмысленных Херувимов жарить пушками, С сатаною обитать в раю, Иль святую богородицу Вместе славить с Афродитою. Не бывал я греховодником! Но вчера, в архивах рояся, Отыскал я книжку славную, Золотую, незабвенную, Катехизис остроумия, Словом: Жанну Орлеанскую Прочитал, — и в восхищении Про Бову пою царевича.
О Вольтер! о муж единственный! Ты, которого во Франции Почитали богом некиим, В Риме дьяволом, антихристом Обезьяною в Саксонии! Ты, который на Радищева Кинул было взор с улыбкою, Будь теперь моею Музою! Петь я тоже вознамерился, Но сравняюсь ли с Радищевым?
Не запомню, сколько лет спустя После рождества Спасителя, Царь Дадон со славой царствовал В Светомире, сильном городе. Царь Дадон венец со скипетром Не прямой достал дорогою, Но убив царя законного, Бендокира Слабоумного. (Так бывало верноподданны Величали королей своих, Если короли беспечные, Не в постеле и не ночкою Почивали с камергерами). Царь Дадон не Слабоумного Был достоин злого прозвища, Но тирана неусыпного, Хотя, впрочем, не имел его. Лень мне все его достоинства И пороки вам показывать: Вы слыхали, люди добрые, О царе, что двадцать целых лет Не снимал с себя оружия, Не слезал с коня ретивого, Всюду пролетал с победою, Мир крещеный потопил в крови, Не щадил и некрещеного, И в ничтожество низверженный Александром, грозным ангелом, Жизнь проводит в унижении И, забытый всеми, кличется Ныне Эльбы императором: — Вот таков-то был и царь Дадон.
Раз, собрав бородачей совет (Безбородых не любил Дадон), На престоле пригорюнившись, Произнес он им такую речь: “Вы, которые советами Облегчили тяжесть скипетра Усладили участь царскую (Не горька она была ему), Мудрые друзья, сподвижники! К вам прибегнуть я решаюся: Что мне делать ныне? — Слушайте”.
Все привстали, важно хмуряся, Низко, низко поклонилися И, подправя ус и бороду, Сели на скамьи дубовые.
“Вам известно,- продолжал Дадон, — Что искусством и неправдою Я достиг престола шаткого Бендокира Слабоумного, Сочетался с Милитрисою, Милой женкой Бендокировой, И в темницу посадил Бову, Принца крови, сына царского. Легче, легче захватить было Слабоумного златой венец, Чем, надев венец на голову, За собою удержать его. Вот уже народ бессмысленный, Ходя в праздники по улицам, Меж собой не раз говаривал: Дай бог помочь королевичу. Ведь Бова уже не маленькой, Не в отца своей головушкой, Нужды нет, что за решеткою, Он опасен моим замыслам. Что мне делать с ним? скажите мне, Не оставить ли в тюрьме его?”
Всё собранье призадумалось, Все в молчаньи потупили взор. То-то, право, золотой совет! Не болтали здесь, а думали: Арзамор, муж старый, опытный, Рот открыл было (советовать Знать хотелось поседелому), Громко крякнул, но одумался И в молчаньи закусил язык. Ко лбу перст приставя тщательно, Лекарь славный, Эскулапа внук, Эзельдорф, обритый шваб, зевал, Табакеркою поскрыпывал, Но молчал, — своей премудрости Он пред всеми не показывал. Вихромах, Полкан с Дубынею, Стража трона, славны рыцари, Все сидели, будто вкопаны. Громобурь, известный силою, Но умом непроницательный, Думал, думал и нечаянно Задремал… и захрапел в углу. Что примера лучше действует? Что людьми сильней ворочает? Вот зевнули под перчаткою Храбрый Мировзор с Ивашкою, И Полкан, и Арзамор седой… И ко груди преклонилися Тихо головами буйными… Глядь, с Дадоном задремал совет… Захрапели много-мыслящи!
Долго спать было советникам, Если б немцу не пришлось из рук Табакерку на пол выронить. Табакерка покатилася И о шпору вдруг ударилась Громобуря, крепко спавшего, Загремела, раздвоилася, Отлетела в разны стороны… Храбрый воин пробуждается, Озирает всё собрание… Между тем табак рассыпался, К носу рыцаря подъемлется, И чихнул герой с досадою, Так что своды потрясаются, Окны все дрожат и сыплются, И на петлях двери хлопают… Пробуждается собрание!
“Что тут думать, — закричал герой: — Царь! Бова тебе не надобен, Ну, и к чорту королевича! Решено: ему в живых не быть. После, братцы, вы рассудите, Как с ним надобно разделаться”. Тем и кончил: храбры воины Речи любят лаконически. “Ладно! мы тебя послушаем, — Царь промолвил, потянувшися, — Завтра, други, мы увидимся. А теперь ступайте все домой”.
Оплошал Дадон отсрочкою. Не твердил он верно в азбуке: Не откладывай до завтрого, Что сегодня можешь выполнить. Разошлися все придворные. Ночь меж тем уже сгущалася, Царь Дадон в постелю царскую Вместе с милой лег супругою, С несравненной Милитрисою, Но спиной оборотился к ней: В эту ночь его величеству Не играть, а спать хотелося.
Милитрисина служаночка, Зоя, молодая девица, Ангел станом, взором, личиком, Белой ручкой, нежной ножкою, С госпожи сняв платье шелково, Юбку, чепчик, ленты, кружева, Всё под ключ в комоде спрятала И пошла тихонько в девичью. Там она сама разделася, Подняла с трудом окошечко И легла в постель пуховую, Ожидая друга милого, Светозара, пажа царского: К темной ночке обещался он Из окна прыгнуть к ней в комнату. Ждет, пождет девица красная: Нет, как нет всё друга милого. Чу! бьет полночь — что же Зоинька? Видит — входят к ней в окошечко… Кто же? друг ли сердца нежного? Нет! совсем не то, читатели! Видит тень иль призрак старого Венценосца, с длинной шапкою, В балахоне вместо мантии, Опоясанный мочалкою, Вид невинный, взор навыкате Рот разинут, зубы скалятся, Уши длинные, ослиные Над плечами громко хлопают; Зоя видит и со трепетом Узнает она, читатели, Бендокира Слабоумного.
Трепетна, смятенья полная. Стала на колени Зоинька, Съединила ручку с ручкою, Потупила очи ясные Прочитала скорым шопотом То, что ввек не мог я выучить: Отче наш и Богородице, И тихохонько промолвила: “Что я вижу? Боже! Господи…. О Никола! Савва мученик! Осените беззащитную. Ты ли это, царь наш батюшка? Отчего, скажи, оставил ты Ныне царствие небесное?”
Глупым смехом осветившися, Тень рекла прекрасной Зоиньке: “Зоя, Зоя, не страшись, мой свет, Не пугать тебя мне хочется, Не на то сюда явился я С того света привидением. — Весело пугать живых людей, Но могу ли веселиться я, Естьли сына Бендокирова, Милого Бову царевича, На костре изжарят завтра же?”
Бедный царь заплакал жалобно. Больно стало доброй девушке. “Чем могу, скажи, помочь тебе. Я во всем тебе покорствую”. — “Вот что хочется мне, Зоинька! Из темницы сына выручи, И сама в жилище мрачное Сядь на место королевича, Пострадай ты за невинного. Поклонюсь тебе низехонько И скажу: спасибо, Зоинька!”
Зоинька тут призадумалась: За спасибо в темну яму сесть! Это жестко ей казалося. Но, имея чувства нежные, Зоя втайне согласилася На такое предложение.
Так, ты прав, оракул Франции, Говоря, что жены, слабые Против стрел Эрота юного, Все имеют душу добрую, Сердце нежно непритворное. “Но скажи, о царь возлюбленный! Зоя молвила покойнику: — Как могу (ну, посуди ты сам) Пронестись в темницу мрачную, Где горюет твой любезный сын? Пятьдесят отборных воинов Днем и ночью стерегут его. Мне ли, слабой робкой женщине, Обмануть их очи зоркие?” “Будь покойна, случай найдется, Поклянись лишь только милая, Не отвергнуть сего случая, Если сам тебе представится”. “Я клянусь!” — сказала девица. Вмиг исчезло привидение, Из окошка быстро вылетев Воздыхая тихо Зоинька Опустила тут окошечко И в постеле успокоившись Скоро, скоро сном забылася.
К БАТЮШКОВУ
Философ резвый и пиит, Парнасский счастливый ленивец, Харит изнеженный любимец, Наперсник милых Аонид, Почто на арфе златострунной Умолкнул, радости певец? Ужель и ты, мечтатель юный, Расстался с Фебом наконец?
Уже с венком из роз душистых. Меж кудрей вьющихся, златых, Под тенью тополов ветвистых, В кругу красавиц молодых, Заздравным не стучишь фиалом, Любовь и Вакха не поешь, Довольный счастливым началом. Цветов Парнасских вновь не рвешь; Не слышен наш Парни Российской!.. Пой, юноша — Певец Тиисской В тебя влиял свой нежный дух. С тобою твой прелестный друг, Лилета, красных .дней отрада: Певцу любви любовь награда. Настрой же лиру. По струнам Летай игривыми перстами, Как вешний Зефир по цветам, И сладострастными стихами, И тихим шепотом любви Лилету в свой шалаш зови. И звезд ночных при бледном свете, Плывущих в дальней вышине, В уединенном кабинете, Волшебной внемля тишине, Слезами счастья грудь прекрасной, Счастливец милый, орошай; Но, упоен любовью страстной, И нежных муз не забывай; Любви нет боле счастья в мире: Люби -и пой ее на лире.
Когда ж к тебе в досужный час Друзья, знакомые сберутся, И вины пенные польются, От плена с треском свободясь: Описывай в стихах игривых Веселье, шум гостей болтливых Вокруг накрытого стола, Стакан, кипящий пеной белой, И стук блестящего стекла. И гости дружно стих веселый, Бокал в бокал ударя в лад, Нестройным хором повторят.
Поэт! В твоей предметы воле, Во звучны струны смело грянь, С Жуковским пой кроваву брань И грозну смерть на ратном поле. И ты в строях ее встречал, И ты, постигнутый судьбою, Как Росс, питомцем славы пал! Ты пал, и хладною косою Едва скошенный не увял!.. *
Иль, вдохновенный Ювеналом. Вооружись сатиры жалом, Подчас прими ее свисток, Рази, осмеивай порок, Шутя, показывай смешное И, естьли можно, нас исправь. Но Тредьяковского оставь В столь часто рушимом покое. Увы! довольно без него Найдем бессмысленных поэтов, Довольно в мире есть предметов, Пера достойных твоего!
Но что!… цевницею моею, Безвестный в мире сем поэт, Я песни продолжать не смею. Прости — но помни мой совет: Доколе музами любимый, Ты Пиэрид горишь огнем, Доколь, сражен стрелой незримой, В подземный ты не снидешь дом, Мирские забывай печали, Играй: тебя младой Назон, Эрот и Грации венчали. А лиру строил Аполлон.
* Кому неизвестны Воспоминания на 1807 год?
ЭПИГРАММА (ПОДРАЖАНИЕ ФРАНЦУЗСКОМУ)
Супругою твоей я так пленился, Что естьли б три в удел достались мне, Подобные во всем твоей жене, То даром двух я б отдал сатане Чтоб третью лишь принять он согласился.
К Н. Г. ЛОМОНОСОВУ
И ты, любезный друг, оставил Надежну пристань тишины, Челнок свой весело направил По влаге бурной глубины: Судьба на руль уже склонилась, Спокойно светят небеса, Ладья крылатая пустилась — Расправит счастье паруса. Дай бог, чтоб грозной непогоды Вблизи ты ужас не видал, Чтоб бурный вихорь не вздувал Пред челноком шумящи воды! Дай бог, под вечер к берегам Тебе пристать благополучно И отдохнуть спокойно там С любовью, дружбой неразлучно! Нет! ты не можешь их забыть! Но что! Не скоро, может быть, Увижусь я, мой друг, с тобою Укромной хаты в тишине; За чашей пунша круговою Подчас воспомнишь обо мне: Когда ж пойду на новоселье (Заснуть ведь общий всем удел), Скажи: “дай бог ему веселье! Он в жизни хоть любить умел”.
НА РЫБУШКИНА
Бывало, прежних лет герой, Окончив славну брань с противной стороной, Повесит меч войны средь отческия кущи: А трагик наш Бурун, скончав чернильный бой, Повесил уши.
ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ
Навис покров угрюмой нощи На своде дремлющих небес; В безмолвной тишине почили дол и рощи, В седом тумане дальний лес; Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы, Чуть дышет ветерок, уснувший на листах, И тихая луна, как лебедь величавый, Плывет в сребристых облаках.
Плывет — и бледными лучами Предметы осветила вкруг. Алеи древних лип открылись пред очами, Проглянули и холм и луг; Здесь, вижу, с тополом сплелась младая ива И отразилася в кристале зыбких вод; Царицей средь полей лился горделива В роскошной красоте цветет.
С холмов кремнистых водопады Стекают бисерной рекой, Там в тихом озере плескаются наяды Его ленивою волной; А там в безмолвии огромные чертоги, На своды опершись, несутся к облакам. Не здесь ли мирны дни вели земные боги? Не се ль Минервы Росской храм?
Не се ль Элизиум полнощный, Прекрасный Царско-сельской сад, Где, льва сразив, почил орел России мощный На лоне мира и отрад? Увы! промчалися те времена златые, Когда под скипетром великия жены Венчалась славою счастливая Россия, Цветя под кровом тишины!
Здесь каждый шаг в душе рождает Воспоминанья прежних лет; Воззрев вокруг себя, со вздохом Росс вещает: “Исчезло всё, Великой нет!” И в думу углублен, над злачными брегами Сидит в безмолвии, склоняя ветрам слух. Протекшие лета мелькают пред очами, И в тихом восхищеньи дух.
Он видит, окружен волнами, Над твердой, мшистою скалой Вознесся памятник. Ширяяся крылами. Над ним сидит орел младой. И цепи тяжкие, и стрелы громовые Вкруг грозного столпа трикраты обвились; Кругом подножия, шумя, валы седые В блестящей пене улеглись.
В тени густой угрюмых сосен Воздвигся памятник простой. О, сколь он для тебя, Кагульской брег, поносен! И славен родине драгой! Бессмертны вы вовек, о Росски исполины, В боях воспитанны средь бранных непогод! О вас, сподвижники, друзья Екатерины, Пройдет молва из рода в род.
О громкий век военных споров, Свидетель славы Россиян! Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов, Потомки грозные Славян, Перуном Зевсовым победу похищали; Их смелым подвигам страшась дивился мир; Державин и Петров Героям песнь бряцали Струнами громозвучных лир.
И ты промчался, незабвенный! И вскоре новый век узрел И брани новые, и ужасы военны; Страдать — есть смертного удел. Блеснул кровавый меч в неукротимой длани Коварством, дерзостью венчанного царя; Восстал вселенной бич — и вскоре лютой брани Зарделась грозная заря.
И быстрым понеслись потоком Враги на русские поля. Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком, Дымится кровию земля; И селы мирные, и грады в мгле пылают, И небо заревом оделося вокруг, Леса дремучие бегущих укрывают, И праздный в поле ржавит плуг.
Идут — их силе нет препоны, Всё рушат, всё свергают в прах, И тени бледные погибших чад Беллоны, В воздушных съединясь полках, В могилу мрачную нисходят непрестанно, Иль бродят по лесам в безмолвии ночи…. Но клики раздались!… идут в дали туманной! — Звучат кольчуги и мечи!…
Страшись, о рать иноплеменных! России двинулись сыны; Восстал и стар и млад: летят на дерзновенных Сердца их мщеньем возжены. Вострепещи, тиран! уж близок час паденья! Ты в каждом ратнике узришь Богатыря. Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья За веру, за царя.
Ретивы кони бранью пышут, Усеян ратниками дол, За строем строй течет, все местью, славой дышут, Восторг во грудь их перешел. Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, И се — пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.
Сразились. — Русской — победитель! И вспять бежит надменный Галл; Но сильного в боях небесный Вседержитель Лучем последним увенчал, Не здесь его сразил воитель поседелый; О Бородинские кровавые поля! Не вы неистовству и гордости пределы! Увы! на башнях Галл кремля!…
Края Москвы, края родные, Где на заре цветущих лет Часы беспечности я тратил золотые, Не зная горестей и бед, И вы их видели, врагов моей отчизны! И вас багрила кровь и пламень пожирал! И в жертву не принес я мщенья вам и жизни; Вотще лишь гневом дух пылал!…
Где ты, краса Москвы стоглавой, Родимой прелесть стороны? Где прежде взору град являлся величавый, Развалины теперь одни; Москва, сколь Русскому твой зрак унылый страшен! Исчезли здания вельможей и царей, Всё пламень истребил. Венцы затмились башен, Чертоги пали богачей.
И там, где роскошь обитала В сенистых рощах и садах, Где мирт благоухал, и липа трепетала, Там ныне угли, пепел, прах. В часы безмолвные прекрасной, летней нощи Веселье шумное туда не полетит, Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи: Всё мертво, всё молчит.
Утешься, мать градов России, Воззри на гибель пришлеца. Отяготела днесь на их надменны выи Десница мстящая Творца. Взгляни: они бегут, озреться не дерзают, Их кровь не престает в снегах реками течь; Бегут — и в тьме ночной их глад и смерть сретают, А с тыла гонит Россов меч.
О вы, которых трепетали Европы сильны племена, О Галлы хищные! и вы в могилы пали. — О страх! о грозны времена! Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны, Презревший правды глас и веру, и закон, В гордыне возмечтав мечем низвергнуть троны? Исчез, как утром страшный сон!
В Париже Росс! — где факел мщенья? Поникни, Галлия, главой. Но что я зрю? Герой с улыбкой примиренья Грядет с оливою златой. Еще военный гром грохочет в отдаленьи, Москва в унынии, как степь в полнощной мгле, А он -несет врагу не гибель, но спасенье И благотворный мир земле.
Достойный внук Екатерины! Почто небесных Аонид, Как наших дней певец, славянской Бард дружины, Мой дух восторгом не горит? О, естьли б Аполлон пиитов дар чудесный Влиял мне ныне в грудь! Тобою восхищен, На лире б возгремел гармонией небесной И воссиял во тьме времен.
О Скальд России вдохновенный, Воспевший ратных грозный строй, В кругу друзей твоих, с душой воспламененной, Взгреми на арфе золотой! Да снова стройный глас Герою в честь прольется, И струны трепетны посыплют огнь в сердца, И Ратник молодой вскипит и содрогнется При звуках бранного Певца.
РОМАНС
Под вечер, осенью ненастной, В далеких дева шла местах И тайный плод любви несчастной Держала в трепетных руках. Всё было тихо — лес и горы, Всё спало в сумраке ночном; Она внимательные взоры Водила с ужасом кругом.
И на невинное творенье, Вздохнув, остановила их… “Ты спишь, дитя, мое мученье, Не знаешь горестей моих -Откроешь очи и тоскуя Ко груди не прильнешь моей, Не встретишь завтра поцелуя Несчастной матери твоей.
Ее манить напрасно будешь!.. Стыд вечный мне вина моя — Меня навеки ты забудешь; Тебя не позабуду я; Дадут покров тебе чужие И скажут: “Ты для нас чужой!” — Ты спросишь: “Где ж мои родные?” И не найдешь семьи родной.
Мой ангел будет грустной думой Томиться меж других детей! — И до конца с душой угрюмой Взирать на ласки матерей; Повсюду странник одинокой, Предел неправедный кляня, Услышит он упрек жестокой… Прости, прости тогда меня…
Быть может, сирота унылый. Узнаешь, обоймешь отца. Увы! где он, предатель милый, Мой незабвенный до конца? — Утешь тогда страдальца муки, Скажи “ее на свете нет — Лаура не снесла разлуки И бросила пустынный свет”. —
Но что сказала я?… быть может, Виновную ты встретишь мать — Твой скорбный взор меня встревожит! Возможно ль сына не узнать? Ах, если б рок неумолимый Моею тронулся мольбой… Но, может быть, пройдешь ты мимо — Навек рассталась я с тобой.
Ты спишь — позволь себя, несчастный, К груди прижать в последний раз. Закон неправедный, ужасный К страданью присуждает нас. Пока лета не отогнали Беспечной радости твоей — Спи, милый! горькие печали Не тронут детства тихих дней!”
Но вдруг за рощей осветила Вблизи ей хижину луна… С волненьем сына ухватила И к ней приближилась она; Склонилась, тихо положила Младенца на порог чужой, Со страхом очи отвратила И скрылась в темноте ночной.
ЛЕДА (КАНТАТА)
Средь темной рощицы, под тенью лип душистых, В высоком тростнике, где частым жемчугом Вздувалась пена вод сребристых, Колеблясь тихим ветерком, Покров красавицы стыдливой, Небрежно кинутый, у берега лежал, И прелести ее поток волной игривой С весельем орошал.
Житель рощи торопливый, Будь же скромен, о ручей! Тише, струйки говорливы! Изменить страшитесь ей!
Леда робостью трепещет, Тихо дышет снежна грудь, Ни волна вокруг не плещет, Ни зефир не смеет дуть.
В роще шорох утихает, Всё в прелестной тишине: Нимфа далее ступает, Робкой вверившись волне.
Но что-то меж кустов прибрежных восшумело, И чувство робости прекрасной овладело; Невольно вздрогнула, не в силах воздохнуть. И вот пернатых царь из-под склоненной ивы, Расправя крылья горделивы, К красавице плывет -веселья полна грудь; С шумящей пеною отважно волны гонит, Крылами воздух бьет, То в кольцы шею вьет, То гордую главу смирясь пред Ледой клонит. Леда смеется. Вдруг раздается Радости клик. Вид сладострастный! К Леде прекрасной Лебедь приник. Слышно стенанье, Снова молчанье. Нимфа лесов С негою сладкой Видит украдкой Тайну богов.
Опомнясь наконец красавица младая Открыла тихий взор, в томленьях воздыхая, И что ж увидела? — На ложе из цветог. Она покоится в объятиях Зевеса; Меж ними юная любовь, — И пала таинства прелестного завеса.
Сим примером научитесь, Розы, девы красоты; Летним вечером страшитесь В темной рощице воды:
В темной рощице таится Часто пламенный Эрот; С хладной струйкою катится, Стрелы прячет в пене вод.
Сим примером научитесь, Розы, девы красоты; Летним вечером страшитесь В темной рощице воды.
STANCES
Avez-vous vu la tendre rose, L’aimable fille d’un beau jour, Quand au printemps а peine йclose, Elle est l’image de l’amour?
Telle а nos yeux, plus belle encore. Parut Eudoxie aujourd’hui; Plus d’un printemps la vit йclore, Charmante et jeune comme lui.
Mais, hйlas! les vents, les tempкtes, Ces fougueux enfants de l’Hiver. Bientфt vont gronder sur nos tкtes, Enchainer l’eau, la terre et l’air.
Et plus de fleurs, et plus de rose! L’aimable fille des amours Tombe fanйe, а peine йclose; Il a fui, le temps des beaux jours!
Eudoxie! airnez, le temps presse; Profitez de vos jours heureux! Est-ce dans la froide vieillesse Que de l’amour on sent les feux?
MON PORTRAIT
Vous’ me demandez mon portrait, Mais peint d’aprиs nature; Mon cher, il sera bientфt fait, Quoique en miniature.
Je suis un jeune polisson, Encore dans les classes; Point sot, je le dis sans faзon Et sans fades grimaces.
Onc il ne fut de babillard, Ni docteur en Sorbonne — Plus ennuyeux et plus braillard. Que moi-mкme en personne.
Ma taille а celles des plus longs Ne peut кtre йgalйe; J’ai le teint frais, les chevenz blonds Et le tкte bouclйe.
J’aime et le monde et son fracas, Je hais la solitude; J’abhorre et noises, et dйbats, Et tant soit peu l’йtude.
Spectacles, bals me plaisent fort Et d’aprйs ma pensйe, Je dirais ce que j’aime encor… Si n’йtais au Lycйe.
Aprиs celа, mon cher ami, L’on peut me reconnaоtre: Oui! tel que le bon dieu me fit, Je veux toujours paraоtre.
Vrai dйmon pour l’espiиglerie, Vrai singe par sa mine, Beaucoup et trop d’йtourderie. Ma foi, voilа Pouchkine.
Примечания
(1) Т. е. в школе. (2) после этого стиха нескольких стихов не сохранилось.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1815 г
ГОРОДОК (К *).
Прости мне, милый друг, Двухлетнее молчанье: Писать тебе посланье Мне было недосуг. На тройке пренесенный Из родины смиренной В великой град Петра, От утра до утра Два года всё кружился Без дела в хлопотах, Зевая, веселился В театре, на пирах, Не ведал я покоя, Увы! ни на часок, Как будто у налоя В великой четверток Измученный дьячок. Но слава, слава богу! На ровную дорогу Я выехал теперь; Уж вытолкал за дверь Заботы и печали, Которые играли, Стыжусь, столь долго мной; И в тишине святой Философом ленивым, От шума вдалеке, Живу я в городке, Безвестностью счастливом. Я нанял светлый дом С диваном, с камельком; Три комнатки простые — В них злата, бронзы нет, И ткани выписные Не кроют их паркет. Окошки в сад веселый, Где липы престарелы С черемухой цветут; Где мне в часы полдневны Березок своды темны Прохладну сень дают; Где ландыш белоснежный Сплелся с фиалкой нежной, И быстрый ручеек, В струях неся цветок, Невидимый для взора, Лепечет у забора. Здесь добрый твой поэт Живет благополучно; Не ходит в модный свет: На улице карет Не слышит стук докучный: Здесь грома вовсе нет: Лишь изредка телега Скрыпит по мостовой, Иль путник, в домик мой Пришед искать ночлега, Дорожною клюкой В калитку постучится…
Блажен, кто веселится В покое, без забот, С кем втайне Феб дружится И маленький Эрот; Блажен, кто на просторе В укромном уголке Не думает о горе, Гуляет в колпаке, Пьет, ест, когда захочет, О госте не хлопочет! Никто, никто ему Лениться одному В постеле не мешает; Захочет — Аонид Толпу к себе сзывает; Захочет — сладко спит, На Рифмова склоняясь И тихо забываясь. Так я, мой милый друг, Теперь расположился; С толпой бесстыдных слуг Навеки распростился; Укрывшись в кабинет, Один я не скучаю И часто целый свет С восторгом забываю. Друзья мне — мертвецы, Парнасские жрецы; Над полкою простою Под тонкою тафтою Со мной они живут. Певцы красноречивы, Прозаики шутливы В порядке стали тут. Сын Мома и Минервы, Фернейский злой крикун, Поэт в поэтах первый, Ты здесь, седой шалун! Он Фебом был воспитан, Издетства стал пиит: Всех больше перечитан, Всех менее томит; Соперник Эврипида, Эраты нежной друг, Арьоста, Тасса внук — Скажу ль?… отец Кандида — Он всё; везде велик Единственный старик! На полке за Вольтером Виргилий, Тасс с Гомером Все вместе предстоят. В час утренний досуга Я часто друг от друга Люблю их отрывать. Питомцы юных Граций — С Державиным потом Чувствительный Гораций Является вдвоем. И ты, певец любезный, Поэзией прелестной Сердца привлекший в плен, Ты здесь, лентяй беспечный, Мудрец простосердечный, Ванюша Лафонтен! Ты здесь — и Дмитрев нежный, Твой вымысел любя, Нашел приют надежный С Крыловым близ тебя. — Но вот наперсник милый Психеи златокрылой! О добрый Лафонтен, С тобой он смел сразиться… Коль можешь ты дивиться, Дивись: ты побежден! Воспитанны Амуром Вержье, Парни с Грекуром Укрылись в уголок. (Не раз они выходят И сон от глаз отводят Под зимний вечерок). Здесь Озеров с Расином, Руссо и Карамзин, С Мольером-исполином Фон-Визин и Княжнин. За ними, хмурясь важно, Их грозный Аристарх Является отважно В шестнадцати томах. Хоть страшно стихоткачу Лагарпа видеть вкус, Но часто, признаюсь, Над ним я время трачу.
Кладбище обрели На самой нижней полки Все школьнически толки, Лежащие в пыли, Визгова сочиненья, Глупона псалмопенья, Известные творенья Увы! одним мышам. Мир вечный и забвенье И прозе и стихам! Но ими огражденну (Ты должен это знать) Я спрятал потаенну Сафьянную тетрадь. Сей свиток драгоценный, Веками сбереженный, От члена русских сил, Двоюродного брата, Драгунского солдата Я даром получил. Ты, кажется, в сомненьи… Нетрудно отгадать; Так, это сочиненьи, Презревшие печать. Хвала вам, чады славы, Враги Парнасских уз! О князь, наперсник Муз, Люблю твои забавы; Люблю твой колкий стих В посланиях твоих, В сатире — знанье света И слога чистоту, И в резвости куплета Игриву остроту. И ты, насмешник смелый, В ней место получил, Чей в аде свист веселый Поэтов раздражил, Как в юношески леты В волнах туманной Леты Их гуртом потопил; И ты, замысловатый Буянова певец, В картинах толь богатый И вкуса образец; И ты, шутник бесценный, Который Мельпомены Котурны и кинжал Игривой Тальи дал! Чья кисть мне нарисует, Чья кисть скомпанирует Такой оригинал! Тут вижу я с Чернавкой Подщипа слезы льет; Здесь Князь дрожит под лавкой, Там дремлет весь совет; В трагическом смятеньи Плененные цари, Забыв войну, сраженьи, Играют в кубари… Но назову ль детину, Что доброю порой Тетради половину Наполнил лишь собой! О ты, высот Парнасса Боярин небольшой, Но пылкого Пегаса Наездник удалой! Намаранные оды, Убранство чердаков, Гласят из рода в роды: Велик, велик — Свистов! Твой дар ценить умею, Хоть право не знаток; Но здесь тебе не смею Хвалы сплетать венок: Свистовским должно слогом Свистова воспевать; Но, убирайся с богом, Как ты, в том клясться рад, Не стану я писать.
О вы, в моей пустыне Любимые творцы! Займите же отныне Беспечности часы. Мой друг! весь день я с ними, То в думу углублен, То мыслями своими В Элизий пренесен. Когда же на закате Последний луч зари Потонет в ярком злате, И светлые цари Смеркающейся ночи Плывут по небесам, И тихо дремлют рощи, И шорох по лесам, Мой гений невидимкой Летает надо мной; И я в тиши ночной Сливаю голос свой С пастушьею волынкой. Ах! счастлив, счастлив тот, Кто лиру в дар от Феба Во цвете дней возьмет! Как смелый житель неба, Он к солнцу воспарит, Превыше смертных станет, И слава громко грянет: “Бессмертен ввек пиит!”
Но ею мне ль гордиться, Но мне ль бессмертьем льститься?… До слез я спорить рад, Не бьюсь лишь об заклад, Как знать, и мне, быть может, Печать свою наложит Небесный Аполлон; Сияя горним светом, Бестрепетным полетом Взлечу на Геликон. Не весь я предан тленью; С моей, быть может, тенью Полунощной порой Сын Феба молодой, Мой правнук просвещенный, Беседовать придет И мною вдохновенный На лире воздохнет.
Покаместь, друг бесценный, Камином освещенный, Сижу я под окном С бумагой и с пером, Не слава предо мною, Но дружбою одною Я ныне вдохновен. Мой друг, я счастлив ею. Почто ж ее сестрой, Любовию младой Напрасно пламенею? Иль юности златой Вотще даны мне розы, И лить навеки слезы В юдоле, где расцвел Мой горестный удел?… Певца сопутник милый, Мечтанье легкокрыло! О, будь же ты со мной, Дай руку сладострастью И с чашей круговой Веди меня ко счастью Забвения тропой: И в час безмолвной ночи, Когда ленивый мак Покроет томны очи, На ветреных крылах Примчись в мой домик тесный, Тихонько постучись, И в тишине прелестной С любимцем обнимись! Мечта! в волшебной сени Мне милую яви, Мой свет, мой добрый гений, Предмет моей любви, И блеск очей небесный, Лиющих огнь в сердца, И Граций стан прелестный И снег ее лица; Представь, что, на коленях Покоясь у меня, В порывистых томленьях Склонилася она Ко груди грудью страстной, Устами на устах, Горит лицо прекрасной, И слезы на глазах!… Почто стрелой незримой Уже летишь ты вдаль? Обманет — и пропал Беглец невозвратимый! Не слышит плач и стон И где крылатый сон? Исчезнет обольститель, И в сердце грусть-мучитель.
Но всё ли, милый друг, Быть счастья в упоеньи? И в грусти томный дух Находит наслажденье: Люблю я в летний день Бродить один с тоскою, Встречать вечерню тень Над тихою рекою И с сладостной слезою В даль сумрачну смотреть; Люблю с моим Мароном Под ясным небосклоном Близь озера сидеть, Где лебедь белоснежный, Оставя злак прибрежный, Любви и неги полн, С подругою своею, Закинув гордо шею, Плывет во злате волн. Или, для развлеченья, Оставя книг ученье, В досужный мне часок У добренькой старушки Душистый пью чаек, Не подхожу я к ручке, Не шаркаю пред ней; Она не приседает, Но тотчас и вестей Мне пропасть наболтает. Газеты собирает Со всех она сторон, Всё сведает, узнает: Кто умер, кто влюблен, Кого жена по моде Рогами убрала, В котором огороде Капуста цвет дала, Фома свою хозяйку Не за что наказал, Антошка балалайку Играя разломал. — Старушка всё расскажет; Меж тем как юбку вяжет, Болтает всё свое; А я сижу смиренно В мечтаньях углубленный, Не слушая ее. На рифмы удалого Так некогда Свистова В столице я внимал. Когда свои творенья Он с жаром мне читал, Ах! видно, бог пытал Тогда мое терпенье!
Иль добрый мой сосед, Семидесяти лет, Уволенный от службы Майором отставным, Зовет меня из дружбы Хлеб-соль откушать с ним. Вечернею пирушкой Старик, развеселясь, За дедовскою кружкой В прошедшем углубясь, С Очаковской медалью На раненой груди, Воспомнит ту баталью, Где роты впереди Летел на встречу славы, Но встретился с ядром И пал на дол кровавый С булатным палашом. Всегда я рад душою С ним время провождать, Но, боже, виноват! Я каюсь пред тобою, Служителей твоих, Попов я городских Боюсь, боюсь беседы И свадебны обеды Затем лишь не терплю, Что сельских иереев, Как папа иудеев, Я вовсе не люблю, А с ними крючковатый Подьяческий народ, Лишь взятками богатый И ябеды оплот.
Но, друг мой, естьли вскоре Увижусь я с тобой, То мы уходим горе За чашей круговой; Тогда, клянусь богами, (И слово уж сдержу) Я с сельскими попами Молебен отслужу. ВОДА И ВИНО
Люблю я в полдень воспаленный Прохладу черпать из ручья И в роще тихой, отдаленной Смотреть, как плещет в брег струя. Когда ж вино в края поскачет, Напенясь в чаше круговой, Друзья, скажите,- кто не плачет, Заране радуясь душой?
Да будет проклят дерзновенный, Кто первый грешною рукой, Нечестьем буйным ослепленный, О страх!.. смесил вино с водой! Да будет проклят род злодея! Пускай не в силах будет пить, Или, стаканами владея, Лафит с Цымлянским различить!
ИЗМЕНЫ
“Всё миновалось! Мимо промчалось Время любви. Страсти мученья! В мраке забвенья Скрылися вы. Так я премены Сладость вкусил: Гордой Елены Цепи забыл. Сердце, ты в воле! Всё позабудь; В новой сей доле Счастливо будь. Только весною Зефир младою Розой пленен; В юности страстной Был я прекрасной В сеть увлечен. Нет, я не буду Впредь воздыхать, Страсть позабуду; Полно страдать! Скоро печали Встречу конец. Ах! для тебя ли, Юный певец, Прелесть Елены Розой цветет?.. Пусть весь народ, Ею прельщенный, Вслед за мечтой Мчится толпой; В мирном жилище, На пепелище, В чаше простой Стану в смиреньи Черпать забвенье И — для друзей Резвой рукою Двигать струною Арфы моей”.
В скучной разлуке Так я мечтал, В горести, в муке Себя услаждал; В сердце возженный Образ Елены Мнил истребить. Прошлой весною Юную Хлою Вздумал любить. Как ветерочек Ранней порой Гонит листочек С резвой волной, Так непрестанно Непостоянный Cтрастью играл, Лилу, Темиру, Всех обожал, Сердце и лиру Всем посвящал. — Что же? — напрасно С груди прекрасной Шаль я срывал. Тщетны измены! Образ Елены В сердце пылал! Ах! возвратися, Радость очей, Хладна, тронися Грустью моей. — Тщетно взывает Бедный певец! Нет! не встречает Мукам конец… Так! до могилы Грустен, унылый, Крова ищи! Всеми забытый, Терном увитый Цепи влачи………
К ЛИЦИНИЮ (С ЛАТИНСКОГО).
Лициний, зришь ли ты? на быстрой колеснице, Увенчан лаврами, в блестящей багрянице, Спесиво развалясь, Ветулий молодой В толпу народную летит по мостовой. Смотри, как все пред ним усердно спину клонят, Как ликторов полки народ несчастный гонят. Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд С покорностью ему умильный мещут взгляд, Ждут в тайном трепете улыбку, глаз движенья, Как будто дивного богов благословенья: И дети малые, и старцы с сединой Стремятся все за ним и взором и душой, И даже след колес, в грязи напечатленный, Как некий памятник им кажется священный.
О Ромулов народ! пред кем ты пал во прах? Пред кем восчувствовал в душе столь низкой cтрax? Квириты гордые под иго преклонились!… Кому ж, о небеса! кому поработились?… Скажу ль — Ветулию! — Отчизне стыд моей, Развратный юноша воссел в совет мужей, Любимец деспота Сенатом слабым правит, На Рим простер ярем, отечество бесславит. Ветулий, римлян царь!… О срам! о времена! Или вселенная на гибель предана?
Но кто под портиком, с руками за спиною, В изорванном плаще и с нищенской клюкою, Поникнув головой, нахмурившись идет? Не ошибаюсь я, философ то Дамет. “Дамет! куда, скажи, в одежде столь убогой Средь Рима пышного бредешь своей дорогой?”
“Куда? не знаю сам. Пустыни я ищу. Среди разврата жить уж боле не хочу; Япетовых детей пороки, злобу вижу, Навек оставлю Рим: я людства ненавижу”.
Лициний, добрый друг! не лучше ли и нам, Отдав поклон мечте, Фортуне, суетам, Седого стоика примером научиться? Не лучше ль поскорей со градом распроститься, Где всё на откупе: законы, правота, И жены, и мужья, и честь, и красота? Пускай Глицерия, красавица младая, Равно всем общая, как чаша круговая, Других неопытных в любовну ловит сеть; Нам стыдно слабости с морщинами иметь. Летит от старика любовь в толпе веселий. Пускай бесстыдный Клит, вельможей раб Корнелий, Оставя ложе сна с запевшим петухом, От знатных к богачам бегут из дома в дом; Я сердцем римлянин, кипит в груди свобода, Во мне не дремлет дух великого народа. Лициний, поспешим далеко от забот, Безумных гордецов, обманчивых красот, Докучных риторов, Парнасских Геростратов; В деревню пренесем отеческих пенатов; В тенистой рощице, на берегу морском Найти нетрудно нам красивый, светлый дом, Где. больше не страшась народного волненья, Под старость отдохнем в тиши уединенья, И там, расположась в уютном уголке, При дубе пламенном, возженном в камельке, Воспомнив старину за дедовским фиялом, Свой дух воспламеню Петроном, Ювеналом, В гремящей сатире порок изображу И нравы сих веков потомству обнажу.
О Рим! о гордый край разврата, злодеянья, Придет ужасный день — день мщенья, наказанья; Предвижу грозного величия конец, Падет, падет во прах вселенныя венец! Народы дикие, сыны свирепой брани. Войны ужасной меч прияв в кровавы длани, И горы, и моря оставят за собой И хлынут на тебя кипящею рекой. Исчезнет Рим: его покроет мрак глубокой; И путник, обратив на груды камней око, Речет задумавшись, в мечтаньях углублен: “Свободой Рим возрос — а рабством погублен”.
БАТЮШКОВУ
В пещерах Геликона Я некогда рожден; Во имя Аполлона Тибуллом окрещен, И светлой Иппокреной С издетства напоенный Под кровом вешних роз, Поэтом я возрос.
Веселый сын Эрмия Ребенка полюбил, В дни резвости златые Мне дудку подарил. Знакомясь с нею рано, Дудил я непрестанно: Нескладно хоть играл, Но Музам не скучал.
А ты, певец забавы И друг Пермесских дев, Ты хочешь, чтобы, славы Стезею полетев, Простясь с Анакреоном, Спешил я за Мароном И пел при звуках лир Войны кровавый пир.
Дано мне мало Фебом: Охота, скудный дар. Пою под чуждым небом, Вдали домашних Лар, И, с дерзостным Икаром Страшась летать не даром, Бреду своим путем: Будь всякой при своем.
НАПОЛЕОН НА ЭЛЬБЕ (1815)
Вечерняя заря в пучине догорала, Над мрачной Эльбою носилась тишина, Сквозь тучи бледные тихонько пробегала Туманная луна: Уже на западе седой, одетый мглою, С равниной синих вод сливался небосклон. Один во тьме ночной над дикою скалою Сидел Наполеон. В уме губителя теснились мрачны думы, Он новую в мечтах Европе цепь ковал И, к дальним берегам возведши взор угрюмый, Свирепо прошептал:
“Вокруг меня всё мертвым сном почило, Легла в туман пучина бурных волн, Не выплывет ни утлый в море чолн, Ни гладный зверь не взвоет над могилой — Я здесь один, мятежной думы полн…
О, скоро ли, напенясь под рулями, Меня помчит покорная волна, И спящих вод прервется тишина?… Волнуйся, ночь, над Эльбскими скалами! Мрачнее тмись за тучами, луна!
Там ждут меня бесстрашные дружины. Уже сошлись, уже сомкнуты в строй! Уж мир лежит в оковах предо мной! Прейду я к вам сквозь черные пучины И гряну вновь погибельной грозой!
И вспыхнет брань! за галльскими орлами, С мечом в руках победа полетит, Кровавый ток в долинах закипит, И троны в прах низвергну я громами И сокрушу Европы дивный щит!…
Но вкруг меня всё мертвым сном почило, Легла в туман пучина бурных волн, Не выплывет ни утлый в море чолн, Ни гладный зверь не взвоет над могилой — Я здесь один, мятежной думы полн…
О счастье! злобный обольститель, И ты, как сладкой сон, сокрылось от очей, Средь бурей тайный мой хранитель И верный пестун с юных дней! Давно ль невидимой стезею Меня ко трону ты вело И скрыло дерзостной рукою В венцах лавровое чело! Давно ли с трепетом народы Несли мне робко дань свободы, Знамена чести преклоня; Дымились громы вкруг меня, И слава в блеске над главою Неслась, прикрыв меня крылом?… Но туча грозная нависла над Москвою, И грянул мести гром!… Полнощи царь младой! — ты двигнул ополченья, И гибель вслед пошла кровавым знаменам, Отозвалось могущего паденье, И мир земле, и радость небесам, А мне — позор и заточенье! И раздроблен мой звонкой щит, Не блещет шлем на поле браней; В прибрежном злаке меч забыт И тускнет на тумане. И тихо всё кругом. В безмолвии ночей Напрасно чудится мне смерти завыванье, И стук блистающих мечей, И падших ярое стенанье — Лишь плещущим волнам внимает жадный слух; Умолк сражений клик знакомый, Вражды кровавой гаснут громы, И факел мщения потух. Но близок час! грядет минута роковая! Уже летит ладья, где грозный трон сокрыт; Кругом простерта мгла густая, И, взором гибели сверкая, Бледнеющий мятеж на палубе сидит. Страшись, о Галлия! Европа! мщенье, мщенье! Рыдай — твой бич восстал — и всё падет во прах. Всё сгибнет, и тогда, в всеобщем разрушенье, Царем воссяду на гробах!”
Умолк. На небесах лежали мрачны тени, И месяц, дальних туч покинув темны сени, Дрожащий, слабый свет на запад изливал — Восточная звезда играла в океане, И зрелася ладья, бегущая в тумане Под сводом Эльбских грозных скал. И Галлия тебя, о хищник, осенила; Побегли с трепетом законные цари. Но зришь ли? Гаснет день, мгновенно тьма сокрыла Лицо пылающей зари, Простерлась тишина над бездною седою, Мрачится неба свод, гроза во мгле висит, Всё смолкло… трепещи! погибель над тобою, И жребий твой еще сокрыт!
К ПУЩИНУ (4 МАЯ)
Любезный именинник, О Пущин дорогой! Прибрел к тебе пустынник С открытою душой; С пришельцем обнимися -Но доброго певца Встречать не суетися С парадного крыльца. Он гость без этикета, Не требует привета Лукавой суеты; Прими ж его лобзанья И чистые желанья Сердечной простоты! Устрой гостям пирушку; На столик вощаной Поставь пивную кружку И кубок пуншевой. Старинный собутыльник! Забудемся на час. Пускай ума светильник Погаснет ныне в нас; Пускай старик крылатый Летит на почтовых: Нам дорог миг утраты В забавах лишь одних!
Ты счастлив, друг сердечный! В спокойствии златом Течет твой век беспечный, Проходит день за днем; И ты в беседе Граций, Не зная черных бед, Живешь, как жил Гораций, Хотя и не поэт. Под кровом небогатым Ты вовсе не знаком С зловещим Гипократом, С нахмуренным попом; Не видишь у порогу Толпящихся забот; Нашли к тебе дорогу Веселость и Эрот; Ты любишь звон стаканов И трубки дым густой, И демон метроманов Не властвует тобой. Ты счастлив в этой доле. Скажи, чего же боле Мне другу пожелать? Придется замолчать…
Дай бог, чтоб я, с друзьями Встречая сотый май, Покрытый сединами, Сказал тебе стихами: Вот кубок; наливай! Веселье! будь до гроба Сопутник верный наш, И пусть умрем мы оба При стуке полных чаш!
К ГАЛИЧУ
Пускай угрюмый рифмотвор, Повитый маком и крапивой, Холодных од творец ретивый, На скучный лад сплетая вздор, Зовет обедать генерала, — О Галич, верный друг бокала И жирных утренних пиров, Тебя зову, мудрец ленивый, В приют поэзии счастливый, Под отдаленный неги кров. Давно в моем уединеньи, В кругу бутылок и друзей, Не зрели кружки мы твоей, Подруги долгих наслаждений, Острот и хохота гостей. В тебе трудиться нет охоты. Садись на тройку злых коней, Оставь Петрополь и заботы, Лети в счастливый городок. Зайди к жиду Золотареву, В его, всем общий, уголок; Мы там, собравшися в кружок, Прольем вина струю багрову, И с громом двери на замок Запрет веселье молодое.
И гордый на столе пирог Друзей стесненными рядами, Сверкая светлыми ножами, С тобою храбро осадим И мигом стены разгромим; Когда ж, вином отягощенный, С главой, в колени преклоненной, Захочешь в мире отдохнуть И, опускаяся в подушку, Дабы спокойнее заснуть, Уронишь налитую кружку На старый бархатный диван, — Тогда послания, куплеты, Баллады, басенки, сонеты Покинут скромный наш карман, И крепок сон ленивца будет!… Но рюмок звон тебя разбудит, Ты вскочишь с бодрой головой, Оставишь смятую подушку, Подымешь милую подружку — И в келье снова пир горой.
О Галич, время невозвратно, И близок, близок грозный час, Когда, послыша славы глас, Покину кельи кров приятный, Татарской сброшу свой халат. Простите, девственные Музы! Прости, приют младых отрад! Надену узкие рейтузы, Завью в колечки гордый ус, Заблещет пара эполетов, И я — питомец важных Муз — В числе воюющих корнетов! О Галич, Галич! поспешай! Тебя зовут и сон ленивый, И друг ни скромный, ни спесивый, И кубок полный через край!
МЕЧТАТЕЛЬ
По небу крадется луна, На холме тьма седеет, На воды пала тишина. С долины ветер веет, Молчит певица вешних дней В пустыне темной рощи, Стада почили средь полей, И тих полет полнощи;
И мирный неги уголок Ночь сумраком одела, В камине гаснет огонек, И свечка нагорела; Стоит богов домашних лик В кивоте небогатом, И бледный теплится ночник Пред глиняным Пенатом.
Главою на руку склонен, В забвении глубоком, Я в сладки думы погружен На ложе одиноком: С волшебной ночи темнотой, При месячном сияньи, Слетают резвою толпой Крылатые мечтаньи,
И тихой, тихой льется глас; Дрожат златые струны. В глухой, безмолвный мрака час Поет мечтатель юный: Исполнен тайною тоской, Молчаньем вдохновенный, Летает резвою рукой На лире оживленной.
Блажен, кто в низкой свой шалаш В мольбах не просит Счастья! Ему Зевес надежный страж От грозного ненастья; На маках лени, в тихой час, Он сладко засыпает, И бранных труб ужасный глас Его не пробуждает.
Пускай, ударя в звучный щит И с видом дерзновенным, Мне Слава издали грозит Перстом окровавленным, И бранны вьются знамена, И пышет бой кровавый — Прелестна сердцу тишина; Нейду, нейду за Славой.
Нашел в глуши я мирный кров И дни веду смиренно; Дана мне лира от богов, Поэту дар бесценный; И Муза верная со мной: Хвала тебе, богиня! Тобою красен домик мой И дикая пустыня.
На слабом утре дней златых Певца ты осенила, Венком из миртов молодых Чело его покрыла, И, горним светом озарясь, Влетала в скромну келью И чуть дышала, преклонясь Над детской колыбелью.
О, будь мне спутницей младой До самых врат могилы! Летай с мечтаньем надо мной, Расправя легки крылы; Гоните мрачную печаль, Пленяйте ум… обманом, И милой жизни светлу даль Кажите за туманом!
И тих мой будет поздний час: И смерти добрый гений Шепнет, у двери постучась: “Пора в жилище теней!..” Так в зимний вечер сладкой сон Приходит в мирны сени, Венчанный маком, и склонен На посох томной лени…
МОЕ ЗАВЕЩАНИЕ. ДРУЗЬЯМ
Хочу я завтра умереть И в мир волшебный наслажденья, На тихой берег вод забвенья, Веселой тенью отлететь… Прости навек, очарованье, Отрада жизни и любви! Приближьтесь, о друзья мои, Благоговенье и вниманье! — Певец решился умереть. — Итак, с вечернею луною, В саду не льзя ли дерн одеть Узорной белой пеленою? На темный берег сонных вод, Где мы вели беседы наши, Не льзя ль, устроя длинный ход, Нести наполненные чаши? Зовите на последний пир Спесивой Семелеи сына, Эрота, друга наших лир, Богов и смертных властелина, Пускай веселье прибежит, Махая резвою гремушкой, И нас от сердца рассмешит За полной пенистою кружкой. Пускай игривою толпой Слетят родные наши музы; Им первый кубок круговой, Друзья! священны нам их узы; До ранней утренней звезды, До тихого лучей рассвета Не выйдут из руки поэта Фиалы братской череды; В последний раз мою цевницу, Мечтаний сладостных певицу, Прижму к восторженной груди. В последний раз, томимый нежно, Не вспомню вечность и друзей; В последний раз на груди снежной Упьюсь отрадой юных дней!
Когда ж восток озолотится Во тьме денницей молодой, И белый топол озарится, Покрытый утренней росой, Подайте грозд Анакреона; Он был учителем моим: И я сойду путем одним На грустный берег Ахерона… Простите, милые друзья, Подайте руку; до свиданья! И дайте, дайте обещанье, Когда навек укроюсь я, Мое исполнить завещанье. Приди, певец мой дорогой, Воспевший Вакха и Темиру. Тебе дарю я лень и лиру; Да будут Музы над тобой… Ты не забудешь дружбы нашей, О Пущин, ветреный мудрец! Прими с моей глубокой чашей Увядший миртовый венец! Друзья! вам сердце оставляю И память прошлых красных дней, Окованных счастливой ленью На ложе маков и лилей; Мои стихи дарю забвенью, Последний вздох, о други, ей!..
На тихой праздник погребенья Я вас обязан пригласить; Веселость, друг уединенья, Билеты будет разносить… Стекитесь резвою толпою, Главы в венках, рука с рукою, И пусть на гробе, где певец Исчезнет в рощах Геликона, Напишет беглый ваш резец: “Здесь дремлет Юноша-Мудрец, Питомец Нег и Аполлона”.
К НЕЙ
Эльвина, милый друг, приди, подай мне руку, Я вяну, прекрати тяжелый жизни сон; Скажи — увижу ли…. на долгую ль разлуку Я роком осужден?
Ужели никогда на друга друг не взглянет, Иль вечной темнотой покрыты дни мои? Ужели никогда нас утро не застанет В объятиях любви?
Эльвина, почему в часы глубокой ночи Я не могу тебя с весельем обнимать, На милую стремить томленья полны очи И страстью трепетать?
И в радости немой, в восторгах наслажденья Твой шопот сладостный и тихой стон внимать И тихо в скромной тьме для неги пробужденья Близ милой засыпать?
К МОЛОДОЙ АКТРИСЕ
Ты не наследница Клероны, Не для тебя свои законы Владелец Пинда начертал; Тебе не много бог послал, Твой голосок, телодвиженья, Немые взоров обращенья Не стоят, признаюсь, похвал И шумных плесков удивленья; Жестокой суждено судьбой Тебе актрисой быть дурной. Но, Клоя, ты мила собой. Тебе во след толпятся смехи, Сулят любовникам утехи — Итак, венцы перед тобой, И несомнительны успехи.
Ты пленным зрителя ведешь Когда без такта ты поешь, Недвижно стоя перед нами, Поешь — и часто не в попад. А мы усердными руками Все громко хлопаем; кричат: “Bravo! bravissimo! чудесно!” Свистки сатириков молчат, И все покорствуют прелестной.
Когда в неловкости своей, Ты сложишь руки у грудей, Или подымешь их и снова На грудь положишь, застыдясь; Когда Милона молодого, Лепеча что-то не для нас, В любви без чувства уверяешь; Или без памяти в слезах, Холодный испуская ах! Спокойно в креслы упадаешь, Краснея и чуть-чуть дыша, — Все шепчут: ах! как хороша! Увы! другую б освистали: Велико дело красота. О Клоя, мудрые солгали: Не всё на свете суета.
Пленяй же, Клоя, красотою; Стократ блажен любовник тот, Который нежно пред тобою, Осмелясь, о любви поет; В стихах и прозою на сцене Тебя клянется обожать, Кому ты можешь отвечать, Не смея молвить об измене; Блажен, кто может роль забыть На сцене с миленькой актрисой Жать руку ей, надеясь быть Еще блаженней за кулисой!
ВОСПОМИНАНИЕ (К ПУЩИНУ)
Помнишь ли, мой брат по чаше, Как в отрадной тишине Мы топили горе наше В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо В нашем темном уголке, С Вакхом нежились лениво, Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье Вкруг бокалов пуншевых, Рюмок грозное молчанье — Пламя трубок грошевых?
Закипев, о, сколь прекрасно Токи дымные текли!.. Вдруг педанта глас ужасный Нам послышался вдали…
И бутылки вмиг разбиты, И бокалы все в окно — Всюду по полу разлиты Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо — Вмиг исчез минутный страх! Щек румяных цвет игривый, Ум и сердце на устах,
Хохот чистого веселья, Неподвижный, тусклый взор Изменяли час похмелья, Сладкой Вакха заговор.
О друзья мои сердечны! Вам клянуся, за столом Всякой год в часы беспечны Поминать его вином.
ПОСЛАНИЕ К ГАЛИЧУ
Где ты, ленивец мой? Любовник наслажденья! Ужель уединенья Не мил тебе покой? Ужели мне с тобой Лишь помощью бумаги Минуты провождать И больше не видать Парнасского бродяги? На Пинде мой сосед, И ты от Муз укрылся, Минутный домосед, С пенатами простился! Уж темный уголок И садик опустели, Где мы под вечерок За рюмками шумели; Где Ком нас угощал Форелью, пирогами, И пенистый бокал Нам Бахус подавал. Бегут за днями дни Без дружеских собраний; Веселых пирований Веселые сыны С тобой разлучены; И шумные беседы, И долгие обеды Не столь оживлены. Один в каморке тесной Вечерней тишиной Хочу, мудрец любезный, Беседовать с тобой. Уж темна ночь объемлет Брега спокойных вод; Мурлыча, в келье дремлет Спесивый, старый кот. Покамест сон прелестный, Под сенью тихих крил, В обители безвестной Меня не усыпил, Морфея в ожиданьи, В постеле я лежу И беглое посланье Без строгого старанья Предателю пишу. Далече той станицы, Где Фебовы сестрицы Мне с негой вьют досуг, Скажи — среди столицы Чем занят ты, мой друг? Ужель приют поэта Теперь средь вихря света, Вдали родных полей И ближних, и друзей? Ужель в театре шумном, Где дюжий Аполлон Партером полуумным Прославлен, оглушен, Измученный напевом Бессмысленных стихов, Ты спишь под страшным ревом Актеров и смычков? Или, мудрец придворный, С улыбкою притворной Пред лентою цветной Поникнув головой, С вертушкою слепой Знакомиться желаешь? Иль Креза за столом В куплете заказном Трусливо величаешь?.. Нет, добрый Галич мой! Поклону ты не сроден. Друг мудрости прямой Правдив и благороден; Он любит тишину; Судьбе своей послушный, На барскую казну Взирает равнодушно, Рублям откупщика Смеясь веселым часом, Не снимет колпака Философ пред Мидасом. Пускай не дружен он С Фортуною коварной, Но Вакхом награжден Философ благодарный, Когда сей бог младой Вечернею порой Лафит и грог янтарный С улыбкой на устах В стекле ему подносит И каплю выпить просит Качаясь на ногах. Мечтанье обнимая, Любовь его ведет, И дружба молодая Венки ему плетет. И счастлив он, признаться, На деле, не в мечтах, Когда минуты мчатся Веселья на крылах; Когда друзья-поэты С утра до ночи с ним Шумят, поют куплеты, Пьют мозель разогретый, Приятелям своим Послания читают И трубку разжигают Безрифминым лихим!..
Оставь же город скучный, С друзьями съединись И с ними неразлучно В пустыне уживись. Беги, беги столицы, О Галич мой, сюда! Здесь розовой денницы Не видя никогда, Ленясь под одеялом, С Тибурским мудрецом Мы часто за бокалом Проснемся — и заснем. Смотри: тебе в награду Наш Дельвиг, наш поэт, Несет свою балладу, И стансы винограду, И к лилии куплет. И полон становится Твой малый, тесный дом Вот с милым остряком Наш песельник тащится По лестнице с гудком, И все к тебе нагрянем — И снова каждый день Стихами, прозой станем Мы гнать печали тень. Подруги молодые Нас будут посещать; Нам жизни дни златые Не страшно расточать. Поделимся с забавой Мы веком остальным, С волшебницею-славой И с Вакхом молодым.
МОЯ ЭПИТАФИЯ
Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою, С любовью, леностью провел веселый век, Не делал доброго, однакож был душою, Ей богу, добрый человек.
СРАЖЕННЫЙ РЫЦАРЬ
Последним сияньем за лесом горя, Вечерняя тихо потухла заря, Безмолвна долина глухая; В тумане пустынном клубится peка, Ленивой грядою идут облака, Меж ими луна золотая.
Чугунные латы на холме лежат, Копье раздробленно, в перчатке булат, И щит под шеломом заржавым, Вонзилися шпоры в увлаженный мох: — Лежат неподвижно, и месяца рог Над ними в блистаньи кровавом.
Вкруг холма обходит друг сильного — конь; В очах горделивых померкнул огонь — Он бранную голову клонит. Беспечным копытом бьет камень долин — И смотрит на латы — конь верный один, И дико трепещет, и стонет.
Во тьме заблудившись, пришелец идет, С надеждою робость он в сердце несет — Склонясь над дорожной клюкою, На холм он взобрался, и в тусклую даль Он смотрит, и сходит — и звонкую сталь Толкает усталой ногою.
Хладеет пришелец — кольчуги звучат. Погибшего грозно в них кости стучат, По камням шелом покатился, Скрывался в нем череп… при звуке глухом Заржал конь ретивый — скок лётом на холм — Взглянул… и главою склонился.
Уж путник далече в тьме бродит ночной, Всё мнится, что кости хрустят под ногой… Но утро денница выводит -Сраженный во брани на холме лежит, И латы недвижны, и шлем не стучит, И конь вкруг погибшего, ходит.
К ДЕЛЬВИГУ
Послушай, муз невинных Лукавый духовник: Жилец полей пустынных, Поэтов грешный лик Умножил я собою, И я главой поник Пред милою мечтою; Мой дядюшка-поэт На то мне дал совет И с музами сосватал. Сначала я шалил, Шутя стихи кроил, А там их напечатал, И вот теперь я брат Бестолкову пустому, Тому, сему, другому Да я ж и виноват!
Спасибо за посланье — Но что мне пользы в том? На грешника потом Ведь станут в посмеянье Указывать перстом! -Изменник! с Аполлоном Ты, видно, заодно; А мне прослыть Прадоном Отныне суждено. Везде беды застану! Увы, мне, метроману, Куда сокроюсь я? Предатели-друзья Невинное творенье Украдкой в город шлют И плод уединенья Тисненью предают, — Бумагу убивают! Поэта окружают С улыбкой остряки. “Ах, сударь! мне сказали, Вы пишете стишки; Увидеть их не льзя ли? Вы в них изображали, Конечно, ручейки, Конечно, василечик, Иль тихой ветерочик, И рощи, и цветки….”
О Дельвиг! начертали Мне Музы мой удел; Но ты ль мои печали Умножить захотел? В объятиях Морфея Беспечный дух лелея, Еще хоть год один Позволь мне полениться И негой насладиться, — Я, право, неги сын! А там, хоть нет охоты, Но придут уж заботы Со всех ко мне сторон: И буду принужден С журналами сражаться, С газетой торговаться, С Графовым восхищаться… Помилуй, Аполлон!
РОЗА
Где наша роза? Друзья мои! Увяла роза, Дитя зари!… Не говори: Вот жизни младость, Не повтори: Так вянет радость, В душе скажи: Прости! жалею….. И на лилею Нам укажи.
НА ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА ИЗ ПАРИЖА В 1815 ГОДУ
Утихла брань племен: в пределах отдаленных Не слышен битвы шум и голос труб военных; С небесной высоты, при звуке стройных лир, На землю мрачную нисходит светлый Мир. Свершилось!.. Русской царь, достиг ты славной цели! Вотще надменные на родину летели; Вотще впреди знамен бесчисленных дружин В могущей дерзости венчанный исполин На гибель грозно шел, влек цепи за собою: Меч огненный блеснул за дымною Москвою! Звезда губителя потухла в вечной мгле, И пламенный венец померкнул на челе! Содрогся счастья сын, и, брошенный судьбою, Он землю русскую не взвидел под собою. — Бежит… и мести гром слетел ему во след; И с трона гордый пал… и вновь восстал… и нет!
Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье! Когда полки врагов покрыли отдаленье, Во броню ополчась, взложив пернатый шлем, Колена преклонив пред вышним алтарем, Ты браней меч извлек и клятву дал святую От ига оградить страну свою родную. Мы вняли клятве сей; и гордые сердца В восторге пламенном летели вслед отца И смертью роковой горели и дрожали; И россы пред врагом твердыней грозной стали!…
“К мечам!” раздался клик, и вихрем понеслись; Знамены, восшумев, по ветру развились; Обнялся с братом брат: и милым дали руку Младые ратники на грустную разлуку; Сразились. Воспылал свободы ярый бой, И смерть хватала их холодною рукой!… А я…. вдали громов, в сени твоей надежной… Я тихо расцветал, беспечный, безмятежный! Увы! мне не судил таинственный предел Сражаться за тебя под градом вражьих стрел!…. Сыны Бородина, о Кульмские герои! Я видел, как на брань летели ваши строи; Душой восторженной за братьями спешил. Почто ж на бранный дол я крови не пролил? Почто, сжимая меч младенческой рукою, Покрытый ранами, не пал я пред тобою И славы под крылом наутре не почил? Почто великих дел свидетелем не был?
О, сколь величествен, бессмертный, ты явился Когда на сильного с сынами устремился; И, челы приподняв из мрачности гробов, Народы, падшие под бременем оков, Тяжелой цепию с восторгом потрясали И с робкой радостью друг друга вопрошали: “Ужель свободны мы?…. Ужели грозный пал… Кто смелый? Кто в громах на севере восстал?..” И ветхую главу Европа преклонила, Царя-спасителя колена окружила Освобожденною от рабских уз рукой, И власть мятежная исчезла пред тобой!
И ныне ты к сынам, о царь наш, возвратился, И край полуночи восторгом озарился! Склони на свой народ смиренья полный взгляд — Все лица радостью, любовию блестят. Внемли — повсюду весть отрадная несется, Повсюду гордый клик веселья раздается; По стогнам шум, везде сияет торжество, И ты среди толпы, России божество! Встречать вождя побед летят твои дружины. Старик, счастливый век забыв Екатерины, Взирает на тебя с безмолвною слезой. Ты наш, о русской царь! оставь же шлем стальной И грозный меч войны, и щит — ограду нашу; Излей пред Янусом священну мира чашу, И, брани сокрушив могущею рукой, Вселенну осени желанной тишиной!… И придут времена спокойствия златые, Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые, В колчанах скрытые, забудут свой полет; Счастливый селянин, не зная бурных бед, По нивам повлечет плуг, миром изощренный; Суда летучие, торговлей окриленны, Кормами рассекут свободный океан, И юные сыны воинственных славян Спокойной праздности с досадой предадутся, И молча некогда вкруг старца соберутся, Преклонят жадный слух, и ветхим костылем И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом На прахе начертит он медленно пред ними, Словами истины, свободными, простыми, Им славу прошлых лет в рассказах оживит И доброго царя в слезах благословит.
*
Итак я счастлив был, итак я наслаждался, Отрадой тихою, восторгом упивался… И где веселья быстрый день? Промчался лётом сновиденья, Увяла прелесть наслажденья, И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!
СЛЕЗА
Вчера за чашей пуншевою С гусаром я сидел, И молча с мрачною душою На дальний путь глядел.
“Скажи, что смотришь на дорогу? — Мой храбрый вопросил. — Еще по ней ты, слава богу, Друзей не проводил”.
К груди поникнув головою, Я скоро прошептал: “Гусар! уж нет ее со мною!…” Вздохнул — и замолчал.
Слеза повисла на реснице И канула в бокал. — “Дитя! ты плачешь о девице. Стыдись!” — он закричал.
“Оставь, гусар… ох! сердцу больно. Ты, знать, не горевал. Увы! одной слезы довольно, Чтоб отравить бокал!….”
*
Угрюмых тройка есть певцов — Шихматов, Шаховской, Шишков, Уму есть тройка супостатов — Шишков наш, Шаховской, Шихматов, Но кто глупей из тройки злой? Шишков, Шихматов, Шаховской!
К БАР. М. А. ДЕЛЬВИГ
Вам восемь лет, а мне семнадцать било. И я считал когда-то восемь лет; Они прошли. — В судьбе своей унылой, Бог знает как, я ныне стал поэт. Не возвратить уже того, что было, Уже я стар, мне незнакома ложь: Так верьте мне -мы спасены лишь верой. Послушайте: Амур, как вы, хорош; Амур дитя, Амур на вас похож — В мои лета вы будете Венерой. Но если только буду жив, Всевышней благостью Зевеса, И столько же красноречив — Я напишу вам, баронесса, В латинском вкусе мадригал, Чудесный, вовсе без искусства — Не много истинных похвал, Но много истинного чувства. Скажу я: “Ради ваших глаз, О баронесса! ради балов, Когда мы все глядим на вас, Взгляните на меня хоть раз В награду прежних мадригалов Когда ж Амур и Гименей В прелестной Марии моей Поздравят молодую даму — Удастся ль мне под старость дня, Вам посвятить эпиталаму?
МОЕМУ АРИСТАРХУ
Помилуй, трезвый Аристарх Моих бахических посланий, Не осуждай моих мечтаний И чувства в ветренных стихах: Плоды веселого досуга, Не для бессмертья рождены, Но разве так сбережены Для самого себя, для друга, Или для Хлои молодой. Помилуй, сжалься надо мной — Не нужны мне твои уроки. Я знаю сам свои пороки. Конечно беден гений мой: За рифмой часто холостой, На зло законам сочетанья, Бегут трестопные толпой На аю, ает и на ой. — Еще немногие признанья: Я ставлю (кто же без греха?) Пустые часто восклицанья, И сряду лишних три стиха; Нехорошо, но оправданья Не льзя ли скромно принести? Мои летучие посланья В потомстве будут ли цвести? Не думай, цензор мой угрюмый, Что я, беснуясь по ночам, Окован стихотворной думой, Покоем жертвую стихам; Что, бегая по всем углам, Ерошу волосы клоками, Подобно Фебовым жрецам Сверкаю грозными очами, Едва дыша, нахмуря взор, И засветив свою лампаду, За шаткой стол, кряхтя, засяду, Сижу, сижу три ночи сряду И высижу — трестопный вздор… Так пишет (молвить не в укор) Конюший дряхлого Пегаса Свистов, Хлыстов или Графов, Служитель отставной Парнасса, Родитель стареньких стихов, И од не слишком громозвучных, И сказочек довольно скучных.
Люблю я праздность и покой, И мне досуг совсем не бремя; И есть и пить найду я время. Когда ж нечаянной порой Стихи кропать найдет охота, На славу Дружбы иль Эрота, — Тотчас я труд окончу свой. Сижу ли с добрыми друзьями Лежу ль в постеле пуховой, Брожу ль над тихими водами В дубраве темной и глухой, Задумаюсь — взмахну руками На рифмах вдруг заговорю — И никого уж не морю Моими резвыми стихами… Но ежели когда-нибудь, Желая в неге отдохнуть, Расположась перед камином, Один, свободным господином, Поймаю прежню мысль мою, — То не для имени поэта Мараю два иль три куплета, И их вполголоса пою.
Но знаешь ли, о мой гонитель, Как я беседую с тобой? Беспечный Пинда посетитель, Я с Музой нежусь молодой… Уж утра яркое светило Поля и рощи озарило; Давно пропели петухи; В полглаза дремля — и зевая, Шапеля в песнях призывая, Пишу короткие стихи, Среди приятного забвенья Склонясь в подушку головой, И в простоте, без украшенья, Мои слагаю извиненья Немного сонною рукой. Под сенью лени неизвестной Так нежился певец прелестный, Когда Вер-Вера воспевал, Или с улыбкой рисовал В непринужденном упоеньи Уединенный свой чердак. В таком ленивом положеньи Стихи текут и так и сяк. Возможно ли в свое творенье, Уняв веселых мыслей шум, Тогда вперять холодный ум, Отделкой портить небылицы, Плоды бродящих резвых дум, И сокращать свои страницы? —
Анакреон, Шолье, Парни, Враги труда, забот, печали, Не так, бывало, в прежни дни Своих любовниц воспевали. О вы, любезные певцы, Сыны беспечности ленивой, Давно вам отданы венцы От музы праздности счастливой, Но не блестящие дары Поэзии трудолюбивой. На верьх Фессальския горы Вели вас тайные извивы; Веселых Граций перст игривый Младые лиры оживлял, И ваши челы обвивал Детей Пафосских рой шутливый. И я — неопытный поэт -Небрежный ваших рифм наследник, За вами крадуся вослед… А ты, мой скучный проповедник, Умерь ученый вкуса гнев! Поди, кричи, брани другого И брось ленивца молодого, Об нем тихонько пожалев.
ТЕНЬ ФОН-ВИЗИНА
В раю, за грустным Ахероном, Зевая в рощице густой, Творец, любимый Алоллоном, Увидеть вздумал мир земной. То был писатель знаменитый, Известный русской весельчак, Насмешник, лаврами повитый, Денис, невежде бич и страх. “Позволь на время удалиться, — Владыке ада молвил он, — Постыл мне мрачный Флегетон, И к людям хочется явиться”. “Ступай!” в ответ ему Плутон; И видит он перед собою: В ладье с мелькающей толпою Гребет наморщенный Харон Челнок ко брегу; с подорожной Герой поплыл в ладье порожной И вот — выходит к нам на свет. Добро пожаловать, поэт!
Мертвец в России очутился, Он ищет новости какой, Но свет ни в чем не пременился. Всё идет той же чередой; Всё так же люди лицемерят, Всё те же песенки поют, Клеветникам как прежде верят, Как прежде все дела текут; В окошки миллионы скачут, Казну все крадут у царя. Иным житье, другие плачут, И мучат смертных лекаря, Спокойно спят архиереи, Вельможи, знатные злодеи, Смеясь в бокалы льют вино, Невинных жалобе не внемлют, Играют ночь, в сенате дремлют, Склонясь на красное сукно; Всё столько ж трусов и нахалов, Рублевых столько же Киприд, И столько ж глупых генералов, И столько ж старых волокит.
Вздохнул Денис: “О боже, боже! Опять я вижу то ж да то же. Передних грозный Демосфен, Ты прав, оратор мой Петрушка: Весь свет бездельная игрушка, И нет в игрушке перемен. Но где же братии-поэты. Мои парнасские клевреты, Питомцы Граций молодых? — Желал бы очень видеть их”. Небес оставя светлы сени, С крылатой шапкой на бекрене, Богов посланник молодой Слетает вдруг к нему стрелой. “Пойдем, — сказал Эрмий поэту, — Я здесь твоим проводником, Сам Феб меня просил о том; С тобой успеем до рассвету Певцов российских посетить, Иных -лозами наградить. Других — венком увить свирели”. Сказал, взвились и полетели.
Уже сокрылся ясный день, Уже густела мрачна тень, Уж вечер к ночи уклонялся, Мелькал в окошки лунный свет, И всяк, кто только не поэт, Морфею сладко предавался. Эрмий с веселым мертвецом Влетели на чердак высокой; Там Кропов в тишине глубокой С бумагой, склянкой и пером Сидел в раздумьи за столом На стуле ветхом и треногом И площадным, раздутым слогом На наши смертные грехи Ковал и прозу и стихи. — “Кто он?” — “Издатель “Демокрита”! Издатель право пресмешной, Не жаждет лавров он пиита, Лишь был бы только пьян порой. Стихи читать его хоть тяжко, А проза, ох! горька для всех; Но что ж? смеяться над бедняжкой, Ей богу. братец, страшный грех; Не лучше ли чердак оставить, И далее полет направить К певцам российским записным?” — “Быть так, Меркурий, полетим”. И оба путника пустились И в две минуты опустились Хвостову прямо в кабинет. Он не спал; добрый наш поэт Унизывал на случай оду, Как божий мученик кряхтел, Чертил, вычеркивал, потел, Чтоб стать посмешищем народу. Сидит; перо в его зубах, На ленте Анненской табак, Повсюду разлиты чернилы, Сопит себе Хвостов унылый. “Ба! в полночь кто катит ко мне? Не брежу, полно ль, я во сне! Что сталось с бедной головою! Фон-Визин! ты ль передо мною? Помилуй! ты… конечно он!” — “Я, точно я, меня Плутон Из мрачного теней жилища С почетным членом адских сил Сюда на время отпустил. Хвостов! старинный мой дружище! Скажи, как время ты ведешь? Здорово ль, весело ль живешь?” — “Увы! несчастному поэту, — Нахмурясь отвечал Хвостов, — Давно ни в чем удачи нету. Скажу тебе без дальних слов: По мне с парнасского задору Хоть удавись — так в ту же пору. Что я хорош, в том клясться рад, Пишу, пою на всякой лад, Хвалили гений мой в газетах, В “Аспазии” боготворят. А всё последний я в поэтах, Меня бранит и стар и млад, Читать стихов моих не хочут, Куда ни сунусь, всюду свист — Мне враг последний журналист, Мальчишки надо мной хохочут. Анастасевич лишь один, Мой верный крестник, чтец и сын, Своею прозой уверяет, Что истукан мой увенчает Потомство лавровым венцом. Никто не думает о том. Но я -поставлю на своем. Пускай мой перукмахер снова Завьет у бедного Хвостова Его поэмой заказной Волос остаток уж седой, Геройской воружась отвагой, И жизнь я кончу над бумагой И буду в аде век писать И притчи дьяволам читать”. Денис на то пожал плечами; Курьер богов захохотал И, над свечей взмахнув крылами, Во тьме с Фон-Визиным пропал. Хвостов не слишком изумился, Спокойно свечку засветил — Вздохнул, зевнул, перекрестился, Свой труд доканчивать пустился, По утру оду смастерил, И ею город усыпил.
Меж тем поклон отдав Хвостову, Творец, списавший Простакову, Три ночи в мрачных чердаках В больших и малых городах Пугал российских стиходеев. В своем боскете князь Шальной, Краса писателей-Морфеев, Сидел за книжкой записной, Рисуя в ней цветки, кусточки, И, движа вздохами листочки, Мочил их нежною слезой; Когда же призрак столь чудесный Очам влюбленного предстал, За платье ухватясь любезной, О страх! он в обморок упал. И ты Славяно-Росс надутый, О Безглагольник пресловутый, И ты едва не побледнел, Как будто от Шишкова взгляда; Из рук упала Петриада, И дикой взор оцепенел. И ты, попами воскормленный, Дьячком псалтире обученный, Ужасный критикам старик! Ты видел тени грозный лик, Твоя невинная другиня, Уже поблекший цвет певиц, Вралих Петрополя богиня, Пред ним со страхом пала ниц. И ежемесячный вздыхатель, Что в свет бесстыдно издает Кокетки старой кабинет, Безграмотный школяр-писатель, Был строгой тенью посещен; Не спас ребенка Купидон: Блюститель чести муз усердный Его журил немилосердно И уши выдрал бедняка; Страшна Фон-Визина рука!
“Довольно! нет во мне охоты, — Сказал он, — у худых писцов Лишь время тратить; от зевоты Я снова умереть готов; Но где певец Екатерины?” — “На берегах поет Невы”. — “Итак стигийския долины Еще не видел он?” — “Увы!” — “Увы? скажи, что значит это?” — “Денис! полнощный лавр отцвел, Прошла весна, прошло и лето, Огонь поэта охладел; Ты всё увидишь сам собою; Слетим к певцу под сединою На час послушать старика”. Они летят, и в три мига Среди разубранной светлицы Увидели певца Фелицы. Почтенный старец их узнал. Фон-Визин тотчас рассказал Свои в том мире похожденья. “Так ты здесь в виде привиденья?… — Сказал Державин, — очень рад; Прими мои благословенья… Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат; Какая тихая погода!… Но кстати вот на славу ода, — Послушай, братец” — и старик, Покашляв, почесав парик, Пустился петь свое творенье, Статей библейских преложенье; То был из гимнов гимн прямой. Чета бесплотных в удивленьи Внимала молча песнопенье, Поникнув долу головой:
“Открылась тайн священных “дверь! Из бездн исходит Луцифер, Смиренный, но челоперунный. Наполеон! Наполеон! Париж, и новый Вавилон, И кроткий агнец белорунный, Превосходясь, как дивий Гог, Упал как дух Сатанаила, Исчезла демонская сила!… Благословен господь наш бог!”…..
“Ого! — насмешник мой воскликнул, — Что лучше эдаких стихов? В них смысла сам бы не проникнул Покойный господин Бобров; Что сделалось с тобой, Державин? И ты судьбой Невтону равен, Ты бог — ты червь, ты свет — ты ночь… Пойдем, Меркурий, сердцу больно; Пойдем — бешуся я невольно”. И мигом отлетел он прочь.
“Какое чудное явленье!” Фон-Визин спутнику сказал. — “Оставь пустое удивленье, — Эрмий с усмешкой отвечал. — На Пинде славный Ломоносов С досадой некогда узрел, Что звучной лирой в сонме россов Татарин бритый возгремел, И гневом Пиндар Холмогора, И тайной завистью горел. Но Феб услышал глас укора, Его спокоить захотел, И спотыкнулся мой Державин Апокалипсис преложить — Денис! он вечно будет славен, Но, ах, почто так долго жить?”
“Пора домой, — вещал Эрмию Ужасный рифмачам мертвец, — Оставим наскоро Россию: Бродить устал я наконец”. Но вдруг близь мельницы стучащей, Средь рощи сумрачной, густой, На берегу реки шумящей Шалаш является простой: К калитке узкая дорога; В окно склонился древний клен, И Фальконетов Купидон Грозит с усмешкой у порога. “Конечно, здесь живет певец, — Сказал обрадуясь мертвец, — Взойдем!” Взошли и что ж узрели? В приятной неге, на постеле Певец Пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом С прелестной Лилою дремал И подрумяненный фиалом В забвеньи сладостном шептал. — Фон-Визин смотрит изумленный. “Знакомый вид; но кто же он? Уж не Парни ли несравненный, Иль Клейст? иль сам Анакреон?” “Он стоит их, -сказал Меркурий, — Эрата, Грации, Амуры Венчали миртами его, И Феб цевницею златою Почтил любимца своего; Но лени связанный уздою, Он только пьет, смеется, спит И с Лилой нежится младою, Забыв совсем, что он пиит”. -“Так я же разбужу повесу,” Сказал Фон-Визин рассердясь И в миг отдернул занавесу. Певец, услыша вещий глас, С досадой весь в пуху проснулся, Лениво руки протянул, На свет насилу проглянул, Потом в сторонку обернулся И снова крепким сном заснул. Что делать нашему герою? Повеся нос, итти к покою И только про себя ворчать. Я слышал, будто бы с досады Бранил он русских без пощады И вот изволил что сказать: “Когда Хвостов трудиться станет, А Батюшков спокойно спать, Наш гений долго не восстанет, И дело не пойдет на лад”.
ГРОБ АНАКРЕОНА
Всё в таинственном молчаньи, Холм оделся темнотой, Ходит в облачном сияньи Полумесяц молодой. Темных миртов занавеса Наклонилася к водам; В их сени, у входа леса, Чью гробницу вижу там? Розы юные алеют Камня древнего кругом, И Зефиры их не смеют Свеять трепетным крылом. Вижу: лира над могилой Дремлет в сладкой тишине, Лишь порою звон унылый, Будто лени голос милый, В мертвой слышится струне. Вижу: горлица на лире, В розах кубок и венец… Други, други! в вечном мире Здесь Теосской спит мудрец. Посмотрите: на гробнице Сын отрад изображен. Здесь на ветреной цевнице Резвый наш Анакреон, Красотой очарованный, Нежно гимны ей поет, Виноградом увенчанный, В чашу сок его лиет. Здесь он в зеркало глядится, Говоря: “Я сед и стар; Жизнью дайте ж насладиться — Жизнь, увы! не вечный дар!..” Здесь, на лиру кинув длани И нахмуря важно бровь, Хочет петь он бога брани, Но поет одну любовь. — Здесь готовится природе Тяжкой долг он заплатить; Старый пляшет в хороводе, Жажду просит утолить: Вкруг философа седого Девы пляшут и поют; Он у времени скупого Крадет несколько минут. Вот и музы, и хариты В гроб любимца увели, Плющем, розами повиты, Игры, смехи вслед ушли; Он исчез, как наслажденье, Как невнятный вздох любви. Смертный! век твой — сновиденье: Счастье резвое лови, Наслаждайся! наслаждайся! Чаще кубок наливай, Страстью нежной утомляйся, А за чашей отдыхай.
ПОСЛАНИЕ К ЮДИНУ
Ты хочешь, милый друг, узнать Мои мечты, желанья, цели И тихой глас простой свирели С улыбкой дружества внимать. Но можно ль резвости поэту, Невольнику мечты младой, В картине быстрой и живой Изобразить в порядке свету Всё то, что в юности златой Воображение мне кажет?
Теперь, когда в покое лень, Укрыв меня в пустынну сень, Своею цепью чувства вяжет, И век мой тих, как ясный день, Пустого неги украшенья Не видя в хижине моей, Смотрю с улыбкой сожаленья На пышность бедных богачей И, счастливый самим собою, Не жажду горы серебра, Не знаю завтра, ни вчера, Доволен скромною Судьбою И думаю: “К чему певцам Алмазы, яхонты, топазы, Порфирные пустые вазы, Драгие куклы по углам? К чему им сукны Альбиона И пышные чехлы Лиона На модных креслах и столах, И ложе шалевое в спальней? Не лучше ли в деревне дальней, Или в смиренном городке, Вдали столиц, забот и грома, Укрыться в мирном уголке, С которым роскошь незнакома, Где можно в праздник отдохнуть!” О, если бы когда-нибудь Сбылись поэта сновиденья! Ужель отрад уединенья Ему вкушать не суждено? Мне видится мое селенье, Мое Захарово; оно С заборами в реке волнистой С мостом и рощею тенистой Зерцалом вод отражено. На холме домик мой: с балкона Могу сойти в веселый сад, Где вместе Флора и Помона Цветы с плодами мне дарят, Где старых кленов темный ряд Возносится до небосклона, И глухо тополы шумят — Туда зарею поспешаю С смиренным заступом в руках, В лугах тропинку извиваю, Тюльпан и розу поливаю — И счастлив в утренних трудах: Вот здесь под дубом наклоненным, С Горацием и Лафонтеном В приятных погружен мечтах. Вблизи ручей шумит и скачет, И мчится в влажных берегах, И светлый ток с досадой прячет В соседних рощах и лугах. — Но вот уж полдень. — В светлой зале Весельем круглый стол накрыт; Хлеб-соль на чистом покрывале, Дымятся щи, вино в бокале, И щука в скатерьти лежит. Соседи шумною толпою Взошли, прервали тишину, Садятся; чаш внимаем звону: Все хвалят Вакха и Помону И с ними красную весну…
Вот кабинет уединенный, Где я, Москвою утомленный, Вдали обманчивых красот, Вдали нахмуренных забот И той волшебницы лукавой, Которая весь мир вертит, В трубу немолчную гремит, И — помнится — зовется Славой — Живу с природной простотой, С философической забавой И с музой резвой и младой… Вот мой камин — под вечер темный, Осенней бурною порой, Люблю под сению укромной Пред ним задумчиво мечтать, “Вольтера, Виланда читать, Или в минуту вдохновенья Небрежно стансы намарать И жечь потом свои творенья… Вот здесь… но быстро привиденья, Родясь в волшебном фонаре, На белом полотне мелькают; Мечты находят, исчезают, Как тень на утренней заре. — Меж тем, как в келье молчаливой Во плен отдался я мечтам, Рукой беспечной и ленивой Разбросив рифмы здесь и там, Я слышу топот, слышу ржанье. — Блеснув узорным чепраком, В блестящем ментии сияньи Гусар промчался под окном… И где вы, мирные картины Прелестной сельской простоты? Среди воинственной долины Ношусь на крыльях я мечты, Огни во стане догорают; Меж них, окутанный плащом, С седым, усатым казаком Лежу — вдали штыки сверкают, Лихие ржут, бразды кусают, Да изредка грохочет гром, Летя с высокого раската… Трепещет бранью грудь моя, При блеске бранного булата, Огнем пылает взор, — и я Лечу на гибель супостата. — Мой конь в ряды врагов орлом Несется с грозным седоком — С размаха сыплются удары. О вы, отеческие Лары, Спасите юношу в боях! Там свищет саблей он зубчатой, Там кивер зыблется пернатый; С черкесской буркой на плечах, И молча преклонясь ко гриве, Он мчит стрелой по скользкой ниве, С цыгаррой дымною в зубах…
Но лаврами побед увиты, Бойцы из чаши мира пьют. Военной славою забытый, Спешу в смиренный свой приют; Нашед на поле битв и чести Одни болезни, костыли, На век оставил саблю мести… Уж вижу в сумрачной дали Мой тесный домик, рощи темны, Калитку, садик, ближний пруд, И снова я, философ скромный, Укрылся в милый мне приют И, мир забыв и им забвенный, Покой души вкушаю вновь…
Скажи, о сердцу друг бесценный, Мечта ль и дружба и любовь? Доселе в резвости беспечной Брели по розам дни мои; В невинной ясности сердечной Не знал мучений я любви, Но быстро день за днем умчался Где ж детства ранние следы? Прелестный возраст миновался Увяли первые цветы! Уж сердце в радости не бьется При милом виде мотылька, Что в воздухе кружит и вьется С дыханьем тихим ветерка, И в беспокойстве непонятном Пылаю, тлею, кровь горит, И всё языком, сердцу внятным, О нежной страсти говорит… Подруга возраста златого, Подруга красных детских лет, Тебя ли вижу, взоров свет, Друг сердца, милая <Сушкова>? Везде со мною образ твой, Везде со мною призрак милый: Во тьме полуночи унылой, В часы денницы золотой. То на конце аллеи темной Вечерней, тихою порой, Одну, в задумчивости томной, Тебя я вижу пред собой, Твой шалью стан не покровенный, Твой взор, на груди потупленный, В щеках любви стыдливый цвет. Всё тихо; брежжет лунный свет; Нахмурясь топол шевелится, Уж сумрак тусклой пеленой На холмы дальние ложится, И завес рощицы струится Над тихо-спящею волной, Осеребренною луной. Одна ты в рощице со мною, На костыли мои склонясь, Стоишь под ивою густою, И ветер сумраков, резвясь, На снежну грудь прохладой дует, Играет локоном власов И ногу стройную рисует Сквозь белоснежный твой покров… То часом полночи глубоким, Пред теремом твоим высоким, Угрюмой зимнею порой, Я жду красавицу драгую — Готовы сани; мрак густой; Всё спит, один лишь я тоскую, Зову часов ленивый бой… И шорох чудится глухой, И вот уж шопот слышу сладкой, — С крыльца прелестная сошла, Чуть-чуть дыша; идет украдкой, И дева друга обняла. Помчались кони, вдаль пустились, По ветру гривы распустились, Несутся в снежной глубине, Прижалась робко ты ко мне, Чуть-чуть дыша; мы обомлели, В восторгах чувства онемели… Но что! мечтанья отлетели! Увы! я счастлив был во сне…
В отрадной музам тишине Простыми звуками свирели, Мой друг, я для тебя воспел Мечту, младых певцов удел. Питомец Муз и вдохновенья, Стремясь Фантазии вослед, Находит в сердце наслажденья И на пути грозящих бед. Минуты счастья золотые Пускай мне Клофо не совьет; В мечтах все радости земные! Судьбы всемощнее поэт.
К ЖИВОПИСЦУ
Дитя Харит и вображенья, В порыве пламенной души, Небрежной кистью наслажденья Мне друга сердца напиши;
Красу невинности небесной, Надежды робкия черты, Улыбку душеньки прелестной И взоры самой красоты.
Вкруг тонкого Гебеи стана Венерин пояс повяжи, Сокрытой прелестью Альбана Мою царицу окружи.
Прозрачны волны покрывала Накинь на трепетную грудь, Чтоб и под ним она дышала, Хотела тайно воздохнуть.
Представь мечту любви стыдливой, И той, которою дышу, Рукой любовника счастливой Внизу я имя подпишу.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1816 г
Заутра с свечкой грошевою Явлюсь пред образом святым: Мой друг! остался я живым, Но был уж смерти под косою: Сазонов был моим слугою, А Пешель — лекарем моим.
УСЫ. ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ОДА
Глаза скосив на ус кудрявый, Гусар с улыбкой величавой На палец завитки мотал; Мудрец с обритой бородою, Качая тихо головою, Со вздохом усачу сказал:
“Гусар! всё тленно под луною; Как волны следом за волною, Проходят царства и века. Скажи, где стены Вавилона? Где драмы тощие Клеона? Умчала всё времен река.
За уши ус твой закрученный, Вином и ромом окропленный, Гордится юной красотой, Не знает бритвы; выписною Он вечно лоснится сурьмою, Расправлен гребнем и рукой. —
Чтобы не смять уса лихого, Ты к ночи одою Хвостова Его тихонько обвернешь, В подушку носом лечь не смеешь, И в крепком сне его лелеешь, И утром вновь его завьешь. —
На долгих ужинах веселых, В кругу гусаров поседелых И черноусых удальцов, Веселый гость, любовник пылкий, За чье здоровье бьешь бутылки? Коня, красавиц и усов.
Сраженья страшный час настанет, В ряды ядро со треском грянет; А ты, над ухарским седлом, Рассудка, памяти не тратишь: Сперва кудрявый ус ухватишь, А саблю верную потом.
Окованный волшебной силой, Наедине с красоткой милой Ты маешься — одной рукой, В восторгах неги сладострастной, Блуждаешь по груди прекрасной, А грозный ус крутишь другой.
Гордись, гусар! но помни вечно, Что всё на свете скоротечно — Летят губительны часы, Румяны щеки пожелтеют, И черны кудри поседеют, И старость выщиплет усы”.
<ИЗ ПИСЬМА К КН. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ>
Блажен, кто в шуме городском Мечтает об уединеньи, Кто видит только в отдаленьи Пустыню, садик, сельской дом, Холмы с безмолвными лесами, Долину с резвым ручейком И даже… стадо с пастухом! Блажен, кто с добрыми друзья Сидит до ночи за столом, И над славенскими глупцами Смеется русскими стихами; Блажен, кто шумную Москву Для хижинки не покидает… И не во сне, а на яву Свою любовницу ласкает!..
ИЗ ПИСЬМА К В. Л. ПУШКИНУ
Христос воскрес, питомец Феба! Дай бог, чтоб милостию неба Рассудок на Руси воскрес; Он что-то, кажется, исчез. Дай бог, чтобы во всей вселенной Воскресли мир и тишина, Чтоб в Академии почтенной Воскресли члены ото сна; Чтоб в наши грешны времена Воскресла предков добродетель; Чтобы Шихматовым на зло Воскреснул новый Буало — Расколов, глупости свидетель; А с ним побольше серебра И золота et caetera.
Но да не будет воскресенья Усопшей прозы и стихов. Да не воскреснут от забвенья Покойный господин Бобров, Хвалы газетчика достойный, И Николев, поэт покойный, И беспокойный граф Хвостов, И все, которые на свете Писали слишком мудрено, То есть, и хладно и темно, Что очень стыдно и грешно!
ПРИНЦУ ОРАНСКОМУ
Довольно битвы мчался гром, Тупился меч окровавленный, И смерть погибельным крылом Шумела грозно над вселенной!
Свершилось… взорами царей Европы твердый мир основан; Оковы свергнувший злодей Могущей бранью снова скован.
Узрел он в пламени Москву — И был низвержен ужас мира, Покрыло падшего главу Благословенного порфира.
И мглой повлекся окружен; Притек, и с буйной вдруг изменой Уж воздвигал свой шаткой трон… И пал отторжен от вселенной.
Утихло всё. — Не мчится гром, Не блещет меч окровавленный, И брань погибельным крылом Не мчится грозно над вселенной.
Хвала, о юноша герой! С героем дивным Альбиона Он верных вел в последний бой И мстил за лилии Бурбона.
Пред ним мятежных гром гремел, Текли во след щиты кровавы; Грозой он в бранной мгле летел И разливал блистанье славы.
Его текла младая кровь, На нем сияет язва чести: Венчай, венчай его, любовь! Достойный был он воин мести.
СОН (ОТРЫВОК)
Пускай Поэт с кадильницей наемной Гоняется за счастьем и молвой, Мне страшен свет, проходит век мой темный В безвестности, заглохшею тропой. Пускай певцы гремящими хвалами Полубогам бессмертие дают, Мой голос тих, и звучными струнами Не оглашу безмолвия приют. Пускай любовь Овидии поют, Мне не дает покоя Цитерея, Счастливых дней Амуры мне не вьют: Я сон пою, бесценный дар Морфея — И научу, как должно в тишине Покоиться в приятном, крепком сне.
Приди, о Лень! приди в мою пустыню. Тебя зовут прохлада и покой; В одной тебе я зрю свою богиню; Готово всё для гостьи молодой. Всё тихо здесь — докучный шум укрылся За мой порог; на светлое окно Прозрачное спустилось полотно, И в темный ниш, где сумрак воцарился, Чуть крадется неверный свет дневной. Вот мой диван. Приди ж в обитель мира; Царицей будь, я пленник ныне твой. Всё, всё твое: вот краски, кисть и Лира, — Учи меня, води моей рукой.
А вы, друзья моей прелестной музы, Которыми любви забыты узы, Которые владычеству земли Конечно сон спокойный предпочли, О мудрецы! дивиться вам умея, Для вас одних я ныне трон Морфея Поэзии цветами обовью, Для вас одних блаженство воспою. Внемлите же с улыбкой снисхожденья Моим стихам, урокам наслажденья.
В назначенный природой неги час Хотите ли забыться каждый раз В ночной тиши, средь общего молчанья, В объятиях игривого мечтанья? Спешите же под сельской мирный кров, Там можно жить и праздно и беспечно, Там прямо рай; но прочь от городов, Где крик и шум ленивцев мучит вечно. Согласен я: в них можно целый день С прелестницей ловить веселья тень; В платок зевать, блистая в модном свете: На бале в ночь вертеться на паркете, Но можно ли вкушать отраду снов? Настала тень, — уснуть лишь я готов, Обманутый призраками ночными, И вот уже, при свете фонарей, На бешеной четверке лошадей. Стуча, гремя колесами златыми, Катится Спесь под окнами моими. Я дремлю вновь, вновь улица дрожит — На скучный бал Рассеянье летит… О боже мой! ужели здесь ложатся, Чтобы всю ночь бессонницей терзаться Еще стучат, а там уже светло, И где мой сон? не лучше ли в село? Там рощица листочков трепетаньем, В лугу поток таинственным журчаньем, Златых полей, долины тишина: В деревне всё к томленью клонит сна. О сладкой сон, ничем не возмущенный! Один петух, зарею пробужденный, Свой резкой крик подымет, может быть: Опасен он — он может разбудить. Итак, пускай, в сералях удаленны, Султаны кур гордятся заключенны Иль поселян сзывают на поля: Мы спать хотим, любезные друзья. Стократ блажен, кто может сном забыться Вдали столиц, карет и петухов! Но сладостью веселой ночи снов Не думайте вы даром насладиться Средь мирных сёл, без всякого труда. Что ж надобно? — Движенье, господа!
Похвальна лень, но есть всему пределы. Смотрите: Клит, в подушках поседелый, Размученный, изнеженный, больной, Весь век сидит с подагрой и тоской. Наступит день; несчастный, задыхаясь, Кряхтя, ползет с постели на диван; Весь день сидит; когда ж ночной туман Подернет свет, во мраке расстилаясь, С дивана Клит к постеле поползет. И как же ночь несчастный проведет? В покойном сне, в приятном сновиденье? Нет! сон ему не радость, а мученье; Не маками, тяжелою рукой Ему Морфей закроет томны очи, И медленной проходят чередой Для бедного часы угрюмой ночи. Я не хочу, как общий друг Берту, Предписывать вам тяжкие движенья: Упрямый плуг, охоты наслажденья. Нет, в рощи я ленивца приглашу: Друзья мои, как утро здесь прекрасно! В тиши полей, сквозь тайну сень дубрав, Как юный день сияет гордо, ясно! Светлеет всё: друг друга перегнав, Журчат ручьи, блестят брега безмолвны; Еще роса над свежей муравой; Златых озер недвижно дремлют волны. Друзья мои! возьмите посох свой, Идите в лес, бродите по долине, Крутых холмов устаньте на вершине, И в долгу ночь глубок ваш будет сон.
Как только тень оденет небосклон, Пускай войдет отрада жизни нашей, Веселья бог с широкой, полной чашей, И царствуй, Вакх, со всем двором своим. Умеренно пируйте, други, с ним: Стакана три шипящими волнами Румяных вин налейте вы полней; Но толстый Ком с надутыми щеками, Не приходи стучаться у дверей. Я рад ему, но только за обедом, И дружески я в полдень уберу Его дары; но, право, ввечеру Гораздо я дружней с его соседом. Не ужинать — святой тому закон, Кому всего дороже легкий сон. Брегитесь вы, о дети мудрой лени! Обманчивой успокоенья тени. Не спите днем: о горе, горе вам, Когда дремать привыкли по часам! Что ваш покой? бесчувствие глубоко. Сон истинный от вас уже далёко. Не знаете веселой вы мечты; Ваш целый век — несносное томленье, И скучен сон, и скучно пробужденье, И дни текут средь вечной темноты.
Но ежели в глуши, близ водопада, Что под горой клокочет и кипит, Прелестный сон, усталости награда, При шуме волн на дикой брег слетит, Покроет взор туманной пеленою, Обнимет вас, и тихою рукою На мягкой мох преклонит, осенит: О! сладостно близ шумных вод забвенье. Пусть долее продлится ваш покой, Завидно мне счастливца наслажденье.
Случалось ли ненастной вам порой Дня зимнего, при позднем, тихом свете, Сидеть одним, без свечки в кабинете: Всё тихо вкруг; березы больше нет; Час-от-часу темнеет окон свет; На потолке какой-то призрак бродит; Бледнеет угль, и синеватый дым, Как легкий пар, в трубу виясь уходит; И вот, жезлом невидимым своим Морфей на всё неверный мрак наводит. Темнеет взор; “Кандид” из ваших рук, Закрывшися, упал в колени вдруг; Вздохнули вы; рука на стол валится, И голова с плеча на грудь катится, Вы дремлете! над вами мира кров: Нежданный сон приятней многих снов!
Душевных мук волшебный исцелитель, Мой друг Морфей, мой давный утешитель! Тебе всегда я жертвовать любил, И ты жреца давно благословил: Забуду ли то время золотое, Забуду ли блаженный неги час, Когда, в углу под вечер притаясь, Я призывал и ждал тебя в покое… Я сам не рад болтливости своей, Но детских лет люблю воспоминанье. Ах! умолчу ль о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеянье, Она, духов молитвой уклоня, С усердием перекрестит меня И шопотом рассказывать мне станет О мертвецах, о подвигах Бовы… От ужаса не шелохнусь бывало, Едва дыша, прижмусь под одеяло, Не чувствуя ни ног, ни головы. Под образом простой ночник из глины Чуть освещал глубокие морщины, Драгой антик, прабабушкин чепец И длинный рот, где зуба два стучало, — Всё в душу страх невольный поселяло. Я трепетал — и тихо наконец Томленье сна на очи упадало. Тогда толпой с лазурной высоты На лотке роз крылатые мечты, Волшебники, волшебницы слетали, Обманами мой сон обворожали. Терялся я в порыве сладких дум; В глуши лесной, средь муромских пустыней Встречал лихих Полканов и Добрыней, И в вымыслах носился юный ум…
Но вы прошли, о ночи безмятежны! И юности уж возраст наступил… Подайте мне Альбана кисти нежны, И я мечту младой любви вкусил. И где ж она? Восторгами родилась, И в тот же миг восторгом истребилась. Проснулся я; ищу на небе день, Но всё молчит; луна во тьме сокрылась И вкруг меня глубокой ночи тень. Но сон мой тих! беспечный сын Парнаса В ночной тиши я с рифмою не бьюсь, Не вижу ввек ни Феба, ни Пегаса, Ни старый двор каких-то старых муз.
Я не герой, по лаврам не тоскую: Спокойствием и негой не торгую, Не чудится мне ночью грозный бой; Я не богач -и лаем пес привратный Не возмущал мечты моей приятной; Я не злодей, с волненьем и тоской Не зрю во сне кровавых приведений, Убийственных детей предрассуждений И в поздний час ужасный бледный Страх Не хмурится угрюмо в головах.
КЖ. В. М. ВОЛКОНСКОЙ
On peut trиs bien, mademoiselle, Vous prendre pour une maquerelle, Ou pour une vieille guenon, Mais pour une grвce, -oh, mon Dieu, non.
ЭКСПРОМПТ НА АГАРЕВУ
В молчаньи пред тобой сижу. Напрасно чувствую мученье, Напрасно на тебя гляжу: Того уж верно не скажу, Что говорит воображенье.
ОКНО
Недавно темною порою, Когда пустынная луна Текла туманною стезею, Я видел — дева у окна Одна задумчиво сидела, Дышала в тайном страхе грудь, Она с волнением глядела На темный под холмами путь.
Я здесь! — шепнули торопливо. И дева трепетной рукой Окно открыла боязливо….. Луна покрылась темнотой. -“Счастливец! — молвил я с тоскою: Тебя веселье ждет одно. Когда ж вечернею порою И мне откроется окно?”
К ЖУКОВСКОМУ
Благослови, поэт!… В тиши Парнасской сени Я с трепетом склонил пред музами колени: Опасною тропой с надеждой полетел, Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел. Страшусь, неопытный, бесславного паденья, Но пылкого смирить не в силах я влеченья, Не грозный приговор на гибель внемлю я: Сокрытого в веках священный судия,* Страж верный прошлых лет, наперсник Муз любимый И бледной зависти предмет неколебимый Приветливым меня вниманьем ободрил; И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил; И славный старец наш, царей певец избранный,** Крылатым Гением и Грацией венчанный, В слезах обнял меня дрожащею рукой И счастье мне предрек, незнаемое мной. И ты, природою на песни обреченный! Не ты ль мне руку дал в завет любви священный? Могу ль забыть я час, когда перед тобой Безмолвный я стоял, и молнийной струей — Душа к возвышенной душе твоей летела И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, — Нет, нет! решился я — без страха в трудный путь Отважной верою исполнилася грудь. Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!… Вы цель мне кажете в туманах отдаленья, Лечу к безвестному отважною мечтой, И, мнится, Гений ваш промчался надо мной!
Но что? Под грозною Парнасскою скалою Какое зрелище открылось предо мною? В ужасной темноте пещерной глубины Вражды и Зависти угрюмые сыны, Возвышенных творцов Зоилы записные Сидят — Бессмыслицы дружины боевые. Далеко диких лир несется резкой вой, Варяжские стихи визжит Варягов строй. Смех общий им ответ; над мрачными толпами Во мгле два призрака склонилися главами. Один на груды сел и прозы и стихов — Тяжелые плоды полунощных трудов, Усопших од, поэм забвенные могилы! С улыбкой внемлет вой стопосложитель хилый: Пред ним растерзанный стенает Тилимах; Железное перо скрыпит в его перстах И тянет за собой Гекзаметры сухие, Спондеи жесткие и Дактилы тугие. Ретивой Музою прославленный певец, Гордись — ты Мевия надутый образец! Но кто другой, в дыму безумного куренья, Стоит среди толпы друзей непросвещенья? Торжественной хвалы к нему несется шум: А он — он рифмою попрал и Вкус и Ум; Ты ль это, слабое дитя чужих уроков, Завистливый гордец, холодный Сумароков, Без силы, без огня, с посредственным умом, Предрассуждениям обязанный венцом И с Пинда сброшенный и проклятый Расином? Ему ли, карлику, тягаться с исполином? Ему ль оспоривать тот лавровый венец, В котором возблистал бессмертный наш певец, Веселье россиян, полунощное диво?..*** Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо, Уж на челе его забвения печать, Предбудущим векам что мог он передать? Страшилась Грация цинической свирели, И персты грубые на лире костенели. Пусть будет Мевием в речах превознесен — Явится Депрео, исчезнет Шапелен.
И что ж? всегда смешным останется смешное; Невежду пестует Невежество слепое. Оно сокрыло их во мрачный свой приют; Там прозу и стихи отважно все куют, Там все враги Наук, все глухи — лишь не немы, Те слогом Никона печатают поэмы, Одни славянских од громады громоздят, Другие в бешеных Трагедиях хрипят, Тот, верный своему мятежному союзу, На сцену возведя зевающую Музу, Бессмертных Гениев сорвать с Парнасса мнит. Рука содрогнулась, удар его скользит, Вотще бросается с завистливым кинжалом, Куплетом ранен он, низвержен в прах Журналом, — При свистах Критики к собратьям он бежит…. И маковый венец Феспису ими свит. Все, руку положив на том “Тилимахиды”, Клянутся отомстить сотрудников обиды, Волнуясь восстают неистовой толпой. Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой! Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой, Кто смело просвистал шутливою сатирой, Кто выражается правдивым языком, И русской Глупости не хочет бить челом!. Он враг Отечества, он сеятель разврата! И речи сыплются дождем на сопостата.
И вы восстаньте же, Парнасские жрецы Природой и трудом воспитанны певцы В счастливой ереси и Вкуса и Ученья, Разите дерзостных друзей Непросвещенья. Отмститель Гения, друг истинны, поэт! Лиющая с небес и жизнь и вечный свет, Стрелою гибели десница Аполлона Сражает наконец ужасного Пифона. Смотрите: поражен враждебными стрелами, С потухшим факелом, с недвижными крылами К вам Озерова дух взывает: други! месть!.. Вам оскорбленный вкус, вам Знанья дали весть — Летите на врагов: и Феб и Музы с вами! Разите варваров кровавыми стихами; Невежество, смирясь, потупит хладный взор, Спесивых риторов безграмотный собор…
Но вижу: возвещать нам истины опасно, Уж Мевий на меня нахмурился ужасно, И смертный приговор талантам возгремел. Гонения терпеть ужель и мой удел? Что нужды? смело в даль, дорогою прямою, Ученью руку дав, поддержанный тобою, Их злобы не страшусь; мне твердый Карамзин, Мне ты пример. Что крик безумных сих дружин? Пускай беседуют отверженные Феба; Им прозы, ни стихов не послан дар от неба. Их слава — им же стыд; творенья — смех уму; И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.
* Карамзин. ** Державин. *** Ломоносов.
ОСЕННЕЕ УТРО
Поднялся шум; свирелью полевой Оглашено мое уединенье, И с образом любовницы драгой Последнее слетело сновиденье. С небес уже скатилась ночи тень Взошла заря, блистает бледный день — А вкруг меня глухое запустенье… Уж нет ее…. я был у берегов, Где милая ходила в вечер ясный; На берегу, на зелени лугов Я не нашел чуть видимых следов, Оставленных ногой ее прекрасной; Задумчиво бродя в глуши лесов, Произносил я имя несравненной; Я звал ее — и глас уединенный Пустых долин позвал ее в дали. К ручью пришел, мечтами привлеченный; Его струи медлительно текли, Не трепетал в них образ незабвенный. — Уж нет ее!… До сладостной весны Простился я с блаженством и с душою. — Уж осени холодною рукою Главы берез и лип обнажены, Она шумит в дубравах опустелых; Там день и ночь кружится желтый лист, Стоит туман на волнах охладелых, И слышится мгновенный ветра свист. Поля, холмы, знакомые дубравы! Хранители священной тишины! Свидетели моей тоски, забавы! Забыты вы…. до сладостной весны!
РАЗЛУКА
Когда пробил последний счастью час, Когда в слезах над бездной я проснулся, И, трепетный, уже в последний раз К руке твоей устами прикоснулся — Да! помню всё; я сердцем ужаснулся, Но заглушал несносную печаль; Я говорил: “Не вечная разлука Все радости уносит ныне в даль. Забудемся, в мечтах потонет мука; Уныние, губительная скука Пустынника приют не посетят; Мою печаль усладой Муза встретит; Утешусь я — и дружбы тихой взгляд Души моей холодный мрак осветит”.
Как мало я любовь и сердце знал! Часы идут, за ними дни проходят, Но горестям отрады не приводят И не несут забвения фиал. О милая, повсюду ты со мною: Но я уныл и в тайне я грущу. Блеснет ли день за синею горою, Взойдет ли ночь с осеннею луною — Я всё тебя, прелестный друг, ищу; Засну ли я, лишь о тебе мечтаю, — Одну тебя в неверном вижу сне; Задумаюсь — невольно призываю, Заслушаюсь — твой голос слышен мне. Рассеянный сижу между друзьями, Невнятен мне их шумный разговор, Гляжу на них недвижными глазами, Не узнает уж их мой хладный взор!
И ты со мной, о Лира, приуныла Наперсница души моей больной! — Твоей струны печален звон глухой, И лишь любви ты голос не забыла!.. О верная, грусти, грусти со мной, Пускай твои небрежные напевы Изобразят уныние мое, И, слушая бряцание твое, Пускай вздохнут задумчивые девы.
ИСТИНА
Издавна мудрые искали Забытых Истины следов И долго, долго толковали Давнишни толки стариков. Твердили: “Истина нагая В колодез убралась тайком”, И, дружно воду выпивая, Кричали: “Здесь ее найдем!”
Но кто-то, смертных благодетель (И чуть ли не старик Силен), Их важной глупости свидетель, Водой и криком утомлен, Оставил невидимку нашу, Подумал первый о вине И, осушив до капли чашу, Увидел Истину на дне.
НА ПУЧКОВУ
Зачем кричишь ты, что ты дева На каждом девственном стихе? О, вижу я, певица Эва, Хлопочешь ты о женихе.
ДЯДЕ, НАЗВАВШЕМУ СОЧИНИТЕЛЯ БРАТОМ
Я не совсем еще рассудок потерял От рифм бахических — шатаясь на Пегасе — Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад. Нет, нет — вы мне совсем не брат: Вы дядя мне и на Парнасе.
НАЕЗДНИКИ
Глубокой ночи на полях Давно лежали покрывала, И слабо в бледных облаках Звезда пустынная сияла. При умирающих огнях, В неверной темноте тумана, Безмолвно два стояли стана На помраченных высотах. Всё спит; лишь волн мятежный ропот Разносится в тиши ночной, Да слышен из дали глухой Булата звон и конской топот. -Толпа наездников младых В дубраве едет молчаливой, Дрожат и пышут кони их, Главой трясут нетерпеливой. Уж полем всадники спешат, Дубравы кров покинув зыбкой, Коней ласкают и смирят И с гордой шепчутся улыбкой. -Их лица радостью горят, Огнем пылают гневны очи: Лишь ты, воинственный поэт, Уныл, как сумрак полуночи, И бледен, как осенний свет. С главою, мрачно преклоненной, С укрытой горестью в груди, Печальной думой увлеченный, Он едет молча впереди. —
“Певец угрюмый, что с тобою? Один пред боем ты уныл; Поник бесстрашною главою, Бразды и саблю опустил! Ужель, невольник праздной неги, Отрадней мир душе твоей, Чем наши бурные набеги И ночью бранный стук мечей? — Стезя войны пускай опасна, Завиден гордый наш удел. Тебе ли ныне смерть ужасна? Ты ввек средь боев не бледнел. Тебя мы зрели под мечами С спокойным, дерзостным челом, Всегда меж первыми рядами, Всё там, где битвы падал гром. С победным съединяясь кликом. Твой голос нашу славу пел — А ныне ты в уныньи диком, Как беглый ратник, онемел”. —
Но медленно певец печальный Главу и взоры приподнял, Взглянул угрюмо в сумрак дальный И вздохом грудь поколебал.
“Глубокой сон в долине бранной; Одни мы мчимся в тьме ночной, Предчувствую конец желанный! Меня зовет последний бой! Расторгну цепь судьбы жестокой, Влечу я с братьями в огонь, Влечу грозой! — и одинокой В долину выбежит мой конь.
О вы, которым здесь со мною Предел могильный положен, Скажите: милая слезою Ваш усладит ли долгой сон? Но для меня никто не дышит, Меня настигнет тишина… Эльвина смерти весть услышит И втайне не вздохнет она. —
А вы, хранимые Судьбами Для счастья жизненных отрад, Пускай любовницы слезами Благословится ваш возврат! За чашей сладкого спасенья, О братья! вспомните певца, Его любовь, его мученья И славу грозного конца!”
ЭЛЕГИЯ
Счастлив, кто в страсти сам себе Без ужаса признаться смеет; Кого в неведомой судьбе Надежда робкая лелеет; Кого луны туманный луч Ведет в полночи сладострастной; Кому тихонько верный ключ Отворит дверь его прекрасной!
Но мне в унылой жизни нет Отрады тайных наслаждений; Увял надежды ранний цвет: Цвет жизни сохнет от мучений! Печально младость улетит, Услышу старости угрозы, Но я, любовью позабыт, Моей любви забуду ль слезы!
МЕСЯЦ
Зачем из облака выходишь, Уединенная луна, И на подушки, сквозь окна, Сиянье тусклое наводишь? Явленьем пасмурным своим Ты будишь грустные мечтанья, Любви напрасные страданья И гордым разумом моим Чуть усыпленные желанья. Летите прочь, воспоминанья! Засни, несчастная любовь! Уж не бывать той ночи вновь, Когда спокойное сиянье Твоих таинственных лучей Сквозь темный ясень проницало, И бледно, бледно озаряло Красу любовницы моей. Что вы, восторги сладострастья, Пред тайной прелестью отрад Прямой любви, прямого счастья Примчатся ль радости назад? Почто, минуты, вы летели Тогда столь быстрой чередой? И тени легкие редели Пред неожиданной зарей? Зачем ты, месяц, укатился И в небе светлом утонул? Зачем луч утренний блеснул? Зачем я с милою простился?
ПЕВЕЦ
Слыхали ль вы за рощей глас ночной Певца любви, певца своей печали? Когда поля в час утренний молчали, Свирели звук унылый и простой — Слыхали ль вы?
Встречали ль вы в пустынной тьме лесной Певца любви, певца своей печали? Прискорбную ль улыбку замечали, Иль тихий взор, исполненный тоской, — Встречали вы?
Вздохнули ль вы, внимая тихой глас Певца любви, певца своей печали? Когда в лесах вы юношу видали, Встречая взор его потухших глаз — Вздохнули ль вы?
К СНУ
Знакомец милый и старинный, О сон, хранитель добрый мой! Где ты? Под кровлею пустынной Мне ложе стелет уж покой В безмолвной тишине ночной. Приди, задуй мою лампаду, Мои мечты благослови, До утра только дай отраду Моей мучительной любви. Сокрой от памяти унылой Разлуки грустный приговор, Пускай увижу милый взор, Пускай услышу голос милый. Когда ж умчится ночи мгла, И ты мои покинешь очи, — О, если бы душа могла Забыть любовь до новой ночи.
СЛОВО МИЛОЙ
Я Лилу слушал у клавира; Ее прелестный, томный глас Волшебной грустью нежит нас, Как ночью веянье Зефира. Упали слезы из очей, И я сказал певице милой: “Волшебен голос твой унылый, Но слово милыя моей Волшебней нежных песен Лилы”.
*
Любовь одна — веселье жизни хладной, Любовь одна — мучение сердец. Она дарит один лишь миг отрадный, А горестям не виден и конец. Стократ блажен, кто в юности прелестной Сей быстрый миг поймает на лету; Кто к радостям и неге неизвестной Стыдливую преклонит красоту!
Но кто любви не жертвовал собою? Вы, чувствами свободные певцы! Пред милыми смирялись вы душою, Вы пели страсть — и гордою рукою Красавицам несли свои венцы. Слепой Амур, жестокий и пристрастный, Вам терния и мирты раздавал; С Пермесскими царицами согласный, Иным из вас на радость указал; Других навек печалями связал И в дар послал огонь любви несчастной.
Наследники Тибулла и Парни! Вы знаете бесценной жизни сладость; Как утра луч, сияют ваши дни. Певцы любви! младую пойте радость, Склонив уста к пылающим устам, В объятиях любовниц умирайте; Стихи любви тихонько воздыхайте! Завидовать уже не смею вам.
Певцы любви! вы ведали печали, И ваши дни по терниям текли; Вы свой конец с волненьем призывали; Пришел конец, и в жизненной дали Не зрели вы минутную забаву; Но, не нашед блаженства ваших дней, Вы встретили по крайней мере славу, И мукою бессмертны вы своей!
Не тот удел судьбою мне назначен: Под сумрачным навесом облаков, В глуши долин, в печальной тьме лесов, Один, один брожу уныл и мрачен. В вечерний час над озером седым В тоске, слезах, нередко я стенаю; Но ропот волн стенаниям моим И шум дубрав в ответ лишь я внимаю. Прервется ли души холодный сон, Поэзии зажжется ль упоенье, — Родится жар, и тихо стынет он: Бесплодное проходит вдохновенье Пускай она прославится другим, Один люблю, — он любит и любим!… Люблю, люблю!… но к ней уж не коснется Страдальца глас; она не улыбнется Его стихам небрежным и простым. К чему мне петь? под кленом полевым Оставил я пустынному зефиру Уж навсегда покинутую лиру, И слабый дар как легкий скрылся дым.
ЭЛЕГИЯ
Я видел смерть; она в молчаньи села У мирного порогу моего; Я видел гроб; открылась дверь его; Душа, померкнув, охладела… Покину скоро я друзей, И жизни горестной моей Никто следов уж не приметит; Последний взор моих очей Луча бессмертия не встретит, И погасающий светильник юных дней Ничтожества спокойный мрак осветит.
………………………………………………..
Прости, печальный мир, где темная стезя Над бездной для меня лежала — Где вера тихая меня не утешала, Где я любил, где мне любить нельзя!
Прости, светило дня, прости, небес завеса, Немая ночи мгла, денницы сладкий час, Знакомые холмы, ручья пустынный глас, Безмолвие таинственного леса, И всё… . прости в последний раз.
А ты, которая была мне в мире богом, Предметом тайных слез и горестей залогом, Прости! минуло всё….. Уж гаснет пламень мой, Схожу я в хладную могилу, И смерти сумрак роковой С мученьями любви покроет жизнь унылу.
А вы, друзья, когда лишенный сил, Едва дыша, в болезненном бореньи, Скажу я вам: “О друга! я любил!…” И тихой дух умрет в изнеможеньи, Друзья мои, — тогда подите к ней: Скажите: взят он вечной тьмою… И, может быть, об участи моей Она вздохнет над урной гробовою.
ЖЕЛАНИЕ
Медлительно влекутся дни мои, И каждый миг в унылом сердце множит Все горести несчастливой любви И все мечты безумия тревожит. Но я молчу; не слышен ропот мой; Я слезы лью; мне слезы утешенье; Моя душа, плененная тоской, В них горькое находит наслажденье. О жизни час! лети, не жаль тебя, Исчезни в тьме, пустое привиденье; Мне дорого любви моей мученье — Пускай умру, но пусть умру любя!
ДРУЗЬЯМ
К чему, веселые друзья, Мое тревожить вам молчанье? Запев последнее прощанье, Уж Муза смолкнула моя: Напрасно лиру брал я в руки Бряцать веселье на пирах И на ослабленных струнах Искал потерянные звуки… Богами вам еще даны Златые дни, златые ночи, И на любовь устремлены Огнем исполненные очи; Играйте, пойте, о друзья, Утратьте вечер скоротечный; И вашей радости беспечной Сквозь слезы улыбнуся я.
ЭЛЕГИЯ
Я думал, что любовь погасла навсегда, Что в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный, Что дружбы наконец отрадная звезда Страдальца довела до пристани надежной. Я мнил покоиться близ верных берегов, Уж издали смотреть, указывать рукою На парус бедственный пловцов, Носимых яростной грозою. И я сказал: “Стократ блажен, Чей век, свободный и прекрасный, Как век весны промчался ясной И страстью не был омрачен, Кто не страдал в любви напрасной, Кому неведом грустный плен. Блажен! но я блаженней боле. Я цепь мученья разорвал, Опять я дружбе — я на воле — И жизни сумрачное поле Веселый блеск очаровал!” Но что я говорил….. несчастный! Минуту я заснул в неверной тишине, Но мрачная любовь таилася во мне, Не угасал мой пламень страстный. Весельем позванный в толпу друзей моих, Хотел на прежний лад настроить резву лиру, Хотел еще воспеть прелестниц молодых, Веселье, Вакха и Дельфиру. Напрасно!… я молчал; усталая рука Лежала, томная, на лире непослушной, Я всё еще горел — и в грусти равнодушной На игры младости взирал из далека. Любовь, отрава наших дней, Беги с толпой обманчивых мечтаний. Не сожигай души моей, Огонь мучительных желаний. Летите, призраки… .. Амур, уж я не твой, Отдай мне радости, отдай мне мой покой… Брось одного меня в бесчувственной природе, Иль дай еще летать Надежды на крылах, Позволь еще заснуть и в тягостных цепях Мечтать о сладостной свободе.
НАСЛАЖДЕНЬЕ
В неволе скучной увядает Едва развитый жизни цвет, Украдкой младость отлетает, И след ее — печали след. С минут бесчувственных рожденья До нежных юношества лет Я всё не знаю наслажденья, И счастья в томном сердце нет.
С порога жизни в отдаленье Нетерпеливо я смотрел: “Там, там, — мечтал я, — наслажденье!” Но я за призраком летел. Златые крылья развивая, Волшебной нежной красотой Любовь явилась молодая И полетела предо мной.
Я вслед…. но цели отдаленной, Но цели милой не достиг!…. Когда ж весельем окриленный Настанет счастья быстрый миг? Когда в сияньи возгорится Светильник тусклый юных дней И мрачный путь мой озарится Улыбкой спутницы моей?
К МАШЕ
Вчера мне Маша приказала В куплеты рифмы набросать И мне в награду обещала Спасибо в прозе написать.
Спешу исполнить приказанье, Года не смеют погодить: Еще семь лет — и обещанье Ты не исполнишь, может быть.
Вы чинно, молча, сложа руки, В собраньях будете сидеть И, жертвуя богине Скуки, С воксала в маскерад лететь —
И уж не вспомните поэта!… О Маша, Маша, поспеши — И за четыре мне куплета Мою награду напиши!
ЗАЗДРАВНЫЙ КУБОК
Кубок янтарный Полон давно — Пеною парной Блещет вино; Света дороже Сердцу оно: Ну! за кого же Выпью вино?
Пейте за славу. Славы друзья! Браней забаву Любит не я. Это веселье Не веселит, Дружбы похмелье Грома бежит.
Вы, Геликона Давни жильцы! За Аполлона Пейте, певцы! Резвой Камены Ласки — беда; Ток Иппокрены, Други, вода.
Пейте за радость Юной любви — Скроется младость, Дети мои… Кубок янтарный Полон давно. Я — благодарный -Пью за вино.
ПОСЛАНИЕ ЛИДЕ.
Тебе, наперсница Венеры, Тебе, которой Купидон И дети резвые Цитеры Украсили цветами трон, Которой нежные примеры, Улыбка, взоры, нежный тон Красноречивей, чем Вольтеры, Нам проповедают закон И Аристипов, и Глицеры, — Тебе приветливый поклон, Любви венок и лиры звон. Презрев Платоновы химеры, Твоей я святостью спасен, И стал апостол мудрой веры Анакреонов и Нинон: Всего…. но лишь известной меры. — Я вижу: хмурится Зенон, И вся его седая свита: И мудрый друг вина Катон, И скучный раб Эпафродита, Сенека, даже Цицерон Кричат: “Ты лжешь, профан! мученье — Прямое смертных наслажденье!” Друзья, согласен: плач и стон Стократ, конечно, лучше смеха; Терпеть великая утеха; Совет ваш вовсе не смешон: Но мне он, слышите ль, не нужен, За тем, что слишком он мудрен; Дороже мне хороший ужин Философов трех целых дюжин: Я вами, право, не прельщен. — Собор угрюмый рассержен. Но пусть кричат на супостата, Их спор — лишь времени утрате Кто их примером обольщен? Люблю я доброго Сократа! Он в мире жил, он был умен; С своею важностью притворной Любил пиры, театры, жен; Он, между проччим, был влюблен И у Аспазии в уборной (Тому свидетель сам Платон), Невольник робкий и покорный, Вздыхал частехонько в хитон, И ей с улыбкою придворной Шептал: “Всё призрак, ложь и сон: И мудрость, и народ, и Слава; Что ж истинно? одна Забава, Поверь: одна любовь не сон!” Так ладан жег прекрасной он, И ею….. бедная Ксантипа! Твой муж, совместник Аристипа, Бывал до неба вознесен. Меж тем, на милых грозно лая. Злой Циник, негу презирая, Один всех радостей лишен, Дышал от мира отлучен. Но с бочкой странствуя пустою Вослед за Мудростью слепою, Пустой чудак был ослеплен; И воду черпая рукою, Не мог зачерпнуть счастья он.
АМУР И ГИМЕНЕЙ (СКАЗКА)
Сегодня, добрые мужья, Повеселю вас новой сказкой. Знавали ль вы, мои друзья, Слепого мальчика с повязкой? Слепого?… вот помилуй. Феб! Амур совсем, друзья, не слеп, Но шалости — его забавы: Ему хотелось — о лукавый! -Чтоб, людям на смех и на зло, Его Дурачество вело. Дурачество ведет Амура; Но скоро богу моему Наскучила богиня дура, Не знаю верно почему. Задумал новую затею: Повязку с милых сняв очей, Идет проказник к Гименею… А что такое Гименей? Он из Кипридиных детей, Бедняжка, дряхлый и ленивый, Холодный, грустный, молчаливый, Ворчит и дремлет целый век, И впрочем — добрый человек, Да нрав имеет он ревнивый. — От ревности печальный бог Спокойно и заснуть не мог; Всё трусил маленького брата, За ним подсматривал тайком И караулил сопостата, Шатаясь вечно с фонарем. Вот мальчик мой к нему подходит И речь коварную заводит: “Помилуй, братец Гименей! Что это? Я стыжусь, любезный, И нашей ссоры бесполезной, И вечной трусости твоей: Ну, помиримся, будь умней; Забудем наш раздор постылый, Но только навсегда — смотри! Возьми ж повязку в память, милый, А мне фонарь свой подари”. И что ж? Поверил бог унылый; Амур от радости прыгнул, И на глаза со всей он силы Обнову брату затянул. С тех пор таинственные взоры Не страшны больше красотам, Не страшны грустные дозоры, Ни пробужденья по ночам. Спокоен он, но брат коварный, Шутя над честью и над ним, Войну ведет, неблагодарный, С своим союзником слепым. Лишь сон на смертных налетает, Амур в молчании ночном Фонарь любовнику вручает, И сам счастливца провождает К уснувшему супругу в дом; Сам от беспечного Гимена Он охраняет тайну дверь… Пожалуйста, мой друг Елена, Премудрой повести поверь!
ФИАЛ АНАКРЕОНА
Когда на поклоненье Ходил я в древний Пафос, Поверьте мне, я видел В уборной у Венеры Фиал Анакреона. Он Вакхом был наполнен Светлеющею влагой — Кругом висели розы, Зеленый плющ и мирты, Сплетенные рукою Царицы наслаждений. На краюшке я видел Коварного Амура — Смотрел он пригорюнясь На пенистую влагу. “Что смотришь ты, проказник, На пенистую влагу? — Спросил я Купидона, — Скажи, что так утихнул? Иль хочется зачерпнуть Тебе вина златого, Да ручка не достанет?” “Нет, — отвечал малютка, — Резвясь, я в это море Колчан, и лук, и стрелы Все бросил не нарочно, А плавать не умею: Вон, вон на дне блистают; Ох, жалко мне — послушай, Достань мне их оттуда!” “О, нет, — сказал я богу, — Спасибо, что упали; Пускай там остаются”.
К ШИШКОВУ
Шалун, увенчанный Эратой и Венерой, Ты ль узника манишь в владения свои, В поместье мирное меж Пиндом и Цитерой, Где нежился Шолье с Мелецким и Парни? Тебе, балованный питомец Аполлона, С их пеньем соглашать игривую свирель: Веселье резвое и Нимфы Геликона Твою счастливую качали колыбель. И ныне, в юности прекрасной, С тобою верные сопутницы твои. Бряцай, о Трубадур, на арфе сладострастной Мечтанье раннее любви, Пой сердца юного кипящее желанье, Красавицы твоей упорство, трепетанье, Со груди сорванный завистливый покров, Стыдливости последнее роптанье И страсти торжество на ложе из цветов, — Пой. в неге устремив на деву томны очи. Ее волшебные красы, В объятиях любви утраченные ночи — Блаженства быстрые часы… Мой друг, она — твоя, она твоя награда. Таинственной любви бесценная отрада! Дерзну ль тебя я воспевать, Когда гнетет меня страданье, Когда на каждое мечтанье Унынье черную кладет свою печать. Нет, нет! Друзей любить открытою душою, В молчаньи чувствовать, пленяться красотою — Вот жребий мой: ему я следовать готов, Покорствую судьбам, но сжалься надо мною, Не требуй от меня стихов. Не вечно нежиться в прелестном ослепленьи, Уж хладной истинны докучный вижу свет. По доброте души я верил в упоеньи Волшебнице-Мечте, шепнувшей: ты поэт, — И, презря мудрости угрозы и советы, С небрежной легкостью нанизывал куплеты, Игрушкою себя невинной веселил; Угодник Бахуса, с веселыми друзьями Бывало пел вино водяными стихами, В дурных стихах дурных писателей бранил, Иль Дружбе плел венок — и дружество зевало И сонные стихи впросонках величало, И даже, — каюсь я, — пустынник согрешил, — Я первой пел любви невинное начало, Но так таинственно, с таким разбором слов, С такою скромностью стыдливой, Что, не краснея боязливо, Меня бы выслушал и девственный К<озлов>. Но скрылись от меня парнасские забавы!.. Не долго был я усыплен, Не долго снились мне мечтанья Муз и Славы: Я строгим опытом невольно пробужден. Уснув меж розами, на тернах я проснулся, Увидел, что еще не гения печать — Охота смертная на рифмах лепетать. Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся — И полно мне писать.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Мечты, мечты, Где ваша сладость? Где ты, где ты, Ночная радость? Исчезнул он, Веселый сон, И одинокой Во тьме глубокой Я пробужден!… Кругом постели Немая ночь; Вмиг охладели, Вмиг улетели Толпою прочь Любви мечтанья; Еще полна Душа желанья И ловит сна Воспоминанья. Любовь, любовь! Пусть упоенный, Усну я вновь, Обвороженный, И поутру, Вновь утомленный, Пускай умру, Непробужденный!…
СТИХОТВОРЕНИЯ 1813-1817 гг СТАРИК (ИЗ МАРОТА)
Уж я не тот Философ страстный, Что прежде так любить умел, Моя весна и лето красно Ушли — за тридевять земель! Амур, свет возраста златого! Богов тебя всех боле чтил: Ах! естьли б я родился снова, Уж так ли бы тебе служил.
К ДЕЛИИ
О Делия драгая! Спеши, моя краса; Звезда любви златая Взошла на небеса; Безмолвно месяц покатился; Спеши, твой Аргус удалился, И сон сомкнул его глаза.
Под сенью потаенной Дубравной тишины, Где ток уединенный Сребристыя волны Журчит с унылой Филомелой, Готов приют любви веселый И блеском освещен луны.
Накинут тени ночи Покровы нам свои, И дремлют сени рощи, И быстро миг любви Летит, — я весь горю желаньем, Спеши, о Делия! свиданьем, Спеши в объятия мои.
ДЕЛИЯ
Ты ль передо мною, Делия моя! Разлучен с тобою — Сколько плакал я! Ты ль передо мною, Или сон мечтою Обольстил меня?
Ты узнала ль друга? Он не то, что был: Но тебя, подруга! Всё ж не позабыл — И твердит унылый: “Я любим ли милой, Как бывало был?”
Что теперь сравнится С долею моей! Вот слеза катится По щеке твоей — Делия стыдится?… Что теперь сравнится С долею моей!
ФАВН И ПАСТУШКА. КАРТИНЫ.
С пятнадцатой весною, Как лилия с зарею, Красавица цветет; И томное дыханье, И взоров томный свет, И груди трепетанье, И розы нежный цвет — Всё юность изменяет. Уж Лилу не пленяет Веселый хоровод: Одна у сонных вод, В лесах она таится, Вздыхает и томится, И с нею там Эрот. Когда же ночью темной Ее в постеле скромной Застанет тихий сон, С волшебницей мечтою; И тихою тоскою Исполнит сердце он — И Лила в сновиденьи Вкушает наслажденье И шепчет “О Филон!”
II. Кто там, в пещере темной, Вечернею порой, Окован ленью томной Покоится с тобой? Итак, уж ты вкусила Все радости любви; Ты чувствуешь, о Лила, Волнение в крови, И с трепетом, смятеньем, С пылающим лицом, Ты дышешь упоеньем Амура под крылом. О жертва страсти нежной, В безмолвии гори! Покойтесь безмятежно До пламенной зари. Для вас поток игривый Угрюмой тьмой одет, И месяц молчаливый Туманный свет лиет; Здесь розы наклонились Над вами в темный кров; И ветры притаились, Где царствует любовь…
III. Но кто там, близ пещеры В густой траве лежит? На жертвенник Венеры С досадой он глядит; Нагнулась меж цветами Косматая нога; Над грустными очами Нависли два рога. То Фавн, угрюмый житель Лесов и гор крутых, Докучливый гонитель Пастушек молодых. Любимца Купидона — Прекрасного Филона Давно соперник он…. В приюте сладострастья Он слышит вздохи счастья И неги томный стон. В безмолвии несчастный Страданья чашу пьет, И в ревности напрасной Горючи слезы льет. Но вот ночей царица Скатилась за леса, И тихая денница Румянит небеса; Зефиры прошептали — И фавн в дремучий бор Бежит сокрыть печали В ущельях диких гор.
IV. Одна поутру Лила Нетвердою ногой Средь рощицы густой Задумчиво ходила. “О, скоро ль, мрак ночной, С прекрасною луной Ты небом овладеешь? О, скоро ль, темный лес, В туманах засинеешь На западе небес?” Но шорох за кустами Ей слышится глухой, И вдруг — сверкнул очами Пред нею бог лесной! Как вешний ветерочек, Летит она в лесочек: Он гонится за ней. И трепетная Лила Все тайны обнажила Младой красы своей; И нежна грудь открылась Лобзаньям ветерка, И стройная нога Невольно обнажилась. Порхая над травой, Пастушка робко дышет; И Фавна за собой Всё ближе, ближе слышит. Уж чувствует она Огонь его дыханья… Напрасны все старанья: Ты Фавну суждена! Но шумная волна Красавицу сокрыла: Река — ее могила… Нет! Лила спасена.
V. Эроты златокрылы И нежный Купидон На помощь юной Лилы Летят со всех сторон; Все бросили Цитеру, И мирных сёл Венеру По трепетным волнам Несут они в пещеру — Любви пустынный храм. Счастливец был уж там. И вот уже с Филоном Веселье пьет она, И страсти легким стоном Прервалась тишина… Спокойно дремлет Лила На розах нег и сна, И луч свой угасила За облаком луна.
VI. Поникнув головою, Несчастный бог лесов Один с вечерней тьмою Бродил у берегов: “Прости, любовь и радость! — Со вздохом молвил он: — В печали тратить младость Я роком осужден!” Вдруг из лесу румяный, Шатаясь, перед ним Сатир явился пьяный С кувшином круговым; Он смутными глазами Пути домой искал И козьими ногами Едва переступал; Шел, шел и натолкнулся На Фавна моего, Со смехом отшатнулся, Склонился на него…. “Ты ль это, брат любезный? — Вскричал Сатир седой: — В какой стране безвестной Я встретился с тобой?” “Ах! — молвил Фавн уныло: Завяли дни мои! Всё, всё мне изменило, Несчастен я в любви”. “Что слышу? От Амура Ты страждешь и грустишь, Малютку-бедокура И ты боготворишь? Возможно ль? Так забвенье В кувшине почерпай, И чашу в утешенье Наполни через край!” И пена засверкала И на краях шипит, И с первого фиала Амур уже забыт.
VII. Кто ж, дерзостный, владеет Твоею красотой? Неверная, кто смеет Пылающей рукой Бродить по груди страстной, Томиться, воздыхать И с Лилою прекрасной В восторгах умирать? Итак, ты изменила? Красавица, пленяй, Спеши любить, о Лила! И снова изменяй.
VIII. Прошли восторги, счастье, Как с утром легкий сон; Где тайны сладострастья? Где нежный Палемон? О Лила! вянут розы Минутныя любви: Познай же грусть и слезы, И ныне терны рви. В губительном стремленьи За годом год летит, И старость в отдаленьи Красавице грозит. Амур уже с поклоном Расстался с красотой, И вслед за Купидоном Веселья скрылся рой. В лесу пастушка бродит Печальна и одна: Кого же там находит? Вдруг Фавна зрит она. Философ козлоногий Под липою лежал И пенистый фиал, Венком украсив роги, Лениво осушал. Хоть Фавн и не находка Для Лилы прежних дет, Но вздумала красотка Любви раскинуть сеть: Подкралась, устремила На Фавна томный взор И, слышал я, клонила К развязке разговор. Нo Фавн с улыбкой злою, Напеня свой фиал, Качая головою, Красавице сказал: “Нет, Лила! я в покое — Других, мой друг, лови; Есть время для любви, Для мудрости -другое. Бывало я тобой В безумии пленялся, Бывало восхищался Коварной красотой. И сердце, тлея страстью, К тебе меня влекло. Бывало…. но, по счастью, Что было — то прошло”.
ПОГРЕБ
О сжальтесь надо мною, Товарищи друзья! Красоткой удалою В конец измучен я.
Всечасно я тоскую, Горька моя судьба, Несите ж круговую, Откройте погреба.
Там, там во льду хранится Бутылок гордый строй, И портера таится Боченок выписной.
Нам Либер, заикаясь, К нему покажет путь, — Пойдемте все, шатаясь, Под бочками заснуть!
В них сердца утешенье, Награда для певцов, И мук любви забвенье, И жар моих стихов.
*
И останешься с вопросом На брегу замерзлых вод: “Мамзель Шредер с красным носом Милых Вельо не ведет?”
*
От всенощной вечор идя домой, Антипьевна с Марфушкою бранилась; Антипьевна отменно горячилась. “Постой, -кричит, — управлюсь я с тобой; Ты думаешь, что я уж позабыла Ту ночь, когда, забравшись в уголок, Ты с крестником Ванюшкою шалила? Постой, о всем узнает муженек!” — Тебе ль грозить! — Марфушка отвечает: Ванюша — что? Ведь он еще дитя; А сват Трофим, который у тебя И день, и ночь? Весь город это знает. Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна, А всякого словами разобидишь; В чужой…. соломинку ты видишь, А у себя не видишь и бревна.
*
Я сам в себе уверен, Я умник из глупцов, Я маленькой Каверин, Лицейской Молоствов.
*
COUPLETS
Quand un poиte en son extase Vous lit son ode ou son bouquet, Quand un conteur traоne sa phrase, Quand on йcoute un perroquet, Ne trouvant pas le mot pour rire, On dort, on baille en son mouchoir, On attend le moment de dire: Jusqu’au plaisir de nous revoir.
Mais tкte-а-tкte avec sa belle, Ou bien avec des gens d’esprit, Le vrai bonheur se renouvelle, On est content, l’on chante, on rit. Prolongez vos paisibles veilles, Et chantez vers la fin du soir A vos amis, а vos bouteilles: Jusqu’au plaisir de nous revoir.
Amis, la vie est un passage Et tout s’йcoule avec le temps, L’amour aussi n’est qu’un volage, Un oiseau de notre printemps; Trop tфt il fuit, riant sous cape — C’est pour toujours, adieu l’Espoir! On ne dit pas dиs qu’il s’йchappe: Jusqu’au plaisir de nous revoir.
Le temps s’enfuit triste et barbare Et tфt ou tard on va lа-hout. Souvent — le cas n’est pas si rare — Hasard nous sauve du tombeau. Des maux s’йloignent les cohortes Et le squelette horrible et noir S’en va frappant а d’autres portes: Jusqu’au plaisir de nous revoir.
Mais quoi? je sens que je me lasse En lassant mes chers auditeurs, Allons, je descends du Parnasse — Il n’est pas fait pour les chanteurs, Pour des couplets mon feu s’allume, Sur un refrain j’ai du pouvoir, C’est bien assez — adieu, ma plume! Jusqu’au plaisir de nous revoir.
ЭПИГРАММА.
“Скажи, что нового”. — Ни слова. “Не знаешь ли, где, как и кто?” — О братец, отвяжись — я знаю только тo, Что ты дурак… но это уж не ново.
*
“Больны вы, дядюшка? Нет мочи, Как беспокоюсь я! три ночи, Поверьте, глаз я не смыкал”. — “Да, слышал, слышал: в банк играл.
НАДПИСЬ К БЕСЕДКЕ.
С благоговейною душой Приближься, путник молодой, Любви к пустынному приюту. Здесь ею счастлив был я раз -В восторге пламенном погас. И время самое для нас Остановилось на минуту.
*
Вот Виля — он любовью дышет, Он песни пишет зло, Как Геркулес, сатиры пишет, Влюблен, как Буало.
НА ГР. А. К. РАЗУМОВСКОГО.
Ах! боже мой, какую Я слышал весть смешную: Разумник получил ведь ленту голубую. — Бог с ним! я недруг никому: Дай бог и царствие небесное ему.
НА БАБОЛОВСКИЙ ДВОРЕЦ.
Прекрасная! пускай восторгом насладится В объятиях твоих российский полубог. Что с участью твоей сравнится? Весь мир у ног его — здесь у твоих он ног.
*
Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия. Слог дурен, темен, напыщен — И тяжки словеса пустые.
ЭПИГРАММА НA СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА.
Покойник Клит в раю не будет: Творил он тяжкие грехи. — Пусть бог дела его забудет, Как свет забыл его стихи!
ПОРТРЕТ
Вот карапузик наш, монах, Поэт, писец и воин. Всегда, за всё, во всех местах, Крапивы он достоин: С Мартыном поп он записной, С Фроловым математик; Вступает Энгельгардт-герой — И вмиг он дипломатик.
СРАВНЕНИЕ
Не хочешь ли узнать, моя драгая, Какая разница меж Буало и мной?
&_0003_164_039_1
НА ПУЧКОВУ
Пучкова, право, не смешна: Пером содействует она Благотворительным газет недельных видам, Хоть в смех читателям, да в пользу инвалидам.
ТВОЙ И МОЙ
Бог весть, за что философы, пииты На твой и мой давным-давно сердиты. Не спорю я с ученой их толпой, Но и бранить причины не имею То. что дарит мне радость и покой. Что, ежели б ты не была моею? Что, ежели б я не был, Ниса, твой?
*
Тошней идиллии и холодней чем ода, От злости мизантроп, от глупости поэт — Как страшно над тобой забавилась природа, Когда готовила на свет. Боишься ты людей, как черного недуга, О жалкой образец уродливой мечты! Утешься, злой глупец! иметь не будешь ты Ввек ни любовницы ни друга.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1817 г Стихотворения, написанные во время учебы в лицее
Есть в России город Луга Петербургского округа; Хуже не было б сего Городишки на примете, Если б не было на свете Новоржева моего.
*
Простите, верные дубравы! Прости, беспечный мир полей, И легкокрылые забавы Столь быстро улетевших дней! Прости, Тригорское, где радость Меня встречала столько раз! На то ль узнал я вашу сладость, Чтоб навсегда покинуть вас? От вас беру воспоминанье. А сердце оставляю вам. Быть может (сладкое мечтанье!), Я к вашим возвращусь полям, Приду под липовые своды, На скат тригорского холма, Поклонник дружеской свободы, Веселья, граций и ума.
*
Орлов с Истоминой в постеле В убогой наготе лежал. Не отличился в жарком деле Непостоянный генерал. Не думав милого обидеть, Взяла Лаиса микроскоп И говорит: “Позволь увидеть, Чем ты меня, мой милый, <- ->”.
К КАВЕРИНУ
Забудь, любезный мой Каверин, Минутной резвости нескромные стихи. Люблю я первый, будь уверен, Твои гусарские грехи. Прослыть апостолом Зенонова ученья, Быть может, хорошо — но ни тебе, ни мне. Я знаю, что страстей волненья И шалости, и заблужденья Пристали наших дней блистательной весне. Пускай умно, хотя неосторожно, Дурачиться мы станем иногда — Пока без лишнего стыда Дурачиться нам будет можно. Всему пора, всему свой миг, Всё чередой идет определенной: Смешон и ветреный старик, Смешон и юноша степенный. Насытясь жизнию у юных дней в гостях, Простимся навсегда с Веселием шумливым, С Венерой пылкою, и с Вакхом прихотливым, Вздохнем об них, как о друзьях, И Старость удивим поклоном молчаливым. Теперь в беспечности живи, Люби друзей, храни об них воспоминанье, Молись и Кому и Любви, Минуту юности лови И черни презирай ревнивое роптанье. Она не ведает, что можно дружно жить С стихами, с картами, с Платоном и с бокалом, Что резвых шалостей под легким покрывалом И ум возвышенный и сердце можно скрыть.
ЭЛЕГИЯ
Опять я ваш, о юные друзья! Туманные сокрылись дни разлуки: И брату вновь простерлись ваши руки, Ваш резвый круг увидел снова я. Всё те же вы, но сердце уж не то же: Уже не вы ему всего дороже, Уж я не тот… невидимой стезей — Ушла пора веселости беспечной, Ушла навек, и жизни скоротечной Луч утренний бледнеет надо мной. -Веселие рассталося с душой. Отверженный судьбиною ревнивой, Улыбку, смех, и резвость, и покой — Я всё забыл: печали молчаливой Покров лежит над юною главой… Напрасно вы беседою шутливой И нежностью души красноречивой Мой тяжкой сон хотите перервать, Всё кончилось, — и резвости счастливой В душе моей изгладилась печать. Чтоб удалить угрюмые страданья, Напрасно вы несете лиру мне; Минувших дней погаснули мечтанья, И умер глас в бесчувственной струне. Перед собой одну печаль я вижу! Мне страшен мир, мне скучен дневный свет; Пойду в леса, в которых жизни нет, Где мертвый мрак — я радость ненавижу; Во мне застыл ее минутный след. Опали вы, листы вчерашней розы! Не доцвели до месячных лучей. Умчались вы, дни радости моей! Умчались вы — невольно льются слезы, И вяну я на темном утре дней.
О Дружество! предай меня забвенью; В безмолвии покорствую судьбам, Оставь меня сердечному мученью, Оставь меня пустыням и слезам.
К МОЛОДОЙ ВДОВЕ.
Лида, друг мой неизменный, Почему сквозь легкой сон Часто, негой утомленный, Слышу я твой тихой стон? Почему, в любви счастливой Видя страшную мечту, Взор недвижный, боязливый Устремляешь в темноту? Почему, когда вкушаю Быстрый обморок любви, Иногда я замечаю Слезы тайные твои? Ты рассеянно внимаешь Речи пламенной моей, Хладно руку пожимаешь, Хладен взор твоих очей… О бесценная подруга! Вечно ль слезы проливать, Вечно ль мертвого супруга Из могилы вызывать? Верь мне: узников могилы Там объемлет вечный сон; Им не мил уж голос милый, Не прискорбен скорби стон; Не для них — весенни розы, Сладость утра, шум пиров, Откровенной дружбы слезы И любовниц робкий зов… Рано друг твой незабвенный Вздохом смерти воздохнул И блаженством упоенный На груди твоей уснул. Спит увенчанный счастливец; Верь любви — невинны мы. Нет, разгневанный ревнивец Не придет из вечной тьмы; Тихой ночью гром не грянет, И завистливая тень Близ любовников не станет, Вызывая спящий день.
БЕЗВЕРИЕ
О вы, которые с язвительным упреком, Считая мрачное безверие пороком, Бежите в ужасе того, кто с первых лет Безумно погасил отрадный сердцу свет; Смирите гордости жестокой исступленье: Имеет он права на ваше снисхожденье, На слезы жалости; внемлите брата стон, Несчастный не злодей, собою страждет он. Кто в мире усладит души его мученья? Увы! он первого лишился утешенья! Взгляните на него — не там, где каждый день Тщеславие на всех наводит ложну тень, Но в тишине семьи, под кровлею родною, В беседе с дружеством иль темною мечтою. Найдите там его, где илистый ручей Проходит медленно среди нагих полей; Где сосен вековых таинственные сени, Шумя, на влажный мох склонили вечны тени. Взгляните — бродит он с увядшею душой, Своей ужасною томимый пустотой, То грусти слезы льет, то слезы сожаленья. Напрасно ищет он унынью развлеченья; Напрасно в пышности свободной простоты Природы перед ним открыты красоты; Напрасно вкруг себя печальный взор он водит: Ум ищет божества, а сердце не находит.
Настигнет ли его глухих Судеб удар, Отъемлется ли вдруг минутный счастья дар, В любви ли, в дружестве обнимет он измену И их почувствует обманчивую цену: Лишенный всех опор отпадший веры сын Уж видит с ужасом, что в свете он один, И мощная рука к нему с дарами мира Не простирается из-за пределов мира…
Несчастия, Страстей и Немощей сыны, Мы все на страшный гроб родясь осуждены. Всечасно бренных уз готово разрушенье; Наш век — неверный день, всечасное волненье. Когда, холодной тьмой объемля грозно нас, Завесу вечности колеблет смертный час, Ужасно чувствовать слезы последней Муку — И с миром начинать безвестную разлуку! Тогда, беседуя с отвязанной душой, О Вера, ты стоишь у двери гробовой, Ты ночь могильную ей тихо освещаешь, И ободренную с Надеждой отпускаешь… Но, други! пережить ужаснее друзей! Лишь Вера в тишине отрадою своей Живит унывший дух и сердца ожиданье. “Настанет! — говорит,- назначено свиданье!”
А он (слепой мудрец!), при гробе стонет он, С усладой бытия несчастный разлучен, Надежды сладкого не внемлет он привета, Подходит к гробу он, взывает… нет ответа!
Видали ль вы его в безмолвных тех местах, Где кровных и друзей священный тлеет прах? Видали ль вы его над хладною могилой, Где нежной Делии таится пепел милый? К почившим позванный вечерней тишиной, К кресту приникнул он бесчувственной главой Стенанья изредка глухие раздаются, Он плачет — но не те потоки слез лиются, Которы сладостны для страждущих очей И сердцу дороги свободою своей; Но слез отчаянья, но слез ожесточенья. В молчаньи ужаса, в безумстве исступленья Дрожит, и между тем под сенью темных ив, У гроба матери колена преклонив, Там дева юная в печали безмятежной Возводит к небу взор болезненный и нежный, Одна, туманною луной озарена, Как ангел горести является она; Вздыхает медленно, могилу обнимает — Всё тихо вкруг его, а, кажется, внимает. Несчастный на нее в безмолвии глядит, Качает головой, трепещет и бежит, Спешит он далее, но вслед унынье бродит.
Во храм ли вышнего с толпой он молча входит, Там умножает лишь тоску души своей. При пышном торжестве старинных алтарей, При гласе пастыря, при сладком хоров пенье, Тревожится его безверия мученье. Он бога тайного нигде, нигде не зрит, С померкшею душой святыне предстоит, Холодный ко всему и чуждый к умиленью С досадой тихому внимает он моленью. “Счастливцы! — мыслит он, — почто не можно мне Страстей бунтующих в смиренной тишине, Забыв о разуме и немощном и строгом, С одной лишь верою повергнуться пред богом!”
Напрасный сердца крик! нет, нет! не суждено Ему блаженство знать! Безверие одно, По жизненной стезе во мраке вождь унылый, Влечет несчастного до хладных врат могилы. И что зовет его в пустыне гробовой — Кто ведает? но там лишь видит он покой.
К ДЕЛЬВИГУ
Блажен, кто с юных лет увидел пред собою Извивы темные двухолмной высоты, Кто жизни в тайный путь с невинною душою Пустился пленником мечты! Наперснику богов безвестны бури злые, Над ним их промысел, безмолвною порой Его баюкают Камены молодые И с перстом на устах хранят певца покой. Стыдливой Грации внимает он советы И, чувствуя в груди огонь еще младой, Восторженный поет на лире золотой. О Дельвиг! счастливы поэты!
Мой друг, и я певец! и мой смиренный путь В цветах украсила богиня песнопенья, И мне в младую боги грудь Влияли пламень вдохновенья. В младенчестве моем я чувствовать умел, Всё жизнью вкруг меня дышало, Всё резвый ум обворожало. И первую черту я быстро пролетел. С какою тихою красою Минуты детства протекли; Хвала, о боги! вам, вы мощною рукою От ярых гроз мирских невинность отвели. Но всё прошло — и скрылись в темну даль Свобода, радость, восхищенье; Другим и юность наслажденье: Она мне мрачная печаль! Так рано зависти увидеть зрак кровавый И низкой клеветы во мгле сокрытый яд. Нет, нет! ни счастием, ни славой Не буду ослеплен. Пускай они манят На край погибели любимцев обольщенных. Исчез священный жар! Забвенью сладких песней дар И голос струн одушевленных! Во прах и лиру и венец! Пускай не будут знать, что некогда певец, Враждою, завистью на жертву обреченный, Погиб на утре лет. Как ранний на поляне цвет, Косой безвременно сраженный. И тихо проживу в безвестной тишине; Потомство грозное не вспомнит обо мне, И гроб несчастного, в пустыне мрачной, дикой, Забвенья порастет ползущей повиликой!
СТАНСЫ (ИЗ ВОЛЬТЕРА)
Ты мне велишь пылать душою: Отдай же мне протекши дни, С моей вечернею зарею Мое ты утро съедини!
Мой век невидимо проходит, Из круга Смехов и Харит Уж Время скрыться мне велит И за руку меня выводит —
Не даст оно пощады нам. Кто применяться не умеет Своим изменчивым годам, Тот их несчастья лишь имеет.
Счастливцам резвым, молодым Оставим страсти заблужденья; Живем мы в мире два мгновенья — Одно рассудку отдадим.
Вы, услаждавшие печали Минутной младости моей, Любовь, мечтанья первых дней — Ужель навек вы убежали?
Нам должно дважды умирать: Проститься с сладостным мечтаньем — Вот Смерть ужасная страданьем! Что значит после не дышать?
На пасмурном моем закате, Среди пустынной темноты, Так сожалел я об утрате Обманов милыя мечты.
Тогда на голос мой унылый Мне Дружба руку подала, Она Любви подобна милой В одной лишь нежности была.
Я ей принес увядши розы Отрадных юношества дней, И вслед пошел, но лил я слезы Что мог итти вослед лишь ей!
ПОСЛАНИЕ В. Л. ПУШКИНУ.
Скажи, парнасский мой отец, Неужто верных муз любовник Не может нежный быть певец И вместе гвардии полковник? Ужели тот, кто иногда Жжет ладан Аполлону даром, За честь не смеет без стыда Жечь порох на войне с гусаром И, если можно, города? Беллона, Муза и Венера, Вот, кажется, святая вера Дней наших всякого певца. Я шлюсь на русского Буфлера И на Дениса храбреца, Но не на Глинку офицера, Довольно плоского певца; Не нужно мне его примера… Ты скажешь: “Перестань, болтун! Будь человек, а не драгун; Парады, караул, ученья — Всё это оды не внушит, А только душу иссушит, И к Марину для награжденья, Быть может, прямо за Коцит Пошлют читать его творенья. Послушай дяди, милый мой: Ступай себе к слепой Фемиде Иль к дипломатике косой! Кропай, мой друг, посланья к Лиде, Оставь военные грехи И в сладостях успокоенья Пиши сенатские решенья И пятистопные стихи; И не с гусарского корнета, — Возьми пример с того поэта, С того, которого рука Нарисовала Ермака В снегах незнаемого света, И плен могучего Мегмета, И мужа модного рога, Который, милостию бога, Министр и сладостный певец, Был строгой чести образец, Как образец он будет слога”. Всё так, почтенный дядя мой, Почтен, кто глупости людской Решит запутанные споры; Умен, кто хитрости рукой Переплетает меж собой Дипломатические вздоры И правит нашею судьбой. Смешон, конечно, мирный воин, И эпиграммы самой злой В известных “Святках” он достоин. Но что прелестней и живей Войны, сражений и пожаров, Кровавых и пустых полей, Бивака, рыцарских ударов? И что завидней бранных дней Не слишком мудрых усачей, Но сердцем истинных гусароь Они живут в своих шатрах, Вдали забав и нег и граций, Как жил бессмертный трус Гораций В тибурских сумрачных лесах; Не знают света принужденья, Не ведают, что скука, страх; Дают обеды и сраженья, Поют и рубятся в боях. Счастлив, кто мил и страшен миру; О ком за песни, за дела Гремит правдивая хвала; Кто славил Марса и Темиру И бранную повесил лиру Меж верной сабли и седла. Но вы, враги трудов и славы, Питомцы Феба и забавы, Вы, мирной праздности друзья Шепну вам на-ухо: вы правы, И с вами соглашаюсь я! Бог создал для себя природу, Свой рай и счастие глупцам, Злословие, мужчин и моду, Конечно, для забавы дам, Заботы знатному народу, Дурачество для всех, — а нам Уединенье и свободу!
ПИСЬМО К ЛИДЕ
Лишь благосклонный мрак раскинет Над нами тихой свой покров, И время к полночи придвинет Стрелу медлительных часов, Когда не спит в тиши природы Одна счастливая любовь: Тогда моей темницы вновь Покину я немые своды… Летучих остальных минут Мне слишком тягостна потеря — Но скоро Аргусы заснут, Замкам предательным поверя, И я в обители твоей… По скорой поступи моей, По сладострастному молчанью, По смелым, трепетным рукам, По воспаленному дыханью И жарким, ласковым устам Узнай любовника — настали Восторги, радости мои!.. О Лида, если б умирали С блаженства, неги и любви!
КНЯЗЮ А. М. ГОРЧАКОВУ
Встречаюсь я с осьмнадцатой весной. В последний раз, быть может, я с тобой, Задумчиво внимая шум дубравный, Над озером иду рука с рукой. Где вы, лета беспечности недавней? С надеждами во цвете юных лет, Мой милый друг, мы входим в новый свет; Но там удел назначен нам не равный, И розно наш оставим в жизни след. Тебе рукой Фортуны своенравной Указан путь и счастливый, и славный, — Моя стезя печальна и темна; И нежная краса тебе дана. И нравиться блестящий дар природы, И быстрый ум, и верный, милый нрав; Ты сотворен для сладостной свободы, Для радости, для славы, для забав. Они пришли, твои златые годы, Огня любви прелестная пора. Спеши любить и, счастливый вчера, Сегодня вновь будь счастлив осторожно; Амур велит: и завтра, если можно, Вновь миртами красавицу венчай… О, скольких слез, предвижу, ты виновник! Измены друг и ветреный любовник, Будь верен всем — пленяйся и пленяй.
А мой удел… но пасмурным туманом Зачем же мне грядущее скрывать? Увы! нельзя мне вечным жить обманом И счастья тень, забывшись, обнимать. Вся жизнь моя — печальный мрак ненастья Две-три весны, младенцем, может быть, Я счастлив был, не понимая счастья; Они прошли, но можно ль их забыть? Они прошли, и скорбными глазами Смотря на путь, оставленный навек, — На краткий путь, усыпанный цветами, Которым я так весело протек, Я слезы лью, я трачу век напрасно, Мучительным желанием горя.
Твоя заря — заря весны прекрасной; Моя ж, мой друг, — осенняя заря. Я знал любовь, но не знавал надежды, Страдал один, в безмолвии любил. Безумный, сон покинул томны вежды, Но мрачные я грезы не забыл. Душа полна невольной, грустной думой: Мне кажется: на жизненном пиру Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый, Явлюсь на час — и одинок умру. И не придет друг сердца незабвенный В последний миг мой томный взор сомкнуть, И не придет на холм уединенный В последний раз с любовию вздохнуть! Ужель моя пройдет пустынно младость? Иль мне чужда счастливая любовь? Ужель умру, не ведая, что радость? Зачем же жизнь дана мне от богов? Чего мне ждать? В рядах забытый воин, Среди толпы затерянный певец, Каких наград я в будущем достоин И счастия какой возьму венец?
Но что?.. Стыжусь!.. Нет, ропот — униженье. Нет, праведно богов определенье! Ужель лишь мне не ведать ясных дней? Нет! и в слезах сокрыто наслажденье, И в жизни сей мне будет утешенье: Мой скромный дар и счастие друзей.
В АЛЬБОМ
Пройдет любовь, умрут желанья; Разлучит нас холодный свет; Кто вспомнит тайные свиданья, Мечты, восторги прежних лет?.. Позволь в листах воспоминанья Оставить им минутный след.
В АЛЬБОМ ИЛЛИЧЕВСКОМУ
Мой друг! неславный я поэт, Хоть христианин православный. Душа бессмертна, слова нет, Моим стихам удел неравный — И песни Музы своенравной, Забавы резвых, юных лет, Погибнут смертию забавной, И нас не тронет здешний свет!
Ах! ведает мой добрый гений, Что предпочел бы я скорей Бессмертию души моей Бессмертие своих творений.
Не властны мы в судьбе своей, По крайней мере, нет сомненья, Сей плод небрежный вдохновенья, Без подписи, в твоих руках На скромных дружества листках Уйдет от общего забвенья… Но пусть напрасен будет труд, Твоею дружбой оживленный — Мои стихи пускай умрут — Глас сердца, чувства неизменны Наверно их переживут!
ТОВАРИЩАМ
Промчались годы заточенья Недолго, мирные друзья, Нам видеть кров уединенья И Царскосельские поля. Разлука ждет нас у порогу, Зовет нас дальний света шум, И каждый смотрит на дорогу С волненьем гордых, юных дум. Иной, под кивер спрятав ум, Уже в воинственном наряде Гусарской саблею махнул — В крещенской утренней прохладе Красиво мерзнет на параде, А греться едет в караул; Другой, рожденный быть вельможей, Не честь, а почести любя, У плута знатного в прихожей Покорным плутом зрит себя; Лишь я, судьбе во всем послушный, Счастливой лени верный сын, Душой беспечный, равнодушный, Я тихо задремал один… Равны мне писари, уланы, Равны Законы, кивера, Не рвусь я грудью в капитаны И не ползу в ассесора: Друзья! немного снисхожденья -Оставьте красный мне колпак, Пока его за прегрешенья Не променял я на шишак, Пока ленивому возможно, Не опасаясь грозных бед, Еще рукой неосторожной В июле распахнуть жилет.
НАДПИСЬ НА СТЕНЕ БОЛЬНИЦЫ.
Вот здесь лежит больной студент; Его судьба неумолима. Несите прочь медикамент: Болезнь любви неизлечима!
В АЛЬБОМ ПУЩИНУ
Взглянув когда-нибудь на тайный сей листок, Исписанный когда-то мною, На-время улети в лицейский уголок Всесильной, сладостной мечтою. Ты вспомни быстрые минуты первых дней, Неволю мирную, шесть лет соединенья, Печали, радости, мечты души твоей, Размолвки дружества и сладость примиренья… Что было и не будет вновь… И с тихими тоски слезами Ты вспомни первую любовь. Мой друг, она прошла… но с первыми друзьями Не резвою мечтой союз твой заключен; Пред грозным временем, пред грозными судьбами, О милый, вечен он!
КЮХЕЛЬБЕКЕРУ
В последний раз, в тиши уединенья, Моим стихам внимает наш Пенат! Лицейской жизни милый брат, Делю с тобой последние мгновенья! Итак, они прошли — лета соединенья; — Итак, разорван он — наш братский верный круг! Прости!… хранимый тайным небом, Не разлучайся, милый друг, С фортуной, дружеством и Фебом, — Узнай любовь — неведомую мне — Любовь надежд, восторгов, упоенья: И дни твои полетом сновиденья Да пролетят в счастливой тишине! Прости…. где б ни был я: в огне ли смертной битвы, При мирных ли брегах родимого ручья, Святому братству верен я! И пусть…. (услышит ли Судьба мои молитвы?) Пусть будут счастливы все, все твои друзья!
К ПОРТРЕТУ КАВЕРИНА
В нем пунша и войны кипит всегдашний жар, На Марсовых полях он грозный был воитель, Друзьям он верный друг, красавицам мучитель, И всюду он гусар.
К ПИСЬМУ
В нем радости мои; когда померкну я, Пускай оно груди бесчувственной коснется: Быть может, милые друзья, Быть может сердце вновь забьется.
СНОВИДЕНИЕ
Недавно, обольщен прелестным сновиденьем, В венце сияющем, царем я зрел себя; Мечталось, я любил тебя — И сердце билось наслажденьем. Я страсть у ног твоих в восторгах изъяснял. Мечты! ах! отчего вы счастья не продлили? Но боги не всего теперь меня лишили: Я только — царство потерял.
ОНА
“Печален ты: признайся, что с тобой”. — Люблю, мой друг! — “Но кто ж тебя пленила?” — Она. — “Да кто ж? Глицера ль, Хлоя, Лила?” — О, нет! — “Кому ж ты жертвуешь душой?” — Ах! ей! — “Ты скромен, друг сердечный! Но почему ж ты столько огорчен? И кто виной? Супруг, отец, конечно…” — Не то, мой друг! — “Но что ж?” — Я ей не он.
Отрывки
1814
***
Мы недавно от печали, Пущин, Пушкин, я, барон, По бокалу осушали И Фому прогнали вон.
1816.
НОЭЛЬ НА ЛЕЙБ-ГУСАРСКИЙ ПОЛК. (1)
В конюшнях Левашова Рождается Христос. Звезда сияет снова, Всё с шумом понеслось.
…………………………………………….
Иосиф отпер ворота: “…….. потише, господа, Ведь вы здесь не в харчевне”.
Христос спросил косого:
“………………………………” ………………………………..
“Из Голубцовых я!” …… вскричал Спаситель удивленный: “…….. его обнять готов. Он мне сказал: “я из глупцов”, Вот малый откровенный”.
………………………………… …………………………………
Изрек хлыстом махая Полковник филантроп.
…………………………………
Я славной Пукаловой друг ………….. — хоть тысячи услуг.
……………………………………….
Вдруг сабля застучала, Сияет аксельбант, Лихого генерала Вбегает адъютант. “………………… — мой генерал доволен, Что, здесь………………Христос живет? …………………….а сам он не придет, От дев немного болен”.
Примечания (1)многоточиями обозначен несохранившийся текст
DUBIA.
ДВУМ АЛЕКСАНДРАМ ПАВЛОВИЧАМ.
Романов и Зернов лихой, Вы сходны меж собою: Зернов! хромаешь ты ногой, Романов головою. Но что, найду ль довольно сил Сравненье кончить шпицом? Тот в кухне нос переломил, А тот под Австерлицом.
ГАРАЛЬ И ГАЛЬВИНА.
Взошла луна над дремлющим заливом, В глухой туман окрестности легли; Полночный ветр качает корабли И в парусе шумит нетерпеливом. Взойдет заря — далек их будет строй. Остри свой меч, воитель молодой!
Где ты, Гараль? Печальная Гальвина Ждет милого в пещерной темноте. Спеши, Гараль, к унылой красоте! Заря блеснет, — и гордая дружина Умчится вдаль, грозящая войной. Где ты, где ты, воитель молодой?
Гальвина с ним. О, сколько слез печали, И сколько слез восторгов и любви! Но край небес бледнеет, и в дали Редеет тень. Уж латы зазвучали; Близка заря; несется шум глухой… Что медлишь ты, воитель молодой?
Призывному Гальвина клику внемлет, Тоски, надежд и робости полна, Едва дыша, разлуки ждет она: Но юноша на персях девы дремлет. Призывы битв умолкли за горой, — Не слышал их воитель молодой.
Уже суда покинуть брег готовы, К ним юноши с веселием бегут; Прощальну длань подругам подают; Златой зари раскинулись покровы; Но, утомлен любовью и тоской, Покоится воитель молодой.
Пылает день. Он открывает очи Гальвина мнит ласкающей рукой Сокрыть от глаз досадный свет дневной. “Прости, пора! сокрылись тени ночи; Спешу к мечам!” воскликнул — и стрелой Летит на брег воитель молодой.
Но тихо всё, лишь у пустого брега Подъемлется шумящая волна; Лишь дева там, печальна и бледна, И вдалеке плывут ладьи набега. О, для чего печальной красотой Пленялся ты, воитель молодой?
Она в слезах; в немой воитель думе. “О милый друг! о жизнь души моей! Что слава нам? что делать средь мечей? Пускай другой несется в бранном шуме; Но я твоя, ты вечно, вечно мой!… Забудь войну, воитель молодой!”
Гараль молчал. Надменное ветрило Его звало к брегам чужой земли; Но с бурею так быстро корабли Летели вдаль, и дева так уныло Его влекла трепещущей рукой… Всё, всё забыл воитель молодой!
И он у ног своей подруги нежной Сказал: “Пускай гремят набег и брань: Забыла меч ослабленная длань!” Их дни слились в отраде безмятежной; Лишь у брегов терзаемых волной Дрожа, краснел воитель молодой.
Но быстро дни восторгов пролетели. Бойцы плывут к брегам родной земли; Сыны побед с добычей притекли, И скальды им хваленья песнь воспели. Тогда поник бесславною главой На пиршествах воитель молодой.
Могучие наперсники судьбины К ногам невест повергли меч и щит; Кровавый меч героев не лежит У ног одной оставленной Гальвины. Красавица вздохнула, — и другой Ее пленил воитель молодой.
С тех пор один бродил Гараль унылый; Умолк его веселый прежде глас, Лишь иногда в безмолвный ночи час Уединен шептал он имя милой. Война зажглась, — и встречи роковой Пошел искать воитель молодой.
ИСПОВЕДЬ БЕДНОГО СТИХОТВОРЦА.
Священник. Кто ты, мой сын?
Стихотворец. Отец, я бедный однодворец, Сперва подьячий был, а ныне стихотворец. Довольно в целый год бумаги исчертил; Пришел покаяться — я много нагрешил.
Священник. Поближе; наперед скажи мне откровенно, Намерен ли себя исправить непременно?
Стихотворец. Отец, я духом слаб, не смею слова дать.
Священник. Старался ль ты закон господний соблюдать И кроме Вышнего не чтить другого бога?
Стихотворец. Ах, с этой стороны я грешен очень много; Мне богом было — я, любви предметом — я, я заключалися и братья и друзья, Лишь я был мой и царь и демон обладатель; А что всего тошней, лишь я был мой читатель.
Священник. Вторую заповедь исполнил ли, мой сын?
Стихотворец. Кумиров у меня бывало не один: Любил я золото и знатным поклонялся, Во всякой песенке Глафирами пленялся, Которых от роду хотя и не видал, Но тем не менее безбожно обожал.
Священник. А имя божие?
Стихотворец. Когда не доставало Иль рифмы иль стопы, то, признаюсь, бывало И имя божие вклею в упрямый стих.
Священник. А часто ль?
Стихотворец. Да во всех элегиях моих: Там можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке “Увы!” и “се”, и “ах”, “мой бог!”, тире да точки.
Священник. Нехорошо, мой сын! А чтишь ли ты родных?
Стихотворец. Не много; да к тому ж не знаю вовсе их, Зато своих я чад люблю и чту душою.
Священник. Как время проводил?
Стихотворец. Я летом и зимою Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой, Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой. А в церковь некогда: в передней Глазунова Я по три жду часа с лакеями Графова.
Священник. Убийцей не был ли?
Стихотворец. Ах, этому греху, Отец, причастен я, покаюсь на духу. Приятель мой Дамон лежал при смерти болен. Я навестил его; он очень был доволен; Желая бедному страдальцу угодить, Я оду стал ему торжественно твердить. И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной Поморщился, кряхтел… и умер.
Священник. Не похвально! Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей! Твои стихи…
Стихотворец. Все лгут, а на душе моей, Ей-богу, я греха такого не имею; По моде лишний грех взвалил себе на шею А правду вымолвить — я сущий Эпиктет, Воды не замутить, предобренький поэт.
Священник. Да, лгать нехорошо. Скажи мне, бога ради, Соблюл ли заповедь хоть эту: не укради?
Стихотворец. Ах, батюшка, грешон! Я краду иногда! (К тому приучены все наши господа), Словцо из Коцебу, стих целый из Вольтера, И даже у своих; не надобно примера. Да как же без того бедняжкам нам писать? Как мало своего — придется занимать.
Священник. Нехорошо, мой сын, на счет чужой лениться, Советую тебе скорее отучиться От этого греха. На друга своего Не доносил ли ты и ложного чего?
Стихотворец. Лукавый соблазнил. Я малый не богатый — За деньги написал посланье длинновато, В котором Мевия усердно утешал — Он, батюшка, жену недавно потерял. Я публике донес что бедный горько тужит, А он от радости молебны богу служит.
Священник. Вперед не затевай, мой сын, таких проказ. Завидовал ли ты?
Стихотворец. Завидовал не раз, Греха не утаю, — богатому соседу. Хоть не ослу его, но жирному обеду И бронзе, деревням и рыжей четверне, Которых не иметь мне даже и во сне. Завидовал купцу, беспечному монаху, Глупцу, заснувшему без мыслей и без страху, И, словом, всякому, кто только не поэт.
Священник. Худого за собой не знаешь больше?
Стихотворец. Нет. Во всем покаялся; греха не вспомню боле, Я вечно трезво жил, постился поневоле, И ближним выгоду не раз я доставлял: Частенько одами несчастных усыплял.
Священник. Послушай же теперь полезного совета: Будь добрый человек из грешного поэта.
ВИШНЯ.
Румяной зарею Покрылся восток, В селе за рекою Потух огонек.
Росой окропились Цветы на полях, Стада пробудились На мягких лугах.
Туманы седые Плывут к облакам, Пастушки младые Спешат к пастухам.
С журчаньем стремится Источник меж гор, Вдали золотится Во тьме синий бор.
Пастушка младая На рынок спешит И вдаль, припевая, Прилежно глядит.
Румянец играет На полных щеках, Невинность блистает На робких глазах.
Искусной рукою Коса убрана, И ножка собою Прельщать создана.
Корсетом покрыта Вся прелесть грудей, Под фартуком скрыта Приманка людей.
Пастушка приходит В вишенник густой И много находит Плодов пред собой.
Хоть вид их прекрасен Красотку манит, Но путь к ним опасен — Бедняжку страшит.
Подумав, решилась Сих вишен поесть, За ветвь ухватилась На дерево взлезть.
Уже достигает Награды своей И робко ступает Ногой меж ветвей.
Бери плод рукою — И вишня твоя, Но, ах! что с тобою, Пастушка моя?
Вдали усмотрела, — Спешит пастушок; Нога ослабела, Скользит башмачок.
И ветвь затрещала — Беда, смерть грозит! Пастушка упала, Но, ах, какой вид.
Сучек преломленный За платье задел; Пастух удивленный Всю прелесть узрел.
Среди двух прелестных Белей снегу ног, На сгибах чудесных Пастух то зреть мог,
Что скрыто до время У всех милых дам, За что из эдема Был выгнан Адам.
Пастушку несчастну С сучка тихо снял И грудь свою страстну К красотке прижал.
Вся кровь закипела В двух пылких сердцах, Любовь прилетела На быстрых крылах.
Утеха страданий Двух юных сердец, В любви ожиданий Супругам венец.
Прельщенный красою Младой пастушек Горячей рукою Коснулся до ног.
И вмиг зарезвился Амур в их ногах; Пастух очутился На полных грудях.
И вишню румяну В соку раздавил, И соком багряным Траву окропил.
ЗАВЕЩАНИЕ К<ЮХЕЛЬБЕКЕРА>.
Друзья, простите! Завещаю Вам всё, чем рад и чем богат; Обиды, песни — всё прощаю, А мне пускай долги простят.
ЛИЦЕЙСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, ПЕРЕДЕЛАННЫЕ В 1817-1829 ГОДАХ И НАПЕЧАТАННЫЕ ПУШКИНЫМ
ЛИЦИНИЮ
Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице, Венчанный лаврами, в блестящей багрянице, Спесиво развалясь, Ветулий молодой В толпу народную летит по мостовой? Смотри, как все пред ним смиренно спину клонят. Смотри, как ликторы народ несчастный гонят! Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд Умильно вслед за ним стремит усердный взгляд; Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз движенья, Как будто дивного богов благословенья: И дети малые и старцы в сединах, Все ниц пред идолом безмолвно пали в прах: Для них и след колес, в грязи напечатленный, Есть некий памятник почетный и священный.
О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал? Кто вас поработил и властью оковал? Квириты гордые под иго преклонились. Кому ж, о небеса, кому поработились? (Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд моей, Развратный юноша воссел в совет мужей; Любимец деспота сенатом слабым правит, На Рим простер ярем, отечество бесславит; Ветулий римлян царь!… О стыд, о времена! Или вселенная на гибель предана?
Но кто под портиком, с поникшею главою, В изорванном плаще, с дорожною клюкою, Сквозь шумную толпу нахмуренный идет? “Куда ты, наш мудрец, друг истины, Дамет!” — “Куда: не знаю сам; давно молчу и вижу; На век оставлю Рим: я рабство ненавижу”.
Лициний, добрый друг! Не лучше ли и нам, Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам, Седого циника примером научиться? С развратным городом не лучше ль нам проститься, Где всё продажное: законы, правота, И консул, и трибун, и честь, и красота? Пускай Глицерия, красавица младая, Равно всем общая, как чаша круговая, Неопытность других в наемну ловит сеть! Нам стыдно слабости с морщинами иметь; Тщеславной юности оставим блеск веселий: Пускай бесстыдный Клит, слуга вельмож, Корнелий Торгуют подлостью и с дерзостным челом От знатных к богачам ползут из дома в дом! Я сердцем римлянин: кипит в груди свобода; Во мне не дремлет дух великого народа. Лициний, поспешим далеко от забот, Безумных мудрецов, обманчивых красот! Завистливой судьбы в душе презрев удары, В деревню пренесем отеческие лары! В прохладе древних рощ, на берегу морском, Найти нетрудно нам укромный, светлый дом, Где, больше не страшась народного волненья. Под старость отдохнем в глуши уединенья, И там, расположась в уютном уголке, При дубе пламенном, возженном в камельке, Воспомнив старину за дедовским фиялом, Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом, В сатире праведной порок изображу И нравы сих веков потомству обнажу.
О Рим, о гордый край разврата, злодеянья! Придет ужасный день, день мщенья, наказанья Предвижу грозного величия конец: Падет, падет во прах вселенныя венец. Народы юные, сыны свирепой брани, С мечами на тебя подымут мощны длани, И горы и моря оставят за собой И хлынут на тебя кипящею рекой. Исчезнет Рим: его покроет мрак глубокой; И путник, устремив на груды камней око, Воскликнет, в мрачное раздумье углублен: “Свободой Рим возрос, а рабством погублен”.
СТАРИК
Уж я не тот любовник страстный, Кому дивился прежде свет: Моя весна и лето красно На век прошли, пропал и след. Амур, бог возраста младого! Я твой служитель верный был; Ах, если б мог родиться снова, Уж так ли б я тебе служил!
РОЗА
Где наша роза, Друзья мои? Увяла роза, Дитя зари. Не говори: Так вянет младость! Не говори: Вот жизни радость! Цветку скажи: Прости, жалею! И на лилею Нам укажи.
ГРОБ АНАКРЕОНА
Всё в таинственном молчаньи; Холм оделся темнотой; Ходит в облачном сияньи Полумесяц молодой. Вижу: лира над могилой Дремлет в сладкой тишине; Лишь порою звон унылый, Будто лени голос милый, В мертвой слышится струне. Вижу: горлица на лире, В розах кубок и венец… Други, здесь почиет в мире Сладострастия мудрец. Посмотрите: на порфире Оживил его резец! Здесь он в зеркало глядится, Говоря: “Я сед и стар, Жизнью дайте ж насладиться: Жизнь, увы, не вечный дар!” Здесь, подняв на лиру длани И нахмуря важно бровь, Хочет петь он бога брани, Но поет одну любовь. Здесь готовится природе Долг последний заплатить: Старец пляшет в хороводе, Жажду просит утолить. Вкруг любовника седого Девы скачут и поют; Он у времени скупого Крадет несколько минут. Вот и музы, и хариты В гроб любимца увели; Плющем, розами увиты, Игры вслед за ним пошли. Он исчез, как наслажденье, Как веселый сон любви. Смертный, век твой привиденье: Счастье резвое лови; Наслаждайся, наслаждайся; Чаще кубок наливай; Страстью пылкой утомляйся И за чашей отдыхай!
ПЕВЕЦ
Слыхали ль вы за рощей глас ночной Певца любви, певца своей печали? Когда поля в час утренний молчали, Свирели звук унылый и простой Слыхали ль вы?
Встречали ль вы в пустынной тьме лесной Певца любви, певца своей печали? Следы ли слез, улыбку ль замечали, Иль тихий взор, исполненный тоской, Встречали вы?
Вздохнули ль вы, внимая тихой глас Певца любви, певца своей печали? Когда в лесах вы юношу видали: Встречая взор его потухших глаз, Вздохнули ль вы?
К МОРФЕЮ
Морфей, до утра дай отраду Моей мучительной любви. Приди, задуй мою лампаду, Мои мечты благослови! Сокрой от памяти унылой Разлуки страшный приговор! Пускай увижу милый взор. Пускай услышу голос милый. Когда ж умчится ночи мгла, И ты мои покинешь очи, О, если бы душа могла Забыть любовь до новой ночи!
ДРУЗЬЯМ
Богами вам еще даны Златые дни, златые ночи, И томных дев устремлены На вас внимательные очи. Играйте, пойте, о друзья! Утратьте вечер скоротечный; И вашей радости беспечной Сквозь слезы улыбнуся я.
АМУР И ГИМЕНЕЙ.
Сегодня, добрые мужья. Повеселю вас новой сказкой. Знавали ль вы, мои друзья, Слепого мальчика с повязкой? Слепого?.. Вот? Помилуй, Феб! Амур совсем, друзья, не слеп: Но шалуну пришла ж охота, Чтоб, людям на смех и на зло, Его безумие вело. Безумие ведет Эрота: Но вдруг, не знаю почему, Оно наскучило ему. Взялся за новую затею: Повязку с милых сняв очей, Идет проказник к Гименею… А что такое Гименей? Он сын Вулкана молчаливый, Холодный, дряхлый и ленивый, Ворчит и дремлет целый век, А впрочем добрый человек, Да нрав имеет он ревнивый. От ревности печальный бог Спокойно подремать не мог; Всё трусил маленького брата, За ним подсматривал тайком И караулил сопостата С своим докучным фонарем. Вот мальчик мой к нему подходит И речь коварную заводит: “Развеселися, Гименей! Ну, помиримся, будь умней! Забудь, товарищ мой любезный, Раздор смешной и бесполезный! Да только навсегда, смотри! Возьми ж повязку в память, милый, А мне фонарь свой подари!” И что ж? Поверил бог унылый. Амур от радости прыгнул, И на глаза со всей он силы Обнову брату затянул. Гимена скучные дозоры С тех пор пресеклись по ночам; Его завистливые взоры Теперь не страшны красотам; Спокоен он, но брат коварный, Шутя над честью и над ним, Войну ведет неблагодарный С своим союзником слепым. Лишь сон на смертных налетает, Амур в молчании ночном Фонарь любовнику вручает И сам счастливца провожает К уснувшему супругу в дом; Сам от беспечного Гимена Он охраняет тайну дверь… Пойми меня, мой друг Елена, И мудрой повести поверь!
ШИШКОВУ
Шалун, увенчанный Эратой и Венерой, Ты ль узника манишь в владения свои, В поместье мирное меж Пиндом и Цитерой, Где нежился Тибулл, Мелецкий и Парни? Тебе, балованный питомец Аполлона, С их лирой соглашать игривую свирель: Веселье резвое и нимфы Геликона Твою счастливую качали колыбель. Друзей любить открытою душою, В молчаньи чувствовать, пленяться красотою — Вот жребий мой; ему я следовать готов, Но, милый, сжалься надо мною, Не требуй от меня стихов! Не вечно нежиться в приятном ослепленьи: Докучной истины я поздний вижу свет. По доброте души я верил в упоеньи Мечте шепнувшей: ты поэт,- И, презря мудрые угрозы и советы, С небрежной леностью нанизывал куплеты, Игрушкою себя невинной веселил; Угодник Бахуса, я, трезвый меж друзьями, Бывало, пел вино водяными стихами: Мечтательных Дорид и славил и бранил, Иль дружбе плел венок, и дружество зевало И сонные стихи в просонках величало. Но долго ли меня лелеял Аполлон? Душе наскучили парнасские забавы; Не долго снились мне мечтанья муз и славы; И, строгим опытом невольно пробужден, Уснув меж розами, на тернах я проснулся, Увидел, что еще не гения печать — Охота смертная на рифмах лепетать, Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся: И полно мне писать.
ПРОБУЖДЕНИЕ.
Мечты, мечты, Где ваша сладость? Где ты, где ты, Ночная радость? Исчезнул он, Веселый сон, И одинокой Во тме глубокой Я пробужден. Кругом постели Немая ночь. Вмиг охладели, Вмиг улетели Толпою прочь Любви мечтанья. Еще полна Душа желанья И ловит сна Воспоминанья. Любовь, любовь, Внемли моленья: Пошли мне вновь Свои виденья, И поутру, Вновь упоенный, Пускай умру Непробужденный.
ЛЮБОПЫТНЫЙ
— Что ж нового? “Ей-богу, ничего”. — Эй, не хитри: ты верно что-то знаешь, Не стыдно ли, от друга своего, Как от врага, ты вечно всё скрываешь. Иль ты сердит: помилуй, брат, за что? Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово “Ох! отвяжись, я знаю только то, Что ты дурак, да это уж не ново”.
К КАВЕРИНУ
Забудь, любезный мой Каверин, Минутной резвости нескромные стихи. Люблю я первый, будь уверен, Твои счастливые грехи. Всё чередой идет определенной, Всему пора, всему свой миг: Смешон и ветреный старик, Смешон и юноша степенный. Пока живется нам, живи, Гуляй в мое воспоминанье; Молись и Вакху и любви И черни презирай ревнивое роптанье: Она не ведает, что дружно можно жить С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом, Что ум высокий можно скрыть Безумной шалости под легким покрывалом.
ДЕЛЬВИГУ
Любовью, дружеством и ленью Укрытый от забот и бед, Живи под их надежной сенью: В уединении ты счастлив: ты поэт. Наперснику богов не страшны бури злые: Над ним их промысел высокий и святой; Его баюкают камены молодые И с перстом на устах хранят его покой. О милый друг, и мне богини песнопенья Еще в младенческую грудь Влияли искру вдохновенья И тайный указали путь: Я лирных звуков наслажденья Младенцем чувствовать умел, И лира стала мой удел. Но где же вы, минуты упоенья, Неизъяснимый сердца жар, Одушевленный труд и слезы вдохновенья! Как дым исчез мой легкой дар. Как рано зависти привлек я взор кровавый И злобной клеветы невидимый кинжал! Нет, нет, ни счастием, ни славой, Ни гордой жаждою похвал Не буду увлечен! В бездействии счастливом Забуду милых муз, мучительниц моих; Но может быть вздохну в восторге молчаливом, Внимая звуку струн твоих.
В. Л. ПУШКИНУ
Что восхитительней, живей Войны, сражений и пожаров, Кровавых и пустых полей, Бивака, рыцарских ударов? И что завидней кратких дней Не слишком мудрых усачей, Но сердцем истинных гусаров? Они живут в своих шатрах, Вдали забав и нег и граций, Как жил бессмертный трус Гораций В тибурских сумрачных лесах; Не знают света принужденья, Не ведают что скука, страх; Дают обеды и сраженья, Поют и рубятся в боях. Счастлив, кто мил и страшен миру: О ком за песни, за дела Гремит правдивая хвала: Кто славил Марса и Темиру И бранную повесил лиру Меж верной сабли и седла!
РАЗЛУКА
В последний раз, в сени уединенья. Моим стихам внимает наш пенат. Лицейской жизни милый брат, Делю с тобой последние мгновенья. Прошли лета соединенья; Разорван он, наш верный круг. Прости! Хранимый небом, Не разлучайся, милый друг, С свободою и Фебом! Узнай любовь, неведомую мне, Любовь надежд, восторгов, упоенья: И дни твои полетом сновиденья Да пролетят в счастливой тишине! Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы, При мирных ли брегах родимого ручья, Святому братству верен я. И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?), Пусть будут счастливы все, все твоя друзья!
К ОГАРЕВОЙ, КОТОРОЙ МИТРОПОЛИТ ПРИСЛАЛ ПЛОДОВ ИЗ СВОЕГО САДУ
Митрополит, хвастун бесстыдный, Тебе прислав своих плодов, Хотел уверить нас, как видно, Что сам он бог своих садов.
Возможно всё тебе — Харита Улыбкой Дряхлость победит, С ума сведет митрополита И пыл желаний в нем родит.
И он, твой встретив взор волшебный, Забудет о своем кресте И нежно станет петь молебны Твоей небесной красоте.
ЭПИГРАММА <НА КАРАМЗИНА>
“Послушайте: я сказку вам начну Про Игоря и про его жену, Про Новгород и Царство Золотое, А может быть про Грозного царя…” — И, бабушка, затеяла пустое! Докончи нам “Илью-богатыря”.
ТУРГЕНЕВУ
Тургенев, верный покровитель Попов, евреев и скопцов, Но слишком счастливый гонитель И езуитов, и глупцов, И лености моей бесплодной, Всегда беспечной и свободной, Подруги благотворных снов! К чему смеяться надо мною, Когда я слабою рукою На лире с трепетом брожу И лишь изнеженные звуки Любви, сей милой сердцу муки, В струнах незвонких нахожу? Душой предавшись наслажденью, Я сладко, сладко задремал. Один лишь ты с глубокой ленью К трудам охоту сочетал; Один лишь ты, любовник страстный И Соломирской, и креста*, То ночью прыгаешь с прекрасной, То проповедуешь Христа. — На свадьбах и в Библейской зале, Среди веселий и забот, Роняешь Лунину на бале, Подъемлешь трепетных сирот; Ленивец милый на Парнассе, Забыв любви своей печаль, С улыбкой дремлешь в Арзамасе И спишь у графа де-Лаваль; Нося мучительное бремя Пустых иль тяжких должностей, Один лишь ты находишь время Смеяться лености моей.
Не вызывай меня ты боле К навек оставленным трудам. Ни к поэтической неволе, Ни к обработанным стихам. Что нужды, если и с ошибкой И слабо иногда пою? Пускай Нинета лишь улыбкой Любовь беспечную мою Воспламенит и успокоит! А труд и холоден и пуст: Поэма никогда не стоит Улыбки сладострастных уст.
* Креста, сиречь не Анненского и не Владимирского — а честнаго и животворящаго.
К ***
Не спрашивай, за чем унылой думой Среди забав я часто омрачен, За чем на всё подъемлю взор угрюмый, За чем не мил мне сладкой жизни сон;
Не спрашивай, за чем душой остылой Я разлюбил веселую любовь И никого не называю милой — Кто раз любил, уж не полюбит вновь;
Кто счастье знал, уж не узнает счастья. На краткой миг блаженство нам дано: От юности, от нег и сладострастья Останется уныние одно…
*
Краев чужих неопытный любитель И своего всегдашний обвинитель, Я говорил: в отечестве моем Где верный ум, где гений мы найдем? Где гражданин с душою благородной, Возвышенной и пламенно свободной? Где женщина -не с хладной красотой, Но с пламенной, пленительной, живой? Где разговор найду непринужденный, Блистательный, веселый, просвещенный? С кем можно быть не хладным, не пустым? Отечество почти я ненавидел — Но я вчера Галлицыну увидел И примирен с отечеством моим.
К НЕЙ
В печальной праздности я лиру забывал, Воображение в мечтах не разгоралось, С дарами юности мой гений отлетал, И сердце медленно хладело, закрывалось Вас вновь я призывал, о дни моей весны, Вы, пролетевшие под сенью тишины, Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной, Когда, поэзии поклонник безмятежный, На лире счастливой я тихо воспевал Волнение любви, уныние разлуки — И гул дубрав горам передавал Мои задумчивые звуки… Напрасно! Я влачил постыдной лени груз, В дремоту хладную невольно погружался, Бежал от радостей, бежал от милых муз И — слезы на глазах — со славою прощался! Но вдруг, как молнии стрела, Зажглась в увядшем сердце младость, Душа проснулась, ожила, Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость. Всё снова расцвело! Я жизнью трепетал; Природы вновь восторженный свидетель, Живее чувствовал, свободнее дышал, Сильней пленяла добродетель… Хвала любви, хвала богам! Вновь лиры сладостной раздался голос юный, И с звонким трепетом воскреснувшие струны Несу к твоим ногам!..
ВОЛЬНОСТЬ. ОДА.
Беги, сокройся от очей, Цитеры слабая царица! Где ты, где ты, гроза царей. Свободы гордая певица? — Приди, сорви с меня венок, Разбей изнеженную лиру… Хочу воспеть Свободу миру, На тронах поразить порок.
Открой мне благородный след Того возвышенного галла, Кому сама средь славных бед Ты гимны смелые внушала. Питомцы ветреной Судьбы, Тираны мира! трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы: Везде неправедная Власть В сгущенной мгле предрассуждений Воссела — Рабства грозный Гений И Славы роковая страсть.
Лишь там над царскою главой Народов не легло страданье, Где крепко с Вольностью святой Законов мощных сочетанье; Где всем простерт их твердый щит, Где сжатый верными руками Граждан над равными главами Их меч без выбора скользит
И преступленье с высока Сражает праведным размахом; Где не подкупна их рука Ни алчной скупостью, ни страхом. Владыки! вам венец и трон Дает Закон — а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон.
И горе, горе племенам, Где дремлет он неосторожно, Где иль народу иль царям Законом властвовать возможно! Тебя в свидетели зову, О мученик ошибок славных, За предков в шуме бурь недавных Сложивший царскую главу.
Восходит к смерти Людовик В виду безмолвного потомства, Главой развенчанной приник К кровавой плахе Вероломства. Молчит Закон — народ молчит, Падет преступная секира….. И се — злодейская порфира На галлах скованных лежит.
Самовластительный Злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу. Читают на твоем челе Печать проклятия народы, Ты ужас мира, стыд природы; Упрек ты богу на земле.
Когда на мрачную Неву Звезда полуночи сверкает, И беззаботную главу Спокойный сон отягощает, Глядит задумчивый певец На грозно спящий средь тумана Пустынный памятник тирана, Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас За сими страшными стенами, Калигуллы последний час Он видит живо пред очами, Он видит — в лентах и звездах, Вином и злобой упоенны Идут убийцы потаенны, На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой, Опущен молча мост подъемный, Врата отверсты в тьме ночной Рукой предательства наемной…. О стыд! о ужас наших дней! Как звери, вторглись янычары!… Падут бесславные удары… Погиб увенчанный злодей.
И днесь учитесь, о цари: Ни наказанья, ни награды, Ни кров темниц, ни алтари Не верные для вас ограды. Склонитесь первые главой Под сень надежную Закона, И станут вечной стражей трона Народов вольность и покой.
*
Не угрожай ленивцу молодому. Безвременной кончины я не жду. В венке любви к приюту гробовому Не думав ни о чем, без робких слез иду.
Я мало жил, я наслаждался мало… Но иногда цветы веселья рвал — Я жизни видел лишь начало
КРИВЦОВУ
Не пугай нас, милый друг, Гроба близким новосельем: Право, нам таким бездельем Заниматься недосуг. Пусть остылой жизни чашу Тянет медленно другой; Мы ж утратим юность нашу Вместе с жизнью дорогой; Каждый у своей гробницы Мы присядем на порог: У пафосския царицы Свежий выпросим венок, Лишний миг у верной лени, Круговой нальем сосуд — И толпою наши тени К тихой Лете убегут. Смертный миг наш будет светел; И подруги шалунов Соберут их легкой пепел В урны праздные пиров.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1818 г ТОРЖЕСТВО ВАКХА
Откуда чудный шум, неистовые клики? Кого, куда зовут и бубны и тимпан? Что значат радостные лики И песни поселян? В их круге светлая свобода Прияла праздничный венок. Но двинулись толпы народа… Он приближается… Вот он, вот сильный бог! Вот Бахус мирный, вечно юный! Вот он, вот Индии герой! О радость! Полные тобой Дрожат, готовы грянуть струны Не лицемерною хвалой!….
Эван, эвое! Дайте чаши! Несите свежие венцы! Невольники, где тирсы наши? Бежим на мирный бой, отважные бойцы! Вот он! вот Вакх! О час отрадный! Державный тирс в его руках; Венец желтеет виноградный В черно кудрявых волосах… Течет. Его младые тигры С покорной яростью влекут; Кругом летят эроты, игры — И гимны в честь ему поют. За ним теснится козлоногий И фавнов и сатиров рой, Плющом опутаны их роги; Бегут смятенною толпой Во след за быстрой колесницей, Кто с тростниковою цевницей, Кто с верной кружкою своей; Тот оступившись упадает И бархатный ковер полей Вином багровым обливает При диком хохоте друзей.- Там дале вижу дивный ход! Звучат веселые тимпаны; Младые нимфы и сильваны, Составя шумный хоровод, Несут недвижного Силена…. Вино струится, брызжет пена, И розы сыплются кругом: Несут за спящим стариком И тирс, символ победы мирной, И кубок тяжко-золотой, Венчанный крышкою сапфирной — Подарок Вакха дорогой.
Но воет берег отдаленный. Власы раскинув по плечам, Венчанны гроздьем, обнаженны, Бегут вакханки по горам. Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами, Гремят — и вторят их ужасным голосам. Промчалися, летят, свиваются руками, Волшебной пляской топчут луг, И младость пылкая толпами Стекается вокруг.
Поют неистовые девы; Их сладострастные напевы В сердца вливают жар любви; Их перси дышут вожделеньем; Их очи, полные безумством и томленьем, Сказали: счастие лови! Их вдохновенные движенья Сперва изображают нам Стыдливость милого смятенья, Желанье робкое — а там Восторг и дерзость наслажденья. Но вот рассыпались — по холмам и полям; Махая тирсами несутся; Уж издали их вопли раздаются, И гул им вторит по лесам: Эван, эвое! Дайте чаши! Несите свежие венцы! Невольники, где тирсы наши? Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Друзья, в сей день благословенный Забвенью бросим суеты! Теки, вино, струею пенной В честь Вакха, муз и красоты! Эван, эвое! Дайте чаши! Несите свежие венцы! Невольники, где тирсы наши? Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
КН. ГОЛИЦЫНОЙ. ПОСЫЛАЯ ЕЙ ОДУ “ВОЛЬНОСТЬ”
Простой воспитанник Природы, Так я бывало воспевал Мечту прекрасную Свободы И ею сладостно дышал. Но вас я вижу, вам внимаю, И что же?… слабый человек!.. Свободу потеряв навек, Неволю сердцем обожаю.
*
Когда сожмешь ты снова руку. Которая тебе дарит На скучный путь и на разлуку Святую Библию Харит? Амур нашел ее в Цитере, В архиве Шалости младой. По ней молись своей Венере Благочестивою душой. Прости, эпикуреец мой! Останься век, каков ты ныне, Лети во мрачный Альбион! Да сохранят тебя в чужбине Христос и верный Купидон! Неси в чужой предел Пената, Но, помня прежни дни свои, Люби недевственного брата, Страдальца чувственной любви!
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Тебя ль я видел, милый друг? Или неверное то было сновиденье, Мечтанье смутное, и пламенный недуг Обманом волновал мое воображенье? В минуты мрачные болезни роковой Ты ль, дева нежная, стояла надо мной В одежде воина с неловкостью приятной? Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал Знакомые красы под сей одеждой ратной: И слабым шопотом подругу я назвал… Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы, Я слабою рукой искал тебя во мгле… И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы И влажный поцелуй на пламенном челе… Бессмертные! с каким волненьем Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал! Я закипел, затрепетал… И скрылась ты прелестным привиденьем! Жестокой друг! меня томишь ты упоеньем: Приди, меня мертвит любовь! В молчаньи благосклонной ночи Явись, волшебница! пускай увижу вновь Под грозным кивером твои небесны очи, И плащ, и пояс боевой, И бранной обувью украшенные ноги. Не медли, поспешай, прелестный воин мой, Приди, я жду тебя. Здоровья дар благой Мне снова ниспослали боги, А с ним и сладкие тревоги Любви таинственной и шалости младой.
ЖУКОВСКОМУ
Когда, к мечтательному миру Стремясь возвышенной душой, Ты держишь на коленях лиру Нетерпеливою рукой; Когда сменяются виденья Перед тобой в волшебной мгле, И быстрый холод вдохновенья Власы подъемлет на челе, — Ты прав, творишь ты для немногих, Не для завистливых судей, Не для сбирателей убогих Чужих суждений и вестей, Но для друзей таланта строгих, Священной истины друзей. Не всякого полюбит счастье, Не все родились для венцов. Блажен, кто знает сладострастье Высоких мыслей и стихов! Кто наслаждение прекрасным В прекрасный получил удел И твой восторг уразумел Восторгом пламенным и ясным.
К ПОРТРЕТУ ЖУКОВСКОГО
Его стихов пленительная сладость Пройдет веков завистливую даль, И, внемля им, вздохнет о славе младость Утешится безмолвная печаль И резвая задумается радость.
<НА КАЧЕНОВСКОГО.>
Бессмертною рукой раздавленный зоил, Позорного клейма ты вновь не заслужил! Бесчестью твоему нужна ли перемена? Наш Тацит на тебя захочет ли взглянуть? Уймись — и прежним ты стихом доволен будь, Плюгавый выползок из гузна Дефонтена!
*
Могущий бог садов — паду перед тобой, Прияп, ты, коему всё жертвует в природе<?> Твой лик уродливый поставил я с мольбой [В моем смиренном огороде],
Не с тем, чтоб удалял ты своенравных коз И пти[чек] от [плодов] и нежных <и> незрелых, Тебя украсил <я> венком <из> диких роз При пляске поселян веселых
*
O Zauberei der ersten Liebe!.. Wieland.
Дубравы, где в тиши свободы Встречал я счастьем каждый день, Ступаю вновь под ваши своды, Под вашу дружескую тень. — И для [меня] воскресла радость, И душу взволновали вновь Моя потерянная младость, Тоски мучительная сладость [И сердца первая] любовь.
Любовник муз уединенный, В с<ени пленительных> дубрав, Я был свидетель умиленный Ее [младенческих] забав. Она цвела передо мною, И <я> чудесной красоты Уже отгадывал мечтою Еще неясные черты, И мысль об ней одушевила [Моей] цевницы первый звук [И тайне сердце научила].
МЕЧТАТЕЛЮ
Ты в страсти горестной находишь наслажденье: Тебе приятно слезы лить, Напрасным пламенем томить воображенье И в сердце тихое уныние таить. Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель. О если бы тебя, унылых чувств искатель, Постигло страшное безумие любви; Когда б весь яд ее кипел в твоей крови: Когда бы в долгие часы бессонной ночи, На ложе, медленно терзаемый тоской, Ты звал обманчивый покой, Вотще смыкая скорбны очи, Покровы жаркие рыдая обнимал И сохнул в бешенстве бесплодного желанья, — Поверь, тогда б ты не питал Не благодарного мечтанья! Нет, нет! в слезах упав к ногам Своей любовницы надменной, Дрожащий, бледный, исступленный, Тогда б воскликнул ты к богам: “Отдайте, боги, мне рассудок омраченный, Возьмите от меня сей образ роковой! Довольно я любил; отдайте мне покой!” Но мрачная любовь и образ незабвенный Остались вечно бы с тобой.
К Н. Я. ПЛЮСКОВОЙ
На лире скромной, благородной Земных богов я не хвалил И силе в гордости свободной Кадилом лести не кадил. Свободу лишь учася славить, Стихами жертвуя лишь ей, Я не рожден царей забавить Стыдливой Музою моей. Но, признаюсь, под Геликоном, Где Касталийский ток шумел, Я, вдохновенный Аполлоном, Елисавету втайне пел. Небесного земной свидетель, Воспламененною душой Я пел на троне добродетель С ее приветною красой. Любовь и тайная Свобода Внушали сердцу гимн простой. И неподкупный голос мой Был эхо русского народа.
К***.
Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный, Без томной робости твой ловит светлый взор, Движенья милые, игривый разговор И след улыбки незабвенной.
*
И я слыхал, что божий свет Единой дружбою прекрасен, Что без нее отрады нет, Что жизни б путь нам был ужасен, Когда б не тихой дружбы свет. Но слушай — чувство есть другое: Оно и нежит и томит, В трудах, заботах и в покое Всегда не дремлет и горит: Оно мучительно, жестоко, Оно всю душу в нас мертвит, Коль язвы тяжкой <и> глубокой Елей надежды не живит…. Вот страсть, которой я сгораю!.. Я вяну, гибну в цвете лет, Но исцелиться не желаю…
*
Как сладостно!… но, боги, как опасно Тебе внимать, твой видеть милый взор!… Забуду ли улыбку, взор прекрасный И огненный, [волшебный] разговор! Волшебница, зачем тебя я видел — [Узнав тебя], блаженство я познал — И счастие мое возненавидел.
СКАЗКИ. NOЛL.
Ура! в Россию скачет Кочующий деспот. Спаситель горько плачет, За ним и весь народ. Мария в хлопотах Спасителя стращает: “Не плачь, дитя, не плачь, сударь: Вот бука, бука — русской царь!” Царь входит и вещает:
“Узнай, народ российской, Что знает целый мир: И прусский и австрийский Я сшил себе мундир. О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен; Меня газетчик прославлял; Я пил, и ел, и обещал — И делом не замучен.
Послушайте в прибавку, Что сделаю потом: Лаврову дам отставку, А Соца — в желтый дом: Закон постановлю на место вам Горголи, И людям я права людей. По царской милости моей, Отдам из доброй воли”.
От радости в постеле Расплакался дитя: “Неуж то в самом деле? Неуж то не шутя?” А мать ему: “Бай-бай! закрой свои ты глазки; Уснуть уж время наконец, Ну, слушай же, как царь-отец Рассказывает сказки”.
ПРЕЛЕСТНИЦЕ
К чему нескромным сим убором, Умильным голосом и взором Младое сердце распалять И тихим, сладостным укором К победе легкой вызывать? К чему обманчивая нежность, Стыдливости притворный вид, Движений томная небрежность И трепет уст и жар ланит? Напрасны хитрые старанья; В порочном сердце жизни нет… Невольный хлад негодованья Тебе мой роковой ответ. Твоею прелестью надменной Кто не владел во тьме ночной? Скажи: у двери оцененной Твоей обители презренной Кто смелой не стучал рукой? Нет, нет, другому свой завялый Неси, прелестница, венок; Ласкай неопытный порок, В твоих объятиях усталый; Но гордый замысел забудь: Не привлечешь питомца музы Ты на предательную грудь! Неси другим наемны узы, Своей любви постыдный торг, Корысти хладные лобзанья И принужденные желанья, И златом купленный восторг!
К ЧЕДАЕВУ
Любви, надежды, тихой славы Недолго нежил нас обман, Исчезли юные забавы, Как сон, как утренний туман; Но в нас горит еще желанье, Под гнетом власти роковой Нетерпеливою душой Отчизны внемлем призыванье. Мы ждем с томленьем упованья Минуты вольности святой, Как ждет любовник молодой Минуты верного свиданья. Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы! Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!
СТИХОТВОРЕНИЯ 1819 г
Лаиса, я люблю твой смелый, [вольный] взор, Неутолимый жар, открытые <?> желанья И непрерывные лобзанья И страсти полный разговор. Люблю горящих уст я вызовы немые, Восторги быстрые, живые
ЭЛЕГИЯ
Воспоминаньем упоенный, С благоговеньем и тоской Объемлю грозный мрамор твой, Кагула памятник надменный. Не смелый подвиг россиян, Не слава, дар Екатерине, Не задунайский великан Меня воспламеняют ныне…
………………………. ……………………….
27 МАЯ 1819
Веселый вечер в жизни нашей Запомним, юные друзья; Шампанского в стеклянной чаше Шипела хладная струя. Мы пили — и Венера с нами Сидела прея за столом. Когда ж вновь сядем в четвером С б<……>, вином и чубуками?
<НА СТУРДЗУ.>
Холоп венчанного солдата, Благодари свою судьбу: Ты стоишь лавров Герострата И смерти немца Коцебу.
<O. МАССОН.>
Ольга, крестница Киприды. Ольга, чудо красоты, Как же ласки и обиды Расточать привыкла ты! Поцалуем сладострастья [Ты, тревожа сердце в нас,] Соблазнительного счастья Назначаешь тайный час. Мы с горячкою любовной Прибегаем в час условный, В дверь стучим — но в сотый раз Слышим твой коварный шопот И служанки сонный ропот, И насмешливый отказ.
Ради резвого разврата, Приапических затей. Ради неги, ради злата, Ради прелести твоей, Ольга, жрица наслажденья, Внемли наш влюбленный плач — Ночь восторгов, ночь забвенья Нам наверное назначь.
<МАНСУРОВУ.>
Мансуров, закадышный друг, Надень венок терновый! Вздохни — и рюмку выпей вдруг За здравие Крыловой.
Поверь, она верна тебе. Как девственница Ласси, Она покорствует судьбе И госпоже Казасси.
Но скоро счастливой рукой Набойку школы скинет, На бархат ляжет пред тобой И <……………….>.
*
Позволь душе моей открыться пред тобою И в дружбе сладостной отраду почерпнуть. Скучая жизнию, томимый суетою, [Я жажду] близ тебя, друг нежный, отдохнуть… Ты помнишь, милая, — зарею наших лет, Младенцы, мы любить умели… Как быстро, [быстро] улетели < >
В кругу чужих, в немилой стороне, Я мало жил и наслаждался мало! И дней моих печальное начало Наскучило, давно постыло мне! К чему мне жизнь, я не рожден для счастья, [Для радостей], для дружбы, для забав, избежав, Я хладно пил из чаши сладо<страстья>.
ДОРИДА
В Дориде нравятся и локоны златые, И бледное лицо, и очи голубые…. Вчера, друзей моих оставя пир ночной, В ее объятиях я негу пил душой: Восторги быстрые восторгами сменялись, Желанья гасли вдруг и снова разгорались: Я таял; но среди неверной темноты Другие милые мне виделись черты, И весь я полон был таинственной печали, И имя чуждое уста мои шептали.
N. N. <В. В. ЭНГЕЛЬГАРДТУ>
Я ускользнул от Эскулапа Худой, обритый — но живой: Его мучительная лапа Не тяготеет надо мной. Здоровье, легкой друг Приапа, И сон, и сладостный покой, Как прежде, посетили снова Мой угол тесный и простой. Утешь и ты полу-больного! Он жаждет видеться с тобой, С тобой, счастливый беззаконник, Ленивый Пинда гражданин, Свободы, Вакха верный сын, Венеры набожный поклонник И наслаждений властелин! От суеты столицы праздной, От хладных прелестей Невы, От вредной сплетницы молвы, От скуки, столь разнообразной, Меня зовут холмы, луга, Тенисты клены огорода, Пустынной речки берега И деревенская свобода. Дай руку мне. Приеду я В начале мрачном сентября: С тобою пить мы будем снова, Открытым сердцем говоря Насчет глупца, вельможи злого, Насчет холопа записного, Насчет небесного царя, А иногда насчет земного.
ОРЛОВУ
О ты, который сочетал С душою пылкой, откровенной (Хотя и русской генерал) Любезность, разум просвещенный; О ты, который, с каждым днем Вставая на военну муку, Усталым усачам верьхом Преподаешь царей науку; Но не бесславишь сгоряча Свою воинственную руку Презренной палкой палача, Орлов, ты прав: я забываю Свои гусарские мечты И с Соломоном восклицаю: Мундир и сабля — суеты! На генерала Киселева Не положу своих надежд, Он очень мил, о том ни слова, Он враг коварства и невежд; За шумным, медленным обедом Я рад сидеть его соседом, До ночи слушать рад его; Но он придворный: обещанья Ему не стоят ничего. Смирив немирные желанья, Без долимана, без усов, Сокроюсь с тайною свободой, С цевницей, негой и природой Под сенью дедовских лесов; Над озером, в спокойной хате, Или в траве густых лугов, Или холма на злачном скате, В бухарской шапке и в халате Я буду петь моих богов, И буду ждать. — Когда ж восстанет С одра покоя бог мечей, И брани громкой вызов грянет, Тогда покину мир полей; Питомец пламенный Беллоны, У трона верный гражданин! Орлов, я стану под знамены Твоих воинственных дружин; В шатрах, средь сечи, средь пожаров, С мечом и с лирой боевой Рубиться буду пред тобой И славу петь твоих ударов.
К ЩЕРБИНИНУ
Житье тому, любезный друг, Кто страстью глупою не болен, Кому влюбиться недосуг, Кто занят всем и всем доволен; Кто Надиньку, под вечерок, За тайным ужином ласкает, И жирный страсбургский пирог Вином душистым запивает; Кто, удалив заботы прочь, Как верный сын пафосской веры Проводит набожную ночь С младой монашинкой Цитеры. По утру сладко дремлет он, Читая листик Инвалида; Весь день веселью посвящен, А в ночь -вновь царствует Киприда.
И мы не так ли дни ведем, Щербинин, резвый друг забавы, С Амуром, Шалостью, вином, Покаместь молоды и здравы. Но дни младые пролетят, Веселье, нега нас покинут, Желаньям чувства изменят, Сердца иссохнут и остынут. Тогда — без песен, без подруг, Без наслаждений, без желаний, Найдем отраду, милый друг, В туманном сне воспоминаний! Тогда, качая головой, Скажу тебе у двери гроба: “Ты помнишь Фанни, милый мой?” И тихо улыбнемся оба.
ДЕРЕВНЯ
Приветствую тебя, пустынный уголок, Приют спокойствия, трудов и вдохновенья, Где льется дней моих невидимый поток На лоне счастья и забвенья. Я твой — я променял порочный двор Цирцей, Роскошные пиры, забавы, заблужденья На мирный шум дубров, на тишину полей, На праздность вольную, подругу размышленья.
Я твой — люблю сей темный сад С его прохладой и цветами, Сей луг, уставленный душистыми скирдами, Где светлые ручьи в кустарниках шумят. Везде передо мной подвижные картины: Здесь вижу двух озер лазурные равнины, Где парус рыбаря белеет иногда, За ними ряд холмов и нивы полосаты, Вдали рассыпанные хаты, На влажных берегах бродящие стада, Овины дымные и мельницы крилаты; Везде следы довольства и труда…
Я здесь, от суетных оков освобожденный, Учуся в Истине блаженство находить, Свободною душой Закон боготворить, Роптанью не внимать толпы непросвещенной, Участьем отвечать застенчивой Мольбе И не завидывать судьбе Злодея иль глупца — в величии неправом.
Оракулы веков, здесь вопрошаю вас! В уединеньи величавом Слышнее ваш отрадный глас. Он гонит лени сон угрюмый, К трудам рождает жар во мне, И ваши творческие думы В душевной зреют глубине.
Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и гор Друг человечества печально замечает Везде Невежества убийственный Позор. Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное Судьбой, Здесь Барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца. Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь Рабство тощее влачится по браздам Неумолимого Владельца. Здесь тягостный ярем до гроба все влекут, Надежд и склонностей в душе питать не смея, Здесь девы юные цветут Для прихоти бесчувственной злодея. Опора милая стареющих отцов, Младые сыновья, товарищи трудов, Из хижины родной идут собой умножить Дворовые толпы измученных рабов. О, если б голос мой умел сердца тревожить! Почто в груди моей горит бесплодный жар, И не дан мне судьбой Витийства грозный дар? Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный И Рабство, падшее по манию царя, И над отечеством Свободы просвещенной Взойдет ли наконец прекрасная Заря?
*
Нет, нет, напрасны ваши пени, Я вас люблю, всё тот же я. Дни наши, милые <друзья>, Бегут как утренние тени, [Как воды быстрого ручья]. Давно ли тайными судьбами Нам жизни чаша подана! Еще для нас она полна, К ее краям прильнув устами, Мы пьем восторги и любовь, Для <?> нас <?> надежды, наслажденья, < > Как новы заблужденья! Мы наслаждаемся, цветем, Но память ищет оживляться <?>, Но сердце [тихим] сном В минувшем любит забываться.
ДОМОВОМУ
Поместья мирного незримый покровитель, Тебя молю, мой добрый домовой, Храни селенье, лес и дикой садик мой И скромную семьи моей обитель! Да не вредят полям опасный хлад дождей И ветра позднего осенние набеги; Да в пору благотворны снеги Покроют влажный тук полей! Останься, тайный страж, в наследственной сени, Постигни робостью полунощного вора И от недружеского взора Счастливый домик охрани! Ходи вокруг его заботливым дозором, Люби мой малый сад и берег сонных вод, И сей укромный огород С калиткой ветхою, с обрушенным забором! Люби зеленый скат холмов, Луга, измятые моей бродящей ленью, Прохладу лип и кленов шумный кров — Они знакомы вдохновенью.
<НА СТУРДЗУ.>
Вкруг я Стурдзы хожу, Вкруг библического, Я на Стурдзу гляжу Монархического. (1)
<ЮРЬЕВУ.>
Здорово, Юрьев имянинник! Здорово, Юрьев лейб-улан! Сегодня для тебя пустынник Осушит пенистый стакан. Здорово, <Юрьев имянинник! Здорово, Юрьев лейб-улан!>
Здорово, рыцари лихие Любви, Свободы и вина! Для нас, союзники младые, Надежды лампа зажжена, Здорово, <рыцари лихие Любви, Свободы и вина!>
Здорово, молодость и счастье, Застольный кубок и бордель, Где с громким смехом сладострастье Ведет нас пьяных на постель. 3дор<ово, молодость и счастье, Застольный кубок и бордель!>
РУСАЛКА
Над озером, в глухих дубровах, Спасался некогда Монах, Всегда в занятиях суровых, В посте, молитве и трудах. Уже лопаткою смиренной Себе могилу старец рыл — И лишь о смерти вожделенной Святых угодников молил.
Однажды летом у порогу Поникшей хижины своей Анахорет молился богу. Дубравы делались черней; Туман над озером дымился, И красный месяц в облаках Тихонько по небу катился. На воды стал глядеть Мoнax.
Глядит, невольно страха полный; Не может сам себя понять… И видит: закипели волны И присмирели вдруг опять… И вдруг… легка, как тень ночная, Бела, как ранний снег холмов, Выходит женщина нагая И молча села у брегов.
Глядит на старого Монаха И чешет влажные власы. Святой Монах дрожит со страха И смотрит на ее красы. Она манит его рукою, Кивает быстро головой… И вдруг — падучею звездою — Под сонной скрылася волной.
Всю ночь не спал старик угрюмый И не молился целый день — Перед собой с невольной думой Всё видел чудной девы тень. Дубравы вновь оделись тьмою; Пошла по облакам луна, И снова дева над водою Сидит, прелестна и бледна.
Глядит, кивает головою, Целует из дали шутя, Играет, плещется волною, Хохочет, плачет, как дитя, Зовет Монаха, нежно стонет… “Монах, Монах! Ко мне, ко мне!…” И вдруг в волнах прозрачных тонет; И всё в глубокой тишине.
На третий день отшельник страстный Близ очарованных брегов Сидел и девы ждал прекрасной, А тень ложилась средь дубров… Заря прогнала тьму ночную: Монаха не нашли нигде, И только бороду седую Мальчишки видели в воде.
НЕДОКОНЧАННАЯ КАРТИНА
Чья мысль восторгом угадала, Постигла тайну красоты? Чья кисть, о небо, означала Сии небесные черты?
Ты, гений!.. Но любви страданья Его сразили. Взор немой Вперил он на свое созданье И гаснет пламенной душой.
УЕДИНЕНИЕ
Блажен, кто в отдаленной сени, Вдали взыскательных невежд, (2) Дни делит меж трудов и лени, Воспоминаний и надежд; Кому Судьба друзей послала, Кто скрыт, по милости Творца, От усыпителя глупца, От пробудителя нахала.
ВЕСЕЛЫЙ ПИР
Я люблю вечерний пир, Где Веселье председатель, А Свобода, мой кумир, За столом законодатель, Где до утра слово пей! Заглушает крики песен, Где просторен круг гостей, А кружок бутылок тесен.
ВСЕВОЛОЖСКОМУ
Прости, счастливый сын пиров, Балованный дитя Свободы! Итак, от наших берегов, От мертвой области рабов, Капральства, прихотей и моды Ты скачешь в мирную Москву, Где наслажденьям знают цену, Беспечно дремлют на яву И в жизни любят перемену. Разнообразной и живой Москва пленяет пестротой, Старинной роскошью, пирами, Невестами, колоколами, Забавной, легкой суетой, Невинной прозой и стихами. Ты там на шумных вечерах Увидишь важное Безделье, Жеманство в тонких кружевах И Глупость в золотых очках, И тяжкой Знатности веселье, И Скуку с картами в руках. Всего минутный наблюдатель, Ты посмеешься под рукой; Но вскоре, верный обожатель Забав и лени золотой, Держася моего совета И волю всей душой любя, Оставишь круг большого света И жить решишься для себя. Уже в приюте отдаленном Я вижу мысленно тебя: Кипит в бокале опененном Аи холодная струя; В густом дыму ленивых трубок, В халатах, новые друзья Шумят и пьют! — задорный кубок Обходит их безумный круг, И мчится в радостях Досуг: А там египетские девы Летают, вьются пред тобой; Я слышу звонкие напевы, Стон неги, вопли, дикий вой Их исступленные движенья, Огонь неистовых очей И всё, мой друг, в душе твоей Рождает трепет упоенья… Но вспомни, милый: здесь одна, Тебя всечасно ожидая, Вздыхает пленница младая; Весь день уныла и томна, В своей задумчивости сладкой Тихонько плачет под окном От грозных Аргусов украдкой, И смотрит на пустынный дом, Где мы так часто пировали С Кипридой, Вакхом и тобой, Куда с надеждой и тоской Ее желанья улетали. О, скоро ль милого найдут Ее потупленные взоры, И пред любовью упадут Замков ревнивые затворы? А наш осиротелый круг. Товарищ, скоро ль оживится? Когда прискачешь, милый друг? Душа во след тебе стремится. Где б ни был ты, возьми венок Из рук младого Сладострастья И докажи, что ты знаток В неведомой науке счастья.
*
Там у леска, за ближнею долиной, Где весело теченье светлых струй, Младой [Эдвин] прощался там с Aлиной; Я слышал их последний поцелуй.
Взошла луна — Алина там сидела, И тягостно ее дышала грудь. Взошла заря — Алина всё глядела [Сквозь] белый пар на опустелый путь.
Там у ручья, под ивою прощальной, Соседних сёл пастух ее видал, Когда к ручью волынкою печальной В полдневный жар он стадо созывал.
Прошли года — другой уж в половине; И вижу я — вдали Эдвин идет. Он шел грустя <?> к дубраве по долине, Где весело <теченье светлых> вод.
Глядит Эдвин — [под ивою], где с милой Прощался он, стоит святой чернец, Поставлен крест над новою могилой, И на кресте завялых роз венец.
И в нем душа стеснилась вдруг от страха. [Кто здесь сокрыт?] — читает надпись он Главой поник… упал к ногам монаха, И слышал я его последний стон…
*
Всё призрак, суета, Всё дрянь и гадость; Стакан и красота — Вот жизни радость.
Любовь и вино Нам нужны равно; Без них человек Зевал бы весь век.
К ним лень еще прибавлю, Лень с ими заодно; [Любовь] я с нею славлю, Она мне льет вино.
ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ.
Я знаю, Лидинька, мой друг, Кому в задумчивости сладкой Ты посвятила свой досуг, Кому ты жертвуешь украдкой От подозрительных подруг. Тебя страшит проказник милый, Очарователь легкокрылый, И хладной важностью своей Тебе несносен Гименей. Ты молишься другому богу, Своей покорствуя Судьбе: Восторги нежные к тебе Нашли пустынную дорогу. Я понял слабый жар очей, Я понял взор полузакрытый, И побледневшие ланиты, И томность поступи твоей…. Твой бог не полною отрадой Своих поклонников дарит. Его таинственной наградой Младая скромность дорожит. Он любит сны воображенья, Он терпит на дверях замок, Он друг стыдливый наслажденья, Он брат любви, но одинок. Когда бессонницей унылой Во тме ночной томишься ты, Он оживляет тайной силой Твои неясные мечты, Вздыхает нежно с бедной Лидой И гонит тихою рукой И сны, внушенные Кипридой, И сладкий, девственный покой. В уединенном наслажденьи Ты мыслишь обмануть любовь. Напрасно! -в самом упоеньи Вздыхаешь и томишься вновь.
Амур ужели не заглянет В неосвященный свой приют? Твоя краса, как роза, вянет; Минуты юности бегут. Ужель мольба моя напрасна? Забудь преступные мечты, Не вечно будешь ты прекрасна, Не для себя прекрасна ты.
<ЗАПИСКА К ЖУКОВСКОМУ.>
Раевский, молоденец прежний, А там уже отважный сын, И Пушкин, школьник неприлежный Парнасских девственниц-богинь, К тебе, Жуковский, заезжали, Но к неописанной печали Поэта дома не нашли — И, увенчавшись кипарисом, С французской повестью Борисом Домой уныло побрели. Какой святой, какая сводня Сведет Жуковского со мной? Скажи — не будешь ли сегодня С Карамзиным, с Карамзиной? — На всякой случай -ожидаю, Тронися просьбою моей, Тебя зовет на чашку чаю Раевский — слава наших дней.
СТАНСЫ ТОЛСТОМУ.
Философ ранний, ты бежишь Пиров и наслаждений жизни, На игры младости глядишь С молчаньем хладным укоризны.
Ты милые забавы света На грусть и скуку променял И на лампаду Эпиктета Златой Горациев фиал.
Поверь, мой друг, она придет, Пора унылых сожалений, Холодной истины забот И бесполезных размышлений.
Зевес, балуя смертных чад, Всем возрастам дает игрушки: Над сединами не гремят Безумства резвые гремушки.
Ах, младость не приходит вновь! Зови же сладкое безделье И легкокрылую любовь, И легкокрылое похмелье!
До капли наслажденье пей, Живи беспечен, равнодушен! Мгновенью жизни будь послушен. Будь молод в юности твоей!
<НА КОЛОСОВУ.>
Всё пленяет нас в Эсфири: Упоительная речь, Поступь важная в порфире, Кудри черные до плеч, Голос нежный, взор любови, Набеленная рука, Размалеванные брови И огромная нога!
ВОЗРОЖДЕНИЕ Художник-варвар кистью сонной Картину гения чернит И свой рисунок беззаконный Над ней бессмысленно чертит.
Но краски чуждые, с летами, Спадают ветхой чешуей; Созданье гения пред нами Выходит с прежней красотой.
Так исчезают заблужденья С измученной души моей, И возникают в ней виденья Первоначальных, чистых дней.
*
Напрасно, милый друг, я мыслил утаить Обманутой [души] холодное волненье. Ты поняла меня — проходит упоенье, Перестаю тебя любить…… [Исчезли навсегда часы очарованья,] Пора прекрасная прошла, Погасли юные желанья, Надежда в сердце умерла.
*
“Tien et mien, — dit Lafontaine — Du monde a rompu le lien”. — Quant а moi, je n’en crois rien. Que serait ce, ma Climйne, Si tu n’йtais plus la mienne, Si je n’йtais plus le tien?
ПОСЛАНИЕ К КН. ГОРЧАКОВУ
Питомец мод, большого света друг, Обычаев блестящий наблюдатель, Ты мне велишь оставить мирный круг, Где, красоты беспечный обожатель, Я провожу незнаемый досуг. Как ты, мой друг, в неопытные лета, Опасною прельщенный суетой, Терял я жизнь и чувства и покой; Но угорел в чаду большого света И отдохнуть убрался я домой. И, признаюсь, мне во сто крат милее Младых повес счастливая семья, Где ум кипит, где в мыслях волен я, Где спорю вслух, где чувствую живее, И где мы все — прекрасного друзья, Чем вялые, бездушные собранья, Где ум хранит невольное молчанье, Где холодом сердца поражены, Где Бутурлин — невежд законодатель, Где Шепинг -царь, а скука — председатель, Где глупостью единой все равны. Я помню их, детей самолюбивых, Злых без ума, без гордости спесивых, И, разглядев тиранов модных зал, Чуждаюсь их укоров и похвал!.. Когда в кругу Лаис благочестивых Затянутый невежда-генерал Красавицам внимательным и сонным С трудом острит французский мадригал, Глядя на всех с нахальством благосклонным, И все вокруг и дремлют, и молчат, Крутят усы и шпорами бренчат Да изредка с улыбкою зевают, — Тогда, мой друг, забытых шалунов Свобода, Вакх и музы угощают. Не слышу я бывало-острых слов, Политики смешного лепетанья, Не вижу я изношенных глупцов, Святых невежд, почетных подлецов B мистики придворного кривлянья!.. И ты на миг оставь своих вельмож И тесный круг друзей моих умножь. О ты, харит любовник своевольный, Приятный льстец, язвительный болтун, Попрежнему остряк небогомольный, Попрежнему философ и шалун.
*
Недавно тихим вечерком Пришел гулять я в рощу нашу И там у речки под дубком Увидел спящую Наташу. Вы знаете, мои <друзья> <?>, К Наташе подкра[вшись]<я>, Поцеловал два раза <смело><?>, Спокойно девица м<оя><?> Во сне вздохнула, покраснела; Я дал и третий <поцелуй><?>, [Она проснуться не ж<елала><?>], Тогда я ей <нрзб.> И тут уже затр<епетала><?>.
Примечания (1) дальнейший текст неизвестен (2) в рукописном тексте: Вдали тиранов и невежд
СТИХОТВОРЕНИЯ 1817 — апрель 1820 гг
ЛИЛЕ
Лила, Лила! я страдаю Безотрадною тоской, Я томлюсь, я умираю, Гасну пламенной душой; Но любовь моя напрасна: Ты смеешься надо мной. Смейся, Лила: ты прекрасна И бесчувственной красой.
ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА
Внимает он привычным ухом Свист; Марает он единым духом Лист; Потом всему терзает свету Слух; Потом печатает — и в Лету Бух!
МАДРИГАЛ М….ОЙ
О вы, которые любовью не горели, Взгляните на нее — узнаете любовь. О вы, которые уж сердцем охладели, Взгляните на нее: полюбите вы вновь.
ИМЯНИНЫ
Умножайте шум и радость; Пойте песни в добрый час: Дружба, Грация и Младость Имянинницы у нас. Между тем дитя крылато, Вас приветствуя, друзья, Втайне думает: когда-то Имянинник буду я!
К. А. Б***
Что можем на скоро стихами молвить ей? Мне истина всего дороже. Подумать не успев, скажу: ты всех милей; Подумав, я скажу всё то же.
<В АЛЬБОМ СОСНИЦКОЙ.>
Вы съединять могли с холодностью сердечной Чудесный жар пленительных очей. Кто любит вас, тот очень глуп, конечно; Но кто не любит вас, тот во сто раз глупей.
< БАКУНИНОЙ. >
Напрасно воспевать мне ваши имянины При всем усердии послушности моей; Вы не милее в день святой Екатерины За тем, что никогда не льзя быть вас милей.
<НА АРАКЧЕЕВА>
Всей России притеснитель, Губернаторов мучитель И Совета он учитель, А царю он — друг и брат. Полон злобы, полон мести, Без ума, без чувств, без чести, Кто ж он? Преданный без лести, Б<- — — -> грошевой солдат.
<НА КН. А. Н. ГОЛИЦЫНА.>
Вот Хвостовой покровитель, Вот холопская душа, Просвещения губитель, Покровитель Бантыша! Напирайте, бога ради, На него со всех сторон! Не попробовать ли сзади? Там всего слабее он.
<НИМФОДОРЕ СЕМЕНОВОЙ.>
Желал бы быть твоим, Семенова, покровом, Или собачкою постельною твоей, — Или поручиком Барковым. — Ах, он поручик! ах, злодей!
ДОБРЫЙ СОВЕТ
Давайте пить и веселиться, Давайте жизнию играть, Пусть чернь слепая суетится, Не нам безумной подражать. Пусть наша ветреная младость Потонет в неге и в вине, Пусть изменяющая радость Нам улыбнется хоть во сне. Когда же юность легким дымом Умчит веселья юных дней, Тогда у старости отымем Всё, что отымется у ней.
ТЫ И Я
Ты богат, я очень беден; Ты прозаик, я поэт; Ты румян, как маков цвет, Я как смерть и тощ, и бледен. Не имея в век забот, Ты живешь в огромном доме; Я ж средь горя и хлопот Провожу дни на соломе. Ешь ты сладко всякой день, Тянешь вины на свободе, И тебе не редко лень Нужный долг отдать природе; Я же с черствого куска, От воды сырой и пресной, Сажен за сто с чердака За нуждой бегу известной. Окружен рабов толпой. С грозным деспотизма взором, Афедрон ты жирный свой Подтираешь коленкором; Я же грешную дыру Не балую детской модой И Хвостова жесткой одой, Хоть и морщуся, да тру.
<ЗАПИСКА К ЖУКОВСКОМУ.>
Штабс-капитану, Гете, Грею, Томсону, Шиллеру привет! Им поклониться честь имею, Но сердцем истинно жалею, Что никогда их дома нет.
ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК
Ты прав — несносен Фирс ученый, Педант надутый и мудреный — Он важно судит обо всем, Всего он знает по немногу. Люблю тебя, сосед Пахом — Ты просто глуп, и слава богу.
<К ПОРТРЕТУ ДЕЛЬВИГА.>
Се самый Дельвиг тот, что нам всегда твердил, Что, коль судьбой ему даны б Нерон и Тит, То не в Нерона меч, но в Тита сей вонзил — Нерон же без него правдиву смерть узрит.
<К ПОРТРЕТУ ЧЕДАЕВА.>
Он вышней волею небес Рожден в оковах службы царской; Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь он — офицер гусарской.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1820 г
ДОРИДЕ
Я верю: я любим; для сердца нужно верить. Нет, милая моя не может лицемерить; Всё непритворно в ней: желаний томный жар, Стыдливость робкая, Харит бесценный дар, Нарядов и речей приятная небрежность И ласковых имен младенческая нежность.
*
Мне бой знаком — люблю я звук мечей; От первых лет поклонник бранной Славы, Люблю войны кровавые забавы, И смерти мысль мила душе моей. Во цвете лет свободы верный воин, Перед собой кто смерти не видал, Тот полного веселья не вкушал И милых жен лобзаний не достоин.
ЮРЬЕВУ
Любимец ветреных Лаис, Прелестный баловень Киприды — Умей сносить, мой Адонис, Ее минутные обиды! Она дала красы младой Тебе в удел очарованье, И черный ус, и взгляд живой, Любви улыбку и молчанье. С тебя довольно, милый друг. Пускай, желаний пылких чуждый, Ты поцалуями подруг Не наслаждаешься, что нужды? В чаду веселий городских, На легких играх Терпсихоры К тебе красавиц молодых Летят задумчивые взоры. Увы! язык любви немой, Сей вздох души красноречивый. Быть должен сладок, милый мой, Беспечности самолюбивой. И счастлив ты своей судьбой. А я, повеса вечно-праздный, Потомок негров безобразный, Взрощенный в дикой простоте, Любви не ведая страданий, Я нравлюсь юной красоте Бесстыдным бешенством желаний; С невольным пламенем ланит Украдкой нимфа молодая, Сама себя не понимая, На фавна иногда глядит.
*
Я видел Азии бесплодные пределы, Кавказа дальный край, долины <?> обгорелы, Жилище [дикое]черкесских табунов, Подкумка знойный брег, пустынные вершины, Обвитые венцом летучим облаков, И закубанские равнины!
[Ужасный край чудес]!…. там жаркие ручьи Кипят в утесах раскаленных, Благословенные струи! Надежда верная болезнью изнуренных. [Мой взор встречал] близ дивных берегов Увядших юношей, отступников пиров, На муки тайные Кипридой осужденных, И юных ратников на ранних костылях, И хилых стариков в печальных сединах.
*
Аптеку позабудь ты для венков лавровых И не мори больных, но усыпляй здоровых.
*
Увы! за чем она блистает Минутной, нежной красотой? Она приметно увядает Во цвете юности живой… Увянет! Жизнью молодою Не долго наслаждаться ей; Не долго радовать собою Счастливый круг семьи своей, Беспечной, милой остротою Беседы наши оживлять И тихой, ясною душою Страдальца душу услаждать… Спешу в волненьи дум тяжелых, Сокрыв уныние мое, Наслушаться речей веселых И наглядеться на нее; Смотрю на все ее движенья, Внимаю каждый звук речей — И миг единый разлученья Ужасен для души моей.
К***
Зачем безвремянную скуку Зловещей думою питать, И неизбежную разлуку В уныньи робком ожидать? И так уж близок день страданья! Один, в тиши пустых полей, Ты будешь звать воспоминанья Потерянных тобою дней! Тогда изгнаньем и могилой, Несчастный! будешь ты готов Купить хоть слово девы милой, Хоть легкий шум ее шагов.
*
Мне вас не жаль, года весны моей, Протекшие в мечтах любви напрасной, — Мне вас не жаль, о таинства ночей, Воспетые цевницей сладострастной;
[Мне вас не жаль], неверные друзья, Венки пиров и чаши круговые, — Мне вас не жаль, изменницы младые, -Задумчивый, забав чуждаюсь я.
Но где же вы, [минуты] умиленья, Младых надежд, сердечной тишины? [Где прежний жар] и слезы вдохновенья?.. Придите вновь, года моей весны!
*
Погасло дневное светило; На море синее вечерний пал туман. Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Я вижу берег отдаленный, Земли полуденной волшебные края; С волненьем и тоской туда стремлюся я, Воспоминаньем упоенный… И чувствую: в очах родились слезы вновь; Душа кипит и замирает; Мечта знакомая вокруг меня летает; Я вспомнил прежних лет безумную любовь, И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило, Желаний и надежд томительный обман… Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Лети, корабль, неси меня к пределам дальным По грозной прихоти обманчивых морей, Но только не к брегам печальным Туманной родины моей, Страны, где пламенем страстей Впервые чувства разгорались, Где музы нежные мне тайно улыбались, Где рано в бурях отцвела Моя потерянная младость, Где легкокрылая мне изменила радость И сердце хладное страданью предала. Искатель новых впечатлений, Я вас бежал, отечески края; Я вас бежал, питомцы наслаждений, Минутной младости минутные друзья; И вы, наперсницы порочных заблуждений, Которым без любви я жертвовал собой, Покоем, славою, свободой и душой, И вы забыты мной, изменницы младые, Подруги тайные моей весны златыя, И вы забыты мной… Но прежних сердца ран, Глубоких ран любви, ничто не излечило… Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан…
ДОЧЕРИ КАРАГЕОРГИЯ
Гроза луны, свободы воин, Покрытый кровию святой. Чудесный твой отец, преступник и герой, И ужаса людей, и славы был достоин. Тебя, младенца, он ласкал На пламенной груди рукой окровавленной; Твоей игрушкой был кинжал — Братоубийством изощренный…. Как часто, возбудив свирепой мести жар, Он, молча, над твоей невинной колыбелью Убийства нового обдумывал удар — И лепет твой внимал, и не был чужд веселью… Таков был: сумрачный, ужасный до конца. Но ты, прекрасная, ты бурный век отца Смиренной жизнию пред небом искупила: С могилы грозной к небесам Она, как сладкий фимиам, Как чистая любви молитва, восходила.
К ПОРТРЕТУ ВЯЗЕМСКОГО.
Судьба свои дары явить желала в нем, В счастливом баловне соединив ошибкой Богатство, знатный род — с возвышенным умом И простодушие с язвительной улыбкой.
ЧЕРНАЯ ШАЛЬ
Гляжу, как безумный, на черную шаль, И хладную душу терзает печаль.
Когда легковерен и молод я был, Младую гречанку я страстно любил;
Прелестная дева ласкала меня, Но скоро я дожил до черного дня.
Однажды я созвал веселых гостей; Ко мне постучался презренный еврей;
“С тобою пируют (шепнул он) друзья; Тебе ж изменила гречанка твоя.”
Я дал ему злата и проклял его И верного позвал раба моего.
Мы вышли; я мчался на быстром коне. И кроткая жалость молчала во мне.
Едва я завидел гречанки порог, Глаза потемнели, я весь изнемог…
В покой отдаленный вхожу я один… Неверную деву лобзал армянин.
Не взвидел я света; булат загремел…. Прервать поцелуя злодей не успел.
Безглавое тело я долго топтал, И молча на деву, бледнея, взирал.
Я помню моленья…. текущую кровь…. Погибла гречанка, погибла любовь!
С главы ее мертвой сняв черную шаль, Отер я безмолвно кровавую сталь.
Мой раб, как настала вечерняя мгла, В дунайские волны их бросил тела.
С тех пор не цалую прелестных очей, С тех пор я не знаю веселых ночей.
Гляжу, как безумный, на черную шаль И хладную душу терзает печаль.
*
Когда б писать ты начал с дуру, Тогда б наверно ты пролез Сквозь нашу тесную цензуру, Как внидишь в царствие небес.
<НА КАЧЕНОВСКОГО.>
Хаврониос! ругатель закоснелый, Во тьме, в пыли, в презреньи поседелый, Уймись, дружок! к чему журнальный шум И пасквилей томительная тупость? Затейник зол, с улыбкой скажет Глупость. Невежда глуп, зевая, скажет Ум.
*
Как брань тебе не надоела? Расчет короток мой с тобой: Ну так! я празден, я без дела, А ты бездельник деловой.
ЭПИГРАММА <НА ГР. Ф. И. ТОЛСТОГО>
В жизни мрачной и презренной Был он долго погружен, Долго все концы вселенной Осквернял развратом он. Но, исправясь по не многу, Он загладил свой позор, И теперь он — слава богу Только что картежный вор.
НЕРЕИДА
Среди зеленых воля, лобзающих Тавриду, На утренней заре я видел Нереиду. Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть: Над ясной влагою — полубогиня грудь Младую, белую как лебедь, воздымала И пену из власов струею выжимала.
*
Редеет облаков летучая гряда; Звезда печальная, вечерняя звезда, Твой луч осеребрил увядшие равнины, И дремлющий залив, и черных скал вершины; Люблю твой слабый свет в небесной вышине: Он думы разбудил, уснувшие во мне. Я помню твой восход, знакомое светило, Над мирною страной, где всё для сердца мило, Где стройны тополы в долинах вознеслись, Где дремлет нежный мирт и темный кипарис, И сладостно шумят полуденные волны. Там некогда в горах, сердечной думы полный, Над морем я влачил задумчивую лень, Когда на хижины сходила ночи тень — И дева юная во мгле тебя искала И именем своим подругам называла.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1821 г
К.<нязь> Г- со мною [не знаком]. Я не видал такой негодной смеси: Составлен он из подлости и спеси, Но подлости побольше спеси в <нем>. В сраженьи трус, в трахтире он бурлак, В передней он подлец, в гостиной он дурак.
ЗЕМЛЯ И МОРЕ
Когда по синеве морей Зефир скользит и тихо веет В ветрила гордых кораблей И челны на волнах лелеет; Забот и дум слогая груз, Тогда ленюсь я веселее — И забываю песни Муз: Мне моря сладкий шум милее. Когда же волны по брегам Ревут, кипят и пеной плещут, И гром гремит по небесам, И молнии во мраке блещут — Я удаляюсь от морей В гостеприимные дубровы; Земля мне кажется верней, И жалок мне рыбак суровый; Живет на утлом он челне, Игралище слепой пучины. А я в надежной тишине Внимаю шум ручья долины.
КРАСАВИЦА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ.
Взгляни на милую, когда свое чело Она пред зеркалом цветами окружает, Играет локоном — и верное стекло Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.
МУЗА
В младенчестве моем она меня любила И семиствольную цевницу мне вручила. Она внимала мне с улыбкой — и слегка, По звонким скважинам пустого тростника, Уже наигрывал я слабыми перстами И гимны важные, внушенные богами, И песни мирные фригийских пастухов. С утра до вечера в немой тени дубов Прилежно я внимал урокам девы тайной, И, радуя меня наградою случайной, Откинув локоны от милого чела, Сама из рук моих свирель она брала. Тростник был оживлен божественным дыханьем И сердце наполнял святым очарованьем.
*
Я пережил свои желанья, Я разлюбил свои мечты; Остались мне одни страданья, Плоды сердечной пустоты.
Под бурями судьбы жестокой Увял цветущий мой венец — Живу печальный, одинокой, И жду: придет ли мой конец?
Так, поздним хладом пораженный, Как бури слышен зимний свист, Один — на ветке обнаженной Трепещет запоздалый лист!…
ВОЙНА
Война! Подъяты наконец, Шумят знамены бранной чести! Увижу кровь, увижу праздник мести; Засвищет вкруг меня губительный свинец. И сколько сильных впечатлений Для жаждущей души моей! Стремленье бурных ополчений, Тревоги стана, звук мечей, И в роковом огне сражений Паденье ратных и вождей! Предметы гордых песнопений Разбудят мой уснувший гений! — Всё ново будет мне: простая сень шатра, Огни врагов, их чуждое взыванье, Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра И смерти грозной ожиданье. Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть, Ты, жажда гибели, свирепый жар героев? Венок ли мне двойной достанется на часть, Кончину ль темную судил мне жребий боев? И всё умрет со мной: надежды юных дней, Священный сердца жар, к высокому стремленье, Воспоминание и брата и друзей, И мыслей творческих напрасное волненье, И ты, и ты, любовь!… Ужель ни бранный шум, Ни ратные труды, ни ропот гордой Славы, Ничто не заглушит моих привычных дум? Я таю, жертва злой отравы: Покой бежит меня, нет власти над собой, И тягостная лень душою овладела… Что ж медлит ужас боевой? Что ж битва первая еще не закипела?
ДЕЛЬВИГУ
Друг Дельвиг, мой парнасский брат, Твоей я прозой был утешен, Но признаюсь, барон, я грешен: Стихам я больше был бы рад. Ты знаешь сам: в минувши годы Я на брегу парнасских вод Любил марать поэмы, оды, И даже зрел меня народ На кукольном театре моды. Бывало, что ни напишу, Всё для иных не Русью пахнет; Об чем цензуру ни прошу, Ото всего Т<имковский> ахнет. Теперь едва, едва дышу! От воздержанья муза чахнет, И редко, редко с ней грешу. К неверной Славе я хладею; И по привычке лишь одной Лениво волочусь за нею. Как муж за гордою женой. Я позабыл ее обеты, Одна свобода мой кумир, Но всё люблю, мои поэты, Счастливый голос ваших лир. Так точно, позабыв сегодня Проказы младости своей, Глядит с улыбкой ваша сводня На шашни молодых б<- — — — ->.
<ИЗ ПИСЬМА К ГНЕДИЧУ.>
В стране, где Юлией венчанный И хитрым Августом изгнанный Овидий мрачны дни влачил; Где элегическую лиру Глухому своему кумиру Он малодушно посвятил: Далече северной столицы Забыл я вечный ваш туман, И вольный глас моей цевницы Тревожит сонных молдаван. Всё тот же я — как был и прежде; С поклоном не хожу к невежде, С Орловым спорю, мало пью, Октавию — в слепой надежде — Молебнов лести не пою. И Дружбе легкие посланья Пишу без строгого старанья. Ты, коему судьба дала И смелый ум и дух высокой, И важным песням обрекла, Отраде жизни одинокой; О ты, который воскресил Ахилла призрак величавый, Гомера Музу нам явил И смелую певицу славы От звонких уз освободил — Твой глас достиг уединенья, Где я сокрылся от гоненья Ханжи и гордого глупца, И вновь он оживил певца, Как сладкий голос вдохновенья. Избранник Феба! твой привет, Твои хвалы мне драгоценны; Для Муз и дружбы жив поэт. Его враги ему презренны — Он Музу битвой площадной Не унижает пред народом; И поучительной лозой Зоила хлещет — мимоходом.
*
Наперсница моих сердечных дум, О ты, чей глас приятный и небрежный Смирял порой [страстей] [порыв] мятежный И веселил [порой] [унылый] ум, О верная, задумчивая лира
КИНЖАЛ
Лемносской бог тебя сковал Для рук бессмертной Немезиды, Свободы тайный страж, карающий кинжал, Последний судия Позора и Обиды.
Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона, Свершитель ты проклятий и надежд, Ты кроешься под сенью трона, Под блеском праздничных одежд.
Как адской луч, как молния богов, Немое лезвие злодею в очи блещет, И озираясь он трепещет, Среди своих пиров.
Везде его найдет удар нежданный твой: На суше, на морях, во храме, под шатрами, За потаенными замками, На ложе сна, в семье родной.
Шумит под Кесарем заветный Рубикон, Державный Рим упал, главой поник Закон: Но Брут восстал вольнолюбивый: Ты Кесаря сразил — и мертв объемлет он Помпея мрамор горделивый.
Исчадье мятежей подъемлет злобный крик: Презренный, мрачный и кровавый, Над трупом Вольности безглавой Палач уродливый возник.
Апостол гибели, усталому Аиду Перстом он жертвы назначал, Но вышний суд ему послал Тебя и деву Эвмениду.
О юный праведник, избранник роковой, О Занд, твой век угас на плахе; Но добродетели святой Остался глас в казненном прахе.
В твоей Германии ты вечной тенью стал, Грозя бедой преступной силе — И на торжественной могиле Горит без надписи кинжал.
*
Всё так же <ль> осеняют своды [Сей храм] [Парнасских] трех цариц? Всё те же ль клики юных жриц? Всё те же <ль> вьются хороводы?… Ужель умолк волшебный глас Семеновой, сей чудной Музы? Ужель, навек оставя нас, Она расторгла с Фебом узы, И славы русской луч угас? Не верю! вновь она восстанет. Ей вновь готова дань сердец, Пред нами долго не <увянет> Ее торжественный венец. И для нее любовник<?> славы, Наперсник важных Аонид<?>, Младой Катенин воскресит Эсхила гений величавый И ей [порфиру] возвратит.
*
Я не люблю твоей Кори<ны>, Скучны<?> любезности<?> картины. В ней только слезы да печаль [И] фразы госпожи де Сталь. Милее мне жив<ая> <?> м<ладость> <?>, Рассудок с сердцем пополам, Приятной<?> лести жар<?> и сладость<?>, И смелость едких эпиграм, Веселость шуток и рассказов, Воображенье, ум и вкус. И для того, мой Б<езобразов> <?>, К тебе
*
“Хоть впрочем он поэт изрядный, Эмилий человек пустой”. — “Да ты чем полон, шут нарядный? А, понимаю: сам собой: Ты полон дряни, милый мой!”
<В. Л. ДАВЫДОВУ>
Меж тем как генерал Орлов — Обритый рекрут Гименея — Священной страстью пламенея, Под меру подойти готов; Меж тем как ты, проказник умный, Проводишь ночь в беседе шумной, И за бутылками Аи Сидят Раевские мои -Когда везде весна младая С улыбкой распустила грязь, И с горя на брегах Дуная Бунтует наш безрукой князь… Тебя, Раевских и Орлова, И память Каменки любя — Хочу сказать тебе два слова Про Кишинев и про себя. —
На этих днях, [среди] собора, Митрополит, седой обжора, Перед обедом невзначай Велел жить долго всей России И с сыном Птички и Марии Пошел христосоваться в рай… Я стал умен, [я] лицемерю — Пощусь, молюсь и твердо верю, Что бог простит мои грехи, Как государь мои стихи. Говеет Инзов, и намедни Я променял парна<сски> бредни И лиру, грешный дар судьбы, На часослов и на обедни, Да на сушеные грибы. Однакож гордый мой рассудок Мое раска<янье> бранит, А мой ненабожный желудок “Помилуй, братец<?>, — говорит, — Еще когда бы кровь Христова Была хоть, например, лафит… Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова, А то — подумай, как смешно! — С водой молдавское вино”. Но я молюсь — и воздыхаю… Крещусь, не внемлю Сатане… А всё невольно вспоминаю, Давыдов, о твоем вине…
Вот эвхаристия [другая], Когда и ты, и милый брат, Перед камином надевая Демократической халат, Спасенья чашу наполняли Беспенной, мерзлою струей, И за здоровье тех и той До дна, до капли выпивали!.. Но те в Неаполе шалят, А та едва ли там воскреснет… Народы тишины хотят, И долго их ярем не треснет. Ужель надежды луч исчез? Но нет! — мы счастьем насладимся, Кровавой чаш<ей> причастимся — И я скажу: Христос воскрес.
ДЕВА
Я говорил тебе: страшися девы милой! Я знал, она сердца влечет невольной силой. Неосторожный друг! я знал, нельзя при ней Иную замечать, иных искать очей. Надежду потеряв, забыв измены сладость, Пылает близ нее задумчивая младость; Любимцы счастия, наперсники Судьбы Смиренно ей несут влюбленные мольбы; Но дева гордая их чувства ненавидит И очи опустив не внемлет и не видит.
КАТЕНИНУ
Кто мне пришлет ее портрет, Черты волшебницы прекрасной Талантов обожатель страстный, Я прежде был ее поэт. С досады, может быть, неправой: Когда одна в дыму кадил Красавица блистала славой, Я свистом гимны заглушил. Погибни злобы миг единый, Погибни лиры ложный звук: Она виновна, милый друг, Пред Селименой и Моиной. Так легкомысленной душой, О боги! смертный вас поносит: Но вскоре трепетной рукой Вам жертвы новые приносит.
К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ.
Подруга думы праздной, Чернильница моя; Мой век разнообразный Тобой украсил я. Как часто друг веселья С тобою забывал Условный час похмелья И праздничный бокал: Под сенью хаты скромной, В часы печали томной, Была ты предо мной С лампадой и Мечтой. — В минуты вдохновенья К тебе я прибегал И Музу призывал На пир воображенья. Прозрачный, легкой дым Носился над тобою, И с трепетом живым В нем быстрой чередою < > Сокровища мои На дне твоем таятся. Тебя я посвятил Занятиям досуга И с Ленью примирил: Она твоя подруга. С тобой успех узнал Отшельник неизвестный… Заветный твой кристал Хранит огонь небесный; И под вечер, когда Перо по книжке бродит, Без вялого труда Оно в тебе находит Концы моих стихов И верность выраженья; То звуков или слов Нежданное стеченье, То едкой шутки соль, То Правды слог суровый, То странность рифмы новой, Неслыханной дотоль. С глупцов сорвав одежду, Я весело клеймил Зоила и невежду Пятном твоих чернил… Но их не разводил Ни тайной злости пеной, Ни ядом клеветы. И сердца простоты Ни лестью, ни изменой Не замарала ты.
Но здесь, на лоне лени, Я слышу нежны пени Заботливых друзей… Ужели их забуду, Друзей души моей, И им неверен буду? Оставь, оставь порой Привычные затеи, И дактил, и хореи Для прозы почтовой. Минуты хладной скуки, Сердечной пустоты, Уныние разлуки, Всегдашние мечты, Мои надежды, чувства Без лести, без искусства Бумаге передай… Болтливостью небрежной И ветреной и нежной Их сердце утешай…
Беспечный сын природы, Пока златые годы В забвеньи трачу я, Со мною неразлучно Живи благополучно, Наперсница моя.
Когда же берег ада На век меня возьмет, Когда на век уснет Перо, моя отрада. И ты, в углу пустом Осиротев, остынешь И на всегда покинешь Поэта тихий дом… Чедаев, друг мой милый, Тебя возьмет унылый; Последний будь привет Любимцу прежних лет. — Иссохшая, пустая, Меж двух его картин Останься век немая, Укрась его камин. — Взыскательного света Очей не привлекай, Но верного поэта Друзьям напоминай.
ХРИСТОС ВОСКРЕС.
Христос воскрес, моя Реввека! Сегодня следуя душой Закону бога-человека, С тобой цалуюсь, ангел мой. А завтра к вере Моисея За поцалуй я не робея Готов, еврейка, приступить — И даже то тебе вручить, Чем можно верного еврея От православных отличить.
ЧЕДАЕВУ
В стране, где я забыл тревоги прежних лет, Где прах Овидиев пустынный мой сосед, Где слава для меня предмет заботы малой, Тебя недостает душе моей усталой. Врагу стеснительных условий и оков, Не трудно было мне отвыкнуть от пиров, Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет, И правду пылкую приличий хлад объемлет. Оставя шумный круг безумцев молодых, В изгнании моем я не жалел об них; Вздохнув, оставил я другие заблужденья, Врагов моих предал проклятию забвенья, И, сети разорвав, где бился я в плену, Для сердца новую вкушаю тишину. В уединении мой своенравный гений Познал и тихой труд, и жажду размышлений. Владею днем моим; с порядком дружен ум; Учусь удерживать вниманье долгих дум: Ищу вознаградить в объятиях свободы Мятежной младостью утраченные годы И в просвещении стать с веком наровне. Богини мира, вновь явились Музы мне И независимым досугам улыбнулись; Цевницы брошенной уста мои коснулись; Старинный звук меня обрадовал — и вновь Пою мои мечты, природу и любовь, И дружбу верную, и милые предметы, Пленявшие меня в младенческие леты, В те дни, когда, еще незнаемый никем, Не зная ни забот, ни цели, ни систем, Я пеньем оглашал приют забав и лени И царскосельские хранительные сени.
Но Дружбы нет со мной. Печальный вижу я Лазурь чужих небес, полдневные края; Ни музы, ни труды, ни радости досуга — Ничто не заменит единственного друга. Ты был целителем моих душевных сил; О неизменный друг, тебе я посвятил И краткий век, уже испытанный Судьбою, И чувства — может быть спасенные тобою! Ты сердце знал мое во цвете юных дней; Ты видел, как потом в волнении страстей Я тайно изнывал, страдалец утомленный; В минуту гибели над бездной потаенной Ты поддержал меня недремлющей рукой; Ты другу заменил надежду и покой; Во глубину души вникая строгим взором, Ты оживлял ее советом иль укором; Твой жар воспламенял к высокому любовь; Терпенье смелое во мне рождалось вновь; Уж голос клеветы не мог меня обидеть, Умел я презирать, умея ненавидеть. Что нужды было мне в торжественном суде Холопа знатного, невежды <при> звезде, Или философа, который в прежни лета Развратом изумил четыре части света, Но просветив себя, загладил свой позор: Отвыкнул от вина и стал картежный вор? Оратор Лужников, никем не замечаем, Мне мало досаждал своим безвредным лаем Мне ль было сетовать о толках шалунов, О лепетаньи дам, зоилов и глупцов И сплетней разбирать игривую затею, Когда гордиться мог я дружбою твоею? Благодарю богов: прешел я мрачный путь; Печали ранние мою теснили грудь; К печалям я привык, расчелся я с Судьбою И жизнь перенесу стоической душою.
Одно желание: останься ты со мной! Небес я не томил молитвою другой. О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки? Когда соединим слова любви и руки? Когда услышу я сердечный твой привет?… Как обниму тебя! Увижу кабинет, Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель. Приду, приду я вновь, мой милый домосед, С тобою вспоминать беседы прежних лет, Младые вечера, пророческие споры, Знакомых мертвецов живые разговоры; Поспорим, перечтем, посудим, побраним, Вольнолюбивые надежды оживим, И счастлив буду я; но только, ради бога, Гони ты Шепинга от нашего порога.
*
Кто видел край, где роскошью природы Оживлены дубравы и луга. Где весело шумят <и> блещут воды И мирные ласкают берега, Где на холмы под лавровые своды Не смеют лечь угрюмые снега? [Скажите мне: кто видел край прелестный, Где я любил, изгнанник неизвестный]?
Златой предел! любимый край Эльвины, К тебе летят желания мои! Я помню скал прибрежные стремнины, Я помню вод веселые струи, И тень, и шум — и красные долины, Где [в тишине] простых татар семьи Среди забот и с дружбою взаимной Под кровлею живут гостеприимной.
Всё живо там, все там очей отрада, Сады татар, селенья, города: Отражена волнами скал громада, В морской дали теряются суда, Янтарь висит на лозах винограда; Б лугах шумят бродящие стада… И зрит пловец — могила Митридата Озарена сиянием заката.
И там, где мирт шумит над падшей урной, Увижу ль вновь сквозь темные леса И своды скал, и моря блеск лазурный. И ясные, как радость, небеса? Утихнет ли волненье жизни бурной? Минувших лет воскреснет ли краса? Приду ли вновь под сладостные тени Душой уснуть на лоне мирной лени?*
*В последней незавершенной рукописной редакции четвертая строфа читается так:
Когда луны сияет лик двурогой И луч ее во мраке серебрит Немой залив и [склон горы] отлогой И хижину, где поздний огнь горит — И с седоком приморского дорогой Привычный конь над бездною бежит… И в темноте, как призрак безобразный, Стоит вельблюд, вкуш<ая> отдых праздный.
*
Раззевавшись от обедни, К К<атакази> еду в дом. Что за греческие бредни, Что за греческой содом! Подогнув под <–-> ноги, За вареньем, средь прохлад, Как египетские боги, Дамы преют и молчат.
“Признаюсь пред всей Европой, — Хромоногая кричит: — М<аврогений> толсто<–>ый Душу, сердце мне томит. Муж! вотще карманы грузно Ты набил в семье моей. И вотще ты пятишь гузно, М<аврогений> мне милей”.
Здравствуй, круглая соседка! Ты бранчива, ты скупа, Ты неловкая кокетка, Ты плешива, ты глупа. Говорить с тобой нет мочи — Всё прощаю! бог с тобой; Ты с утра до темной ночи Рада в банк играть со мной.
Вот еврейка с Тадарашкой. Пламя пышет в подлеце, Лапу держит под рубашкой, Рыло на ее лице. Весь от ужаса хладею: Ах, еврейка, бог убьет! Если верить Моисею, Скотоложница умрет!
Ты наказана сегодня, И тебя пронзил Амур, О чувствительная сводня, О краса молдавских дур. Смотришь: каждая девица Пред тобою с молодцом, Ты ж одна, моя вдовица, С указательным перстом.
Ты умна, велеречива, Кишеневская Жанлис, Ты бела, жирна, шутлива, Пучеокая Тарсис. Не хочу судить я строго, Но к тебе не льнет душа — Так послушай, ради бога, Будь глупа, да хороша.
*
Недавно бедный музульман В Юрзуфе жил с детьми, с женою; Душевно почитал священный Алькоран И счастлив был своей судьбою; Мехмет (так звался он) прилежно целый день Ходил за ульями, за стадом И за домашним виноградом, Не зная, что такое лень; Жену свою любил — <Фатима> это знала, И каждый год ему детей она рожала — По-нашему, друзья, хоть это и смешно, Но у татар уж так заведено. — Фатима раз — (она в то время Несла трехмесячное бремя,- А каждый ведает, что в эти времена И даже самая степенная [жена] Имеет прихоти то эти, <то> другие, И, боже упаси, какие!) Фатима говорит умильно муженьку: “Мой друг, мне хочется ужасно каймаку. Теряю память я, рассу<док>, Во мне так и горит желудок; Я не спала всю ночь — и посмотри, душа, Сегодня, верно, <я> совсем нехорошо. Всего мне [должно опасаться]: Не смею даже почесаться, Чтоб крошку не родить с сметаной на носу — Такой я муки не снесу. Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек, Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек”. Мехмет [разнежился], собрался, завязал В кушак тарелку жестяную, Детей благословил, жену поцеловал И мигом <?> в ближнюю долину побежал, Чтобы порадовать больную. Не шел он, а летел — зато в обратный путь Пустился по горам, едва, едва шагая; И скоро стал искать, совсем изнемогая, Местечка, где бы отдохнуть. По счастью, на конце долины Увидел он ручей, Добрел до берегов и лег в тени ветвей. Журчанье вод, дерев вершины, Душистая трава, прохладный бережок, И тень, и легкой <?> ветерок — Всё нежило, всё говорило: “Люби иль почивай!” — Люби! таких затей Мехмету в ум не приходило, Хоть [он] и мог <?>. — Но спать! вот это мило — Благоразумн<ей> и верней.- За то Мехмет, как царь, уснул в долине; Положим, что царям [приятно спать] дано Под балдахином <на перине>, Хоть это, впрочем, мудрено.
<ВЯЗЕМСКОМУ.>
Язвительный поэт, остряк замысловатый, И блеском [колких слов], и шутками богатый, Счастливый В<яземский>, завидую тебе. Ты право получил, благодаря судьбе, Смеяться весело над Злобою ревнивой, Невежество разить анафемой игривой.
*
Эллеферия, пред тобой 3атми<лись> прелести другие, Горю тобой, я<?> [вечно] [твой]. Я твой на век, Эллеферия!
<Тебя> пугает света шум, Придворный блеск неприятен; Люблю твой пылкий, правый<?>ум, И сердцу голос твой понятен.
На юге, в мирной темноте Живи со мной, Эллеферия, Твоей красоте Вредна холодная Россия.
*
Примите новую тетрадь, Вы, юноши, и вы, девицы, — Не веселее [ль] вам читать Игривой Музы небылицы, Чем пиндарических похвал Высокопарные страницы — Иль усыпительный журнал, Который [был когда-то в моде], [А нынче] так тяжел и груб, — [Который] [вопреки природе] Быть хочет зол и только глуп.
*
О вы, которые любили Парнасса тайные цветы И своевольные <мечты> Вниманьем слабым наградили, Спасите труд небрежный мой — Под сенью <покрова><?> От рук Невежества слепого, От взоров Зависти косой. Картины, думы и рассказы Для вас я вновь перемешал, Смешное с важным сочетал И бешеной любви проказы В архивах ада отыскал…
ДИОНЕЯ
Хромид в тебя влюблен; он молод, и не раз Украдкою вдвоем мы замечали вас; Ты слушаешь его, в безмолвии краснея; Твой взор потупленный желанием горит, И долго после, Дионея, Улыбку нежную лицо твое хранит.
*
Если с нежной красотой <Вы> чувствительны душою, Если горести чужой Вам ужасно быть виною, Если тяжко помнить вам Жертву [тайного] страданья — Не оставлю сим листам Моего воспоминанья.
<ДEНИСУ ДАBЫДОВУ.>
Певец-гусар, ты пел биваки, Раздолье ухарских пиров И грозную потеху драки, И завитки своих усов; С веселых струн во дни покоя Походную сдувая пыль, Ты славил, лиру перестроя, Любовь и мирную бутыль.
Я слушаю тебя и сердцем молодею, Мне сладок жар твоих речей, Печальный <?> снова <?> пламенею Воспоминаньем прежних дней.
[Я всё люблю язык страстей], [Его пленительные] звуки [Приятны мне, как глас друзей] Во дни печальные разлуки.
*
Вот Муза, резвая болтунья, Которую ты столь любил. Раскаялась моя шалунья, Придворный тон ее пленил; Ее всевышний осенил Своей небесной благодатью Она духовному занятью Опасной жертвует игрой. Не [удивляйся], милый мой, Ее израельскому платью — Прости ей прежние грехи И под заветною печатью Прими [опасные] стихи.
ГЕНЕРАЛУ ПУЩИНУ.
В дыму, в крови, сквозь тучи стрел Теперь твоя дорога; Но ты предвидишь свой удел, Грядущий наш Квирога! И скоро, скоро смолкнет брань Средь рабского народа, Ты молоток возьмешь во длань И воззовешь: свобода! Хвалю тебя, о верный брат! О каменщик почтенный! О Кишенев, о темный град! Ликуй, им просвещенный!
*
A son amant Eglй sans resistance Avait cйdй — mais lui pale et perclus Se dйmйnait — enfin n’en pouvant plus Tout essouflй tira… sa rйvйrance, — “Monsieur, — Eglй d’un ton plein d’arrogance, Parlez, Monsieur; pourquoi donc mon aspect Vous glace-t-il? m’en direz vous la cause? Est-ce dйgoыt?” — Mon dieu, c’est autre chose. “Excиs d’amour?” — Non, excиs de respect.
ЭПИГРАММА
Лечись — иль быть тебе Панглосом, Ты жертва вредной красоты — И то-то, братец, будешь с носом, Когда без носа будешь ты.
*
J’al possйdй maоtresse honnкte, Je la servais comme il <lui> <?> faut, Mais je n’ai point tournй de tкte, — Je n’ai jamais visй si haut.
*
Умолкну скоро я!… Но если в день печали Задумчивой игрой мне струны отвечали; Но если юноши, внимая молча мне, Дивились долгому любви моей мученью: Но если ты сама, предавшись умиленью, Печальные стихи твердила в тишине И сердца моего язык любила страстный… Но если я любим… позволь, о милый друг, Позволь одушевить прощальный лиры звук Заветным именем любовницы прекрасной!… Когда меня навек обымет смертный сон, Над урною моей промолви с умиленьем: Он мною был любим, он мне был одолжен И песен и любви последним вдохновеньем.
*
Мой друг, забыты мной следы минувших лет И младости моей мятежное теченье. Не спрашивай меня о том, чего уж нет, Что было мне дано в печаль и в наслажденье, Что я любил, что изменило мне. Пускай я радости вкушаю не в полне: Но ты, невинная, ты рождена для счастья. Беспечно верь ему, летучий миг лови: Душа твоя жива для дружбы, для любви, Для поцелуев сладострастья: Душа твоя чиста; унынье чуждо ей; Светла, как ясный день, младенческая совесть. К чему тебе внимать безумства и страстей Не занимательную повесть? Она твой тихий ум невольно возмутит; Ты слезы будешь лить, ты сердцем содрогнешься: Доверчивой души беспечность улетит. И ты моей любви… быть может ужаснешься. Быть может, навсегда… Нет, милая моя, Лишиться я боюсь последних наслаждений. Не требуй от меня опасных откровений: Сегодня я люблю, сегодня счастлив я.
ГРОБ ЮНОШИ
…………………Сокрылся он, Любви, забав питомец нежный; Кругом его глубокой сон И хлад могилы безмятежной…
Любил он игры наших дев, Когда весной в тени дерев Они кружились на свободе; Но нынче в резвом хороводе Не слышен уж его припев.
Давно ли старцы любовались Его веселостью живой, Полупечально улыбались И говорили меж собой: “И мы любили хороводы, Блистали также в нас умы; Но погоди: приспеют годы, И будешь то, что ныне мы; Как нам, о мира гость игривый, Тебе постынет белый свет; Теперь играй…” Но старцы живы, А он увял во цвете лет, И без него друзья пируют, Других уж полюбить успев; Уж редко, редко именуют Его в беседе юных дев. Из милых жен, его любивших, Одна быть может слезы льет И память радостей почивших Привычной думою зовет… К чему?… Над ясными водами Гробницы мирною семьей Под наклоненными крестами Таятся в роще вековой. Там, на краю большой дороги, Где липа старая шумит, Забыв сердечные тревоги, Наш бедный юноша лежит…
Напрасно блещет луч денницы, Иль ходит месяц средь небес, И вкруг бесчувственной гробницы Ручей журчит и шепчет лес: Напрасно утром за малиной К ручью красавица с корзиной Идет и в холод ключевой Пугливо ногу опускает: Ничто его не вызывает Из мирной сени гробовой…
*
Тадарашка в вас влюблен И для ваших ножек, Говорят, заводит он Род каких-то дрожек. Нам приходит не легко; Как неосторожно! Ох! на дрожках далеко Вам уехать можно
НАПОЛЕОН
Чудесный жребий совершился: Угас великой человек. В неволе мрачной закатился Наполеона грозный век. Исчез властитель осужденный, Могучий баловень побед, И для изгнанника вселенной Уже потомство настает.
О ты, чьей памятью кровавой Мир долго, долго будет полн, Приосенен твоею славой, Почий среди пустынных волн…. Великолепная могила! Над урной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила, И луч бессмертия горит.
Давно ль орлы твои летали Над обесславленной землей? Давно ли царства упадали При громах силы роковой; Послушны воле своенравной, Бедой шумели знамена, И налагал ярем державный Ты на земные племена?
Когда надеждой озаренный От рабства пробудился мир, И галл десницей разъяренной Низвергнул ветхий свой кумир; Когда на площади мятежной Во прахе царский труп лежал, И день великий, неизбежный — Свободы яркий день вставал —
Тогда в волненьи бурь народных Предвидя чудный свой удел, В его надеждах благородных Ты человечество презрел. В свое погибельное счастье Ты дерзкой веровал душой, Тебя пленяло самовластье Разочарованной красой.
И обновленного народа Ты буйность юную смирил, Новорожденная свобода, Вдруг онемев, лишилась сил; Среди рабов до упоенья Ты жажду власти утолил, Помчал к боям их ополченья. Их цепи лаврами обвил.
И Франция, добыча славы, Плененный устремила взор, Забыв надежды величавы, На свой блистательный позор. Ты вел мечи на пир обильный; Всё пало с шумом пред тобой: Европа гибла — сон могильный Носился над ее главой.
И се, в величии постыдном Ступил на грудь ее колосс. Тильзит!… (при звуке сем обидном Теперь не побледнеет росс) — Тильзит надменного героя Последней славою венчал, Но скучный мир, но хлад покоя Счастливца душу волновал.
Надменный! кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Как сердца русских не постигнул Ты с высоты отважных дум? Великодушного пожара Не предузнав, уж ты мечтал, Что мира вновь мы ждем, как дара: Но поздно русских разгадал…
Россия, бранная царица, Воспомни древние права! Померкни, солнце Австерлица! Пылай, великая Москва! Настали времена другие, Исчезни, краткий наш позор! Благослови Москву, Россия! Война по гроб — наш договор!
Оцепенелыми руками Схватив железный свой венец, Он бездну видит пред очами, Он гибнет, гибнет наконец. Бежат Европы ополченья! Окровавленные снега Провозгласили их паденье, И тает с ними след врага.
И всё, как буря, закипело; Европа свой расторгла плен; Во след тирану полетело, Как гром, проклятие племен. И длань народной Немезиды Подъяту видит великан: И до последней все обиды Отплачены тебе, тиран!
Искуплены его стяжанья И зло воинственных чудес Тоскою душного изгнанья Под сенью чуждою небес. И знойный остров заточенья Полнощный парус посетит, И путник слово примиренья На оном камне начертит,
Где, устремив на волны очи, Изгнанник помнил звук мечей И льдистый ужас полуночи, И небо Франции своей; Где иногда, в своей пустыне Забыв войну, потомство, трон, Один, один о милом сыне В уныньи горьком думал он.
Да будет омрачен позором Тот малодушный, кто в сей день Безумным возмутит укором Его развенчанную тень! Хвала! он русскому народу Высокий жребий указал, И миру вечную свободу Из мрака ссылки завещал.
*
Гречанка верная! не плачь, — он пал героем, Свинец врага в его вонзился грудь. Не плачь — не ты ль ему сама пред первым боем Назначила кровавый Чести путь? Тогда, тяжелую предчувствуя [разлуку], Супруг тебе простер торжественную руку, Младенца своего в слезах благословил, Но знамя черное Свободой восшумело. Как Аристогитон, он миртом меч обвил, Он в сечу ринулся — и падши совершил Великое, святое дело.
К ОВИДИЮ
Овидий, я живу близ тихих берегов, Которым изгнанных отеческих богов Ты некогда принес и пепел свой оставил. Твой безотрадный плач места сии прославил; И лиры нежный глас еще не онемел; Еще твоей молвой наполнен сей предел. Ты живо впечатлел в моем воображеньи Пустыню мрачную, поэта заточенье, Туманный свод небес, обычные снега И краткой теплотой согретые луга. Как часто, увлечен унылых струн игрою, Я сердцем следовал, Овидий, за тобою! Я видел твой корабль игралищем валов И якорь, верженный близ диких берегов, Где ждет певца любви жестокая награда. Там нивы без теней, холмы без винограда: Рожденные в снегах для ужасов войны, Там хладной Скифии свирепые сыны, За Истром утаясь, добычи ожидают И селам каждый миг набегом угрожают. Преграды нет для них: в волнах они плывут И по льду звучному бестрепетно идут. Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе превратной!), Ты, с юных лет презрев волненье жизни ратной, Привыкнув розами венчать свои власы И в неге провождать беспечные часы, Ты будешь принужден взложить и шлем тяжелый, И грозный меч хранить близ лиры оробелой. Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей, Ни Музы, легкие подруги прежних дней, Изгнанного певца не усладят печали. Напрасно Грации стихи твои венчали, Напрасно юноши их помнят наизусть: Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть, Ни песни робкие Октавия не тронут; Дни старости твоей в забвении потонут. Златой Италии роскошный гражданин. В отчизне варваров безвестен и один, Ты звуков родины вокруг себя не слышишь; Ты в тяжкой горести далекой дружбе пишешь: “О возвратите мне священный град отцов И тени мирные наследственных садов! О други, Августу мольбы мои несите, Карающую длань слезами отклоните, Но если гневный бог досель неумолим, И век мне не видать тебя, великой Рим.- Последнею мольбой смягчая рок ужасный, Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной! Чье сердце хладное, презревшее Харит, Твое уныние и слезы укорит? Кто в грубой гордости прочтет без умиленья Сии элегии, последние творенья, Где ты свой тщетный стон потомству передал?
Суровый славянин, я слез не проливал, Но понимаю их; изгнанник самовольный, И светом, и собой, и жизнью недовольный, С душой задумчивой я ныне посетил Страну, где грустный век ты некогда влачил. Здесь, оживив тобой мечты воображенья, Я повторил твои, Овидий, песнопенья И их печальные картины поверял; Но взор обманутым мечтаньям изменял. Изгнание твое пленяло в тайне очи, Привыкшие к снегам угрюмой полуночи. Здесь долго светится небесная лазурь; Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь. На скифских берегах переселенец новый, Сын юга, виноград блистает пурпуровый. Уж пасмурный декабрь на русские луга Слоями расстилал пушистые снега; Зима дышала там — а с вешней теплотою Здесь солнце ясное катилось надо мною; Младою зеленью пестрел увядший луг; Свободные поля взрывал уж ранний плуг: Чуть веял ветерок, под вечер холодея; Едва прозрачный лед над озером тускнея, Кристаллом покрывал недвижные струи. Я вспомнил опыты несмелые твои. Сей день, замечанный крылатым вдохновеньем. Когда ты в первый раз вверял с недоуменьем Шаги свои волнам, окованным зимой… И по льду новому, казалось, предо мной Скользила тень твоя, и жалобные звуки Неслися издали, как томный стон разлуки.
Утешься; не увял Овидиев венец! Увы, среди толпы затерянный певец, Безвестен буду я для новых поколений, И, жертва темная, умрет мой слабый гений С печальной жизнию, с минутною молвой… Но если обо мне потомок поздний мой Узнав, придет искать в стране сей отдаленной Близ праха славного мой след уединенный — Брегов забвения оставя хладну сень, К нему слетит моя признательная тень, И будет мило мне его воспоминанье. Да сохранится же заветное преданье: Как ты, враждующей покорствуя судьбе, Не славой — участью я равен был тебе. Здесь, лирой северной пустыни оглашая, Скитался я в те дни, как на брега Дуная Великодушный грек свободу вызывал, И ни единый друг мне в мире не внимал; Но чуждые холмы, поля и рощи сонны, И музы мирные мне были благосклонны.
ПРИМЕТЫ
Старайся наблюдать различные приметы: Пастух и земледел в младенческие леты, Взглянув на небеса, на западную тень, Умеют уж предречь и ветр, и ясный день, И майские дожди, младых полей отраду, И мразов ранний хлад, опасный винограду. Так, если лебеди, на лоне тихих вод Плескаясь вечером, окличут твой приход, Иль солнце яркое зайдет в печальны тучи, Знай: завтра сонных дев разбудит дождь ревучий, Иль бьющий в окны град — а ранний селянин, Готовясь уж косить высокой злак долин, Услыша бури шум, не выдит на работу И погрузится вновь в ленивую дремоту.
<НА КАЧЕНОВСКОГО.>
Клеветник без дарованья, Палок ищет он чутьем, А дневного пропитанья Ежемесячным враньем.
КОКЕТКЕ
[И вы поверить мне могли. Как простодушная Аньеса? В каком романе вы нашли, Чтоб умер от любви повеса?] Послушайте: вам тридцать лет, Да, тридцать лет — немногим боле. Мне за двадцать; я видел свет, Кружился долго в нем на воле; Уж клятвы, слезы мне смешны; Проказы утомить успели; Вам также с вашей стороны Измены верно надоели; Остепенясь, мы охладели, Не к стати нам учиться вновь. Мы знаем: вечная любовь Живет едва ли три недели. С начала были мы друзья, Но скука, случай, муж ревнивый… Безумным притворился я, И притворились вы стыдливой, Мы поклялись… потом… увы! Потом забыли клятву нашу; Клеона полюбили вы, А я наперсницу Наташу. Мы разошлись; до этих пор Всё хорошо, благопристойно, Могли б мы жить без дальних ссор Опять и дружно и спокойно; [Но нет! сегодня поутру Вы вдруг в трагическом жару Седую воскресили древность — Вы проповедуете вновь Покойных рыцарей любовь, Учтивый жар и грусть и ревность. Помилуйте — нет, право нет. Я не дитя, хоть и поэт.] Когда мы клонимся к закату, Оставим юный пыл страстей — Вы старшей дочери своей, Я своему меньшому брату: Им можно с жизнию шалить И слезы впредь себе готовить; Еще пристало им любить, А нам уже пора злословить.
ЭПИГРАММА <НА А. А. ДАВЫДОВУ.>
Оставя честь судьбе на произвол, <Давыдова> <?>, живая жертва фурий. От малых лет любила чуждый пол. И вдруг беда! казнит ее Меркурий, Раскаяться приходит ей пора, Она лежит, глаз пухнет по немногу, Вдруг лопнул он; что ж дама? — “Слава богу Всё к лучшему: вот новая дыра!”
ПРИЯТЕЛЮ
Не притворяйся, милый друг, Соперник мой широкоплечий! Тебе не страшен лиры звук, Ни элегические речи. Дай руку мне: ты не ревнив, Я слишком ветрен и ленив, Твоя красавица не дура; Я вижу всё и не сержусь: Она прелестная Лаура, Да я в Петрарки не гожусь.
АЛЕКСЕЕВУ
Мой милый, как несправедливы Твои ревнивые мечты: Я позабыл любви призывы И плен опасной красоты: Свободы друг миролюбивый, В толпе красавиц молодых, Я, равнодушный и ленивый, Своих богов не вижу в них. Их томный взор, приветный лепет Уже не властны надо мной. Забыло сердце нежный трепет И пламя юности живой. Теперь уж мне влюбиться трудно, Вздыхать неловко и смешно, Надежде верить безрассудно, Мужей обманывать грешно. Прошел веселый жизни праздник. Как мой задумчивый проказник, Как Баратынский, я твержу: “Нельзя ль найти подруги нежной? Нельзя ль найти любви надежной?” И ничего не нахожу. Оставя счастья призрак ложный, Без упоительных страстей. Я стал наперсник осторожный Моих неопытных друзей. Когда любовник исступленный. Тоскуя, плачет предо мной И для красавицы надменной Клянется жертвовать собой; Когда в жару своих желании С восторгом изъясняет он Неясных, темных ожиданий Обманчивый, но сладкий сон И, крепко руку сжав у друга, Клянет ревнивого супруга, Или докучливую мать, — Его безумным увереньям И поминутным повтореньям Люблю с участием внимать: Я льщу слепой его надежде, Я молод юностью чужой И говорю: так было прежде Во время оно и со мной.
*
В твою светлицу, друг мой нежный, Я прихожу в последний раз. Любви счастливой, безмятежной Делю с тобой последний час. Вперед одна в надежде томной Не жди меня средь ночи темной, До первых утренних лучей Не жги свечей.
ДЕСЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Добра чужого не желать Ты, боже, мне повелеваешь: Но меру сил моих ты знаешь — Мне ль нежным чувством управлять? Обидеть друга не желаю, И не хочу его села, Не нужно мне его вола, На всё спокойно я взираю: Ни дом его, ни скот, ни раб, Не лестна мне вся благостыня. Но ежели его рабыня, Прелестна… Господи! я слаб! И ежели его подруга Мила, как ангел во плоти, — О боже праведный! прости Мне зависть ко блаженству друга. Кто сердцем мог повелевать? Кто раб усилий бесполезных? Как можно не любить любезных? Как райских благ не пожелать? Смотрю, томлюся и вздыхаю, Но строгий долг умею чтить, Страшусь желаньям сердца льстить, Молчу… и втайне я страдаю.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1822 г
БАРАТЫНСКОМУ. ИЗ БЕССАРАБИИ
Сия пустынная страна Священна для души поэта: Она Державиным воспета И славой русскою полна. Еще доныне тень Назона Дунайских ищет берегов; Она летит на сладкий зов Питомцев Муз и Аполлона, И с нею часто при луне Брожу вдоль берега крутого: Но, друг, обнять милее мне В тебе Овидия живого.
*
Чугун кагульский, ты священ Для русского, для друга славы — Ты средь торжественных знамен Упал горящий и кровавый, Героев севера губя
БАРАТЫНСКОМУ.
Я жду обещанной тетради: Что ж медлишь, милый трубадур! Пришли ее мне, Феба ради, И награди тебя Амур.
<НА А. А. ДАВЫДОВУ.>
Иной имел мою Аглаю За свой мундир и черный ус, Другой за деньги — понимаю, Другой за то, что был француз, Клеон — умом ее стращая, Дамис — за то, что нежно пел. Скажи теперь, мой друг Аглая. За что твой муж тебя имел?
<НА ЛАНОВА.>
Бранись, ворчи, болван болванов, Ты не дождешься, друг мой Ланов, Пощечин от руки моей. Твоя торжественная рожа На бабье гузно так похожа, Что только просит киселей.
*
У Кларисы денег мало, Ты богат — иди к венцу: И богатство ей пристало, И рога тебе к лицу.
ДРУЗЬЯМ
Вчера был день разлуки шумной, Вчера был Вакха буйный пир, При кликах юности безумной, При громе чаш, при звуке лир.
Так! Музы вас благословили, Венками свыше осеня, Когда вы, други, отличили Почетной чашею меня.
Честолюбивой позолотой Не ослепляя наших глаз, Она не суетной работой, Не резьбою пленяла нас;
Но тем одним лишь отличалась, Что, жажду скифскую поя, Бутылка полная вливалась В ее широкие края.
Я пил — и думою сердечной Во дни минувшие летал И горе жизни скоротечной, И сны любви воспоминал;
Меня смешила их измена: И скорбь исчезла предо мной Как исчезает в чашах пена Под зашипевшею струей.
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ
Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам, Их селы и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам; С дружиной своей, в цареградской броне, Князь по полю едет на верном коне.
Из темного леса на встречу ему Идет вдохновенный кудесник, Покорный Перуну старик одному, Заветов грядущего вестник, В мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег.
“Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, Могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня: В награду любого возьмешь ты коня”.
“Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен: Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен. Грядущие годы таятся во мгле; Но вижу твой жребий на светлом челе.
Запомни же ныне ты слово мое: Воителю слава — отрада; Победой прославлено имя твое; Твой щит на вратах Цареграда: И волны и суша покорны тебе; Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал В часы роковой непогоды, И пращ, и стрела, и лукавый кинжал Щадят победителя годы… Под грозной броней ты не ведаешь ран; Незримый хранитель могущему дан.
Твой конь не боится опасных трудов: Он, чуя господскую волю, То смирный стоит под стрелами врагов, То мчится по бранному полю. И холод и сеча ему ничего… Но примешь ты смерть от коня своего”.
Олег усмехнулся — однако чело И взор омрачилися думой. В молчаньи, рукой опершись на седло, С коня он слезает, угрюмый; И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой.
“Прощай, мой товарищ, мой верный слуга, Расстаться настало нам время; Теперь отдыхай! уж не ступит нога В твое позлащенное стремя. Прощай, утешайся — да помни меня. Вы, отроки-други, возьмите коня,
Покройте попоной, мохнатым ковром, В мой луг под устцы отведите; Купайте: кормите отборным зерном: Водой ключевою поите”. И отроки тотчас с конем отошли, А князю другого коня подвели.
Пирует с дружиною вещий Олег При звоне веселом стакана. И кудри их белы, как утренний снег Над славной главою кургана… Они поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они…
“А где мой товарищ? — промолвил Олег: — Скажите, где конь мой ретивый? Здоров ли? всё так же ль легок его бег? Всё тот же ль он бурный, игривый?” И внемлет ответу: на холме крутом Давно уж почил непробудным он сном.
Могучий Олег головою поник И думает: “Что же гаданье? Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твое предсказанье! Мой конь и до ныне носил бы меня”. И хочет увидеть он кости коня.
Вот едет могучий Олег со двора, С ним Игорь и старые гости, И видят — на холме, у брега Днепра, Лежат благородные кости; Их моют дожди, засыпает их пыль, И ветер волнует над ними ковыль.
Князь тихо на череп коня наступил И молвил: “Спи, друг одинокой! Твой старый хозяин тебя пережил: На тризне, уже недалекой, Не ты под секирой ковыль обагришь И жаркою кровью мой прах напоишь!
Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала!” Из мертвой главы гробовая змия Шипя между тем выползала; Как черная лента, вкруг ног обвилась, И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
Ковши круговые, запенясь, шипят На тризне плачевной Олега; Князь Игорь и Ольга на холме сидят; Дружина пирует у брега: Бойцы поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они.
*
Мой друг, уже три дня Сижу я под арестом И не видался я Давно с моим Орестом. Спаситель молдаван, Бахметьева наместник, Законов провозвестник, Смиренный Иоанн, За то, что ясской пан, Известный нам болван Мазуркою, чалмою, Несносной бородою — И трус и грубиан — Побит немножко мною, И что бояр пугнул Я новою тревогой, — [К моей канурке] строгой Приставил караул. < >* Невинной суеты <?>, А именно — мараю Небрежные черты, Пишу каррикатуры, — Знакомых столько лиц, — Восточные фигуры <……> кукониц И их мужей рогатых, Обритых и брадатых!
* Здесь не хватает четырех — пяти стихов.
ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ
Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато, Не творил добра, ни зла, И земля его цвела. Царь трудился по немногу, Кушал, пил, молился богу И от разных матерей Прижил сорок дочерей, Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных, Милых сердцем и душой. Что за ножка — боже мой, А головка, темный волос, Чудо — глазки, чудо — голос, Ум — с ума свести бы мог. Словом, с головы до ног Душу, сердце всё пленяло. Одного не доставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало, Всё равно — не доставало. Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры? Как быть?… Помоги мне, бог! У царевен между ног… Нет, уж это слишком ясно И для скромности опасно, — Так иначе как-нибудь: Я люблю в Венере грудь, Губки, ножку особливо, Но любовное огниво, Цель желанья моего… Что такое?.. Ничего!.. Ничего, иль очень мало… И того-то не бывало У царевен молодых, Шаловливых и живых. Их чудесное рожденье Привело в недоуменье Все придворные сердца. Грустно было для отца И для матерей печальных… А от бабок повивальных Как узнал о том народ — Всякий тут разинул рот, Ахал, охал, дивовался, А иной, хоть и смеялся, Да тихонько, чтобы в путь До Нерчинска не махнуть. Царь созвал своих придворных, Нянек, мамушек покорных — Им держал такой приказ: “Если кто-нибудь из вас Дочерей греху научит, Или мыслить их приучит, Или только намекнет, Что у них недостает, Иль двусмысленное скажет, Или кукиш им покажет, — То — шутить я не привык — Бабам вырежу язык, А мужчинам нечто хуже, Что порой бывает туже”. Царь был строг, но справедлив, А приказ красноречив; Всяк со страхом поклонился, Остеречься всяк решился, Ухо всяк держал востро И хранил свое добро. Жены бедные боялись, Чтоб мужья не проболтались; Втайне думали мужья: “Провинись, жена моя!” (Видно, сердцем были гневны). Подросли мои царевны. Жаль их стало. Царь — в совет; Изложил там свой предмет: Так и так — довольно ясно, Тихо, шопотом, негласно, Осторожнее от слуг. Призадумались бояры, Как лечить такой недуг. Вот один советник старый Поклонился всем — и вдруг В лысый лоб рукою брякнул И царю он так вавакнул: “О, премудрый государь! Не взыщи мою ты дерзость, Если про плотскую мерзость Расскажу, что было встарь. Мне была знакома сводня (Где она? и чем сегодня? Верно тем же, чем была). Баба ведьмою слыла, Всем недугам пособляла, Немощь членов исцеляла. Вот ее бы разыскать; Ведьма дело всё поправит: А что надо — то и вставит”. — “Так за ней сейчас послать!” Восклицает царь Никита. Брови сдвинувши сердито: — “Тотчас ведьму отыскать! Если ж нас она обманет, Чего надо не достанет, На бобах нас проведет, Или с умыслом солжет, — Будь не царь я, а бездельник, Если в чистый понедельник Сжечь колдунью не велю: И тем небо умолю”.
Вот секретно, осторожно, По курьерской подорожной И во все земли концы Были посланы гонцы. Они скачут, всюду рыщут И царю колдунью ищут. Год проходит и другой — Нету вести никакой. Наконец один ретивый Вдруг напал на след счастливый. Он заехал в темный лес (Видно, вел его сам бес), Видит он: в лесу избушка, Ведьма в ней живет, старушка. Как он был царев посол, То к ней прямо и вошел, Поклонился ведьме смело, Изложил царево дело: Как царевны рождены И чего все лишены. Ведьма мигом всё смекнула… В дверь гонца она толкнула, Так примолвив: “Уходи Поскорей и без оглядки, Не то — бойся лихорадки… Через три дня приходи За посылкой и ответом, Только помни — чуть с рассветом”. После ведьма заперлась, Уголечком запаслась, Трое суток ворожила, Так что беса приманила. Чтоб отправить во дворец, Сам принес он ей ларец, Полный грешными вещами, Обожаемыми нами. Там их было всех сортов, Всех размеров, всех цветов, Всё отборные, с кудрями… Ведьма все перебрала, Сорок лучших оточла, Их в салфетку завернула И на ключ в ларец замкнула, С ним отправила гонца, Дав на путь серебреца. Едет он. Заря зарделась… Отдых сделать захотелось, Захотелось закусить, Жажду водкой утолить: Он был малый аккуратный, Всем запасся в путь обратный. Вот коня он разнуздал И покойно кушать стал. Конь пасется. Он мечтает, Как его царь вознесет, Графом, князем назовет. Что же ларчик заключает? Что царю в нем ведьма шлет? В щелку смотрит: нет, не видно — Заперт плотно. Как обидно! Любопытство страх берет И всего его тревожит. Ухо он к замку приложит — Ничего не чует слух; Нюхает — знакомый дух… Тьфу ты пропасть! что за чудо? Посмотреть ей-ей не худо. И не вытерпел гонец… Но лишь отпер он ларец, Птички — порх и улетели, И кругом на сучьях сели И хвостами завертели. Наш гонец давай их звать, Сухарями их прельщать: Крошки сыплет — всё напрасно (Видно кормятся не тем): На сучках им петь прекрасно, А в ларце сидеть зачем? Вот тащится вдоль дороги, Вся согнувшися дугой, Баба старая с клюкой. Наш гонец ей бухнул в ноги: “Пропаду я с головой! Помоги, будь мать родная! Посмотри, беда какая: Не могу их изловить! Как же горю пособить?” Вверх старуха посмотрела, Плюнула и прошипела: “Поступил ты хоть и скверно, Но не плачься, не тужи… Ты им только покажи — Сами все слетят наверно”. “Ну, спасибо!” он сказал… И лишь только показал — Птички вмиг к нему слетели И квартирой овладели. Чтоб беды не знать другой, Он без дальних отговорок Тотчас их под ключ все сорок И отправился домой. Как княжны их получили, Прямо в клетки посадили. Царь на радости такой Задал тотчас пир горой: Семь дней сряду пировали, Целый месяц отдыхали; Царь совет весь наградил, Да и ведьму не забыл: Из кунсткамеры в подарок Ей послал в спирту огарок, (Тот, который всех дивил), Две ехидны, два скелета Из того же кабинета… Награжден был и гонец. Вот и сказочки конец.
*
Люблю ваш сумрак неизвестный И ваши тайные цветы, О вы, поэзии прелестной Благословенные мечты! Вы нас уверили, поэты, Что тени легкою толпой От берегов холодной Леты Слетаются на брег земной И невидимо навещают Места, где было всё милей, И в сновиденьях утешают Сердца покинутых друзей; Они, бессмертие вкушая, Их поджидают в Элизей, Как ждет на пир семья родная Своих замедливших гостей…
Но, может быть, мечты пустые — Быть может, с ризой гробовой Все чувства брошу я земные, И чужд мне будет мир земной; Быть может, там, где всё блистает Нетленной славой и красой, Где чистый пламень пожирает Несовершенство бытия, Минутных жизни впечатлений Не сохранит душа моя, Не буду ведать сожалений, Тоску любви забуду я?..
ТАВРИДА Gieb meine Jugend mir zurьk!
<I>
Ты вновь со мною, наслажденье; [В душе] утихло мрачных дум Однообразное волненье! Воскресли чувства, ясен ум. Какой-то негой неизвестной, Какой-то грустью полон я; Одушевленные поля, Холмы Тавриды, край прелестный — Я [снова] посещаю [вас]… Пью томно воздух сладострастья, Как будто слышу близкой глас Давно затерянного счастья.
—
Счастливый край, где блещут воды, Лаская пышные брега, И светлой роскошью природы Озарены холмы, луга, Где скал нахмуренные своды
<II>
За нею по наклону гор Я шел дорогой неизвестной, И примечал мой робкой взор Следы ноги ее прелестной -Зачем не смел ее следов Коснуться жаркими устами, Кропя их жгучими <?> [слезами <?>]
Нет, никогда средь бурных дней Мятежной юности моей Я не желал [с таким] волненьем Лобзать уста младых Цирцей И перси, полные томленьем
*
Накажи, святой угодник, Капитана Борозду, Разлюбил он, греховодник, Нашу матушку <–—>.
*
Один, один остался я. Пиры, любовницы, друзья Исчезли с легкими мечтами — Померкла молодость моя С ее неверными дарами. Так свечи, в долгу ночь горев Для резвых юношей и дев, В конце безумных пирований Бледнеют пред лучами дня.
<В. Ф. РАЕВСКОМУ.>
Не тем горжусь я, мой певец, Что [привлекать] умел стихами [Вниманье] [пламенных] [сердец], Играя смехом и слезами,
Не тем горжусь, что иногда Мои коварные напевы Смиряли в мыслях юной девы Волненье страха <и> стыда,
Не тем, что у столба сатиры Разврат и злобу я казнил, И что грозящий голос лиры Неправду в ужас приводил,
Что непреклонным <?> вдохновеньем И бурной [юностью моей] И страстью воли и гоненьем Я стал известен меж людей —
Иная, [высшая] [награда] Была мне роком суждена — [Самолюбивых дум отрада! Мечтанья суетного сна!..]
*
На тихих берегах Москвы Церквей, венчанные крестами, Сияют ветхие главы Над монастырскими стенами. Кругом простерлись по холмам Вовек не рубленные рощи, Издавна почивают там Угодника святые мощи.
ГРЕЧАНКЕ
Ты рождена воспламенять Воображение поэтов, Его тревожить и пленять Любезной живостью приветов, Восточной странностью речей, Блистаньем зеркальных очей И этой ножкою нескромной… Ты рождена для неги томной, Для упоения страстей. Скажи — когда певец Леилы В мечтах небесных рисовал Свой неизменный идеал, Уж не тебя ль изображал Поэт мучительный и милый? Быть может, в дальной стороне, Под небом Греции священной, Тебя страдалец вдохновенный Узнал, иль видел, как во сне, И скрылся образ незабвенный В его сердечной глубине? Быть может, лирою счастливой Тебя волшебник искушал; Невольный трепет возникал В твоей груди самолюбивой, И ты, склонись к его плечу… Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой Питать я пламя не хочу: Мне долго счастье чуждо было, Мне ново наслаждаться им, И, тайной грустию томим, Боюсь: неверно всё, что мило.
<ИЗ ПИСЬМА К Я. Н. ТОЛСТОМУ.>
Горишь ли ты, лампада наша, Подруга бдений и пиров? Кипишь ли ты, златая чаша, В руках веселых остряков? Всё те же ль вы, друзья веселья, Друзья Киприды и стихов? Часы любви, часы похмелья По прежнему ль летят на зов Свободы, лени и безделья? В изгнаньи скучном, каждый час Горя завистливым желаньем, Я к вам лечу воспоминаньем, Воображаю, вижу вас: Вот он, приют гостеприимный, Приют любви и вольных муз, Где с ними клятвою взаимной Скрепили вечный мы союз, Где дружбы знали мы блаженство, Где в колпаке за круглый стол Садилось милое равенство, Где своенравный произвол Менял бутылки, разговоры, Рассказы, песни шалуна: И разгорались наши споры От искр и шуток и вина. Вновь слышу, верные поэты, Ваш очарованный язык… Налейте мне вина кометы, Желай мне здравия, калмык!
<В. Ф. РАЕВСКОМУ.>
Ты прав, мой друг — напрасно я презрел Дары природы благосклонной. Я знал досуг, беспечных Муз удел, И наслажденья лени сонной,
Красы лаис, заветные пиры, И клики радости безумной, И мирных Муз минутные дары, И лепетанье славы шумной.
Я дружбу знал — и жизни молодой Ей отдал ветреные годы, И верил ей за чашей круговой В часы веселий и свободы,
Я знал любовь, не мрачною [тоской], Не безнадежным заблужденьем, Я знал любовь прелестною мечтой, Очарованьем, упоеньем.
Младых бесед оставя блеск и шум, Я знал и труд и вдохновенье, И сладостно мне было жарких дум Уединенное волненье.
Но всё прошло! — остыла в сердце кровь, В их наготе я ныне вижу И свет и жизнь и дружбу и любовь, И мрачный опыт ненавижу.
Свою печать утратил резвый нрав, Душа час от часу немеет; В ней чувств уж нет. Так легкой лист дубрав В ключах кавказских каменеет.
Разоблачив [пленительный] кумир, Я вижу призрак безобразный. Но что ж теперь тревожит хладный мир Души бесчувственной и праздной?
Ужели он казался прежде мне Столь величавым и прекрасным, Ужели в сей позорной глубине Я наслаждался сердцем ясным!
Что ж видел в нем безумец молодой, Чего искал, к чему стремился, Кого ж, кого возвышенной <душой> Боготворить не постыдился!
Я говорил пред хладною толпой Языком Истинны [свободной], Но для толпы ничтожной и глухой Смешон глас сердца благородный.
Везде ярем, секира иль венец, Везде злодей иль малодушный, Тиран льстец Иль предрассудков раб послушный.
ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ
Угрюмый сторож Муз, гонитель давний мой, Сегодня рассуждать задумал я с тобой. Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной, Цензуру поносить хулой неосторожной; Что нужно Лондону, то рано для Москвы. У нас писатели, я знаю, каковы: Их мыслей не теснит цензурная расправа, И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе, Не редко о твоей жалею я судьбе: Людской бессмыслицы присяжный толкователь, Хвостова, Буниной единственный читатель, Ты вечно разбирать обязан за грехи То прозу глупую, то глупые стихи. Российских авторов нелегкое встревожит: Кто английской роман с французского преложит, Тот оду сочинит, потея да кряхтя, Другой трагедию напишет нам шутя — До них нам дела нет: а ты читай, бесися, Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик: порой захочет он Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон, Державин, Карамзин манят его желанье, А должен посвятить бесплодное вниманье На бредни новые какого-то враля, Которому досуг петь рощи да поля, Да связь утратя в них, ищи ее с начала, Или вымарывай из тощего журнала Насмешки грубые и площадную брань, Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный: Он должен ум иметь прямой и просвещенный; Он сердцем почитать привык алтарь и трон; Но мнений не теснит и разум терпит он. Блюститель тишины, приличия и нравов, Не преступает сам начертанных уставов, Закону преданный, отечество любя, Принять ответственность умеет на себя: Полезной Истине пути не заграждает, Живой поэзии резвиться не мешает. Он друг писателю, пред знатью не труслив, Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами? Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами; Не понимая нас, мараешь и дерешь; Ты черным белое по прихоти зовешь; Сатиру пасквилем, поэзию развратом, Глас правды мятежом, Куницына Маратом. Решил, а там поди, хоть на тебя проси. Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси, Благодаря тебя, не видим книг доселе? И если говорить задумают о деле, То, славу русскую и здравый ум любя, Сам государь велит печатать без тебя. Остались нам стихи: поэмы, триолеты, Баллады, басенки, элегии, куплеты, Досугов и любви невинные мечты, Воображения минутные цветы. О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры, Не проклинал твоей губительной секиры? Докучным евнухом ты бродишь между Муз; Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус, Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный — Ничто не трогает души твоей холодной. На всё кидаешь ты косой, неверный взгляд. Подозревая всё, во всем ты видишь яд. Оставь, пожалуй, труд, ни мало не похвальный: Парнасс не монастырь и не гарем печальный. И право никогда искусный коновал Излишней пылкости Пегаса не лишал. Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы — Осмеивать Закон, правительство иль нравы, Тот не подвергнется взысканью твоему; Тот не знаком тебе, мы знаем почему — И рукопись его, не погибая в Лете, Без подписи твоей разгуливает в свете. Барков шутливых од тебе не посылал, Радищев, рабства враг, цензуры избежал, И Пушкина стихи в печати не бывали; Что нужды? их и так иные прочитали. Но ты свое несешь, и в наш премудрый век Едва ли Шаликов не вредный человек. За чем себя и нас терзаешь без причины? Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины? Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем Свой долг, свои права, пойдешь иным путем. В глазах монархини сатирик превосходный Невежество казнил в комедии народной, Хоть в узкой голове придворного глупца Кутейкин и Христос два равные лица. Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры Их горделивые разоблачал кумиры; Хемницер Истину с улыбкой говорил, Наперсник Душеньки двусмысленно шутил, Киприду иногда являл без покрывала — И никому из них цензура не мешала. Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни С тобой не так легко б разделались они? Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало: Дней Александровых прекрасное начало. Проведай, что в те дни произвела печать. На поприще ума нельзя нам отступать. Старинной глупости мы праведно стыдимся, Ужели к тем годам мы снова обратимся, Когда никто не смел Отечество назвать, И в рабстве ползали и люди, и печать? Нет, нет! оно прошло, губительное время, Когда Невежества несла Россия бремя. Где славный Карамзин снискал себе венец, Там цензором уже не может быть глупец… Исправься ж: будь умней и примирися с нами.
“Всё правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами: Но можно ль цензору по совести судить? Я должен то того, то этого щадить. Конечно, вам смешно — а я нередко плачу, Читаю да крещусь, мараю на удачу — На всё есть мода, вкус; бывало, на пример, У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер, А нынче и Милот попался в наши сети. Я бедный человек; к тому ж жена и дети…”
Жена и дети, друг, поверь — большое зло: От них всё скверное у нас произошло. Но делать нечего: так если невозможно Тебе скорей домой убраться осторожно, И службою своей ты нужен для царя, Хоть умного себе возьми секретаря.
ИНОСТРАНКЕ
На языке тебе невнятном Стихи прощальные пишу, Но в заблуждении приятном Вниманья твоего прошу: Мой друг, доколе не увяну, В разлуке чувство погубя, Боготворить не перестану Тебя, мой друг, одну тебя. На чуждые черты взирая, Верь только сердцу моему, Как прежде верила ему, Его страстей не понимая.
*
Наперсница волшебной старины, Друг вымыслов игривых и печальных, Тебя я знал во дни моей весны, Во дни утех и снов первоначальных. Я ждал тебя; в вечерней тишине Являлась ты веселою старушкой, И надо мной сидела в шушуне, В больших очках и с резвою гремушкой. Ты, детскую качая колыбель, Мой юный слух напевами пленила И меж пелен оставила свирель, Которую сама заворожила. Младенчество прошло, как легкой сон. Ты отрока беспечного любила, Средь важных Муз тебя лишь помнил он, И ты его тихонько посетила; Но тот ли был твой образ, твой убор? Как мило ты, как быстро изменилась! Каким огнем улыбка оживилась! Каким огнем блеснул приветный взор! Покров, клубясь волною непослушной, Чуть осенял твой стан полу-воздушный; Вся в локонах, обвитая венком, Прелестницы глава благоухала; Грудь белая под желтым жемчугом Румянилась и тихо трепетала…
Ф. Н. ГЛИНКЕ
Когда средь оргий жизни шумной Меня постигнул остракизм, Увидел я толпы безумной Презренный, робкий эгоизм. Без слез оставил я с досадой Венки пиров и блеск Афин, Но голос твой мне был отрадой, Великодушный Гражданин! Пускай Судьба определила Гоненья грозные мне вновь, Пускай мне дружба изменила, Как изменяла мне любовь, В моем изгнаньи позабуду Несправедливость их обид: Они ничтожны — если буду Тобой оправдан, Аристид.
*
Недавно я в часы свободы Устав наездника читал И даже ясно понимал Его искусные доводы; Узнал я резкие черты Неподражаемого слога; Но перевертывал листы И — признаюсь — роптал на бога. Я думал: ветреный певец, Не сотвори себе кумира, Перебесилась наконец Твоя проказливая лира, И, сердцем охладев навек, Ты, видно, стал в угоду мира Благоразумный человек! О горе, молвил я сквозь слезы, Кто дал Д<авыдов>у совет Оставить лавр, оставить розы? Как мог унизиться до прозы Венчанный Музою поэт, Презрев и славу прежних лет, И Б<урц>овой души угрозы! И вдруг растрепанную тень Я вижу прямо пред собою, Пьяна, как в самый смерти день, Столбом усы, виски горою, Жестокой ментик за спиною И кивер чудо набекрень.
АДЕЛЕ
Играй, Адель, Не знай печали; Хариты, Лель Тебя венчали И колыбель Твою качали; Твоя весна Тиха, ясна; Для наслажденья Ты рождена; Час упоенья Лови, лови! Младые лета Отдай любви И в шуме света Люби, Адель, Мою свирель.
УЗНИК
Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом, Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно, Как будто со мною задумал одно. Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: “Давай, улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер… да я!…”
СТИХОТВОРЕНИЯ 1823 г
<ИЗ ПИСЬМА К В. П. ГОРЧАКОВУ.>
Зима мне рыхлою стеною К воротам заградила путь; Пока тропинки пред собою Не протопчу я как-нибудь, Сижу я дома, как бездельник; Но ты, душа души моей, Узнай, что будет в понедельник, Что скажет наш Варфоломей.
ПТИЧКА
В чужбине свято наблюдаю Родной обычай старины: На волю птичку выпускаю При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью; За что на бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать!
<Л. ПУШКИНУ>
Брат милый, отроком расстался ты со мной — В разлуке протекли медлительные годы; [Теперь ты юноша] — и полною душой Цветешь для радостей, для света, для свободы. Какое поприще открыто пред тобой, Как много для тебя восторгов, наслаждений И сладостных забот, и милых заблуждений! Как часто новый жар твою волнует кровь! Ты сердце пробуешь, в надежде торопливой, [Зовешь, вверя<ясь> <им> <?>,] и дружбу и любовь.
[ЧИНОВНИК и ПОЭТ.]
“Куда вы? за город конечно, Зефиром утренним дышать И с вашей Музою мечтать Уединенно [и] беспечно?” — Нет, я сбираюсь на базар, Люблю базарное волненье, Скуфьи жидов, усы болгар И спор и крик, и торга жар, Нарядов пестрое стесненье. Люблю толпу, лохмотья, шум — И жадной черни [лай<?>] свободный. “Так — наблюдаете — ваш ум И здесь вникает в дух народный. Сопровождать вас рад бы я, Чтоб слышать ваши замечанья; Но службы долг зовет меня, Простите, [нам] не до гулянья”. — Куда ж? — “В острог — сегодня мы Выпровождаем из тюрьмы [За молдаванскую границу]. [Кирджали]”.
*
“Внемли, о Гелиос, серебряным луком звенящий, Внемли, боже кларосской, молению старца, погибнет Ныне, ежели ты не предыдишь слепому вожатым”. Рек и сел на камне слепец утомленный. — Но следом Три пастуха за ним, дети страны той пустынной, Скоро сбежались на лай собак, их стада стерегущих. Ярость уняв их, они защитили бессилие старца; Издали внемля ему, приближались и думали: “Кто же Сей белоглавый старик, одинокой, слепой — уж не бог ли? Горд и высок: висит на поясе бедном простая Лира, и голос его возмущает волны и небо.” Вот шаги он услышал, ухо клонит, смутясь, уж Руки простер для моленья странник несчастный. “Не бойся, Ежели только не скрыт в земном и дряхлеющем теле Бог, покровитель Греции — столь величавая прелесть Старость твою украшает, — вещали они незнакомцу; — Если ж ты смертный — то знай, что волны тебя [принесли] К людям [дружелюбным]”.
<М. Е. ЭЙХФЕЛЬДТ.>
Ни блеск ума, ни стройность платья Не могут вас обворожить; Одни двоюродные братья Узнали тайну вас пленить! Лишили вы меня покоя, Но вы не любите меня. Одна моя надежда — Зоя: Женюсь, и буду вам родня.
ЦАРСКОЕ СЕЛО
Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений, О ты, певцу дубрав давно знакомый Гений, Воспоминание, рисуй передо мной Волшебные места, где я живу душой, Леса, где [я] любил, где [чувство] развивалось, Где с первой юностью младенчество сливалось И где, взлелеянный природой и мечтой, Я знал поэзию, веселость и покой…
Другой пускай поет [героев] и войну, Я скромно возлюбил живую тишину И, чуждый призраку блистательныя славы, [Вам], Царского Села прекрасные дубравы, Отныне посвятил безвестной Музы друг И песни мирные и сладостный досуг.
Веди, веди меня под липовые сени, Всегда любезные моей свободной лени, На берег озера, на тихий скат холмов!.. Да вновь увижу я ковры густых лугов И дряхлый пук дерев, и светлую долину, И злачных берегов знакомую картину, И в тихом [озере], средь блещущих зыбей, Станицу гордую спокойных лебедей.
*
Сегодня я по утру дома И жду тебя, любезный мой. Приди ко мне на рюмку рома, Приди — тряхнем мы стариной. Наш друг Тардиф, любимец Кома, Поварни полный генерал, Достойный дружбы и похвал Ханжи, поэта, балагура,-Тардиф, который Коленкура И откормил, и обокрал,- Тардиф, полицией гонимый За неуплатные долги, — Тардиф, умом неистощимый На entre-mets, на пироги —
ЖАЛОБА
Ваш дед портной, ваш дядя повар, А вы, вы модный господин — Таков об вас народный говор, И дива нет — не вы один. Потомку предков благородных — Увы, никто в моей родне Не шьет мне даром фраков модных И не варит обеда мне.
*
Кто, волны, вас остановил, Кто оковал [ваш] бег могучий, Кто в пруд безмолвный и дремучий Поток мятежный обратил? Чей жезл волшебный поразил Во мне надежду, скорбь и радость [И душу] [бурную] [Дремотой] [лени] усыпил? Взыграйте, ветры, взройте воды, Разрушьте гибельный оплот — Где ты, гроза — символ <свободы>? Промчись поверх невольных вод.
НОЧЬ
Мой голос для тебя и ласковый и томный Тревожит поздное молчанье ночи темной. Близ ложа моего печальная свеча Горит; мои стихи, сливаясь и журча, Текут, ручьи любви; текут полны тобою. Во тьме твои глаза блистают предо мною, Мне улыбаются — и звуки слышу я: Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя!..
*
Завидую тебе, питомец моря смелый, Под сенью парусов и в бурях поседелый! Спокойной пристани давно ли ты достиг — Давно ли тишины вкусил отрадный миг — [И вновь тебя зовут заманчивые волны]. [Дай руку — в нас сердца единой страстью полны.] Для неба дальнoго, для [отдаленных] стран [Оставим <берега>] Европы обветшалой; Ищу стихий других, земли жилец усталый; Приветствую тебя, свободный Океан. —
<ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ.>
Проклятый город Кишенев! Тебя бранить язык устанет. Когда-нибудь на грешный кров Твоих запачканных домов Небесный гром конечно грянет, И — не найду твоих следов! Падут, погибнут пламенея, И пестрый дом Варфоломея И лавки грязные жидов: Так, если верить Моисею, Погиб несчастливый Содом. Но с этим милым городком Я Кишенев равнять не смею, Я слишком с библией знаком, И к лести вовсе не привычен. Содом, ты знаешь, был отличен Не только вежливым грехом, Но просвещением, пирами, Гостеприимными домами И красотой не строгих дев! Как жаль, что ранними громами Его сразил Еговы гнев! В блистательном разврате света, Хранимый богом человек, И член верховного совета, Провел бы я смиренно век B Париже ветхого завета! Но в Кишиневе, знаешь сам, Нельзя найти ни милых дам, Ни сводни, ни книгопродавца. — Жалею о твоей судьбе! Не знаю, придут ли к тебе Под вечер милых три красавца; Однакож кое-как, мой друг, Лишь только будет мне досуг, Явлюся я перед тобою; Тебе служить я буду рад — Стихами, прозой, всей душою, Но, Вигель — пощади мой зад!
*
[Мое] беспечное незнанье Лукавый<?> демон возмутил, И он мое существованье С своим на век соединил. Я стал взирать [его глазами], Мне жизни дался бедный клад, С его неясными словами Моя душа звучала в лад. Взглянул на мир я взором [ясным] И изумился в тишине: Ужели он казался мне Столь величавым и прекрасным? Чего, мечтатель молодой, Ты в нем искал, к чему стремился, Кого восторженной душой Боготворить не устыдился? [И взор я бросил на] людей, Увидел их надменных, низких, [Жестоких] ветреных судей, Глупцов, всегда злодейству близких. Пред боязливой их толпой, [Жестокой], суетной, холодной, [Смешон] [глас] правды благо<родны>й, Напрасен опыт вековой. Вы правы, мудрые народы, К чему свободы воль<ный> клич! Стадам не нужен дар свободы, [Их должно резать или стричь], Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками <да бич>.
*
Бывало в сладком ослепленье Я верил избр.<анным> душам, Я мнил — их тай<ное> рожденье Угодно (властным) небесам, На них указывало мненье — Едва приближился я к ним
*
Надеждой сладостной младенчески дыша, Когда бы верил я, что некогда душа, От тленья убежав, уносит мысли вечны, И память, и любовь в пучины бесконечны, — Клянусь! давно бы я оставил этот мир: Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир, И улетел в страну свободы, наслаждений, В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений, Где мысль одна плывет в небесной чистоте…
Но тщетно предаюсь обманчивой мечте; Мой ум упорствует, надежду презирает… Ничтожество меня за гробом ожидает… Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь! Мне страшно!… И на жизнь гляжу печален вновь, И долго жить хочу, чтоб долго образ милый Таился и пылал в душе моей унылой.
*
Придет ужасный [час]… твои небесны очи Покроются, мой друг, туманом вечной ночи, Молчанье вечное твои сомкнет уста, Ты навсегда сойдешь в те мрачные места, Где прадедов твоих почиют мощи хладны. Но я, дотоле твой поклонник безот<радный>, В обитель скорбную сойду [я] за тобой И сяду близ тебя, печальный и немой, У милых<?> ног твоих — себе их на колена Сложу — и буду ждать [печаль<но>]… [но чего?] Чтоб силою мечтанья моего
*
Вечерня отошла давно, [Но в кельях тихо и] темно. Уже и сам игумен строгой Свои молитвы прекратил И кости ветхие склонил, Перекрестись, на одр убогой. Кругом и сон и тишина, Но церкви дверь отворена; Трепе<щет> луч лампады И тускло озаряет он И темну живопись икон И позлащенные оклады.
И раздается в тишине То тяжкой вздох, <то> шопот важный, И мрачно дремлет в вышине Старинный свод, глухой и влажный.
Стоят за клиросом <чернец> И грешник — неподвижны оба — И шопот<?> их, как глас <из> <гроба<?>, И грешник бледен, как мертвец.
М.<онах>. Несчастный — полно, перестань, Ужасна исповедь злодея! Заплачена тобою дань Тому, кто в мщеньи<?> свирепея<?> Лукаво грешника блюдет — И к вечной гибели ведет. Смирись! опомнись! [время, время], покров <?> Я разрешу тебя — грехов Сложи мучительное <бремя>.
ДЕМОН
В те дни, когда мне были новы Все впечатленья бытия — И взоры дев, и шум дубровы, И ночью пенье соловья -Когда возвышенные чувства, Свобода, слава и любовь И вдохновенные искусства Так сильно волновали кровь, -Часы надежд и наслаждений Тоской внезапной осеня, Тогда какой-то злобный гений Стал тайно навещать меня. Печальны были наши встречи: Его улыбка, чудный взгляд, Его язвительные речи Вливали в душу хладный яд. Неистощимой клеветою Он провиденье искушал; Он звал прекрасное мечтою; Он вдохновенье презирал; Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо глядел — И ничего во всей природе Благословить он не хотел.
*
Простишь ли мне ревнивые мечты, Моей любви безумное волненье? Ты мне верна: зачем же любишь ты Всегда пугать мое воображенье? Окружена поклонников толпой, Зачем для всех казаться хочешь милой, И всех дарит надеждою пустой Твой чудный взор, то нежный, то унылый? Мной овладев, мне разум омрачив, Уверена в любви моей несчастной, Не видишь ты, когда, в толпе их страстной, Беседы чужд, один и молчалив, Терзаюсь я досадой одинокой; Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой! Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой Твои глаза не следуют за мной. Заводит ли красавица другая Двусмысленный со мною разговор: Спокойна ты; веселый твой укор Меня мертвит, любви не выражая. Скажи еще: соперник вечный мой, На едине застав меня с тобой, Зачем тебя приветствует лукаво?… Что ж он тебе? Скажи, какое право Имеет он бледнеть и ревновать?… В нескромный час меж вечера и света, Без матери, одна, полу-одета, Зачем его должна ты принимать?… Но я любим…. На едине со мною Ты так нежна! Лобзания твои Так пламенны! Слова твоей любви Так искренно полны твоей душою! Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
*
Изыде сеятель сеяти семена своя.
Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя — Но потерял я только время, Благие мысли и труды…..
Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич.
Кн. М. А. ГОЛИЦЫНОЙ
Давно об ней воспоминанье Ношу в сердечной глубине, Ее минутное вниманье Отрадой долго было мне. Твердил я стих обвороженный, Мой стих, унынья звук живой, Так мило ею повторенный, Замечанный ее душой. Вновь лире слез и тайной муки Она с участием вняла — И ныне ей передала Свои пленительные звуки… Довольно! в гордости моей Я мыслить буду с умиленьем: Я славой был обязан ей — А может быть и вдохновеньем.
*
Как наше сердце своенравно! томимый вновь, Я умолял тебя недавно Обманывать мою любовь, Участьем, нежностью притворной Одушевлять свой дивный взгляд, Играть душой моей покорной, В нее вливать огонь и яд. Ты согласилась, негой влажной Наполнился твой томный взор; Твой вид задумчивый и важный, Твой сладострастный разговор И то, что дозволяешь нежно, И то, что запрещаешь мне, Всё впечатлелось неизбежно В моей сердечной глубине.
*
Т<уманский><?>, Фебу и Фемиде Полезно посвящая дни, Дозором ездит по Тавриде И проповедует Парни.
ТЕЛЕГА ЖИЗНИ
Хоть тяжело под час в ней бремя, Телега на ходу легка; Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезит с облучка.
С утра садимся мы в телегу; Мы рады голову сломать И, презирая лень и негу, Кричим: пошел!……
Но в полдень нет уж той отваги; Порастрясло нас; нам страшней И косогоры и овраги; Кричим: полегче, дуралей!
Катит по прежнему телега; Под вечер мы привыкли к ней И дремля едем до ночлега — А время гонит лошадей.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1824 г
Всё кончено: меж нами связи нет. В последний раз обняв твои колени, Произносил я горестные пени. Всё кончено — я слышу твой ответ. Обманывать себя не стану <вновь>, Тебя тоской преследовать не буду, Про<шедшее> быть может позабуду — Не для меня сотворена любовь. Ты молода: душа твоя прекрасна, И многими любима будешь ты.
*
1.
Недвижный страж дремал на царственном пороге, Владыка севера один в своем чертоге Безмолвно бодрствовал, и жребии земли В увенчанной главе стесненные лежали, Чредою выпадали И миру тихую неволю в дар несли, —
2.
И делу своему Владыка сам дивился. Се благо, думал он, и взор его носился От Тибровых валов до Вислы и Невы, От сарско-сельских лип до башен Гибралтара: Всё молча ждет удара, Всё пало — под ярем склонились все главы.
3.
“Свершилось! молвил он. Давно ль народы мира Паденье славили Великого Кумира,
…………………………………… …………………………………… …………………………………… ……………………………………
4.
Давно ли ветхая Европа свирепела? Надеждой новою Германия кипела, Шаталась Австрия, Неаполь восставал, За Пиренеями давно ль судьбой народа Уж правила Свобода, И Самовластие лишь север укрывал?
5.
Давно ль — и где же вы, зиждители Свободы? Ну что ж? витийствуйте, ищите прав Природы, Волнуйте, мудрецы, безумную толпу — Вот Кесарь- где же Брут? О грозные витии. Цалуйте жезл России И вас поправшую железную стопу”.
6.
Он рек, и некий дух повеял невидимо, Повеял и затих, и вновь повеял мимо, Владыку севера мгновенный хлад объял, На царственный порог вперил, смутясь, он очи — Раздался бой полночи — И се внезапный гость в чертог царя предстал.
7.
То был сей чудный муж, посланник провиденья, Свершитель роковой безвестного веленья, Сей всадник, перед кем склонилися цари, Мятежной Вольности наследник и убийца, Сей хладный кровопийца, Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари.
8.
Ни тучной праздности ленивые морщины, Ни поступь тяжкая, ни ранние седины. Ни пламя бледное нахмуренных очей Не обличали в нем изгнанного героя, Мучением покоя В морях казненного по манию царей.
9.
Нет, чудный взор его, живой, неуловимый, То вдаль затерянный, то вдруг неотразимый, Как боевой перун, как молния сверкал; Во цвете здравия и мужества и мощи, Владыке полунощи Владыка запада, грозящий, предстоял.
10.
Таков он был, когда в равнинах Австерлица Дружины севера гнала его десница, И русской в первый раз пред гибелью бежал, Таков он был, когда с победным договором И с миром и с позором Пред юным он царем в Тильзите предстоял.
ДАВЫДОВУ
Нельзя, мой толстый Аристип: Хоть я люблю твои беседы, Твой милый нрав, твой милый хрип, Твой вкус и жирные обеды, Но не могу с тобою плыть К брегам полуденной Тавриды. Прошу меня не позабыть, Любимец Вакха и Киприды! Когда чахоточный отец Немного тощей Энеиды Пускался в море наконец, Ему Гораций, умный льстец. Прислал торжественную оду, Где другу Августов певец Сулил хорошую погоду. Но льстивых од я не пишу; Ты не в чахотке, славу богу: У неба я тебе прошу Лишь аппетита на дорогу.
*
Зачем ты послан был и кто тебя послал? Чего, добра иль зла, ты верный был свершитель? Зачем потух, зачем блистал, Земли чудесный посетитель?
Вещали книжники, тревожились <цари>, Толпа пред ними волновалась, Разоблаченные пустели алтари, [Свободы буря] подымалась.
И вдруг нагрянула… Упали в прах и в кровь, Разбились ветхие скрижали, Явился Муж судеб, рабы затихли вновь, Мечи да цепи зазвучали.
И горд и наг пришел Разврат, И перед<?> ним<?> сердца застыли, За власть<?> Отечество забыли, За злато продал брата брат. Рекли безумцы: нет Свободы, И им поверили народы. [И безразлично, в их речах,] Добро и зло, всё стало тенью — Всё было предано презренью, Как ветру предан дольный прах.
КОРАБЛЮ
Морей [красавец] окриленный! Тебя зову — плыви, плыви И сохрани залог бесценный Мольбам, надеждам и любви. Ты, ветер, утренним дыханьем Счаст<ливый> парус напрягай. Ты колыханьем Ее груди не утомляй.
*
О боги мирные полей, дубров и гор, Мой Аполлон ваш любит разговор, Меж вами я нашел и Музу молодую, Подругу дней моих невинную, простую, Но чем-то милую — не правда ли, друзья? И своенравная волшебница моя, Как тихой ветерок иль пчелка золотая, Иль беглый поцелуй, туда, сюда летая
<НА ВОРОНЦОВА.>
Полу-милорд, полу-купец, Полу-мудрец, полу-невежда, Полу-подлец, но есть надежда, Что будет полным наконец.
<НА ВОРОНЦОВА.>
Певец-Давид был ростом мал, Но повалил же Голиафа, Кот<орый><?> был<?> и генерал<?>, И, положусь<?>, не про<ще><?> гр<афа>.
ПРОЗЕРПИНА
Плещут волны Флегетона, Своды тартара дрожат, Кони бледного Плутона Быстро к нимфам Пелиона Из aида бога мчат. Вдоль пустынного залива Прозерпина вслед за ним, Равнодушна и ревнива, Потекла путем одним. Пред богинею колена Робко юноша склонил. И богиням льстит измена: Прозерпине смертный мил. Ада гордая царица Взором юношу зовет, Обняла — и колесница Уж к аиду их несет: Мчатся, облаком одеты; Видят вечные луга, Элизей и томной Леты Усыпленные брега. Там бессмертье, там забвенье, Там утехам нет конца. Прозерпина в упоенье, Без порфиры и венца, Повинуется желаньям, Предает его лобзаньям Сокровенные красы, В сладострастной неге тонет И молчит и томно стонет… Но бегут любви часы: Плещут волны Флегетона, Своды тартара дрожат: Кони бледного Плутона Быстро мчат его назад. И Кереры дочь уходит. И счастливца за собой Из элизия выводит Потаенною тропой; И счастливец отпирает Осторожною рукой Дверь, откуда вылетает Сновидений ложный рой.
<ИЗ ПИСЬМА К ВУЛЬФУ.>
Здравствуй, Вульф, приятель мой! Приезжай сюда зимой, Да Языкова поэта Затащи ко мне с собой Погулять верхом порой, Пострелять из пистолета. Лайон, мой курчавый брат (Не Михайловской приказчик), Привезет нам, право, клад… Что? — бутылок полный ящик. Запируем уж, молчи! Чудо — жизнь анахорета! В Троегорском до ночи, А в Михайловском до света: Дни любви посвящены, Ночью царствуют стаканы, Мы же — то смертельно пьяны То мертвецки влюблены.
К ЯЗЫКОВУ
(Михайловское, 1824)
Издревле сладостный союз Поэтов меж собой связует: Они жрецы единых муз, Единый пламень их волнует; Друг другу чужды по судьбе, Они родня по вдохновенью. Клянусь Овидиевой тенью: Языков, близок я тебе. Давно б на Дерптскую дорогу Я вышел утренней порой И к благосклонному порогу Понес тяжелый посох мой, И возвратился б оживленный Картиной беззаботных дней, Беседой вольно-вдохновенной И звучной лирою твоей. Но злобно мной играет счастье: Давно без крова я ношусь, Куда подует самовластье: Уснув, не знаю, где проснусь. — Всегда гоним, теперь в изгнаньи Влачу закованные дни. Услышь, поэт, мое призванье, Моих надежд не обмани. В деревне, где Петра питомец, Царей, цариц любимый раб И их забытый однодомец, Скрывался прадед мой Арап, Где, позабыв Елисаветы И двор и пышные обеты, Под сенью липовых аллей Он думал в охлажденны леты О дальней Африке своей, Я жду тебя. Тебя со мною Обнимет в сельском шалаше Мой брат по крови, по душе, Шалун, замеченный тобою; И муз возвышенный пророк, Наш Дельвиг всё для нас оставит. И наша троица прославит Изгнанья темный уголок. Надзор обманем караульный, Восхвалим вольности дары И нашей юности разгульной Пробудим шумные пиры, Вниманье дружное преклоним Ко звону рюмок и стихов, И скуку зимних вечеров Вином и песнями прогоним.
РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ
Книгопродавец. Стишки для вас одна забава, Немножко стоит вам присесть, Уж разгласить успела слава Везде приятнейшую весть: Поэма, говорят, готова, Плод новый умственных затей. Итак, решите: жду я слова: Назначьте сами цену ей. Стишки любимца муз и граций Мы вмиг рублями заменим И в пук наличных ассигнаций Листочки ваши обратим… О чем вздохнули так глубоко? Не льзя ль узнать?
Поэт. Я был далеко: Я время то воспоминал, Когда, надеждами богатый, Поэт беспечный, я писал Из вдохновенья, не из платы. Я видел вновь приюты скал И темный кров уединенья, Где я на пир воображенья, Бывало, музу призывал. Там слаще голос мой звучал: Там доле яркие виденья, С неизъяснимою красой, Вились, летали надо мной В часы ночного вдохновенья!.. Всё волновало нежный ум: Цветущий луг, луны блистанье, В часовне ветхой бури шум, Старушки чудное преданье. Какой-то демон обладал Моими играми, досугом; За мной повсюду он летал, Мне звуки дивные шептал, И тяжким, пламенным недугом Была полна моя глава; В ней грезы чудные рождались; В размеры стройные стекались Мои послушные слова И звонкой рифмой замыкались. В гармонии соперник мой Был шум лесов, иль вихорь буйный, Иль иволги напев живой, Иль ночью моря гул глухой, Иль шопот речки тихоструйной. Тогда, в безмолвии трудов, Делиться не был я готов С толпою пламенным восторгом, И музы сладостных даров Не унижал постыдным торгом; Я был хранитель их скупой: Так точно, в гордости немой, От взоров черни лицемерной Дары любовницы младой Хранит любовник суеверный.
Книгопродавец. Но слава заменила вам Мечтанья тайного отрады: Вы разошлися по рукам. Меж тем как пыльные громады Лежалой прозы и стихов Напрасно ждут себе чтецов И ветреной ее награды.
Поэт. Блажен, кто про себя таил Души высокие созданья И от людей, как от могил, Не ждал за чувство воздаянья! Блажен, кто молча был поэт И, терном славы не увитый, Презренной чернию забытый, Без имени покинул свет! Обманчивей и снов надежды, Что слава? шопот ли чтеца? Гоненье ль низкого невежды? Иль восхищение глупца?
Книгопродавец. Лорд Байрон был того же мненья; Жуковский то же говорил; Но свет узнал и раскупил Их сладкозвучные творенья. И впрям, завиден ваш удел: Поэт казнит, поэт венчает; Злодеев громом вечных стрел В потомстве дальном поражает; Героев утешает он; С Коринной на киферской трон Свою любовницу возносит. Хвала для вас докучный звон; Но сердце женщин славы просит: Для них пишите; их ушам Приятна лесть Анакреона: В младые лета розы нам Дороже лавров Геликона.
Поэт. Самолюбивые мечты, Утехи юности безумной! И я, средь бури жизни шумной Искал вниманья красоты. Глаза прелестные читали Меня с улыбкою любви: Уста волшебные шептали Мне звуки сладкие мои… Но полно! в жертву им свободы Мечтатель уж не принесет; Пускай их юноша поет. Любезный баловень природы. Что мне до них? Теперь в глуши Безмолвно жизнь моя несется; Стон лиры верной не коснется Их легкой, ветреной души: Не чисто в них воображенье: Не понимает нас оно, И, признак бога, вдохновенье Для них и чуждо и смешно. Когда на память мне невольно Придет внушенный ими стих, Я так и вспыхну, сердцу больно: Мне стыдно идолов моих. К чему, несчастный, я стремился? Пред кем унизил гордый ум? Кого восторгом чистых дум Боготворить не устыдился?…..
Книгопродавец. Люблю ваш гнев. Таков поэт! Причины ваших огорчений Мне знать не льзя: но исключений Для милых дам ужели нет? Ужели ни одна не стоит Ни вдохновенья, ни страстей, И ваших песен не присвоит Всесильной красоте своей? Молчите вы?
Поэт. Зачем поэту Тревожить сердца тяжкой сон? Бесплодно память мучит он. И что ж? какое дело свету? Я всем чужой!….. душа моя Хранит ли образ незабвенный? Любви блаженство знал ли я? Тоскою ль долгой изнуренный, Таил я слезы в тишине? Где та была, которой очи, Как небо, улыбались мне? Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?.
……………………………
И что ж? Докучный стон любви, Слова покажутся мои Безумца диким лепетаньем. Там сердце их поймет одно, И то с печальным содроганьем: Судьбою так уж решено. Ах, мысль о той души завялой Могла бы юность оживить И сны поэзии бывалой Толпою снова возмутить!… Она одна бы разумела Стихи неясные мои; Одна бы в сердце пламенела Лампадой чистою любви! Увы, напрасные желанья! Она отвергла заклинанья, Мольбы, тоску души моей: Земных восторгов излиянья, Как божеству, не нужно ей!…
Книгопродавец. Итак, любовью утомленный, Наскуча лепетом молвы, Заране отказались вы От вашей лиры вдохновенной. Теперь, оставя шумный свет, И Муз, и ветреную моду, Что ж изберете вы?
Поэт. Свободу.
Книгопродавец. Прекрасно. Вот же вам совет; Внемлите истинне полезной: Наш век — торгаш; в сей век железный Без денег и свободы нет. Что Слава? — Яркая заплата На ветхом рубище певца. Нам нужно злата, злата, злата: Копите злато до конца! Предвижу ваше возраженье; Но вас я знаю, господа: Вам ваше дорого творенье, Пока на пламени Труда Кипит, бурлит воображенье; Оно застынет, и тогда Постыло вам и сочиненье. Позвольте просто вам сказать: Не продается вдохновенье, Но можно рукопись продать. Что ж медлить? уж ко мне заходят Нетерпеливые чтецы; Вкруг лавки журналисты бродят, За ними тощие певцы: Кто просит пищи для сатиры, Кто для души, кто для пера; И признаюсь — от вашей лиры Предвижу много я добра.
Поэт. Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся.
К МОРЮ
Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный. Как зов его в прощальный час, Твой грустный шум, твой шум призывный Услышал я в последний раз.
Моей души предел желанный! Как часто по брегам твоим Бродил я тихий и туманный Заветным умыслом томим!
Как я любил твои отзывы, Глухие звуки, бездны глас И тишину в вечерний час, И своенравные порывы!
Смиренный парус рыбарей, Твоею прихотью хранимый, Скользит отважно средь зыбей: Но ты взыграл, неодолимый, И стая тонет кораблей.
Не удалось навек оставить Мне скучный, неподвижный брег, Тебя восторгами поздравить И по хребтам твоим направить Мой поэтической побег!
Ты ждал, ты звал… я был окован: Вотще рвалась душа моя: Могучей страстью очарован, У берегов остался я…
О чем жалеть? Куда бы ныне Я путь беспечный устремил? Один предмет в твоей пустыне Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы… Там погружались в хладный сон Воспоминанья величавы: Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений. И вслед за ним, как бури шум, Другой от нас умчался гений, Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой, Оставя миру свой венец. Шуми, взволнуйся непогодой: Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен, Он духом создан был твоим: Как ты, могущ, глубок и мрачен, Как ты, ничем неукротим.
Мир опустел… Теперь куда же Меня б ты вынес, океан? Судьба людей повсюду та же: Где благо, там уже на страже Иль просвещенье, иль тиран.
Прощай же, море! Не забуду Твоей торжественной красы И долго, долго слышать буду Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы Перенесу, тобою полн, Твои скалы, твои заливы, И блеск, и тень, и говор волн.
ГРАФУ ОЛИЗАРУ
Певец! издревле меж собою Враждуют наши племена: То [наша] стонет сторона, То гибнет ваша под грозою.
И вы, бывало, пировали Кремля [позор и] плен, И мы о камни падших стен Младенцев Праги избивали, Когда в кровавый прах топтали Красу Костюшкиных знамен.
И тот не наш, кто с девой вашей Кольцом заветным сопряжен; Не выпьем мы заветной чашей Здоровье ваших красных жен; [И наша дева молодая,] Привлекши сердце поляка, [Отвергнет,] [гордостью пылая,] Любовь народного врага.
Но глас поэзии чудесной Сердца враждебные дружит — Перед улыбкою небесной Земная ненависть <?> молчит, При сладких <?> звуках вдохновенья, При песнях <лир>… И восстают благословенья, На племена <?> [ни] сходит мир….
КОВАРНОСТЬ
Когда твой друг на глас твоих речей Ответствует язвительным молчаньем; Когда свою он от руки твоей, Как от змеи, отдернет с содроганьем; Как, на тебя взор острый пригвоздя, Качает он с презреньем головою, — Не говори: “он болен, он дитя, Он мучится безумною тоскою”; Не говори: “неблагодарен он: Он слаб и зол, он дружбы недостоин; Вся жизнь его какой-то тяжкой сон”… Ужель ты прав? Ужели ты спокоен? Ах, если так, он в прах готов упасть, Чтоб вымолить у друга примиренье. Но если ты святую дружбы власть Употреблял на злобное гоненье; Но если ты затейливо язвил Пугливое его воображенье И гордую забаву находил В его тоске, рыданьях, униженье; Но если сам презренной клеветы Ты про него невидимым был эхом; Но если цепь ему накинул ты И сонного врагу предал со смехом, И он прочел в немой душе твоей Всё тайное своим печальным взором, — Тогда ступай, не трать пустых речей — Ты осужден последним приговором.
<ИЗ ПИСЬМА К ПЛЕТНЕВУ.>
Ты издал дядю моего: Творец опасного соседа Достоин очень <был> того, Хотя покойная Беседа И не заметила его. — Теперь издай [меня], приятель, [Плоды] пустых моих трудов, Но ради Феба, мой Плетнев, Когда ж ты будешь свой издатель?
*
Как жениться задумал царский арап, Меж боярынь арап похаживает, На боярышен арап поглядывает. Что выбрал арап себе сударушку, Черный ворон белую лебедушку. А как он арап чернешенек, А она-то душа белешенька.
*
О дева-роза, я в оковах; Но не стыжусь твоих оков: Так соловей в кустах лавровых, Пернатый царь лесных певцов, Близ розы гордой и прекрасной В неволе сладостной живет И нежно песни ей поет Во мраке ночи сладострастной.
*
T- прав, когда так верно вас Сравнил он с радугой живою: Вы милы, как она, для глаз И как она пременчивы душою; И с розой сходны вы, блеснувшею весной: Вы так же, как она, пред нами Цветете пышною красой И так же колетесь, бог с вами. Но более всего сравнение с ключом Мне нравится — я рад ему сердечно: Да, чисты вы, как он, и сердцем и умом, И холодней его конечно. Сравненья прочие не столько хороши; Поэт не виноват — сравненья не удобны. Вы прелестью лица и прелестью души К несчастью бесподобны.
*
Мне жаль великия жены, Жены, которая любила [Все роды славы:] дым войны И дым Парнасского кадила. Мы ей одолжены И просвещеньем и Тавридой, И посрамлением <?> Луны, И мы прозвать <должны> Ее Минервой, Аонидой. В аллеях Сарского села Она с Державиным, с Орловым Беседы мудрые <?> вела — [чай пила] С Делиньем — иногда с Барковым <?>. Старушка милая жила Приятно и немного блудно, Вольтеру первый друг была, Наказ писала, флоты жгла, И умерла, садясь на судно. [С тех пор] мгла. Россия, бедная держава, Твоя удавленная слава С Екатериной умерла.
ВИНОГРАД.
He стану я жалеть о розах, Увядших с легкою весной: Мне мил и виноград на лозах, В кистях созревший под горой, Краса моей долины злачной, Отрада осени златой, Продолговатый и прозрачный, Как персты девы молодой.
ФОНТАНУ БАХЧИСАРАЙСКОГО ДВОРЦА.
Фонтан любви, фонтан живой! Принес я в дар тебе две розы. Люблю немолчный говор твой И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль Меня кропит росою хладной: Ах, лейся, лейся, ключ отрадный! Журчи, журчи свою мне быль…
Фонтан любви, фонтан печальный! И я твой мрамор вопрошал: Хвалу стране прочел я дальнoй; Но о Марии ты молчал…
Светило бледное гарема! И здесь ужель забвенно ты? Или Мария и Зарема Одни счастливые мечты?
Иль только сон воображенья В пустынной мгле нарисовал Свои минутные виденья, Души неясный идеал?
*
Пока супруг тебя, красавицу младую, Между шести других еще не заключил, — Ходи к источнику могил И черпай воду ключевую, И думай, милая моя: Как невозвратная струя Блестит, бежит и исчезает — Так жизни время <?> убегает, В гареме так исчезну я.
Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир. Вот взошла луна златая, Тише… чу… гитары звон… Вот испанка молодая Оперлася на балкон.
Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир.
Скинь мантилью, ангел милый, И явись как яркой день! Сквозь чугунные перилы Ножку дивную продень!
Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир.
*
Охотник до журнальной драки, Сей усыпительный Зоил Разводит опиум чернил Слюнею бешеной собаки.
*
Лихой товарищ наших дедов, Он друг Венеры и пиров, Он на обедах — бог обедов, В своих садах — он бог садов.
*
Ненастный день потух; ненастной ночи мгла По небу стелется одеждою свинцовой; Как привидение, за рощею сосновой Луна туманная взошла… Всё мрачную тоску на душу мне наводит. Далеко, там, луна в сиянии восходит; Там воздух напоен вечерней теплотой; Там море движется роскошной пеленой Под голубыми небесами… Вот время: по горе теперь идет она К брегам, потопленным шумящими волнами; Там, под заветными скалами, Теперь она сидит печальна и одна… Одна… никто пред ней не плачет, не тоскует; Никто ее колен в забвеньи не цалует; Одна… ничьим устам она не предает Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.
………………………………………. ………………………………………. ……………………………………….
Никто ее любви небесной не достоин. Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;
………………………………………….
Но если……………………………………
*
Презрев и голос<?> укоризны, И зовы сладос<тных> надежд, Иду в чужбине прах отчизны С дорожных отряхнуть одежд. У [молкни], сердца шопот сонный, Привычки давной слабый <?> глас, Прости, предел неблагосклонный, Где свет узрел я в первый раз! Простите, сумрачные сени, Где дни мои <текли> <?> в тиши, Исполнены страстей и лени И снов задумчивых души. — Мой брат, в опасный день разлуки Все думы сердца — о тебе. В последний <раз> сожмем же руки И покоримся мы судьбе. Благослови побег поэта < > где-нибудь в волненьи <света><?> Мой глас <?> [вос]помни иногда
Умолкнет он под небом дальным сне<?>, Один печальным Угаснет в чуждой стороне.
Настанет час желанный И благоск<лонный> <?> славянин К моей могиле безъимянной
<К САБУРОВУ.>
Сабуров, ты оклеветал Мои гусарские затеи, Как я с Кавериным гулял, Бранил Россию [с] Молоствовым, С моим Чедаевым читал, Как, все заботы отклоня, Прове<л> меж ими год я круглый, Но Зубов не прельстил меня Своею задницею смуглой.
МЛАДЕНЦУ.
Дитя, не смею над тобой Произносить благословенья. [Ты] взором, [мирною<?> душой,] [Небесный] ангел утешенья.
Да будут ясны дни твои, Как [милый] взор <твой><?> ныне ясен. [Меж] [лу<чших><?>] жребиев земли Да [б<удет>] жребий твой прекрасен.
ПОДРАЖАНИЯ КОРАНУ. (1) ПОСВЯЩЕНО П. А. ОСИПОВОЙ.
I.
Клянусь четой и нечетой, Клянусь мечом и правой битвой, Клянуся утренней звездой, Клянусь вечернею молитвой: (2)
Нет, не покинул я тебя. Кого же в сень успокоенья Я ввел, главу его любя, И скрыл от зоркого гоненья?
Не я ль в день жажды напоил Тебя пустынными водами? Не я ль язык твой одарил Могучей властью над умами?
Мужайся ж, презирай обман, Стезею правды бодро следуй, Люби сирот, и мой Коран Дрожащей твари проповедуй.
II.
О, жены чистые пророка, От всех вы жен отличены: Страшна для вас и тень порока. Под сладкой сенью тишины Живите скромно: вам пристало Безбрачной девы покрывало. Храните верные сердца Для нег законных и стыдливых, Да взор лукавый нечестивых Hе узрит вашего лица!
А вы, о гости Магомета, Стекаясь к вечери его, Брегитесь суетами света Смутить пророка моего. В пареньи дум благочестивых, Не любит он велеречивых И слов нескромных и пустых: Почтите пир его смиреньем, И целомудренным склоненьем Eго невольниц молодых. (3)
III.
Смутясь, нахмурился пророк, Слепца послышав приближенье: (4) Бежит, да не дерзнет порок Ему являть недоуменье.
С небесной книги список дан Тебе, пророк, не для строптивых; Спокойно возвещай Коран, Не понуждая нечестивых!
Почто ж кичится человек? За то ль, что наг на свет явился, Что дышит он недолгой век, Что слаб умрет, как слаб родился?
За то ль, что бог и умертвит И воскресит его — по воле? Что с неба дни его хранит И в радостях и в горькой доле?
За то ль, что дал ему плоды И хлеб, и финик, и оливу, Благословив его труды И вертоград, и холм, и ниву?
Но дважды ангел вострубит; На землю гром небесный грянет: И брат от брата побежит, И сын от матери отпрянет.
И все пред бога притекут, Обезображенные страхом: И нечестивые падут. Покрыты пламенем и прахом.
IV.
С тобою древле, о всесильный, Могучий состязаться мнил, Безумной гордостью обильный; Но ты, господь, его смирил. Ты рек: я миру жизнь дарую, Я смертью землю наказую, На всё подъята длань моя. Я также, рек он, жизнь дарую, И также смертью наказую: С тобою, боже, равен я. Но смолкла похвальба порока От слова гнева твоего: Подъемлю солнце я с востока; С заката подыми его!
V.
Земля недвижна — неба своды, Творец, поддержаны тобой, Да не падут на сушь и воды И не подавят нас собой. (5)
Зажег ты солнце во вселенной, Да светит небу и земле, Как лен, елеем напоенный, В лампадном светит хрустале.
Творцу молитесь; он могучий: Он правит ветром; в знойный день На небо насылает тучи; Дает земле древесну сень.
Он милосерд: он Магомету Открыл сияющий Коран, Да притечем и мы ко свету, И да падет с очей туман.
VI.
Не даром вы приснились мне В бою с обритыми главами, С окровавленными мечами, Во рвах, на башне, на стене.
Внемлите радостному кличу, О дети пламенных пустынь! Ведите в плен младых рабынь, Делите бранную добычу!
Вы победили: слава вам, А малодушным посмеянье! Они на бранное призванье Не шли, не веря дивным снам.
Прельстясь добычей боевою, Теперь в раскаяньи своем Рекут: возьмите нас с собою; Но вы скажите: не возьмем.
Блаженны падшие в сраженьи: Теперь они вошли в эдем И потонули в наслажденьи, Не отравляемом ничем.
VII.
Восстань, боязливый: В пещере твоей Святая лампада До утра горит. Сердечной молитвой, Пророк, удали Печальные мысли, Лукавые сны! До утра молитву Смиренно твори; Небесную книгу До утра читай!
VIII.
Торгуя совестью пред бледной нищетою, Не сыпь своих даров расчетливой рукою: Щедрота полная угодна небесам. В день грозного суда, подобно ниве тучной, О сеятель благополучный! Сторицею воздаст она твоим трудам.
Но если, пожалев трудов земных стяжанья, Вручая нищему скупое подаянье, Сжимаешь ты свою завистливую длань — Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной, Что с камня моет дождь обильный, Исчезнут — господом отверженная дань.
IX.
И путник усталый на бога роптал: Он жаждой томился и тени алкал. В пустыне блуждая три дня и три ночи, И зноем и пылью тягчимые очи С тоской безнадежной водил он вокруг, И кладез под пальмою видит он вдруг.
И к пальме пустынной он бег устремил, И жадно холодной струей освежил Горевшие тяжко язык и зеницы, И лег, и заснул он близ верной ослицы — И многие годы над ним протекли По воле владыки небес и земли.
Настал пробужденья для путника час; Встает он и слышит неведомый глас: “Давно ли в пустыне заснул ты глубоко?” И он отвечает: уж солнце высоко На утреннем небе сияло вчера: С утра я глубоко проспал до утра.
Но голос: “О путник, ты долее спал; Взгляни: лег ты молод, а старцем восстал; Уж пальма истлела, а кладез холодный Иссяк и засохнул в пустыне безводной, Давно занесенный песками степей: И кости белеют ослицы твоей”.
И горем объятый мгновенный старик, Рыдая, дрожащей главою поник… И чудо в пустыне тогда совершилось: Минувшее в новой красе оживилось; Вновь зыблется пальма тенистой главой: Вновь кладез наполнен прохладой и мглой.
И ветхие кости ослицы встают, И телом оделись, и рев издают; И чувствует путник и силу, и радость; В крови заиграла воскресшая младость; Святые восторги наполнили грудь: И с богом он дале пускается в путь.
*
Лизе страшно полюбить. Полно, нет ли тут обмана? Берегитесь — может быть, Эта новая Диана Притаила нежну страсть — И стыдливыми глазами Ищет робко между вами, Кто бы ей помог упасть.
<ИЗ ПИСЬМА К РОДЗЯНКЕ.>
Прости, украинской мудрец, Наместник Феба и Приапа! Твоя соломенная шляпа Покойней, чем иной венец; Твой Рим — деревня; ты мой папа, Благослови ж меня, певец!
ПОСЛАНИЕ К Л. ПУШКИНУ.
[Что же? будет] ли вино? [Лайон, жду] его давно. Знаешь ли какого рода? У меня закон один: Жажды полная свобода И терпимость всяких вин. Погреб мой гостеприимный Рад мадере золотой И под пробкой смоленой St Пере бутылке длинной. В лета <красные> мои, В ле<та> юности безумной, Поэтической Аи Нравился мне пеной шумной, Сим подобием любви! вспомнил о поэте И напененный<?> бокал Я тогда всему на свете, Милый брат, предпочитал.
Ныне нет во мне пристрастья — Без разбора за столом<?>, Друг разумный сладост<растья>, Вина обхожу кругом -[Все люб<лю> <?> я Понемногу — Часто двигаю стакан, Часто пью — но сла<ва богу> Редко, редко лягу пьян.]
*
Ты вянешь и молчишь: печаль тебя снедает: На девственных устах улыбка замирает. Давно твоей иглой узоры и цветы Не оживлялися. Безмолвно любишь ты Грустить. О, я знаток в девической печали; Давно глаза мои в душе твоей читали. Любви не утаишь: мы любим, и как нас, Девицы нежные, любовь волнует вас. Счастливы юноши! Но кто, скажи, меж ими Красавец молодой с очами голубыми, С кудрями черными?… Краснеешь? Я молчу, Но знаю, знаю всё: и если захочу, То назову его. Не он ли вечно бродит Вкруг дома твоего и взор к окну возводит? Ты втайне ждешь его. Идет, и ты бежишь, И долго вслед за ним незримая глядишь. Никто на празднике блистательного мая, Меж колесницами роскошными летая, Никто из юношей свободней и смелей Не властвует конем по прихоти своей.
ЧЕДАЕВУ
К чему холодные сомненья? Я верю: здесь был грозный храм, Где крови жаждущим богам Дымились жертвоприношенья; Здесь успокоена была Вражда свирепой Эвмениды: Здесь провозвестница Тавриды На брата руку занесла; На сих развалинах свершилось Святое дружбы торжество, И душ великих божество Своим созданьем возгордилось.
………………………..
Чедаев, помнишь ли былое? Давно ль с восторгом молодым Я мыслил имя роковое Предать развалинам иным? Но в сердце, бурями смиренном, Теперь и лень и тишина, И, в умиленьи вдохновенном, На камне, дружбой освященном, Пишу я наши имена.
АКВИЛОН
Зачем ты, грозный аквилон, Тростник прибрежный долу клонишь? Зачем на дальний небосклон Ты облачко столь гневно гонишь?
Недавно черных туч грядой Свод неба глухо облекался, Недавно дуб над высотой В красе надменной величался…
Но ты поднялся, ты взыграл, Ты прошумел грозой и славой — И бурны тучи разогнал, И дуб низвергнул величавый.
Пускай же солнца ясный лик Отныне радостью блистает, И облачком зефир играет, И тихо зыблется тростник.
*
Пускай увенч<анный> любов<ью> красоты В завет<ном> зол<оте> хранит ее черты И письма тайные, награда долгой муки, Но в тихие часы томит<ельной> разл<уки> Ничто, ничто моих не радует очей, И ни единый дар возлюбл<енной> моей, Святой залог любви, утеха грусти нежной — Не лечит ран любви безум<ной>, безнаде<жной>.
ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ К ЦЕНЗОРУ
На скользком поприще Т<имковского> наследник! Позволь обнять себя, мой прежний собеседник. Недавно, тяжкою цензурой притеснен, Последних, жалких прав без милости лишен, Со всею братией гонимый совокупно. Я, вспыхнув, говорил тебе немного крупно, Потешил дерзости бранчивую свербежь — Но извини меня: мне было не в терпеж. Теперь в моей глуши журналы раздирая, И бедной братии стишонки разбирая (Теперь же мне читать охота и досуг), Обрадовался я, по ним заметя вдруг В тебе и правила, и мыслей образ новый! Ура! ты заслужил венок себе лавровый И твердостью души, и смелостью ума. Как изумилася поэзия сама, Когда ты разрешил по милости чудесной Заветные слова божественный, небесный, И ими назвалась (для рифмы) красота, Не оскорбляя тем уж Господа Христа! Но что же вдруг тебя, скажи, переменило И нрава твоего кичливость усмирило? Свои послания хоть очень я люблю, Хоть знаю, что прочел ты жалобу мою, Но, подразнив тебя, я переменой сею Приятно изумлен, гордиться не посмею. Отнесся я к тебе по долгу моему: Но мне ль исправить вас? Нет, ведаю, кому Сей важной новостью обязана Россия. Обдумав наконец намеренья благие, Министра честного наш добрый царь избрал, Шишков наук уже правленье восприял. Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа, Он славен славою двенадцатого года; Один в толпе вельмож он русских муз любил, Их, незамеченных, созвал, соединил; Осиротелого венца Екатерины От хлада наших дней укрыл он лавр единый. Он с нами сетовал, когда святой отец, Омара да Гали прияв за образец, В угодность господу, себе во утешенье, Усердно задушить старался просвещенье. Благочестивая, смиренная душа Карала чистых муз, спасая Бантыша, И помогал ему Магницкой благородный, Муж твердый в правилах, душою превосходный, И даже бедный мой Кавелин-дурачок, Креститель Галича, [Магницкого] дьячок. И вот, за все грехи, в чьи пакостные руки Вы были вверены, печальные науки! Цензура! вот кому подвластна ты была!
Но полно: мрачная година протекла, И ярче уж горит светильник просвещенья. Я с переменою несчастного правленья Отставки цензоров, признаться, ожидал, Но сам не зная как, ты видно устоял. Итак, я поспешил приятелей поздравить, А между тем совет на память им оставить.
Будь строг, но будь умен. Не просят у тебя, Чтоб, все законные преграды истребя. Всё мыслить, говорить, печатать безопасно Ты нашим господам позволил самовластно. Права свои храни по долгу своему. Но скромной Истине, но мирному Уму И даже Глупости невинной и довольной Не заграждай пути заставой своевольной. И если ты в плодах досужного пера Порою не найдешь великого добра, Когда не видишь в них безумного разврата, Престолов, алтарей и нравов супостата, То, славы автору желая от души, Махни, мой друг, рукой и смело подпиши.
*
Тимковский царствовал — и все твердили вслух, Что в свете не найдешь ослов подобных двух. Явился Бируков, за ним вослед Красовский: Ну право, их умней покойный был Тимковский!
ПРИМЕЧАНИЯ (1) “Нечестивые, пишет Магомет (глава Награды ), думают, что Коран есть cобрание новой лжи и старых басен”. Мнение сих нечестивых, конечно, справедливо: но, не смотря на сие, многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом. Здесь предлагается несколько вольных подражаний. В подлиннике Алла везде говорит от своего имени, а о Магомете упоминается только во втором или третьем лице. (2) В других местах Корана Алла клянется копытами кобылиц, плодами смоковницы, свободою Мекки, добродетелию и пороком, ангелами и человеком и проч. Странный сей реторический оборот встречается в Коране поминутно. (3) “Мой пророк, прибавляет Алла, вам этого не скажет, ибо он весьма учтив и скромен: но я не имею нужды с вами чиниться” и проч. Ревность араба так и дышит в сих заповедях. (4) Из книги Слепец. (5) Плохая физика; но за то какая смелая поэзия!
СТИХОТВОРЕНИЯ 1817-1825 гг
НА ТРАГЕДИЮ ГР. ХВОСТОВА, ИЗДАННУЮ С ПОРТРЕТОМ КОЛОСОВОЙ
Подобный жребий для поэта И для красавицы готов: Стихи отводят от портрета, Портрет отводит от стихов.
*
От многоречия отрекшись добровольно, В собраньи полном слов не вижу пользы я: Для счастия души, поверьте мне, друзья, Иль слишком мало всех, иль одного довольно.
*
Нет ни в чем вам благодати, С счастием у вас разлад: И прекрасны вы не к стати. И умны вы не в попад.
*
О муза пламенной сатиры! Приди на мой призывный клич! Не нужно мне гремящей лиры, Вручи мне Ювеналов бич! Не подражателям холодным, Не переводчикам голодным, Не безответным рифмачам Готовлю язвы эпиграм! Мир вам, несчастные поэты, < > < > Мир вам, журнальные клевреты, Мир вам, смиренные глупцы! А вы, ребята подлецы, — Вперед! Всю вашу сволочь буду Я мучить казнию стыда! Но, если же кого забуду, Прошу напомнить, господа! О, сколько лиц бесстыдно-бледных, О, сколько лбов широко-медных Готовы от меня принять Неизгладимую печать!
<НА АЛЕКСАНДРА I.>
Воспитанный под барабаном, Наш царь лихим был капитаном: Под Австерлицем он бежал, В двенадцатом году дрожал, Зато был фрунтовой профессор! Но фрунт герою надоел — Теперь коллежский он асессор По части иностранных дел!
ДРУЖБА
Что дружба? Легкий пыл похмелья, Обиды вольный разговор, Обмен тщеславия, безделья Иль покровительства позор.
DUBIA
1818
НА ЖЕНИТЬБУ ГЕНЕРАЛА Н. М. СИПЯГИНА
Убор супружеский пристало Герою с лаврами носить, Но по несчастью так их мало, Что нечем даже плешь прикрыть.
1819
НА АРАКЧЕЕВА.
В столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон: Кинжала Зандова везде достоин он.
*
За ужином объелся я, А Яков запер дверь оплошно — Так было мне, мои друзья, И кюхельбекерно, и тошно.
1817-1819
Мы добрых граждан позабавим И у позорного столпа Кишкой последнего попа Последнего царя удавим.
1817-1820
НАДЕНЬКЕ.
С тобой приятно уделить Часок, два, три уединенью: Один желаньям посвятить, А два последних наслажденью.
*
Она тогда ко мне придет, Когда весь мир угомонится, Когда всё доброе ложится, И всё недоброе встает.
ПРО СЕБЯ.
Великим быть желаю, Люблю России честь, Я много обещаю — Исполню ли? Бог весть!
<К ПОРТРЕТУ МОЛОСТВОВА.>
Не большой он русский барин, Дураком он не был ввек, Он татарин, он татарин, А не русский человек.
*
Всегда так будет как бывало: Таков издревле белый свет: Ученых много — умных мало, Знакомых тьма — а друга нет!
НА К. ДЕМБРОВСКОГО.
Когда смотрюсь я в зеркала, То вижу, кажется, Эзопа, Но стань Дембровский у стекла, Так вдруг покажется там <–->.
НА ГНЕДИЧА.
С тобою в спор я не вступаю, Что жесткое в стихах твоих встречаю; Я руку наложил, Погладил — занозил.
1822-1824
РАЗГОВОР ФОТИЯ С ГР. ОРЛОВОЙ.
“Внимай, что я тебе вещаю: Я телом евнух, муж душой”. — Но что ж ты делаешь со мной? “Я тело в душу превращаю”.
ГР. ОРЛОВОЙ-ЧЕСМЕНСКОЙ.
Благочестивая жена Душою богу предана, А грешной плотию Архимандриту Фотию.
1824
<ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ.>
Скучной ролью Телемака Я наскучил, о друзья, О Москва, Москва-Итака! Скоро ли тебя увижу я?
НА ФОТИЯ.
Полу-фанатик, полу-плут; Ему орудием духовным Проклятье, меч, и крест, и кнут. Пошли нам, господи, греховным Поменьше пастырей таких, — Полу-благих, полу-святых.
1825
Расходились по поганскому граду, Разломали темную темницу.
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.
“К Наталье” (эпиграф). (1) Почему мне бояться сказать это? Марго пленила мой вкус.
“Пирующие студенты”. (2) Будь здоров.
Stances (Стансы). (3)Видали ль вы нежную розу, Любезную дочь ясного дня, Когда весной, едва расцветши, Она являет образ любви?
Такою глазам нашим, еще прекраснее, Ныне явилась Евдокия: Не раз видела весна, как она расцветала, Прелестная и юная, подобная ей самой.
Но увы! ветры и бури, Эти лютые дети Зимы, Скоро зареву над нашими головами, Окуют воду, землю и воздух.
И нет более цветов, и нет более розы! Любезная дочь любви, Завянув, падает, едва расцветшая: Миновала пора ясных дней!
Евдокия! любите! Время не терпит: Пользуйтесь вашими счастливыми днями? В хладной ли старости Дано нам ведать пыл любви?
Mon portrait (Мой портрет). (4)Вы просите у меня мой портрет, Но написанный с натуры; Мой милый, он быстро будет готов, Хотя и в миниатюре.
Я молодой повеса, Еще на школьной скамье: Не глуп, говорю, не стесняясь, И без жеманного кривлянья.
Никогда не было болтуна, Ни доктора Сорбонны — Надоедливее и крикливее, Чем собственная моя особа.
Мой рост с ростом самых долговязых Не может равняться; У меня свежий цвет лица, русые волосы И кудрявая голова.
Я люблю свет и его шум, Уединение я ненавижу; Мне претят ссоры и препирательства, А отчасти и учение.
Спектакли, балы мне очень нравятся, И если быть откровенным. Я сказал бы, что я еще люблю… Если бы не был в Лицее.
По всему этому, мой милый друг, Меня можно узнать. Да, таким как бог меня создал, Я и хочу всегда казаться.
Сущий бес в проказах, Сущая обезьяна лицом. Много, слишком много ветренности — Да, таков Пушкин.
Кж. В. М. Волконской. (5)Сударыня, вас очень легко Принять за сводню Или за старую обезьяну. Но за грацию, — о боже, нет.
Couplets (Куплеты). (6)Когда поэт в восторге Читает вам свою оду или поздравительные стихи, Когда рассказчик тянет фразу, Когда слушаешь попугая, Не находя, чему посмеяться, — Засыпаешь, зеваешь в платок, Ждешь минуты, когда можно сказать: “До приятного свидания”.
Но наедине со своей красавицей, Или среди умных людей, Истинное счастие оживает, Бываешь довольным, смеешься, поешь. Длите ваши мирные бдения И пойте на исходе вечера Вашим друзьям, вашим бутылкам: “До приятного свидания”.
Друзья, жизнь мимолетна, И всё уплывает вместе с временем. Любовь тоже летун, Птица нашей весны. Слишком рано она исчезает, смеясь украдкой, И навсегда — прощай Надежда, Когда она упорхнет, не скажешь более: “До приятного свидания”.
Время бежит, печальное и жестокое, — И рано или поздно отправляешься на тот свет. Иногда — это бывает не так уж редко — Случай спасает нас от могилы, Удаляются полчища страданий, И черный ужасный скелет Уходит стучаться в другие двери: “До приятного свидания”.
Но что? я чувствую, что утомился, Утомляя моих дорогих слушателей. Хорошо, я спускаюсь с Парнаса, Он создан не для певцов. Меня вдохновляют куплеты. У меня власть над припевом. Довольно — прощай, перо! “До приятного свидания”.
“Dis moi, pourquoi…” (7)Скажите мне, почему “Похититель” Освистан партером? Увы, потому что бедный автор Похитил его у Мольера.
“Je chante ce combat…” (8)Пою сей бой, в котором Толи одолел, Где погиб не один воин, где Поль отличился, Николая Матюрена и прекрасную Нитуш, Рука которой была трофеем ужасной стычки.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1825 г
СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО
Прощай, письмо любви! прощай: она велела. Как долго медлил я! как долго не хотела Рука предать огню все радости мои!… Но полно, час настал. Гори, письмо любви. Готов я; ничему душа моя не внемлет. Уж пламя жадное листы твои приемлет… Минуту!… вспыхнули! пылают — легкой дым Виясь теряется с молением моим. Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит… О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы; На легком пепле их заветные черты Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый, Отрада бедная в судьбе моей унылой, Останься век со мной на горестной груди…
*
Твое соседство нам опасно, Хоть мило, м<ожет> б<ыть>, оно [Так утверждаю не <напрасно>] [И доказать не <мудрено>]. Твой дом, учтивая беседа И шутки с желчью <?> пополам Напоминают [живо] нам И впрямь Опасного соседа.
<HA Ф. H. ГЛИНКУ.>
Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах, Бормочит нам растянутый псалом: Поэт Фита, не становись фертом! Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!
*
Quand au front du convive, au beau sein de Dйlie La rose йblouissante<?> a terminй sa vie.
Soudain [se dйtachant] de sa tige natale Comme un lйger soupir sa douce вme s’exhale, Aux rives [Elysйes] ses mвnes parfumйs Vont charmer du Lethй les bords inanimйs.
*
Лишь розы увядают, Амврозией дыша, [В Эл<изий>] улетает Их [легкая] душа.
И там, где волны сонны Забвение несут, Их тени благовонны Над Летою цветут.
<НА ВОРОНЦОВА>
Сказали раз царю, что наконец Мятежный вождь, Риэго, был удавлен. “Я очень рад, сказал усердный льстец: От одного мерзавца мир избавлен”. Все смолкнули, все потупили взор, Всех рассмешил проворный приговор. Риэго был пред Фердинандом грешен, Согласен я. Но он за то повешен. Пристойно ли, скажите, сгоряча Ругаться нам над жертвой палача? Сам государь такого доброхотства Не захотел улыбкой наградить: Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить И в подлости осанку благородства.
ПРИЯТЕЛЯМ
Враги мои, покамест я ни слова… И, кажется, мой быстрый гнев угас; Но из виду не выпускаю вас И выберу когда-нибудь любого: Не избежит пронзительных когтей, Как налечу нежданый, беспощадный. Так в облаках кружится ястреб жадный И сторожит индеек и гусей.
<НАБРОСКИ К ЗАМЫСЛУ О ФАУСТЕ.>
<I>
“Скажи, какие заклинанья Имеют над тобою власть?” — Все хороши: на все призванья Готов я как бы с неба пасть. Довольно одного желанья — Я, как догадливый холоп, В ладони по-турецки хлоп, Присвистни, позвони, и мигом Явлюсь. Что делать — я служу, Живу, кряхчу под вечным игом, Как нянька бедная, хожу За вами — слушаю, гляжу.
<II>
— Вот Коцит, вот Ахерон, Вот горящий Флегетон. Доктор Фауст, ну смелее, Там нам будет веселее. — — Где же мост? -Какой тут мост, На вот — сядь ко мне на хвост.
— Кто идет? — Солдат. — Это что? — Парад. — Вот обер-капрал, Унтер-генерал.
— Что горит во мгле? Что кипит в котле? — Фауст, ха ха ха, Посмотри — уха, [Погляди] — цари. О вари, вари!…
<III>
— Сегодня бал у Сатаны — На имянины мы званы — [Смотри как эти два бесенка Усердно жарят поросенка], А этот бес — как важен он, Как чинно выметает вон Опилки, серу, пыль и кости. — Скажи мне, скоро ль будут гости?
— Так вот детей земных изгнанье? Какой порядок и молчанье! Какой огромный сводов ряд, Но где же грешников варят? Всё тихо.- Там, гораздо дале. — Где мы теперь? — В парадной зале.
— Что козырь? — Черви. — Мне ходить. — Я бью. — Нельзя ли погодить? — Беру. — Кругом нас обыграла. — Эй, смерть! Ты право сплутовала. — Молчи! ты глуп и молоденек. Уж не тебе меня ловить. [Ведь] мы играем не <из><?> денег, А только б вечность проводить!
— Кто там? — Здорово, господа! — Зачем пожаловал сюда? — Привел я гостя. — Ах, создатель!.. — Вот докт.<ор> Ф.<ауст>, наш приятель — — Живой! — Он жив, да наш давно — Сегодня ль, завтра ль — всё равно. — Об этом думают двояко; Обычай требовал однако Соизволенья моего, Но впроччем это ничего. Вы знаете, всегда [я] другу [Готова] оказать услугу… Я дамой… — Крой! — Я бью тузом… — Позвольте, козырь. — Ну, пойдем…
*
Я был свидетелем златой твоей весны; Тогда напрасен ум, искусства не нужны, И самой красоте семнадцать лет замена. Но время протекло, настала перемена, Ты приближаешься к сомнительной поре, Как меньше [женихов] толпятся на дворе, И тише звук похвал твой [слух обворожает], А зеркало сильней грозит и [устрашает]. Что делать утешься и смирись, От милых прежних прав заране откажись, Ищи других побед — успехи пред тобою, Я счастия тебе желаю всей душою, а опытов моих, Мой дидактический, благоразумный стих.
СОВЕТ
Поверь: когда слепней и комаров Вокруг тебя летает рой журнальный, Не рассуждай, не трать учтивых слов, Не возражай на писк и шум нахальный: Ни логикой, ни вкусом, милый друг, Никак нельзя смирить их род упрямый. Сердиться грех — но замахнись и вдруг Прихлопни их проворной эпиграмой.
<O. С. ПУШКИНОЙ.>
Семейственной любви и нежной дружбы ради Хвалю тебя, сестра! не спереди, а сзади.
VARIANTES EN L’HONNEUR DE M-lle NN.
Почтения, любви и нежной дружбы ради Хвалю тебя, мой друг, и спереди и сзади.
*
Напрасно ахнула Европа, Не унывайте, не беда! От п<етербургского> потопа Спаслась П.<олярная> З.<везда>. Бестужев, твой ковчег на бреге! Парнасса блещут высоты; И в благодетельном ковчеге Спаслись и люди и скоты.
ОДА ЕГО СИЯТ. ГР. ДМ. ИВ. ХВОСТОВУ
Султан ярится. (1) Кровь Эллады И резвоскачет, (2) и кипит. Открылись грекам древни клады, (3) Трепещет в Стиксе лютый пит. (4) И се — летит продерзко судно И мещет громы обоюдно. Се Бейрон, Феба образец. Притек, но недуг быстропарный, (5) Строптивый и неблагодарный Взнес смерти на него резец.
Певец бессмертный и маститый, Тебя Эллада днесь зовет На место тени знаменитой, Пред коей Цербер днесь ревет. Как здесь, ты будешь там сенатор, Как здесь, почтенный литератор, Но новый лавр тебя ждет там, Где от крови земля промокла: Перикла лавр, лавр Фемистокла; Лети туда, Хвостов наш! сам.
Вам с Бейроном шипела злоба, Гремела и правдива лесть. Он лорд — граф ты! Поэты оба! Се, мнится, явно сходство есть. — Никак! Ты с верною супругой (6) Под бременем Судьбы упругой Живешь в любви — и наконец Глубок он, но единобразен, А ты глубок, игрив и разен. И в шалостях ты впрям певец.
А я, неведомый Пиита, В восторге новом воспою Во след Пиита знаменита Правдиву похвалу свою, Моляся кораблю бегущу, Да Бейрона он узрит кущу, (7) И да блюдут твой мирный сон (8) Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея, Гебея, Псиша, Крон, Астрея, Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.
ЖИВ, ЖИВ КУРИЛКА!
Как! жив еще Курилка журналист? — — Живёхонек! всё так же сух и скучен, И груб, и глуп, и завистью размучен, Всё тискает в свой непотребный лист И старый вздор и вздорную новинку.- — Фу! надоел Курилка журналист! Как загасить вонючую лучинку? Как уморить Курилку моего? Дай мне совет.- Да… плюнуть на него.
КОЗЛОВУ
Певец! когда перед тобой Во мгле сокрылся мир земной, Мгновенно твой проснулся Гений, На всё минувшее воззрел И в хоре светлых привидений Он песни дивные запел.
О милый брат, какие звуки! В слезах восторга внемлю им. Небесным пением своим Он усыпил земные муки; Тебе он создал новый мир, Ты в нем и видишь, и летаешь, И вновь живешь, и обнимаешь Разбитый юности кумир.
А я, коль стих единый мой Тебе мгновенье дал отрады, Я не хочу другой награды — Недаром темною стезёй Я проходил пустыню мира; О нет! недаром жизнь и лира Мне были вверены судьбой!
ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ
Когда, любовию и негой упоенный, Безмолвно пред тобой коленопреклоненный, Я на тебя глядел и думал: ты моя; Ты знаешь, милая, желал ли славы я; Ты знаешь: удален от ветреного света, Скучая суетным прозванием поэта, Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал Жужжанью дальнему упреков и похвал. Могли ль меня молвы тревожить приговоры, Когда, склонив ко мне томительные взоры И руку на главу мне тихо наложив, Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив? Другую, как меня, скажи, любить не будешь? Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь? А я стесненное молчание хранил. Я наслаждением весь полон был, я мнил, Что нет грядущего, что грозный день разлуки Не придет никогда… И что же? Слезы, муки, Измены, клевета, всё на главу мою Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою, Как путник, молнией постигнутый в пустыне, И всё передо мной затмилося! И ныне Я новым для меня желанием томим: Желаю славы я, чтоб именем моим Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною Окружена была, чтоб громкою молвою Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне, Чтоб, гласу верному внимая в тишине, Ты помнила мои последние моленья В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
EX UNGUE LEONEM
Недавно я стихами как-то свистнул И выдал их без подписи моей; Журнальный шут о них статейку тиснул, Без подписи ж пустив ее, злодей. Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту Не удалось прикрыть своих проказ: Он по когтям узнал меня в минуту, Я по ушам узнал его как раз.
П. А. О*** <ОСИПОВОЙ>
Быть может, уж недолго мне В изгнаньи мирном оставаться, Вздыхать о милой старине И сельской музе в тишине Душой беспечной предаваться.
Но и в дали, в краю чужом Я буду мыслию всегдашней Бродить Тригорского кругом, В лугах, у речки, над холмом, В саду под сенью лип домашней.
Когда померкнет ясный день, Одна из глубины могильной Так иногда в родную сень Летит тоскующая тень На милых бросить взор умильный.
*
Храни меня, мой талисман. Храни меня во дни гоненья, Во дни раскаянья, волненья: Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан Вокруг меня валы ревучи, Когда грозою грянут тучи — Храни меня, мой талисман.
В уединеньи чуждых стран, На лоне скучного покоя, В тревоге пламенного боя Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман, Души волшебное светило…. Оно сокрылось, изменило…. Храни меня, <мой> талисман.
Пускай же в век сердечных ран Не растравит воспоминанье. Прощай, надежда; спи, желанье; Храни меня, мой талисман.
АНДРЕЙ ШЕНЬЕ. ПОСВЯЩЕНО Н. Н. РАЕВСКОМУ.
A insi, triste et caplif, ma lyre toutefois s’йveillait…
Меж тем, как изумленный мир На урну Байрона взирает, И хору европейских лир Близ Данте тень его внимает,
Зовет меня другая тень, Давно без песен, без рыданий С кровавой плахи в дни страданий Сошедшая в могильну сень.
Певцу любви, дубрав и мира Несу надгробные цветы. Звучит незнаемая лира, Пою. Мне внемлет он и ты.
Подъялась вновь усталая секира И жертву новую зовет. Певец готов; задумчивая лира В последний раз ему поет. (9)
Заутра казнь, привычный пир народу; Но лира юного певца О чем поет? Поет она свободу: Не изменилась до конца!
“Приветствую тебя, мое светило! Я славил твой небесный лик, Когда он искрою возник, Когда ты в буре восходило. Я славил твой священный гром, Когда он разметал позорную твердыню И власти древнюю гордыню Развеял пеплом и стыдом: Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу, Я слышал братский их обет, Великодушную присягу И самовластию бестрепетный ответ. Я зрел, как их могущи волны Всё ниспровергли, увлекли, И пламенный трибун предрек, восторга полный, Перерождение земли. Уже сиял твой мудрый гений, Уже в бессмертный Пантеон Святых изгнанников входили славны тени, От пелены предрассуждений Разоблачался ветхий трон; Оковы падали. Закон, На вольность опершись, провозгласил равенство, И мы воскликнули: Блаженство! О горе! о безумный сон! Где вольность и закон? Над нами Единый властвует топор. Мы свергнули царей. Убийцу с палачами Избрали мы в цари. О ужас! о позор! Но ты, священная свобода, Богиня чистая, нет,- не виновна ты, В порывах буйной слепоты, В презренном бешенстве народа, Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд Завешен пеленой кровавой: Но ты придешь опять со мщением и славой, — И вновь твои враги падут; Народ, вкусивший раз твой нектар освященный, Всё ищет вновь упиться им; Как будто Вакхом разъяренный, Он бродит, жаждою томим; Так — он найдет тебя. Под сению равенства В объятиях твоих он сладко отдохнет; Так буря мрачная минет! Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства: Я плахе обречен. Последние часы Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою Палач мою главу подымет за власы Над равнодушною толпою. Простите, о друзья! Мой бесприютный прах Не будет почивать в саду, где провождали Мы дни беспечные в науках и в пирах И место наших урн заране назначали. Но, други, если обо мне Священно вам воспоминанье. Исполните мое последнее желанье: Оплачьте, милые, мой жребий в тишине; Страшитесь возбудить слезами подозренье; В наш век, вы знаете, и слезы преступленье: О брате сожалеть не смеет ныне брат. Еще ж одна мольба: вы слушали стократ Стихи, летучих дум небрежные созданья, Разнообразные, заветные преданья Всей младости моей. Надежды и мечты, И слезы, и любовь, друзья, сии листы Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни (10) , Молю, найдите их; невинной музы дани Сберите. Строгий свет, надменная молва Не будут ведать их. Увы, моя глава Безвременно падет: мой недозрелый гений Для славы не свершил возвышенных творений; Я скоро весь умру. Но, тень мою любя, Храните рукопись, о други, для себя! Когда гроза пройдет, толпою суеверной Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный, И, долго слушая, скажите: это он; Вот речь его. А я, забыв могильный сон, Взойду невидимо и сяду между вами, И сам заслушаюсь, и вашими слезами Упьюсь… и, может быть, утешен буду я Любовью; может быть, и Узница моя, (11) Уныла и бледна, стихам любви внимая…”
Но, песни нежные мгновенно прерывая, Младой певец поник задумчивой главой. Пора весны его с любовию, тоской Промчалась перед ним. Красавиц томны очи И песни, и пиры, и пламенные ночи, Всё вместе ожило; и сердце понеслось Далече… и стихов журчанье излилось:
“Куда, куда завлек меня враждебный гений? Рожденный для любви, для мирных искушений, Зачем я покидал безвестной жизни тень, Свободу и друзей, и сладостную лень? Судьба лелеяла мою златую младость; Беспечною рукой меня венчала радость, И муза чистая делила мой досуг. На шумных вечерах друзей любимый друг, Я сладко оглашал и смехом, и стихами Сень, охраненную домашними богами. Когда ж, вакхической тревогой утомясь И новым пламенем незапно воспалясь, Я утром наконец являлся к милой деве И находил ее в смятении и гневе; Когда, с угрозами, и слезы на глазах, Мой проклиная век, утраченный в пирах, Она меня гнала, бранила и прощала: Как сладко жизнь моя лилась и утекала! Зачем от жизни сей, ленивой и простой, Я кинулся туда, где ужас роковой, Где страсти дикие, где буйные невежды, И злоба, и корысть! Куда, мои надежды, Вы завлекли меня! Что делать было мне, Мне, верному любви, стихам и тишине, На низком поприще с презренными бойцами! Мне ль было управлять строптивыми конями И круто напрягать бессильные бразды? И что ж оставлю я? Забытые следы Безумной ревности и дерзости ничтожной. Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный, Ты, слово, звук пустой… О, нет! Умолкни, ропот малодушный! Гордись и радуйся, поэт: Ты не поник главой послушной Перед позором наших лет; Ты презрел мощного злодея; Твой светоч, грозно пламенея, Жестоким блеском озарил Совет правителей бесславных; (12) Твой бич настигнул их, казнил Сих палачей самодержавных: Твой стих свистал по их главам; Ты звал на них, ты славил Немезиду; Ты пел Маратовым жрецам Кинжал и деву-эвмениду! Когда святой старик от плахи отрывал Венчанную главу рукой оцепенелой, Ты смело им обоим руку дал, И перед вами трепетал Ареопаг остервенелый. Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь, Моей главой играй теперь: Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный: Мой крик, мой ярый смех преследует тебя! Пей нашу кровь, живи, губя: Ты всё пигмей, пигмей ничтожный. И час придет… и он уж недалек: Падешь, тиран! Негодованье Воспрянет наконец. Отечества рыданье Разбудит утомленный рок. Теперь иду… пора… но ты ступай за мною; Я жду тебя”.
Так пел восторженный поэт. И всё покоилось. Лампады тихий свет Бледнел пред утренней зарею, И утро веяло в темницу. И поэт К решотке поднял важны взоры… Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет! Звучат ключи, замки, запоры. Зовут… Постой, постой; день только, день один: И казней нет, и всем свобода, И жив великий гражданин Среди великого народа (13) . Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач. Но дружба смертный путь поэта очарует (14) . Вот плаха. Он взошел. Он славу именует… (15) Плачь, муза, плачь!..
<K РОДЗЯНКЕ.>
Ты обещал о романтизме, О сем парнасском афеизме, Потолковать еще со мной, Полтавских муз поведать тайны, А пишешь мне об ней одной… Нет, это ясно, милый мой, Нет, ты влюблен, Пирон Украйны!
Ты прав: что может быть важней На свете женщины прекрасной? Улыбка, взор ее очей Дороже злата и честей, Дороже славы разногласной… Поговорим опять об ней.
Хвалю, мой друг, ее охоту, Поотдохнув, рожать детей, Подобных матери своей; И счастлив, кто разделит с ней Сию приятную заботу: Не наведет она зевоту, Дай бог, чтоб только Гименей Меж тем продлил свою дремоту.
Но не согласен я с тобой, Не одобряю я развода! Во-первых, веры долг святой, Закон и самая природа… А во-вторых, замечу я, Благопристойные мужья Для умных жен необходимы: При них домашние друзья Иль чуть заметны, иль незримы. Поверьте, милые мои, Одно другому помогает, И солнце брака затмевает Звезду стыдливую любви.
К*** <КЕРН>
Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный, И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты. И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь.
*
Блестит луна, недвижно море спит, Молчат сады роскошные Гассана. Но кто же там во мгле дерев сидит На мраморе печального фонтана? Арап-эвнух, гарема страж седой, И с ним его товарищ молодой.
“[Мизрур], недуг тоски душевной Не от меня сокроешь ты. Твой мрачный взор, твой ропот гневный, Твои свирепые мечты Уже давно мне всё сказали. Я знаю — жизнь тебе тяжка. А что виной твоей печали? Мой сын, послушай старика”.
ЖЕНИХ.
Три дня купеческая дочь Наташа пропадала; Она на двор на третью ночь Без памяти вбежала. Вопросами отец и мать К Наташе стали приступать. Наташа их не слышит, Дрожит и еле дышит.
Тужила мать, тужил отец, И долго приступали, И отступились наконец, А тайны не узнали. Наташа стала, как была, Опять румяна, весела, Опять пошла с сестрами Сидеть за воротами.
Раз у тесовых у ворот, С подружками своими, Сидела девица — и вот Промчалась перед ними Лихая тройка с молодцом. Конями, крытыми ковром, В санях он стоя правит И гонит всех, и давит.
Он, поровнявшись, поглядел, Наташа поглядела, Он вихрем мимо пролетел, Наташа помертвела. Стремглав домой она бежит. “Он! он! узнала! — говорит, — Он, точно он! держите, Друзья мои, спасите!”
Печально слушает семья, Качая головою; Отец ей: “Милая моя, Откройся предо мною. Обидел кто тебя, скажи, Хоть только след нам укажи”. Наташа плачет снова. И более ни слова.
Наутро сваха к ним на двор Нежданая приходит. Наташу хвалит, разговор С отцом ее заводит: “У вас товар, у нас купец; Собою парень молодец, И статный, и проворный, Не вздорный, не зазорный.
Богат, умен, ни перед кем Не кланяется в пояс, А как боярин между тем Живет, не беспокоясь: А подарит невесте вдруг И лисью шубу, и жемчуг, И перстни золотые, И платья парчевые.
Катаясь, видел он вчера Ее за воротами; Не по рукам ли, да с двора, Да в церковь с образами?” Она сидит за пирогом, Да речь ведет обиняком, А бедная невеста Себе не видит места.
“Согласен, — говорит отец; — Ступай благополучно, Моя Наташа, под венец: Одной в светелке скучно. Не век девицей вековать, Не всё косатке распевать, Пора гнездо устроить, Чтоб детушек покоить”.
Наташа к стенке уперлась И слово молвить хочет — Вдруг зарыдала, затряслась, И плачет и хохочет. В смятеньи сваха к ней бежит, Водой студеною поит И льет остаток чаши На голову Наташи.
Крушится, охает семья. Опомнилась Наташа И говорит: “Послушна я, Святая воля ваша. Зовите жениха на пир, Пеките хлебы на весь мир, На славу мед варите, Да суд на пир зовите”.
“Изволь, Наташа, ангел мой! Готов тебе в забаву Я жизнь отдать!” — И пир горой; Пекут, варят на славу. Вот гости честные нашли, За стол невесту повели; Поют подружки, плачут, А вот и сани скачут.
Вот и жених — и все за стол. Звенят, гремят стаканы, Заздравный ковш кругом пошел; Всё шумно, гости пьяны.
Жених. “А что же, милые друзья, Невеста красная моя Не пьет, не ест, не служит: О чем невеста тужит?”
Невеста жениху в ответ: “Откроюсь на удачу. Душе моей покоя нет, И день, и ночь я плачу. Недобрый сон меня крушит”. Отец ей: “Что ж твой сон гласит? Скажи нам, что такое, Дитя мое родное?”
“Мне снилось, — говорит она, — Зашла я в лес дремучий, И было поздно; чуть луна Светила из-за тучи; С тропинки сбилась я: в глуши Не слышно было ни души, И сосны лишь да ели Вершинами шумели.
И вдруг, как будто наяву, Изба передо мною. Я к ней, стучу — молчат. Зову — Ответа нет; с мольбою Дверь отворила я. Вхожу — В избе свеча горит; гляжу — Везде сребро да злато, Всё светло и богато”.
Жених. “А чем же худ, сказки, твой сон? Знать жить тебе богато”.
Невеста. “Постой, сударь, не кончен он. На серебро, на злато, На сукна, коврики, парчу, На новгородскую камчу Я молча любовалась И диву дивовалась.
Вдруг слышу крик и конский топ.. Подъехали к крылечку. Я поскорее дверью хлоп, И спряталась за печку. Вот слышу много голосов… Взошли двенадцать молодцов, И с ними голубица Красавица-девица.
Взошли толпой, не поклонясь, Икон не замечая; За стол садятся, не молясь И шапок не снимая. На первом месте брат большой, По праву руку брат меньшой, По леву голубица Красавица-девица.
Крик, хохот, песни, шум и звон, Разгульное похмелье…”
Жених. “А чем же худ, скажи, твой сон? Вещает он веселье”.
Невеста. “Постой, сударь, не кончен он. Идет похмелье, гром и звон, Пир весело бушует, Лишь девица горюет.
Сидит, молчит, ни ест, ни пьет И током слезы точит, А старший брат свой нож берет, Присвистывая точит; Глядит на девицу-красу, И вдруг хватает за косу, Злодей девицу губит, Ей праву руку рубит”.
“Ну, это, — говорит жених,- Прямая небылица! Но не тужи, твой сон не лих, Поверь, душа-девица”. Она глядит ему в лицо. “А это с чьей руки кольцо?” Вдруг молвила невеста, И все привстали с места.
Кольцо катится и звенит, Жених дрожит бледнея; Смутились гости. — Суд гласит: “Держи, вязать злодея!” Злодей окован, обличен, И скоро смертию казнен. Прославилась Наташа! И вся тут песня наша.
*
Если жизнь тебя обманет, Не печалься, не сердись! В день уныния смирись: День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет; Настоящее уныло: Всё мгновенно, всё пройдет; Что пройдет, то будет мило.
*
Заступники кнута и плети, [О знаменитые<?>] князь<я>, [За <всё> <?>] жена [моя] [и] дети [Вам благодарны] как <и я><?>. За вас молить [я] бога буду И никогда не позабуду. Когда позовут Меня на полную<?> расправу, За ваше здравие и славу Я<?> дам<?> царю<?> мой первый кнут.
*
[Словесность русская больна] Лежит в истерике она И бредит языком мечтаний, [И хладный между тем зоил Ей Каченовский застудил] Теченье месячных изданий.
*
На небесах печальная луна Встречается с веселою [зарею], Одна горит, другая холодна. Заря блестит невестой молодою, Луна пред ней, как мертвая, бледна. Так встретился, Эльвина, я с тобою.
<ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ.>
Сатирик и поэт любовный, Наш Аристип и Асмодей, Ты не племянник Анны Львовны, Покойной тетушки моей. Писатель нежный, тонкий, острый, Мой дядюшка — не дядя твой, Но, милый, — музы наши сестры, Итак, ты всё же братец мой.
ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ
Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальны припевы! Да здравствуют нежные девы И юные жены, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно В густое вино Заветные кольца бросайте! Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Н. Н.
Примите “Невский Альманах”. Он мил и в прозе, и в стихах: Вы тут найдете Полевого, Вел<икопольского>, Х<вост>ова; К<няжевич>, дальний ваш родня, Украсил также книжку эту; Но не найдете вы меня: Мои стихи скользнули в Лету. Что слава мира?.. дым и прах! Ах, сердце ваше мне дороже!.. Но, кажется, мне трудно тоже Попасть и в этот альманах.
САФО
Счастливый юноша, ты всем меня пленил: Душою гордою и пылкой и незлобной, И первой младости красой женоподобной.
*
Цветы последние милей Роскошных первенцев полей. Они унылые мечтанья Живее пробуждают в нас. Так иногда разлуки час Живее сладкого свиданья.
19 ОКТЯБРЯ
Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто по неволе И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать веселых много лет. Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет: Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют… Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнем в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе: Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: “На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!”
Друзья мои, прекрасен наш союз Он как душа неразделим и вечен — Неколебим, свободен и беспечен Сростался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой. Устав, приник ласкающей главой… С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе — фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Всё тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты гордый пел для муз и для души; Свой дар как жизнь я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты… Опомнимся — но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг — Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне… пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует Лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и сердцем возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? о други, угадайте… Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему… Кому ж из нас под старость день Лицея Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой… Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведет, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот.
<ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ.>
В глуши, измучась жизнью постной, Изнемогая животом, Я не парю — сижу орлом И болен праздностью поносной.
Бумаги берегу запас, Натугу вдохновенья чуждый, Хожу я редко на Парнас, И только за большою нуждой.
Но твой затейливый навоз Приятно мне щекотит нос: Хвостова он напоминает, Отца зубастых голубей, И дух мой снова позывает Ко испражненью прежних дней.
*
Брови царь нахмуря, Говорил: “Вчера Повалила буря Памятник Петра”. Тот перепугался. “Я не знал!.. Ужель?” -Царь расхохотался. “Первый, брат, апрель!”
Говорил он с горем Фрейлинам дворца: “Вешают за морем За два <–->!.. То есть разумею, — Вдруг примолвил он, -Вешают за шею, Но жесток закон”. —
СОЛОВЕЙ И КУКУШКА
В лесах, во мраке ночи праздной Весны певец разнообразный Урчит и свищет, и гремит; Но бестолковая кукушка, Самолюбивая болтушка, Одно куку свое твердит, И эхо вслед за нею то же. Накуковали нам тоску! Хоть убежать. Избавь нас, боже, От элегических куку!
ДВИЖЕНИЕ
Движенья нет, сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый. Но, господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит: Ведь каждый день пред нами солнце ходит, Однако ж прав упрямый Галилей.
*
Всё в жертву памяти твоей: И голос лиры вдохновенной, И слезы девы воспаленной, И трепет ревности моей, И славы блеск, и мрак изгнанья, И светлых мыслей красота, И мщенье, бурная мечта Ожесточенного страданья.
СЦЕНА ИЗ ФАУСТА. БЕРЕГ МОРЯ. ФАУСТ И МЕФИСТОФИЛЬ
Фауст. Мне скучно, бес.
Мефистофель. Что делать, Фауст? Таков вам положен предел, Его ж никто не преступает. Вся тварь разумная скучает: Иной от лени, тот от дел; Кто верит, кто утратил веру: Тот насладиться не успел, Тот насладился через меру, И всяк зевает да живет — И всех вас гроб, зевая, ждет. Зевай и ты.
Фауст. Сухая шутка! Найди мне способ как-нибудь Рассеяться.
Мефистофель. Доволен будь Ты доказательством рассудка. В своем альбоме запиши: Fastidium est quies — скука Отдохновение души. Я психолог… о вот наука!.. Скажи, когда ты не скучал? Подумай, поищи. Тогда ли, Как над Виргилием дремал, А розги ум твой возбуждали? Тогда ль, как розами венчал Ты благосклонных дев веселья И в буйстве шумном посвящал Им пыл вечернего похмелья? Тогда ль, как погрузился ты В великодушные мечты, В пучину темную науки? Но — помнится — тогда со скуки, Как арлекина, из огня Ты вызвал наконец меня. Я мелким бесом извивался, Развеселить тебя старался, Возил и к ведьмам и к духам, И что же? всё по пустякам. — Желал ты славы — и добился, Хотел влюбиться — и влюбился. Ты с жизни взял возможну дань, А был ли счастлив?
Фауст. Перестань. Не растравляй мне язвы тайной. В глубоком знаньи жизни нет — Я проклял знаний ложный свет, А слава… луч ее случайный Неуловим. Мирская честь Бессмысленна, как сон… Но есть Прямое благо: сочетанье Двух душ…
Мефистофель. И первое свиданье, Не правда ль? Но не льзя ль узнать, Кого изволишь поминать, Не Гретхен ли?
Фауст. О сон чудесный! О пламя чистое любви! Там, там — где тень, где шум древесный, Где сладко-звонкие струи -Там, на груди ее прелестной Покоя томную главу, Я счастлив был…
Мефистофель. Творец небесный! Ты бредишь, Фауст, на яву! Услужливым воспоминаньем Себя обманываешь ты. Не я ль тебе своим стараньем Доставил чудо красоты? И в час полуночи глубокой С тобою свел ее? Тогда Плодами своего труда Я забавлялся одинокой, Как вы вдвоем — всё помню я. Когда красавица твоя Была в восторге, в упоенье, Ты беспокойною душой Уж погружался в размышленье (А доказали мы с тобой, Что размышленье — скуки семя). И знаешь ли, философ мой, Что думал ты в такое время, Когда не думает никто? Сказать ли?
Фауст. Говори. Ну, что?
Мефистофель. Ты думал: агнец мой послушный! Как жадно я тебя желал! Как хитро в деве простодушной Я грезы сердца возмущал! — Любви невольной, бескорыстной Невинно предалась она… Что ж грудь моя теперь полна Тоской и скукой ненавистной?.. На жертву прихоти моей Гляжу, упившись наслажденьем, С неодолимым отвращеньем: — Так безрасчетный дуралей, Вотще решась на злое дело, Зарезав нищего в лесу, Бранит ободранное тело; — Так на продажную красу, Насытясь ею торопливо, Разврат косится боязливо… Потом из этого всего Одно ты вывел заключенье…
Фауст. Сокройся, адское творенье! Беги от взора моего!
Мефистофель. Изволь. Задай лишь мне задачу: Без дела, знаешь, от тебя Не смею отлучаться я — Я даром времени не трачу.
Фауст. Что там белеет? говори.
Мефистофель. Корабль испанский трехмачтовый, Пристать в Голландию готовый: На нем мерзавцев сотни три, Две обезьяны, бочки злата, Да груз богатый шоколата, Да модная болезнь: она Недавно вам подарена.
Фауст. Всё утопить.
Мефистофель. Сей час.
(Исчезает)
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР.
Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя: То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка И печальна, и темна. Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна? Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет. То заплачет, как дитя. Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей.
*
Вертоград моей сестры, Вертоград уединенный; Чистый ключ у ней с горы Не бежит запечатленный. У меня плоды блестят Наливные, золотые; У меня бегут, шумят Воды чистые, живые. Нард, алой и киннамон Благовонием богаты: Лишь повеет аквилон, И закаплют ароматы.
*
В крови горит огонь желанья, Душа тобой уязвлена, Лобзай меня: твои лобзанья Мне слаще мирра и вина. Склонись ко мне главою нежной, И да почию безмятежный, Пока дохнет веселый день И двигнется ночная тень.
БУРЯ
Ты видел деву на скале В одежде белой над волнами, Когда, бушуя в бурной мгле, Играло море с берегами. Когда луч молний озарял Ее всечасно блеском алым, И ветер бился и летал С ее летучим покрывалом? Прекрасно море в бурной мгле И небо в блесках без лазури; Но верь мне: дева на скале Прекрасней волн, небес и бури.
ПРОЗАИК И ПОЭТ
О чем, прозаик, ты хлопочешь? Давай мне мысль какую хочешь: Ее с конца я завострю, Летучей рифмой оперю, Взложу на тетиву тугую, Послушный лук согну в дугу, А там пошлю наудалую, И горе нашему врагу!
<ИЗ ВОЛЬТЕРА.>
Короче дни, а ночи доле, [Настала скучная] пора, И солнце будто поневоле Глядит на убранное поле. Что делать в зимни вечера, Пока не подали <нам> кушать? Хотите ли теперь послушать, Мои почтенные друзья, Рассказ про доброго Роберта, Что жил во время Дагоберта?
Из Рима ехал он домой, Имея очень мало денег. Сей рыцарь был хорош собой, Разумен, хоть и молоденек.
В то время деньги
И дабы впредь не смел чудесить, Поймавши истинно повесить И живота весьма лишить.
*
Хотя стишки на именины Натальи, Софьи, Катерины Уже не в моде, может быть: Но я, ваш обожатель верный, Я в знак послушности примерной Готов и ими вам служить. Но предаю себя проклятью, Когда я знаю, почему Вас окрестили благодатью! Нет, нет, по мненью моему. И ваша речь, и взор унылый, И ножка (смею вам сказать) — Всё это чрезвычайно мило, Но пагуба, не благодать.
*
Под каким созвездием, Под какой планетою Ты родился, юноша? Ближнего Меркурия, Аль Сатурна дальнего, Марсовой, Кипридиной?
Уродился юноша Под звездой безвестною, Под звездой падучею, Миг один блеснувшею В тишине небес.
*
Что с тобой, скажи мне, братец? Бледен <ты> как святотатец, Волоса стоят горой! Или с девой молодой Пойман был [ты у забора], И, приняв тебя за вора, Сторож гнался за тобой? Иль смущен ты привиденьем, Иль за тяжкие грехи, Мучась диким вдохновеньем, Сочиняешь ты стихи?
С ПОРТУГАЛЬСКОГО.
Там звезда зари взошла, Пышно роза процвела. Это время нас, бывало, Друг ко другу призывало.
И являлася она У дверей иль у окна Ранней звездочки светлее, Розы утренней свежее.
На постеле пуховой, Дева сонною рукой Протирала томны очи, Удаляя грезы ночи.
Лишь ее завижу я, Мнилось, легче вкруг меня Воздух утренний струился; Я вольнее становился.
Меж овец деревни всей Я красавицы моей Знал любимую овечку — Я водил ее на речку.
На тенистые брега, На зеленые луга; Я поил ее, лелеял, Перед <ней> цветы я сеял.
Дева издали ко мне Приближалась в тишине, Я, [прекрасную] встречая, Пел гитаррою бряцая:
“Девы, радости моей Нет! на свете нет милей, Кто посмеет под луною Спорить в счастии со мною.
Не завидую царям, Не завидую богам. Как увижу очи томны, Тонкий стан и косы темны”.
Так певал [бывало] ей, И красавицы моей Сердце песнью любовалось; Но блаженство миновалось.
Где ж красавица моя! Одинокий плачу я — Заменили песни нежны Стон и слезы безнадежны.
Gonzago
НАЧАЛО I ПЕСНИ “ДЕВСТВЕННИЦЫ”.
Я не рожден святыню славословить, Мой слабый глас не взыдет до небес; Но должен я вас ныне приготовить К услышанью Йоанниных чудес. Она спасла французские лилеи. В боях ее девической рукой Поражены заморские злодеи. Могучею блистая красотой, Она была под юпкою герой. Я признаюсь — вечернею порой Милее мне смиренная девица — Послушная, как агнец полевой; Йоанна же была душою львица, Среди трудов и бранных непогод Являлася всех витязей славнее И, что всего чудеснее, труднее, Цвет девственный хранила круглый год.
О ты, певец, сей чудотворной девы, Седой певец, чьи хриплые напевы, Нестройный ум и бестолковый вкус В былые дни бесили нежных муз, Хотел бы ты, о стихотворец хилый, Почтить меня скрыпицею своей, Да не хочу. Отдай ее, мой милый, Кому-нибудь из модных рифмачей.
<АННЕ Н. ВУЛЬФ.>
Увы! напрасно деве гордой Я предлагал свою любовь! Ни наша жизнь, ни наша кровь Ее души не тронет твердой. Слезами только буду сыт, Хоть сердце мне печаль расколет. Она на щепочку <––>, Но и <––—> не позволит.
<ПРИМЕЧАНИЯ> (1) Подражание г. Петрову, знаменитому нашему лирику. (2) Слово, употребленное весьма счастливо Вильгельмом Карловичем Кюхельбекером в стихотворном его письме к г. Грибоедову. (3) Под словом клады должно разуметь правдивую ненависть нынешних Леонидов, Ахиллесов и Мильтиадов к жестоким чалмоносцам. (4) Г. Питт, знаменитый английский министр и известный противник Свободы. (5) Горячка. (6) Графиня <А. И.> Хвостова, урожденная княжна Горчакова, достойная супруга маститого нашего Певца. Во многочисленных своих стихотворениях везде называет он ее Темирою (см. последн. замеч. к оде: “Заздр. кубок”). (7) Подражание е. высокопр. действ. тайн. сов. Ив. Ив. Дмитриеву, знаменитому другу гр. Хвостова: К тебе я руки простирал Уже из отческия кущи, Взирая на суда бегущи. (8) Здесь поэт, увлекаясь воображением, видит уже Великого нашего лирика, погруженного в сладкий сон и приближающегося к берегам благословенной Эллады. Нептун усмиряет пред ним предерзкие волны; Плутон исходит из преисподней бездны, дабы узреть того, кто ниспошлет ему в непродолжительном времени богатую жатву теней поклонников Лже-пророка; Зевес улыбается ему с небес; Цитерея (Венера) осыпает цветами своего любимого певца; Геба подъемлет кубок за здравие его; Псиша, в образе Иполита Богдановича, ему завидует; Крон удерживает косу, готовую разить; Астрея предчувствует возврат своего царствования; Феб ликует; Игры, Смехи, Вакх и Харон веселою толпою следуют за судном нашего бессмертного Пииты. (9) Comme un dernier rayon, comme un dernier zйphyre Anime le soir d’un beau jour, Au pied de l’йchafaud j’essaie encor ma lyre. (V. Les derniers vers d’Andrй Chйnier). (10) У Авеля, у Фанни. Abel, doux confident de mes jeunes mystиres (El. I): один из друзей А. Ш. Fanni, l’une des maitresses d’An. Ch. Voyez les odes qui lui sont adressйes. (11) И Узница моя. V. La jeune Captive (M-lle de Coigny). (12) Voyez ses iambes. Chйnier avait mйritй la haine des factieux. Il avait cйlebrй Charlotte Corday, flйtri Collot d’Herbois, attaquй Robespierre. — On sait que le Roi avait demandй а l’Assemblйe, par une lettre pleine de caime et de dignitй, le droit d’appeler au peuple du jugement qui le condamnait. Cette lettre signйe dans la nuit du 17 au 18 janvier est d’Andrй Chйnier. (H. de la Touche.) (13) Он был казнен 8 термидора, т. е. накануне низвержения Робеспиерра. (14) На роковой телеге везли на казнь с Ан. Шенье и поэта Руше, его друга. Ils parlиrent de poлsie а leur derniers moments: pour eux aprйs l’amitiй c’йtait la plus belle chose de la terre. Racine fut l’objet de leur entretient et de leur derniere admiration. Ils voulurent rйciter ses vers. I1s choisirent la premiere scиne d’Andromaque. (H. de la Touche.) (15) На месте казни он ударил себя в голову и сказал: pourtant j’avais quelque chose lа.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1826 г
К БАРАТЫНСКОМУ
Стих каждый в повести твоей Звучит и блещет, как червонец. Твоя Чухоночка, ей-ей, Гречанок Байрона милей, А твой Зоил прямой чухонец.
<ИЗ ПИСЬМА К ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ.>
С тобой мне вновь считаться довелось, Певец любви то резвый, то унылый; Играешь ты на лире очень мило, Играешь ты довольно плохо в штос. Пять сот рублей, проигранных тобою, Наличные свидетели тому. Судьба моя сходна с твоей судьбою; Сей час, мой друг, увидишь почему.
К Е. Н. ВУЛЬФ
Вот, Зина, вам совет: играйте, Из роз веселых заплетайте Себе торжественный венец — И впредь у нас не разрывайте Ни мадригалов, ни сердец.
<ИЗ АРИОСТОВА “ORLANDO FURIOSO”.> CANTO XXIII
Ott. 100.
Пред рыцарем блестит водами Ручей прозрачнее стекла, Природа милыми цветами Тенистый берег убрала И обсадила древесами.
101.
Луга палит полдневный зной, Пастух убогой спит у стада, Устал под латами герой — Его манит ручья прохлада. Здесь мыслит он найти покой. И здесь-то, здесь нашел несчастный Приют жестокой и ужасный.
102.
Гуляя, он на деревах Повсюду надписи встречает. Он с изумленьем в сих чертах Знакомый почерк замечает; Невольный страх его влечет, Он руку милой узнает… И в самом деле в жар полдневный Медор с китайскою царевной Из хаты пастыря сюда Сам друг являлся иногда.
103.
Орланд их имена читает Соединенны вензелом; Их буква каждая гвоздем Герою сердце пробивает. Стараясь разум усыпить, Он сам с собою лицемерит, Не верить хочет он, хоть верит, Он силится вообразить, Что вензеля в сей роще дикой Начертаны все — может быть — Другой, не этой Анджеликой.
104.
Но вскоре, витязь, молвил ты: “Однако ж эти мне черты Знакомы очень… разумею, Медор сей выдуман лишь ею, Под этим прозвищем меня Царевна славила, быть может”. Так басней правду заменя, Он мыслит, что судьбе поможет.
105.
Но чем он более хитрит, Чтоб утушить свое мученье, Тем пуще злое подозренье Возобновляется, горит; Так в сетке птичка, друг свободы, Чем больше бьется, тем сильней, Тем крепче путается в ней. Орланд идет туда, где своды Гора склонила на ручей.
106.
Кривой, бродящей повиликой Завешен был тенистый вход. Медор с прелестной Анджеликой Любили здесь у свежих вод В день жаркой, в тихой час досуга Дышать в объятиях друг друга, И здесь их имена кругом Древа и камни сохраняли; Их мелом, углем иль ножом Везде счастливцы написали.
107.
Туда пешком печальный граф Идет и над пещерой темной Зрит надпись — в похвалу забав Медор ее рукою томной В те дни стихами начертал; Стихи, чувств нежных вдохновенье, Он по-арабски написал, И вот их точное значенье:
108.
“Цветы, луга, ручей живой, Счастливый грот, прохладны тени, Приют любви, забав и лени, Где с Анджеликой молодой, С прелестной дщерью Галафрона, Любимой многими — порой Я знал утехи Купидона. Чем, бедный, вас я награжу? Столь часто вами охраненный, Одним лишь только услужу — Хвалой и просьбою смиренной.
109.
Господ любовников молю, Дам, рыцарей и всевозможных Пришельцев, здешних иль дорожных, Которых в сторону сию Фортуна заведет случайно, — На воды, луг, на тень и лес Зовите благодать небес, Чтоб нимфы их любили тайно, Чтоб пастухи к ним никогда Не гнали жадные стада”.
110.
Граф точно так, как по-латыне, Знал по-арабски. Он не раз Спасался тем от злых проказ, Но от беды не спасся ныне.
111.
Два, три раза, и пять, и шесть Он хочет надпись перечесть; Несчастный силится напрасно Сказать, что нет того, что есть, Он правду видит, видит ясно, И нестерпимая тоска, Как бы холодная рука, Сжимает сердце в нем ужасно, И наконец на свой позор Вперил он равнодушный взор.
112.
Готов он в горести безгласной Лишиться чувств, оставить свет. Ах, верьте мне, что муки нет, Подобной муке сей ужасной. На грудь опершись бородой, Склонив чело, убитый, бледный, Найти не может рыцарь бедный Ни вопля, ни слезы одной.
*
Кристал, поэтом обновленный Укрась мой мирный уголок, Залог поэзии священной И дружбы сладостный залог. В тебе таится жар целебный
Едва уста красноречивы Тебя коснулися, и вмиг Его ума огонь игривый В тебя таинственно проник.
*
Под небом голубым страны своей родной Она томилась, увядала… Увяла наконец, и верно надо мной Младая тень уже летала; Но недоступная черта меж нами есть. Напрасно чувство возбуждал я: Из равнодушных уст я слышал смерти весть, И равнодушно ей внимал я. Так вот кого любил я пламенной душой С таким тяжелым напряженьем, С такою нежною, томительной тоской, С таким безумством и мученьем! Где муки, где любовь? Увы! в душе моей Для бедной, легковерной тени, Для сладкой памяти невозвратимых дней Не нахожу ни слез, ни пени.
К ВЯЗЕМСКОМУ
Так море, древний душегубец, Воспламеняет гений твой? Ты славишь лирой золотой Нептуна грозного трезубец. Не славь его. В наш гнусный век Седой Нептун Земли союзник. На всех стихиях человек — Тиран, предатель или узник. К ЯЗЫКОВУ
Языков, кто тебе внушил Твое посланье удалое? Как ты шалишь, и как ты мил, Какой избыток чувств и сил, Какое буйство молодое! Нет, не кастальскою водой Ты воспоил свою Камену; Пегас иную Иппокрену Копытом вышиб пред тобой. Она не хладной льется влагой, Но пенится хмельною брагой; Она разымчива, пьяна, Как сей напиток благородный, Слиянье рому и вина, Без примеси воды негодной, В Тригорском жаждою свободной Открытый в наши времена.
ПЕСНИ О СТЕНЬКЕ РАЗИНЕ
1.
Как по Волге реке, по широкой Выплывала востроносая лодка, Как на лодке гребцы удалые, Казаки, ребята молодые. На корме сидит сам хозяин, Сам хозяин, грозен Стенька Разин Перед ним красная девица, Полоненная персидская царевна. Не глядит Стенька Разин на царевну, А глядит на матушку на Волгу. Как промолвил грозен Стенька Разин: “Ой ты гой еси, Волга, мать родная! С глупых лет меня ты воспоила, В долгу ночь баюкала, качала, В волновую погоду выносила. За меня ли молодца не дремала, Казаков моих добром наделила. Что ничем еще тебя мы не дарили”. Как вскочил тут грозен Стенька Разин Подхватил персидскую царевну, В волны бросил красную девицу, Волге-матушке ею поклонился.
2.
Ходил Стенька Разин В Астрахань город Торговать товаром. Стал воевода Требовать подарков. Поднес Стенька Разин Камки хрущатые, Камки хрущатые — Парчи золотые. Стал воевода Требовать шубы. Шуба дорогая: Полы-то новы, Одна боброва, Другая соболья. Ему Стенька Разин Не отдает шубы. “Отдай, Стенька Разин, Отдай с плеча шубу! Отдашь, так спасибо; Не отдашь — повешу Что во чистом поле, На зеленом дубе Да в собачьей шубе”. Стал Стенька Разин Думати думу: “Добро, воевода. Возьми себе шубу. Возьми себе шубу, Да не было б шуму”.
3.
Что не конский топ, не людская молвь, Не труба трубача с поля слышится, А погодушка свищет, гудит, Свищет, гудит, заливается. Зазывает меня, Стеньку Разина, Погулять по морю, по синему: “Молодец удалой, ты разбойник лихой, Ты разбойник лихой, ты разгульный буян Ты садись на ладьи свои скорые, Распусти паруса полотняные, Побеги по морю по синему. Пригоню тебе три кораблика: На первом корабле красно золото, На втором корабле чисто серебро, На третьем корабле душа-девица”.
*
Будь подобен полной чаше, [Молодых счастливый дом] — Непонятно счастье ваше, Но молчите ж обо всем.
Что за диво, что за каша Для рассудка моего — Чорт возьми! но, воля ваша, Не скажу я ничего.
То-то праздник мне да Maшe, Другу сердца моего; Никогда про счастье наше Мы не скажем ничего.
Стойте — тотчас угадаю Горе сердца твоего. Понимаю, понимаю! — Не болтай же ничего.
Строгий суд <и> слово ваше Ценим более <всего>. Вы ль одни про счастье наше Не сказали ничего!
—
Он мне ровесник, он так мил, Всегда видала в нем я брата, Он, как сестру, меня любил. Скажите, чем я виновата.
Нет, Маша, ты не виновата.
—
И этой свадьбе не бывать. ПРИЗНАНИЕ
Я вас люблю, — хоть я бешусь, Хоть это труд и стыд напрасный, И в этой глупости несчастной У ваших ног я признаюсь! Мне не к лицу и не по летам….. Пора, пора мне быть умней! Но узнаю по всем приметам Болезнь любви в душе моей: Без вас мне скучно, — я зеваю; При вас мне грустно, — я терплю; И, мочи нет, сказать желаю, Мой ангел, как я вас люблю! Когда я слышу из гостиной Ваш легкий шаг, иль платья шум, Иль голос девственный, невинный, Я вдруг теряю весь свой ум. Вы улыбнетесь, — мне отрада; Вы отвернетесь, — мне тоска; За день мучения — награда Мне ваша бледная рука. Когда за пяльцами прилежно Сидите вы, склонясь небрежно, Глаза и кудри опустя, — Я в умиленьи, молча, нежно Любуюсь вами, как дитя!…… Сказать ли вам мое несчастье, Мою ревнивую печаль, Когда гулять, порой в ненастье. Вы собираетеся в даль? И ваши слезы в одиночку, И речи в уголку вдвоем, И путешествия в Опочку, И фортепьяно вечерком?…… Алина! сжальтесь надо мною. Не смею требовать любви. Быть может, за грехи мои, Мой ангел, я любви не стою! Но притворитесь! Этот взгляд Всё может выразить так чудно! Ах, обмануть меня не трудно!…….. Я сам обманываться рад!
ПPOPOK
Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, — И шестикрылый серафим На перепутьи мне явился. Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, — И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход. И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный, и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. Как труп в пустыне я лежал, И бога глас ко мне воззвал: “Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей”.
К. А. ТИМАШЕВОЙ
Я видел вас, я их читал, Сии прелестные созданья, Где ваши томные мечтанья Боготворят свой идеал. Я пил отраву в вашем взоре, В душой исполненных чертах, И в вашем милом разговоре, И в ваших пламенных стихах; Соперницы запретной розы Блажен бессмертный идеал… Стократ блажен, кто вам внушал Не много рифм и много прозы.
<НЯНЕ.>
Подруга дней моих суровых, Голубка дряхлая моя! Одна в глуши лесов сосновых Давно, давно ты ждешь меня. Ты под окном своей светлицы Горюешь, будто на часах, И медлят поминутно спицы В твоих наморщенных руках. Глядишь в забытые вороты На черный отдаленный путь: Тоска, предчувствия, заботы Теснят твою всечасно грудь. То чудится тебе
<ИЗ ПИСЬМА К СОБОЛЕВСКОМУ.>
У Гальяни иль Кольони Закажи себе в Твери С пармазаном макарони, Да яишницу свари.
На досуге отобедай У Пожарского в Торжке, Жареных котлет отведай (именно котлет) И отправься на легке.
Как до Яжельбиц дотащит Колымагу мужичок, То-то друг мой растаращит Сладострастный свой глазок!
Поднесут тебе форели! Тотчас их варить вели, Как увидишь: посинели, — Влей в уху стакан шабли.
Чтоб уха была по сердцу, Можно будет в кипяток Положить немного перцу, Луку маленькой кусок.
Яжельбицы — первая станция после Валдая. — В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,
У податливых крестьянок (Чем и славится Валдай) К чаю накупи баранок И скорее поезжай.
*
Как счастлив я, когда могу покинуть Докучный шум столицы и двора И убежать в пустынные дубровы, На берега сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речного Подымется, как рыбка золотая?
Как сладостно явление ее Из тихих волн, при свете ночи лунной! Опутана зелеными власами, Она сидит на берегу крутом. У стройных ног, как пена белых, волны Ласкаются, сливаясь <и> журча. Ее глаза то меркнут, то блистают, Как на небе мерцающие звезды; Дыханья нет из уст ее, но сколь Пронзительно сих влажных синих уст Прохладное лобзанье без дыханья. Томительно и сладко — в летний зной Холодный мед не столько сладок жажде. Когда она игривыми перстами Кудрей моих касается, тогда Мгновенный хлад, как ужас, пробегает Мне голову, и сердце громко бьется, Томительно любовью замирая. И в этот миг я рад оставить жизнь, Хочу стонать и пить ее лобзанье -А речь ее…. Какие звуки могут Сравниться с ней — младенца первый лепет, Журчанье вод, иль майской шум небес, Иль звонкие Бояна Славья гусли.
<ИЗ ПИСЬМА К АЛЕКСЕЕВУ.>
Прощай, отшельник бессарабской Лукавый друг души моей — Порадуй же меня не сказочкой арабской Но русской правдою твоей.
<И. И. ПУЩИНУ>
Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой двор уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье: Да голос мой душе твоей Дарует то же утешенье, Да озарит он заточенье Лучом лицейских ясных дней!
СТАНСЫ
В надежде славы и добра Гляжу вперед я без боязни; Начало славных дней Петра Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца, Но нравы укротил наукой, И был от буйного стрельца Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой Он смело сеял просвещенье, Не презирал страны родной: Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой, То мореплаватель, то плотник, Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд; Во всем будь пращуру подобен: Как он неутомим и тверд, И памятью, как он, незлобен.
ОТВЕТ Ф. Т***
Нет, не черкешенка она; Но в долы Грузии от века Такая дева не сошла С высот угрюмого Казбека.
Нет, не агат в глазах у ней, Но все сокровища Востока Не стоят сладостных лучей Ее полуденного ока.
ЗИМНЯЯ ДОРОГА
Сквозь волнистые туманы Пробирается луна, На печальные поляны Льет печально свет она.
По дороге зимней, скучной Тройка борзая бежит, Колокольчик однозвучный Утомительно гремит.
Что-то слышится родное В долгих песнях ямщика: То разгулье удалое, То сердечная тоска……
Ни огня, ни черной хаты, Глушь и снег…. На встречу мне Только версты полосаты Попадаются одне…
Скучно, грустно….. завтра, Нина, Завтра к милой возвратясь, Я забудусь у камина, Загляжусь не наглядясь.
Звучно стрелка часовая Мерный круг свой совершит, И, докучных удаляя, Полночь нас не разлучит.
Грустно, Нина: путь мой скучен, Дремля смолкнул мой ямщик, Колокольчик однозвучен, Отуманен лунный лик.
*
В евр<ейской> хижине лампада В одном углу бледна горит, Перед лампадою старик Читает библию. Седые На книгу падают власы. Над колыбелию пустой Еврейка плачет молодая. Сидит в другом углу, главой Поникнув, молодой еврей, [Глубоко] в думу погруженный. В печальной хижине старушка Готовит позднюю трапезу. Старик, закрыв святую книгу, Застежки медные сомкнул. Старуха ставит бедный ужин На стол и всю семью зовет. Никто нейдет, забыв о пище. Текут в безмолвии часы. Уснуло всё под сенью ночи. Еврейской хижины одной Не посетил отрадный сон. На колокольне городской Бьет полночь. — Вдруг рукой тяжелой Стучатся к ним. Семья вздрогнула, Младой евр<ей> встает и дверь С недоуменьем отворяет — И входит незнакомый странник. В его руке дорожный пос<ох>.
К**.
Ты богоматерь, нет сомненья, Не та, которая красой Пленила только дух святой, Мила ты всем без исключенья; Не та, которая Христа Родила не спросясь супруга. Есть бог другой земного круга — Ему послушна красота, Он бог Парни, Тибулла, Мура, Им мучусь, им утешен я. Он весь в тебя — ты мать Амура, Ты богородица моя!
<МОРДВИНОВУ.>
Под хладом старости угрюмо угасал Единый из седых орлов Екатерины. В крылах отяжелев, он небо забывал И Пинда острые вершины.
В то время ты вставал: твой луч его согрел, Он поднял к небесам и крылья и зеницы И с шумной радостью взыграл и полетел Во сретенье твоей денницы.
М<ордвинов>, не вотще Петров тебя любил, Тобой гордится он и на брегах Коцита. Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил Надеждам вещего пиита.
Как славно ты сдержал пророчество eгo! Сияя доблестью и славой, и наукой, В советах недвижим у места своего, Стоишь ты, новый Долгорукой.
Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь, Стоит седой утес, вотще брега трепещут, Вотще грохочет гром и волны, вкруг мутясь, И увиваются, и плещут.
Один, на рамена поднявши мощный труд, Ты зорко бодрствуешь над царскою казною Вдовицы бедный лепт и дань сиб<ирских> руд Равно священны пред тобою.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1827 г
Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье, Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра, Надежда в мрачном подземелье Разбудит бодрость и веселье, Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас Дойдут сквозь мрачные затворы, Как в ваши каторжные норы Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут — и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут.
СОЛОВЕЙ И РОЗА
В безмолвии садов, весной, во мгле ночей, Поет над розою восточный соловей. Но роза милая не чувствует, не внемлет, И под влюбленный гимн колеблется и дремлет. Не так ли ты поешь для хладной красоты? Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты? Она не слушает, не чувствует поэта; Глядишь, она цветет; взываешь — нет ответа.
ЭПИГРАММА (ИЗ АНТОЛОГИИ)
Лук звенит, стрела трепещет, И клубясь издох Пифон; И твой лик победой блещет, Бельведерский Аполлон! Кто ж вступился за Пифона, Кто разбил твой истукан? Ты, соперник Аполлона, Бельведерский Митрофан.
*
Есть роза дивная: она Пред изумленною Киферой Цветет румяна и пышна, Благословенная Венерой. Вотще Киферу и Пафос Мертвит дыхание мороза — Блестит между минутных роз Неувядаемая роза…
<ЕК. Н. УШАКОВОЙ.>
Когда бывало в старину Являлся дух иль привиденье, То прогоняло сатану Простое это изреченье: “Аминь, аминь, рассыпься!”. В наши дни Гораздо менее бесов и привидений; Бог ведает, куда девалися они. Но ты, мой злой иль добрый гений Когда я вижу пред собой Твой профиль и глаза, и кудри золотые, Когда я слышу голос твой И речи резвые, живые — Я очарован, я горю И содрогаюсь пред тобою, И сердцу, полному мечтою, “Аминь, аминь, рассыпься!” говорю.
КНЯГИНЕ З. А. ВОЛКОНСКОЙ.
Среди рассеянной Москвы, При толках виста и бостона, При бальном лепете молвы Ты любишь игры Аполлона. Царица муз и красоты, Рукою нежной держишь ты Волшебный скипетр вдохновений, И над задумчивым челом, Двойным увенчанным венком, И вьется и пылает гений. Певца, плененного тобой, Не отвергай смиренной дани, Внемли с улыбкой голос мой, Как мимоездом Каталани Цыганке внемлет кочевой.
<КН. П. П. ВЯЗЕМСКОМУ.>
Душа моя Павел, Держись моих правил: Люби то-то, то-то, Не делай того-то. Кажись, это ясно. Прощай, мой прекрасный.
<ЕК. Н. УШАКОВОЙ>
В отдалении от вас С вами буду неразлучен, Томных уст и томных глаз Буду памятью размучен; Изнывая в тишине, Не хочу я быть утешен, — Вы ж вздохнете ль обо мне, Если буду я повешен?
*
В степи мирской, печальной и безбрежной Таинственно пробились три ключа: Ключ Юности, ключ быстрый и мятежный Кипит, бежит, сверкая и журча. Кастальской ключ волною вдохновенья В степи мирской изгнанников поит. Последний ключ — холодный ключ Забвенья Он слаще всех жар сердца утолит.
АРИОН
Нас было много на челне; Иные парус напрягали, Другие дружно упирали В глубь мощны веслы. В тишине На руль склонясь, наш кормщик умный В молчаньи правил грузный чолн; А я — беспечной веры полн — Пловцам я пел…. Вдруг лоно волн Измял с налету вихорь шумный …. Погиб и кормщик и пловец! — Лишь я, таинственный певец, На берег выброшен грозою, Я гимны прежние пою И ризу влажную мою Сушу на солнце под скалою.
АНГЕЛ
В дверях эдема ангел нежный Главой поникшею сиял, А демон мрачный и мятежный Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья На духа чистого взирал И жар невольный умиленья Впервые смутно познавал.
“Прости, он рек, тебя я видел, И ты недаром мне сиял: Не всё я в небе ненавидел, Не всё я в мире презирал”.
*
Какая ночь! Мороз трескучий, На небе ни единой тучи; Как шитый полог, синий свод Пестреет частыми звездами. В домах всё темно. У ворот Затворы с тяжкими замками. Везде покоится народ; Утих и шум, и крик торговый; Лишь только лает страж дворовый Да цепью звонкою гремит.
И вся Москва покойно спит, Забыв волнение боязни. А площадь в сумраке ночном Стоит, полна вчерашней казни. Мучений свежий след кругом: Где труп, разрубленный с размаха, Где столп, где вилы; там котлы. Остывшей полные смолы; Здесь опрокинутая плаха; Торчат железные зубцы, С костями груды пепла тлеют, На кольях, скорчась, мертвецы Оцепенелые чернеют… [Недавно кровь со всех сторон Струею тощей снег багрила,] И подымался томный стон, Но смерть коснулась к ним, как сон Свою добычу захватила. Кто там? Чей конь во весь опор По грозной площади несется? Чей свист, чей громкий разговор Во мраке ночи раздается? Кто сей? -Кромешник удалой. Спешит, летит он на свиданье, В его груди кипит желанье. Он говорит: “Мой конь лихой, Мой верный конь! лети стрелой! Скорей, скорей!…” Но конь ретивый Вдруг размахнул плетеной гривой И стал. Во мгле между столпов На перекладине дубовой Качался труп. Ездок суровый Под ним промчаться был готов. Но борзый конь под плетью бьется, Храпит, и фыркает, и рвется Назад. “Куда? мой конь лихой! Чего боишься? Что с тобой? Не мы ли здесь вчера скакали, Не мы ли яростно топтали, Усердной местию горя, Лихих изменников царя? Не их ли кровию омыты Твои булатные копыты! Теперь ужель их не узнал? Мой борзый конь, мой конь удалый. Несись, лети !…” И конь усталый В столбы проскакал.
*
Весна, весна, пора любви, Как тяжко мне твое явленье, Какое томное волненье В моей душе, в моей крови… Как чуждо сердцу наслажденье… Всё, что ликует и блестит, [Наводит] скуку и томленье.
—
Отдайте мне метель и вьюгу И зимний долгой мрак ночей.
<КИПРЕНСКОМУ.>
Любимец моды легкокрылой, Хоть не британец, не француз, Ты вновь создал, волшебник милый, Меня, питомца чистых Муз, — И я смеюся над могилой, Ушед на век от смертных уз.
Себя как в зеркале я вижу, Но это зеркало мне льстит. Оно гласит, что не унижу Пристрастья важных Аонид. Так Риму, Дрездену, Парижу Известен впредь мой будет вид.
АКАФИСТ ЕКАТЕРИНЕ НИКОЛАЕВНЕ КАРАМЗИНОЙ
Земли достигнув наконец, От бурь спасенный провиденьем. Святой владычице пловец Свой дар несет с благоговеньем. Так посвящаю с умиленьем Простой, увядший мой венец Тебе, высокое светило В эфирной тишине небес, Тебе, сияющей так мило Для наших набожных очес.
ПОЭТ
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботах суетного света Он малодушно погружен; Молчит его святая лира; Душа вкушает хладный сон, И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел. Тоскует он в забавах мира, Людской чуждается молвы, К ногам народного кумира Не клонит гордой головы; Бежит он, дикой и суровый, И звуков и смятенья полн, На берега пустынных волн, В широкошумные дубровы…
*
Близ мест, где царствует Венеция златая, Один, ночной гребец, гондолой управляя, При свете Веспера по взморию плывет, Ринальда, Годфреда, Эрминию поет. Он любит песнь свою, поет он для забавы, Без дальных умыслов; не ведает ни славы, Ни страха, ни надежд, и тихой музы полн, Умеет услаждать свой путь над бездной волн. На море жизненном, где бури так жестоко Преследуют во мгле мой парус одинокой, Как он, без отзыва утешно я пою И тайные стихи обдумывать люблю.
ИЗ ALFIERI
Сомненье, страх, порочную надежду Уже в груди не в силах я хранить; Неверная супруга я Филиппу И сына я его любить дерзаю!… Но как же зреть его и не любить? Нрав пылкий, добрый, гордый, благородный, Высокий ум, с наружностью прекрасной Прекрасная душа… Зачем природа И небеса таким тебя создали? Что говорю? Ах! так ли я успею Из глубины сердечной милый образ Искоренить? — О, если пламень мой Подозревать он станет! Перед ним Всегда печальна я; но избегаю Я встречи с ним. Он знает, что веселье В Испании запрещено. Кто может В душе моей читать? Ах, и самой Не можно мне. И он, как и другие, Обманется — и станет, как других, Он убегать меня… Увы, мне, бедной!… Другого нет мне в горе утешенья, Окроме слез, и слезы — преступленье. Иду к себе: там буду на свободе… Что вижу? Карл! — Уйдем, мне изменить И речь, и взор — всё может: ах, уйдем.
ПОСЛАНИЕ ДЕЛЬВИГУ
Прими сей череп, Дельвиг, он Принадлежит тебе по праву. Тебе поведаю, барон, Его готическую славу.
Почтенный череп сей не раз Парами Вакха нагревался: Литовский меч в недобрый час По нем со звоном ударялся; Сквозь эту кость не проходил Луч животворный Аполлона; Ну словом, череп сей хранил Тяжеловесный мозг барона, Барона Дельвига. Барон Конечно был охотник славный, Наездник, чаши друг исправный, Гроза вассалов и их жен. Мой друг, таков был век суровый, И предок твой крепкоголовый Смутился б рыцарской душой, Когда б тебя перед собой Увидел без одежды бранной, С главою, миртами венчанной, В очках и с лирой золотой.
Покойником в церковной книге Уж был давно записан он, И с предками своими в Риге Вкушал непробудимый сон. Барон в обители печальной Доволен впрочем был судьбой, Пастора лестью погребальной, Гербом гробницы феодальной И эпитафией плохой. Но в наши беспокойны годы Покойникам покоя нет. Косматый баловень природы, И математик, и поэт, Буян задумчивый и важный, Хирург, юрист, физиолог, Идеолог и филолог, Короче вам — студент присяжный, С витою трубкою в зубах, В плаще, с дубиной и в усах Явился в Риге. Там спесиво В трактирах стал он пенить пиво, В дыму табачных облаков; Бродить над берегами моря, Мечтать об Лотхен, или с горя Стихи писать, да бить жидов. Студент под лестницей трактира В каморке темной жил один; Там, в виде зеркал и картин, Короткий плащ, картуз, рапира Висели на стене рядком. Полуизмаранный альбом, Творенье Фихте и Платона Да два восточных лексикона Под паутиною в углу Лежали грудой на полу, — Предмет занятий разнородных Ученого да крыс голодных. Мы знаем: роскоши пустой Почтенный мыслитель не ищет; Смеясь над глупой суетой, В чулане он беспечно свищет. Умеренность, вещал мудрец, Сердец высоких отпечаток. Студент однако ж наконец Заметил важный недостаток В своем быту: ему предмет Необходимый был… скелет, Предмет, философам любезный, Предмет приятный и полезный Для глаз и сердца, слова нет; Но где достанет он скелет? Вот он однажды в воскресенье Сошелся с кистером градским И, тотчас взяв в соображенье Его характер и служенье, Решился подружиться с ним. За кружкой пива мой мечтатель Открылся кистеру душой И говорит: “Не льзя ль, приятель, Тебе досужною порой Свести меня в подвал могильный. Костями праздными обильный, И между тем один скелет Помочь мне вынести на свет? Клянусь тебе айдесским богом: Он будет дружбы мне залогом И до моих последних дней Красой обители моей”. Смутился кистер изумленный. “Что за желанье? что за страсть? Итти в подвал уединенный, Встревожить мертвых сонм почтенный И одного из них украсть! И кто же?… Он, гробов хранитель! Что скажут мертвые потом?” Но пиво, страха усыпитель И гневной совести смиритель, Сомненья разрешило в нем. Ну, так и быть! Дает он слово, Что к ночи будет всё готово, И другу назначает час. Они расстались. День угас; Настала ночь. Плащом покрытый, Стоит герой наш знаменитый У галлереи гробовой, И с ним преступный кистер мой, Держа в руке фонарь разбитый, Готов на подвиг роковой. И вот визжит замок заржавый, Визжит предательская дверь — И сходят витязи теперь Во мрак подвала величавый; Сияньем тощим фонаря Глухие своды озаря, Идут — и эхо гробовое, Смущенное в своем покое, Протяжно вторит звук шагов. Пред ними длинный ряд гробов; Везде щиты, гербы, короны; В тщеславном тлении кругом Почиют непробудным сном Высокородные бароны…
Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за себя вступиться, ухватя его за ворот, или погрозив ему костяным кулаком, или как-нибудь иначе оказав свое неудовольствие; к несчастию похищенье совершилось благополучно. Студент по частям разобрал всего барона и набил карманы костями его. Возвратясь домой, он очень искусно связал их проволокою и таким образом составил себе скелет очень порядочный. Но вскоре молва о перенесении бароновых костей из погреба в трактирный чулан разнеслася по городу. Преступный кистер лишился места, а студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства не позволяли ему брать с собою будущего, то, разобрав опять барона, раздарил он его своим друзьям. Большая часть высокородных костей досталась аптекарю. Мой приятель Вульф получил в подарок череп и держал в нем табак. Он рассказал мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне череп одного из тех, которым обязан я твоим существованием.
Прими ж сей череп, Дельвиг, он Принадлежит тебе по праву. Обделай ты его, барон, В благопристойную оправу. Изделье гроба преврати В увеселительную чашу, Вином кипящим освяти, Да запивай уху да кашу. Певцу Корсара подражай И скандинавов рай воинской В пирах домашних воскрешай, Или как Гамлет-Баратынской Над ним задумчиво мечтай: О жизни мертвый проповедник, Вином ли полный иль пустой, Для мудреца, как собеседник, Он стоит головы живой.
*
Всем красны боярские конюшни: Чистотой, прислугой и конями; Всем довольны добрые кони: Кормом, стойлами и надзором. Сбруя блещет на стойках дубовых, В стойлах лоснятся борзые кони. Лишь одним конюшни непригожи — Домовой повадился в конюшни. По ночам ходит он <в> ко<нюшни> Чистит, холит коней боярских, Заплетает гриву им в косички, Туго хвост завязывает в узел. Как не взлюбит он вороно<го>. На вечерней заре с водопою Обойду я боя<рские> конюшни И зайду в стойло к вороному — Конь стоит исправен и смирен. А поутру отопрешь конюшню, Конь не тих, весь <в> мыле, жаром пышет, С морды каплет кровавая пена. Во всю ночь домовой на нем ездил По горам, по лесам, по болотам, С полуночи до белого света — До заката месяца
Ах ты, старый конюх [неразумный], Разгадаешь ли, старый, загадку? Полюбил красну девку младой конюх, Младой кон<юх>, разгульный парень — Он конюшню ночью отпирает, Потихонько вороного седлает, Полегонько выводит за вороты, На коня на борзого садится, К [красной девке] [в гости] скачет.
*
Блажен в златом кругу вельмож Пиит, внимаемый царями. Владея смехом и слезами, Приправя горькой правдой ложь, Он вкус притупленный щекотит И к славе спесь бояр охотит, Он украшает их пиры, И внемлет умные хвалы. Меж тем, за тяжкими<?> дверями, Теснясь у черного<?> крыльца, Народ, [гоняемый] слугами, Поодаль слушает певца.
*
В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера, Стройные сосны кругом склонились ветвями, и тенью Вход ее заслонен на воле бродящим в извивах Плющем, любовником скал и расселин. С камня на камень Звонкой струится дугой, пещерное дно затопляет Резвый ручей. Он, пробив глубокое русло, виется Вдаль по роще густой, веселя ее сладким журчаньем.
*
Сводня грустно за столом Карты разлагает. Смотрят барышни кругом, Сводня им гадает: “Три девятки, туз червей И король бубновый — Спор, досада от речей И при том обновы…
А по картам — ждать гостей Надобно сегодня”. Вдруг стучатся у дверей; Барышни и сводня Встали, отодвинув стол, Все толкнули <–—>, Шепчут: “Катя, кто пришел? Посмотри хоть в щелку”.
Что? Хороший человек… Сводня с ним знакома, Он с б<–—> целый век, Он у них, как дома. [Б<–->] в кухню [руки мыть] Кинулись прыжками, [Обуваться, пукли взбить], Прыскаться духами.
Гостя сводня между тем Ласково встречает, Просит лечь его совсем. Он же вопрошает: “Что, как торг идет у вас? Барышей довольно?” Сводня за щеку<?> взялась И вздохнула больно:
“Хоть бывало худо мне, Но такого горя Не видала и во сне, Хоть бежать за море. Верите ль, с Петрова дня Ровно до субботы Все девицы у меня Были без работы.
Четверых гостей, гляжу, Бог мне посылает. Я б<–—> им вывожу, Каждый выбирает. Занимаются всю ночь, Кончили, и что же? Не платя, пошли все прочь, Господи, мой боже!”
Гость ей: “Право мне вас жаль. Здравствуй, друг Анета, [Что за шляпка!], что за шаль, Подойди, Жанета. А, Луиза, -поцалуй, Выбрать, так обидишь; Так на всех и <––- –>, Только вас увидишь”.
“Что же, — сводня говорит, — Хочете ль Жанету? В деле так у ней горит. Иль возьмете эту?” Бедной сводни гость в ответ: “Нет, не беспокойтесь, Мне охоты что-то нет, Девушки, не бойтесь”.
Он ушел — всё [стихло] вдруг, Сводня приуныла, Дремлют девушки вокруг, Свечка Сводня карты вновь берет, Молча вновь гадает, Но никто, никто нейдет — Сводня засыпает.
19 ОКТЯБРЯ 1827
Бог помочь вам, друзья мои, В заботах жизни, царской службы, И на пирах разгульной дружбы, И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои, И в бурях, и в житейском горе, В краю чужом, в пустынном море, И в мрачных пропастях земли!
РЕФУТАЦИЯ Г-НА БЕРАНЖЕРА.
Ты помнишь ли, ах, ваше благородье, Мусье француз, г<––-> капитан, Как помнятся у нас в простонародьи Над нехристем победы россиян? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, <–— –->?
Ты помнишь ли, как за горы Суворов Перешагнув, напал на вас врасплох? Как наш старик трепал вас, живодеров, И вас давил на ноготке, как блох? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, <–— –->?
Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу На нас одних ваш Бонапарт-буян? Французов видели тогда мы многих <–->, Да и твою, г<––-> капитан! Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, <–— –->?
Ты помнишь ли, как царь ваш от угара Вдруг одурел, как бубен гол и лыс, Как на огне московского пожара Вы жарили московских наших крыс? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, <–— –->?
Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец, Ты, наш мороз среди родных снегов И батарей задорный подогревец, Солдатской штык и петлю казаков? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, <–— –->?
Ты помнишь ли, как были мы в Париже, Где наш казак иль полковой наш поп Морочил вас, к винцу подсев поближе, И ваших жен похваливал да <—>? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, <–— –->?
ТАЛИСМАН.
Там, где море вечно плещет На пустынные скалы, Где луна теплее блещет В сладкий час вечерней мглы, Где, в гаремах наслаждаясь, Дни проводит мусульман, Там волшебница, ласкаясь, Мне вручила талисман.
И, ласкаясь, говорила: “Сохрани мой талисман: В нем таинственная сила! Он тебе любовью дан. От недуга, от могилы, В бурю, в грозный ураган, Головы твоей, мой милый, Не спасет мой талисман.
И богатствами Востока Он тебя не одарит, И поклонников пророка Он тебе не покорит; И тебя на лоно друга, От печальных чуждых стран, В край родной на север с юга Не умчит мой талисман….
Но когда коварны очи Очаруют вдруг тебя, Иль уста во мраке ночи Поцалуют не любя — Милый друг! от преступленья, От сердечных новых ран, От измены, от забвенья Сохранит мой талисман!”
<БАРАТЫНСКОМУ.>
О ты, который сочетал С глубоким чувством вкус толь верный, И точный ум, и [слог примерный], [О, ты, который] избежал [Сентиментальности] манерной [И в самый легкой<?> мадригал Умел]
*
Я знаю край: там на брега Уединенно море плещет; Безоблачно там солнце блещет На опаленные луга; Дубрав не видно — степь нагая Над морем стелется одна.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1828 г ДРУЗЬЯМ.
Нет, я не льстец, когда царю Хвалу свободную слагаю: Я смело чувства выражаю, Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил: Он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит, Но не жесток в нем дух державный: Тому, кого карает явно, Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньи жизнь моя, Влачил я с милыми разлуку, Но он мне царственную руку Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье, Освободил он мысль мою, И я ль, в сердечном умиленьи, Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав: Он горе на царя накличет, Он из его державных прав Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ, Глуши природы голос нежный, Он скажет: просвещенья плод — Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец Одни приближены к престолу, А небом избранный певец Молчит, потупя очи долу.
ПОСЛАНИЕ К ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ, СОЧИНИТЕЛЮ “САТИРЫ НА ИГРОКОВ”.
Так элегическую лиру Ты променял, наш моралист, На благочинную сатиру? Хвалю поэта — дельно миру! Ему полезен розги свист. — Мне жалок очень твой Арист: С каким усердьем он молился И как несчастливо играл! Вот молодежь: погорячился, Продулся весь и так пропал! Дамон твой человек ужасный. Забудь его опасный дом, Где впрочем, сознаюся в том, Мой друг, ты вел себя прекрасно: Ты никому там не мешал, Ариста нежно утешал, Давал полезные советы И ни рубля не проиграл. Люблю: вот каковы поэты! А то, уча безумный свет, Порой грешит и проповедник. Послушай, Персиев наследник, Рассказ мой: Некто мой сосед, В томленьях благородной жажды, Хлебнув кастальских вод бокал, На игроков, как ты, однажды Сатиру злую написал И другу с жаром прочитал. Ему в ответ его приятель Взял карты, молча стасовал, Дал снять, и нравственный писатель Всю ночь, увы! понтировал. Тебе знаком ли сей проказник? Но встреча с ним была б мне праздник: Я с ним готов всю ночь не спать И до полдневного сиянья Читать моральные посланья И проигрыш его писать.
*
Сто лет минуло, как тевтон В крови неверных окупался; Страной полночной правил он. Уже прусак в оковы вдался, Или сокрылся, и в Литву Понес изгнанную главу.
Между враждебными брегами Струился Немен; — на одном Еще над древними стенами Сияли башни, и кругом Шумели рощи вековые, Духов пристанища святые. Символ германца — на другом Крест веры, в небо возносящий Свои объятия грозящи, Казалось, свыше захватить Хотел всю область Палемона И племя чуждого закона К своей подошве привлачить.
С медвежей кожей на плечах, В косматой рысьей шапке, с пуком Каленых стрел и с верным луком, Литовцы юные, в толпах, Со стороны одной бродили И зорко недруга следили. С другой, покрытый шишаком, В броне закованный, верхом, На страже немец, за врагами Недвижно следуя глазами, Пищаль, с молитвой, заряжал.
Всяк переправу охранял. Ток Немена гостеприимный, Свидетель их вражды взаимной, Стал прагом вечности для них; Сношений дружных глас утих, И всяк, переступивший воды, Лишен был жизни иль свободы. Лишь хмель литовских берегов, Немецкой тополью плененный, Через реку, меж тростников, Переправлялся дерзновенный, Брегов противных достигал И друга нежно обнимал. Лишь соловьи дубрав и гор По старине вражды не знали И в остров, общий с давних пор, Друг к другу в гости прилетали.
ЭПИТАФИЯ МЛАДЕНЦУ. <КН. Н. С. ВОЛКОНСКОМУ>
В сиянии и в радостном покое, У трона вечного творца, С улыбкой он глядит в изгнание земное, Благословляет мать и молит за отца.
*
Kennst du das Land… Wilh. Meist.
По клюкву, по клюкву, По ягоду, по клюкву…
Кто знает край, где небо блещет Неизъяснимой синевой, Где море теплою волной Вокруг развалин тихо плещет; Где вечный лавр и кипарис На воле гордо разраслись; Где пел Торквато величавый; Где и теперь во мгле ночной Адриатической волной Повторены его октавы; Где Рафаэль живописал; Где в наши дни резец Кановы Послушный мрамор оживлял, И Байрон, мученик суровый, Страдал, любил и проклинал?
— — — — — — — — — — — — — — — —
Волшебный край, волшебный край, Страна высоких вдохновений, <Людмила> зрит твой древний рай, Твои пророческие сени.
На берегу роскошных вод Порою карнавальных оргий Кругом ее кипит народ; Ее приветствуют восторги. Людмила северной красой, Всё вместе — томной и живой, Сынов Авзонии пленяет И поневоле увлекает Их пестры волны за собой.
На рай полуденной природы, На блеск небес, на ясны воды, На чудеса немых искусств В стесненьи вдохновенных чувств Людмила светлый взор возводит, Дивясь и радуясь душой, И ничего перед собой Себя прекрасней не находит. Стоит ли с важностью очей Пред флорентийскою Кипридой, Их две… и мрамор перед ней Страдает, кажется, обидой. Мечты возвышенной полна, В молчаньи смотрит ли она На образ нежный Форнарины, Или Мадоны молодой, Она задумчивой красой Очаровательней картины…
Скажите мне: какой певец, Горя восторгом умиленным, Чья кисть, чей пламенный резец Предаст потомкам изумленным Ее небесные черты? Где ты, ваятель безымянный Богини вечной красоты? И ты, Харитою венчанный, Ты, вдохновенный Рафаэль? Забудь еврейку молодую, Младенца-бога колыбель, Постигни прелесть неземную, Постигни радость в небесах, Пиши Марию нам другую, С другим младенцем на руках.
В. С. ФИЛИМОНОВУ при получении поэмы его “ДУРАЦКИЙ КОЛПАК.”
Вам Музы, милые старушки, Колпак связали в добрый час. И, прицепив к нему гремушки, Сам Феб надел его на вас. Хотелось в том же мне y6opе Пред вами нынче щегольнуть И в откровенном разговоре, Как вы, на многое взглянуть; Но старый мой колпак изношен, Хоть и любил его поэт; Он поневоле мной заброшен; Не в моде нынче красный цвет. Итак, в знак мирного привета, Снимая шляпу, бью челом, Узнав философа-поэта Под осторожным колпаком.
*
[Увы! Язык любви болтливый, Язык неполный <?> и простой, Своею прозой нерадивой Тебе докучен, ангел мой. Но сладок уху милой девы Честолюбивый Аполлон. [Ей милы] мерные напевы, [Ей сладок] рифмы гордый звон.] Тебя страшит любви признанье, Письмо любви ты разорвешь, Но стихотворное посланье С улыбкой нежною прочтешь. Благословен же будь отныне Судьбою вверенный мне дар. Доселе <в> жизненной пустыне, [Во мне питая сердца] жар, Мне навлекал одно гоненье, < > [Иль клевету, иль] заточенье, И редко хладную хвалу.
ТО DAWE, ESQr
Зачем твой дивный карандаш Рисует мой арапский профиль? Хоть ты векам его предашь, Его освищет Мефистофиль.
Рисуй Олениной черты. В жару сердечных вдохновений, Лишь юности и красоты Поклонником быть должен гений.
ВОСПОМИНАНИЕ
Когда для смертного умолкнет шумный день, И на немые стогны града Полупрозрачная наляжет ночи тень И сон, дневных трудов награда, В то время для меня влачатся в тишине Часы томительного бденья: В бездействии ночном живей горят во мне Змеи сердечной угрызенья; Мечты кипят; в уме, подавленном тоской, Теснится тяжких дум избыток; Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток; И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю.
ТЫ И ВЫ
Пустое вы сердечным ты Она обмолвясь заменила, И все счастливые мечты В душе влюбленной возбудила. Пред ней задумчиво стою, Свести очей с нее нет силы; И говорю ей: как вы милы! И мыслю: как тебя люблю!
*
26 мая 1828.
Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал?…
Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум.
И. В. СЛЕНИНУ
Я не люблю альбомов модных; Их ослепительная смесь Аспазий наших благородных Провозглашает только спесь. Альбом красавицы уездной, Альбом домашний и простой, Милей болтливостью любезной И безыскусной пестротой. Ни здесь, ни там, скажу я смело, Являться впрочем не хочу; Но твой альбом другое дело, Охотно дань ему плачу. Тобой питомцам Аполлона Не из тщеславья он открыт: Цариц ты любишь Геликона И ими сам не позабыт; Вхожу в него прямым поэтом, Как в дружеский, приятный дом, Почтив хозяина приветом И лар молитвенным стихом.
*
[Еще дуют холодные ветры] И наносят утренни морозы. Только что на проталинах весенних Показались ранн<ие> цветочки, Как из чудного царства воскового, Из душистой келейки медовой Вылетела первая пчелка, Полетела по ранним цветочкам О красной весне поразведать, Скоро ль будет гостья дорогая, Скоро ли луга позеленеют, Скоро ль у кудрявой у березы Распустятся клейкие листочки, Зацветет черемуха душиста.
*
Кобылица молодая, Честь кавказского тавра, Что ты мчишься, удалая? И тебе пришла пора; Не косись пугливым оком, Ног на воздух не мечи, В поле гладком и широком Своенравно не скачи. Погоди; тебя заставлю Я смириться подо мной: В мерный круг твой бег направлю Укороченной уздой.
ЕЕ ГЛАЗА
Она мила — скажу меж нами — Придворных витязей гроза, И можно с южными звездами Сравнить, особенно стихами, Ее черкесские глаза. Она владеет ими смело, Они горят огня живей; Но, сам признайся, то ли дело Глаза Олениной моей! Какой задумчивый в них гений, И сколько детской простоты, И сколько томных выражений, И сколько неги и мечты!… Потупит их с улыбкой Леля — В них скромных граций торжество; Поднимет — ангел Рафаэля Так созерцает божество.
*
Не пой, красавица, при мне Ты песен Грузии печальной: Напоминают мне оне Другую жизнь и берег дальный.
Увы! напоминают мне Твои жестокие напевы И степь, и ночь — и при луне Черты далекой, бедной девы…
Я призрак милый, роковой, Тебя увидев, забываю; Но ты поешь — и предо мной Его я вновь воображаю.
Не пой, красавица, при мне Ты песен Грузии печальной: Напоминают мне оне Другую жизнь и берег дальный.
К ЯЗЫКОВУ
К тебе сбирался я давно В немецкий град, тобой воспетый, С тобой попить, как пьют поэты, Тобой воспетое вино. Уж зазывал меня с собою Тобой воспетый Киселев, И я с веселою душою Оставить был совсем готов Неволю невских берегов. И что ж? Гербовые заботы Схватили за полы меня, И на Неве, хоть нет охоты, Прикованным остался я. О юность, юность удалая! Могу ль тебя не пожалеть? В долгах, бывало, утопая, Заимодавцев убегая, Готов был всюду я лететь; Теперь докучно посещаю Своих ленивых должников, Остепенившись проклинаю Я тяжесть денег и годов.
Прости, певец! играй, пируй, С Кипридой, Фебом торжествуй, Не знай сиятельного чванства, Не знай любезных должников И не плати своих долгов По праву русского дворянства.
<Н. Д. КИСЕЛЕВУ.>
Ищи в чужом краю здоровья и свободы, Но Север забывать грешно, Так слушай: поспешай карлсбадские пить воды, Чтоб с нами снова пить вино.
ПОРТРЕТ
С своей пылающей душой, С своими бурными страстями, О жены Севера, меж вами Она является порой И мимо всех условий света Стремится до утраты сил, Как беззаконная комета В кругу расчисленном светил.
НАПЕРСНИК
Твоих признаний, жалоб нежных Ловлю я жадно каждый крик: Страстей безумных я мятежных Как упоителен язык! Но прекрати свои рассказы, Таи, таи свои мечты: Боюсь их пламенной заразы, Боюсь узнать, что знала ты!
КИРДЖАЛИ
В степях зеленых Буджака, Где Прут, [заветная] река, Обходит русские владенья, При [бедном] устьи ручейка Стоит безвестное селенье. Семействами болгары тут [В беспечной дикости] живут, Храня родительские нравы, Питаясь трудом, И не заботятся о том, Как ратоборствуют державы И грозно правят их судьбой.
*
А в ненастные дни Собирались они Часто. Гнули, <–-> их <–>! От пятидесяти На сто.
И выигрывали И отписывали Мелом. Так в ненастные дни Занимались они Делом.
ПРЕДЧУВСТВИЕ.
Снова тучи надо мною Собралися в тишине; Рок завистливый бедою Угрожает снова мне… Сохраню ль к судьбе презренье? Понесу ль навстречу ей Непреклонность и терпенье Гордой юности моей?
Бурной жизнью утомленный, Равнодушно бури жду: Может быть, еще спасенный, Снова пристань я найду…. Но предчувствуя разлуку, Неизбежный, грозный час, Сжать твою, мой ангел, руку Я спешу в последний раз.
Ангел кроткий, безмятежный, Тихо молви мне: прости, Опечалься: взор свой нежный Подыми иль опусти; И твое воспоминанье Заменит душе моей Силу, гордость, упованье И отвагу юных дней.
УТОПЛЕННИК.
Прибежали в избу дети, В торопях зовут отца: “Тятя! тятя! наши сети Притащили мертвеца.” “Врите, врите, бесенята, — Заворчал на них отец: — Ох, уж эти мне робята! Будет вам ужо мертвец!
Суд наедет, отвечай-ка; С ним я ввек не разберусь; Делать нечего; хозяйка, Дай кафтан; уж поплетусь… Где ж мертвец?” — “Вон, тятя, э-вот!” В самом деле, при реке, Где разостлан мокрый невод, Мертвый виден на песке.
Безобразно труп ужасный Посинел и весь распух. Горемыка ли несчастный Погубил свой грешный дух, Рыболов ли взят волнами, Али хмельный молодец, Аль ограбленный ворами Недогадливый купец?
Мужику какое дело? Озираясь, он спешит; Он потопленное тело В воду за ноги тащит, И от берега крутого Оттолкнул его веслом, И мертвец вниз поплыл снова За могилой и крестом.
Долго мертвый меж волнами Плыл качаясь, как живой; Проводив его глазами, Наш мужик пошел домой. “Вы, щенки! за мной ступайте! Будет вам по калачу, Да смотрите ж, не болтайте, А не то поколочу”.
В ночь погода зашумела, Взволновалася река, Уж лучина догорела В дымной хате мужика, Дети спят, хозяйка дремлет, На полатях муж лежит, Буря воет; вдруг он внемлет: Кто-то там в окно стучит.
“Кто там?” — “Эй, впусти, хозяин!”- “Ну, какая там беда? Что ты ночью бродишь, Каин? Чорт занес тебя сюда; Где возиться мне с тобою? Дома тесно и темно.” И ленивою рукою Подымает он окно.
Из-за туч луна катится — Что же? голый перед ним: С бороды вода струится, Взор открыт и недвижим, Всё в нем страшно онемело, Опустились руки вниз, И в распухнувшее тело Раки черные впились.
И мужик окно захлопнул: Гостя голого узнав, Так и обмер: “Чтоб ты лопнул!” Прошептал он задрожав. Страшно мысли в нем мешались, Трясся ночь он напролет, И до утра всё стучались Под окном и у ворот.
Есть в народе слух ужасный: Говорят, что каждый год С той поры мужик несчастный В день урочный гостя ждет; Уж с утра погода злится, Ночью буря настает, И утопленник стучится Под окном и у ворот.
*
Рифма, звучная подруга Вдохновенного досуга, Вдохновенного труда, [Ты умолкла, онемела]; [Ах], ужель ты улетела, Изменила навсегда!
В прежни дни твой милый лепет Усмирял сердечный трепет — Усыплял мою печаль, Ты [ласкалась], ты манила, И [от] мира уводила В очарованную даль.
Ты, [бывало, мне] внимала, За мечтой моей бежала, Как послушная дитя; То, свободна и ревнива, Своенравна и ленива, [С нею] спорила шутя.
Я с тобой не расставался, Сколько раз повиновался Резвым прихотям твоим; Как любовник добродушный, Снисходительно послушный, Был я мучим <и> любим.
О, когда бы ты явилась В дни, как [на небе] толпилась Олимпийская семья! Ты бы с нею обитала, [И божественно б] сияла Родословная твоя.
Взяв божественную лиру, [Так] поведали бы миру Гезиод или Омир: Феб однажды [у] Адмета Близ тенистого Тайгета Стадо пас, угрюм и сир.
[Он бродил] во мраке леса, [И никто], страшась Зевеса, [Из богинь иль из] богов Навещать его не смели — Бога лиры и свирели, Бога света и стихов.
Помня первые свиданья, Усладить его страданья Мнемозина притекла. И подруга Аполлона В тихой <?> роще Геликона [Плод восторгов] родила.
<Б. М. ФЕДОРОВУ.>
Пожалуй, Федоров, ко мне не приходи; Не усыпляй меня — иль после не буди.
*
Ворон к ворону летит, Ворон ворону кричит: Ворон! где б нам отобедать? Как бы нам о том проведать?
Ворон ворону в ответ: Знаю, будет нам обед; В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый.
Кем убит и от чего, Знает сокол лишь его, Да кобылка вороная, Да хозяйка молодая.
Сокол в рощу улетел, На кобылку недруг сел, А хозяйка ждет милого Не убитого, живого.
*
Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит — Всё же мне вас жаль немножко, Потому что здесь порой Ходит маленькая ножка, Вьется локон золотой.
<ИЗ АЛЬБОМА А. П. КЕРН.>
***
Если в жизни поднебесной Существует дух прелестный, То тебе подобен он; Я скажу тебе резон: Невозможно!
***
Amour, exil — Какая гиль!
***
Не смею вам стихи Баркова Благопристойно перевесть, И даже имени такого Не смею громко произнесть!
***
Когда, стройна и светлоока, Передо мной стоит она… Я мыслю: “в день Ильи-пророка Она была разведена!”
***
Вези, вези, не жалей, Со мной ехать веселей.
—
Мне изюм Нейдет на ум, Цуккерброд Не лезет в рот, Пастила нехороша Без тебя, моя душа.
<19 ОКТЯБРЯ 1828.>
Усердно помолившись богу, Лицею прокричав ура, Прощайте, братцы: мне в дорогу, А вам в постель уже пора.
*
Уродился я, бедный недоносок, С глупых лет брожу я сиротою; Недорослем меня бедного женили; Новая семья не полюбила; Сударыня жена не приласкала.
*
В прохладе сладостной фонтанов И стен, обрызганных кругом, Поэт бывало тешил ханов Стихов гремучим жемчугом.
На нити праздного веселья Низал он хитрою <рукой> Прозрачной лести ожерелья И четки мудрости златой.
[Любили] Крым сыны Саади, Порой восточный [краснобай] Здесь развивал [свои] тетради И удивлял Бахчисарай.
Его рассказы [расстилались], Как эриванские ковры, [И ими] ярко [украшались] Гиреев ханские [пиры].
Но ни один волшебник [милый], Владетель умственных даров, Не вымышлял с такою силой, Так хитро сказок и стихов,
Как прозорливый <и> [крылатый] Поэт той чудной стороны, Где мужи грозны и косматы, А жены гуриям равны.
КЛЕОПАТРА.
Чертог сиял. Гремели хором Певцы при звуке флейт и лир. Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир; Сердца неслись к ее престолу, Но вдруг над чашей золотой Она задумалась и долу Поникла дивною главой…
И пышный пир как будто дремлет: Безмолвны гости. Хор молчит. Но вновь она чело подъемлет И с видом ясным говорит: — В моей любви для вас блаженство. Блаженство можно вам купить… Внемлите ж мне: могу равенство Меж нами я восстановить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? —
Рекла — и ужас всех объемлет, И страстью дрогнули сердца. Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих… Вдруг из толпы один выходит, Вослед за ним и два других. Смела их поступь; ясны очи; Навстречу им она встает; Свершилось: куплены три ночи, И ложе смерти их зовет.
—
Благословенные жрецами, Теперь из урны роковой Пред неподвижными гостями Выходят жребии чредой. И первый — Флавий, воин смелый, В дружинах римских поседелый; Снести не мог он от жены Высокомерного презренья; Он принял вызов наслажденья, Как принимал во дни войны Он вызов ярого сраженья. За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон, поклонник и певец Харит, Киприды и Амура. Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно отенял; Восторг в очах его сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом… И грустный взор остановила Царица гордая на нем.
—
— Клянусь, о матерь наслаждений, Тебе неслыханно служу, На ложе страстных искушений Простой наемницей всхожу. Внемли же, мощная Киприда, И вы, подземные цари, О боги грозного Аида, Клянусь — до утренней зари Моих властителей желанья Я сладострастно утомлю И всеми тайнами лобзанья И дивной негой утолю. Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь — под смертною секирой Глава счастливцев отпадет.
—
И вот уже сокрылся день. Восходит месяц златорогий. Александрийские чертоги Покрыла сладостная тень. Фонтаны бьют, горят лампады, Курится легкий фимиам, И сладострастные прохлады Земным готовятся богам. В роскошном сумрачном покое, Средь обольстительных чудес, Под сенью пурпурных завес, Блистает ложе золотое.
АНЧАР*.
В пустыне чахлой и скупой, На почве, зноем раскаленной, Анчар, как грозный часовой, Стоит — один во всей вселенной.
Природа жаждущих степей Его в день гнева породила, И зелень мертвую ветвей И корни ядом напоила.
Яд каплет сквозь его кору, К полудню растопясь от зною, И застывает ввечеру Густой прозрачною смолою.
К нему и птица не летит И тигр нейдет — лишь вихорь черный На древо смерти набежит И мчится прочь уже тлетворный.
И если туча оросит, Блуждая, лист его дремучий, С его ветвей уж ядовит Стекает дождь в песок горючий.
Но человека человек Послал к анчару властным взглядом, И тот послушно в путь потек И к утру возвратился с ядом.
Принес он смертную смолу Да ветвь с увядшими листами, И пот по бледному челу Струился хладными ручьями;
Принес — и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки.
А князь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы, И с ними гибель разослал К соседям в чуждые пределы.
* Древо яда.
ОТВЕТ КАТЕНИНУ.
Напрасно, пламенный поэт, Свой чудный кубок мне подносишь И выпить за здоровье просишь: Не пью, любезный мой сосед! Товарищ милый, но лукавый, Твой кубок полон не вином, Но упоительной отравой: Он заманит меня потом Тебе во след опять за славой. Не так ли опытный гусар, Вербуя рекрута, подносит Ему веселый Вакха дар, Пока воинственный угар Его на месте не подкосит? Я сам служивый — мне домой Пора убраться на покой. Останься ты в строях Парнасса; Пред делом кубок наливай И лавр Корнеля или Тасса Один с похмелья пожинай.
ОТВЕТ А. И. ГОТОВЦЕВОЙ.
И недоверчиво и жадно Смотрю я на твои цветы. Кто, строгий стоик, примет хладно Привет харит и красоты? Горжуся им — но и робею; Твой недосказанный упрек Я разгадать вполне не смею. Твой гнев ужели я навлек? О сколько б мук себе готовил Красавиц ветреный зоил, Когда б предательски злословил Сей пол, которому служил! Любви безумством и волненьем Наказан был бы он; а ты Была всегда б опроверженьем Его печальной клеветы.
ЦВЕТОК.
Цветок засохший, безуханный, Забытый в книге вижу я; И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя:
Где цвел? когда? какой весною? И долго ль цвел? и сорван кем, Чужой, знакомой ли рукою? И положен сюда зачем?
На память нежного ль свиданья, Или разлуки роковой, Иль одинокого гулянья В тиши полей, в тени лесной?
И жив ли тот, и та жива ли? И нынче где их уголок? Или уже они увяли, Как сей неведомый цветок?
*
Брадатый староста Авдей С поклоном барыне своей Заместо красного яичка Поднес ученого скворца. Известно вам: такая птичка Умней иного мудреца. Скворец, [надувшись] величаво, Вздыхал о царствии небес И приговаривал картаво: “Хр<истос> в<оскрес!> Хр<истос> в<оскрес>!”
*
За Netty сердцем я летаю В Твери, в Москве — И R и О позабываю Для N и W.
*
Как быстро в поле, вкруг открытом, Подкован вновь, мой конь бежит! Как звонко под его копытом Земля промерзлая звучит! Полезен русскому здоровью Наш укрепительный мороз: Ланиты, ярче вешних роз, Играют холодом и кровью.
Печальны лес и дол завялый, Проглянет день — и уж темно, И, будто путник запоздалый, Стучится буря к нам в окно…
ПОЭТ И ТОЛПА. Procul este, profani.
Поэт по лире вдохновенной Рукой рассеянной бряцал. Он пел — а хладный и надменный Кругом народ непосвященный Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая: “Зачем так звучно он поет? Напрасно ухо поражая, К какой он цели нас ведет? О чем бренчит? чему нас учит? Зачем сердца волнует, мучит, Как своенравный чародей? Как ветер песнь его свободна, Зато как ветер и бесплодна: Какая польза нам от ней?”
Поэт. Молчи, бессмысленный народ. Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкой, Ты червь земли, не сын небес; Тебе бы пользы всё — на вес Кумир ты ценишь Бельведерской. Ты пользы, пользы в нем не зришь. Но мрамор сей ведь бог!… так что же? Печной горшок тебе дороже: Ты пищу в нем себе варишь.
Чернь. Нет, если ты небес избранник, Свой дар, божественный посланник, Во благо нам употребляй: Сердца собратьев исправляй. Мы малодушны, мы коварны, Бесстыдны, злы, неблагодарны; Мы сердцем хладные скопцы, Клеветники, рабы, глупцы; Гнездятся клубом в нас пороки. Ты можешь, ближнего любя, Давать нам смелые уроки, А мы послушаем тебя.
Поэт. Подите прочь — какое дело Поэту мирному до вас! В разврате каменейте смело, Не оживит вас лиры глас! Душе противны вы как гробы. Для вашей глупости и злобы Имели вы до сей поры Бичи, темницы, топоры; -Довольно с вас, рабов безумных! Во градах ваших с улиц шумных Сметают сор, — полезный труд! Но, позабыв свое служенье, Алтарь и жертвоприношенье, Жрецы ль у вас метлу берут? Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв.
*
Tel j’йtais autrefois et tel je suis encor.
Каков я прежде был, таков и ныне я: Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья, Могу ль на красоту взирать без умиленья, Без робкой нежности и тайного волненья. Уж мало ли любовь играла в жизни мной? Уж мало ль бился я, как ястреб молодой, В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой, А не исправленный стократною обидой, Я новым идолам несу мои мольбы…….
*
Лищин<ский> околел — отечеству беда! Князь Сергий жив еще — утешьтесь, го<спода>.
*
Покойник, автор сухощавый, Писал для денег, пил из славы. СТИХОТВОРЕНИЯ 1829 г
E. H. УШАКОВОЙ.
Вы избалованы природой; Она пристрастна к вам была, И наша вечная хвала Вам кажется докучной одой. Вы сами знаете давно, Что вас любить немудрено, Что нежным взором вы Армида, Что легким станом вы Сильфида, Что ваши алые уста, Как гармоническая роза… И наши рифмы, наша проза Пред вами шум и суета. Но красоты воспоминанье Нам сердце трогает тайком — И строк небрежных начертанье Вношу смиренно в ваш альбом. Авось на память поневоле Придет вам тот, кто вас певал В те дни, как Пресненское поле Еще забор не заграждал.
<Е. П. ПОЛТОРАЦКОЙ.>
Когда помилует нас бог, Когда не буду я повешен, То буду я у ваших ног, В тени украинских черешен.
*
Подъезжая под Ижоры, Я взглянул на небеса И воспомнил ваши взоры, Ваши синие глаза. Хоть я грустно очарован Вашей девственной красой, Хоть вампиром именован Я в губернии Тверской, Но колен моих пред вами Преклонить я не посмел И влюбленными мольбами Вас тревожить не хотел. Упиваясь неприятно Хмелем светской суеты, Позабуду, вероятно, Ваши милые черты, Легкий стан, движений стройность, Осторожный разговор, Эту скромную спокойность, Хитрый смех и хитрый взор. Если ж нет… по прежню следу В ваши мирные края Через год опять заеду И влюблюсь до ноября.
ПРИМЕТЫ
Я ехал к вам: живые сны За мной вились толпой игривой, И месяц с правой стороны Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны….. Душе влюбленной грустно было; И месяц с левой стороны Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши Так предаемся мы, поэты; Так суеверные приметы Согласны с чувствами души.
ЛИТЕРАТУРНОЕ ИЗВЕСТИЕ.
В Элизии Василий Тредьяковский (Преострый муж, достойный много хвал) С усердием принялся за журнал. В сотрудники сам вызвался Поповский, Свои статьи Елагин обещал; Курганов сам над критикой хлопочет, Блеснуть умом “Письмовник” снова хочет; И, говорят, на-днях они начнут, Благословясь, сей преполезный труд, И только ждет Василий Тредьяковский, Чтоб подоспел Михайло Каченовский.
ЭПИГРАММА
Журналами обиженный жестоко, Зоил Пахом печалился глубоко; На цензора вот подал он донос; Но цензор прав, нам смех, зоилу нос. Иная брань конечно неприличность, Не льзя писать: Такой-то де старик, Козел в очках, плюгавый клеветник, И зол, и подл: всё это будет личность. Но можете печатать, например, Что господин парнасский старовер, (В своих статьях), бессмыслицы оратор, Отменно вял, отменно скучноват, Тяжеловат и даже глуповат; Тут не лицо, а только литератор.
<НА ВЕЛИКОПОЛЬСКОГО.>
Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций, Проигрывал ты кучки ассигнаций, И серебро, наследие отцов, И лошадей, и даже кучеров — И с радостью на карту б, на злодейку, Поставил бы тетрадь своих стихов, Когда б твой стих ходил хотя в копейку.
ЭПИГРАММА
Там, где древний Кочерговский Над Ролленем опочил, Дней новейших Тредьяковский Колдовал и ворожил: Дурень, к солнцу став спиною, Под холодный Вестник свой Прыскал мертвою водою, Прыскал ижицу живой.
*
(При посылке бронзового Сфинкса.)
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы? В веке железном, скажи, кто золотой угадал? Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец? Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!
*
На холмах Грузии лежит ночная мгла; Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой… Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — оттого, Что не любить оно не может.
КАЛМЫЧКЕ.
Прощай, любезная калмычка! Чуть-чуть, на зло моих затей, Меня похвальная привычка Не увлекла среди степей Вслед за кибиткою твоей. Твои глаза конечно узки, И плосок нос, и лоб широк, Ты не лепечешь по-французски, Ты шелком не сжимаешь ног; По-английски пред самоваром Узором хлеба не крошишь, Не восхищаешься Сен-Маром, Слегка Шекспира не ценишь, Не погружаешься в мечтанье, Когда нет мысли в голове, Не распеваешь: Ma dov’и, Галоп не прыгаешь в собранье… Что нужды? — Ровно полчаса, Пока коней мне запрягали, Мне ум и сердце занимали Твой взор и дикая краса. Друзья! не всё ль одно и то же: Забыться праздною душой В блестящей зале, в модной ложе, Или в кибитке кочевой?
<ФАЗИЛЬ-ХАНУ.>
Благословен твой подвиг новый, Твой путь на север наш суровый, Где кратко царствует весна, [Но где Гафиза и Саади] [Знакомы имена].
—
[Ты посетишь наш край] полночный [Оставь же след] Цветы фантазии восточной Рассыпь на северных снегах.
*
Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и простой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой.
Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему.
Путешествуя в Женеву, На дороге у креста Видел он Марию деву, Матерь господа Христа.
С той поры, сгорев душою, Он на женщин не смотрел, И до гроба ни с одною Молвить слова не хотел.
С той поры стальной решетки Он с лица не подымал И себе на шею четки Вместо шарфа привязал.
Несть мольбы Отцу, ни Сыну, Ни святому Духу ввек Не случилось паладину, Странный был он человек.
Проводил он целы ночи Перед ликом пресвятой, Устремив к ней скорбны очи, Тихо слезы лья рекой.
Полон верой и любовью, Верен набожной мечте, Ave, Mater Dei кровью Написал он на щите.
Между тем как паладины Ввстречу трепетным врагам По равнинам Палестины Мчались, именуя дам,
Lumen coelum, sancta Rosa! Восклицал всех громче он, И гнала его угроза Мусульман со всех сторон.
Возвратясь в свой замок дальный, Жил он строго заключен, Всё влюбленный, всё печальный, Без причастья умер он;
Между тем как он кончался, Дух лукавый подоспел, Душу рыцаря сбирался Бес тащить уж в свой предел:
Он-де богу не молился, Он не ведал-де поста, Не путем-де волочился Он за матушкой Христа.
Но пречистая сердечно Заступилась за него И впустила в царство вечно Паладина своего.
ИЗ ГАФИЗА.
(Лагерь при Евфрате).
Не пленяйся бранной славой, О красавец молодой! Не бросайся в бой кровавый С карабахскою толпой! Знаю, смерть тебя не встретит: Азраил, среди мечей, Красоту твою заметит — И пощада будет ей! Но боюсь: среди сражений Ты утратишь навсегда Скромность робкую движений, Прелесть неги и стыда!
*
Критон, роскошный гражданин Очаровательных Афин, Во цвете жизни предавался Всем упоеньям бытия. Однажды, — слушайте, друзья, — Он по Керамику скитался, И вдруг из рощи вековой, Красою девственной блистая, В одежде легкой и простой Явилась нимфа молодая. Пред банею, между колонн, Она на миг остановилась И в дом вошла. Недвижим он Глядит на дверь, куда, как сон, Его красавица сокрылась.
<НА КАРТИНКИ К “ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ” В “НЕВСКОМ АЛЬМАНАХЕ”.>
1.
Вот перешед чрез мост Кокушкин, Опершись <–—> о гранит, Сам Александр Сергеич Пушкин С мосьё Онегиным стоит. Не удостоивая взглядом Твердыню власти роковой, Он к крепости стал гордо задом: Не плюй в колодец, милый мой.
2.
Пупок чернеет сквозь рубашку, Наружу титька — милый вид! Татьяна мнет в руке бумажку, Зане живот у ней болит: Она затем поутру встала При бледных месяца лучах И на подтирку изорвала Конечно “Невский Альманах”.
ОЛЕГОВ ЩИТ.
Когда ко граду Константина С тобой, воинственный варяг, Пришла славянская дружина И развила победы стяг, Тогда во славу Руси ратной, Строптиву греку в стыд и страх, Ты пригвоздил свой щит булатный На цареградских воротах.
Настали дни вражды кровавой; Твой путь мы снова обрели. Но днесь, когда мы вновь со славой К Стамбулу грозно притекли, Твой холм потрясся с бранным гулом, Твой стон ревнивый нас смутил, И нашу рать перед Стамбулом Твой старый щит остановил.
*
Как сатирой безымянной Лик зоила я пятнал, Признаюсь: на вызов бранный Возражений я не ждал. Справедливы ль эти слухи? Отвечал он? Точно ль так? В полученьи оплеухи Расписался мой дурак?
*
Опять увенчаны мы славой, Опять кичливый враг сражен, Решен в Арзруме спор кровавый. В Эдырне мир провозглашен.
И [дале] двинулась Россия, И юг державно облегла, И пол-Эвксина вовлекла [В свои объятия тугие].
*
Восстань, о Греция, восстань. Недаром напрягала силы, Недаром потрясала брань Олимп и Пинд и Фермопилы.
Под сенью ветхой их вершин Свобода юная возникла, На гробах Перикла, На мраморных Афин.
Страна героев и богов Расторгла рабские вериги При пеньи пламенных стихов Тиртея, Байрона и Риги.
*
Зорю бьют… из рук моих Ветхий Данте выпадает, На устах начатый стих Недочитанный затих — Дух далече улетает. Звук привычный, звук живой, Сколь ты часто раздавался Там, где тихо развивался [Я давнишнею порой.]
*
Счастлив ты в прелестных дурах, В службе, в картах и в пирах; Ты St.-Priest в карикатурах, Ты Нелединский в стихах; Ты прострелен на дуеле, Ты разрублен на войне, — Хоть герой ты в самом деле, Но повеса ты вполне.
<НА НАДЕЖДИНА.>
Надеясь на мое презренье, Седой зоил меня ругал, И, потеряв [уже] терпенье, Я эпиграммой [отвечал]. Укушенный желаньем славы, Теперь, надеясь на ответ, [Журнальный шут], холоп лукавый, Ругать бы также стал. — О, нет! Пусть он, как бес перед обедней, Себе покоя не дает: Лакей, сиди себе в передней, А будет с барином расчет.
*
Был и я среди донцов, Гнал и я османов шайку; В память битвы и шатров Я домой привез нагайку.
[На походе, на войне] Сохранил я балалайку — С нею рядом, на стене Я повешу и нагайку.
Что таиться от друзей — Я люблю свою хозяйку, Часто думал я об ней И берег свою нагайку.
САПОЖНИК. (притча)
Картину раз высматривал сапожник И в обуви ошибку указал; Взяв тотчас кисть, исправился художник. Вот, подбочась, сапожник продолжал: “Мне кажется, лицо немного криво… А эта грудь не слишком ли нага?”…. Тут Апеллес прервал нетерпеливо; “Суди, дружок, не свыше сапога!”
Есть у меня приятель на примете: Не ведаю, в каком бы он предмете Был знатоком, хоть строг он на словах, Но чорт его несет судить о свете: Попробуй он судить о сапогах!
<НА НАДЕЖДИНА.>
В журнал совсем не европейский, Над коим чахнет старый журналист, С своею прозою лакейской Взошел болван семинарист.
ДОН.
Блеща средь полей широких, Вон он льется!… Здравствуй, Дон! От сынов твоих далеких Я привез тебе поклон.
Как прославленного брата, Реки знают тихий Дон; От Аракса и Евфрата Я привез тебе поклон.
Отдохнув от злой погони, Чуя родину свою, Пьют уже донские кони Арпачайскую струю.
Приготовь же, Дон заветный, Для наездников лихих Сок кипучий, искрометный Виноградников твоих.
ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ.
Долго ль мне гулять на свете То в коляске, то верхом, То в кибитке, то в карете, То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге, Не средь отческих могил, На большой мне, знать, дороге Умереть господь судил,
На каменьях под копытом, На горе под колесом, Иль во рву, водой размытом, Под разобранным мостом.
Иль чума меня подцепит, Иль мороз окостенит, Иль мне в лоб шлагбаум влепит Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею Попадуся в стороне, Иль со скуки околею Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной Пост невольный соблюдать И телятиной холодной Трюфли Яра поминать?
То ли дело быть на месте, По Мясницкой разъезжать, О деревне, о невесте На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома, Ночью сон, поутру чай; То ли дело, братцы, дома!… Ну, пошел же, погоняй!…
МЕДОК. (МЕДОК В УАЛЛАХ)
Попутный веет ветр. — Идет корабль, — Во всю длину развиты флаги, вздулись Ветрила все, — идет, и пред кормой Морская пена раздается. — Многим Наполнилася грудь у всех пловцов. Теперь, когда свершен опасный путь, Родимый край они узрели снова; Один стоит, вдаль устремляя<?> взоры, И в темных очерках ему рисует Мечта давно знакомые предметы, Залив и мыс, — пока недвижны очи Не заболят. Товарищу другой Жмет руку и приветствует с отчизной, И господа благодарит, рыдая. Другой, безмолвную творя молитву Угоднику и [деве] пресвятой, И милостынь и дальних поклонений Старинные обеты обновляет, [Когда] найдет он всё благополучно. Задумчив, нем и ото всех далек, Сам Медок погружен в воспоминаньях О славном подвиге, то в снах надежды, То в горестных предчувствиях и страхе. Прекрасен вечер, и попутный ветр Звучит меж вервей, <и> корабль надежный Бежит, шумя, меж волн. Садится солнце.
*
Стрекотунья белобока, Под калиткою моей Скачет пестрая сорока И пророчит мне гостей.
[Колокольчик небывалый У меня звенит в ушах,] На заре алой, [Серебрится] снежный прах.
*
(2 ноября)
Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю Слугу, несущего мне утром чашку чаю, Вопросами: тепло ль? утихла ли метель? Пороша есть иль нет? и можно ли постель Покинуть для седла, иль лучше до обеда Возиться с старыми журналами соседа? Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня, И рысью по полю при первом свете дня; Арапники в руках, собаки вслед за нами; Глядим на бледный снег прилежными глазами; Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев протравив, являемся домой. Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет; Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет; По капле, медленно глотаю скуки яд. Читать хочу; глаза над буквами скользят, А мысли далеко… Я книгу закрываю; Беру перо, сижу; насильно вырываю У музы дремлющей несвязные слова. Ко звуку звук нейдет… Теряю все права Над рифмой, над моей прислужницею странной: Стих вяло тянется, холодный и туманный. Усталый, с лирою я прекращаю спор, Иду в гостиную; там слышу разговор О близких выборах, о сахарном заводе; Хозяйка хмурится в подобие погоде, Стальными спицами проворно шевеля, Иль про червонного гадает короля. Тоска! Так день за днем идет в уединеньи! Но если под вечер в печальное селенье, Когда за шашками сижу я в уголке, Приедет издали в кибитке иль возке Нежданая семья: старушка, две девицы (Две белокурые, две стройные сестрицы), — Как оживляется глухая сторона! Как жизнь, о боже мой, становится полна! Сначала косвенно-внимательные взоры, Потом слов несколько, потом и разговоры, А там и дружный смех, и песни вечерком, И вальсы резвые, и шопот за столом, И взоры томные, и ветреные речи, На узкой лестнице замедленные встречи; И дева в сумерки выходит на крыльцо: Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо! Но бури севера не вредны русской розе. Как жарко поцалуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов!
ЗИМНЕЕ УТРО.
Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела — А нынче….. погляди в окно:
Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит.
Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь. Приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?
Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня.
*
Зачем, Елена, так пугливо, С такой ревнивой быстротой, Ты всюду следуешь за мной И надзираешь торопливо Мой каждый шаг? [я твой]
ЭПИГРАММА.
Седой Свистов! ты царствовал со славой; Пора, пора! сложи с себя венец: Питомец твой младой, цветущий, здравый, Тебя сменит, великий наш певец! Се: внемлет мне маститый собеседник, Свершается судьбины произвол, Является младой его наследник: Свистов II вступает на престол!
ЭПИГРАММА.
Мальчишка Фебу гимн поднес. “Охота есть, да мало мозгу. А сколько лет ему, вопрос?” — “Пятнадцать”. — “Только-то? Эй, розгу!” За сим принес семинарист Тетрадь лакейских диссертаций, И Фебу в слух прочел Гораций, Кусая губы, первый лист. Отяжелев, как от дурмана, Сердито Феб его прервал И тотчас взрослого болвана Поставить в палки приказал.
*
Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим.
ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ.
Воспоминаньями смущенный, Исполнен сладкою тоской, Сады прекрасные, под сумрак ваш священный Вхожу с поникшею главой. Так отрок библии, [безумный] расточитель, До капли истощив раскаянья фиал, Увидев наконец родимую обитель, Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных, В бесплодном вихре суеты, О, много расточил сокровищ я сердечных За недоступные мечты, И долго я блуждал, и часто, утомленный, Раскаяньем горя, предчувствуя беды, Я думал о тебе, предел благословенный, Воображал сии сады.
Воображаю день счастливый, Когда средь вас возник лицей, И слышу наших игр я снова шум и<гривый><?> И вижу вновь семью друзей. Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым, Мечтанья смутные в груди моей тая, Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым, Поэтом забываюсь я.
И въявь я вижу пред собою Дней прошлых гордые следы. Еще исполнены Великою Женою, Ее любимые сады Стоят населены чертогами, вратами, Столпами, башнями, кумирами богов И славой мраморной, и медными хвалами Екатерининских орлов.
Садятся призраки героев У посвященных им столпов, Глядите; вот герой, стеснитель ратных строев, Перун кагульских берегов. Вот, вот могучий вождь полунощного флага, Пред кем морей пожар и плавал и летал. Вот верный брат его, герой Архипелага, Вот наваринский Ганнибал.
Среди святых воспоминаний Я с детских<?> лет<?> здесь возрастал, А глухо между тем поток народной брани Уж бесновался(?) и роптал. <Нрзб.> обняла кровавая забота, Россия двинулась и мимо нас <нрзб.> И тучи конные, брадатая пехота, И пушек светлые ряды.
–
На юных ратников завистливо взирали, Ловили с жадностью <мы> брани [дальний] звук И детство негодуя проклинали И узы строгие наук.
–
И многих не пришло. При звуке песней новых Почили славные<?> в полях Бородина, На кульмских вы<сотах>, в лесах <нрзб.> суровых, Вблизи Монмар<тра> <нрзб.>
*
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья, Куда б ни вздумали, готов за вами я Повсюду следовать, надменной убегая: К подножию ль стены далекого Китая, В кипящий ли Париж, туда ли наконец, Где Тасса не поет уже ночной гребец, Где древних городов под пеплом дремлют мощи, Где кипарисные благоухают рощи, Повсюду я готов. Поедем… но, друзья, Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя? Забуду ль гордую, мучительную деву, Или к ее ногам, ее младому гневу, Как дань привычную, любовь я принесу?
— — — — — — — — — — —
*
Еще одной высокой, важной песни Внемли, о Феб, и смолкнувшую лиру В разрушенном святилище твоем Повешу я, да издает <она><?>, Когда столбы его колеблет буря, Печальный звук! Еще единый гимн — Внемлите мне, пенаты, — вам пою Обетный гимн. Советники Зевеса, Живете ль вы в небесной глубине, Иль, божества всевышние, всему Причина вы, по мненью мудрецов, И следуют торжественно за вами Великой Зевс с супругой белоглавой И мудрая богиня, дева силы, Афинская Паллада, — вам хвала. Примите гимн, таинственные силы! Хоть долго был изгнаньем удален От ваших жертв и тихих воз<лияний>, Но вас любить не остывал<?> я, боги, И в долгие часы пустынной грусти Томительно просилась отдохнуть У вашего святого пепелища Моя душа — там мир. Так, я любил вас долго! Вас зову В свидетели, с каким святым вол<неньем> Оставил я [людское] племя, Дабы стеречь ваш огнь уединенный, Беседуя с самим собою. Да, Часы неизъяснимых наслаждений! Они дают мне знать сердечну глубь<?>, В могуществе и немощах его, Они [меня] любить, лелеять учат Не смертные, таинственные чувства, И нас они науке первой учат — Чтить самого себя. О нет, вовек Не преставал молить благоговейно Вас, божества домашние.
*
Брожу ли я вдоль улиц шумных, Вхожу ль во многолюдный храм, Сижу ль меж юношей безумных, Я предаюсь моим мечтам.
Я говорю: промчатся годы, И сколько здесь ни видно нас, Мы все сойдем под вечны своды — И чей-нибудь уж близок час.
Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживет мой век забвенный, Как пережил он век отцов.
Младенца ль милого ласкаю, Уже я думаю: прости! Тебе я место уступаю; Мне время тлеть, тебе цвести.
День каждый, каждую годину Привык я думой провождать, Грядущей смерти годовщину Меж их стараясь угадать.
И где мне смерть пошлет судьбина? В бою ли, в странствии, в волнах? Или соседняя долина Мой примет охладелый прах?
И хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне всё б хотелось почивать.
И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять.
КАВКАЗ.
Кавказ подо мною. Один в вышине Стою над снегами у края стремнины; Орел, с отдаленной поднявшись вершины, Парит неподвижно со мной наравне. Отселе я вижу потоков рожденье И первое грозных обвалов движенье.
Здесь тучи смиренно идут подо мной; Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады; Под ними утесов нагие громады; Там ниже мох тощий, кустарник сухой; А там уже рощи, зеленые сени, Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уж и люди гнездятся в горах, И ползают овцы по злачным стремнинам, И пастырь нисходит к веселым долинам, Где мчится Арагва в тенистых брегах, И нищий наездник таится в ущельи, Где Терек играет в свирепом весельи;
Играет и воет, как зверь молодой, Завидевший пищу из клетки железной; И бьется о берег в вражде бесполезной, И лижет утесы голодной волной….. Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады: Теснят его грозно немые громады.
ОБВАЛ.
Дробясь о мрачные скалы, Шумят и пенятся валы, И надо мной кричат орлы, И ропщет бор, И блещут средь волнистой мглы Вершины гор.
Оттоль сорвался раз обвал, И с тяжким грохотом упал, И всю теснину между скал Загородил, И Терека могущий вал Остановил.
Вдруг, истощась и присмирев, О Терек, ты прервал свой рев; Но задних волн упорный гнев Прошиб снега… Ты затопил, освирепев, Свои брега.
И долго прорванный обвал Неталой грудою лежал, И Терек злой под ним бежал, И пылью вод И шумной пеной орошал Ледяный свод.
И путь по нем широкий шел: И конь скакал, и влекся вол, И своего верблюда вёл Степной купец, Где ныне мчится лишь Эол, Небес жилец.
ДЕЛИБАШ.
Перестрелка за холмами; Смотрит лагерь их и наш; На холме пред казаками Вьется красный делибаш.
Делибаш! не суйся к лаве, Пожалей свое житье; Вмиг аминь лихой забаве: Попадешься на копье.
Эй, казак! не рвися к бою: Делибаш на всем скаку Срежет саблею кривою С плеч удалую башку.
Мчатся, сшиблись в общем крике. Посмотрите! каковы?…. Делибаш уже на пике, А казак без головы.
МОНАСТЫРЬ НА КАЗБЕКЕ.
Высоко над семьею гор, Казбек, твой царственный шатер Сияет вечными лучами. Твой монастырь за облаками, Как в небе реющий ковчег, Парит, чуть видный, над горами.
Далекий, вожделенный брег! Туда б, сказав прости ущелью, Подняться к вольной вышине! Туда б, в заоблачную келью, В соседство бога скрыться мне!..
*
Меж горных <стен><?> несется Терек, Волнами точит дикий берег, Клокочет вкруг огромных скал, То здесь, [то там] дорогу роет, Как зверь живой, ревет и воет — И вдруг утих и смирен стал.
Всё ниже, ниже опускаясь, Уж он бежит едва живой. Так, после бури истощаясь, Поток струится дождевой. И вот обнажилось Его кремнистое русло.
*
И вот ущелье мрачных скал Пред нами<?> шире становится, Но тише Терек злой стремится, Луч солнца ярче засиял.
*
Страшно и скучно Здесь новоселье, Путь и ночлег. Тесно и душно. В диком ущелье — Тучи да снег.
Небо чуть видно, Как из тюрьмы. Ветер шумит. [Солнцу обидно]
СОБРАНИЕ НАСЕКОМЫХ.
Какие крохотны коровки! Есть, право, менее булавочной головки. Крылов.
Мое собранье насекомых Открыто для моих знакомых: Ну, что за пестрая семья! За ними где ни рылся я! Зато какая сортировка! Вот <Глинка> — божия коровка, Вот <Каченовский> — злой паук, Вот и <Свиньин> — российский жук, Вот <Oлин><?> — черная мурашка, Вот <Раич><?> — мелкая букашка. Куда их много набралось! Опрятно за стеклом и в рамах Они, пронзенные насквозь, Рядком торчат на эпиграммах.
*
Когда твои младые лета Позорит шумная молва, И ты по приговору света На честь утратила права;
Один, среди толпы холодной, Твои страданья я делю И за тебя мольбой бесплодной Кумир бесчувственный молю.
Но свет… Жестоких осуждений Не изменяет он своих: Он не карает заблуждений, Но тайны требует для них.
Достойны равного презренья Его тщеславная любовь И лицемерные гоненья: К забвенью сердце приготовь;
Не пей мутительной отравы; Оставь блестящий, душный круг; Оставь безумные забавы: Тебе один остался друг.
К БЮСТУ ЗАВОЕВАТЕЛЯ.
Напрасно видишь тут ошибку: Рука искусства навела На мрамор этих уст улыбку, А гнев на хладный лоск чела. Недаром лик сей двуязычен. Таков и был сей властелин: К противочувствиям привычен, В лице и в жизни арлекин. СТИХОТВОРЕНИЯ 1830 г
<Циклоп.>
Язык и ум теряя разом, Гляжу на вас единым глазом: Единый глаз в главе моей. Когда б Судьбы того хотели, Когда б имел я сто очей, То все бы сто на вас глядели.
*
Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке Оставит мертвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно В волненьях новых и мятежных Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я……
ОТВЕТ.
Я вас узнал, о мой оракул! Не по узорной пестроте Сих неподписанных каракул, Но по веселой остроте, Но по приветствиям лукавым, Но по насмешливости злой И по упрекам… столь неправым, И этой прелести живой. С тоской невольной, с восхищеньем Я перечитываю вас И восклицаю с нетерпеньем: Пора! в Москву, в Москву сейчас! Здесь город чопорный, унылый, Здесь речи — лед, сердца — гранит; Здесь нет ни ветрености милой Ни муз, ни Пресни, ни харит.
*
В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой Невольно звон я прерывал, Когда твой голос величавый Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слез нежданных, И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной Мне руку простираешь ты, И силой кроткой и любовной Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе серафима В священном ужасе поэт.
*
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змией, Порывом пылких ласк и язвою лобзаний Она торопит миг последних содраганий!
О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда, склоняяся на долгие моленья, Ты предаешься мне нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлишь ничему И оживляешься потом всё боле, боле — И делишь наконец мой пламень по неволе!
СОНЕТ
Scorn not the sonnet, critic. Wordsworth.
Суровый Дант не презирал сонета; В нем жар любви Петрарка изливал; Игру его любил творец Макбета; Им скорбну мысль Камоэнс облекал.
И в наши дни пленяет он поэта: Вордсворт его орудием избрал, Когда вдали от суетного света Природы он рисует идеал.
Под сенью гор Тавриды отдаленной Певец Литвы в размер его стесненныи Свои мечты мгновенно заключал.
У нас еще его не знали девы, Как для него уж Дельвиг забывал Гекзаметра священные напевы.
<НА БУЛГАРИНА.>
Не то беда, что ты поляк: Костюшко лях, Мицкевич лях! Пожалуй, будь себе татарин, — И тут не вижу я стыда; Будь жид — и это не беда; Беда, что ты Видок Фиглярин.
*
Шумит кустарник… На утес Олень веселый выбегает, [Пугливо] он подножный лес С вершины острой озирает, Глядит на светлые <луга>, Глядит на синий свод небесный И на днепровские брега, Венчанны чащею древесной. Недвижим, строен [он] стоит И чутким ухом шевелит……
Но дрогнул он — незапный звук Его коснулся — [боязливо] [Он шею] [вытянул] и [вдруг] [С вершины прянул]
К ВЕЛЬМОЖЕ (Москва)
От северных оков освобождая мир, Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир, Лишь только первая позеленеет липа, К тебе, приветливый потомок Аристиппа, К тебе явлюся я; увижу сей дворец, Где циркуль зодчего, палитра и резец Ученой прихоти твоей повиновались И вдохновенные в волшебстве состязались.
Ты понял жизни цель: счастливый человек, Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век Еще ты смолоду умно разнообразил, Искал возможного, умеренно проказил; Чредою шли к тебе забавы и чины. Посланник молодой увенчанной Жены, Явился ты в Ферней — и циник поседелый, Умов и моды вождь пронырливый и смелый, Свое владычество на Севере любя, Могильным голосом приветствовал тебя. С тобой веселости он расточал избыток, Ты лесть его вкусил, земных богов напиток. С Фернеем распростясь, увидел ты Версаль. Пророческих очей не простирая вдаль, Там ликовало всё. Армида молодая, К веселью, роскоши знак первый подавая, Не ведая, чему судьбой обречена, Резвилась, ветреным двором окружена. Ты помнишь Трианон и шумные забавы? Но ты не изнемог от сладкой их отравы: Ученье делалось на время твой кумир: Уединялся ты. За твой суровый пир То чтитель промысла, то скептик, то безбожник. Садился Дидерот на шаткий свой треножник, Бросал парик, глаза в восторге закрывал И проповедывал. И скромно ты внимал За чашей медленной афею иль деисту, Как любопытный скиф афинскому софисту.
Но Лондон звал твое внимание. Твой взор Прилежно разобрал сей двойственный собор: Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый, Пружины смелые гражданственности новой.
Скучая, может быть, над Темзою скупой, Ты думал дале плыть. Услужливый, живой, Подобный своему чудесному герою, Веселый Бомарше блеснул перед тобою. Он угадал тебя: в пленительных словах Он стал рассказывать о ножках, о глазах, О неге той страны, где небо вечно ясно, Где жизнь ленивая проходит сладострастно, Как пылкой отрока восторгов полный сон, Где жены вечером выходят на балкон, Глядят и, не страшась ревнивого испанца, С улыбкой слушают и манят иностранца. И ты, встревоженный, в Севиллу полетел. Благословенный край, пленительный предел! Там лавры зыблются, там апельсины зреют… О, расскажи ж ты мне, как жены там умеют С любовью набожность умильно сочетать, Из-под мантильи знак условный подавать; Скажи, как падает письмо из-за решетки, Как златом усыплен надзор угрюмой тетки; Скажи, как в двадцать лет любовник под окном Трепещет и кипит, окутанный плащом.
Всё изменилося. Ты видел вихорь бури, Падение всего, союз ума и фурий, Свободой грозною воздвигнутый закон, Под гильотиною Версаль и Трианон И мрачным ужасом смененные забавы. Преобразился мир при громах новой славы. Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер, Превратности судеб разительный пример, Не успокоившись и в гробовом жилище, Доныне странствует с кладбища на кладбище. Барон д’Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот, Энциклопедии скептической причот, И колкой Бомарше, и твой безносый Касти, Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страсти Забыты для других. Смотри: вокруг тебя Всё новое кипит, былое истребя. Свидетелями быв вчерашнего паденья, Едва опомнились младые поколенья. Жестоких опытов сбирая поздний плод, Они торопятся с расходом свесть приход. Им некогда шутить, обедать у Темиры, Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры, Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.
Один всё тот же ты. Ступив за твой порог, Я вдруг переношусь во дни Екатерины. Книгохранилище, кумиры, и картины, И стройные сады свидетельствуют мне, Что благосклонствуешь ты музам в тишине, Что ими в праздности ты дышишь благородной. Я слушаю тебя: твой разговор свободный Исполнен юности. Влиянье красоты Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой. Беспечно окружась Корреджием, Кановой, Ты, не участвуя в волнениях мирских, Порой насмешливо в окно глядишь на них И видишь оборот во всем кругообразный.
Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной. В тени порфирных бань и мраморных палат, Вельможи римские встречали свой закат. И к ним издалека то воин, то оратор, То консул молодой, то сумрачный диктатор Являлись день-другой роскошно отдохнуть, Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.
НОВОСЕЛЬЕ
Благословляю новоселье, Куда домашний свой кумир Ты перенес — а с ним веселье, Свободный труд и сладкий мир.
Ты счастлив; ты свой домик малый. Обычай мудрости храня, От злых забот и лени вялой Застраховал, как от огня.
*
Когда в объятия мои Твой стройный стан я заключаю, И речи нежные любви Тебе с восторгом расточаю, Безмолвна, от стесненных рук Освобождая стан свой гибкой, Ты отвечаешь, милый друг, Мне недоверчивой улыбкой; Прилежно в памяти храня Измен печальные преданья, Ты без участья и вниманья Уныло слушаешь меня… Кляну коварные старанья Преступной юности моей И встреч условных ожиданья В садах, в безмолвии ночей. Кляну речей любовный шопот, [Стихов таинственный напев], И [ласки] легковерных дев, И слезы их, и поздний ропот.
ПОЭТУ.
Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит И плюет на алтарь, где твой огонь горит, И в детской резвости колеблет твой треножник.
МАДОНА.
Не множеством картин старинных мастеров Украсить я всегда желал свою обитель, Чтоб суеверно им дивился посетитель, Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов, Одной картины я желал быть вечно зритель, Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный спаситель —
Она с величием, он с разумом в очах — Взирали, кроткие, во славе и в лучах, Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона, Чистейшей прелести чистейший образец.
*
Полюбуйтесь же вы, дети, Как в сердечной простоте Длинный Фирс играет в эти, Те, те, те и те, те, те.
Черноокая Россети В самовластной красоте Все сердца пленила эти, Те, те, те и те, те, те.
О, какие же здесь сети Рок нам стелет в темноте: Рифмы, деньги, дамы эти, Те, те, те и те, те, те.
БЕСЫ.
Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; Колокольчик дин-дин-дин… Страшно, страшно поневоле Средь неведомых равнин!
“Эй, пошел, ямщик!…” — “Нет мочи Коням, барин, тяжело; Вьюга мне слипает очи; Все дороги занесло; Хоть убей, следа не видно; Сбились мы. Что делать нам! В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам.
Посмотри; вон, вон играет, Дует, плюет на меня; Вон — теперь в овраг толкает Одичалого коня; Там верстою небывалой Он торчал передо мной; Там сверкнул он искрой малой И пропал во тьме пустой”.
Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Сил нам нет кружиться доле; Колокольчик вдруг умолк; Кони стали… “Что там в поле ?” — “Кто их знает? пень иль волк?”
Вьюга злится, вьюга плачет; Кони чуткие храпят; Вот уж он далече скачет; Лишь глаза во мгле горят; Кони снова понеслися; Колокольчик дин-дин-дин… Вижу: духи собралися Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны, В мутной месяца игре Закружились бесы разны, Будто листья в ноябре… Сколько их! куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Мчатся бесы рой за роем В беспредельной вышине, Визгом жалобным и воем Надрывая сердце мне…
ЭЛЕГИЯ.
Безумных лет угасшее веселье Мне тяжело, как смутное похмелье. Но, как вино — печаль минувших дней В моей душе чем старе, тем сильней. Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать; И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья: Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, И может быть -на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной.
ОТВЕТ АНОНИМУ.
О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье Приветствует мое к блаженству возрожденье, Чья скрытая рука мне крепко руку жмет, Указывает путь и посох подает; О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный, Иль юности моей товарищ отдаленный, Иль отрок, музами таинственно храним, Иль пола кроткого стыдливый херувим, — Благодарю тебя душою умиленной. Вниманья слабого предмет уединенный, К доброжелательству досель я не привык — И странен мне его приветливый язык. Смешон, участия кто требует у света! Холодная толпа взирает на поэта, Как на заезжего фигляра: если он Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон, И выстраданный стих, пронзительно-унылый, Ударит по сердцам с неведомою силой, — Она в ладони бьет и хвалит, иль порой Неблагосклонною кивает головой. Постигнет ли певца незапное волненье, Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, — “Тем лучше, — говорят любители искусств, — Тем лучше! наберет он новых дум и чувств И нам их передаст”. Но счастие поэта Меж ими не найдет сердечного привета, Когда боязненно безмолвствует оно…
— — — — — — —
ТРУД.
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, Плату приявший свою, чуждый работе другой? Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи, Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ.
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.
*
Глухой глухого звал к суду судьи глухого, Глухой кричал: “Моя им сведена корова!” — “Помилуй, — возопил глухой тому в ответ: — Сей пустошью владел еще покойный дед”. Судья решил: “Чтоб не было разврата, Жените молодца, хоть девка виновата”.
ПРОЩАНИЕ.
В последний раз твой образ милый Дерзаю мысленно ласкать, Будить мечту сердечной силой И с негой робкой и унылой Твою любовь воспоминать.
Бегут меняясь наши лета, Меняя всё, меняя нас, Уж ты для своего поэта Могильным сумраком одета, И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальная подруга, Прощанье сердца моего, Как овдовевшая супруга, Как друг, обнявший молча друга Пред заточением его.
ПАЖ или ПЯТНАДЦАТЫЙ ГОД. C’est l’вge de Chйrubin…
Пятнадцать лет мне скоро минет; Дождусь ли радостного дня? Как он вперед меня подвинет! Но и теперь никто не кинет С презреньем взгляда на меня.
Уж я не мальчик — уж над губой Могу свой ус я защипнуть; Я важен, как старик беззубый; Вы слышите мой голос грубый, Попробуй кто меня толкнуть.
[Я нравлюсь дамам, ибо скромен, И между ими есть одна….. И гордый взор ее так томен, И цвет ланит ее так тёмен, Что жизни мне милей она.]
Она строга, властолюбива, Я [сам дивлюсь] ее уму — И ужас как она ревнива; Зато со всеми горделива И мне доступна одному.
Вечор она мне величаво Клялась, что если буду вновь Глядеть налево и направо, То даст она мне яду; — право — Вот какова ее любовь!
Она готова хоть в пустыню Бежать со мной, презрев молву. Хотите знать мою богиню, Мою севильскую графиню?.. Нет! ни за что не назову!
*
Румяный критик мой, насмешник толстопузый, Готовый век трунить над нашей томной музой, Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной, Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой. Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой, За ними чернозем, равнины скат отлогой, Над ними серых туч густая полоса. Где нивы светлые? где темные леса? Где речка? На дворе у низкого забора Два бедных деревца стоят в отраду взора, Два только деревца. И то из них одно Дождливой осенью совсем обнажено, И листья на другом, размокнув и желтея, Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея. И только. На дворе живой собаки нет. Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед. Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка И кличет издали ленивого попенка, Чтоб тот отца позвал да церковь отворил. Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил. Что ж ты нахмурился? — Нельзя ли блажь оставить! И песенкою нас веселой позабавить? —
—
Куда же ты? — В Москву — чтоб графских именин Мне здесь не прогулять. — Постой — а карантин! Ведь в нашей стороне индийская зараза. Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа Бывало сиживал покорный твой слуга; Что, брат? уж не трунишь, тоска берет — aгa!
[К ПЕРЕВОДУ ИЛИАДЫ.]
[Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод.]
*
Я здесь, Инезилья, Я здесь под окном. Объята Севилья И мраком и сном.
Исполнен отвагой, Окутан плащом, С гитарой и шпагой Я здесь под окном.
Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу. Проснется ли старый, Мечом уложу.
Шелковые петли К окошку привесь… Что медлишь?… Уж нет ли Соперника здесь?…
Я здесь, Инезилья, Я здесь под окном. Объята Севилья И мраком и сном.
РИФМА
Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея. Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал. Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога; Меж говорливых наяд, мучась, она родила Милую дочь. Ее прияла сама Мнемозина. Резвая дева росла в хоре богинь-аонид, Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой, Музам мила; на земле Рифмой зовется она.
ОТРОК
Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря; Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака! Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы: Будешь умы уловлять, будешь помощник цapям.
*
Два чувства дивно близки нам — В них обретает сердце пищу — Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня! Земля была <б> без них мертва, Как пустыня И как алтарь без божества.
*
Когда порой воспоминанье Грызет мне сердце в тишине, И отдаленное страданье Как тень опять бежит ко мне; Когда людей вблизи видя В пустыню скрыться я хочу, Их слабый ум возненавидя, — Тогда забывшись<?> <я><?> лечу Не в светлый кр<ай>, где н<ебо блещет> Неизъя<снимой> си<невой>, Где <море> те<плою волной> На мрамор ветхой тихо плещет, И лавр и тем<ный> ки<парис> На воле пыш<но> разрослись, Где пел Т<орквато величавый>, Где и теперь <во> мг<ле> но<чной> Далече звонкою скалой [Повторены] пловца октавы. Стрем<люсь> привычною меч<тою> К студеным север<ным> волн<ам>. Меж белоглавой их толпою Открытый<?> остров вижу там. Печальный остров — берег дикой Усеян зимнею<?> брусникой, Увядшей тундрою покрыт И хладной пеною подмыт. Сюда порою [приплывает] [Отважный северный рыбак], Здесь рыбарь<?> невод расстилает [И свой] разводит он очаг. Сюда погода волновая Заносит [утлый<?>] мой<?> челнок.
ЭПИГРАММА
Не то беда, Авдей Флюгарин, Что родом ты не русский барин, Что на Парнасе ты цыган, Что в свете ты Видок Фиглярин: Беда, что скучен твой роман.
ЗАКЛИНАНИЕ
О, если правда, что в ночи, Когда покоятся живые, И с неба лунные лучи Скользят на камни гробовые, О, если правда, что тогда Пустеют тихие могилы — Я тень зову, я жду Леилы: Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень, Как ты была перед разлукой, Бледна, хладна, как зимний день, Искажена последней мукой. Приди, как дальная звезда, Как легкой звук иль дуновенье, Иль как ужасное виденье, Мне всё равно, сюда! сюда!…
Зову тебя не для того, Чтоб укорять людей, чья злоба Убила друга моего, Иль чтоб изведать тайны гроба, Не для того, что иногда Сомненьем мучусь… но тоскуя Хочу сказать, что всё люблю я, Что всё я твой: сюда, сюда!
*
Стамбул гяуры нынче славят, А завтра кованой пятой, Как змия спящего, раздавят И прочь пойдут и так оставят. Стамбул заснул перед бедой.
Стамбул отрекся от пророка; В нем правду древнего Востока Лукавый Запад омрачил — Стамбул для сладостей порока Мольбе и сабле изменил. Стамбул отвык от поту битвы И пьет вино в часы молитвы.
Там веры чистый луч потух: Там жены по базару ходят, На перекрестки шлют старух, А те мужчин в харемы вводят, И спит подкупленный евнух.
Но не таков Арзрум нагорный, Многодорожный наш Арзрум: Не спим мы в роскоше позорной, Не черплем чашей непокорной В вине разврат, огонь и шум.
Постимся мы: струею трезвой Одни фонтаны нас поят; Толпой неистовой и резвой Джигиты наши в бой летят. Мы к женам, как орлы, ревнивы, Харемы наши молчаливы, Непроницаемы стоят.
Алла велик! К нам из Стамбула Пришел гонимый янычар — Тогда нас буря долу гнула, И пал неслыханный удар. От Рущука до старой Смирны, От Трапезунда до Тульчи, Скликая псов на праздник жирный, Толпой ходили палачи; Треща в объятиях пожаров, Валились домы янычаров; Окровавленные зубцы Везде торчали; угли тлели; На кольях скорчась мертвецы Оцепенелые чернели. Алла велик. — Тогда султан Был духом гнева обуян.
<ДЕЛЬВИГУ.>
Мы рождены, мой брат названый, Под одинаковой звездой. [Киприда, Феб и Вакх румяный] Играли нашею судьбой.
Явилися мы рано оба На ипподром, а не на торг, Вблизи Державинского гроба, И шумный встретил нас восторг.
Избаловало нас начало. И в гордой лености своей Заботились мы оба мало Судьбой гуляющих детей.
Но ты, сын [Феба] беззаботный, Своих возвышенных затей Не предавал рукой расчетной Оценке хитрых торгашей.
В одних журналах нас <ругали>, Упреки те же слышим мы: Мы любим славу<?> да в б<окале> Топить разгульные умы.
Твой слог могучий и кры<латый><?> Какой-то дразнит пародист, И стих, надеждами<?> <богатый><?>, Жует беззубый журналист.
СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ НОЧЬЮ ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ
Мне не спится, нет огня; Всюду мрак и сон докучный. Ход часов лишь однозвучный Раздается близ меня. Парки бабье лепетанье, Спящей ночи трепетанье, Жизни мышья беготня… Что тревожишь ты меня? Что ты значишь, скучный шопот? Укоризна, или ропот Мной утраченного дня? От меня чего ты хочешь? Ты зовешь или пророчишь? Я понять тебя хочу, Смысла я в тебе ищу…
ГЕРОЙ Что есть истина?
Друг. Да, слава в прихотях вольна. Как огненный язык, она По избранным главам летает, С одной сегодня исчезает И на другой уже видна. За новизной бежать смиренно Народ бессмысленный привык; Но нам уж то чело священно, Над коим вспыхнул сей язык. На троне, на кровавом поле, Меж граждан на чреде иной Из сих избранных кто всех боле Твоею властвует душой?
Поэт. Всё он, всё он — пришлец сей бранный, Пред кем смирилися цари, Сей ратник, вольностью венчанный, Исчезнувший, как тень зари.
Друг. Когда ж твой ум он поражает Своею чудною звездой? Тогда ль, как с Альпов он взирает На дно Италии святой; Тогда ли, как хватает знамя Иль жезл диктаторский; тогда ль, Как водит и кругом и вдаль Войны стремительное пламя, И пролетает ряд побед Над ним одна другой вослед; Тогда ль, как рать героя плещет Перед громадой пирамид, Иль как Москва пустынно блещет. Его приемля, — и молчит?
Поэт. Нет, не у Счастия на лоне Его я вижу, не в бою, Не зятем кесаря на троне; Не там, где на скалу свою Сев, мучим казнию покоя, Осмеян прозвищем героя, Он угасает недвижим, Плащом закрывшись боевым. Не та картина предо мною! Одров я вижу длинный строй, Лежит на каждом труп живой, Клейменный мощною чумою, Царицею болезней… он, Не бранной смертью окружен, Нахмурясь, ходит меж одрами И хладно руку жмет чуме, И в погибающем уме Рождает бодрость… Небесами Клянусь: кто жизнию своей Играл пред сумрачным недугом, Чтоб ободрить угасший взор, Клянусь, тот будет небу другом, Каков бы ни был приговор Земли слепой…
Друг. Мечты поэта — Историк строгой гонит вас! Увы! его раздался глас, — * И где ж очарованье света!
Поэт. Да будет проклят правды свет, Когда посредственности хладной, Завистливой, к соблазну жадной, Он угождает праздно! — Нет! Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман… Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран…
Друг. Утешься………………
29 сентября 1830 Москва.
* Mйmoires de Bourrienne.
*
В начале жизни школу помню я; Там нас, детей беспечных, было много; Неровная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого, Но видом величавая жена Над школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена, Приятным, сладким голосом, бывало, С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало И очи светлые, как небеса. Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса Ее чела, спокойных уст и взоров, И полные святыни словеса.
Дичась ее советов и укоров, Я про себя превратно толковал Понятный смысл правдивых разговоров,
И часто я украдкой убегал В великолепный мрак чужого сада, Под свод искусственный порфирных скал.
[Там] нежила меня [теней] прохлада; Я предавал мечтам свой юный ум, И праздномыслить было мне отрада.
Любил я светлых вод и листьев шум, И белые в тени дерев кумиры, И в ликах их печать недвижных дум.
Всё — мраморные циркули и лиры, Мечи и свитки в мраморных руках, На главах лавры, на плечах порфиры —
Всё наводило сладкий некий страх Мне на сердце; и слезы вдохновенья. При виде их, рождались на глазах.
Другие два чудесные творенья Влекли меня волшебною красой: То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой Был гневен, полон гордости ужасной, И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный, Сомнительный и лживый идеал — Волшебный демон — лживый, но прекрасный,
Пред ними сам себя я забывал; В груди младое сердце билось — холод Бежал по мне и кудри подымал.
Безвестных наслаждений темный голод Меня терзал — уныние и лень Меня сковали — тщетно был я молод.
[Средь отроков] я молча целый день Бродил угрюмый — всё кумиры сада На душу мне свою бросали тень.
НА ПЕРЕВОД ИЛИАДЫ.
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущенной душой.
*
Для берегов отчизны дальной Ты покидала край чужой; В час незабвенный, в час печальный Я долго плакал пред тобой. Мои хладеющие руки Тебя старались удержать; Томленье страшное разлуки Мой стон молил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья Свои уста оторвала; Из края мрачного изгнанья Ты в край иной меня звала. Ты говорила: “В день свиданья Под небом вечно голубым, В тени олив, любви лобзанья Мы вновь, мой друг, соединим”.
Но там, увы, где неба своды Сияют в блеске голубом, Где [тень олив легла] на воды, Заснула ты последним сном. Твоя краса, твои страданья Исчезли в урне гробовой — А с <ними> поцалуй свиданья… Но жду его; он за тобой…
ОТРЫВОК.
Не розу Пафосскую, Росой оживленную, Я ныне пою; Не розу Феосскую, Вином окропленную, Стихами хвалю; Но розу счастливую, На персях увядшую [Элизы] моей….
ИЗ BARRY CORNWALL.
Here’s a health to thee, Mary.
Пью за здравие Мери, Милой Мери моей. Тихо запер я двери И один без гостей Пью за здравие Мери.
Можно краше быть Мери, Краше Мери моей, Этой маленькой пери; Но нельзя быть милей Резвой, ласковой Мери.
Будь же счастлива, Мери, Солнце жизни моей! Ни тоски, ни потери, Ни ненастливых дней Пусть не ведает Мери.
*
Пред испанкой благородной Двое рыцарей стоят. Оба смело и свободно В очи прямо ей глядят. Блещут оба красотою, Оба сердцем горячи, Оба мощною рукою Оперлися на мечи.
Жизни им она дороже И, как слава, им мила; Но один ей мил — кого же Дева сердцем избрала? “Кто, реши, любим тобою?” — Оба деве говорят И с надеждой молодою В очи прямо ей глядят.
МОЯ РОДОСЛОВНАЯ.
Смеясь жестоко над собратом, Писаки русские толпой Меня зовут аристократом. Смотри, пожалуй, вздор какой! Не офицер я, не асессор, Я по кресту не дворянин, Не академик, не профессор; Я просто русской мещанин.
Понятна мне времен превратность, Не прекословлю, право, ей: У нас нова рожденьем знатность, И чем новее, тем знатней. Родов дряхлеющих обломок (И по несчастью не один), Бояр старинных я потомок; Я, братцы, мелкий мещанин.
Не торговал мой дед блинами, Не ваксил царских сапогов, Не пел с придворными дьячками, В князья не прыгал из хохлов, И не был беглым он солдатом Австрийских пудреных дружин; Так мне ли быть аристократом? Я, слава богу, мещанин.
Мой предок Рача мышцой бранной Святому Невскому служил; Его потомство гнев венчанный, Иван IV пощадил. Водились Пушкины с царями; Из них был славен не один, Когда тягался с поляками Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство, И ярость бранных непогод, Когда Романовых на царство Звал в грамоте своей народ, Мы к оной руку приложили, Нас жаловал страдальца сын. Бывало нами дорожили; Бывало…. но — я мещанин.
Упрямства дух нам всем подгадил: В родню свою неукротим, С Петром мой пращур не поладил И был за то повешен им. Его пример будь нам наукой: Не любит споров властелин. Счастлив князь Яков Долгорукой, Умен покорный мещанин.
Мой дед, когда мятеж поднялся Средь петергофского двора, Как Миних, верен оставался Паденью третьего Петра. Попали в честь тогда Орловы, А дед мой в крепость, в карантин, И присмирел наш род суровый, И я родился мещанин.
Под гербовой моей печатью Я кипу грамот схоронил И не якшаюсь с новой знатью, И крови спесь угомонил. Я грамотей и стихотворец, Я Пушкин просто, не Мусин, Я не богач, не царедворец, Я сам большой: я мещанин.
Рost scriptum.
Решил Фиглярин, сидя дома, Что черный дед мой Ганнибал Был куплен за бутылку рома И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный, Кем наша двигнулась земля, Кто придал мощно бег державный Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен, И сходно купленный арап Возрос усерден, неподкупен, Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала, Пред кем средь чесменских пучин Громада кораблей вспылала, И пал впервые Наварин.
Решил Фиглярин вдохновенный: Я во дворянстве мещанин. Что ж он в семье своей почтенной? Он?… он в Мещанской дворянин.
ЦЫГАНЫ.
Над лесистыми брегами, В час вечерней тишины, Шум и песни под шатрами, И огни разложены.
Здравствуй, счастливое племя! Узнаю твои костры; Я бы сам в иное время Провождал сии шатры.
Завтра с первыми лучами Ваш исчезнет вольный след, Вы уйдете — но за вами Не пойдет уж ваш поэт.
Он бродящие ночлеги И проказы старины Позабыл для сельской неги И домашней тишины. СТИХОТВОРЕНИЯ 1831 г
Перед гробницею святой Стою с поникшею главой… Всё спит кругом; одни лампады Во мраке храма золотят Столбов гранитные громады И их знамен нависший ряд.
Под ними спит сей властелин, Сей идол северных дружин, Маститый страж страны державной. Смиритель всех ее врагов, Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов.
В твоем гробу восторг живет! Он русской глас нам издает; Он нам твердит о той године, Когда народной веры глас Воззвал к святой твоей седине: “Иди, спасай!” Ты встал — и спас…
Внемли ж и днесь наш верный глас, Встань и спасай царя и нас, О, старец грозный! На мгновенье Явись у двери гробовой, Явись, вдохни восторг и рвенье Полкам, оставленным тобой!
Явись и дланию своей Нам укажи в толпе вождей, Кто твой наследник, твой избранный! Но храм — в молчанье погружен, И тих твоей могилы бранной Невозмутимый, вечный сон…
КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ.
О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях, иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда; Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага — И ненавидите вы нас… За что ж? ответствуйте; за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир?….
Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык! Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русской от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?… Так высылайте ж нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России Среди нечуждых им гробов.
<ИЗ ПИСЬМА К ВЯЗЕМСКОМУ.>
Любезный Вяземский, поэт и камергер… (Василья Львовича узнал ли ты манер? Так некогда письмо он начал к камергеру, Украшенну ключом за Верность и за Веру) Так солнце и на нас взглянуло из-за туч! На заднице твоей сияет тот же ключ. Ура! хвала и честь поэту-камергеру. Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру.
<ИЗ ЗАПИСКИ К А. О. РОССЕТ.>
От вас узнал я плен Варшавы. < > Вы были вестницею славы И вдохновеньем для меня.
БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА.
Великий день Бородина Мы братской тризной поминая, Твердили: “Шли же племена, Бедой России угрожая; Не вся ль Европа тут была? А чья звезда ее вела!… Но стали ж мы пятою твердой И грудью приняли напор Племен, послушных воле гордой, И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег, Кичась, они забыли ныне; Забыли русской штык и снег, Погребший славу их в пустыне. Знакомый пир их манит вновь — Хмельна для них славянов кровь; Но тяжко будет им похмелье; Но долог будет сон гостей На тесном, хладном новоселье, Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет! Но знайте, прошеные гости! Уж Польша вас не поведет: Через ее шагнете кости!…” Сбылось — и в день Бородина Вновь наши вторглись знамена В проломы падшей вновь Варшавы; И Польша, как бегущий полк, Во прах бросает стяг кровавый — И бунт раздавленный умолк.
В боренье падший невредим; Врагов мы в прахе не топтали, Мы не напомним ныне им Того, что старые скрижали Хранят в преданиях немых; Мы не сожжем Варшавы их; Они народной Немезиды Не узрят гневного лица И не услышат песнь обиды От лиры русского певца.
Но вы, мутители палат, Легкоязычные витии, Вы, черни бедственный набат, Клеветники, враги России! Что взяли вы?… Еще ли росс Больной, расслабленный колосс? Еще ли северная слава Пустая притча, лживый сон? Скажите: скоро ль нам Варшава Предпишет гордый свой закон?
Куда отдвинем строй твердынь? За Буг, до Ворсклы, до Лимана? За кем останется Волынь? За кем наследие Богдана? Признав мятежные права, От нас отторгнется ль Литва? Наш Киев дряхлый, златоглавый, Сей пращур русских городов, Сроднит ли с буйною Варшавой Святыню всех своих гробов?
Ваш бурный шум и хриплый крик Смутили ль русского владыку? Скажите, кто главой поник? Кому венец: мечу иль крику? Сильна ли Русь? Война, и мор, И бунт, и внешних бурь напор Ее, беснуясь, потрясали — Смотрите ж: всё стоит она! А вкруг ее волненья пали — И Польши участь решена…
Победа! сердцу сладкий час! Россия! встань и возвышайся! Греми, восторгов общий глас!… Но тише, тише раздавайся Вокруг одра, где он лежит, Могучий мститель злых обид, Кто покорил вершины Тавра, Пред кем смирилась Эривань, Кому суворовского лавра Венок сплела тройная брань.
Восстав из гроба своего, Суворов видит плен Варшавы; Вострепетала тень его От блеска им начатой славы! Благословляет он, герой, Твое страданье, твой покой, Твоих сподвижников отвагу, И весть триумфа твоего, И с ней летящего за Прагу Младого внука своего.
ЭХО
Ревет ли зверь в лесу глухом, Трубит ли рог, гремит ли гром, Поет ли дева за холмом — На всякой звук Свой отклик в воздухе пустом Родишь ты вдруг.
Ты внемлешь грохоту громов И гласу бури и валов, И крику сельских пастухов — И шлешь ответ; Тебе ж нет отзыва… Таков И ты, поэт!
*
Чем чаще празднует лицей Свою святую годовщину, Тем робче старый круг друзей В семью стесняется едину, Тем реже он; тем праздник наш В своем веселии мрачнее; Тем глуше звон заздравных чаш, И наши песни тем грустнее.
Так дуновенья бурь земных И нас нечаянно касались, И мы средь пиршеств молодых Душою часто омрачались; Мы возмужали; рок судил И нам житейски испытанья, [И смерти дух] средь нас ходил И назначал свои закланья.
Шесть мест упраздненных стоят, Шести друзей не узрим боле, Они разбросанные спят — Кто здесь, кто там на ратном по Кто дома, кто в земле чужой, Кого недуг, кого печали Свели во мрак земли сырой, И надо всеми мы рыдали.
И мнится, очередь за мной, Зовет меня мой Дельвиг милый, Товарищ юности живой, Товарищ юности унылой, Товарищ песен молодых, Пиров и чистых помышлений, Туда, в толпу теней родных Навек от нас утекший гений.
Тесней, о милые друзья, Тесней наш верный круг составим, Почившим песнь окончил я, Живых надеждою поздравим, Надеждой некогда опять В пиру лицейском очутиться, Всех остальных еще обнять И новых жертв уж не страшиться.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1832 г
I.
И дале мы пошли — и страх обнял меня. Бесенок, под себя поджав свое копыто, Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто. И лопал на огне печеный ростовщик. А я: “Поведай мне: в сей казни что сокрыто?”
Виргилий мне: “Мой сын, сей казни смысл велик: Одно стяжание имев всегда в предмете, Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете.” Тут грешник жареный протяжно возопил: “О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил! Сто на сто я терплю: процент неимоверный!” — Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный, Как будто тухлое разбилось яйцо, Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо. Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале — И, камень приподняв за медное кольцо, Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.
II.
Тогда я демонов увидел черный рой, Подобный издали ватаге муравьиной — И бесы тешились проклятою игрой:
До свода адского касалася вершиной Гора стеклянная, [как Арарат] остра — И разлегалася над темною равниной.
И бесы, раскалив как жар чугун ядра, [Пустили вниз его смердящими] когтями Ядро запрыгало — и гладкая гора,
Звеня, растрескалась колючими звездами. Тогда других чертей нетерпеливый рой За жертвой кинулся с ужасными словами.
Схватили под руки жену с ее сестрой, И заголили их, и вниз пихнули с криком И обе сидючи пустились вниз стрелой…
Порыв отчаянья я внял в их вопле диком; Стекло их резало, впивалось в тело им — А бесы прыгали в веселии великом.
Я издали глядел — смущением томим.
МАЛЬЧИКУ (ИЗ КАТУЛЛА)
Minister vetuli, puer.
Пьяной горечью Фалерна Чашу мне наполни, мальчик! Так Постумия велела, Председательница оргий. Вы же, воды, прочь теките И струей, вину враждебной, Строгих постников поите: Чистый нам любезен Бахус.
<В АЛЬБОМ А. О. СМИРНОВОЙ.>
В тревоге пестрой и бесплодной Большого света и двора Я сохранила взгляд холодный, Простое сердце, ум свободный И правды пламень благородный И как дитя была добра; Смеялась над толпою вздорной, Судила здраво и светло, И шутки злости самой черной Писала прямо набело.
<В АЛЬБОМ КЖ. А. Д. АБАМЕЛЕК.>
Когда-то (помню с умиленьем) Я смел вас няньчить с восхищеньем, Вы были дивное дитя. Вы расцвели — с благоговеньем Вам ныне поклоняюсь я. За вами сердцем и глазами С невольным трепетом ношусь И вашей славою и вами, Как нянька старая, горжусь.
<ГНЕДИЧУ.>
С Гомером долго ты беседовал один, Тебя мы долго ожидали, И светел ты сошел с таинственных вершин И вынес нам свои скрижали. И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром, В безумстве суетного пира, Поющих буйну песнь и скачущих кругом От нас созданного кумира. Смутились мы, твоих чуждаяся лучей. В порыве гнева и печали Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей, Разбил ли ты свои скрижали? О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты Скрываться в тень долины малой, Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты Жужжанью пчел над розой алой. [Таков прямой поэт. Он сетует душой На пышных играх Мельпомены, И улыбается забаве площадной И вольности лубочной сцены,] То Рим его зовет, то гордый Илион, То скалы старца Оссиана, И с дивной легкостью меж тем летает он Во след Бовы иль Еруслана.
КРАСАВИЦА
Всё в ней гармония, всё диво, Всё выше мира и страстей; Она покоится стыдливо В красе торжественной своей; Она кругом себя взирает: Ей нет соперниц, нет подруг; Красавиц наших бледный круг В ее сияньи исчезает.
Куда бы ты ни поспешал, Хоть на любовное свиданье, Какое б в сердце ни питал Ты сокровенное мечтанье, — Но встретясь с ней, смущенный, ты Вдруг остановишься невольно, Благоговея богомольно Перед святыней красоты.
К ***
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердцу не даю пылать и забываться; Нет, полно мне любить; но почему ж порой Не погружуся я в минутное мечтанье, Когда нечаянно пройдет передо мной Младое, чистое, небесное созданье, Пройдет и скроется?… Ужель не можно мне Любуясь девою в печальном сладострастье. Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять ее на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей, Веселый мир души, беспечные досуги, Всё -даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги.
В АЛЬБОМ
Гонимый рока самовластьем От пышной далеко Москвы, Я буду вспоминать с участьем То место, где цветете вы. Столичный шум меня тревожит; Всегда в нем грустно я живу — И ваша память только может Одна напомнить мне Москву.
(ИЗ KСЕHOФAHA КОЛОФОНСКОГО.)
Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, Запах веселый вина разливая далече; сосуды Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный Мед и сыр молодой — всё готово; весь убран цветами Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други, Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи, Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою Правду блюсти: ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим: Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!
(ИЗ АФЕНЕЯ.)
Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон. Славил и Ватала он, молодого красавца: прохожий! Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй Феон!
*
Бог веселый винограда Позволяет нам три чаши Выпивать в пиру вечернем. Первую во имя граций, Обнаженных и стыдливых, Посвящается вторая Краснощекому здоровью, Третья дружбе многолетной. Мудрый после третьей чаши Все венки с [главы] слагает И творит уж возлиянья Благодатному Морфею.
В АЛЬБОМ
Долго сих листов заветных Не касался я пером; Виноват, в столе моем Уж давно без строк приветных Залежался твой альбом. В именины, очень кстати, Пожелать тебе я рад Много всякой благодати, Много сладостных отрад, -На Парнасе много грома, В жизни много тихих дней И на совести твоей Ни единого альбома От красавиц, от друзей.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1833 г
Юноша! скромно пируй, и шумную Вакхову влагу С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай.
ВИНО (ИОН ХИОССКИЙ)
Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный, Гордость внушающий нам, шумный заступник любви!
*
Царей потомок Меценат, Мой покровитель стародавный, Иные колесницу мчат В ристалище под пылью славной И, заповеданной ограды Касаясь жгучим колесом, Победной ждут себе награды [И] [мнят быть] [равны] [с божеством]. Другие на свою главу Сбирают титла знамениты, Непостоянные квириты Им предают молву.
ГУСАР.
Скребницей чистил он коня, А сам ворчал, сердясь не в меру: “Занес же вражий дух меня На распроклятую квартеру!
Здесь человека берегут, Как на турецкой перестрелке, Насилу щей пустых дадут, А уж не думай о горелке.
Здесь на тебя как лютый зверь Глядит хозяин, а с хозяйкой — Не бось, не выманишь за дверь Ее ни честью, ни нагайкой.
То ль дело Киев! Что за край! Валятся сами в рот галушки, Вином — хоть пару поддавай, А молодицы-молодушки!
Ей-ей, не жаль отдать души За взгляд красотки чернобривой. Одним, одним не хороши…” — А чем же? расскажи, служивый.
Он стал крутить свой длинный ус И начал: “Молвить без обиды, Ты, хлопец, может быть, не трус, Да глуп, а мы видали виды.
Ну, слушай: около Днепра Стоял наш полк; моя хозяйка Была пригожа и добра, А муж-то помер, замечай-ка!
Вот с ней и подружился я; Живем согласно, так что любо: Прибью — Марусинька моя Словечка не промолвит грубо;
Напьюсь — уложит, и сама Опохмелиться приготовит; Мигну бывало: Эй, кума! — Кума ни в чем не прекословит.
Кажись: о чем бы горевать? Живи в довольстве, безобидно; Да нет: я вздумал ревновать. Что делать? враг попутал видно.
Зачем бы ей, стал думать я, Вставать до петухов? кто просит? Шалит Марусинька моя; Куда ее лукавый носит?
Я стал присматривать за ней. Раз я лежу, глаза прищуря, (А ночь была тюрьмы черней, И на дворе шумела буря)
И слышу: кумушка моя С печи тихохонько прыгнула, Слегка обшарила меня, Присела к печке, уголь вздула
И свечку тонкую зажгла, Да в уголок пошла со свечкой, Там с полки скляночку взяла И, сев на веник перед печкой,
Разделась донага; потом Из склянки три раза хлебнула, И вдруг на венике верхом Взвилась в трубу — и улизнула.
Эге! смекнул в минуту я: Кума-то, видно, басурманка! Постой, голубушка моя!… И с печки слез — и вижу: склянка.
Понюхал: кисло! что за дрянь! Плеснул я на пол: что за чудо? Прыгнул ухват, за ним лохань, И оба в печь. Я вижу: худо!
Гляжу: под лавкой дремлет кот; И на него я брызнул склянкой — Как фыркнет он! я: брысь!… И вот И он туда же за лоханкой.
Я ну кропить во все углы С плеча, во что уж ни попало; И всё: горшки, скамьи, столы, Марш! марш! всё в печку поскакало.
Кой чорт! подумал я; теперь И мы попробуем! и духом Всю склянку выпил; верь не верь — Но к верху вдруг взвился я пухом.
Стремглав лечу, лечу, лечу, Куда, не помню и не знаю; Лишь встречным звездочкам кричу: Правей!.. и на земь упадаю.
Гляжу: гора. На той горе Кипят котлы; поют, играют, Свистят и в мерзостной игре Жида с лягушкою венчают.
Я плюнул и сказать хотел… И вдруг бежит моя Маруся: Домой! кто звал тебя, пострел? Тебя съедят! Но я, не струся;
Домой? да! чорта с два! почем Мне знать дорогу? — Ах, он странный! Вот кочерга, садись верьхом И убирайся, окаянный.
— Чтоб я, я сел на кочергу, Гусар присяжный! Ах ты, дура! Или предался я врагу? Иль у тебя двойная шкура?
Коня! — На, дурень, вот и конь. — И точно; конь передо мною, Скребет копытом, весь огонь, Дугою шея, хвост трубою.
— Садись. — Вот сел я на коня, Ищу уздечки, — нет уздечки. Как взвился, как понес меня — И очутились мы у печки.
Гляжу; всё так же; сам же я Сижу верьхом, и подо мною Не конь — а старая скамья: Вот что случается порою”.
И стал крутить он длинный ус, Прибавя: “Молвить без обиды, Ты, хлопец, может быть, не трус, Да глуп а мы видали виды”.
*
Царь увидел пред собой Столик с шахмат<ной> доской.
Вот на шахматную доску Рать солдатиков из воску Он расставил в стройный ряд. Грозно куколки стоят, Подбоченясь на лошадках, В [коленкоровых] перчатках, В оперенных шишачках, С палашами на плечах.
Тут лохань перед собою Приказал налить водою; Плавать он пустил по ней Тьму прекрасных кораблей, Барок, каторог и шлюпок Из ореховых скорлупок — < > < > А прозрачные ветрильцы Будто бабочкины крильцы.
*
Французских рифмачей суровый судия, О классик Депрео, к тебе взываю я: Хотя постигнутый неумолимым роком В своем отечестве престал ты быть пророком, Хоть дерзких умников простерлася рука На лавры твоего густого парика; Хотя, растрепанный новейшей вольной школой, К ней в гневе обратил ты свой затылок голый, Но я молю тебя, поклонник верный твой — Будь мне вожатаем. Дерзаю за тобой Занять кафедру ту, с которой в прежни лета Ты слишком превознес достоинства сонета, Но где торжествовал твой здравый приговор Глупцам минувших лет, вранью тогдашних пор. [Новейшие врали вралей старинных стоят — И слишком уж меня их бредни беспокоят. Ужели всё молчать, да слушать? О беда!…. Нет, всё им выскажу однажды за всегда.]
О вы, которые, восчувствовав отвагу, Хватаете перо, мараете бумагу, Тисненью предавать труды свои спеша, Постойте — наперед узнайте, чем душа У вас исполнена — прямым ли вдохновеньем Иль необдуманным одним поползновеньем, И чешется у вас рука по пустякам, Иль вам не верят в долг, а деньги нужны вам. Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной Заняться службою гражданской иль военной, С хваленым Ж<уковым> табачный торг завесть И снискивать в труде себе барыш и честь, Чем объявления совать во все журналы, [Вельможе пошлые [кропая] мадригалы, Над меньшей собратьей в поту лица острясь, Иль выше мнения отважно вознесясь, С оплошной публики (как некие писаки) Подписку собирать — на будущие враки…]
*
В поле чистом серебрится Снег волнистый и рябой, [Светит месяц], тройка мчится По дороге столбовой.
Пой: в часы дорожной скуки, На дороге, в тьме <ночной> Сладки мне родные звуки Звонкой песни удалой.
Пой, ямщик! Я [молча], жадно Буду слушать голос твой. Месяц ясный светит хладно, Грустен ветра дальный вой.
[Пой: “Лучинушка, лучина, Что же не светло горишь?”]
*
Сват Иван, как пить мы станем, Непременно уж помянем Трех Матрен, Луку с Петром, Да Пахомовну потом. Мы живали с ними дружно, Уж как хочешь — будь что будь — Этих надо помянуть, Помянуть нам этих нужно. Поминать, так поминать, Начинать, так начинать, Лить, так лить, разлив разливом. Начинай-ка, сват, пора. Трех Матрен, Луку, Петра В первый<?> раз<?> помянем пивом, А Пахомовну потом Пирогами да вином, Да еще ее помянем: Сказки сказывать мы станем — Мастерица ведь была И откуда что брала. А куды разумны шутки, Приговорки, прибаутки, Небылицы, былины Православной старины!… Слушать, так душе отрадно. И не пил бы и не ел, Всё бы слушал да сидел. Кто придумал их так ладно? Стариков когда-нибудь (Жаль, теперь нам <не> досужно) Надо будет помянуть -Помянуть и этих нужно… Слушай, сват, начну первой, Сказка будет за тобой.
*
Чу, пушки грянули! крылатых кораблей Покрылась облаком [станица боевая], Корабль вбежал в Неву — и вот среди зыбей Качаясь плавает, как [лебедь молодая].
[Ликует русский флот. Широкая Нева Без ветра, в ясный день глубоко взволновалась.] Широкая волна плеснула в острова
БУДРЫС И ЕГО СЫНОВЬЯ
Три у Будрыса сына, как и он, три литвина. Он пришел толковать с молодцами. “Дети! седла чините, лошадей проводите, Да точите мечи с бердышами.
Справедлива весть эта: на три стороны света Три замышлены в Вильне похода. Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков, А на русских Кестут воевода.
Люди вы молодые, силачи удалые (Да хранят вас литовские боги!), Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу; Трое вас, вот и три вам дороги.
Будет всем по награде: пусть один в Новеграде Поживится от русских добычей. Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах; Домы полны; богат их обычай.
А другой от прусаков, от проклятых крыжаков, Может много достать дорогого, Денег с целого света, сукон яркого цвета; Янтаря — что песку там морского.
Третий с Пазом на ляха пусть ударит без страха: В Польше мало богатства и блеску, Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда Привезет он мне на дом невестку.
Нет на свете царицы краше польской девицы. Весела — что котенок у печки — И как роза румяна, а бела, что сметана; Очи светятся будто две свечки!
Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже И оттуда привез себе жонку; Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю Про нее, как гляжу в ту сторонку.”
Сыновья с ним простились и в дорогу пустились. Ждет, пождет их старик домовитый, Дни за днями проводит, ни один не приходит. Будрыс думал: уж видно убиты!
Снег на землю валится, сын дорогою мчится, И под буркою ноша большая. “Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?” — “Нет, отец мой; полячка младая”.
Снег пушистый валится; всадник с ношею мчится, Черной буркой ее покрывая. “Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?” — “Нет, отец мой; полячка младая.”
Снег на землю валится, третий с ношею мчится, Черной буркой ее прикрывает. Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не хочет, А гостей на три свадьбы сзывает.
ВОЕВОДА
Поздно ночью из похода Воротился воевода. Он слугам велит молчать; В спальню кинулся к постеле; Дернул полог… В самом деле! Никого; пуста кровать.
И, мрачнее черной ночи, Он потупил грозны очи, Стал крутить свой сивый ус… Рукава назад закинул, Вышел вон, замок задвинул; “Гей, ты, кликнул, чортов кус!
А зачем нет у забора Ни собаки, ни затвора? Я вас, хамы! — Дай ружье; Приготовь мешок, веревку, Да сними с гвоздя винтовку. Ну, за мною!…. Я ж ее!”
Пан и хлопец под забором Тихим крадутся дозором, Входят в сад — и сквозь ветвей, На скамейке у фонтана, В белом платье, видят, панна И мужчина перед ней.
Говорит он: “Всё пропало, Чем лишь только я, бывало, Наслаждался, что любил: Белой груди воздыханье, Нежной ручки пожиманье… Воевода всё купил.
Сколько лет тобой страдал я, Сколько лет тебя искал я! От меня ты отперлась. Не искал он, не страдал он; Серебром лишь побряцал он, И ему ты отдалась.
Я скакал во мраке ночи Милой панны видеть очи, Руку нежную пожать; Пожелать для новоселья Много лет ей и веселья, И потом навек бежать.”
Панна плачет и тоскует, Он колени ей целует, А сквозь ветви те глядят, Ружья на земь опустили, По патрону откусили, Вбили шомполом заряд.
Подступили осторожно. “Пан мой, целить мне не можно,” Бедный хлопец прошептал: — “Ветер, что ли; плачут очи, Дрожь берет; в руках нет мочи, Порох в полку не попал.” —
— “Тише ты, гайдучье племя! Будешь плакать, дай мне время! Сыпь на полку…. Наводи…. Цель ей в лоб. Левее…. выше. С паном справлюсь сам. Потише; Прежде я; ты погоди”.
Выстрел по саду раздался. Хлопец пана не дождался; Воевода закричал, Воевода пошатнулся….. Хлопец видно промахнулся: Прямо в лоб ему попал.
*
Когда б не смутное влеченье Чего-то жаждущей души, Я здесь остался б — наслажденье Вкушать в неведомой тиши: Забыл бы всех желаний трепет, Мечтою б целый мир назвал — И всё бы слушал этот лепет, Всё б эти ножки целовал….
*
Колокольчики звенят, Барабанчики гремят, А люди-то, люди — Ой люшеньки-люли! А люди-то, люди На цыганочку глядят.
А цыганочка то пляшет, В барабанчики то бьет, То ширинкой алой машет, Заливается-поет: “Я плясунья, я певица, Ворожить я мастерица”.
ОСЕНЬ (отрывок)
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум? Державин.
I.
Октябрь уж наступил — уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад — дорога промерзает. Журча еще бежит за мельницу ручей, Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает В отъезжие поля с охотою своей, И страждут озими от бешеной забавы, И будит лай собак уснувшие дубравы.
II.
Теперь моя пора: я не люблю весны; Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен; Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены. Суровою зимой я более доволен, Люблю ее снега; в присутствии луны Как легкий бег саней с подругой быстр и волен, Когда под соболем, согрета и свежа, Она вам руку жмет, пылая и дрожа!
III.
Как весело, обув железом острым ноги, Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек! А зимних праздников блестящие тревоги?… Но надо знать и честь; полгода снег да снег, Ведь это наконец и жителю берлоги, Медведю надоест. Нельзя же целый век Кататься нам в санях с Армидами младыми, Иль киснуть у печей за стеклами двойными.
IV.
Ох, лето красное! любил бы я тебя, Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи. Ты, все душевные способности губя, Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи; Лишь как бы напоить, да освежить себя — Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи, И, проводив ее блинами и вином, Поминки ей творим мороженым и льдом.
V.
Дни поздней осени бранят обыкновенно, Но мне она мила, читатель дорогой, Красою тихою, блистающей смиренно. Так нелюбимое дитя в семье родной К себе меня влечет. Сказать вам откровенно, Из годовых времен я рад лишь ей одной, В ней много доброго; любовник не тщеславный, Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.
VI.
Как это объяснить? Мне нравится она, Как, вероятно, вам чахоточная дева Порою нравится. На смерть осуждена, Бедняжка клонится без ропота, без гнева. Улыбка на устах увянувших видна; Могильной пропасти она не слышит зева; Играет на лице еще багровый цвет. Она жива еще сегодня, завтра нет.
VII.
Унылая пора! очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы.
VIII.
И с каждой осенью я расцветаю вновь; Здоровью моему полезен русской холод; К привычкам бытия вновь чувствую любовь: Чредой слетает сон, чредой находит голод; Легко и радостно играет в сердце кровь, Желания кипят — я снова счастлив, молод, Я снова жизни полн — таков мой организм (Извольте мне простить ненужный прозаизм).
IX.
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом, Махая гривою, он всадника несет, И звонко под его блистающим копытом Звенит промерзлый дол, и трескается лед. Но гаснет краткий день, и в камельке забытом Огонь опять горит — то яркий свет лиет, То тлеет медленно — а я пред ним читаю, Иль думы долгие в душе моей питаю.
X.
И забываю мир — и в сладкой тишине Я сладко усыплен моим воображеньем, И пробуждается поэзия во мне: Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, Излиться наконец свободным проявленьем — И тут ко мне идет незримый рой гостей, Знакомцы давние, плоды мечты моей.
XI.
И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута — и стихи свободно потекут. Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге, Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползут Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны; Громада двинулась и рассекает волны.
XII.
Плывет. Куда ж нам плыть?….
…………………………. ………………………….
*
Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума; Нет, легче труд и глад. Не то, чтоб разумом моим Я дорожил; не то, чтоб с ним Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня На воле, как бы резво я Пустился в темный лес! Я пел бы в пламенном бреду, Я забывался бы в чаду Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн, И я глядел бы, счастья полн, В пустые небеса; И силен, волен был бы я, Как вихорь, роющий поля, Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума, И страшен будешь как чума, Как раз тебя запрут, Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я Не голос яркий соловья, Не шум глухой дубров — А крик товарищей моих Да брань смотрителей ночных Да визг, да звон оков.
*
<Дук.> Вам объяснять правления начала Излишним было б для меня трудом — Не нужно вам ничьих советов. -Знаньем Превыше сами вы всего. Мне только Во всем на вас осталось положиться. Народный дух, [законы], ход правленья Постигли вы верней, чем кто б то ни был. Вот вам наказ: желательно б нам было, Чтоб от него не [отшатнулись] вы. Позвать к нам Анджело. Каков он будет По мненью вашему на нашем месте? Вы знаете, что нами он назначен Нас заменить в отсутствии, что мы И милостью <и> страхом облекли Наместника всей нашей власти, что же Об нем вы мните?
Е<скал.> Если в целой Вене Сей почести достоин кто-нибудь, Так это Анджело.
<Дук.> Вот он идет.
А<нджело.> Послушен вашей милостивой воле, Спешу принять я ваши приказанья.
<Дук.> Анджело, жизнь твоя являет То, что с тобою совершится впредь.
<ПЛЕТНЕВУ.>
Ты хочешь, мой [наперсник строгой], Боев парнасских судия, Чтоб тревогой < > На прежний лад настроя, Давно забытого героя, Когда-то бывшего в чести, Опять на сцену привести. Ты говоришь: Онегин жив, и будет он Еще нескоро схоронен. О нем вестей ты много знаешь, [И с Петербурга и Москвы] [Возьмут оброк его главы]
СТИХОТВОРЕНИЯ 1834 г
Я возмужал [среди] печальных бурь, И дней моих поток, так долго мутный, [Теперь утих] [дремотою минутной] И отразил небесную лазурь.
[Надолго ли?… а кажется прошли Дни мрачных бурь, дни горьких искушений]
*
Пора, мой друг, пopa! [покоя] сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.
*
Он между нами жил Средь племени ему чужого, злобы В душе своей к нам не питал, и мы Его любили. Мирный, благосклонный, Он посещал беседы наши. С ним Делились мы и чистыми мечтами И песнями (он вдохновен был свыше И с высока взирал на жизнь). Нередко Он говорил о временах грядущих, Когда народы, распри позабыв, В великую семью соединятся. Мы жадно слушали поэта. Он Ушел на запад — и благословеньем Его мы проводили. Но теперь Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом Стихи свои, в угоду черни буйной, Он напояет. Издали до нас Доходит голос злобного поэта, Знакомый голос!… боже! освяти В нем сердце правдою твоей и миром И возврати ему
*
Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя Широко развилось, как боевое знамя. Земля волнуется — с шатнувшихся колонн Кумиры падают! Народ, гонимый [страхом], Под каменным дождем, [под воспаленным прахом], Толпами, стар и млад, бежит из града вон.
*
Стою печален на кладбище. Гляжу кругом — обнажено Святое смерти пепелище И степью лишь окружено. И мимо вечного ночлега Дорога сельская лежит, По ней рабочая телега изредка стучит. Одна равнина справа, слева. Ни речки, ни холма, ни древа. Кой-где чуть видятся кусты. Немые камни и могилы И деревянные кресты Однообразны и унылы.
ПЕСНИ ЗАПАДНЫХ СЛАВЯН.
Предисловие.
Большая часть этих песен взята мною из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года, под названием La Guzla, ou choix de Poйsies Illyriques, recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l’Herzйgowine. Неизвестный издатель говорил в своем предисловии, что, собирая некогда безыскусственные песни полудикого племени, он не думал их обнародовать, но что потом, заметив распространяющийся вкус к произведениям иностранным, особенно к тем, которые в своих формах удаляются от классических образцов, вспомнил он о собрании своем и, по совету друзей, перевел некоторые из сих поэм, и проч. Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX, Двойной Ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы. Поэт Мицкевич, критик зоркий и тонкий и знаток в словенской поэзии, не усумнился в подлинности сих песен, а какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию. Мне очень хотелось знать, на чем основано изобретение странных сих песен: С. А. Соболевский, по моей просьбе писал о том к Мериме, с которым был он коротко знаком и в ответ получил следующее письмо:
Paris. 18 janvier 1835. Je croyais, Monsieur, que la Guzla n’avait eu que sept lecteurs, vous, moi et le prote compris; je vois avec bien du plaisir que j’en puis compter deux de plus ce qui forme un joli total de neuf et confirme le proverbe que nul n’est prophfиte en son pays. Je rйpondrai candidement а vos questions. La Guzla a ete cornposйe par moi pour deux motifs, dont le premier йtait de me moquer de la couleur locale dans laquelle nous nous jetions а plein collier vers l’an de grвce 1827. Pour vous rendre compte de l’autre motif je suis obligй de vous conter une histoire. En cette mкme annйe 1827, un de mes amis et moi nons avions formй le projet de faire un voyage en Italie. Nous йtions devant une carte traзant au crayon notre itinйraire; arrivйs а Venise, sur la carte s’entend, et ennuyйs des anglais et des allemands que nous rencontrions, je proposai d’aller а Trieste, puis de lа а Raguse. La proposition fut adoptйe, mais nous йtions fort lйgers d’argent et cette “douleur nompareille” comme dit Rabelais nous arrкtait au milieu de nos plans. Je proposai alors d’йcrire d’avance notre voyage, de le vendre а un libraire et d’employer le prix а voir si nous nous йtions beaucoup trompйs. Je demandai pour ma part а colliger les poйsies populaires et а les traduire, on me mit au dйfi, et le lendemain j’apportai а mon compagnon de voyage cinq ou six de ces traductions. Je passais l’automne а la campagne. On dйjeunait а midi et je me levais а dix heures, quand j’avais fumй un ou deux cigares ne sachant que faire, avant que les femmes ne paraissent au salon, j’йcrivais une ballade. Il en rйsulta un petit volume que je publiai en grand secret et qui mystifia deux ou trois personnes. Voici les sources oщ j’ai puisй cette couleur locale tant vantйe: d’abord une petite brochure d’un consul de France а Bonialouka. J’en ai oubliй le titre, l’analyse en serait facile. L’auteur cherche а prouver que les Bosniaques sont de fiers cochons, et il en donne d’assez bonnes raisons. Il cite par-ci par-lа quelques mots illyriques pour faire parade de son savoir (il en savait peut-кtre autant que moi). J’ai recueilli ces mots avec soin et les ai mis dans mes notes. Puis j’avais lu le chapitre intitulй. De’costumi dei Morlachi, dans le voyage en Dalmatie de Fortis. Il a donnй le texte et la traduction de la complainte de la femme de Hassan Aga qui est rйellement illyrique; mais cette traduction йtait en vers. Je me donnai une peine infinie pour avoir une traduction littйrale en comparant les mots du texte qui йtaient rйpйtйs avec l’interprйtation de l’abbй Fortis. A force de patience, j’obtins le mot а mot, mais j’etais embarrassй encore sur quelques points. Je m’adressai а un de mes amis qui sait le russe. Je lui lisais le texte en le prononзant а l’italienne, et il le comprit presque entiиrement. Le bon fut, que Nodier qui avait dйterrй Fortis et la ballade Hassan Aga, et l’avait traduite sur la traduction poйtique de l’abbй en la poйtisant encore dans sa prose, Nodier cria comme un aigle que je l’avais pillй. Le premier vers illyrique est:
Scto se bieli u gorje zelenoi
Fortis a traduit:
Che mai biancheggia nel verde Bosco
Nodier a traduit bosco par plaine verdoyante; c’etait mal tomber, car on me dit que gorje veut dire colline. Voilа mon histoire. Faites mes excuses а M. Pouchkine. Je suis fier et honteux а la fois de l’avoir attrapй, и проч.
1.
ВИДЕНИЕ КОРОЛЯ. (1)
Король ходит большими шагами Взад и вперед по палатам; Люди спят — королю лишь не спится: Короля султан осаждает, Голову отсечь ему грозится И в Стамбул отослать ее хочет.
Часто он подходит к окошку; Не услышит ли какого шума? Слышит, воет ночная птица, Она чует беду неминучу, Скоро ей искать новой кровли Для своих птенцов горемычных.
Не сова воет в Ключе-граде, Не луна Ключ-город озаряет, В церкви божией гремят барабаны, Вся свечами озарена церковь.
Но никто барабанов не слышит, Никто света в церкви божией не видит, Лишь король то слышал и видел; Из палат своих он выходит И идет один в божию церковь.
Стал на паперти, дверь отворяет… Ужасом в нем замерло сердце, Но великую творит он молитву И спокойно в церковь божию входит.
Тут он видит чудное виденье: На помосте валяются трупы, Между ими хлещет кровь ручьями, Как потоки осени дождливой. Он идет, шагая через трупы, Кровь по щиколку (2) ему досягает…
Горе! в церкви турки и татары И предатели, враги богумилы. (3) На амвоне сам султан безбожный, Держит он на-голо саблю, Кровь по сабле свежая струится С вострия до самой рукояти.
Короля незапный обнял холод: Тут же видит он отца и брата. Пред султаном старик бедный справа, Униженно стоя на коленах, Подает ему свою корону; Слева, также стоя на коленах, Его сын, Радивой окаянный, Басурманскою чалмою покрытый (С тою самою веревкою, которой Удавил он несчастного старца), Край полы у султана целует, Как холоп, наказанный фалангой. (4)
И султан безбожный, усмехаясь, Взял корону, растоптал ногами, И промолвил потом Радивою: “Будь над Боснией моей ты властелином, Для гяур-християн беглербеем”. (5) И отступник бил челом султану, Трижды пол окровавленный целуя.
И султан прислужников кликнул И сказал: “Дать кафтан Радивою! (6) Не бархатный кафтан, не парчевый, А содрать на кафтан Радивоя Кожу с брата его родного”. Бусурмане на короля наскочили, До-нага всего его раздели, Атаганом ему кожу вспороли, Стали драть руками и зубами, Обнажили мясо и жилы, И до самых костей ободрали, И одели кожею Радивоя.
Громко мученик господу взмолился: “Прав ты, боже, меня наказуя! Плоть мою предай на растерзанье, Лишь помилуй мне душу, Иисусе!”
При сем имени церковь задрожала, Всё внезапно утихнуло, померкло, — Всё исчезло — будто не бывало.
И король ощупью в потемках Кое-как до двери добрался И с молитвою на улицу вышел.
Было тихо. С высокого неба Город белый луна озаряла. Вдруг взвилась из-за города бомба, (7) И пошли бусурмане на приступ.
2.
ЯНКО МАРНАВИЧ.
Что в разъездах бей Янко Марнавич? Что ему дома не сидится? Отчего двух ночей он сряду Под одною кровлей не ночует? Али недруги его могучи? Аль боится он кровомщенья?
Не боится бей Янко Марнавич Ни врагов своих, ни кровомщенья. Но он бродит, как гайдук бездомный С той поры, как Кирила умер.
В церкви Спаса они братовались, (8) И были по богу братья; Но Кирила несчастливый умер От руки им избранного брата.
Веселое было пированье, Много пили меду и горелки; Охмелели, обезумели гости, Два могучие беи побранились,
Янко выстрелил из своего пистоля, Но рука его пьяная дрожала. В супротивника своего не попал он, А попал он в своего друга. С того времени он тоскуя бродит, Словно вол, ужаленный змиею.
Наконец он на родину воротился И вошел в церковь святого Спаса. Там день целый он молился богу, Горько плача и жалостно рыдая. Ночью он пришел к себе на дом И отужинал со своей семьею, Потом лег и жене своей молвил; “Посмотри, жена, ты в окошко. Видишь ли церковь Спаса отселе?” Жена встала, в окошко поглядела И сказала: “На дворе полночь, За рекою густые туманы, За туманом ничего не видно”. Повернулся Янко Марнавич И тихонько стал читать молитву.
Помолившись, он опять ей молвил: “Посмотри, что ты видишь в окошко?” И жена, поглядев, отвечала: “Вижу, вон, малый огонечек Чуть-чуть брезжит в темноте за рекою”. Улыбнулся Янко Марнавич И опять стал тихонько молиться.
Помолясь, он опять жене молвил: “Отвори-ка, женка, ты окошко: Посмотри, что там еще видно?” И жена, поглядев, отвечала: “Вижу я на реке сиянье, Близится оно к нашему дому”. Бей вздохнул и с постели свалился. Тут и смерть ему приключилась.
3.
БИТВА У ЗЕНИЦЫ-ВЕЛИКОЙ. (9)
Радивой поднял желтое знамя: Он идет войной на бусурмана. А далматы, завидя наше войско, Свои длинные усы закрутили, На бекрень надели свои шапки И сказали: “Возьмите нас с собою: (10) Мы хотим воевать бусурманов”. Радивой дружелюбно их принял И сказал им: “Милости просим!” Перешли мы заповедную речку, Стали жечь турецкие деревни, А жидов на деревьях вешать. (11) Беглербей со своими бошняками Против нас пришел из Банялуки; (12) Но лишь только заржали их кони, И на солнце их кривые сабли Засверкали у Зеницы-Великой, Разбежались изменники далматы; Окружили мы тогда Радивоя И сказали: “Господь бог поможет, Мы домой воротимся с тобою И расскажем эту битву нашим детям”. Стали биться мы тогда жестоко, Всяк из нас троих воинов стоил; Кровью были покрыты наши сабли С острия по самой рукояти. Но когда через речку стали Тесной кучкою мы переправляться, Селихтар (13) с крыла на нас ударил С новым войском, с конницею свежей. Радивой сказал тогда нам: “Дети, Слишком много собак-бусурманов, Нам управиться с ними невозможно. Кто не ранен, в лес беги скорее И спасайся там от Селихтара”. Всех-то нас оставалось двадцать, Все друзья, родные Радивою, Но и тут нас пало девятнадцать; Закричал Георгий Радивою: “Ты садись, Радивой, поскорее На коня моего вороного; Через речку вплавь переправляйся, Конь тебя из погибели вымчит”. Радивой Георгия не послушал, Наземь сел, поджав под себя ноги. Тут враги на него наскочили, Отрубили голову Радивою.
4.
ФЕОДОР И ЕЛЕНА.
………………………. ……………………….
Стамати был стар и бессилен, А Елена молода и проворна; Она так-то его оттолкнула, Что ушел он охая да хромая. По делом тебе, старый бесстыдник! Ай да баба! отделалась славно!
Вот Стамати стал думать думу: Как ему погубить бы Елену? Он к жиду лиходею приходит, От него он требует совета. Жид сказал: “Ступай на кладбище, Отыщи под каменьями жабу И в горшке сюда принеси мне”.
На кладбище приходит Стамати, Отыскал под каменьями жабу (14) И в горшке жиду ее приносит. Жид на жабу проливает воду, Нарекает жабу Иваном (Грех велик христианское имя Нарещи такой поганой твари!). Они жабу всю потом искололи, И ее — ее ж кровью напоили; Напоивши, заставили жабу Облизать поспелую сливу.
И Стамати мальчику молвил: “Отнеси ты Елене эту сливу От моей племянницы в подарок”. Принес мальчик Елене сливу, А Елена тотчас ее съела.
Только съела поганую сливу, Показалось бедной молодице, Что змия у ней в животе шевелится. Испугалась молодая Елена; Она кликнула сестру свою меньшую. Та ее молоком напоила, Но змия в животе всё шевелилась.
Стала пухнуть прекрасная Елена, Стали баить: Елена брюхата. Каково-то будет ей от мужа, Как воротится он из-за моря! И Елена стыдится и плачет, И на улицу выдти не смеет, День сидит, ночью ей не спится, Поминутно сестрице повторяет: “Что скажу я милому мужу?”
Круглый год проходит, и — Феодор Воротился на свою сторонку. Вся деревня бежит к нему на встречу, Все его приветно поздравляют; Но в толпе не видит он Елены, Как ни ищет он ее глазами. “Где ж Елена?” наконец он молвил; Кто смутился, а кто усмехнулся, Но никто не отвечал ни слова.
Пришел он в дом свой — и видит, На постеле сидит его Елена. “Встань, Елена”, говорит Феодор. Она встала, — он взглянул сурово. “Господин ты мой, клянусь богом И пречистым именем Марии, Пред тобою я не виновата, Испортили меня злые люди”.
Но Феодор жене не поверил: Он отсек ей голову по плечи. Отсекши, он сам себе молвил: “Не сгублю я невинного младенца, Из нее выну его живого, При себе воспитывать буду. Я увижу, на кого он походит, Так наверно отца его узнаю И убью своего злодея”.
Распорол он мертвое тело. Что ж! — на место милого дитяти, Он черную жабу находит. Взвыл Феодор: “Горе мне, убийце! Я сгубил Елену понапрасну: Предо мной она была невинна, А испортили ее злые люди”.
Поднял он голову Елены, Стал ее целовать умиленно, И мертвые уста отворились, Голова Елены провещала:
“Я невинна. Жид и старый Стамати Черной жабой меня окормили”. Тут опять уста ее сомкнулись, И язык перестал шевелиться.
И Феодор Стамати зарезал, А жида убил, как собаку, И отпел по жене панихиду.
5.
ВЛАХ В ВЕНЕЦИИ.
Как покинула меня Парасковья, И как я с печали промотался, Вот далмат пришел ко мне лукавый: “Ступай, Дмитрий, в морской ты город, Там цехины, что у нас каменья.
Там солдаты в шелковых кафтанах, И только что пьют да гуляют; Скоро там ты разбогатеешь И воротишься в шитом долимане С кинжалом на серебряной цепочке.
И тогда-то играй себе на гуслях; Красавицы побегут к окошкам И подарками тебя закидают. Эй, послушайся! отправляйся морем; Воротись, когда разбогатеешь”.
Я послушался лукавого далмата. Вот живу в этой мраморной лодке. Но мне скучно, хлеб их мне, как камень, Я неволен, как на привязи собака.
Надо мною женщины смеются, Когда слово я по-нашему молвлю; Наши здесь язык свой позабыли, Позабыли и наш родной обычай; Я завял, как пересаженный кустик.
Как у нас бывало кого встречу, Слышу: “Здравствуй, Дмитрий Алексеич!” Здесь не слышу доброго привета, Не дождуся ласкового слова; Здесь я точно бедная мурашка, Занесенная в озеро бурей.
6.
ГАЙДУК ХРИЗИЧ.
В пещере, на острых каменьях Притаился храбрый гайдук Хризич. (16) С ним жена его Катерина, С ним его два милые сына, Им нельзя из пещеры выдти. Стерегут их недруги злые. Коли чуть они голову подымут, В них прицелятся тотчас сорок ружей. Они три дня, три ночи не ели, Пили только воду дождевую, Накопленную во впадине камня. На четвертый взошло красно-солнце, И вода во впадине иссякла. Тогда молвила, вздохнувши, Катерина: “Господь бог! помилуй наши души!” И упала мертвая на землю. Хризич, глядя на нее, не заплакал, Сыновья плакать при нем не смели; Они только очи отирали, Как от них отворачивался Хризич. В пятый день старший сын обезумел, Стал глядеть он на мертвую матерь, Будто волк на спящую козу. Его брат, видя то, испугался. Закричал он старшему брату: “Милый брат! не губи свою душу; Ты напейся горячей моей крови, А умрем мы голодною смертью, Станем мы выходить из могилы Кровь сосать наших недругов спящих”. (17) Хризич встал и промолвил: “Полно! Лучше пуля, чем голод и жажда”. И все трое со скалы в долину Сбежали, как бешеные волки. Семерых убил из них каждый, Семью пулями каждый из них прострелен; Головы враги у них отсекли И на копья свои насадили, — А и тут глядеть на них не смели. Так им страшен был Хризич с сыновьями.
7.
ПОХОРОННАЯ ПЕСНЯ ИАКИНФА МАГЛАНОВИЧА.
С богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна; Чарка выпита до дна.
Пуля легче лихорадки; Волен умер ты, как жил. Враг твой мчался без оглядки; Но твой сын его убил.
Вспоминай нас за могилой, Коль сойдетесь как-нибудь; От меня отцу, брат милый, Поклониться не забудь!
Ты скажи ему, что рана У меня уж зажила; Я здоров, — и сына Яна Мне хозяйка родила.
Деду в честь он назван Яном; Умный мальчик у меня; Уж владеет атаганом И стреляет из ружья.
Дочь моя живет в Лизгоре; С мужем ей не скучно там. Тварк ушел давно уж в море; Жив иль нет, — узнаешь сам.
С богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна; Чарка выпита до дна.
8.
МАРКО ЯКУБОВИЧ.
У ворот сидел Марко Якубович; Перед ним сидела его Зоя, А мальчишка их играл у порогу. По дороге к ним идет незнакомец, Бледен он и чуть ноги волочит, Просит он напиться, ради бога. Зоя встала и пошла за водою, И прохожему вынесла ковшик, И прохожий до дна его выпил, Вот, напившись, говорит он Марке: “Это что под горою там видно?” Отвечает Марко Якубович: “То кладбище наше родовое”. Говорит незнакомый прохожий: “Отдыхать мне на вашем кладбище, Потому что мне жить уж не долго”. Тут широкий розвил он пояс, Кажет Марке кровавую рану. “Три дня, — молвил, — ношу я под сердцем Бусурмана свинцовую пулю. Как умру, ты зарой мое тело За горой, под зеленою ивой. И со мной положи мою саблю, Потому что я славный был воин”.
Поддержала Зоя незнакомца, А Марко стал осматривать рану. Вдруг сказала молодая Зоя: “Помоги мне, Марко, я не в силах Поддержать гостя нашего доле”. Тут увидел Марко Якубович, Что прохожий на руках ее умер.
Марко сел на коня вороного, Взял с собою мертвое тело И поехал с ним на кладбище. Там глубокую вырыли могилу И с молитвой мертвеца схоронили. Вот проходит неделя, другая, Стал худеть сыночек у Марка; Перестал он бегать и резвиться, Всё лежал на рогоже да охал. К Якубовичу калуер приходит, — Посмотрел на ребенка и молвил: “Сын твой болен опасною болезнью; Посмотри на белую его шею: Видишь ты кровавую ранку? Это зуб вурдалака (19) , поверь мне”.
Вся деревня за старцем калуером Отправилась тотчас на кладбище; Там могилу прохожего разрыли, Видят, — труп румяный и свежий, — Ногти выросли, как вороньи когти, А лицо обросло бородою, Алой кровью вымазаны губы, -Полна крови глубокая могила. Бедный Марко колом замахнулся, Но мертвец завизжал и проворно Из могилы в лес бегом пустился. Он бежал быстрее, чем лошадь, Стременами острыми язвима; И кусточки под ним так и гнулись, А суки дерев так и трещали, Ломаясь, как замерзлые прутья.
Калуер могильною землею (20) Ребенка больного всего вытер, И весь день творил над ним молитвы. На закате красного солнца Зоя мужу своему сказала: “Помнишь? ровно тому две недели, В эту пору умер злой прохожий”.
Вдруг собака громко завыла, Отворилась дверь сама собою, И вошел великан, наклонившись, Сел он, ноги под себя поджавши, Потолка головою касаясь. Он на Марка глядел неподвижно, Неподвижно глядел на него Марко, Очарован ужасным его взором; Но старик, молитвенник раскрывши, Запалил кипарисную ветку, И подул дым на великана. И затрясся вурдалак проклятый, В двери бросился и бежать пустился, Будто волк, охотником гонимый.
На другие сутки в ту же пору Пес залаял, дверь отворилась, И вошел человек незнакомый. Был он ростом, как цесарский рекрут. Сел он молча и стал глядеть на Марко; Но старик молитвой его прогнал.
В третий день вошел карлик малый, — Мог бы он верьхом сидеть на крысе, Но сверкали у него злые глазки. И старик в третий раз его прогнал, И с тех пор уж он не возвращался.
9.
БОНАПАРТ И ЧЕРНОГОРЦЫ
“Черногорцы? что такое? — Бонапарте вопросил: — Правда ль: это племя злое, Не боится наших сил?
Так раскаятся ж нахалы: Объявить их старшинам, Чтобы ружья и кинжалы Все несли к моим ногам”.
Вот он шлет на нас пехоту С сотней пушек и мортир, И своих мамлюков роту, И косматых кирасир.
Нам сдаваться нет охоты, — Черногорцы таковы! Для коней и для пехоты Камни есть у нас и рвы……
Мы засели в наши норы И гостей незваных ждем, — Вот они вступили в горы, Истребляя всё кругом.
…………………… ……………………
Идут тесно под скалами. Вдруг, смятение!… Глядят: У себя над головами Красных шапок видят ряд.
“Стой! пали! Пусть каждый сбросит Черногорца одного. Здесь пощады враг не просит: Не щадите ж никого!”
Ружья грянули, — упали Шапки красные с шестов: Мы под ними ниц лежали, Притаясь между кустов.
Дружным залпом отвечали Мы французам. — “Это что? — Удивясь, они сказали; — Эхо, что ли?” Нет, не то!
Их полковник повалился. С ним сто двадцать человек. Весь отряд его смутился, Кто, как мог, пустился в бег.
И французы ненавидят С той поры наш вольный край И краснеют, коль завидят Шапку нашу не взначай.
10.
СОЛОВЕЙ
Соловей мой, соловейко, Птица малая лесная! У тебя ль, у малой птицы, Незаменные три песни, У меня ли, у молодца, Три великие заботы! Как уж первая забота, — Рано молодца женили; А вторая-то забота, — Ворон конь мой притомился; Как уж третья-то забота, — Красну-девицу со мною Разлучили злые люди. Вы копайте мне могилу Во поле, поле широком, В головах мне посадите Алы цветики-цветочки, А в ногах мне проведите Чисту воду ключевую. Пройдут мимо красны девки, Так сплетут себе веночки. Пойдут мимо стары люди, Так воды себе зачерпнут.
11.
ПЕСНЯ О ГЕОРГИЕ ЧЕРНОМ
Не два волка в овраге грызутся, Отец с сыном в пещере бранятся. Старый Петро сына укоряет: “Бунтовщик ты, злодей проклятый! Не боишься ты господа бога, Где тебе с султаном тягаться, Воевать с белградским пашою! Аль о двух головах ты родился? Пропадай ты себе, окаянный, Да зачем ты всю Сербию губишь?” Отвечает Георгий угрюмо: “Из ума, старик, видно, выжил, Коли лаешь безумные речи”. Старый Петро пуще осердился, Пуще он бранится, бушует. Хочет он отправиться в Белград, Туркам выдать ослушного сына, Объявить убежище сербов. Он из темной пещеры выходит; Георгий старика догоняет: “Воротися, отец, воротися! Отпусти мне невольное слово”. Старый Петро не слушает, грозится — “Вот ужо, разбойник, тебе будет!” Сын ему вперед забегает, Старику кланяется в ноги. Не взглянул на сына старый Петро. Догоняет вновь его Георгий И хватает за сивую косу. “Воротись, ради господа бога: Не введи ты меня в искушенье!” Отпихнул старик его сердито И пошел по белградской дороге. Горько, горько Георгий заплакал, Пистолет из-за пояса вынул, Взвел курок, да и выстрелил тут же. Закричал Петро, зашатавшись: “Помоги мне, Георгий, я ранен!” И упал на дорогу бездыханен. Сын бегом в пещеру воротился; Его мать вышла ему на встречу. “Что, Георгий, куда делся Петро?” Отвечает Георгий сурово: “За обедом старик пьян напился И заснул на белградской дороге (21) “. Догадалась она, завопила: “Будь же богом проклят ты, черный, Коль убил ты отца родного!” С той поры Георгий Петрович У людей прозывается Черный.
12.
ВОЕВОДА МИЛОШ
Над Сербией смилуйся ты, боже! Заедают нас волки янычары! Без вины нам головы режут, Наших жен обижают, позорят, Сыновей в неволю забирают, Красных девок заставляют в насмешку Распевать зазорные песня И плясать басурманские пляски. Старики даже с нами согласны: Унимать нас они перестали, — Уж и им нестерпимо насилье. Гусляры нас в глаза укоряют: Долго ль вам мирволить янычарам? Долго ль вам терпеть оплеухи? Или вы уж не сербы, — цыганы? Или вы не мужчины, — старухи? Вы бросайте ваши белые домы, Уходите в Велийское ущелье, -Там гроза готовится на турок, Там дружину свою собирает Старый сербин, воевода Милош.
13.
ВУРДАЛАК
Трусоват был Ваня бедный: Раз он позднею порой, Весь в поту, от страха бледный, Чрез кладбище шел домой.
Бедный Ваня еле дышет, Спотыкаясь, чуть бредет По могилам; вдруг он слышит, Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал; — шагнуть не может. Боже! думает бедняк, Это верно кости гложет Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный; Съест упырь меня совсем, Если сам земли могильной Я с молитвою не съем.
Что же? вместо вурдалака — (Вы представьте Вани злость!) В темноте пред ним собака На могиле гложет кость.
14.
СЕСТРА И БРАТЬЯ. (22)
Два дубочка выростали рядом, Между ими тонковерхая елка. Не два дуба рядом выростали, Жили вместе два братца родные: Один Павел, а другой Радула. А меж ими сестра их Елица. Сестру братья любили всем сердцем, Всякую ей оказывали милость; Напоследок ей нож подарили Золоченый в серебряной оправе. Огорчилась молодая Павлиха На золовку, стало ей завидно Говорит она Радуловой любе: “Невестушка, по богу сестрица! Не знаешь ли ты зелия такого, Чтоб сестра омерзела братьям?” Отвечает Радулова люба: “По богу сестра моя, невестка, Я не знаю зелия такого; Хоть бы знала, тебе б не сказала; И меня братья мои любили, И мне всякую оказывали милость”. Вот пошла Павлиха к водопою, Да зарезала коня вороного И сказала своему господину: “Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ей подарки: Извела она коня вороного”. Стал Елицу допытывать Павел: “За что это? скажи бога ради”. Сестра брату с плачем отвечает: “Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею”. В ту пору брат сестре поверил. Вот Павлиха пошла в сад зеленый, Сивого сокола там заколола И сказала своему господину: “Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ты ей подарки: Ведь она сокола заколола”. Стал Елицу допытывать Павел: “За что это? скажи бога ради”. Сестра брату с плачем отвечает: “Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею!” И в ту пору брат сестре поверил. Вот Павлиха по вечеру поздно Нож украла у своей золовки И ребенка своего заколола В колыбельке его золоченой. Рано утром к мужу прибежала, Громко воя и лицо терзая. “Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ты ей подарки: Заколола у нас она ребенка. А когда еще ты мне не веришь, Осмотри ты нож ее злаченый”. Вскочил Павел, как услышал это, Побежал к Елице во светлицу: На перине Елица почивала, В головах нож висел злаченый. Из ножен вынул его Павел, — Нож злаченый весь был окровавлен Дернул он сестру за белу руку: “Ой, сестра, убей тебя боже! Извела ты коня вороного И в саду сокола заколола, Да за что ты зарезала ребенка?” Сестра брату с плачем отвечает; “Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею! Коли ж ты не веришь моей клятве, Выведи меня в чистое поле, Привяжи к хвостам коней борзых, Пусть они мое белое тело Разорвут на четыре части”. В ту пору брат сестре не поверил; Вывел он ее в чистое поле, Привязал ко хвостам коней борзых И погнал их по чистому полю. Где попала капля ее крови, Выросли там алые цветочки; Где осталось ее белое тело, Церковь там над ней соорудилась. Прошло малое после того время, Захворала молодая Павлиха. Девять лет Павлиха всё хворает, — Выросла трава сквозь ее кости, В той траве лютый змей гнездится, Пьет ей очи, сам уходит к ночи. Люто страждет молода Павлиха; Говорит она своему господину: “Слышишь ли, господин ты мой, Павел, Сведи меня к золовкиной церкви, У той церкви авось исцелюся”. Он повел ее к сестриной церкви, И как были они уже близко, Вдруг из церкви услышали голос: “Не входи, молодая Павлиха, Здесь не будет тебе исцеленья”. Как услышала то молодая Павлиха, Она молвила своему господину: “Господин ты мой! прошу тебя богом, Не веди меня к белому дому, А вяжи меня к хвостам твоих коней И пусти их по чистому полю”. Своей любы послушался Павел, Привязал ее к хвостам своих коней И погнал их по чистому полю. Где попала капля ее крови, Выросло там тернье да крапива; Где осталось ее белое тело, На том месте озеро провалило. Ворон конь по озеру выплывает, За конем золоченая люлька, На той люльке сидит сокол-птица, Лежит в люльке маленький мальчик; Рука матери у него под горлом, В той руке теткин нож золоченый.
15.
ЯНЫШ КОРОЛЕВИЧ. (23)
Полюбил королевич Яныш Молодую красавицу Елицу, Любит он ее два красные лета, В третье лето вздумал он жениться На Любусе, чешской королевне. С прежней любой идет он проститься. Ей приносит с червонцами черес, Да гремучие серьги золотые, Да жемчужное тройное ожерелье; Сам ей вдел он серьги золотые, Навязал на шею ожерелье, Дал ей в руки с червонцами черес, В обе щеки поцеловал молча И поехал своею дорогой. Как одна осталася Елица, Деньги наземь она пометала, Из ушей выдернула серьги, Ожерелье на-двое разорвала, А сама кинулась в Мораву. Там на дне молодая Елица Водяною царицей очнулась И родила маленькую дочку, И ее нарекла Водяницей.
Вот проходят три года и боле, Королевич ездит на охоте, Ездит он по берегу Моравы; Захотел он коня вороного Напоить студеною водою. Но лишь только запененную морду Сунул конь в студеную воду, Из воды вдруг высунулась ручка: Хвать коня за узду золотую! Конь отдернул голову в испуге, На узде висит Водяница, Как на уде пойманная рыбка, — Конь кружится по чистому лугу, Потрясая уздой золотою; Но стряхнуть Водяницы не может. Чуть в седле усидел королевич, Чуть сдержал коня вороного, Осадив могучею рукою. На траву Водяница прыгнула. Говорит ей Яныш королевич: “Расскажи, какое ты творенье: Женщина ль тебя породила, Иль богом проклятая Вила?” Отвечает ему Водяница: “Родила меня молодая Елица. Мой отец Яныш королевич, А зовут меня Водяницей”.
Королевич при таком ответе Соскочил с коня вороного, Обнял дочь свою Водяницу И, слезами заливаясь, молвил: “Где, скажи, твоя мать Елица? Я слыхал, что она потонула”. Отвечает ему Водяница; “Мать моя царица водяная; Она властвует над всеми реками, Над реками и над озерами; Лишь не властвует она синим морем, Синим морем властвует Див-Рыба”. Водянице молвил королевич: “Так иди же к водяной царице И скажи ей: Яныш королевич Ей поклон усердный посылает И у ней свидания просит На зеленом берегу Моравы. Завтра я заеду за ответом”. Они после того расстались.
Рано утром, чуть заря зарделась, Королевич над рекою ходит; Вдруг из речки, по белые груди, Поднялась царица водяная И сказала: “Яныш королевич, У меня свидания просил ты: Говори, чего еще ты хочешь?” Как увидел он свою Елицу, Разгорелись снова в нем желанья, Стал манить ее к себе на берег. “Люба ты моя, млада Елица, Выдь ко мне на зеленый берег, Поцелуй меня по прежнему сладко, По прежнему полюблю тебя крепко”. Королевичу Елица не внимает, Не внимает, головою кивает: “Нет, не выду, Яныш королевич, Я к тебе на зеленый берег. Слаще прежнего нам не целоваться, Крепче прежнего меня не полюбишь. Расскажи-ка мне лучше хорошенько, Каково, счастливо ль поживаешь С новой любой, молодой женою?” Отвечает Яныш королевич: “Против солнышка луна не пригреет, Против милой жена не утешит”.
16.
КОНЬ
“Что ты ржешь, мой конь ретивый, Что ты шею опустил, Не потряхиваешь гривой, Не грызешь своих удил? Али я тебя не холю? Али ешь овса не вволю? Али сбруя не красна? Аль поводья не шелковы, Не серебряны подковы, Не злачены стремена?”
Отвечает конь печальный: “Оттого я присмирел, Что я слышу топот дальный, Трубный звук и пенье стрел; Оттого я ржу, что в поле Уж не долго мне гулять, Проживать в красе и в холе, Светлой сбруей щеголять; Что уж скоро враг суровый Сбрую всю мою возьмет И серебряны подковы С легких ног моих сдерет; Оттого мой дух и ноет, Что наместо чапрака Кожей он твоей покроет Мне вспотевшие бока”.
Примечания.
(1) Фома I был тайно умерщвлен своими двумя сыновьями Стефаном и Радивоем в 1460 году. Стефан ему наследовал. Радивой, негодуя на брата за похищение власти, разгласил ужасную тайну и бежал в Турцию к Магомету II. Стефан, по внушению папского легата, решился воевать с турками. Он был побежден и бежал в Ключ-город, где Магомет осадил его. Захваченный в плен, он не согласился принять магометанскую веру, и с него содрали кожу. (2) Щиколодка, по московскому наречию щиколка. (3) Так называют себя некоторые иллирийские раскольники. (4) Фаланга, палочные удары по пятам. (5) Радивой никогда не имел этого сана; и все члены королевского семейства истреблены были султаном. (6) Кафтан, обыкновенный подарок султанов. (7) Анахронизм. (8) Трогательный обычай братования, у сербов и других западных славян, освящается духовными обрядами. (9) Неизвестно, к какому происшествию относится эта песня. (10) Потеря сражения приписывается далматам, ненавистным для влахов. (11) Жиды в турецких областях суть вечные предметы гонения и ненависти. Во время войны им доставалось от мусульман и христиан. Участь их, замечает В. Скотт, походит на участь летучей рыбы. -М<ериме>. (12) Банялука, прежняя столица Боснийского пашалыка. (13) Селихтар, меченосец. (14) Все народы почитали жабу ядовитым животным. (15) Мицкевич перевел и украсил эту песню. (16) Гайдук, глава, начальник. Гайдуки не имеют пристанища и живут разбоями. (17) Западные славяне верят существованию упырей (vampire). См. песню о Марке Якубовиче. (18) Мериме поместил в начале своей Guzla известие о старом гусляре Иакинфе Маглановиче; неизвестно, существовал ли он когда-нибудь; но статья его биографа имеет необыкновенную прелесть оригинальности и правдоподобия. Книга Мериме редка, и читатели, думаю, с удовольствием найдут здесь жизнеописание славянина-поэта.
Notice sur Hyacinthe Maglanovich.
Hyacinthe Maglanovich est le seul joueur de guzla que j’aie vu, qui fыt aussi poиte; car la plupart ne font que rйpйter d’anciennes chansons, ou tout au plus ne composent que des pastiches en prenant vingt vers d’une ballade, autant d’une autre, et liant le tout au moyen de mauvais vers de leur faзon. Notre poиte est nй а Zuonigrad, comme il le dit lui-mкme dans sa ballade intitulйe L’Aubйpine de Veliko. Il йtait fils d’un cordonnier, et ses parents ne semblent pas s’кtre donnй beaucoup de mal pour son йducation, car il ne sait ni lire ni йcrire. A l’вge de huit ans il fut enlevй par des tchingйnehs ou bohйmiens. Ces gens le menйrent en Bosnie, oъ ils lui apprirent leurs tours et le convertirent sans peine а l’islamisme, qu’ils professent pour la plupart [tous ces dйtails m’ont йtй donnйs en 1817 par Maglanovich lui-mкme]. Un ayan ou maire de Livno le tira de leurs mains et le prit а son service, oъ il passa quelques annйes. Il avait quinze ans, quand un moine catholique rйussit а le convertir au christianisme, au risque de se faire empaler s’il йtait dйcouvert; car les Turcs n’encouragent point les travaux des missionnaires. Le jeune Hyacinthe n’eut pas de peine а se dйcider а quitter un maоtre assez dur, comme sont la plupart des Bosniaques; mais, en se sauvant de sa maison, il voulut tirer vengeance de ses mauvais traitements. Profitant d’une nuit orageuse, il sortit de Livno, emportant une pelisse et le sabre de son maоtre, avec quelques sequins qu’il put dйrober. Le moine, qui l’avait rйbaptisй, l’accompagna dans sa fuite, que peut-кtre il avait conseillйe. De Livno а Scign en Dalmatie il n’y a qu’une douzaine de lieues. Les fugitifs s’y trouvиrent bientфt sous la protection du gouvernement vйnitien et а l’abri des poursuites de l’ayan. Ce fut dans cette ville que Maglanovich fit sa premiиre chanson: il cйlйbra sa fuite dans une ballade, qui trouva quelques admirateurs et qui commenзa sa rйputation [j’ai fait de vains йfforts pour me la procurer. Maglanovich lui-mкme l’avait oubliйe, ou peut-кtre eut-il honte de me rйciter un premier essai dans la poйsie]. Mais il йtait sans ressources d’ailleurs pour subsister, et la nature lui avait donne peu de goыt pour le travail. Grвce а l’hospitalitй morlaque, il vйcut quelque temps de la charitй des habitants des campagnes, payant son йcot en chantant sur la guzla quelque vieille romance qu’il savait par coeur. Bientфt il en composa lui-mкme pour des mariages et des enterrements, et sut si bien se rendre nйcessaire, qu’il n’y avait pas de bonne fкte si Maglanovich et sa guzla n’en йtaient pas. Il vivait ainsi dans les environs de Scign, se souciant fort peu de ses parents, dont il ignore encore le destin, car il n’a jamais йtй а Zuonigrad depuis son enlйvement. A vingt-cinq ans c’йtait un beau jeune homme, fort, adroit, bon chasseur et de plus poиte et musicien cйlиbre; il йtait bien vu de tout le monde, et surtout des jeunes filles. Celle qu’il prйfйrait se nommait Marie et йtait fille d’un riche morlaque, nommй Zlarinovich. Il gagna facilement son affection et, suivant la coutume, il l’enleva. Il avait pour rival une espиce de seigneur du pays, nommй Uglian, lequel eut connaissance de l’enlиvement projetй. Dans les moeurs illyriennes l’amant dйdaignй se console facilement et n’en fait pas plus mauvaise mine а son rival heureux; mais cet Uglian s’avisa d’кtre jaloux et voulut mettre obstacle au bonheur de Maglanovich. La nuit de l’enlйvement, il parut accompagnй de deux de ses domestiques, au moment oъ Marie йtait dйjа montйe sur un cheval et prкte а suivre son amant. Uglian leur cria de s’arrкter d’une voix menaзante. Les deux rivaux йtaient armйs suivant l’usage. Maglanovich tira le premier et tua le seigneur Uglian. S’il avait eu une famille, elle aurait йpousй sa querelle, et il n’aurait pas quittй le pays pour si peu de chose; mais il йtait sans parents pour l’aider, et il restait seul exposй а la vengeance de toute la famille du mort. Il prit son parti promptement et s’enfuit avec sa femme dans les montagnes, oщ il s’associa avec des heyduques [espиce de bandits]. Il vйcut longtemps avec eux, et mкme il fut blessй au visage dans une escarmouche avec les pandours [soldats de la police]. Enfin, ayant gagnй quelque argent d’une maniиre assez peu honnкte, je crois, il quitta les montagnes, acheta des bestiaux et vint s’йtablir dans le Kotar avec sa femme et quelques enfants. Sa maison est prиs de Smocovich, sur le bord d’une petite riviйre ou d’un torrent, qui se jette dans le lac de Vrana. Sa femme et ses enfants s’occupent de leurs vaches et de leur petite ferme; mais lui est toujours en voyage; souvent il va voir ses anciens amis les heyduques, sans toutefois prendre part а leur dangereux mйtier. Je l’ai vu а Zara pour la premiиre fois en 1816. Je parlais alors trиs facilement l’illyrique, et je dйsirais beaucoup entendre un poиte en rйputation. Mon ami, l’estimable voivode Nicolas *, avait rencontrй а Biograd, oъ il demeure, Hyacinthe Maglanovich, qu’il connaissait dйjа, et sachant qu’il allait а Zara, il lui donna une lettre pour moi. Il me disait que, si je voulais tirer quelque chose du joueur de guzla, il fallait le fair boire; car il ne se sentait inspirй que lorsqu’il йtait а peu prиs ivre. Hyacinthe avait alors prиs de soixante ans. C’est un grand homme, vert et robuste pour son вge, les йpaules larges et le cou remarquablement gros; sa figure est prodigieusement basanйe; ses yeux sont petits et un peu relevйs du coin; son nez aquilin, assez enflammй par l’usage des liqueurs fortes, sa longue moustache blanche et ses gros sourcils noirs forment un ensemble que l’on oublie difficilement quand on l’a vu une fois. Ajoutez а cela une longue cicatrice qu’il porte sur le sourcil et sur une partie de la joue. Il est trиs extraordinaire qu’il n’ait pas perdu l’oeil en recevant cette blessure. Sa tкte йtait rasйe, suivant l’usage presque gйnйral, et il portait un bonnet d’agneau noir: ses vкtements йtaient assez vieux, mais encore trиs propres. En entrant dans ma chambre, il me donna la lettre du voivode et s’assit sans cйrйmonie. Quand j’eus fini de lire: vous parlez donc l’illyrique, me dit-il d’un air de doute assez mйprisant. Je lui rйpondis sur-le-champ dans cette langue que je l’entendais assez bien pour pouvoir apprйcier ses chansons, qui m’avaient йtй extrкmement vantйes. Bien, bien dit-il; mais j’ai faim et soif: je chanterai quand je serai rassasiй. Nous dinвmes ensemble. Il me semblait qu’il avait jeыnй quatre jours au moins, tant il mangeait avec aviditй. Suivant l’avis du voivode, j’eus soin de le faire boire, et mes amis, qui йtaient venus nous tenir compagnie sur le bruit de son arrivйe, remplissaient son verre а chaque instant. Nous espйrions que quand cette faim et cette soif si extraordinaires seraient apaisйes, notre homme voudrait bien nous faire entendre quelques uns de ses chants. Mais notre attente fut bien trompйe. Tout d’un coup il se leva de table et se laissant tomber sur un tapis prиs du feu (nous йtions en dйcembre), il s’endormit en moins de cinq minutes, sans qu’il y eыt moyen de le rйveiller. Je fus plus heureux, une autre fois: j’eus soin de le faire boire seulement assez pour l’animer, et alors il nous chanta plusieurs des ballades que l’on trouvera dans ce recueil. Sa voix a dы кtre fort belle; mais alors elle йtait un peu cassйe. Quand il chantait sur sa guzla, ses yeux s’animaient et sa figure prenait une expression de beautй sauvage, qu’un peintre aimerait а exprimer sur la toile. Il me quitta d’une faзon йtrange: il demeurait depuis cinq jours chez moi, quand un matin il sortit, et je l’attendis inutilement jusqu’au soir. J’appris qu’il avait quttй Zara pour retourner chez lui; mais en mкme temps je m’aperзus qu’il me manquait une paire de pistolets anglais qui, avant son dйpart prйcipitй, йtaient pendus dans ma chambre. Je dois dire а sa louange qu’il aurait pu emporter йgalement ma bourse et une montre d’or qui valaient dix fois plus que les pistolets, qu’il m’avait pris. En 1817 je passai deux jours dans sa maison, oщ il me reзut avec toutes les marques de la joie la plus vive. Sa femme et tous ses enfants et petits-enfants me sautиrent au cou et quand je le quittai, son fils aоnй me servit de guide dans les montagnes pendant plusieurs jours, sans qu’il me fыt possible de lui faire accepter quelque rйcompense.
(19) Вурдалаки, вудкодлаки, упыри, мертвецы, выходящие из своих могил и сосущие кровь живых людей. (20) Лекарством от укушения упыря служит земля, взятая из его могилы. (21) По другому преданию, Георгий сказал товарищам: “Старик мой умер; возьмите его с дороги”. (22) Прекрасная эта поэма взята мною из Собрания сербских песен Бука Стефановича. (23) Песня о Яныше королевиче в подлиннике очень длинна и разделяется на несколько частей. Я перевел только первую, и то не всю.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1835 г
(ИЗ АНАКРЕОНА) (отрывок)
Узнают коней ретивых По их выжженным таврам, Узнают парфян кичливых: По высоким клобукам; Я любовников счастливых Узнаю по их глазам: [В них сияет пламень томный — Наслаждений знак нескромный.]
ОДА LVI (ИЗ АНАКРЕОНА)
Поредели, побелели Кудри, честь главы моей, Зубы в деснах ослабели, И потух огонь очей. Сладкой жизни мне немного Провожать осталось дней: Парка счет ведет им строго, Тартар тени ждет моей. Не воскреснем из-под спуда, Всяк навеки там забыт: Вход туда для всех открыт — Нет исхода уж оттуда.
ОДА LVII
Что же сухо в чаше дно? Наливай мне, мальчик резвый, Только пьяное вино Раствори водою трезвой. Мы не скифы, не люблю, Други, пьянствовать бесчинно: Нет, за чашей я пою Иль беседую невинно.
*
Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила; К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал. Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея. И улыбалась ему, тихие слезы лия.
*
Что белеется на горе зеленой? Снег ли то, али лебеди белы? Был бы снег — он уже<?> бы растаял, Были б лебеди -они б улетели. То не снег и не лебеди белы, А шатер Аги Асан-аги. Он лежит в нем, весь люто изранен. Посетили его сестра и матерь, Его люба не могла, застыдилась. Как ему от боли стало легче, Приказал он своей верной любе: “Ты [не] ищи меня в моем белом доме, В белом доме, ни во всем моем роде”. Как [услышала] мужнины речи, Запечалилась бедная Кадуна. Она слышит, на двор едут кони; Побежала Ас<ан>-агиница, Хочет броситься, бедная, в окошко, За ней вопят две милые дочки: “Воротися, милая мать наша, Приехал не муж Асан-ага, А приехал брат твой Пинтор<ович><?>.” Воротилась Асан-агиница, И повисла она брату на шею — “Братец милый, что за посрамленье! Меня гонят от пятерых деток.”
ПОЛКОВОДЕЦ
У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится за стеклом: Но сверху до низу, во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Ее разрисовал художник быстро-окой. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадон, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, Ни плясок, ни охот, — а всё плащи, да шпаги, Да лица, полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарелись и никнут в тишине Главою лавровой… Но в сей толпе суровой Один меня влечет всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним — и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжелой.
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и, мнится, залегла Там грусть великая. Кругом -густая мгла; За ним — военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, — Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый!… Суров был жребий твой: Всё в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчаньи шел один ты с мыслию великой, И в имени твоем звук чуждый не взлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал… И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полу-пути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко,- И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там, устарелый вождь! как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, -Вотще! — (1)
…………………………………… ……………………………………
О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и в умиленье!
ТУЧА
Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури. Одна ты наводишь унылую тень, Одна ты печалишь ликующий день.
Ты небо недавно кругом облегала, И молния грозно тебя обвивала; И ты издавала таинственный гром И алчную землю поила дождем.
Довольно, сокройся! Пора миновалась, Земля освежилась, и буря промчалась, И ветер, лаская листочки древес, Тебя с успокоенных гонит небес.
ИЗ А. ШЕНЬЕ
Покров, упитанный язвительною кровью, Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью Алкиду передан. Алкид его приял, В божественной крови яд быстрый побежал. Се — ярый мученик, в ночи скитаясь, воет; Стопами тяжкими вершину Эты роет; Гнет, ломит древеса; исторженные пни Высоко громоздит; его рукой они В костер навалены; он их зажег; он всходит; Недвижим на костре он в небо взор возводит; Под мышцей палица; в ногах немейский лев Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев; Треща горит костер; и вскоре пламя, воя, Уносит к небесам бессмертный дух героя.
*
I.
На Испанию родную Призвал мавра Юлиан. Граф за личную обиду Мстить решился королю.
Дочь его Родрик похитил, Обесчестил древний род; Вот за что отчизну предал Раздраженный Юлиан.
Мавры хлынули потоком На испанские брега. Царство готфов миновалось, И с престола пал Родрик.
Готфы пали не бесславно: Храбро билися они, Долго мавры сомневались, Одолеет кто кого.
Восемь дней сраженье длилось; Спор решен был наконец: Был на поле битвы пойман Конь любимый короля;
Шлем и меч его тяжелый. Были найдены в пыли. Короля почли убитым, И никто не пожалел.
Но Родрик в живых остался, Бился он все восемь дней — Он сперва хотел победы, Там уж смерти лишь алкал.
И кругом свистали стрелы, Не касаяся его, Мимо дротики летали, Шлема меч не рассекал.
Напоследок, утомившись, Соскочил с коня Родрик, Меч с запекшеюся кровью От ладони отклеил,
Бросил об земь шлем пернатый И блестящую броню. И спасенный мраком ночи С поля битвы он ушел.
II.
От полей кровавой битвы Удаляется Родрик; Короля опередила Весть о гибели его.
Стариков и бедных женщин На распутьях видит он; Все толпой бегут от мавров К укрепленным городам.
Все, рыдая, молят бога О спасеньи христиан, Все Родрика проклинают; И проклятья слышит он.
И с поникшею главою Мимо их пройти спешит, И не смеет даже молвить: Помолитесь за него.
Наконец на берег моря В третий день приходит он. Видит темную пещеру На пустынном берегу.
В той пещере он находит Крест и заступ — а в углу Труп отшельника и яму, Им изрытую давно.
Тленье трупу не коснулось, Он лежит окостенев, Ожидая погребенья И молитвы христиан.
Труп отшельника с молитвой [Схоронил] король, И в пещере поселился Над могилою его.
Он питаться стал плодами И водою ключевой; И себе могилу вырыл, Как предшественник его.
Короля в уединеньи Стал лукавый искушать, И виденьями ночными Краткий сон его мутить.
Он проснется с содроганьем, Полон страха и стыда; Упоение соблазна Сокрушает дух его.
Хочет он молиться богу И не может. Бес ему Шепчет в уши звуки битвы Или страстные слова.
Он в унынии проводит Дни и ночи недвижим, Устремив глаза на море, Поминая старину.
III.
Но отшельник, чьи останки Он усердно схоронил, За него перед всевышним Заступился в небесах.
В сновиденьи благодатном Он явился королю, Белой ризою одеян И сияньем окружен.
И король, объятый страхом, Ниц повергся перед ним, И вещал ему угодник: “Встань — и миру вновь явись.
Ты венец утратил царской, Но господь руке твоей Даст победу над врагами, А душе твоей покой”.
Пробудясь, господню волю Сердцем он уразумел, И, с пустынею расставшись, В путь отправился король.
*
Менко Вуич грамоту пишет Своему побратиму: “Берегися, Черный Георгий, Над тобой подымается туча, Ярый враг извести тебя хочет, Недруг хитрый, Милош Обренович Он в Хотин подослал потаенно Янка младшего с Павл.<ом>
—
Осердился Георгий П.<етрович>, Засверкали черные очи, Нахмурились черные брови —
<HA ДОНДУКОВА-КОРСАКОВА.)
В Академии наук Заседает князь Дундук. Говорят, не подобает Дундуку такая честь; Почему ж он заседает? Потому что <–-> есть.
*
Кто из богов мне возвратил Того, с кем первые походы И браней ужас я делил, Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил? С кем я тревоги боевые В шатре за чашей забывал И кудри, плющем увитые, Сирийским мирром умащал?
Ты помнишь час ужасный битвы, Когда я, трепетный квирит, Бежал, нечестно брося щит, Творя обеты и молитвы? Как я боялся! как бежал! Но Эрмий сам незапной тучей Меня покрыл и вдаль умчал И спас от смерти неминучей.
А ты, любимец первый мой, Ты снова в битвах очутился… И ныне в Рим ты возвратился В мой домик темный и простой. Садись под сень моих пенатов. Давайте чаши. Не жалей Ни вин моих, ни ароматов. Венки готовы. Мальчик! лей. Теперь не кстати воздержанье: Как дикий скиф хочу я пить. Я с другом праздную свиданье, Я рад рассудок утопить.
СТРАННИК
I.
Однажды странствуя среди долины дикой, Незапно был объят я скорбию великой И тяжким бременем подавлен и согбен, Как тот, кто на суде в убийстве уличен. Потупя голову, в тоске ломая руки, Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной: “Что делать буду я? Что станется со мной?”
II.
И так я сетуя в свой дом пришел обратно. Уныние мое всем было непонятно. При детях и жене сначала я был тих И мысли мрачные хотел таить от них; Но скорбь час от часу меня стесняла боле; И сердце наконец раскрыл я по неволе.
“О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена! — Сказал я, — ведайте; моя душа полна Тоской и ужасом, мучительное бремя Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время: Наш город пламени и ветрам обречен; Он в угли и золу вдруг будет обращен И мы погибнем все, коль не успеем вскоре; Обресть убежище; а где? о горе, горе!”
III.
Мои домашние в смущение пришли И здравый ум во мне расстроенным почли. Но думали, что ночь и сна покой целебный Охолодят во мне болезни жар враждебный. Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал И ни на миг очей тяжелых не смыкал. Поутру я один сидел, оставя ложе. Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же, Что прежде, говорил. Тут ближние мои, Не доверяя мне, за должное почли Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем Меня на правый путь и бранью и презреньем Старались обратить. Но я, не внемля им, Всё плакал и вздыхал, унынием тесним. И наконец они от крика утомились И от меня, махнув рукою, отступились Как от безумного, чья речь и дикий плач Докучны, и кому суровый нужен врач.
IV.
Пошел я вновь бродить — уныньем изнывая И взоры вкруг себя со страхом обращая, Как узник, из тюрьмы замысливший побег, Иль путник, до дождя спешащий на ночлег. Духовный труженик — влача свою веригу, Я встретил юношу, читающего книгу. Он тихо поднял взор — и вопросил меня, О чем, бродя один, так горько плачу я? И я в ответ ему: “Познай мой жребий злобный: Я осужден на смерть и позван в суд загробный — И вот о чем крушусь; к суду я не готов, И смерть меня страшит.” — “Коль жребий твой таков, — Он возразил, — и ты так жалок в самом деле, Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?” И я: “Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?” Тогда: “Не видишь ли, скажи, чего-нибудь” — Сказал мне юноша, даль указуя перстом. Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, Как от бельма врачом избавленный слепец. “Я вижу некий свет”, — сказал я наконец. “Иди ж, — он продолжал; — держись сего ты света; Пусть будет он тебе [единственная] мета, Пока ты тесных врат [спасенья] не достиг, Ступай!” — И я бежать пустился в тот же миг.
V.
Побег мой произвел в семье моей тревогу, И дети и жена кричали мне с порогу, Чтоб воротился я скорее. Крики их На площадь привлекли приятелей моих; Один бранил меня, другой моей супруге Советы подавал, иной жалел о друге, Кто поносил меня, кто на смех подымал, Кто силой воротить соседям предлагал; Иные уж за мной гнались; но я тем боле Спешил перебежать городовое поле, Дабы скорей узреть — оставя те места, Спасенья верный путь и тесные врата.
*
К кастрату раз пришел скрыпач, Он был бедняк, а тот богач. “Смотри, сказал певец без <–—>, — Мои алмазы, изумруды — Я их от скуки разбирал. А! к стати, брат, — он продолжал, — Когда тебе бывает скучно, Ты что творишь, сказать прошу.” В ответ бедняга равнодушно: — Я? я <–-> себе чешу.
<ПЛЕТНЕВУ.>
Ты мне советуешь, Плетнев любезный, Оставленный роман [наш] продолжать [И строгой] век, расчета век железный, Рассказами пустыми угощать. Ты думаешь, что с целию полезной Тревогу славы можно сочетать, И что нашему собрату Брать с публики умеренную плату.
Ты говоришь: пока Онегин жив, Дотоль роман не кончен — нет причины Его прервать… к тому же план счастлив —
*
Вы за “Онегина” советуете, други, Опять приняться мне в осенние досуги. Вы говорите мне: он жив и не женат. Итак, еще роман не кончен — это клад: Вставляй в просторную<?>, вместительную раму Картины новые — открой нам диораму: Привалит публика, платя тебе за вход — (Что даст еще тебе и славу и доход).
[Пожалуй — я бы рад -] [Так некогда поэт]
*
В мои осенние досуги, В те дни, как любо мне писать, Вы мне советуете, други, Рассказ забытый продолжать. Вы говорите справедливо, Что странно, даже неучтиво Роман не конча перервать, Отдав уже его в печать, Что должно своего героя Как бы то ни было женить, По крайней мере уморить, И лица прочие пристроя, Отдав им дружеский поклон, Из лабиринта вывесть вон.
Вы говорите: “Слава богу, Покамест твой Онегин жив, Роман не кончен — понемногу Иди вперед; не будь ленив. Со славы, вняв ее призванью, Сбирай оброк хвалой и бранью [Рисуй и франтов городских И милых барышень своих, Войну и бал, дворец и хату, И келью и харем И с нашей публики [меж тем] Бери умеренную плату, За книжку по пяти рублей — Налог не тягостный, ей<-ей>.”
*
… Вновь я посетил Тот уголок земли, где я провел Изгнанником два года незаметных. Уж десять лет ушло с тех пор — и много Переменилось в жизни для меня, И сам, покорный общему закону, Переменился я — но здесь опять Минувшее меня объемлет живо, И, кажется, вечор еще бродил Я в этих рощах. Вот опальный домик, Где жил я с бедной нянею моей. Уже старушки нет — уж за стеною Не слышу я шагов ее тяжелых, Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим — и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны… Меж нив златых и пажитей зеленых Оно синея стелется широко; Через его неведомые воды Плывет рыбак и тянет за собой Убогой невод. По брегам отлогим Рассеяны деревни — там за ними Скривилась мельница, насилу крылья Ворочая при ветре… На границе Владений дедовских, на месте том, Где в гору подымается дорога, Изрытая дождями, три сосны Стоят — одна поодаль, две другие Друг к дружке близко, — здесь, когда их мимо Я проезжал верхом при свете лунном, Знакомым шумом шорох их вершин Меня приветствовал. По той дороге Теперь поехал я, и пред собою Увидел их опять. Они всё те же, Всё тот же их, знакомый уху шорох — Но около корней их устарелых (Где некогда всё было пусто, голо) Теперь младая роща разрослась, Зеленая семья; [кусты] теснятся [Под сенью их как дети.] А вдали Стоит один угрюмый их товарищ Как старый холостяк, и вкруг него По-прежнему всё пусто. Здравствуй, племя Младое, незнакомое! не я Увижу твой могучий поздний возраст, Когда перерастешь моих знакомцев И старую главу их заслонишь От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда, С приятельской беседы возвращаясь, Веселых и приятных мыслей полон, Пройдет он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет.
*
Я думал, сердце позабыло Способность легкую страдать, Я говорил: тому, что было, Уж не бывать! уж не бывать! Прошли восторги, и печали, И легковерные мечты….. Но вот опять затрепетали Пред мощной властью красоты.
*
О бедность! затвердил я наконец Урок твой горький! Чем я заслужил Твое гоненье, властелин враждебный, Довольства враг, суровый сна мутитель?.. Что делал я, когда я был богат, О том упоминать я не намерен: В молчании добро должно твориться, Но нечего об этом толковать. Здесь пищу я найду для дум моих, Я чувствую, что не совсем погибнул Я с участью моей. —
*
Если ехать вам случится От **** на *, Там, где Л. струится Меж отлогих берегов, — От большой дороги справа, [Между полем и холмом], Вам представится дубрава, Слева сад и барской дом.
Летом, в час, как за холмами Утопает солнца шар, Дом [облит] его лучами, Окна блещут как пожар, И, ездой скучая [мимо] развлечен, Путник смотрит невидимо На семейство, на балкон.
НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА. ПОДРАЖАНИЕ ЛАТИНСКОМУ
Ты угасал, богач младой! Ты слышал плач друзей печальных. Уж смерть являлась за тобой В дверях сеней твоих хрустальных. Она, как втершийся с утра Заимодавец терпеливый, Торча в передней молчаливой, Не трогалась с ковра.
В померкшей комнате твоей Врачи угрюмые шептались. Твоих нахлебников, цирцей Смущеньем лица омрачались; Вздыхали верные рабы И за тебя богов молили, Не зная в страхе, что сулили Им тайные судьбы.
А между тем наследник твой, Как ворон к мертвечине падкой, Бледнел и трясся над тобой, Знобим стяжанья лихорадкой. Уже скупой его сургуч Пятнал замки твоей конторы; И мнил загресть он злата горы В пыли бумажных куч.
Он мнил: “Теперь уж у вельмож Не стану няньчить ребятишек; Я сам вельможа буду тож; В подвалах, благо, есть излишек. Теперь мне честность — трын-трава! Жену обсчитывать не буду, И воровать уже забуду Казенные дрова!”
Но ты воскрес. Твои друзья, В ладони хлопая ликуют; Рабы как добрая семья Друг друга в радости целуют; Бодрится врач, подняв очки; Гробовый мастер взоры клонит; А вместе с ним приказчик гонит Наследника в толчки.
Так жизнь тебе возвращена Со всею прелестью своею; Смотри: бесценный дар она; Умей же пользоваться ею; Укрась ее; года летят, Пора! Введи в свои чертоги Жену красавицу — и боги Ваш брак благословят.
*
Когда владыка ассирийский Народы казнию казнил, И Олоферн весь край азийский Его деснице покорил, — Высок смиреньем терпеливым И крепок верой в бога сил, Перед сатрапом горделивым Израил выи не склонил; Во все пределы Иудеи Проникнул трепет. Иереи Одели вретищем алтарь. Народ завыл, объятый страхом, [Главу покрыв] золой и прахом, И внял ему всевышний царь.
Притек сатрап к ущельям горным И зрит: их узкие врата Замком замкнуты непокорным; Стеной, <как> поясом узорным, Препоясалась высота.
И над тесниной торжествуя, Как муж на страже, в тишине Стоит, белеясь, Ветилуя В недостижимой вышине.
Сатрап смутился изумленный — И гнев в нем душу помрачил… И свой совет разноплеменный Он — любопытный -вопросил: “Кто сей народ? и что их сила, И кто им вождь, и отчего Сердца их дерзость воспалила, И их надежда на кого?…” И встал тогда сынов Аммона Военачальник Ахиор [И рек] — и Олоферн [со] трона Склонил <к нему> и слух и взор.
ПИР ПЕТРА ПЕРВОГО
Над Невою резво вьются Флаги пестрые судов; Звучно с лодок раздаются Песни дружные гребцов; В царском доме пир веселый; Речь гостей хмельна, шумна; И Нева пальбой тяжелой Далеко потрясена.
Что пирует царь великий В Питербурге-городке? Отчего пальба и клики И эскадра на реке? Озарен ли честью новой Русской штык иль русской флаг? Побежден ли швед суровый? Мира ль просит грозный враг?
Иль в отъятый край у шведа Прибыл Брантов утлый бот, И пошел навстречу деда Всей семьей наш юный флот, И воинственные внуки Стали в строй пред стариком, И раздался в честь Науки Песен хор и пушек гром?
Годовщину ли Полтавы Торжествует государь, День, как жизнь своей державы Спас от Карла русский царь? Родила ль Екатерина? Именинница ль она, Чудотворца-исполина Чернобровая жена?
Нет! Он с подданным мирится; Виноватому вину Отпуская, веселится; Кружку пенит с ним одну; И в чело его цалует, Светел сердцем и лицом; И прощенье торжествует, Как победу над врагом.
Оттого-то шум и клики В Питербурге-городке, И пальба и гром музыки И эскадра на реке; Оттого-то в час веселый Чаша царская полна, И Нева пальбой тяжелой Далеко потрясена.
*
На это скажут мне с улыбкою неверной: Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный, Вы нас морочите — вам слава не нужна, Смешной и суетной Вам кажется она; Зачем же пишете? — Я? для себя. — За что же Печатаете вы? — Для денег. — Ах, мой боже! Как стыдно! — Почему ж?
ПОДРАЖАНИЕ АРАБСКОМУ.
Отрок милый, отрок нежный, Не стыдись, навек ты мой; Тот же в нас огонь мятежный, Жизнью мы живем одной. Не боюся я насмешек: Мы сдвоились меж собой, Мы точь в точь двойной орешек Под единой скорлупой.
*
— Не видала ль, девица, Коня моего? — Я видала, видела Коня твоего. — Куда, красна девица, Мой конь пробе<жал?><?> — Твой конь пробе<жал><?> На Дунай реку —
___
[Бежа<л> твой конь, Тебя проклинал — Тебя проклинал]
Примечания
(1) вместо этих строк в беловом автографе было: Там, устарелый вождь! как ратник молодой, Искал ты умереть средь сечи боевой. Вотще! Преемник твой стяжал успех, сокрытый В главе твоей. — А ты, всепризнанный, забытый Виновник торжества, почил — и в смертный час С презреньем, может быть, воспоминал о нас!
СТИХОТВОРЕНИЯ 1836 г
Д. В. ДАВЫДОВУ
Тебе певцу, тебе герою! Не удалось мне за тобою При громе пушечном, в огне Скакать на бешеном коне. Наездник смирного Пегаса, Носил я старого Парнаса Из моды вышедший мундир: Но и по этой службе трудной, И тут, о мой наездник чудный, Ты мой отец и командир. Вот мой Пугач — при первом взгляде Он виден — плут, казак прямой! В передовом твоем отряде Урядник был бы он лихой.
ХУДОЖНИКУ
Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую: Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе: Сколько богов, и богинь, и героев!… Вот Зевс Громовержец, Вот из подлобья глядит, дуя в цевницу, сатир. Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов Тут Аполлон — идеал, там Ниобея — печаль…. Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров — Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет; В темной могиле почил художников друг и советник. Как бы он обнял тебя! как бы гордился тобой!
МИРСКАЯ ВЛАСТЬ
Когда великое свершалось торжество, И в муках на кресте кончалось божество, Тогда по сторонам животворяща древа Мария-грешница и пресвятая дева, Стояли две жены, В неизмеримую печаль погружены. Но у подножия теперь креста честнаго, Как будто у крыльца правителя градскаго, Мы зрим — поставлено на место жен святых В ружье и кивере два грозных часовых. К чему, скажите мне, хранительная стража? — Или распятие казенная поклажа, И вы боитеся воров или мышей? — Иль мните важности придать царю царей? Иль покровительством спасаете могучим Владыку, тернием венчанного колючим, Христа, предавшего послушно плоть свою Бичам мучителей, гвоздям и копию? Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила Того, чья казнь весь род Адамов искупила, И, чтоб не потеснить гуляющих господ, Пускать не велено сюда простой народ?
<ПОДРАЖАНИЕ ИТАЛИЯНСКОМУ.>
Как с древа сорвался предатель ученик, Диявол прилетел, к лицу его приник, Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной И бросил труп живой в гортань геенны гладной… Там бесы, радуясь и плеща, на рога Прияли с хохотом всемирного врага И шумно понесли к проклятому владыке, И сатана, привстав, с веселием на лике Лобзанием своим насквозь прожег уста, В предательскую ночь лобзавшие Христа.
*
Напрасно я бегу к сионским высотам, Грех алчный гонится за мною по пятам… Так <?>, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий, Голодный лев следит оленя бег пахучий.
(ИЗ ПИНДЕМОНТИ.)
Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги, Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Всё это, видите ль, слова, слова, слова. (1) Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависить от властей, зависить от народа — Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. — Вот счастье! вот права…
*
Отцы пустынники и жены непорочны, Чтоб сердцем возлетать во области заочны, Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв, Сложили множество божественных молитв; Но ни одна из них меня не умиляет, Как та, которую священник повторяет Во дни печальные Великого поста; Всех чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой: Владыко дней моих! дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей, И празднословия не дай душе моей. Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи.
*
Когда за городом, задумчив, я брожу И на публичное кладбище захожу, Решетки, столбики, нарядные гробницы, Под коими гниют все мертвецы столицы, В болоте кое-как стесненные рядком, Как гости жадные за нищенским столом, Купцов, чиновников усопших мавзолеи, Дешевого резца нелепые затеи, Над ними надписи и в прозе и в стихах О добродетелях, о службе и чинах; По старом рогаче вдовицы плач амурный, Ворами со столбов отвинченные урны, Могилы склизкие, которы также тут Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, — Такие смутные мне мысли всё наводит, Что злое на меня уныние находит. Хоть плюнуть да бежать… Но как же любо мне Осеннею порой, в вечерней тишине, В деревне посещать кладбище родовое, Где дремлют мертвые в торжественном покое. Там неукрашенным могилам есть простор; К ним ночью темною не лезет бледный вор; Близ камней вековых, покрытых желтым мохом. Проходит селянин с молитвой и со вздохом; На место праздных урн и мелких пирамид, Безносых гениев, растрепанных харит Стоит широко дуб над важными гробами, Колеблясь и шумя…
*
Exegi monumentum.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не заростет народная тропа, Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит — И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждая, Что в мой жестокой век восславил я Свободу И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно, И не оспоривай глупца.
РОДОСЛОВНАЯ МОЕГО ГЕРОЯ (ОТРЫВОК ИЗ САТИРИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ.)
Начнем ab ovo: Мой Езерский Происходил от тех вождей, Чей в древни веки парус дерзкий Поработил брега морей. Одульф, его начальник рода, Вельми бе грозен воевода (Гласит Софийский Хронограф). При Ольге сын его Варлаф Приял крещенье в Цареграде С приданым греческой княжны. От них два сына рождены, Якуб и Дорофей. В засаде Убит Якуб, а Дорофей Родил двенадцать сыновей.
Ондрей, по прозвищу Езерский Родил Ивана да Илью И в лавре схимился Печерской. Отсель фамилию свою Ведут Езерские. При Калке Один из них был схвачен в свалке А там раздавлен как комар Задами тяжкими татар. Зато со славой, хоть с уроном, Другой Езерский, Елизар, Упился кровию татар, Между Непрядвою и Доном, Ударя с тыла в табор их С дружиной суздальцев своих.
В века старинной нашей славы, Как и в худые времена, Крамол и смут во дни кровавы Блестят Езерских имена. Они и в войске и в совете. На воеводстве, и в ответе (2) Служили доблестно царям. Из них Езерский Варлаам Гордыней славился боярской; За спор то с тем он, то с другим, С большим бесчестьем выводим Бывал из-за трапезы царской, Но снова шел под тяжкий гнев И умер, Сицких пересев. (3)
Когда от Думы величавой Приял Романов свой венец, Как под отеческой державой Русь отдохнула наконец, А наши вороги смирились, — Тогда Езерские явились В великой силе при дворе, При императоре Петре…. Но извините: статься может, Читатель, вам я досадил; Ваш ум дух века просветил, Вас спесь дворянская не гложет, И нужды нет вам никакой До вашей книги родовой.
Кто б ни был ваш родоначальник, Мстислав, князь Курбский, иль Ермак, Или Митюшка целовальник, Вам всё равно. Конечно, так; Вы презираете отцами, Их славой, частию, правами Великодушно и умно; Вы отреклись от них давно, Прямого просвещенья ради, Гордясь (как общей пользы друг) Красою собственных заслуг, Звездой двоюродного дяди, Иль приглашением на бал Туда, где дед ваш не бывал.
Я сам — хоть в книжках и словесно Собраться надо мной трунят — Я мещанин, как вам известно, И в этом смысле демократ; Но каюсь: новый Ходаковский, (4) Люблю от бабушки московской Я толки слушать о родне, О толстобрюхой старине. Мне жаль, что нашей славы звуки Уже нам чужды; что спроста Из бар мы лезем в tiers-йtat, Что нам не в прок пошли науки, И что спасибо нам за то Не скажет, кажется, никто.
Мне жаль, что тех родов боярских Бледнеет блеск и никнет дух; Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух, Что их поносит и Фиглярин, Что русский ветреный боярин Считает грамоты царей За пыльный сбор календарей, Что в нашем тереме забытом Растет пустынная трава, Что геральдического льва Демократическим копытом Теперь лягает и осел: Дух века вот куда зашел!
Вот почему, архивы роя, Я разбирал в досужный час Всю родословную героя, О ком затеял свой рассказ, И здесь потомству заповедал. Езерский сам же твердо ведал, Что дед его, великий муж, Имел двенадцать тысяч душ; Из них отцу его досталась Осьмая часть, и та сполна Была давно заложена И ежегодно продавалась; А сам он жалованьем жил И регистратором служил.
*
От западных морей до самых врат восточных Не многие умы от благ прямых и прочных Зло могут отличить… [рассудок] редко нам [Внушает]
—
“Пошли мне долгу жизнь и многие года!” Зевеса вот о чем и всюду и всегда Привыкли вы молить — но сколькими бедами Исполнен дол<гой><?> век! Во-первых, [как] рубцами, Лицо [морщинами покроется] — оно превращено.
<КН. КОЗЛОВСКОМУ. >
Ценитель умственных творений исполинских, Друг бардов английских, любовник муз латинских, Ты к мощной древности опять меня манишь, [Ты снова мне] велишь. Простясь с мечтой и бл<едным><?> идеалом, Я приготовился бороться с Ювеналом, Чьи строгие стихи, неопытный поэт, [Стихами] перевесть я было дал обет. Но, развернув его суровые творенья, Не мог я одолеть пугливого смущенья… [Стихи бесстыдные] прияпами торчат, В них звуки странною гармонией трещат —
*
Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался, И тесною сидели мы толпой. Тогда, душой беспечные невежды, Мы жили все и легче и смелей, Мы пили все за здравие надежды И юности и всех ее затей.
Теперь не то: разгульный праздник наш С приходом лет, как мы, перебесился, Он присмирел, утих, остепенился, Стал глуше звон его заздравных чаш; Меж нами речь не так игриво льется. Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим.
Всему пора: уж двадцать пятый раз Мы празднуем лицея день заветный. Прошли года чредою незаметной, И как они переменили нас! Недаром — нет! — промчалась четверть века! Не сетуйте: таков судьбы закон; Вращается весь мир вкруг человека, — Ужель один недвижим будет он?
Припомните, о други, с той поры, Когда наш круг судьбы соединили, Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, Металися смущенные народы; И высились и падали цари; И кровь людей то Славы, то Свободы, То Гордости багрила алтари.
Вы помните: когда возник лицей, Как царь для нас открыл чертог царицын, И мы пришли. И встретил нас Куницын Приветствием меж царственных гостей,- Тогда гроза двенадцатого года Еще спала. Еще Наполеон Не испытал великого народа — Еще грозил и колебался он.
Вы помните: текла за ратью рать, Со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас… и племена сразились, Русь обняла кичливого врага, И заревом московским озарились Его полкам готовые снега.
Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа к нам примчался. Какой восторг тогда [пред ним] раздался! Как был велик, как был прекрасен он, Народов друг, спаситель их свободы! Вы помните — как оживились вдруг Сии сады, сии живые воды, Где проводил он славный свой досуг.
И нет его — и Русь оставил он, Взнесенну им над миром изумленным, И на скале изгнанником забвенным, Всему чужой, угас Наполеон. И новый царь, суровый и могучий, На рубеже Европы бодро стал, [И над землей] сошлися новы тучи, И ураган их
НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В СВАЙКУ
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый, Строен, легок и могуч, — тешится быстрой игрой! Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся, Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.
НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В БАБКИ
Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено Бодро опёрся, другой поднял меткую кость. Вот уж прицелился….. прочь! раздайся, народ любопытный, Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.
*
Альфонс садится на коня; Ему хозяин держит стремя. “Сеньор, послушайтесь меня: Пускаться в путь теперь не время. В горах опасно, ночь близка, Другая вента далека. Останьтесь здесь: готов вам ужин; В камине разложен огонь; Постеля есть — покой вам нужен, А к стойлу тянется ваш конь”. — “Мне путешествие привычно И днем и ночью — был бы путь, — Тот отвечает, — неприлично Бояться мне чего-нибудь. Я дворянин, — ни чорт, ни воры Не могут удержать меня, Когда спешу на службу я”. И дон Альфонс коню дал шпоры, И едет рысью. Перед ним Одна идет дорога в горы Ущельем тесным и глухим. Вот выезжает он в долину; Какую ж видит он картину? Кругом пустыня, дичь и голь, А в стороне торчит глаголь, И на глаголе том два тела Висят. Закаркав, отлетела Ватага черная ворон, Лишь только к ним подъехал он. То были трупы двух гитанов, Двух славных братьев-атаманов, Давно повешенных и там Оставленных в пример ворам. Дождями небо их мочило, <А> солнце знойное сушило, Пустынный ветер их качал, Клевать их ворон прилетал. И шла молва в простом народе, Что, обрываясь по ночам, Они до утра на свободе Гуляли, мстя своим врагам.
Альфонсов конь всхрапел и боком Прошел их мимо, и потом Понесся резво, легким скоком, С своим бесстрашным седоком.
*
Забыв и рощу и свободу, Невольный чижик надо мной Зерно клюет и брызжет воду, И песнью тешится живой.
<ИЗ ПИСЬМА К ЯКОВЛЕВУ>
Смирдин меня в беду поверг; У торгаша сего семь пятниц на неделе. Его четверг на самом деле Есть после дождичка четверг.
*
От меня вечор Леила Равнодушно уходила. Я сказал: “Постой, куда?” А она мне возразила: “Голова твоя седа”. Я насмешнице нескромной Отвечал: “Всему пoрa! То, что было мускус темный Стало нынче камфора”. Но Леила неудачным Посмеялася речам И сказала: “Знаешь сам: Сладок мускус новобрачным, Камфора годна гробам”.
Примечания
(1) Hamlet. (2) в посольстве. (3) Пересесть кого, старинное выражение, значит занять место выше (4) известный любитель древности, умерший несколько лет тому назад
СТИХОТВОРЕНИЯ 1830-1836 гг
Зачем я ею [очарован]? Зачем расстаться должен с ней? Когда б я не был избалован Цыганской жизнию моей.
—
Она [глядит на] вас так нежно, Она лепечет так небрежно, Она так тонко весела, Ее глаза так полны чувством, Вечор она с таким искусством Из-под накрытого стола Мне свою ножку подала.
*
Ты просвещением свой разум осветил, Ты правды лик увидел, И нежно чуждые народы возлюбил, И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась, И бунтом опьянела, И смертная борьба началась, При клике “Польска не згинела!”
Ты руки потирал от наших неудач, С лукавым смехом слушал вести, Когда бежали вскачь, И гибло знамя нашей чести.
Варшавы бунт в дыме Поникнул ты <главой><?> и горько возрыдал, Как жид о Иерусалиме.
РОДРИГ
Чудный сон мне бог послал — С длинной белой бородою В белой ризе предо мною Старец некой предстоял И меня благословлял. Он сказал мне: “Будь покоен, Скоро, скоро удостоен Будешь царствия небес. [Скоро странствию земному] Твоему придет конец. Уж готов<ит> ангел смерти Для тебя святой венец… Путник — ляжешь на ночлеге, В <гавань><?>, плаватель, войдешь. [Бедный] пахарь утомленный, Отрешишь волов от плуга На последней борозде.
Ныне грешник тот великой, О котором предвещанье Слышал ты давно — Грешник ждан<ный> [Наконец] к тебе [приидет] Исповедовать себя, И получит разрешенье, И заснешь ты вечным сном”.
Сон отрадный, благовещный Сердце жадное не смеет И поверить и не верить. Ах, ужели в самом деле Близок я к [моей кон<чине>]? И страшуся и надеюсь, Казни вечныя страшуся, Милосердия надеюсь: Успокой меня, творец. Но твоя да будет воля, Не моя. — Кто там идет?..
*
О нет, мне жизнь не надоела, Я жить люблю, я жить хочу, Душа не вовсе охладела, Утратя молодость свою. Еще хранятся наслажденья Для любопытства моего, Для милых снов воображенья, [Для чувств] всего.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1814-1836 гг
Там на брегу, где дремлет лес священный, Твое я имя повторял; Там часто я бродил уединенный И в даль глядел… и милой встречи ждал.
ЗОЛОТО И БУЛАТ
“Всё мое”, — сказало злато; “Всё мое”, — сказал булат. “Всё куплю”, — сказало злато; “Всё возьму”, — сказал булат.
*
Не знаю где, но не у нас, Достопочтенный лорд Мидас, С душой посредственной и низкой, Чтоб не упасть дорогой склизкой, Ползком прополз в известный чин И стал известный господин. Еще два слова об Мидасе: Он не хранил в своем запасе Глубоких замыслов и дум; Имел он не блестящий ум, Душой не слишком был отважен; За то был сух, учтив и важен. Льстецы героя моего, Не зная, как хвалить его, Провозгласить решились тонким…
РУССКОМУ ГЕСНЕРУ.
Куда ты холоден и cyx! Как слог твой чопорен и бледен! Как в изобретеньях ты беден! Как утомляешь ты мой слух! Твоя пастушка, твой пастух Должны ходить в овчинной шубе: Ты их морозишь налегке! Где ты нашел их: в шустер-клубе. Или на Красном кабачке?
<ЩЕРБИНИНУ.>
Житье тому, мой милый друг, Кто страстью глупою не болен, Кому влюбиться недосуг, Кто занят всем и всем доволен — Его не ведает печаль; Его забавы бесконечны, Он создал мысленно сераль И в нем блаженствует, беспечный!
*
Твои догадки — сущий вздор: Моих стихов ты не проникнул. Я знаю, ты картежный вор, Но от вина ужель отвыкнул?
*
Когда Потемкину в потемках Я на Пречистенке найду, То пусть с Булгариным в потомках Меня поставят наряду.
*
Когда так нежно, так сердечно, Так радостно я встретил вас, Вы удивилися, конечно, Досадой хладно воружась.
[Вечор в счастливом усыпленьи < > Мое живое сновиденье Ваш милый образ озарил.]
С тех пор я слезами Мечту прелестную зову. Во сне был осчастливлен вами И благодарен наяву.
ОТРЫВКИ
1826
***
Восстань, восстань, пророк России, В позорны ризы облекись, Иди, и с вервием на выи К у.<бийце><?> г.<нусному><?> явись.
***
И я бы мог, как [шут на]
***
На разность утренних одежд
***
[Пока в нас сердце замирает]
1827
***
Символы верности любя, Она с<упруга><?> почитает
1828
***
Но ты забудь меня, мой друг, Забудь меня, как забывают Томительный печальный сон, Когда [по утру отлетают] [И тень и ]
***
[Но вы во мне почтили годы]
***
Волненьем жизни утомленный, Оставя заблуждений путь, Я сердце<м> алчу отдохнуть И близ тебя, мой друг бесценный
***
[Проснулся я -] [последний сон] [Исчез] — [улетает], [Но] [небосклон] Еще почивает
***
В рюмке светлой предо мною Брыжжет, пенится вино.
1829
***
Трудясь над образом прелестной Ушаковой
***
[ было мне твое влиянье]
***
О сколько нам открытий чудных Готовят просвещенья дух И Опыт, [сын] ошибок трудных, И Гений, [парадоксов] друг, [И Случай, бог изобретатель]
1830
***
В пустыне [Пробился ключ], Обложен камнями простыми.
***
Тому [одно, одно] мгновенье Она цвела, свежа, пышна — И вот уж вянет — и [опалена] Иль жар твоей груди Младую розу опалил —
***
“Тебя зову на томной лире, [Но] где найду мой идеал? И кто поймет меня в сем мире?” Но Анатоль не понимал…
***
Надо мной в лазури ясной Светит звездочка одна, Справа — запад темно-красный, Слева — бледная луна.
***
строгий свет Смягчил свои предубежденья, Или простил мне заблужденья Давно минувших темных лет.
***
[Есть место на земле]
***
и дурак <та>к и сяк боже<?> <дру>зья <?>
1831
***
Так старый хрыч, цыган Илья, Глядит на удаль плясовую Да чешет голову седую, Под лад плечами шевеля.
***
Ну, послушайте, дети: жил-был в старые годы Живописец, католик усердный
1832
***
Одни стихи ему читала, И щеки рделися у ней, И тихо грудь ее дышала: “Приди — жених души моей”.
***
Желал я душу освежить, Бывалой жизнию пожить В забвеньи сладком близ друзей Минувшей юности моей.
____
Я ехал в дальные края; [Не шумных жаждал я], Искал не злата, не честей, В пыли средь копий и мечей
1833
***
В славной, в Муромской земле, В Карачарове селе Жил-был дьяк с своей дьячихой. Под конец их жизни тихой Бог отраду им послал — Сына им он даровал.
***
Толпа глухая, Крылатой новизны любовница [слепая], [Надменных] [баловней] меня[ет] каждый день И с ступени на ступень Летят кумиры их, увенчанные ею.
1835
***
То было вскоре после боя, Как <счастье> бросило героя, И рать побитая кругом Лежала
***
Как редко плату получает [В<еликой> д(обрый) чел<овек) < > в кой-то век
____
За все заботы и досады (И то дивиться всякий рад!) Берет достойные награды Или достоин сих наград.
***
Не вижу я твоих очей, И сладострастных и суровых
1830-1836
***
Друг сердечный мне намедни говорил: По тебе я, красна девица, изныл, На [жену] свою взглянуть я не хочу А я всё-таки
***
[Конечно] презирать не трудно Отдельно каждого глупца, Сердиться так же безрассудно И на отдельного страмца.
____
Но что чудно — Всех вместе презирать и трудно —
____
Их эпиграммы площадные, Из Бьеврианы занятые
***
Воды глубокие Плавно текут. Люди премудрые Тихо живут.
***
Сей белокаменный фонтан, Стихов узором испещренный, [Сооружен и изваян] < > [Железный ковшик] < > [цепью прицепленный] [Кто б ни был ты: пастух, Рыбак иль странник утомленный], Приди и пей.
***
Еще в ребячестве [бессмысленно лукавом] Я встретил старика с плешивой головой, С очами быстрыми, зерцалом мысли зыбкой, С устами, сжатыми наморщенной улыбкой.
1824-1836
***
Ночь светла; в небесном поле Ходит Веспер золотой. Старый дож плывет в гондоле С догарессой молодой.
ПЛАН НЕНАПИСАННОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
1835-1836
PROLOGUE.
Я посетил твою могилу — но там тесно; les morts m’en distarai<en>t — теперь иду на поклонение в Ц.<арское> С.<ело> и в Баб<олово.> Ц.<арское> С.<ело>!… (Gray) les jeux du Lycйe, nos leзons… Delvig et Kuchel<becker>, la poйsie -Баб<олово>
DUBIA
1827
<КЖ. С. А. УРУСОВОЙ.>
Не веровал я троице доныне: Мне бог тройной казался всё мудрен; Но вижу вас и, верой одарен, Молюсь трем грациям в одной богине.
1834
НАДПИСЬ К ВОРОТАМ ЕКАТЕРИНГОФА.
Хвостовым некогда воспетая дыра! Провозглашаешь ты природы русской скупость, Самодержавие Петра И Милорадовича глупость.
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.
(1) “Неистовый Орланд”. (итал.) (2) Альфиери. (итал.) (3) Ты знаешь край. Вильг.<ельм> Мейст.<ер>. (нем.) (4) К господину Дау. (англ.) (5) Любовь, изгнание. (франц.) (6) Нетти. (англ.) (7) Р и О. (8) Н и В. (9) Прочь, непосвященные. (лат.) (10) Таким я был прежде, и таков я и ныне. (франц.) (11) Сен-При. (франц.) (12) He презирай сонета, критик. Вордсворт. (англ.) (13) Это возраст Керубино… (франц.) (14) Мемуары Бурьена. (франц.) (15) Барри Корнуэл. (англ.) (16) Твое здоровье, Мери. (англ.) (17) Постскриптум (приписка). (лат.) (18) Мальчик, прислужник пира. (лат.)
(19) Гузла, или избранные иллирийские стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине. (франц.)
(20) Париж, 18 января 1835. Я думал, милостивый государь, что у Гузлы было только семь читателей, в том числе вы, я и корректор: с большим удовольствием узнаю, что могу причислить к ним еще двух, что составляет в итоге приличное число девять и подтверждает поговорку — никто не пророк в своем отечестве. Буду отвечать на ваши вопросы чистосердечно. Гузлу я написал по двум мотивам, — во-первых, я хотел посмеяться над “местным колоритом”, в который мы слепо ударились в лето от рождества Христова 1827. Для объяснения второго мотива расскажу вам следующую историю. В том же 1827 году мы с одним из моих друзей задумали путешествие по Италии. Мы набрасывали карандашом по карте наш маршрут. Так мы прибыли в Венецию — разумеется, на карте -где нам надоели встречавшиеся англичане и немцы, и я предложил отправиться в Триест, а оттуда в Рагузу. Предложение было принято, но кошельки наши были почти пусты, и эта “несравненная скорбь”, как говорил Рабле, остановила нас на полдороге. Тогда я предложил сначала описать ваше путешествие, продать книгопродавцу и вырученные деньги употребить на то, чтобы проверить, во многом ли мы ошиблись. На себя я взял собирание народных песен и перевод их; мне было выражено недоверие, но на другой же день я доставил моему товарищу по путешествию пять или шесть переводов. Осень я провел в деревне. Завтрак у нас был в полдень, я же вставал в десять часов; выкурив одну или две сигары и не зная, что делать до прихода дам в гостиную, я писал балладу. Из них составился томик, который я издал под большим секретом, и мистифицировал им двух или трех лиц. Вот мои источники, откуда я почерпнул этот столь превознесенный “местный колорит”: во-первых, небольшая брошюра одного французского консула в Баньялуке. Ее заглавие я позабыл, но дать о ней понятие нетрудно. Автор старается доказать, что босняки — настоящие свиньи, и приводит этому довольно убедительные доводы. Местами он употребляет иллирийские слова, чтобы выставить напоказ свои знания (на самом деле, быть-может, он знал не больше моего). Я старательно собрал все эти слова и помест
ил их в примечания. Затем я прочел главу: О нравах морлаков [итал.] из “Путешествия по Далмации” Фортиса. Там я нашел текст и перевод чисто иллирийской заплачки жены Ассана-Аги; но песня эта переведена стихами. Мне стоило большого труда получить подстрочный перевод, для чего приходилось сопоставлять повторяющиеся слова самого подлинника с переложением аббата Фортиса. При некотором терпении я получил дословный перевод, но относительно некоторых мест всё еще затруднялся. Я обратился к одному из моих друзей, знающему по-русски, прочел ему подлинник, выговаривая его на итальянский манер, и он почти вполне понял его. Замечательно, что Нодье, откопавший Фортиса и балладу Ассана-Аги и переведший с поэтического перевода аббата, еще более опоэтизировав его в своей прозе, — прокричал на всех перекрестках, что я обокрал его. Вот первый стих в иллирийском тексте: “Что белеется на горе зеленой” [иллир.] Фортис перевел: “Что же белеет средь зеленого леса” [итал.]. Нодье перевел Bosco — зеленеющая равнина; он промахнулся, потому что, как мне объяснили, gorje означает: гора. Вот и вся история. Передайте г. Пушкину мои извинения. Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался и проч. (франц.)
(21) [Заметка о Иакинфе Маглановиче.
Иакинф Магланович — единственный мне знакомый гусляр, который в то же время был бы поэтом; большинство гусляров повторяют старые песни, или самое большое — сочиняют подражания, заимствуя стихов двадцать из одной баллады, столько же из другой, и связывая всё это при помощи скверных стихов собственного изделия. Поэт наш родился в Звониграде, как он сам говорит об этом в балладе “Шиповник в Велико”. Он был сын сапожника, и его родители, повидимому, не сильно беспокоились об его образовании, ибо он не умеет ни читать, ни писать. В возрасте восьми лет он был похищен чинженегами или цыганами. Эти люди увели его в Боснию, где и обучали своему искусству, и без труда обратили его в магометанство, исповедываемое большинством среди них [все эти подробности были сообщены мне в 1817 году самим Маглановичем.]. Один “айан” или старшина в Ливне отнял его у цыган и взял себе в услужение, где он и пробыл несколько лет. Ему было пятнадцать лет, когда один католический монах обратил его в христианство, рискуя быть посаженным на кол в случае обнаружения этого; ибо турки отнюдь не поощряют миссионерской деятельности. Юный Иакинф недолго задумывался над тем, чтобы покинуть своего хозяина, достаточно сурового, как и большинство босняков; но, уходя из его дома, он задумал отмстить за дурное обращение. Однажды ночью, в грозу, он ушел из Ливно, захватив с собой шубу и саблю хозяина, с несколькими цехинами, какие ему удалось похитить. Монах, окрестивший его, сопровождал его в бегстве, совершенном, вероятно, по его совету. От Ливно до Синя, в Далмации, миль двенадцать. Беглецы скоро прибыли туда, под покровительство венецианского правительства, в безопасности от преследований айана. Здесь-то Магланович сочинил свою первую песню; он воспел свое бегство в балладе, которая привлекла внимание некоторых, и с нее-то началась его известность [я тщетно разыскивал эту балладу. Сам Магланович ее забыл или, может-быть, стыдился петь мне первый свой поэтический опыт]. Но он был без средств к существованию, а по природе своей не был расположен к труду. Благодаря морлацкому гостеприимству некоторое время он жил на подаяния сельских жителей, отплачивая им пением какой-нибудь заученной им старинной песни. Вскоре он сочинил несколько новых песен на случаи свадеб и погребений, и его присутствие стало настолько необходимым, что ни один праздник не считался удачным, если на нем не было Маглановича со своей гузлой. Так он жил в окрестностях Синя, мало беспокоясь о своих родных, судьба которых ему доныне осталась неизвестной, так как со дня похищения он ни разу не бывал в Звониграде. В двадцать пять лет это был красивый молодой человек, сильный, ловкий, прекрасный охотник и сверх того знаменитый поэт и музыкант; его уважали все, в особенности девушки. Та, которой он отдавал предпочтение, звалась Марией и была дочерью богатого морлака, по имени Злариновича. Он легко добился взаимности, и по обычаю, похитил ее. У него был соперник по имени Ульян, нечто вроде местного сеньора, который заранее проведал о похищении. Иллирийские нравы таковы, что отвергнутый любовник легко утешается и не косится на своего счастливого соперника; но этот Ульян решил ревновать и препятствовать счастью Маглановича. В ночь похищения он явился с двумя слугами в ту минуту, когда Мария села на лошадь, чтобы следовать за возлюбленным. Ульян угрожающим голосом приказал остановиться. Соперники, по обычаю, были вооружены. Магланович выстрелил первый и убил сеньора Ульяна. Если бы у него была семья, то она поддержала бы его, и он не покинул бы страны из-за таких пустяков; но он был одинок, против него — готовая на месть семья убитого. Он быстро пришел к решению и скрылся с женой в горах, где присоединился к гайдукам [род разбойников]. Он долго жил с ними и даже был ранен в лицо при схватке с пандурами [полицейские солдаты]. — Наконец, заработав кое-какие деньги, как я полагаю, не особенно честным способом, он оставил горы, купил скот и поселился в Каттаро с женой и детьми. Дом его около Смоковича, на берегу речонки или потока, впадающего в озеро Врана. Жена и дети заняты коровами и фермой; он же вечно в разъездах; часто посещает он своих старинных друзей гайдуков, но не принимает уже участия в их опасном промысле. Я встретил его в Заре впервые в 1816 г. В то время я свободно говорил по-иллирийски и сильно желал услышать какого-нибудь известного поэта. Мой друг, уважаемый воевода Николай [итал.], встретил в Белграде — месте своего жительства -Иакинфа Маглановича, ему ранее известного, и зная, что он направлялся в Зару, снабдил его письмом ко мне. Он писал мне, что если я желаю послушать гусляра, то должен сперва подпоить его, ибо вдохновение на него сходило лишь тогда, когда он бывал почти пьян. Иакинфу было в то время около шестидесяти лет. Это — высокий человек, еще крепкий и сильный для своего возраста, широкоплечий, с необычайно толстой шеей; лицо его удивительно загорелое, глаза маленькие и слегка приподнятые по углам, орлиный нос, довольно красный от крепких напитков, длинные белые усы и густые черные брови; всё это вместе дает образ, незабываемый для того, кто видел его хоть раз. Прибавьте к тому длинный шрам через бровь и вдоль щеки. Непостижимо, как он не лишился глаза при таком ранении. Голова у него была бритая, по почти всеобщему обычаю, и носил он черную барашковую шапку; платье его было очень поношенное, но притом весьма опрятное. Войдя ко мне в комнату, он передал мне письмо воеводы и присел без стеснения. Когда я прочел письмо, он сказал тоном довольно презрительного сомнения: так вы говорите по-иллирийски. Я ответил немедленно на этом языке, что достаточно понимаю по-иллирийски, чтобы оценить его песни, которые мне очень хвалили. — Ладно, ладно, отвечал он, — но я хочу есть и пить; я буду петь, когда поем. — Мы вместе пообедали. Мне казалось, что он голодал по меньшей мере дня четыре, с такой жадностью он ел. По совету воеводы, я подливал ему, и друзья мои, которые, услышав о его приходе, пришли ко мне, наполняли его стакан ежеминутно. Мы надеялись, что, когда этот необычайный голод и жажда будут удовлетворены, наш гость соблаговолит нам что-нибудь спеть. Но ожидания наши оказались напрасны. Внезапно он встал из-за стола и, опустившись на ковер у огня (дело было в декабре), заснул в пять минут, и не было никакой возможности разбудить его. Я был удачливее в другой раз: я постарался напоить его лишь настолько, чтобы воодушевить его, и тогда он спел мне много баллад, находящихся в этом сборнике. Должно-быть голос его прежде был хорош, но тогда он был немного разбит. Когда он пел, играя на гузле, глаза его оживали, и лицо принимало выражение дикой красоты, которую художники охотно заносят на полотно. Он со мной расстался довольно странным способом: пять дней жил он у меня и на шестой утром ушел, и я тщетно ждал его до вечера. Мне сказали, что он ушел из Зары к себе домой; но в то же время я заметил исчезновение пары английских пистолетов, которые, до его поспешного ухода, висели у меня в комнате. Я должен добавить к его чести, что он мог равным образом унести и мой кошелек и золотые часы, которые были раз в десять дороже, чем взятые им пистолеты. В 1817 году я провел дня два в его доме, где он принял меня, выказав живейшую радость. Жена его и все дети и внуки окружили меня и обнимали, а когда я ушел от них, старший сын служил мне проводником в горах в течение нескольких дней, причем невозможно было уговорить его принять какое бы то им было вознаграждение. (франц.)]
(22) Я воздвиг памятник. (лат.) (23) Польша не погибла! (польск.) (24) Пролог. (франц.) (25) мертвецы меня отвлекали. (франц.) (26)(Грей) лицейские игры, наши уроки… Дельвиг и Кюхель<бекер>, поэзия. (франц.) (27) Варнта. (англ.) (28) Сомнительные. (лат.)
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ. (1) Фонтаном слез.
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.
(1) Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, — следствие чувства превосходства, быть может мнимого. Из частного письма. (2) Будь здоров. (3) Безделье. (4) О, деревня! Гораций (5) Она была девушка, она была влюблена. Мальфилатр (6) Нравственность в природе вещей. Неккер (7) Что вы напишете на этих листках? (8) Вся ваша Аннета. (9) Проснитесь, спящая красотка. (10) Прекрасная Нина. (11) Прекрасная Татьяна. (12) Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно. Петрарка (13) Но времена иные. (14) Мой ангел! — “Пашенька!” (15) Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай. Байрон (16) благопристойности… (17) вульгарно (18) И отлично. (19) “благословенна” <иль> “мой кумир” (20) Оставьте всякую надежду, вы, сюда входящие. (21) Все знали, что он употребляет белила; и я, совершенно этому не веривший, начал догадываться о том не только по улучшению цвета его лица или потому, что находил баночки из-под белил на его туалете, но потому, что, зайдя однажды утром к нему о комнату, я застал его за чисткой ногтей при помощи специальной щеточки; это занятие он гордо продолжал в моем присутствии. Я решил, что человек, который каждое утро проводит два часа за чисткой ногтей, может потратить несколько минут, чтобы замазать белилами недостатки кожи.
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ
(1) Муза венчает славу, а слава Музу
(2) Ну!..
(3) Что это значит “православние”?.. Рвань окаянная, проклятая сволочь! Чорт возьми, мейн герр, сударь, я прямо взбешен: можно подумать, что у них нет рук, чтобы драться, а только ноги, чтобы удирать.
(4) Позор.
(5) Тысячу дьяволов! Я не сдвинусь отсюда ни на шаг — раз дело начато, надо его кончить. Что вы скажете на это, мейн герр?
(6) Вы правы.
(7) Чорт, дело становится жарким! Этот дьявол — Самозванец, как они его называют, отчаянный головорез <в подлиннике грубее>. Как вы полагаете, мейн герр?
(8) О да!
(9) Вот глядите, глядите! Завязался бой в тылу у неприятеля. Это наверно ударил молодой Басманов.
(10) Я так полагаю.
(11) А вот и наши немцы! — Господа!.. Мейн герр, велите же им построиться и, чорт возьми, пойдем в атаку!
(12) Отлично. Стой!
(13) Марш!
(14) С нами бог!
(15) “Скупой рыцарь” (англ.)
(16) (в сторону)
(17) О вы, которые знаете… (итал.)
(18) Лепорелло. О преславная статуя великого командора!.. Ах, хозяин! (Дон Жуан) (итал.)
(19) чумный город
(20) A. M. D. — Ave Mater Dei, Славься, Матерь Божья. (лат.)
(21) Свет небесный, святая роза! (лат.)
(22) Действие I Папесса дочь честного ремесленника, который дивится ее учености, простоватая мать, не видящая в этом ничего хорошего. Жильбер приглашает ученого посмотреть на его [семью] дочь — чудо в семье. Приготовления, в которых матери приходится все делать одной. Страсть к знанию. Ученый (демон знания) является среди всех собравшихся, по приглашению Жильбера. — Он беседует только с Жанной и уходит. Пересуды женщин, радость отца — заботы и гордость дочери. Она убегает из дому, чтобы отправиться в Англию <?> учиться в университете. Она перед св. Симоном. Честолюбие.
(23) Действие II Жанна в университете под именем Жана Майнцского. Она сближается с молодым испанским дворянином [который отвлекает ее, но она преодолевает это]. — Любовь, ревность, дуэль — в рассказе. Жанна защищает диссертацию и становится доктором. Жанна в качестве настоятеля монастыря; строгий устав, который она там вводит. Монахи жалуются… Жанна в Риме, кардиналом, [ее слава], папа умирает. — [Конклав]- ее делают папой —
(24) Действие III Жанна начинает скучать. Появляется испанский посланник, ее товарищ в годы ученья. [Она его ревнует]. Они узнают друг друга. Она грозит ему инквизицией, а он разоблачением. Он пробирается к ней. Она становится его любовницей. Она рожает между Колизеем и монастырем.** Дьявол ее уносит.
***
(25) Если это будет драмой, она слишком будет напоминать “Фауста” — лучше сделать из этого поэму в стиле “Кристабель” или же в октавах.
БРАТЬЯ РАЗБОЙНИКИ
1821-1822
Не стая воронов слеталась На груды тлеющих костей, За Волгой, ночью, вкруг огней Удалых шайка собиралась. Какая смесь одежд и лиц, Племен, наречий, состояний! Из хат, из келий, из темниц Они стеклися для стяжаний! Здесь цель одна для всех сердец — Живут без власти, без закона. Меж ними зрится и беглец С брегов воинственного Дона, И в черных локонах еврей, И дикие сыны степей, Калмык, башкирец безобразный, И рыжий финн, и с ленью праздной Везде кочующий цыган! Опасность, кровь, разврат, обман — Суть узы страшного семейства Тот их, кто с каменной душой Прошел все степени злодейства; Кто режет хладною рукой Вдовицу с бедной сиротой, Кому смешно детей стенанье, Кто не прощает, не щадит, Кого убийство веселит, Как юношу любви свиданье.
Затихло всё, теперь луна Свой бледный свет на них наводит, И чарка пенного вина Из рук в другие переходит. Простерты на земле сырой Иные чутко засыпают, И сны зловещие летают Над их преступной головой. Другим рассказы сокращают Угрюмой ночи праздный час; Умолкли все — их занимает Пришельца нового рассказ, И всё вокруг его внимает:
“Нас было двое: брат и я. Росли мы вместе; нашу младость Вскормила чуждая семья: Нам, детям, жизнь была не в радость; Уже мы знали нужды глас, Сносили горькое презренье, И рано волновало нас Жестокой зависти мученье. Не оставалось у сирот Ни бедной хижинки, ни поля; Мы жили в горе, средь забот, Наскучила нам эта доля, И согласились меж собой Мы жребий испытать иной; В товарищи себе мы взяли Булатный нож да темну ночь; Забыли робость и печали, А совесть отогнали прочь.
Ах, юность, юность удалая! Житье в то время было нам, Когда, погибель презирая, Мы всё делили пополам. Бывало только месяц ясный Взойдет и станет средь небес, Из подземелия мы в лес Идем на промысел опасный. За деревом сидим и ждем: Идет ли позднею дорогой Богатый жид иль поп убогой, — Всё наше! всё себе берем. Зимой бывало в ночь глухую Заложим тройку удалую, Поем и свищем, и стрелой Летим над снежной глубиной. Кто не боялся нашей встречи? Завидели в харчевне свечи — Туда! к воротам, и стучим, Хозяйку громко вызываем, Вошли -всё даром: пьем, едим И красных девушек ласкаем!
И что ж? попались молодцы; Не долго братья пировали; Поймали нас — и кузнецы Нас друг ко другу приковали, И стража отвела в острог.
Я старший был пятью годами И вынесть больше брата мог. В цепях, за душными стенами Я уцелел — он изнемог. С трудом дыша, томим тоскою, В забвеньи, жаркой головою Склоняясь к моему плечу, Он умирал, твердя всечасно: “Мне душно здесь… я в лес хочу… Воды, воды!..” но я напрасно Страдальцу воду подавал: Он снова жаждою томился, И градом пот по нем катился. В нем кровь и мысли волновал Жар ядовитого недуга; Уж он меня не узнавал И поминутно призывал К себе товарища и друга. Он говорил: “где скрылся ты? Куда свой тайный путь направил? Зачем мой брат меня оставил Средь этой смрадной темноты? Не он ли сам от мирных пашен Меня в дремучий лес сманил, И ночью там, могущ и страшен, Убийству первый научил? Теперь он без меня на воле Один гуляет в чистом поле, Тяжелым машет кистенем И позабыл в завидной доле Он о товарище совсем!..” То снова разгорались в нем Докучной совести мученья: Пред ним толпились привиденья, Грозя перстом издалека. Всех чаще образ старика, Давно зарезанного нами, Ему на мысли приходил; Больной, зажав глаза руками, За старца так меня молил: “Брат! сжалься над его слезами! Не режь его на старость лет… Мне дряхлый крик его ужасен… Пусти его — он не опасен; В нем крови капли теплой нет… Не смейся, брат, над сединами, Не мучь его… авось мольбами Смягчит за нас он божий гнев!..” Я слушал, ужас одолев; Хотел унять больного слезы И удалить пустые грезы. Он видел пляски мертвецов, В тюрьму пришедших из лесов То слышал их ужасный шопот, То вдруг погони близкий тoпoт, И дико взгляд его сверкал, Стояли волосы горою, И весь как лист он трепетал. То мнил уж видеть пред собою На площадях толпы людей, И страшный ход до места казни, И кнут, и грозных палачей… Без чувств, исполненный боязни, Брат упадал ко мне на грудь. Так проводил я дни и ночи, Не мог минуты отдохнуть, И сна не знали наши очи.
Но молодость свое взяла: Вновь силы брата возвратились, Болезнь ужасная прошла, И с нею грезы удалились. Воскресли мы. Тогда сильней Взяла тоска по прежней доле; Душа рвалась к лесам и к воле, Алкала воздуха полей. Нам тошен был и мрак темницы, И сквозь решетки свет денницы, И стражи клик, и звон цепей, И легкой шум залетной птицы.
По улицам однажды мы, В цепях, для городской тюрьмы Сбирали вместе подаянье, И согласились в тишине Исполнить давнее желанье; Река шумела в стороне, Мы к ней — и с берегов высоких Бух! поплыли в водах глубоких. Цепями общими гремим, Бьем волны дружными ногами, Песчаный видим островок И, рассекая быстрый ток, Туда стремимся. Вслед за нами Кричат: “лови! лови! уйдут!” Два стража издали плывут, Но уж на остров мы ступаем, Оковы камнем разбиваем, Друг с друга рвем клочки одежд, Отягощенные водою… Погоню видим за собою; Но смело, полные надежд, Сидим и ждем. Один уж тонет, То захлебнется, то застонет И как свинец пошел ко дну. Другой проплыл уж глубину, С ружьем в руках, он в брод упрямо, Не внемля крику моему, Идет, но в голову ему Два камня полетели прямо — И хлынула на волны кровь; Он утонул — мы в воду вновь, За нами гнаться не посмели, Мы берегов достичь успели И в лес ушли. Но бедный брат… И труд и волн осенний хлад Недавних сил его лишили: Опять недуг его сломил, И злые грезы посетили. Три дня больной не говорил И не смыкал очей дремотой; В четвертый грустною заботой, Казалось, он исполнен был; Позвал меня, пожал мне руку, Потухший взор изобразил Одолевающую муку; Рука задрогла, он вздохнул И на груди моей уснул.
Над хладным телом я остался, Три ночи с ним не расставался, Всё ждал, очнется ли мертвец? И горько плакал. Наконец Взял заступ; грешную молитву Над братней ямой совершил И тело в землю схоронил… Потом на прежнюю ловитву Пошел один… Но прежних лет Уж не дождусь: их нет, как нет! Пиры, веселые ночлеги И наши буйные набеги — Могила брата всё взяла. Влачусь угрюмый, одинокой, Окаменел мой дух жестокой, И в сердце жалость умерла Но иногда щажу морщины: Мне страшно резать старика; На беззащитные седины Не подымается рука. Я помню, как в тюрьме жестокой Больной, в цепях, лишенный сил, Без памяти, в тоске глубокой За старца брат меня молил”.
ОТРЫВКИ И НАБРОСКИ
I.
<ВАДИМ>
Вадим. Ты видел Новгород; ты слышал глас народа; Скажи, Рогдай — жива ль славянская свобода? Иль князя чуждого покорные рабы Решились оправдать гонения судьбы?
Рогдай. Вадим, надежда есть, народ нетерпеливый, Старинной вольности питомец горделивый, Досадуя, влачит позорный свой ярем; Как иноземный гость, неведомый никем, Являлся я в домах, на стогнах и на вече. Вражду к правительству я зрел на каждой встрече… Уныние везде, торговли глас утих, Встревожены умы, таится пламя в них. Младые граждане кипят и негодуют — Вадим, они тебя с надеждой именуют…
Вадим. Безумные! Давно ль они в глазах моих Встречали торжеством властителей чужих И вольные главы под иго преклоняли? Изгнанью моему давно ль рукоплескали?.. Теперь зовут меня — а завтра может вновь. Неверна их вражда, неверна их любовь, Но я не изменю —
***
II.
— Скажи, какой судьбой друг другу мы попались? В одном углу живем — а месяц не видались. Откуда и куда? — Я шел к тебе, сестра. Хотелось мне с тобой увидеться. — Пора. — Ей богу, занят был. — Да чем? — Делами, службой. Я, право, дорожу, сестра, твоею дружбой. Люблю тебя душой, и рад бы иногда С тобою посидеть… Но, видишь ли, беда-Никак не съедемся: я дома, ты в карете — — Но мы могли бы в свете Видаться каждый день. — Конечно! я бы мог -Пуститься в [знатный] <свет>. Нет, нет, избави бог! По счастью, модный круг совсем теперь не в моде. Мы, знаешь, милая, все нынче на свободе. Не ездим в общества, не знаем наших дам. Мы их оставили на жертву [старикам], Любезным баловням осьмнадцатого века. А впрочем — не найдешь живого человека В отборном обществе. -Хвалиться есть ли чем? Что тут хорошего? Ну, я прощаю тем, Которые, пустясь в пятнадцать лет на волю, Привыкли [нехотя] лишь к пороху [да к] полю. Казармы нравятся им больше наших зал. Но ты, который в век в биваках не живал, Который не видал походной пыли сроду — Зачем перенимать у них пустую моду? Какая нужда в том? — В кругу своем они О дельном говорят, читают Жомини. — Да ты не читывал с тех пор, как ты родился. Ты шлафорком одним да трубкою пленился. Ты жить не можешь там, где должен быть одет, Где [вечно] не курят, где только банка нет —
***
III.
— Насилу выехать решились из Москвы. — Здорова ль, душенька? — Здоровы ль, сударь, вы?
*
— Смешно: ни надписи ни подписи — кому же? Вдове? не может быть! Ну, кто ж соперник мой? А! верно Сонюшке! смиреннице такой. Пора [ей] хлопотать <о муже>.
*
— Ну, как живете в подмосковной? Что Ольга Павловна? — Мы ждали, ждали вас. Мы думали, ваш жар любовный Уж и погас— [И с бельведера] вдаль <?> смотрели беспрестанно, Не мчится, Спешить бы слишком было странно — Я не любовник, а жених. А что ее сестра? — [Ей,] кажется, не скучно: Эльвиров с нею неразлучно. — Ага. — Вчера был здесь, сегодня ждем его. Так точно, от него. Что с вами? — Ничего. — [Ей богу,] сердце не на месте. — Пожалуй, милая, вот это письмецо Тихонько подложи. — Кому? — Моей невесте. Да, Ольге Павловне — что смотришь мне в лицо? Не прямо в руки ей, конечно. Не проболтайся ж, друг сердечный. — [Ей богу, вас понять] нельзя. Она ведь знает вашу руку. — Да [письмецо писал не я]. — Вот выдумали штуку! Хотите испытать — невесту? — Как не так. Мне? ревновать! избави боже. Я всё же не дитя, [а пуще] не дурак. — А что же? — Браслеты я купил — прикажешь, покажу. Вот Ольге Павловне обновка. А знаешь ли, что я тебе скажу: Дарю ее тебе, примерная плутовка. — Помилуйте, да мне — и думать я не смела. Мне совестно… я вся горю. Покорно вас благодарю. Я так… — [Послушай!] — улетела.
***
IV.
<ПЕРЕВОД ИЗ К. БОНЖУРА.>
— Она меня зовет: поеду или нет? Всё слезы, жалобы, упреки… мочи нет — Откланяюсь, пора — она мне надоела. К тому ж и без нее мне слишком много дела. Я [нынче] отыскал за Каменным мостом Вдову с племянницей; пойду туда пешком Под видом будто бы невинного гулянья. Ах!.. матушка идет… предвижу увещанья… А, здравствуйте, maman… — Куда же ты, постой. Я шла к тебе, мой друг, мне надобно с тобой О деле говорить… — Я знал. — [Возьми ж терпенье]. Мой друг, не нравится твое мне поведенье. — А в чем же? — Да во всем — во-первых, ты жены Не видишь никогда — вы как разведены…. Адель всегда одна — [всё дома] — ты в карете, На скач<к>е, в опере, на балах, вечно в свете — Или уже нельзя с женою посидеть? — Да право некогда… — Ты дома б мог иметь Обеды, вечера — ты должен бы представить Жену свою везде… пора, пора исправить Привычки прежние. — Нельзя ли сам собой Отвыкнуть наконец от жизни холостой? Я сделаю тебе другое замечанье…
***
V.
Графиня (одна, держит письмо). “Через неделю буду в Париже непременно”…. Письмо от двенадцатого, сегодня осьмнадцатое; он приедет завтра! Боже мой, что мне делать?
(Входит Дорвиль.)
Дорвиль. Здравствуйте, мой ангел, каково вам сегодня? Послушайте, что я вам расскажу — умора…. Что с вами? вы в слезах.
Графиня. Вы чудовище.
Дорвиль. Опять! Ну, что за беда? Всё дело останется в тайне. Слава богу, никто ничего не подозревает; все думают, что у вас водяная. На днях всё будет кончено. Вы для виду останетесь еще недель шесть в своей комнате, потом опять явитесь в свет и все вам обрадуются.
Графиня. Удивляюсь вашему красноречию. А муж?
Дорвиль. Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают Месяца через три он приедет к нам из армии, мы примем его как ни в чем не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится — и тогда…
Графиня. Прочтите это письмо.
Дорвиль. Ах, боже мой!
Графиня. Нечего глаза таращить. Я пропала — вы погубили меня.
Дорвиль. Ангел мой! Я в отчаянии. Что с нами будет!
Графиня. С нами! с вами ничего не будет, а меня граф убьет.
Дорвиль. Кто его звал? Какая досада.
Графиня. Досада! вам досадно потому, что вам некуда будет ездить на вечер, пока не заведете себе другой любовницы (баронессы д’Овре, например. Несносная мигушка). (Передразнивает ее.) Видите, что вы чудовище: я гибну, а вы смеетесь.
Дорвиль. Я не допущу его до Парижа, я поеду навстречу к графу. Мы поссоримся, я вызову его на дуэль и проколю его.
Графиня. Какой ужас! Я не позволю вам проколоть моего мужа. Он для меня был всегда так добр. Я перед ним кругом виновата, я могла забыть все свои обязанности, изменить ему… и для кого?… для изверга, который не посовестился….. оставьте меня, говорят вам, оставьте меня.
Дорвиль. Поезжайте в свою деревню, в Британию.
Графиня. Это зачем? Разве граф за мною не поскачет?
Дорвиль. Скройтесь в мой замок.
Графиня. Вот еще! а шум? а соблазн? но, может быть, вам того и надобно. Вы хотите, чтоб весь свет узнал о моем бесчестии: самолюбие ваше того требует.
Дорвиль. Как вы несправедливы! но что же нам делать?
Графиня. Вот до чего довели вы меня! ах, Дорвиль! я говорила вам, вы не хотели мне верить, вы поставили на своем; посмотрите, что из этого вышло…. Нечего ко мне ласкаться, подите прочь. Дорвиль, Дорвиль! перестаньте. Вы с ума сошли. Ах!… постойте; какая прекрасная мысль.
Дорвиль. Что такое?
Графиня. Я умру со стыда, но нет иного способа.
Дорвиль. Что ж такое?
Графиня. После узнаете.
***
VI.
От этих знатных господ покою нет и нашему брату тюремщику. Простых людей, слава богу, мы вешаем каждую пятницу, и никогда с ними никаких хлопот. Прочтут им приговор, священник причастит их на скорую руку — дадут бутылку вина, коли есть жена или ребятишки, коли отец или мать еще живы, впустишь их на минуту, а чуть лишь слишком завоют или заболтаются, так и вон милости просим. На рассвете придет за ними Жак, палач — и всё кончено. А вот посадили к нам графа Конрада, так я и жизни не рад. — Я у него на посылках. Принеси — то-то, скажи -то, кликни — того-то. Начальство поминутно меня требует: всё ли у тебя исправно? да не ушел ли он? да не зарезался бы он? да доволен ли он? Чорт побери знатных господ! И с тех пор, как судьи приговорили его к смерти -так тюрьма моя сделалась трактиром, — ей богу, трактиром. И друзья, и родня, и знакомые — все лезут с ним прощаться — отпирай всякому, да смотри за всеми, да не смей никого обидеть — и хоть бы что-нибудь в руку перепало — да нет, всё народ благородный — свободен от всех податей. Право, ни на что не похоже! Слава богу, что утром отрубят ему голову — а уж эту ночь напляшемся… (Стучат.) Это кто стучится? (Идет к дверям и отворяет окошечко.) Что вам надобно?
Слуга (за дверью). Отворяй, — графиня с дочерью!
Тюремщик. А где пропуск?
Слуга (бросает ему бумагу). На! скорее ж! поворачивайся!
Тюремщик. Сейчас, сейчас! экая каторга!
(Отворяет двери. Входят графиня и дочь ее, обе в черном платьи. Тюремщик им низко кланяется.)
***
VII.
<ПАПЕССА ИОАННА.>
Acte 1.
La [papesse] fille d’un honnкte artisan, йtonnй de son savoir, la mиre, vulgaire, n’y voyant rien de bon. Gilbert invite un savant а venir voir saffamills] fille — le prodige de famille. Prйparatifs — ou la mиre est seule а faire tout. La passion da sav<oir.> Le savant (le dйmon du savoir) arrive au milieude tout le monde invitй par Gilb<ert> — Il ne parle qu’avec Jeanne et s’en va. Commйrage des femmes, joie du pйre — soucis et orgueil de la fille. Elle fuit pour aller en Angleterre (?) йtudier а l’universitй. Elle devant St. Simon. L’ ambition.
Acte II. Jeanne а l’universitй, sour le nom de Jean de Mayence. Elle se lie avec un Jeune gentilhomme espagnol [qui lui donne des distractions, dont elle triomphe]. — Amour, jalousie, duel — en rйcit. Jeanne soutient une these et est faite docteur. — Jeanne prieur d’un couvent; rиgle austиre qu’elle y йtablit. Les moines se plaignent… Jeanne а Rome, cardinal, [sa g<loire>], le pape meurt — [Conclave] — elle est faite pape — -.
Acte III. Jeanne commence а s’ennuyer. Arrive l’ambass<adeur> d’Esp<agne>, son condisciple. [Elle en devient jalouse]. Leur reconnaissance. Elle le menace de l’lnquisition, et lui d’un йclat. Il pйnиtre jusqu’а elle. Elle devient sa maоtresse. Elle accouche entre le Colisйe et le couvent de **. Le diable l’emporte.
Si c’est un drame, il rappellera trop le Faust — il vaut mieux en faire un роете dans le style de Cristabel, ou bien en octaves.
***
VIII.
— И ты тут был? — Расскажи как это случилось? — Изволь — я только расплатился с хозяином и хотел уже выдти, как вдруг слышу страшный шум; и граф сюда входит со всею своею свитою. Я скорее снял шляпу, и по стенке стал пробираться до дверей, но он увидел меня <и> спросил, что я за человек. — Я Гаспар Дик, кровельщик, готовый к вашим услугам милостивый граф, — отвечал я с поклоном — и стал пятиться к дверям, но он опять со мной заговорил и безо всякого ругательства. — “А сколько ты вырабатываешь в день, Гаспар Дик?” — Я призадумался — зачем этот вопрос? Не думает ли он о новом налоге? На всякой случай я отвечал ему осторожно: “Мил<остивый> граф, — день на день не похож; в иной выработаешь пять и шесть копеек, а в другой и ничего”. — “А женат ли ты, Гаспар Дик?” — Я тут опять призадумался. — Зачем ему знать, женат ли я? Однако, отвечал ему смело — “Женат”. — “И дети есть?” — И дети есть — (Я решился говорить всю правду, ничего не утаивая). — Тогда граф оборотился к своей свите и сказал: “Господа, я думаю, что будет ненастье; моя абервильская рана что-то начинает ныть. — Поспешим до дождя доехать; велите скорее седлать лошадей”. —
<АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО>
Железной волею Петра Преображенная Россия. Н. Языков.
ГЛАВА I.
Я в Париже; Я начал жить, а не дышать. Д<митриев> Журнал путешественника.
В числе молодых людей, отправленных Петром Великим в чужие края для приобретения cведений, необходимых государству преобразованному, находился его крестник, арап Ибрагим. Он обучался в парижском военном училище, выпущен был капитаном артилерии, отличился в испанской войне, и тяжело раненый, возвратился в Париж. Император посреди обширных своих трудов не преставал осведомляться о своем любимце и всегда получал лестные отзывы насчет его успех<ов> и поведения. Петр был очень им доволен и неоднократно звал его в Россию, но Ибрагим не торопился. Он отговаривался различными предлогами, то раною, то желанием усовершенствовать свои познания, то недостатком в деньгах, и Петр снисходительствовал его просьбам, просил его заботиться о своем здаровии, благодарил за ревность к учению, и крайне бережливый в собственных своих расходах, не жалел для него своей казны, присовокупляя к червонцам отеческие советы и предостерегательные наставления. По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. Последние годы царствования Людовика XIV, ознаменованные строгой набожностию двора, важностию и приличием, не оставили никаких следов. Герцог Орлеанский, соединяя многие блестящие качества с пороками всякого рода, к несчастию не имел и тени лицемерия. Оргии Пале-рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен. На ту пору явился Law; алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей. Между тем, общества представляли картину самую занимательную. Образованность и потребность веселиться сблизили все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, всё, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято с одинаковой благосклонностью. Литература, Ученость и Философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого света угождать моде, управляя ее мнениями. Женщины царствовали, но уже не требовали обожания. Поверхностная вежливость заменила глубокое почтение. Проказы герцога Ришелье, Алкивиада новейших Афин, принадлежат истории и дают понятие о нравах сего времени.
Temps fortunй, marquй par la licence, Oщ la folie, agitant son grelot, D’un pied lйger parcourt toute la France, Oщ nul mortel ne daigne кtre dйvot, Oщ l’on fait tout exceptй pйnitence.
Появление Ибрагима, его наружность, образованность и природный ум возбудили в Париже общее внимание. Все дамы желали видеть у себя le Nиgre du czar и ловили его на перехват; регент приглашал его не раз на свои веселые вечера; он присутствовал на ужинах, одушевленных молодостию Аруэта и старостию Шолье, разговорами Монтеские и Фонтенеля; не пропускал ни одного бала, ни одного праздника, ни одного первого представления, и предавался общему вихрю со всею пылкостию своих лет и своей породы. Но мысль променять это рассеяние, эти блестящие забавы на суровую простоту Петербургского двора не одна ужасала Ибрагима. Другие сильнейшие узы привязывали его к Парижу. Молодой африканец любил. Графиня D., уже не в первом цвете лет, славилась еще своею красотою. 17 лет, при выходе ее из монастыря, выдали ее за человека, которого она не успела полюбить и который впоследствии никогда о том не заботился. Молва приписывала ей любовников, но по снисходительному уложению света она пользовалась добрым именем, ибо нельзя было упрекнуть ее в каком-нибудь смешном или соблазнительном приключенье. Дом ее был самый модный. У ней соединялось лучшее парижское общество. Ибрагима представил ей молодой Мервиль, почитаемый вообще последним ее любовником, что и старался он дать почувствовать всеми способами. Графиня приняла Ибрагима учтиво, но безо всякого особенного внимания; это польстило ему. Обыкновенно смотрели на молодого негра как на чудо, окружали его, осыпали приветствиями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видом благосклонности, оскорбляло его самолюбие. Сладостное внимание женщин, почти единственная цель наших усилий, не только не радовало его сердца, но даже исполняло горечью и негодованием. Он чувствовал, что он для них род какого-то редкого зверя, творенья особенного, чужого, случайно перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего. Он даже завидовал людям, никем не замечанным, и почитал их ничтожество благополучием. Мысль, что природа не создала его для взаимной страсти, избавила его от самонадеянности и притязаний самолюбия, что придавало редкую прелесть обращению его с женщинами. Разговор его был прост и важен; он понравился графине D., которой надоели вечные шутки и тонкие намеки французского остроумия. Ибрагим часто бывал у ней. Мало по малу она привыкла к наружности молодого негра и даже стала находить что-то приятное в этой курчавой голове, чернеющей посреди пудреных париков ее гостиной. (Ибрагим был ранен в голову, и вместо парика носил повязку.) Ему было 27 лет от роду; он был высок и строен, и не одна красавица заглядывалась на него с чувством более лестным нежели простое любопытство, но предубежденный Ибрагим или ничего не замечал или видел одно кокетство. Когда же взоры его встречались со взорами графини, недоверчивость его исчезала. Ее глаза выражали такое милое добродушие, ее обхождение с ним было так просто, так непринужденно, что невозможно было в ней подозревать и тени кокетства или насмешливости. Любовь не приходила ему на ум — а уже видеть графиню каждый день было для него необходимо. Он повсюду искал ее встречи, и встреча с нею казалась ему каждый раз неожиданной милостию неба. Графиня, прежде чем он сам, угадала его чувства. Что ни говори, а любовь без надежд и требований трогает сердце женское вернее всех расчетов обольщения. В присутствии Ибрагима, графиня следовала за всеми его движениями, вслушивалась во все его речи; без него она задумывалась и впадала в обыкновенную свою рассеянность… Мервиль первый заметил эту взаимную склонность, и поздравил Ибрагима. Ничто так не воспламеняет любви, как ободрительное замечание постороннего. Любовь слепа и, не доверяя самой себе, торопливо хватается за всякую опору. Слова Мервиля пробудили Ибрагима. Возможность обладать любимой женщиной доселе не представлялась его воображению; надежда вдруг озарила его душу; он влюбился без памяти. Напрасно графиня, испуганная исступлению его страсти, хотела противуставить ей увещания дружбы и советы благоразумия, она сама ослабевала. Неосторожные вознаграждения быстро следовали оно за другим. И наконец, увлеченная силою страсти ею же внушенной, изнемогая под ее влиянием, она отдалась восхищенному Ибрагиму….. Ничто не скрывается от взоров наблюдательного света. Новая связь графини стала скоро всем известна. Некоторые дамы изумлялись ее выбору, многим казался он очень естественным. Одни смеялись, другие видели с ее стороны непростительную неосторожность. В первом упоении страсти Ибрагим и графиня ничего не замечали, но вскоре двусмысленные шутки мужчин и колкие замечания женщин стали до них доходить. Важное и холодное обращение Ибрагима доселе ограждало его от подобных нападений; он выносил их нетерпеливо и не знал, чем отразить. Графиня, привыкшая к уважению света, не могла хладнокровно видеть себя предметом сплетней и насмешек. Она то со слезами жаловалась Ибрагиму, то горько упрекала его, то умоляла за нее не вступаться, чтоб напрасным шумом не погубить ее совершенно. Новое обстоятельство еще более запутало ее положение. Обнаружилось следствие неосторожной любви. Утешения, советы, предложения — всё было истощено и всё отвергнуто. Графиня видела неминуемую гибель и с отчаянием ожидала ее. Как скоро положение графини стало известно, толки начались с новою силою. Чувствительные дамы ахали от ужаса; мужчины бились об заклад, кого родит графиня: белого ли или черного ребенка. Эпиграммы сыпались на счет ее мужа, который один во всем Париже ничего не знал и ничего не подозревал. Роковая минута приближалась. Состояние графини было ужасно. Ибрагим каждый день был у нее. Он видел, как силы душевные и телесные постепенно в ней исчезали. Ее слёзы, ее ужас возобновлялись поминутно. Наконец она почувствовала первые муки. Меры были приняты наскоро. Графа нашли способ удалить. Доктор приехал. Дня два перед сим уговорили одну бедную женщину уступить в чужие руки новорожденного своего младенца; за ним послали поверенного. Ибрагим находился в кабинете близ самой спальни, где лежала несчастная графиня. Не смея дышать, он слышал ее глухие стенанья, шопот служанки и приказанья доктора. Она мучилась долго. Каждый стон ее раздирал его душу; каждый промежуток молчания обливал его ужасом….. вдруг он услышал слабый крик ребенка, и, не имея силы удержать своего восторга, бросился в комнату графини — черный младенец лежал на постеле в ее ногах. Ибрагим к нему приближился. Сердце его билось сильно. Он благословил сына дрожащею рукою. Графиня слабо улыбнулась и протянула ему слабую руку….. но доктор, опасаясь для больной слишком сильных потрясений, оттащил Ибрагима от ее постели. Новорожденного положили в крытую корзину и вынесли из дому по потаенной лестнице. Принесли другого ребенка и поставили его колыбель в спальне роженицы. Ибрагим уехал немного успокоенный. Ждали графа. Он возвратился поздно, узнал о счастливом разрешении супруги и был очень доволен. Таким образом публика, ожидавшая соблазнительного шума, обманулась в своей надежде и была принуждена утешаться единым злословием. Всё вошло в обыкновенный порядок. Но Ибрагим чувствовал, что судьба его должна была перемениться, и что связь его рано или поздно могла дойти до сведения графа D. В таком случае, что бы ни произошло, погибель графини была неизбежна. Он любил страстно и так же был любим; но графиня была своенравна и легкомысленна. Она любила не в первый раз. Отвращение, ненависть могли заменить в ее сердце чувства самые нежные. Ибрагим предвидел уже минуту ее охлаждения; доселе он не ведал ревности, но с ужасом ее предчувствовал; он воображал, что страдания разлуки должны быть менее мучительны, и уже намеревался разорвать несчастную связь, оставить Париж и отправиться в Россию, куда давно призывали его и Петр и темное чувство собственного долга.
ГЛАВА II.
<He сильно нежит красота, Не столько восхищает радость, Не столько легкомыслен ум, Не столько я благополучен… Желанием честей размучен. Зовет, я слышу, славы шум! Державин.>
Дни, месяцы проходили и влюбленный Ибрагим не мог решиться оставить им обольщенную женщину. Графиня час от часу более к нему привязывалась. Сын их воспитывался в отдаленной провинции. Сплетни света стали утихать, и любовники начинали наслаждаться большим спокойствием, молча помня минувшую бурю и стараясь не думать о будущем. Однажды Ибрагим был у выхода герцога Орлеанского. Герцог, проходя мимо его, остановился и вручил ему письмо, приказав прочесть на досуге. Это было письмо Петра I-го. Государь, угадывая истинную причину его отсутствия, писал герцогу, что он ни в чем неволить Ибрагима не намерен, что предоставляет его доброй воле возвратиться в Россию или нет, но что во всяком случае он никогда не оставит прежнего своего питомца. Это письмо тронуло Ибрагима до глубины сердца. С той минуты участь его была решена. На другой день он объявил Регенту свое намерение немедленно отправиться в Россию. “Подумайте о том, что делаете”, сказал ему герцог, “Россия не есть ваше отечество; не думаю, чтоб вам когда-нибудь удалось опять увидеть знойную вашу родину; но ваше долговременное пребывание во Франции сделало вас равно чуждым климату и образу жизни полудикой России. Вы не родились подданным Петра. Поверьте мне: воспользуйтесь его великодушным позволением. Останьтесь во Франции, за которую вы уже проливали свою кровь, и будьте уверены, что и здесь ваши заслуги и дарования не останутся без достойного вознаграждения”. Ибрагим искренно благодарил герцога, но остался тверд в своем намерение. “Жалею”, сказал ему регент, “но, впрочем, вы правы”. Он обещал ему отставку и написал обо всем русскому царю. Ибрагим скоро собрался в дорогу. Накануне своего отъезда провел он, по обыкновению, вечер у графини D. Она ничего не знала; Ибрагим не имел духа ей открыться. Графиня была спокойна и весела. Она несколько раз подзывала его к себе и шутила над его задумчивостью. После ужина все разъехались. Остались в гостиной графиня, ее муж да Ибрагим. Несчастный отдал бы всё на свете, чтоб только остаться с нею наедине; но граф D., казалось, расположился у камина так спокойно, что нельзя было надеяться выжить его из комнаты. — Все трое молчали. “Bonne nuit”, сказала наконец графиня. Сердце Ибрагима стеснилось и вдруг почувствовало все ужасы разлуки. Он стоял неподвижно. “Bonne nuit, messieurs”, повторила графиня. Он всё не двигался…. наконец глаза его потемнели, голова закружилась, он едва мог выдти из комнаты.. Приехав домой, он почти в беспамятстве написал следующее письмо: “Я еду, милая Леонора, оставляю тебя навсегда. Пишу тебе, потому что не имею сил иначе с тобою объясниться. “Счастие мое не могло продолжиться. Я наслаждался им вопреки судьбе и природе. Ты должна была меня разлюбить; очарование должно было исчезнуть. Эта мысль меня всегда преследовала, даже в те минуты, когда, казалось, забывал я всё, когда у твоих ног упивался я твоим страстным самоотвержением, твоею неограниченною нежностию….. Легкомысленный свет беспощадно гонит на самом деле то, что дозволяет в теории: его холодная насмешливость, рано или поздно, победила бы тебя, смирила бы твою пламенную душу и ты наконец устыдилась бы своей страсти…. что было б тогда со мною? Нет! лучше умереть, лучше оставить тебя прежде ужасной этой минуты….. “Твое спокойствие мне всего дороже: ты не могла им наслаждаться, пока взоры света были на нас устремлены. Вспомни всё, что ты вытерпела, все оскорбления самолюбия, все мучения боязни; вспомни ужасное рождение нашего сына. Подумай: должен ли я подвергать тебя долее тем же волнениям и опасностям? Зачем силиться соединить судьбу столь нежного, столь прекрасного создания с бедственной судьбою негра, жалкого творения, едва удостоенного названия человека? “Прости, Леонора, прости, милый, единственный друг. Оставляя тебя, оставляю первые и последние радости моей жизни. Не имею ни отечества, ни ближних. Еду в печальную Россию, где мне отрадою будет мое совершенное уединение. Строгие занятия, которым отныне предаюсь, если не заглушат, то по крайней мере будут развлекать мучительные воспоминания о днях восторгов и блаженства….. Прости, Леонора — отрываюсь от этого письма, как будто из твоих объятий; прости, будь счастлива — и думай иногда о бедном негре, о твоем верном Ибрагиме”.
В ту же ночь он отправился в Россию.
Путешествие не показалось ему столь ужасно, как он того ожидал. Воображение его восторжествовало над существенностию. Чем более удалялся он от Парижа, тем живее, тем ближе представлял он себе предметы, им покидаемые навек. Нечувствительным образом очутился он на русской границе. Осень уже наступала. Но ямщики, не смотря на дурную дорогу, везли его с быстротою ветра, и в 17<й> день своего путешествия прибыл он утром в Красное Село, чрез которое шла тогдашняя большая дорога. Оставалось 28 верст до Петербурга. Пока закладывали лошадей, Ибрагим вошел в ямскую избу. В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. “Ба! Ибрагим?” закричал он, вставая с лавки: “Здорово, крестник!” Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцаловал в голову. “Я был предуведомлен о твоем приезде”, сказал Петр — “и поехал тебе навстречу. — Жду тебя здесь со вчерашнего дня”. Ибрагим не находил слов для изъявления своей благодарности. “Вели же,” продолжал государь, “твою повозку везти за нами; а сам садись со мною и поедем ко мне”. Подали государеву каляску. Он сел с Ибрагимом, и они поскакали. Чрез полтора часа они приехали в Петербург. Ибрагим с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая подымалась из болота по манию самодержавия. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над супротивлением стихий. Дома казались на скоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами. Государева каляска остановилась у дворца т.<ак> н.<азываемого> Царицына Сада. На крыльце встретили Петра женщина лет 35, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде. Петр поцаловал ее в губы, и взяв Ибрагима за руку, сказал: “Узнала-ли ты, Катинька, моего крестника: прошу любить и жаловать его по-прежнему”. Екатерина устремила на него черные, проницательные глаза и благосклонно протянула ему ручку. Две юные красавицы, высокие, стройные, свежие как розы стояли за нею и почтительно приближились к Петру. “Лиза”, сказал он одной из них, “помнишь ли ты маленького арапа, который для тебя крал у меня яблоки в Ораньенбауме? вот он: представляю тебе его.” Великая княжна засмеялась и покраснела. Пошли в столовую. В ожидании государя стол был накрыт. Петр со всем семейством сел обедать, пригласив и Ибрагима. Во время обеда государь с ним разговаривал о разных предметах, расспрашивал его о Испанской войне, о внутренних делах Франции, о Регенте, которого он любил, хотя и осуждал в нем многое. Ибрагим отличался умом точным и наблюдательным. Петр был очень доволен его ответами; он вспомнил некоторые черты Ибрагимова младенчества и рассказывал их с таким добродушием и веселостью, что никто в ласковом и гостеприимном хозяине не мог бы подозревать героя полтавского, могучего и грозного преобразователя России. После обеда государь, по русскому обыкновению, пошел отдохнуть. Ибрагим остался с императрицей и с великими княжнами. Он старался удовлетворить их любопытству, описывал образ парижской жизни, тамошние праздники и своенравные моды. Между тем некоторые из особ, приближенных к государю, собралися во дворец. Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего с Екатериной, гордо на него покосился; князя Якова Долгорукого, крутого советника Петра; ученого Брюса, прослывшего в народе русским Фаустом; молодого Рагузинского, бывшего своего товарища, и других пришедших к государю с докладами и за приказаниями. Государь вышел часа через два. “Посмотрим,” сказал он Ибрагиму, “не позабыл ли ты своей старой должности. Возьми-ка аспидную доску да ступай за мною.” Петр заперся в токарьне и занялся государственными делами. Он по очереди работал с Брюсом, с князем Долгоруким, с генерал-полицмейстером Девиером и продиктовал Ибрагиму несколько указов и решений. Ибрагим не мог надивиться быстрому и твердому его разуму, силе и гибкости внимания и разнообразию деятельности. По окончанию трудов, Петр вынул карманную книжку, дабы справиться, всё ли им предполагаемое на сей день исполнено. Потом выходя из токарни сказал Ибрагиму: “Уж поздно; ты, я чай, устал: ночуй здесь, как бывало в старину. Завтра я тебя разбужу”. Ибрагим, оставшись наедине, едва мог опомниться. Он находился в Петербурге, он видел вновь великого человека, близ которого, еще не зная ему цены, провел он свое младенчество. Почти с раскаянием признавался он в душе своей, что графиня D., в первый раз после разлуки, не была во весь день единственной его мыслию. Он увидел, что новый образ жизни, ожидающий его, деятельность и постоянные занятия могут оживить его душу, утомленную страстями, праздностию и тайным унынием. Мысль быть сподвижником великого человека и совокупно с ним действовать на судьбу великого народа возбудила в нем в первый раз благородное чувство честолюбия. В сем расположении духа, он лег в приготовленную для него походную кровать, и тогда привычное сновидение перенесло его в дальный Париж в объятия милой графини.
ГЛАВА III. <Как облака на небе Так мысли в нас меняют легкий образ, Что любим днесь, то завтра ненавидим.> <В. Кюхельбекер.>
На другой день Петр по своему обещанию разбудил Ибрагима и поздравил его капитан-лейтенантом бомбардирской роты Преображенского полка, в коей он сам был капитаном. Придворные окружили Ибрагима, всякой по своему старался обласкать нового любимца. Надменный князь Меншиков дружески пожал ему руку. Шереметев осведомился о своих парижских знакомых, а Головин позвал обедать. Сему последнему примеру последовали и прочие, так что Ибрагим получил приглашений по крайней мере на целый месяц. Ибрагим проводил дни однообразные, но деятельные — следственно не знал скуки. Он день ото дня более привязывался к государю, лучше постигал его высокую душу. Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная. Ибрагим видал Петра в Сенате, оспориваемого Бутурлиным и Долгоруким, разбирающего важные запросы законодательства, в адмиралтейской коллегии, утверждающего морское величие России, видел его с Феофаном, Гавр.<иилом> Бужинским и Копиевичем, в часы отдохновения рассматривающего переводы иностранных публицистов, или посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого. Россия представлялась Ибрагиму огромной мастеровою, где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом. Он почитал и себя обязанным трудиться у собственного станка и старался как можно менее сожалеть об увеселениях парижской жизни. Труднее было ему удалить от себя другое, милое воспоминание: часто думал он о графини D., воображал ее справедливое негодование, слезы и уныние…. но иногда мысль ужасная стесняла его грудь: рассеяние большого света, новая связь, другой счастливец — он содрогался; ревность начинала бурлить в африканской его крови, и горячие слёзы готовы были течь по его черному лицу. Однажды утром сидел он в своем кабинете, окруженный деловыми бумагами, как вдруг услышал громкое приветствие на французском языке; Ибрагим с живостью оборотился, и молодой Корсаков, которого он оставил в Париже, в вихре большого света, обнял его с радостными восклицаниями. “Я сей час только приехал”, сказал Корсаков, — “и прямо прибежал к тебе. Все наши парижские знакомые тебе кланяются, жалеют о твоем отсутствии; графиня D. велела звать тебя непременно, и вот тебе от нее письмо”. Ибрагим схватил его с трепетом и смотрел на знакомый почерк надписи, не смея верить своим глазам. “Как я рад”, продолжал Корсаков, “что ты еще не умер со скуки в этом варварском Петербурге! что здесь делают, чем занимаются? кто твой портной? заведена ли у вас хотя опера?” Ибрагим в рассеянии отвечал, что, вероятно, государь работает теперь на корабельной верьфи. Корсаков засмеялся. “Вижу”, сказал он, “что тебе теперь не до меня; в другое время наговоримся до сыта; еду представляться государю”. С этим словом он перевернулся на одной ножке и выбежал из комнаты. Ибрагим, оставшись наедине, поспешно распечатал письмо. Графиня нежно ему жаловалась, упрекая его в притворстве и недоверчивости. “Ты говоришь”, писала она, “что мое спокойствие дороже тебе всего на свете: Ибрагим! если б это была правда, мог ли бы ты подвергнуть меня состоянию, в которое привела меня нечаянная весть о твоем отъезде? Ты боялся, чтоб я тебя не удержала; будь уверен, что не смотря на мою любовь, я умела бы ею пожертвовать твоему благополучию и тому, что почитаешь ты своим долгом”. Графиня заключала письмо страстными уверениями в любви и заклинала его хоть изредко ей писать, если уже не было для них надежды снова свидеться когда-нибудь. Ибрагим дватцать раз перечел это письмо, с восторгом цалуя бесценные строки. Он горел нетерпением услышать что-нибудь об графине, и собрался ехать в адмиралтейство, надеясь там застать еще Корсакова, но дверь отворилась, и сам Корсаков явился опять; он уже представлялся государю — и по своему обыкновению казался очень собою доволен. “Entre nous, сказал он Ибрагиму, государь престранный человек, вообрази, что я застал его в какой-то холстяной фуфайке, на мачте нового корабля, куда принужден я был карабкаться с моими депешами. Я стоял на веревочной лестнице и не имел довольно места, чтобы сделать приличный реверанс, и совершенно замешался, что отроду со мной не случалось. Однакож государь, прочитав бумаги, посмотрел на меня с головы до ног и вероятно был приятно поражен вкусом и щегольством моего наряда; по крайней мере он улыбнулся и позвал меня на сегодняшнюю ассамблею. Но я в Петербурге совершенный чужестранец, во время шестилетнего отсутствия я вовсе позабыл здешние обыкновения, пожалуйста будь моим Ментором, заезжай за мной и представь меня”. Ибрагим согласился и спешил обратить разговор к предмету, более для него занимательному. “Ну, что графиня D.?” -” “Графиня? она, разумеется, с начала очень была огорчена твоим отъездом; потом, разумеется, мало-по-малу утешилась и взяла себе нового любовника; знаешь кого? длинного маркиза R.; что же ты вытаращил свои арапские белки? или всё это кажется тебе странным; разве ты не знаешь, что долгая печаль не в природе человеческой, особенно женской; подумай об этом хорошенько, а я пойду, отдохну с дороги; не забудь же за мною заехать”. Какие чувства наполнили душу Ибрагима? ревность? бешенство? отчаянье? нет; но глубокое, стесненное уныние. Он повторял себе: это я предвидел, это должно было случиться. Потом открыл письмо графини, перечел его снова, повесил голову и горько заплакал. Он плакал долго. Слезы облегчили его сердце. Посмотрев на часы, увидел он, что время ехать. Ибрагим был бы очень рад избавиться, но ассамблея была дело должностное, и государь строго требовал присутствия своих приближенных. Он оделся и поехал за Корсаковым. Корсаков сидел в шлафорке, читая французскую книгу. “Так рано” — сказал он Ибрагиму, увидя его. “Помилуй” — отвечал тот, “уж половина шестого; мы опоздаем; скорей одевайся и поедем”. Корсаков засуетился, стал звонить изо всей мочи; люди сбежались; он стал поспешно одеваться. Француз камердинер подал ему башмаки с красными каблуками, голубые бархатные штаны, розовый кафтан, шитый блестками; в передней наскоро пудрили парик, его принесли. Корсаков всунул в него стриженую головку, потребовал шпагу и перчатки, раз 10 перевернулся перед зеркалом и объявил Ибрагиму, что он готов. Гайдуки подали им медвежие шубы, и они поехали в зимний дворец. Корсаков осыпал Ибрагима вопросами, кто в Петербурге первая красавица? кто славится первым танцовщиком? какой танец нынче в моде? Ибрагим весьма неохотно удовлетворял его любопытству. Между тем они подъехали ко дворцу. Множество длинных саней, старых колымаг и раззолоченных карет стояло уже на лугу. У крыльца толпились кучера в ливрее и в усах, скороходы, блистающие мишурою, в перьях и с булавами, гусары, пажи, неуклюжие гайдуки, навьюченные шубами и муфтами своих господ: свита необходимая, по понятиям бояр тогдашнего времени. При виде Ибрагима поднялся между ними общий шопот: арап, арап, царской арап! Он поскорее провел Корсакова сквозь эту пеструю челядь. Придворный лакей отворил им двери настичь, и они вошли в залу. Корсаков остолбенел… В большой комнате, освещенной сальными свечами, которые тускло горели в облаках табачного дыму, вельможи с голубыми лентами через плечо, посланники, иностранные купцы, офицеры гвардии в зеленых мундирах, корабельные мастера в куртках и полосатых панталонах, толпою двигались взад и вперед при беспрерывном звуке духовой музыки. Дамы сидели около стен; молодые блистали всею роскошию моды. Золото и серебро блистало на их робах; из пышных фижм возвышалась, как стебель, их узкая талия; алмазы блистали в ушах, в длинных локонах и около шеи. Они весело повертывались на право и на лево, ожидая кавалеров и начала танцев. Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кириловны, а робронды и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку. Казалось, они более с удивлением, чем с удовольствием присутствовали на сих нововведенных игрищах, и с досадою косились на жен и дочерей голландских шкиперов, которые в канифасных юбках, и в красных кофточках вязали свой чулок, между собою смеясь и разговаривая как будто дома. Корсаков не мог опомниться. Заметя новых гостей, слуга подошел к ним с пивом и стаканами на подносе. “Que diable est-ce que tout cela?” — спрашивал Корсаков вполголоса у Ибра гима. Ибрагим не мог не улыбнуться. Императрица и великие княжны, блистая красотою и нарядами, прохаживались между рядами гостей, приветливо с ними разговаривая. Государь был в другой комнате. Корсаков, желая ему показаться, насилу мог туда пробраться сквозь беспрестанно движущуюся толпу. Там сидели большею частию иностранцы, важно покуривая свои глиняные трубки и опорожнивая глиняные кружки. На столах расставлены были бутылки пива и вина, кожаные мешки с табаком, стаканы с пуншем и шахматные доски. За одним из сих столов Петр играл в шашки с одним широкоплечим английским шкипером. Они усердно салютовали друг друга залпами табачного дыма, и государь так был озадачен нечаянным ходом своего противника, что не заметил Корсакова, как он около их ни вертелся. В это время толстый господин, с толстым букетом на груди, суетливо вошел, объявил громогласно, что танцы начались — и тот час ушел; за ним последовало множество гостей, в том числе и Корсаков. Неожиданное зрелище его поразило. Во всю длину танцевальной залы, при звуке самой плачевной музыки, дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга; кавалеры низко кланялись, дамы еще ниже приседали, сперва прямо против себя, потом поворотясь на право, потом на лево, там опять прямо, опять на право и так далее. Корсаков, смотря на сие затейливое препровождение времени таращил глаза и кусал себе губы. Приседания и поклоны продолжались около полу-часа; наконец они прекратились, и толстый господин с букетом провозгласил, что церемониальные танцы кончились, и приказал музыкантам играть менуэт. Корсаков обрадовался и приготовился блеснуть. Между молодыми гостьями, одна в особенности ему понравилась. Ей было около 16 лет, она была одета богато, но со вкусом, и сидела подле мужчины пожилых лет, виду важного и сурового. Корсаков к ней разлетелся и просил сделать честь пойти с ним танцевать. Молодая красавица смотрела на него с замешательством, и казалось не знала, что ему сказать. Мужчина, сидевший подле нее, нахмурился еще более. Корсаков ждал ее решения, но господин с букетом подошел к нему, отвел на средину залы и важно сказал: “Государь мой, ты провинился во-первых, подошед к сей молодой персоне, не отдав ей три должные реверанса; а во-вторых, взяв на себя самому ее выбрать, тогда как в менуэтах право сие подобает даме, а не кавалеру; сего ради имеешь ты быть весьма наказан, имянно должен выпить кубок большого орла”. Корсаков час от часу более дивился. В одну минуту гости его окружили, шумно требуя немедленного исполнения закона. Петр, услыша хохот и сии крики, вышел из другой комнаты, будучи большой охотник лично присутствовать при таковых наказаниях. Перед ним толпа раздвинулась, и он вступил в круг, где стоял осужденный и перед ним маршал ассамблеи с огромным кубком, наполненным мальвазии. Он тщетно уговаривал преступника добровольно повиноваться закону. “Ага,” сказал Петр, увидя Корсакова, “попался, брат, изволь же, мосье, пить и не морщиться”. Делать было нечего. Бедный щеголь, не перево дя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу. — “Послушай, Корсаков,” сказал ему Петр “штаны-то на тебе бархатные, каких и я не ношу, а я тебя гораздо богаче. Это мотовство; смотри, чтоб я с тобой не побранился”. Выслушав сей выговор, Корсаков хотел выдти из кругу, но зашатался и чуть не упал к неописанному удовольствию государя и всей веселой компании. Сей эпизод не только не повредил единству и занимательности главного действия, но еще оживил его. Кавалеры стали шаркать и кланяться, а дамы приседать и постукивать каблучками с большим усердием и уж вовсе не наблюдая каданса. Корсаков не мог участвовать в общем веселии. Дама, им выбранная, по повелению отца своего, Гаврилы Афанасьевича, подошла к Ибрагиму и, потупя голубые глаза, робко подала ему руку. Ибрагим протанцовал с нею менует и отвел ее на прежнее место; потом, отыскав Корсакова, вывел его из залы, посадил в карету и повез домой. Дорогою Корсаков с начала невнятно лепетал: “Проклятая ассамблея!…. проклятый кубок большого орла!….” но вскоре заснул крепким сном, не чувствовал, как он приехал домой, как его раздели и уложили; и проснулся на другой день с головною болью, смутно помня шарканья, приседания, табачный дым, господина с букетом и кубок большого орла.
ГЛАВА IV.
Нескоро ели предки ваши, Нескоро двигались кругом Ковши, серебряные чаши С кипящим пивом и вином. Руслан и Людмила
Теперь должен я благосклонного читателя познакомить с Гаврилою Афанасьевичем Ржевским. Он происходил от древнего, боярского рода, владел огромным имением, был хлебосол, любил соколиную охоту; дворня его была многочисленна. Словом, он был коренной русской барин; по его выражению, не терпел немецкого духу и старался в домашнем быту сохранить обычаи любезной ему старины. Дочери его было 17 лет отроду. Еще ребенком лишилась она матери. Она была воспитана по-старинному, т. е. окружена мамушками, нянюшками, подружками и сенными девушками, шила золотом и не знала грамоты; отец ее, несмотря на отвращение свое от всего заморского, не мог противиться ее желанию учиться пляскам немецким у пленного шведского офицера, живущего в их доме. Сей заслуженый танцмейстер имел лет 50 отроду, правая нога была у него прострелена под Нарвою, и потому была не весьма способна к менуетам и курантам, за то левая с удивительным искусством и легкостию выделывала самые трудные па. Ученица делала честь ее стараниям. Наталья Гавриловна славилась на ассамблеях лучшею танцовщицей, что и было отчасти причиною проступку Корсакова, который на другой день приезжал извиняться перед Гаврилою Афанасьевичем; но ловкость и щегольство молодого франта не понравились гордому боярину, который и прозвал его остроумно франц<узской> обезьяною. День был праздничный. Гаврила Афанасьевич ожидал несколько родных и приятелей. В старинной зале накрывали длинный стол. Гости съезжались с женами и дочерьми, наконец освобожденными от затворничества домашнего указами государя и собственным его примером. Наталья Гавриловна поднесла каждому гостю серебряный поднос, уставленный золотыми чарочками, и каждый выпил свою, жалея, что поцалуй, получаемый в старину при таком случае, вышел уж из обыкновения. — Пошли за стол. На первом месте, подле хозяина, сел тесть его, князь Борис Алексеевич Лыков, семидесяти-летний боярин; прочие гости, наблюдая старшинство рода, и тем поминая счастливые времена местничества, сели — мужчины по одной стороне, женщины по другой; — на конце заняли свои привычные места: барская барыня, в старинном шушуне и кичке; карлица, тридцати-летняя малютка, чопорная и сморщенная, и пленный швед, в синем поношенном мундире. Стол, уставленный множеством блюд, был окружен суетливой и многочисленной челядью, между которою отличался дворецкой строгим взором, толстым брюхом и величавой неподвижностию. — Первые минуты обеда посвящены были единственно на внимание к произведениям старинной нашей кухни, звон тарелок и деятельных ложек возмущал один общее безмолвие. Наконец, хозяин, видя, что время занять гостей приятною беседою, оборотился и спросил: “А где же Екимовна? Позвать ее сюда”. Несколько слуг бросились было в разные стороны, но в ту же минуту старая женщина, набеленная и нарумяненая, убранная цветами и мишурою, в штофном робронде, с открытой шеей и грудью, вошла припевая и подплясывая. Ее появление произвело общее удовольствие. — Здравствуй, Екимовна, — сказал к.<нязь> Лыков: — каково поживаешь? — По добру, по здорову, кум: поючи да пляшучи, женишков поджидаючи. — Где ты была, дура? — спросил хозяин. -Наряжалась, кум, для дорогих гостей, для божия праздника, по царскому наказу, по боярскому приказу, на смех всему миру, по немецкому маниру. При сих словах поднялся громкий хохот, и дура стала на свое место, за стулом хозяина. — А дура-то врет, врет, да и правду соврет, — сказала Татьяна Афанасьевна, старшая сестра хозяина, сердечно им уважаемая. — Подлинно, нынешние наряды на смех всему миру. Коли уж и вы, батюшки, обрили себе бороду и надели кургузый кафтан, так про женское трепье толковать, конечно, нечего: а право, жаль сарафана, девичьей ленты и повойника. Ведь посмотреть на нынешних красавиц, и смех и жалость: волоски-то взбиты, что войлок, насалены, засыпаны французской мукою, животик перетянут так, что еле не перервется, исподницы напялены на обручи: в колымагу садятся бочком; в двери входят — нагибаются. Ни стать, ни сесть, ни дух перевести — сущие мученицы, мои голубушки. — Ох, матушка Татьяна Афанасьевна, — сказал Кирила Петрович Т., бывший в Рязане воевода, где нажил себе 3000 душ и молодую жену, то и другое с грехом пополам. — По мне жена как хочешь одевайся: хоть кутафьей, хоть болдыханом; только б не каждый месяц заказывала себе новые платья, а прежние бросала новёшенькие. Бывало, внучке в приданое доставался бабушкин сарафан, а нынешние робронды — поглядишь — сегодня на барыне, а завтра на холопке. Что делать? разорение русскому дворянству! беда, да и только. — При сих словах он со вздохом посмотрел на свою Марью Ильиничну, которой, казалось, вовсе не нравились ни похвалы старине, ни порицания новейших обычаев. Проччие красавицы разделяли ее неудовольствие, но молчали, ибо скромность почиталась тогда необходимой принадлежностию молодой женщины. — А кто виноват, — сказал Гаврила Афанасьевич, напеня кружку кислых щей. — Не мы ли сами? Молоденькие бабы дурачатся; а мы им потакаем. — А что нам делать, коли не наша воля? — возразил Кирила Петрович. — Иной бы рад был запереть жену в тереме, а ее с барабанным боем требуют на ассамблею; муж за плетку, а жена за наряды.- Ох, уж эти ассамблеи! наказал нас ими господь за прегрешения наши. Марья Ильинична сидела как на иголках; язык у нее так и свербел; наконец она не вытерпела и, обратясь к мужу, спросила его с кисленькой улыбкою, что находит он дурного в ассамблеях? -А то в них дурно, — отвечал разгоряченный супруг, — что с тех пор, как они завелись, мужья не сладят с женами. Жены позабыли слово апостольское: жена да убоится своего мужа; хлопочут не о хозяйстве, а об обновах; не думают, как бы мужу угодить, а как бы приглянуться офицерам вертопрахам. Да и прилично ли, сударыня, русской боярыне или боярышне находиться вместе с немцами-табачниками да с их работницами? Слыхано ли дело, до ночи плясать и разговаривать с молодыми мужчинами? и добро бы еще с родственниками, а то с чужими, с незнакомыми. -Сказал бы словечко, да волк недалечко, — сказал, нахмурясь, Гаврила Афанасьевич. — А признаюсь — ассамблеи и мне не по нраву: того и гляди, что на пьяного натолкнешься, аль и самого на смех пьяным напоят. Того и гляди, чтоб какой-нибудь повеса не напроказил чего с дочерью; а нынче молодежь так избаловалась, что ни на что не похоже. Вот, например, сын покойного Евграфа Сергеевича Корсакова на прошедшей ассамблее наделал такого шуму с Наташей, что привел меня в краску. — На другой день, гляжу, катят ко мне прямо на двор; я думал, кого-то бог несет — уж не князя ли Александра Даниловича? Не тут-то было; Ивана Евграфовича! небось, не мог остановиться у ворот, да потрудиться пешком дойти до крыльца — куды! влетел! расшаркался! разболтался!… Дура Екимовна уморительно его передразнивает; кстати; представь, дура, заморскую обезьяну. Дура Екимовна схватила крышку с одного блюда, взяла подмышку будто шляпу и начала кривляться, шаркать и кланяться во все стороны, приговаривая: “мусье…. мамзель…. ассамблея…. пардон”. — Общий и продолжительный хохот снова изъявил удовольствие гостей. — Ни дать, ни взять — Корсаков,- сказал старый князь Лыков, отирая слезы смеха, когда спокойствие мало по малу восстановилось. — А что греха таить? Не он первый, не он последний воротился из Немецчины на святую Русь скоморохом. Чему там научаются наши дети? Шаркать, болтать бог весть на каком наречии, не почитать старших, да волочиться за чужими женами. Изо всех молодых людей, воспитанных в чужих краях (прости господи), царской арап всех более на человека походит. — Конечно, — заметил Гаврила Афанасьевич, -человек он степенный и порядочный, не чета ветрогону…. Это кто еще въехал в ворота на двор? Уж не опять ли обезьяна заморская? Вы что зеваете, скоты? — продолжал он, обращаясь к слугам: — бегите, отказать ему; да чтоб и впредь…. — Старая борода, не бредишь ли? — прервала дура Екимовна. — Али ты слеп; сани-то государевы, царь приехал. Гаврила Афанасьевич встал поспешно из-за стола; все бросились к окнам; и в самом деле увидели государя, который всходил на крыльцо, опираясь на плечо своего деньщика. Сделалась суматоха. Хозяин бросился навстречу Петра; слуги разбегались, как одурелые, гости перетрусились, иные даже думали, как бы убраться поскорее домой. Вдруг в передней раздался громкозвучный голос Петра, всё утихло, и царь вошел, в сопровождении хозяина, оторопелого от радости. — “Здорово, господа”, сказал Петр с веселым лицом. Все низко поклонились. Быстрые взоры царя отыскали в толпе молодую хозяйскую дочь; он подозвал ее. Наталья Гавриловна приближилась довольно смело, но покраснев не только по уши, а даже по плеча. “Ты час от часу хорошеешь”, сказал ей государь, и по своему обыкновению поцеловал ее в голову; потом обратясь к гостям, — “Что же? Я вам помешал. Вы обедали; прошу садиться опять, а мне, Гаврила Афанасьевич, дай-ка анисовой водки”. Хозяин бросился к величавому дворецкому, выхватил из рук у него поднос, сам наполнил золотую чарочку, и подал ее с поклоном государю. Петр, выпив, закусил кренделем и вторично пригласил гостей продолжать обед. Все заняли свои прежние места, кроме карлицы и барской барыни, которые не смели оставаться за столом, удостоенным царским присутствием. Петр сел подле хозяина и спросил себе щей. Государев деньщик подал ему деревянную ложку, оправленную слоновую костью, ножик и вилку с зелеными костяными черенками, ибо Петр никогда не употреблял другого прибора, кроме своего. Обед, за минуту пред сим шумно оживленный веселием и говорливостию, продолжался в тишине и принужденности. Хозяин, из почтения и радости, ничего не ел, гости также чинились и с благоговением слушали, как государь по-немецки разговаривал с пленным шведом о походе 1701 года. Дура Екимовна, несколько раз вопрошаемая государем, отвечала с какою-то робкой холодностию, что (замечу мимоходом) вовсе не доказывало природной ее глупости. Наконец обед кончился. Государь встал, за ним и все гости. “Гаврила Афанасьевич!” сказал он хозяину: “Мне нужно с тобою поговорить на едине”, и взяв его под руку, увел в гостиную и запер за собою дверь. Гости остались в столовой, шопотом толкуя об этом неожиданном посещении, и опасаясь быть нескромными, вскоре разъехались один за другим, не поблагодарив хозяина за его хлеб-соль. Тесть его, дочь и сестра провожали их тихонько до порогу, и остались одни в столовой, ожидая выхода государева.
ГЛАВА V.
<Я тебе жену добуду Иль я мельником не буду. Аблесимов, в опере Мельник.>
Чрез полчаса дверь отворилась и Петр вышел. Важным наклонением головы ответствовал он на тройной поклон к.<нязя> Лыкова, Татьяны Афанасьевны и Наташи, и пошел прямо в переднюю. Хозяин подал ему красный его тулуп, проводил его до саней, и на крыльце еще благодарил за оказанную честь. Петр уехал. Возвратясь в столовую, Гаврила Афанасьевич казался очень озабочен. Сердито приказал он слугам скорее сбирать со стола, отослал Наташу в ее светлицу и, объявив сестре и тестю, что ему нужно сними поговорить, повел их в опочивальню, где обыкновенно отдыхал он после обеда. Старый князь лег на дубовую кровать, Татьяна Афанасьевна села на старинные штофные кресла, придвинув под ноги скамеечку; Гаврила Афанасьевич запер все двери, сел на кровать, в ногах к.<нязя> Лыкова, и начал в полголоса следующий разговор: — Недаром государь ко мне пожаловал; угадайте, о чем он изволил со мною беседовать? — Как нам знать, батюшка-братец, — сказала Татьяна Афанасьевна. — Не приказал ли тебе царь ведать какое-либо воеводство? — сказал тесть. — Давно пора. Али предложил быть в посольстве? что же? ведь и знатных людей — не одних дьяков посылают к чужим государям. -Нет, — отвечал зять, нахмурясь. — Я человек старого покроя, нынче служба наша не нужна, хоть, может быть, православный русской дворянин стоит нынешних новичков, блинников да басурманов, — но эта статья особая. — Так о чем же, братец, — сказала Татьяна Афанасьевна, — изволил он так долго с тобою толковать? Уж не беда ли какая с тобою приключилась? Господь упаси и помилуй! — Беда не беда, а признаюсь, я было призадумался. — Что же такое, братец? о чем дело? — Дело о Наташе: царь приезжал ее сватать. — Слава богу, — сказала Татьяна Афанасьевна, перекрестясь. — Девушка на выданьи, а каков сват, таков и жених, — дай бог любовь да совет, а чести много. За кого же царь ее сватает? — Гм,- крякнул Гаврила Афанасьевич, — за кого? то-то, за кого. — А за кого же? — повторил князь Лыков, начинавший уже дремать. — Отгадайте,- сказал Гаврила Афанасьевич. — Батюшка-братец, — отвечала старушка, — как нам угадать? мало ли женихов при дворе: всякой рад взять за себя твою Наташу. Долгорукой, что ли? — Нет, не Долгорукой. — Да и бог с ним: больно спесив. Шеин, Троекуров? — Нет, ни тот ни другой. — Да и мне они не по сердцу: ветрогоны, слишком понабрались немецкого духу. Ну так Милославской? — Нет, не он. — И бог с ним: богат, да глуп. Что же? Елецкий? Львов? нет? неужто Рагузинский? Воля твоя: ума не приложу. Да за кого ж царь сватает Наташу? — За арапа Ибрагима. Старушка ахнула и сплеснула руками. Князь Лыков приподнял голову с подушек и с изумлением повторил: за арапа Ибрагима! — Батюшка-братец, — сказала старушка слезливым голосом, — не погуби ты своего родимого дитяти, не дай ты Наташиньки в когти черному диаволу. — Но как же, — возразил Гаврила Афанасьевич, — отказать государю, который за то обещает нам свою милость, мне и всему нашему роду? -Как, — воскликнул старый князь, у которого сон совсем прошел, — Наташу, внучку мою, выдать за купленного арапа! — Он роду не простого, — сказал Гаврила Афанасьевич, — он сын арапского салтана. Басурмане взяли его в плен и продали в Цареграде, а наш посланник выручил и подарил его царю. Старший брат арапа приезжал в Россию с знатным выкупом и….. — Батюшка, Гаврила Афанасьевич, — перервала старушка, — слыхали мы сказку про Бову Королевича да Ер.<услана> Лаз.<аревича>. Расскажи-тко нам лучше, как отвечал ты государю на его сватание. — Я сказал, что власть его с нами, а наше холопье дело повиноваться ему во всем. В эту минуту за дверью раздался шум. Гаврила Афанасьевич пошел отворить ее, но почувствовав сопротивление, он сильно ее толкнул, дверь отворилась — и увидели Наташу, в обмороке простертую на окровавленном полу. Сердце в ней замерло, когда государь заперся с ее отцом. Какое-то предчувствие шепнуло ей, что дело касается до нее, и когда Гаврила Афанасьевич отослал ее, объявив, что должен говорить ее тетке и деду, она не могла противиться влечению женского любопытства, тихо через внутренние покои подкралась к дверям опочивальни и не пропустила ни одного слова из всего ужасного разговора; когда же услышала последние отцовские слова, бедная девушка лишилась чувств и, падая, расшибла голову о кованный сундук, где хранилось ее приданое. Люди сбежались; Наташу подняли, понесли в ее светлицу и положили на кровать. Через несколько времени она очнулась, открыла глаза, но не узнала ни отца, ни тетки. Сильный жар обнаружился, она твердила в бреду о царском арапе, о свадьбе — и вдруг закричала жалобным и пронзительным голосом: — Валериан, милый Валериан, жизнь моя! спаси меня: вот они, вот они!..”. Татьяна Афанасьевна с беспокойством взглянула на брата, который побледнел, закусил губы и молча вышел из светлицы. Он возвратился к старому князю, который, не могши взойти на лестницу, оставался внизу. “Что Наташа?” — спросил он. — Худо, — отвечал огорченный отец, — хуже чем я думал: она в беспамятстве бредит Валерианом. — Кто этот Валериан? — спросил встревоженный старик. — Неужели тот сирота, стрелецкий сын, что воспитывался у тебя в доме? — Он сам, — отвечал Гаврила Афанасьевич, — на беду мою, отец его во время бунта спас мне жизнь, и чорт меня догадал принять в свой дом проклятого волченка. Когда, тому два году, по его просьбе, записали его в полк, Наташа, прощаясь с ним, расплакалась, а он стоял, как окаменелый. Мне показалось это подозрительным, — и я говорил о том сестре. Но с тех пор Наташа о нем не упоминала, а про него не было ни слуху, ни духу. Я думал, она его забыла; ан видно нет. — Решено: она выйдет за арапа. Князь Лыков не противуречил: это было бы напрасно. Он поехал домой; Татьяна Афанасьевна осталась у Наташиной постели; Гаврила Афанасьевич, послав за лекарем, заперся в своей комнате, и в его доме всё стало тихо и печально. Неожиданное сватовство удивило Ибрагима, по крайней мере столь же, как и Гаврилу Афанасьевича. Вот как это случилось: Петр, занимаясь делами с Ибрагимом, сказал ему: “Я замечаю, брат что ты приуныл; говори прямо: чего тебе не достает?” Ибрагим уверил государя, что он доволен своей участию и лучшей не желает. “Добро”, -сказал государь, — “если ты скучаешь безо всякой причины, так я знаю, чем тебя развеселить”. По окончанию работы, Петр спросил Ибрагима: “Нравится ли тебе девушка, с которой ты танцовал минавет на прошедшей ассамблеи?” — Она, государь, очень мила и, кажется, девушка скромная и добрая. — “Так я ж тебя с нею познакомлю покороче. Хочешь ли ты на ней жениться?” — Я, государь?…. — “Послушай, Ибрагим, ты человек одинокой, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что с тобою будет, бедный мой арап? Надобно тебе пристроиться, пока есть еще время; найти опору в новых связях, вступить в союз с русским боярством”. — Государь, я счастлив покровительством и милостями вашего величества. Дай мне бог не пережить своего царя и благодетеля, более ничего не желаю; но если б и имел в виду жениться, то согласятся ли молодая девушка и ее родственники? моя наружность…. — “Твоя наружность! какой вздор! чем ты не молодец? Молодая девушка должна повиноваться воле родителей, а посмотрим, что скажет старый Гаврила Ржевский, когда я сам буду твоим сватом?” При сих словах государь велел подавать сани и оставил Ибрагима, погруженного в глубокие размышления. “Жениться!” — думал африканец, — “зачем же нет? ужели суждено мне провести жизнь в одиночестве и не знать лучших наслаждений и священнейших обязанностей человека, потому только, что я родился под <**> градусом? Мне не льзя надеиться быть любимым: детское возражение! разве можно верить любви? разве существует она в женском, легкомысленном сердце? Отказавшись на век от милых заблуждений, я выбрал иные обольщения — более существенные. Государь прав: мне должно обеспечить будущую судьбу мою. Свадьба с молодою Ржевскою присоединит меня к гордому русскому дворянству, и я перестану быть пришельцем в новом моем отечестве. От жены я не стану требовать любви, буду довольствоваться ее верностию, а дружбу приобрету постоянной нежностию, доверенностию и снисхождением”. Ибрагим по своему обыкновению хотел заняться делом, но воображение его слишком было развлечено. Он оставил бумаги и пошел бродить по невской набережной. Вдруг услышал он голос Петра; оглянулся и увидел государя, который, отпустив сани, шел за ним с веселым видом. — “Всё, брат, кончено,” — сказал Петр, взяв его под руку: “Я тебя сосватал. Завтра поезжай к своему тестю; но смотри, потешь его боярскую спесь; оставь сани у ворот; пройди через двор пешком; поговори с ним о его заслугах, о знатности — и он будет от тебя без памяти. А теперь, — продолжал он, потряхивая дубинкою, — заведи меня к плуту Данилычу, с которым надо мне переведаться за его новые проказы”. Ибрагим, сердечно отблагодарив Петра за его отеческую заботливость о нем, довел его до великолепных палат кн.<язя> Меншикова и возвратился домой.
ГЛАВА VI.
Тихо теплилась лампада перед стекляным кивотом, блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет ее слабо озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками с ярлыками. — У печки сидела служанка за самопрялкою, и легкой шум ее веретена прерывал один тишину светлицы. — Кто здесь?-произнес слабый голос. Служанка встала тотчас, подошла к кровате и тихо приподняла полог. — Скоро ли рассветет? — спросила Наталья. — “Теперь уже полдень”, — отвечала служанка. — Ах, боже мой, отчего же так темно? -“Окны закрыты, барышня”. — Дай же мне поскорее одеваться. — “Нельзя, барышня, дохтур не приказал”. — Разве я больна? давно ли? — “Вот уж две недели”. — Неужто? а мне казалось, будто я вчера только легла… Наташа умолкла; она старалась собрать рассеянные мысли. Что-то с нею случилось, но что именно? не могла вспомнить Служанка всё стояла перед нею, ожидая приказанья. В это время раздался снизу глухой шум. — Что такое? — спросила больная. — “Господа откушали”, — отвечала служанка; — “встают изо стола. Сей час придет сюда Татьяна Афанасьевна”. — Наташа, казалось обрадовалась; она махнула слабою рукою. Служанка задернула занавес и села опять за самопрялку. Через несколько минут из-за двери показалась голова в белом широком чепце с темными лентами, и спросили в полголоса: что Наташа? — Здравствуй, тётушка, — сказала тихо больная; и Татьяна Афанасьевна к ней поспешила. — “Барышня в памяти”, — сказала служанка, осторожно придвигая кресла. Старушка со слезами поцаловала бледное, томное лицо племянницы и села подле нее. В след за нею немец-лекарь, в черном кафтане и в ученом парике, вошел, пощупал у Наташи пульс и объявил по-латыни, а потом и по-русски, что опасность миновалась. Он потребовал бумаги и чернильницы, написал новый рецепт и уехал, а старушка встала и, снова поцаловав Наталью, с доброю вестию тотчас отправилась вниз к Гавриле Афанасьевичу. В гостинной, в мундире при шпаге, с шляпою в руках сидел царской арап, почтительно разговаривая с Гаврилою Афанасьевичем. Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженую борзую собаку; наскуча сим занятием, он подошел к зеркалу, обыкновенному прибежищу его праздности; и в нем увидел Татьяну Афанасьевну, которая из-за двери делала брату незамечаемые знаки. — Вас зовут, Гаврила Афанасьевич, — сказал Корсаков обратясь к нему и перебив речь Ибрагима. Гаврила Афанасьевич тотчас пошел к сестре и притворил за собою дверь. — Дивлюсь твоему терпению, — сказал Корсаков Ибрагиму. — Битый час слушаешь ты бредни о древности рода Лыковых и Ржевских и еще присовокупляешь к тому свои нравоучительные примечания! На твоем месте j’aurais plantй la старого враля и весь его род, включая тут же и Наталию Гавриловну, которая жеманится, притворяется больной, une petite santй. — — Скажи по совести; ужели ты влюблен в эту маленькую mijaurйe? Послушай, Ибрагим, последуй хоть раз моему совету; право, я благоразумнее, чем кажусь. Брось эту блажную мысль. Не женись. Мне сдается, что твоя невеста ни<ка>кого не имеет особенного к тебе расположения. Мало ли что случается на свете? На пример: я конечно собою не дурен, но случалось однако ж мне обманывать мужей, которые были, ей богу, ничем не хуже моего. Ты сам…. помнишь нашего парижского приятеля, графа D.? — Нельзя надеяться на женскую верность; счастлив, кто смотрит на это равнодушно! но ты! . .- С твоим ли пылким, задумчивым и подозрительным характером, с твоим сплющенным носом, вздутыми губами, с этой шершавой шерстью бросаться во все опасности женитьбы?…. — Благодарю за дружеский совет, перервал холодно Ибрагим, -но знаешь пословицу: не твоя печаль чужих детей качать….. — Смотри, Ибрагим, — отвечал смеясь Корсаков, — чтоб тебе после не пришлось эту пословицу доказывать на самом деле, в буквальном смысле. Но разговор в другой комнате становился горяч. — Ты уморишь ее, — говорила старушка. — Она не вынесет его виду. — Но посуди ты сама, -возражал упрямый брат. — Вот уж две недели ездит он женихом, а до сих пор не видал невесты. Он наконец может подумать, что ее болезнь пустая выдумка, что мы ищем только как бы время продлить, чтоб как-нибудь от него отделаться. Да что скажет и царь? Он уж и так 3 раза присылал спросить о здоровьи Натальи. Воля твоя — а я ссориться с ним не намерен. — Господи боже мой, — сказала Татьяна Афанасьевна, — что с нею, бедною, будет? по крайней мере, пусти меня приготовить ее к такому посещению. Гаврила Афанасьевич согласился и возвратился в гостиную. — Слава богу, сказал он Ибрагиму, — опасность миновалась. — Наталье гораздо лучше; если б не совестно было оставить здесь одного дорогого гостя, Ивана Евграфовича, то я повел бы тебя вверх взглянуть на свою невесту. Корсаков поздравил Гаврилу Афанасьевича, просил не беспокоиться, уверил, что ему необходимо ехать, и побежал в переднюю, не допуская хозяина проводить себя. Между тем Татьяна Афанасьевна спешила приготовить больную к появлению страшного гостя. Вошед в светлицу, она села, задыхаясь, у постели, взяла Наташу за руку, но не успела еще вымолвить слова, как дверь отворилась. Наташа спросила: кто пришел. — Старушка обмерла и онемела. Гаврила Афанасьевич отдернул занавес, холодно посмотрел на больную и спросил, какова она? Больная хотела ему улыбнуться, но не могла. Суровый взгляд отца ее поразил, и беспокойство овладело ею. В это время показалось, что кто-то стоял у ее изголовья. Она с усилием приподняла голову и вдруг узнала царского арапа. Тут она вспомнила всё, весь ужас будущего представился ей. Но изнуренная природа не получила приметного потрясения. Наташа снова опустила голову на подушку и закрыла глаза …. сердце в ней билось болезненно. Татьяна Афанасьевна подала брату знак, что больная хочет уснуть, и все вышли по-тихоньку из светлицы, кроме служанки, которая снова села за самопрялку. Несчастная красавица открыла глаза и, не видя уже никого около своей постели, подозвала служанку и послала ее за карлицею. Но в ту же минуту круглая, старая крошка как шарик подкатилась к ее кровати. Ласточка (так называлась карлица) во всю прыть коротеньких ножек, вслед за Гаврилою Афанасьевичем и Ибрагимом, пустилась вверх по лестнице и притаилась за дверью, не изменяя любопытству, сродному прекрасному полу. Наташа, увидя ее, выслала служанку, и карлица села у кровати на скамеечку. Никогда столь маленькое тело не заключало в себе столь много душевной деятельности. Она вмешивалась во всё, знала всё, хлопотала обо всем. Хитрым и вкрадчивым умом умела она приобрести любовь своих господ и ненависть всего дома, которым управляла самовластно. Гаврила Афанасьевич слушал ее доносы, жалобы и мелочные просьбы; Татьяна Афанасьевна поминутно справлялась с ее мнениями и руководствовалась ее советами; а Наташа имела к ней неограниченную привязанность и доверяла ей все свои мысли, все движения 16-ти летнего своего сердца. — Знаешь, Ласточка? — сказала она, батюшка выдает меня за арапа. Карлица вздохнула глубоко, и сморщенное лицо ее сморщилось еще более. — Разве нет надежды, — продолжала Наташа, — разве батюшка не сжалится надо мною? Карлица тряхнула чепчиком. — Не заступятся ли за меня дедушка али тетушка? — Нет, барышня. Арап во время твоей болезни всех успел заворожить. Барин от него без ума, князь только им и бредит, а Татьяна Афанасьевна говорит: жаль, что арап, а лучшего жениха грех нам и желать. — Боже мой, боже мой! -простонала бедная Наташа. — Не печалься, красавица наша, — сказала карлица, цалуя ее слабую руку. — Если уж и быть тебе за арапом, то всё же будешь на своей воле. Нынче не то, что в старину; мужья жен не запирают: арап, слышно, богат; дом у вас будет как полная чаша: заживешь припеваючи…. — Бедный Валериан! — сказала Наташа, но так тихо, что карлица могла только угадать, а не слышать эти слова. — То-то, барышня, — сказала она, таинственно понизив голос; — кабы ты меньше думала о стрелецком сироте, так бы в жару о нем не бредила, а батюшка не гневался б. — Что? — сказала испуганная Наташа, — я бредила Валерианом, батюшка слышал, батюшка гневается! — То-то и беда, — отвечала карлица. — Теперь, если ты будешь просить его не выдавать тебя за арапа, так он подумает, что Валериан тому причиною. Делать нечего: уж покорись воле родительской, а что будет, то будет. Наташа не возразила ни слова. Мысль, что тайна ее сердца известна отцу ее, сильно подействовала на ее воображение. Одна надежда ей оставалась: умереть прежде совершения ненавистного брака. Эта мысль ее утешила. Слабой и печальной душой покорилась она своему жребию.
ГЛАВА VII.
В доме Гаврилы Афанасьевича из сеней на право находилась тесная каморка с одним окошечком. В ней стояла простая кровать, покрытая байковым одеялом, а пред кроватью еловый столик, на котором горела сальная свеча и лежали открытые ноты. На стене висел старый синий мундир и его ровесница, треугольная шляпа; над нею тремя гвоздиками прибита была лубочная картина, изображающая Карла XII верьхом. Звуки флейты раздавались в этой смиренной обители. Пленный танцмейстер, уединенный ее житель в колпаке и в китайчатом шлафорке, услаждал скуку зимнего вечера, наигрывая старинные шведские марши, напоминающие ему веселое время его юности. Посвятив целые 2 часа на сие упражнение, швед разобрал свою флейту, вложил ее в ящик и стал раздеваться. В это время защелка двери его приподнялась, и красивый молодой человек высокого росту, в мундире, вошел в комнату. Удивленный швед встал испуганно. — Ты не узнал меня, Густав Адамыч, — сказал молодой посетитель тронутым голосом, — ты не помнишь мальчика, которого учил ты шведскому артикулу, с которым ты чуть <не> наделал я пожара в этой самой комнатке, стреляя из детской пушечки. Густав Адамыч пристально всматривался… -Э э э, — вскричал он наконец, обнимая его, — сдарофо, тофно ли твой сдесь. Садись, твой тобрий повес, погофорим.
ПОВЕСТИ ПОКОЙНОГО ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА
Г-жа Простакова. То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.
Скотинин. Митрофан по мне. Недоросль.
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Взявшись хлопотать об издании Повестей И. П. Белкина, предлагаемых ныне публике, мы желали к оным присовокупить хотя краткое жизнеописание покойного автора, и тем отчасти удовлетворить справедливому любопытству любителей отечественной словесности. Для сего обратились было мы к Марье Алексеевне Трафилиной, ближайшей родственнице и наследнице Ивана Петровича Белкина; но к сожалению ей невозможно было нам доставить никакого о нем известия, ибо покойник вовсе не был ей знаком. Она советовала нам отнестись по сему предмету к одному почтенному мужу, бывшему другом Ивану Петровичу. Мы последовали сему совету, и на письмо наше получили нижеследующий желаемый ответ. Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с тем, как и весьма достаточное биографическое известие.
Милостивый Государь мой ****!
Почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца получить имел я честь 23 сего же месяца, в коем вы изъявляете мне свое желание иметь подробное известие о времени рождения и смерти, о службе, о домашних обстоятельствах, также и о занятиях и нраве покойного Ивана Петровича Белкина, бывшего моего искреннего друга и соседа по поместьям. С великим моим удовольствием исполняю сие ваше желание и препровождаю к вам, Милостивый Государь мой, всё, что из его разговоров, а также из собственных моих наблюдений запомнить могу. Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798 году в селе Горюхине. Покойный отец его, секунд-майор Петр Иванович Белкин, был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных. Он был человек не богатый, но умеренный, и по части хозяйства весьма смышленный. Сын их получил первоначальное образование от деревенского дьячка. Сему-то почтенному мужу был он, кажется, обязан охотою к чтению и занятиям по части русской словесности. В 1815 году вступил он в службу в пехотный егерской полк (числом не упомню), в коем и находился до самого 1823 года. Смерть его родителей, почти в одно время приключившаяся, понудила его подать в отставку и приехать в село Горюхино, свою отчину. Вступив в управление имения, Иван Петрович, по причине своей неопытности и мягкосердия, в скором времени запустил хозяйство и ослабил строгой порядок, заведенный покойным его родителем. Сменив исправного и расторопного старосту, коим крестьяне его (по их привычке) были недовольны, поручил он управление села старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать, истории. Сия глупая старуха не умела никогда различить двадцатипятирублевой ассигнации от пятидесятирублевой; крестьяне, коим она всем была кума, ее вовсе не боялись; ими выбранный староста до того им потворствовал, плутуя заодно, что Иван Петрович принужден был отменить барщину и учредить весьма умеренный оброк; но и тут крестьяне, пользуясь его слабостию, на первый год выпросили себе нарочитую льготу, а в следующие более двух третей оброка платили орехами, брусникою и тому подобным; и тут были недоимки. Быв приятель покойному родителю Ивана Петровича, я почитал долгом предлагать и сыну свои советы, и неоднократно вызывался восстановить прежний, им упущенный, порядок. Для сего, приехав однажды к нему, потребовал я хозяйственные книги, призвал плута старосту, и в присутствии Ивана Петровича занялся рассмотрением оных. Молодой хозяин сначала стал следовать за мною со всевозможным вниманием и прилежностию; но как по счетам оказалось, что в последние два года число крестьян умножилось, число же дворовых птиц и домашнего скота нарочито уменьшилось, то Иван Петрович довольствовался сим первым сведением и далее меня не слушал, и в ту самую минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел, и к совершенному безмолвию принудил, с великою моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем стуле. С тех пор перестал я вмешиваться в его хозяйственные распоряжения и передал его дела (как и он сам) распоряжению всевышнего. Сие дружеских наших сношений нисколько впрочем не расстроило; ибо я, соболезнуя его слабости и пагубному нерадению, о общему молодым нашим дворянам, искренно любил Ивана Петровича да не льзя было и не любить молодого человека столь кроткого и честного. С своей стороны Иван Петрович оказывал уважение к моим летам и сердечно был ко мне привержен. До самой кончины своей он почти каждый день со мною виделся, дорожа простою моею беседою, хотя ни привычками, ни образом мыслей, ни нравом, мы большею частию друг с другом не сходствовали. Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая.* Кроме повестей, о которых в письме вашем упоминать изволите, Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. Таким образом прошлою зимою все окна ее флигеля заклеены были первою частию романа, которого он не кончил. Вышеупомянутые повести были, кажется, первым его опытом. Они, как сказывал Иван Петрович, большею частию справедливы и слышаны им от разных особ.** Однако ж имена в них почти все вымышлены им самим, а названия сел и деревень заимствованы из нашего околодка, отчего и моя деревня где-то упомянута. Сие произошло не от злого какого-либо намерения, но единственно от недостатка воображения. Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся в горячку, и умер, не смотря на неусыпные старания уездного нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней, как то мозолей, и тому подобного. Он скончался на моих руках на 30-м году от рождения, и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его родителей. Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос прямой; лицом был бел и худощав. Вот, Милостивый Государь мой, всё, что мог я припомнить, касательно образа жизни, занятий, нрава и наружности покойного соседа и приятеля моего. Но в случае, если заблагорассудите сделать из сего моего письма какое-либо употребление, всепокорнейше прошу никак имени моего не упоминать; ибо хотя я весьма уважаю и люблю сочинителей, но в сие звание вступить полагаю излишним и в мои лета неприличным. С истинным моим почтением и проч. 1830 году Ноября 16. Село Ненарадово
* Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает. ** В самом деле, в рукописи г. Белкина над каждой повестию рукою автора надписано; слышно мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы имени и фамилии). Выписываем для любопытных изыскателей: Смотритель рассказан был ему титулярным советником А. Г. Н., Выстрел подполковником И. Л. П., Гробовщик приказчиком Б. В., Мятель и Барышня девицею К. И. Т.
Почитая долгом уважить волю почтенного друга автора нашего, приносим ему глубочайшую благодарность за доставленные нам известия, и надеемся, что публика оценит их искренность и добродушие. А. П.
ВЫСТРЕЛ
Стрелялись мы. Баратынский.
Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел). Вечер на бивуаке.
I.
Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выдти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось при том рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; за то никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впроччем нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил. Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтёру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уровнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным, и в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал побледнев от злости и с сверкающими глазами сказал: “милостивый государь, извольте выдти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме”. Мы не сомневались в последствиях, и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции. На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам oн явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас пообыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшедствии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: не ужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился. Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однакож мало по малу всё было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние. Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде всего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою, и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию. Но после несчастного вечера, мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним попрежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние, откровенные разговоры наши прекратились. Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, на пример, об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. “Господа, сказал им Сильвио, обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз. Я жду и вас, продолжал он, обратившись ко мне, жду непременно”. С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону. Я пришел к Сильвио в назначенное время и нашел у него почти весь полк. Всё его добро было уже уложено; оставались одни голые, простреленные стены. Мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро веселость его соделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали изо стола уже поздно вечером. При разборе фуражек, Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выдти. “Мне нужно с вами поговорить”, сказал он тихо. Я остался. Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание. “Может быть, мы никогда больше не увидимся”, сказал он мне; “перед разлукой я хотел с вами объясниться. Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем уме несправедливое впечатление”. Он остановился и стал набивать выгоревшую свою трубку; я молчал, потупя глаза. “Вам было странно”, продолжал он, что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р***. Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность мою одному великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его”. Я смотрел на Сильвио с изумлением. Таковое признание совершенно смутило меня. Сильвио продолжал. “Так точно: я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив”. Любопытство мое сильно было возбуждено. “Вы с ним не дрались?” спросил я. “Обстоятельства, верно, вас разлучили?” “Я с ним дрался”, отвечал Сильвио, “и вот памятник нашего поединка”. Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police); он ее надел; она была прострелена на вершок ото лба. “Вы знаете”, продолжал Сильвио, “что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством; я перепил славного Б<урцова>, воспетого Д.<енисом> Д<авыдовы>м. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло. Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих, и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться. Это было на рассвете Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки, и чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. — Вам, кажется, теперь не до смерти, сказал я ему, вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать… — “Вы ничуть не мешаете мне, возразил он, извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно; выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам”. Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился. Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал…..” Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо, и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой. “Вы догадываетесь”, сказал Сильвио, “кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!” При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противуположные чувства волновали меня. Слуга вошел и объявил, что лошади готовы. Сильвио крепко сжал мне руку; мы поцаловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали.
II.
Прошло несколько лет, и домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н** уезда. Занимаясь хозяйством, я не переставал тихонько воздыхать о прежней моей шумной я беззаботной жизни. Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. До обеда кое как еще дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал куда деваться. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. Все сказки, которые только могла запомнить клюшница Кириловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. Принялся я было за неподслащеную наливку, но от нее болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя, т. е. самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде. Близких соседей около меня не было, кроме двух или трех горьких, коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. Уединение было сноснее. В четырех верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нем жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужства, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца. Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть, и потому в первое воскресение по ее приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга. Лакей ввел меня в графской кабинет, а сам пошел обо мне доложить. Обширый кабинет был убран со всевозможною роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зеленым сукном и устлан коврами. Отвыкнув от роскоши в бедном углу моем, и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждет выхода министра. Двери отворились, и вошел мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. Мы сели. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное мое положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле, она была красавица. Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринужденности, тем более чувствовал себя неловким. Они, чтоб дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемонии. Между тем я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую. “Вот хороший выстрел”, сказал я, обращаясь к графу. — “Да, отвечал он, выстрел очень замечательный. А хорошо вы стреляете?” продолжал он. -“Изрядно”, отвечал я, обрадовавшись, что разговор коснулся наконец предмета, мне близкого. “В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется, из знакомых пистолетов”. — “Право?” сказала графиня, с видом большой внимательности; “а ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах?” — “Когда-нибудь, отвечал граф, мы попробуем. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета”. — “О, заметил я, в так
ом случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадете в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрелков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз. Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки”. Граф и графиня рады были, что я разговорился. “А каково стрелял он?” спросил меня граф. — “Да вот как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеетесь, графиня? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху и кричит: Кузька, пистолет! Кузька и несет ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену!” — “Это удивительно!” сказал “граф; “а как его звали?” — “Сильвио, ваше сиятельство”. -“Сильвио!” вскричал граф, вскочив со своего места; “вы знали Сильвио?” — “Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был, как свой брат товарищ; да вот уж лет пять как об нем не имею никакого известия. Так и ваше сиятельство стало быть знали его?” — “Знал, очень знал. Не рассказывал ли он вам… но нет; не думаю; не рассказывал ли он вам одного очень странного происшедствия?” — “Не пощечина ли, ваше сиятельство, полученная им на бале от какого-то повесы?” — “А сказывал он вам имя этого повесы?” — “Нет, ваше сиятельство, не сказывал… Ах! ваше сиятельство, продолжал я, догадываясь об истине, извините… я не знал…. уж не вы ли?….” — “Я сам”, отвечал граф, с видом чрезвычайно расстроенным, “а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи…” — “Ах, милый мой”, сказала графиня, “ради бога не рассказывай
; мне страшно будет слушать”. — “Нет”, возразил граф, “я всё расскажу; он знает, как я обидел его друга: пусть же узнает, как Сильвио мне отомстил”. — Граф подвинул мне кресла, и я с живейшим любопытством услышал следующий рассказ. “Пять лет тому назад я женился. — Первый месяц, the honeymoon, провел я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний. Однажды вечером ездили мы вместе верьхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой; я поехал вперед. На дворе увидел я дорожную телегу; мне сказали, что у меня в кабинете сидит человек, не хотевший объявить своего имени, но сказавший просто, что ему до меня есть дело. Я вошел в эту комнату, и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь у камина. Я подошел к нему, стараясь припомнить его черты. “Ты не узнал меня, граф?” сказал он дрожащим голосом. — Сильвио! закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. — “Так точно, продолжал он, выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?” Пистолет у него торчал из бокового кармана. Я отмерил двенадцать шагов, и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. Он медлил -он спросил огня. Подали свечи. — Я запер двери, не велел никому входить, и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды….. я думал о ней… Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. — “Жалею, сказал он, что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жеребий, кому стрелять первому”. Голова моя шла кругом… Кажется, я не соглашался…. Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; oн положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. — “Ты, граф, дьявольски счастлив”, сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было, и каким образом мог он меня к тому принудить….. но — я выстрелил, и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.) Я выстрелил, продолжал граф, и слава богу, дал промах; тогда Сильвио…. (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились. Маша вбегает, и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. — Милая, сказал я ей, разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища. — Маше всё еще не верилось. — “Скажите, правду ли муж говорит? сказала она, обращаясь к грозному Сильвио; правда ли, что вы оба шутите?” — “Он всегда шутит, графиня, отвечал ей Сильвио; однажды дал он мне, шутя, пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сей час по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить….” С этим словом он хотел в меня прицелиться… при ней! Маша бросилась к его ногам. — Встань, Маша, стыдно! закричал я в бешенстве; а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять, или нет? — “Не буду, отвечал Сильвио, я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести”. Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика, и уехал, прежде чем успел я опомниться”. Граф замолчал. Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.
МЯТЕЛЬ
Кони мчатся по буграм, Топчут снег глубокой… Вот, в сторонке божий храм Виден одинокой.
…………………………..
Вдруг метелица кругом; Снег валит клоками; Черный вран, свистя крылом, Вьется над санями; Вещий стон гласит печаль! Кони торопливы Чутко смотрят в темну даль, Воздымая гривы… Жуковский.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей. Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и следственно была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию, и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя. Наши любовники были в переписке, и всякой день видались на едине в сосновой роще или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку, и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны. Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников, и скажут им непременно: Дети! придите в наши объятия. Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто. Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была в заговоре; обе они должны были выдти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать за пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать. Накануне решительного дня, Марья Гавриловна не спала всю ночь; она укладывалась, увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти, и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайших ее родителей. Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросалась на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие… и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешать с ним обвенчаться… другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее обыкновенного и с непритворной головною болью. Отец и мать заметили ее беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные вопросы: что с тобою, Маша? не больна ли ты, Маша? раздирали ее сердце. Она старалась их успокоить, казаться веселою, и не могла. Наступил вечер. Мысль, что уже в последний раз провожает она день посреди своего семейства, стесняла ее сердце. Она была чуть жива; она втайне прощалась со всеми особами, со всеми предметами, ее окружавшими. Подали ужинать; сердце ее сильно забилось. Дрожащим голосом объявила она, что ей ужинать не хочется, и стала прощаться с отцом и матерью. Они ее поцаловали и, по обыкновению, благословили: она чуть не заплакала. Пришед в свою комнату, она кинулась в кресла и залилась слезами. Девушка уговаривала ее успокоиться и ободриться. Всё было готово. Через полчаса Маша должна была навсегда оставить родительский дом, свою комнату, тихую девическую жизнь… На дворе была мятель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; всё “казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием. Скоро в доме всё утихло и заснуло. Maшa окуталась шалью, надела теплый капот, взяла в руки шкатулку свою и вышла на заднее крыльцо. Служанка несла за нею два узла. Они сошли в сад. Мятель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял возжи, и лошади полетели. Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки кучера, обратимся к молодому нашему любовнику. Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника; насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними помещиками. Первый, к кому явился он отставной сорокалетний корнет Дравин, согласился с охотою. Это приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и гусарские проказы. Он уговорил Владимира остаться у него отобедать, и уверил его, что за другими двумя свидетелями дело не станет. В самом деле тотчас после обеда явились землемер Шмит в усах и шпорах, и сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию. Владимир обнял их с восторгом, и поехал домой приготовляться. Уже давно смеркалось. Он отправил своего надежного Терешку в Ненарадово с своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а езды всего двадцать минут. Но едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая мятель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землею. Владимир очутился в поле и напрасно хотел снова попасть на дорогу; лошадь ступала наудачу и поминутно то взъезжала на сугроб, то проваливалась в яму; сани поминутно опрокидывались. — Владимир старался только не потерять настоящего направления. Но ему казалось, что уже прошло более получаса, а он не доезжал еще до Жадринской рощи. Прошло еще около десяти минут; рощи всё было не видать. Владимир ехал полем, пересеченным глубокими оврагами. Мятель не утихала, небо не прояснялось. Лошадь начинала уставать, а с него пот катился градом, не смотря на то, что он поминутно был по пояс в снегу. Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было ваять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа был он в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Всё сугробы, да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться. Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу, и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился. Но он ехал, ехал, а Жадрина было не видать; роще не было конца. Владимир с ужасом увидел, что он заехал в незнакомый лес. Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное животное пошло было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, не смотря на все усилия несчастного Владимира. Мало-по-малу деревья начали редеть, и Владимир выехал из лесу; Жадрина было не видать. Должно было быть около полуночи. Слезы брызнули из глаз его; он поехал наудачу. Погода утихла, тучи расходились, перед ним лежала равнина, устланная белым волнистым ковром. Ночь была довольно ясна. Он увидел невдалеке деревушку, состоящую из четырех или пяти дворов. Владимир поехал к ней. У первой избушки он выпрыгнул из саней, подбежал к окну и стал стучаться. Через несколько минут деревянный ставень поднялся, и старик высунул свою седую бороду. “Что те надо?” — “Далеко ли Жадрино?” — “Жадрино-то далеко ли?” — “Да, да! Далеко ли?” — “Недалече; верст десяток будет”. При сем ответе Владимир схватил себя за волосы и остался недвижим, как человек, приговоренный к смерти. “А отколе ты? Э продолжал старик. Владимир не имел духа отвечать на вопросы. “Можешь ли ты, старик”, сказал он, “достать мне лошадей до Жадрина?” — “Каки у нас лошади”, отвечал мужик. — “Да не могу ли взять хоть проводника? Я заплачу, сколько емy будет угодно”. -“Постой”, сказал старик, опуская ставень, “я те сына вышлю; он те проводит”. Владимир стал дожидаться. Не прошло минуты, он опять начал стучаться. Ставень поднялся, борода показалась. “Что те надо?” — “Что ж твой сын?” — “Сей час выдет, обувается. Али ты прозяб? взойди погреться”. — “Благодарю, высылай скорее сына”. Ворота заскрыпели; парень вышел с дубиною, и пошел вперед то указывая, то отыскивая дорогу, занесенную снеговыми сугробами. “Который час?” спросил его Владимир. ””Да уж скоро рассвенет” отвечал молодой мужик. Владимир не говорил уже ни слова. Пели петухи и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было. Какое известие ожидало eгo! Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается. А ничего. Старики проснулись и вышли в гостиную. Гаврила Гаврилович в колпаке и байковой куртке, Прасковья Петровна в шлафорке на вате. Подали самовар, и Гаврила Гаврилович послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково ее здоровье и как она почивала. Девчонка воротилась, объявляя, что барышня почивала-де дурно, но что ей-де теперь легче, и что она-де сей час придет в гостиную. В самом деле дверь отворилась и Марья Гавриловна подошла здороваться с папенькой и с маменькой. “Что твоя голова, Маша?” спросил Гаврила Гаврилович. “Лучше, папенька”, отвечала Маша. — “Ты верно. Маша, вчерась угорела”, сказала Прасковья Петровна. — “Может быть, маменька”, отвечала Маша. День прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба. Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, на кануне ею написанные, были сожжены; ее горничная никому ни о чем не говорила, опасаясь гнева господ. Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленькой улан были скромны, и не даром Терешка кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже и во хмелю. Таким образом тайна была сохранена более, чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья Гавриловна сама, в беспрестанном бреду, высказывала свою тайну. Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича, и что вероятно любовь была причиною ее болезни. Она советовалась со своим мужем, с некоторыми соседями, и наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание. Между тем барышня стала выздоравливать. Владимира давно не видно было в доме Гаврилы Гавриловича. Он был напуган обыкновенным приемом. Положили послать за ним, и объявить ему неожиданное счастие: согласие на брак. Но каково было изумление ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их доме, и просил забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою. Через несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году. Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело раненых под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия. Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей всего имения. Но наследство не утешало ее; она разделяла искренно горесть бедной Прасковьи Петровны, клялась никогда с нею не расставаться; обе они оставили Ненарадово, место печальных воспоминаний, и поехали жить в ***ское поместье. Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты; но она никому не подавала и малейшей надежды. Мать иногда уговаривала ее выбрать себе друга; Марья Гавриловна качала головой и задумывалась. Владимир уже не существовал: он умер в Москве, накануне вступления французов. Память его казалась священною для Маши; по крайней мере она берегла всё, что могло его напомнить: книги, им некогда прочитанные, его рисунки, ноты и стихи, “им переписанные для нее. Соседи, узнав обо всем, дивились ее постоянству и с любопытством ожидали героя, долженствовавшего наконец восторжествовать над печальной верностию этой девственной Артемизы. Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Vive Henri-Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слёзы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него, какая была минута! Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен когда, встречая победителей, кричали они: ура!
И в воздух чепчики бросали.
Кто из тогдашних офицеров не сознается, что русской женщине обязан он был лучшей, драгоценнейшей наградою?.. В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии, и не видала, как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и деревнях общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве. Мы уже сказывали, что, не смотря на ее холодность, Марья Гавриловна всё попрежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарской полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала. При нем обыкновенная задумчивость ее оживлялась. Нельзя было сказать, чтоб она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы:
Se amor non и, che dunque?..
Бурмин был, в самом деле, очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; но что б она ни сказала или ни сделала, душа и взоры его так за нею и следовали. Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера. Но более всего… (более его нежности, более приятного разговора, более интересной бледности, более перевязанной руки) молчание молодого гусара более всего подстрекало ее любопытство и воображение. Она не могла не сознаваться в том, что она очень ему нравилась; вероятно и он, с своим умом и опытностию, мог уже заметить, что она отличала его: каким же образом до сих пор не видала она его у своих ног и еще не слыхала его признания? Что удерживало его? робость, неразлучная с истинною любовию, гордость или кокетство хитрого волокиты? Это было для нее загадкою. Подумав хорошенько, она решила, что робость была единственной тому причиною, и положила ободрить его большею внимательностию и, смотря по обстоятельствам, даже нежностию. Она приуготовляла развязку самую неожиданную и с нетерпением ожидала минуты романического объяснения. Тайна, какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу. Ее военные действия имели желаемый успех: по крайней мере, Бурмин впал в такую задумчивость, и черные глаза его с таким огнем останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка. Соседи говорили о свадьбе, как о деле уже конченном, а добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь ее наконец нашла себе достойного жениха. Старушка сидела однажды одна в гостиной, раскладывая гран-пасьянс, как Бурмин вошел в комнату и тотчас осведомился о Марье Гавриловне. “Она в саду”, отвечала старушка; ””подите к ней, а я вас буду здесь ожидать”. Бурмин пошел, а старушка перекрестилась и подумала: авось дело сегодня же кончится! Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа. После первых вопросов, Марья Гавриловна нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное замешательство, от которого можно было избавиться разве только незапным и решительным объяснением. Так и случилось: Бурмин, чувствуя затруднительность своего положения, объявил, что искал давно случая открыть ей свое сердце, и потребовал минуты внимания. Марья Гавриловна закрыла книгу и потупила глаза в знак согласия. “Я вас люблю”, сказал Бурмин, ””я вас люблю страстно…” (Марья Гавриловна покраснела и наклонила голову еще ниже). “Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно…” (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.-Preux). “Теперь уже поздно противиться судьбе моей; воспоминание об вас, ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность, открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду…” — “Она всегда существовала”, прервала с живостию Марья Гавриловна, “я никогда не могла быть вашею женою…” -“Знаю”, отвечал он ей тихо, “знаю, что некогда вы любили, но смерть и три года сетований… Добрая, милая Марья Гавриловна! не старайтесь лишить меня последнего утешения: мысль, что вы бы согласились сделать мое счастие, если бы… молчите, ради бога, молчите. Вы терзаете меня. Да, я знаю, я чувствую, что вы были бы моею, но — я несчастнейшее создание… я женат!” Марья Гавриловна взглянула на него с удивлением. “Я женат”, продолжал Бурмин: “я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!” “Что вы говорите?” — воскликнула Марья Гавриловна; “как это странно! Продолжайте; я расскажу после… но продолжайте, сделайте милость”. “В начале 1812 года”, сказал Бурмин, “я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная мятель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем мятель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонек, и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. “Сюда! сюда!” закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. “Помилуй, где ты замешкался?” сказал мне кто-то; “невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее”. Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. “Слава богу”, сказала эта, “насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили”. Старый священник подошел ко мне с вопросом: “Прикажете начинать?” — “Начинайте, начинайте, батюшка”, отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна… Непонятная, непростительная ветренность… я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. “Поцалуйтесь”, сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцаловать… Она вскрикнула: “Ай, не он! не он!” и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: пошел!” “Боже мой!” закричала Марья Гавриловна: “и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?” “Не знаю”, отвечал Бурмин: “не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало пологал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко, и которая теперь так жестоко отомщена”. “Боже мой, боже мой!” сказала Марья Гавриловна, схватив его руку; “так это были вы! И вы не узнаете меня?” Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…
ГРОБОВЩИК
Не зрим ли каждый день гробов, Седин дряхлеющей вселенной? Державин.
Последние пожитки гробовщика Адрияна Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о том, что дом продается и отдается в наймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течении осьмнадцати лет всё было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих своих дочерей и работницу за их медленность, и сам принялся им помогать. Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: “здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются на прокат и починяются старые”. Девушки ушли в свою светлицу. Адриян обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар. Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру, и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Адриян Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив. Он разрешал молчание разве только для того, чтобы журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться. И так Адриян, сидя под окном, и выпивая седьмую чашку чаю, по своему обыкновению был погружен в печальные размышления. Он думал о проливном дожде, который, за неделю тому назад, встретил у самой заставы похороны отставного бригадира. Многие мантии от того сузились, многие шляпы покоробились. Он предвидел неминуемые расходы, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти. Но Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее наследники, не смотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую даль, и не сторговались бы с ближайшим подрядчиком. Сии размышления были прерваны нечаянно тремя фран-масонскими ударами в дверь. “Кто там?” — спросил гробовщик. Дверь отворилась, и человек, в котором с первого взгляду можно было узнать немца ремесленника, вошел в комнату и с веселым видом приближился к гробовщику. “Извините, любезный сосед”, сказал он тем русским наречием, которое мы без смеха доныне слышать не можем, “извините, что я вам помешал… я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя мое Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек. Завтра праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски”. Приглашение было благосклонно принято. Гробовщик просил сапожника садиться и выкушать чашку чаю, и, благодаря открытому нраву Готлиба Шульца, вскоре они разговорились дружелюбно. “Каково торгует ваша милость?” спросил Адриян. — “Э хе хе”, отвечал Шульц, “и так и сяк. Пожаловаться не могу. Хоть конечно мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет”. — “Сущая правда”, заметил Адриян; “однако ж, если живому не на что купить сапог, то не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб”. Таким образом беседа продолжалась у них еще несколько времени; наконец сапожник встал и простился с гробовщиком, возобновляя свое приглашение. На другой день, ровно в двенадцать часов, гробовщик и его дочери вышли из калитки новокупленного дома, и отправились к соседу. Не стану описывать ни русского кафтана Адрияна Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж, не излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи. Тесная квартирка сапожника была наполнена гостями, большею частию немцами ремесленниками, с их женами и подмастерьями. Из русских чиновников был один буточник, чухонец Юрко, умевший приобрести, не смотря на свое смиренное звание, особенную благосклонность хозяина. Лет двадцать пять служил он в сем звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его желтую бутку. Но тотчас, по изгнании врага, на ее месте явилась новая, серинькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около нее с секирой и в броне сермяжной. Он был знаком большей части немцев, живущих около Никитских ворот: иным из них случалось даже ночевать у Юрки с воскресенья на понедельник. Адриян тотчас познакомился с ним, как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли за стол, то они сели вместе. Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя Лотхен, обедая с гостями, всё вместе угощали и помогали кухарке служить. Пиво лилось. Юрко ел за четверых; Адриян ему не уступал; дочери его чинились; разговор на немецком языке час от часу делался шумнее. Вдруг хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: “За здоровье моей доброй Луизы!” Полушампанское запенилось. Хозяин нежно поцаловал свежее лицо сорокалетней своей подруги, и гости шумно выпили здоровье доброй Луизы. “За здоровье любезных гостей моих!” провозгласил хозяин, откупоривая вторую бутылку — и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. Тут начали здоровья следовать одно за другим: пили здоровье каждого гостя особливо, пили здоровье Москвы и целой дюжины германских городков, пили здоровье всех цехов вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев. Адриян пил с усердием, и до того развеселился, что сам предложил какой-то шутливый тост. Вдруг один из гостей, толстый булочник, поднял рюмку и воскликнул: “За здоровье тех, на которых мы работаем, unserer R undleute!” Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все булочнику и так далее. Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к своему соседу: “Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов”. Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали изо стола. Гости разошлись поздно, и по большей части навеселе. Толстый булочник и переплетчик, коего лицо
Казалось в красненьком сафьянном переплете,
под-руки отвели Юрку в его бутку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен. Гробовщик пришел домой пьян и сердит. “Что ж это, в самом деле”, рассуждал он вслух, “чем ремесло мое нечестнее прочих? разве гробовщик брат палачу? чему смеются басурмане? разве гробовщик гаэр святочный? Хотелось было мне позвать их на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать же тому! А созову я тех, на которых работаю: мертвецов православных”. — “Что ты, батюшка?” сказала работница, которая в это время разувала его; “что ты это городишь? Перекрестись! Созывать мертвых на новоселие! Экая страсть!” — “Ей-богу, созову”, продолжал Адриян, “и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем бог послал”. С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел. На дворе еще было темно, как Адрияна разбудили. Купчиха Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адрияну верхом с этим известием. Гробовщик дал ему за то гривенник на водку, оделся на-скоро, взял извозчика и поехал на Разгуляй. У ворот покойницы уже стояла полиция, и расхаживали купцы, как вороны, почуя мертвое тело. Покойница лежала на столе, желтая как воск, но еще не обезображенная тлением. Около ее теснились родственники, соседи и домашние. Все окны были открыты; свечи горели; священники читали молитвы. Адриян подошел к племяннику Трюхиной, молодому купчику в модном сертуке, объявляя ему, что гроб, свечи, покров и другие похоронные принадлежности тотчас будут ему доставлены во всей исправности. Наследник благодарил его рассеянно, сказав, что о цене он не торгуется, а во всем полагается на его совесть. Гробовщик, по обыкновению своему, побожился, что лишнего не возьмет; значительным взглядом обменялся с приказчиком, и поехал хлопотать. Целый день разъезжал с Разгуляя к Никитским воротам к обратно; к вечеру всё сладил, и пошел домой пешком, отпустив своего извозчика. Ночь была лунная. Гробовщик благополучно дошел до Никитских ворот. У Вознесения окликал его знакомец наш Юрко и, узнав гробовщика, пожелал ему доброй ночи. Было поздно. Гробовщик подходил уже к своему дому, как вдруг показалось ему, что кто-то подошел к его воротам, отворил калитку, и в нее скрылся. “Что бы это значило?” подумал Адриян. “Кому опять до меня нужда? Уж не вор ли ко мне забрался? Не ходят ли любовники к моим дурам? Чего доброго!” И гробовщик думал уже кликнуть на помощь приятеля своего Юрку. В эту минуту кто-то еще приближился к калитке и собирался войти, но увидя бегущего хозяина, остановился и снял треугольную шляпу. Адрияну лицо его показалось знакомо, но второпях не успел он порядочно его разглядеть. “Вы пожаловали ко мне”, сказал запыхавшись Адриян: ” войдите же, сделайте милость”. — “Не церемонься, батюшка”, отвечал тот глухо: “ступай себе вперед; указывай гостям дорогу!” Адрияну и некогда бы
ло церемониться. Калитка была отперта, он пошел на лестницу, и тот за ним. Адрияну показалось, что по комнатам его ходят люди. “Что за дьявольщина!” подумал он, и спешил войти…. тут ноги его подкосились. Комната полна была мертвецами. Луна сквозь окна освещала их желтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы…. Адриян с ужасом узнал в них людей, погребенных его стараниями, и в госте, с ним вместе вошедшем, бригадира, похороненного во время проливного дождя. Все они, дамы и мужчины, окружили гробовщика с поклонами и приветствиями, кроме одного бедняка, недавно даром похороненного, который, совестясь и стыдясь своего рубища, не приближался, и стоял смиренно в углу. Прочие все одеты были благопристойно: покойницы в чепцах и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в праздничных кафтанах. “Видишь ли, Прохоров”, сказал бригадир от имени всей честной компании; “все мы поднялись на твое приглашение; остались дома только те, которым уже не в мочь, которые совсем развалились, да у кого остались одни кости без кожи, но и тут один не утерпел — так хотелось ему побывать у тебя….” В эту минуту маленькой скелет продрался сквозь толпу и приближился к Адрияну. Череп его ласково улыбался гробовщику. Клочки светлозеленого и красного сукна и ветхой холстины кой-где висели на нем, как на шесте, а кости ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах. “Ты не узнал меня, Прохоров”, сказал скелет. “Помнишь ли отставного сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина, того самого, которому, в 1799 году, ты продал первый свой гроб — и еще сосновый за дубовый?” С сим словом мертвец простер ему костяные объятия — но Адриян, собравшись с силами, закричал и оттолкнул его. Петр Петрович пошатнулся, упал и весь рассыпался. Между мертвецами поднялся ропот негодования; все вступились за честь своего товарища, пристали к Адрияну с бранью и угрозами, и бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвар
дии и лишился чувств. Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он глаза и увидел перед собою работницу, раздувающую самовар. С ужасом вспомнил Адриян все вчерашние происшедствия. Трюхина, бригадир и сержант Курилкин смутно представились его воображению. Он молча ожидал, чтоб работница начала с ним разговор, и объявила о последствиях ночных приключений. “Как ты заспался, батюшка, Адриян Прохорович”, сказала Аксинья, подавая ему халат. “К тебе заходил сосед портной, и здешний буточник забегал с объявлением, что сегодня частный именинник, да ты изволил почивать, и мы не хотели тебя разбудить”. — “А приходили ко мне от покойницы Трюхиной?” “Покойницы? Да разве она умерла?” -“Эка дура! Да не ты ли пособляла мне вчера улаживать ее похороны?” “Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел? Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца — воротился пьян, завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили”. — “Ой ли!”, сказал обрадованный гробовщик. “Вестимо так”, — отвечала работница. — “Ну, коли так, давай скорее чаю, да позови дочерей”.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ
Коллежский регистратор, Почтовой станции диктатор Князь Вяземский.
Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подъячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение, и может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошенного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!… и фельд-егерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования, сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течении двадцати лет сряду, изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покаместь скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в само
м ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности. Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями. В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных, и платил прогоны за две лошади. В следствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, на пример: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести. День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. “Эй Дуня!” закричал смотритель, “поставь самовар, да сходи за сливками”. При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати, и побежала в сени. Красота ее меня поразила. “Это твоя дочка?” спросил я смотрителя. — “Дочка-с” отвечал он с видом довольного самолюбия; “да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать”. Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему на встречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Всё это до ныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах. Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы. Лошади были давно готовы, а мне всё не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцаловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцалуев,
С тех пор, как этим занимаюсь,
но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания. Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием. Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и всё кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покаместь собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину -и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. “Узнал ли ты меня?” спросил я его; “мы с тобою старые знакомые”. — “Может статься”, отвечал он угрюмо; “здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало”. — “Здорова ли твоя Дуня?” продолжал я. Старик нахмурился. “А бог ее знает”, отвечал он. — “Так видно она замужем?” сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца. Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив; вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула. “Так вы знали мою Дуню?” начал он. “Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только, чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельд-егеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать”. Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. — Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинеле, окутанный шалью, вошел в комнату, “требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, не возможно было ехать… Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем. На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе, и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы, и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие, и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом. Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедни. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… “Чего же ты боишься?” сказал ей отец; “ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви”. Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул и лошади поскакали. Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел, и пошел сам к обедни. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь; священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкве не было. Бедный отец на силу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: “Дуня с той станции отправилась далее с гусаром”. Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров, и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он ни мало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца, и не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. “Авось” думал смотритель, ””приведу я домой заблудшую овечку мою”. С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться. Рано утром пришел он в его переднюю, и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке объявил, что барин почивает, и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. “Что, брат, тебе надобно?” спросил он его. Сердце старика закипело, слёзы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: “Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..” Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. “Ваше высокоблагородие!” продолжал старик, “что с возу упало, то пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее по напрасну”. — “Что сделано, того не воротишь”, сказал молодой человек в крайнем замешательстве; ””виноват перед тобою, и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось”. Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице. Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их на земь, притоптал каблуком, и пошел… Отошед несколько шагов, он остановился, подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: “пошел!..” Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего, дни через два, воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней, и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел. В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился, и поровнявшись с кучером: “Чья, брат, лошадь?” спросил он, “не Минского ли?” — “Точно так”, отвечал кучер, “а что тебе?” — “Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет”. — “Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее”. — “Нужды нет”, возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, “спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю”. И с этим словом пошел он по лестнице. Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд; в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. “Здесь стоит Авдотья Самсоновна?” спросил он. “Здесь” отвечала молодая служанка; “за чем тебе ее надобно?” Смотритель, не отвечая, вошел в залу. “Не льзя, не льзя!” закричала вслед ему служанка: “у Авдотьи Самсоновны гости”. Но смотритель, не слушая шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате прекрасно-убранной Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он по неволе ею любовался. “Кто там?” спросила она, не подымая головы. Он всё молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову… и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать, и вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню, и подошел к нему, дрожа от гнева. “Чего тебе надобно?” сказал он ему, стиснув зубы; “что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!” и сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу. Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию, и опять принялся за свою должность. “Вот уже третий год, заключил он, как живу я без Дуни, и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы…” Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне… Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: “Жив ли старый смотритель?” никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н. Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцаловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. “От чего ж он умер?” спросил я пивоварову жену. -“Спился, батюшка”, отвечала она. — “А где его похоронили?” — “За околицей, подле покойной хозяйки его”. — “Не льзя ли довести меня до его могилы?” — “Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище, да укажи ему смотрителеву могилу”. При сих словах, оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу. “Знал ты покойника?” спросил я его дорогой. “Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: “Дедушка, дедушка! орешков!” — а он нас орешками и наделяет. Всё бывало с нами возится”. “А проезжие вспоминают ли его?” “Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу”. “Какая барыня” спросил я с любопытством. “Прекрасная барыня” отвечал мальчишка; “ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: “Сидите смирно, а я схожу на кладбище”. А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: “Я сама дорогу знаю”. И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..” Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцем. Отроду не видал я такого печального кладбища. “Вот могила старого смотрителя”, сказал мне. мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом. “И барыня приходила сюда?” спросил я. “Приходила”, отвечал Ванька; “я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!” И я дал мальчишке пятачок, и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.
БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА
Во всех ты, Душенька, нарядах хороша. Богданович.
В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор он оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время, как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, устроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход, и ничего не читал, кроме Сенатских Ведомостей. Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обработывал он по английской методе:
Но на чужой манер хлеб русский не родится,
и не смотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунской Совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из людей, осуждавших его, Берестов отзывался строже всех. Ненависть к нововведениям была отличительная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа, и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю свои владения, в ответ на похвалы его хозяйственным распоряжениям: “Да-с!” говорил он с лукавой усмешкою; “у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты”. Сии и подобные шутки, по усердию соседей, доводимы были до сведения Григорья Ивановича с дополнением и объяснениями. Англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как и наши журналисты. Он бесился и прозвал своего зоила медведем провинциялом. Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покаместь барином, отпустив усы на всякий случай. Алексей был, в самом деле, молодец. Право было бы жаль, если бы его стройного стана никогда не стягивал военный мундир, и если бы он, вместо того, чтобы рисоваться на коне, провел свою молодость согнувшись над канцелярскими бумагами. Смотря, как он на охоте скакал всегда первый, не разбирая дороги, соседи говорили согласно, что из него никогда не выдет путного столоначальника. Барышни поглядывали на него, а иные и заглядывались; но Алексей мало ими занимался, а они причиной его нечувствительности полагали любовную связь. В самом деле, ходил по рукам список с адреса одного из его писем: Акулине Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева, а вас покорнейше прошу доставить письмо сие А. Н. Р. Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями; но шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств, из коих главное, особенность характера, самобытность (individualitй) , без чего, по мнению Жан-Поля, не существует и человеческого величия. В столицах женщины получают может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы. Сие да будет сказано не в суд, и не во осуждение, однако ж Nota nostra manet, как пишет один старинный комментатор. Легко вообразить, какое впечатление Алексей должен был произвести в кругу наших барышен. Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы. Всё это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем с ума. Но всех более занята была им дочь англомана моего, Лиза (или Бетси, как звал ее обыкновенно Григорий Иванович). Отцы друг ко другу не ездили, она Алексея еще не видала, между тем, как все молодые соседки только об нем и говорили. Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была единственное и следственно балованое дитя. Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурмила себе брови, два раза в год перечитывала Памелу, получала за то две тысячи рублей, и умирала со скуки в этой варварской России. За Лизою ходила Настя; она была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи; словом, Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии. “Позвольте мне сегодня пойти в гости”, сказала однажды Настя, одевая барышню. “Изволь; а куда?” “В Тугилово, к Берестовым. Поварова жена у них имянинница, и вчера приходила звать нас отобедать”. “Вот!” сказала Лиза “господа в ссоре, а слуги друг друга угащают”. “А нам какое дело до господ!” возразила Настя; “к тому же я ваша, а не папинькина. Вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым; а старики пускай себе дерутся, коли им это весело”. “Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи мне хорошенько, каков он собою и что он за человек”. Настя обещалась, а Лиза с нетерпением ожидала целый день ее возвращения. Вечером Настя явилась. “Ну, Лизавета Григорьевна”, сказала она, входя в комнату, “видела молодого Берестова: нагляделась довольно; целый день были вместе”. — “Как это? Расскажи, расскажи по порядку”. “Извольте-с, пошли мы, я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька…” — “Хорошо, знаю. Ну потом?” “Позвольте-с расскажу всё по порядку. Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские…” — “Ну! а Берестов?” “Погодите-с. Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее… а дочери и надулись, да мне наплевать на них…” — “Ах Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями!” “Да как же вы нетерпеливы! Ну вот вышли мы изо стола… а сидели мы часа три и обед был славный; пирожное блан-манже синее, красное и полосатое… Вот вышли мы изо стола, и пошли в сад играть в горелки, а молодой барин тут и явился”. — “Ну что ж? правда ли, что он так хорош собой?” “Удивительно хорош, красавец, можно сказать. Стройный, высокий, румянец во всю щеку…” — “Право? А я так думала, что у него лицо бледное. Что же? Каков он тебе показался? Печален, задумчив?” “Что вы? Да этакого бешеного я и сроду не видывала. Вздумал он с нами в горелки бегать”. — “С вами в горелки бегать! Невозможно!” “Очень возможно! Да что еще выдумал! Поймает, и ну цаловать!” — “Воля твоя, Настя, ты врешь”. “Воля ваша, не вру. Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился”. — “Да как же, говорят, он влюблен и ни на кого не смотрит?” “Не знаю-с, а на меня так уж слишком смотрел да и на Таню, приказчикову дочь, тоже; да и на Пашу колбинскую, да грех сказать, никого не обидел, такой баловник!” — “Это удивительно! А что в доме про него слышно?” “Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: современем остепенится”. — “Как бы мне хотелось его видеть!” сказала Лиза со вздохом. “Да что же тут мудреного? Тугилово от нас не далеко, всего три версты: подите гулять в ту сторону, или поезжайте верьхом; вы верно встретите его. Он же всякой день, рано по утру, ходит с ружьем на охоту”. — “Да нет, не хорошо. Он может подумать, что я за ним гоняюсь. К тому же отцы наши в ссоре, так и мне всё же не льзя будет с ним познакомиться… Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!” “И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает”. — “А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя милая Настя! Какая славная выдумка!” И Лиза легла спать с намерением непременно исполнить веселое свое предположение. На другой же день приступила она к исполнению своего плана, послала купить на базаре толстого полотна, синей китайки и медных пуговок, с помощью Насти скроила себе рубашку и сарафан, засадила за шитье всю девичью, и к вечеру всё было готово. Лиза примерила обнову, и призналась пред зеркалом, что никогда еще так мила самой себе не казалась. Она повторила свою роль, на ходу низко кланялась и несколько раз потом качала головою, на подобие глиняных котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти. Одно затрудняло ее: она попробовала было пройти по двору босая, но дерн колол ее нежные ноги, а песок и камушки показались ей нестерпимы. Настя и тут ей помогла: она сняла мерку с Лизиной ноги, сбегала в поле к Трофиму пастуху и заказала ему пару лаптей по той мерке. На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась. Весь дом еще спал. Настя за воротами ожидала пастуха. Заиграл рожок и деревенское стадо потянулось мимо барского двора. Трофим, проходя перед Настей, отдал ей маленькие пестрые лапти и получил от нее полтину в награждение. Лиза тихонько нарядилась крестьянкою, шопотом дала Насте свои наставления касательно мисс Жаксон, вышла на заднее крыльцо и через огород побежала в поле. Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя; ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли сердце Лизы младенческой веселостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она, казалось, не шла, а летела. Приближаясь к роще, стоящей на рубеже отцовского владения, Лиза пошла тише. Здесь она должна была ожидать Алексея. Сердце ее сильно билось, само не зная, почему; но боязнь, сопровождающая молодые наши проказы, составляет и главную их прелесть. Лиза вошла в сумрак рощи. Глухой, перекатный шум ее приветствовал девушку. Веселость ее притихла. Мало-по-малу предалась она сладкой мечтательности. Она думала… но можно ли с точностию определить, о чем думает семнадцатилетняя барышня, одна, в роще, в шестом часу весеннего утра? И так она шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная лягавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и закричала. В то же время раздался голос: tout beau, Sbogar, ici… и молодой охотник показался из-за кустарника. “Небось, милая”, сказал он Лизе, “собака моя не кусается”. Лиза успела уже оправиться от испугу, и умела тотчас воспользоваться обстоятельствами. “Да нет, барин”, сказала она, притворяясь полуиспуганной, полузастенчивой, “боюсь: она, вишь, такая злая; опять кинется”. Алексей (читатель уже узнал его) между тем пристально глядел на молодую крестьянку. “Я провожу тебя, если ты боишься”, сказал он ей; “ты мне позволишь идти подле себя?” — “А кто те мешает?” отвечала Лиза; “вольному воля, а дорога мирская”. — “Откуда ты?” — “Из Прилучина; я дочь Василья кузнеца, иду по грибы” (Лиза несла кузовок на веревочке). “А ты, барин? Тугиловский, что ли?” — “Так точно”, отвечал Алексей, “я камердинер молодого барина”. Алексею хотелось уровнять их отношения. Но Лиза поглядела на него и засмеялась. “А лжешь”, сказала она, “не на дуру напал. Вижу, что ты сам барин”. — “Почему же ты так думаешь?” — “Да по всему”. — “Однако ж?” — “Да как же барина с слуг ой не распознать? И одет-то не так, и баишь иначе, и собаку-то кличешь не по нашему”. Лиза час от часу более нравилась Алексею. Привыкнув не церемониться с хорошенькими поселянками, он было хотел обнять ее; но Лиза отпрыгнула от него и приняла вдруг на себя такой строгой и холодный вид, что хотя это и рассмешило Алексея, но удержало его от дальнейших покушений. “Если вы хотите, чтобы мы были вперед приятелями”, сказала она с важностию, “то не извольте забываться”. — “Кто тебя научил этой премудрости?” спросил Алексей, расхохотавшись: “Уж не Настинька ли, моя знакомая, не девушка ли барышни вашей? Вот какими путями распространяется просвещение!” Лиза почувствовала, что вышла было из своей роли, и тотчас поправилась. “А что думаешь?” сказала она; “разве я и на барском дворе никогда не бываю? небось: всего наслышалась и нагляделась. Однако”, продолжала она, “болтая с тобою, грибов не наберешь. Иди-ка ты, барин, в сторону, а я в другую. Прощения просим…” Лиза хотела удалиться, Алексей удержал ее за руку. “Как тебя зовут, душа моя”. -“Акулиной”, отвечала Лиза, стараясь освободить свои пальцы от руки Алексеевой; “да пусти ж, барин; мне и домой пора”. — “Ну, мой друг Акулина, непременно буду в гости к твоему батюшке, к Василью кузнецу”. — “Что ты?” возразила с живостию Лиза, “Ради Христа, не приходи. Коли дома узнают, что я с барином в роще болтала наедине, то мне беда будет; отец мой, Василий кузнец, прибьет меня до смерти”. — “Да я непременно хочу с тобою опять видеться”. — “Ну я когда-нибудь опять сюда приду за грибами”. — “Когда же?” — “Да хоть завтра”. — “Милая Акулина, расцаловал бы тебя, да не смею. Так завтра, в это время, не правда ли?” — “Да, да”. — “И ты не обманешь меня?” — “Не обману”. — “Побожись”. — “Ну вот те святая пятница, приду”. Молодые люди расстались. Лиза вышла из лесу, перебралась через поле, прокралась в сад и опрометью побежала в ферму, где Настя ожидала ее. Там она переоделась, рассеянно отвечая на вопросы нетерпеливой наперсницы, и явилась в гостиную. Стол был накрыт, завтрак готов, и мисс Жаксон, уже набеленая и затянутая в рюмочку, нарезывала тоненькие тартинки. Отец похвалил ее за раннюю прогулку. “Нет ничего здоровее,” сказал он, “как просыпаться на заре”. Тут он привел несколько примеров человеческого долголетия, почерпнутых из английских журналов, замечая, что все люди, жившие более ста лет, не употребляли водки и вставали на заре зимой и летом. Лиза его не слушала. Она в мыслях повторяла все обстоятельства утреннего свидания, весь разговор Акулины с молодым охотником, и совесть начинала ее мучить. Напрасно возражала она самой себе, что беседа их не выходила из границ благопристойности, что эта шалость не могла иметь никакого последствия, совесть ее роптала громче ее разума. Обещание, данное ею на завтрашний день, всего более беспокоило ее: она совсем было решилась не сдержать своей торжественной клятвы. Но Алексей, прождав ее напрасно, мог идти отыскивать в селе дочь Василья кузнеца, настоящую Акулину, толстую, рябую девку, и таким образом догадаться об ее легкомысленной проказе. Мысль эта ужаснула Лизу, и она решилась на другое утро опять явиться в рощу Акулиной. С своей стороны Алексей был в восхищении, целый день думал он о новой своей знакомке; ночью образ смуглой красавицы и во сне преследовал его воображение. Заря едва занималась, как он уже был одет. Не дав себе времени зарядить ружье, вышел он в поле с верным своим Сбогаром и побежал к месту обещанного свидания. Около получаса прошло в несносном для него ожидании; наконец он увидел меж кустарника мелькнувший синий сарафан, и бросился на встречу милой Акулины. Она улыбнулась восторгу его благодарности; но Алексей тотчас же заметил на ее лице следы уныния и беспокойства. Он хотел узнать тому причину. Лиза призналась, что поступок ее казался ей легкомысленным, что она в нем раскаивалась, что на сей раз не хотела она не сдержать данного слова, но что это свидание будет уже последним, и что она просит его прекратить знакомство, которое ни к чему доброму не может их довести. Всё это, разумеется, было сказано на крестьянском наречии; но мысли и чувства, необыкновенные в простой девушке, поразили Алексея. Он употребил всё свое красноречие, дабы отвратить Акулину от ее намерения; уверял ее в невинности своих желаний, обещал никогда не подать ей повода к раскаянию, повиноваться ей во всем, заклинал ее не лишать его одной отрады: видаться с нею наедине, хотя бы через день, хотя бы дважды в неделю. Он говорил языком истинной страсти, и в эту минуту был точно влюблен. Лиза слушала его молча. “Дай мне слово,” сказала она наконец, “что ты никогда не будешь искать меня в деревне или расспрашивать обо мне. Дай мне слово не искать других со мной свиданий, кроме тех, которые я сама назначу”. Алексей поклялся было ей святою пятницею, но она с улыбкой остановила его. “Мне не нужно клятвы,” сказала Лиза, “довольно одного твоего обещания”. После того они дружески разговаривали, гуляя вместе по лесу, до тех пор пока Лиза сказала ему: пора. Они расстались, и Алексей, оставшись наедине, не мог понять, каким образом простая деревенская девочка в два свидания успела взять над ним истинную власть. Его сношения с Акулиной имели для него преле
сть новизны, и хотя предписания странной крестьянки казались ему тягостными, но мысль не сдержать своего слова не пришла даже ему в голову. Дело в том, что Алексей, не смотря на роковое кольцо, на таинственную переписку и на мрачную разочарованность, был добрый и пылкой малый и имел сердце чистое, способное чувствовать наслаждения невинности. Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры; но знаю, что большая часть моих читателей не разделила бы со мною моего удовольствия. Эти подробности вообще должны казаться приторными, итак я пропущу их, сказав вкратце, что не прошло еще и двух месяцев, а мой Алексей был уже влюблен без памяти, и Лиза была не равнодушнее, хотя и молчаливее его. Оба они были счастливы настоящим и мало думали о будущем. Мысль о неразрывных узах довольно часто мелькала в их уме, но никогда они о том друг с другом не говорили. Причина ясная; Алексей, как ни привязан был к милой своей Акулине, всё помнил расстояние, существующее между им и бедной крестьянкою; а Лиза ведала, какая ненависть существовала между их отцами, и не смел надеяться на взаимное примирение. К тому же самолюбие ее было втайне подстрекаемо темной, романическою надеждою увидеть наконец тугиловского помещика у ног дочери прилучинского кузнеца. Вдруг важное происшедствие чуть было не переменило их взаимных отношений. В одно ясное, холодное утро (из тех, какими богата наша русская осень) Иван Петрович Берестов выехал прогуляться верхом, на всякой случай взяв с собою пары три борзых, стремянного и несколько дворовых мальчишек с трещотками. В то же самое время Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, велел оседлать куцую свою кобылку и рысью поехал около своих англизированных владений. Подъезжая к лесу, увидел он соседа своего, гордо сидящего верьхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и поджидающего зайца, которого мальчишки криком и трещотками выгоняли из кустарника. Если б Григорий Иванович мог предвидеть эту встречу, то конечно б он поворотил в сторону; но он наехал на Берестова вовсе неожиданно, и вдруг очутился от него в расстоянии пистолетного выстрела. Делать было нечего: Муромский, как образованный европеец, подъехал к своему противнику и учтиво его приветствовал. Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется господам по приказанию своего вожатого. В сие время заяц выскочил из лесу и побежал полем. Берестов и стремянный закричали во всё горло, пустили собак и следом поскакали во весь опор. Лошадь Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Муромский, провозгласивший себя отличным наездником, дал ей волю и внутренне доволен был случаем, избавляющим его от неприятного собеседника. Но лошадь, доскакав до оврага, прежде ею не замеченного, вдруг кинулась в сторону, и Муромский не усидел. Упав довольно тяжело на мерзлую землю, лежал он, проклиная свою куцую кобылу, которая, как будто опомнясь, тотчас остановилась, как только почувствовала себя без седока. Иван Петрович подскакал к нему, осведомляясь, не ушибся ли он. Между тем стремянный привел виновную лошадь, держа ее под устцы. Он помог Муромскому взобраться на седло, а Берестов пригласил его к себе. Муромский не мог отказаться, ибо чувствовал себя обязанным, и таким образом Берестов возвратился домой со славою, затравив зайца и ведя своего противника раненым и почти военнопленным. Соседи, завтракая, разговорились довольно дружелюбно. Муромский попросил у Берестова дрожек, ибо признался, что от ушибу не был он в состоянии доехать до дома верьхом. Берестов проводил его до самого крыльца, а Муромский уехал не прежде, как взяв с него честное слово на другой же день (и с Алексеем Ивановичем) приехать отобедать по-приятельски в Прилучино. Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцой кобылки. Лиза выбежала на встречу Григорью Ивановичу. “Что это значит, папа?” сказала она с удивлением; “отчего вы хромаете? Где ваша лошадь? Чьи это дрожки?” — “Вот уж не угадаешь, my dear”, отвечал ей Григорий Иванович, и рассказал всё, что случилось. Лиза не верила своим ушам. Григорий Иванович, не дав ей опомниться, объявил, что завтра будут у него обедать оба Берестовы. “Что вы говорите!” сказала она, побледнев. “Берестовы, отец и сын! Завтра у нас обедать! Нет, папа, как вам угодно: я ни за что не покажусь”. — “Что ты с ума сошла?” возразил отец; “давно ли ты стала так застенчива, или ты к ним питаешь наследственную ненависть, как романическая героиня? Полно, не дурачься…” — “Нет, папа, ни за что на свете, ни за какие сокровища не явлюсь я перед Берестовыми”. Григорий Иванович пожал плечами и более с нею не спорил, ибо знал, что противоречием с нее ничего не возьмешь, и пошел отдыхать от своей достопримечательной прогулки. Лизавета Григорьевна ушла в свою комнату и призвала Настю. Обе долго рассуждали о завтрашнем посещении. Что подумает Алексей, если узнает в благовоспитанной барышне свою Акулину? Какое мнение будет он иметь о ее поведении и правилах, о ее благоразумии? С другой стороны Лизе очень хотелось видеть, какое впечатление произвело бы на него свидание столь неожиданное… Вдруг мелькнула ей мысль. Она тотчас передала ее Насте; обе обрадовались ей как находке, и положили исполнить ее непременно. На другой день за завтраком Григорий Иванович спросил у дочки, всё ли намерена она спрятаться от Берестовых. “Папа”, отвечала Лиза, “я приму их, если это вам угодно, только с уговором: как бы я перед ними ни явилась, что б я ни сделала, вы бранить меня не будете и не дадите никакого знака удивления или неудовольствия”. — “Опять какие-нибудь проказы!” сказал смеясь Григорий Иванович. “Ну, хорошо, хорошо; согласен, делай, что хочешь, черноглазая моя шалунья”. С этим словом он поцаловал ее в лоб и Лиза побежала приготовляться. В два часа ровно коляска домашней работы, запряженная шестью лошадьми, въехала на двор и покатилась около густозеленого дернового круга. Старый Берестов взошел на крыльцо с помощью двух ливрейных лакеев Муромского. Вслед за ним сын его приехал верьхом и вместе с ним вошел в столовую, где стол был уже накрыт. Муромский принял своих соседей как нельзя ласковее, предложил им осмотреть перед обедом сад и зверинец, и повел по дорожкам, тщательно выметенным и усыпанным песком. Старый Берестов внутренно жалел о потерянном труде и времени на столь бесполезные прихоти, но молчал из вежливости. Сын его не разделял ни неудовольствия расчетливого помещика, ни восхищения самолюбивого англомана; он с нетерпением ожидал появления хозяйской дочери, о которой много наслышался, и хотя сердце его, как нам известно, было уже занято, но молодая красавица всегда имела право на его воображение. Возвратясь в гостиную, они уселись втроем: старики вспомнили прежнее время и анекдоты своей службы, а Алексей размышлял о том, какую роль играть ему в присутствии Лизы. Он решил, что холодная рассеянность во всяком случае всего приличнее и в следствие сего приготовился. Дверь отворилась, он повернул голову с таким равнодушием, с такою гордою небрежностию, что сердце самой закоренелой кокетки непременно должно было бы содрогнуться. К несчастию, вместо Лизы, вошла старая мисс Жаксон, набеленая, затянутая, с потупленными глазами и с маленьким книксом, и прекрасное военное движение Алексеево пропало втуне. Не успел он снова собраться с силами, как дверь опять отворилась, и на сей раз вошла Лиза. Все встали; отец начал было представление гостей, но вдруг остановился и поспешно закусил себе губы… Лиза, его смуглая Лиза, набелена была по уши, насурмлена пуще самой мисс Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее собственных ее волос, взбиты были, как парик Людовика XIV; рукава а l’imbйcile торчали как фижмы у Madame de Pompadour; талия была перетянута, как буква икс, и все бриллиянты ее матери, еще не заложенные в ломбарде, сияли на ее пальцах, шее и ушах. Алексей не мог узнать свою Акулину в этой смешной и блестящей барышне. Отец его подошел к ее ручке, и он с досадою ему последовал; когда прикоснулся он к ее беленьким пальчикам, ему показалось, что они дрожали. Между тем он успел заметить ножку, с намерением выставленную и обутую со всевозможным кокетством. Это помирило его несколько с остальным ее нарядом. Что касается до белил и до сурьмы, то в простоте своего сердца, признаться, он их с первого взгляда не заметил, да и после не подозревал. Григорий Иванович вспомнил свое обещание и старался не показать и виду удивления; но шалость его дочери казалась ему так забавна, что он едва мог удержаться. Не до смеху было чопорной англичанке. Она догадывалась, что сурьма и белилы были похищены из ее комода, и багровый румянец досады пробивался сквозь искусственную белизну ее лица. Она бросала пламенные взгляды на молодую проказницу, которая, отлагая до другого времени всякие объяснения, притворялась, будто их не замечает. Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, на распев, и только по-французски. Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее цели, но находя всё это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал. Наконец встали изо стола; гости уехали, и Григорий Иванович дал волю смеху и вопросам: “Что тебе вздумалось дурачить их?” спросил он Лизу. “А знаешь ли что? Белилы право тебе пристали; не вхожу в тайны дамского туалета, но на твоем месте я бы стал белиться; разумеется не слишком, а слегка”. Лиза была в восхищении от успеха своей выдумки. Она обняла отца, обещалась ему подумать о его совете, и побежала умилостивлять раздраженную мисс Жаксон, которая насилу согласилась отпереть ей свою дверь и выслушать ее оправдания. Лизе было совестно показаться перед незнакомцами такой чернавкою; она не смела просить… она была уверена, что добрая, милая мисс Жаксон простит ей… и проч., и проч. Мисс Жаксон, удостоверясь, что Лиза не думала поднять ее насмех, успокоилась, поцаловала Лизу и в залог примирения подарила ей баночку английских белил, которую Лиза и приняла с изъявлением искренней благодарности. Читатель догадается, что на другой день утром Лиза не замедлила явиться в роще свиданий. “Ты был, барин, вечор у наших господ?” сказала она тотчас Алексею; “какова показалась тебе барышня?” Алексей отвечал, что он ее не заметил. “Жаль”, возразила Лиза. — “А почему же?” спросил Алексей. — “А потому, что я хотела бы спросить у тебя, правда ли, говорят…” — “Что же говорят?” — “Правда ли, говорят, будто бы я на барышню похожа?” — “Какой вздор! она перед тобой урод уродом”. — “Ах, барин, грех тебе это говорить; барышня наша такая беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею ровняться!” Алексей божился ей, что она лучше всевозможных беленьких барышен, и чтоб успокоить ее совсем, начал описывать ее госпожу такими смешными чертами, что Лиза хохотала от души. “Однако ж”, сказала она со вздохом, “хоть барышня, может, и смешна, всё же я перед нею дура безграмотная”. — “И!” сказал Алексей, “есть о чем сокрушаться! Да коли хочешь, я тотчас выучу тебя грамоте”. — “А взаправду”, сказала Лиза, “не попытаться ли и в самом деле?” — “Изволь, милая; начнем хоть сейчас”. Они сели. Алексей вынул из кармана карандаш и записную книжку, и Акулина выучилась азбуке удивительно скоро. Алексей не мог надивиться ее понятливости. На следующее утро она захотела попробовать и писать; сначала карандаш не слушался ее, но через несколько минут она и вырисовывать буквы стала довольно порядочно. “Что за чудо!” говорил Алексей. “Да у нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе”. В самом деле, на третьем уроке Акулина разбирала уже по складам “Наталью боярскую дочь”, прерывая чтение замечаниями, от которых Алексей истинно был в изумлении, и круглый лист измарала афоризмами, выбранными из той же повести. Прошла неделя, и между ними завелась переписка. Почтовая контора учреждена была в дупле старого дуба. Настя втайне исправляла должность почталиона. Туда приносил Алексей крупным почерком написанные письма, и там же находил на синей простой бумаге каракульки своей любезной. Акулина видимо привыкала к лучшему складу речей, и ум ее приметно развивался и образовывался. Между тем, недавнее знакомство между Иваном Петровичем Берестовым и Григорьем Ивановичем Муромским более и более укреплялось и вскоре превратилось в дружбу, вот по каким обстоятельствам: Муромский нередко думал о том, что по смерти Ивана Петровича всё его имение перейдет в руки Алексею Ивановичу; что в таком случае Алексей Иванович будет один из самых богатых помещиков той губернии, и что нет ему никакой причины не жениться на Лизе. Старый же Берестов, с своей стороны, хотя и признавал в своем соседе некоторое сумасбродство (или, по его выражению, английскую дурь), однако ж не отрицал в нем и многих отличных достоинств, например: редкой оборотливости; Григорий Иванович был близкой родственник графу Пронскому, человеку знатному и сильному; граф мог быть очень полезен Алексею, а Муромский (так думал Иван Петрович) вероятно обрадуется случаю выдать свою дочь выгодным образом. Старики до тех пор обдумывали всё это каждый про себя, что наконец друг с другом и переговорились, обнялись, обещались дело порядком обработать, и принялись о нем хлопотать каждый со своей стороны. Муромскому предстояло затруднение: уговорить свою Бетси познакомиться короче с Алексеем, которого не видала она с самого достопамятного обеда. Казалось они друг другу не очень нравились; по крайней мере Алексей уже не возвращался в Прилучино, а Лиза уходила в свою комнату всякой раз, как Иван Петрович удостоивал их своим посещением. Но, думал Григорий Иванович, если Алексей будет у меня всякой день, то Бетси должна же будет в него влюбиться. Это в порядке вещей. Время всё сладит. Иван Петрович менее беспокоился об успехе своих намерений. В тот же вечер призвал он сына в свой кабинет, закурил трубку, и немного помолчав, сказал: “Что же ты, Алеша, давно про военную службу не поговариваешь? Иль гусарский мундир уже тебя не прельщает!” — “Нет, батюшка”, отвечал почтительно Алексей, “я вижу, что вам не угодно, чтоб я шел в гусары; мой долг вам повиноваться”. — “Хорошо” отвечал Иван Петрович, “вижу, что ты послушный сын; это мне утешительно; не хочу ж и я тебя неволить; не понуждаю тебя вступить… тотчас… в статскую службу; а покаместь намерен я тебя женить”. “На ком это, батюшка?” спросил изумленный Алексей. — “На Лизавете Григорьевне Муромской”, отвечал Иван Петрович; “невеста хоть куда; не правда ли?” “Батюшка, я о женитьбе еще не думаю”. — “Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал”. “Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится”. — “После понравится. Стерпится, слюбится”. “Я не чувствую себя способным сделать ее счастие”. — “Не твое горе — ее счастие. Что? так-то ты почитаешь волю родительскую? Добро!” “Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь”. — “Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят! продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покаместь не смей на глаза мне показаться”. Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить. Он ушел в свою комнату и стал размышлять о пределах власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном обещании отца сделать его нищим, и наконец об Акулине. В первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нем благоразумия. С некоторого времени свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же предлагал ей свою руку. Тотчас отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма довольный собою. На другой день Алексей, твердый в своем намерении, рано утром поехал к Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться. Он надеялся подстрекнуть его великодушие и склонить его на свою сторону. “Дома ли Григорий Иванович?” спросил он, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского замка. “Никак нет”, отвечал слуга; “Григорий Иванович с утра изволил выехать”. — “Как досадно!” подумал Алексей. “Дома ли, по крайней мере, Лизавета Григорьевна?” — “Дома-с”. И Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакею, и пошел без доклада. “Всё будет решено”, думал он, подходя к гостиной; “объяснюсь с нею самою”. — Он вошел… и остолбенел! Лиза… нет Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошел. Алексей не мог удержаться от радостного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала и хотела убежать. Он бросился ее удерживать. “Акулина, Акулина!..” Лиза старалась от него освободиться… ” Mais laissez-moi donc, monsieur; mais кtes-vous fou?” повторяла она, отворачиваясь. “Акулина! друг мой, Акулина!” повторял он, цалуя ее руки. Мисс Жаксон, свидетельница этой сцены, не знала, что подумать. В эту минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошел. “Ага!” сказал Муромский, “да у вас, кажется, дело совсем уже слажено…” Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.
КОНЕЦ ПОВЕСТЯМ И. П. БЕЛКИНА
<ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ…>
<I.>
Гости съезжались на дачу *. Зала наполнялась дамами и мужчинами, приехавшими в одно время из театра, где давали новую Ит.<альянскую> оперу. Мало по малу порядок установился. Дамы заняли свои места по диванам. Около их составился кружок мужчин. Висты учредились. Осталось на ногах несколько молодых людей; и смотр парижских литографий заменил общий разговор. На балконе сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец, казалось, живо наслаждался прелестию северной ночи. С восхищением глядел он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым, и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке. “Как хороша ваша северная ночь, сказал он наконец, и как не жалеть об ее прелести даже под небом моего отечества?” — “Один из наших поэтов, отвечал ему другой, сравнил ее с русской, белобрысой красавицей; признаюсь, что смуглая, черноглазая италианка или испанка, исполненная живости и полуденной неги, более пленяет мое воображение. Впрочем, давнишний спор между la brune et la blonde еще не решен. Но к стати: знаете ли вы как одна иностранка изъясняла мне строгость и чистоту Петербургских нравов? Она уверяла, что для любовных приключений наши зимние ночи слишком холодны, а летние слишком светлы”. — Испанец улыбнулся. “Итак, благодаря влиянию климата, сказал он, Петербург есть обетованная земля красоты, любезности и беспорочности”. — “Красота дело вкуса, отвечал русской, но нечего говорить об нашей любезности. Она не в моде; никто об ней и не думает. Женщины боятся прослыть кокетками, мужчины уронить свое достоинство. Все стараются быть ничтожными со вкусом и приличием. Что ж касается до чистоты нравов, то дабы не употребить во зло доверчивости иностранца, я расскажу вам…..” И разговор принял самое сатирическое направление. В сие время двери в залу отворились, и Вольская взошла. Она была в первом цвете молодости. Правильные черты, большие, черные глаза, живость движений, самая странность наряда, всё поневоле привлекало внимание. Мужчины встретили ее с какой-то шутливой приветливостью, дамы с заметным недоброжелательством; но Вольская ничего не замечала; отвечая криво на общие вопросы, она рассеянно глядела во все стороны; лицо ее, изменчивое как облако, изобразило досаду; она села подле важной княгини Г. и, как говорится, se mit а bouder. Вдруг она вздрогнула и обернулась к балкону. Беспокойство овладело ею. Она встала, пошла около кресел и столов, остановилась на минуту за стулом старого генерала P., ничего не отвечала на его тонкий мадригал и вдруг скользнула на балкон. Испанец и русской встали. Она подошла к ним и с замешательством сказала несколько слов по-русски. Испанец, полагая себя лишним, оставил ее и возвратился в залу. Важная княгиня Г. проводила Вольскую глазами и в полголоса сказала своему соседу: — Это ни на что не похоже. — Она ужасно ветрена,- отвечал он. -Ветрена? этого мало. Она ведет себя непростительно. Она может не уважать себя сколько ей угодно, но свет еще не заслуживает от нее такого пренебрежения. Минский мог бы ей это заметить. — Il n’en fera rien; trop heureux de pouvoir la compromettre. Между тем, я бьюсь об заклад, что разговор их самый невинный. — Я в том уверена…. Давно ли вы стали так добродушны? — Признаюсь: я принимаю участие в судьбе этой молодой женщины. В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят. — Страсти! какое громкое слово! что такое страсти? Не воображаете ли вы, что у ней пылкое сердце, романическая голова? Просто она дурно воспитана…. Что это за литография? портрет Гуссейн-паши? покажите мне его. Гости разъезжались; ни одной дамы не оставалось уже в гостиной. Лишь хозяйка с явным неудовольствием стояла у стола, за которым два дипломата доигрывали последнюю игру в экарте. Вольская вдруг заметила зорю и поспешно оставила балкон, где она около трех часов сряду находилась наедине с Минским. Хозяйка простилась с нею холодно, а Минского с намерением не удостоила взгляда. У подъезда несколько гостей ожидали своих экипажей. Минской посадил Вольскую в ее карету. “Кажется, твоя очередь”, сказал ему молодой офицер. — “Вовсе нет, отвечал он: она занята; я просто ее наперсник или что вам угодно. Но я люблю ее от души — она уморительно смешна”.
Зинаида Вольская лишилась матери на шестом году от рождения. Отец ее, человек деловой и рассеянный, отдал ее на руки француженки, нанял учителей всякого рода, и после уж об ней не заботился. 14-ти лет она была прекрасна и писала любовные записки своему танцмейстеру. Отец об этом узнал, отказал танцмейстеру и вывез ее в свет, полагая, что воспитание ее кончено. Появление Зинаиды наделало большо<го> шуму. Вольский, богатый молодой человек, привыкший подчинять свои чувства мнению других, влюбился в нее без памяти, потому что Г**<осударь> встретив ее на Англинской набережной, целый час с нею разговаривал. Он стал свататься. Отец обрадовался случаю сбыть с рук модную невесту. Зинаида горела нетерпением быть замужем, чтоб видеть у себя весь город. К тому же Вольской ей не был противен, и таким образом участь ее была решена. Ее искренность, неожиданные проказы, детское легкомыслие производили с начала приятное впечатление, и даже свет был благодарен той, которая поминутно прерывала важное однообразие аристократического круга. Смеялись ее шалостям, повторяли ее странные выходки. Но годы шли, а душе Зинаиды всё еще было 14 лет. Стали роптать. Нашли, что Вольская не имеет никакого чувства приличия, свойственного ее полу. Женщины стали от нее удаляться, а мужчины приблизились. Зинаида подумала, что она не в проигрыше, и утешилась. Молва стала приписывать ей любовников. Злословие даже без доказательств оставляет почти вечные следы. В светском уложении правдоподобие равняется правде, а быть предметом клеветы — унижает нас в собственном мнении. Вольская, в слезах негодования, решилась возмутиться противу власти несправедливого света. Случай скоро представился. Между молодыми людьми, ее окружающими, Зинаида отличила [Минского]. Повидимому, некоторое сходство в характерах и обстоятельствах жизни должно было их сблизить. В первой молодости Минский порочным своим поведением заслужил также порицание света, который наказал его клеветою. Минский оставил его, притворясь равнодушным. Страсти на время заглушили в его сердце угрызения самолюбия; но усмиренный опытами, явился он вновь на сцену общества и принес ему — уже не пылкость неосторожной своей юности, но снисходительность и благопристойность эгоизма. Он не любил света, но не презирал, ибо знал необходимость его одобрения. Со всем тем, уважая вообще, он не щадил его в особенности, и каждого члена его готов был принести в жертву своему злопамятному самолюбию. Вольская нравилась ему за то, что она осмеливалась явно презирать ему ненавистные условия. Он подстрекал ее ободрением и советами, сделался ее наперсником и вскоре стал ей необходим. Б** несколько времени занимал ее воображение. “Он слишком для вас ничтожен”, сказал ей Минский. “Весь ум его почерпнут из Liaisons dangereuses, так же как весь его гений выкраден из Жомини. Узнав его короче, вы будете презирать его тяжелую безнравственность, как военные люди презирают его пошлые рассуждения”. “Мне хотелось бы влюбиться в P.”, сказала ему Зинаида. “Какой вздор!” отвечал он. “Охота вам связываться с человеком, который красит волоса и каждые 5 минут повторяет с упоением: Quand j’йtais а Florence…. Говорят, его несносная жена влюблена в него; оставьте их в покое: они созданы друг для друга”. — А барон W.? — Это девочка в мундире; что в нем — но знаете ли что? влюбитесь в Л. Он займет ваше воображение: он так же необыкновенно умен, как необыкновенно дурен; et puis c’est un homme а grands sentiments, он будет ревнив и страстен, он будет вас мучить и смешить, чего вам более? Однако ж Вольская его не послушалась. Минский угадывал ее сердце; самолюбие его было тронуто; не полагая чтоб легкомыслие могло быть соединено с сильными страстями, он предвидел связи безо всяких важных последствий, лишнюю женщину в списке ветреных своих любовниц, и хладнокровно обдумывал свою победу. Вероятно, если б он мог вообразить бури его ожидающие, то отказался б от своего торжества, ибо светский человек легко жертвует своими наслаждениями и даже тщеславием лени и благоприличию.
<II.>
Минский лежал еще в постеле, когда подали ему письмо. Он распечатал его зевая; пожал плечами, развернув два листа, вдоль и поперек исписанные самым мелким женским почерком. Письмо начиналось таким образом: “Не умела тебе высказать всё, что имею на сердце; в твоем присутствии я не нахожу мыслей, которые теперь так живо меня преследуют. Твои софизмы не убеждают моих подозрений, но заставляют меня молчать; это доказывает твое всегдашнее превосходство надо мною — но не довольно для счастия, для спокойствия моего сердца”… Вольская упрекала его в холодности, недоверчивости и проч., жаловалась, умоляла, сама не зная о чем; рассыпалась в нежных, ласковых уверениях — и назначала ему вечером свидание в своей ложе. Минский отвечал ей в двух словах, извиняясь скучными необходимыми делами и обещаясь быть непременно в театре.
<III.>
Вы так откровенны и снисходительны, сказ.<ал> Исп.<анец>, что осмелюсь просить вас разрешить мне одну задачу — я скитался по всему свету, представлялся во всех Евр.<опейских> дворах, везде посещал высшее общество, но нигде не чувствовал себя так связанным, так неловким как в проклятом вашем Аристокр.<атическом> кругу -Всякой раз когда я вхожу в залу Княгини В. — и вижу эти немые, неподвижные мумии, напоминающие мне Египетские кладбища, какой-то холод меня пронимает. Меж ими нет ни одной моральной Власти, ни одно имя не натвержено мне Славою — перед чем же я робею — Перед недоброжелательством, отв.<ечал> Русский, это черта нашего нрава — В народе выражается она насмешливостию — в высшем кругу невниманием и холодностию. (О мужчинах нечего и говорить). Наши дамы к тому же очень поверхностно образованы, и ничто Евр.<опейское> не занимает их мыслей — Политика и литература для них не существует — Остроумие давно в опале как признак легкомыслия — О чем же станут они говорить? о самих себе? нет — они слишком хорошо воспитаны. Остается им разговор какой-то домашний, мелочной, частный, понятный только для немногих — для избранных — И человек не принадлеж<ащий> к это<му> малому стаду принят как чужой — и не только иностранец но и свой. Извините мне мои вопросы, ск<азал> Исп<анец> — но вряд ли мне найти в другой раз удовлетворительных ответов и я спешу вами пользоваться — Вы упомянули о вашей Арис<тократии>; что такое русск.<ая> Арист<ократия> — Занимаясь Вашими законами — я вижу что наследственной Арист<ократии> основанной на неделимости имений у Вас не существует — Кажется между вашим дворянств<ом> существует гражданское равенство — и доступ к оному ничем не ограничен — На чем же основывается ваша т.<ак> на<зываемая> Ари<стократия> — разве только на одной древности родов — Русск<ий> засмеялся — [Вы ошибаетесь] отвечал он — древнее русское [дворянство,] в следствии причин вами упомянутых, упало в неизвестность и составило род третьего состояния. Наша благо<род>ная чернь, к которой и я принадлежу, считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха — Я скажу на пример, продолжал русск<ий> [с] видом самодовольного небрежения, корень дворянства моего теряется в отдаленной древности, имена предков моих на всех страницах Ист.<ории> нашей. Но если <бы> я подумал назвать себя Аристократом> то вероятно насмешил бы многих — Но настоящая Аристокр<атия> наша с трудом может назвать и своего деда -Древн<ие> роды их восходят до Петра и Елисаветы. Денщики, Певчие, Хохлы — вот их родоначальники — Говорю не в укор: достоинство, всегда достоинство — и Государств<енная> польза требует его возвышения — Смешно только видеть в ничтожных внуках пир<ожников> ден<щиков> певч<их> и дьячков, спесь герцога Monmoren <су>, первого Христианского Барона, [и] Клермон-Тонн<ера> — Мы так положительны что стоим на коленах пред настоящим случаем, успехом и <….> но очарование древн<остью> благодарность к прошедш<ему> и уважение <к> нравственным дост<оинствам> для нас не существует. Карамзин недавно рассказал нам нашу Историю. Но едва ли мы вслушались — Мы гордимся не славою предк<ов>, но чином какого нибудь дяди, или балами двоюродной сестры — [Заметьте] что неуважение к предкам есть первый признак дикости <и> безнравственности —
<ДУБРОВСКИЙ>
ТОМ ПЕРВЫЙ.
ГЛАВА 1.
Несколько лет тому назад в одном из своих поместий жил старинный русской барин, Кирила Петрович Троекуров. Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось его имение. Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирила Петрович принимал знаки подобострастия как надлежащую дань; дом его всегда был полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность, разделяя шумные, а иногда и буйные его увеселения. Никто не дерзал отказываться от его приглашения, или в известные дни не являться с должным почтением в село Покровское. В домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Не смотря на необыкновенную силу физических способностей, [он] раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе. [В одном из флигелей его дома жили 16 горничных, занимаясь рукоделиями, свойственными их полу. Окны во флигеле были загорожены деревянною решеткою; двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирила Петровича. Молодые затворницы, в положеные часы, сходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирила Петрович выдавал некоторых из них за муж и новые поступали на их место.] С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно; [не смотря на то, они были ему преданы: они тщеславились богатством и славою своего господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседам, надеясь на его сильное покровительство.] Всегдашние занятия Троекурова состояли в разъездах около пространных его владений, в продолжительных пирах, и в проказах, ежедневно при том изобретаемых и жертвою коих бывал обыкновенно какой-нибудь новый знакомец; хотя и старинные приятели не всегда их избегали за исключением одного Андрея Гавриловича Дубровского. Сей Дубровский, отставной поручик гвардии, был ему ближайшим соседом и владел семидесятью душами. Троекуров, надменный в сношениях с людьми самого высшего звания, уважал Дубровского, не смотря на его смиренное состояние. Некогда были они товарищами по службе и Троекуров знал по опыту нетерпеливость и решительность его характера. Обстоятельства разлучил <и> их надолго. Дубровский с расстроенным состоянием принужден был выдти в отставку и поселиться в остальной своей деревне. Кирила Петрович, узнав о том, предлагал ему свое покровительство, но Дубровский благодарил его и остался беден и независим. Спустя несколько лет Троекуров, отставной генерал-аншеф, приехал в свое поместие, они свидились и обрадовались друг другу. С тех пор они каждый день бывали вместе, и Кирила Петрович, отроду не удостоивавший никого своим посещением, заезжал запросто в домишка своего старого товарища. [Будучи ровесниками, рожденные в одном сословии, воспитанные одинаково, они сходствовали отчасти и в характерах и в наклонностях.] В некоторых отношениях [и] судьба их была одинакова: оба женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребенку. — Сын Дубровского воспитывался в Петербурге, дочь Кирила Петровича росла в глазах родителя, и Троекуров часто говаривал Дубровскому: “Слушай, брат, Андрей Гаврилович: коли в твоем Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром что он гол как сокол”. Андрей Гаврилович качал головой и отвечал обыкновенно: “Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки”. Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выдти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил. Раз в начале осени, Кирила Петрович собирался в отъезжее поле. Накануне был отдан приказ псарям и стремянным быть готовыми к пяти часам утра. Палатка и кухня отправлены были вперед на место, где Кирила Петрович должен был обедать. Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пяти сот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своем собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак, под присмотром штаб-лекаря Тимошки, и отделение, где благородные суки ощенялись и кормили своих щенят. Кирила Петрович гордился сим прекрасным заведением, и никогда не упускал случая похвастаться оным перед своими гостями, из коих каждый осмотривал его по крайней мере уже в двадцатый раз. Он расхаживал по псарне, окруженный своими гостями и сопровождаемый Тимошкой и главными псарями; останавливался пред некоторыми канурами, то расспрашивая о здоровии больных, то делая замечания более или менее строгие и справедливые — то подзывая к себе знакомых собак и ласково с ними разговаривая. Гости почитали обязанностию восхищаться псарнею Кирила Петровича. Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борз <ых>; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения. “Что же ты хмуришься, брат”, спросил его Кирила Петрович, “или псарня моя тебе не нравится?” “Нет”, отвечал он сурово, “псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим собакам”. Один из псарей обиделся. “Мы на свое житье”, сказал он, “благодаря бога и барина, не жалуемся — а что правда — то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю канурку. — Ему было б и сытнее и теплее”. Кирила Петрович громко засмеялся при дерзком замечании своего холопа, а гости во след за ним захохотали, хотя и чувствовали, что шутка псаря могла отнестися и к ним. Дубровский побледнел, и не сказал ни слова. В сие время поднесли в лукошке Кирилу Петровичу новорожденных щенят — он занялся ими, выбрал себе двух, проч
их велел утопить. Между тем Андрей Гаврилович скрылся, и никто того не заметил. Возвратясь с гостями со пс<арного> двора, Кирила Петрович сел ужинать и тогда только не видя Дубровского хватился о нем. Люди отвечали, что Андрей Гаврилович уехал домой. Троекуров велел тотчас его догнать и воротить непременно. От роду не выезжал он на охоту без Дубровского, опытного и тонкого ценителя псовых достоинств и безошибочного решителя все<воз>можных охотничьих споров. Слуга, поскакавший за ним, воротился, как еще сидели за столом, и доложил своему господину, что дескать Андрей Гаврилович не послушался и не хотел воротиться. Кирила Петрович, по обыкновению своему разгоряченный наливками, осердился и вторично послал того же слугу сказать Андрею Гавриловичу, что если он тотчас же не приедет ночевать в Покровское, то он, Троекуров, с ним навеки рассорится. Слуга снова поскакал, Кирила Петрович, встал изо стола, отпустил гостей и отправился спать. На другой день первый вопрос его был: здесь ли Андрей Гаврилович? Вместо ответа ему подали письмо, сложенное треугольником; Кирила Петрович приказал своему писарю читать его вслух — и услышал следующее:
Государь мой примилостивый,
Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю -потому что я не шут, а старинный дворянин. — За сим остаюсь покорным ко услугам Андрей Дубровский.
По нынешним понятиям об этикете письмо сие был<о> бы весьма неприличным, но оно рассердило Кирила Петровича не странным слогом и расположением, но только своею сущностью: “Как”, загремел Троекуров, вскочив с постели босой, “высылать к ему моих людей с повинной, он волен их миловать, наказывать! — да что он в самом деле задумал; да знает ли он с кем связывается? Вот я ж его… Наплачется он у меня, узнает, каково идти на Троекурова!” Кирила Петрович оделся, и выехал на охоту, с обыкновенной своею пышностию, — но охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца, и того протравили. Обед в поле под палаткою также не удался, или по крайней <мере> был не по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею своей охотою нарочно поехал полями Дубровского. Прошло несколько дней, и вражда между двумя соседами не унималась. Андрей Гаврилович не возвращался в Покровское — Кирила Петрович без него скучал, и досада его громко изливалась в самых оскорбительных выражениях, которые благодаря усердию тамошних дворян, доходили до Дубровского исправленные и дополненные. Новое обстоятельство уничтожило и последнюю надежду на примирение. Дубровский объезжал однажды малое свое владение; приближаясь к березовой роще, услышал он удары топора, и через минуту треск повалившегося дерева. Он поспешил в рощу и наехал на Покровских мужиков, спокойно ворующих у него лес. Увидя его, они бросились было бежать. Дубровский со своим кучером поймал из них двоих и привел их связанных к себе на двор. Три неприятельские лошади достались тут же в добычу победителю. Дубровский был отменно сердит, прежде сего никогда люди Троекурова, известные разбойники, не осмеливались шалить в пределах его владений, зная приятельскую связь его с их господином. Дубровский видел, что теперь пользовались они происшедшим разрывом — и решился, вопреки всем понятиям о праве войны, проучить своих пленников прутьями, коими запаслись они в его же роще, а лошадей отдать в работу, приписав к барскому скоту. Слух о сем происшестви<и> в тот же день дошел до Кирила Петровича. Он вышел из себя и в первую минуту гнева хотел было со всеми своими дворовыми учинить нападение на Кистеневку (так называлась деревня его соседа), разорить ее до-тла, и осадить самого помещика в его усадьбе. Таковые подвиги были ему не в диковину. Но мысли его вскоре приняли другое направление. Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у ворот остановившуюся тройку -маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинеле вышел из телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина, и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном, и с благоговением ожидая его приказаний. — Здорово, как бишь тебя зовут, — сказал ему Троекуров, — зачем пожаловал? — Я ехал в город, в<аше> пр<евосходительство>, — отвечал Шабашкин — и зашел к Ивану Демьянову узнать, не будет ли какого приказания от в<ашего> пр<евосходительства>. — Очень кстати заехал, как бишь тебя зовут; мне до тебя нужда. Выпей водки, да выслушай. Таковой ласковый прием приятно изумил заседателя. — Он отказался от водки [и] стал слушать Кирила Петровича со всевозможным вниманием. — У меня сосед есть, — сказал Троекуров, — мелкопоместный грубиян; я хочу взять у него имение — как ты про то думаешь? — В<аше> пр<евосходительство>, коли есть какие-нибудь документы, или… — Врешь братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение. Постой однако ж. Это имение принадлежало некогда нам, было куплено у какого-то Спицына, и продано потом отцу Дубровского. Нельзя ли к этому придраться. — Мудрено, в<аше> в<ысокопревосходительство>, вероятно сия продажа совершена законным порядком. — Подумай, братец, поищи хорошенько. — Если бы, например, в<аше> пр<евосходительство> могли как<им> ни есть образом достать от в<ашего> соседа запись или куп<чую>, в силу которой владеет он своим имением, то конечно… — Понимаю, да вот беда — у него все бумаги сгорели во время пожара. — Как, в<аше> пр<евосходительство>, бумаги его сгорели! чего ж вам лучше? — в таком случае извольте действовать по законам, и без всякого сомнения получите ваше совершенное удовольствие. — Ты думаешь? Ну, смотри же. Я полагаюсь на твое усердие, а в благодарности моей можешь быть уверен. Шабашкин поклонился почти до земли, вышел вон, с того же дни стал хлопотать по замышленному делу, и благодаря его проворству, ровно через две недели, Дубровский получил из города приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою. Андрей Гаврилович, изумленный неожиданным запросом, в тот же день написал в ответ довольно грубое отношение, в коем объявлял он, что сельцо Кистеневка досталось ему по смерти покойного его родителя, что он владеет им по праву наследства, что Троекурову до него дела никакого нет, и что всякое постороннее притязание на сию его собственность есть ябеда и мошенничество. Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел, во 1) что Дубровский мало знает толку в делах, во 2) что человека столь горячего и неосмотрительного не трудно будет поставить в самое невыгодное положение. Андрей Гаврилович, рассмотрев хладнокровно [запросы] заседателя, увидел необходимость отвечать обстоятельнее. Он написал довольно дельную бумагу, но впоследствии времени оказавшуюся недостаточной. Дело стало тянуться. Уверенный в своей правоте Андрей Гаврилович мало о нем беспокоился, не имел ни охоты, ни возможности сыпать около себя деньги, и хоть он, бывало, всегда первый трунил над продажной совестью чернильного племени, но мысль соделаться жертвой ябеды не приходила ему в голову. С своей стороны Троекуров столь же мало заботился о выигрыше им затеянного дела — Шабашкин за него хлопотал, действуя от его имени, стращая и подкупая судей и толкуя вкрив и впрям всевозможные указы. Как бы то ни было, 18… года, февр<аля> 9 дня, Дубровский получил через городовую полицию приглашение явиться к ** земскому судьи для выслушания решения оного по делу спорного имения между им, пор<учиком> Дубровским, и <генерал-аншефом> Троекуровым, и для подписки своего удовольствия или неудовольствия. В тот же день Дубровский отправился в город; на дороге обогнал его Троекуров. Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице своего противника.
ГЛАВА II.
Приехав в город Андрей Гаврилович остановился у знакомого купца, ночевал у него и на другой день утром явился в присутствие уездного суда. Никто не обратил на него внимания. Вслед за ним приехал и Кирила Петрович. Писаря встали и заложили перья за ухо. Члены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресла из уважения к его чину, летам и дородности; он сел при открыт<ых> дверях, — Андрей Гаврилович стоя прислонился к стенке — настала глубокая тишина, и секретарь звонким голосом стал читать определение суда. Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коими на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримое право. 18… года октября 27 дня ** уездный суд рассматривал дело о неправильном владении гв.<ардии> пор.<учиком> Ан<дреем> Гавр.<иловым> с<ыном> Дубр<овским> имением, принадлежащим генерал-анш<ефу> <Кирилу Петрову сыну> Троек<урову>, состоящим <** губернии в сельце Кистеневке>, мужеска <пола**> душами, да земли с лугами и угодьями <**> десятин. Из коего дела видно: означенный ген.<ерал>-ан.<шеф> <Троекуров> прошлого 18<…> года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в .том, что покойный его отец [коллежский асессор] и кавалер Петр Еф.<имов> сын <Троекуров> в 17<…>м году августа 14 дня, служивший в то время в <**> наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее <**> округи в помянутом сельце Кист<еневке> (которое селение тогда по <**> ревизии называлось <Кистеневскими> выселками), всего значущихся по 4-й ревизии мужеска пола <**> душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой <Кистеневке>, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом всё без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2 500 р., на что и купчая в тот же день в <**> палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день <**> земским судом введен был во владение и учинен за него отказ. — А наконец 17<…> года сентября 6-го дня отец его волей божиею помер, а между тем он проситель генерал-аншеф Троекуров> с 17<…> года почти с малолетства находился в военной службе и по большой части был в походах за границами, почему он и не мог иметь сведения, как о смерти отца его, равно и об оставшемся после его имении. Ныне же по выходе совсем из той службы в отставку и по возвращении в имения отца его, состоящие <**> и <**> губерниях <**>, <**> и <**> уездах, в раз
ных селениях, всего до 3 000 душ, находит, что из числа таковых имений вышеписанными <**> душами (коих по нынешней <**> ревизии значится в том сельце всего <**> душ) с землею и со всеми угодьями владеет без всяких укреплений вышеписанный <гвардии> поруч<ик> Ан<дрей> Д<убровский>, почему, представляя при оном прошении ту подлинную купчию, данную отцу его продавцом Спицыным, просит, отобрав помянутое имение из неправильного владения <Дубровского>, отдать по принадлежности в полное его, Троек<урова>, распоряжение. А за несправедливое оного присвоение, с коего он пользовался получаемыми доходами, по учинении об оных надлежащего дознания, положить с него, <Ду6ровского>, следующее по законам взыскание и оным его, <Троекурова>, удовлетворить. По учинении ж <**> земским судом по сему прошению исследований открылось: что помянутый нынешний владелец спорного имения <гвардии поручик Дубровский> дал на месте дворянскому заседателю объяснение, что владеемое им ныне имение, состоящее в означенном сельце <Кистеневке>, <**> душ с землею и угодьями, досталось ему по наследству после смерти отца его, артиллерии подпоручика <Гаврила Евграфова сына Дубровского>, а ему дошедшее по покупке от отца сего просителя, прежде бывшего провинциального секретаря, а потом коллежского асессора Троекурова, по доверенности, данной от него в 17<…> году августа 30 дня, засвидетельствованной в <**> уездном суде, титулярному советнику Григорью Васильеву сына Соболеву, по которой должна быть от “него на имение сие отцу его купчая, потому что во оной именно сказано, что он, Тр<оекуров>, всё доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, <**> душ с землею, продал отцу его <Ду6ровского>, и следующие по договору деньги, 3200 рублей, все сполна с отца его без возврата получил и просил оного довер<енного> Соболева выдать отцу его указную крепость. А между тем отцу его в той же доверенности по случаю заплаты всей суммы владеть тем покупным у него имением и распоряжаться впредь до совершения оной крепости, как настоящему владельцу, и ему, продавцу <Троекурову>, впредь и никому в то имение уже не вступаться. Но когда именно и в каком присутственном месте таковая купчая от поверенного Соболева дана его отцу, — ему, <Андрею Дубровскому>, неизвестно, ибо он в то время был в совершенном малолетстве, и после смерти его отца таковой крепости отыскать не мог, а полагает, что не сгорела ли с прочими бумагами и имением во время бывшего в 17<…> году в доме их пожара, о чем известно было и жителям того селения. А что оным имением со дня продажи <Троекуровым> или выдачи Соболеву доверенности, то есть с 17<…> года, а по смерти отца его с 17<…> года и поныне, они, <Дубровские>, бесспорно владели, в том свидетельствуется на окольных жителей — которые, всего 52 человека, на опрос под при
сягою показали, что действительно, как они могут запомнить, означенным спорным имением начали владеть помянутые г.г. <Дубровские> назад сему лет с 70 без всякого от кого-либо спора, но по какому именно акту или крепости, им неизвестно. — Упомянутый же по сему делу прежний покупчик сего имения, бывший провинциальный секретарь Петр Трое<куров>, владел ли сим имением, они не запомнят. Дом же г.г. <Дубровских> назад сему лет 30-ть от случившегося в их селении в ночное время <пожара> сгорел, причем сторонние люди допускали, что доходу означенное спорное имение может приносить, полагая с того времени в сложности, ежегодно не менее как до 2000 р. Напротив же сего <генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров> 3-го генваря сего года взошел в сей суд с прошением, что хотя помянутый <гвардии поручик Андрей Дубровский> и представил при учиненном следствии к делу сему выданную покойным его отцом <Гаврилом Дубровским> титулярному советнику Соболеву доверенность на запроданное ему имение, но по оной не только подлинной купчей, но даже и на совершение когда-либо оной никаких ясных доказательств по силе генерального регламента 19 главы и указа 1752 года ноября 29 дня не представил. Следовательно, самая доверенность ныне, за смертию самого дателя оной, отца его, по указу 1818 года маия… дня, совершенно уничтожается. — А сверх сего — велено спорные имения отдавать во владения — крепостные по крепостям, а не крепостные по розыску. На каковое имение, принадлежащее отцу его, представлен уже от него в доказательство крепостной акт, по которому и следует, на основании означенных узаконений, из неправильного владения помянутого <Ду6ровского> отобрав, отдать ему по праву наследства. А как означенные помещики, имея во владении не принадлежащего им имения и без всякого укрепления, и пользовались с оного неправильно и им не принадлежащими доходами, то по исчислении, сколько таковых будет причитаться по силе <….. взыскать с помещика <Ду6ровского> и его, <Троекурова>, оными удовлетворить. — По рассмотрении какового дела и учиненной из оного и из законов выписки в <**> уездном суде ОПРЕДЕЛЕНО: Как из дела сего видно, что <генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров> на означенное спорное имение, находящееся ныне во владении у <гвардии поручика Андрея Гаврилова сына Дубровского, состоящее в сельце <Кистеневке>, по нынешней <…> ревизии всего мужеска пола <**> душ, с землею и угодьями, представил подлинную купчию на продажу оного покойному отцу его, провинциальному секретарю, который потом был коллежским асессором, в 17<…> году из дворян канцеляристом Фадеем Спицыным, и что сверх сего сей покупщик, <Троекуров>, как из учиненной на той купчей надписи видно, был в том же году <**> земским судом введен во владение, которое имение уже и за него отказано, и хотя напротив сего со стороны <гвардии поручика Андрея Дубровского и представлена <доверенность>, данная тем умершим покупщиком <Троекуровым> титулярному советнику Соболеву для совершения купчей на имя отца его, <Ду6ровского>, но по таковым сделкам не только утверждать крепостные недвижимые имения, но даже и временно владеть по указу <…..> воспрещено, к тому ж и самая доверенность смертию дателя оной совершенно уничтожается. — Но чтоб сверх сего действительно была по оной доверенности совершена где и когда на означенное спорное имение <купчая>, со стороны <Ду6ровского> никаких ясных доказательств к делу с начала производства, то есть с 18<…> года, и по сие время не представлено. А потому сей суд и полагает: означенное имение, <**> душ, с землею и угодьями, в каком ныне положении тое окажется, утвердить по представленной на оное купчей за генерал-аншефа Троекурова о удалении от распоряжения оным <гвардии поручика Дубровского> и о надлежащем вводе во владение за него, г. <Троекурова>, и об отказе за него, как дошедшего ему по наследству, предписать <**> земскому суду. — А хотя сверх сего <генерал-аншеф Троекуров> и просит о взыскании с <гвардии поручика Дубровского> за неправое владение наследственным его имением воспользовавшихся с оного доходов. — Но как оное имение, по показанию старожилых людей, было у г.г. <Дубровских> несколько лет в бесспорном владении, и из дела сего не видно, чтоб со стороны г. <Троекурова> были какие-либо до сего времени прошении о таковом неправильном владении <Дубровскими> оного имения, к тому по уложению велено, ежели кто чужую землю засеет или усадьбу загородит, и на того о неправильном завладении станут бити челом, и про то сыщется допрямо, тогда правому отдавать тую землю и с посеянным хлебом, и городьбою, и строением, а посему <генерал-аншефу Троекурову> в изъявленном на <гвардии поручика Дубровского иске отказать, ибо принадлежащее ему имение возвращается в его владение, не изъемля из оного ничего. А что при вводе за него оказаться может всё без остатка, предоставя между тем <генерал-аншефу Троекурову>, буде он имеет о таковой своей претензии какие-либо ясные и законные доказательствы, может просить где следует особо. — Каковое решение напред объявить как истцу, равно и ответчику, на законном основании, апелляционным порядком, коих и вызвать в сей суд для выслушания сего решения и подписки удовольствия или неудовольствия чрез полицию. Каковое решение подписали все присутствующие того суда -.
Секретарь умолкнул, заседатель встал и с низким поклоном обратился к Троекурову, приглашая его подписать предлагаемую бумагу, и торжествующий Троекуров, взяв от него перо, подписал под решением суда совершенное свое удовольствие. Очередь была за Дубровским. Секретарь поднес ему бумагу. Но Дубровский стал неподвижен, потупя голову. Секретарь повторил ему свое приглашение подписать свое полное и совершенное удовольствие или явное неудовольствие, если паче чаяния чувствует по совести, что дело его есть правое, и намерен в положеное законами время просить по апеллации куда следует. Дубровский молчал… Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такою силою, что тот упал, и схватив чернильницу, пустил ею в заседателя. Все пришли в ужас. “Как! не почитать церковь божию! прочь, хамово племя!” Потом, обратясь к Кирилу Петровичу: “Слыхано дело, в<аше> пре<восходительство>, — продолжал он, — псари вводят собак в божию церковь! собаки бегают по церкви. Я вас ужо проучу…” Сторожа сбежались на шум, и насилу им овладели. Его вывели и усадили в сани. Троекуров вышел вслед за ним, сопровождаемый всем судом. Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его воображение и отравило его торжество. Судии, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал в постеле; уездный лекарь, по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи. К вечеру ему стало легче, больной пришел в память. На другой день повезли его в Кистеневку, почти уже ему не принадлежащую.
ГЛАВА III.
Прошло несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всё еще было плохо; правда припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы его приметно ослабевали. Он забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей комнаты, и задумывался по целым суткам. Егоровна, добрая старуха, некогда ходившая за его сыном, теперь сделалась и его нянькою. Она смотрела за ним как за ребенком, напоминала ему о времени пищи и сна, кормила его, укладывала спать. Андрей Гаврилович тихо повиновался ей, и кроме ее не имел ни с кем сношения. Он был не <в> состоянии думать о своих делах, хозяйственных распоряжениях, и Егоровна увидела необходимость уведомить обо всем молодого Дубровского, служившего в одном из гвардей<ских> пех<отных> полков и находящегося в то время в Петербурге. Итак, отодрав лист от расходной книги, она продиктовала повару Харитону, единственному кистеневскому грамотею, письмо, которое в тот же день и отослала в город на почту. Но пора читателя познакомить с настоящим героем нашей повести. Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания и молодой человек получал из дому более нежели должен был ожидать. Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем, и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости. Однажды вечером, когда несколько офицеров сидели у него, развалившись по диванам и куря из его янтарей, Гриша, его камердинер, подал ему письмо, коего надпись и печать тотчас поразили молодого человека. Он поспешно его распечатал и прочел следующее:
Государь ты наш, Владимир Андреевич, — я, твоя старая нянька, решилась тебе доложить о здоровьи папенькином! Он очень плох, иногда заговаривается, и весь день сидит как дитя глупое — а в животе и смерти бог волен. Приезжай ты к нам, соколик мой ясный мы тебе и лошадей вышлем на Песочное. Слышно, земский суд к нам едет отдать нас под начал Кирилу Петровичу Троекурову — потому что мы-дскать ихние, а мы искони Ваши, — и отроду того не слыхивали. — Ты бы мог живя в Петербурге доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду. -Остаюсь твоя верная раба, нянька Орина Егоровна Бузырева.
Посылаю мое матер<инское> благосл<овение> Грише, хорошо ли он тебе служит? — У нас дожди идут вот ужо друга неделя и пастух Родя помер около Миколина дня.
Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на 8-м году своего возраста — со всем тем он романически был к нему привязан, и тем .более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями. Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письм<а> своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получа<л> он от отца писем <?> и не подумал о нем осведомиться, полагая его в разъездах или хозяйственных заботах. Он решился к нему ехать и даже выдти в отставку, если болезненное состояние отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство, ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске -закурил трубку и погрузился в глубокие размышления. Тот же день стал он хлопотать об отпуске <и> [через 3 дня был уж на большой дороге.] Владимир Андреевич приближался к той станции, с которой должен он был своротить на Кистеневку. Сердце его исполнено было печальных предчувствий, он боялся уже не застать отца в живых, он воображал грустный образ жизни, ожидающий его в деревне, глушь, безлюдие, бедность и хлопоты по делам, в коих он не знал никакого толку. Приехав на станцию, он вошел к смотрителю и спросил вольных лошадей. Смотритель осведомился куда надобно было ему ехать, и объявил, что лошади, присланные из Кистеневки, ожидали его уже четвертые сутки. Вскоре явился к Владимиру Андреевичу старый кучер Антон, некогда водивший его по конюшне, и смотревший за его маленькой лошадкою. Антон прослезился, увидя его, поклонился ему до земи, сказал ему, что старый его барин еще жив, и побежал запрягать лошадей. Владимир Андреевич отказался от предлагаемого завтрака и спешил отправиться. Антон повез его проселочными дорогами — и между ими завязался разговор. — Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца <мо>его с Троекуровым? — А бог их ведает, бат<юшка> Владимир Андреевич… Барин, слышь, не поладил с Кирилом Петровичем, а тот и подал в суд — хотя по часту он сам себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу, напрасно батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь. — Так видно этот Кирила Петрович у вас делает что хочет? — И вестимо, барин — заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник у него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут. — Правда ли, что отымает он у нас имение? — Ох, барин, слышали так и мы. На днях покровский пономарь сказал на крестинах у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберет вас к рукам Кирила Петрович. Микита кузнец и сказал ему: и полно, Савельич, не печаль кума, не мути гостей — Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович сам по себе — а все мы божии да государевы; да ведь на чужой рот пуговицы не нашьешь. — Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову? — Во владение Кирилу Петровичу! Господь упаси и избави — у него часом и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкурку, да и мясо-то отдерет. — Нет, дай бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу, а коли уж бог его приберет, так не надо нам никого, кроме тебя, наш кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем. — При сих словах Антон размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью. Тронутый преданностию старого кучера, Дубровский замолчал — и предался сно<ва> размышлениям. Прошло более часа — вдруг Гриша пробудил его восклицанием: Вот Покровское! Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извива<лась> между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский узнал сии места — он вспомнил, что на сем самом холму играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе и тогда уже обещала быть красавицей. Он хотел об ней осведомиться у Антона, но какая-то застенчивость удержала его. Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел березовую рощу, и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца. Через 10 минут въехал он на барский двор. Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным. 12 лет не видал он своей родины. Березки, которые при нем только что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошаный луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских изоб и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог он продраться сквозь их усердную толпу, и взбежал на ветхое крыльцо; в сенях встретила его Егоровна и с плачем обняла своего воспитанника. -Здорово, здорово, няня, — повторял он, прижимая к сердцу добрую старуху, — что батюшка, где он? каков он? В эту минуту в залу вошел, насилу передвигая ноги, старик высокого роста, бледный и худой, в халате и колп<ак>е. -Здравствуй, Володька! — сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром обнял отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал его. — Зачем ты встал с постели, — говорила ему Егоровна, — на ногах не стоишь, а туда же норови<шь>, куда и люди. Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление. Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его спальне — и просил оставить его наедине с от<цом>. Домашние повиновались, и тогда все обратились к Грише, и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
ГЛАВА IV.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Несколько дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел заняться делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения — у Андрея Гавриловича не было поверенного. Разбирая его бумаги, нашел он только первое письмо заседателя и черновой ответ на оное — из того не мог он получить ясное понятие о тяжбе, и решился ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела. Между тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось хуже. Владимир предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в совершенное детство. Между тем положеный срок прошел, и апеллация не была подана. Кистеневка принадлежала Троекурову. Шабашкин явился к нему с поклонами и поздравлениями и просьбою назначить, когда угодно будет его в<ысокопревосходительству> вступить во владение новоприобретенным имением — самому или кому изволит он дать на то доверенность. Кирила Петрович смутился. От природы не был он корыстолюбив, желание мести завлекло его слишком далеко, совесть его роптала. Он знал, в каком состоянии находился его противник, старый товарищ его молодости — и победа не радовала его сердце. Он грозно взглянул на Шабашкина, ища к чему привязаться, чтоб его выбранить, но не нашед достаточного к тому предлога, сказал ему сердито: -Пошел вон, не до тебя. Шабашкин, видя, что он не в духе, поклонился и спешил удалиться. А Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед, насвистывая: Гром победы раздавайся, что всегда означало в нем необыкновенное волнение мыслей. Наконец он велел запрячь себе беговые дрожки, оделся потеплее (это было уже в конце сентября) и, сам правя, выехал со двора. Вскоре завидел он домик Андрея Гавриловича, и проти<ву>положные чувства наполнили душу его. Удовлетворенное мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние наконец восторжествовали. Он решился помириться с старым своим соседом, уничтожить и следы ссоры, возвратив ему его достояние. Облегчив душу сим благим намерением, Кирила Петрович пустился рысью к усадьбе своего соседа — и въехал прямо на двор. В это время больной сидел в спальней у окна. Он узнал Кирила Петровича, и ужасное смятение изобразилось на лице его -багровый румянец заступил место обыкновенной бледности, глаза засверкали, он произносил невнятные звуки. Сын его, сидевший тут же за хозяйств<енными> книгами, поднял голову и поражен был его состоянием. Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо подбирал полы своего халата, собираясь встать с кресел, приподнялся — — и вдруг упал.- Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без дыхания — паралич его ударил. — Скорей, скорей в город за лекарем! — кричал Владимир. — Кирила Петрович спрашивает вас, — сказал вошедший слуга. Владимир бросил на него ужасный взгляд. — Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора — пошел. — Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. — Батюшка ты наш, — сказала она пискливым голосом, — погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас. — Молчи, няня, — сказал с сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем. — Егоровна вышла. В передней никого не было — все люди сбежались на двор смотреть на Кирила Петровича. Она вышла на крыльцо — и услышала ответ слуги, доносящего от имени молодого барина. Кирила Петрович выслушал его сидя на дрожках. Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню и поехал шагом около двора. Он взглянул и в окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей Гаврилович, но где уж его не было. Няня стояла крыльце, забыв о приказании барина. Дворня с шумом толковала о сем происшедствии. Вдруг Владимир явился между людьми и отрывисто сказал: — Не надобно лекаря, батюшка скончался. Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь — не было уж и признака жизни в сем теле еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла — слуги окружили труп, оставленный на их попечение, — вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым только лет они служили своему господину.
ГЛАВА V.
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки в последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев. При выходе из рощи, увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище, осененное старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери; там подле могилы ее накануне вырыта была свежая яма. Церковь полна была кистеневскими крестьянами, пришедшими отдать последнее поклонение господину своему. Мол<одой> Дубровский стал у клироса; он не плакал и не молился — но лицо его было страшно. Печальн<ый> обряд кончил<ся>. Владимир первый пошел прощаться с телом — за ним и все дворовые — принесли крышку и заколотили гроб. Бабы громко выли; мужики изредко утирали слезы кулаком. Владимир и тех же 3 слуг понесли его на кладбище — в сопровождении всей деревни. Гроб опустили в могилу — все присутствующие бросили в нее по горсти песку — яму засыпали, поклонились ей, и разошлись. Владимир поспешно удалился, всех опередил, и скрылся в Кистеневскую рощу. Егоровна от имени его пригласила попа и весь причет церковный на похоронный обед — объявив, что молодой барин не намерен на оном присутствовать — и таким образом отец Антон <?>, попадья Федотовна и дьячок пешком отправились на барский двор, рассуждая с Егоровной о добродетелях покойника и о том, что, повидимому, ожидало его наследника. (Приезд Троекурова и прием ему оказанный были уже известны всему околодку, и тамошние политики предвещали важные оному последствия.) — Что будет — то будет, — сказала попадья, — а жаль, если не Владимир Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать. — А кому же как не ему и быть у нас господином, — прервала Егоровна.- Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал — мой соколик и сам за себя постоит — да и, бог даст, благодетели его не остав<я>т. Больно спесив Кирила Петрович! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: Вон, старый пес! — долой со двора! — Ахти, Егоровна, — сказал дьячок, — да как у Григорья-то язык повернулся, я скорее соглашусь, кажется, лаять на владыку, чем косо взглянуть на Кирила Петровича. Как увидишь его, страх и трепет и краплет пот <?>, а спина-то сама так и гнется, так и гнется… — Суета сует, — сказал священник, — и Кирилу Петровичу отпоют вечную память, всё как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче, да гостей созовут побольше — а богу не всё ли равно! — Ах, батька! и мы хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич не захотел. Небось у нас всего довольно, — есть чем угостить, да что прикажешь делать По крайней мере, коли нет людей, так уж хоть вас уподчую, дорогие гости наши. Сие ласковое обещание и надежда найти лакомый пир<ог> ускорили шаги собеседников и они благополучно прибыли в барской дом, где стол был уже накрыт и водка подана. Между <тем> Владимир углублялся в чащу дерев, движением и усталостию стараясь заглушать душевную скорбь. Он шел не разбирая дороги; сучья поминутно задевали и царапали его, нога его поминутно вязла в болоте, — он ничего не замечал. Наконец достигнул он маленькой лощины, со всех сторон окруженной лесом; ручеек извивался молча около деревьев, полобнаженных осенью. Владимир остановился, сел на холодный дерн, и мысли одна другой мрачнее стеснились в душе его… Сильно чувствовал он свое одиночество. Будущее для него являлось покрытым грозными тучами. Вражда с Троекуровым предвещала ему новые несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в чужие руки — в таком случае нищета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на том же месте, взирая на тихое течение ручья, уносящего несколько поблеклых листьев — и живо представляющего ему верное подобие жизни -подобие столь обыкновенное. Наконец заметил он, что начало смеркаться — он встал и пошел искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома. Навстречу Дубровскому попался поп со всем причетом. Мысль о несчастлив о<м> предзнаменовании пришла ему в голову. Он невольно пошел стороною и скрылся за деревом. Они его не заметили и с жаром говорили между собою, проходя мимо его. — Удались от зла и сотвори благо, — говорил поп попадье, — нечего нам здесь оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось. — Попадья что-то отвечала, но Владимир не мог ее расслышать. Приближаясь увидел он множество народа — крестьяне и дворовые люди толпились на барском дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор. У сарая стояли две тройки. На крыльце несколько незнакомых людей в мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали. — Что это значит, — спросил он сердито у Антона, который бежал ему навстречу. — Это кто такие, и что им надобно? — Ах, батюшка Владимир Андреевич, — отвечал старик, задыхаясь. — Суд приехал. Отдают нас Троекурову, отымают нас от твоей милости!.. Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. — Отец ты наш, -кричали они, цалуя ему руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим. — Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали <его>. — Стойте смирно, — сказал он им, — а я с приказными переговорю. — Переговори, батюшка, — закричали ему из толпы, — да усовести окаянных. Владимир подошел к чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове, стоял подбочась и гордо взирал около себя. — -Исправник, высокой и толстый мужчина лет пятидесяти с красным лицом и в усах, увидя приближающегося Дубровского, крякнул, и произнес охриплым голосом: — Итак, я вам повторяю то, <что> уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь г. Шабашкин. — Слушайтесь его во всем, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его, а он до вас большой охотник. — При сей острой шутке исправник захохотал, а Шабашкин и прочие члены ему последовал<и>. Владимир кипел от негодования. — Позвольте узнать, что это значит, — спросил он с притворным холоднокровием у веселого исправника. — А это то значит, — отвечал замысловатый чиновник, — что мы приехали вводить во владение сего Кирила Петровича Троекурова и просить иных прочих убираться по-добру по-здорову. — Но вы могли бы, кажется, отнестися ко мне, прежде чем к моим крестьянам — и объявить помещику отрешение от власти… — А ты кто такой, -сказал Шабашкин с дерзким взором. — Бывший помещик Андрей Гаврилов сын Дубровский волею божиею помре, -мы вас не знаем, да и знать не хотим. — Владимир Андреевич наш молодой барин, — сказал голос из толпы. — Кто там смел рот разинуть, — сказал грозно исправник, — какой барин, какой Владимир Андреевич, — барин ваш Кирила Петрович Троекуров — слышите ли, олухи. — Как не так, — сказал тот же голос. — Да это бунт! — кричал исправник. — Гей, староста сюда! Староста выступил вперед. — Отыщи сей же час, кто смел со мною разговаривать, я его! Староста обратился к толп<е>, спрашивая, кто говорил? но все молчали; вскоре в задних рядах поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и хотел было их уговаривать. — Да что на него смотреть, — закричали дворовые, — ребята! долой их! — и вся <?> толпа двинулась. -Шабашкин и др.<угие> члены поспешно бросились в сени — и заперли за собою дверь. — Ребята, вязать<?>, -закричал тот же голос, — и толпа стала напирать… — Стойте, — крикнул Дубровский. — Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. — Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, госуд<арь> милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать. Речь мол<одого> Дубровского, его звучный голос и величественный вид произвели желаемое действие. Народ утих, разошелся — двор опустел. Члены сидели в сенях <?>. Наконец Шабашкин тихонько отпер двери, вышел на крыльцо и с униженными поклонами стал благодарить Дубровского за его милостивое заступление. Владимир слушал его с презрением и ничего не отвечал. — Мы решили, — продолжал засед<атель>, — с вашего дозволения остаться здесь ночевать; а то уж темно, и ваши мужики могут напасть на нас на дороге. Сделайте такую милость: прикажите постлать нам хоть сена в гостиной; чем свет, мы отправимся во-свояси. — Делайте, что хотите, — отвечал им сухо Дубровский, — я здесь уже не хозяин. — С этим словом он удалился в комнату отца своего, и запер за собою дверь.
ГЛАВА VI.
“Итак, всё кончено, — сказал он сам себе; — еще утром имел я угол и кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты”. И глаза его неподвижно остановились на портрете его матери. Живописец представил ее облокоченною на перилы, в белом утреннем платьи с алой <?> розою в волосах. “И портрет этот достанется врагу моего семейства, — подумал Владимир, — он заброшен будет в кладовую вместе с изломанными стульями, или повешен в передней, предметом насмешек и замечаний его псарей — а в ее спальней, в комнате… где умер отец, поселится его приказчик, или поместится его гарем. Нет! нет! пускай же и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня”. Владимир стиснул зубы — страшные мысли рождались в уме его. Голоса подьячих доходили до него — они хозяйничали, требовали то того, то другого, и неприятно развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец всё утихло. Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. Они большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам. Владимир разорвал их, не читая. Между ими попался ему пакет с надписыо: письма моей жены. С сильным движением чувства, Владимир принялся за них: они писаны были во время Т<урецкого> похода и были адресованы в армию из Кистеневки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйстве<нные> занятия, с нежностию сетовала на разлуку и призывала его домой, в объятия доброй подруги, в одном из них она изъявляла ему свое беспокойство на счет здоровья маленького Владимира; в другом она радовалась его ранним способностям и предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался, и позабыл всё на свете, погрузись душою в мир семейственного счастия, и не заметил, как прошло время, стенные часы пробили 11. Владимир положил письма в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На столе стояли стаканы, ими опорожненые, и сильный дух рома слышался по всей комнате. Владимир с отвращением прошел мимо их в переднюю — двери были заперты — не нашел ключа, Владимир возвратился в залу, — ключ лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол — топор блестел у него, и обратясь к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца. — Зачем ты здесь? — спросил он. — Ах, Владимир Андреевич, это вы, — отвечал Архип пошепту, — господь помилуй и спаси! хорошо, что вы шли со свечою! — Владимир глядел на него с изумлением. — Что ты здесь притаился? — спросил он кузнеца. — Я хотел… я пришел… было проведать, всё ли дома, — тихо отвечал Архип запинаясь. — А зачем с тобою топор? — Топор-то зачем? — Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, озорники — того и гляди… — Ты пьян, брось топор, поди выспись. — Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во рту не было… да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело — подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора… Эк они храпят, окаянные — всех бы разом; так и концы в воду. Дубровский нахмурился. — Послушай, Архип, — сказал он, немного помолчав, — не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ко фонарь ты, ступай за мною. Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. — Кто, сторожа? — спросил Дубровский. — Мы, батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья. — Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно. — Шабаш, — промолвил Архип. — Спасибо, кормилец, — отвечали бабы — и тотчас отправились домой. Дубровский пошел далее. Два человека приблизились к нему; они его окликали. Дубровский узнал голос Антона и Гриши. — Зачем вы не спите? — спросил он их. — До сна ли нам, — отвечал Антон. — До чего мы дожили, кто бы подумал… — Тише! — перервал Дубровский, — где Егоровна? — В барском доме в своей светелке, — отвечал Гриша. — Поди, приведи ее сюда, да выведи из дому всех наших людей, чтоб ни одной души в нем не оставалось — кроме приказных — а ты, Антон, запряги телегу. — Гриша ушел и через минуту явился с своею матерью. Старуха не раздевалась в эту ночь; кроме приказных никто в доме не смыкал глаза. — Все ли здесь? — спросил Дубровский, — не осталось ли никого в доме? — Никого, кроме подьячих, — отвечал Гриша. — Давайте сюда сена или соломы, — сказал Дубровский. Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено. -Подложите под крыльцо. — Вот так. Ну ребята, огню! — Архип открыл фонарь, Дубровский зажег лучину. — Постой, -сказал он Архипу, — кажется, в торопях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их. Архип побежал в сени -двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: как не так, отопри! и возвратился к Дубровскому. Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось — и осветило весь двор. — Ахти, -жалобно закричала Егоровна, — Владимир Андреевич, что ты делаешь! — Молчи, — сказал Дубровский. — Ну дети, прощайте, иду, куда бог поведет; будьте счастливы с новым вашим господином. — Отец наш, кормилец, — отвечали люди, — умрем, не оставим тебя, идем с тобою. Лошади были поданы; Дубровский сел с Гришею в телегу и назначил им мест<ом> свидания Кистеневскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со двора. Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею. Стеклы трещали, сыпались, пылающие бревны стали падать, раздался жалобный вопль и крики: “горим, помогите, помогите”. — Как не так, — сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар. — Архипушка, — говорила ему Егоровна, — спаси их, окаянных, бог тебя наградит. — Как не так, — отвечал кузнец. В сию минуту приказные показались в окно, стараясь выломать двойные рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли. Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою рухлядь, ребятишки прыгали, любуясь на пожар. Искры полетели огненной мятелью, избы загорелись. — Теперь всё ладно, — сказал Архип, — каково горит, а? чай, из Покровского славно смотреть. — В сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть — со всех сторон окружало ее пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на ее отчаяние. — Чему смеетеся, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь — божия тварь погибает, а вы с дуру радуетесь — и поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз. — Ну, ребята, прощайте, — сказал он смущенной дворне, -мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом. Кузнец ушел, пожар свирепствовал еще несколько времени. Наконец унялся, и груды углей без пламени ярко горели в темноте ночи и около них бродили погорелые жители Кистеневки.
ГЛАВА VII.
На другой день весть о пожаре разнеслась по всему околодку. Все толковали о нем с различными догадками и предположениями. Иные уверяли, что люди Дубровского, напившись пьяны на похоронах, зажгли дом из неосторожности, другие обвиняли приказных, подгулявших на новоселии, многие уверяли, что он сам сгорел с з<емским> судом и со всеми дворовыми. Некоторые догадывались об истине, и утверждали, что виновником сего ужасного бедствия был сам Дубровский, движимый злобой и отчаянием. Троекуров приезжал на другой же день на место пожара и сам производил следствие. Оказалось, что исправник, заседатель земского суда, стряпчий и писарь, так же как Владимир Дубровский, няня Егоровна, дворовый человек Григорий, кучер Антон и кузнец Архип пропали неизвестно куда. Все дворовые показали, что приказные сгорели в то время, как повалилась кровля; обгорелые кости их были отрыты. Бабы Василиса и Лукерья сказали, что Дубровского и Архипа-кузнеца видели они за несколько минут перед пожаром. Кузнец Архип, по всеобщему показанию, был жив и вероятно главный, если не единственный виновник пожара. На Дубровском лежали сильные подозрения. Кирила Петрович послал губернатору подробное описание всему происшедствию, и новое дело завязалось. Вскоре другие вести дали другую пищу любопытству и толкам. В <**> появились разбойники и распространили ужас по всем окрестностям. Меры, принятые противу них правительством, оказались недостаточными. Грабительства, одно другого замечательнее, следовали одно за другим. Не было безопасности ни по дорогам, ни по деревням. Несколько троек, наполненных разбойниками, разъезжали днем по всей губернии — останавливали путешественников и почту, приезжали в селы, грабили помещичьи дома и предавали их огню. Начальник шайки славился умом, отважностью и каким-то великодушием. Рассказывали о нем чудеса; имя Дубровского было во всех устах, все были уверены, что он, а не кто другой, предводительствовал отважными злодеями. Удивлялись одному — поместия Троекурова были пощажены; разбойники не ограбили у него ни единого сарая; не остановили ни одного воза. С обыкновенной своей надменностию Троекуров приписывал сие исключение страху, который умел он внушить всей губернии, также и отменно хорошей полиции, им заведенной в его деревнях. Сначала соседи смеялись между собою над высокомерием Троекурова и каждый <день> ожидали, чтоб незваные гости посетили Покровское, где было им чем поживиться, но наконец принуждены были с ним согласиться и сознаться, что и разбойники оказывали ему непонятное уважение… Троекуров торжествовал и при каждой вести о новом грабительстве Дубровского рассыпался в насмешках насчет губернатора, исправников и ротных командир<ов>, от коих Дубровский уходил всегда невредимо. Между тем наступило 1-е октября — день храмового праздника в селе Троекурова. Но прежде чем приступим к описанию сего торжества и дальнейших происшедствий, мы должны познакомить читателя с лицами для него новыми, или о коих мы слегка только упомянули в начале нашей повести.
ГЛАВА VIII.
Читатель, вероятно, уже догадался, что дочь Кирила Петровича, о которой сказали мы еще только несколько слов, есть героиня нашей повести. В эпоху, нами описываемую, ей было 17 лет, и красота ее была в полном цвете. Отец любил ее до безумия, но обходился с нею со свойственным ему своенравием, то стараясь угождать малейшим ее прихотям, то пугая ее суровым, а иногда и жестоким обращением. Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он добиться ее доверенности. Она привыкла скрывать от него свои чувств и мысли, ибо никогда не могла знать наверно, каким образом будут они приняты. Она не имела подруг и выросла в уединении. Жены и дочери соседей редко езжали к Кирилу Петровичу, коего обыкновенные разговоры <и> увеселения требовали товарищества мужчин, а не присутствия дам. Редко наша красавица являлась посреди гостей, пирующих у Кирила Петровича. Огромная <библиотека>, составленная большею частию из сочинений ф.<ранцузских> писате<лей> 18 века, была отдана в ее распоряжение. Отец ее, никогда не читавший ничего, кроме Совершенной Поварихи, не мог руководствовать ее в выборе книг, и Маша, естественным образом, перерыв сочинения всякого рода, остановилась на романах. Таким образом совершила она свое воспитание, начатое некогда под руководством мамзель Мими, которой Кирила Петрович оказывал большую доверенность и благосклонность, и которую принужден он был наконец выслать тихонько в другое поместие, когда следствия его дружества оказались слишком явными. Мамзель Мими оставила по себе память довольно приятную. Она была добрая девушка, и никогда во зло не употребляла влияния, которое видимо имела над Кирилом Петровичем — в чем отличалась она от других наперсниц, поминутно им сменяемых. Сам Кирила Петрович, казалось, любил ее более прочих, и черноглазый мальчик, шалун лет 9-ти(tm), напоминающий полуденные черты М-lle Мими, воспитывался при нем и признан был его сыном, не смотря на то, что множество босых ребятишек, как две капли воды похожих на Кирила Петровича, бегали перед его окнами и считались дворов ыми. Кирила Петрович выписал из Москвы для своего маленького Саши француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшедствий, нами теперь описываемых. Сей учитель понравился Кирилу Петровичу своей приятной наружностию и простым обращением. Он представил Кирилу Петровичу свои аттестаты и письмо от одного из родственников Троекурова, у которого 4 года жил он гувернером. Кирила Петрович всё это пересмотрел и был недоволен одною молодостью своего француза — не потому, что полагал бы сей любезный недостаток несовместным с терпением и опытностию, столь нужными в несчастном звании учителя, но у него были свои сомнения, которые тотчас и решился ему объяснить. Для сего велел он позвать к себе Машу (Кирила Петрович по-фр.<анцузски> не говорил и она служила ему переводчиком). — Подойди сюда, Маша: скажи ты этому мусье, что так и быть — принимаю его; только с тем, чтоб он <у> меня за моими девушками не осмелился волочиться, не то я его, собачьего сына… переведи это ему, Маша. Маша покраснела и, обратясь к учителю, сказала ему по-фр.<анцузски>, что отец ее надеется на его скромность и порядочное поведение. Француз ей поклонился, и отвечал, что он надеется заслужить уважение, даже если откажут ему в благосклонности. Маша слово в слово перевела его ответ. — Хорошо, хорошо, — сказал Кирила Петрович, — не нужно для него ни благосклонности, ни уважения. Дело его ходить за Сашей и учить грамматике да географии, переведи это ему. Марья Кириловна смягчила в своем переводе грубые выражения отца, и Кирила Петрович отпустил своего француза во флигель, где назначена была ему комната. Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для нее род слуги или мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною. Она не заметила и впечатления, ею произведенного на М-r <Дефоржа>, ни его смущения, ни его трепета, ни изменившегося голоса. Несколько дней сряду потом она встречала его довольно часто, не удостоивая большей внимательности. Неожиданным образом получила она о нем совершенно новое понятие. На дворе у Кирила Петровича воспитывались обыкновенно несколько медвежат и составляли одну из главных забав покровского помещика. В первой своей молодости медвежата приводимы были ежедневно в гостиную, где Кирила Петрович по целым часам возился с ними, стравливая их с кошками и щенятами. Возмужав они бывали посажены на цепь, в ожидании настоящей травли. Изредко выводили пред окна барского дома и подкатывали им порожнюю винную бочку, утыканную гвоздями; медведь обнюхивал ее, потом тихонько до нее дотрогивался, колол себе лапы, осердясь толкал ее сильнее, и сильнее становилась боль. Он входил в совершенное бешенство, с ревом бросался на бочку, покаместь не отымали у бедного зверя предмета тщетной его ярости. Случалось, что в телегу впрягали пару медведей, волею и неволею сажали в нее гостей, и пускали их скакать на волю божию. Но лучшею шуткою почиталась у Кирила Петровича следующая. Прогладавшегося медведя запрут бывало в пустой комнате, привязав его веревкою за кольцо, ввинченное в стену. Веревка была длиною почти во всю комнату, так что один только противуположный угол мог <быть> безопасным от нападения страшного зверя. Приводили обыкновенно новичка к дверям этой комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную жертву оставляли наедине с косматым пустынником. Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене, и видеть, как разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться. Таковы были благородные увеселения русского барина! Несколько дней спустя после приезда учителя, Троекуров вспомнил о нем и вознамерился угостить его в медвежьей комнате: для сего, призвав его однажды утром, повел он его с <собою> темными корридорами — вдруг боковая дверь отворилась — двое слуг вталкивают в нее француза и запирают ее на ключ. Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись на задние лапы, пошел на него… Француз не смутился, не побежал, и ждал нападения. Медв<едь> приближился, Дефорж вынул из кармана маленькой пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился. Всё сбежалось, двери отворились, Кирила Петрович вошел, изумленный развязкою своей шутки. Кирила Петрович хотел непременно объяснения всему делу — кто предварил Дефоржа о шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный пистолет. Он послал за Машей, Маша прибежала и перевела французу вопросы отца. — Я не слыхивал о медведе, — отвечал Дефорж, — но я всегда ношу при себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему званью, не могу требовать удовлетворения. Маша смотрела на него с изумлением, и перевела слова его Кирилу Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять с него шкуру; потом обратясь к своим людям сказал: — Каков молодец! не струсил, ей-богу, не струсил. С той минуты он Дефоржа полюбил, и не думал уже его пробовать. Но случай сей произвел еще большее впечатление на Марью Кириловну. Воображение ее было поражено: она видела мертвого медведя и Дефоржа, спокойно стоящего над ним и спокойно с нею разговаривающего. Она увидела, что храбрость и гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному сословию — и с тех пор стала оказывать молодому учителю уважение, которое час от часу становилось внимательнее. Между ими основались некоторые сношения. Маша имела прекрасный голос и большие музыкальные способности, Дефорж вызвался давать ей уроки. После того читателю уже не трудно догадаться, что Маша в него влюбилась, сама еще в том себе не признаваясь.
ТОМ ВТОРОЙ.
ГЛАВА IX.
Накануне праздника гости начали съезжаться, иные останавливались в господском доме и во флигелях, другие у приказчика, третьи у священника, четвертые у зажиточных крестьян. Конюшни полны были дорожных лошадей, дворы и сараи загромождены разными экипажами. В 9 часов утра заблаговестили к обедне, и всё потянулось к новой каменной церкве, построенной Кирилом Петровичем и ежегодно украшаемой его приношениями. Собралось такое множество почетных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкве, и стояли на паперти и в ограде. Обедня не начиналась — ждали Кирила Петровича. Он приехал в коляске шестернею -и торжественно пошел на свое место, сопровождаемый Мариею Кириловной. Взоры мужчин и женщин обратились на нее; первые удивлялись ее красоте, вторые со вниманием осмотрели ее наряд. Началась обедня, домашние певчие пели на крылосе, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не смотря ни на право, ни на лево, и с гордым смирением поклонился в землю, когда дьякон громогласно упомянул и о зиждителе храма сего. Обедня кончилась. Кирила Петрович первый подошел ко кресту. Все двинулись за ним, потом соседи подошли к нему с почтением. Дамы окружили Машу. Кирила Петрович, выходя из церкви, пригласил всех к себе обедать, сел в коляску и отправился домой. Все поехали вслед за ним. Комнаты наполнились гостями. Поминутно входили новые лица, и насилу могли пробраться до хозяина. Барыни сели чинным полукругом, одетые по запоздалой моде, в поношенных и дорогих нарядах, все в жемчугах и брилиантах, мужчины толпились около икры и водки, с шумным разногласием разговаривая между собою. В зале накрывали стол на 80 приборов. Слуги суетились, расставля<я> бутылки и графины, и прилаживая скатерти. Наконец дворецкий провозгласил: кушание поставлено, — и Кирила Петрович первый пошел садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство, барышни стеснились между собою как робкое стадо козочек и выбрали себе места одна подле другой. Против них поместились мужчины. На конце стола сел учитель подле маленького Саши. Слуги стали разносить тарелки по чинам, в случае недоумения руководствуясь Лафатерскими догадками, и почти всегда безошибочно. Звон тарелок и ложек слился с шумным говором гостей, Кирила Петрович весело обозревал свою трапезу, и вполне наслаждался счастием хлебосола. В это время въехала на двор коляска, запряженная шестью лошадьми. — Это кто? — спросил хозяин. — Антон Пафнутьич, — отвечали несколько голосов. Двери отворились, и Антон Пафнутьич Спицын, толстый мужчина лет 50, с круглым и рябым лицом украшенным тройным подбородком, ввалился в столовую кланяясь, улыбаясь, и уже собираясь извиниться… — Прибор сюда, — закричал Кирила Петрович, — милости просим, Антон Пафнутьич, садись, да скажи нам что это значит: не был у моей обедни и к обеду опоздал. Это на тебя не похоже, ты и богомолен, и покушать любишь. — Виноват, — отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в петлицу горохового кафтана, — виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано пустился в дорогу, да не успел отъехать и десяти верст, вдруг шина у переднего колеса пополам — что прикажешь? К счастию не далеко было от деревни — пока до нее дотащились, да отыскали кузнеца, да всё кое-как уладили, прошли ровно 3 часа — делать было нечего. Ехать ближним путем через Кистеневской лес я нe осмелился, а пустился в объезд… — Эге! — прервал Кирила Петрович,- да ты, знать, не из храброго десятка; чего ты боишься. — Как чего боюсь, батюшка Кирила Петрович, а Дубровского-то; того и гляди попадешься ему в лапы. Он малый не промах, никому не спустит, а с меня пожалуй и две шкуры сдерет. — За что же, братец, такое отличие? — Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше, т. е. по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистеневкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе бог миловал. — Всего-на-все разграбили у меня один анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся. — А в усадьбе-то будет им раздолье, — заметил Кирила-Петрович, — я чай красная шкатулочка полным полна… — Куда, батюшка Кирила Петрович. Была полна, а нынче совсем опустела! — Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы вас; куда тебе деньги тратить, дома живешь свинья свиньей, никого не принимаешь, своих мужиков обдираешь, знай копишь да и только. — Вы всё изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы ей-богу, разорились — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему, и сидящему на другом конце стола подле учителя. — А что, поймаете хоть вы Дубровского, госп.<один> исправник? Исправник струсил, поклонился, улыбнулся, заикнулся и произнес наконец: — Постараемся, ваш<е> превосх<одительство>. — Гм, постараемся. Давно, давно стараются, а проку всё-таки нет. Да правда, зачем и ловить его. Разбои Дубровского благодать для исправников — разъезды, следствия, подводы, а деньги в карман. Как такого благодетеля извести? Не правда ли, г<осподин> исправник? — Сущая правда, в<аше> пре<восходительство>, — отвечал совершенно смутившийся исправник. Гости захохотали. — Люблю молодца за искренность, — сказал Кирила Петрович, а жаль покойного нашего исправника Тараса Алексеевича — кабы не сожгли его, так в околодке было бы тише. А что слышно про Дубровского? где его видели последний раз? — У меня, Кирила Петрович, — пропищал толстый дамской голос, — в прошлый вторник обедал он у меня… Все взоры обратились на Анну Савишну Глобову, довольно простую вдову, всеми любимую за добрый и веселый нрав. Все с любопытством приготовились услышать ее рассказ. — Надобно знать, что тому три недели послала я приказчика на почту с деньгами для моего Ванюши. Сына я не балую, да и не в состоянии баловать хоть бы и хотела; однако, сами изволите знать: офицеру гвардии нужно содержать себя приличным образом, и я с Ванюшей делюсь как могу своими доходишками. Вот и послала ему 2000 рублей, хоть Дубровский не раз приходил мне в голову, да думаю: город близко, всего 7 верст, авось бог пронесет. Смотрю: вечером мой приказчик возвращается, бледен, оборван и пеш — я так и ахнула. — Что такое? что с тобою сделалось? Он мне: матушка Анна Савишна — Разбойники ограбили; самого чуть не убили — сам Дубровский был тут, хотел повесить меня, да сжалился, и отпустил — за то всего обобрал — отнял и лошадь и телегу. Я обмерла; царь мой небесный, что будет с моим Ванюшею? Делать нечего: написала я сыну письмо, рассказала всё и послала ему свое благословение без гроша денег. Прошла неделя, другая — вдруг въезжает ко мне на двор коляска. Какой-то генерал просит со мною увидеться: милости просим; входит ко мне человек лет 35, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнев<а>, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича: он-де ехал мимо и не мог не заехать к его вдове, зная, что я тут живу. Я угостила его чем бог послал, разговорились о том о сем, наконец и о Дубровском. Я рассказала ему свое горе. Генерал мой нахмурился. — Это странно, — сказал он, — я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста, а в убийствах никто его не обвиняет, нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика. — Пошли за приказчиком, он явился; только увидел генерала, он так и остолбенел. “Расскажи-ка мне, братец, каким образом Дубровский тебя ограбил, и как он хотел тебя повесить”. Приказчик мой задрожал и повалился генералу в ноги. — Батюшка, виноват — грех попутал — солгал. — “Коли так, — отвечал генерал, — так изволь же рассказать барыне, как всё дело случилось, а я послушаю”. Приказчик не мог опомниться. “Ну что же, -продолжал генерал, — рассказывай: где ты встретился с Дубровским?” — У двух сосен, батюшка, у двух сосен. — “Что же сказал он тебе?” — Он спросил у меня, чей ты, куда едешь и зачем? — “Ну, а после?” — А после потребовал он письмо и деньги. — “Ну”. — Я отдал ему письмо и деньги. — “А он? — — Ну — а он?” — Батюшка, виноват. — “Ну, что ж он сделал?” — Он возвратил мне деньги и письмо, да сказал: ступай себе с богом — отдай это на почту. — “Ну, а [ты]?” -Батюшка, виноват. — “Я с тобою, голубчик, управлюсь, — сказал грозно генерал, — а вы, сударыня, прикажите обыскать сундук этого мошенника, и отдайте мне его на руки, а я его проучу. Знайте, что Дубровский сам был гвардейским офицером, он не захочет обидеть товарища”. Я догадывалась, кто был его превосходительство, нечего мне было с ним толковать. Кучера привязали приказчика к козлам коляски. Деньги нашли; генерал у меня ото
бедал, потом тотчас уехал, и увез с собою приказчика. Приказчика моего нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку. Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них втайне ему доброжелательствовали, видя в нем героя романического — особенно Марья Кириловна, пылкая мечтательница, напитанная тайнственными ужасами Радклиф. — И ты, Анна Савишна, полагаешь, что у тебя был сам Дубровский, — спросил Кирила Петрович. — Очень же ты ошиблась. Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только не Дубровский. — Как, батюшка, не Дубровский, да кто же, как не он, выедет на дорогу и станет останавливать прохожих, да их осматривать. — Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребенком, не знаю почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренькой мальчик — но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши, и что следственно ему не 35 лет, а около 23. — Точно так, в<аше> пре<восходительство>, — провозгласил исправник, у меня в кармане и приметы Владимира Дубровского. В них точно сказано, что ему от роду 23-й год. — А! — сказал Кирила Петрович, — кстати: прочти-ка, а мы послушаем, не худо нам знать его приметы, авось в глаза попадется, так не вывернется. Исправник вынул из кармана довольно замаранный лист бумаги, развернул его с важностию и стал читать нараспев. “Приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам бывших его дворовых людей. “От роду 2<3> года, роста середнего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось”. — И только, — сказал Кирила Петрович. — Только, — отве<чал> исп<равник>, складывая бумагу. — Поздравляю, г-н испр<авник>. Ай да бумага! по этим приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза! Бьюсь об заклад, 3 часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные. Исправник смиренно положил в карман свою бумагу и молча принялся за гуся с капустой. Между тем слуги успели уж несколько раз обойти гостей, наливая каждому его рюмку. Несколько бутылок горского и цымлянского громко были уже откупорены и приняты благосклонно под именем шампанского, лица начинали рдеть, разговоры становились звонче, несвязнее и веселее. — Нет, — продолжал Кирила Петрович, — уж не видать нам такого исправника, каков был покойник Тарас Алексеевич! Этот был не промах, не разиня. Жаль что сожгли молодца, а то бы от него не ушел ни один человек изо всей шайки. Он бы всех до единого переловил — да и сам Дубровский не вывернулся б и не откупился. Тарас Алексеевич деньги с него взять-то бы взял, да и самого не выпустил — таков был обычай у покойника. Делать нечего, видно, мне вступиться в это дело, да пойти на разбойников с моими домашними. На первый случай отряжу человек двадцать, так они и очистят воровскую рощу; народ не трусливый, каждый в одиночку на медведя ходит — от разбойников не попятятся. — Здоров ли ваш медведь, бат<юшка> Кирила Петрович, — сказал Антон Пафнутьич, вспомня при сих словах о своем косматом знакомце и о некоторых шутках, коих и он был когда-то жертвою. — Миша приказал долго жить, — отвечал Кирила Петрович. — Умер славною смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель, — Кирила Петрович указывал на Дефоржа; — выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою… с позволения сказать… Помнишь? — Как не помнить, — сказал Антон Пафнутьич почесываясь, — очень помню. Так Миша умер. Жаль Миши, ей-богу жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его? Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти, и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел о его храбрости, спокойно сидел на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику. Обед, продолжавшийся около 3 часов, кончился; хозяин положил салфетку на стол — все встали и пошли в гостиную, где ожидал их кофей, карты и продолжение попойки, столь славно начатой в столовой.
ГЛАВА X.
Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселенный пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что <до> следующего утра никого со двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились и бал завязался. Хозяин и его приближенные сидели в углу, выпивая стакан за стаканом и любуясь веселостию молодежи. Старушки играли в карты. Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины годные на то были завербованы. Учитель между всеми отличался, он танцовал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною — и барышни насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил танцы, приказал давать ужинать — а сам отправился спать. Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более свободы и живости. Кавалеры осмелились занять место подле дам. Девицы смеялись и перешоптывались со своими соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали — словом, ужин был чрезвычайно весел — и оставил по себе много приятных воспоминаний. Один только человек не участвовал в общей радости — Антон Пафнутьич сидел пасмурен и молчалив на своем месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно беспокоен. Разговоры о разбойниках взволновали его воображение. Мы скоро увидим, что он имел достаточную причину их опасаться. Антон Пафнутьич, призывая господа в свидетели в том, что красная шкатулка его была пуста, не лгал и не согрешал — красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой. Сею только предосторожностию успокоивал он свою недоверчивость ко всем и вечную боязнь. Будучи принужден остаться ночевать в чужом доме, он боялся, чтоб не отвели ему ночлега где-нибудь в уединенно<й> комнате, куда легко могли забраться воры, он искал глазами надежного товарища и выбрал наконец Дефоржа. Его наружность, обличающая силу, а пуще храбрость, им оказанная при встрече с медведем, о коем бедный Антон Пафнутьич не мог вспомнить без содрагания, решили его выбор. Когда встали изо стола, Антон Пафнутьич стал вертеться около молодого француза, покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с изъяснением. — Гм, гм, нельзя ли, мусье, переночевать мне в вашей конурке, потому что извольте видеть — — — Que dйsire monsieur? — спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись. — Эк беда, ты, мусье, по-русски еще не выучился. Же ве, муа, ше ву куше, понимаешь ли? — Monsieur, trиs volontiers, — отвечал Дефорж, — veuillez donner des ordres en consйquence. Антон Пафнутьич, очень довольный сво<ими> сведениями во французском языке, пошел тотчас распоряжаться. Гости стали прощаться между собою и каждый отправился в комнату, ему назначенную. А Антон Пафнутьич пошел с учителем во флигель. Ночь была темная. Дефорж освещал дорогу фонарем, Антон Пафнутьич шел за ним довольно бодро, прижимая изредко к груди потаенную суму — дабы удостовериться, что деньги его еще при нем. Пришед во флигель, учитель засветил свечу и оба стали раздеваться; между тем Антон Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна — и качая головою при сем неутешительном смотре. Двери запирались одною задвижкою, окна не имели еще двойных рам. Он попытался было жаловаться на то Дефоржу, но знания его во фр<анцузском> языке были слишком ограничены для столь сложного объяснения — француз его не понял, и Антон Пафнутьич принужден был оставить свои жалобы. Постели их стояли одна против другой, оба легли, и учитель потушил свечу. — Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, — закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. — Я не могу, дормир, в потемках. — Дефорж не понял его восклицаний и пожелал ему доброй ночи. — Проклятый басурман, — проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. — Нужно ему было свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огня. — Мусье, мусье, — продолжал он, — Же ве авек ву парле. — Но француз не отвечал и вскоре захрапел. — Храпит бестия француз, — подумал Антон Пафнутьич, — а мне так сон в ум нейдет. Того и гляди воры войд<ут> в открытые двери или влез<ут> в окно — а его, бестию, и пушками не добудишься. -Мусье! а, Мусье! — дьявол тебя побери. Антон Пафнутьич замолчал — усталость и винные пары мало по малу превозмогли его боязливость — он стал дремать, и вскоре глубокой сон овладел им совершенно. Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал, сквозь сон, что кто-то тихонько дергал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза, и при лунном свете осеннего утра увидел перед собою Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер. — Кесь ке се, мусье, кесь ке се, — произнес он трепещущим голосом. — Тише, молчать, — отвечал учитель чистым русским языком, — молчать или вы пропали. Я Дубровский.
ГЛАВА XI.
Теперь попросим у читателя позволения объяснить последние происшедствия повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы еще рассказать. На станции** в доме смотрителя, о коем мы уже упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым — обличающим разночинца или иностранца, т. е. человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою. — Вот бог послал свистуна, — говорила она в пол-голоса, — эк посвистывает — чтоб он лопнул, окаянный басурман. — А что? — сказал смотритель, — что за беда, пускай себе свищет. — Что за беда? — возразила сердитая супруга. — А разве не знаешь приметы? — Какой приметы? что свист деньгу выживает. И! Пахомовна, у нас что свисти, что нет: а денег всё нет как нет. — Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай ему лошадей, да провались он к чорту. — Подождет, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвертая отдыхает. Того и гляди, подоспеют хорошие проезжие; не хочу своею шеей отвечать за француза. Чу, так и есть! вон скачут. Э ге ге, да как шибко; уж не генерал ли? Коляска остановилась у крыльца. Слуга соскочил с козел — отпер дверцы, и через минуту молодой человек в военной шинели и в белой фуражке вошел к смотрителю — вслед за ним слуга внес шкатулку и поставил ее на окошко. — Лошадей, — сказал офи<цер> повелительным голосом. — Сейчас, — отвечал смотритель. — Пожалуйте подорожную. — Нет у меня подорожной. Я еду в сторону — — Разве ты меня не узнаешь? Смотритель засуетился и кинулся торопить ямщиков. Молодой человек стал расхаживать взад и вперед по комнате, зашел за перегородку, и спросил тихо у смотрительши: кто такой проезжий. — Бог его ведает, — отвечала смотрительша, — какой-то фр<анцуз>. Вот уж 5 часов как дожидается лошадей да свищет. Надоел проклятый. Молодой человек заговорил с проезжим по-французски. — Куда изволите вы ехать? — спросил он его. — В ближний город, — отвечал француз, — оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на месте, но г. смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей, г-н офицер. — А к кому из здешних помещиков определились вы, — спросил офицер. — К г-ну Троекурову, — отвечал фр<анцуз>. — К Троекурову? кто такой этот Троекуров? — Ма foi, mon officier… я слыхал о нем мало доброго. Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокой в обращении со своими домашними — что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с учителями (avec les outchitels) он не церемонится, и уже двух засек до смерти. — Помилуйте! и вы решились определиться к такому чудовищу. — Что ж делать, г-н офицер. Он предлогает мне хорошее жалование, 3000 р. в год и всё готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в 5 лет могу скопить маленький капитал достаточный для будущей моей независимости — и тогда bonsoir, еду в Париж и пускаюсь в комерческие обороты. — Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова? — спросил он. — Никто, — отвечал учитель, — меня он выписал из Москвы чрез одного из своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать, что я готовился было не в учителя, а в кандиторы — но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее — — Офицер задумался. — Послушайте, — прервал оф<ицер>, — что если бы вместо этой будущности предложили вам 10000 чистыми деньгами, с тем, чтоб сей же час отправились обратно в Париж. Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою. — Лошади готовы, -сказал вошедший смотритель. — Слуга подтвердил то же самое. — Сейчас, — отвечал офицер, — выдьте вон на минуту. — Смотр<итель> и слуга вышли. — Я не шучу, — продолжал он по-французски, -10000 могу я вам дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги. — При сих словах он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигн<аций>. Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать. — Мое отсутствие — — мои бумаги, — повторял он с изумлением. -Вот мои бумаги — Но вы шутите; зачем вам мои бумаги? — Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет? Француз, всё еще не веря своим ушам, протянул бумаги свои молодому офицеру, который быстро их пересмотрел. — Ваш пашпорт — — хорошо. Письмо рекомендательное, посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте — — Француз стоял как вкопаный. Офицер воротился. — Я было забыл самое важное. Дайте мне честное слово, что всё это останется между нами — честное ваше слово. — Честное мое слово, — отвечал франц<уз>. — Но мои бумаги, что мне делать без них. — В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам поверят, и дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай бог вам скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здоровьи. Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал. Смотритель смотрел в окошко, и когда коляска уехала, обратился к жене с восклицанием: — Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский. Смотрительша опрометью кинулась к окошк<у>, но было уже поздно -Дубровский был уже далеко. Она принялась бранить мужа: — Бога ты не боишься, Сидор<ыч>, зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты право, бессовестный! Француз стоял как вкопаный. Договор с оф<ицером>, деньги, всё казалось ему сновидением. Но кипы ассигнаций были тут у него в кармане и красноречиво твердили ему <о> существенности удивительного происшедствия. Он решился нанять лошадей до города. Ямщик повез его шагом, и ночью дотащился он до города. Не доезжая до заставы, у которой, вместо часового, стояла развалившаяся бутка, француз велел остановиться, -вылез из брички, и пошел пешком, объяснив знаками ямщику, что бричку и чамодан дарит ему на водку. Ямщик был в таком же изумлении от его щедрости, как и сам француз от предложения Дубровского. Но, заключив из того, что немец сошел с ума, ямщик поблагодарил его усердным поклоном, и не рассудив за благо въехать в город, отправился в известное ему увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему <знаком>. Там провел он целую ночь, а на другой день утром на порожней тройке отправился во-свояси — без брички и без чамодана, с пухлым лицом и красными глазами. Дубровский, овладев бумаг<ами> француза, смело явился, как мы уже видели, к Троекурову и поселился в его доме. Каковы ни были его тайные намерения (мы их узнаем после), но в его поведении не оказалось ничего предосудительного. Правда, он мало занимался воспитанием маленького Саши, давал ему полную свободу повесничать, и не строго взыскивал за уроки, задаваемые только для формы -зато с большим прилежанием следил за музыкальными успехами своей ученицы, и часто по целым часам сиживал с нею за фортепьяно. Все любили молодого учителя — Кирила Петрович за его смелое проворство на охоте, Марья Кириловна за неограниченное усердие и робкую внимательность, Саша — за снисходительность к его шалостям, домашние за доброту и за щедрость повидимому несовместную с его состоянием. Сам он, казалось, привязан был ко всему семейству и почитал уже себя членом оного. Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился грозный разбойник — коего имя наводило ужас на всех окрестных владельцев. Во всё это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала свои действия и в отсутствии начальника. Ночуя в одной комнате с человеком, коего мог он почесть личным своим врагом и одним из главных виновников его бедствия, -Дубровский не мог удержаться от искушения. Он знал о существовании сумки, и решился ею завладеть. Мы видели, как изумил он бедного Антона Пафнутьича неожиданным своим превращением из учителей в разбойники. В 9 часов утра гости, ночевавшие в Покровском, собралися один за другим в гостиной, где кипел уже самовар, перед которым в утреннем платье сидела Марья Кириловна, — а Кирила Петрович в байковом сертуке и в туфлях выпивал свою широкую чашку, похожую на полоскательную. Последним появился Антон Пафнутьич; он был так бледен и казался так расстроен, что вид <его> всех поразил, и что Кирила Петрович осведомился о его здоровии. Спицын отвечал безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя, который тут же сидел, как ни в чем не бывало. Через несколько минут слуга вошел и объявил Спицыну, что коляска его готова — Антон Пафнутьич спешил откланяться и не смотря на увещания хозяина вышел поспешно из комнаты и тотчас уехал. Не понимали, что с ним сделалось, и Кирила Петрович решил, что он объелся. После чаю и прощального завтрака прочие гости начали разъезжаться, вскоре Покровское опустело, и всё вошло в обыкновенный порядок.
ГЛАВА XII.
Прошло несколько дней, и не случилось ничего достопримечательного. Жизнь обитателей Покровского была однообразна. Кирила Петрович ежедневно выезжал на охоту; чтение, прогулки и музыкальные уроки занимали Марью Кириловну — особенно музыкальные уроки. Она начинала понимать собственное сердце и признавалась, с невольной досадою, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза. Он с своей стороны не выходил из пределов почтения и строгой пристойности, и тем успокоивал ее гордость <и> боязливые сомнения. Она с большей и большей доверчивостью предавалась увлекательной привычке. Она скучала без Дефоржа, в его присутствии поминутно занималась им, обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась. Может быть, она не была еще влюблена, но при первом случайном препятствии или незапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце. Однажды, пришед в залу, где ожидал ее учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила смущение на бледном его лице. Она открыла форте-пьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной боли извинился, перервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься, приняла ее и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующ<ее:> “Будьте сегодня в 7 часов в беседке у ручья — Мне необходимо с вами говорить”. Любопытство ее было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его. Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чем она догадывалась, но она чувствовала, что ей было бы неприлично слышать такое объяснение от человека, который по состоянию своему не мог надеиться когда-нибудь получить ее руку. Она решилась идти на свидание, но колебалась в одном: каким образом примет она признание учителя, с аристократическим ли негодованием, с увещаниями ли дружбы, с веселыми шутками, или с безмолвным участием. Между тем она поминутно поглядывала на часы. Смеркалось, подали свечи, Кирила Петрович сел играть в бостон с приезжими соседями. Столовые часы пробили третью четверть седьмого — и Марья Кириловна тихонько вышла на крыльцо — огляделась во все стороны и побежала в сад. Ночь была темна, небо покрыто тучами — в двух шагах от себя нельзя было ничего видеть, но Марья Кириловна шла в темноте по знакомым дорожкам, и через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и явиться перед Дефоржем с видом равнодушным и неторопливым. Но Дефорж стоял уже перед нею. — Благодарю вас, — сказал он ей тихим и печальным голосом, — что вы не отказали мне в моей просьбе. Я был бы в отчаянии, если бы на то не согласились. Марья Кириловна отвечала заготовленною фразой: — Надеюсь, что вы не заставите меня раскаяться в моей снисходительности. Он молчал и, казалося, собирался с духом. — Обстоятельства требуют… я должен вас оставить, — сказал он наконец, — вы скоро, может быть, услышите… Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться… Мария Кириловна не отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому признанию. — Я не то, что вы предполагаете, -продолжал он, потупя голову, — я не француз Дефорж, я Дубровский. Марья Кириловна вскрикнула. — Не бойтесь, ради бога, вы не должны бояться моего имени. Да я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах. Но вам не надобно меня бояться — ни за себя, ни за него. Всё кончено. — Я ему простил. Послушайте, вы спасли его. Первый мой кровавый подвиг должен был свершиться над ним. Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пересечь ему все пути к бегству — в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше белое платье. В ваших неосторожных прогулках я следовал за вами, прокрадываясь от куста к кусту, счастливый мыслию, что вас охраняю, что для вас нет опасности там, где я присутствую тайно. Наконец случай представился. Я поселился в вашем доме. Эти три недели были для меня днями счастия. Их воспоминание будет отрадою печальной моей жизни…. Сегодня я получил известие, после которого мне невозможно долее здесь оставаться. Я расстаюсь с вами сегодня… сей же час.. Но прежде я должен был вам открыться, чтоб вы не проклинали меня, не презирали. Думайте иногда о Дубровском. Знайте, что он рожден был для иного назначения, что душа его умела вас любить, что никогда… Тут раздался легкой свист — и Дубровский умолк. Он схватил ее руку и прижал к пылающим устам. Свист повторился. — Простите, — сказал Дубровский, — меня зовут, минута может погубить меня. — Он отошел, Марья Кириловна стояла неподвижно — Дубровский воротился и снова взял ее руку. -Если когда-нибудь, — сказал он ей нежным и трогательным голосом,- если когда-нибудь несчастие вас постигнет и вы ни от кого не будете ждать ни помощи, ни покровительства, в таком случае обещаетесь ли вы прибегнуть ко мне, требовать от меня всего — для вашего спасения? Обещаетесь ли вы не отвергнуть моей преданности? Мария Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз. — Вы меня губите! — закричал Дубровский. — Я не оставлю вас, пока не дадите мне ответа — обещаетесь ли вы или нет? — Обещаюсь, — прошептала бедная красавица. Взволнованная свиданием с Дубровским Марья Кириловна возвращалась из саду. Ей показалось, что все люди разбегались — дом был в движении, на дворе было много народа, у крыльца стояла тройка — издали услышала она голос Кирила Петровича — и спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие <ее> не было замечено. В зале встретил ее Кирила Петрович, гости окружали исправника, нашего знакомца, и осыпали его вопросами. Исправник в дорожном платье, вооруженный с ног до головы, отвечал им с видом таинственным и суетливым. — Где ты была, Маша, — спросил Кирила Петрович, — не встретила ли ты М-r Дефоржа?- Маша насилу могла отвечать отрицательно. — Вообрази, — продолжал Кирила Петрович, — исправник приехал его схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский. — Все приметы, ваше превосх<одительство>, — сказал почтительно исправник. — Эх, братец, — прервал Кирила Петрович, — убирайся, знаешь куда, со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покаместь сам не разберу дела. — Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну: ему пригрезилось, что учитель хотел ограбить его. Зачем он в то же утро не сказал мне о том ни слова. — Француз застращал его, в<аше> п<ревосходительство>, — отвечал испр<авник>, — и взял с него клятву молчать… — Вранье, — решил Кирила Петрович, — сейчас я всё выведу на чистую воду. — Где же учитель? — спросил он у вошедшего слуги. -Нигде не найдут-с, -отвечал слуга. — Так сыскать его, — закричал Троекуров, начинающий сумневаться. — Покажи мне твои хваленые приметы,- сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу. — Гм, гм, 23 года <…> Оно так, да это еще ничего не доказывает. Что же учитель? — Не найдут-с, — был опять ответ. Кирила Петрович начинал беспокоиться, Марья Кириловна была ни жива, ни мертва. — Ты бледна, Маша, — заметил ей отец, — тебя перепугали. — Нет, папенька, — отвечала Маша, — у меня голова болит. — Поди, Маша, в свою комнату и не беспокойся. — Маша поцаловала у него руку и ушла скорее в свою комнату, там она бросилась на постелю и зарыдала в истерическом припадке. Служанки сбежались, раздели ее, насилу-насилу успели ее успокоить холодной водой и всевозможными спиртами — ее уложили, и она впала в усыпление. Между тем француза не находили. Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, грозно насвистывая Гром победы раздавайся. Гости шептались между собою, исправник казался в дураках — француза не нашли. Вероятно, он успел скрыться, быв предупрежден. Но кем и как? это оставалось тайною. Било 11, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику: — Ну что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим проворством, братец, поймать Дубровского, если уж это Дубровский. Отправляйся-ка во-свояси, да вперед будь расторопнее. Да и вам пора домой, — продолжал он, обратясь к гостям. — Велите закладывать — а я хочу спать. Так немилостиво расстался Троекуров со своими гостями! —
ГЛАВА ХIII.
Прошло несколько времени без всякого замечательного случая. Но в начале следующего лета произошло много перемен в семейном быту Кирила Петровича. В 30-ти верстах от него находилось богатое поместие князя Верейского. Кн<язь> долгое время находился в чужих краях — всем имением его управлял отставной маиор, и никакого сношения не существовало между Покровским и Арбатовом. Но в конце мая месяца князь возвратился из-за границы и приехал в свою деревню, которой от роду еще не видал. Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения, и на третий день по своем приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком. Князю было около 50 лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нем свою неизгладимую печать. Не смотря на то наружность его была приятна, замечательна, а .привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность особенно с женщинами. Он имел непрестанную нужду в рассе<я>нии и непрестанно скучал. Кирила Петрович был чрезвычайно доволен его посещением, приняв оное знаком уважения от человека, знающего свет; он по обыкновению своему стал угощать его смотром своих заведений и повел на псарный двор. Но князь чуть не задохся в собачьей атмосфере, и спешил выдти вон, зажимая нос платком, опрысканным духами. Старинный сад с его стрижеными липами, четвероугольным прудом и правильными аллеями ему не понравился; он любил английские сады и так называемую природу, но хвалил и восхищался; слуга пришел доложить, что кушание поставлено. Они пошли обедать. Князь прихрамывал, устав от своей прогулки, и уже раскаиваясь в своем посещении. Но в зале встретила их Марья Кириловна, и старый волокита был поражен ее красотой. Троекуров посадил гостя подле ее. Кн<язь> был оживлен ее присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь ее внимание любопытными своими рассказами. После обеда Кирила Петрович предложил ехать верхо<м>, но кня<зь> извинился, указывая на свои бархатные сапоги — и шутя над своею подагрой — он предпочел прогулку в линейке, с тем чтоб не разлучаться с милою своей соседкою. Линейку заложили. Старики и красавица сели втроем и поехали. Разговор не прерывался. Марья Кириловна с удовольствием слушала льстивые и веселые приветствия светского человека, как вдруг Верейский, обратясь к Кирилу Петровичу, спросил у него, что значит это погорелое строение, и ему ли оно принадлежит? — — Кирила Петрович нахмурился; воспоминания, возбуждаемые в нем погорелой усадьбою, были ему неприятны. Он отвечал, что земля теперь его и что прежде принадлежала она Дубровскому. — Дубровскому, -повторил Верейский, — как, этому славному разбойнику? — Отцу его, — отвечал Троекуров, — да и отец-то был порядочный разбойник. — Куда же девался наш Ринальдо? жив ли он, схвачен ли он? — И жив и на воле — и покаместь у нас будут исправники за одно с ворами, до тех пор не будет он пойман; кстати, князь, Дубровский побывал ведь у тебя в <Арбатове>? — Да, прошлого году он, кажется, что-то сжег или разграбил. — — Не правда ли, Марья Кириловна, что было бы любопытно познакомиться покороче с этим романтическим героем? — Чего любопытно! — сказал Троекуров, — она знакома с ним — он целые три недели учил ее музыки, да слава богу не взял ничего за уроки. -Тут Кирила Петрович начал рассказывать повесть о сво<ем> франц<узе>-учителе. Марья Кириловна сидела как на иголках, Верейский выслушал с глубоким вниманием, нашел все это очень странным, и переменил разговор. Возвратясь он велел подавать свою карету, и не смотря на усильные просьбы Кирила Петровича остаться ночевать, уехал тотчас после чаю. Но прежде просил Кирила Петровича приехать к нему в гости с Марьей Кириловной — и гордый Троекуров обещался, ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды и 3000 душ родового имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным. Два дня спустя после сего посещения Кирила Петрович отправился с дочерью в гости к кн<язю> Верейскому. Подъезжая к <Арбатову> он не мог не любоваться чистыми и веселыми избами крестьян и каменным господским домом — выстроенным во вкусе английских замков. Перед домом расстилался густозеленый луг, на коем паслись швейцарские коровы, звеня своими колокольчиками. Пространный парк окружал дом со всех сторон. Хозяин встретил гостей у крыльца, и подал руку молодой красавице. Они вошли в великолепную залу, где стол был накрыт на три прибора. Князь подвел гостей к окну, и им открылся прелестный вид. Волга протекала перед окнами, по ней шли нагруженные барки под натянутыми парусами и мелькали рыбачьи лодки, столь выразительно прозванные душегубками. За рекою — тянулись холмы и поля, несколько деревень оживляли окрестность. Потом они занялись рассмотрением галлерей картин, купленных князем в чужих краях. Князь объяснял Марьи Кириловне их различн<ое> содержание, историю живописцев, указывал на достоинство и недостатки. Он говорил о картинах не на условленном языке педантического знатока, но с чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его с удовольствием. Пошли за стол. Троекуров отдал полную справедливость винам своего Амфитриона и искусству его повара, а Марья Кириловна не чувствовала ни малейшего замешательства или принуждения в беседе с человеком, которого видела она только во второй раз отроду. После обеда хозяин предложил гостям пойти в сад. Они пили кофей в беседке на берегу широкого озера, усеянного островами. Вдруг раздалась духовая музыка, и шестивесельная лодка причалила к самой беседке. Они поехали по озеру, около островов — посещали некоторые из них — на одном находили мраморную статую, на другом уединенную пещеру, на третьем памятник с таинственной надписью, возбуждавшей в Марьи Кириловне девическое любопытство, не вполне удовлетворенное учтивыми недомолвками князя — время прошло незаметно — начало смеркаться. Князь под предлогом свежести и росы спешил возвратиться домой — самовар их ожидал. Князь проси
л Марью Кириловну хозяйничать в доме старого холостяка. Она разливала чай — слушая неистощимы<е> рассказы любезного говоруна — вдруг раздался выстрел — и ракетка осветила небо. Князь подал Марье Кириловне шаль и позвал ее и Троекурова на балкон. Перед домом в темноте разноцветные огни вспыхнули, завертелись, поднялись вверх колосьями, пальмами, фонтанами, посыпались дождем, звездами, угасали, и снова вспыхивали. Марья Кириловна веселилась как дитя. Князь Верейской радовался ее восхищению — а Троекуров был чрезвычайно им доволен, ибо принимал tous les frais князя, как знаки уважения и желания ему угодить. Ужин в своем достоинстве ничем не уступал обеду. Гости отправились в комнаты, для них отведенные, и на другой день поутру расстались с любезным хозяином, дав друг другу обещание вскоре снова увидеться.
ГЛАВА XIV.
Марья Кириловна сидела в своей комнате, вышивая в пяльцах, перед открытым окошком. Она не путалась шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной рассеянности вышила розу зеленым шелком. Под ее иглой канва повторяла безошибочно узоры подлинника, не смотря на то ее мысли не следовали за работой, они были далеко. Вдруг в окошко тихонько протянулась рука — кто-то положил на пяльцы письмо и скрылся, прежде чем Марья Кириловна успела образумиться. В это самое время слуга к ней вошел и позвал ее к Кирилу Петровичу. Она с трепетом спрятала письмо за косынку, и поспешила к отцу — в кабинет. Кирила Петрович был не один. Кн<язь> Верейский сидел у него. При появлении Марьи Кириловны кн<язь> встал и молча поклонился ей с замешательством для него необыкновенным. — Подойди сюда, Маша, — сказал Кирила Петрович, — скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует. Вот тебе жених, князь тебя сватает. Маша остолбенела, смертная бледность покрыла ее лицо. Она молчала. Князь к ней подошел, взял ее руку и с видом тронутым спросил: согласна ли она сделать его счастие. Маша молчала. — Согласна, конечно, согласна, — сказал Кирила Петрович, — но знаешь, князь: девушке трудно выговорить это слово. Ну, дети, поцалуйтесь и будьте счастливы. Маша стояла неподвижно, старый князь поцаловал ее руку, вдруг слезы побежали по ее бледному лицу. Кн<язь> слегка нахмурился. — Пошла, пошла, пошла, — сказал Кирила Петрович, — осуши свои слезы, и воротись к нам веселешенька. Они все плачут при помолвке, — продолжал он, обратясь к Верейскому, — это у них уж так заведено… Теперь, кн<язь>, поговорим о деле — т. е. о приданом. Марья Кириловна жадно воспользовалась позволением удалиться. Она побежала в свою комнату, заперлась и дала волю своим слезам, воображая себя женою старого кн<язя>; он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным — — брак пугал ее как плаха, как могила… “Нет, нет, -повторяла она в отчаянии, — лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского”. Тут она вспомнила о письме, и жадно бросилась его читать, предчувствуя, что оно было от него. В самом деле оно было писано им — и заключало только следующие слова: “Вечером в 10 час. на прежнем месте”.
ГЛАВА XV.
Луна сияла — июльская ночь была тиха — изредко подымался ветерок, и легкий шорох пробегал по всему саду. Как легкая тень молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания. Еще никого не было видно, вдруг из-за беседки очутился Дубровский перед нею. — Я всё знаю, — сказал он ей тихим и печальным голосом. -Вспомните ваше обещание. — Вы предлагаете мне свое покровительство, — отвечала Маша, — но не сердитесь — оно пугает меня. Каким образом окажете вы мне помочь? — Я бы мог избавить вас от ненавистного человека. — Ради бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если вы меня любите — я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса… — Я не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях. Но как же спасу вас от жестокого отца? — Еще есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он упрям, но он так меня любит. — Не надейтесь по пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчета; что если возьмет он себе в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа… — Тогда, тогда делать нечего, явитесь за мною — я буду вашей женою. Дубровский затрепетал — бледное лицо покрылось багровым румянцем, и в ту же минуту стало бледнее прежнего. Он долго молчал — потупя голову. — Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика — решитесь на жестокое объяснение; скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам ни одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз — пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте. Если ж не будет уже другого средства… Тут Дубровский закрыл лицо руками, он, казалось, задыхался -Маша плакала… — Бедная, бедная моя участь, — сказал <он>, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать <вас> к волнуемому сердцу и сказать: Ангел умрем! бедный, я должен остерегать<ся> от блаженства — я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О как должен я ненавидеть того — но чувствую — теперь в сердце моем нет места ненависти. Он тихо обнял стройный ее стан и тихо привлек ее к своему сердцу. Доверчиво склонила она голову на плечо молодого разбойника. Оба молчали. Время летело. — Пора, — сказала наконец Маша. Дубровский как будто очнулся от усыпления. Он взял ее руку и надел ей на палец кольцо. — Если решитесь прибегнуть ко мне, — сказал он, — то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба — я буду знать, что делать. Дубровский поцаловал ее руку и скрылся между деревьями.
ГЛАВА XVI.
Сватовство кн<язя> Верейского не было уже тайною для соседства — Кирила Петрович принимал поздравления, свадьба готовилась. Маша день ото дня отлагала решительное объявление. Между тем обращение ее со старым женихом было холодно и принужденно. Кн<язь> о том не заботился. Он о любви не хлопотал, довольный ее безмолвным согласием. Но время шло. Маша наконец решилась действовать — и написала письмо кн<язю> Верейскому; она старалась возбудить в его сердце чувство великодушия, откровенно признавалась, что не имела к нему ни малейшей привязанности, умоляла его отказаться от ее руки и самому защитить ее от власти родителя. Она тихонько вручила письмо к<нязю> Верейскому, тот прочел его наедине и нимало не был тронут откровенностию своей невесты. Напротив, он увидел необходимость ускорить свадьбу и для того почел нужным показать письмо будущему тестю. Кирила Петрович взбесился; насилу князь мог уговорить его не показывать Маше и виду, что он уведомлен о ее письме. Кирила Петрович согласился ей о том не говорить, но решился не тратить времени и назначил быть свадьбе на другой же день. Князь нашел сие весьма благоразумным, пошел к своей невесте, сказал ей, что письмо очень его опечалило, но что он надеется современем заслужить ее привязанность, что мысль ее лишиться слишком для него тяжела, и что он не в силах согласиться на свой смертный приговор. За сим он почтительно поцеловал ее руку и уехал, не сказав ей ни слова о решении Кирила Петровича. Но едва успел он выеха<ть> со двора, как отец ее вошел, и напрямик велел ей быть готовой на завтрашний день. Марья Кириловна, уже взволнованная объяснением кн<язя> Верейского, залилась слезами и бросилась к ногам отца. — Папинька, — закричала она жалобным голосом, — папенька, не губите меня, я не люблю князя, я не хочу быть его женою… — Это что значит, — сказал грозно Кирила Петрович, — до сих пор ты молчала и была согласна, а теперь, когда всё решено, ты вздумала капризничать и отрекаться Не изволь дурачиться; этим со мною ты ничего не выиграешь. — Не губите меня, — повторяла бедная Маша, — за что гоните меня от себя прочь, и отдаете человеку нелюбимому, разве я вам надоела, я хочу остаться с вами по прежнему. Пап<ен>ька, вам без меня будет грустно, еще грустнее, когда подумаете, что я несчастлива, папенька: не принуждайте меня, я не хочу идти замуж… Кирила Петрович был тронут, но скрыл свое смущение и оттолкнув ее сказал сурово: — Всё это вздор, слышишь ли. Я знаю лучше твоего, что нужно для твоего счастия. Слезы тебе не помогут, послезавтра будет твоя свадьба. — Послезавтра, — вскрикнула Маша, — боже мой! Нет, нет, невозможно, этому не быть. Папенька, послушайте, если уже вы решились погубить меня, то я найду защитника, о котором вы и не думаете, вы увидите, вы ужаснетесь, до чего вы меня довели. — Что? что? — сказал Троекуров, — угрозы! мне угрозы, — дерзкая девчонка! — Да знаешь ли ты, что я с тобою сделаю то, чего ты и не воображаешь. Ты смеешь меня стращать защит<ником>. Посмотрим, кто будет этот защитник. — Владимир Дубровский, — отвечала Маша в отчаянии. Кирила Петрович подумал, что она сошла с ума, и глядел на нее с изумлением. — Добро, — сказал он ей, после некоторого молчания, — жди себе кого хочешь в избавители, а покаместь сиди в этой комнате, ты из нее не выдешь до самой свадьбы. — С этим словом Кирила Петрович вышел и запер за собою двери. Долго плакала бедная девушка, воображая всё, что ожидало ее, но бурное объяснение облегчило ее душу, и она спокойнее могла рассуждать о своей участи и о том, что надлежало ей делать. Главное было для нее: избавиться от ненавистного брака; участь супруги разбойника казалась для нее раем в сравнении со жребием, ей уготовленным. Она взглянула на кольцо, оставленное ей Дубровским. Пламенно желала она с ним увидеться наедине и еще раз перед решительной минутой долго посоветоваться. Предчувствие сказывало ей, что вечером найдет она Дубровского в саду, близ беседки; она решилась пойти ожидать его там -как только станет смеркаться. Смерклось — Маша приготовилась, но дверь ее заперта на ключ. Горничная отвечала ей из-за двери, что Кирила Петрович не приказал ее выпускать. Она была под арестом. Глубоко оскорбленная, она села под окошко, и до глубокой ночи сидела не раздеваясь, неподвижно глядя на темное небо. На рассвете она задремала, но тонкий сон ее был встревожен печальными видениями и лучи восходящего солнца уже разбудили ее.
ГЛАВА ХVII.
Она проснулась, и с первой мыслью представился ей весь ужас ее положения. Она позвонила, девка вошла и на вопросы ее отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил в <Арбатово> и возвратился поздно, что он дал строгое приказание не выпускать ее из ее комнаты и смотреть за тем, чтоб никто с нею не говорил — что впрочем не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, кроме того, что велено было попу не отлучаться из деревни ни под каким предлогом. После сих известий девка оставила Марью Кириловну и снова заперла двери. Ее слова ожесточили молодую затворницу — голова ее кипела — кровь волновалась — она решилась дать знать обо <всем> Дубровскому и стала искать способа отправить кольцо в дупло заветного дуба; в это время камушек ударился в окно ее, стекло зазвенело — и Марья Кириловна взглянула на двор и увидела маленького Сашу, делающего ей тайные знаки. Она знала его привязанность и обрадовалась ему. Она отворила окно. — Здравствуй, Саша, — сказала она, — зачем ты меня зовешь? — Я пришел, сестрица, узнать от вас, не надобно ли вам чего-нибудь. Папенька сердит и запретил всему дому вас слушаться, но велите мне сделать, что вам угодно, и я для вас всё сделаю. — Спасибо, милый мой Сашинька, слушай: ты знаешь старый дуб с дуплом, что у беседки? — Знаю, сестрица. — Так если ты меня любишь, сбегай туда поскорей, и положи в дупло вот это кольцо, да смотри же, чтоб никто тебя не видал. С этим словом она бросила ему кольцо и заперла окошко. Мальчик поднял кольцо, во весь дух пустился бежать — и в три минуты очутился у заветного дерева. Тут он остановился, задыхаясь, оглянулся во все стороны и положил колечко в дупло. Окончив дело благополучно, хотел он тот же час донести о том Марьи Кириловне, как вдруг рыжий и косой оборванный мальчишка мелькнул из-за беседки, кинулся к дубу и запустил руку в дупло. Саша быстрее белки бросился к нему [и зацепился за, его] обеими руками. — Что ты здесь делаешь? — сказал он грозно. — Тебе како дело? — отвечал мальчишка, стараясь от него освободиться. — Оставь это кольцо, рыжий заяц, — кричал Саша, — или я проучу тебя по-свойски. Вместо ответа тот ударил его кулаком по лицу, но Саша его не выпустил — и закричал во всё горло: — Воры, воры — сюда, сюда… Мальчишка силился от него отделаться. Он был повидим<ом>у двумя годами старее Саши, и гораздо его сильнее, но Саша был увертливее. Они боролись несколько минут, наконец рыжий мальчик одолел. Он повалил Сашу на земь и схватил его за горло. Но в это время сильная рука вцепилась в его рыжие и щетинистые волосы и садовник Степан приподнял его на пол-аршина от земли… — Ах, ты, рыжая бестия, — говорил садовник, — да как ты смеешь бить маленького барина… Саша успел вскочить и оправиться. — Ты меня схватил под силки, — сказал он, — а то бы никогда меня не повалил. Отдай сейчас кольцо, и убирайся. — Как не так, — отвечал рыжий, и вдруг перевернувшись на одном месте, освободил свои щетины от руки Степановой. Тут он пустился было бежать, но Саша догнал его, толкнул в спину, и мальчишка упал со всех ног — садовник снова его схватил и связал кушаком. — Отдай кольцо! — Погоди, барин, — сказал Степан, — мы сведем его на расправу к приказчику. Садовник повел пленника на барской двор, а Саша его сопровождал, с беспокойством поглядывая на свои шаровары, разорванные и замаранные зеленью. Вдруг все трое очутились перед Кирилом Петровичем, идущим осматривать свою конюшню. — Это что? — спросил он Степана. Степан в коротких словах описал всё происшедствие. Кирила Петрович выслушал его со вниманием. — Ты, повеса, — сказал он, обратясь к Саше, — за что ты с ним связался? — Он украл из дупла кольцо, папенька, прикажите отдать кольцо. — Какое кольцо, из какого дупла? — Да мне Марья Кириловна… да то кольцо… Саша смутился, спутался. Кирила Петрович нахмурился — и сказал, качая головою: — Тут замешалась Марья Кириловна. Признавайся во всем, или так отдеру тебя розгою, что ты и своих не узнаешь. — Ей-богу, папенька, я, папенька — — Мне Марья Кириловна ничего не приказывала, папенька. — Степан, ступай-ка да срежь мне хорошенькую, свежую березовую розгу — — — Постойте, папенька, я всё вам расскажу. Я сегодня бегал по двору, а сестрица Марья Кириловна открыла окошко — и я подбежал — и сестрица не нарочно уронила кольцо, и я спрятал его в дупло, и — и — — этот рыжий мальчик хотел кольцо украсть. — Не нарочно уронила, а ты хотел спрятать — — Степан, ступай за розгами. — Папенька, погодите, я всё расскажу. Сестрица Марья Кириловна велела мне сбегать к дубу и положить кольцо в дупло, я и сбегали положил кольцо — а этот скверный мальчик… Кирила Петрович обратился к скверному мальчику — и спросил его грозно: — Чей ты? — Я дворовый человек господ Дубровских, — отвечал рыжий мальчик. Лицо Кирила Петровича омрачилось. — Ты, кажется, меня господином не признаешь, добро, — отвечал он. — А что ты делал в моем саду? — Малину крал, — отвечал мальчик с большим равнодушием. — Ага, слуга в барина: каков поп, таков и приход, а малина разве растет у меня на дубах? Мальчик ничего не отвечал. — Папенька, прикажите ему отдать кольцо, — сказал Саша. — Молчи, Александр, -отвечал Кирила Петрович, — не забудь, что я собираюсь с тобою разделаться. Ступай в свою комнату. Ты — косой — ты мне кажешься малый не промах. — Отдай кольцо и ступай домой. Мальчик разжал кулак и показал, что в его руке не было ничего. — Если ты мне во всем признаешься, так я тебя не высеку, дам еще пятак на орехи. Не то, я с тобою сделаю то, чего ты не ожидаешь. Ну! Мальчик не отвечал ни слова и стоял, потупя голову и приняв на себя вид настоящего дурачка. — Добро, — сказал Кирила Петрович, — запереть его куда-нибудь, да смотреть, чтоб он не убежал — или со всего дома шкуру спущу. Степан отвел мальчишку на голубятню, запер его там, и приставил смотреть за ним старую птичницу Агафию. — Сейчас ехать в город за исправником, — сказал Кирила Петрович, проводив мальчика глазами, — да как можно скорее. — Тут нет никакого сомнения. Она сохранила сношения с проклятым Дубровским. Но ужели и в самом деле она звала его на помощь? — думал Кирила Петрович, расхаживая по комнате и сердито насвистывая: Гр<ом> <победы>. — М<ожет>. б<ыть>, я наконец нашел на его горячие следы, и он от нас не увернется. Мы воспользуемся этим случаем. Чу! колокольчик, слава богу, это исправник. — Гей, привести сюда мальчишку пойманного. Между тем тележка въехала на двор, и знакомый уже нам исправник вошел в комнату весь запыленный. — Славная весть, — сказал ему Кирила Петрович, — я поймал Дубровского. — Слава богу, ваше превосход<ительство>, — сказал исправник с видом обрадованным, — где же он? — То есть не Дубровского, а одного из его шайки. Сейчас его приведут. Он пособит нам поймать самого атамана. Вот его и привели. Исправник, ожидавший грозного разбойника, был изумлен, увидев 13-летнего мальчика, довольно слабой наружности. Он с недоумением обратился к Кирилу Петровичу и ждал объяснения. Кирила Петрович стал тут же рассказ<ывать> утреннее происшедствие, не упоминая однако ж о Марьи Кириловне. Исправник выслушал его со вниманием, поминутно взглядывая на маленького негодяя, который, прикинувшись дурачком, казалось не обращал никакого внимания на всё, что делалось около него. — Позвольте, в<аше> п<ревосходительство>, переговорить с вами наедине, — сказал наконец исправник. Кирила Петрович повел его в другую комнату и запер за собою дверь. Через полчаса они вышли опять в залу, где невольник ожидал решения своей участи. — Барин хотел, — сказал ему исправник, — посадить тебя в городской острог, выстегать плетьми и сослать потом на поселение — но я вступился за тебя и выпросил тебе прощение. — Развязать его. Мальчика развязали. — Благодари же барина, — сказал исправник. Мальчик подошел к Кирилу Петровичу и поцаловал у него руку. — Ступай себе домой, — сказал ему Кирила Петрович, — да вперед не крадь малины по дуплам. Мальчик вышел, весело спрыгнул с крыльца и пустился бегом не оглядываясь через поле в Кистеневку. Добежав до деревни, он остановился у полуразвалившейся избушки, первой с края, и постучал в окошко — окошко поднялось, и старуха показалась. -Бабушка, хлеба, — сказал мальчик, — я с утра ничего не ел, умираю с голоду. — Ах, это ты, Митя, да где ж ты пропадал, бесенок, — отвечала старуха. — После расскажу, бабушка, ради бога хлеба. — Да войди ж в избу. — Некогда, бабушка, -мне надо сбегать еще в одно место. Хлеба, ради Христа, хлеба. — Экой непосед, — проворчала старуха, — на, вот тебе ломотик, — и сунула в окошко ломоть черного хлеба. Мальчик жадно его прикусил и жуя мигом отправился далее. Начинало смеркаться. Митя пробирался овинами и огородами в Кистеневскую рощу. Дошедши до двух сосен, стоящих передовыми стражами рощи, он остановился, оглянулся во все стороны, свистнул свистом пронзительным и отрывисто и стал слуш<ать>; легкий и продолжительный свист послышался ему в ответ, кто-то вышел из рощи и приблизился к нему.
ГЛАВА XVIII
Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню; весь дом был в движении — слуги бегали, девки суетились — в сарае кучера закладывали карету — на дворе толпился народ. В уборной барышни, перед зеркалом, дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну, голова ее томно клонилась под тяжестью брилиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала ее, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало. — Скоро ли? — раздался у дверей голос Кирила Петровича. — Сию минуту, — отвечала дама, — Марья Кириловна, встаньте, посмотритесь; хорошо ли? — Марья Кириловна встала и не отвечала ничего. Двери отворились. — Невеста готова, — сказала дама Кирилу Петровичу, -прикажите садиться в карету. — С богом, — отвечал Кирила Петрович, и взяв со стола образ, — подойди ко мне, Маша, — сказал он ей тронутым голосом, — благословляю тебя… — Бедная девушка упала ему в ноги и зарыдала. -Папинька… папинька… — говорила она в слезах, и голос ее замирал. Кирила Петрович спешил ее благословить — ее подняли и почти понесли в карету. С нею села посаженая мать — и одна из служанок. Они поехали в церковь. Там жених уж их ожидал. Он вышел навстречу невесты, и был поражен ее бледностию и странным видом. Они вместе вошли в холодную, пустую церковь — за ними заперли двери. Священник вышел из алтаря и тотчас же начал. Марья Кириловна ничего не видала, ничего не слыхала, думала об одном, с самого утра она ждала Дубровского, надежда ни на минуту ее не покидала, но когда священник обратился к ней с обычными вопросами, она содрогнулась и обмерла — но еще медлила, еще ожидала; свящ<енник>, не дождавшись ее ответа, произнес невозвратимые слова. Обряд был кончен. Она чувствовала холодный поцалуй немилого супруга, она слышала веселые поздравления присутствующих и всё еще не могла поверить, что жизнь ее была навеки окована, что Дубровский не прилетел освободить ее. Кн<язь> обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла, они вышли из церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского. Взор ее быстро их обежал — и снова оказал прежнюю бесчувственность. Молодые сели вместе в карету и поехали в <Арбатово>, туда уже отправился Кирила Петрович, дабы встретить там молодых. Наедине с молодою женой кн<язь> нимало не был смущен ее холодным видом. Он не стал докучать ее приторными изъяснениями и смешными восторгами, Слова его были просты, и не требовали ответов. Таким образом проехали они около 10 верст, лошади неслись быстро по кочкам проселочной дороги, и карета почти не качалась на своих английских рессорах. Вдруг раздались крики погони, карета остановилась, толпа вооруженных людей окружила ее, и человек в полу-маске, отворив дверцы со стороны, где сидела молодая княгиня, сказал ей: — Вы свободны, выходите. — Что это значит,- закричал князь, — кто ты такой?.. — Это Дубровский, -сказала княгиня. Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула, и с ужасом закрыла лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных <рук> вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи. — Не трогать его! — закричал Дубровский, — и мрачные его сообщники отступили. — Вы свободны, — продолжал Дубровский, обращаясь к бледной кн<ягине>. — Нет, — отвечала она. — Поздно — я обвенчана, я жена князя Верейского. — Что вы говорите, — закричал с отчаяния Дубровский, — нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться… — Я согласилась, я дала клятву, — возразила она с твердостию, -князь мой муж, прикажит
е освободить его, и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты… Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас. Но Дубровский уже ее не слышал, боль раны и сильные волнения души — лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под устцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови, в отмщение за кровь своего атамана.
ГЛАВА XIX.
Посреди дремучего леса на узкой лужайке возвышал<ось> маленькое земляное укрепление, состоящее из вала и рва, за коими находилось несколько шалашей и землянок. На дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую часть своей одежды, владея иголкою и искусством, обличающим опытного портного — и поминутно посматривал во все стороны. Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил из рук в руки, странное молчание царствовало в сей толпе — разбойники отобедали, один после другого вставал и молился богу, некоторые разошлись по шалашам, — а другие разбрелись по лесу — или прилягли соснуть, по русскому обыкновению. Караульщик кончил свою работу, встряхнул свою рухлядь, полюбовался заплатою, приколол к рукаву иголку — сел на пушку верхом и запел во всё горло меланхолическую старую песню:
Не шуми, мати зеленая дубр<овушка>, Не мешай мне молодцу думу думати.
В это время дверь одного из шалашей отворилась, и старушка в белом чепце, опрятно и чопорно одетая, показалась у порога. — Полно тебе, Степка, — сказала она сердито, — барин почивает, а ты знай горланишь — нет у вас ни совести, ни жалости. — Виноват, Егоровна, — отвечал Степка, — ладно, больше не буду, пусть он себе, наш батюшка, почивает да выздоравливает. — Старушка ушла, а Степка стал расхаживать по валу. В шалаше, из которого вышла старуха, за перегородкою, раненый Дубровский лежал на походной кровате. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу находился женской серебряный туалет и трюмо. Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он или только задумался. Вдруг Дубровский вздрогнул — в укреплении сделалась тревога — и Степка просунул к нему голову в окошко. — Батюшка, Владимир Андреевич, — закричал он, — наши знак подают, нас ищут. Дубровский вскочил с кровати, схватил оружие, и вышел из шалаша. Разбойники с шумом толпились на дворе, при его появлении настало глубокое молчание. -Все ли здесь? — спросил Дубровский. — Все, кроме дозорных, — отвечали <ему>. — По местам! — закричал Дубровский. И разбойники заняли каждый определенное место. В сие время трое дозорных прибежали к воротам -Дубровский пошел к ним навстречу. — Что такое? — спросил он их. — Солдаты в лесу, — отвечали они, — нас окружают. Дубровский велел запереть вороты — и сам пошел освидетельствовать пушечку. По лесу раздалось несколько голосов — и стали приближаться — разбойники ожидали в безмолвии. Вдруг три или четыре солдата показались из лесу — и тотчас подались назад, выстрелами дав знать товарищам. — Готовиться к бою, — сказал Дубровский, и между разбойниками сделался шорох — снова всё утихло. Тогда услышали шум приближающейся команды, оружия блеснули между деревьями, человек полтораста солдат высыпало из лесу и с криком устремились на вал. Дубровский приставил фитиль, выстрел был удачен: одному оторвало голову, двое были ранены. Между солдатами произошло смятение, но офицер бросился вперед, солдаты за ним последовали и сбежали в ров; разбойники выстрелили в них из ружей и пистолетов, и стали с топорами в руках защищать вал, на который лезли остервенелые солдаты, оставя во рву человек двадцать раненых товарищей. Рукопашный бой завязался — солдаты уже были на валу — разбойники начали уступать, но Дубровский, подошед к офицеру, приставил ему пистолет ко груди и выстрелил, офицер грянулся навзничь, несколько солдат подхватили его на руки и спешили унести в лес, прочие, лишась начальника, остановились. Ободренные разбойники воспользовались сей минутою недоумения, смяли их, стеснили в ров, осаждающие побежали — разбойники с криком устремились за ними. Победа была решена. Дубровский, полагаясь на сове
ршенное расстройство неприятеля, остановил своих, и заперся в крепости, приказав подобрать раненых, удвоив караулы и никому не велев отлучаться. Последние происшедствия обратили уже не на шутку внимание правительства на дерзновенные разбои Дубровского. Собраны были сведения о его местопребывании. Отправлена была рота солдат дабы взять его мертвого или живого. Поймали несколько человек из его шайки и узнали от них, что уж Дубровского между ими не было. Несколько дней после <…..> он собрал всех своих сообщников, объявил им, что намерен навсегда их оставить, советовал и им переменить образ жизни. — Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло. — После сей речи он оставил их, взяв с собою одного **. Никто не знал, куда он девался. Сначала сумневались в истине сих показаний — приверженность разбойников к атаману была известна. Полагали, что они старались о его спасении. Но последствия их оправдали — грозные посещения, пожары и грабежи прекратились. Дороги стали свободны. По другим известиям узнали, что Дубровский скрылся за границу.
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Роман в стихах
&_0001_300_213_0
Pйtri de vanitй il avait encore plus de cette espиce d’orgueil qui fait avouer avec la mкme indiffйrence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un sentiment de supйrioritй, peut-кtre imaginaire. Tirй d’une lettre particuliиre
Не мысля гордый свет забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя, Достойнее души прекрасной, Святой исполненной мечты, Поэзии живой и ясной, Высоких дум и простоты; Но так и быть — рукой пристрастной Прими собранье пестрых глав, Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав, Бессониц, легких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений И сердца горестных замет.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
И жить торопится и чувствовать спешит. К. Вяземский.
I.
“Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог. Его пример другим наука; Но, боже мой, какая скука С больным сидеть и день и ночь, Не отходя ни шагу прочь! Какое низкое коварство Полу-живого забавлять, Ему подушки поправлять, Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя: Когда же чорт возьмет тебя!”
II.
Так думал молодой повеса, Летя в пыли на почтовых, Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных. Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас: Онегин, добрый мой приятель, Родился на брегах Невы, Где, может быть, родились вы Или блистали, мой читатель; Там некогда гулял и я: Но вреден север для меня. (1)
III.
Служив отлично-благородно, Долгами жил его отец, Давал три бала ежегодно И промотался наконец. Судьба Евгения хранила: Сперва Madame за ним ходила, Потом Monsieur ее сменил. Ребенок был резов, но мил. Monsieur l’Abbй, француз убогой, Чтоб не измучилось дитя, Учил его всему шутя, Не докучал моралью строгой, Слегка за шалости бранил И в Летний сад гулять водил.
IV.
Когда же юности мятежной Пришла Евгению пора, Пора надежд и грусти нежной, Monsieur прогнали со двора. Вот мой Онегин на свободе; Острижен по последней моде; Как dandy (2) лондонский одет — И наконец увидел свет. Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал; Легко мазурку танцевал И кланялся непринужденно; Чего ж вам больше? Свет решил, Что он умен и очень мил.
V.
Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь, Так воспитаньем, слава богу, У нас немудрено блеснуть. Онегин был, по мненью многих (Судей решительных и строгих) Ученый малый, но педант: Имел он счастливый талант Без принужденья в разговоре Коснуться до всего слегка, С ученым видом знатока Хранить молчанье в важном споре, И возбуждать улыбку дам Огнем нежданных эпиграмм.
VI.
Латынь из моды вышла ныне: Так, если правду вам сказать, Он знал довольно по-латыне, Чтоб эпиграфы разбирать, Потолковать об Ювенале, В конце письма поставить vale, Да помнил, хоть не без греха, Из Энеиды два стиха. Он рыться не имел охоты В хронологической пыли Бытописания земли; Но дней минувших анекдоты От Ромула до наших дней Хранил он в памяти своей.
VII.
Высокой страсти не имея Для звуков жизни не щадить, Не мог он ямба от хорея, Как мы ни бились, отличить. Бранил Гомера, Феокрита; Зато читал Адама Смита, И был глубокой эконом, То есть, умел судить о том, Как государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет. Отец понять его не мог И земли отдавал в залог.
VIII.
Всего, что знал еще Евгений, Пересказать мне недосуг; Но в чем он истинный был гений, Что знал он тверже всех наук, Что было для него измлада И труд и мука и отрада, Что занимало целый день Его тоскующую лень, — Была наука страсти нежной, Которую воспел Назон, За что страдальцем кончил он Свой век блестящий и мятежный В Молдавии, в глуши степей, Вдали Италии своей.
IX.
……………………………… ……………………………… ………………………………
X.
Как рано мог он лицемерить, Таить надежду, ревновать, Разуверять, заставить верить, Казаться мрачным, изнывать, Являться гордым и послушным, Внимательным иль равнодушным! Как томно был он молчалив, Как пламенно красноречив, В сердечных письмах как небрежен! Одним дыша, одно любя, Как он умел забыть себя! Как взор его был быстр и нежен, Стыдлив и дерзок, а порой Блистал послушною слезой!
XI.
Как он умел казаться новым, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньем готовым, Приятной лестью забавлять, Ловить минуту умиленья, Невинных лет предубежденья Умом и страстью побеждать, Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звук, Преследовать любовь, и вдруг Добиться тайного свиданья… И после ей наедине Давать уроки в тишине!
XII.
Как рано мог уж он тревожить Сердца кокеток записных! Когда ж хотелось уничтожить Ему соперников своих, Как он язвительно злословил! Какие сети им готовил! Но вы, блаженные мужья, С ним оставались вы друзья: Его ласкал супруг лукавый, Фобласа давний ученик, И недоверчивый старик, И рогоносец величавый, Всегда довольный сам собой, Своим обедом и женой.
XIII. XIV.
……………………………….. ……………………………….. ……………………………….. ………………………………..
XV.
Бывало, он еще в постеле: К нему записочки несут. Что? Приглашенья? В самом деле, Три дома на вечер зовут: Там будет бал, там детский праздник. Куда ж поскачет мой проказник? С кого начнет он? Все равно: Везде поспеть немудрено. Покамест в утреннем уборе, Надев широкий боливар, (3) Онегин едет на бульвар И там гуляет на просторе, Пока недремлющий брегет Не прозвонит ему обед.
XVI.
Уж тёмно: в санки он садится. “Пади, пади!” — раздался крик; Морозной пылью серебрится Его бобровый воротник. К Talon (4) помчался: он уверен, Что там уж ждет его Каверин. Вошел: и пробка в потолок, Вина кометы брызнул ток, Пред ним roast-beef окровавленный, И трюфли, роскошь юных лет, Французской кухни лучший цвет, И Стразбурга пирог нетленный Меж сыром Лимбургским живым И ананасом золотым.
XVII.
Еще бокалов жажда просит Залить горячий жир котлет, Но звон брегета им доносит, Что новый начался балет. Театра злой законодатель, Непостоянный обожатель Очаровательных актрис, Почетный гражданин кулис, Онегин полетел к театру, Где каждый, вольностью дыша, Готов охлопать entrechat, Обшикать Федру, Клеопатру, Моину вызвать (для того, Чтоб только слышали его).
XVIII.
Волшебный край! там в стары годы, Сатиры смелый властелин, Блистал Фонвизин, друг свободы, И переимчивый Княжнин; Там Озеров невольны дани Народных слез, рукоплесканий С младой Семеновой делил; Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый; Там вывел колкий Шаховской Своих комедий шумный рой, Там и Дидло венчался славой, Там, там под сению кулис Младые дни мои неслись.
XIX.
Мои богини! что вы? где вы? Внемлите мой печальный глас: Всё те же ль вы? другие ль девы, Сменив, не заменили вас? Услышу ль вновь я ваши хоры? Узрю ли русской Терпсихоры Душой исполненный полет? Иль взор унылый не найдет Знакомых лиц на сцене скучной, И, устремив на чуждый свет Разочарованный лорнет, Веселья зритель равнодушный, Безмолвно буду я зевать И о былом воспоминать?
XX.
Театр уж полон; ложи блещут; Партер и кресла, все кипит; В райке нетерпеливо плещут, И, взвившись, занавес шумит. Блистательна, полувоздушна, Смычку волшебному послушна, Толпою нимф окружена, Стоит Истомина; она, Одной ногой касаясь пола, Другою медленно кружит, И вдруг прыжок, и вдруг летит, Летит, как пух от уст Эола; То стан совьет, то разовьет, И быстрой ножкой ножку бьет.
XXI.
Всё хлопает. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам; Все ярусы окинул взором, Всё видел: лицами, убором Ужасно недоволен он; С мужчинами со всех сторон Раскланялся, потом на сцену В большом рассеянье взглянул, Отворотился — и зевнул, И молвил: “всех пора на смену; Балеты долго я терпел, Но и Дидло мне надоел”. (5)
XXII.
Еще амуры, черти, змеи На сцене скачут и шумят; Еще усталые лакеи На шубах у подъезда спят; Еще не перестали топать, Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать; Еще снаружи и внутри Везде блистают фонари; Еще, прозябнув, бьются кони, Наскуча упряжью своей, И кучера, вокруг огней, Бранят господ и бьют в ладони: А уж Онегин вышел вон; Домой одеться едет он.
XXIII.
Изображу ль в картине верной Уединенный кабинет, Где мод воспитанник примерный Одет, раздет и вновь одет? Все, чем для прихоти обильной Торгует Лондон щепетильный И по Балтическим волнам За лес и сало возит нам, Все, что в Париже вкус голодный, Полезный промысел избрав, Изобретает для забав, Для роскоши, для неги модной, — Всё украшало кабинет Философа в осьмнадцать лет.
XXIV.
Янтарь на трубках Цареграда, Фарфор и бронза на столе, И, чувств изнеженных отрада, Духи в граненом хрустале; Гребенки, пилочки стальные, Прямые ножницы, кривые, И щетки тридцати родов И для ногтей и для зубов. Руссо (замечу мимоходом) Не мог понять, как важный Грим Смел чистить ногти перед ним, Красноречивым сумасбродом. (6) Защитник вольности и прав В сем случае совсем не прав.
XXV.
Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей: К чему бесплодно спорить с веком? Обычай деспот меж людей. Второй Чадаев, мой Евгений, Боясь ревнивых осуждений, В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт. Он три часа по крайней мере Пред зеркалами проводил И из уборной выходил Подобный ветреной Венере, Когда, надев мужской наряд, Богиня едет в маскарад.
XXVI.
В последнем вкусе туалетом Заняв ваш любопытный взгляд, Я мог бы пред ученым светом Здесь описать его наряд; Конечно б это было смело, Описывать мое же дело: Но панталоны, фрак, жилет, Всех этих слов на русском нет; А вижу я, винюсь пред вами, Что уж и так мой бедный слог Пестреть гораздо б меньше мог Иноплеменными словами, Хоть и заглядывал я встарь В Академический Словарь.
XXVII.
У нас теперь не то в предмете: Мы лучше поспешим на бал, Куда стремглав в ямской карете Уж мой Онегин поскакал. Перед померкшими домами Вдоль сонной улицы рядами Двойные фонари карет Веселый изливают свет И радуги на снег наводят: Усеян плошками кругом, Блестит великолепный дом; По цельным окнам тени ходят, Мелькают профили голов И дам и модных чудаков.
XXVIII.
Вот наш герой подъехал к сеням; Швейцара мимо он стрелой Взлетел по мраморным ступеням, Расправил волоса рукой, Вошел. Полна народу зала; Музыка уж греметь устала; Толпа мазуркой занята; Кругом и шум и теснота; Бренчат кавалергарда шпоры; Летают ножки милых дам; По их пленительным следам Летают пламенные взоры, И ревом скрыпок заглушен Ревнивый шепот модных жен.
XXIX.
Во дни веселий и желаний Я был от балов без ума: Верней нет места для признаний И для вручения письма. О вы, почтенные супруги! Вам предложу свои услуги; Прошу мою заметить речь: Я вас хочу предостеречь. Вы также, маменьки, построже За дочерьми смотрите вслед: Держите прямо свой лорнет! Не то… не то, избави боже! Я это потому пишу, Что уж давно я не грешу.
XXX.
Увы, на разные забавы Я много жизни погубил! Но если б не страдали нравы, Я балы б до сих пор любил. Люблю я бешеную младость, И тесноту, и блеск, и радость, И дам обдуманный наряд; Люблю их ножки; только вряд Найдете вы в России целой Три пары стройных женских ног. Ах! долго я забыть не мог Две ножки… Грустный, охладелый, Я все их помню, и во сне Они тревожат сердце мне.
XXXI.
Когда ж, и где, в какой пустыне, Безумец, их забудешь ты? Ах, ножки, ножки! где вы ныне? Где мнете вешние цветы? Взлелеяны в восточной неге, На северном, печальном снеге Вы не оставили следов: Любили мягких вы ковров Роскошное прикосновенье. Давно ль для вас я забывал И жажду славы и похвал, И край отцов, и заточенье? Исчезло счастье юных лет — Как на лугах ваш легкий след.
XXXII.
Дианы грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры Прелестней чем-то для меня. Она, пророчествуя взгляду Неоценимую награду, Влечет условною красой Желаний своевольный рой. Люблю ее, мой друг Эльвина, Под длинной скатертью столов, Весной на мураве лугов, Зимой на чугуне камина, На зеркальном паркете зал, У моря на граните скал.
XXXIII.
Я помню море пред грозою: Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам! Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами! Нет, никогда средь пылких дней Кипящей младости моей Я не желал с таким мученьем Лобзать уста младых Армид, Иль розы пламенных ланит, Иль перси, полные томленьем; Нет, никогда порыв страстей Так не терзал души моей!
XXXIV.
Мне памятно другое время! В заветных иногда мечтах Держу я счастливое стремя… И ножку чувствую в руках; Опять кипит воображенье, Опять ее прикосновенье Зажгло в увядшем сердце кровь, Опять тоска, опять любовь!.. Но полно прославлять надменных Болтливой лирою своей; Они не стоят ни страстей, Ни песен, ими вдохновенных: Слова и взор волшебниц сих Обманчивы… как ножки их.
XXXV.
Что ж мой Онегин? Полусонный В постелю с бала едет он: А Петербург неугомонный Уж барабаном пробужден. Встает купец, идет разносчик, На биржу тянется извозчик, С кувшином охтенка спешит, Под ней снег утренний хрустит. Проснулся утра шум приятный. Открыты ставни; трубный дым Столбом восходит голубым, И хлебник, немец аккуратный, В бумажном колпаке, не раз Уж отворял свой васисдас.
XXXVI.
Но, шумом бала утомленный, И утро в полночь обратя, Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя. Проснется за-полдень, и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра. И завтра то же, что вчера. Но был ли счастлив мой Евгений, Свободный, в цвете лучших лет, Среди блистательных побед, Среди вседневных наслаждений? Вотще ли был он средь пиров Неосторожен и здоров?
XXXVII.
Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы не долго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели, Затем, что не всегда же мог Beef-steaks и стразбургский пирог Шампанской обливать бутылкой И сыпать острые слова, Когда болела голова; И хоть он был повеса пылкой, Но разлюбил он наконец И брань, и саблю, и свинец.
XXXVIII.
Недуг, которого причину Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра Им овладела понемногу; Он застрелиться, слава богу, Попробовать не захотел, Но к жизни вовсе охладел. Как Child-Harold, угрюмый, томный В гостиных появлялся он; Ни сплетни света, ни бостон, Ни милый взгляд, ни вздох нескромный, Ничто не трогало его, Не замечал он ничего.
XXXIX. XL. XLI.
………………………………… ………………………………… …………………………………
XLII.
Причудницы большого света! Всех прежде вас оставил он; И правда то, что в наши лета Довольно скучен высший тон; Хоть, может быть, иная дама Толкует Сея и Бентама, Но вообще их разговор Несносный, хоть невинный вздор; К тому ж они так непорочны, Так величавы, так умны, Так благочестия полны, Так осмотрительны, так точны, Так неприступны для мужчин, Что вид их уж рождает сплин (7) .
XLIII.
И вы, красотки молодые, Которых позднею порой Уносят дрожки удалые По петербургской мостовой, И вас покинул мой Евгений. Отступник бурных наслаждений, Онегин дома заперся, Зевая, за перо взялся, Хотел писать -но труд упорный Ему был тошен; ничего Не вышло из пера его, И не попал он в цех задорный Людей, о коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу.
XLIV.
И снова, преданный безделью, Томясь душевной пустотой, Уселся он — с похвальной целью Себе присвоить ум чужой; Отрядом книг уставил полку, Читал, читал, а всё без толку: Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет; На всех различные вериги; И устарела старина, И старым бредит новизна. Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой.
XLV.
Условий света свергнув бремя, Как он, отстав от суеты, С ним подружился я в то время. Мне нравились его черты, Мечтам невольная преданность, Неподражательная странность И резкий, охлажденный ум. Я был озлоблен, он угрюм; Страстей игру мы знали оба: Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих ожидала злоба Слепой Фортуны и людей На самом утре наших дней.
XLVI.
Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней: Тому уж нет очарований. Того змия воспоминаний, Того раскаянье грызет. Все это часто придает Большую прелесть разговору. Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке с желчью пополам, И злости мрачных эпиграмм.
XLVII.
Как часто летнею порою, Когда прозрачно и светло Ночное небо над Невою, (8) И вод веселое стекло Не отражает лик Дианы, Воспомня прежних лет романы, Воспомня прежнюю любовь, Чувствительны, беспечны вновь, Дыханьем ночи благосклонной Безмолвно упивались мы! Как в лес зеленый из тюрьмы Перенесен колодник сонный, Так уносились мы мечтой К началу жизни молодой.
XLVIII.
С душою, полной сожалений, И опершися на гранит, Стоял задумчиво Евгений, Как описал себя Пиит. (9) Все было тихо; лишь ночные Перекликались часовые; Да дрожек отдаленный стук С Мильонной раздавался вдруг; Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей реке: И нас пленяли вдалеке Рожок и песня удалая… Но слаще, средь ночных забав, Напев Торкватовых октав!
XLIX.
Адриатические волны, О Брента! нет, увижу вас, И вдохновенья снова полный, Услышу ваш волшебный глас! Он свят для внуков Аполлона; По гордой лире Альбиона Он мне знаком, он мне родной. Ночей Италии златой Я негой наслажусь на воле, С венециянкою младой, То говорливой, то немой, Плывя в таинственной гондоле; С ней обретут уста мои Язык Петрарки и любви.
L.
Придет ли час моей свободы? Пора, пора! — взываю к ней; Брожу над морем, (10) жду погоды, Маню ветрила кораблей. Под ризой бурь, с волнами споря, По вольному распутью моря Когда ж начну я вольный бег? Пора покинуть скучный брег Мне неприязненной стихии, И средь полуденных зыбей, Под небом Африки моей (11) , Вздыхать о сумрачной России, Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил.
LI.
Онегин был готов со мною Увидеть чуждые страны; Но скоро были мы судьбою На долгий срок разведены. Отец его тогда скончался. Перед Онегиным собрался Заимодавцев жадный полк. У каждого свой ум и толк: Евгений, тяжбы ненавидя, Довольный жребием своим, Наследство предоставил им, Большой потери в том не видя Иль предузнав издалека Кончину дяди-старика.
LII.
Вдруг получил он в самом деле От управителя доклад, Что дядя при смерти в постеле И с ним проститься был бы рад. Прочтя печальное посланье, Евгений тотчас на свиданье Стремглав по почте поскакал И уж заранее зевал, Приготовляясь, денег ради, На вздохи, скуку и обман (И тем я начал мой роман); Но, прилетев в деревню дяди, Его нашел уж на столе, Как дань готовую земле.
LIII.
Нашел он полон двор услуги; К покойнику со всех сторон Съезжались недруги и други, Охотники до похорон. Покойника похоронили. Попы и гости ели, пили, И после важно разошлись, Как будто делом занялись. Вот наш Онегин сельский житель, Заводов, вод, лесов, земель Хозяин полный, а досель Порядка враг и расточитель, И очень рад, что прежний путь Переменил на что-нибудь.
LIV.
Два дня ему казались новы Уединенные поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихого ручья; На третий роща, холм и поле Его не занимали боле; Потом уж наводили сон; Потом увидел ясно он, Что и в деревне скука та же, Хоть нет ни улиц, ни дворцов, Ни карт, ни балов, ни стихов. Хандра ждала его на страже, И бегала за ним она, Как тень иль верная жена.
LV.
Я был рожден для жизни мирной, Для деревенской тишины: В глуши звучнее голос лирный, Живее творческие сны. Досугам посвятясь невинным, Брожу над озером пустынным, И far niente мой закон. Я каждым утром пробужден Для сладкой неги и свободы: Читаю мало, долго сплю, Летучей славы не ловлю. Не так ли я в былые годы Провел в бездействии, в тени Мои счастливейшие дни?
LVI.
Цветы, любовь, деревня, праздность, Поля! я предан вам душой. Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной, Чтобы насмешливый читатель Или какой-нибудь издатель Замысловатой клеветы, Сличая здесь мои черты, Не повторял потом безбожно, Что намарал я свой портрет, Как Байрон, гордости поэт, Как будто нам уж невозможно Писать поэмы о другом, Как только о себе самом.
LVII.
Замечу кстати: все поэты — Любви мечтательной друзья. Бывало, милые предметы Мне снились, и душа моя Их образ тайный сохранила; Их после Муза оживила: Так я, беспечен, воспевал И деву гор, мой идеал, И пленниц берегов Салгира. Теперь от вас, мои друзья, Вопрос нередко слышу я: “O ком твоя вздыхает лира? Кому, в толпе ревнивых дев, Ты посвятил ее напев?
LVIII.
Чей взор, волнуя вдохновенье, Умильной лаской наградил Твое задумчивое пенье? Кого твой стих боготворил?” И, други, никого, ей-богу! Любви безумную тревогу Я безотрадно испытал. Блажен, кто с нею сочетал Горячку рифм: он тем удвоил Поэзии священный бред, Петрарке шествуя вослед, А муки сердца успокоил, Поймал и славу между тем; Но я, любя, был глуп и нем.
LIX.
Прошла любовь, явилась Муза, И прояснился темный ум. Свободен, вновь ищу союза Волшебных звуков, чувств и дум; Пишу, и сердце не тоскует, Перо, забывшись, не рисует, Близ неоконченных стихов, Ни женских ножек, ни голов; Погасший пепел уж не вспыхнет, Я всё грущу; но слез уж нет, И скоро, скоро бури след В душе моей совсем утихнет: Тогда-то я начну писать Поэму песен в двадцать пять.
LX.
Я думал уж о форме плана, И как героя назову; Покамест моего романа Я кончил первую главу; Пересмотрел все это строго: Противоречий очень много, Но их исправить не хочу. Цензуре долг свой заплачу, И журналистам на съеденье Плоды трудов моих отдам: Иди же к невским берегам, Новорожденное творенье, И заслужи мне славы дань: Кривые толки, шум и брань!
ГЛАВА ВТОРАЯ
O rus!… Hor. О Русь!
I.
Деревня, где скучал Евгений, Была прелестный уголок; Там друг невинных наслаждений Благословить бы небо мог. Господский дом уединенный, Горой от ветров огражденный, Стоял над речкою. Вдали Пред ним пестрели и цвели Луга и нивы золотые, Мелькали сёлы; здесь и там Стада бродили по лугам, И сени расширял густые Огромный, запущённый сад, Приют задумчивых Дриад.
II.
Почтенный замок был построен, Как замки строиться должны: Отменно прочен и спокоен Во вкусе умной старины. Веэде высокие покои, В гостиной штофные обои, Царей портреты на стенах, И печи в пестрых изразцах. Всё это ныне обветшало, Не знаю право почему; Да, впрочем, другу моему В том нужды было очень мало, Затем что он равно зевал Средь модных и старинных зал.
III.
Он в том покое поселился, Где деревенский старожил Лет сорок с ключницей бранился, В окно смотрел и мух давил. Все было просто: пол дубовый, Два шкафа, стол, диван пуховый, Нигде ни пятнышка чернил. Онегин шкафы отворил: В одном нашел тетрадь расхода, В другом наливок целый строй, Кувшины с яблочной водой И календарь осьмого года; Старик, имея много дел, В иные книги не глядел.
IV.
Один среди своих владений, Чтоб только время проводить, Сперва задумал наш Евгений Порядок новый учредить. В своей глуши мудрец пустынный, Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил; И раб судьбу благословил. Зато в углу своем надулся, Увидя в этом страшный вред, Его расчетливый сосед. Другой лукаво улыбнулся, И в голос все решили так, Что он опаснейший чудак.
V.
Сначала все к нему езжали; Но так как с заднего крыльца Обыкновенно подавали Ему донского жеребца, Лишь только вдоль большой дороги Заслышит их домашни дроги, — Поступком оскорбясь таким, Все дружбу прекратили с ним. “Сосед наш неуч, сумасбродит, Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино; Он дамам к ручке не подходит; Все да да нет; не скажет да-с Иль нет-с”. Таков был общий глас.
VI.
В свою деревню в ту же пору Помещик новый прискакал И столь же строгому разбору В соседстве повод подавал. По имени Владимир Ленской, С душою прямо геттингенской, Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт. Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный, Всегда восторженную речь И кудри черные до плеч.
VII.
От хладного разврата света Еще увянуть не успев, Его душа была согрета Приветом друга, лаской дев. Он сердцем милый был невежда, Его лелеяла надежда, И мира новый блеск и шум Еще пленяли юный ум. Он забавлял мечтою сладкой Сомненья сердца своего; Цель жизни нашей для него Была заманчивой загадкой, Над ней он голову ломал И чудеса подозревал.
VIII.
Он верил, что душа родная Соединиться с ним должна, Что, безотрадно изнывая, Его вседневно ждет она; Он верил, что друзья готовы За честь его приять оковы, И что не дрогнет их рука Разбить сосуд клеветника; Что есть избранные судьбами, Людей священные друзья; Что их бессмертная семья Неотразимыми лучами, Когда-нибудь, нас озарит И мир блаженством одарит.
IX.
Негодованье, сожаленье, Ко благу чистая любовь И славы сладкое мученье В нем рано волновали кровь. Он с лирой странствовал на свете; Под небом Шиллера и Гете Их поэтическим огнем Душа воспламенилаcь в нем. И Муз возвышенных искусства, Счастливец, он не постыдил; Он в песнях гордо сохранил Всегда возвышенные чувства, Порывы девственной мечты И прелесть важной простоты.
X.
Он пел любовь, любви послушный, И песнь его была ясна, Как мысли девы простодушной, Как сон младенца, как луна В пустынях неба безмятежных, Богиня тайн и вздохов нежных. Он пел разлуку и печаль, И нечто, и туманну даль, И романтические розы; Он пел те дальные страны, Где долго в лоно тишины Лились его живые слезы; Он пел поблеклый жизни цвет Без малого в осьмнадцать лет.
XI.
В пустыне, где один Евгений Мог оценить его дары, Господ соседственных селений Ему не нравились пиры; Бежал он их беседы шумной. Их разговор благоразумный О сенокосе, о вине, О псарне, о своей родне, Конечно, не блистал ни чувством, Ни поэтическим огнем, Ни остротою, ни умом, Ни общежития искусством; Но разговор их милых жен Гораздо меньше был умен.
XII.
Богат, хорош собою, Ленской Везде был принят как жених; Таков обычай деревенской; Все дочек прочили своих За полурусского соседа; Взойдет ли он, тотчас беседа Заводит слово стороной О скуке жизни холостой; Зовут соседа к самовару, А Дуня разливает чай, Ей шепчут: “Дуня, примечай!” Потом приносят и гитару: И запищит она (бог мой!). Приди в чертог ко мне златой!.. (12)
XIII.
Но Ленский, не имев конечно Охоты узы брака несть, С Онегиным желал сердечно Знакомство покороче свесть. Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой. Сперва взаимной разнотой Они друг другу были скучны; Потом понравились; потом Съезжались каждый день верхом, И скоро стали неразлучны. Так люди (первый каюсь я) От делать нечего друзья.
XIV.
Но дружбы нет и той меж нами. Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами — себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно. Сноснее многих был Евгений; Хоть он людей конечно знал И вообще их презирал, — Но (правил нет без исключений) Иных он очень отличал И вчуже чувство уважал.
XV.
Он слушал Ленского с улыбкой. Поэта пылкий разговор, И ум, еще в сужденьях зыбкой, И вечно вдохновенный взор, — Онегину всё было ново; Он охладительное слово В устах старался удержать И думал: глупо мне мешать Его минутному блаженству; И без меня пора придет; Пускай покамест он живет Да верит мира совершенству; Простим горячке юных лет И юный жар и юный бред.
XVI.
Меж ими всё рождало споры И к размышлению влекло: Племен минувших договоры, Плоды наук, добро и зло, И предрассудки вековые, И гроба тайны роковые, Судьба и жизнь в свою чреду, Все подвергалось их суду. Поэт в жару своих суждений Читал, забывшись, между тем Отрывки северных поэм, И снисходительный Евгений, Хоть их не много понимал, Прилежно юноше внимал.
XVII.
Но чаще занимали страсти Умы пустынников моих. Ушед от их мятежной власти, Онегин говорил об них С невольным вздохом сожаленья. Блажен, кто ведал их волненья И наконец от них отстал; Блаженней тот, кто их не знал, Кто охлаждал любовь — разлукой, Вражду — злословием; порой Зевал с друзьями и с женой, Ревнивой не тревожась мукой, И дедов верный капитал Коварной двойке не вверял.
XVIII.
Когда прибегнем мы под знамя Благоразумной тишины, Когда страстей угаснет пламя И нам становятся смешны Их своевольство иль порывы И запоздалые отзывы, — Смиренные не без труда, Мы любим слушать иногда Страстей чужих язык мятежный, И нам он сердце шевелит. Так точно старый инвалид Охотно клонит слух прилежный Рассказам юных усачей, Забытый в хижине своей.
XIX.
Зато и пламенная младость Не может ничего скрывать. Вражду, любовь, печаль и радость Она готова разболтать. В любви считаясь инвалидом, Онегин слушал с важным видом, Как, сердца исповедь любя, Поэт высказывал себя; Свою доверчивую совесть Он простодушно обнажал. Евгений без труда узнал Его любви младую повесть, Обильный чувствами рассказ, Давно не новыми для нас.
XX.
Ах, он любил, как в наши лета Уже не любят; как одна Безумная душа поэта Еще любить осуждена: Всегда, везде одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль. Ни охлаждающая даль, Ни долгие лета разлуки, Ни музам данные часы, Ни чужеземные красы, Ни шум веселий, ни Науки Души не изменили в нем, Согретой девственным огнем.
XXI.
Чуть отрок, Ольгою плененный, Сердечных мук еще не знав, Он был свидетель умиленный Ее младенческих забав; В тени хранительной дубравы Он разделял ее забавы, И детям прочили венцы Друзья соседы, их отцы. В глуши, под сению смиренной, Невинной прелести полна, В глазах родителей, она Цвела как ландыш потаенный, Не знаемый в траве глухой Ни мотыльками, ни пчелой.
XXII.
Она поэту подарила Младых восторгов первый сон, И мысль об ней одушевила Его цевницы первый стон. Простите, игры золотые! Он рощи полюбил густые, Уединенье, тишину, И Ночь, и Звезды, и Луну, Луну, небесную лампаду, Которой посвящали мы Прогулки средь вечерней тьмы, И слезы, тайных мук отраду… Но нынче видим только в ней Замену тусклых фонарей.
XXIII.
Всегда скромна, всегда послушна, Всегда как утро весела, Как жизнь поэта простодушна, Как поцелуй любви мила, Глаза как небо голубые; Улыбка, локоны льняные, Движенья, голос, легкий стан, Всё в Ольге… но любой роман Возьмите и найдете верно Ее портрет: он очень мил, Я прежде сам его любил, Но надоел он мне безмерно. Позвольте мне, читатель мой, Заняться старшею сестрой.
XXIV.
Ее сестра звалась Татьяна… (13) Впервые именем таким Страницы нежные романа Мы своевольно освятим. И что ж? оно приятно, звучно; Но с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль девичьей! Мы все должны Признаться: вкусу очень мало У нас и в наших именах (Не говорим уж о стихах); Нам просвещенье не пристало И нам досталось от него Жеманство, — больше ничего.
XXV.
Итак, она звалась Татьяной. Ни красотой сестры своей, Ни свежестью ее румяной Не привлекла б она очей. Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная боязлива, Она в семье своей родной Казалась девочкой чужой. Она ласкаться не умела К отцу, ни к матери своей; Дитя сама, в толпе детей Играть и прыгать не хотела, И часто целый день одна Сидела молча у окна.
XXVI.
Задумчивость, ее подруга От самых колыбельных дней, Теченье сельского досуга Мечтами украшала ей. Ее изнеженные пальцы Не знали игл; склонясь на пяльцы, Узором шелковым она Не оживляла полотна. Охоты властвовать примета, С послушной куклою дитя Приготовляется шутя К приличию, закону света, И важно повторяет ей Уроки маминьки своей.
XXVII.
Но куклы даже в эти годы Татьяна в руки не брала; Про вести города, про моды Беседы с нею не вела. И были детские проказы Ей чужды; страшные рассказы Зимою в темноте ночей Пленяли больше сердце ей. Когда же няня собирала Для Ольги на широкий луг Всех маленьких ее подруг, Она в горелки не играла, Ей скучен был и звонкий смех, И шум их ветреных утех.
XXVIII.
Она любила на балконе Предупреждать зари восход, Когда на бледном небосклоне Звезд исчезает хоровод, И тихо край земли светлеет, И, вестник утра, ветер веет, И всходит постепенно день. Зимой, когда ночная тень Полмиром доле обладает, И доле в праздной тишине, При отуманенной луне, Восток ленивый почивает, В привычный час пробуждена Вставала при свечах она.
XXIX.
Ей рано нравились романы; Они ей заменяли все; Она влюблялася в обманы И Ричардсона и Руссо. Отец ее был добрый малый, В прошедшем веке запоздалый; Но в книгах не видал вреда; Он, не читая никогда, Их почитал пустой игрушкой И не заботился о том, Какой у дочки тайный том Дремал до утра под подушкой. Жена ж его была сама От Ричардсона без ума.
XXX.
Она любила Ричардсона Не потому, чтобы прочла, Не потому, чтоб Грандисона Она Ловласу предпочла; (14) Но в старину княжна Алина, Ее московская кузина, Твердила часто ей об них. В то время был еще жених Ее супруг, но по неволе; Она вздыхала о другом, Который сердцем и умом Ей нравился гораздо боле: Сей Грандисон был славный франт, Игрок и гвардии сержант.
XXXI.
Как он, она была одета Всегда по моде и к лицу; Но, не спросясь ее совета, Девицу повезли к венцу. И, чтоб ее рассеять горе, Разумный муж уехал вскоре В свою деревню, где она, Бог знает кем окружена, Рвалась и плакала сначала, С супругом чуть не развелась; Потом хозяйством занялась, Привыкла и довольна стала. Привычка свыше нам дана: Замена счастию она. (15)
XXXII.
Привычка усладила горе, Неотразимое ничем; Открытие большое вскоре Ее утешило совсем: Она меж делом и досугом Открыла тайну, как супругом Самодержавно управлять, И всё тогда пошло на стать. Она езжала по работам, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы, Ходила в баню по субботам, Служанок била осердясь -Все это мужа не спросясь.
XXXIII.
Бывало, писывала кровью Она в альбомы нежных дев, Звала Полиною Прасковью И говорила нараспев, Корсет носила очень узкий, И русский Н как N французский Произносить умела в нос; Но скоро все перевелось; Корсет, Альбом, княжну Алину, Стишков чувствительных тетрадь Она забыла; стала звать Акулькой прежнюю Селину И обновила наконец На вате шлафор и чепец.
XXXIV.
Но муж любил ее сердечно, В ее затеи не входил, Во всем ей веровал беспечно, А сам в халате ел и пил; Покойно жизнь его катилась; Под вечер иногда сходилась Соседей добрая семья, Нецеремонные друзья, И потужить и позлословить И посмеяться кой о чем. Проходит время; между тем Прикажут Ольге чай готовить, Там ужин, там и спать пора, И гости едут со двора.
XXXV.
Они хранили в жизни мирной Привычки милой старины; У них на масленице жирной Водились русские блины; Два раза в год они говели; Любили круглые качели, Подблюдны песни, хоровод; В день Троицын, когда народ Зевая слушает молебен, Умильно на пучок зари Они роняли слезки три; Им квас как воздух был потребен, И за столом у них гостям Носили блюда по чинам.
XXXVI.
И так они старели оба. И отворились наконец Перед супругом двери гроба, И новый он приял венец. Он умер в час перед обедом, Оплаканный своим соседом, Детьми и верною женой Чистосердечней, чем иной. Он был простой и добрый барин, И там, где прах его лежит, Надгробный памятник гласит: Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, Господний раб и бригадир Под камнем сим вкушает мир.
XXXVII.
Своим пенатам возвращенный, Владимир Ленский посетил Соседа памятник смиренный, И вздох он пеплу посвятил; И долго сердцу грустно было. “Poor Yorick! (16) — молвил он уныло, — Он на руках меня держал. Как часто в детстве я играл Его Очаковской медалью! Он Ольгу прочил за меня, Он говорил: дождусь ли дня?..” И, полный искренней печалыо, Владимир тут же начертал Ему надгробный мадригал.
XXXVIII.
И там же надписью печальной Отца и матери, в слезах, Почтил он прах патриархальный… Увы! на жизненных браздах Мгновенной жатвой поколенья, По тайной воле провиденья, Восходят, зреют и падут; Другие им вослед идут… Так наше ветреное племя Растет, волнуется, кипит И к гробу прадедов теснит. Придет, придет и наше время, И наши внуки в добрый час Из мира вытеснят и нас!
XXXIX.
Покамест упивайтесь ею, Сей легкой жизнию, друзья! Ее ничтожность разумею, И мало к ней привязан я; Для призраков закрыл я вежды; Но отдаленные надежды Тревожат сердце иногда: Без неприметного следа Мне было б грустно мир оставить. Живу, пишу не для похвал; Но я бы, кажется, желал Печальный жребий свой прославить, Чтоб обо мне, как верный друг, Напомнил хоть единый звук.
XL.
И чье-нибудь он сердце тронет; И, сохраненная судьбой, Быть может, в Лете не потонет Строфа, слагаемая мной; Быть может (лестная надежда!), Укажет будущий невежда На мой прославленный портрет И молвит: то-то был поэт! Прими ж мои благодаренья, Поклонник мирных Аонид, О ты, чья память сохранит Мои летучие творенья, Чья благосклонная рука Потреплет лавры старика!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Elle йtait fille, йlle etait amoureuse. Malfilвtre
I.
“Куда? Уж эти мне поэты!” — Прощай, Онегин, мне пора. “Я не держу тебя; но где ты Свои проводишь вечера?” — У Лариных. — “Вот это чудно. Помилуй! и тебе не трудно Там каждый вечер убивать?” — Ни мало. — “Не могу понять. Отселе вижу, что такое: Во-первых (слушай, прав ли я?), Простая, русская семья, К гостям усердие большое, Варенье, вечный разговор Про дождь, про лён, про скотный двор…”
II.
— Я тут еще беды не вижу. “Да, скука, вот беда, мой друг”. — Я модный свет ваш ненавижу; Милее мне домашний круг, Где я могу… — “Опять эклога! Да полно, милый, ради бога. Ну что ж? ты едешь: очень жаль. Ах, слушай, Ленской; да нельзя ль Увидеть мне Филлиду эту, Предмет и мыслей, и пера, И слез, и рифм et cetera?.. Представь меня”. — Ты шутишь. — “Нету”. — Я рад. — “Когда же?” — Хоть сейчас. Они с охотой примут нас.
III.
Поедем. — Поскакали други, Явились; им расточены Порой тяжелые услуги Гостеприимной старины. Обряд известный угощенья: Несут на блюдечках варенья, На столик ставят вощаной Кувшин с брусничною водой,
………………………………… ………………………………… ………………………………… ………………………………… …………………………………
IV.
Они дорогой самой краткой Домой летят во весь опор. (17) Теперь послушаем украдкой Героев наших разговор: -Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. — — “Привычка, Ленской”. — Но скучаешь Ты как-то больше. — “Нет, равно. Однако в поле уж темно; Скорей! пошел, пошел, Андрюшка! Какие глупые места! А кстати: Ларина проста, Но очень милая старушка, Боюсь: брусничная вода Мне не наделала б вреда.
V.
Скажи: которая Татьяна?” — Да та, которая грустна И молчалива, как Светлана, Вошла и села у окна. — “Неужто ты влюблен в меньшую?” — А что? — “Я выбрал бы другую, Когда б я был, как ты, поэт. В чертах у Ольги жизни нет. Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне: Кругла, красна лицом она, Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне”. Владимир сухо отвечал И после во весь путь молчал.
VI.
Меж тем Онегина явленье У Лариных произвело На всех большое впечатленье И всех соседей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Все стали толковать украдкой, Шутить, судить не без греха, Татьяне прочить жениха; Иные даже утверждали, Что свадьба слажена совсем, Но остановлена затем, Что модных колец не достали. O свадьбе Ленского давно У них уж было решено.
VII.
Татьяна слушала с досадой Такие сплетни; но тайком С неизъяснимою отрадой Невольно думала о том; И в сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнем оживлено. Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь,
VIII.
И дождалась… Открылись очи; Она сказала: это он! Увы! теперь и дни и ночи, И жаркий одинокий сон, Всё полно им; всё деве милой Без умолку волшебной силой Твердит о нем. Докучны ей И звуки ласковых речей, И взор заботливой прислуги. В уныние погружена, Гостей не слушает она И проклинает их досуги, Их неожиданный приезд И продолжительный присест.
IX.
Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман, С каким живым очарованьем Пьет обольстительный обман! Счастливой силою мечтанья Одушевленные созданья, Любовник Юлии Вольмар, Малек-Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, (18) Который нам наводит сон, — Все для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились.
X.
Воображаясь героиней Своих возлюбленных творцов, Кларисой, Юлией, Дельфиной, Татьяна в тишине лесов Одна с опасной книгой бродит, Она в ней ищет и находит Свой тайный жар, свои мечты, Плоды сердечной полноты, Вздыхает и, себе присвоя Чужой восторг, чужую грусть, В забвенье шепчет наизусть Письмо для милого героя… Но наш герой, кто б ни был он, Уж верно был не Грандисон.
XI.
Свой слог на важный лад настроя, Бывало, пламенный творец Являл нам своего героя Как совершенства образец. Он одарял предмет любимый, Всегда неправедно гонимый, Душой чувствительной, умом И привлекательным лицом. Питая жар чистейшей страсти, Всегда восторженный герой Готов был жертвовать собой, И при конце последней части Всегда наказан был порок, Добру достойный был венок.
XII.
А нынче все умы в тумане, Мораль на нас наводит сон, Порок любезен — и в романе, И там уж торжествует он. Британской музы небылицы Тревожат сон отроковицы, И стал теперь ее кумир Или задумчивый Вампир, Или Мельмот, бродяга мрачный, Иль Вечный Жид, или Корсар, Или таинственный Сбогар. (19) Лорд Байрон прихотью удачной Облек в унылый романтизм И безнадежный эгоизм.
XIII.
Друзья мои, что ж толку в этом? Быть может, волею небес, Я перестану быть поэтом, В меня вселится новый бес, И, Фебовы презрев угрозы, Унижусь до смиренной прозы; Тогда роман на старый лад Займет веселый мой закат. Не муки тайные злодейства Я грозно в нем изображу, Но просто вам перескажу Преданья русского семейства, Любви пленительные сны Да нравы нашей старины.
XIV.
Перескажу простые речи Отца иль дяди старика, Детей условленные встречи У старых лип, у ручейка; Несчастной ревности мученья, Разлуку, слезы примиренья, Поссорю вновь, и наконец Я поведу их под венец… Я вспомню речи неги страстной, Слова тоскующей любви, Которые в минувши дни У ног любовницы прекрасной Мне приходили на язык, От коих я теперь отвык.
XV.
Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слезы лью; Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою. Погибнешь, милая; но прежде Ты в ослепительной надежде Блаженство темное зовешь, Ты негу жизни узнаешь, Ты пьешь волшебный яд желаний, Тебя преследуют мечты: Везде воображаешь ты Приюты счастливых свиданий; Везде, везде перед тобой Твой искуситель роковой.
XVI.
Тоска любви Татьяну гонит, И в сад идет она грустить, И вдруг недвижны очи клонит, И лень ей далее ступить. Приподнялася грудь, ланиты Мгновенным пламенем покрыты, Дыханье замерло в устах, И в слухе шум, и блеск в очах… Настанет ночь; луна обходит Дозором дальный свод небес, И соловей во мгле древес Напевы звучные заводит. Татьяна в темноте не спит И тихо с няней говорит:
XVII.
“Не спится, няня: здесь так душно! Открой окно, да сядь ко мне”. — Что, Таня, что с тобой? — “Мне скучно, Поговорим о старине”. — О чем же, Таня? Я, бывало, Хранила в памяти не мало Старинных былей,небылиц Про злых духов и про девиц; А нынче всё мне тёмно, Таня: Что знала, то забыла. Да, Пришла худая череда! Зашибло… -“Расскажи мне, няня, Про ваши старые года: Была ты влюблена тогда?”
XVIII.
— И, полно, Таня! В эти лета Мы не слыхали про любовь; А то бы согнала со света Меня покойница свекровь. — “Да как же ты венчалась, няня?” — Так, видно, бог велел. Мой Ваня Моложе был меня, мой свет, А было мне тринадцать лет. Недели две ходила сваха К моей родне, и наконец Благословил меня отец. Я горько плакала со страха, Мне с плачем косу расплели, Да с пеньем в церковь повели.
XIX.
И вот ввели в семью чужую… Да ты не слушаешь меня… — “Ах, няня, няня, я тоскую, Мне тошно, милая моя: Я плакать, я рыдать готова!..” — Дитя мое, ты нездорова; Господь помилуй и спаси! Чего ты хочешь, попроси… Дай окроплю святой водою, Ты вся горишь… — “Я не больна: Я… знаешь, няня… влюблена” — Дитя мое, господь с тобою! — И няня девушку с мольбой Крестила дряхлою рукой.
XX.
“Я влюблена”, — шептала снова Старушке с горестью она. — Сердечный друг, ты нездорова. — “Оставь меня: я влюблена”. И между тем луна сияла И томным светом озаряла Татьяны бледные красы, И распущенные власы, И капли слез, и на скамейке Пред героиней молодой, С платком на голове седой, Старушку в длинной телогрейке И все дремало в тишине При вдохновительной луне.
XXI.
И сердцем далеко носилась Татьяна, смотря на луну… Вдруг мысль в уме ее родилась… “Поди, оставь меня одну. Дай, няня, мне перо, бумагу, Да стол подвинь; я скоро лягу; Прости”. И вот она одна. Всё тихо. Светит ей луна. Облокотясь, Татьяна пишет. И всё Евгений на уме, И в необдуманном письме Любовь невинной девы дышет. Письмо готово, сложено… Татьяна! для кого ж оно?
XXII.
Я знал красавиц недоступных, Холодных, чистых, как зима, Неумолимых, неподкупных, Непостижимых для ума; Дивился я их спеси модной, Их добродетели природной, И, признаюсь, от них бежал, И, мнится, с ужасом читал Над их бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда. (20) Внушать любовь для них беда, Пугать людей для них отрада. Быть может, на брегах Невы Подобных дам видали вы.
XXIII.
Среди поклонников послушных Других причудниц я видал, Самолюбиво равнодушных Для вздохов страстных и похвал. И что ж нашел я с изумленьем? Они, суровым поведеньем Пугая робкую любовь, Ее привлечь умели вновь, По крайней мере, сожаленьем, По крайней мере, звук речей Казался иногда нежней, И с легковерным ослепленьем Опять любовник молодой Бежал за милой суетой.
XXIV.
За что ж виновнее Татьяна? За то ль, что в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте? За то ль, что любит без искусства, Послушная влеченью чувства, Что так доверчива она, Что от небес одарена Воображением мятежным, Умом и волею живой, И своенравной головой, И сердцем пламенным и нежным? Ужели не простите ей Вы легкомыслия страстей?
XXV.
Кокетка судит хладнокровно, Татьяна любит не шутя И предается безусловно Любви, как милое дитя. Не говорит она: отложим — Любви мы цену тем умножим, Вернее в сети заведем; Сперва тщеславие кольнем Надеждой, там недоуменьем Измучим сердце, а потом Ревнивым оживим огнем; А то, скучая наслажденьем, Невольник хитрый из оков Всечасно вырваться готов.
XXVI.
Еще предвижу затрудненья: Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала, И выражалася с трудом На языке своем родном, Итак, писала по-французски… Что делать! повторяю вновь: Доныне дамская любовь Не изъяснялася по-русски, Доныне гордый наш язык К почтовой прозе не привык.
XXVII.
Я знаю: дам хотят заставить Читать по-русски. Право, страх! Могу ли их себе представить С “Благонамеренным” (21) в руках! Я шлюсь на вас, мои поэты; Не правда ль: милые предметы, Которым, за свои грехи, Писали втайне вы стихи, Которым сердце посвящали, Не все ли, русским языком Владея слабо и с трудом, Его так мило искажали, И в их устах язык чужой Не обратился ли в родной?
XXVIII.
Не дай мне бог сойтись на бале Иль при разъезде на крыльце С семинаристом в желтой шале Иль с академиком в чепце! Как уст румяных без улыбки, Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю. Быть может, на беду мою, Красавиц новых поколенье, Журналов вняв молящий глас, К грамматике приучит нас; Стихи введут в употребленье; Но я… какое дело мне? Я верен буду старине.
XXIX.
Неправильный, небрежный лепет, Неточный выговор речей По прежнему сердечный трепет Произведут в груди моей; Раскаяться во мне нет силы, Мне галлицизмы будут милы, Как прошлой юности грехи, Как Богдановича стихи. Но полно. Мне пора заняться Письмом красавицы моей; Я слово дал, и что ж? ей-ей Теперь готов уж отказаться. Я знаю: нежного Парни Перо не в моде в наши дни.
XXX.
Певец Пиров и грусти томной, (22) Когда б еще ты был со мной, Я стал бы просьбою нескромной Тебя тревожить, милый мой: Чтоб на волшебные напевы Переложил ты страстной девы Иноплеменные слова. Где ты? приди: свои права Передаю тебе с поклоном… Но посреди печальных скал, Отвыкнув сердцем от похвал, Один, под финским небосклоном, Он бродит, и душа его Не слышит горя моего.
XXXI.
Письмо Татьяны предо мною; Его я свято берегу, Читаю с тайною тоскою И начитаться не могу. Кто ей внушал и эту нежность, И слов любезную небрежность? Кто ей внушал умильный вздор, Безумный сердца разговор, И увлекательный и вредный? Я не могу понять. Но вот Неполный, слабый перевод, С живой картины список бледный, Или разыгранный Фрейшиц Перстами робких учениц:
Письмо Татьяны к Онегину
Я к вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать. Но вы, к моей несчастной доле Хоть каплю жалости храня, Вы не оставите меня. Сначала я молчать хотела; Поверьте: моего стыда Вы не узнали б никогда, Когда б надежду я имела Хоть редко, хоть в неделю раз В деревне нашей видеть вас, Чтоб только слышать ваши речи, Вам слово молвить, и потом Все думать, думать об одном И день и ночь до новой встречи. Но говорят, вы нелюдим; В глуши, в деревне всё вам скучно, А мы… ничем мы не блестим, Хоть вам и рады простодушно.
Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья Я никогда не знала б вас, Не знала б горького мученья. Души неопытной волненья Смирив со временем (как знать?), По сердцу я нашла бы друга, Была бы верная супруга И добродетельная мать.
Другой!.. Нет, никому на свете Не отдала бы сердца я! То в вышнем суждено совете… То воля неба: я твоя; Вся жизнь моя была залогом Свиданья верного с тобой; Я знаю, ты мне послан богом, До гроба ты хранитель мой… Ты в сновиденьях мне являлся, Незримый, ты мне был уж мил, Твой чудный взгляд меня томил, В душе твой голос раздавался Давно… нет, это был не сон! Ты чуть вошел, я вмиг узнала, Вся обомлела, запылала И в мыслях молвила: вот он! Не правда ль? я тебя слыхала: Ты говорил со мной в тиши, Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души? И в это самое мгновенье Не ты ли, милое виденье, В прозрачной темноте мелькнул, Приникнул тихо к изголовью? Не ты ль, с отрадой и любовью, Слова надежды мне шепнул? Кто ты, мой ангел ли хранитель, Или коварный искуситель: Мои сомненья разреши. Быть может, это всё пустое, Обман неопытной души! И суждено совсем иное… Но так и быть! Судьбу мою Отныне я тебе вручаю, Перед тобою слезы лью, Твоей защиты умоляю… Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна. Я жду тебя: единым взором Надежды сердца оживи, Иль сон тяжелый перерви, Увы, заслуженным укором!
Кончаю! Страшно перечесть… Стыдом и страхом замираю… Но мне порукой ваша честь, И смело ей себя вверяю…
XXXII.
Татьяна то вздохнет, то охнет; Письмо дрожит в ее руке; Облатка розовая сохнет На воспаленном языке. К плечу головушкой склонилась. Сорочка легкая спустилась С ее прелестного плеча… Но вот уж лунного луча Сиянье гаснет. Там долина Сквозь пар яснеет. Там поток Засеребрился; там рожок Пастуший будит селянина. Вот утро: встали все давно, Моей Татьяне всё равно.
XXXIII.
Она зари не замечает, Сидит с поникшею главой И на письмо не напирает Своей печати вырезной. Но, дверь тихонько отпирая, Уж ей Филипьевна седая Приносит на подносе чай. “Пора, дитя мое, вставай: Да ты, красавица, готова! О пташка ранняя моя! Вечор уж как боялась я! Да, слава богу, ты здорова! Тоски ночной и следу нет, Лицо твое как маков цвет”.
XXXIV.
— Ах! няня, сделай одолженье. — “Изволь, родная, прикажи”. — Не думай… право… подозренье… Но видишь… ах! не откажи. — “Мой друг, вот бог тебе порука”. — Итак, пошли тихонько внука С запиской этой к О… к тому… К соседу… да велеть ему — Чтоб он не говорил ни слова, Чтоб он не называл меня… — “Кому же, милая моя? Я нынче стала бестолкова. Кругом соседей много есть; Куда мне их и перечесть”.
XXXV.
— Как недогадлива ты, няня! — “Сердечный друг, уж я стара, Стара: тупеет разум, Таня; А то, бывало, я востра, Бывало, слово барской воли…” — Ах, няня, няня! до того ли? Что нужды мне в твоем уме? Ты видишь, дело о письме К Онегину. — “Ну, дело, дело, Не гневайся, душа моя, Ты знаешь, непонятна я… Да что ж ты снова побледнела?” -Так, няня, право ничего. Пошли же внука своего. —
XXXVI.
Но день протек, и нет ответа. Другой настал: все нет, как нет. Бледна как тень, с утра одета, Татьяна ждет: когда ж ответ? Приехал Ольгин обожатель. “Скажите: где же ваш приятель?” Ему вопрос хозяйки был. “Он что-то нас совсем забыл”. Татьяна, вспыхнув, задрожала. — Сегодня быть он обещал, Старушке Ленской отвечал: Да, видно, почта задержала. — Татьяна потупила взор, Как будто слыша злой укор.
XXXVII.
Смеркалось; на столе блистая Шипел вечерний самовар. Китайский чайник нагревая; Под ним клубился легкий пар. Разлитый Ольгиной рукою, По чашкам темною струею Уже душистый чай бежал, И сливки мальчик подавал; Татьяна пред окном стояла, На стекла хладные дыша, Задумавшись, моя душа, Прелестным пальчиком писала На отуманенном стекле Заветный вензель О да Е.
XXXVIII.
И между тем душа в ней ныла, И слез был полон томный взор. Вдруг топот!.. кровь ее застыла. Вот ближе! скачут… и на двор Евгений! “Ах!” — и легче тени Татьяна прыг в другие сени, С крыльца на двор, и прямо в сад, Летит, летит; взглянуть назад Не смеет; мигом обежала Куртины, мостики, лужок, Аллею к озеру, лесок, Кусты сирен переломала, По цветникам летя к ручью, И задыхаясь на скамью
XXXIX.
Упала… “Здесь он! здесь Евгений! О боже! что подумал он!” В ней сердце, полное мучений, Хранит надежды темный сон; Она дрожит и жаром пышет, И ждет: нейдет ли? Но не слышит. В саду служанки, на грядах, Сбирали ягоды в кустах И хором по наказу пели (Наказ, основанный на том, Чтоб барской ягоды тайком Уста лукавые не ели, И пеньем были заняты: Затея сельской остроты!).
Песня девушек
Девицы, красавицы, Душеньки, подруженьки, Разыграйтесь, девицы, Разгуляйтесь, милые! Затяните песенку, Песенку заветную, Заманите молодца К хороводу нашему. Как заманим молодца, Как завидим издали, Разбежимтесь, милые, Закидаем вишеньем, Вишеньем, малиною, Красною смородиной. Не ходи подслушивать Песенки заветные, Не ходи подсматривать Игры наши девичьи.
XL.
Они поют, и с небреженьем Внимая звонкий голос их, Ждала Татьяна с нетерпеньем, Чтоб трепет сердца в ней затих, Чтобы прошло ланит пыланье. Но в персях то же трепетанье, И не проходит жар ланит, Но ярче, ярче лишь горит… Так бедный мотылек и блещет И бьется радужным крылом, Плененный школьным шалуном; Так зайчик в озиме трепещет, Увидя вдруг издалека В кусты припадшего стрелка.
XLI.
Но наконец она вздохнула И встала со скамьи своей; Пошла, но только повернула В аллею, прямо перед ней, Блистая взорами, Евгений Стоит подобно грозной тени, И, как огнем обожжена, Остановилася она. Но следствия нежданной встречи Сегодня, милые друзья, Пересказать не в силах я; Мне должно после долгой речи И погулять и отдохнуть: Докончу после как-нибудь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
La morale est dans la nature des choses. Necker
I. II. III. IV. V. VI.
VII.
Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей, И тем ее вернее губим Средь обольстительных сетей. Разврат, бывало, хладнокровный Наукой славился любовной, Сам о себе везде трубя И наслаждаясь не любя. Но эта важная забава Достойна старых обезьян Хваленых дедовских времян: Ловласов обветшала слава Со славой красных каблуков И величавых париков.
VIII.
Кому не скучно лицемерить, Различно повторять одно, Стараться важно в том уверить, В чем все уверены давно, Всё те же слышать возраженья, Уничтожать предрассужденья, Которых не было и нет У девочки в тринадцать лет! Кого не утомят угрозы, Моленья, клятвы, мнимый страх, Записки на шести листах, Обманы, сплетни, кольца, слезы, Надзоры теток, матерей, И дружба тяжкая мужей!
IX.
Так точно думал мой Евгений. Он в первой юности своей Был жертвой бурных заблуждений И необузданных страстей. Привычкой жизни избалован, Одним на время очарован, Разочарованный другим, Желаньем медленно томим, Томим и ветреным успехом, Внимая в шуме и в тиши Роптанье вечное души, Зевоту подавляя смехом: Вот как убил он восемь лет, Утратя жизни лучший цвет.
X.
В красавиц он уж не влюблялся, А волочился как-нибудь; Откажут — мигом утешался; Изменят — рад был отдохнуть. Он их искал без упоенья, А оставлял без сожаленья, Чуть помня их любовь и злость. Так точно равнодушный гость На вист вечерний приезжает, Садится; кончилась игра: Он уезжает со двора, Спокойно дома засыпает И сам не знает поутру, Куда поедет ввечеру.
XI.
Но, получив посланье Тани, Онегин живо тронут был: Язык девических мечтаний В нем думы роем возмутил; И вспомнил он Татьяны милой И бледный цвет и вид унылый; И в сладостный, безгрешный сон Душою погрузился он, Быть может, чувствий пыл старинный Им на минуту овладел; Но обмануть он не хотел Доверчивость души невинной. Теперь мы в сад перелетим, Где встретилась Татьяна с ним.
XII.
Минуты две они молчали, Но к ней Онегин подошел И молвил: “вы ко мне писали, Не отпирайтесь. Я прочел Души доверчивой признанья, Любви невинной излиянья; Мне ваша искренность мила; Она в волненье привела Давно умолкнувшие чувства; Но вас хвалить я не хочу; Я за нее вам отплачу Признаньем также без искусства; Примите исповедь мою: Себя на суд вам отдаю.
XIII.
“Когда бы жизнь домашним кругом Я ограничить захотел; Когда б мне быть отцом, супругом Приятный жребий повелел; Когда б семейственной картиной Пленился я хоть миг единый, — То верно б, кроме вас одной, Невесты не искал иной. Скажу без блесток мадригальных: Нашед мой прежний идеал, Я верно б вас одну избрал В подруги дней моих печальных, Всего прекрасного в залог, И был бы счастлив… сколько мог!
XIV.
“Но я не создан для блаженства; Ему чужда душа моя; Напрасны ваши совершенства: Их вовсе недостоин я. Поверьте (совесть в том порукой), Супружество нам будет мукой. Я, сколько ни любил бы вас, Привыкнув, разлюблю тотчас; Начнете плакать: ваши слезы Не тронут сердца моего, А будут лишь бесить его. Судите ж вы, какие розы Нам заготовит Гименей И, может быть, на много дней.
XV.
“Что может быть на свете хуже Семьи, где бедная жена Грустит о недостойном муже И днем и вечером одна; Где скучный муж, ей цену зная (Судьбу, однако ж, проклиная), Всегда нахмурен, молчалив, Сердит и холодно-ревнив! Таков я. И того ль искали Вы чистой, пламенной душой, Когда с такою простотой, С таким умом ко мне писали? Ужели жребий вам такой Назначен строгою судьбой?
XVI.
“Мечтам и годам нет возврата; Не обновлю души моей… Я вас люблю любовью брата И, может быть, еще нежней. Послушайте ж меня без гнева: Сменит не раз младая дева Мечтами легкие мечты; Так деревцо свои листы Меняет с каждою весною. Так, видно, небом суждено. Полюбите вы снова: но… Учитесь властвовать собою; Не всякий вас, как я, поймет; К беде неопытность ведет”.
XVII.
Так проповедовал Евгений. Сквозь слез не видя ничего, Едва дыша, без возражений, Татьяна слушала его. Он подал руку ей. Печально (Как говорится, машинально) Татьяна, молча, оперлась, Головкой томною склонясь; Пошли домой вкруг огорода; Явились вместе, и никто Не вздумал им пенять на то: Имеет сельская свобода Свои счастливые права, Как и надменная Москва.
XVIII.
Вы согласитесь, мой читатель, Что очень мило поступил С печальной Таней наш приятель; Не в первый раз он тут явил Души прямое благородство, Хотя людей недоброхотство В нем не щадило ничего: Враги его, друзья его (Что, может быть, одно и то же) Его честили так и сяк. Врагов имеет в мире всяк, Но от друзей спаси нас, боже! Уж эти мне друзья, друзья! Об них недаром вспомнил я.
XIX.
А что? Да так. Я усыпляю Пустые, черные мечты; Я только в скобках замечаю, Что нет презренной клеветы, На чердаке вралем рожденной И светской чернью ободренной, Что нет нелепицы такой, Ни эпиграммы площадной, Которой бы ваш друг с улыбкой, В кругу порядочных людей, Без всякой злобы и затей, Не повторил сто крат ошибкой; А впрочем, он за вас горой: Он вас так любит… как родной!
XX.
Гм! гм! Читатель благородный, Здорова ль ваша вся родня? Позвольте: может быть, угодно Теперь узнать вам от меня, Что значит именно родные. Родные люди вот какие: Мы их обязаны ласкать, Любить, душевно уважать И, по обычаю народа, О рожестве их навещать, Или по почте поздравлять, Чтоб остальное время года Не думали о нас они… И так, дай бог им долги дни!
XXI.
Зато любовь красавиц нежных Надежней дружбы и родства: Над нею и средь бурь мятежных Вы сохраняете права. Конечно так. Но вихорь моды, Но своенравие природы, Но мненья светского поток… А милый пол, как пух, легок. К тому ж и мнения супруга Для добродетельной жены Всегда почтенны быть должны; Так ваша верная подруга Бывает вмиг увлечена: Любовью шутит сатана.
XXII.
Кого ж любить? Кому же верить? Кто не изменит нам один? Кто все дела, все речи мерит Услужливо на наш аршин? Кто клеветы про нас не сеет? Кто нас заботливо лелеет? Кому порок наш не беда? Кто не наскучит никогда? Призрака суетный искатель, Трудов напрасно не губя, Любите самого себя, Достопочтенный мой читатель! Предмет достойный: ничего Любезней верно нет его.
XXIII.
Что было следствием свиданья? Увы, не трудно угадать! Любви безумные страданья Не перестали волновать Младой души, печали жадной; Нет, пуще страстью безотрадной Татьяна бедная горит; Ее постели сон бежит; Здоровье, жизни цвет и сладость, Улыбка, девственный покой, Пропало все, что звук пустой, И меркнет милой Тани младость: Так одевает бури тень Едва рождающийся день.
XXIV.
Увы, Татьяна увядает, Бледнеет, гаснет и молчит! Ничто ее не занимает, Ее души не шевелит. Качая важно головою, Соседи шепчут меж собою: Пора, пора бы замуж ей!.. Но полно. Надо мне скорей Развеселить воображенье Картиной счастливой любви. Невольно, милые мои, Меня стесняет сожаленье; Простите мне: я так люблю Татьяну милую мою!
XXV.
Час от часу плененный боле Красами Ольги молодой, Владимир сладостной неволе Предался полною душой. Он вечно с ней. В ее покое Они сидят в потемках двое; Они в саду, рука с рукой, Гуляют утренней порой; И что ж? Любовью упоенный, В смятенье нежного стыда, Он только смеет иногда, Улыбкой Ольги ободренный, Развитым локоном играть Иль край одежды целовать.
XXVI.
Он иногда читает Оле Нравоучительный роман, В котором автор знает боле Природу, чем Шатобриан, А между тем две, три страницы (Пустые бредни, небылицы, Опасные для сердца дев) Он пропускает, покраснев. Уединясь от всех далеко, Они над шахматной доской, На стол облокотясь, порой Сидят, задумавшись глубоко, И Ленской пешкою ладью Берет в рассеяньи свою.
XXVII.
Поедет ли домой; и дома Он занят Ольгою своей. Летучие листки альбома Прилежно украшает ей: То в них рисует сельски виды, Надгробный камень, храм Киприды, Или на лире голубка Пером и красками слегка; То на листках воспоминанья Пониже подписи других Он оставляет нежный стих, Безмолвный памятник мечтанья, Мгновенной думы долгий след, Все тот же после многих лет.
XXVIII.
Конечно, вы не раз видали Уездной барышни альбом, Что все подружки измарали С конца, с начала и кругом. Сюда, назло правописанью, Стихи без меры, по преданью В знак дружбы верной внесены, Уменьшены, продолжены. На первом листике встречаешь Qu’ йcrirez-vous sur ces tablettes; И подпись: t. а v. Annette; А на последнем прочитаешь: “Кто любит более тебя, Пусть пишет далее меня”.
XXIX.
Тут непременно вы найдете Два сердца, факел и цветки; Тут верно клятвы вы прочтете В любви до гробовой доски; Какой-нибудь пиит армейской Тут подмахнул стишок злодейской. В такой альбом, мои друзья, Признаться, рад писать и я, Уверен будучи душою, Что всякий мой усердный вздор Заслужит благосклонный взор, И что потом с улыбкой злою Не станут важно разбирать, Остро иль нет я мог соврать.
XXX.
Но вы, разрозненные томы Из библиотеки чертей, Великолепные альбомы, Мученье модных рифмачей, Вы, украшенные проворно Толстого кистью чудотворной Иль Баратынского пером, Пускай сожжет вас божий гром! Когда блистательная дама Мне свой in-quarto подает, И дрожь и злость меня берет, И шевелится эпиграмма Во глубине моей души, А мадригалы им пиши!
XXXI.
Не мадригалы Ленской пишет В альбоме Ольги молодой; Его перо любовью дышет, Не хладно блещет остротой; Что ни заметит, ни услышит Об Ольге, он про то и пишет: И полны истины живой Текут элегии рекой. Так ты, Языков вдохновенный, В порывах сердца своего, Поёшь, бог ведает, кого, И свод элегий драгоценный Представит некогда тебе Всю повесть о твоей судьбе.
XXXII.
Но тише! Слышишь? Критик строгой Повелевает сбросить нам Элегии венок убогой, И нашей братье рифмачам Кричит: “да перестаньте плакать, И все одно и то же квакать, Жалеть о прежнем, о былом: Довольно, пойте о другом!” — Ты прав, и верно нам укажешь Трубу, личину и кинжал, И мыслей мертвый капитал Отвсюду воскресить прикажешь: Не так ли, друг? — Ничуть. Куда! “Пишите оды, господа,
XXXIII.
Как их писали в мощны годы, Как было встарь заведено…” — Одни торжественные оды! И, полно, друг; не все ль равно? Припомни, что сказал сатирик! Чужого толка хитрый лирик Ужели для тебя сносней Унылых наших рифмачей? — “Но все в элегии ничтожно; Пустая цель ее жалка; Меж тем цель оды высока И благородна…” Тут бы можно Поспорить нам, но я молчу; Два века ссорить не хочу.
XXXIV.
Поклонник славы и свободы, В волненьи бурных дум своих Владимир и писал бы оды, Да Ольга не читала их. Случалось ли поэтам слезным Читать в глаза своим любезным Свои творенья? Говорят, Что в мире выше нет наград. И впрямь, блажен любовник скромный, Читающий мечты свои Предмету песен и любви, Красавице приятно-томной! Блажен… хоть, может быть, она Совсем иным развлечена.
XXXV.
Но я плоды моих мечтаний И гармонических затей Читаю только старой няне, Подруге юности моей, Да после скучного обеда Ко мне забредшего соседа, Поймав нежданно за полу, Душу трагедией в углу, Или (но это кроме шуток), Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов.
XXVI. XXXVII.
А что ж Онегин? Кстати, братья! Терпенья вашего прошу: Его вседневные занятья Я вам подробно опишу. Онегин жил анахоретом; В седьмом часу вставал он летом И отправлялся налегке К бегущей под горой реке; Певцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонт переплывал, Потом свой кофе выпивал, Плохой журнал перебирая, И одевался…
XXXVIII. XXXIX.
Прогулки, чтенье, сон глубокой, Лесная тень, журчанье струй, Порой белянки черноокой Младой и свежий поцалуй, Узде послушный конь ретивый, Обед довольно прихотливый, Бутылка светлого вина, Уединенье, тишина: Вот жизнь Онегина святая; И нечувствительно он ей Предался, красных летних дней В беспечной неге не считая, Забыв и город, и друзей, И скуку праздничных затей.
XL.
Но наше северное лето, Карикатура южных зим, Мелькнет и нет: известно это, Хоть мы признаться не хотим. Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман, Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора.
XLI.
Встает заря во мгле холодной; На нивах шум работ умолк; С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк; Его почуя, конь дорожный Храпит — и путник осторожный Несется в гору во весь дух; На утренней заре пастух Не гонит уж коров из хлева, И в час полуденный в кружок Их не зовет его рожок; В избушке распевая, дева (23) Прядет, и, зимних друг ночей, Трещит лучинка перед ней.
XLII.
И вот уже трещат морозы И серебрятся средь полей… (Читатель ждет уж рифмы розы; На, вот возьми ее скорей!) Опрятней модного паркета Блистает речка, льдом одета. Мальчишек радостный народ (24) Коньками звучно режет лед; На красных лапках гусь тяжелый, Задумав плыть по лону вод, Ступает бережно на лед, Скользит и падает; веселый Мелькает, вьется первый снег, Звездами падая на брег.
XLIII.
В глуши что делать в эту пору? Гулять? Деревня той порой Невольно докучает взору Однообразной наготой. Скакать верхом в степи суровой? Но конь, притупленной подковой Неверный зацепляя лед, Того и жди, что упадет. Сиди под кровлею пустынной, Читай: вот Прадт, вот W. Scott. Не хочешь? — поверяй расход, Сердись иль пей, и вечер длинный Кой-как пройдет, и завтра тож, И славно зиму проведешь.
XLIV.
Прямым Онегин Чильд Гарольдом Вдался в задумчивую лень: Со сна садится в ванну со льдом, И после, дома целый день, Один, в расчеты погруженный, Тупым кием вооруженный, Он на бильярде в два шара Играет с самого утра. Настанет вечер деревенский: Бильярд оставлен, кий забыт, Перед камином стол накрыт, Евгений ждет: вот едет Ленской На тройке чалых лошадей; Давай обедать поскорей!
XLV.
Вдовы Клико или Моэта Благословенное вино В бутылке мерзлой для поэта На стол тотчас принесено. Оно сверкает Ипокреной; (25) Оно своей игрой и пеной (Подобием того-сего) Меня пленяло: за него Последний бедный лепт, бывало, Давал я. Помните ль, друзья? Его волшебная струя Рождала глупостей не мало, А сколько шуток и стихов, И споров, и веселых снов!
XLVI.
Но изменяет пеной шумной Оно желудку моему, И я Бордо благоразумный Уж нынче предпочел ему. К Аи я больше не способен; Аи любовнице подобен Блестящей, ветреной, живой, И своенравной, и пустой… Но ты, Бордо, подобен другу, Который, в горе и в беде, Товарищ завсегда, везде, Готов нам оказать услугу Иль тихий разделить досуг. Да здравствует Бордо, наш друг!
XLVII.
Огонь потух; едва золою Подернут уголь золотой; Едва заметною струею Виется пар, и теплотой Камин чуть дышит. Дым из трубок В трубу уходит. Светлый кубок Еще шипит среди стола. Вечерняя находит мгла… (Люблю я дружеские враки И дружеский бокал вина Порою той, что названа Пора меж волка и собаки, А почему, не вижу я.) Теперь беседуют друзья:
XLVIII.
“Ну, что соседки? Что Татьяна? Что Ольга резвая твоя?” — Налей еще мне полстакана… Довольно, милый… Вся семья Здорова; кланяться велели. Ах, милый, как похорошели У Ольги плечи, что за грудь! Что за душа!.. Когда-нибудь Заедем к ним; ты их обяжешь; А то, мой друг, суди ты сам: Два раза заглянул, а там Уж к ним и носу не покажешь. Да вот… какой же я болван! Ты к ним на той неделе зван. —
XLIX.
“Я?” — Да, Татьяны именины В субботу. Олинька и мать Велели звать, и нет причины Тебе на зов не приезжать. — “Но куча будет там народу И всякого такого сброду…” — И, никого, уверен я! Кто будет там? своя семья. Поедем, сделай одолженье! Ну, что ж? — “Согласен”. — Как ты мил! — При сих словах он осушил Стакан, соседке приношенье, Потом разговорился вновь Про Ольгу: такова любовь!
L.
Он весел был. Чрез две недели Назначен был счастливый срок. И тайна брачныя постели И сладостной любви венок Его восторгов ожидали. Гимена хлопоты, печали, Зевоты хладная чреда Ему не снились никогда. Меж тем как мы, враги Гимена, В домашней жизни зрим один Ряд утомительных картин, Роман во вкусе Лафонтена… (26) Мой бедный Ленской, сердцем он Для оной жизни был рожден.
LI.
Он был любим… по крайней мере Так думал он, и был счастлив. Стократ блажен, кто предан вере, Кто, хладный ум угомонив, Покоится в сердечной неге, Как пьяный путник на ночлеге, Или, нежней, как мотылек, В весенний впившийся цветок; Но жалок тот, кто всё предвидит, Чья не кружится голова, Кто все движенья, все слова В их переводе ненавидит, Чье сердце опыт остудил И забываться запретил!
ГЛАВА ПЯТАЯ
О, не знай сих страшных снов Ты, моя Светлана! Жуковский
I.
В тот год осенняя погода Стояла долго на дворе, Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе На третье в ночь. Проснувшись рано, В окно увидела Татьяна Поутру побелевший двор, Куртины, кровли и забор, На стеклах легкие узоры, Деревья в зимнем серебре, Сорок веселых на дворе И мягко устланные горы Зимы блистательным ковром. Все ярко, все бело кругом.
II.
Зима!.. Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь; Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке В тулупе, в красном кушаке. Вот бегает дворовый мальчик, В салазки жучку посадив, Себя в коня преобразив; Шалун уж заморозил пальчик: Ему и больно и смешно, А мать грозит ему в окно…
III.
Но, может быть, такого рода Картины вас не привлекут: Всё это низкая природа; Изящного не много тут. Согретый вдохновенья богом, Другой поэт роскошным слогом Живописал нам первый снег И все оттенки зимних нег: (27) Он вас пленит, я в том уверен, Рисуя в пламенных стихах Прогулки тайные в санях; Но я бороться не намерен Ни с ним покамест, ни с тобой, Певец Финляндки молодой! (28)
IV.
Татьяна (русская душою, Сама не зная, почему) С ее холодною красою Любила русскую зиму, На солнце иней в день морозный, И сани, и зарею поздной Сиянье розовых снегов, И мглу крещенских вечеров. По старине торжествовали В их доме эти вечера: Служанки со всего двора Про барышень своих гадали И им сулили каждый год Мужьев военных и поход.
V.
Татьяна верила преданьям Простонародной старины, И снам, и карточным гаданьям, И предсказаниям луны. Ее тревожили приметы; Таинственно ей все предметы Провозглашали что-нибудь, Предчувствия теснили грудь. Жеманный кот, на печке сидя, Мурлыча, лапкой рыльце мыл: То несомненный знак ей был, Что едут гости. Вдруг увидя Младой двурогий лик луны На небе с левой стороны,
VI.
Она дрожала и бледнела. Когда ж падучая звезда По небу темному летела И рассыпалася, — тогда В смятенье Таня торопилась, Пока звезда еще катилась, Желанье сердца ей шепнуть. Когда случалось где-нибудь Ей встретить черного монаха Иль быстрый заяц меж полей Перебегал дорогу ей, Не зная, что начать со страха, Предчувствий горестных полна, Ждала несчастья уж она.
VII.
Что ж? Тайну прелесть находила И в самом ужасе она: Так нас природа сотворила, К противуречию склонна. Настали святки. То-то радость! Гадает ветреная младость, Которой ничего не жаль, Перед которой жизни даль Лежит светла, необозрима; Гадает старость сквозь очки У гробовой своей доски, Всё потеряв невозвратимо; И всё равно: надежда им Лжет детским лепетом своим.
VIII.
Татьяна любопытным взором На воск потопленный глядит: Он чудно-вылитым узором Ей что-то чудное гласит; Из блюда, полного водою, Выходят кольца чередою; И вынулось колечко ей Под песенку старинных дней: “Там мужички-то всё богаты, Гребут лопатой серебро; Кому поем, тому добро И слава!” Но сулит утраты Сей песни жалостный напев; Милей кошурка сердцу дев. (29)
IX.
Морозна ночь; всё небо ясно; Светил небесных дивный хор Течет так тихо, так согласно… Татьяна на широкий двор В открытом платьице выходит, На месяц зеркало наводит; Но в темном зеркале одна Дрожит печальная луна… Чу… снег хрустит… прохожий; дева К нему на цыпочках летит И голосок ее звучит Нежней свирельного напева: Как ваше имя? (30) Смотрит он И отвечает: Агафон.
X.
Татьяна, по совету няни Сбираясь ночью ворожить, Тихонько приказала в бане На два прибора стол накрыть; Но стало страшно вдруг Татьяне… И я — при мысли о Светлане Мне стало страшно — так и быть… С Татьяной нам не ворожить. Татьяна поясок шелковый Сняла, разделась и в постель Легла. Над нею вьется Лель, А под подушкою пуховой Девичье зеркало лежит. Утихло все. Татьяна спит.
XI.
И снится чудный сон Татьяне. Ей снится, будто бы она Идет по снеговой поляне, Печальной мглой окружена; В сугробах снежных перед нею Шумит, клубит волной своею Кипучий, темный и седой Поток, не скованный зимой; Две жордочки, склеены льдиной, Дрожащий, гибельный мосток, Положены через поток: И пред шумящею пучиной, Недоумения полна, Остановилася она.
XII.
Как на досадную разлуку, Татьяна ропщет на ручей; Не видит никого, кто руку С той стороны подал бы ей; Но вдруг сугроб зашевелился, И кто ж из-под него явился? Большой, взъерошенный медведь; Татьяна ах! а он реветь, И лапу с острыми когтями Ей протянул; она скрепясь Дрожащей ручкой оперлась И боязливыми шагами Перебралась через ручей; Пошла — и что ж? медведь за ней!
XIII.
Она, взглянуть назад не смея, Поспешный ускоряет шаг; Но от косматого лакея Не может убежать никак; Кряхтя, валит медведь несносный; Пред ними лес; недвижны сосны В своей нахмуренной красе; Отягчены их ветви все Клоками снега; сквозь вершины Осин, берез и лип нагих Сияет луч светил ночных; Дороги нет; кусты, стремнины Метелью все занесены, Глубоко в снег погружены.
XIV.
Татьяна в лес; медведь за нею; Снег рыхлый по колено ей; То длинный сук ее за шею Зацепит вдруг, то из ушей Златые серьги вырвет силой; То в хрупком снеге с ножки милой Увязнет мокрый башмачок; То выронит она платок; Поднять ей некогда; боится, Медведя слышит за собой, И даже трепетной рукой Одежды край поднять стыдится; Она бежит, он всё вослед: И сил уже бежать ей нет.
XV.
Упала в снег; медведь проворно Ее хватает и несет; Она бесчувственно-покорна, Не шевельнется, не дохнет; Он мчит ее лесной дорогой; Вдруг меж дерев шалаш убогой; Кругом всё глушь; отвсюду он Пустынным снегом занесен, И ярко светится окошко, И в шалаше и крик, и шум; Медведь промолвил: здесь мой кум: Погрейся у него немножко! И в сени прямо он идет, И на порог ее кладет.
XVI.
Опомнилась, глядит Татьяна: Медведя нет; она в сенях; За дверью крик и звон стакана, Как на больших похоронах; Не видя тут ни капли толку, Глядит она тихонько в щелку, И что же видит?.. за столом Сидят чудовища кругом: Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой, Тут остов чопорный и гордый, Там карла с хвостиком, а вот Полу-журавль и полу-кот.
XVII.
Еще страшней, еще чуднее: Вот рак верьхом на пауке, Вот череп на гусиной шее Вертится в красном колпаке, Вот мельница вприсядку пляшет И крыльями трещит и машет: Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ! (31) Но что подумала Татьяна, Когда узнала меж гостей Того, кто мил и страшен ей, Героя нашего романа! Онегин за столом сидит И в дверь украдкою глядит.
XVIII.
Он знак подаст: и все хлопочут; Он пьет: все пьют и все кричат; Он засмеется: все хохочут; Нахмурит брови: все молчат; Он там хозяин, это ясно: И Тане уж не так ужасно, И любопытная теперь Немного растворила дверь… Вдруг ветер дунул, загашая Огонь светильников ночных; Смутилась шайка домовых; Онегин, взорами сверкая, Из-за стола гремя встает; Все встали; он к дверям идет.
XIX.
И страшно ей; и торопливо Татьяна силится бежать: Нельзя никак; нетерпеливо Метаясь, хочет закричать: Не может; дверь толкнул Евгений: И взорам адских привидений Явилась дева; ярый смех Раздался дико; очи всех, Копыта, хоботы кривые, Хвосты хохлатые, клыки, Усы, кровавы языки, Рога и пальцы костяные, Всё указует на нее, И все кричат: мое! мое!
XX.
Мое! — сказал Евгений грозно, И шайка вся сокрылась вдруг; Осталася во тьме морозной. Младая дева с ним сам-друг; Онегин тихо увлекает (32) Татьяну в угол и слагает Ее на шаткую скамью И клонит голову свою К ней на плечо; вдруг Ольга входит, За нею Ленской; свет блеснул; Онегин руку замахнул, И дико он очами бродит, И незваных гостей бранит; Татьяна чуть жива лежит.
XXI.
Спор громче, громче; вдруг Евгений Хватает длинный нож, и вмиг Повержен Ленской; страшно тени Сгустились; нестерпимый крик Раздался… хижина шатнулась… И Таня в ужасе проснулась… Глядит, уж в комнате светло; В окне сквозь мерзлое стекло Зари багряный луч играет; Дверь отворилась. Ольга к ней, Авроры северной алей И легче ласточки, влетает; “Ну, — говорит, — скажи ж ты мне, Кого ты видела во сне?”
XXII.
Но та, сестры не замечая, В постеле с книгою лежит, За листом лист перебирая, И ничего не говорит. Хоть не являла книга эта Ни сладких вымыслов поэта, Ни мудрых истин, ни картин; Но ни Виргилий, ни Расин, Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека, Ни даже Дамских Мод Журнал Так никого не занимал: То был, друзья, Мартын Задека, (33) Глава халдейских мудрецов, Гадатель, толкователь снов.
XXIII.
Сие глубокое творенье Завез кочующий купец Однажды к ним в уединенье И для Татьяны наконец Его с разрозненной Мальвиной Он уступил за три с полтиной, В придачу взяв еще за них Собранье басен площадных, Грамматику, две Петриады, Да Мармонтеля третий том. Мартин Задека стал потом Любимец Тани… Он отрады Во всех печалях ей дарит И безотлучно с нею спит.
XXIV.
Ее тревожит сновиденье. Не зная, как его понять, Мечтанья страшного значенье Татьяна хочет отыскать. Татьяна в оглавленье кратком Находит азбучным порядком Слова: бор, буря, ведьма, ель, Еж, мрак, мосток, медведь, мятель И прочая. Ее сомнений Мартын Задека не решит; Но сон зловещий ей сулит Печальных много приключений. Дней несколько она потом Все беспокоилась о том.
XXV.
Но вот багряною рукою (34) Заря от утренних долин Выводит с солнцем за собою Веселый праздник имянин. С утра дом Лариных гостями Весь полон; целыми семьями Соседи съехались в возках, В кибитках, в бричках и в санях. В передней толкотня, тревога; В гостиной встреча новых лиц, Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога, Поклоны, шарканье гостей, Кормилиц крик и плач детей.
XXVI.
С своей супругою дородной Приехал толстый Пустяков; Гвоздин, хозяин превосходный, Владелец нищих мужиков; Скотинины, чета седая, С детьми всех возрастов, считая От тридцати до двух годов; Уездный франтик Петушков, Мой брат двоюродный, Буянов, В пуху, в картузе с козырьком (35) (Как вам, конечно, он знаком), И отставной советник Флянов, Тяжелый сплетник, старый плут, Обжора, взяточник и шут.
XXVII.
С семьей Панфила Харликова Приехал и мосье Трике, Остряк, недавно из Тамбова, В очках и в рыжем парике. Как истинный француз, в кармане Трике привез куплет Татьяне На голос, знаемый детьми: Rйveillez-vous, belle endormie. Меж ветхих песен альманаха Был напечатан сей куплет; Трике, догадливый поэт, Его на свет явил из праха, И смело вместо belle Nina Поставил belle Tatiana.
XXVIII.
И вот из ближнего посада Созревших барышень кумир, Уездных матушек отрада, Приехал ротный командир; Вошел… Ах, новость, да какая! Музыка будет полковая! Полковник сам ее послал. Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране; (36) Но кушать подали. Четой Идут за стол рука с рукой. Теснятся барышни к Татьяне; Мужчины против; и, крестясь, Толпа жужжит, за стол садясь.
XXIX.
На миг умолкли разговоры; Уста жуют. Со всех сторон Гремят тарелки и приборы Да рюмок раздается звон. Но вскоре гости понемногу Подъемлют общую тревогу. Никто не слушает, кричат, Смеются, спорят и пищат. Вдруг двери настежь. Ленской входит, И с ним Онегин. “Ах, творец! — Кричит хозяйка: — Наконец!” Теснятся гости, всяк отводит Приборы, стулья поскорей; Зовут, сажают двух друзей.
XXX.
Сажают прямо против Тани, И, утренней луны бледней И трепетней гонимой лани, Она темнеющих очей Не подымает: пышет бурно В ней страстный жар; ей душно, дурно; Она приветствий двух друзей Не слышит, слезы из очей Хотят уж капать; уж готова Бедняжка в обморок упасть; Но воля и рассудка власть Превозмогли. Она два слова Сквозь зубы молвила тишком И усидела за столом.
XXXI.
Траги-нервических явлений, Девичьих обмороков, слез Давно терпеть не мог Евгений: Довольно их он перенес. Чудак, попав на пир огромный, Уж был сердит. Но, девы томной Заметя трепетный порыв, С досады взоры опустив, Надулся он и, негодуя, Поклялся Ленского взбесить И уж порядком отомстить. Теперь, заране торжествуя, Он стал чертить в душе своей Каррикатуры всех гостей.
XXXII.
Конечно, не один Евгений Смятенье Тани видеть мог; Но целью взоров и суждений В то время жирный был пирог (К несчастию, пересоленный) Да вот в бутылке засмоленной, Между жарким и блан-манже, Цимлянское несут уже; За ним строй рюмок узких, длинных, Подобно талии твоей, Зизи, кристал души моей, Предмет стихов моих невинных, Любви приманчивый фиял, Ты, от кого я пьян бывал!
XXXIII.
Освободясь от пробки влажной, Бутылка хлопнула; вино Шипит; и вот с осанкой важной, Куплетом мучимый давно, Трике встает; пред ним собранье Хранит глубокое молчанье. Татьяна чуть жива; Трике, К ней обратясь с листком в руке, Запел, фальшивя. Плески, клики Его приветствуют. Она Певцу присесть принуждена; Поэт же скромный, хоть великий, Ее здоровье первый пьет И ей куплет передает.
XXXIV.
Пошли приветы, поздравленья; Татьяна всех благодарит. Когда же дело до Евгенья Дошло, то девы томный вид, Ее смущение, усталость В его душе родили жалость: Он молча поклонился ей, Но как-то взор его очей Был чудно нежен. Оттого ли, Что он и вправду тронут был, Иль он, кокетствуя, шалил, Невольно ль иль из доброй воли, Но взор сей нежность изъявил: Он сердце Тани оживил.
XXXV.
Гремят отдвинутые стулья; Толпа в гостиную валит: Так пчел из лакомого улья На ниву шумный рой летит. Довольный праздничным обедом Сосед сопит перед соседом; Подсели дамы к камельку; Девицы шепчут в уголку; Столы зеленые раскрыты: Зовут задорных игроков Бостон и ломбер стариков, И вист, доныне знаменитый, Однообразная семья, Все жадной скуки сыновья.
XXXVI.
Уж восемь робертов сыграли Герои виста; восемь раз Они места переменяли; И чай несут. Люблю я час Определять обедом, чаем И ужином. Мы время знаем В деревне без больших сует: Желудок — верный наш брегет; И к стате я замечу в скобках, Что речь веду в моих строфах Я столь же часто о пирах, О разных кушаньях и пробках, Как ты, божественный Омир, Ты, тридцати веков кумир!
XXXVII. XXXVIII. XXXIX.
Но чай несут: девицы чинно Едва за блюдечки взялись, Вдруг из-за двери в зале длинной Фагот и флейта раздались. Обрадован музыки громом, Оставя чашку чаю с ромом, Парис окружных городков, Подходит к Ольге Петушков, К Татьяне Ленский; Харликову, Невесту переспелых лет, Берет тамбовский мой поэт, Умчал Буянов Пустякову, И в залу высыпали все, И бал блестит во всей красе.
XL.
В начале моего романа (Смотрите первую тетрадь) Хотелось вроде мне Альбана Бал петербургский описать; Но, развлечен пустым мечтаньем, Я занялся воспоминаньем О ножках мне знакомых дам. По вашим узеньким следам, О ножки, полно заблуждаться! С изменой юности моей Пора мне сделаться умней, В делах и в слоге поправляться, И эту пятую тетрадь От отступлений очищать.
XLI.
Однообразный и безумный, Как вихорь жизни молодой, Кружится вальса вихорь шумный; Чета мелькает за четой. К минуте мщенья приближаясь, Онегин, втайне усмехаясь, Подходит к Ольге. Быстро с ней Вертится около гостей, Потом на стул ее сажает, Заводит речь о том, о сем; Спустя минуты две потом Вновь с нею вальс он продолжает; Все в изумленье. Ленский сам Не верит собственным глазам.
XLII.
Мазурка раздалась. Бывало, Когда гремел мазурки гром, В огромной зале всё дрожало, Паркет трещал под каблуком, Тряслися, дребезжали рамы; Теперь не то: и мы, как дамы, Скользим по лаковым доскам. Но в городах, по деревням Еще мазурка сохранила Первоначальные красы: Припрыжки, каблуки, усы Всё те же: их не изменила Лихая мода, наш тиран, Недуг новейших россиян.
XLIII. XLIV.
Буянов, братец мой задорный, К герою нашему подвел Татьяну с Ольгою; проворно Онегин с Ольгою пошел; Ведет ее, скользя небрежно, И наклонясь ей шепчет нежно Какой-то пошлый мадригал, И руку жмет — и запылал В ее лице самолюбивом Румянец ярче. Ленской мой Всё видел: вспыхнул, сам не свой; В негодовании ревнивом Поэт конца мазурки ждет И в котильон ее зовет.
XLV.
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же? Да Ольга слово уж дала Онегину. О боже, боже! Что слышит он? Она могла… Возможно ль? Чуть лишь из пеленок, Кокетка, ветреный ребенок! Уж хитрость ведает она, Уж изменять научена! Не в силах Ленской снесть удара; Проказы женские кляня, Выходит, требует коня И скачет. Пистолетов пара, Две пули — больше ничего — Вдруг разрешат судьбу его.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
La sotto i giorni nubilosi e brevi, Nasce una gente a cui ‘l morir non dole. Petr.
I.
Заметив, что Владимир скрылся, Онегин, скукой вновь гоним, Близ Ольги в думу погрузился, Довольный мщением своим. За ним и Олинька зевала, Глазами Ленского искала, И бесконечный котильон Ее томил, как тяжкий сон. Но кончен он. Идут за ужин. Постели стелют; для гостей Ночлег отводят от сеней До самой девичьи. Всем нужен Покойный сон. Онегин мой Один уехал спать домой.
II.
Всё успокоилось: в гостиной Храпит тяжелый Пустяков С своей тяжелой половиной. Гвоздин, Буянов, Петушков И Флянов, не совсем здоровый, На стульях улеглись в столовой, А на полу мосье Трике, В фуфайке, в старом колпаке. Девицы в комнатах Татьяны И Ольги все объяты сном. Одна, печальна под окном Озарена лучом Дианы, Татьяна бедная не спит И в поле темное глядит.
III.
Его нежданным появленьем, Мгновенной нежностью очей И странным с Ольгой поведеньем До глубины души своей Она проникнута; не может Никак понять его; тревожит Ее ревнивая тоска, Как будто хладная рука Ей сердце жмет, как будто бездна Под ней чернеет и шумит… “Погибну”, Таня говорит, “Но гибель от него любезна. Я не ропщу: зачем роптать? Не может он мне счастья дать”.
IV.
Вперед, вперед, моя исторья! Лицо нас новое зовет. В пяти верстах от Красногорья, Деревни Ленского, живет И здравствует еще доныне В философической пустыне Зарецкий, некогда буян, Картежной шайки атаман, Глава повес, трибун трактирный, Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой, Надежный друг, помещик мирный И даже честный человек: Так исправляется наш век!
V.
Бывало, льстивый голос света В нем злую храбрость выхвалял: Он, правда, в туз из пистолета В пяти саженях попадал, И то сказать, что и в сраженьи Раз в настоящем упоеньи Он отличился, смело в грязь С коня калмыцкого свалясь, Как зюзя пьяный, и французам Достался в плен: драгой залог! Новейший Регул, чести бог, Готовый вновь предаться узам, Чтоб каждый вечер у Вери (37) В долг осушать бутылки три.
VI.
Бывало, он трунил забавно, Умел морочить дурака И умного дурачить славно, Иль явно, иль исподтишка, Хоть и ему иные штуки Не проходили без науки, Хоть иногда и сам в просак Он попадался, как простак Умел он весело поспорить, Остро и тупо отвечать, Порой рассчетливо смолчать, Порой рассчетливо повздорить, Друзей поссорить молодых И на барьер поставить их,
VII.
Иль помириться их заставить, Дабы позавтракать втроем, И после тайно обесславить Веселой шуткою, враньем. Sed alia tempora! Удалость (Как сон любви, другая шалость) Проходит с юностью живой. Как я сказал, Зарецкий мой, Под сень черемух и акаций От бурь укрывшись наконец, Живет, как истинный мудрец, Капусту садит, как Гораций, Разводит уток и гусей И учит азбуке детей.
VIII.
Он был не глуп; и мой Евгений, Не уважая сердца в нем, Любил и дух его суждений, И здравый толк о том, о сем. Он с удовольствием, бывало, Видался с ним, и так нимало Поутру не был удивлен, Когда его увидел он. Тот после первого привета, Прервав начатый разговор, Онегину, осклабя взор, Вручил записку от поэта. К окну Онегин подошел И про себя ее прочел.
IX.
То был приятный, благородный, Короткий вызов иль картель: Учтиво, с ясностью холодной Звал друга Ленский на дуэль. Онегин с первого движенья, К послу такого порученья Оборотясь, без лишних слов Сказал, что он всегда готов. Зарецкий встал без объяснений; Остаться доле не хотел, Имея дома много дел, И тотчас вышел; но Евгений Наедине с своей душой Был недоволен сам с собой.
X.
И поделом: в разборе строгом, На тайный суд себя призвав, Он обвинял себя во многом: Во-первых, он уж был неправ, Что над любовью робкой, нежной Так подшутил вечор небрежно. А во-вторых: пускай поэт Дурачится; в осьмнадцать лет Оно простительно. Евгений, Всем сердцем юношу любя, Был должен оказать себя Не мячиком предрассуждений, Не пылким мальчиком, бойцом, Но мужем с честью и умом.
XI.
Он мог бы чувства обнаружить, А не щетиниться, как зверь; Он должен был обезоружить Младое сердце. “Но теперь Уж поздно; время улетело… К тому ж — он мыслит — в это дело Вмешался старый дуэлист; Он зол, он сплетник, он речист… Конечно, быть должно презренье Ценой его забавных слов, Но шопот, хохотня глупцов…” И вот общественное мненье! (38) Пружина чести, наш кумир! И вот на чем вертится мир!
XII.
Кипя враждой нетерпеливой, Ответа дома ждет поэт; И вот сосед велеречивый Привез торжественно ответ. Теперь ревнивцу то-то праздник! Он всё боялся, чтоб проказник Не отшутился как-нибудь, Уловку выдумав и грудь Отворотив от пистолета. Теперь сомненья решены: Они на мельницу должны Приехать завтра до рассвета, Взвести друг на друга курок И метить в ляжку иль в висок.
XIII.
Решась кокетку ненавидеть, Кипящий Ленский не хотел Пред поединком Ольгу видеть, На солнце, на часы смотрел, Махнул рукою напоследок — И очутился у соседок. Он думал Олиньку смутить Своим приездом поразить; Не тут-то было: как и прежде, На встречу бедного певца Прыгнула Олинька с крыльца, Подобно ветреной надежде, Резва, беспечна, весела, Ну точно так же, как была.
XIV.
“Зачем вечор так рано скрылись?” Был первый Олинькин вопрос. Все чувства в Ленском помутились, И молча он повесил нос. Исчезла ревность и досада Пред этой ясностию взгляда, Пред этой нежной простотой, Пред этой резвою душой!.. Он смотрит в сладком умиленье; Он видит: он еще любим; Уж он раскаяньем томим, Готов просить у ней прощенье, Трепещет, не находит слов, Он счастлив, он почти здоров…
XV. XVI. XVII.
И вновь задумчивый, унылый Пред милой Ольгою своей, Владимир не имеет силы Вчерашний день напомнить ей; Он мыслит: “буду ей спаситель. Не потерплю, чтоб развратитель Огнем и вздохов и похвал Младое сердце искушал; Чтоб червь презренный, ядовитый Точил лилеи стебелек; Чтобы двухутренний цветок Увял еще полураскрытый”. Всё это значило, друзья: С приятелем стреляюсь я.
XVIII.
Когда б он знал, какая рана Моей Татьяны сердце жгла! Когда бы ведала Татьяна, Когда бы знать она могла, Что завтра Ленский и Евгений Заспорят о могильной сени; Ах, может быть, ее любовь Друзей соединила б вновь! Но этой страсти и случайно Еще никто не открывал. Онегин обо всем молчал; Татьяна изнывала тайно; Одна бы няня знать могла, Да недогадлива была.
XIX.
Весь вечер Ленский был рассеян, То молчалив, то весел вновь; Но тот, кто музою взлелеян, Всегда таков: нахмуря бровь, Садился он за клавикорды И брал на них одни аккорды, То, к Ольге взоры устремив, Шептал: не правда ль? я счастлив. Но поздно; время ехать. Сжалось В нем сердце, полное тоской; Прощаясь с девой молодой, Оно как будто разрывалось. Она глядит ему в лицо. “Что с вами?” — Так. — И на крыльцо.
XX.
Домой приехав, пистолеты Он осмотрел, потом вложил Опять их в ящик и, раздетый, При свечке, Шиллера раскрыл; Но мысль одна его объемлет; В нем сердце грустное не дремлет: С неизъяснимою красой Он видит Ольгу пред собой. Владимир книгу закрывает, Берет перо; его стихи, Полны любовной чепухи, Звучат и льются. Их читает Он вслух, в лирическом жару, Как Дельвиг пьяный на пиру.
XXI.
Стихи на случай сохранились; Я их имею; вот они: “Куда, куда вы удалились, Весны моей златые дни? Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит, В глубокой мгле таится он. Нет нужды; прав судьбы закон. Паду ли я, стрелой пронзенный, Иль мимо пролетит она, Всё благо: бдения и сна Приходит час определенный, Благословен и день забот, Благословен и тьмы приход!
XXII.
“Блеснет заутра луч денницы И заиграет яркий день; А я — быть может, я гробницы Сойду в таинственную сень, И память юного поэта Поглотит медленная Лета, Забудет мир меня; но ты Придешь ли, дева красоты, Слезу пролить над ранней урной И думать: он меня любил, Он мне единой посвятил Рассвет печальный жизни бурной!.. Сердечный друг, желанный друг, Приди, приди: я твой супруг!..”
XXIII.
Так он писал темно и вяло (Что романтизмом мы зовем, Хоть романтизма тут ни мало Не вижу я; да что нам в том?) И наконец перед зарею, Склонясь усталой головою, На модном слове идеал Тихонько Ленский задремал; Но только сонным обаяньем Он позабылся, уж сосед В безмолвный входит кабинет И будит Ленского воззваньем: “Пора вставать: седьмой уж час. Онегин верно ждет уж нас”.
XXIV.
Но ошибался он: Евгений Спал в это время мертвым сном. Уже редеют ночи тени И встречен Веспер петухом; Онегин спит себе глубоко. Уж солнце катится высоко И перелетная метель Блестит и вьется; но постель Еще Евгений не покинул, Еще над ним летает сон. Вот наконец проснулся он И полы завеса раздвинул; Глядит — и видит, что пора Давно уж ехать со двора.
XXV.
Он поскорей звонит. Вбегает К нему слуга француз Гильо, Халат и туфли предлагает И подает ему белье. Спешит Онегин одеваться, Слуге велит приготовляться С ним вместе ехать и с собой Взять также ящик боевой. Готовы санки беговые. Он сел, на мельницу летит. Примчались. Он слуге велит Лепажа (39) стволы роковые Нести за ним, а лошадям Отъехать в поле к двум дубкам.
XXVI.
Опершись на плотину, Ленский Давно нетерпеливо ждал; Меж тем, механик деревенский, Зарецкий жорнов осуждал. “Но где же, — молвил с изумленьем Зарецкий, — где ваш секундант?” В дуэлях классик и педант, Любил методу он из чувства, И человека растянуть Он позволял — не как-нибудь, Но в строгих правилах искусства, По всем преданьям старины (Что похвалить мы в нем должны).
XXVII.
“Мой секундант? — сказал Евгений, — Вот он: мой друг, monsieur Guillot. Я не предвижу возражений На представление мое: Хоть человек он неизвестный, Но уж конечно малый честный”. Зарецкий губу закусил. Онегин Ленского спросил: “Что ж, начинать?” — Начнем, пожалуй, — Сказал Владимир. И пошли За мельницу. Пока вдали Зарецкий наш и честный малой Вступили в важный договор, Враги стоят, потупя взор.
XXVIII.
Враги! Давно ли друг от друга Их жажда крови отвела? Давно ль они часы досуга, Трапезу, мысли и дела Делили дружно? Ныне злобно, Врагам наследственным подобно, Как в страшном, непонятном сне, Они друг другу в тишине Готовят гибель хладнокровно… Не засмеяться ли им, пока Не обагрилась их рука, Не разойтиться ль полюбовно?.. Но дико светская вражда Боится ложного стыда.
XXIX.
Вот пистолеты уж блеснули, Гремит о шомпол молоток. В граненый ствол уходят пули, И щелкнул в первый раз курок. Вот порох струйкой сероватой На полок сыплется. Зубчатый, Надежно ввинченный кремень Взведен еще. За ближний пень Становится Гильо смущенный. Плащи бросают два врага. Зарецкий тридцать два шага Отмерял с точностью отменной, Друзей развел по крайний след, И каждый взял свой пистолет.
XXX.
“Теперь сходитесь”. Хладнокровно, Еще не целя, два врага Походкой твердой, тихо, ровно Четыре перешли шага, Четыре смертные ступени. Свой пистолет тогда Евгений, Не преставая наступать, Стал первый тихо подымать. Вот пять шагов еще ступили, И Ленский, жмуря левый глаз, Стал также целить — но как раз Онегин выстрелил… Пробили Часы урочные: поэт Роняет, молча, пистолет,
XXXI.
На грудь кладет тихонько руку И падает. Туманный взор Изображает смерть, не муку. Так медленно по скату гор, На солнце искрами блистая, Спадает глыба снеговая. Мгновенным холодом облит, Онегин к юноше спешит, Глядит, зовет его… напрасно: Его уж нет. Младой певец Нашел безвременный конец! Дохнула буря, цвет прекрасный Увял на утренней заре, Потух огонь на алтаре!..
XXXII.
Недвижим он лежал, и странен Был томный вид его чела. Под грудь он был навылет ранен; Дымясь, из раны кровь текла. Тому назад одно мгновенье В сем сердце билось вдохновенье, Вражда, надежда и любовь, Играла жизнь, кипела кровь: Теперь, как в доме опустелом, Всё в нем и тихо и темно; Замолкло навсегда оно. Закрыты ставни, окны мелом Забелены. Хозяйки нет. А где, бог весть. Пропал и след.
XXXIII.
Приятно дерзкой эпиграммой Взбесить оплошного врага; Приятно зреть, как он, упрямо Склонив бодливые рога, Невольно в зеркало глядится И узнавать себя стыдится; Приятней, если он, друзья, Завоет сдуру: это я! Еще приятнее в молчанье Ему готовить честный гроб И тихо целить в бледный лоб На благородном расстоянье; Но отослать его к отцам Едва ль приятно будет вам.
XXXIV.
Что ж, если вашим пистолетом Сражен приятель молодой, Нескромным взглядом, иль ответом, Или безделицей иной Вас оскорбивший за бутылкой, Иль даже сам в досаде пылкой Вас гордо вызвавший на бой, Скажите: вашею душой Какое чувство овладеет, Когда недвижим, на земле Пред вами с смертью на челе, Он постепенно костенеет, Когда он глух и молчалив На ваш отчаянный призыв?
XXXV.
В тоске сердечных угрызений, Рукою стиснув пистолет, Глядит на Ленского Евгений. “Ну, что ж? убит”, — решил сосед. Убит!.. Сим страшным восклицаньем Сражен, Онегин с содроганьем Отходит и людей зовет. Зарецкий бережно кладет На сани труп оледенелый; Домой везет он страшный клад. Почуя мертвого, храпят И бьются кони, пеной белой Стальные мочат удила, И полетели как стрела.
XXXVI.
Друзья мои, вам жаль поэта: Во цвете радостных надежд, Их не свершив еще для света, Чуть из младенческих одежд, Увял! Где жаркое волненье, Где благородное стремленье И чувств, и мыслей молодых, Высоких, нежных, удалых? Где бурные любви желанья, И жажда знаний и труда, И страх порока и стыда, И вы, заветные мечтанья, Вы, призрак жизни неземной, Вы, сны поэзии святой!
XXXVII.
Быть может, он для блага мира Иль хоть для славы был рожден; Его умолкнувшая лира Гремучий, непрерывный звон В веках поднять могла. Поэта, Быть может, на ступенях света Ждала высокая ступень. Его страдальческая тень, Быть может, унесла с собою Святую тайну, и для нас Погиб животворящий глас, И за могильною чертою К ней не домчится гимн времен, Благословение племен.
XXXVIII. XXXIX.
А может быть и то: поэта Обыкновенный ждал удел. Прошли бы юношества лета: В нем пыл души бы охладел. Во многом он бы изменился, Расстался б с музами, женился, В деревне счастлив и рогат Носил бы стеганый халат; Узнал бы жизнь на самом деле, Подагру б в сорок лет имел, Пил, ел, скучал, толстел, хирел, И наконец в своей постеле Скончался б посреди детей, Плаксивых баб и лекарей.
XL.
Но что бы ни было, читатель, Увы, любовник молодой, Поэт, задумчивый мечтатель, Убит приятельской рукой! Есть место: влево от селенья Где жил питомец вдохновенья, Две сосны корнями срослись; Под ними струйки извились Ручья соседственной долины. Там пахарь любит отдыхать, И жницы в волны погружать Приходят звонкие кувшины; Там у ручья в тени густой Поставлен памятник простой.
XLI.
Под ним (как начинает капать Весенний дождь на злак полей) Пастух, плетя свой пестрый лапоть, Поет про волжских рыбарей; И горожанка молодая, В деревне лето провождая, Когда стремглав верхом она Несется по полям одна, Коня пред ним остановляет, Ремянный повод натянув, И, флер от шляпы отвернув, Глазами беглыми читает Простую надпись — и слеза Туманит нежные глаза.
XLII.
И шагом едет в чистом поле, В мечтанья погрузясь, она; Душа в ней долго поневоле Судьбою Ленского полна; И мыслит: “что-то с Ольгой стало? В ней сердце долго ли страдало, Иль скоро слез прошла пора? И где теперь ее сестра? И где ж беглец людей и света, Красавиц модных модный враг, Где этот пасмурный чудак, Убийца юного поэта?” Со временем отчет я вам Подробно обо всем отдам,
XLIII.
Но не теперь. Хоть я сердечно Люблю героя моего, Хоть возвращусь к нему конечно, Но мне теперь не до него. Лета к суровой прозе клонят, Лета шалунью рифму гонят, И я — со вздохом признаюсь — За ней ленивей волочусь. Перу старинной нет охоты Марать летучие листы; Другие, хладные мечты, Другие, строгие заботы И в шуме света, и в тиши Тревожат сон моей души.
XLIV.
Познал я глас иных желаний, Познал я новую печаль; Для первых нет мне упований, А старой мне печали жаль. Мечты, мечты! где ваша сладость? Где, вечная к ней рифма, младость? Ужель и вправду наконец Увял, увял ее венец? Ужель и впрямь и в самом деле Без элегических затей Весна моих промчалась дней (Что я шутя твердил доселе)? И ей ужель возврата нет? Ужель мне скоро тридцать лет?
XLV.
Так, полдень мой настал, и нужно Мне в том сознаться, вижу я. Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья, За грусть, за милые мученья, За шум, за бури, за пиры, За все, за все твои дары; Благодарю тебя. Тобою, Среди тревог и в тишине, Я насладился… и вполне; Довольно! С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь От жизни прошлой отдохнуть.
XLVI.
Дай оглянусь. Простите ж, сени, Где дни мои текли в глуши, Исполнены страстей и лени И снов задумчивой души. А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, В мой угол чаще прилетай, Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь И наконец окаменеть В мертвящем упоенье света, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья! (40)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Москва, России дочь любима, Где равную тебе сыскать? Дмитриев
Как не любить родной Москвы? Баратынский
Гоненье на Москву! что значит видеть свет! Где ж лучше? Где нас нет. Грибоедов
I.
Гонимы вешними лучами, С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга. Улыбкой ясною природа Сквозь сон встречает утро года; Синея блещут небеса. Еще прозрачные, леса Как будто пухом зеленеют. Пчела за данью полевой Летит из кельи восковой. Долины сохнут и пестреют; Стада шумят, и соловей Уж пел в безмолвии ночей.
II.
Как грустно мне твое явленье, Весна, весна! пора любви! Какое томное волненье В моей душе, в моей крови! С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны На лоне сельской тишины! Или мне чуждо наслажденье, И всё, что радует, живит, Всё, что ликует и блестит, Наводит скуку и томленье На душу мертвую давно, И всё ей кажется темно?
III.
Или, не радуясь возврату Погибших осенью листов, Мы помним горькую утрату, Внимая новый шум лесов; Или с природой оживленной Сближаем думою смущенной Мы увяданье наших лет, Которым возрожденья нет? Быть может, в мысли к нам приходит Средь поэтического сна Иная, старая весна И в трепет сердце нам приводит Мечтой о дальней стороне, О чудной ночи, о луне…
IV.
Вот время: добрые ленивцы, Эпикурейцы-мудрецы, Вы, равнодушные счастливцы, Вы, школы Левшина (41) птенцы, Вы, деревенские Приамы, И вы, чувствительные дамы, Весна в деревню вас зовет, Пора тепла, цветов, работ, Пора гуляний вдохновенных И соблазнительных ночей. В поля, друзья! скорей, скорей, В каретах, тяжко нагруженных, На долгих или на почтовых Тянитесь из застав градских.
V.
И вы, читатель благосклонный, В своей коляске выписной Оставьте град неугомонный, Где веселились вы зимой; С моею музой своенравной Пойдемте слушать шум дубравный Над безыменною рекой В деревне, где Евгений мой, Отшельник праздный и унылый, Еще недавно жил зимой В соседстве Тани молодой, Моей мечтательницы милой; Но где его теперь уж нет… Где грустный он оставил след.
VI.
Меж гор, лежащих полукругом, Пойдем туда, где ручеек Виясь бежит зеленым лугом К реке сквозь липовый лесок. Там соловей, весны любовник, Всю ночь поет; цветет шиповник, И слышен говор ключевой, — Там виден камень гробовой В тени двух сосен устарелых. Пришельцу надпись говорит: “Владимир Ленской здесь лежит, Погибший рано смертью смелых, В такой-то год, таких-то лет. Покойся, юноша-поэт!”
VII.
На ветви сосны преклоненной, Бывало, ранний ветерок Над этой урною смиренной Качал таинственный венок. Бывало, в поздние досуги Сюда ходили две подруги. И на могиле при луне, Обнявшись, плакали оне. Но ныне… памятник унылый Забыт. К нему привычный след Заглох. Венка на ветви нет; Один, под ним, седой и хилый Пастух по-прежнему поет И обувь бедную плетет.
VIII. IX. X.
Мой бедный Ленской! изнывая, Не долго плакала она. Увы! невеста молодая Своей печали неверна. Другой увлек ее вниманье, Другой успел ее страданье Любовной лестью усыпить, Улан умел ее пленить, Улан любим ее душою… И вот уж с ним пред алтарем Она стыдливо под венцом Стоит с поникшей головою, С огнем в потупленных очах, С улыбкой легкой на устах.
XI.
Мой бедный Ленской! за могилой В пределах вечности глухой Смутился ли, певец унылый, Измены вестью роковой, Или над Летой усыпленный Поэт, бесчувствием блаженный, Уж не смущается ничем, И мир ему закрыт и нем?.. Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас. Врагов, друзей, любовниц глас Вдруг молкнет. Про одно именье Наследников сердитый хор Заводит непристойный спор.
XII.
И скоро звонкий голос Оли В семействе Лариных умолк. Улан, своей невольник доли, Был должен с нею ехать в полк. Слезами горько обливаясь, Старушка, с дочерью прощаясь, Казалось, чуть жива была, Но Таня плакать не могла; Лишь смертной бледностью покрылось Ее печальное лицо. Когда все вышли на крыльцо, И всё, прощаясь, суетилось Вокруг кареты молодых, Татьяна проводила их.
XIII.
И долго, будто сквозь тумана, Она глядела им вослед… И вот одна, одна Татьяна! Увы! подруга стольких лет, Ее голубка молодая, Ее наперсница родная, Судьбою вдаль занесена, С ней навсегда разлучена. Как тень она без цели бродит, То смотрит в опустелый сад… Нигде, ни в чем ей нет отрад, И облегченья не находит Она подавленным слезам — И сердце рвется пополам.
XIV.
И в одиночестве жестоком Сильнее страсть ее горит, И об Онегине далеком Ей сердце громче говорит. Она его не будет видеть; Она должна в нем ненавидеть Убийцу брата своего; Поэт погиб… но уж его Никто не помнит, уж другому Его невеста отдалась. Поэта память пронеслась Как дым по небу голубому, О нем два сердца, может быть, Еще грустят… На что грустить?
XV.
Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий. В поле чистом, Луны при свете серебристом В свои мечты погружена, Татьяна долго шла одна. Шла, шла. И вдруг перед собою С холма господский видит дом, Селенье, рощу под холмом И сад над светлою рекою. Она глядит — и сердце в ней Забилось чаще и сильней.
XVI.
Ее сомнения смущают: “Пойду ль вперед, пойду ль назад?.. Его здесь нет. Меня не знают… Взгляну на дом, на этот сад”. И вот с холма Татьяна сходит, Едва дыша; кругом обводит Недоуменья полный взор… И входит на пустынный двор. К ней, лая, кинулись собаки. На крик испуганный ея Ребят дворовая семья Сбежалась шумно. Не без драки Мальчишки разогнали псов, Взяв барышню под свой покров.
XVII.
“Увидеть барский дом нельзя ли?” — Спросила Таня. Поскорей К Анисье дети побежали У ней ключи взять от сеней; Анисья тотчас к ней явилась, И дверь пред ними отворилась, И Таня входит в дом пустой, Где жил недавно наш герой. Она глядит: забытый в зале Кий на бильярде отдыхал, На смятом канапе лежал Манежный хлыстик. Таня дале; Старушка ей: “а вот камин; Здесь барин сиживал один.
XVIII.
Здесь с ним обедывал зимою Покойный Ленский, наш сосед. Сюда пожалуйте, за мною. Вот это барский кабинет; Здесь почивал он, кофей кушал, Приказчика доклады слушал И книжку поутру читал… И старый барин здесь живал; Со мной, бывало, в воскресенье, Здесь под окном, надев очки, Играть изволил в дурачки. Дай бог душе его спасенье, А косточкам его покой В могиле, в мать-земле сырой!”
XIX.
Татьяна взором умиленным Вокруг себя на всё глядит, И всё ей кажется бесценным, Всё душу томную живит Полу-мучительной отрадой: И стол с померкшею лампадой, И груда книг, и под окном Кровать, покрытая ковром, И вид в окно сквозь сумрак лунный, И этот бледный полусвет, И лорда Байрона портрет, И столбик с куклою чугунной Под шляпой с пасмурным челом, С руками, сжатыми крестом.
XX.
Татьяна долго в келье модной Как очарована стоит. Но поздно. Ветер встал холодный. Темно в долине. Роща спит Над отуманенной рекою; Луна сокрылась за горою, И пилигримке молодой Пора, давно пора домой. И Таня, скрыв свое волненье, Не без того, чтоб не вздохнуть, Пускается в обратный путь. Но прежде просит позволенья Пустынный замок навещать, Чтоб книжки здесь одной читать.
XXI.
Татьяна с ключницей простилась За воротами. Через день Уж утром рано вновь явилась Она в оставленную сень, И в молчаливом кабинете, Забыв на время всё на свете, Осталась наконец одна, И долго плакала она. Потом за книги принялася. Сперва ей было не до них, Но показался выбор их Ей странен. Чтенью предалася Татьяна жадною душой; И ей открылся мир иной.
XXII.
Хотя мы знаем, что Евгений Издавна чтенье разлюбил, Однако ж несколько творений Он из опалы исключил: Певца Гяура и Жуана, Да с ним еще два-три романа, В которых отразился век, И современный человек Изображен довольно верно С его безнравственной душой, Себялюбивой и сухой, Мечтанью преданной безмерно, С его озлобленным умом, Кипящим в действии пустом.
XXIII.
Хранили многие страницы Отметку резкую ногтей; Глаза внимательной девицы Устремлены на них живей. Татьяна видит с трепетаньем, Какою мыслью, замечаньем Бывал Онегин поражен, В чем молча соглашался он. На их полях она встречает Черты его карандаша. Везде Онегина душа Себя невольно выражает То кратким словом, то крестом, То вопросительным крючком.
XXIV.
И начинает понемногу Моя Татьяна понимать Теперь яснее — слава богу — Того, по ком она вздыхать Осуждена судьбою властной: Чудак печальный и опасный, Созданье ада иль небес, Сей ангел, сей надменный бес, Что ж он? Ужели подражанье, Ничтожный призрак, иль еще Москвич в Гарольдовом плаще, Чужих причуд истолкованье, Слов модных полный лексикон?.. Уж не пародия ли он?
XXV.
Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено? Часы бегут; она забыла, Что дома ждут ее давно, Где собралися два соседа И где об ней идет беседа. — Как быть? Татьяна не дитя, — Старушка молвила кряхтя. — Ведь Олинька ее моложе. Пристроить девушку, ей-ей, Пора; а что мне делать с ней? Всем наотрез одно и то же: Нейду. И всё грустит она Да бродит по лесам одна. —
XXVI.
“Не влюблена ль она?” — В кого же? Буянов сватался: отказ. Ивану Петушкову — тоже. Гусар Пыхтин гостил у нас; Уж как он Танею прельщался, Как мелким бесом рассыпался! Я думала: пойдет авось; Куда! и снова дело врозь. — “Что ж, матушка? за чем же стало? В Москву, на ярманку невест! Там, слышно, много праздных мест”. — Ох, мой отец! доходу мало. — “Довольно для одной зимы, Не то уж дам я хоть взаймы”.
XXVII.
Старушка очень полюбила Совет разумный и благой; Сочлась — и тут же положила В Москву отправиться зимой. И Таня слышит новость эту. На суд взыскательному свету Представить ясные черты Провинцияльной простоты, И запоздалые наряды, И запоздалый склад речей; Московских франтов и цирцей Привлечь насмешливые взгляды!.. О страх! нет, лучше и верней В глуши лесов остаться ей.
XXVIII.
Вставая с первыми лучами, Теперь в поля она спешит И, умиленными очами Их озирая, говорит: “Простите, милые долины, И вы, знакомых гор вершины, И вы, знакомые леса; Прости, небесная краса, Прости, веселая природа; Меняю милый, тихий свет На шум блистательных сует… Прости ж и ты, моя свобода! Куда, зачем стремлюся я? Что мне сулит судьба моя?”
XXIX.
Ее прогулки длятся доле. Теперь то холмик, то ручей Остановляют поневоле Татьяну прелестью своей. Она, как с давними друзьями, С своими рощами, лугами Еще беседовать спешит. Но лето быстрое летит. Настала осень золотая. Природа трепетна, бледна, Как жертва пышно убрана… Вот север, тучи нагоняя, Дохнул, завыл — и вот сама Идет волшебница зима.
XXX.
Пришла, рассыпалась; клоками Повисла на суках дубов; Легла волнистыми коврами Среди полей, вокруг холмов; Брега с недвижною рекою Сравняла пухлой пеленою; Блеснул мороз. И рады мы Проказам матушки зимы. Не радо ей лишь сердце Тани. Нейдет она зиму встречать, Морозной пылью подышать И первым снегом с кровли бани Умыть лицо, плеча и грудь: Татьяне страшен зимний путь.
XXXI.
Отъезда день давно просрочен, Проходит и последний срок. Осмотрен, вновь обит, упрочен Забвенью брошенный возок. Обоз обычный, три кибитки Везут домашние пожитки, Кастрюльки, стулья, сундуки, Варенье в банках, тюфяки, Перины, клетки с петухами, Горшки, тазы et cetera, Ну, много всякого добра. И вот в избе между слугами Поднялся шум, прощальный плач: Ведут на двор осьмнадцать кляч,
XXXII.
В возок боярский их впрягают, Готовят завтрак повара, Горой кибитки нагружают, Бранятся бабы, кучера. На кляче тощей и косматой Сидит форейтор бородатый, Сбежалась челядь у ворот Прощаться с барами. И вот Уселись, и возок почтенный, Скользя, ползет за ворота. “Простите, мирные места! Прости, приют уединенный! Увижу ль вас?..” И слез ручей У Тани льется из очей.
XXXIII.
Когда благому просвещенью Отдвинем более границ, Со временем (по расчисленью Философических таблиц, Лет чрез пятьсот) дороги верно У нас изменятся безмерно: Шоссе Россию здесь и тут, Соединив, пересекут. Мосты чугунные чрез воды Шагнут широкою дугой, Раздвинем горы, под водой Пророем дерзостные своды, И заведет крещеный мир На каждой станции трактир.
XXXIV.
Теперь у нас дороги плохи, (42) Мосты забытые гниют, На станциях клопы да блохи Заснуть минуты не дают; Трактиров нет. В избе холодной Высокопарный, но голодный Для виду прейскурант висит И тщетный дразнит аппетит, Меж тем, как сельские циклопы Перед медлительным огнем Российским лечат молотком Изделье легкое Европы, Благословляя колеи И рвы отеческой земли.
XXXV.
За то зимы порой холодной Езда приятна и легка. Как стих без мысли в песне модной Дорога зимняя гладка. Автомедоны наши бойки, Неутомимы наши тройки, И версты, теша праздный взор, В глазах мелькают как забор. (43) К несчастью, Ларина тащилась, Боясь прогонов дорогих, Не на почтовых, на своих, И наша дева насладилась Дорожной скукою вполне: Семь суток ехали оне.
XXXVI.
Но вот уж близко. Перед ними Уж белокаменной Москвы, Как жар, крестами золотыми Горят старинные главы. Ах, братцы! как я был доволен, Когда церквей и колоколен Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг! Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва… как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!
XXXVII.
Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он Недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля: Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою. Не праздник, не приемный дар, Она готовила пожар Нетерпеливому герою. Отселе, в думу погружен, Глядел на грозный пламень он.
XXXVIII.
Прощай, свидетель падшей славы, Петровский замок. Ну! не стой, Пошел! Уже столпы заставы Белеют; вот уж по Тверской Возок несется чрез ухабы. Мелькают мимо бутки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари, Дворцы, сады, монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики, Бульвары, башни, казаки, Аптеки, магазины моды, Балконы, львы на воротах И стаи галок на крестах.
XXXIX. XL.
В сей утомительной прогулке Проходит час-другой, и вот У Харитонья в переулке Возок пред домом у ворот Остановился. К старой тетке, Четвертый год больной в чахотке, Они приехали теперь. Им настежь отворяет дверь В очках, в изорванном кафтане, С чулком в руке, седой калмык. Встречает их в гостиной крик Княжны, простертой на диване. Старушки с плачем обнялись, И восклицанья полились.
XLI.
— Княжна, mon ange! — “Pachette!” — Алина! — “Кто б мог подумать? — Как давно! Надолго ль? — Милая! Кузина! Садись — как это мудрено! Ей-богу, сцена из романа…” — А это дочь моя, Татьяна. — “Ах, Таня! подойди ко мне — Как будто брежу я во сне… Кузина, помнишь Грандисона?” — Как, Грандисон?.. а, Грандисон! Да, помню, помню. Где же он? -“В Москве, живет у Симеона; Меня в сочельник навестил; Недавно сына он женил.
XLII.
А тот… но после всё расскажем, Не правда ль? Всей ее родне Мы Таню завтра же покажем. Жаль, разъезжать нет мочи мне; Едва, едва таскаю ноги. Но вы замучены с дороги; Пойдемте вместе отдохнуть… Ох, силы нет… устала грудь… Мне тяжела теперь и радость, Не только грусть… душа моя, Уж никуда не годна я… Под старость жизнь такая гадость…” И тут, совсем утомлена, В слезах раскашлялась она.
XLIII.
Больной и ласки и веселье Татьяну трогают; но ей Не хорошо на новоселье, Привыкшей к горнице своей. Под занавескою шелковой Не спится ей в постеле новой, И ранний звон колоколов, Предтеча утренних трудов, Ее с постели подымает. Садится Таня у окна. Редеет сумрак; но она Своих полей не различает: Пред нею незнакомый двор, Конюшня, кухня и забор.
XLIV.
И вот: по родственным обедам Развозят Таню каждый день Представить бабушкам и дедам Ее рассеянную лень. Родне, прибывшей издалеча, Повсюду ласковая встреча, И восклицанья, и хлеб-соль. “Как Таня выросла! Давно ль Я, кажется, тебя крестила? А я так на руки брала! А я так за уши драла! А я так пряником кормила!” И хором бабушки твердят: “Как наши годы-то летят!”
XLV.
Но в них не видно перемены; Всё в них на старый образец: У тетушки княжны Елены Всё тот же тюлевый чепец; Всё белится Лукерья Львовна, Всё то же лжет Любовь Петровна, Иван Петрович также глуп, Семен Петрович также скуп, У Пелагеи Николавны Всё тот же друг мосьё Финмуш, И тот же шпиц, и тот же муж; А он, всё клуба член исправный, Всё так же смирен, так же глух, И так же ест и пьет за двух.
XLVI.
Их дочки Таню обнимают. Младые грации Москвы Сначала молча озирают Татьяну с ног до головы; Ее находят что-то странной, Провинциальной и жеманной, И что-то бледной и худой, А впрочем, очень недурной; Потом, покорствуя природе, Дружатся с ней, к себе ведут, Цалуют, нежно руки жмут, Взбивают кудри ей по моде И поверяют нараспев Сердечны тайны, тайны дев,
XLVII.
Чужие и свои победы, Надежды, шалости, мечты. Текут невинные беседы С прикрасой легкой клеветы. Потом, в отплату лепетанья, Ее сердечного признанья Умильно требуют оне. Но Таня, точно как во сне, Их речи слышит без участья, Не понимает ничего, И тайну сердца своего, Заветный клад и слез и счастья, Хранит безмолвно между тем И им не делится ни с кем.
XLVIII.
Татьяна вслушаться желает В беседы, в общий разговор; Но всех в гостиной занимает Такой бессвязный, пошлый вздор; Всё в них так бледно равнодушно; Они клевещут даже скучно; В бесплодной сухости речей, Расспросов, сплетен и вестей Не вспыхнет мысли в целы сутки, Хоть невзначай, хоть наобум; Не улыбнется томный ум, Не дрогнет сердце, хоть для шутки. И даже глупости смешной В тебе не встретишь, свет пустой.
XLIX.
Архивны юноши толпою На Таню чопорно глядят И про нее между собою Неблагосклонно говорят. Один какой-то шут печальный Ее находит идеальной, И, прислонившись у дверей, Элегию готовит ей. У скучной тетки Таню встретя, К ней как-то Вяземский подсел И душу ей занять успел. И, близ него ее заметя, Об ней, поправя свой парик, Осведомляется старик.
L.
Но там, где Мельпомены бурной Протяжный раздается вой, Где машет мантию мишурной Она пред хладною толпой, Где Талия тихонько дремлет И плескам дружеским не внемлет, Где Терпсихоре лишь одной Дивится зритель молодой (Что было также в прежни леты, Во время ваше и мое), Не обратились на нее Ни дам ревнивые лорнеты, Ни трубки модных знатоков Из лож и кресельных рядов.
LI.
Ее привозят и в Собранье. Там теснота, волненье, жар, Музыки грохот, свеч блистанье, Мельканье, вихорь быстрых пар, Красавиц легкие уборы, Людьми пестреющие хоры, Невест обширный полукруг, Всё чувства поражает вдруг. Здесь кажут франты записные Свое нахальство, свой жилет И невнимательный лорнет. Сюда гусары отпускные Спешат явиться, прогреметь, Блеснуть, пленить и улететь.
LII.
У ночи много звезд прелестных, Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве. Но та, которую не смею Тревожить лирою моею, Как величавая луна, Средь жен и дев блестит одна. С какою гордостью небесной Земли касается она! Как негой грудь ее полна! Как томен взор ее чудесный!.. Но полно, полно; перестань: Ты заплатил безумству дань.
LIII.
Шум, хохот, беготня, поклоны, Галоп, мазурка, вальс… Меж тем, Между двух теток, у колоны, Не замечаема никем, Татьяна смотрит и не видит, Волненье света ненавидит; Ей душно здесь… она мечтой Стремится к жизни полевой, В деревню, к бедным поселянам, В уединенный уголок, Где льется светлый ручеек, К своим цветам, к своим романам И в сумрак липовых аллей, Туда, где он являлся ей.
LIV.
Так мысль ее далече бродит: Забыт и свет и шумный бал, А глаз меж тем с нее не сводит Какой-то важный генерал. Друг другу тетушки мигнули И локтем Таню враз толкнули, И каждая шепнула ей: — Взгляни налево поскорей. -“Налево? где? что там такое?” — Ну, что бы ни было, гляди… В той кучке, видишь? впереди, Там, где еще в мундирах двое… Вот отошел… вот боком стал… “Кто? толстый этот генерал?”
LV.
Но здесь с победою поздравим Татьяну милую мою, И в сторону свой путь направим, Чтоб не забыть, о ком пою… Да, кстати, здесь о том два слова: Пою приятеля младого И множество его причуд. Благослови мой долгий труд, О ты, эпическая муза! И верный посох мне вручив, Не дай блуждать мне вкось и вкрив. Довольно. С плеч долой обуза! Я классицизму отдал честь: Хоть поздно, а вступленье есть.
ГЛАВА ОСЬМАЯ
Fare thee well, and if for ever Still for ever fare thee well. Byron.
I.
В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал, В те дни, в таинственных долинах, Весной, при кликах лебединых, Близ вод, сиявших в тишине, Являться Муза стала мне. Моя студенческая келья Вдруг озарилась: Муза в ней Открыла пир младых затей, Воспела детские веселья, И славу нашей старины, И сердца трепетные сны.
II.
И свет ее с улыбкой встретил; Успех нас первый окрылил; Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил.
………………………………… ………………………………… ………………………………… ………………………………… …………………………………
III.
И я, в закон себе вменяя Страстей единый произвол, С толпою чувства разделяя, Я Музу резвую привел На шум пиров и буйных споров, Грозы полуночных дозоров; И к ним в безумные пиры Она несла свои дары И как Вакханочка резвилась, За чашей пела для гостей, И молодежь минувших дней За нею буйно волочилась — А я гордился меж друзей Подругой ветреной моей.
IV.
Но я отстал от их союза И вдаль бежал… она за мной. Как часто ласковая Муза Мне услаждала путь немой Волшебством тайного рассказа! Как часто, по скалам Кавказа, Она Ленорой, при луне, Со мной скакала на коне! Как часто по брегам Тавриды Она меня во мгле ночной Водила слушать шум морской, Немолчный шепот Нереиды, Глубокий, вечный хор валов, Хвалебный гимн отцу миров.
V.
И, позабыв столицы дальной И блеск и шумные пиры, В глуши Молдавии печальной Она смиренные шатры Племен бродящих посещала, И между ими одичала, И позабыла речь богов Для скудных, странных языков, Для песен степи ей любезной… Вдруг изменилось всё кругом: И вот она в саду моем Явилась барышней уездной, С печальной думою в очах, С французской книжкою в руках.
VI.
И ныне Музу я впервые На светский раут (44) привожу; На прелести ее степные С ревнивой робостью гляжу. Сквозь тесный ряд аристократов, Военных франтов, дипломатов, И гордых дам она скользит; Вот села тихо и глядит, Любуясь шумной теснотою, Мельканьем платьев и речей, Явленьем медленным гостей Перед хозяйкой молодою, И темной рамою мужчин Вкруг дам как около картин.
VII.
Ей нравится порядок стройный Олигархических бесед, И холод гордости спокойной, И эта смесь чинов и лет. Но это кто в толпе избранной Стоит безмолвный и туманный? Для всех он кажется чужим. Мелькают лица перед ним, Как ряд докучных привидений. Что, сплин иль страждущая спесь В его лице? Зачем он здесь? Кто он таков? Ужель Евгений? Ужели он?.. Так, точно он. — Давно ли к нам он занесен?
VIII.
Всё тот же он, иль усмирился? Иль корчит так же чудака? Скажите, чем он возвратился? Что нам представит он пока? Чем ныне явится? Мельмотом, Космополитом, патриотом, Гарольдом, квакером, ханжой, Иль маской щегольнет иной, Иль просто будет добрый малой, Как вы да я, как целый свет? По крайне мере мой совет: Отстать от моды обветшалой. Довольно он морочил свет… — Знаком он вам? — И да и нет.
IX.
— Зачем же так неблагосклонно Вы отзываетесь о нем? За то ль, что мы неугомонно Хлопочем, судим обо всем, Что пылких душ неосторожность Самолюбивую ничтожность Иль оскорбляет иль смешит, Что ум, любя простор, теснит, Что слишком часто разговоры Принять мы рады за дела, Что глупость ветрена и зла, Что важным людям важны вздоры, И что посредственность одна Нам по плечу и не странна?
X.
Блажен, кто с молоду был молод, Блажен, кто во-время созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто славы, денег и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N. N. прекрасный человек.
XI.
Но грустно думать, что напрасно Была нам молодость дана, Что изменяли ей всечасно, Что обманула нас она; Что наши лучшие желанья, Что наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой, Как листья осенью гнилой. Несносно видеть пред собою Одних обедов длинный ряд, Глядеть на жизнь как на обряд, И вслед за чинною толпой Идти, не разделяя с ней Ни общих мнений, ни страстей.
XII.
Предметом став суждений шумных, Несносно (согласитесь в том) Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком, Или печальным сумасбродом, Иль даже Демоном моим. Онегин (вновь займуся им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в бездействии досуга Без службы, без жены, без дел, Ничем заняться не умел.
XIII.
Им овладело беспокойство, Охота к перемене мест (Весьма мучительное свойство, Немногих добровольный крест). Оставил он свое селенье, Лесов и нив уединенье, Где окровавленная тень Ему являлась каждый день, И начал странствия без цели, Доступный чувству одному; И путешествия ему, Как всё на свете, надоели; Он возвратился и попал, Как Чацкий, с корабля на бал.
XIV.
Но вот толпа заколебалась, По зале шепот пробежал… К хозяйке дама приближалась, За нею важный генерал. Она была нетороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей… Всё тихо, просто было в ней, Она казалась верный снимок Du comme il faut… (Шишков, прости: Не знаю, как перевести.)
XV.
К ней дамы подвигались ближе; Старушки улыбались ей; Мужчины кланялися ниже, Ловили взор ее очей; Девицы проходили тише Пред ней по зале: и всех выше И нос и плечи подымал Вошедший с нею генерал. Никто б не мог ее прекрасной Назвать; но с головы до ног Никто бы в ней найти не мог Того, что модой самовластной В высоком лондонском кругу Зовется vulgar. (Не могу…
XVI.
Люблю я очень это слово, Но не могу перевести; Оно у нас покамест ново, И вряд ли быть ему в чести. Оно б годилось в эпиграмме…) Но обращаюсь к нашей даме. Беспечной прелестью мила, Она сидела у стола С блестящей Ниной Воронскою, Сей Клеопатрою Невы; И верно б согласились вы, Что Нина мраморной красою Затмить соседку не могла, Хоть ослепительна была.
XVII.
“Ужели, — думает Евгений, — Ужель она? Но точно… Нет… Как! из глуши степных селений…” И неотвязчивый лорнет Он обращает поминутно На ту, чей вид напомнил смутно Ему забытые черты. “Скажи мне, князь, не знаешь ты, Кто там в малиновом берете С послом испанским говорит?” Князь на Онегина глядит. — Ага! давно ж ты не был в свете. Постой, тебя представлю я. — “Да кто ж она?” — Жена моя. —
XVIII.
“Так ты женат! не знал я ране! Давно ли?” — Около двух лет. — “На ком?” — На Лариной. — “Татьяне!” — Ты ей знаком? -“Я им сосед”. — О, так пойдем же. — Князь подходит К своей жене и ей подводит Родню и друга своего. Княгиня смотрит на него… И что ей душу не смутило, Как сильно ни была она Удивлена, поражена, Но ей ничто не изменило: В ней сохранился тот же тон, Был также тих ее поклон.
XIX.
Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась, Иль стала вдруг бледна, красна… У ней и бровь не шевельнулась; Не сжала даже губ она. Хоть он глядел нельзя прилежней, Но и следов Татьяны прежней Не мог Онегин обрести. С ней речь хотел он завести И — и не мог. Она спросила, Давно ль он здесь, откуда он И не из их ли уж сторон? Потом к супругу обратила Усталый взгляд; скользнула вон… И недвижим остался он.
XX.
Ужель та самая Татьяна, Которой он наедине, В начале нашего романа, В глухой, далекой стороне, В благом пылу нравоученья Читал когда-то наставленья, Та, от которой он хранит Письмо, где сердце говорит, Где всё наруже, всё на воле, Та девочка… иль это сон?.. Та девочка, которой он Пренебрегал в смиренной доле, Ужели с ним сейчас была Так равнодушна, так смела?
XXI.
Он оставляет раут тесный, Домой задумчив едет он; Мечтой то грустной, то прелестной Его встревожен поздний сон. Проснулся он; ему приносят Письмо: князь N. покорно просит Его на вечер. “Боже! к ней!.. О, буду, буду!” и скорей Марает он ответ учтивый. Что с ним? в каком он странном сне! Что шевельнулось в глубине Души холодной и ленивой? Досада? суетность? иль вновь Забота юности — любовь?
XXII.
Онегин вновь часы считает, Вновь не дождется дню конца. Но десять бьет; он выезжает, Он полетел, он у крыльца, Он с трепетом к княгине входит; Татьяну он одну находит, И вместе несколько минут Они сидят. Слова нейдут Из уст Онегина. Угрюмый, Неловкий, он едва, едва Ей отвечает. Голова Его полна упрямой думой. Упрямо смотрит он: она Сидит покойна и вольна.
XXIII.
Приходит муж. Он прерывает Сей неприятный tкte-а-tкte; С Онегиным он вспоминает Проказы, шутки прежних лет. Они смеются. Входят гости. Вот крупной солью светской злости Стал оживляться разговор; Перед хозяйкой легкий вздор Мелькал без глупого жеманства, И прерывал его меж тем Разумный толк без пошлых тем, Без вечных истин, без педанства, И не пугал ничьих ушей Свободной живостью своей.
XXIV.
Тут был однако цвет столицы, И знать и моды образцы, Везде встречаемые лицы, Необходимые глупцы; Тут были дамы пожилые В чепцах и розах, с виду злые; Тут было несколько девиц, Не улыбающихся лиц; Тут был посланник, говоривший О государственных делах; Тут был в душистых сединах Старик, по-старому шутивший: Отменно тонко и умно, Что нынче несколько смешно.
XXV.
Тут был на эпиграммы падкий На всё сердитый господин: На чай хозяйский слишком сладкий, На плоскость дам, на тон мужчин, На толки про роман туманный, На вензель, двум сестрицам данный, На ложь журналов, на войну, На снег и на свою жену.
………………………………… ………………………………… ………………………………… ………………………………… …………………………………
XXVI.
Тут был Проласов, заслуживший Известность низостью души, Во всех альбомах притупивший, St.-Priest, твои карандаши; В дверях другой диктатор бальный Стоял картинкою журнальной, Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим, И путешественник залётный, Перекрахмаленный нахал, В гостях улыбку возбуждал Своей осанкою заботной, И молча обмененный взор Ему был общий приговор.
XXVII.
Но мой Онегин вечер целый Татьяной занят был одной, Не этой девочкой несмелой, Влюбленной, бедной и простой, Но равнодушною княгиней, Но неприступною богиней Роскошной, царственной Невы. О люди! все похожи вы На прародительницу Эву: Что вам дано, то не влечет; Вас непрестанно змий зовет К себе, к таинственному древу: Запретный плод вам подавай, А без того вам рай не рай.
XXVIII.
Как изменилася Татьяна! Как твердо в роль свою вошла! Как утеснительного сана Приемы скоро приняла! Кто б смел искать девчонки нежной В сей величавой, в сей небрежной Законодательнице зал? И он ей сердце волновал! Об нем она во мраке ночи, Пока Морфей не прилетит, Бывало, девственно грустит, К луне подъемлет томны очи, Мечтая с ним когда-нибудь Свершить смиренный жизни путь!
XXIX.
Любви все возрасты покорны; Но юным, девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как бури вешние полям: В дожде страстей они свежеют, И обновляются, и зреют — И жизнь могущая дает И пышный цвет и сладкий плод. Но в возраст поздний и бесплодный, На повороте наших лет, Печален страсти мертвый след: Так бури осени холодной В болото обращают луг И обнажают лес вокруг.
XXX.
Сомненья нет: увы! Евгений В Татьяну как дитя влюблен; В тоске любовных помышлений И день и ночь проводит он. Ума не внемля строгим пеням, К ее крыльцу, стеклянным сеням Он подъезжает каждый день; За ней он гонится как тень; Он счастлив, если ей накинет Боа пушистый на плечо, Или коснется горячо Ее руки, или раздвинет Пред нею пестрый полк ливрей, Или платок подымет ей.
XXXI.
Она его не замечает, Как он ни бейся, хоть умри. Свободно дома принимает, В гостях с ним молвит слова три, Порой одним поклоном встретит, Порою вовсе не заметит: Кокетства в ней ни капли нет — Его не терпит высший свет. Бледнеть Онегин начинает: Ей иль не видно, иль не жаль; Онегин сохнет, и едва ль Уж не чахоткою страдает. Все шлют Онегина к врачам, Те хором шлют его к водам.
XXXII.
А он не едет; он заране Писать ко прадедам готов О скорой встрече; а Татьяне И дела нет (их пол таков); А он упрям, отстать не хочет, Еще надеется, хлопочет; Смелей здорового, больной Княгине слабою рукой Он пишет страстное посланье. Хоть толку мало вообще Он в письмах видел не вотще; Но, знать, сердечное страданье Уже пришло ему невмочь. Вот вам письмо его точь-в-точь.
Письмо Онегина к Татьяне
Предвижу всё: вас оскорбит Печальной тайны объясненье. Какое горькое презренье Ваш гордый взгляд изобразит! Чего хочу? с какою целью Открою душу вам свою? Какому злобному веселью, Быть может, повод подаю!
Случайно вас когда-то встретя, В вас искру нежности заметя, Я ей поверить не посмел: Привычке милой не дал ходу; Свою постылую свободу Я потерять не захотел. Еще одно нас разлучило… Несчастной жертвой Ленской пал… Ото всего, что сердцу мило, Тогда я сердце оторвал; Чужой для всех, ничем не связан, Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!
Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вам долго, понимать Душой всё ваше совершенство, Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
И я лишен того: для вас Тащусь повсюду наудачу; Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни. И так уж тягостны они. Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я…
Боюсь: в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи хитрости презренной — И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать — и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени, И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени, Всё, всё, что выразить бы мог. А между тем притворным хладом Вооружать и речь и взор, Вести спокойный разговор, Глядеть на вас веселым взглядом!..
Но так и быть: я сам себе Противиться не в силах боле; Всё решено: я в вашей воле, И предаюсь моей судьбе.
XXXIII.
Ответа нет. Он вновь посланье: Второму, третьему письму Ответа нет. В одно собранье Он едет; лишь вошел… ему Она навстречу. Как сурова! Его не видят, с ним ни слова; У! как теперь окружена Крещенским холодом она! Как удержать негодованье Уста упрямые хотят! Вперил Онегин зоркий взгляд: Где, где смятенье, состраданье? Где пятна слез?.. Их нет, их нет! На сем лице лишь гнева след…
XXXIV.
Да, может быть, боязни тайной, Чтоб муж иль свет не угадал Проказы, слабости случайной… Всего, что мой Онегин знал… Надежды нет! Он уезжает, Свое безумство проклинает — И, в нем глубоко погружен, От света вновь отрекся он. И в молчаливом кабинете Ему припомнилась пора, Когда жестокая хандра За ним гналася в шумном свете, Поймала, за ворот взяла И в темный угол заперла.
XXXV.
Стал вновь читать он без разбора. Прочел он Гиббона, Руссо, Манзони, Гердера, Шамфора, Madame de Staлl, Биша, Тиссо, Прочел скептического Беля, Прочел творенья Фонтенеля, Прочел из наших кой-кого, Не отвергая ничего: И альманахи, и журналы, Где поученья нам твердят, Где нынче так меня бранят, А где такие мадригалы Себе встречал я иногда: E sempre bene, господа.
XXXVI.
И что ж? Глаза его читали, Но мысли были далеко; Мечты, желания, печали Теснились в душу глубоко. Он меж печатными строками Читал духовными глазами Другие строки. В них-то он Был совершенно углублен. То были тайные преданья Сердечной, темной старины, Ни с чем не связанные сны, Угрозы, толки, предсказанья, Иль длинной сказки вздор живой, Иль письмы девы молодой.
XXXVII.
И постепенно в усыпленье И чувств и дум впадает он, А перед ним Воображенье Свой пестрый мечет фараон. То видит он: на талом снеге, Как-будто спящий на ночлеге, Недвижим юноша лежит, И слышит голос: что ж? убит. То видит он врагов забвенных, Клеветников, и трусов злых, И рой изменниц молодых, И круг товарищей презренных, То сельский дом — и у окна Сидит она… и всё она!
XXXVIII.
Он так привык теряться в этом, Что чуть с ума не своротил, Или не сделался поэтом. Признаться: то-то б одолжил! А точно: силой магнетизма Стихов российских механизма Едва в то время не постиг Мой бестолковый ученик. Как походил он на поэта, Когда в углу сидел один, И перед ним пылал камин, И он мурлыкал: Benedetta Иль Idol mio и ронял В огонь то туфлю, то журнал.
XXXIX.
Дни мчались; в воздухе нагретом Уж разрешалася зима; И он не сделался поэтом, Не умер, не сошел с ума. Весна живит его: впервые Свои покои запертые, Где зимовал он как сурок, Двойные окны, камелек Он ясным утром оставляет, Несется вдоль Невы в санях. На синих, иссеченных льдах Играет солнце; грязно тает На улицах разрытый снег. Куда по нем свой быстрый бег
XL.
Стремит Онегин? Вы заране Уж угадали; точно так: Примчался к ней, к своей Татьяне Мой неисправленный чудак. Идет, на мертвеца похожий. Нет ни одной души в прихожей. Он в залу; дальше: никого. Дверь отворил он. Что ж его С такою силой поражает? Княгиня перед ним, одна, Сидит, не убрана, бледна, Письмо какое-то читает И тихо слезы льет рекой, Опершись на руку щекой.
XLI.
О, кто б немых ее страданий В сей быстрый миг не прочитал! Кто прежней Тани, бедной Тани Теперь в княгине б не узнал! В тоске безумных сожалений К ее ногам упал Евгений; Она вздрогнула и молчит, И на Онегина глядит Без удивления, без гнева… Его больной, угасший взор, Молящий вид, немой укор, Ей внятно всё. Простая дева, С мечтами, сердцем прежних дней, Теперь опять воскресла в ней.
XLII.
Она его не подымает И, не сводя с него очей, От жадных уст не отымает Бесчувственной руки своей… О чем теперь ее мечтанье? Проходит долгое молчанье, И тихо наконец она: “Довольно, встаньте. Я должна Вам объясниться откровенно. Онегин, помните ль тот час, Когда в саду, в аллее нас Судьба свела, и так смиренно Урок ваш выслушала я? Сегодня очередь моя.
XLIII.
“Онегин, я тогда моложе, Я лучше, кажется, была, И я любила вас; и что же? Что в сердце вашем я нашла? Какой ответ? одну суровость. Не правда ль? Вам была не новость Смиренной девочки любовь? И нынче — боже — стынет кровь, Как только вспомню взгляд холодный И эту проповедь… Но вас Я не виню: в тот страшный час Вы поступили благородно. Вы были правы предо мной: Я благодарна всей душой…
XLIV.
“Тогда — не правда ли? — в пустыне, Вдали от суетной молвы, Я вам не нравилась… Что ж ныне Меня преследуете вы? Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете Теперь являться я должна; Что я богата и знатна, Что муж в сраженьях изувечен, Что нас за то ласкает двор? Не потому ль, что мой позор Теперь бы всеми был замечен И мог бы в обществе принесть Вам соблазнительную честь?
XLV.
“Я плачу… если вашей Тани Вы не забыли до сих пор, То знайте: колкость вашей брани, Холодный, строгий разговор, Когда б в моей лишь было власти, Я предпочла б обидной страсти И этим письмам и слезам. К моим младенческим мечтам Тогда имели вы хоть жалость, Хоть уважение к летам… А нынче! — что к моим ногам Вас привело? какая малость! Как с вашим сердцем и умом Быть чувства мелкого рабом?
XLVI.
“А мне, Онегин, пышность эта, Постылой жизни мишура, Мои успехи в вихре света, Мой модный дом и вечера, Что в них? Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада, Весь этот блеск, и шум, и чад За полку книг, за дикий сад, За наше бедное жилище, За те места, где в первый раз, Онегин, встретила я вас, Да за смиренное кладбище, Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей…
XLVII.
“А счастье было так возможно, Так близко!.. Но судьба моя Уж решена. Неосторожно, Быть может, поступила я: Меня с слезами заклинаний Молила мать; для бедной Тани Все были жребии равны… Я вышла замуж. Вы должны, Я вас прошу, меня оставить; Я знаю: в вашем сердце есть И гордость, и прямая честь. Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана; Я буду век ему верна”.
XLVIII.
Она ушла. Стоит Евгений, Как будто громом поражен. В какую бурю ощущений Теперь он сердцем погружен! Но шпор незапный звон раздался, И муж Татьянин показался, И здесь героя моего, В минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставим, Надолго… навсегда… За ним Довольно мы путем одним Бродили по свету. Поздравим Друг друга с берегом. Ура! Давно б (не правда ли?) пора!
XLIX.
Кто б ни был ты, о мой читатель, Друг, недруг, я хочу с тобой Расстаться нынче как приятель. Прости. Чего бы ты за мной Здесь ни искал в строфах небрежных, Воспоминаний ли мятежных, Отдохновенья от трудов, Живых картин, иль острых слов, Иль грамматических ошибок, Дай бог, чтоб в этой книжке ты Для развлеченья, для мечты, Для сердца, для журнальных сшибок Хотя крупицу смог найти. За сим расстанемся, прости!
L.
Прости ж и ты, мой спутник странный, И ты, мой верный Идеал, И ты, живой и постоянный, Хоть малый труд. Я с вами знал Всё, что завидно для поэта: Забвенье жизни в бурях света, Беседу сладкую друзей. Промчалось много, много дней С тех пор, как юная Татьяна И с ней Онегин в смутном сне Явилися впервые мне — И даль свободного романа Я сквозь магический кристалл Еще неясно различал.
LI.
Но те, которым в дружной встрече Я строфы первые читал… Иных уж нет, а те далече, Как Сади некогда сказал. Без них Онегин дорисован. А та, с которой образован Татьяны милый Идеал… О много, много Рок отъял! Блажен, кто праздник Жизни рано Оставил, не допив до дна Бокала полного вина, Кто не дочел Ее романа И вдруг умел расстаться с ним, Как я с Онегиным моим.
Конец.
ОТРЫВКИ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА
Последняя глава “Евгения Онегина” издана была особо, со следующим предисловием:
“Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей было описано путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цыфром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить, вместо девятого нумера, осьмой над последнею главою Евгения Онегина, и пожертвовать одною из окончательных строф:
Пора: перо покоя просит; Я девять песен написал; На берег радостный выносит Мою ладью девятый вал — Хвала вам, девяти Каменам, и проч.”
П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть, и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. — Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф.
Е.Онегин из Москвы едет в Нижний Новгород:
… … … . перед ним Макарьев суетно хлопочет, Кипит обилием своим. Сюда жемчуг привез индеец, Поддельны вина европеец, Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей, Помещик — спелых дочерей, А дочки — прошлогодни моды. Всяк суетится, лжет за двух, И всюду меркантильный дух.
*
Тоска!..
Онегин едет в Астрахань и оттуда на Кавказ.
Он видит, Терек своенравный Крутые роет берега; Пред ним парит орел державный, Стоит олень, склонив рога; Верблюд лежит в тени утеса, В лугах несется конь черкеса, И вкруг кочующих шатров Пасутся овцы калмыков, Вдали — кавказские громады: К ним путь открыт. Пробилась брань За их естественную грань, Чрез их опасные преграды; Брега Арагвы и Куры Узрели русские шатры.
*
Уже пустыни сторож вечный, Стесненный холмами вокруг, Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук, Машук, податель струй целебных; Вокруг ручьев его волшебных Больных теснится бледный рой; Кто жертва чести боевой, Кто Почечуя, кто Киприды; Страдалец мыслит жизни нить В волных чудесных укрепить, Кокетка злых годов обиды На дне оставить, а старик Помолодеть — хотя на миг.
*
Питая горьки размышленья, Среди печальной их семьи, Онегин взором сожаленья Глядит на дымные струи И мыслит, грустью отуманен: Зачем я пулей в грудь не ранен? Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? — ах, создатель! Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать? тоска, тоска!..
Онегин посещает потом Тавриду:
Воображенью край священный: С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат, Там пел Мицкевич вдохновенный И, посреди прибрежных скал, Свою Литву воспоминал.
*
Прекрасны вы, брега Тавриды, Когда вас видишь с корабля При свете утренней Киприды, Как вас впервой увидел я; Вы мне предстали в блеске брачном: На небе синем и прозрачном Сияли груды ваших гор, Долин, деревьев, сёл узор Разостлан был передо мною. А там, меж хижинок татар… Какой во мне проснулся жар! Какой волшебною тоскою Стеснялась пламенный грудь! Но, Муза! прошлое забудь.
*
Какие б чувства не таились Тогда во мне — теперь их нет: Они прошли иль изменились… Мир вам, тревоги прошлых лет! В ту пору мне казались нужны Пустыни, волн края жемчужны, И моря шум, и груды скал, И гордой девы идеал, И безыменные страданья… Другие дни, другие сны; Смирились вы, моей весны Высокопарные мечтанья, И в поэтический бокал Воды я много подмешал.
*
Иные мне нужны картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи — Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых; Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака. Мой идеал теперь — хозяйка. Мои желания -покой, Да щей горшок, да сам большой.
*
Порой дождливою намедни Я, завернув на скотный двор… Тьфу! прозаические бредни, Фламандской школы пестрый сор! Таков ли был я, расцветая? Скажи, Фонтан Бахчисарая! Такие ль мысли мне на ум Навел твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Зарему я воображал… Средь пышных, опустелых зал, Спустя три года, вслед за мною, Скитаясь в той же стороне, Онегин вспомнил обо мне.
*
Я жил тогда в Одессе пыльной… Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильной Свои подъемлет паруса; Там всё Европой дышит, веет, Всё блещет Югом и пестреет Разнообразностью живой. Язык Италии златой Звучит по улице веселой, Где ходит гордый славянин, Француз, испанец, армянин, И грек, и молдаван тяжелый, И сын египетской земли, Корсар в отставке, Морали.
*
Одессу звучными стихами Наш друг Туманский описал, Но он пристрастными глазами В то время на нее взирал. Приехав, он прямым поэтом Пошел бродить с своим лорнетом Один над морем — и потом Очаровательным пером Сады одесские прославил. Всё хорошо, но дело в том, Что степь нагая там кругом; Кой-где недавный труд заставил Младые ветви в знойный день Давать насильственную тень.
*
А где, бишь, мой рассказ несвязный? В Одессе пыльной, я сказал. Я б мог сказать: в Одессе грязной — И тут бы, право, не солгал. В году недель пять-шесть Одесса, По воле бурного Зевеса, Потоплена, запружена, В густой грязи погружена. Все домы на аршин загрязнут, Лишь на ходулях пешеход По улице дерзает вброд; Кареты, люди тонут, вязнут, И в дрожках вол, рога склоняя, Сменяет хилого коня.
*
Но уж дробит каменья молот, И скоро звонкой мостовой Покроется спасенный город, Как будто кованой броней. Однако в сей Одессе влажной Еще есть недостаток важный; Чего б вы думали? — воды. Потребны тяжкие труды… Что ж? это небольшое горе, Особенно, когда вино Без пошлины привезено. Но солнце южное, но море… Чего ж вам более, друзья? Благословенные края!
*
Бывало, пушка зоревая Лишь только грянет с корабля, С крутого берега сбегая, Уж к морю отправляюсь я. Потом за трубкой раскаленной, Волной соленой оживленный, Как мусульман в своем раю, С восточной гущей кофе пью. Иду гулять. Уж благосклонный Открыт Casino; чашек звон Там раздается; на балкон Маркёр выходит полусонный С метлой в руках, и у крыльца Уже сошлися два купца.
*
Глядишь — и площадь запестрела, Всё оживилось; здесь и там Бегут за делом и без дела, Однако больше по делам. Дитя расчета и отваги, Идет купец взглянуть на флаги, Проведать, шлют ли небеса Ему знакомы паруса. Какие новые товары Вступили нынче в карантин? Пришли ли бочки жданных вин? И что чума? и где пожары? И нет ли голода, войны Или подобной новизны?
*
Но мы, ребята без печали, Среди заботливых купцов Мы только устриц ожидали От цареградских берегов. Что устрицы? пришли! О радость! Летит обжорливая младость Глотать из раковин морских Затворниц жирных и живых, Слегка обрызнутых лимоном. Шум, споры — легкое вино Из погребов принесено На стол услужливым Отоном*;
*
Часы летят, а грозный счет Меж тем невидимо растет. Но уж темнеет вечер синий, Пора нам в Оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень — Орфей. Не внемля критике суровой, Он вечно тот же, вечно новый, Он звуки льет — они кипят, Они текут, они горят, Как поцелуи молодые, Все в неге, в пламени любви, Как зашипевшего Аи Струя и брызги золотые… Но, господа, позволено ль С вином равнять do-re-mi-sol?
*
А только ль там очарований? А разыскательный лорнет? А закулисные свиданья? А prima dona? а балет? А ложа, где, красой блистая, Негоциантка молодая, Самолюбива и томна, Толпой рабов окружена? Она и внемлет и не внемлет И каватине, и мольбам, И шутке с лестью пополам… А муж — в углу за нею дремлет, Впросонках фора закричит, Зевнет — и снова захрапит.
*
Финал гремит; пустеет зала; Шумя, торопится разъезд; Толпа на площадь побежала При блеске фонарей и звезд, Сыны Авзонии счастливой Слегка поют мотив игривый, Его невольно затвердив, А мы ревем речитатив. Но поздно. Тихо спит Одесса; И бездыханна и тепла Немая ночь. Луна взошла, Прозрачно-легкая завеса Объемлет небо. Всё молчит; Лишь море Черное шумит.
*
Итак, я жил тогда в Одессе…
* известный ресторатор в Одессе
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
Расшифровка:
<1>
Вл<аститель> слабый и лукавый Плешивый щеголь враг труда Нечаянно пригретый славой Над нами ц<арство>вал тогда
<2>
Его мы очень смирным знали Когда ненаши повара Орла двуглавого щипали У Б<онапартова> шатра
<3>
Гроза 12 года Настала — кто тут нам помог? Остервение народа Б<арклай>, зима иль р<усский> б<ог>
<4>
Но бог помог — стал ропот ниже И скоро силою вещей Мы очутилися в П<ариже> А р<усский> ц<арь> главой ц<арей>
<5>
И чем жирнее чем тяжеле О р<усский> глупый наш н<арод> Скажи зачем ты в самом деле
<6>
Авось, о Шиболет народный Тебе б я оду посвятил Но стихоплет великородный Меня уже предупредил
…………………………………
Моря достались Албиону
<7>
Авось аренды забывая Ханжа запрется в монастырь Авось по манью <Николая> Семействам возвратит <Сибирь>
…………………………………
Авось дороги нам исправят
<8>
Сей муж судьбы, сей странник бранный Пред кем унизились ц<ари> Сей всадник Папою венчанный Исчезнувший как тень зари
…………………………………
Измучен казнию покоя
<9>
Тряслися грозно Пиренеи — Волкан Неаполя пылал Безрукий князь друзьям Мореи Из К<ишинева> уж мигал
…………………………………
Кинжал Л<?> тень Б<?>
<10>
Я всех уйму с моим народом Наш ц<арь> в конгрессе говорил А про тебя и в ус не дует Ты А<лександровский> холоп
…………………………………
<11>
Потешный полк Петра Титана Дружина старых усачей Предавших некогда <тирана> Свирепой шайке палачей
<12>
Р<оссия> присм<ирела> снова И пуще ц<арь> пошел кутить Но искра пламени иного Уже издавна может быть
<13>
У них свои бывали сходки Они за чашею вина Они за рюмкой русской водки
<14>
Витийством резким знамениты Сбирались члены сей семьи У беспокойного Никиты <У осторожного Ильи>
<15>
Друг Марса Вакха и Венеры Тут Л<унин> дерзко предлагал Свои решительные меры
<16>
Так было над Невою льдистой Но там где ранее весна Блестит над К<аменкой> тенистой
Черновики строф:
<15>
Друг Марса, Вакха и Венеры Тут Лун<ин> дерзко предлагал Свои решительные меры И вдохновенно бормотал Читал сво<и> Ноэли Пу<шкин> Мела<нхолический> Як<ушкин> Казалось молча обнажал Цареубийственный кинжал Одну Росси<ю> в мире видя Преследуя свой идеал Хромой Т<ургенев> им внимал И слово: рабс<тво> ненавидя Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крест<ьян>
<16>
Так было над Невою льдистой Не там, где ранее весна Блестит над Каменкой тенистой И над холмами Тульчина, Где Витгенштейновы дружины Днепром подмытые равнины И степи Буга облегли Дела [иные уж] пошли Там П<естель> — для тир<анов> И рать … . . набирал Холоднокровный генерал И Муравь<ев> его скло<няя> Исполнен дерзости и сил Минуты [вспышки] торопил
<17>
Сначала эти заговоры Между Лафитом и Клико Лишь были дружеские споры И не входила глубоко В сердца мятежная наука [Всё это было только] скука Безделье молодых умов Забавы взрослых шалунов Казалось Узлы к узлам [И постепенно сетью тайной] [Россия] Наш Ца<рь> дремал
ПРИМЕЧАНИЯ К “ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ” (1) Писано в Бессарабии. (2) Dandy, франт. (3) Шляпа а la Bolivar. (4) Известный ресторатор. (5) Черта охлажденного чувства, достойная Чальд-Гарольда. Балеты г. Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной. Один из наших романтических писателей находил в них гораздо больше поэзии, нежели во всей французской литературе. (6) Tout le monde sut qu’il mettait du blanc; et moi, qui n’en croyais rien, je commenзais de le croir, non seulement par l’embellissement de son teint et pour avoir trouvй des tasses de blanc sur sa toilette, mais sur ce qu’entrant un matin dans sa chambre, je le trouvai brossant ses ongles avec une petite vergette faite exprиs, ouvrage qu’il continua fiиrement devant moi. Je jugeai qu’un homme qui passe deux heures tous les matins а brosser ses onlges, peut bien passer quelques instants а remplir de blanc les creux de sa peau. (Confessions de J.J.Rousseau) Грим определил свой век: ныне во всей просвещенной Европе чистят ногти особенной щеточкой. (7) Вся сия ироническая строфа не что иное, как тонкая похвала прекрасным нашим соотечественницам. Так Буало, под видом укоризны, хвалит Лудовика XIV. Наши дамы соединяют просвещение с любезностию и строгую чистоту нравов с этою восточною прелестию, столь пленившей г-жу Сталь (См. Dix ans d’exil). (8) Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича: “Вот ночь: но не меркнут златистые полосы облак. Без звезд и без месяца вся озаряется дальность. На взморье далеком сребристые видны ветрила Чуть видных судов, как по синему небу плывущих. Сияньем бессумрачным небо ночное сияет, И пурпур заката сливается с златом востока: Как будто денница за вечером следом выводит Румяное утро. — Была то година златая, Как летние дни похищают владычество ночи; Как взор иноземца на северном небе пленяет Сиянье волшебное тени и сладкого света, Каким никогда не украшено небо полудня; Та ясность, подобная прелестям северной девы, Которой глаза голубые и алые щеки Едва отеняются русыми локон волнами. Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени; Тогда Филомела полночные песни лишь кончит И песни заводит, приветствуя день восходящий. Но поздно; повеяла свежесть на невские тундры; Роса опустилась; … … … … … … … … Вот полночь: шумевшая вечером тысячью весел, Нева не колыхнет; разъехались гости градские; Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, все тихо; Лишь изредка гул от мостов пробежит над водою, Лишь крик протяженный из дальней промчится деревни, Где в ночь окликается ратная стража со стражей. Всё спит … … … … … … … … … … . . (9) Въявь богиню благосклонну Зрит восторженный пиит, Что проводит ночь бессонну, Опершися на гранит. (Муравьев. Богине Невы) (10) Писано в Одессе. (11) См. первое издание Евгения Онегина. (12) Из первой части Днепровской русалки. (13) Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами. (14) Грандисон и Ловлас, герои двух славных романов. (15) Si j’avais la folie de croire encore au bonheur, je le chercherais dans l’habitude (Шатобриан). (16) “Бедный Йорик” — восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.) (17) В прежнем издании, вместо домой летят, было ошибкою напечатано зимой летят (что не имело никакого смысла). Критики, того не разобрав, находили анахронизм в следующих строфах. Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю. (18) Юлия Вольмар, Новая Элоиза. Малек-Адель, герой посредственного романа M-me Cottin. Густав де Линар, герой прелестной повести баронессы Крюднер. (19) Вампир, повесть, неправильно приписанная лорду Байрону. Мельмот, гениальное произведение Матюрина. Jean Sbogar, известный роман Карла Нодье. (20) Lasciate ogni speranza voi ch’entrate. [Оставьте всякую надежду, вы, сюда входящие.] Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха. (21) Журнал, некогда издаваемый покойным А. Измайловым довольно неисправно. Издатель однажды печатно извинялся перед публикою тем, что он на праздниках гулял. (22) Е. А. Баратынский. (23) В журналах удивлялись, как можно было назвать девою простую крестьянку, между тем как благородные барышни, немного ниже, названы девчонками. (24) “Это значит”, замечает один из наших критиков, “что мальчишки катаются на коньках”. Справедливо. (25) В лета красные мои Поэтический Аи Нравился мне пеной шумной, Сим подобием любви Или юности безумной, и проч. (Послание к Л. П.) (26) Август Лафонтен, автор множества семейственных романов. (27) Смотри “Первый снег”, стихотворение князя Вяземского. (28) См. описания финляндской зимы в “Эде” Баратынского. (29) Зовет кот кошурку В печурку спать Предвещание свадьбы; первая песня предвещает смерть. (30) Таким образом узнают имя будущего жениха. (31) В журналах осуждали слова хлоп, молвь и топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские. “Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ” (Сказка о Бове Королевиче). Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипения: Он шип пустил по-змеиному. (Древние русские стихотворения) Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка. (32) Один из наших критиков, кажется, находит в этих стихах непонятную для нас неблагопристойность. (33) Гадательные книги издаются у нас под фирмою Мартына Задеки, почтенного человека, не писавшего никогда гадательных книг, как замечает Б. М. Федоров. (34) Пародия известных стихов Ломоносова: Заря багряною рукою От утренних спокойных вод Выводит солнце за собою, — и проч. (35) Буянов, мой сосед,
.… … … … … … . .… … …
Пришел ко мне вчера с небритыми усами, Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком… (Опасный сосед) (36) Наши критики, верные почитатели прекрасного пола, сильно осуждали неприличие сего стиха. (37) Парижский ресторатор. (38) Стих Грибоедова. (39) Славный ружейный мастер. (40) В первом издании шестая глава оканчивалась следующим образом:
А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, В мой угол чаще прилетай, Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь И наконец окаменеть В мертвящем упоеньи света, Среди бездушных гордецов, Среди блистательных глупцов,
XLVII.
Среди лукавых, малодушных, Шальных, балованных детей, Злодеев и смешных и скучных, Тупых, привязчивых судей, Среди кокеток богомольных, Среди холопьев добровольных, Среди вседневных, модных сцен, Учтивых, ласковых измен, Среди холодных приговоров Жестокосердой суеты, Среди досадной пустоты Расчетов, дум и разговоров, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья.
(41) Левшин, автор многих сочинений по части хозяйственной. (42) Дороги наши — сад для глаз: Деревья, с дерном вал, канавы; Работы много, много славы, Да жаль, проезда нет подчас. С деревьев, на часах стоящих, Проезжим мало барыша; Дорога, скажешь, хороша — И вспомнишь стих: для проходящих! Свободна русская езда В двух только случаях: когда Наш Мак-Адам или Мак-Ева Зима свершит, треща от гнева, Опустошительный набег, Путь окует чугуном льдистым, И запорошит ранний снег Следы ее песком пушистым. Или когда поля проймет Такая знойная засуха, Что через лужу может вброд Пройти, глаза зажмуря, муха. (“Станция”. Князь Вяземский.) (43) Сравнение, заимствованное у К**, столь известного игривостью воображения. К… рассказывал, что, будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, он ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом из тележки, стучала по верстам, как по частоколу. (44) Rout, вечернее собрание без танцев, собственно значит толпа.
ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ
ГЛАВА 1. — Quel est cet homme? — Ha, c’est un bien grand talent, il fait de sa voix tout ce qu’il veut. — Il devrait bien, madame, s’en faire une culotte.
Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его. Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем. Не смотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться: кроме права ставить винительный падеж вместо родительного и еще кой-каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем) — как бы то ни было, не смотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвратиться ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь новинького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? — красавица его покупает себе альбом в английском магазине и ждет уж элегии. Придет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле: тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще цветы ремесла! Каковы же должны быть невзгоды? Чарский признавался, что приветствия, запросы, альбомы и мальчишки так ему надоели, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь грубости. Чарский употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище. Он избегал общества своей братьи литераторов, и предпочитал им светских людей, даже самых пустых. Разговор его был самый пошлый и никогда не касался литературы. В своей одежде он всегда наблюдал самую последнюю моду с робостию и суеверием молодого москвича, в первый раз отроду приехавшего в Петербург. В кабинете его, убранном как дамская спальня, ничто не напоминало писателя; книги не валялись по столам и под столами; диван не был обрызган чернилами; не было такого беспорядка, который обличает присутствие Музы и отсутствие метлы и щетки. Чарский был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках. Трудно поверить до каких мелочей мог доходить человек, одаренный впрочем талантом и душою. Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни. Он вел жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах, и на всяком званом вечере был так же неизбежим, как резановское мороженое. Однако ж он был поэт и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете, и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего-нибудь новинького? Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами, и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко ложатся под перо ваше, и звучн<ые> рифм<ы> бегут на встречу стройной мысли. Чарский погружен был душою в сладостное забвение… и свет, и мнения света, и его собственные причуды для него не существовали. — Он писал стихи. Вдруг дверь его кабинета скрыпнула и незнакомая голова показалась. Чарский вздрогнул и нахмурился. — Кто там? — спросил он с досадою, проклиная в душе своих слуг, никогда не сидевших в передней. Незнакомец вошел. Он был высокого росту — худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые желтосмуглые щеки, обличали в нем иностранца. На нем был черный фрак, побелевший уже по швам; панталоны летние (хотя на дворе стояла уже глубокая осень); под истертым черным галстуком на желтоватой манишке блестел фальшивый алмаз; шершавая шляпа, казалось, видала и вёдро и ненастье. Встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе — за политического заговорщика; в передней — за шарлатана, торгующего элексирами и мышьяком. — Что вам надобно? — спросил его Чарский на французском языке. — Signor, -отвечал иностранец с низкими поклонами, — Lei voglia perdonarmi s<e>…. Чарский не предложил ему стула и встал сам, разговор продолжался на италианском языке. — Я неаполитанский художник, — говорил незнакомый, -обстоятельства принудили меня оставить отечество; я приехал в Россию в надежде на свой талант. Чарский подумал, что неаполитанец собирается дать несколько концертов на виолончеле, и развозит по домам свои билеты. Он уже хотел вручить ему свои двадцать пять рублей и скорее от него избавиться, но незнакомец прибавил: — Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату, и введете меня в дома, в которые сами имеете доступ. Невозможно было нанести тщеславию Чарского оскорбления более чувствительного. Он спесиво взглянул на того, кто назывался его собратом. — Позвольте спросить, кто вы такой, и за кого вы меня принимаете? — спросил он, с трудом удерживая свое негодование. Неаполитанец заметил его досаду. — Signor, -отвечал он запинаясь… — ho creduto… ho sentito… la vostra Eccelenza mi perdonera… — Что вам угодно? — повторил сухо Чарский. — Я много слыхал о вашем удивительном таланте; я уверен, что здешние господа ставят за честь оказывать всевозможное покровительство такому превосходному поэту, — отвечал итальянец, — и потому осмелился к вам явиться… — Вы ошибаетесь, Signor, — прервал его Чарский. — Звание поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чорт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них. У нас нет оборванных аббатов, которых музыкант брал бы с улицы для сочинения libretto. У нас поэты не ходят пешком из дому в дом выпрашивая себе вспоможения. Впрочем вероятно вам сказали в шутку будто я великий стихотворец. Правда я когда-то написал несколько плохих эпиграмм, но слава богу с г<осподами> стихотворцами ничего общего не имею и иметь не хочу. Бедный итальянец смутился. Он поглядел вокруг себя. Картины, мраморные статуи, бронзы, дорогие игрушки, расставленные на готических этажерках, — поразили его. Он понял, что между надменным dandy, стоящим перед ним в хохлатой парчевой скуфейке, в золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью, и им, бедным кочующим артистом, в истертом галстуке, и поношенном фраке, ничего не было общего. Он проговорил несколько несвязных извинений, поклонился и хотел выдти. Жалкий вид его тронул Чарского, который, вопреки мелочам своего характера, имел сердце доброе и благородное. Он устыдился раздражительности своего самолюбия. — Куда ж вы? — сказал он итальянцу. — Постойте… Я должен был отклонить от себя незаслуженное титло <и> признаться вам, что я не поэт. Теперь поговорим о ваших делах. Я готов вам услужить, в чем только будет возможно. Вы музыкант? — Нет, eccelenza! — отвечал итальянец; — я бедный импровизатор. — Импровизатор! — вскрикнул Чарский, почувствовав всю жестокость своего обхождения. — Зачем же вы прежде не сказали, что вы импровизатор? — и Чарский сжал ему руку с чувством искреннего раскаяния. Дружеский вид его ободрил италиянца. Он простодушно разговорился о своих предположениях. Наружность его не была обманчива; ему деньги были нужны; он надеялся в России кое-как поправить свои домашние обстоятельства. Чарский выслушал его со вниманием. — Я надеюсь, — сказал он бедному художнику, — что вы будете иметь успех: здешнее общество никогда еще не слыхало импровизатора. Любопытство будет возбуждено; правда италиянский язык у нас не в употреблении, вас не поймут; но это не беда; главное — чтоб вы были в моде. — Но если у вас никто не понимает итальянского языка, — сказал призадумавшись импровизатор, -кто ж поедет меня слушать? — Поедут — не опасайтесь: иные из любопытства, другие, чтоб провести вечер как-нибудь, третьи, чтоб показать, что понимают итальянский язык; повторяю, надобно только, чтоб вы были в моде; а вы уж будете в моде, вот вам моя рука. Чарский ласково расстался с импровизатором, взяв себе его адрес, и в тот же вечер он поехал за него хлопотать.
ГЛАВА II.
Я царь, я раб, я червь, я бог. Державин.
На другой день Чарский в темном и нечистом коридоре трактира отыскивал 35-ый номер. Он остановился у двери и постучался. Вчерашний италиянец отворил ее. — Победа! — сказал ему Чарский, — ваше дело в шляпе. Княгиня дает вам свою залу — вчера на рауте я успел завербовать половину Петербурга; печатайте билеты и объявления. Ручаюсь вам, если не за триумф, то по крайней мере за барыш… — А это главное! — вскричал италиянец, изъявляя свою радость живыми движениями, свойственными южной его породе. — Я знал, что вы мне поможете. Corpo di Bacco! Вы поэт, так же, как и я; а что ни говори, поэты славные ребята! Как изъявлю вам мою благодарность? постойте… хотите ли выслушать импровизацию? — Импровизацию!.. разве вы можете обойтиться и без публики, и без музыки, и без грома рукоплесканий? — Пустое, пустое! где найти мне лучшую публику? Вы поэт, вы поймете меня лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий… Садитесь где-нибудь и задайте мне тему. Чарский сел на чамодане (из двух стульев, находившихся в тесной канурке, один был сломан, другой завален бумагами и бельем). Импровизатор взял со стола гитару — и стал перед Чарским, перебирая струны костливыми пальцами и ожидая его заказа. — Вот вам тема, — сказал ему Чарский: — поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением. Глаза итальянца засверкали — он взял несколько акордов — гордо поднял голову, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно излетели из уст его… Вот они, вольно переданные одним из наших приятелей со слов, сохранившихся в памяти Чарского.
<[Поэт идет]: открыты вежды, Но он не видит никого; А между тем за край одежды Прохожий дергает его… “Скажи: зачем без цели бродишь? Едва достиг ты высоты, И вот уж долу взор низводишь И низойти стремишься ты. На стройный мир ты смотришь смутно; Бесплодный жар тебя томит; Предмет ничтожный поминутно Тебя тревожит и манит. Стремиться к небу должен гений, Обязан истинный поэт Для вдохновенных песнопений Избрать возвышенный предмет”. — Зачем крутится ветр в овраге, Подъемлет лист и пыль несет, Когда корабль в недвижной влаге Его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен Летит орел, тяжел и страшен, На чахлый пень? Спроси его. Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона. Таков поэт: как Аквилон Что хочет, то и носит он — Орлу подобно, он летает И, не спросясь ни у кого, Как Дездемона избирает Кумир для сердца своего.>
Италиянец умолк… Чарский молчал, изумленный и растроганный. — Ну что? — спросил импровизатор. Чарский схватил его руку и сжал ее крепко. — Что? — спросил импровизатор, — каково? — Удивительно, — отвечал поэт. — Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха, и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!.. Импровизатор отвечал: — Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера, и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами размеренная стройными однообразными стопами? — Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешнею волею — тщетно я сам захотел бы это изъяснить. Однако… надобно подумать о моем первом вечере. Как вы полагаете? Какую цену можно будет назначить за билет, чтобы публике не слишком было тяжело, и чтобы я между тем не остался в накладе? Говорят, la signora Cataiani брала по 25 рублей? Цена хорошая… Неприятно было Чарскому с высоты поэзии вдруг упасть под лавку конторщика; но он очень хорошо понимал житейскую необходимость, и пустился с италиянцем в меркантильные расчеты. Италиянец при сем случае обнаружил такую дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли, что он опротивел Чарскому, который поспешил его оставить, чтобы не совсем утратить чувство восхищения, произведенное в нем блестящим импровизатором. Озабоченный италиякец не заметил этой перемены и проводил <его> по коридору и по лестнице с глубокими поклонами и уверениями в вечной благодарности.
ГЛАВА III.
Цена за билет 10 рублей; начало в 7 часов. Афишка.
Зала княгини отдана была в распоряжение импровизатору. Подмостки были сооружены; стулья расставлены в двенадцать рядов; в назначенный день, с семи часов вечера, зала была освещена, у дверей перед столиком для продажи и приема билетов сидела старая долгоносая женщина в серой шляпе с надломленными перьями, и с перстнями на всех пальцах. У подъезда стояли жандармы. Публика начала собираться. Чарский приехал из первых. Он принимал большое участие в успехе представления, и хотел видеть импровизатора, чтоб узнать, всем ли он доволен. Он нашел итальянца в боковой комнатке, с нетерпением посматривающего на часы. Итальянец одет был театрально; он был в черном с ног до головы; кружевной воротник его рубашки был откинут, голая шея своею странной белизною ярко отделялась от густой и черной бороды, волоса опущенными клоками осеняли ему лоб и брови. Всё это очень не понравилось Чарскому, которому неприятно было видеть поэта в одежде заезжего фигляра. Он после короткого разговора возвратился в залу, которая более и более наполнялась. Вскоре все ряды кресел были заняты блестящими дамами; мужчины стесненной рамою стали у подмостков, вдоль стен и за последними стульями. Музыканты с своими пульпитрами занимали обе стороны подмостков. По средине стояла на столе фарфоровая ваза. Публика была многочисленна. Все с нетерпением ожидали начала; наконец в половине осьмого музыканты засуетилися, приготовили смычки и заиграли увертюру из Танкреда. Всё уселось и примолкло -последние звуки увертюры прогремели… И импровизатор, встреченный оглушительным плеском, поднявшимся со всех сторон, с низкими поклонами приближился к самому краю подмостков. Чарский с беспокойством ожидал, какое впечатление произведет первая минута, но он заметил, что наряд, который показался ему так неприличен, не произвел того же действия на публику. Сам Чарский не нашел ничего в нем смешного, когда увидел его на подмостках, с бледным лицом, ярко освещенным множеством ламп и свечей. Плеск утих; говор умолк… Италиянец, изъясняясь на плохом французском языке, просил господ посетителей назначить несколько тем, написав их на особых бумажках. При этом неожиданном приглашении, все молча поглядели друг на друга, и никто ничего не отвечал. Италиянец, подождав не много, повторил свою просьбу робким и смиренным голосом. Чарский стоял под самыми подмостками, им овладело беспокойство; он предчувствовал, что дело без него не обойдется, и что принужден он будет написать свою тему. В самом деле, несколько дамских головок обратились к нему и стали вызывать его сперва в полголоса, потом громче, и громче. Услыша имя его, импровизатор отыскал его глазами у своих ног, и подал ему карандаш и клочок бумаги с дружескою улыбкою. Играть роль в этой комедии казалось Чарскому очень неприятно, но делать было нечего; он взял карандаш и бумагу из рук италиянца, написал несколько слов; италиянец взяв со стола вазу, сошел с подмостков, поднес ее Чарскому, который бросил в нее свою тему. Его пример подействовал; два журналиста, в качестве литераторов, почли обязанностию написать каждый по теме; секретарь неаполитанского посольства и молодой <человек>, недавно возвратившихся из путешествия, бредя о Флоренции, положили в урну свои свернутые бумажки; наконец, одна некрасивая девица, по приказанию своей матери, со слезами на глазах написала несколько строк по-италиянски, и покраснев по уши, отдала их импровизатору, между тем как дамы смотрели на нее молча, с едва заметной усмешкою. — Возвратясь на свои подмостки, импровизатор поставил урну на стол и стал вынимать бумажки одну за другой, читая каждую в слух: Семейство Ченчи. (La famiglia de<i> Cenci.) (L’ultimo giorno di Pompeїa.) Cleopatra e i suoi amanti. La primavera veduta da una prigione. Il trionfo diTasso. — Что прикажет почтенная публика? — спросил смиренный италиянец, — назначит ли мне сама один из предложенных предметов, или предоставит решить это жребию?.. — Жребий!.. — сказал один голос из толпы. — Жребий, жребий! — повторила публика. Импровизатор сошел опять с подмостков, держа в руках урну, и спросил: — Кому угодно будет вынуть тему? — Импровизатор обвел умоляющим взором первые ряды стульев. Ни одна из блестящих дам тут сидевших не тронулась. Импровизатор, не привыкший к северному равнодушию, казалось страдал… вдруг заметил он в стороне поднявшуюся ручку в белой маленькой перчатке — он с живостию оборотился и подошел к молодой величавой красавице, сидевшей на краю второго ряда. Она встала безо всякого смущения и со всевозможною простотою опустила в урну аристократическую ручку, и вынула сверток. — Извольте развернуть и прочитать, — сказал ей импровизатор. Красавица развернула бумажку и прочла вслух: — Cleopatra e i suoi amanti. Эти слова произнесены были тихим голосом, но в зале царствовала такая тишина, что все их услышали. Импровизатор низко поклонился прекрасной даме с видом глубокой благодарности и возвратился на свои подмостки. — Господа, — сказал он, обратясь к публике, — жребий назначил мне предметом импровизации Клеопатру и ее любовник<ов>. Покорно прошу особу, избравшую эту тему, пояснить мне свою мысль: о каких любовниках здесь идет речь, perchй la grande regina aveva molto… При сих словах многие мужчины громко засмеялись. Импровизатор немного смутился. — Я желал бы знать, — продолжал он, — на какую историческую черту намекала особа, избравшая эту тему… Я буду весьма благодарен, если угодно ей будет изъясниться. Никто не торопился отвечать. Несколько дам оборотили взоры на некрасивую девушку, написавшую тему по приказанию своей матери. Бедная девушка заметила это неблагосклонное внимание, и так смутилась, что слезы повисли на ее ресницах… Чарский не мог этого вынести, и обратясь к импровизатору, сказал ему на италиянском языке: — Тема предложена мною. Я имел в виду показание Аврелия Виктора, который пишет, будто бы Клеопатра назначила смерть ценою своей любви, и что нашлись обожатели, которых таковое условие не испугало и не отвратило… Мне кажется, однако, что предмет немного затруднителен… не выберете ли вы другого?.. Но уже импровизатор чувствовал приближение бога… Он дал знак музыкантам играть… Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота… и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь… музыка умолкла… Импровизация началась.
<Чертог сиял. Гремели хором Певцы при звуке флейт и лир. Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир; Сердца неслись к ее престолу, Но вдруг над чашей золотой Она задумалась и долу Поникла дивною главой…
И пышный пир как будто дремлет. Безмолвны гости. Хор молчит. Но вновь она чело подъемлет И с видом ясным говорит: В моей любви для вас блаженство? Блаженство можно вам купить… Внемлите ж мне: могу равенство Меж нами я восстановить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? —
Рекла — и ужас всех объемлет, И страстью дрогнули сердца… Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих… Вдруг из толпы один выходит, Вослед за ним и два других. Смела их поступь; ясны очи; Навстречу им она встает; Свершилось: куплены три ночи, И ложе смерти их зовет.
Благословенные жрецами, Теперь из урны роковой Пред неподвижными гостями Выходят жребии чредой. И первый — Флавий, воин смелый, В дружинах римских поседелый; Снести не мог он от жены Высокомерного презренья; Он принял вызов наслажденья, Как принимал во дни войны Он вызов ярого сраженья. За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон, поклонник и певец Харит, Киприды и Амура. Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно отенял; Восторг в очах его сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом… И грустный взор остановила Царица гордая на нем.
— Клянусь… — о матерь наслаждений, Тебе неслыханно служу, На ложе страстных искушений Простой наемницей всхожу. Внемли же, мощная Киприда, И вы, подземные цари, О боги грозного Аида, Клянусь — до утренней зари Моих властителей желанья Я сладострастно утомлю И всеми тайнами лобзанья И дивной негой утолю. Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь — под смертною секирой Глава счастливцев отпадет.>*
* возможно, что продолжением этих стихов является отрывок:
И вот уже сокрылся день, Восходит месяц златорогий. Александрийские чертоги Покрыла сладостная тень. Фонтаны бьют, горят лампады, Курится легкий фимиам. И сладострастные прохлады Земным готовятся богам. В роскошном сумрачном покое. Средь обольстительных чудес Под сенью пурпурных завес Блистает ложе золотое.
ИСТОРИЯ СЕЛА ГОРЮХИНА
Если бог пошлет мне читателей, то может быть для них будет любопытно узнать, каким образом решился я написать Историю села Горюхина. Для того должен я войти в некоторые предварительные подробности. Я родился от честных и благородных родителей в селе Горюхине 1801 года апреля 1 числа и первоначальное образование получил от нашего дьячка. Сему-то почтенному мужу обязан я впоследствии развившейся во мне охотою к чтению и вообще к занятиям литературным. Успехи мои хотя были медленны, но благонадежны, ибо на десят<ом> году отроду я знал уже почти всё то, что поныне осталось у меня в памяти, от природы слабой и которую по причине столь же слабого здоровья не дозволяли мне излишне отягощать. Звание литератора всегда казалось для меня самым завидным. Родители мои, люди почтенные, но простые и воспитанные по-старинному, никогда ничего не читывали и во всем доме кроме Азбуки, купленной для меня, календарей и Новейшего письмовника, никаких книг не находилось. Чтение письмовника долго было любимым моим упражнением. Я знал его наизусть и, не смотря на то, каждый день находил в нем новые незамеченные красоты. После генерала Племянникова, у которо<го> батюшка был некогда адъютантом, Курганов казался мне величайшим человеком. Я расспрашивал о нем у всех и к сожалению никто не мог удовлетворить моему любопытству, никто не знал его лично, на все мои вопросы отвечали только, что Курганов сочинил Новейший письмовник, что твердо знал я и прежде. Мрак неизвестности окружал его как некоего древнего полу-бога; иногда я даже сомневался в истинне его cуществовани<я>. Имя его казалось мне вымышленным и предание о нем пустою мифою, ожидавшею изыскания нового Нибура. Однако же он всё преследовал мое воображение, я старался придать какой-нибудь образ сему таинственному лицу, и наконец решил, что должен он был походить на земского заседателя Корючкина, маленького старичка с красным носом и сверкающими глазами. В 1812 году повезли меня в Москву и отдали в пансион Карла Ивановича Мейера -где пробыл я не более трех месяцев, ибо нас распустили перед вступлением неприятеля — я возвратился в деревню. По изгнании двухнадесяти языков хотели меня снова везти в Москву посмотреть, не возвратился <ли> Карл Ив.<анович> на прежнее пепелище или в противном случае отдать меня в другое училище, но я упросил матушку оставить меня в деревне, ибо здоровье мое не позволяло мне вставать с постели в 7 часов, как обыкновенно заведено во всех пансионах. Таким образом достиг я 16-ти ™летнего возраста, оставаясь при первоначальном моем образовании и играя в лапту с моими потешными, единственн<ая> наук<а>, в коей приобрел я достаточное познание во время пребывания моего в пансионе. В сие время определился я юнкером в ** пехотный полк, в коем и находился до прошлого 18** года. Пребывание мое в полку оставило мне мало приятных впечатлений кроме производства в офицеры и выигрыш<а> 245 рублей в то время как у меня в кармане всего оставалося рубль 6 грив. Смерть дражайших моих родителей принудила меня подать в отставку и приехать в мою вотчину. Сия эпоха жизни моей столь для меня важна, что я намерен о ней распространиться, заранее прося извинения у благосклонного читателя, если во зло употреблю снисходительное его внимание. День был осенний и пасмурный. Прибыв на станцию, с которой должно было мне своротить на Горюхино, нанял я вольных и поехал проселочною дорогой. Хотя я нрава от природы тихого, но нетерпение вновь увидеть места, где провел я лучшие свои годы, так сильно овладело мной, что я поминутно погонял моего ямщика, то обещая ему на водку, то угрожая побоями, и как удобнее было мне толкать его в спину, нежели вынимать и развяз<ыв>ать кошелек, то, признаюсь, раза три и ударил его, что отроду со мною не случалось, ибо сословие ямщиков, сам не знаю почему, для меня в особенности любезно. Ямщик погонял свою тройку, но мне казалось, что он, по обыкновению ямскому, уговаривая лошадей и размахивая кнутом, всё-таки затягивал гужи. — Наконец завидел Горюхинскую рощу; и через 10 минут въехал на барский двор. Сердце мое сильно билось — я смотрел вокруг себя с волнением неописанным. 8 лет не видал я Горюхина. Березки, которые при мне посажены были около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями. Двор, бывший некогда украшен тремя правильным<и> цветник<ами>, меж которых шла широкая дорога усыпанная песком, теперь обращен был в некошанный луг, на котором паслась бурая корова. Бричка моя остановилась у переднего крыльца. Человек мой пошел было отворить двери, но они были заколочены, хотя ставни были открыты и дом казался обитаемым. Баба вышла из людской избы и спросила, кого мне надобно. Узнав, что барин приехал, она снова побежала в избу и вскоре дворня меня окружила. Я был тронут до глубины сердца, увидя знакомые и незнакомые лица — и дружески со всеми ими цалуясь: мои потешные мальчишки были уже мужиками, а сидевшие некогда на полу для посылок девчонки замужними бабами. Мужчины плакали Женщинам говорил я без церемонии: “Как ты постарела” — и мне отвечали с чувством “Как вы-то, батюшка, подурнели”. Повели меня на заднее крыльцо, на встречу мне вышла моя кормилица и обняла меня с плачем и рыданием, как многострадального Одиссея. Побежали топить баню. Повар, ныне в бездействии отростивший себе бороду, вызвался приготов
ить мне обед, или ужин — ибо уже смеркалось. Тотчас очистили мне комнаты, в коих жила кормилица с девушками покойной матушки, и я очутился в смиренной отеческой обители и заснул в той самой комнате, в которой за 23 года тому родился. Около трех недель прошло для меня в хлопотах всякого роду — я возился с заседателями, предводителями и всевозможными губернскими чиновниками. Наконец принял я наследство и был введен во владение отчиной; я успокоился, но скоро скука бездействия стала меня мучить. Я не был еще знаком с добрым и почтенным соседом моим **. Занятия хозяйственные были вовсе для меня чужды. Разговоры кормилицы моей, произведенной мною в ключницы и управительницы, состояли счетом из 15 домашних анекдотов, весьма для меня любопытных, но рассказываемых ею всегда одинаково, так что она сделалась для меня другим новейшим письмовником, в котором я знал, на какой странице какую найду строчку. Настоящий же заслуженный письмовник был мною найден в кладовой, между всякой рухлядью, в жалком состоянии. — Я вынес его на свет и принялся было за него, но Курганов потерял для меня прежнюю свою прелесть, я прочел его еще раз и больше уже не открывал. В сей крайности пришло мне на мысль, не попробовать ли самому что-нибудь сочинить? Благосклонный читатель знает уже, что воспитан я был на медные деньги и что не имел я случая приобрести сам собою то, что было раз упущено, до шестнадцати лет играя с двор<ов>ыми мальчишками, а потом переходя из губернии в губернию, из квартиры на квартиру, провождая время с жидами да с маркитантами, играя на ободранных биллиардах и маршируя в грязи. К тому же быть сочинителем казалось мне так мудрено, так недосягаемо нам непосвященным, что мысль взяться за перо сначала испугала меня. Смел ли я надеяться попасть когда-нибудь в число писателей, когда уже пламенное желание мое встретиться в с одним из них никогда не было исполнено? Но это напоминает мне случай, который намерен я рассказать в доказательство всегдашней страсти моей к отечественной словесности. В 1820 году еще юнкером случилось мне быть по казенной надобности в Петербурге. Я прожил в нем неделю и, несмотря на то, что не было там у меня ни одного знакомого человека, провел время чрезвычайно весело: каждый день тихонько ходил я в театр, в галлерею 4-го яруса. Всех актеров узнал по имени и страстно влюбился в **, игравшую с большим искусством в одно воскресенье роль Амалии в драме Ненависть к людям и раскаяние. Утром возвращаясь из Главного Штаба заходил я обыкновенно в низенькую конфетную лавку, и за чашкой шоколаду читал литературные журналы. Однажды сидел я углубленный в критическую статью Благонамеренного; некто в гороховой шинеле ко мне подошел и из-под моей книжки тихонько потянул листок Гамбургской Газеты. Я так был занят, что не поднял и глаз. Незнакомый спросил себе бифштексу и сел передо мною; я всё читал не обращая на него внимания; он между тем позавтракал, сердито побранил мальчика за неисправность, выпил полбутылки вина и вышел. — Двое молодых людей тут же завтракали. “Знаешь ли, кто это был? — сказал один другому: — “Это Б., сочинитель”. Сочинитель, воскликнул я невольно, — и оставя журнал недочитанным и чашку недопитою, побежал расплачиваться, и не дождавшися сдачи, выбежал на улицу. Смотря во все стороны, увидел я издали гороховую шинель и пустился за нею по Невск.<ому> проспекту — только что не бегом. Сделав несколько шагов, чувствую вдруг, что меня останавливают — оглядываюсь, гв.<ардейский> офицер заметил мне, что-де мне следовало б не толкнуть его с тротуар<а>, но скорее остановиться и вытянуться. После сего выговора я стал осторожнее; на беду мою поминутно встречались мне офицеры, я поминутно останавливался, а сочинитель всё уходил от меня вперед. Отроду моя солдатская шинель не была мне столь тягостною — от роду эполеты не казались мне столь завидными; наконец у самого Аничкина моста догнал я гороховую шинель. “Позвольте спросить,- сказал я приставя ко лбу руку, — вы г. Б., коего прекрасные статьи имел я счастие читать в Соревнователе Просвеще ния?” — Никак нет-с, — отвечал он мне, — я не сочинитель, а стряпчий; но ** мне очень знаком; четверть часа тому я встретил его у Полицейского мосту. — Таким образом уважение мое к р<усской> литературе стоило мне 30 копеек потерянной сдачи, выговора по службе и чуть-чуть не ареста — а всё даром. Не смотря на все возражения моего рассудка, дерзкая мысль сделаться писателем поминутно приходила мне в голову. Наконец не будучи более в состоянии противиться влечению природы, я сшил себе толстую тетрадь с твердым намерением наполнить ее чем бы то ни было. Все роды поэзии (ибо о смиренной прозе я еще и не помышлял) были мною разобраны, оценены, и я непременно решился на эпическую поэму, почерпнутую из Отечественной Истории. Не долго искал я себе героя. Я выбрал Рюрика — и принялся за работу. К стихам приобрел я некоторый навык, переписывая тетрадки, ходившие по рукам между нашими офицерами, именно: Опасного соседа, Критику на Московский Бульвар, на Пр.<есненские> пруды и т. под. Не смотря на то поэма моя подвигалась медленно и я бросил ее на третьем стихе. Я думал, что эпический род не мой род, и начал трагедию Рюрик. Трагедия не пошла. Я попробовал обратить ее в балладу — но и баллада как-то мне не давалась. Наконец вдохновение озарило меня, я начал и благополучно окончил надпись к портрету Рюрика. Не смотря на то, что надпись моя была не вовсе недостойна вникания, особенно как первое произведение молодого стихотворца, однако ж я почувствовал, что я не рожден поэтом, и довольствовался сим первым опытом. Но творческие мои попытки так привязали меня к литературным занятиям, что уже не мог я расстаться с тетрадью и чернильницей. Я хотел взойти к прозе. На первый случай, не желая заняться предварительным изучением, расположением плана, скреплением частей и т. под., я вознамерился писать отдельные мысли, без связи, без всякого порядка, в том виде, как они мне станут представляться. К несчастию, мысли не приходили мне в голову — и в целые 2 дня надумал я только следующее замечание: Человек, не повинующийся законам рассудка, и привыкший следовать внушениям страстей, часто заблуждается и подвергает себя позднему раскаянию. — Мысль конечно справедливая, но уже не новая. Оставя мысли, принялся я за повести, но, не умея с непривычки расположить вымышленное происшедствие, я избрал замечательные анекдоты, некогда мною слышанные от разных особ, и старался украсить истину живостию рассказа, а иногда и цветами собственного воображения. Составляя сии повести, мало-по-малу, образовал я свой слог и приучился выражаться правильно, приятно, и свободно. Но скоро запас мой истощился и я стал опять искать предмета для литературной моей деятельности. Мысль оставить мелочные и сомнительные анекдоты для повествования истинных и великих происшедствий давно тревожила мое воображение. Быть судиею, наблюдателем и пророком веков и народов казалось мне высшею степенью, доступной для писателя. Но какую историю мог я написать с моей жалкой образованностию, где бы не предупредили меня многоученые, добросовестные мужи? Какой род истории не истощен уже ими? Стану ль писать историю всемирную — но разве не существует уже бессмертный труд аббата Милота? Обращусь ли к истории отечественной? что скажу я после Татищева, Болтина и Голикова? и мне ли рыться в летописях и добираться до сокровенного смысла обветшалого языка, когда не мог я выучиться славянским цыфрам? Я думал об истории меньшего объема, напр. об истории губернского нашего города; но и тут сколько препятствий для меня неодолимых! Поездка в город, визиты к губернатору и к архиерею, просьба о допущении в архивы и монастырские кладовые и проч. Ист.<ория> уездного нашего города была бы для меня удобнее, но она не была занимательна ни для философа, ни для прагматика, и представляла мало пищи красноречию. *** был переимянован [в] города в 17** году, и единственное замечательное происшедствие, сохранившееся в его Летописях, есть ужасный пожар, случившийся 10 лет тому назад — и истребивший базар и присутственные места. Нечаянный случай разрешил мои недоумения. Баба, развешивая белье на чердаке, нашла старую корзину, наполненную щепками, сором и книгами. Весь дом знал охоту мою к чтению. — Ключница моя, в то самое время, как я, сидя за моей тетрадью, грыз перо и думал об опыте сельских проповедей, с торжеством втащила корзинку в мою комнату, радостно восклицая: “книги! книги!” -Книги! — повторил я с восторгом и бросился к корзинке. В самом деле, я увидел целую груду книг в зеленом и синем бумажном переплете — это было собрание старых календарей. — Сие открытие охладило мой восторг, но всё я был рад нечаянной находке, всё же это были книги, и я щедро наградил усердие прачки полтиною серебром. Оставшись наедине, я стал рассматривать свои календари, и скоро мое внимание было сильно ими привлечено. Они составляли непрерывную цепь годов от 1744 до 1799, т. е. ровно 55 лет. Синие листы бумаги, обыкновенно вплетаемые в календари, были все исписаны старинным почерком. Брося взор на сии строки, с изумлением увидел я, что они заключали не только замечания о погоде и хозяйственные счеты, но также и известия краткие исторические касательно села Горюхина. Немедленно занялся я разбором драгоценных сих записок и вскоре нашел, что они представляли полную историю моей отчины в течение почти целого столетия в самом строгом хронолог<ическом> порядке. Сверх сего заключали они неистощимый запас экономических, статистических, метеорологических и других ученых наблюдений. С тех пор изучение сих записок заняло меня исключительно -ибо увидел я возможность извлечь из них повествование стройное, любопытное и поучительное. — Ознакомясь довольно с драгоценными сими памятниками, я стал искать новых источников Истории села Горюхина. — И вскоре обилие оных изумило меня. Посвятив целые 6 месяцев на предварительное изучение, наконец приступил я к давно желанному труду — и с помощию божиею совершил оный сего ноября 3 дня 1827-го <года>. Ныне, как некоторый мне подобный историк, коего имени я не запомню, оконча свой трудный подвиг, кладу перо и с грустию иду в мой сад размышлять о том, что мною совершено. Кажется и мне, что, написав Историю Горюхина, я уже не нужен миру, что долг мой исполнен и что пора мне опочить!
Здесь прилагаю список источников, послуживших мне к составлению Истории Горюхина: 1) Собрание старинных календарей. 54части. Первые 20 частей исписанно старинным почерком с титлами. Летопись сия сочинена прадедом моим Андреем Степановичем Белкиным. Он<а> отлича<е>тся ясностию и краткостию слога; например: 4 мая. Снег. Тришка за грубость бит. 6 — корова бурая пала. Сенька за пьянство бит. 8 — погода ясная. 9 — дождь и снег. Тришка бит по погоде. 11 — погода ясная. Пороша. Затравил 3 зайцев, и тому подобное, безо всяких размышлений… — Остальные 35 частей писаны разными почерками, большею частию так называемым лавочничьим с титлами и без титлов, вообще плодовито, несвязно и без соблюдения правописания. Кой-где заметна женская рука. В сие отделение входят записки деда моего Ивана Андреевича Белкина и бабки моей, а его супруги, Евпраксии Алексеевны — также и записки приказчика Гарбовицкого. 2. Летопись Горюхинского дьячка. Сия любопытная рукопись отыскана мною у моего попа, женатого на дочери летописца. Первые листы были выдраны и употреблены детьми священника на так называемые змеи. Один из таковых упал посреди моего двора. Я поднял его и хотел было возвратить детям, как заметил, что он был исписан. С первых строк увидел я, что змей составлен был из летописи [и] к счастию успел спасти остальное. Летопись сия, приобретенная мною за четверть овса, отличается глубокомыслием и велеречием необыкновенным. 3. Изустные предания. — Я не пренебрегал никакими известиями. Но в особенности обязан Аграфене Трифоновой, матери Авдея старосты, бывшей (говорят) любовницею приказчика Горб<овицкого>. 4. Ревижские сказки, с замечаниями прежних старост (счетные и расходные книги) косательно нравственности и состояния крестьян.
Страна по имени столицы своей Горюхиным называемая занимает на земном шаре более 240 деся<тин>. Число жителей простирается до 63 душ. К северу граничит она с деревнями Дериуховом и Перкуховом, коего обитатели бедны, тощи и малорослы, а гордые владельцы преданы воинственному упражнению зайчей охоты. К югу река Сивка отделяет ее от владений Карачевских вольных хлебопашцев — соседей беспокойных, известных буйной жестокостию нравов. К западу облегают <ее> цветущие поля Захарьинские, благоденствующие под властию мудрых и просвещенных помещиков. К востоку примыкает она к диким, необитаемым местам, к непроходимому болоту, где произрастает одна клюква, где раздается лишь однообразное квакание лягушек и где суеверное предание предполагает быть обиталищу некоего беса. NB. Сие болото и называется Бесовским. Рассказывают, будто одна полуумная пастушка стерегла стадо свиней не далече от сего уединенного места. Она сделалась беременною и никак не могла удовлетворительно объяснить сего случая. Глас народный обвинил болотного беса, — но сия сказка недостойна внимания историка, и после Нибура непростительно было бы тому верить.
Издревле Горюхино славилось своим плодородием и благорастворенным климатом. Рожь, овес, ячмень и гречиха родятся на тучных его нивах. Березовая роща и еловый лес снабжают обитателей деревами и валежником на построение и отопку жилищ. Нет недостатка в орехах, клюкве, бруснике и чернике. Грибы произрастают в необыкновенном количестве; сжаренные в сметане представляют приятную, хотя и нездоровую пищу. Пруд наполнен карасями, а в реке Сивке водятся щуки и налимы.
Обитатели Горюхина большей частию росту середнего, сложения крепкого и мужественного, глаза их серы, волосы русые или рыжие. Женщины отличаются носами, поднятыми несколько вверх, выпуклыми скулами и дородностию. — NB. Баба здоровенная, сие выражение встречается часто в примечаниях старосты к Ревижским сказкам. — Мужчины добронравны, трудолюбивы (особенно на своей пашне), храбры, воинственны: многие из них ходят одни на медведя и славятся в околодке кулачными бойцами; все вообще склонны к чувственному наслаждению пиянства. Женщины сверх домашних работ разделяют с мужчинами большую часть их трудов; и не уступят им в отважности, редкая из них боится старосты. Они составляют мощную общественную стражу, неусыпно бодрствующую на барском дворе, и называются копейщицами (от словенского слова копье ). Главная обязанность копейщиц как можно чаще бить камнем в чугунную доску и тем устрашать злоумышление. Они столь целомудренны, как и прекрасны; на покушения дерзновенного отвечают сурово и выразительно. Жители Г<орюхина> издавна производят обильный торг лыками, лукошками и лаптями. Сему способствует река Сивка, через которую весною переправляются они на челноках, подобно древним скандинав<ам>, а прочие время<на> года переходят в брод, предварительно засучив портки до колен. Язык Горюхинский есть решительно отрасль славянского, но столь же разнится от него, как и русской. Он исполнен сокращениями и усечениями — некоторые буквы вовсе в нем уничтожены или заменены другими. Однако ж великороссиянину легко понять горюхинца и обратно. Мужчины женивались обыкновенно на 13-м году на девицах 20-летних. Жены били своих мужей в течении 4 или 5 лет. После чего мужья уже начинали бить жен; и таким образом оба пола имели свое время власти, и равновесие было соблюдено. Обряд похорон происходил следующим образом. В самый день смерти покойника относили на кладбище — дабы мертвый в избе не занимал напрасно лишнего места. От сего случалось, что к неописанной радости родственников мертвец чихал или зевал в ту самую минуту, как его выносили в гробе за околицу. Жены оплакивали мужьев, воя и приговаривая — “Свет-моя удалая головушка! на кого ты меня покинул? чем-то мне тебя поминати?” При возвращении с кладбища начиналася тризна в честь покойника, и родственники и друзья бывали пьяны 2-3 дня или даже целую неделю, смотря по усердию и привязанности к его памяти. Сии древние обряды сохранилися и поныне. Одежда горюхинцев состояла из рубахи, надеваемой сверх порток, что есть отличительный признак их славянского происхождения. Зимою носили они овчинный тулуп, но более для красы, нежели из настоящей нужды — ибо тулуп обыкновенно накидывали они на одно плечо и сбрасывали при малейшем труде, требующем движения. Науки, искусства и поэзия издревле находились в Горюхине в довольно цветущем состоянии. Сверх священника и церковных причетников, всегда водились в нем грамотеи. Летописи упоминают о земском Терентии, жившем около 1767 году, умевшем писать не только правой, но и левою рукою. Сей необыкновенный человек прославился в околодке сочинением всякого роду писем, челобитьев, партикулярных пашпортов и т. под. Неоднократно пострадав за свое искусство, услужливость и участие в разных замечательных происшедствиях, он умер уже в глубокой старости, в то самое время, как приучался писать правою ногою, ибо почерка обеих рук его были уже слишком известны. Он играет, как чит.<атель> увидит ниже, важную роль и в истории Горюхина. Музыка была всегда любимое искусство образованных горюхинцев, балалайка и волынка, услаждая чувств.<ительные> сердца, поныне раздаются в их жилищах, особенно в древнем общественном здании, украшенном елкою и изображением двуглавого орла. Поэзия некогда процветала в древнем Горюхине. Доныне стихотворения Архипа-Лысого сохранились в памяти потомства. В нежности не уступят они эклогам известного Виргилия, в красоте воображения далеко превосходят они идиллии г-на Сумарокова. И хотя в щеголеватости слога и уступают новейшим произведениям наших Муз, но равняются с ними затейливостию и остроумием. Приведем в пример сие сатирическое стихотворение:
Ко боярскому двору Антон староста идет, (2) Бирки в пазухе несет, (2) Боярину подает, А боярин смотрит, Ничего не смыслит. Ах ты, староста Антон, Обокрал бояр кругом, Село по миру пустил, Старостиху надарил.
Познакомя таким образом моего читателя с этнографическим и статистическим состоянием Горюхина и со нравами и обычаями его обитателей, приступим теперь к самому повествованию.
БАСНОСЛОВНЫЕ ВРЕМЕНА — СТАРОСТА ТРИФОН.
Образ правления в Горюхине несколько раз изменялся. Оно попеременно находилось под властию старшин, выбранных миром, приказчиков, назначенных помещиком, и наконец непосредственно под рукою самих помещиков. Выгоды и невыгоды сих различных образов правления будут развиты мною в течение моего повествования. Основание Горюхина и первоначальное население оного покрыто мраком неизвестности. Темные предания гласят, что некогда Горюхино было село богатое и обширное, что все жители оного были зажиточны, что оброк собирали единожды в год и отсылали неведомо кому на нескольких возах. В то время всё покупали дешево, а дорого продавали. Приказчиков не существовало, старосты никого не обижали, обитатели работали мало, а жили припеваючи, и пастухи стерегли стадо в сапогах. Мы не должны обольщаться сею очаровательною картиною. Мысль о золотом веке сродна всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения. Вот что достоверно: Село Горюхино издревле принадлежало знаменитому роду Белкиных. Но предки мои, владея многими другими отчинами, не обращали внимания на сию отдаленную страну. Горюхино платило малую дань и управлялось старшинами, избираемыми народом на вече, мирскою сходкою называемом. Но в течении времени родовые владения Белкиных раздробились и пришли в упадок. Обедневшие внуки богатого деда не могли отвыкнуть от роскошных своих привычек — и требовали прежнего полного дохода от имения, в десять крат уже уменьшившегося. Грозные предписания следовали одно за другим. Староста читал их на вече; старшины витийствовали, мир волновал[ся], — а господа, вместо двойного оброку, получали лукавые отговорки и смиренные жалобы, писанные на засаленной бумаге и запечатанные грошом. Мрачная туча висела над Горюхиным, а никто об ней и не помышлял. В последний год властвования Трифона, последнего старосты, народом избранн<ого>, в самый день храмового праздника, когда весь народ шумно окружал увеселительное здание (кабаком в просторечии именуемое) или бродил по улицам, обнявшись между собою и громко воспевая песни Архипа-Лысого, въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых; на козлах сидел оборванный жид — а из брички высунулась голова в картузе и казалось с любопытством смотрела на веселящийся народ. Жители встретили повозку смехом и грубыми насмешками. (NB. Свернув трубкою воскраия одежд, безумцы глумились над еврейск<им> возницею и восклицали смехотворно: “Жид, жид, ешь свиное ухо!..” Летопись Гор<юхинского> Дьячка.) Но сколь изумились они, когда бричка остановилась посреди села и когда приезжий, выпрыгнув из нее, повелительным голосом потребовал старосты Трифона. Сей сановник находился в увеселительном здании, откуда двое старшин почтительно вывели его под руки. — Незнакомец, посмотрев на него грозно, подал ему письмо и велел читать оное немедленно. Старосты горюхинские имели обыкновение никогда ничего сами не читать. Староста был неграмотен. Послали за земским Авдеем. Его нашли не подалеку, спящего в переулке под забором — и привели незнакомцу. Но по приводе или от внезапного испуга, или от горестного предчувствия, буквы письма, четко написанного, показались ему отуманенными — и он не был в состоянии их разобрать. — Незнакомец, с ужасными проклятиями отослал спать старосту Три<фона> и земского Авдея отложил чтение письма до завтрашнего дня и пошел в приказную избу, куда жид понес за ним и его маленькой чамодан. Горюхинцы с безмолвным изумлением смотрели на сие необыкновенное происшедствие, но вскоре бричка, жид и незнакомец были забыты. День кончился шумно и весело — и Горюхино заснуло, не предвидя, что ожидало его. С восходом утреннего солнца жители были пробуждены стуком в окошки и призыванием на мирскую сходку. Граждане один за другим явились на двор приказной избы, служивший вечевою площадию. Глаза их были мутны и красны, лица опухлы; они, зевая и почесываясь, смотрели на человека в картузе, в старом голубом кафтане, важно стоявшего на крыльце приказной избы, — и старались припомнить себе черты его, когда-то ими виденные. Староста Т<рифон> и земской А<вдей> стояли подле него без шапки с видом подобострастия <и> глубокой горести. — “Все ли здесь?” — спросил незнакомец. — “Все ли-ста здесь?” — повторил староста. “Все-ста” — отвечали граждане. Тогда староста объявил, что от барина получена грамота, и приказал земскому прочесть ее во услышание мира. Авдей выступил и громогласно прочел следующее. (NB “Грамоту грозновещую сию списах я у Трифона старосты, у негоже хранилася она в кивоте вместе с другими памятниками владычества его над Горюхином”. Я не мог сам <?> отыскать сего любопытного письма).
Трифон Иванов! Вручитель письма сего, поверенный мой **, едет в отчину мою село Горюхино для поступления в управление оного. Немедленно по его прибытию собрать мужиков и объявить им мою барскую волю, а именно: Приказаний поверенного моего ** им, мужикам, слушаться как моих собственных. А всё, чего он ни потребует, исполнять беспрекословно, в противном случае имеет он ** поступать с ними со всевозможною строгостию. К сему понудило меня их бессовестное непослушание, и твое, Трифон Иванов, плутовское потворство. Подписано NN.
Тогда **, растопыря ноги на подобие буквы хера и подбочась на подобие ферта, произнес следующую краткую и выразительную речь: “Смотрите ж вы у меня, не очень умничайте — вы, я знаю, народ избалованный, да я выбью дурь из ваших голов, небось, скорее вчерашнего хмеля”. Хмеля ни в одной голове уже не было, Горюхинцы, как громом пораженные, повесили носы — и с ужасом разошлись по домам.
ПРАВЛЕНИЕ ПРИКАЗЧИКА **
** принял бразды правления и приступил к исполнению своей политической системы, она заслуживает особенного рассмотрения. Главным основанием оной была следующая аксиома: Чем мужик богаче, тем он избалованнее — чем беднее, тем смирнее. Вследствие сего ** старался о смирности вотчины, как о главной крестьянской добродетели. Он потребовал опись крестьянам, разделил их на богачей и бедняков. 1) Недоимки были разложены меж <?> зажиточных мужиков и взыскаемы с них со всевозможною строгостию. — 2) Недостаточные и празднолюбивые гуляки были немедленно посажены на пашню — если же по его расчету труд их оказывался недостаточным, то он отдавал их в батраки другим крестьянам, за что сии платили ему добровольную дань, а отдаваемые в холопство имели полное право откупаться, заплатя сверх недоимок двойной год.<овой> оброк. Всякая общественная повинность падала на зажиточных мужик<ов>. Рекрутство же было торжеством корыстолюбивому правителю; ибо от оного по очереди откупались все богатые мужики, пока наконец выбор не падал <на> негодяя или разоренного.* Мирские сходки были уничтожены. — Оброк собирал он понемногу и круглый год сряду. Сверх того, завел он нечаянные сборы. Мужики кажется, платили и не слишком более противу прежнего, но никак не могли ни наработать, ни накопить достаточно денег. В 3 года Горюхино совершенно обнищало. Горюхино приуныло, базар запустел, песни Архипа-Лысого умолкли. Ребятишки пошли по миру. Половина мужиков была на пашне, а другая служила в батраках; и день храмового праздника сделался, по выражению летописца, не днем радости и ликования, но годовщиною печали и поминания горестного.
* Посадил окаянный приказчик Антона Тимофеева в железы — а старик Тимофей сына откупил за 100-р.; а приказчик заковал Петрушку Еремеева, и того откупил отец за 68 р. — и хотел окаянный сковать Леху Тарасова, но тот бежал в лес — и приказчик о том вельми крушился и свирепствовал во словесах, — а отвезли в город и отдали в рекр.<уты> Ваньку пьяницу (Донесение Горюх.<инских> муж.<иков>).
КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА.
Береги честь смолоду. Пословица
ГЛАВА I.
СЕРЖАНТ ГВАРДИИ.
— Был бы гвардии он завтра ж капитан — Того не надобно; пусть в армии послужит — Изрядно сказано! пускай его потужит…
………………………………………………………..
Да кто его отец? Княжнин.
Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе, и вышел в отставку премьер-маиором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревни, где и женился на девице Авдотьи Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве. Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости маиора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. “Слава богу” — ворчал он про себя — “кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги, и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!” Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour кtre outchitel, не очень понимая значения этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; не редко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке, и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю: Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила, и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей, и пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно, и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать, и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей, и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание. Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чахарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась. Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный Календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный Календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то бывало по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак батюшка читал Придворный Календарь, изредко пожимая плечами и повторяя вполголоса: “Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!… Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…” Наконец батюшка швырнул календарь на диван, и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго. Вдруг он обратился к матушке: “Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?” — Да вот пошел семнадцатый годок, — отвечала матушка. — Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Гарасимовна, и когда еще… “Добро” — прервал батюшка, -“пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим, да лазить на голубятни”. Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу. Напротив того трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что по мнению моему было верьхом благополучия человеческого. Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги. “Не забудь, Андрей Петрович”, — сказала матушка — “поклониться и от меня князю Б.; я-дескать надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями”. — Что за вздор! — отвечал батюшка нахмурясь. — К какой стати стану я писать к князю Б.? “Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши”. — Ну, а там что? “Да ведь начальник Петрушин — князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк”. — Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда. Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол, и начал свое письмо. Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки, и подозвав меня, сказал: “Вот тебе письмо к Андрею Карловичу P., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством”. Итак все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастием. Но спорить было нечего. На другой день по утру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чамодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: “Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье с нову, а честь с молоду”. Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня зайчий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем, и отправился в дорогу, обливаясь слезами. В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в трактире. Савельич с утра отправился по лавкам. Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина, лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру. Чем долее она продолжалась, тем прогулки на четверинках становились чаще, пока наконец маркер остался под биллиардом. Барин произнес над ним несколько сильных выражений в виде надгробного слова, и предложил мне сыграть партию. Я отказался по неумению. Это показалось ему, невидимому, странным. Он поглядел на меня как бы с сожалением; однако мы разговорились. Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр гусарского полку и находится в Симбирске при приеме рекрут, а стоит в трактире. Зурин пригласил меня отобедать с ним вместе чем бог послал, по-солдатски. Я с охотою согласился. Мы сели за стол. Зурин пил много и потчивал и меня, говоря, что надобно привыкать ко службе; он рассказывал мне армейские анекдоты, от которых я со смеху чуть не валялся, и мы встали изо стола совершенными приятелями. Тут вызвался он выучить меня играть на биллиарде. “Это” — говорил он — “необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко — чем прикажешь заняться? Ведь не всё же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде; а для того надобно уметь играть!” Я совершенно был убежден, и с большим прилежанием принялся за учение. Зурин громко ободрял меня, дивился моим быстрым успехам, и после нескольких уроков, предложил мне играть в деньги, по одному грошу, не для выигрыша, а так, чтоб только не играть даром, что, по его словам, самая скверная привычка. Я согласился и на то, а Зурин велел подать пуншу и уговорил меня попробовать
, повторяя, что к службе надобно мне привыкать; а без пуншу, что и служба! Я послушался его. Между тем игра наша продолжалась. Чем чаще прихлебывал я от моего стакана, тем становился отважнее. Шары поминутно летали у меня через борт; я горячился, бранил маркера, который считал бог ведает как, час от часу умножал игру, словом — вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю. Между тем время прошло незаметно. Зурин взглянул на часы, положил кий, и объявил мне, что я проиграл сто рублей. Это меня немножко смутило. Деньги мои были у Савельича. Я стал извиняться. Зурин меня прервал: “Помилуй! Не изволь и беспокоиться. Я могу и подождать, а покаместь поедем к Аринушке”. Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать. Встав изо стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир. Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. “Что это, сударь, с тобою сделалось?” — сказал он жалким голосом, “где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!” — Молчи, хрыч! — отвечал я ему, запинаясь; — ты верно пьян, пошел спать… и уложи меня. На другой день я проснулся с головною болью, смутно припоминая себе вчерашние происшедствия. Размышления мои прерваны были Савельичем, вошедшим ко мне с чашкою чая. “Рано, Петр Андреич”, — сказал он мне, качая головою — “рано начинаешь гулять. И в кого ты пошел? Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о матушке и говорить нечего: отроду, кроме квасу” в рот ничего не изволила брать. А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало к Антипьевне забежит: “Мадам, же ву при, водкю”. Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын. И нужно было нанимать в дядьки басурмана, как будто у барина не стало и своих людей!” Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: Поди вон, Савельич; я чаю не хочу. Но Савельича мудрено было унять, когда бывало примется за проповедь. “Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что негоден… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки Не прикажешь ли?” В это время мальчик вошел, и подал мне записку от И. И. Зурина. Я развернул ее и прочел следующие строки:
“Любезный Петр Андреевич, пожалуйста пришли мне с моим мальчиком сто рублей, которые ты мне вчера проиграл. Мне крайняя нужда в деньгах. Готовый ко услугам Иван Зурин”.
Делать было нечего. Я взял на себя вид равнодушный, и обратясь к Савельичу, который был и денег и белья и дел моих рачитель, приказал отдать мальчику сто рублей. “Как! зачем?” — спросил изумленный Савельич. — Я их ему должен — отвечал я со всевозможной холодностию. — “Должен!” — возразил Савельич, час от часу приведенный в большее изумление; — “да когда же, сударь, успел ты ему задолжать? Дело что-то не ладно. Воля твоя, сударь, а денег я не выдам”. Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки, и взглянув на него гордо, сказал: — Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать, и делать то что тебе приказывают. Савельич так был поражен моими словами, что сплеснул руками и остолбенел. -Что же ты стоишь! — закричал я сердито. Савельич заплакал. “Батюшка Петр Андреич”, — произнес он дрожащим голосом — “не умори меня с печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко на крепко заказали не играть, окроме как в орехи…” — Полно врать, — прервал я строго, — подавай сюда деньги, или я тебя в зашеи прогоню. Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
ГЛАВА II.
ВОЖАТЫЙ
Сторона ль моя, сторонушка, Сторона незнакомая! Что не сам ли я на тебя зашел, Что не добрый ли да меня конь завез. Завезла меня, доброго молодца, Прытость, бодрость молодецкая, И хмелинушка кабацкая. Старинная песня
Дорожные размышления мои были не очень приятны. Проигрыш мой, по тогдашним ценам, был немаловажен. Я не мог не признаться в душе, что поведение мое в Симбирском трактире было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем. Всё это меня мучило. Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая. Я непременно хотел с ним помириться, и не знал с чего начать. Наконец я сказал ему: “Ну, ну, Савельич! полно, помиримся, виноват; вижу сам, что виноват. Я вчера напроказил, а тебя напрасно обидел. Обещаюсь вперед вести себя умнее и слушаться тебя. Ну, не сердись; помиримся”. — Эх, батюшка Петр Андреич! -отвечал он с глубоким вздохом. — Сержусь-то я на самого себя; сам я кругом виноват. Как мне было оставлять тебя одного в трактире! Что делать? Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел в тюрьме. Беда да и только! Как покажусь я на глаза господам? что скажут они, как узнают, что дитя пьет и играет. Чтоб утешить бедного Савельича, я дал ему слово впредь без его согласия не располагать ни одною копейкою. Он мало-по-малу успокоился, хотя всё еще изредка ворчал про себя, качая головою: “Сто рублей! легко ли дело!” Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Всё покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону, и наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: “Барин, не прикажешь ли воротиться?” — Это зачем? “Время ненадежно: ветер слегка подымается; — вишь, как он сметает порошу”. — Что ж за беда! “А видишь там что?” (Ямщик указал кнутом на восток.) — Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба. ” “А вон — вон: это облачко”. Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран. Я слыхал о тамошних мятелях, и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силен; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции, и велел ехать скорее. Ямщик поскакал; но всё поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла, и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась мятель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло. “Ну барин”, — закричал ямщик — “беда: буран!”… Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали. — “Что же ты не едешь?” — спросил я ямщика с нетерпением. — “Да что ехать? — отвечал он, слезая с облучка; невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом. — Я стал было его бранить. Савельич за него заступился: “И охота было не слушаться” — говорил он сердито — “воротился бы на постоялый двор, накушался бы чаю, почивал бы себе до утра, буря б утихла, отправились бы далее. И куда спешим? Добро бы на свадьбу!” -Савельич был прав. Делать было нечего. Снег так и валил. Около кибитки подымался сугроб. Лошади стояли, понуря голову и изредка вздрагивая. Ямщик ходил кругом, от нечего делать улаживая упряжь. Савельич ворчал; я глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак жила или дороги, но ничего не мог различить, кроме мутного кружения мятели… Вдруг увидел я что-то черное. “Эй, ямщик!” — закричал я — “смотри: что там такое чернеется?” Ямщик стал всматриваться. — А бог знает, барин, — сказал он, садясь на свое место: — воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк или человек. Я приказал ехать на незнакомый предмет, который тотчас и стал подвигаться нам навстречу. Через две минуты мы поравнялись с человеком. “Гей, добрый человек!” -закричал ему ямщик. — “Скажи, не знаешь ли где дорога?” — Дорога-то здесь; я стою на твердой полосе, — отвечал дорожный, — да что толку? — Послушай, мужичок, — сказал я ему — знаешь ли ты эту сторону? Возьмешься ли ты довести меня до ночлега? — “Сторона мне знакомая” — отвечал дорожный — “слава богу, исхожена изъезжена вдоль и поперег. Да вишь какая погода: как раз собьешься с дороги. Лучше здесь остановиться, да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам”. Его хладнокровие ободрило меня. Я уж решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: “Ну, слава богу, жило недалеко; сворачивай в право да поезжай”. — А почему ехать мне в право? -спросил ямщик с неудовольствием. — Где ты видишь дорогу? Небось: лошади чужие, хомут не свой, погоняй не стой. — Ямщик казался мне прав. “В самом деле” — сказал я: — “почему думаешь ты, что жило не далече?” — А потому, что ветер оттоле потянул, — отвечал дорожный, — и я слышу, дымом пахнуло; знать, деревня близко. — Сметливость его и тонкость чутья меня изумили. Я велел ямщику ехать. Лошади тяжело ступали по глубокому снегу. Кибитка тихо подвигалась, то въезжая на сугроб, то обрушаясь в овраг и переваливаясь то на одну, то на другую сторону. Это похоже было на плавание судна по бурному морю. Савельич охал, поминутно толкаясь о мои бока. Я опустил цыновку, закутался в шубу и задремал, убаюканный пением бури и качкою тихой езды. Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть, и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо вероятно знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, не смотря на всевозможное презрение к предрассудкам. Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония. Мне казалось, буран еще свирепствовал, и мы еще блуждали по снежной пустыне… Вдруг увидел я вороты, и въехал на барской двор нашей усадьбы. Первою мыслию моею было опасение, чтобы батюшка не прогневался на меня за невольное возвращение под кровлю родительскую, и не почел бы его умышленным ослушанием. С беспокойством я выпрыгнул из кибитки, и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. “Тише”, — говорит она мне — “отец болен при смерти и желает с тобою проститься”. — Пораженный страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: “Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его”. Я стал на колени, и устремил глаза мои на больного. Что ж?… Вместо отца моего, вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: — Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика? — “Всё равно, Петруша”, — отвечала мне матушка — “это твой посаженый отец; поцалуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…” Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины, и стал махать во все стороны. Я хотел бежать… и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: “Не бойсь, подойди под мое благословение…” Ужас и недоумение овладели мною… И в эту минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря: “Выходи сударь: приехали”. — Куда приехали? — спросил я, протирая глаза. “На постоялый двор. Господь помог, наткнулись прямо на забор. Выходи, сударь, скорее, да обогрейся”. Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка. Хозяин, родом яицкий казак, казался мужик лет шестидесяти, еще свежий и бодрый. Савельич внес за мною погребец, потребовал огня, чтоб готовить чай, который никогда так не казался мне нужен. Хозяин пошел хлопотать. — Где же вожатый? спросил я у Савельича. ” “Здесь, ваше благородие”, — отвечал мне голос сверху. Я взглянул на полати, и увидел черную бороду и два сверкающие глаза. — Что, брат, прозяб? -“Как не прозябнуть в одном худеньком армяке Был тулуп, да что греха таить? заложил вечор у цаловальника: мороз показался не велик”. В эту минуту хозяин вошел с кипящим самоваром; я предложил вожатому нашему чашку чаю; мужик слез с полатей. Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были обстрижены в кружок; на нем был оборванный армяк и татарские шаровары. Я поднес ему чашку чаю; он отведал и поморщился. “Ваше благородие, сделайте мне такую милость, — прикажите поднести стакан вина; чай не наше казацкое питье”. Я с охотой исполнил его желание. Хозяин вынул из ставца штоф и стакан, подошел к нему, и взглянув ему в лицо: “Эхе” — сказал он -“опять ты в нашем краю! Отколе бог принес?” — Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: “В огород летал конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо. Ну, а что ваши?” — Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. — Стали было к вечерни звонить, да попадья не велит: поп в гостях, черти на погосте. — “Молчи дядя”, — возразил мой бродяга — “будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит. Ваше благородие! за ваше здоровье!” — При сих словах он взял стакан, перекрестился и выпил одним духом. Потом поклонился мне, и воротился на полати. Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора, но после уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что усмиренного после бунта 1772 года. Савельич слушал с видом большого неудовольствия. Он посматривал с подозрением то на хозяина, то на вожатого. Постоялый двор, или, по тамошнему, умет, находился в стороне, в степи, далече от всякого селения, и очень походил на разбойническую пристань. Но делать было нечего. Нельзя было и подумать о продолжении пути. Беспокойство Савельича очень меня забавляло. Между тем я расположился ночевать и лег на лавку. Савельич решился убраться на печь; хозяин лег на полу. Скоро вся изба захрапела, и я заснул, как убитый. Проснувшись поутру довольно поздно, я увидел, что буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи. Лошади были запряжены. Я расплатился с хозяином, который взял с нас такую умеренную плату, что даже Савельич с ним не заспорил и не стал торговаться по своему обыкновению, и вчерашние подозрения изгладились совершенно из головы его. Я позвал вожатого, благодарил за оказанную помочь, и велел Савельичу дать ему полтину на водку. Савельич нахмурился. “Полтину на водку!” — сказал он, — “за что это? За то, что ты же изволил подвезти его к постоялому двору? Воля твоя, сударь: нет у нас лишних полтин. Всякому давать на водку, так самому скоро придется голодать”. Я не мог спорить с Савельичем. Деньги, по моему обещанию, находились в полном его распоряжении. Мне было досадно однако ж, что не мог отблагодарить человека, выручившего меня, если не из беды, то по крайней мере из очень неприятного положения. Хорошо — сказал я хладнокровно; — если не хочешь дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья. Он одет слишком легко. Дай ему мой зайчий тулуп. “Помилуй, батюшка Петр Андреич!” — сказал Савельич. — “Зачем ему твой зайчий тулуп? Он его пропьет, собака, в первом кабаке”. — Это, старинушка, уж не твоя печаль, — сказал мой бродяга, — пропью ли я или нет. Его благородие мне жалует шубу со своего плеча: его на то барская воля, а твое холопье дело не спорить и слушаться. “Бога ты не боишься, разбойник!” — отвечал ему Савельич сердитым голосом. — “Ты видишь, что дитя еще не смыслит, а ты и рад его обобрать, простоты его ради. Зачем тебе барский тулупчик? Ты и не напялишь его на свои окаянные плечища”. -Прошу не умничать, — сказал я своему дядьке; — сейчас неси сюда тулуп. “Господи владыко!” — простонал мой Савельич.- “Зайчий тулуп почти новешенький! и добро бы кому, а то пьянице оголелому!” Однако зайчий тулуп явился. Мужичок тут же стал его примеривать. В самом деле тулуп, из которого успел и я вырости, был немножко для него узок. Однако он кое-как умудрился, и надел его, распоров по швам. Савельич чуть не завыл, услышав, как нитки затрещали. Бродяга был чрезвычайно доволен моим подарком. Он проводил меня до кибитки и сказал с низким поклоном: “Спасибо, ваше благородие! Награди вас господь за вашу добродетель. Век не забуду ваших милостей”. — Он пошел в свою сторону, а я отправился далее, не обращая внимания на досаду Савельича, и скоро позабыл о вчерашней вьюге, о своем вожатом и о зайчьем тулупе. Приехав в Оренбург, я прямо явился к генералу. Я увидел мужчину росту высокого, но уже сгорбленного старостию. Длинные волосы его были совсем белы. Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны, а в его речи сильно отзывался немецкий выговор. Я подал ему письмо от батюшки. При имени его он взглянул на меня быстро: “Поже мой!” — сказал он. -“Тавно ли, кажется, Андрей Петрович был еше твоих лет, а теперь вот уш какой у него молотец! Ах, фремя, фремя!” — Он распечатал письмо и стал читать его вполголоса, делая свои замечания. “Милостивый государь Андрей Карлович, надеюсь, что ваше превосходительство”… Это что за серемонии? Фуй, как ему не софестно! Конечно: дисциплина перво дело, но так ли пишут к старому камрад?.. “ваше превосходительство не забыло”… гм… “и… когда… покойным фельдмаршалом Мин… походе… также и… Каролинку”… Эхе, брудер! так он еше помнит стары наши проказ? “Теперь о деле… К вам моего повесу”… гм… “держать в ежовых рукавицах”… Что такое ешевы рукавиц? Это должно быть русска поговорк… Что такое “дершать в ешевых рукавицах?” повторил он, обращаясь ко мне. — Это значит, — отвечал я ему с видом как можно более невинным,- обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли, держать в ежевых рукавицах. “Гм, понимаю… “и не давать ему воли”… нет, видно ешевы рукавицы значит не то… “При сем… его паспорт”… Где ж он? А, вот… “отписать в Семеновский”… Хорошо, хорошо: всё будет сделано… “Позволишь без чинов обнять себя и… старым товарищем и другом” — а! наконец догадался… и прочая и прочая… Ну, батюшка, — сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт — всё будет сделано: ты будешь офицером переведен в ***полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Белогорскую крепость, где ты будешь в команде капитана Миронова, доброго и честного человека. Там ты будешь на службе настоящей, научишься дисциплине. В Оренбурге делать тебе нечего; рассеяние вредно молодому человеку. А сегодня милости просим: отобедать у меня”. Час от часу не легче! подумал я про себя; к чему послужило мне то, что еще в утробе матери я был уже гвардии сержантом! Куда это меня завело? В полк и в глухую крепость на границу Киргиз-кайсацких степей!.. Я отобедал у Андрея Карловича, втроем с его старым адъютантом. Строгая немецкая экономия царствовала за его столом, и я думаю, что страх видеть иногда лишнего гостя за своею холостою трапезою был отчасти причиною поспешного удаления моего в гарнизон. На другой день я простился с генералом и отправился к месту моего назначения.
ГЛАВА III.
КРЕПОСТЬ.
Мы в фортеции живем, Хлеб едим и воду пьем; А как лютые враги Придут к нам на пироги, Зададим гостям пирушку: Зарядим картечью пушку. Солдатская песня.
Старинные люди, мой батюшка. Недоросль.
Белогорская крепость находилась в сорока верстах от Оренбурга. Дорога шла по крутому берегу Яика. Река еще не замерзала, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом. За ними простирались киргизские степи. Я погрузился в размышления, большею частию печальные. Гарнизонная жизнь мало имела для меня привлекательности. Я старался вообразить себе капитана Миронова, моего будущего начальника, и представлял его строгим, сердитым стариком, не знающим ничего, кроме своей службы, и готовым за всякую безделицу сажать меня под арест на хлеб и на воду. Между тем начало смеркаться. Мы ехали довольно скоро. — Далече ли до крепости?- спросил я у своего ямщика. “Недалече” — отвечал он. — “Вон уж видна”. — Я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором. С одной стороны стояли три или четыре скирда сена, полузанесенные снегом; с другой скривившаяся мельница, с лубочными крыльями, лениво опущенными. — Где же крепость? — спросил я с удивлением. — “Да вот она” — отвечал ямщик указывая на деревушку, и с этим словом мы в нее въехали. У ворот увидел я старую чугунную пушку; улицы были тесны и кривы; избы низки и большею частию покрыты соломою. Я велел ехать к коменданту и через минуту кибитка остановилась перед деревянным домиком, выстроенным на высоком месте, близ деревянной же церкви. Никто не встретил меня. Я пошел в сени и отворил дверь в переднюю. Старый инвалид, сидя на столе, нашивал синюю заплату на локоть зеленого мундира. Я велел ему доложить обо мне. “Войди, батюшка”, — отвечал инвалид: — “наши дома”. Я вошел в чистенькую комнатку, убранную по-старинному. В углу стоял шкаф с посудой; на стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, также выбор невесты и погребение кота. У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голове. Она разматывала нитки, которые держал, распялив на руках, кривой старичок в офицерском мундире. “Что вам угодно, батюшка?” — спросила она, продолжая свое занятие. Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину капитану, и с этим словом обратился-было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь. “Ивана Кузмича дома нет” — сказала она; — “он пошел в гости к отцу Герасиму; да всё равно, батюшка, я его хозяйка. Прошу любить и жаловать. Садись, батюшка”. Она кликнула девку и велела ей позвать урядника. Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня с любопытством. “Смею спросить” -сказал он; — “вы в каком полку изволили служить?” Я удовлетворил его любопытству. “А смею спросить” -продолжал он, — “зачем изволили вы перейти из гвардии в гарнизон?” — Я отвечал, что такова была воля начальства. “Чаятельно, за неприличные гвардии офицеру поступки” — продолжал неутомимый вопрошатель. -“Полно врать пустяки” — сказала ему капитанша: — “ты видишь, молодой человек с дороги устал; ему не до тебя… (держи-ка руки прямее…) А ты, мой батюшка”, — продолжала она, обращаясь ко мне — “не печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, не ты последний. Стерпится, слюбится. Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иван
ыч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет”. В эту минуту вошел урядник, молодой и статный казак. “Максимыч!” — сказала ему капитанша. — “Отведи г. офицеру квартиру, да почище”. — “Слушаю, Василиса Егоровна”, — отвечал урядник. — “Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?” — “Врешь, Максимыч”, — сказала капитанша: — “у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники. Отведи г. офицера… как ваше имя и отчество, мой батюшка? Петр Андреич?.. Отведи Петра Андреича к Семену Кузову. Он, мошенник, лошадь свою пустил ко мне в огород. Ну, что, Максимыч, всё ли благополучно?” — Всё, славу богу, тихо, — отвечал казак; — только капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды. “Иван Игнатьич! — сказала капитанша кривому старичку. — “Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи. Ну, Максимыч, ступай себе с богом. Петр Андреич, Максимыч отведет вас на вашу квартиру”. Я откланялся. Урядник привел меня в избу, стоявшую на высоком берегу реки, на самом краю крепости. Половина избы занята была семьею Семена Кузова, другую отвели мне. Она состояла из одной горницы довольно опрятной, разделенной надвое перегородкой. Савельич стал в ней распоряжаться; я стал глядеть в узенькое окошко. Передо мною простиралась печальная степь. Наискось стояло несколько избушек; по улице бродило несколько куриц старуха, стоя на крыльце с корытом, кликала свиней, которые отвечали ей дружелюбным хрюканьем. И вот в какой стороне осужден я был проводить мою молодость! Тоска взяла меня; я отошел от окошка и лег спать без ужина, несмотря на увещания Савельича, который повторял с сокрушением: “Господи владыко! ничего кушать не изволит! Что скажет барыня, коли дитя занеможет?” На другой день по утру я только что стал одеваться, как дверь отворилась и ко мне вошел молодой офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым. “Извините меня” — сказал он мне по-французски — “что я без церемонии прихожу с вами познакомиться. Вчера узнал я о вашем приезде; желание увидеть наконец человеческое лицо так овладело мною, что я не вытерпел. Вы это поймете, когда проживете здесь еще несколько времени”. — Я догадался, что это был офицер, выписанный из гвардии за поединок. Мы тотчас познакомились. Швабрин был очень не глуп. Разговор его был остер и занимателен. Он с большой веселостию описал мне семейство коменданта, его общество и край, куда завела меня судьба. Я смеялся от чистого сердца, как вошел ко мне тот самый инвалид, который чинил мундир в передней коменданта, и от имени Василисы Егоровны позвал меня к ним обедать. Швабрин вызвался идти со мною вместе. Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в треугольных шляпах. Они выстроены были во фрунт. Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китайчатом халате. Увидя нас, он к нам подошел, сказал мне несколько ласковых слов и стал опять командовать. Мы остановились-было смотреть на учение; но он просил нас идти к Василисе Егоровне, обещаясь быть вслед за нами. “А здесь” -прибавил он — “нечего вам смотреть”. Василиса Егоровна приняла нас запросто и радушно, и обошлась со мною как бы век была знакома. Инвалид и Палашка накрывали стол. “Что это мой Иван Кузмич сегодня так заучился!” -сказала комендантша. — “Палашка, позови барина обедать. Да где же Маша?” — Тут вошла девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светлорусыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у ней так и горели. С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на нее с предубеждением: Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою. Марья Ивановна села в угол и стала шить. Между тем подали щи. Василиса Егоровна, не видя мужа, вторично послала за ним Палашку. “Скажи барину: гости-де ждут, щи простынут; слава богу, ученье не уйдет; успеет накричаться”. — Капитан вскоре явился, сопровождаемый кривым старичком. “Что это, мой батюшка?” — сказала ему жена. — “Кушанье давным-давно подано, а тебя не дозовешься”. — А слышь ты, Василиса Егоровна, — отвечал Иван Кузмич, — я был занят службой: солдатушек учил. “И, полно!” — возразила капитанша. — “Только слава, что солдат учишь: ни им служба не дается, ни ты в ней толку не ведаешь. Сидел бы дома да богу молился; так было бы лучше. Дорогие гости, милости просим за стол”. Мы сели обедать. Василиса Егоровна не умолкала ни на минуту и осыпала меня вопросами: кто мои родители, живы ли они, где живут и каково их состояние? Услыша, что у батюшки триста душ крестьян, “легко ли!” — сказала она; -“ведь есть же на свете богатые люди! А у нас, мой батюшка, всего-то душ одна девка Палашка; да слава богу, живем помаленьку. Одна беда: Маша; девка на выданьи, а какое у ней приданое? частый гребень, да веник, да алтын денег (прости бог!), с чем в баню сходить. Хорошо, коли найдется добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою”. — Я взглянул на Марью Ивановну; она вся покраснела, и даже слезы капнули на ее тарелку. Мне стало жаль ее; и я спешил переменить разговор. — Я слышал, — сказал я довольно некстати, — что на вашу крепость собираются напасть башкирцы. — “От кого, батюшка, ты изволил это слышать?” — спросил Иван Кузмич.-Мне так сказывали в Оренбурге, — отвечал я. “Пустяки!” — сказал комендант. — “У нас давно ничего не слыхать. Башкирцы — народ напуганный, да и киргизцы проучены. Небось, на нас не сунутся; а насунутся, так я такую задам острастку, что лет на десять угомоню”. — И вам не страшно, — продолжал я, обращаясь к капитанше, — оставаться в крепости, подверженной таким опасностям? — “Привычка, мой батюшка”, — отвечала она. — “Тому лет двадцать как нас из полка перевели сюда, и не приведи господи, как я боялась проклятых этих нехристей! Как завижу, бывало, рысьи шапки, да как заслышу их визг, веришь ли, отец мой, сердце так и замрет! А теперь так привыкла, что и с места не тронусь, как придут нам сказать, что злодеи около крепости рыщут”. — Василиса Егоровна прехрабрая дама — заметил важно Швабрин. — Иван Кузмич может это засвидетельствовать. “Да, слышь ты”, — сказал Иван Кузмич: — “баба-то не робкого десятка”. — А Марья Ивановна? — спросил я: — так же ли смела, как и вы? “Смела ли Маша?” — отвечала ее мать. — “Нет, Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха на тот свет не отправилась. С тех пор уж и не палим из проклятой пушки”. Мы встали изо стола. Капитан с капитаншею отправились спать; а я пошел к Швабрину, с которым и провел целый вечер.
ГЛАВА IV.
ПОЕДИНОК.
— Ин изволь, и стань же в позитуру. Посмотришь, проколю как я твою фигуру! Княжнин.
Прошло несколько недель, и жизнь моя в Белогорской крепости сделалась для меня не только сносною, но даже и приятною. В доме коменданта был я принят как родной. Муж и жена были люди самые почтенные. Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый. Жена его им управляла, что согласовалось с его беспечностию. Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком. Марья Ивановна скоро перестала со мною дичиться. Мы познакомились. Я в ней нашел благоразумную, и чувствительную девушку. Незаметным образом я привязался к доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарнизонному поручику, о котором Швабрин выдумал, будто бы он был в непозволительной связи с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия: но Швабрин о том не беспокоился. Я был произведен в офицеры. Служба меня не отягощала. В богоспасаемой крепости не было ни смотров, ни учений, ни караулов. Комендант по собственной охоте учил иногда своих солдат; но еще не мог добиться, чтобы все они знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста. У Швабрина было несколько французских книг. Я стал читать, и во мне пробудилась охота к литературе. По утрам я читал, упражнялся в переводах, а иногда и в сочинении стихов. Обедал почти всегда у коменданта, где обыкновенно проводил остаток дня, и куда вечерком иногда являлся отец Герасим с женою Акулиной Памфиловной, первою вестовщицею во всем околодке. С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я каждый день; но час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всегдашние шутки его насчет семьи коменданта мне очень не нравились, особенно колкие замечания о Марье Ивановне. Другого общества в крепости не было, но я другого и не желал. Несмотря на предсказания, башкирцы не возмущались. Спокойствие царствовало вокруг нашей крепости. Но мир был прерван незапным междуусобием. Я уже сказывал, что я занимался литературою. Опыты мои, для тогдашнего времени, были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял. Однажды удалось мне написать песенку, которой был я доволен. Известно, что сочинители иногда, под видом требования советов, ищут благосклонного слушателя. Итак, переписав мою песенку, я понес ее к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить произведения стихотворца. После маленького предисловия, вынул я из кармана свою тетрадку, и прочел ему следующие стишки:
Мысль любовну истребляя, Тщусь прекрасную забыть, И ах, Машу избегая, Мышлю вольность получить!
Но глаза, что мя пленили, Всеминутно предо мной; Они дух во мне смутили, Сокрушили мой покой.
Ты, узнав мои напасти, Сжалься, Маша, надо мной; Зря меня в сей лютой части, И что я пленен тобой.
— Как ты это находишь?- спросил я Швабрина, ожидая похвалы, как дани, мне непременно следуемой. Но к великой моей досаде, Швабрин, обыкновенно снисходительный, решительно объявил, что песня моя нехороша. -Почему так? — спросил я его, скрывая свою досаду. “Потому” — отвечал он, — “что такие стихи достойны учителя моего, Василья Кирилыча Тредьяковского, и очень напоминают мне его любовные куплетцы” Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердо разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. — “Посмотрим” — сказал он — “сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна? — Не твое дело, — отвечал я нахмурясь, — кто бы ни была эта Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок. “Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник!” — продолжал Швабрин, час от часу более раздражая меня; — “но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками”. — Что это, сударь, значит? Изволь объясниться. “С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег”. Кровь моя закипела. — А почему ты об ней такого мнения? -спросил я, с трудом удерживая свое негодование. “А потому”, — отвечал он с адской усмешкою, — “что знаю по опыту ее нрав и обычай”. — Ты лжешь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом. Швабрин переменился в лице. “Это тебе так не пройдет”- сказал он, стиснув мне руку. — “Вы мне дадите сатисфакцию”. — Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись. В эту минуту я готов был растерзать его. Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу, и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши, он нанизывал грибы для сушенья на зиму. “А, Петр Андреич!” — сказал он увидя меня; — “добро пожаловать! Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?” Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. “Вы изволите говорить” — сказал он мне, — “что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить”. — Точно так. “Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?” Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. “Как вам угодно” — сказал Иван Игнатьич: — “делайте, как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся”. Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. “Воля ваша” — сказал он. — “Коли уж мне и вмешаться в это дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие противное казенному интересу: не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры…” Я испугался и стал просить Ивана Игнатьича ничего не сказывать коменданту; насилу его уговорил; он дал мне слово, и я решился от него отступиться. Вечер провел я, по обыкновению своему, у коменданта. Я старался казаться веселым и равнодушным, дабы не подать никакого подозрения и избегнуть докучных вопросов; но признаюсь, я не имел того хладнокровия, которым хвалятся почти всегда те, которые находились в моем положении. В этот вечер я расположен был к нежности и к умилению. Марья Ивановна нравилась мне более обыкновенного. Мысль, что, может быть, вижу ее в последний раз, придавала ей в моих глазах что-то трогательное. Швабрин явился тут же. Я отвел его в сторону и уведомил его о своем разговоре с Иваном Игнатьичем. “Зачем нам секунданты” — сказал он мне сухо: — “без них обойдемся”. Мы условились драться за скирдами, что находились подле крепости, и явиться туда на другой день в седьмом часу утра. Мы разговаривали, повидимому, так дружелюбно, что Иван Игнатьич от радости проболтался. “Давно бы так” — сказал он мне с довольным видом; — “худой мир лучше доброй ссоры, а и нечестен, так здоров”. “Что, что, Иван Игнатьич?” — сказала комендантша, которая в углу гадала в карты: — “я не вслушалась”. Иван Игнатьич, заметив во мне знаки неудовольствия и вспомня свое обещание, смутился и не знал, что отвечать. Швабрин подоспел к нему на помощь. “Иван Игнатьич” — сказал он — “одобряет нашу мировую”. — А с кем это, мой батюшка, ты ссорился? ” “Мы было поспорили довольно крупно с Петром Андреичем”. — За что так? “За сущую безделицу: за песенку, Василиса Егоровна”. — Нашли за что ссориться! за песенку!… да как же это случилось? “Да вот как: Петр Андреич сочинил недавно песню и сегодня запел ее при мне, а я затянул мою, любимую:
Капитанская дочь, Не ходи гулять в полночь.
Вышла разладица. Петр Андреич было и рассердился; но потом рассудил, что всяк волен петь, что кому угодно. Тем и дело кончилось”. Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но никто, кроме меня, не понял грубых его обиняков; по крайней мере, никто не обратил на них внимания. От песенок разговор обратился к стихотворцам, и комендант заметил, что все они люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни к чему доброму не доводящее. Присутствие Швабрина было мне несносно. Я скоро простился с комендантом и с его семейством; пришед домой, осмотрел свою шпагу, попробовал ее конец, и лег спать, приказав Савельичу разбудить меня в седьмом часу. На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. “Нас могут застать” -сказал он мне; — “надобно поспешить”. Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важностию. Мы вошли в комендантской дом. Иван Игнатьич отворил двери, провозгласив торжественно “привел!” Нас встретила Василиса Егоровна. “Ах, мои батюшки! На что это похоже? как? что? в нашей крепости заводить смертоубийство! Иван Кузмич, сейчас их под арест! Петр Андреич! Алексей Иваныч! подавайте сюда ваши шпаги, подавайте, подавайте. Палашка, отнеси эти шпаги в чулан. Петр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. Как тебе не совестно? Добро Алексей Иваныч: он за душегубство и из гвардии выписан, он и в господа бога не верует; а ты-то что? туда же лезешь?” Иван Кузмич вполне соглашался с своею супругою и приговаривал: “А слышь ты, Василиса Егоровна правду говорит. Поединки формально запрещены в воинском артикуле”. Между тем Палашка взяла у нас наши шпаги и отнесла в чулан. Я не мог не засмеяться. Швабрин сохранил свою важность. “При всем моем уважении к вам” — сказал он ей хладнокровно — “не могу не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду. Предоставьте это Ивану Кузмичу: это его дело”. — Ах! мой батюшка! — возразила комендантша; — да разве муж и жена не един дух и едина плоть? Иван Кузмич! Что ты зеваешь? Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на них эпитимию, чтоб молили у бога прощения, да каялись перед людьми. Иван Кузмич не знал, на что решиться. Марья Ивановна была чрезвычайно бледна. Мало-по-малу буря утихла; комендантша успокоилась, и заставила нас друг друга поцаловать. Палашка принесла нам наши шпаги. Мы вышли от коменданта повидимому примиренные. Иван Игнатьич нас сопровождал. — Как вам не стыдно было -сказал я ему сердито — доносить на нас коменданту после того, как дали мне слово того не делать? — “Как бог свят, я Ивану Кузмичу того не говорил” — отвечал он;- “Василиса Егоровна выведала всё от меня. Она всем и распорядилась без ведома коменданта. Впрочем, слава богу, что всё так кончилось”. С этим словом он повернул домой, а Швабрин и я остались наедине. — Наше дело этим кончиться не может — сказал я ему. “Конечно”, — отвечал Швабрин; — “вы своею кровью будете отвечать мне за вашу дерзость; но за нами, вероятно, станут присматривать. Несколько дней нам должно будет притворяться. До свидания!” — И мы расстались, как ни в чем не бывали. Возвратясь к коменданту, я по обыкновению своему подсел к Марье Ивановне. Ивана Кузмича не было дома; Василиса Егоровна занята была хозяйством. Мы разговаривали вполголоса. Марья Ивановна с нежностию выговаривала мне за беспокойство, причиненное всем моею ссорою с Швабриным. “Я так и обмерла” — сказала она, — “когда сказали нам, что вы намерены биться на шпагах. Как мужчины странны! За одно слово, о котором через неделю верно б они позабыли, они готовы резаться и жертвовать не только жизнию, но и совестию и благополучием тех, которые… Но я уверена, что не вы зачинщик ссоры. Верно виноват Алексей Иваныч”. — А почему же вы так думаете, Марья Ивановна? ” “Да так… он такой насмешник! Я не люблю Алексея Иваныча. Он очень мне противен; а странно: ни за что б я не хотела, чтоб и я ему так же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх”. — А как вы думаете, Марья Ивановна? Нравитесь ли вы ему или нет? Марья Ивановна заикнулась и покраснела. “Мне кажется” — сказала она, — “я думаю, что нравлюсь”. — Почему же вам так кажется? “Потому что он за меня сватался”. — Сватался! Он за вас сватался? Когда же? ” “В прошлом году. Месяца два до вашего приезда”. -И вы не пошли? “Как изволите видеть. Алексей Иваныч конечно человек умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние; но как подумаю, что надобно будет под венцом при всех с ним поцаловаться… Ни за что! ни за какие благополучия!” Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин ее преследовал. Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне еще более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную клевету. Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне еще сильнее, и я с нетерпением стал ожидать удобного случая. Я дожидался не долго. На другой день, когда сидел я за элегией и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окошком. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. “Зачем откладывать?” — сказал мне Швабрин: — “за нами не смотрят. Сойдем к реке. Там никто нам не помешает”. Мы отправились, молча. Спустясь по крутой тропинки, мы остановились у самой реки и обнажили шпаги. Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался. Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать и загнал его почти в самую реку. Вдруг услышал я свое имя, громко произнесенное. Я оглянулся, и увидел Савельича, сбегающего ко мне по нагорной тропинке……. В это самое время меня сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств.
ГЛАВА V.
ЛЮБОВЬ.
Ах ты, девка, девка красная! Не ходи, девка, молода замуж; Ты спроси, девка, отца, матери, Отца, матери, роду-племени; Накопи, девка, ума-разума, Ума-разума, приданова. Песня народная.
Буде лучше меня найдешь, позабудешь. Если хуже меня найдешь, вспомянешь. То же.
Очнувшись, я несколько времени не мог опомниться и не понимал, что со мною сделалось. Я лежал на кровате, в незнакомой горнице, и чувствовал большую слабость. Передо мною стоял Савельич со свечкою в руках. Кто-то бережно развивал перевязи, которыми грудь и плечо были у меня стянуты. Мало-по-малу мысли мои прояснились. Я вспомнил свой поединок, и догадался, что был ранен. В эту минуту скрыпнула дверь. “Что? каков?” произнес пошепту голос, от которого я затрепетал. — Всё в одном положении, — отвечал Савельич со вздохом; — всё без памяти, вот уже пятые сутки. — Я хотел оборотиться, но не мог. — Где я? кто здесь? — сказал я с усилием. Марья Ивановна подошла к моей кровати и наклонилась ко мне. “Что? как вы себя чувствуете?” — сказала она. — Слава богу, — отвечал я слабым голосом. — Это вы, Марья Ивановна? скажите мне… — я не в силах был продолжать и замолчал. Савельич ахнул. Радость изобразилась на его лице. “Опомнился! опомнился!” — повторял он. — “Слава тебе, владыко! Ну батюшка Петр Андреич! напугал ты меня! легко ли? пятые сутки!.. Марья Ивановна перервала его речь. “Не говори с ним много, Савельич”, — сказала она. — “Он еще слаб”. Она вышла и тихонько притворила дверь. Мысли мои волновались. И так я был в доме коменданта, Марья Ивановна входила ко мне. Я хотел сделать Савельичу некоторые вопросы, но старик замотал головою и заткнул себе уши. Я с досадою закрыл глаза и вскоре забылся сном. Проснувшись подозвал я Савельича, и вместо его увидел перед собою Марью Ивановну; ангельский голос ее меня приветствовал. Не могу выразить сладостного чувства, овладевшего мною в эту минуту. Я схватил ее руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала ее… и вдруг ее губки коснулись моей щеки, и я почувствовал их жаркой и свежий поцелуй. Огонь пробежал по мне. “Милая, добрая Марья Ивановна, — сказал я ей — будь моею женою, согласись на мое счастие”. — Она опомнилась. “Ради бога успокойтесь” — сказала она, отняв у меня свою руку. — “Вы еще в опасности: рана может открыться. Поберегите себя хоть для меня”. С этим словом она ушла, оставя меня в упоении восторга. Счастие воскресило меня. Она будет моя! она меня любит! Эта мысль наполняла всё мое существование. С той поры мне час от часу становилось лучше. Меня лечил полковой цырюльник, ибо в крепости другого лекаря не было, и, слава богу, не умничал. Молодость и природа ускорили мое выздоровление. Всё семейство коменданта за мною ухаживало. Марья Ивановна от меня не отходила. Разумеется, при первом удобном случае я принялся за прерванное объяснение, и Марья Ивановна выслушала меня терпеливее. Она безо всякого жеманства призналась мне в сердечной склонности и сказала, что ее родители конечно рады будут ее счастию. “Но подумай хорошенько” — прибавила она: — “со стороны твоих родных не будет ли препятствия?” Я задумался. В нежности матушкиной я не сумневался; но, зная нрав и образ мыслей отца, я чувствовал, что любовь моя не слишком его тронет, и что он будет на нее смотреть, как на блажь молодого человека. Я чистосердечно признался в том Марье Ивановне, и решился однако писать к батюшке как можно красноречивее, прося родительского благословения. Я показал письмо Марьи Ивановне, которая нашла его столь убедительным и трогательным, что не сомневалась в успехе его, и предалась чувствам нежного своего сердца со всею доверчивостию молодости и любви. Со Швабриным я помирился в первые дни моего выздоровления. Иван Кузмич, выговаривая мне за поединок, сказал мне: “Эх, Петр Андреич! надлежало бы мне посадить тебя под арест, да ты уж и без того наказан. А Алексей Иваныч у меня таки сидит в хлебном магазине под караулом, и шпага его под замком у Василисы Егоровны. Пускай он себе надумается, да раскается”. — Я слишком был счастлив, чтоб хранить в сердце чувство неприязненное. Я стал просить за Швабрина, и добрый комендант с согласия своей супруги, решился его освободить. Швабрин пришел ко мне; он изъявил глубокое сожаление о том, что случилось между нами; признался, что был кругом виноват, и просил меня забыть о прошедшем. Будучи от природы не злопамятен, я искренно простил ему и нашу ссору и рану, мною от него полученную. В клевете его видел я досаду оскорбленного самолюбия и отвергнутой любви, и великодушно извинял своего несчастного соперника. Вскоре я выздоровел, и мог перебраться на мою квартиру. С нетерпением ожидал я ответа на посланное письмо, не смея надеяться, и стараясь заглушить печальные предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее мужем я еще не объяснялся; но предложение мое не должно было их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались скрывать от них свои чувства, и мы заранее были уж уверены в их согласии. Наконец однажды утром Савельич вошел ко мне, держа в руках письмо. Я схватил его с трепетом. Адрес был написан рукою батюшки. Это приуготовило меня к чему-то важному, ибо обыкновенно письма писала ко мне матушка, а он в конце приписывал несколько строк. Долго не распечатывал я пакета и перечитывал торжественную надпись: “Сыну моему Петру Андреевичу Гриневу, в Оренбургскую губернию, в Белогорскую крепость”. Я старался по почерку угадать расположение духа, в котором писано было письмо; наконец решился его распечатать, и с первых строк увидел, что всё дело пошло к чорту. Содержание письма было следующее:
“Сын мой Петр! Письмо твое, в котором просишь ты нас о родительском нашем благословении и согласии на брак с Марьей Ивановной дочерью Мироновой, мы получили 15-го сего месяца, и не только ни моего благословения, ни моего согласия дать я тебе не намерен, но еще и собираюсь до тебя добраться, да за проказы твои проучить тебя путем, как мальчишку, не смотря на твой офицерской чин: ибо ты доказал, что шпагу носить еще недостоин, которая пожалована тебе на защиту отечества, а не для дуелей с такими же сорванцами, каков ты сам. Немедленно буду писать к Андрею Карловичу, прося его перевести тебя из Белогорской крепости куда-нибудь подальше, где бы дурь у тебя прошла. Матушка твоя, узнав о твоем поединке и о том, что ты ранен, с горести занемогла и теперь лежит. Что из тебя будет? Молю бога, чтоб ты исправился, хоть и не смею надеяться на его великую милость. Отец твой А. Г”.
Чтение сего письма возбудило во мне разные чувствования. Жестокие выражения, на которые батюшка не поскупился, глубоко оскорбили меня. Пренебрежение, с каким он упоминал о Марьи Ивановне, казалось мне столь же непристойным, как и несправедливым. Мысль о переведении моем из Белогорской крепости меня ужасала; но всего более огорчило меня известие о болезни матери. Я негодовал на Савельича, не сомневаясь, что поединок мой стал известен родителям через него. Шагая взад и вперед по тесной моей комнате, я остановился перед ним и сказал, взглянув на него грозно: — Видно тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить. — Савельич был поражен как громом. “Помилуй, сударь”, — сказал он чуть не зарыдав, — “что это изволишь говорить? Я причина, что ты был ранен! Бог видит, бежал я заслонить тебя своею грудью от шпаги Алексея Иваныча! Старость проклятая помешала. Да что ж я сделал матушке-то твоей?” — Что ты сделал? — отвечал я. — Кто просил тебя писать на меня доносы? разве ты приставлен ко мне в шпионы? — “Я? писал на тебя доносы?” — отвечал Савельич со слезами. — “Господи царю небесный! Так изволь-ка прочитать, что пишет ко мне барин: увидишь, как я доносил на тебя”. Тут он вынул из кармана письмо, и я прочел следующее:
“Стыдно тебе, старый пес, что ты, не взирая на мои строгие приказания, мне не донес о сыне моем Петре Андреевиче и что посторонние принуждены уведомлять меня о его проказах. Так ли исполняешь ты свою должность и господскую волю? Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку. С получением сего, приказываю тебе немедленно отписать ко мне, каково теперь его здоровье, о котором пишут мне, что поправилось; да в какое именно место он ранен и хорошо ли его залечили”.
Очевидно было, что Савельич передо мною был прав и что я напрасно оскорбил его упреком и подозрением. Я просил у него прощения; но старик был неутешен. “Вот до чего я дожил” — повторял он; — “вот каких милостей дослужился от своих господ! Я и старый пес, и свинопас, да я ж и причина твоей раны? Нет, батюшка Петр Андреич! не я, проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными вертелами, да притопывать, как будто тыканием да топанием убережешься от злого человека! Нужно было нанимать мусье да тратить лишние деньги!” Но кто же брал на себя труд уведомить отца моего о моем поведении? Генерал? Но он, казалось, обо мне не слишком заботился; а Иван Кузмич не почел за нужное рапортовать о моем поединке. Я терялся в догадках. Подозрения мои остановились на Швабрине. Он один имел выгоду в доносе, коего следствием могло быть удаление мое из крепости и разрыв с комендантским семейством. Я пошел объявить обо всем Марье Ивановне. Она встретила меня на крыльце. “Что это с вами сделалось?” — сказала она, увидев меня. — “Как вы бледны!” — Всё кончено! — отвечал я и отдал ей батюшкино письмо. Она побледнела в свою очередь. Прочитав, она возвратила мне письмо дрожащею рукою и сказала дрожащим голосом: “Видно мне не судьба… Родные ваши не хотят меня в свою семью. Буди во всем воля господня! Бог лучше нашего знает, что нам надобно. Делать нечего, Петр Андреич; будьте хоть вы счастливы…” — Этому не бывать! — вскричал я, схватив ее за руку; — ты меня любишь; я готов на всё. Пойдем, кинемся в ноги к твоим родителям; они люди простые, не жестокосердые гордецы… Они нас благословят; мы обвенчаемся… а там современем, я уверен, мы умолим отца моего; матушка будет за нас; он меня простит… “Нет, Петр Андреич”, — отвечала Маша — “я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле божией. Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую — бог с тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих…” Тут она заплакала, и ушла от меня; я хотел было войти за нею в комнату, но чувствовал, что был не в состоянии владеть самим собою, и воротился домой. Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. “Вот, сударь”, сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги; — посмотри, доносчик ли я на своего барина, и стараюсь ли я помутить сына с отцом”. Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от слова до слова:
“Государь Андрей Петрович, отец наш милостивый! Милостивое писание ваше я получил, в котором изволишь гневаться на меня, раба вашего, что де стыдно мне не исполнять господских приказаний; — а я, не старый пес, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда служил и дожил до седых волос. Я ж про рану Петра Андреича ничего к вам не писал, чтоб не испужать понапрасну, и, слышно, барыня, мать наша Авдотья Васильевна и так с испугу слегла, и за ее здоровие бога буду молить. А Петр Андреич ранен был под правое плечо, в грудь под самую косточку, в глубину на полтора вершка, и лежал он в доме у коменданта, куда принесли мы его с берега, и лечил его здешний цырюльник Степан Парамонов; и теперь Петр Андреич, слава богу, здоров, и про него кроме хорошего нечего и писать. Командиры, слышно, им довольны; а у Василисы Егоровны он как родной сын. А что с ним случилось такая оказия, то быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается. А изволите вы писать, что сошлете меня свиней пасти, и на то ваша боярская воля. За сим кланяюсь рабски. Верный холоп ваш Архип Савельев”.
Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту доброго старика. Отвечать батюшке я был не в состоянии; а чтоб успокоить матушку письмо Савельича мне показалось достаточным. С той поры положение мое переменилось. Марья Ивановна почти со мною не говорила, и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-по-малу приучился я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна сначала за то мне пеняла; но видя мое упрямство, оставила меня в покое. С Иваном Кузмичем виделся я только, когда того требовала служба. Со Швабриным встречался редко и неохотно, тем более что замечал в нем скрытую к себе неприязнь, что и утверждало меня в моих подозрениях. Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума или удариться в распутство. Неожиданные происшедствия, имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение.
ГЛАВА VI.
ПУГАЧЕВЩИНА.
Вы, молодые ребята, послушайте, Что мы, старые старики, будем сказывати. Песня.
Прежде нежели приступлю к описанию странных происшедствий, коим я был свидетель, я должен сказать несколько слов о положении, в котором находилась Оренбургская губерния в конце 1773 года. Сия обширная и богатая губерния обитаема была множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. Их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость требовали со стороны правительства непрестанного надзора для удержания их в повиновении. Крепости выстроены были в местах, признанных удобными, заселены по большей части казаками, давнишними обладателями Яицких берегов. Но Яицкие казаки, долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными. В 1772 году произошло возмущение в их главном городке. Причиною тому были строгие меры, предпринятые генерал-маиором Траубенбергом, дабы привести войско к должному повиновению. Следствием было варварское убиение Траубенберга, своевольная перемена в управлении, и наконец усмирение бунта картечью и жестокими наказаниями. Это случилось несколько времени перед прибытием моим в Белогорскую крепость. Всё было уже тихо, или казалось таковым; начальство слишком легко поверило мнимому раскаянию лукавых мятежников, которые злобствовали в тайне и выжидали удобного случая для возобновления беспорядков. Обращаюсь к своему рассказу. Однажды вечером (это было в начале октября 1773 года) сидел я дома один, слушая вой осеннего ветра, и смотря в окно на тучи, бегущие мимо луны. Пришли меня звать от имени коменданта. Я тотчас отправился. У коменданта нашел я Швабрина, Ивана Игнатьича и казацкого урядника. В комнате не было ни Василисы Егоровны, ни Марьи Ивановны. Комендант со мною поздоровался с видом озабоченным. Он запер двери, всех усадил, кроме урядника, который стоял у дверей, вынул из кармана бумагу и сказал нам: “Господа офицеры, важная новость! Слушайте, что пишет генерал”. Тут он надел очки и прочел следующее:
“Господину коменданту Белогорской крепости капитану Миронову.
“По секрету.
“Сим извещаю вас, что убежавший из-под караула донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку, произвел возмущение в Яицких селениях, и уже взял и разорил несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства. Того ради, с получением сего, имеете вы, господин капитан, немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению”.
“Принять надлежащие меры!” — сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу. — “Слышь ты, легко сказать. Злодей-то видно силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда, не в укор буди тебе сказано, Максимыч. (Урядник усмехнулся.) Однако делать нечего, господа офицеры! Будьте исправны, учредите караулы, да ночные дозоры; в случае нападения запирайте ворота, да выводите солдат. Ты, Максимыч смотри крепко за своими казаками. Пушку осмотреть, да хорошенько вычистить. А пуще всего содержите всё это в тайне, чтоб в крепости никто не мог о том узнать преждевременно”. Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. — Как ты думаешь, чем это кончится? — спросил я его. “Бог знает” — отвечал он; — “посмотрим. Важного покаместь еще ничего не вижу. Если же…” Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию. Не смотря на все наши предосторожности, весть о появлении Пугачева разнеслась по крепости. Иван Кузмич, хоть и очень уважал свою супругу, но ни за что на свете не открыл бы ей тайны, вверенной ему по службе. Получив письмо от генерала, он довольно искусным образом выпроводил Василису Егоровну, сказав ей, будто бы отец Герасим получил из Оренбурга какие-то чудные известия, которые содержит в великой тайне. Василиса Егоровна тотчас захотела отправиться в гости к попадье и, по совету Ивана Кузмича взяла с собою и Машу, чтоб ей не было скучно одной. Иван Кузмич, оставшись полным хозяином, тотчас послал за нами, а Палашку запер в чулан, чтоб она не могла нас подслушать. Василиса Егоровна возвратилась домой, не успев ничего выведать от попадьи, и узнала, что во время ее отсутствия было у Ивана Кузмича совещание, и что Палашка была под замком. Она догадалась, что была обманута мужем, и приступила к нему с допросом. Но Иван Кузмич приготовился к нападению. Он ни мало не смутился и бодро отвечал своей любопытной сожительнице: “А слышь ты, матушка, бабы наши вздумали печи топить соломою; а как от того может произойти несчастие, то я и отдал строгий приказ впредь соломою бабам печей не топить, а топить хворостом и валежником”. — А для чего ж было тебе запирать Палашку? — спросила комендантша. — За что бедная девка просидела в чулане, пока мы не воротились? — Иван Кузмич не был приготовлен к таковому вопросу; он запутался и пробормотал что-то очень нескладное. Василиса Егоровна увидела коварство своего мужа; но зная, что ничего от него ни добьется, прекратила свои вопросы и завела речь о соленых огурцах, которые Акулина Памфиловна приготовляла совершенно особенным образом. Во всю ночь Василиса Егоровна не могла заснуть, и никак не могла догадаться, что бы такое было в голове ее мужа, о чем бы ей нельзя было знать. На другой день, возвращаясь от обедни, она увидела Ивана Игнатьича, который вытаскивал из пушки тряпички, камушки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками. “Что бы значили эти военные приготовления?” — думала комендантша: — “уж не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузмич стал бы от меня таить такие пустяки?” Она кликнула Ивана Игнатьича, с твердым намерением выведать от него тайну, которая мучила ее дамское любопытство. Василиса Егоровна сделала ему несколько замечаний касательно хозяйства, как судия, начинающий следствие вопросами посторонними, дабы сперва усыпить осторожность ответчика. Потом, помолчав несколько минут, она глубоко вздохнула и сказала качая головою: “Господи боже мой! Вишь какие новости! Что из этого будет?” — И, матушка! — отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось дадим отпор Пугачеву. Господь не выдаст, свинья не съест! ” “А что за человек этот Пугачев?” -спросила комендантша. Тут Иван Игнатьич заметил, что проговорился, и закусил язык. Но уже было поздно. Василиса Егоровна принудила его во всем признаться, дав ему слово не рассказывать о том никому. Василиса Егоровна сдержала свое обещание и никому не сказала ни одного слова, кроме как попадьи, и то потому только, что корова ее ходила еще в степи и могла быть захвачена злодеями. Вскоре все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости видел он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем не мог он сказать ничего положительного, потому что ехать дальше побоялся. В крепости между казаками заметно стало необыкновенное волнение; во всех улицах они толпились в кучки, тихо разговаривали между собою, и расходились, увидя драгуна или гарнизонного солдата. Подосланы были к ним лазутчики. Юлай, крещеный калмык, сделал коменданту важное донесение. Показания урядника, по словам Юлая, были ложны: по возвращении своем лукавый казак объявил своим товарищам, что он был у бунтовщиков, представлялся самому их предводителю, который допустил его к своей руке и долго с ним разговаривал. Комендант немедленно посадил урядника под караул, а Юлая назначил на его место. Эта новость принята была казаками с явным неудовольствием. Они громко роптали, и Иван Игнатьич, исполнитель комендантского распоряжения, слышал своими ушами, как они говорили: “Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса!” Комендант думал в тот же день допросить своего арестанта; но урядник бежал из-под караула, вероятно при помощи своих единомышленников. Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен был башкирец с возмутительными листами. По сему случаю комендант думал опять собрать своих офицеров, и для того хотел опять удалить Василису Егоровну под благовидным предлогом. Но как Иван Кузмич был человек самый прямодушный и правдивый то и не нашел другого способа, кроме как единожды уже им употребленного. “Слышь ты, Василиса Егоровна”, — сказал он ей покашливая. — “Отец Герасим получил, говорят, из города…” — Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша; ты, знать, хочешь собрать совещание, да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих не проведешь! — Иван Кузмич вытаращил глаза. “Ну, матушка”, -сказал он — “коли ты уже всё знаешь, так пожалуй оставайся; мы потолкуем и при тебе”. — То-то, батько мой, -отвечала она; — не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами. Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о своем намерении немедленно идти на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в свою шайку, а командиров увещевал не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но сильных выражениях, и должно было произвести опасное впечатление на умы простых людей. “Каков мошенник!” -воскликнула комендантша. — “Что смеет еще нам предлагать! Выдти к нему на встречу и положить к ногам его знамена! Ах он собачий сын! Да разве не знает он, что мы уже сорок лет в службе и всего, слава богу, насмотрелись? Неужто нашлись такие командиры, которые послушались разбойника?” — Кажется, не должно бы, -отвечал Иван Кузмич. — А слышно, злодей завладел уж многими крепостями. “Видно он в самом деле силен” -заметил Швабрин. — А вот сейчас узнаем настоящую его силу — сказал комендант. — Василиса Егоровна, дай мне ключ от анбара. Иван Игнатьич, приведи-ка башкирца, да прикажи Юлаю принести сюда плетей. “Постой, Иван Кузмич” — сказала комендантша, вставая с места. — “Дай уведу Машу куда-нибудь из дому; а то услышит крик, перепугается. Да и я, правду сказать, не охотница до розыска. Счастливо оставаться”. Пытка, в старину, так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия. Думали, что собственное признание преступника необходимо было для его полного обличения, — мысль не только неосновательная, но даже и совершенно противная здравому юридическому смыслу: ибо, если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности. Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая. В наше же время никто не сумневался в необходимости пытки, ни судьи, ни подсудимые. Итак приказание коменданта никого из нас не удивило и не встревожило. Иван Игнатьич отправился за башкирцем, который сидел в анбаре под ключом у комендантши, и через несколько минут невольника привели в переднюю. Комендант велел его к себе представить. Башкирец с трудом шагнул через порог (он был в колодке) и, сняв высокую свою шапку, остановился у дверей. Я взглянул на него и содрогнулся. Никогда не забуду этого человека. Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа ни ушей. Голова его была выбрита; вместо бороды торчало несколько седых волос; он был малого росту, тощ и сгорблен; но узенькие глаза его сверкали еще огнем. — “Эхе!” — сказал комендант, узнав, по страшным его приметам, одного из бунтовщиков, наказанных в 1741 году. — “Да ты видно старый волк, побывал в наших капканах. Ты знать не впервой уже бунтуешь, коли у тебя так гладко выстрогана башка. Подойди-ка поближе; говори, кто тебя подослал?” Старый башкирец молчал и глядел на коменданта с видом совершенного бессмыслия. “Что же ты молчишь?” — продолжал Иван Кузмич: — “али бельмес по-русски не разумеешь? Юлай, спроси-ка у него по вашему, кто его подослал в нашу крепость?” Юлай повторил на татарском языке вопрос Ивана Кузмича. Но башкирец глядел на него с тем же выражением, и не отвечал ни слова. “Якши” — сказал комендант; — “ты у меня заговоришь. Ребята! сымите-ка с него дурацкий полосатый халат, да выстрочите ему спину. Смотри ж, Юлай: хорошенько его!” Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов взял его руки и, положив их себе около шеи, поднял старика на свои плечи, а Юлай взял плеть и замахнулся: тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок. Когда вспомню, что это случилось на моем веку, и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений. Все были поражены. “Ну” — сказал комендант; — “видно нам от него толку не добиться. Юлай, отведи башкирца в анбар. А мы, господа, кой о чем еще потолкуем”. Мы стали рассуждать о нашем положении, как вдруг Василиса Егоровна вошла в комнату, задыхаясь и с видом чрезвычайно встревоженным. “Что это с тобою сделалось?” — спросил изумленный комендант. — Батюшки, беда! — отвечала Василиса Егоровна. -Нижнеозерная взята сегодня утром. Работник отца Герасима сейчас оттуда воротился. Он видел, как ее брали. Комендант и все офицеры перевешаны. Все солдаты взяты в полон. Того и гляди, злодеи будут сюда. Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло. — Послушайте, Иван Кузмич! — сказал я коменданту. — Долг наш защищать крепость до последнего нашего издыхания; об этом и говорить нечего. Но надобно подумать о безопасности женщин. Отправьте их в Оренбург, если дорога еще свободна, или в отдаленную, более надежную крепость, куда злодеи не успели бы достигнуть. Иван Кузмич оборотился к жене и сказал ей: “А слышь ты матушка, и в самом деле, не отправить ли вас подале, пока не управимся мы с бунтовщиками?” — И, пустое! — сказала комендантша. — Где такая крепость, куда бы пули не залетали? Чем Белогорская ненадежна? Слава богу, двадцать второй год в ней проживаем. Видали и башкирцев и киргизцев: авось и от Пугачева отсидимся! “Ну, матушка”, — возразил Иван Кузмич — “оставайся, пожалуй, коли ты на крепость нашу надеешься. Да с Машей-то что нам делать? Хорошо, коли отсидимся, или дождемся сикурса; ну, а коли злодеи возьмут крепость?” — Ну, тогда… — Тут Василиса Егоровна заикнулась и замолчала с видом чрезвычайного волнения. “Нет, Василиса Егоровна”,- продолжал комендант, замечая, что слова его подействовали, может быть, в первый раз в его жизни.- “Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы с нею туда же отправиться; даром что ты старуха, а посмотри что с тобою будет, коли возьмут фортецию приступом”. — Добро, — сказала комендантша, — так и быть, отправим Машу. А меня, и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою, да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать. “И то дело” — сказал комендант. — “Ну, медлить нечего. Ступай готовить Машу в дорогу. Завтра чем свет ее и отправим, да дадим ей и конвой, хоть людей лишних у нас и нет. Да где же Маша?” — У Акулины Памфиловны, — отвечала комендантша. — Ей сделалось дурно, как услышала о взятии Нижнеозерной; боюсь, чтобы не занемогла. Господи владыко, до чего мы дожили! Василиса Егоровна ушла хлопотать об отъезде дочери. Разговор у коменданта продолжался; но я уже в него не мешался и ничего не слушал. Марья Ивановна явилась к ужину бледная и заплаканная. Мы отужинали молча, и встали изо стола скорее обыкновенного; простясь со всем семейством, мы отправились по домам. Но я нарочно забыл свою шпагу и воротился за нею: я предчувствовал, что застану Марью Ивановну одну. В самом деле, она встретила меня в дверях и вручила мне шпагу. “Прощайте, Петр Андреич!” — сказала она мне со слезами. — “Меня посылают в Оренбург. Будьте живы и счастливы; может быть, господь приведет нам друг с другом увидеться; если же нет…” Тут она зарыдала. Я обнял ее. — Прощай, ангел мой, — сказал я, — прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мною ни было, верь, что последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе! — Маша рыдала, прильнув к моей груди. Я с жаром ее поцаловал и поспешно вышел из комнаты.
ГЛАВА VII.
ПРИСТУП.
Голова моя, головушка, Голова послуживая! Послужила моя головушка Ровно тридцать лет и три года. Ах, не выслужила головушка Ни корысти себе, ни радости, Как ни слова себе доброго И ни рангу себе высокого; Только выслужила головушка Два высокие столбика, Перекладинку кленовую, Еще петельку шелковую. Народная песня
В эту ночь я не спал и не раздевался. Я намерен был отправиться на заре к крепостным воротам, откуда Марья Ивановна должна была выехать, и там проститься с нею в последний раз. Я чувствовал в себе великую перемену: волнение души моей было мне гораздо менее тягостно, нежели то уныние, в котором еще недавно был я погружен. С грустию разлуки сливались во мне и неясные, но сладостные надежды, и нетерпеливое ожидание опасностей, и чувства благородного честолюбия. Ночь прошла незаметно. Я хотел уже выдти из дому, как дверь моя отворилась и ко мне явился капрал с донесением, что наши казаки ночью выступили из крепости, взяв насильно с собою Юлая, и что около крепости разъезжают неведомые люди. Мысль, что Марья Ивановна не успеет выехать, ужаснула меня; я поспешно дал капралу несколько наставлений, и тотчас бросился к коменданту. Уж рассветало. Я летел по улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. “Куда вы?” — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — “Иван Кузмич на валу, и послал меня за вами. Пугач пришел”. — Уехала ли Марья Ивановна? -спросил я с сердечным трепетом.- “Не успела” — отвечал Иван Игнатьич: — “дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!” Мы пошли на вал, возвышение, образованное природой и укрепленное частоколом. Там уже толпились все жители крепости. Гарнизон стоял в ружье. Пушку туда перетащили накануне. Комендант расхаживал перед своим малочисленным строем. Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной. По степи, не в дальнем расстоянии от крепости, разъезжали человек двадцать верхами. Они, казалося, казаки, но между ими находились и башкирцы, которых легко можно было распознать по их рысьим шапкам и по колчанам. Комендант обошел свое войско, говоря солдатам: “Ну, детушки, постоим сегодня за матушку государыню, и докажем всему свету, что мы люди бравые и присяжные!” Солдаты громко изъявили усердие. Швабрин стоял подле меня и пристально глядел на неприятеля. Люди, разъезжающие в степи, заметя движение в крепости, съехались в кучку и стали между собою толковать. Комендант велел Ивану Игнатьичу навести пушку на их толпу, и сам приставил фитиль. Ядро зажужжало и пролетело над ними, не сделав никакого вреда. Наездники, рассеясь, тотчас ускакали из виду, и степь опустела. Тут явилась на валу Василиса Егоровна и с нею Маша, не хотевшая отстать от нее. — “Ну, что?” — сказала комендантша. — “Каково идет баталья? Где же неприятель?” — Неприятель недалече, — отвечал Иван Кузмич. — Бог даст, всё будет ладно. Что, Маша, страшно тебе? — “Нет, папенька”, — отвечала Марья Ивановна; — “дома одной страшнее”. Тут она взглянула на меня и с усилием улыбнулась. Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспомня, что накануне получил ее из ее рук, как бы на защиту моей любезной. Сердце мое горело. Я воображал себя ее рыцарем. Я жаждал доказать, что был достоин ее доверенности, и с нетерпением стал ожидать решительной минуты. В это время из-за высоты, находившейся в полверсте от крепости, показались новые конные толпы, и вскоре степь усеялась множеством людей, вооруженных копьями и сайдаками. Между ими на белом коне ехал человек в красном кафтане, с обнаженной саблею в руке: это был сам Пугачев. Он остановился; его окружили и, как видно, по его повелению, четыре человека отделились и во весь опор подскакали под самую крепость. Мы в них узнали своих изменников. Один из них держал под шапкою лист бумаги; у другого на копье воткнута была голова Юлая, которую, стряхнув, перекинул он к нам чрез частокол. Голова бедного калмыка упала к ногам коменданта. Изменники кричали: “Не стреляйте; выходите вон к государю. Государь здесь!” “Вот я вас!” — закричал Иван Кузмич. — “Ребята! стреляй!” Солдаты наши дали залп. Казак, державший письмо, зашатался и свалился с лошади; другие поскакали назад. Я взглянул на Марью Ивановну. Пораженная видом окровавленной головы Юлая, оглушенная залпом, она казалась без памяти. Комендант подозвал капрала и велел ему взять лист из рук убитого казака. Капрал вышел в поле и возвратился, ведя под устцы лошадь убитого. Он вручил коменданту письмо. Иван Кузмич прочел его про себя и разорвал потом в клочки. Между тем мятежники видимо приготовлялись к действию. Вскоре пули начали свистать около наших ушей, и несколько стрел воткнулись около нас в землю и в частокол. “Василиса Егоровна!” — сказал комендант. — “Здесь не бабье дело; уведи Машу; видишь: девка ни жива, ни мертва”. Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула на степь, на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к мужу и сказала ему: “Иван Кузмич, в животе и смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу”. Маша, бледная и трепещущая, подошла к Ивану Кузмичу, стала на колени и поклонилась ему в землю. Старый комендант перекрестил ее трижды; потом поднял и, поцаловав, сказал ей изменившимся голосом: “Ну, Маша, будь счастлива. Молись богу: он тебя не оставит. Коли найдется добрый человек, дай бог вам любовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной. Ну, прощай. Маша. Василиса Егоровна, уведи же ее поскорей”. (Маша кинулась ему на шею, и зарыдала.) — Поцалуемся ж и мы, — сказала заплакав комендантша. — “Прощай, мой Иван Кузмич. Отпусти мне, коли в чем я тебе досадила! — “Прощай, прощай, матушка!” — сказал комендант, обняв свою старуху. — “Ну, довольно! Ступайте, ступайте домой; да коли успеешь, надень на Машу сарафан”. Комендантша с дочерью удалились. Я глядел во след Марьи Ивановны; она оглянулась и кивнула мне головой. Тут Иван Кузмич оборотился к нам, и все внимание его устремилось на неприятеля. Мятежники съезжались около своего предводителя, и вдруг начали слезать с лошадей. “Теперь стойте крепко” — сказал комендант; — ””будет приступ…” В эту минуту раздался страшный визг и крики; мятежники бегом бежали к крепости. Пушка наша заряжена была картечью. Комендант подпустил их на самое близкое расстояние, и вдруг выпалил опять. Картечь хватила в самую средину толпы. Мятежники отхлынули в обе стороны и попятились. Предводитель их остался один впереди… Он махал саблею и, казалось, с жаром их уговаривал… Крик и визг, умолкнувшие на минуту, тотчас снова возобновились. “Ну, ребята”, — сказал комендант; — “теперь отворяй ворота, бей в барабан. Ребята! вперед, на вылазку, за мною!” Комендант, Иван Игнатьич и я мигом очутились за крепостным валом; но обробелый гарнизон не тронулся. “Что ж вы, детушки, стоите?” — закричал Иван Кузмич. — “Умирать, так умирать: дело служивое!” В эту минуту мятежники набежали на нас и ворвались в крепость. Барабан умолк; гарнизон бросил ружья; меня сшибли было с ног, но я встал и вместе с мятежниками вошел в крепость. Комендант, раненый в голову, стоял в кучке злодеев, которые требовали от него ключей. Я бросился было к нему на помощь: несколько дюжих казаков схватили меня и связали кушаками, приговаривая: “Вот ужо вам будет, государевым ослушникам!” Нас потащили по улицам; жители выходили из домов с хлебом и солью. Раздавался колокольный звон. Вдруг закричали в толпе, что государь на площади ожидает пленных и принимает присягу. Народ повалил на площадь; нас погнали туда же. Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо. Казацкие старшины окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу. Когда мы приближились, башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву. Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. “Который комендант?” — спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузмича. Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: “Как ты смел противиться мне, своему государю?” Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: “Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!” Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На ее перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича вздернутого на воздух. Тогда привели к Пугачеву Ивана Игнатьича. “Присягай” — сказал ему Пугачев — “государю Петру Феодоровичу!” — Ты нам не государь, — отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана. — Ты, дядюшка, вор и самозванец! — Пугачев махнул опять платком, и добрый поручик повис подле своего старого начальника. Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, увидел я среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане. Он подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов. “Вешать его!” — сказал Пугачев, не взглянув уже на меня. Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу. Меня притащили под виселицу. “Не бось, не бось”, — повторяли мне губители, может быть, и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: “Постойте, окаянные! погодите!..” Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. “Отец родной!” — говорил бедный дядька. — “Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради, вели повесить хоть меня старика!” Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили. “Батюшка наш тебя милует” — говорили мне. В эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу однако ж, чтоб я о нем и сожалел. Чувствования мои были слишком смутны. Меня снова привели к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку. “Цалуй руку, цалуй руку!” — говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. “Батюшка Петр Андреич!” — шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. — “Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцалуй у злод… (тьфу!) поцалуй у него ручку”. Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: “Его благородие знать одурел от радости. Подымите его!” — Меня подняли и оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной комедии. Жители начали присягать. Они подходили один за другим, цалуя распятие и потом кланяясь самозванцу. Гарнизонные солдаты стояли тут же. Ротный портной, вооруженный тупыми своими ножницами, резал у них косы. Они, отряхиваясь, подходили к руке Пугачева, который объявлял им прощение и принимал в свою шайку. Всё это продолжалось около трех часов. Наконец Пугачев встал с кресел и сошел с крыльца в сопровождении своих старшин. Ему подвели белого коня, украшенного богатой сбруей. Два казака взяли его под руки и посадили на седло. Он объявил отцу Герасиму, что будет обедать у него. В эту минуту раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага. Один из них успел уже нарядиться в ее душегрейку. Другие таскали перины, сундуки, чайную посуду, белье и всю рухлядь. “Батюшки мои!” — кричала бедная старушка. -“Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузмичу”. Вдруг она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. “Злодеи!” — закричала она в исступлении. — “Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!” — Унять старую ведьму! — сказал Пугачев. Тут молодой казак ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца. Пугачев уехал; народ бросился за ним.
ГЛАВА VIII.
НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ.
Незваный гость хуже татарина. Пословица.
Площадь опустела. Я всё стоял на одном месте, и не мог привести в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями. Неизвестность о судьбе Марьи Ивановны пуще всего меня мучила. Где она? что с нею? успела ли спрятаться? надежно ли ее убежище?.. Полный тревожными мыслями, я вошел в комендантской дом… Всё было пусто; стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; всё растаскано. Я взбежал по маленькой лестнице, которая вела в светлицу, и в первый раз отроду вошел в комнату Марьи Ивановны. Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками; шкап был разломан и ограблен; лампадка теплилась еще перед опустелым кивотом. Уцелело и зеркальцо, висевшее в простенке… Где ж была хозяйка этой смиренной, девической кельи? Страшная мысль мелькнула в уме моем: я вообразил ее в руках у разбойников… Сердце мое сжалось… Я горько, горько заплакал, и громко произнес имя моей любезной… В эту минуту послышался легкий шум, и из-за шкапа явилась Палаша, бледная и трепещущая. “Ах, Петр Андреич!” — сказала она, сплеснув руками. — “Какой денёк! какие страсти!..” — А Марья Ивановна? — спросил я нетерпеливо, — что Марья Ивановна? “Барышня жива” — отвечала Палаша. — “Она спрятана у Акулины Памфиловны”. — У попадьи! — вскричал я с ужасом. — Боже мой! да там Пугачев!.. Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках. — Ради бога! где Марья Ивановна? — спросил я с неизъяснимым волнением. “Лежит, моя голубушка, у меня на кровати, там за перегородкою” — отвечала попадья. — “Ну, Петр Андреич, чуть было не стряслась беда, да слава богу, всё прошло благополучно: злодей только что уселся обедать, как она, моя бедняжка, очнется да застонет!.. Я так и обмерла. Он услышал: “А кто это у тебя охает, старуха?” Я вору в пояс: племянница моя, государь; захворала, лежит, вот уж другая неделя. — “А молода твоя племянница?” — Молода, государь. — “А покажи-ка мне, старуха, свою племянницу”. — У меня сердце так и йокнуло, да нечего было делать. -Изволь, государь; только девка-то не сможет встать и придти к твоей милости. — “Ничего, старуха, я и сам пойду погляжу”. И ведь пошел окаянный за перегородку; как ты думаешь! ведь отдернул занавес, взглянул ястребиными своими глазами! — и ничего… бог вынес! А веришь ли, я и батька мой так уж и приготовились к мученической смерти. К счастию, она, моя голубушка, не узнала его. Господи владыко, дождались мы праздника! Нечего сказать! бедный Иван Кузмич! кто бы подумал!.. А Василиса-то Егоровна? А Иван-то Игнатьич? Его-то за что?.. Как это вас пощадили? А каков Швабрин, Алексей Иваныч? Ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! Проворен, нечего сказать! А как сказала я про больную племянницу, так он, веришь ли, так взглянул на меня, как бы ножом насквозь; однако не выдал, спасибо ему и за то”. — В эту минуту раздались пьяные крики гостей и голос отца Герасима. Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу. Попадья расхлопоталась. “Ступайте себе домой, Петр Андреич”, — сказала она; — “теперь не до вас; у злодеев попойка идет. Беда, попадетесь под пьяную руку. Прощайте, Петр Андреич. Что будет, то будет; авось бог не оставит!” Попадья ушла. Несколько успокоенный, я отправился к себе на квартиру. Проходя мимо площади, я увидел несколько башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных; с трудом удержал я порыв негодования, чувствуя бесполезность заступления. По крепости бегали разбойники, грабя офицерские дома. Везде раздавались крики пьянствующих мятежников. Я пришел домой. Савельич встретил меня у порога. “Слава богу!” — вскричал он, увидя меня. — “Я было думал, что злодеи опять тебя подхватили. Ну, батюшка Петр Андреич! веришь ли? всё у нас разграбили, мошенники: платье, белье, вещи, посуду — ничего не оставили. Да что уж! Слава богу, что тебя живого отпустили! А узнал ли ты, сударь, атамана?”. — Нет, не узнал; а кто же он такой? “Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе? Зайчий тулупчик совсем новёшенький, а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!” Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств; детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством! “Не изволишь ли покушать?” — спросил Савельич, неизменный в своих привычках. — “Дома ничего нет; пойду, пошарю, да что-нибудь тебе изготовлю”. Оставшись один, я погрузился в размышления. Что мне было делать? Оставаться в крепости, подвластной злодею, или следовать за его шайкою было неприлично офицеру. Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть полезна отечеству в настоящих, затруднительных обстоятельствах… Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марьи Ивановне и быть ей защитником и покровителем. Хотя я и предвидел скорую и несомненную перемену в обстоятельствах, но всё же не мог не трепетать, воображая опасность ее положения. Размышления мои были прерваны приходом одного из казаков, который прибежал с объявлением, “что-де великий государь требует тебя к себе”. — Где же он? — спросил я, готовясь повиноваться. “В комендантском” — отвечал казак. — “После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву, да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его”. Я не почел нужным оспоривать мнения казака и с ним вместе отправился в комендантской дом, заране воображая себе свидание с Пугачевым, и стараясь предугадать, чем оно кончится. Читатель легко может себе представить, что я не был совершенно хладнокровен. Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица с своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши всё еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить, и тотчас же воротившись ввел меня в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною. Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника, новобраных изменников. “А, ваше благородие!” — сказал Пугачев, увидя меня. — “Добро пожаловать; честь и место, милости просим”. Собеседники потеснились. Я молча сел на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотясь на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи, и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действия. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом! Поход был объявлен к завтрешнему дню. “Ну, братцы”, — сказал Пугачев — “затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! начинай!” — Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором:
Не шуми, мати зеленая дубровушка, Не мешай мне доброму молодцу думу думати. Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти Перед грозного судью, самого царя. Еще станет государь-царь меня спрашивать: Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын, Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал, Еще много ли с тобой было товарищей? Я скажу тебе, надежа православный царь, Всее правду скажу тебе, всю истину, Что товарищей у меня было четверо: Еще первый мой товарищ темная ночь, А второй мой товарищ булатный нож, А как третий-то товарищ, то мой добрый конь, А четвертый мой товарищ, то тугой лук, Что рассыльщики мои, то калены стрелы. Что возговорит надежа православный царь: Исполать тебе, детинушка крестьянский сын, Что умел ты воровать, умел ответ держать! Я за то тебя, детинушка, пожалую Середи поля хоромами высокими, Что двумя ли столбами с перекладиной.
Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — всё потрясало меня каким-то пиитическим ужасом. Гости выпили еще по стакану, встали изо стола и простились с Пугачевым. Я хотел за ними последовать, но Пугачев сказал мне: “Сиди; я хочу с тобою переговорить”. — Мы остались глаз на глаз. Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально, изредко прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему. “Что, ваше благородие?” — сказал он мне. — “Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось… А покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и таинственный.) Ты крепко передо мною виноват” — продолжал он; — “но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?” Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться. “Чему ты усмехаешься? — спросил он меня нахмурясь. — “Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо”. Я смутился: признать бродягу государем — был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком — было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую. “Кто же я таков, по твоему разумению?” — Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку. Пугачев взглянул на меня быстро. “Так ты не веришь”, — сказал он, — “чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?” — Нет, -отвечал я с твердостию. — Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург. Пугачев задумался. “А коли отпущу” — сказал он — “так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?” — Как могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. -Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебя судья; а я сказал тебе правду. “Моя искренность поразила Пугачева. “Так и быть” — сказал он, ударя меня по плечу. — “Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит”. Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости всё было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на дом священника. Ставни и вороты были заперты. Казалось всё в нем было тихо. Я пришел к себе на квартиру, и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. “Слава тебе, владыко!” — сказал он перекрестившись. — “Чем свет оставим крепость и пойдем, куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, как у Христа за пазушкой”. Я последовал его совету и, поужинав с большим аппетитом, заснул на голом полу, утомленный душевно и физически.
ГЛАВА IX.
РАЗЛУКА.
Сладко было спознаваться Мне, прекрасная, с тобой; Грустно, грустно расставаться Грустно, будто бы с душой. Херасков.
Рано утром разбудил меня барабан. Я пошел на сборное место. Там строились уже толпы пугачевские около виселицы, где всё еще висели вчерашние жертвы. Казаки стояли верхами, солдаты под ружьем. Знамена развевались. Несколько пушек, между коих узнал я и нашу, поставлены были на походные лафеты. Все жители находились тут же, ожидая самозванца. У крыльца комендантского дома казак держал под устцы прекрасную белую лошадь киргизской породы. Я искал глазами тела комендантши. Оно было отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. Наконец Пугачев вышел из сеней. Народ снял шапки. Пугачев остановился на крыльце и со всеми поздоровался. Один из старшин подал ему мешок с медными деньгами, и он стал их метать пригоршнями. Народ с криком бросился их подбирать, и дело обошлось не без увечья. Пугачева окружали главные из его сообщников. Между ими стоял и Швабрин. Взоры наши встретились; в моем он мог прочесть презрение, и он отворотился с выражением искренней злобы и притворной насмешливости. Пугачев, увидев меня в толпе, кивнул мне головою и подозвал к себе. “Слушай” — сказал он мне. — “Ступай сей же час в Оренбург и объяви от меня губернатору и всем генералам, чтоб ожидали меня к себе через неделю. Присоветуй им встретить меня с детской любовию и послушанием; не то не избежать им лютой казни. Счастливый путь, ваше благородие!” Потом обратился он к народу и сказал, указывая на Швабрина: — “Вот вам, детушки, новый командир: слушайтесь его во всем, а он отвечает мне за вас и за крепость”. С ужасом услышал я сии слова: Швабрин делался начальником крепости; Марья Ивановна оставалась в его власти! Боже, что с нею будет! Пугачев сошел с крыльца. Ему подвели лошадь. Он проворно вскочил в седло, не дождавшись казаков, которые хотели было подсадить его. В это время, из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич, подходит к Пугачеву, и подает ему лист бумаги. Я не мог придумать, что из того выдет. ””Это что?” спросил важно Пугачев. — Прочитай, так изволишь увидеть — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. “Что ты так мудрено пишешь?” -сказал он наконец. — “Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?” Молодой малой в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. “Читай в слух” — сказал самозванец, отдавая ему бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал узнать, о чем дядька мой вздумал писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно стал по складам читать следующее. “Два халата, миткалевый и шелковый полосатый, на шесть рублей”. — Это что значит? — сказал, нахмурясь, Пугачев. — Прикажи читать далее — отвечал спокойно Савельич. Обер-секретарь продолжал: “Мундир из тонкого зеленого сукна на семь рублей. “Штаны белые суконные на пять рублей. “Двенадцать рубах полотняных голандских с манжетами на десять рублей. “Погребец с чайною посудою на два рубля с полтиною…” — Что за вранье? — прервал Пугачев. — Какое мне дело до погребцов и до штанов с манжетами? Савельич крякнул и стал объясняться. “Это, батюшка, изволишь видеть, реестр барскому добру, раскраденному злодеями…” — Какими злодеями? — спросил грозно Пугачев. “Виноват: обмолвился” — отвечал Савельич. — “Злодеи не злодеи, а твои ребята таки пошарили, да порастаскали. Не гневись: конь и о четырех ногах да спотыкается. Прикажи уж дочитать” — Дочитывай, — сказал Пугачев. Секретарь продолжал: ” “Одеяло ситцевое, другое тафтяное на хлопчатой бумаге четыре рубля. “Шуба лисья, крытая алым ратином, 40 рублей. ” “Еще зайчий тулупчик, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15 рублей”. — Это что еще! — вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами. Признаюсь, я перепугался за бедного моего дядьку. Он хотел было пуститься опять в объяснения, но Пугачев его прервал: “Как ты смел лезть ко мне с такими пустяками? — вскричал он, выхватя бумагу из рук секретаря и бросив ее в лицо Савельичу. — Глупый старик! Их обобрали: экая беда? Да ты должен, старый хрыч, вечно бога молить за меня да за моих ребят, за то, что ты и с барином-то своим не висите здесь вместе с моими ослушниками… Зайчий тулуп! Я-те дам зайчий тулуп! Да знаешь ли ты, что я с тебя живого кожу велю содрать на тулупы?” — Как изволишь, — отвечал Савельич; — а я человек подневольный и за барское добро должен отвечать. Пугачев был видно в припадке великодушия. Он отворотился и отъехал, не сказав более ни слова. Швабрин и старшины последовали за ним. Шайка выступила из крепости в порядке. Народ пошел провожать Пугачева. Я остался на площади один с Савельичем. Дядька мой держал в руках свой реестр и рассматривал его с видом глубокого сожаления. Видя мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое намерение ему не удалось. Я стал было его бранить за неуместное усердие, и не мог удержаться от смеха. “Смейся, сударь”, — отвечал Савельич; — “смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли будет”. Я спешил в дом священника увидеться с Марьей Ивановной. Попадья встретила меня с печальным известием. Ночью у Марьи Ивановны открылась сильная горячка. Она лежала без памяти и в бреду. Попадья ввела меня в ее комнату. Я тихо подошел к ее кровати. Перемена в ее лице поразила меня. Больная меня не узнала. Долго стоял я перед нею, не слушая ни отца Герасима, ни доброй жены его, которые, кажется, меня утешали. Мрачные мысли волновали меня. Состояние бедной, беззащитной сироты, оставленной посреди злобных мятежников, собственное мое бессилие устрашали меня. Швабрин, Швабрин пуще всего терзал мое воображение. Облеченный властию от самозванца, предводительствуя в крепости, где оставалась несчастная девушка — невинный предмет его ненависти, он мог решиться на всё. Что мне было делать? Как подать ей помощь? Как освободить из рук злодея? Оставалось одно средство: я решился тот же час отправиться в Оренбург, дабы торопить освобождение Белогорской крепости, и по возможности тому содействовать. Я простился с священником и с Акулиной Памфиловной, с жаром поручая ей ту, которую почитал уже своею женою. Я взял руку бедной девушки и поцаловал ее, орошая слезами. “Прощайте” — говорила мне попадья, провожая меня; — “прощайте, Петр Андреич. Авось увидимся в лучшее время. Не забывайте нас и пишите к нам почаще. Бедная Марья Ивановна, кроме вас, не имеет теперь ни утешения, ни покровителя”. Вышед на площадь, я остановился на минуту, взглянул на виселицу, поклонился ей, вышел из крепости и пошел по Оренбургской дороге, сопровождаемый Савельичем, который от меня не отставал. Я шел, занятый своими размышлениями, как вдруг услышал за собою конский топот. Оглянулся; вижу: из крепости скачет казак, держа башкирскую лошадь в поводья и делая издали мне знаки. Я остановился, и вскоре узнал нашего урядника. Он, подскакав, слез с своей лошади и сказал, отдавая мне поводья другой: “Ваше благородие! Отец наш вам жалует лошадь и шубу с своего плеча (к седлу привязан был овчинный тулуп). Да еще” — примолвил запинаясь урядник — “жалует он вам… полтину денег… да я растерял ее дорогою; простите великодушно”. Савельич посмотрел на него косо и проворчал: Растерял дорогою! А что же у тебя побрякивает за пазухой? Бессовестный! — “Что у меня за пазухой-то побрякивает?” — возразил урядник, нимало не смутясь. — “Бог с тобою, старинушка! Это бренчит уздечка, а не полтина”. — Добро, — сказал я, — прерывая спор. -Благодари от меня того, кто тебя прислал; а растерянную полтину постарайся подобрать на возвратном пути, и возьми себе на водку. — “Очень благодарен, ваше благородие”, — отвечал он, поворачивая свою лошадь; — “вечно за вас буду бога молить”. При сих словах он поскакал назад, держась одной рукою за пазуху, и через минуту скрылся из виду. Я надел тулуп и сел верьхом, посадив за собою Савельича. “Вот видишь ли, сударь”, — сказал старик, — “что я не даром подал мошеннику челобитье: вору-то стало совестно, хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп не стоят и половины того, что они, мошенники, у нас украли, и того, что ты ему сам изволил пожаловать; да всё же пригодится, а с лихой собаки хоть шерсти клок”.
ГЛАВА X.
ОСАДА ГОРОДА.
Заняв луга и горы, С вершины, как орел, бросал на град он взоры. За станом повелел соорудить раскат, И в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град. Херасков.
Приближаясь к Оренбургу, увидели мы толпу колодников с обритыми головами, с лицами, обезображенными щипцами палача. Они работали около укреплений, под надзором гарнизонных инвалидов. Иные вывозили в тележках сор, наполнявший ров; другие лопатками копали землю; на валу каменщики таскали кирпич, и чинили городскую стену. У ворот часовые остановили нас и потребовали наших паспортов. Как скоро сержант услышал, что я еду из Белогорской крепости, то и повел меня прямо в дом генерала. Я застал его в саду. Он осматривал яблони, обнаженные дыханием осени, и с помощию старого садовника бережно их укутывал теплой соломой. Лицо его изображало спокойствие, здоровье и добродушие. Он мне обрадовался, и стал расспрашивать об ужасных происшедствиях, коим я был свидетель. Я рассказал ему всё. Старик слушал меня со вниманием и между тем отрезывал сухие ветви. “Бедный Миронов!” — сказал он, когда кончил я свою печальную повесть. — “Жаль его: хороший был офицер. И мадам Миронов добрая была дама, и какая майстерица грибы солить! А что Маша, капитанская дочка?” Я отвечал, что она осталась в крепости на руках у попадьи. “Ай, ай, ай! — заметил генерал. — Это плохо, очень плохо. На дисциплину разбойников никак нельзя положиться. Что будет с бедной девушкою?” — Я отвечал, что до Белогорской крепости недалеко и что вероятно его превосходительство не замедлит выслать войско для освобождения бедных ее жителей. Генерал покачал годовую с видом недоверчивости. “Посмотрим, посмотрим” — сказал он. — “Об этом мы еще успеем потолковать. Прошу ко мне пожаловать на чашку чаю: сегодня у меня будет военный совет. Ты можешь нам дать верные сведения о бездельнике Пугачеве и об его войске. Теперь покаместь поди отдохни”. Я пошел на квартиру, мне отведенную, где Савельич уже хозяйничал, и с нетерпением стал ожидать назначенного времени. Читатель легко себе представит, что я не преминул явиться на совет, долженствовавший иметь такое влияние на судьбу мою. В назначенный час я уже был у генерала. Я застал у него одного из городских чиновников, помнится, директора таможни, толстого и румяного старичка в глазетовом кафтане. Он стал расспрашивать меня о судьбе Ивана Кузмича, которого называл кумом, и часто прерывал мою речь дополнительными вопросами и нравоучительными замечаниями, которые, если и не обличали в нем человека сведущего в военном искусстве, то по крайней мере обнаруживали сметливость и природный ум. Между тем собрались и прочие приглашенные. Между ими, кроме самого генерала, не было ни одного военного человека. Когда все уселись и всем разнесли по чашке чаю, генерал изложил весьма ясно и пространно, в чем состояло дело: “Теперь, господа”, — продолжал он, — “надлежит решить, как нам действовать противу мятежников: наступательно, или оборонительно? Каждый из оных способов имеет свою выгоду и невыгоду. Действие наступательное представляет более надежды на скорейшее истребление неприятеля; действие оборонительное более верно и безопасно… Итак начнем собирать голоса по законному порядку, то есть, начиная с младших по чину. Г. прапорщик!” — продолжал он, обращаясь ко мне. — “Извольте объяснить нам ваше мнение”. Я встал и, в коротких словах описав сперва Пугачева и шайку его, сказал утвердительно, что самозванцу способа не было устоять противу правильного оружия. Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я услышал явственно слово: молокосос, произнесенное кем-то вполголоса. Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: “Г. прапорщик! Первые голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г. коллежский советник! скажите нам ваше мнение!” Старичок в глазетовом кафтане поспешно допил третью свою чашку, значительно разбавленную ромом, и отвечал генералу: “Я думаю, ваше превосходительство, что не должно действовать ни наступательно, ни оборонительно”. “Как же так, господин коллежский советник?” — возразил изумленный генерал. — “Других способов тактика не представляет: движение оборонительное, или наступательное…” — Ваше превосходительство, двигайтесь подкупательно. “Э-xe-xe! мнение ваше весьма благоразумно. Движения подкупательные тактикою допускаются, и мы воспользуемся вашим советом. Можно будет обещать за голову бездельника… рублей семьдесят или даже сто… из секретной суммы…” — И тогда, — прервал таможенный директор, — будь я киргизской баран, а не коллежский советник, если эти воры не выдадут нам своего атамана, скованного по рукам и по ногам. “Мы еще об этом подумаем и потолкуем” — отвечал генерал. — “Однако, надлежит во всяком случае предпринять и военные меры. Господа, подайте голоса ваши по законному порядку”. Все мнения оказались противными моему. Все чиновники говорили о ненадежности войск, о неверности удачи, об осторожности, и тому подобном. Все полагали, что благоразумнее оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец генерал, выслушав все мнения, вытрехнул пепел из трубки и произнес следующую речь: “Государи мои! должен я вам объявить, что с моей стороны я совершенно с мнением господина прапорщика согласен: ибо мнение сие основано на всех правилах здравой тактики, которая всегда почти наступательные движения оборонительным предпочитает”. Тут он остановился, и стал набивать свою трубку. Самолюбие мое торжествовало. Я гордо посмотрел на чиновников, которые между собою перешептывались с видом неудовольствия и беспокойства. “Но, государи мои”, — продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом, густую струю табачного дыму — “я не смею взять на себя столь великую ответственность, когда дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак я соглашаюсь с большинством голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками — отражать”. Чиновники в свою очередь насмешливо поглядели на меня. Совет разошелся. Я не мог не сожалеть о слабости почтенного воина, который, наперекор собственному убеждению, решался следовать мнениям людей несведущих и неопытных. Спустя несколько дней после сего знаменитого совета, узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я увидел войско мятежников с высоты городской стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в стенах оренбургских, и чуть не плакал от досады. Не стану описывать оренбургскую осаду, которая принадлежит истории, а не семейственным запискам. Скажу вкратце, что сия осада по неосторожности местного начальства была гибельна для жителей, которые претерпели голод и всевозможные бедствия. Легко можно себе вообразить, что жизнь в Оренбурге была самая несносная. Все с унынием ожидали решения своей участи; все охали от дороговизны, которая в самом деле была ужасна. Жители привыкли к ядрам, залетавшим на их дворы; даже приступы Пугачева уж не привлекали общего любопытства. Я умирал со скуки. Время шло. Писем из Белогорской крепости я не получал. Все дороги были отрезаны. Разлука с Марьей Ивановной становилась мне нестерпима. Неизвестность о ее судьбе меня мучила. Единственное развлечение мое состояло в наездничестве. По милости Пугачева, я имел добрую лошадь, с которой делился скудной пищею и на которой ежедневно выезжал я за город перестреливаться с пугачевскими наездниками. В этих перестрелках перевес был обыкновенно на стороне злодеев, сытых, пьяных и доброконных. Тощая городовая конница не могла их одолеть. Иногда выходила в поле и наша голодная пехота; но глубина снега мешала ей действовать удачно противу рассеянных наездников. Артиллерия тщетно гремела с высоты вала, а в поле вязла и не двигалась по причине изнурения лошадей. Таков был образ наших военных действий! И вот что оренбургские чиновники называли осторожностию и благоразумием! Однажды, когда удалось нам как-то рассеять и прогнать довольно густую толпу, наехал я на казака, отставшего от своих товарищей; я готов был уже ударить его своею турецкою саблею, как вдруг он снял шапку и закричал: “Здравствуйте, Петр Андреич! Как вас бог милует?” Я взглянул и узнал нашего урядника. Я несказанно ему обрадовался. — Здравствуй, Максимыч, — сказал я ему. — Давно ли из Белогорской? “Недавно, батюшка Петр. Андреич; только вчера воротился. У меня есть к вам письмецо”. — Где ж оно? — вскричал я, весь так и вспыхнув. “Со мною” — отвечал Максимыч, положив руку за пазуху. — “Я обещался Палаше уж как-нибудь да вам доставить”. Тут он подал мне сложенную бумажку и тотчас ускакал. Я развернул ее и с трепетом прочел следующие строки:
“Богу угодно было лишить меня вдруг отца и матери: не имею на земле ни родни, ни покровителей. Прибегаю к вам, зная, что вы всегда желали мне добра, и что вы всякому человеку готовы помочь. Молю бога, чтоб это письмо как-нибудь до вас дошло! Максимыч обещал вам его доставить. Палаша слышала так же от Максимыча, что вас он часто издали видит на вылазках, и что вы совсем себя не бережете и не думаете о тех, которые за вас со слезами бога молят. Я долго была больна; а когда выздоровела, Алексей Иванович, который командует у нас на месте покойного батюшки, принудил отца Герасима выдать меня ему, застращав Пугачевым. Я живу в нашем доме под караулом. Алексей Иванович принуждает меня выдти за него замуж. Он говорит, что спас мне жизнь, потому что прикрыл обман Акулины Памфиловны, которая сказала злодеям, будто бы я ее племянница. А мне легче было бы умереть, нежели сделаться женою такого человека, каков Алексей Иванович. Он обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезет меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой. Я просила Алексея Ивановича дать мне подумать. Он согласился ждать еще три дня; а коли через три дня за него не выду, так уж никакой пощады не будет. Батюшка Петр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за меня бедную. Упросите генерала и всех командиров прислать к нам поскорее сикурсу, да приезжайте сами, если можете. Остаюсь вам покорная бедная сирота Марья Миронова”.
Прочитав это письмо, я чуть с ума не сошел. Я пустился в город, без милосердия пришпоривая бедного моего коня. Дорогою придумывал я и то и другое для избавления бедной девушки и ничего не мог выдумать. Прискакав в город, я отправился прямо к генералу и опрометью к нему вбежал. Генерал ходил взад и вперед по комнате, куря свою пенковую трубку. Увидя меня, он остановился. Вероятно, вид мой поразил его он заботливо осведомился о причине моего поспешного прихода. — Ваше превосходительство, — сказал я ему, — прибегаю к вам, как к отцу родному; ради бога, не откажите мне в моей просьбе: дело идет о счастии всей моей жизни. “Что такое, батюшка?” — спросил изумленный старик. — “Что я могу для тебя сделать? Говори”. — Ваше превосходительство, прикажите взять мне роту солдат и пол-сотни казаков и пустите меня очистить Белогорскую крепость. Генерал глядел на меня пристально, полагая, вероятно, что я с ума сошел (в чем почти и не ошибался). “Как это? Очистить Белогорскую крепость?” — сказал он наконец. — Ручаюсь вам за успех, — отвечал я с жаром. — Только отпустите меня. “Нет, молодой человек”, — сказал он качая головою — “На таком великом расстоянии неприятелю легко будет отрезать вас от комуникации с главным стратегическим пунктом и получить над вами совершенную победу. Пресеченная комуникация…” Я испугался, увидя его завлеченного в военные рассуждения, и спешил его прервать. — Дочь капитана Миронова, — сказал я ему, — пишет ко мне письмо: она просит помощи; Швабрин принуждает ее выдти за него замуж. “Неужто? О, этот Швабрин превеликий Schelm, и если попадется ко мне в руки, то я велю его судить в 24 часа, и мы расстреляем его на парапете крепости! Но покаместь надобно взять терпение…. — Взять терпение! — вскричал я вне себя. — А он между тем женится на Марье Ивановне!.. “О!” — возразил генерал. — “Это еще не беда: лучше ей быть покаместь женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица”. — Скорее соглашусь умереть, — сказал я в бешенстве, — нежели уступить ее Швабрину! “Ба, ба, ба, ба!” — сказал старик. — “Теперь понимаю: ты, видно, в Марью Ивановну влюблен. О, дело другое! Бедный малый! Но всё же я никак не могу дать тебе роту солдат и пол-сотни казаков. Эта экспедиция была бы неблагоразумна; я не могу взять ее на свою ответственность”. Я потупил голову; отчаяние мною овладело. Вдруг мысль мелькнула в голове моей (1) : в чем оная состояла, читатель увидит из следующей главы, как говорят старинные романисты.
ГЛАВА XI.
МЯТЕЖНАЯ СЛОБОДА.
В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп. “Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?” Спросил он ласково. А. Сумароков.
Я оставил генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил меня с обыкновенным своим увещанием. “Охота тебе, сударь, переведываться с пьяными разбойниками! Боярское ли это дело? Не равён час: ни за что пропадешь. И добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то грех и сказать на кого”. Я прервал его речь вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? “Будет с тебя” — отвечал он с довольным видом. — “Мошенники как там ни шарили, а я всё-таки успел утаить”. И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек полный серебра. (2) — Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость. “Батюшка Петр Андреич!” — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — “Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны”. Но намерение мое было твердо принято. — Поздно рассуждать, — отвечал я старику. — Я должен ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич: бог милостив; авось увидимся! Смотри же, не совестись и не скупись. Покупай, что тебе будет нужно, хоть в три-дорога. Деньги эти я тебе дарю. Если через три дня я не ворочусь… “Что ты это, сударь?” — прервал меня Савельич. — “Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною? Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану”. Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через пол часа я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы выехали из Оренбурга. Начинало смеркаться. (3) Путь мой шел мимо Бердской слободы, пристанища Пугачевского. Прямая дорога занесена была снегом; но по всей степи видны были конские следы, ежедневно обновляемые. Я ехал крупной рысью. Савельич едва мог следовать за мною издали, и кричал мне поминутно: “Потише, сударь, ради бога потише. Проклятая клячонка моя не успевает за твоим долгоногим бесом. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди… Петр Андреич… батюшка Петр Андреич!.. Не погуби!.. Господи владыко, пропадет барское дитя!”. Вскоре засверкали Бердские огни. Мы подъехали к оврагам, естественным укреплениям слободы. Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных своих молений. Я надеялся объехать слободу благополучно, как вдруг увидел в сумраке прямо перед собой человек пять мужиков, вооруженных дубинами; это был передовой караул пугачевского пристанища. Нас окликали. Не зная пароля, я хотел молча проехать мимо их; но они меня тотчас окружили, и один из них схватил лошадь мою за узду. Я выхватил саблю, и ударил мужика по голове; шапка спасла его, однако он зашатался и выпустил из рук узду. Прочие смутились и отбежали; я воспользовался этой минутою, пришпорил лошадь и поскакал. Темнота приближающейся ночи могла избавить меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись, увидел я, что Савельича со мною не было. Бедный старик на своей хромой лошади не мог ускакать от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут, и удостоверясь в том, что он задержан, я поворотил лошадь и отправился его выручать. Подъезжая к оврагу, услышал я издали шум, крики и голос моего Савельича. Я поехал скорее, и вскоре очутился снова между караульными мужиками, остановившими меня несколько минут тому назад. Савельич находился между ими. Они стащили старика с его клячи и готовились вязать. Прибытие мое их обрадовало. Они с криком бросились на меня и мигом стащили с лошади. Один из них, повидимому главный, объявил нам, что он сейчас поведет нас к государю. “А наш батюшка” — прибавил он — “волен приказать: сейчас ли вас повесить, али дождаться свету божия”. Я не противился; Савельич последовал моему примеру, и караульные повели нас с торжеством. Мы перебрались через овраг и вступили в слободу. Во всех избах горели огни. Шум и крики раздавались везде. На улице я встретил множество народу; но никто в темноте нас не заметил и не узнал во мне оренбургского офицера. Нас привели прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка. У ворот стояло несколько винных бочек и две. пушки. “Вот и дворец” — сказал один из мужиков: — “сейчас об вас доложим”. Он вошел в избу. Я взглянул на Савельича; старик крестился, читая про себя молитву. Я дожидался долго; наконец мужик воротился и сказал мне: “Ступай: наш батюшка велел впустить офицера”. Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеяны были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, — всё было как в обыкновенной избе. Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке, и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках сильное любопытство, и что они приготовились встретить меня с торжеством. Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. “А, ваше благородие!” — сказал он мне с живостию. — “Как поживаешь? За чем тебя бог принес?” (4) Я отвечал, что ехал по своему делу и что люди его меня остановили. “А по какому делу?” спросил он меня. Я не знал, что отвечать. Пугачев, пологая, что я не хочу объясняться при свидетелях, обратился к своим товарищам и велел им выдти. Все послушались, кроме двух, которые не тронулись с места. “Говори смело при них” — сказал мне Пугачев: — “от них я ничего не таю”. Я взглянул наискось на наперсников самозванца. Один из них, щедушный и сгорбленный старичок с седою бородкою, не имел в себе ничего замечательного, кроме голубой ленты, надетой через плечо по серому армяку. Но ввек не забуду его товарища. Он был высокого росту, дороден и широкоплеч, и показался мне лет сорока пяти. Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое. Он был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах. Первый (как узнал я после) был беглый капрал Белобородов; второй Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей), ссыльный преступник, три раза бежавший из сибирских рудников. (5) Не смотря на чувства, исключительно меня волновавшие, общество, в котором я так нечаянно очутился, сильно развлекало мое воображение. Но Пугачев привел меня в себя своим вопросом: “Говори: по какому же делу выехал ты из Оренбурга?” Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение. Я решился им воспользоваться и, не успев обдумать то, на что решался, отвечал на вопрос Пугачева: — Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают. Глаза у Пугачева засверкали. “Кто из моих людей смеет обижать сироту?” — закричал он. — “Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?” -Швабрин виноватый, — отвечал я. — Он держит в неволе ту девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться. “Я проучу Швабрина” — сказал грозно Пугачев. — “Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу”. “Прикажи слово молвить” — сказал Хлопуша хриплым голосом. -“Ты поторопился назначить Швабрина в коменданты крепости, а теперь торопишься его вешать. Ты уж оскорбил казаков, посадив дворянина им в начальники; не пугай же дворян, казня их по первому наговору”. “Нечего их ни жалеть, ни жаловать!” — сказал старичок в голубой ленте. — “Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную, да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров”. Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу, при мысли, в чьих руках я находился. Пугачев заметил мое смущение. “Ась, ваше благородие?” — сказал он мне подмигивая. — “Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?” Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость. Я спокойно отвечал что я нахожусь в его власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно. (6) “Добро” — сказал Пугачев. — “Теперь скажи, в каком состоянии ваш город”. — Слава богу, -отвечал я; — всё благополучно. ” “Благополучно?” — повторил Пугачев. — “А народ мрет с голоду!” Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уверять что всё это пустые слухи, и что в Оренбурге довольно всяких запасов. “Ты видишь” — подхватил старичок, — “что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы согласно показывают, что в Оренбурге голод и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет, что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому не было завидно”. Слова проклятого старика, казалось, поколебали Пугачева. К счастию Хлопуша стал противоречить своему товарищу. “Полно, Наумыч”, — сказал он ему. — “Тебе бы всё душить, да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чем душа держится. (7) Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести?” — Да ты что за угодник? — возразил Белобородов. — У тебя-то откуда жалость взялась? “Конечно” — отвечал Хлопуша, — “и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак, и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутьи да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором”. Старик отворотился и проворчал слова: “рваные ноздри!”… — Что ты там шепчешь, старый хрыч? — закричал Хлопуша. — Я тебе дам рваные ноздри; погоди, придет и твое время; бог даст, и ты щипцов понюхаешь… А покаместь смотри, чтоб я тебе бородишки не вырвал! “Господа енаралы!” — провозгласил важно Пугачев. — “Полна вам ссориться. Не беда, если б и все оренбургские собаки дрыгали ногами под одной перекладиной; беда, если наши кобели меж собою перегрызутся. Ну, помиритесь”. Хлопуша и Белобородов не сказали ни слова, и мрачно смотрели друг на друга. Я увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге. Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. “Долг платежом красен”, — сказал он, мигая и прищуриваясь. — “Расскажи-ка мне теперь, какое тебе дело до той девушки, которую Швабрин обижает? Уж не зазноба ли сердцу молодецкому? а?” — Она невеста моя, — отвечал я Пугачеву, видя благоприятную перемену погоды и не находя нужды скрывать истину. “Твоя невеста!” — закричал Пугачев. -“Что ж ты прежде не сказал? Да мы тебя женим, и на свадьбе твоей попируем!” — Потом обращаясь к Белобородову: — “Слушай, фельдмаршал! Мы с его благородием старые приятели; сядем-ка да поужинаем; утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что с ним сделаем”. Я рад был отказаться от предлагаемой чести, но делать было нечего. Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов с вином и пивом, и я вторично очутился за одною трапезою с Пугачевым и с его страшными товарищами. Оргия, коей я был невольным свидетелем, продолжалась до глубокой ночи. Наконец хмель начал одолевать собеседников. Пугачев задремал, сидя на своем месте; товарищи его встали и дали мне знак оставить его (8) . Я вышел вместе с ними. По распоряжению Хлопуши, караульный отвел меня в приказную избу, где я нашел и Савельича и где меня оставили с ним взаперти. Дядька был в таком изумлении при виде всего, что происходило, что не сделал мне никакого вопроса. Он улегся в темноте, и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь ни на одну минуту не дали мне задремать. Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался, и велел мне садиться с ним в кибитку. Мы уселись. “В Белогорскую крепость!” — сказал Пугачев широкоплечему татарину, стоя правящему тройкою. Сердце мое сильно забилось. Лошади тронулись, колокольчик загремел, кибитка полетела… “Стой! стой!” раздался голос, слишком мне знакомый, — и я увидел Савельича, бежавшего нам на встречу. Пугачев велел остановиться. “Батюшка, Петр Андреич!” — кричал дядька. — “Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…” — А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять бог дал свидеться. Ну, садись на облучок. “Спасибо, государь, спасибо, отец родной!” — говорил Савельич усаживаясь. — “Дай бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду бога молить, а о зайчьем тулупе и упоминать уж не стану”. Этот зайчий тулуп мог наконец не на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою на обе стороны. Через минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге. Легко можно себе представить, что чувствовал я в эту минуту. Через несколько часов должен я был увидеться с той, которую почитал уже для меня потерянною. Я воображал себе минуту нашего соединения… Я думал также и о том человеке, в чьих руках находилась моя судьба, и который по странному стечению обстоятельств таинственно был со мною связан. Я вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался быть и избавителем моей любезной! Пугачев не знал, что она была дочь капитана Миронова; озлобленный Швабрин мог открыть ему всё; Пугачев мог проведать истину и другим образом… Тогда что станется с Марьей Ивановной? Холод пробегал по моему телу, и волоса становились дыбом… Вдруг Пугачев прервал мои размышления, обратясь ко мне с вопросом: “О чем, ваше благородие, изволил задуматься?” — Как не задуматься, — отвечал я ему: — Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя. “Что ж?” — спросил Пугачев. — “Страшно тебе?” Я отвечал, что быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду, но даже и на помощь. “И ты прав, ей богу прав!” — сказал самозванец. — “Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион, и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился”, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, — “помня твой стакан вина и зайчий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья”. Я вспомнил взятие Белогорской крепости; но не почел нужным его оспоривать, и не отвечал ни слова. “Что говорят обо мне в Оренбурге?” — спросил Пугачев, помолчав немного. — Да говорят, что с тобою сладить трудновато; нечего сказать: дал ты себя знать. Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие. “Да!” — сказал он с веселым видом. — “Я воюю хоть куда. Знают ли у вас в Оренбурге о сражении под Юзеевой? Сорок енаралов убито, четыре армии взято в полон. Как ты думаешь: прусский король мог ли бы со мною потягаться?” Хвастливость разбойника показалась мне забавна. — Сам как ты думаешь? — сказал я ему, — управился ли бы ты с Фридериком? “С Федор Федоровичем? А как же нет? С вашими енаралами ведь я же управляюсь; а они его бивали. Доселе оружие мое было счастливо. Дай срок, то ли еще будет, как пойду на Москву”. — А ты полагаешь идти на Москву? Самозванец несколько задумался и сказал в пол-голоса: “Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою”. — То-то! — сказал я Пугачеву. — Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни? Пугачев горько усмехнулся. “Нет”, — отвечал он; — “поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удается! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою”. — А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили! “Слушай” — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — “Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать, да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! — Какова калмыцкая сказка?” -Затейлива, — отвечал я ему. — Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину. Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней — и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.
ГЛАВА XII.
СИРОТА.
Как у нашей у яблонки Ни верхушки нет, ни отросточек; Как у нашей у княгинюшки Ни отца нету, ни матери. Снарядить-то ее некому, Благословить-то ее некому. Свадебная песня.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: “И ты наш? Давно бы так!” — Я отворотился от него и ничего не отвечал. Сердце мое заныло, когда очутились мы в давно знакомой комнате где на стене висел еще диплом покойного коменданта, как печальная эпитафия прошедшему времени. Пугачев сел на том диване, на котором, бывало, дремал Иван Кузмич, усыпленный ворчанием своей супруги. Швабрин сам поднес ему водки. Пугачев выпил рюмку, и сказал ему, указав на меня: “Попотчуй и его благородие”. Швабрин подошел ко мне с своим подносом; но я вторично от него отворотился. Он казался сам не свой. При обыкновенной своей сметливости он, конечно, догадался, что Пугачев был им недоволен. Он трусил перед ним, а на меня поглядывал с недоверчивостию. Пугачев осведомился о состоянии крепости, о слухах про неприятельские войска и тому подобном, и вдруг спросил его неожиданно: “Скажи, братец, какую девушку держишь ты у себя под караулом? Покажи-ка мне ее”. Швабрин побледнел как мертвый. — Государь, — сказал он дрожащим голосом… — Государь, она не под караулом… она больна… она в светлице лежит. “Веди ж меня к ней”, — сказал самозванец, вставая с места. Отговориться было невозможно. Швабрин повел Пугачева в светлицу Марьи Ивановны. Я за ними последовал. Швабрин остановился на лестнице. “Государь!” — сказал он. — “Вы властны требовать от меня, что вам угодно; но не прикажите постороннему входить в спальню к жене моей”. Я затрепетал. “Так ты женат!” — сказал я Швабрину, готовяся его растерзать. “Тише!” — прервал меня Пугачев. — “Это мое дело. А ты”- продолжал он, обращаясь к Швабрину, — “не умничай и не ломайся: жена ли она тебе или не жена, а я веду к ней кого хочу. Ваше благородие, ступай за мною”. У дверей светлицы Швабрин опять остановился и сказал прерывающимся голосом: “Государь предупреждаю вас, что она в белой горячке, и третий день как бредит без умолку”. — “Отворяй! — сказал Пугачев. Швабрин стал искать у себя в карманах, и сказал, что не взял с собою ключа. Пугачев толкнул дверь ногою; замок отскочил; дверь отворилась, и мы вошли. Я взглянул, и обмер. На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною стало — не помню. Пугачев посмотрел на Швабрина, и сказал с горькой усмешкою: “Хорош у тебя лазарет!” — Потом, подошед к Марье Ивановне: — “Скажи мне, голубушка, за что твой муж тебя наказывает? в чем ты перед ним провинилась?” — Мой муж! — повторила она. — Он мне не муж. Я никогда не буду его женою! Я лучше решилась умереть, и умру, если меня не избавят. Пугачев взглянул грозно на Швабрина: “И ты смел меня обманывать!” сказал он ему. “Знаешь ли, бездельник, чего ты достоин?” Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака. Пугачев смягчился. “Милую тебя на сей раз”, — сказал он Швабрину; — “но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта”. Потом обратился он к Марьи Ивановне, и сказал ей ласково: “Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь”. Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими руками и упала без чувств. Я кинулся к ней, но в эту минуту очень смело в комнату втерлась моя старинная знакомая Палаша и стала ухаживать за своею барышнею. Пугачев вышел из светлицы, и мы трое сошли в гостиную. “Что, ваше благородие?” сказал смеясь Пугачев. “Выручили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженым отцом, Швабрин дружкою; закутим, запьем -и ворота запрем!” Чего я опасался, то и случилось, Швабрин, услыша предложение Пугачева, вышел из себя. “Государь!” — закричал он в исступлении. — “Я виноват, я вам солгал, но и Гринев вас обманывает. Эта девушка не племянница здешнего попа: она дочь Ивана Миронова, который казнен при взятии здешней крепости”. Пугачев устремил на меня огненные свои глаза. “Это что еще?” — спросил он меня с недоумением. — Швабрин сказал тебе правду, — отвечал я с твердостию. ” “Ты мне этого не сказал” — заметил Пугачев, у коего лицо омрачилось. — Сам ты рассуди, — отвечал я ему, — можно ли было при твоих людях объявить, что дочь Миронова жива. Да они бы ее загрызли. Ничто ее бы не спасло! “И то правда” — сказал смеясь Пугачев. — “Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку. Хорошо сделала кумушка-попадья, что обманула их”. — Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и християнской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедной сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души… Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. “Ин быть по-твоему!” — сказал он. — “Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее, куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!” Тут он оборотился к Швабрину и велел выдать мне пропуск во все заставы и крепости, подвластные ему. Швабрин, совсем уничтоженный, стоял как остолбенелый. Пугачев отправился осматривать крепость. Швабрин его сопровождал; а я остался под предлогом приготовлений к отъезду. Я побежал в светлицу. Двери были заперты. Я постучался. “Кто там?” спросила Палаша. Я назвался. Милый голосок Марьи Ивановны раздался из-за дверей. “Погодите, <Петр Андреич>. Я переодеваюсь. Ступайте к Акулине Памфиловне; я сейчас туда же буду”. Я повиновался и пошел в дом отца Герасима. И он и попадья выбежали ко мне навстречу. Савельич их уже предупредил. “Здравствуйте, Петр Андреич”, — говорила попадья. — “Привел бог опять увидеться. Как поживаете? А мы-то про вас каждый день поминали. А Марья-то Ивановна всего натерпелась без вас, моя голубушка!.. Да скажите, мой отец, как это вы с Пугачевым-то поладили? Как он это вас не укокошил? Добро, спасибо злодею и за то”. — Полно, старуха, — прервал отец Герасим. — Не всё то ври, что знаешь. Несть спасения во многом глаголании. Батюшка Петр Андреич! войдите, милости просим. Давно, давно не видались. Попадья стала угощать меня чем бог послал. А между тем говорила без умолку. Она рассказала мне, каким образом Швабрин принудил их выдать ему Марью Ивановну; как Марья Ивановна плакала и не хотела с ними расстаться; как Марья Ивановна имела с нею всегдашние сношения через Палашку (девку бойкую, которая и урядника заставляет плясать по своей дудке); как она присоветовала Марьи Ивановне написать ко мне письмо и прочее. Я в свою очередь рассказал ей вкратце свою историю. Поп и попадья крестились, услыша, что Пугачеву известен их обман. “С нами сила крестная!” -говорила Акулина Памфиловна. — “Промчи бог тучу мимо. Ай-да Алексей Иваныч; нечего сказать: хорош гусь!” — В самую эту минуту дверь отворилась, и Марья Ивановна вошла с улыбкою на бледном лице. Она оставила свое крестьянское платье и одета была по-прежнему просто и мило. Я хватил ее руку и долго не мог вымолвить ни одного слова. Мы оба молчали от полноты сердца. Хозяева наши почувствовали, что нам было не до них, и оставили нас. Мы остались одни. Всё было забыто. Мы говорили и не могли наговориться. Марья Ивановна рассказала мне всё, что с нею ни случилось с самого взятия крепости; описала мне весь ужас ее положения, все испытания, которым подвергал ее гнусный Швабрин. Мы вспомнили и прежнее счастливое время… Оба мы плакали… Наконец я стал объяснять ей мои предположения. Оставаться ей в крепости, подвластной Пугачеву и управляемой Швабриным, было невозможно. Нельзя было думать и об Оренбурге, претерпевающем все бедствия осады. У ней не было на свете ни одного родного человека. Я предложил ей ехать в деревню к моим родителям. Она сначала колебалась: известное ей неблагорасположение отца моего ее пугало. Я ее успокоил. Я знал, что отец почтет за счастие и вменит себе в обязанность принять дочь заслуженного воина, погибшего за отечество. — Милая Марья Ивановна! — сказал я наконец. — Я почитаю тебя своею женою. Чудные обстоятельства соединили нас неразрывно: ничто на свете не может нас разлучить. — Марья Ивановна выслушала меня просто, без притворной застенчивости, без затейливых отговорок. Она чувствовала, что судьба ее соединена была с моею. Но она повторила, что не иначе будет моею женою, как с согласия моих родителей. Я ей и не противуречил. Мы поцаловались горячо, искренно — и таким образом всё было между нами решено. Через час урядник принес мне пропуск, подписанный каракулками Пугачева, и позвал меня к нему от его имени. Я нашел его готового пуститься в дорогу. Не могу изъяснить то, что я чувствовал, расставаясь с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для всех, кроме одного меня. Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время. Швабрин и народ, толпящийся около нас, помешали мне высказать всё, чем исполнено было мое сердце. Мы расстались дружески. Пугачев, увидя в толпе Акулину Памфиловну, погрозил пальцем и мигнул значительно; потом сел в кибитку, велел ехать в Берду, и когда лошади тронулись, то он еще раз высунулся из кибитки и закричал мне: “Прощай, ваше благородие! Авось увидимся когда-нибудь”. — Мы точно с ним увиделись, но в каких обстоятельствах!.. Пугачев уехал. Я долго смотрел на белую степь, по которой неслась его тройка. Народ разошелся. Швабрин скрылся. Я воротился в дом священника. Всё было готово к нашему отъезду; я не хотел более медлить. Добро наше всё было уложено в старую комендантскую повозку. Ямщики мигом заложили лошадей. Марья Ивановна пошла проститься с могилами своих родителей, похороненных за церковью. Я хотел ее проводить, но она просила меня оставить ее одну. Через несколько минут она воротилась, обливаясь молча тихими слезами. Повозка была подана. Отец Герасим и жена его вышли на крыльцо. Мы сели в кибитку втроем: Марья Ивановна с Палашей и я. Савельич забрался на облучок. “Прощай, Марья Ивановна, моя голубушка! прощайте, Петр Андреич, сокол наш ясный!” — говорила добрая попадья. — “Счастливый путь, и дай бог вам обоим счастия!” Мы поехали. У окошка комендантского дома я увидел стоящего Швабрина. Лицо его изображало мрачную злобу. Я не хотел торжествовать над уничтоженным врагом, и обратил глаза в другую сторону. Наконец мы выехали из крепостных ворот и навек оставили Белогорскую крепость.
ГЛАВА XIII.
АРЕСТ.
Не гневайтесь, сударь: по долгу моему Я должен сей же час отправить вас в тюрьму. — Извольте, я готов; но я в такой надежде, Что дело объяснить дозволите мне прежде. Княжнин.
Соединенный так нечаянно с милой девушкою, о которой еще утром я так мучительно беспокоился, я не верил самому себе и воображал, что всё со мною случившееся было пустое сновидение. Марья Ивановна глядела с задумчивостию то на меня, то на дорогу, и, казалось, не успела еще опомниться и придти в себя. Мы молчали. Сердца наши слишком были утомлены. Неприметным образом часа через два очутились мы в ближней крепости, также подвластной Пугачеву. Здесь мы переменили лошадей. По скорости, с каковой их запрягали, по торопливой услужливости брадатого казака, поставленного Пугачевым в коменданты, я увидел, что, благодаря болтливости ямщика, нас привезшего, меня принимали как придворного временщика. Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто едет? ямщик отвечал громогласно: “Государев кум со своею хозяюшкою”. Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. “Выходи, бесов кум!” — сказал мне усастый вахмистр. — “Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!” Я вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня к маиору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: “Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя… Господи владыко! чем это всё кончится?” Кибитка шагом поехала за нами. Через пять минут мы пришли к домику, ярко освещенному. Вахмистр оставил меня при карауле и пошел обо мне доложить. Он тотчас же воротился, объявив мне, что его высокоблагородию некогда меня принять, а что он велел отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести. — Что это значит?- закричал я в бешенстве.- Да разве он с ума сошел? “Не могу знать, ваше благородие”, — отвечал вахмистр. — “Только его высокоблагородие приказал ваше благородие отвести в острог, а ее благородие приказано привести к его высокоблагородию, ваше благородие!” Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. Маиор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в Симбирском трактире! — Возможно ли? — вскричал я. — Иван Иваныч! ты ли? “Ба, ба, ба, Петр Андреич! Какими судьбами? Откуда ты? Здорово, брат. Не хочешь ли поставить карточку?” -Благодарен. Прикажи-ка лучше отвести мне квартиру. ” “Какую тебе квартиру? Оставайся у меня”. — Не могу: я не один. “Ну, подавай сюда и товарища”. — Я не с товарищем; я… с дамою. “С дамою! Где же ты ее подцепил? Эге, брат!” (При сих словах Зурин засвистел так выразительно, что все захохотали, а я совершенно смутился.) “Ну” -продолжал Зурин: — “так и быть. Будет тебе квартира. А жаль… Мы бы попировали по-старинному… Гей! малой! Да что ж сюда не ведут кумушку-то Пугачева? или она упрямится? Сказать ей, чтоб она не боялась: барин-де прекрасный; ничем не обидит, да хорошенько ее в шею”. — Что ты это? — сказал я Зурину. — Какая кумушка Пугачева? Это дочь покойного капитана Миронова. Я вывез ее из плена и теперь провожаю до деревни батюшкиной, где и оставлю ее. “Как! Так это о тебе мне сейчас докладывали? Помилуй! что ж это значит?” — После всё расскажу. А теперь, ради бога, успокой бедную девушку, которую гусары твои перепугали. Зурин тотчас распорядился. Он сам вышел на улицу извиняться перед Марьей Ивановной в невольном недоразумении, и приказал вахмистру отвести ей лучшую квартиру в городе. Я остался ночевать у него. Мы отужинали, и когда остались вдвоем, я рассказал ему свои похождения. Зурин слушал меня с большим вниманием. Когда я кончил, он покачал головою и сказал: “Все это, брат, хорошо; одно не хорошо; зачем тебя черт несет жениться? Я, честный офицер, не захочу тебя обманывать: поверь же ты мне, что женитьба блажь. Ну, куда тебе возиться с женою да няньчиться с ребятишками? Эй, плюнь. Послушайся меня: развяжись ты с капитанскою дочкой. Дорога в Симбирск мною очищена и безопасна. Отправь ее завтра ж одну к родителям твоим; а сам оставайся у меня в отряде. В Оренбург возвращаться тебе не за чем. Попадешься опять в руки бунтовщикам, так вряд ли от них еще раз отделаешься. Таким образом любовная дурь пройдет сама собою, и всё будет ладно”. Хотя я не совсем был с ним согласен, однако ж чувствовал, что долг чести требовал моего присутствия в войске императрицы. Я решился последовать совету Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде. Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день готов он был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. “Что ты, сударь? Как же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут родители твои?” Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. — Друг ты мой, Архип Савельич! — сказал я ему. -Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней. Тут Савельич сплеснул руками с видом изумления неописанного. “Жениться!” — повторил он. — “Дитя хочет жениться! А что скажет батюшка, а матушка-то, что подумает?” -Согласятся, верно согласятся, — отвечал я, — когда узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем, не так ли? Старик был тронут. “Ох, батюшка ты мой Петр Андреич!” -отвечал он. — “Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого”. Я благодарил Савельича и лег спать в одной комнате с Зуриным. Разгоряченный и взволнованный, я разболтался. Зурин сначала со мною разговаривал охотно; но мало-по-малу слова его стали реже и бессвязнее; наконец, вместо ответа на какой-то запрос, он захрапел и присвистнул. Я замолчал и вскоре последовал его примеру. На другой день утром пришел я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась. Отряд Зурина должен был выступить из города в тот же день. Нечего было медлить. Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив ее Савельичу и дав ей письмо к моим родителям. Марья Ивановна заплакала. “Прощайте, Петр Андреич!” — сказала она тихим голосом. — “Придется ли нам увидаться или нет, бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моем сердце”. Я ничего не мог отвечать. Люди нас, окружали. Я не хотел при них предаваться чувствам, которые меня волновали. Наконец она уехала. Я возвратился к Зурину, грустен и молчалив. Он хотел меня развеселить; я думал себя рассеять: мы провели день шумно и буйно, и вечером выступили в поход. Это было в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения, проходила, и наши генералы готовились к дружному содействию. Пугачев всё еще стоял под Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех сторон приближались к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни, при виде наших войск, приходили в повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и всё предвещало скорое и благополучное окончание. Вскоре князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачева, рассеял его толпы, освободил Оренбург, и, казалось, нанес бунту последний и решительный удар. Зурин был в то время отряжен противу шайки мятежных башкирцев, которые рассеялись прежде нежели мы их увидали. Весна осадила нас в татарской деревушке. Речки разлились, и дороги стали непроходимы. Мы утешались в нашем бездействии мыслию о скором прекращении скучной и мелочной войны с разбойниками и дикарями. Но Пугачев не был пойман. Он явился на Сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы узнали о разорении Сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через Волгу. (9) Не стану описывать нашего похода и окончания войны. Скажу коротко, что бедствие доходило до крайности. Мы проходили через селения разоренные бунтовщиками и поневоле отбирали у бедных жителей то, что успели они спасти. Правление было повсюду прекращено: помещики укрывались по лесам. Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов самовластно наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно… Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Пугачев бежал, преследуемый Иваном Ивановичем Михельсоном. Вскоре узнали мы о совершенном его разбитии. Наконец Зурин получил известие о поимке самозванца, а вместе с тем и повеление остановиться. Война была кончена. Наконец мне можно было ехать к моим родителям! Мысль их обнять, увидеть Марью Ивановну, от которой не имел я никакого известия, одушевляла меня восторгом. Я прыгал как ребенок. Зурин смеялся и говорил, пожимая плечами: “Нет, тебе не сдобровать! Женишься — ни за что пропадешь!” Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: Емеля, Емеля! — думал я с досадою; — зачем не наткнулся ты на штык, или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать. Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина. Зурин дал мне отпуск. Через несколько дней должен я был опять очутиться посреди моего семейства, увидеть опять мою Марью Ивановну… Вдруг неожиданная гроза меня поразила. В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда готовился я пуститься в дорогу, Зурин вошел ко мне в избу, держа в руках бумагу, с видом чрезвычайно озабоченным. Что-то кольнуло меня в сердце. Я испугался, сам не зная чего. Он выслал моего деньщика, и объявил, что имеет до меня дело. — Что такое? — спросил я с беспокойством. — “Маленькая неприятность”, — отвечал он, подавая мне бумагу. — “Прочитай, что сейчас я получил”. Я стал ее читать: это был секретный приказ ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно отправить под караулом в Казань в Следственную Комиссию, учрежденную по делу Пугачева. Бумага чуть не выпала из моих рук. “Делать нечего!” — сказал Зурин. — “Долг мой повиноваться приказу. Вероятно, слух о твоих дружеских путешествиях с Пугачевым как-нибудь да дошел до правительства. Надеюсь, что дело не будет иметь никаких последствий и что ты оправдаешься перед комиссией. Не унывай и отправляйся”. Совесть моя была чиста; я суда не боялся; но мысль отсрочить минуту сладкого свидания, может быть, на несколько еще месяцев — устрашала меня. Тележка была готова. Зурин дружески со мною простился. Меня посадили в тележку. Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой дороге.
ГЛАВА XIV.
СУД.
Мирская молва — Морская волна. Пословица.
Я был уверен, что виною всему было самовольное мое отсутствие из Оренбурга. Я легко мог оправдаться: наездничество не только никогда не было запрещено, но еще всеми силами было ободряемо. Я мог быть обвинен в излишней запальчивости, а не в ослушании. Но приятельские сношения мои с Пугачевым могли быть доказаны множеством свидетелей и должны были казаться по крайней мере весьма подозрительными. Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы, и решился перед судом объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным. Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной канурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженым железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет. На другой день тюремный сторож меня разбудил, с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два солдата повели меня через двор в комендантской дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты. Я вошел в залу довольно обширную. За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания. Начался допрос. Меня спросили о моем имени и звании. Генерал осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринева? И на ответ мой возразил сурово: “Жаль, что такой почтенный человек имеет такого недостойного сына!” Я спокойно отвечал, что каковы бы ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять чистосердечным объяснением истины. Уверенность моя ему не понравилась. “Ты, брат, востер”, — сказал он мне нахмурясь; — “но видали мы и не таких!” Тогда молодой человек спросил меня: по какому случаю и в какое время вошел я в службу к Пугачеву и по каким поручениям был я им употреблен? Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог. “Каким же образом”, возразил мой допросчик, дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене, или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?” Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера, и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады. Строгий старик взял со стола открытое письмо и стал читать его вслух: “На запрос вашего превосходительства косательно прапорщика Гринева, якобы замешанного в нынешнем смятении, и вошедшего в сношения с злодеем, службою недозволенные и долгу присяги противные, объяснить имею честь: оный прапорщик Гринев находился на службе в Оренбурге от начала октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он из города отлучился, и с той поры уже в команду мою не являлся. А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость, в коей прежде находился он на службе; что касается до его поведения, то я могу…” Тут он прервал свое чтение, и сказал мне сурово: “Что ты теперь скажешь себе в оправдание?” Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и всё прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если нaзoву ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами злодеев, и ее самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался. Судьи мои, начинавшие, казалось, выслушивать ответы мои с некоторою благосклонностию, были снова предубеждены противу меня при виде моего смущения. Гвардейский офицер потребовал, чтоб меня поставили на очную ставку с главным доносителем. Генерал велел кликнуть вчерашнего злодея. Я с живостию обратился к дверям, ожидая появления своего обвинителя. Через несколько минут загремели цепи, двери отворились, и вошел — Швабрин. Я изумился его перемене. Он был ужасно худ и бледен. Волоса его, недавно черные как смоль, совершенно поседели длинная борода была всклокочена. Он повторил обвинения свои слабым, но смелым голосом. По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что наконец явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца. — Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то ни было, имя дочери Белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии. Я утвердился еще более в моем намерении, и когда судьи спросили: чем могу опровергнуть показания Швабрина, я отвечал, что держусь первого своего объяснения и ничего другого в оправдание себе сказать не могу. Генерал велел нас вывести. Мы вышли вместе. Я спокойно взглянул на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной усмешкою и, приподняв свои цепи, опередил меня и ускорил свои шаги. Меня опять отвели в тюрьму и с тех пор уже к допросу не требовали. Я не был свидетелем всему, о чем остается мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы, что малейшие подробности врезались в мою память и что мне кажется, будто бы я тут же невидимо присутствовал. Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке. Слух о моем аресте поразил всё мое семейство. Марья Ивановна так просто рассказала моим родителям о странном знакомстве моем с Пугачевым, что оно не только не беспокоило их, но еще заставляло часто смеяться от чистого сердца. Батюшка не хотел верить, чтобы я мог быть замешан в гнусном бунте, коего цель была ниспровержение престола и истребление дворянского рода. Он строго допросил Савельича. Дядька не утаил, что барин бывал в гостях у Емельки Пугачева, и что-де злодей его таки жаловал; но клялся, что ни о какой измене он и не слыхивал. Старики успокоились и с нетерпением стали ждать благоприятных вестей. Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию. Прошло несколько недель… Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б**. Князь писал ему обо мне. После обыкновенного приступа, он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков к несчастию оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение. Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. “Как!” — повторял он, выходя из себя. — “Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..” Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен. Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и страдания, и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти. Однажды вечером батюшка сидел на диване, перевертывая листы Придворного Календаря; но мысли его были далеко, и чтение не производило над ним обыкновенного своего действия. Он насвистывал старинный марш. Матушка молча вязала шерстяную фуфайку и слезы изредко капали на ее работу. Вдруг Марья Ивановна, Тут же сидевшая за работой, объявила, что необходимость ее заставляет ехать в Петербург, и что она просит дать ей способ отправиться. Матушка очень огорчилась. “Зачем тебе в Петербург?” — сказала она. — “Неужто, Марья Ивановна, хочешь и ты нас покинуть?” Марья Ивановна отвечала, что вся будущая судьба ее зависит от этого путешествия, что она едет искать покровительства и помощи у сильных людей, как дочь человека, пострадавшего за свою верность. Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. “Поезжай, матушка!” — сказал он ей со вздохом. — “Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника”. Он встал и вышел из комнаты. Марья Ивановна, оставшись наедине с матушкою, отчасти объяснила ей свои предположения. Матушка со слезами обняла ее и молила бога о благополучном конце замышленного дела. Марью Ивановну снарядили, и через несколько дней она отправилась в дорогу с верной Палашей и с верным Савельичем, который, насильственно разлученный со мною, утешался по крайней мере мыслию, что служит нареченной моей невесте. Марья Ивановна благополучно прибыла в Софию и, узнав на почтовом дворе, что Двор находился в то время в Царском Селе, решилась тут остановиться. Ей отвели уголок за перегородкой. Жена смотрителя тотчас с нею разговорилась, объявила, что она племянница придворного истопника, и посвятила ее во все таинства придворной жизни. Она рассказала, в котором часу государыня обыкновенно просыпалась, кушала кофей, прогуливалась; какие вельможи находились в то время при ней; что изволила она вчерашний день говорить у себя за столом, кого принимала вечером, — словом, разговор Анны Власьевны стоил нескольких страниц исторических записок и был бы драгоценен для потомства. Марья Ивановна слушала ее со вниманием. Они пошли в сад. Анна Власьевна рассказала историю каждой аллеи и каждого мостика, и, нагулявшись, они возвратились на станцию очень довольные друг другом. На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: “Не бойтесь, она не укусит”. И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая перервала молчание. “Вы верно не здешние?” — сказала она. — Точно так-с: я вчера только приехала из провинции. ” “Вы приехали с вашими родными?” — Никак нет-с. Я приехала одна. ” “Одна! Но вы так еще молоды”. — У меня нет ни отца, ни матери. ” “Вы здесь конечно по каким-нибудь делам?” — Точно так-с. Я приехала подать просьбу государыне. “Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?” — Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия. “Позвольте спросить, кто вы таковы?” — Я дочь капитана Миронова. “Капитана Миронова! того самого, что был комендантом в одной из оренбургских крепостей?” — Точно так-с. Дама, казалось, была тронута. “Извините меня” — сказала она голосом еще более ласковым, — “если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чем состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь”. Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Всё в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя. Сначала она читала с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, — и Марья Ивановна, следовавшая глазами за всеми ее движениями, испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному. “Вы просите за Гринева?” — сказала дама с холодным видом. — “Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй”. — Ах, неправда! — вскрикнула Марья Ивановна. “Как неправда!” — возразила дама, вся вспыхнув. — Неправда, ей богу, неправда! Я знаю всё, я всё вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала всё, что уже известно моему читателю. Дама выслушала ее со вниманием. — “Где вы остановились?” спросила она потом; и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: “А! знаю. Прощайте, не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо”. С этим словом она встала и вошла в крытую аллею, а. Марья Ивановна возвратилась к Анне Власьевне, исполненная радостной надежды. Хозяйка побранила ее за раннюю осеннюю прогулку, вредную, по ее словам, для здоровья молодой девушки. Она принесла самовар, и за чашкою чая только было принялась за бесконечные рассказы о дворе, как вдруг придворная карета остановилась у крыльца, и камер-лакей вошел с объявлением, что государыня изволит к себе приглашать девицу Миронову. Анна Власьевна изумилась и расхлопоталась. “Ахти, господи!” — закричала она. — “Государыня требует вас ко двору. Как же это она про вас узнала? Да как же вы, матушка, представитесь к императрице? Вы, я чай, и ступить по придворному не умеете… Не проводить ли мне вас? Всё-таки я вас хоть в чем-нибудь да могу предостеречь. И как же вам ехать в дорожном платье? Не послать ли к повивальной бабушке за ее желтым роброном?” — Камер-лакей объявил, что государыне угодно было, чтоб Марья Ивановна ехала одна, и в том, в чем ее застанут. Делать было нечего: Марья Ивановна села в карету и поехала во дворец, сопровождаемая советами и благословениями Анны Власьевны. Марья Ивановна предчувствовала решение нашей судьбы; сердце ее сильно билось и замирало. Чрез несколько минут карета остановилась у дворца. Марья Ивановна с трепетом пошла по лестнице. Двери перед нею отворились настежь. Она прошла длинный ряд пустых, великолепных комнат; камер-лакей указывал дорогу. Наконец, подошел к запертым дверям, он объявил, что сейчас об ней доложит, и оставил ее одну. Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашала ее, что она с трудом могла держаться на ногах. Через минуту двери отворились, и она вошла в уборную государыни. Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее, и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: “Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру”. Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцаловала. Государыня разговорилась с нею. “Знаю, что вы не богаты” -сказала она; — “но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние”. Обласкав бедную сироту, государыня ее отпустила. Марья Ивановна уехала в той же придворной карете. Анна Власьевна, нетерпеливо ожидавшая ее возвращения, осыпала ее вопросами, на которые Марья Ивановна отвечала кое-как. Анна Власьевна хотя и была недовольна ее беспамятством, но приписала оное провинциальной застенчивости и извинила великодушно. В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню…
Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. — В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам. — В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу дочери капитана Миронова. Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена.
Издатель. 19 окт. 1836.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
ПРОПУЩЕННАЯ ГЛАВА. (10)
Мы приближались к берегам Волги; полк наш вступил в деревню ** и остановился в ней ночевать. Староста объявил мне, что на той стороне все деревни взбунтовались, шайки Пугачевские бродят везде. Это известие меня сильно встревожило. Мы должны были переправиться на другой день утром. Нетерпение овладело мной. Деревня отца моего находилась в 30 верстах по ту сторону реки. Я спросил, не сыщется ли перевозчика. Все крестьяне были рыболовы; лодок было много. Я пришел к Гриневу и объявил ему о своем намерении. — Берегись, сказал он мне. Одному ехать опасно. Дождись утра. Мы переправимся первые, и приведем в гости к твоим родителям 50 чел<овек> гусар<ов> на всякий случай. Я настоял на своем. Лодка была готова. Я сел в нее с двумя гребцами. — Они отчалили и ударили в весла. Небо было ясно. Луна сияла. — Погода была тихая — Волга неслась ровно и спокойно. Лодка, плавно качаясь, быстро скользила по темн<ым> волн<ам>. Я погрузился в мечты воображения. Прошло около получаса. — Мы уже достигли середины реки… вдруг гребцы начали шептаться между собою. — Что такое? спросил я, очнувшись. — Не знаем, бог весть, отвечали гребцы, смотря в одну сторону. Глаза мои приняли то же направление, и я увидел в сумраке что-то плывшее вниз по Волге. Незнакомый предмет приближался. Я велел гребцам остановиться и дождаться его. Луна зашла за облако. Плывучий призрак сделался еще неяснее. Он был от меня уже близко, и я всё еще не мог различить. — Что бы это было, говорили гребцы. Парус не парус, мачты не мачты… — Вдруг луна вышла из-за облака и озарила зрелище ужасное. К нам навстречу плыла висилица, утвержденная на плоту — 3 тела висели на перекладине. Болезненное любопытство овладело мною. — Я захотел взглянуть на лица висельников. По моему приказанию гребцы зацепили плот багром, лодка моя толкнулась о плывучую висилицу. Я выпрыгнул и очутился между ужасными столбами. — Яркая луна озаряла обезображенные лица несчастных. Один из них был старый чуваш, другой русский крестьянин, сильный и здоровый малый лет 20-ти. Но взглянув на третьего, я сильно был поражен и не мог удержаться от жалобного восклицания: это был Ванька, бедный мой Ванька, по глупости своей приставший к Пугачеву. Над ними прибита была черная доска, на которой белыми крупными буквами было написано: Воры и бунтовщики. Гребцы [смотрели] равнодушно, и ожидали меня, удерживая плот багром. Я сел опять в лодку. Плот поплыл вниз по реке. Висилица долго чернела во мраке. Наконец она исчезла — и лодка моя прича<ли>ла к высокому и крутому берегу… Я щедро расплатился с гребцами. Один из них повел меня к выборному деревни, находившейся у перевоза. Я вошел с ним вместе в избу. Выборный, услыша, что я требую лошадей, принял было меня довольно грубо, но мой вожатый сказал ему тихо несколько слов, и его суровость тотчас обратилась в торопливую услужливость. В одну минуту тройка была готова, я сел в тележку и велел себя везти в нашу деревню. Я скакал по большой дороге, мимо спящих деревень. Я боялся одного: быть остановлену на дороге. Если ночная встреча моя на Волге доказывала присутствие бунтовщиков, то она вместе была доказательством и сильного противудействия правительства. — На всякой случай я имел в кармане пропуск выданный мне Пугачевым, и приказ полковника Гринева. Но никто мне не встретился, и к утру я завидел реку и еловую рощу, за которой находилась наша деревня. — Ямщик ударил по лошадям, и через четверть часа я въехал в **. Барской дом находился на другом конце села. Лошади мчались во весь дух. Вдруг посереди улицы — ямщик начал их удерживать. — Что такое, — спросил я с нетерпением. — Застава, барин, — отвечал ямщик, с трудом остановя разъяренных своих коней. В самом деле, я увидел рогатку и караульного с дубиною. Мужик подошел ко мне <и> снял шляпу, спрашивая пашпорту. — Что это значит? спросил я его, зачем здесь рогатка? Кого ты караулишь? — Да мы, батюшка, бунтуем, ответил он, почесываясь. — А где ваши господа? спросил я с сердечным замиранием… — Господа-то наши где? повторил мужик. Господа наши в хлебном анбаре. — Как в анбаре? — Да Андрюха, земский, посадил, вишь, их в колодки — и хочет везти к батюшке-государю. -Боже мой! Отворачивай, дурак, рогатку. Что же ты зеваешь? Караульный медлил. Я выскочил из телеги, треснул его (виноват) в ухо — и сам отодвинул рогатку. — Мужик мой глядел на меня с глупым недоумением. Я сел опять в телегу [и] велел скакать к барскому дому. Хлебный анбар находился на дворе. У запертых дверей стояли два мужика так<же> с дубинами. — Телега остановилась прямо перед ними. — Я выскочил и бросился прямо на них. -Отворяйте двери! сказал я им. Вероятно, вид мой был страшен. По крайней мере, оба убежали, бросив дубины. Я попытался сбить замок, а двери выломать, но двери были дубовые, а огромный замок несокрушим. В эту минуту статный <?> молодой мужик вышел из людской избы, и с видом надменным спросил меня, как я смею буянить. -Где Андрюшка земский, закричал я ему. — Кликнуть его ко мне. — Я сам Андрей Афанасьевич, а не Андрюшка, отвечал он мне, гордо подбочась. Чего надобно? Вместо ответа я схватил его за ворот и, притащив к дверям анбара, велел их отпирать. Земский было заупрямился, но отеческое наказание подействовало и на него. Он вынул ключ и отпер анбар. — Я кинулся через порог и в темном углу, слабо освещенном узким отверстием, прорубленным в потолке, увидел мать и отца. Руки их были связаны — на ноги набиты были колодки. Я бросился их обнимать и не мог выговорить ни слова. Оба смотрел<и> на меня с изумлением, — 3 года военной жизни так изменили меня, что они не могли меня узнать. Матушка ахнула и залилась слезами. Вдруг услышал я милый знакомый голос. — Петр Андреич! Это вы! Я остолбенел… оглянулся и вижу в другом углу Марью Ивановну, также связанную. Отец глядел на меня молча — не смея верить самому себе. Радость блистала на лице его. Я спешил саблею разрезать узлы их веревок. — Здравствуй, здравствуй, Петруша, говорил отец мне, прижимая меня к сердцу, слава богу, дождались тебя… — Петруша, друг мой, [говорила] матушка. Как тебя господь привел! Здоров ли ты? Я спешил их вывести из заключения, — но подошед к двери, я нашел ее снова запертою. — Андрюшка, закричал я, отопри! — Как не так, отвечал из-за двери земский. Сиди-ка сам здесь. Вот ужо научим тебя буянить, да за ворот таскать государевых чиновников! Я стал осматривать анбар, ища, не было ли какого-нибудь способа выбраться. -Не трудись, сказал мне батюшка, не таковской я хозяин, чтоб можно было в анбары мои входить и выходить воровскими лазейками. Матушка, на минуту обрадованная моим появлением, впала в отчаяние, видя, что пришлось и мне разделить погибель всей семьи. Но я был спокойнее с тех пор, как находился с ними и с Марьей Ивановной. Со мною была сабля, и два пистолета — я мог еще выдержать осаду. — Гринев должен был подоспеть к вечеру и нас освободить. Я сообщил всё это моим родителям и успел успокоить матушку. Они предались вполне радости свидания. — Ну, Петр, сказал мне отец, довольно ты проказил, и я на тебя порядком был сердит. Но нечего поминать про старое. Надеюсь, что теперь ты исправился, и перебесился. Знаю, что ты служил, как надлежит честному офицеру. Спасибо. Утешил меня, старика. Коли тебе обязан я буду избавлением, то жизнь мне вдвое будет приятнее. Я со слезами цаловал его руку и глядел на Марью Ивановну, которая была так обрадована моим присутствием, что казалась совершенно счастлива и спокойна. Около полудни услышали мы необычайный шум и крики. — Что это значит, сказал отец, уж не твой ли полковник подоспел? — Не возможно, отвечал я. Он не будет прежде вечера. Шум умножался. Били в набат. По двору скакали конные люди; в эту минуту в узкое отверстие, прорубленное в стене, просунулась седая голова Савельича, и мой бедный дядька произнес жалостным голосом: -Андрей Петрович, Авдотья Васильевна, батюшка ты мой, Петр Андреич, матушка Марья Ивановна, беда! злодеи вошли в село. И знаешь ли, Петр Андреич, кто их привел? Швабрин, Алексей Иваныч, нелегкое его побери! -Услыша ненавистное имя, Марья Ивановна всплеснула руками и осталась неподвижною. — Послушай, — сказал я Савельичу, — пошли кого-нибудь верьхом к перевозу, навстречу гусарскому полку; и вели дать знать полковнику об нашей опасности. — Да кого же послать, сударь! Все мальчишки бунтуют — а лошади все захвачены! Ахти! Вот уж на дворе — до анбара добираются. — В это время за дверью раздалось несколько голосов. Я молча дал знак матушке и Марье Ивановне удалиться в угол, обнажил саблю и прислонился к стене у са<мой> двери. Батюшка взял пистолеты и на обоих взвел кур<ки>, и стал подле меня. Загремел замок, дверь отворилась и голова земского показалась. — Я ударил по ней саблею и он упал, заградив вход. В ту же минуту батюшка выстрелил в дверь из пистолета. Толпа, осаждавшая нас, отбежала с проклятиями. Я перетащил через порог раненого и запер дверь внутреннею петлею. Двор был полон вооруженных людей. — Между ими узнал я Швабрина. — Не бойтесь, — сказал я женщинам, — есть надежда. А вы, батюшка, уже более не стреляйте. Побережем последний заряд. — Матушка молча молилась богу — Марья Ивановна стояла подле нее, с ангельским спокойствием ожидая решения судьбы нашей. За дверьми раздавались угрозы, брань и проклятия. Я стоял на своем месте, готовясь изрубить первого смельчака. Вдруг злодеи замолчали. Я услышал голос Швабрина, зовущего меня по имени. — Я здесь, чего ты хочешь? — Сдайся, Буланин, противиться напрасно. Пожалей своих стариков. Упрямством себя не спасешь. Я до вас доберусь! — Попробуй, изменник! — Не стану ни сам соваться попустому, ни своих людей тратить. А велю поджечь анбар и тогда посмотрим, что ты станешь делать, Дон-Кишот белогорский. Теперь время обедать. Покаместь сиди, да думай на досуге. До свидания, Марья Ивановна не извиняюсь перед вами: вам, вероятно, не скучно в потемках с вашим рыцарем. Швабрин удалился, и остав<ил> караул у анбара. Мы молчали. Каждый из нас думал про себя, не смея сообщить другому своих мыслей. — Я воображал себе всё, что в состоянии был учинить озлобленный Швабрин. О себе я почти не заботился. Признаться ли? И участь родителей моих не столько ужасала меня, как судьба Марьи Ивановны. Я знал, что матушка была обожаема крестьянами и дворовыми людьми, ба<тюшка>, несмотря на свою строгость, был также любим, ибо был справедлив и знал истинные нужды подвластных ему людей. Бунт их был заблуждение, мгновенное пьянство, а не изъявление их негодования. Тут пощада была вероятна. Но Марья Ивановна? Какую участь готовил ей развратный и бессовестный человек! Я не смел остановить<ся> на этой ужасной мысли и готовился, прости господи, скорее умертвить ее, нежели вторично увидеть в руках жестокого недруга. Прошло еще около часа. В деревне раздавались песни пьяных. Караульные наши им завидовали и, досадуя на нас, ругались и стращали нас истязаниями и смертью. — Мы ожидали последствия угрозам Швабрина. Наконец сделалось большое движение на дворе, и мы опять услышали голос Швабрина. — Что, надумались ли вы? Отдаетесь ли добровольно в мои руки? Никто ему не отвечал. Подождав немного, Швабрин велел принести соломы. — Через несколько минут вспыхнул огонь, и осветил темный анбар — и дым начал пробиваться из-под щелей порога. Тогда Марья Ивановна подошла ко мне и тихо, взяв меня за руку, сказала: — Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает. — Ни за что, — закричал я с сердцем. — Знаете ли вы, что вас ожидает? — Бесчестия я не переживу, — отвечала она спокойно. — Но, может быть, я спасу моего избавителя, и семью, которая так великодушно призрела мое бедное сиротство. Прощайте, Андрей Петрович. Прощайте, <Авдотья Васильевна>. Вы были для меня более, чем благодетели. Благословите меня. Простите же и вы, Петр Андреич. Будьте уверены, что… что… — тут она заплакала… и закрыла лицо руками… Я был как сумасшедший. Матушка плакала. — Полно врать, Марья Ивановна, — сказал мой отец. — Кто тебя пустит одну к разбойникам! Сиди здесь, и молчи. Умирать, так умирать уж вместе. — Слушай — что там еще говорят? — Сдаетесь ли? кричал Швабрин. Видите? через пять минут вас изжарят. — Не сдадимся, злодей! отвечал ему батюшка твердым голосом. Лицо его, покрытое морщинами, оживлено было удивительною бодростию, глаза грозно сверкали из-под седых бровей. — И обратясь ко мне сказал: “Теперь пора!” Он отпер двери. Огонь ворвался и взвился по бревнам, законопаченным сухим мохом. Батюшка выстрелил из пистолета и шагнул за пылающий порог, закричав: “Все за мною”. — [Я схватил] за руки матушку <и> Марью Ивановну и быстро вывел их на воздух. У порога лежал Швабрин, простреленный дряхлою рукою отца моего; толпа разбойников, бежавшая от неожиданной нашей вылазки, тотчас ободрилась и начала нас окружать. Я успел нанести еще несколько ударов, но кирпич, удачно брошенный, угодил мне прямо в грудь. Я упал и на минуту лишился чувств. Пришед в себя, увидел я Швабрина, сидевшего на окровавленной траве, и перед ним всё наше семейство. Меня поддерживали под руки. — Толпа крестьян, казаков и башкирцев окружала нас. Швабрин был ужасно бледен. Одной рукой прижимал он раненый бок. Лицо его изображало мучение и злобу. Он медленно поднял голову, взглянул на меня и произнес слабым и невнятным голосом: — Вешать его… и всех… кроме ее… Тотчас толпа злодеев окружила нас и с криком потащила к воротам. Но вдруг они нас оставили и разбежались; в ворота въехал Гринев, -и за ним целый эскадрон с саблями наголо.
Бунтовщики утекали во все стороны; гусары их преследовали, рубили и хватали в плен. Гринев соскочил с лошади, [поклонился] батюшке и матушке и крепко пожал мне руку. — Кстати же я подоспел, сказал он нам. А! вот и твоя невеста. — Марья Ивановна покраснела по уши. Батюшка к нему подошел и благодарил его с видом спокойным, хотя и тронутым. Матушка обнимала его, называя ангелом избавителем. — Милости просим к нам, сказал ему батюшка и повел его к нам в дом. Проходя мимо Швабрина, Гринев остановился. — Это кто? — спросил он, глядя на раненого. — Это сам предводитель, начальник шайки, — отвечал мой отец с некоторой гордостью, обличающей старого воина, — бог помог дряхлой руке моей наказать молодого злодея и отомстить ему за кровь моего сына. -Это Швабрин, сказал я Гриневу. — Швабрин! Очень рад. Гусары! возьмите его! Да сказать нашему лекарю, чтоб он перевязал ему рану и берег его как зеницу ока. Швабрина надобно непременно представить в секретную Казанскую комиссию. Он один из главных преступников, и показания его должны быть важны. Швабрин открыл томный взгляд. На лице его ничего не изображалось кроме физической муки. Гусары отнесли его на плаще. Мы вошли в комнаты. С трепетом смотрел я вокруг себя, припоминая свои младенческие годы. Ничто в доме не изменилось, всё было на прежнем месте. Швабрин не дозволил его разграбить, сохраняя в самом своем унижении невольное отвращение от бесчестного корыстолюбия. Слуги явились в переднюю. Они не участвовали в бунте, и от чистого сердца радовались нашему избавлению. Савельич торжествовал. Надобно знать, что во время тревоги, произведенной нападением разбойников, он побежал в конюшню, где стояла Швабрина лошадь, оседлал ее, вывел тихонько и, благодаря суматохе, незаметным образом поскакал к перевозу. Он встретил полк, отдыхавший уже по сю сторону Волги. Гринев, узнав от него об нашей опасности, велел садиться, скомандовал марш, марш в галоп — и, слава богу, прискакал во время. Гринев настоял на том, чтобы голова земского была на несколько часов выставлена на шесте у кабака. Гусары возвратились с погони, захватя в плен несколько человек.- Их заперли в тот самый анбар, в котором выдержали мы достопамятную осаду. Мы разошлись каждый по своим комнатам. Старикам нужен был отдых. Не спавши целую ночь, я бросился на постель и крепко заснул. Гринев пошел делать свои распоряжения. Вечером мы соединились в гостиной около самовара, весело разговаривая о минувшей опасности. Марья Ивановна разливала чай, я сел подле нее и занялся ею исключительно. Родители мои, казалось, благосклонно смотрели на нежность наших отношений. Доселе этот вечер живет в моем воспоминании. Я был счастлив, счастлив совершенно — а много ли таковых минут в бедной жизни человеческой? На другой день доложили батюшке, что крестьяне явились на барской двор с повинною. Батюшка вышел к ним на крыльцо. При его появлении мужики стали на колени. — Ну что, дураки, — сказал он им, — зачем вы вздумали бунтовать? -Виноваты, государь ты наш, — отвечали они в голос. — То-то виноваты. Напроказят, да и сами не рады. Прощаю вас для радости, что бог привел мне свидеться с сыном Петром Андреичем. Ну, добро: повинную голову меч не сечет. — Виноваты! Конечно, виноваты. — Бог дал вёдро, пора бы сено убрать: а вы, дурачье, целые три дня что делали? Староста! Нарядить поголовно на сенокос; да смотри, рыжая бестия, чтоб у меня к Ильину дню всё сено было в копнах. Убирайтесь. Мужики поклонились и пошли на барщину как ни в чем не бывало. Рана Швабрина оказалась не смертельна. Его с конвоем отправили в Казань. Я видел из окна, как его уложили в телегу. Взоры наши встретились, он потупил голову, а я поспешно отошел от окна. Я боялся показывать вид, что торжествую над несчастием и унижением недруга. Гринев должен был отправиться далее. Я решился за ним последовать, несмотря на мое желание пробыть еще несколько дней посреди моего семейства. Накануне похода я пришел к моим родителям, и по тогдашнему обыкновению поклонился им в ноги, прося их благословения на брак с Марьей Ивановной. Старики меня подняли и в радостных слезах изъявили свое согласие. Я привел к ним Марью Ивановну бледную и трепещущую. — Нас благословили… Что чувствовал я, того не стану описывать. Кто бывал в моем положении, тот и без того меня поймет, — кто не бывал, о том только могу пожалеть и советовать пока еще время не ушло, влюбиться и получить от родителей благословение. На другой день полк собрался, Гринев распростился с нашим семейством. Все мы были уверены, что военные действия скоро будут прекращены; через месяц я надеялся быть супругом. Марья Ивановна, прощаясь со мною, поцаловала меня при всех. — Я сел верьхом. Савельич опять за мною последовал — и полк ушел. Долго смотрел я издали на сельский дом, опять мною покидаемый. Мрачное предчувствие тревожило меня. Кто-то мне шептал, что не все несчастия для меня миновались. Сердце чуло новую бурю. Не стану описывать нашего похода — и окончания Пугачевской войны. Мы проходили через селения, разоренные Пугачевым, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что оставлено было им разбойниками. Они не знали, кому повиноваться. Правление было всюду прекращено. Помещики укрывались по лесам. — Шайки разбойников злодействовали повсюду. Начальники отдельных отрядов, посланных в погоню за Пугачевым, тогда уже бегущим к Астрахани, самовластно наказывали виноватых и безвинных. — — Состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи бог видеть русский бунт — бес<с>мысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка. Пугачев бежал преследуемый Ив. Ив. Михельсоном. Вскоре узнали мы о совершенном его разбитии. — Наконец Гринев получил от своего генерала известие о поимке самозванца, а вместе и повеление остановиться. Наконец мне можно было ехать домой. Я был в восторге; но странное чувство омрачало мою радость.
Примечания (1) в рукописи было: Вдруг странная мысль мелькнула в голове моей: (2) далее в рукописи было: — Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду из города на несколько дней. — Куда это? — спросил он с изумлением. — Куда бы ни было, не твое дело, — отвечал я с нетерпением, — делай что тебе говорят, и не умничай. — Батюшка Петр Андре<ич>! — сказал добрый дядька и т. д. (3) далее в рукописи было: Я направил путь к Бердской слободе, пристанищу Пугачева. Прямая дорога занесена была снегом; но по всей степи видны были конские следы, ежедневно обновляемые. Я ехал крупной рысью. Савельич едва мог следовать за мною издали, и кричал мне поминутно: ””Потише, сударь, ради бога потише. Проклятая клячонка моя не успевает за твоим долгоногим бесом. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди…” Вскоре засверкали Бердские огни. Я поехал прямо на них.” “Куда, куда ты? — кричал Савельич, догоняя меня, — это горят огни у разбойников. Объедем их пока нас не увидали. Петр Андре<ич> — батюшка Петр Андре<ич>!.. не погуби! Господи владыко… пропадет мое дитя!” Мы подъехали к оврагам, естественным укреплениям слободы. Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных своих молений. Вдруг увидел я прямо перед собой передовой караул. Нас окликали, и человек пять мужиков, вооруженных дубинами, окружили нас. Я объявил им, что еду из Оренбурга к их начальнику. Один из них взялся меня проводить, сел верьхом на башкирскую лошадь и поехал со мною в слободу. Савельич, онемев от изумления, кое как поехал вслед за нами. Мы перебрались через овраг и въехали в слободу. Во всех избах горели огни. Шум и крики раздавались везде. На улице я встретил множество народу; но никто в темноте меня не заметил, и не узнал во мне оренбургского офицера. Вожатый привез меня прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка. “Вот и дворец” — сказал он, слезая с лошади, — “сейчас о тебе доложу”. Он вошел в избу. Савельич меня догнал: я взглянул на него; старик крестился, читая про себя молитву. Я дожидался долго; наконец вожатый воротился и сказал мне: “Ступай, наш батюшка велел тебя впустить”. Я сошел с лошади, отдал ее держать Савельичу, а сам вошел в избу, или во дворец, как называл ее мужик. Она освещена была двумя сальными свечами и т. д. (4) далее в рукописи следовало: Я отвечал, что имею лично до него дело, и что прошу его принять меня наедине. Пугачев обратился к своим товарищам и велел им выдти. Все послушались кроме двух, которые не тронулись с места. И т. д. (5) далее в рукописи следовало: Не смотря на чувства исключительно меня волновавшие, общество в котором я так нечаянно очутился, сильно развлекало мое воображение, и я на минуту позабыл о причине, приведшей меня в пристанище бунтовщиков. Пугачев мне сам напомнил о том своим вопросом: “От кого и зачем ты ко мне послан?” “Я приехал сам от себя”, -отвечал я; — “прибегаю к твоему суду. Жалуюсь на одного из твоих людей, и прошу тебя защитить сироту, которую он обижает”. Глаза у Пугачева засверкали. И т. д. (6) в рукописи следовало: “Добро”, — сказал Пугачев. — “Дело твое разберем завтра, а теперь скажи, в каком состоянии ваш город”. — Слава богу, — отвечал я; — всё благополучно. И т. д. (7) в рукописи следовало: Сам в могилу смотришь, а других губишь: офицер к нам волею приехал, а ты уж и вешать его. Разве мало крови на твоей совести?” И т. д. (8) в рукописи следовало: Я вышел вместе с ними. Савельич стоял у ворот, держа наших лошадей. По распоряжению Хлопуши, караульный отвел меня в приказную избу, где меня оставили с Савельичем взаперти. Дядька был в таком изумлении и т. д. (9) к этому месту относится “Пропущенная глава”, отброшенная Пушкиным и сохранившаяся только в черновом автографе (10) Глава эта не включена в окончательную редакцию “Капитанской дочки” и сохранилась а черновой рукописи, где названа “Пропущенная глава”. В тексте этой главы Гринев называется Буланиным , а Зурин — Гриневым .
КИРДЖАЛИ
ПОВЕСТЬ
Кирджали был родом булгар. Кирджали на турецком языке значит витязь, удалец. Настоящего его имени я не знаю. Кирджали своими разбоями наводил ужас на всю Молдавию. Чтоб дать об нем некоторое понятие, расскажу один из его подвигов. Однажды ночью он и арнаут Михайлаки напали вдвоем на булгарское селение. Они зажгли его с двух концов, и стали переходить из хижины в хижину. Кирджали резал, а Михайлаки нес добычу. Оба кричали: Кирджали! Кирджали! Всё селение разбежалось. Когда Александр Ипсиланти обнародовал возмущение и начал набирать себе войско, Кирджали привел к нему несколько старых своих товарищей. Настоящая цель этерии была им худо известна, но война представляла случай обогатиться на счет турков, а может быть и молдаван, — и это казалось им очевидно. Александр Ипсиланти был лично храбр, но не имел свойств нужных для роли, за которую взялся так горячо и так неосторожно. Он не умел сладить с людьми, которыми принужден был предводительствовать. Они не имели к нему ни уважения, ни доверенности. После несчастного сражения, где погиб цвет греческого юношества, Иордаки Олимбиоти присоветовал ему удалиться, и сам заступил его место. Ипсиланти ускакал к границам Австрии, и оттуда послал свое проклятие людям, которых называл ослушниками, трусами и негодяями. Эти трусы и негодяи, большею частию, погибли в стенах монастыря Секу или на берегах Прута, отчаянно защищаясь противу неприятеля вдесятеро сильнейшего. Кирджали находился в отряде Георгия Кантакузина, о котором можно повторить то же самое, что сказано о Ипсиланти. Накануне сражения под Скулянами, Кантакузин просил у русского начальства позволение вступить в наш карантин. Отряд остался без предводителя; но Кирджали, Сафианос, Кантагони и другие не находили никакой нужды в предводителе. Сражение под Скулянами, кажется, никем не описано во всей его трогательной истине. Вообразите себе 700 человек арнаутов, албанцев, греков, булгар и всякого сброду, не имеющих понятия о военном искусстве и отступающих в виду пятнадцати тысяч турецкой конницы. Этот отряд прижался к берегу Прута, и выставил перед собою две маленькие пушечки, найденные в Яссах на дворе господаря, и из которых, бывало, палили во время имянинных обедов. Турки рады были бы действовать картечью, но не смели без позволения русского начальства: картечь непременно перелетела бы на наш берег. Начальник карантина (ныне уже покойник), сорок лет служивший в военной службе, отроду не слыхивал свиста пуль, но тут бог привел услышать. Несколько их прожужжали мимо его ушей. Старичок ужасно рассердился, и разбранил за то маиора Охотского пехотного полка, находившегося при карантине. Маиор, не зная что делать, побежал к реке, за которой гарцовали делибаши, и погрозил им пальцем. Делибаши, увидя это, повернулись и ускакали, а за ними и весь турецкий отряд. Маиор, погрозивший пальцем, назывался Хорчевский. Не знаю, что с ним сделалось. На другой день, однако ж, турки атаковали этеристов. Не смея, употреблять ни картечи, ни ядер, они решились, вопреки своему обыкновению, действовать холодным оружием. Cражение было жестоко. Резались атаганами. Со стороны турков замечены были копья, дотоле у них не бывалые; эти копья были русские: некрасовцы сражались в их рядах. Этеристы, с разрешения нашего государя, могли перейти Прут, и скрыться в нашем карантине. Они начали переправляться. Кантагони и Сафьянос остались последние на турецком берегу. Кирджали, раненый накануне, лежал уже в карантине. Сафьянос был убит. Кантагони, человек очень толстый, ранен был копьем в брюхо. Он одной рукою поднял саблю, другою схватился за вражеское копье, всадил его в себя глубже, и таким образом мог достать саблею своего убийцу, с которым вместе и повалился. Всё было кончено. Турки остались победителями. Молдавия была очищена. Около шестисот арнаутов рассыпались по Бессарабии; не ведая, чем себя прокормить, они всё ж были благодарны России за ее покровительство. Они вели жизнь праздную, но не беспутную. Их можно всегда было видеть в кофейнях полутурецкой Бессарабии, с длинными чубуками во рту, прихлебывающих кофейную гущу из маленьких чашечек. Их узорные куртки и красные востроносые туфли начинали уж изнашиваться, но хохлатая скуфейка всё же еще надета была на бекрень, а атаганы и пистолеты всё еще торчали из-за широких поясов. Никто на них не жаловался. Нельзя было и подумать, чтоб эти мирные бедняки были известнейшие клефты Молдавии, товарищи грозного Кирджали, и чтоб он сам находился между ими. Паша, начальствовавший в Яссах, о том узнал, и на основании мирных договоров, потребовал от русского начальства выдачи разбойника. Полиция стала доискиваться. Узнали, что Кирджали в самом деле находится в Кишиневе. Его поймали в доме беглого монаха, вечером, когда он ужинал, сидя в потемках с семью товарищами. Кирджали засадили под караул. Он не стал скрывать истины, и признался, что он Кирджали. “Но, — прибавил он, — с тех пор, как я перешел за Прут, я не тронул ни волоса чужого добра, не обидел и последнего цыгана. Для турков, для молдаван, для валахов я конечно разбойник, но для русских я гость. Когда Сафианос, расстреляв всю свою картечь, пришел к нам в карантин, отбирая у раненых для последних зарядов пуговицы, гвозди, цепочки и набалдашники с атаганов, я отдал ему двадцать бешлыков, и остался без денег. Бог видит, что я, Кирджали, жил подаянием! За что же теперь русские выдают меня моим врагам?” После того Кирджали замолчал и спокойно стал ожидать разрешения своей участи. Он дожидался не долго. Начальство, не обязанное смотреть на разбойников с их романтической стороны, и убежденное в справедливости требования, повелело отправить Кирджали в Яссы. Человек с умом и сердцем, в то время неизвестный молодой чиновник, ныне занимающий важное место, живо описывал мне его отъезд. У ворот острога стояла почтовая каруца… (Может быть, вы не знаете, что такое каруца. Это низенькая, плетеная тележка, в которую еще недавно впрягались обыкновенно шесть или восемь клячонок. Молдаван в усах и в бараньей шапке, сидя верхом на одной из них, поминутно кричал и хлопал бичом, и клячонки его бежали рысью довольно крупной. Если одна из них начинала приставать, то он отпрягал ее с ужасными проклятиями, и бросал на дороге, не заботясь об ее участи. На обратном пути он уверен был найти ее на том же месте, спокойно пасущуюся на зеленой степи. Нередко случалось, что путешественник, выехавший из одной станции на осьми лошадях, приезжал на другую на паре. Так было лет пятнадцать тому назад. Ныне в обрусевшей Бессарабии переняли русскую упряжь и русскую телегу.) Таковая каруца стояла у ворот острога в 1821 году, в одно из последних чисел сентября месяца. Жидовки, спустя рукава и шлепая туфлями, арнауты в своем оборванном и живописном наряде, стройные молдаванки с черноглазыми ребятами на руках окружали каруцу. Мужчины хранили молчание, женщины с жаром чего-то ожидали. Ворота отворились, и несколько полицейских офицеров вышли на улицу; за ними двое солдат вывели скованного Кирджали. Он казался лет тридцати. Черты смуглого лица его были правильны и суровы. Он был высокого росту, широкоплеч, и вообще в нем изображалась необыкновенная физическая сила. Пестрая чалма наискось покрывала его голову, широкий пояс обхватывал тонкую поясницу; долиман из толстого синего сукна, широкие складки рубахи, падающие выше колен, и красивые туфли составляли остальной его наряд. Вид его был горд и спокоен. Один из чиновников, краснорожий старичок, в полинялом мундире, на котором болтались три пуговицы, прищемил оловянными очками багровую шишку, заменявшую у него нос, развернул бумагу и, гнуся, начал читать на молдавском языке. Время от времени он надменно взглядывал на скованного Кирджали, к которому, повидимому, относилась бумага. Кирджали слушал его со вниманием. Чиновник кончил свое чтение, сложил бумагу, грозно прикрикнул на народ, приказав ему раздаться — и велел подвезти каруцу. Тогда Кирджали обратился к нему, и сказал ему несколько слов на молдавском языке; голос его дрожал, лицо изменилось; он заплакал и повалился в ноги полицейского чиновника, загремев своими цепями. Полицейский чиновник, испугавшись, отскочил; солдаты хотели было приподнять Кирджали, но он встал сам, подобрал свои кандалы, шагнул в каруцу и закричал: Гайда! Жандарм сел подле него, молдаван хлопнул бичом, и каруца покатилась. — Что это говорил вам Кирджали? — спросил молодой чиновник у полицейского. — Он (видите-с) просил меня, — отвечал, смеясь, полицейский, — чтоб я позаботился о его жене и ребенке, которые живут недалече от Килии в болгарской деревне — он боится, чтоб и они из-за него не пострадали. Народ глупый-с. Рассказ молодого чиновника сильно меня тронул. Мне было жаль бедного Кирджали. Долго не знал я ничего об его участи. Несколько лет уже спустя, встретился я с молодым чиновником. Мы разговорились о прошедшем. — А что ваш приятель Кирджали? — спросил я, — не знаете ли, что с ним сделалось? — Как не знать, — отвечал он, и рассказал мне следующее: Кирджали, привезенный в Яссы, представлен был паше, который присудил его быть посажену на кол. Казнь отсрочили до какого-то праздника. Покаместь заключили его в тюрьму. Невольника стерегли семеро турок (люди простые и в душе такие же разбойники, как и Кирджали); они уважали его, и с жадностию, общею всему Востоку, слушали его чудные рассказы. Между стражами и невольником завелась тесная связь. Однажды Кирджали сказал им: Братья! час мой близок. Никто своей судьбы не избежит. Скоро я с вами расстанусь. Мне хотелось бы вам оставить что-нибудь на память. Турки развесили уши. — Братья, — продолжал Кирджали, — три года тому назад, как я разбойничал с покойным Михайлаки, мы зарыли в степи недалече от Ясс котел с гальбинами. Видно ни мне, ни ему не владеть этим кладом. Так и быть: возьмите его себе и разделите полюбовно. Турки чуть с ума не сошли. Пошли толки, как им будет найти заветное место? Думали, думали и положили, чтобы Кирджали сам их повел. Настала ночь. Турки сняли оковы с ног невольника, связали ему руки веревкою, и с ним отправились из города в степь. Кирджали их повел, держась одного направления, от одного кургана к другому. Они шли долго. Наконец Кирджали остановился близ широкого камня, отмерил двадцать шагов на полдень, топнул и сказал: здесь. Турки распорядились. Четверо вынули свои атаганы и начали копать землю. Трое остались на страже. Кирджали сел на камень, и стал смотреть на их работу. — Ну что? скоро ли? — спрашивал он, — дорылись ли? — Нет еще, — отвечали турки, и работали так, что пот лил с них градом. Кирджали стал оказывать нетерпение. — Экой народ, — говорил он. — И землю-то копать порядочно не умеют. Да у меня дело было бы кончено в две минуты. Дети! развяжите мне руки, дайте атаган. Турки призадумались, и стали советоваться. — Что же? (решили они) развяжем ему руки, дадим атаган. Что за беда? Он один, нас семеро. — И турки развязали ему руки и дали ему атаган. Наконец Кирджали был свободен и вооружен. Что-то должен он был почувствовать!.. Он стал проворно копать, сторожа ему помогали… Вдруг он в одного из них вонзил свой атаган и, оставя булат в его груди, выхватил из-за его пояса два пистолета. Остальные шесть, увидя Кирджали вооруженного двумя пистолетами, разбежались. Кирджали ныне разбойничает около Ясс. Недавно писал он господарю, требуя от него пяти тысяч левов, и грозясь, в случае неисправности в платеже, зажечь Яссы, и добраться до самого господаря. Пять тысяч левов были ему доставлены. Каков Кирджали?
<МАРЬЯ ШОНИНГ>
Анна Г.<арлин> к Марьи Ш.<онинг.>
25 апр. W.
Милая Марья.
Что с тобою делается? Уж более четырех месяцев не получала я от тебя ни строчки. Здарова ли ты? Кабы [не] всегдашние хлопоты, я бы уж побывала у тебя в гостях; но ты знаешь: 12 миль не шутка. Без меня хозяйство станет; Фриц в нем ничего не смыслит — настоящий ребенок. Уж не вышла ли ты за муж? Нет, верно ты б обо мне вспомнила — и порадовала свою подругу вестию о своем счастии. В последнем письме ты писала, что твой бедный отец всё еще хворает; надеюсь, что весна ему помогла и что теперь ему легче. — О себе скажу, что я, слава богу, здарова и счастлива. Работа идет по маленьку, но я все еще не умею ни запрашивать, ни торговаться. А надобно будет выучиться. Фриц также довольно здоров, но с некоторых пор деревянная нога начинает его беспокоить. — Он мало ходит, а в ненастное время крехтит да охает. Впрочем, он попрежнему весел; попрежнему любит выпить стакан вина, и всё еще не досказал мне историю о своих походах. Дети ростут и хорошеют. Франк становится молодец. Вообрази, милая Марья, что уж он бегает за девочками, — каков? — а ему нет еще и трех лет А какой забияка! Фриц не может им налюбоваться, и ужасно его балует; вместо того, чтоб ребенка унимать, он еще его подстрекает, и радуется всем его проказам. Мина гораздо степеннее; правда — она годом старше. — Я начала уж учить ее азбуке. Она очень понятлива и кажется будет хороша собою. Но что в красоте? была бы добра и разумна, -тогда верно будет и счастлива. P. S. Посылаю тебе в гостинец касынку; обнови ее, милая М.<арья>, в будущее воскресение, когда пойдешь в церковь. Это подарок Фрица; но красный цвет идет более к твоим черным волосам, нежели к моим светлорусым. Мужчины этого не понимают. Им всё равно что голубое, что красное. Прости, милая Марья, я с тобою заболталась. — Отвечай же мне поскорее. Батюшке засвидетельствуй мое искреннее почтение. Напиши мне, каково его здоровье. — Век не забуду, что я провела три года под его кровлею, и что он обходился со мною, бедной сироткою, не как с наемной служанкою — а как с дочерью. Мать нашего пастора советует ему употреблять вместо чаю красный бедринец, цветок очень обыкновенный, — я отыскала и латинское его название, -всякой аптекарь тебе укажет его. —
Марья Ш.<онинг> к Анне Г.<арлин.>
28 апреля
Я получила письмо твое в прошлую пятницу, (прочла только сегодня). Бедный отец мой скончался в тот самый день, в шесть часов поутру — вчера были похороны. Я никак не воображала, чтобы смерть была так близка. Во всё последнее время ему было гораздо легче — и г. Кельц имел надежду на совершенное его выздоровление. В понедельник он даже гулял по нашему садику, и дошел до колодезя не задохнувшись. Возвратясь в комнату, он почувствовал легкой озноб, я уложила его и побежала к г. Кельцу — его не было дома. Возвратясь к отцу, я нашла его в усыплении — я подумала, что сон успокоит его совершенно. — Г. Кельц пришел вечером. — Он осмотрел больного и был недоволен его состоянием. Он прописал ему новое лекарство. Ночью отец проснулся и просил есть — я дала ему супу; он хлебнул одну ложку и более не захотел. Он опять впал в усыпление. — На другой день с ним сделались спазмы. — Г. Кельц от него не отходил. К вечеру боль унялась — но им овладело такое беспокойство, что он пяти минут сряду не мог лежать в одном положении- я должна была поворачивать его с боку на бок…. Перед утром он утих — — и часа два лежал в усыплении. — Г. Кельц вышел, сказав мне, что воротится часа через два. -Вдруг — отец мой приподнялся и позвал меня. — Я к нему подошла и спросила, что ему надобно. Он сказал мне: “Марья, что так темно? — открой ставни”. — Я испугалась; и сказала ему: “Батюшка! разве вы не видите… ставни открыты”. — Он стал искать около себя, схватил меня за руку и сказал: “Марья! Марья, мне очень дурно — я умираю… дай, благословлю тебя — поскорее”. — Я бросилась на колени, и положила его руку себе на голову. — — Он сказал: “Господь, награди ее; — господь, тебе ее поручаю”. — — Он замолк — рука вдруг отяжелела. Я подумала, что он опять заснул, и несколько минут не смела шевельнуться. Вдруг вошел г. Кельц, снял с моей головы руку его — и сказал мне: “Теперь оставьте его, подите в свою комнату”. — Я взглянула: отец лежал бледный и недвижный. — Всё было кончено. Добрый г. Кельц целые два дня не выходил из нашего дома и всё распорядил, потому что я была не в силах. — В последние дни я одна ходила за больным, некому было меня сменить. Часто я вспоминала о тебе и горько сожалела, что тебя с нами не было… Вчера я встала с постели и пошла было за гробом; но мне стало вдруг дурно. Я стала на колена, чтобы издали с ним прости<ться.> Фрау Ротберх сказала: какая комедиянтка! Вообрази, милая Анна, что слова эти возвратили мне силу. Я пошла за гробом удивительно легко. В церкве, мне казалось, было чрезвычайно светло, и всё кругом меня шаталось. Я не плакала. Мне было душно, и мне всё хотелось смеяться. Его снесли на кладбище, что за церковью св. Якова, и при мне опустили в могилу. Мне вдруг захотелось тогда ее разрыть, потому что я с ним не совсем простилась. Но многие еще гуляли по кладбищу, и я боялась, чтоб фрау Ротберх не сказала опять: какая комедьянка. Какая жестокость не позволять дочери проститься с мертвым отцом, как ей вздумается.- Возвратясь домой, я нашла чужих людей, которые сказали мне, что надобно запечатать всё имение — и бумаги покойного отца. Они оставили мне мою комнатку, только вынесли из нее всё, кроме кровати и одного стула. — Завтра воскресение. — Я не обновлю твоей косынк<и>, но очень тебя за нее благодарю. Кланяюсь твоему мужу, Франка и <Ми>ни цалую. Прощай. Пишу стоя у окошка, а чернильницу заняла у соседей.
Марья Ш.<онинг> к Анне Г.<арлин.>
Милая Анна.
Вчера пришел ко мне чиновник и объявил, что всё имение покойного отца моего должно продаваться с публичного торгу, в пользу городовой казны, за то, что он был обложен не по состоянию, и что по описи имения оказался он гораздо богаче, нежели думали. Я тут ничего не понимаю. В последнее время мы очень много тратили на лекарство. У меня всего на расход осталось 23 талера, — я показала их чиновникам, которые однако ж сказали, чтоб я деньги эти взяла себе, — потому что закон их не требует. — Дом наш будет продаваться на будущей недели; и я не знаю куда мне деться. — Я ходила к г. бургмейстеру, — он принял меня хорошо, но на мои просьбы отвечал, что он ничего не может для меня сделать. Не знаю, куда мне определиться. Если нужна тебе служанка, то напиши мне; ты знаешь, что я могу тебе помогать в хозяйстве и в рукоделии, а сверх того буду смотреть за детьми, и за Фр<ице>м, если он занеможет. — За больными ходить я научилась. Пожалуйста, напиши, нужна ли я тебе. И не совестись. Я уверена, что отношения наши от того <ни> мало не переменятся и что ты будешь для меня всё та же добрая и снисходительная подруга.
Домик старого Шонинга полон был народу. Толпа теснилась около стола, за которым председательствовал оценщик. Он кричал: “Байковый камзол с медными пуговицами… ** <талеров>. Раз, — два… — Никто более -Байковый камзол ** <талеров> — три”. Камзол перешел в руки нового своего владельца. Покупщики осматривали с хулой и любопытством вещи выставленные на торг. Фрау Ротберх рассматривала черное белье, не вымытое после смерти Шонинга; она теребила его, отряхивала, повторяя: дрянь, ветошь, лохмотья, — и надбавляла по грошам. Трактирщик Гирц купил две серебряные ложки, пол-дюжину салфеток и две фарфоровые чашки. Кровать, на которой умер Шонинг, куплена была Каролиной Шмидт, девушкой сильно нарумяненной, виду скромного и смиренного. Марья, бледная как тень, стояла тут же, безмолвно смотря на расхищение бедного своего имущества. Она держала в руке ** талеров, готовясь купить что-нибудь, и не имела духа перебивать добычу у покупщиков. — -Народ выходил, унося приобретенное. Оставались непроданными два портретика в рамах, замаранных мухами и некогда вызолоченных. На одном изображен был Шонинг молодым человеком в красном кафтане. — На другом Христина, жена его, с собачкою на руках. Оба портрета были нарисованы резко и ярко. — Гирц хотел купить и их, чтобы повесить в угольной комнате своего трахтира, потому что стены были слишком голы. Портреты оценены были в ** <талеров>. Гирц вынул кошелек. В это время Марья превозмогла свою робость и дрожащим голосом надбавила цену. Гирц бросил на нее презрительный взгляд, и начал торговаться. — Мало по малу цена возросла до **. Марья дала наконец **. Гирц отступился; и портреты остались за нею. Она отдала деньги, остальные спрятала в карман, взяла портреты и вышла из дому, недождавшись конца аукциону. Когда Марья вышла на улицу с портретом в каждой руке, она остановилась в недоумении: куда ей было идти?…. Молодой человек в золотых очках, подошел к ней и очень вежливо вызвался отнести портреты, куда ей будет угодно… — Я очень вам благодарна… я, право, не знаю. — И Марья думала, куда бы ей отнести портреты, покаместь она сама без места. -Молодой человек подождал несколько секунд, и пошел своею дорогою, — а Марья решилась отнести портреты к лекарю Кельцу.
<НА УГЛУ МАЛЕНЬКОЙ ПЛОЩАДИ…>
ГЛАВА I.
Votre coeur est l’йponge imbibйe de fiel et de vinaigre. Correspondance inйdite
На углу маленькой площади, перед деревянным домиком, стояла карета, явление редкое в сей отдаленной части города. Кучер спал лежа на козлах, а форейтор играл в снежки с дворовыми мальчишками. В комнате, убранной со вкусом и роскошью, на диване, обложенная подушками, одетая с большой изысканностию, лежала бледная дама, уж не молодая, но еще прекрасная. Перед камином сидел молодой человек лет 26, перебирающий листы английского романа. Бледная дама не спускала с него своих черных и впалых глаз, окруженных болезненной синевою. Начало смеркаться, камин гаснул; молодой человек продолжал свое чтение. Наконец она сказала: Что с тобою сделалось, Валериан? ты сегодня сердит. — Сердит, — отвечал он, не подымая глаз с своей книги. — На кого? -На князя Горецкого. У него сегодня бал, и я не зван. — А тебе очень хотелось быть на его бале? — Ни мало. Чорт его побери с его балом. Но если зовет он весь город, то должен звать и меня. — Который это Горецкой? Не князь ли Яков? — Совсем нет. Князь Яков давно умер. Это брат его, князь Григорий, известная скотина. — На ком он женат? -На дочери того певчего… как бишь его? — Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим [высшим обществом]. Так ты очень дорожишь вниманием князя Григория, известного мерзавца, и благосклонностию жены его, дочери <певчего>? — И конечно, с жаром отвечал молодой человек, бросая книгу на стол. — Я человек светской и не хочу быть в пренебрежении у светских Аристократов. Мне дела нет ни до их родословной, ни до их нравственности. — Кого ты называешь у нас Аристократами? — Тех, которым протягива<ет> руку графин<я> Фуфлыгин<а>. — А кто такая гр.<афиня> Фуфлыгина? — Наглая дура. — И пренебрежение людей, которых ты презираешь, может до такой степени тебя расстр<оивать>! сказала дама, после некоторого молчания. Признайся, тут есть и иная причина. — Так: опять подозрения! опять ревность! Это, ей-богу, несносно. С этим словом он встал и взял шляпу. — Ты уж едешь, сказала дама с беспокойством. Ты не хочешь здесь отобедать? — Нет, я дал слово. -Обедай со мною, продолжала она ласковым и робким голосом. Я велел<а> взять шампанского. — Это зачем? разве я московский банкомет? разве я без шампанского обойтиться не могу? — Но в последний раз ты нашел, что вино у меня дурно, ты сердился, что женщины в этом не знают толку. На тебя не угодишь. — Не прошу и угождать. Она не отвечала ничего. Молодой человек тотчас раскаялся в грубости сих последних слов. Он к ней подошел, взял ее за руку и сказал с нежностию: Зинаида, прости меня: я сегодня сам не свой; сержусь на всех и за всё. В эти минуты надобно мне сидеть дома… Прости меня; не сердись. — Я не сержусь, Валериан: но мне больно видеть, что с некоторого времени ты совсем переменился. Ты приезжаешь ко мне как по обязанности, не по сердечному внушению. Тебе скучно со мною. Ты молчишь, не знаешь чем заняться, перевертываешь книги, придираешься ко мне, чтоб со мною побраниться и уехать…. Я не упрекаю тебя: сердце наше не в нашей воле, но я…. Валериан уже ее не слушал. Он натягивал давно надетую перчатку и нетерпеливо поглядывал на улицу. Она замолчала с видом стесненной досады. Он пожал ее руку, сказал несколько незначущих слов и выбежал из комнаты, как резвый школьник выбегает из класса. Зинаида подошла к окошку; смотрела, как подали ему карету, как он сел и уехал. Долго стояла она на том же месте, опершись горячим лбом о оледенелое стекло. — Наконец она сказала в слух: нет, он меня не любит, позвонила, велела зажечь лампу и села за письменный столик.
<ГЛАВА II.>
Vous йcrivez vos lettres de 4 pages plus vite que je ne puis les lire.
** скоро удостоверился в неверности своей жены. Это чрезвычайно его расстроило. Он не знал на что решиться: притвориться ничего не примечающим, казалось ему глупым; смеяться над несчастием столь обыкновенн<ым> -презрительн<ым>; сердиться не на шутку — слишком шумным; жаловаться с видом глубоко оскорбленного чувства — слишком смешным. К счастию жена его явилась ему на помощь. Полюбив Волод<ского>, она почувствовала отвращение от своего мужа, сродное однем женщинам и понятное только им. — Однажды вошла она к нему в кабинет, заперла за собой дверь и объявила, что она любит Вол<одского>, что не хочет обманывать мужа и втайне его бесчестить — и что она решилась развестись. ** [был] встревожен таким чистосердечием <и> стремительностию. Она не дала ему времени опомниться, в тот же день переехала с А.<нглийской> наб.<ережной> в Коломну и в короткой записочке уведомила обо всем В**<олодского>, [не] ожидавшего ничего тому подобного… Он был в отчаянии. Никогда не думал он связать себя такими узами. Он не любил скуки, боялся всяк<их> обязанностей, и выше всего ценил свою себялюбивую независимость. Но всё было кончено. Зинаида оставалась на его руках. Он притворился благодарным и приготовился на хлопоты любовной связи, как на занятие должностное или как на скучную обязанность поверять ежемесячные счеты своего дворецкого…
ПИКОВАЯ ДАМА
I.
А в ненастные дни Собирались они Часто; Гнули — бог их прости! — От пятидесяти На сто, И выигрывали, И отписывали Мелом, Так, в ненастные дни, Занимались они Делом.
Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим апетитом; прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие. -Что ты сделал, Сурин? — спросил хозяин. — Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьешь, а всё проигрываюсь! — И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна. — А каков Германн! — сказал один из гостей, указывая на молодого инженера: — отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами, и смотрит на нашу игру! — Игра занимает меня сильно, — сказал Германн: — но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее. — Германн немец: он расчетлив, вот и всё! — заметил Томский. — А если кто для меня не понятен, так это моя бабушка, графиня Анна Федотовна. — Как? что? — закричали гости. — Не могу постигнуть, — продолжал Томский: — каким образом бабушка моя не понтирует! -Да что ж тут удивительного, — сказал Нарумов, — что осьмидесятилетняя старуха не понтирует? — Так вы ничего про нее не знаете? — Нет! право, ничего! — О, так послушайте: Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтоб увидеть la Vйnus moscovite; Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости. В то время дамы играли в фараон. Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много. Приехав домой, бабушка, отлепливая мушки с лица и отвязывая фижмы, объявила дедушке о своем проигрыше, и приказала заплатить. Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкина дворецкого. Он ее боялся, как огня; однако, услышав о таком ужасном проигрыше, он вышел из себя, принес счеты, доказал ей, что в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и начисто отказался от платежа. Бабушка дала ему пощечину, и легла спать одна, в знак своей немилости. На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, но нашла его непоколебимым. В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь, и что есть разница между принцем и каретником. — Куда! дедушка бунтовал. Нет, да и только! Бабушка не знала, что делать. С нею был коротко знаком человек очень замечательный. Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за вечного жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая. Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион, впрочем Сен-Жермен, не смотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность, и был в обществе человек очень любезный. Бабушка до сих пор любит его без памяти, и сердится, если говорят об нем с неуважением. Бабушка знала, что Сен-Жермен мог располагать большими деньгами. Она решилась к нему прибегнуть. Написала ему записку, и просила немедленно к ней приехать. Старый чудак явился тотчас, и застал в ужасном горе. Она описала ему самыми черными красками варварство мужа, и сказала наконец, что всю свою надежду полагает на его дружбу и любезность. Сен-Жермен задумался. — “Я могу вам услужить этой суммою”, сказал он, “но знаю, что вы не будете спокойны, пока со мною не расплатитесь, а я бы не желал вводить вас в новые хлопоты. Есть другое средство: вы можете отыграться”. “Но, любезный граф”, отвечала бабушка, “я говорю вам, что у нас денег вовсе нет”. — “Деньги тут не нужны”, возразил Сен-Жермен: “извольте меня выслушать”. Тут он открыл ей тайну, за которую всякой из нас дорого бы дал… Молодые игроки удвоили внимание. Томский закурил трубку, затянулся, и продолжал. В тот же самый вечер бабушка явилась в Версали, au jeu de la Reine. Герцог Орлеанский метал; бабушка слегка извинилась, что не привезла своего долга, в оправдание сплела маленькую историю, и стала против него понтировать. Она выбрала три карты, поставила их одну за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно. — Случай! — сказал один из гостей. — Сказка! — заметил Германн. — Может статься, порошковые карты? — подхватил третий. — Не думаю, — отвечал важно Томский. — Как! — сказал Нарумов: — у тебя есть бабушка, которая угадывает три карты сряду, а ты до сих пор не перенял у ней ее кабалистики? — Да, чорта с два! — отвечал Томский: — у ней было четверо сыновей, в том числе и мой отец: все четыре отчаянные игроки, и ни одному не открыла она своей тайны; хоть это было бы не худо для них, и даже для меня. Но вот что мне рассказывал дядя, граф Иван Ильич, и в чем он меня уверял честью. Покойный Чаплицкий, тот самый, который умер в нищете, промотав миллионы, однажды в молодости своей проиграл — помнится Зоричу, — Около трех сот тысяч. Он был в отчаянии. Бабушка, которая всегда была строга к шалостям молодых людей, как-то сжалилась над Чаплицким. Она дала ему три карты, с тем, чтобы он поставил их одну за другою, и взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть. Чаплицкий явился к своему победителю: они сели играть. Чаплицкий поставил на первую карту пятьдесят тысяч, и выиграл соника; загнул пароли, пароли-пе, — отыгрался, и остался еще в выигрыше… Однако, пора спать: уже без четверти шесть. В самом деле, уже рассветало: молодые люди допили свои рюмки, и разъехались.
II.
— Il paraоt que monsieur est dйcidйment pour les suivantes. — Que voulez-vous, madame? Elles sont plus fraоches. Светский разговор.
Старая графиня *** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов, и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад. У окошка сидела за пяльцами барышня, ее воспитанница. — Здравствуйте, grand’maman, — сказал, вошедши, молодой офицер. — Bon jour, mademoiselle Lise. Grand’maman, я к вам с просьбою. — Что такое, Paul? — Позвольте вам представить одного из моих приятелей, и привезти его к вам в пятницу на бал. — Привези мне его прямо на бал, и тут мне его и представишь. Был ты вчерась у ***? — Как же! очень было весело; танцовали до пяти часов. Как хороша была Елецкая! — И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была ее бабушка, княгиня Дарья Петровна?.. Кстати: я чай она уж очень постарела, княгиня Дарья Петровна? — Как, постарела? — отвечал рассеянно Томский: -она лет семь как умерла. Барышня подняла голову, и сделала знак молодому человеку. Он вспомнил, что от старой графини таили смерть ее ровесниц, и закусил себе губу. Но графиня услышала весть, для нее новую, с большим равнодушием. — Умерла! — сказала она: — а я и не знала! Мы вместе были пожалованы во фрейлины, и когда мы представились, то государыня… И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот. — Ну, Paul, — сказала она потом: — теперь помоги мне встать. Лизанька, где моя табакерка? И графиня со своими девушками пошла за ширмами оканчивать свой туалет. Томский остался с барышнею. — Кого это вы хотите представить? — тихо спросила Лизавета Ивановна. — Нарумова. Вы его знаете? — Нет! Он военный, или статский? — Военный. — Инженер? — Нет! кавалерист. А почему вы думали, что он инженер? Барышня засмеялась, и не отвечала ни слова. — Paul! — закричала графиня из-за ширмов: — пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних. — Как это, grand’maman? — То есть, такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери, и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников! — Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских? — А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста пришли! — Простите, grand’maman: я спешу… Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы думали, что Нарумов инженер? И Томский вышел из уборной. Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер. Румянец покрыл ее щеки: она принялась опять за работу, и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая. — Прикажи, Лизанька, — сказала она, — карету закладывать, и поедем прогуляться. Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу. — Что ты, мать моя! глуха, что ли! — закричала графиня. — Вели скорей закладывать карету. — Сейчас! — отвечала тихо барышня, и побежала в переднюю. Слуга вошел, и подал графине книги от князя Павла Александровича. — Хорошо! Благодарить, — сказала графиня. — Лизанька, Лизанька! да куда ж ты бежишь? — Одеваться. — Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка первый том; читай вслух… Барышня взяла книгу, и прочла несколько строк. — Громче! -сказала графиня. — Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что ли?.. Погоди: подвинь мне скамеечку, ближе… ну! -Лизавета Ивановна прочла еще две страницы. Графиня зевнула. — Брось эту книгу, — сказала она: — что за вздор! Отошли это князю Павлу, и вели благодарить… Да что ж карета? — Карета готова, — сказала Лизавета Ивановна, взглянув на улицу. — Что ж ты не одета? — сказала графиня: — всегда надобно тебя ждать! Это, матушка, несносно. Лиза побежала в свою комнату. Не прошло двух минут, графиня начала звонить изо всей мочи. Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую. — Что это вас не докличешься? — сказала им графиня. — Сказать Лизавете Ивановне, что я ее жду. Лизавета Ивановна вошла в капоте и в шляпке. — Наконец, мать моя! — сказала графиня. — Что за наряды! Зачем это?. . кого прельщать?.. А какова погода? — кажется, ветер. — Никак нет-с, ваше сиятельство! очень тихо-с! — отвечал камердинер. — Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и прехолодный! Отложить карету! Лизанька, мы не поедем нечего было наряжаться. — И вот моя жизнь! -подумала Лизавета Ивановна. В самом деле, Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи? Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь ее, разжирев и поседев в ее передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху. Лизавета Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай, и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы, и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в ее прогулках, и отвечала за погоду и за мостовую. Ей было назначено жалованье, которое никогда не доплачивали; а между тем требовали от нее, чтоб она одета была, как и все, то есть как очень немногие. В свете играла она самую жалкую роль. Все ее знали, и никто не замечал; на балах она танцовала только тогда, как не доставало vis-а-vis, и дамы брали ее под руку всякой раз, как им нужно было идти в уборную поправить что-нибудь в своем наряде. Она была самолюбива, живо чувствовала свое положение, и глядела кругом себя, — с нетерпением ожидая избавителя; но молодые люди, расчетливые в ветреном своем тщеславии, не удостоивали ее внимания, хотя Лизавета Ивановна была сто раз милее наглых и холодных невест, около которых они увивались. Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод, зеркальце и крашена я кровать, и где сальная свеча темно горела в медном шандале! Однажды, — это случилось два дня после вечера, описанного в начале этой повести, и за неделю перед той сценой, на которой мы остановились, — однажды Лизавета Ивановна, сидя под окошком за пяльцами, нечаянно взглянула на улицу, и увидела молодого инженера, стоящего неподвижно и устремившего глаза к ее окошку. Она опустила голову и снова занялась работой; через пять минут взглянула опять, — молодой офицер стоял на том же месте. Не имея привычки кокетничать с прохожими офицерами, она перестала глядеть на улицу, и шила около двух часов, не приподнимая головы. Подали обедать. Она встала, начала убирать свои пяльцы, и, взглянув нечаянно на улицу, опять увидела офицера. Это показалось ей довольно странным. После обеда она подошла к окошку с чувством некоторого беспокойства, но уже офицера не было, — и она про него забыла… Дня через два, выходя с графиней садиться в карету, она опять его увидела. Он стоял у самого подъезда, закрыв лицо бобровым воротником: черные глаза его сверкали из-под шляпы. Лизавета Ивановна испугалась, сама не зная чего, и села в карету с трепетом неизъяснимым. Возвратясь домой, она подбежала к окошку, -офицер стоял на прежнем месте, устремив на нее глаза: она отошла, мучась любопытством и волнуемая чувством, для нее совершенно новым. С того времени не проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не являлся под окнами их дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения. Сидя на своем месте за работой, она чувствовала его приближение, — подымала голову, смотрела на него с каждым днем долее и долее. Молодой человек, казалось, был за то ей благодарен: она видела острым взором молодости, как быстрый румянец покрывал его бледные щеки всякой раз, когда взоры их встречались. Через неделю она ему улыбнулась… Когда Томский спросил позволения представить графине своего приятеля, сердце бедной девушки забилось. Но узнав, что Нарумов не инженер, а конногвардеец, она сожалела, что нескромным вопросом высказала свою тайну ветреному Томскому. Германн был сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи твердо убежден в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью. Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо расчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, — а между тем, целые ночи просиживал за карточными столами, и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры. Анекдот о трех картах сильно подействовал на его воображение, и целую ночь не выходил из его головы. — Что, если, думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу: что, если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в ее милость, — пожалуй, сделаться ее любовником, — но на это всё требуется время — а ей восемьдесят семь лет, — она может умереть через неделю, -через два дня!.. Да и самый анекдот?.. Можно ли ему верить?.. Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал, и доставит мне покой и независимость! — Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры. Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара. Германн остановился. — Чей это дом? — спросил он у углового будочника. — Графини ***, — отвечал будочник. Германн затрепетал. Удивительный анекдот снова представился его воображению. Он стал ходить около дома, думая об его хозяйке и о чудной ее способности. Поздно воротился он в смиренный свой уголок; долго не мог заснуть, и, когда сон им овладел, ему пригрезились карты, зеленый стол, кипы ассигнаций и груды червонцев. Он ставил карту за картой, гнул углы решительно, выигрывал беспрестанно, и загребал к себе золото, и клал ассигнации в карман. Проснувшись уже поздно, он вздохнул о потере своего фантастического богатства, пошел опять бродить по городу, и опять очутился перед домом графини ***. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему. Он остановился, и стал смотреть на окна. В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь.
III.
Vous m’йcrivez, mon ange, des lettres de quatre pages plus vite que je ne puis les lire. Переписка.
Только Лизавета Ивановна успела снять капот и шляпу, как уже графиня послала за нею, и велела опять подавать карету. Они пошли садиться. В то самое время, как два лакея приподняли старуху и просунули в дверцы, Лизавета Ивановна у самого колеса увидела своего инженера; он схватил ее руку; она не могла опомниться от испугу, молодой человек исчез: письмо осталось в ее руке. Она спрятала его за перчатку, и во всю дорогу ничего не слыхала и не видала. Графиня имела обыкновение поминутно делать в карете вопросы: кто это с нами встретился? — как зовут этот мост? — что там написано на вывеске? Лизавета Ивановна на сей раз отвечала наобум и не в попад, и рассердила графиню. — Что с тобою сделалось, мать моя! Столбняк ли на тебя нашел, что ли? Ты меня или не слышишь или не понимаешь?.. Слава богу, я не картавлю, и из ума еще не выжила! Лизавета Ивановна ее не слушала. Возвратясь домой, она побежала в свою комнату, вынула из-за перчатки письмо: оно было незапечатано. Лизавета Ивановна его прочитала. Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово-в-слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела и была очень им довольна. Однако принятое ею письмо беспокоило ее чрезвычайно. Впервые входила она в тайные, тесные сношения с молодым мужчиною. Его дерзость ужасала ее. Она упрекала себя в неосторожном поведении, и не знала, что делать: перестать ли сидеть у окошка, и невниманием охладить в молодом офицере охоту к дальнейшим преследованиям? — отослать ли ему письмо? — отвечать ли холодно и решительно? Ей не с кем было посоветоваться, у ней не было ни подруги, ни наставницы. Лизавета Ивановна решилась отвечать. Она села за письменный столик, взяла перо, бумагу, — и задумалась. Несколько раз начинала она свое письмо, — и рвала его: то выражения казались ей слишком снисходительными, то слишком жестокими. Наконец ей удалось написать несколько строк, которыми она осталась довольна. “Я уверена”, писала она, “что вы имеете честные намерения, и что вы не хотели оскорбить меня необдуманным поступком; но знакомство наше не должно бы начаться таким образом. Возвращаю вам письмо ваше, и надеюсь, что не буду впредь иметь причины жаловаться на незаслуженное неуважение”. На другой день, увидя идущего Германна, Лизавета Ивановна встала из-за пяльцев, вышла в залу, отворила форточку, и бросила письмо на улицу, надеясь на проворство молодого офицера. Германн подбежал, поднял его, и вошел в кандитерскую лавку. Сорвав печать, он нашел свое письмо, и ответ Лизаветы Ивановны. Он того и ожидал, и возвратился домой, очень занятый своей интригою. Три дня после того, Лизавете Ивановне молоденькая, быстроглазая мамзель принесла записочку из модной лавки. Лизавета Ивановна открыла ее с беспокойством, предвидя денежные требования, и вдруг узнала руку Германна. — Вы, душенька, ошиблись, -сказала она: — эта записка не ко мне. — Нет, точно к вам! — отвечала смелая девушка, не скрывая лукавой улыбки. -Извольте прочитать! Лизавета Ивановна пробежала записку. Германн требовал свидания. — Не может быть! -сказала Лизавета Ивановна, испугавшись и поспешности требований, и способу, им употребленному. — Это писано верно не ко мне! — И разорвала письмо в мелкие кусочки. — Коли письмо не к вам, зачем же вы его разорвали? -сказала мамзель: — я бы возвратила его тому, кто его послал. — Пожалуйста, душенька! — сказала Лизавета Ивановна, вспыхнув от ее замечания: — вперед ко мне записок не носите. А тому, кто вас послал, скажите, что ему должно быть стыдно… Но Германн не унялся. Лизавета Ивановна каждый день получала от него письма, то тем, то другим образом. Они уже не были переведены с немецкого. Германн их писал, вдохновенный страстию, и говорил языком, ему свойственным: в них выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного воображения. Лизавета Ивановна уже не думала их отсылать: она упивалась ими; стала на них отвечать, — и ее записки час от часу становились длиннее и нежнее. Наконец, она бросила ему в окошко следующее письмо: -“Сегодня бал у ***ского посланника. Графиня там будет. Мы останемся часов до двух. Вот вам случай увидеть меня наедине. Как скоро графиня уедет, ее люди, вероятно, разойдутся, в сенях останется швейцар, но и он обыкновенно уходит в свою каморку. Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу. Коли вы найдете кого в передней, то вы спросите, дома ли графиня. Вам скажут нет, — и делать нечего. Вы должны будете воротиться. Но вероятно вы не встретите никого. Девушки сидят у себя, все в одной комнате. Из передней ступайте налево, идите всё прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит: слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведет в мою комнату”. Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты. Изредка тянулся Ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. — Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. Наконец графинину карету подали. Германн видел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в соболью шубу, и как вослед за нею, в холодном плаще, с головой, убранною свежими цветами мелькнула ее воспитанница. Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли. Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошел к фонарю, взглянул на часы, — было двадцать минут двенадцатого. Он остался под фонарем, устремив глаза на часовую стрелку и выжидая остальные минуты. Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на графинино крыльцо и взошел в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю, и увидел слугу, спящего под лампой, в старинных, запачканных креслах. Легким и твердым шагом Германн прошел мимо его. Зала и гостиная были темны. Лампа слабо освещала их из передней. Германн вошел в спальню. Перед кивотом, наполненным старинными образами, теплилась золотая лампада. Полинялые штофные кресла и диваны с пуховыми подушками, с сошедшей позолотою, стояли в печальной симетрии около стен, обитых китайскими обоями. На стене висели два портрета, писанные в Париже М-e Lebrun. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светлозеленом мундире и со звездою; другой -молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в пудренных волосах. По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом. Германн пошел за ширмы. За ними с тояла маленькая железная кровать; справа находилась дверь, ведущая в кабинет; слева, другая в коридор. Германн ее отворил, увидел узкую, витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы… Но он воротился и вошел в темный кабинет. Время шло медленно. Все было тихо. В гостиной пробило двенадцать; по всем комнатам часы одни за другими прозвонили двенадцать — все умолкло опять. Германн стоял, прислонясь к холодной печке. Он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное, но необходимое. Часы пробили первый и второй час утра, — и он услышал дальний стук кареты. Невольное волнение овладело им. Карета подъехала и остановилась. Он услышал стук опускаемой подножки. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла, и опустилась в вольтеровы кресла. Германн глядел в щёлку: Лизавета Ивановна прошла мимо его. Германн услышал ее торопливые шаги по ступеням ее лестницы. В сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести, и снова умолкло. Он окаменел. Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около нее. Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухлым ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета: наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна. Как и все старые люди вообще, графиня страдала бессонницею. Раздевшись, она села у окна в вольтеровы кресла, и отослала горничных. Свечи вынесли, комната опять осветилась одною лампадою. Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого галванизма. Вдруг это мертвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед графинею стоял незнакомый мужчина. — Не пугайтесь, ради бога, не пугайтесь! — сказал он внятным и тихим голосом. — Я не имею намерения вредить вам; я пришел умолять вас об одной милости. Старуха молча смотрела на него и, казалось, его не слыхала. Германн вообразил, что она глуха, и наклонясь над самым ее ухом, повторил ей то же самое. Старуха молчала по-прежнему. — Вы можете, — продолжал Германн, — составить счастье моей жизни, и оно ничего не будет вам стоить: я знаю, что вы можете угадать три карты сряду… Германн остановился. Графиня, казалось, поняла, чего от нее требовали; казалось, она искала слов для своего ответа. — Это была шутка, — сказала она наконец: — клянусь вам! это была шутка! — Этим нечего шутить, — возразил сердито Германн. — Вспомните Чаплицкого, которому помогли вы. отыграться. Графиня видимо смутилась. Черты ее изобразили сильное движение души, но она скоро впала в прежнюю бесчувственность. — Можете ли вы, — продолжал Германн, — назначить мне эти три верные карты? Графиня молчала; Германн продолжал: — Для кого вам беречь вашу тайну? Для внуков? Они богаты и без того; они же не знают и цены деньгам. Моту не помогут ваши три карты. Кто не умеет беречь отцовское наследство, тот всё-таки умрет в нищете, несмотря ни на какие демонские усилия. Я не мот; я знаю цену деньгам. Ваши три карты для меня не пропадут. Ну!.. Он остановился, и с трепетом ожидал ее ответа. Графиня молчала; Германн стал на колени. — Если когда-нибудь, — сказал он, — сердце ваше знало чувство любви, если вы помните ее восторги, если вы хоть раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, — всем, что ни есть святого в жизни — не откажите мне в моей просьбе! — откройте мне вашу тайну! — что вам в ней?.. Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором… Подумайте: вы стары; жить вам уже недолго, — я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну. Подумайте, что счастие человека находится в ваших руках; что не только я, но дети мои, внуки и правнуки благословят вашу память и будут ее чтить как святыню… Старуха не отвечала ни слова. Германн встал. — Старая ведьма! — сказал он, стиснув зубы: — так я ж заставлю тебя отвечать… С этим словом он вынул из кармана пистолет. При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою, и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела… Потом покатилась навзничь… и осталась недвижима. — Перестаньте ребячиться, — сказал Германн, взяв ее руку. — Спрашиваю последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? — да или нет? Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла.
IV.
7 Mai 18** Homme sans mњurs et sans religion! Переписка.
Лизавета Ивановна сидела в своей комнате, еще в бальном своем наряде, погруженная в глубокие размышления. Приехав домой, она спешила отослать заспанную девку, нехотя предлагавшую ей свою услугу, — сказала, что разденется сама, и с трепетом вошла к себе, надеясь найти там Германна, и желая не найти его. С первого взгляда она удостоверилась в его отсутствии, и благодарила судьбу за препятствие, помешавшее их свиданию. Она села, не раздеваясь, и стала припоминать все обстоятельства, в такое короткое время и так далеко ее завлекшие. Не прошло трех недель с той поры, как она в первый раз увидела в окошко молодого человека, — и уже она была с ним в переписке, — и он успел вытребовать от нее ночное свидание! Она знала имя его, потому только, что некоторые из его писем были им подписаны; никогда с ним не говорила, не слыхала его голоса, никогда о нем не слыхала… до самого сего вечера. Странное дело! В самый тот вечер, на бале, Томский, дуясь на молодую княжну Полину ***, которая, против обыкновения, кокетничала не с ним, желал отомстить, оказывая равнодушие: он позвал Лизавету Ивановну, и танцовал с нею бесконечную мазурку. Во все время шутил он над ее пристрастием к инженерным офицерам, уверял, что он знает гораздо более, нежели можно было ей предполагать, и некоторые из его шуток были так удачно направлены, что Лизавета Ивановна думала несколько раз, что ее тайна была ему известна. — От кого вы всё это знаете? — спросила она, смеясь. — От приятеля известной вам особы, — отвечал Томский: — человека очень замечательного! — Кто ж этот замечательный человек? — Его зовут Германном. Лизавета Ивановна не отвечала ничего, но ее руки и ноги поледенели… — Этот Германн, — продолжал Томский, — лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства. Как вы побледнели!. — У меня голова болит… Что же говорил вам Германн, — или как бишь его?.. — Германн очень недоволен своим приятелем: он говорит, что на его месте он поступил бы совсем иначе… Я даже полагаю, что Германн сам имеет на вас виды, по крайней мере он очень неравнодушно слушает влюбленные восклицания своего приятеля. — Да где ж он меня видел? — В церкви, может быть, — на гулянье!.. Бог его знает! может быть в вашей комнате, во время вашего сна: от него станет… Подошедшие к ним три дамы с вопросами -oubli ou regret? — прервали разговор, который становился мучительно любопытен для Лизаветы Ивановны. Дама, выбранная Томским, была сама княжна ***. Она успела с ним изъясниться, обежав лишний круг и лишний раз повертевшись перед своим стулом. — Томский, возвратясь на свое место, уже не думал ни о Германне, ни о Лизавете Ивановне. Она непременно хотела возобновить прерванный разговор; но мазурка кончилась, и вскоре после старая графиня уехала. Слова Томского были не что иное, как мазурочная болтовня, но они глубоко заронились в душу молодой мечтательницы. Портрет, набросанный Томским, сходствовал с изображением, составленным ею самою, и, благодаря новейшим романам, это, уже пошлое лицо, пугало и пленяло ее воображение. Она сидела, сложа крестом голые руки, наклонив на открытую грудь голову, еще убранную цветами… Вдруг дверь отворилась, и Германн вошел. Она затрепетала… — Где же вы были? — спросила она испуганным шопотом. — В спальне у старой графини, — отвечал Германн: — я сейчас от нее. Графиня умерла. — Боже мой!.. что вы говорите?. . — И кажется, — продолжал Германн, — я причиною ее смерти. Лизавета Ивановна взглянула на него, и слова Томского раздались в ее душе: у этого человека по крайней мере три злодейства на душе! Германн сел на окошко подле нее, и всё рассказал. Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, — вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его! Бедная воспитанница была не что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы старой ее благодетельницы!.. Горько заплакала она, в позднем, мучительном своем раскаянии. Германн смотрел на нее, молча: сердце его также терзалось, но ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения. — Вы чудовище! — сказала наконец Лизавета Ивановна. — Я не хотел ее смерти, — отвечал Германн: — пистолет мой не заряжен. Они замолчали. Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу: бледный свет озарил ее комнату. Она отерла заплаканные глаза, и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну. — Как вам выйти из дому? — сказала наконец Лизавета Ивановна. — Я думала провести вас по потаенной лестнице, но надобно идти мимо спальни, а я боюсь. — Расскажите мне, как найти эту потаенную лестницу; я выйду. Лизавета Ивановна встала, вынула из комода ключ, вручила его Германну и дала ему подробное наставление. Германн пожал ее холодную, безответную руку, поцеловал ее наклоненную голову, и вышел. Он спустился вниз по витой лестнице, и вошел опять в спальню графини. Мертвая старуха сидела, окаменев; лицо ее выражало глубокое спокойствие. Германн остановился перед нею, долго смотрел на нее, как бы желая удостовериться в ужасной истине; наконец вошел в кабинет ощупал за обоями дверь, и стал сходить по темной лестнице, волнуемый странными чувствованиями. По этой самой лестнице, думал он, может быть лет шестьдесят назад, в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный а l’oiseau royal, прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться… Под лестницею Германн нашел дверь, которую отпер тем же ключом, и очутился в сквозном корридоре, выведшем его на улицу.
V. В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон-В***. Она была вся в белом, и сказала мне: “Здравствуйте, господин советник!” Шведенборг.
Три дня после роковой ночи, в девять часов утра, Германн отправился в *** монастырь, где должны были отпевать тело усопшей графини. Не чувствуя раскаяния, он не мог однако совершенно заглушить голос совести, твердивший ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, — и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения. Церковь была полна. Германн насилу мог пробраться сквозь толпу народа. Гроб стоял на богатом катафалке под бархатным балдахином. Усопшая лежала в нем с руками, сложенными на груди, в кружевном чепце и в белом атласном платье. Кругом стояли ее домашние: слуги в черных кафтанах с гербовыми лентами на плече, и со свечами в руках; родственники в глубоком трауре, — дети, внуки и правнуки. Никто не плакал; слезы были бы -une affectation. Графиня так была стара, что смерть ее никого не могла поразить, и что ее родственники давно смотрели на нее, как на отжившую. Молодой архиерей произнес надгробное слово. В простых и трогательных выражениях представил он мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим, умилительным приготовлением к христианской кончине. “Ангел смерти обрел ее, — сказал оратор, — бодрствующую в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного”. Служба совершилась с печальным приличием. Родственники первые пошли прощаться с телом. Потом двинулись и многочисленные гости, приехавшие поклониться той, которая так давно была участницею в их суетных увеселениях. После них и все домашние. Наконец приблизилась старая барская барыня, ровесница покойницы. Две молодые девушки вели ее под руки. Она не в силах была поклониться до земли, — и одна пролила несколько слез, поцеловав холодную руку госпожи своей. После нее Германн решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю, и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником. Наконец приподнялся, бледен как сама покойница, взошел на ступени катафалка и наклонился… В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом. Германн, поспешно подавшись назад, оступился, и навзничь грянулся об земь. Его подняли. В то же самое время Лизавету Ивановну вынесли в обмороке на паперть. Этот эпизод возмутил на несколько минут торжественность мрачного обряда. Между посетителями поднялся глухой ропот, а худощавый каммергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину , что молодой офицер ее побочный сын, на что англичанин отвечал холодно: Oh? Целый день Германн был чрезвычайно расстроен. Обедая в уединенном трактире, он, против обыкновения своего, пил очень много, в надежде заглушить внутреннее волнение. Но вино еще более горячило его воображение. Возвратясь домой, он бросился, не раздеваясь, на кровать, и крепко заснул. Он проснулся уже ночью: луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три. Сон у него прошел; он сел на кровать, и думал о похоронах старой графини. В это время кто-то с улицы взглянул к нему в окошко, — и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Чрез минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял ее за свою старую кормилицу, и удивился, что могло привести ее в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, — и Германн узнал графиню! — Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твердым голосом: — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, — но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил, и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне… С этим словом она тихо повернулась, пошла к дверям, и скрылась, шаркая туфлями. Германн слышал, как хлопнула дверь в сенях, и увидел, что кто-то опять поглядел к нему в окошко. Германн долго не мог опомниться. Он вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толку. Дверь в сени была заперта. Германн возвратился в свою комнату, засветил свечку, и записал свое видение.
VI. Атанде! Как вы смели мне сказать атанде? Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!
Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семерка, туз — скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка, семерка, туз — не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: — Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная. У него спрашивали: который час, он отвечал: — без пяти минут семерка. — Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз -преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком. Все мысли его слились в одну, — воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила. Он стал думать об отставке и о путешествии. Он хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны. Случай избавил его от хлопот. В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и веселость приобрели уважение публики. Он приехал в Петербург. Молодежь к нему нахлынула, забывая балы для карт и предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства. Нарумов привез к нему Германна. Они прошли ряд великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами. Несколько генералов и тайных советников играли в вист; молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки. В гостиной за длинным столом, около которого теснилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою. Нарумов представил ему Германна. Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться, и продолжал метать. Талья длилась долго. На столе стояло более тридцати карт. Чекалинский останавливался после каждой прокидки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования, еще учтивее отгибал лишний угол, загибаемый рассеянною рукою. Наконец талья кончилась. Чекалинский стасовал карты, и приготовился метать другую. — Позвольте поставить карту, — сказал Германн, протягивая руку из-за толстого господина, тут же понтировавшего. Чекалинский улыбнулся и поклонился, молча, в знак покорного согласия. Нарумов, смеясь поздравил Германна с разрешением долговременного поста, и пожелал ему счастливого начала. — Идет! — сказал Германн, надписав мелом куш над своею картою. — Сколько-с? — спросил, прищуриваясь, банкомет: — извините-с, я не разгляжу. — Сорок семь тысяч, — отвечал Германн. При этих словах, все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна. — Он с ума сошел! — подумал Нарумов. — Позвольте заметить вам, — сказал Чекалинский с неизменной своею улыбкою, что игра ваша сильна: — никто более двух сот семидесяти пяти семпелем здесь еще не ставил. — Что ж? — возразил Германн: — бьете вы мою карту или нет? Чекалинский поклонился с видом того же смиренного согласия. — Я хотел только вам доложить, — сказал он, — что, будучи удостоен доверенности товарищей, я не могу метать иначе, как на чистые деньги. С моей стороны я конечно уверен, что довольно вашего слова, но для порядка игры и счетов, прошу вас поставить деньги на карту. Германн вынул из кармана банковый билет, и подал его Чекалинскому, который, бегло посмотрев его, положил на Германнову карту. Он стал метать. Направо легла девятка, налево тройка. — Выиграла! — сказал Германн, показывая свою карту. Между игроками поднялся шопот. Чекалинский нахмурился, но улыбка тотчас возвратилась на его лицо. — Изволите получить? — спросил он Германна. — Сделайте одолжение. Чекалинский вынул из кармана несколько банковых билетов, и тотчас расчелся. Германн принял свои деньги и отошел от стола. Нарумов не мог опомниться. Германн выпил стакан лимонаду и отправился домой. На другой день вечером, он опять явился у Чекалинского. Хозяин метал. Германн подошел к столу; понтеры тотчас дали ему место. Чекалинский ласково ему поклонился. Германн дождался новой тальи, поставил карту, положив на нее свои сорок семь тысяч и вчерашний выигрыш. Чекалинский стал метать. Валет выпал направо, семерка налево. Германн открыл семерку. Все ахнули. Чекалинский видимо смутился. Он отсчитал девяноста четыре тысячи и передал Германну. Германн принял их с хладнокровием, и в ту же минуту удалился. В следующий вечер Германн явился опять у стола. Все его ожидали. Генералы и тайные советники оставили свой вист, чтоб видеть игру столь необыкновенную. Молодые офицеры соскочили с диванов; все официанты собрались в гостиной. Все обступили Германна. Прочие игроки не поставили своих карт, с нетерпением ожидая, чем он кончит. Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но всё улыбающегося, Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял, и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом. Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз. — Туз выиграл! — сказал Германн, и открыл свою карту. — Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский. Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться. В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его… — Старуха! — закричал он в ужасе. Чекалинский потянул к себе проигранные билеты. Германн стоял неподвижно. Когда отошел он от стола, поднялся шумный говор. — Славно спонтировал! говорили игроки. — Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом.
Заключение.
Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17 нумере, не отвечает ни на какие вопросы, и бормочет необыкновенно скоро: — Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!.. Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини. У Лизаветы Ивановны воспитывается бедная родственница. Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине.
<ПОВЕСТЬ ИЗ РИМСКОЙ ЖИЗНИ>
Цезарь путешествовал, мы с Т.<итом> Пет<ронием> следовали за ним издали. По захождении солнца [рабы стави<ли>] шатер, расставляли постели, мы ложились пировать и весело беседовали; на заре снова пускались в дорогу, и сладко засыпали каждый в лектике своей, утомленные жаром и ночными наслаждениями. — Мы достигли Кум и уже думали пускаться далее, как явился к нам посланный от Нерона. — Он принес Петронию повеление Цезаря возвратиться в Рим и там ожидать решения своей участи — в следствии ненавистного обвинения. Мы были поражены ужасом. — Один Петр.<оний> равнодушно выслушал свой приговор, отпустил гонца с подарком и объявил нам свое намерение остановиться в Кумах. — Он послал своего любимого раба выбрать и нанять ему дом и стал ожидать его возвращения в кипарисной роще, посвященной Эвменидам. Мы окружили его с беспокойством. Флавий Аврелий спросил — Долго ли думал он оставаться в Кумах, и не страшится ли раздражить Нерона ослушанием? — Я не только не думаю ослушаться его, отвечал П<етроний> с улыбкою, но даже намерен предупредить его желания — Но вам, друзья мои, советую возвратиться. — Путник в ясный день отдыхает под тению дуба, но во время грозы от него благоразумно удаляется, страшась ударов молнии. — Мы все изъявили желание с ним остаться и Петроний ласково нас благодарил. — Слуга возвратился — и повел нас в дом уже им выбранный. — Он находился в предместии города. — Им управлял старый отпущенник в отсутствии хозяина, уже давно покинувшего Италию. Несколько рабов под его надзором заботились о чистоте комнат и садов. В широких сенях нашли мы кумиры девяти Муз, у дверей стояли два кентавра. П.<етроний> остановился у мраморного порога и прочел начертанное на нем приветствие: Здравствуй! Печальная улыбка изобразилась на лице его. — Старый управитель повел его в Вивлиофику, где осмотрели мы несколько свитков и вошли потом в спальню хозяина. Она убрана была просто. — В ней находились только 2 семейные статуи. — Одна изображала матрону, сидящую в креслах, другая девочку, играющую [мячем]. На столике подле постели стояла маленькая лампада. — Здесь Петроний остался (на) отдых и нас отпустил, пригласив вечером к нему собраться. —
Я не мог уснуть; печаль наполняла мою [душу]. Я видел [в] Петронии не только щедрого благодетеля, но и друга, искренно ко мне привязанного. Я уважал его обширный ум; я любил его прекрасную душу. В разговорах с ним почерпал я знание света <и> людей, известных мне более по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. — Его суждения обыкновенно были быстры и верны. Равнодушие ко всему избавляло его от пристрастия, а искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла представить ему ничего нового; он изведал все наслаждения; чувства его дремали, притупленные привычкою. — Но ум его хранил удивительную свежесть. — Он любил игру мыслей, как и гармонию слов. — Охотно слушал философические рассуждения, и сам писал стихи не хуже Катулла. Я сошел в сад и долго ходил по излучистым его тропинкам, осененным старыми деревьями. — Я сел на скамейку, под тень широкого тополя, — у которого стояла статуя молодого Сатира, прорезывающего тростник. — Желая развлечь, как-нибудь, печальные мысли, я взял записные дощечки и перевел одну из од Анакреона, которую и сберег в память этого печального дня:
Поседели, поредели. <Кудри, честь главы моей, Зубы в деснах ослабели И потух огонь очей. Сладкой жизни мне немного Провожать осталось дней, Парка счет ведет им строго, Тартар тени ждет моей. — Страшен хлад подземна свода, Вход в него для всех открыт, Из него же нет исхода… Всяк сойдет — и там забыт>
Солнце клонилось к западу; я пошел к Петронию — [я нашел его в] библиотеке. Он расхаживал — с ним был его домашний лекарь Септимий. Петроний, увидя меня, остановился и произнес шутливо:
<Узнают коней ретивых По их вызженным таврам, Узнают парфян кичливых По высоким клобукам. Я любовников счастливых Узнаю по их глазам.>
Ты угадал, отвечал я Петр.<онию> и подал ему свои дощечки. Он прочитал мои стихи. Облако задумчивости прошло по его лицу и тотчас рассеялось. Когда читаю подобные стихотворения, сказал он, мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти. — Анакреон уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему — также не верю трусости Горация. Вы знаете оду его?
<Кто из богов мне возвратил Того, с кем первые походы И браней ужас я делил, Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил? С кем я тревоги боевые В шатре за чашей забывал, И кудри, плющем увитые, Сирийским мирром умащал? Ты помнишь час ужасный битвы, Когда я, трепетный квирит, Бежал, нечестно брося щит, Творя обеты и молитвы? Как я боялся! как бежал! Но Эрмий сам незапной тучей Меня покрыл и вдаль умчал И спас от смерти неминучей. — — — — — — — — >
Хитрый стихотворец хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута. — [Воля ваша, нахожу более искренности в его восклицании: Красно и сладостно паденье за отчизну -].
МЯТЕЛЬ
Кони мчатся по буграм, Топчут снег глубокой… Вот, в сторонке божий храм Виден одинокой.
…………………………..
Вдруг метелица кругом; Снег валит клоками; Черный вран, свистя крылом, Вьется над санями; Вещий стон гласит печаль! Кони торопливы Чутко смотрят в темну даль, Воздымая гривы… Жуковский.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей. Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и следственно была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию, и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя. Наши любовники были в переписке, и всякой день видались на едине в сосновой роще или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку, и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны. Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников, и скажут им непременно: Дети! придите в наши объятия. Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто. Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была в заговоре; обе они должны были выдти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать за пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать. Накануне решительного дня, Марья Гавриловна не спала всю ночь; она укладывалась, увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти, и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайших ее родителей. Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросалась на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие… и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешать с ним обвенчаться… другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее обыкновенного и с непритворной головною болью. Отец и мать заметили ее беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные вопросы: что с тобою, Маша? не больна ли ты, Маша? раздирали ее сердце. Она старалась их успокоить, казаться веселою, и не могла. Наступил вечер. Мысль, что уже в последний раз провожает она день посреди своего семейства, стесняла ее сердце. Она была чуть жива; она втайне прощалась со всеми особами, со всеми предметами, ее окружавшими. Подали ужинать; сердце ее сильно забилось. Дрожащим голосом объявила она, что ей ужинать не хочется, и стала прощаться с отцом и матерью. Они ее поцаловали и, по обыкновению, благословили: она чуть не заплакала. Пришед в свою комнату, она кинулась в кресла и залилась слезами. Девушка уговаривала ее успокоиться и ободриться. Всё было готово. Через полчаса Маша должна была навсегда оставить родительский дом, свою комнату, тихую девическую жизнь… На дворе была мятель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; всё “казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием. Скоро в доме всё утихло и заснуло. Maшa окуталась шалью, надела теплый капот, взяла в руки шкатулку свою и вышла на заднее крыльцо. Служанка несла за нею два узла. Они сошли в сад. Мятель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял возжи, и лошади полетели. Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки кучера, обратимся к молодому нашему любовнику. Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника; насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними помещиками. Первый, к кому явился он отставной сорокалетний корнет Дравин, согласился с охотою. Это приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и гусарские проказы. Он уговорил Владимира остаться у него отобедать, и уверил его, что за другими двумя свидетелями дело не станет. В самом деле тотчас после обеда явились землемер Шмит в усах и шпорах, и сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию. Владимир обнял их с восторгом, и поехал домой приготовляться. Уже давно смеркалось. Он отправил своего надежного Терешку в Ненарадово с своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а езды всего двадцать минут. Но едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая мятель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землею. Владимир очутился в поле и напрасно хотел снова попасть на дорогу; лошадь ступала наудачу и поминутно то взъезжала на сугроб, то проваливалась в яму; сани поминутно опрокидывались. — Владимир старался только не потерять настоящего направления. Но ему казалось, что уже прошло более получаса, а он не доезжал еще до Жадринской рощи. Прошло еще около десяти минут; рощи всё было не видать. Владимир ехал полем, пересеченным глубокими оврагами. Мятель не утихала, небо не прояснялось. Лошадь начинала уставать, а с него пот катился градом, не смотря на то, что он поминутно был по пояс в снегу. Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было ваять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа был он в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Всё сугробы, да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться. Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу, и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился. Но он ехал, ехал, а Жадрина было не видать; роще не было конца. Владимир с ужасом увидел, что он заехал в незнакомый лес. Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное животное пошло было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, не смотря на все усилия несчастного Владимира. Мало-по-малу деревья начали редеть, и Владимир выехал из лесу; Жадрина было не видать. Должно было быть около полуночи. Слезы брызнули из глаз его; он поехал наудачу. Погода утихла, тучи расходились, перед ним лежала равнина, устланная белым волнистым ковром. Ночь была довольно ясна. Он увидел невдалеке деревушку, состоящую из четырех или пяти дворов. Владимир поехал к ней. У первой избушки он выпрыгнул из саней, подбежал к окну и стал стучаться. Через несколько минут деревянный ставень поднялся, и старик высунул свою седую бороду. “Что те надо?” — “Далеко ли Жадрино?” — “Жадрино-то далеко ли?” — “Да, да! Далеко ли?” — “Недалече; верст десяток будет”. При сем ответе Владимир схватил себя за волосы и остался недвижим, как человек, приговоренный к смерти. “А отколе ты? Э продолжал старик. Владимир не имел духа отвечать на вопросы. “Можешь ли ты, старик”, сказал он, “достать мне лошадей до Жадрина?” — “Каки у нас лошади”, отвечал мужик. — “Да не могу ли взять хоть проводника? Я заплачу, сколько емy будет угодно”. -“Постой”, сказал старик, опуская ставень, “я те сына вышлю; он те проводит”. Владимир стал дожидаться. Не прошло минуты, он опять начал стучаться. Ставень поднялся, борода показалась. “Что те надо?” — “Что ж твой сын?” — “Сей час выдет, обувается. Али ты прозяб? взойди погреться”. — “Благодарю, высылай скорее сына”. Ворота заскрыпели; парень вышел с дубиною, и пошел вперед то указывая, то отыскивая дорогу, занесенную снеговыми сугробами. “Который час?” спросил его Владимир. ””Да уж скоро рассвенет” отвечал молодой мужик. Владимир не говорил уже ни слова. Пели петухи и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было. Какое известие ожидало eгo! Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается. А ничего. Старики проснулись и вышли в гостиную. Гаврила Гаврилович в колпаке и байковой куртке, Прасковья Петровна в шлафорке на вате. Подали самовар, и Гаврила Гаврилович послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково ее здоровье и как она почивала. Девчонка воротилась, объявляя, что барышня почивала-де дурно, но что ей-де теперь легче, и что она-де сей час придет в гостиную. В самом деле дверь отворилась и Марья Гавриловна подошла здороваться с папенькой и с маменькой. “Что твоя голова, Маша?” спросил Гаврила Гаврилович. “Лучше, папенька”, отвечала Маша. — “Ты верно. Маша, вчерась угорела”, сказала Прасковья Петровна. — “Может быть, маменька”, отвечала Маша. День прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба. Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, на кануне ею написанные, были сожжены; ее горничная никому ни о чем не говорила, опасаясь гнева господ. Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленькой улан были скромны, и не даром Терешка кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже и во хмелю. Таким образом тайна была сохранена более, чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья Гавриловна сама, в беспрестанном бреду, высказывала свою тайну. Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича, и что вероятно любовь была причиною ее болезни. Она советовалась со своим мужем, с некоторыми соседями, и наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание. Между тем барышня стала выздоравливать. Владимира давно не видно было в доме Гаврилы Гавриловича. Он был напуган обыкновенным приемом. Положили послать за ним, и объявить ему неожиданное счастие: согласие на брак. Но каково было изумление ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их доме, и просил забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою. Через несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году. Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело раненых под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия. Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей всего имения. Но наследство не утешало ее; она разделяла искренно горесть бедной Прасковьи Петровны, клялась никогда с нею не расставаться; обе они оставили Ненарадово, место печальных воспоминаний, и поехали жить в ***ское поместье. Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты; но она никому не подавала и малейшей надежды. Мать иногда уговаривала ее выбрать себе друга; Марья Гавриловна качала головой и задумывалась. Владимир уже не существовал: он умер в Москве, накануне вступления французов. Память его казалась священною для Маши; по крайней мере она берегла всё, что могло его напомнить: книги, им некогда прочитанные, его рисунки, ноты и стихи, “им переписанные для нее. Соседи, узнав обо всем, дивились ее постоянству и с любопытством ожидали героя, долженствовавшего наконец восторжествовать над печальной верностию этой девственной Артемизы. Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Vive Henri-Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слёзы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него, какая была минута! Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен когда, встречая победителей, кричали они: ура!
И в воздух чепчики бросали.
Кто из тогдашних офицеров не сознается, что русской женщине обязан он был лучшей, драгоценнейшей наградою?.. В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии, и не видала, как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и деревнях общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве. Мы уже сказывали, что, не смотря на ее холодность, Марья Гавриловна всё попрежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарской полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала. При нем обыкновенная задумчивость ее оживлялась. Нельзя было сказать, чтоб она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы:
Se amor non и, che dunque?..
Бурмин был, в самом деле, очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; но что б она ни сказала или ни сделала, душа и взоры его так за нею и следовали. Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера. Но более всего… (более его нежности, более приятного разговора, более интересной бледности, более перевязанной руки) молчание молодого гусара более всего подстрекало ее любопытство и воображение. Она не могла не сознаваться в том, что она очень ему нравилась; вероятно и он, с своим умом и опытностию, мог уже заметить, что она отличала его: каким же образом до сих пор не видала она его у своих ног и еще не слыхала его признания? Что удерживало его? робость, неразлучная с истинною любовию, гордость или кокетство хитрого волокиты? Это было для нее загадкою. Подумав хорошенько, она решила, что робость была единственной тому причиною, и положила ободрить его большею внимательностию и, смотря по обстоятельствам, даже нежностию. Она приуготовляла развязку самую неожиданную и с нетерпением ожидала минуты романического объяснения. Тайна, какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу. Ее военные действия имели желаемый успех: по крайней мере, Бурмин впал в такую задумчивость, и черные глаза его с таким огнем останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка. Соседи говорили о свадьбе, как о деле уже конченном, а добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь ее наконец нашла себе достойного жениха. Старушка сидела однажды одна в гостиной, раскладывая гран-пасьянс, как Бурмин вошел в комнату и тотчас осведомился о Марье Гавриловне. “Она в саду”, отвечала старушка; ””подите к ней, а я вас буду здесь ожидать”. Бурмин пошел, а старушка перекрестилась и подумала: авось дело сегодня же кончится! Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа. После первых вопросов, Марья Гавриловна нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное замешательство, от которого можно было избавиться разве только незапным и решительным объяснением. Так и случилось: Бурмин, чувствуя затруднительность своего положения, объявил, что искал давно случая открыть ей свое сердце, и потребовал минуты внимания. Марья Гавриловна закрыла книгу и потупила глаза в знак согласия. “Я вас люблю”, сказал Бурмин, ””я вас люблю страстно…” (Марья Гавриловна покраснела и наклонила голову еще ниже). “Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно…” (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.-Preux). “Теперь уже поздно противиться судьбе моей; воспоминание об вас, ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность, открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду…” — “Она всегда существовала”, прервала с живостию Марья Гавриловна, “я никогда не могла быть вашею женою…” -“Знаю”, отвечал он ей тихо, “знаю, что некогда вы любили, но смерть и три года сетований… Добрая, милая Марья Гавриловна! не старайтесь лишить меня последнего утешения: мысль, что вы бы согласились сделать мое счастие, если бы… молчите, ради бога, молчите. Вы терзаете меня. Да, я знаю, я чувствую, что вы были бы моею, но — я несчастнейшее создание… я женат!” Марья Гавриловна взглянула на него с удивлением. “Я женат”, продолжал Бурмин: “я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!” “Что вы говорите?” — воскликнула Марья Гавриловна; “как это странно! Продолжайте; я расскажу после… но продолжайте, сделайте милость”. “В начале 1812 года”, сказал Бурмин, “я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная мятель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем мятель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонек, и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. “Сюда! сюда!” закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. “Помилуй, где ты замешкался?” сказал мне кто-то; “невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее”. Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. “Слава богу”, сказала эта, “насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили”. Старый священник подошел ко мне с вопросом: “Прикажете начинать?” — “Начинайте, начинайте, батюшка”, отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна… Непонятная, непростительная ветренность… я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. “Поцалуйтесь”, сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцаловать… Она вскрикнула: “Ай, не он! не он!” и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: пошел!” “Боже мой!” закричала Марья Гавриловна: “и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?” “Не знаю”, отвечал Бурмин: “не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало пологал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко, и которая теперь так жестоко отомщена”. “Боже мой, боже мой!” сказала Марья Гавриловна, схватив его руку; “так это были вы! И вы не узнаете меня?” Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…
<РОМАН В ПИСЬМАХ>
1. <Лиза — Саше.>
Ты конечно, милая Сашинька, удивилась нечаянному моему отъезду в деревню. Спешу объясниться во всем откровенно. Зависимость моего положения была всегда мне тягостна. Конечно Авдотья Андреевна воспитывала меня на ровне с своею племянницею. Но в ее доме я всё же была воспитанница, а ты не можешь вообразить как много мелочных горестей неразлучны с этим званием. Многое должна была я сносить, во многом уступать, многого не видеть, между тем как мое самолюбие прилежно замечало малейший оттенок небрежения. Самое равенство мое с княжною было мне в тягость. Когда являлись мы на бале, одетые одинаково, я досадовала не видя на ее шее жемчугов. Я чувствовала, что она не носила их для того только чтоб не отличаться от меня, и эта внимательность уж оскорбляла меня. Не уж то предполагают во мне, думала я, зависть или что-нибудь похожее на такое детское малодушие? Поведение со мною мужчин, как бы оно ни было учтиво, поминутно задевало мое самолюбие. Холодность их или приветливость, всё казалось мне неуважением. Словом я была создание пренесчастное и сердце мое, от природы нежное, час от часу более ожесточалось. Заметила ли ты, что все девушки, состоящие на правах воспитанниц, дальных родственниц, demoiselles de соmраgnie и тому подобное, обыкновенно бывают или низкие служанки, или несносные причудницы? Последних я уважаю и извиняю от всего сердца. Тому ровно три недели получила я письмо от бедной моей бабушки. Она жаловалась на свое одиночество и звала меня к себе в деревню. Я решилась воспользоваться этим случаем. Насилу могла выпросить у Авдотьи Андреевны позволения ехать, и должна была обещать зимою возвратиться в Петербург, но я не намерена сдержать свое слово. Бабушка мне чрезвычайно обрадовалась; она никак меня не ожидала. Слезы ее меня тронули несказанно. Я сердечно ее полюбила. Она была некогда в большом свете и сохранила много тогдашней любезности. Теперь я живу дома, я хозяйка — и ты не поверишь, как<ое> это мне истинное наслаждение. Я тотчас привыкла к деревенской жизни, и мне вовсе не странно отсутств<ие> роскоши. — Деревня наша очень мила. Старинный дом на горе, сад, озеро, рощи сосновые, всё это осенью и зимо<ю> немного печально, но за то весной и летом должн<о> казаться земным раем. Соседей у нас мало, и я еще ни с кем не видалась. Уединение мне нравится на самом деле как в элегиях твоего Ламартина. Пиши ко мне, мой ангел, письма твои будут мне большим утешением. Что ваши балы, что наши общие знакомые? Хоть я и сделалась затворницей, однакож я не вовсе отказалась от суеты мира — вести об нем для меня занимательны.
Село Павловское.
2. <Ответ Саши.>
Милая Лиза.
Вообрази мое изумление, когда узнала я про <?> твой отъезд в деревню. Увидев княжну Ольгу одну, я думала, что ты нездорова, и не хотела поверить ее словам. На другой день получаю твое письмо. Поздравляю тебя, мой ангел, с новым образом жизни. Радуюсь, что он тебе понравился. Твои жалобы о прежнем твоем положении меня тронули до слез, но показались мне слишком горькими. Как можешь ты сравнивать себя с воспитанницами и demois<elles> de c<ompag>nie? Все знают, что Ольгин отец был всем обязан твоему и что дружба их была столь же священна, как самое близкое родство. Ты казалось была довольна своей судьбою. Никогда не предполагала я в тебе столько раздражительности. Признайся: нет ли другой, тайной причины твоему поспешному отъезду. Я подозреваю… но ты со мною скромничаешь, — и я боюсь рассердить тебя заочно своими догадками. Что сказать тебе про Петербург? Мы еще на даче, но почти все уже разъехались. Балы начнутся недели через две. Погода прекрасная. Я гуляю очень много. На днях обедал<и> у нас гости, — один из них спрашивал, имею ли о тебе известия. Он сказал, что твое отсутствие на балах заметно, как порванная струна в форте-piano — и я совершенно с ним согласна. Я всё надеюсь, что этот припадок мизантропии будет не продолжителен. Возвратись, мой ангел; а то нынешней зимою мне не с кем будет разделять моих невинных наблюдений, и некому будет передавать эпиграмм моего сердца. Прости, моя милая, — подумай и одумайся.
Крестовский остров.
3. <Лиза — Саше.>
Письмо твое меня чрезвычайно утешило — оно так живо напомнило мне Петербург. Мне казалось, я тебя слышу! Как смешны твои вечные предположения! Ты подозреваешь во мне какие-то глубокие, тайные чувства, какую-[то] несчастную любовь — не правда ли? успокойся, милая; ты ошибаешься: я похожа на героиню только тем, что живу в глухой деревне и разливаю чай как Кларисса Гарлов. Ты говоришь, что тебе некому будет нынешней зимою передавать своих сатирических наблюдений, — а на что ж переписка наша? Пиши ко мне всё что ты заметишь; повторяю тебе, что я вовсе не отказалась от света, что всё косающееся до него для меня занимательно. В доказательство того, прошу тебя написать, кому отсутствие мое кажется так заметным? Не любезному <ли> нашему говоруну Алексею Р — ? — Я уверена, что угадала… Уши мои были всегда к его услугам, а ему только и надобно. Я познакомилась с семейством *. Отец [балагур] и хлебосол; мать толстая, веселая баба, большая охотница до виста; дочка, стройная меланхолическая девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и на чистом воздухе. Она целый день в саду или в поле с книгой в руках, окружена дворными собаками, говорит о погоде на распев и с чувством подчует варением. У нее нашла я целый шкап, наполненный старинными романами. Я намерена всё это прочесть и начала Ричардсоном. Надобно жить в деревне, чтоб иметь возможность прочитать хваленую Клариссу. Я благословясь начала с предисловия переводчика и увидя в нем уверение, что хотя первые 6 частей скучненьки, зато последние 6 в полной мере вознаградят терпение читателя, храбро принялась за дело. Читаю том, другой, третий, — наконец добралась до шестого, — скучно, мочи нет. Ну, думала я, теперь буду я награждена за труд. Что же? Читаю смерть Клар<иссы>, смерть Ловла<са>, и конец. Каждый т.<ом> заключал в себе 2 части и я не заметила перехода от 6 скучных к 6 занимательным. Чтение Ричардс.<она> дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек. Что есть общего между Ловласом и Адольфом? между тем роль женщин не изменяется. Кларисса за исключением церемонн<ых> приседаний, всё же походит на героиню новейших романов. Потому ли, что [способы] нравиться в мужчине зависят от моды, от минутного мнения… а в женщинах — они основаны на чувстве и природе, которые вечны. Ты видишь: я с тобою болтлива по обыкновенному — не будь же и ты скупа на заочные разговоры. Пиши ко мне как можно чаще и как можно более — ты не можешь вообразить, что значит ожидание почтового дня в деревне. Ожидание бала не может с ним равняться.
4. <Ответ Саши.>
Ты ошиблась, милая Лиза. Чтобы смирить твое самолюбие, объявляю, что Р — вовсе не замечает твоего отсутствия. Он привязался к леди Пелам, приезжей англичанк<е>, и от нее не отходит. На его речи отвечает она видом невинного удивления и маленьким восклицанием oho!.. а он в восхищении. Знай: спрашивал меня о тебе, всем сердцем жалеет о тебе твой постоянный admirateur Владимир **. Довольна ли ты? думаю, очень довольна, и по своему обыкновению осмеливаюсь предполагать, что и без меня ты догадалась. Шутки в сторону, ** очень занят тобою. На твоем месте я бы завела его далеко. Что ж, он прекрасный жених… Зачем не выдти за него, — ты жила бы на Агл.<инской> набер<ежной>, по субботам имела бы вечера, и всякое утр<о> заезжала бы за мною. — Полно тебе дурачиться, мой ангел, приезжай к нам и выходи за **. Третьего дня был балу К**. Народу было пропасть. Танцевали до 5 часов. — К. В. была одета очень просто; белое креповое платьице, даже без гирлянды, а на голове и шее на полмиллиона бриллиантов: только! Z по своему обыкновению была одета уморительно. Откуда берет она свои наряды? На платье ее были нашиты не цветы, а какие-то сушеные грибы. Не ты ли ей, мой ангел, прислала их из деревни? Владимир ** не танцевал. Он едет в отпуск. — С. приехали (вероятно первые), просидели всю ночь не танцуя и уехали последние. Старшая кажется была нарумянена — пора… Бал очень удался. Мужчины были недовольны ужином, но ведь они вечно должны чем-нибудь да недовольны. Мне было очень весело, хоть я и танцевала кот<ильон> с несносным дипломатом Ст-, который к природной своей глупости присоединил еще рассеянность, вывезенную им из Мадрита. Благодарю тебя, душа моя, за отчет об Ричардсоне. Теперь я имею об нем понятье. Прочитать его не надеюсь — с моим нетерпением; я и в В.<альтер> Ск.<отте> нахожу лишние страницы. К стати: кажется роман Елены Н. и гр.<афа> Л. кончается — по крайней мере он так приуныл, а она так важничает, что, вероятно, свадьба решена. — Прости моя прел<есть>, довольна ли ты моею сегоднешней болтовнею?
5. <Лиза — Саше.>
Нет, милая моя сваха, я не думаю оставить деревню и приехать к вам на свою свадьб<у>. Откровенно признаюсь, что Владимир** мне нравился, но никогда я не предполагала выдти за него. Он аристократ — а я смиренная демократка. Спешу объясниться и заметить гордо как истинная героиня романа, что родом принадлежу я к самому старинному русскому дворянству, а что мой рыцарь внук бородатого милльонщика. Но ты знаешь, что значит наша Аристокрация. Как бы то ни было, ** человек светский; я могла ему понравиться, но он для меня не пожертвует богатой невестою и выгодным родством. Если когда-нибудь и выйду замуж, то выберу здесь какого-нибудь сорокалетнего помещика. Он станет заниматься своим сахарным заводом, я хозяйством — и буду счастлива, не танцуя на бале у гр. К. и не имея суббот у себя на Анг.<линской> Наб.<ережной>. У нас зима: в деревне c’est un йvйnement. Это вовсе переменяет образ жизни. Уединенные гуля<ния> прекращаются, раздаются колокольчики, охотники выезжают с собаками, — всё делается светлее, веселее от первого снега. Я никак этого не ожидала. Зима в деревне пугала меня. Но всё на свете имеет свою хорошую сторону. Я короче познакомилась с Машинькой ***, и полюбила ее; у ней много хорошего, много оригинального. Нечаянно узнала я, что ** [их] близкий родня. Машинька не видала его 7 лет, но от него в восхищении. Он провел у них одно лето, — и Машинька беспрестанно рассказывает все подробности тогдашней его жизни. Читая ее романы, я нахожу на полях его замечания, бледно писанные карандашем — видно, что он был тогда ребенок. Его поражали мысли и чувства, над которыми конечно стал бы он теперь смеяться; по крайней мере видна душа свежая, чувствительная. — Я читаю очень много. Ты не можешь вообразить, как странно читать в 1829 году роман писанный <в> 775-м. Кажется, будто вдруг из своей гостинной входим мы в старинную залу обитую штофом, садимся в атласные пуховые креслы, видим около себя странные платья, однакож знакомые лица, и узнаем в них наших дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Большею частию эти романы не имеют другого достоинства. Происшедствие занимательно, положение хорошо запутано, — но Белькур говорит косо, но Шарлотта отвечает криво. Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р*. Полно ему тратить ум в разговорах с англ<ичанками>! Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает. Маша хорошо знает русскую литературу — вообще здесь более занимаются словесностию, чем в Петербурге. Здесь получают журналы, принимают живое участие в их перебранке, попеременно верят обеим стор<онам>, сердятся за любимого писателя, если он раскритикован. Теперь я понимаю, за что В*<яземский> и П*<ушкин> так любят уездных барышен. Они их истинная публика. Я было заглянула в журналы и принялась за критики Вестн.<ика>** Европы>, но их плоскость и лакейство показались мне отвратительны — смешно видеть, как семинарист важно упрекает в безнравственность и неблагопр<истойности> сочинения, которые прочли мы все, мы — Санктпетербургские недотроги!..
6. <Лиза — Саше.>
Милая! мне невозможно долее притворяться, мне нужны помощь и советы дружбы. Тот, от которого убежала, кого боюсь я как несчастия, ** здесь. Что мне делать? голова моя кружится, я теряюсь, ради бога реши, что мне делать. Расскажу тебе всё… Ты заметила прошедшею зимою, что он от меня не отходил. Он к нам не ездил, но мы виделись везде. Напрасно вооружалась я холодностию, даже видом пренебрежения, — ничем не могла я от его избавиться. На балах он вечно умел найти место возле меня, на гуляньи он вечно с нами встречался, в театре лорнет его был устремлен на нашу ложу. С начала это льстило моему самолюбию. Я, может быть, слишком это ему дала заметить. По крайней мере он, каждый час присвоивая себе новые права, всякой <?> раз <?> говорил мне о своих чувствах и то ревновал, то жаловался… С ужасом думала <я>: к чему всё это ведет! и с отчаянием признавала власть его над моей душою. Я уехала из Петербурга — думала тем прекратить зло в его начале. Моя решимость, уверенность в том, что исполнила я свой долг, успокоили было мое сердце. Я начинала думать о нем равнодушнее, с меньшею горестию. Вдруг я его вижу. Я его вижу: вчера были именины ***. Я приехала к обеду, вхожу в гостиную, нахожу толпу гостей, уланские мундиры, дамы меня окружают, я со всеми ими перецаловалась. Не замечая никаго, сажусь подле хозяйки, гляжу: ** передо мной. Я остолбенела… Он сказал мне несколько слов с видом такой нежной, искренней радости, что и я не имела силы скрыть ни замешательства своего, ни удовольствия. Пошли за стол. Он сел против меня; я не смела на него взгляду — но заметила, что все глаза были устремлены на него. Он был молчалив и рассеян. В другое время меня бы очень занимало общее желание привлечь внимание приезжего гвардейск<ого> оф<ицера>, беспокойство барышен, неловкость мужчин, хохот их при собственных шутках, и между тем учтив<ая> холодность и совершенное невнимание гостя… После обеда он ко мне подошел. Чувствуя, что мне было надобно что-нибудь сказать, я спросила довольно не кстати, по делам ли заехал он в нашу сторону “Я приехал по одному делу, от которого зависит счастие моей жизни”, отвечал он в полголоса, и тотчас отошел; он сел играть в бостон с тремя старушками (в том числе с бабушкой), а я ушла на верх к Машиньке, где пролежала до вечера под предлогом головной боли. В самом деле, я была хуже чем не здорова. Машинька от меня не отходила. Она в восторге от **. <Он> пробудет у них месяц, или более. Она целый день будет с ним. Право, она влюблена в него — дай бог, что и он влюбится. Она стройна и странна — мужчинам только того и надобно. Что мне делать, милая, здесь не будет мне возможности избегнуть его преследований. Он уж успел обворожить бабушку. Он будет ездить к нам — опять пойдут признания, жалобы, клятвы — и к чему? Он добьется моей любви, моего признания, — потом размыслит о невыгодах женитьбы, уедет под каким-нибудь предлогом, оставит меня — а я….. Какая ужасная будущность! Ради бога, дай мне руку: я тону.
7. <Ответ Саши.>
То ли дело облегчить сердце полной исповедию! Давно бы так, мой ангел! Охота же тебе было не сознаваться в том, что я давно знала: ** и ты — вы влюблены друг в друга — что за беда? На здоровье. Ты имеешь дар смотреть на вещи бог знает с какой стороны. Ты напрашиваешься на несчастие — берегись накликать его. Почему тебе не выдти за **. Где тут неодержимые препятствия? Он богат, а ты бедна — пустое. Он богат за двух — чего же вам более. Он аристократ; а ты именем, воспитанием разве не аристократка? Недавно [спор зашел] о дамах высшего круга. Я узнала, что Р объявил однажды себя на стороне аристокрации, потому что она лучше обувается. Итак, не явно ль что ты с головы до ног аристократка? Извини меня, мой ангел, но твое патетическое письмо рассмешило меня. ** приехал в деревню для того, чтоб тебя видеть. Какой ужас! Ты гибнешь, ты требуешь моего совета. Уж не сделалась ли ты уездной героиней. Мой совет: обвенчаться как можно скорее в вашей деревянной церкве, и приезжать к нам, чтоб явиться Форнариной в картинах, которые затеваются у С **. Поступок твоего рыцаря меня тронул кроме шуток. Конечно в старину любовник для благосклонного взгляда уезжал на 3 года сражаться в Палестину; но в наши времена уехать за 500 верст от Петербурга, для того чтоб увидеться со владычицею своего сердца — право много значит. ** достоин награды.
8. <Владимир ** — своему другу.>
Сделай одолжение, распусти слух, что я при смерти болен, я намерен просрочить и хочу соблюсти всевозможную благопристойность. Вот уж две недели как я живу в деревне и не вижу как время летит. Отдыхаю от Петербургской жизни, которая мне ужасно надоела. Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-летнему камер-юнкеру — Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете. — Тем и я кончу. Выйду в отставку, женюсь и уеду в свою саратовскую деревн<ю>. — Звание помещика есть та же служба. Заниматься управление<м> 3-х тысяч душ, коих всё благосостояние зависит совершенно от нас, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши… Небрежение, в котором оставляем мы наших крестьян, непростительно. Чем более имеем мы над ним<и> прав, тем более имеем и обязанностей в их отношении. Мы [оставляем] их на произвол плута приказчика, который их притесняет, а нас обкрадывает. Мы проживаем в долг свои будущие доходы, разоряемся, старость нас застает в нужде и в хлопотах. Вот причина быстрого упадка нашего дворянства: дед был богат, сын нуждается, внук идет по-миру. Древние фамилии приходят в ничтожество: новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять. Состояния сливаются, и ни одна <фамилия> не знает своих предков. К чему ведет такой политической материализм? Не знаю. Но пора положить ему преграды. Я без прискорбия никогда не мог видеть уничижения наших исторических родов; никто у нас ими не дорожит, начиная с тех, которые им принадлежат. Да какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике: Гр.<ажданину>Ми<нину> и кн.<язю> <Пожарскому>. Какой К.<нязь> П.<ожарский>? Что такое гр<ажданин> Ми<нин>? Был Окольничий кн<язь> Дм.<итрий Михайлович Пожарский> и мещ<анин> Козь<ма> Минич Сухор<укой>, выборный чело<век> от всего Г<осударства>. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не сущ.<ествует>. Жалкой народ! Аристокрация чин<овная> не заменит аристокрации родовой. Семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминания<ми> народа. Но каковы семейственные воспоминания у детей коллежского асессора? Говоря в пользу аристокрации, я не корчу англ.<ийского> лорда; мое происхождение, хоть я им и не стыжусь не дает мне на то никакого права. Но я согласен с Лабрюером: Affecter le mйpris de la naissance est un ridicule dans le parvenu et une lвchetй dans le gentilhomme. Всё это надумал я, живучи в чужой деревне, глядя на управление мелкопоместных дворян. Эти господа не служат и сами занимаются управлением своих деревушек, но признаюсь, дай бог им промотаться как нашему брату. Какая дикость! для них не прошли еще времена Ф.<он> Визина. Между ими процветают еще Простаковы и Скотинины! Это впрочем не относится к родственнику, у которого я в гостях. Он очень добрый человек, жена его очень добрая баба, дочь очень добрая девочка. Ты видишь, что я стал очень добр. В самом деле с тех пор как я в деревне, я стал отменно благосклонен и снисходителен — действие моей патриархальной жизни и присутствия Лизы ***. Мне было скучно без нее не на шутку. Я приехал уговорить ее возвратиться в Петербург. — Наше первое свидание было великолепно. Тетка м<оя> была имянинница. Всё соседство съехалось. Явилась и Лиза — и едва поверила самой себе, увидев меня… Она не могла же не признаться, что я приехал сюда только для нее. По крайней <мере> я постарался дать ей это почувствовать. Здесь мой успех превзошел мои ожидания (что много значит). Старушки от меня в восхищении, барыни ко мне так и льнут, “А потому что п<атриотки>”. Мужчины отменно недовольны моею fatuitй indolente, которая здесь еще новость. Они бесятся тем более что я чрезвычайно учтив и благопристоен, и они никак не понимают, в чем имянно состоит мое нахальство — хотя и чувствуют, что я нахал. Прощай. Что делают наши? Servitor di tutti quanti. Пиши ко мне в село **.
9. <Ответ друга.>
Поручение твое мною исполнено. Вчера в театре объявил я, что ты занемог нервическою горячкою, и что вероятно тебя уже нет на свете, — итак пользуйся жизнию, покаместь еще ты не воскрес. Твои нравственные размышления на счет управления имений радуют меня за тебя. То ли дело
Un homme sans peur <et sans reproche> Qui n’est <ni roi, ni duc,> ni comte <aussi>
Состояние помещика, по-моему, самое завидное. Чины в России необходимость хотя бы для одних станций, где без них не добьешься лошадей. <…………………………………………………………………………………………………………………………………..> Пустившись в важные рассуждения я совсем забыл, что теперь тебе не до того — ты занят своею Лизою. Охота тебе корчить г. Фобласа и вечно возиться с женщинами. Это не достойно тебя. В этом отношении ты отстал от своего века и сбиваешься на ci-devant гвардии хрипуна 1807 г. Покаместь это недостаток, скоро ты будешь смешнее генерала Г**. Не лучше ли заранее привыкнуть ко строгости зрелого возраста и добровольно отказаться от увядающей молодости? Знаю, что проповедаю втуне, но таково мое назначение. Все твои друзья тебе кланяются и очень жалеют о преждевременной твоей кончине — между прочим и прежняя твоя приятельница, которая возвратилась из Рима, влюбленная в папу. Как это на нее похоже и как это должно тебя восхитить! Не приедешь ли для соперничества cum servo servorum dei. Это было б похоже на тебя. Я всякой день стану тебя ожидать.
10. <Владимир** — своему другу.>
Выговоры твои совершенно несправедливы. Не я, но ты отстал от своего века — и целым десятилетием. Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы не снимая шпаг — нам было неприлично танцевать, и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это всё переменилось. — Французский кадриль заменил Адама Смита, [всякой] волочится и веселится как умеет. Я следую духу времени; но ты неподвижен, ты ci-devant, un homme стереотип. Охота тебе сиднем сидеть одному на скамеечке оппозиционной стороны. Надеюсь, что Z -обратит тебя на истинный путь: поручаю тебя ее Ватиканскому кокетству. Что косается до меня, я совершенно предался патриаршеской жизни: ложусь спать в 10 часов вечера, езжу на порошу с здешн<ими> помещиками, играю с старухами в бостон по копейке и сержусь когда проигрываюсь. С Лизою вижусь каждый день — и час от часу более в нее влюбляюсь. В ней много увлекательного. Эта тихая благородная стройность в обращении, прелесть высш.<его> петербургского общества, а между тем — что-то живое, снисходительное, доброродное (как говорит се бабушка), ничего резкого, жесткого в ее суждениях, она не морщится перед впечатлениями, как ребенок перед ревен<ем>. Она слушает и понимает — редкое достоинство в наших женщинах. Часто удивлялся <я> тупости понятия или нечистоте воображения дам, впрочем очень любезных. Часто сам<ую> тонк<ую> шутку, самое поэтическое приветствие они принимают или за нахальную эпиграму или неблагопристойную плоскость. В таком случае холодный вид ими принимаемый так убийственно отвратителен, что самая пылкая любовь против него не устоит. Это испытал я с Еленой***, в которую был я влюблен без памяти. Я сказал ей какую-то нежность; она приняла ее за грубость и пожаловалась на меня своей приятельнице. Это меня вовсе разочаровало. Кроме Лизы есть у меня для развлечения <Машинька ***>. Она мила. Эти девушки, выросшие под яблонями и между скир<дами>, воспитанные нянюшк<ами> и природою, гораздо милее наших однообразных красавиц, которые до свадьбы придерживаются мнения своих матерей, а там — мнения своих мужьев. Прощай, мой милый; что нового в свете? Объяви всем, что наконец и я пустился в поэзию. Намедни сочинил я надпись к портрету княжны Ольги (за что Лиза очень мило бранила меня):
Глупа как истин<а>, скучна как совер<шенство.>
Не лучше ли:
Скучна (как истина, глупа как совершенство.)
То и другое похоже на мысль. Попроси В. приискать первый стих и отныне считать меня поэтом.
ГРОБОВЩИК
Не зрим ли каждый день гробов, Седин дряхлеющей вселенной? Державин.
Последние пожитки гробовщика Адрияна Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о том, что дом продается и отдается в наймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течении осьмнадцати лет всё было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих своих дочерей и работницу за их медленность, и сам принялся им помогать. Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: “здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются на прокат и починяются старые”. Девушки ушли в свою светлицу. Адриян обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар. Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру, и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Адриян Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив. Он разрешал молчание разве только для того, чтобы журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться. И так Адриян, сидя под окном, и выпивая седьмую чашку чаю, по своему обыкновению был погружен в печальные размышления. Он думал о проливном дожде, который, за неделю тому назад, встретил у самой заставы похороны отставного бригадира. Многие мантии от того сузились, многие шляпы покоробились. Он предвидел неминуемые расходы, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти. Но Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее наследники, не смотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую даль, и не сторговались бы с ближайшим подрядчиком. Сии размышления были прерваны нечаянно тремя фран-масонскими ударами в дверь. “Кто там?” — спросил гробовщик. Дверь отворилась, и человек, в котором с первого взгляду можно было узнать немца ремесленника, вошел в комнату и с веселым видом приближился к гробовщику. “Извините, любезный сосед”, сказал он тем русским наречием, которое мы без смеха доныне слышать не можем, “извините, что я вам помешал… я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя мое Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек. Завтра праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски”. Приглашение было благосклонно принято. Гробовщик просил сапожника садиться и выкушать чашку чаю, и, благодаря открытому нраву Готлиба Шульца, вскоре они разговорились дружелюбно. “Каково торгует ваша милость?” спросил Адриян. — “Э хе хе”, отвечал Шульц, “и так и сяк. Пожаловаться не могу. Хоть конечно мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет”. — “Сущая правда”, заметил Адриян; “однако ж, если живому не на что купить сапог, то не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб”. Таким образом беседа продолжалась у них еще несколько времени; наконец сапожник встал и простился с гробовщиком, возобновляя свое приглашение. На другой день, ровно в двенадцать часов, гробовщик и его дочери вышли из калитки новокупленного дома, и отправились к соседу. Не стану описывать ни русского кафтана Адрияна Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж, не излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи. Тесная квартирка сапожника была наполнена гостями, большею частию немцами ремесленниками, с их женами и подмастерьями. Из русских чиновников был один буточник, чухонец Юрко, умевший приобрести, не смотря на свое смиренное звание, особенную благосклонность хозяина. Лет двадцать пять служил он в сем звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его желтую бутку. Но тотчас, по изгнании врага, на ее месте явилась новая, серинькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около нее с секирой и в броне сермяжной. Он был знаком большей части немцев, живущих около Никитских ворот: иным из них случалось даже ночевать у Юрки с воскресенья на понедельник. Адриян тотчас познакомился с ним, как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли за стол, то они сели вместе. Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя Лотхен, обедая с гостями, всё вместе угощали и помогали кухарке служить. Пиво лилось. Юрко ел за четверых; Адриян ему не уступал; дочери его чинились; разговор на немецком языке час от часу делался шумнее. Вдруг хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: “За здоровье моей доброй Луизы!” Полушампанское запенилось. Хозяин нежно поцаловал свежее лицо сорокалетней своей подруги, и гости шумно выпили здоровье доброй Луизы. “За здоровье любезных гостей моих!” провозгласил хозяин, откупоривая вторую бутылку — и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. Тут начали здоровья следовать одно за другим: пили здоровье каждого гостя особливо, пили здоровье Москвы и целой дюжины германских городков, пили здоровье всех цехов вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев. Адриян пил с усердием, и до того развеселился, что сам предложил какой-то шутливый тост. Вдруг один из гостей, толстый булочник, поднял рюмку и воскликнул: “За здоровье тех, на которых мы работаем, unserer R undleute!” Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все булочнику и так далее. Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к своему соседу: “Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов”. Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали изо стола. Гости разошлись поздно, и по большей части навеселе. Толстый булочник и переплетчик, коего лицо
Казалось в красненьком сафьянном переплете,
под-руки отвели Юрку в его бутку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен. Гробовщик пришел домой пьян и сердит. “Что ж это, в самом деле”, рассуждал он вслух, “чем ремесло мое нечестнее прочих? разве гробовщик брат палачу? чему смеются басурмане? разве гробовщик гаэр святочный? Хотелось было мне позвать их на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать же тому! А созову я тех, на которых работаю: мертвецов православных”. — “Что ты, батюшка?” сказала работница, которая в это время разувала его; “что ты это городишь? Перекрестись! Созывать мертвых на новоселие! Экая страсть!” — “Ей-богу, созову”, продолжал Адриян, “и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем бог послал”. С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел. На дворе еще было темно, как Адрияна разбудили. Купчиха Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адрияну верхом с этим известием. Гробовщик дал ему за то гривенник на водку, оделся на-скоро, взял извозчика и поехал на Разгуляй. У ворот покойницы уже стояла полиция, и расхаживали купцы, как вороны, почуя мертвое тело. Покойница лежала на столе, желтая как воск, но еще не обезображенная тлением. Около ее теснились родственники, соседи и домашние. Все окны были открыты; свечи горели; священники читали молитвы. Адриян подошел к племяннику Трюхиной, молодому купчику в модном сертуке, объявляя ему, что гроб, свечи, покров и другие похоронные принадлежности тотчас будут ему доставлены во всей исправности. Наследник благодарил его рассеянно, сказав, что о цене он не торгуется, а во всем полагается на его совесть. Гробовщик, по обыкновению своему, побожился, что лишнего не возьмет; значительным взглядом обменялся с приказчиком, и поехал хлопотать. Целый день разъезжал с Разгуляя к Никитским воротам к обратно; к вечеру всё сладил, и пошел домой пешком, отпустив своего извозчика. Ночь была лунная. Гробовщик благополучно дошел до Никитских ворот. У Вознесения окликал его знакомец наш Юрко и, узнав гробовщика, пожелал ему доброй ночи. Было поздно. Гробовщик подходил уже к своему дому, как вдруг показалось ему, что кто-то подошел к его воротам, отворил калитку, и в нее скрылся. “Что бы это значило?” подумал Адриян. “Кому опять до меня нужда? Уж не вор ли ко мне забрался? Не ходят ли любовники к моим дурам? Чего доброго!” И гробовщик думал уже кликнуть на помощь приятеля своего Юрку. В эту минуту кто-то еще приближился к калитке и собирался войти, но увидя бегущего хозяина, остановился и снял треугольную шляпу. Адрияну лицо его показалось знакомо, но второпях не успел он порядочно его разглядеть. “Вы пожаловали ко мне”, сказал запыхавшись Адриян: ” войдите же, сделайте милость”. — “Не церемонься, батюшка”, отвечал тот глухо: “ступай себе вперед; указывай гостям дорогу!” Адрияну и некогда бы
ло церемониться. Калитка была отперта, он пошел на лестницу, и тот за ним. Адрияну показалось, что по комнатам его ходят люди. “Что за дьявольщина!” подумал он, и спешил войти…. тут ноги его подкосились. Комната полна была мертвецами. Луна сквозь окна освещала их желтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы…. Адриян с ужасом узнал в них людей, погребенных его стараниями, и в госте, с ним вместе вошедшем, бригадира, похороненного во время проливного дождя. Все они, дамы и мужчины, окружили гробовщика с поклонами и приветствиями, кроме одного бедняка, недавно даром похороненного, который, совестясь и стыдясь своего рубища, не приближался, и стоял смиренно в углу. Прочие все одеты были благопристойно: покойницы в чепцах и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в праздничных кафтанах. “Видишь ли, Прохоров”, сказал бригадир от имени всей честной компании; “все мы поднялись на твое приглашение; остались дома только те, которым уже не в мочь, которые совсем развалились, да у кого остались одни кости без кожи, но и тут один не утерпел — так хотелось ему побывать у тебя….” В эту минуту маленькой скелет продрался сквозь толпу и приближился к Адрияну. Череп его ласково улыбался гробовщику. Клочки светлозеленого и красного сукна и ветхой холстины кой-где висели на нем, как на шесте, а кости ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах. “Ты не узнал меня, Прохоров”, сказал скелет. “Помнишь ли отставного сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина, того самого, которому, в 1799 году, ты продал первый свой гроб — и еще сосновый за дубовый?” С сим словом мертвец простер ему костяные объятия — но Адриян, собравшись с силами, закричал и оттолкнул его. Петр Петрович пошатнулся, упал и весь рассыпался. Между мертвецами поднялся ропот негодования; все вступились за честь своего товарища, пристали к Адрияну с бранью и угрозами, и бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвар
дии и лишился чувств. Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он глаза и увидел перед собою работницу, раздувающую самовар. С ужасом вспомнил Адриян все вчерашние происшедствия. Трюхина, бригадир и сержант Курилкин смутно представились его воображению. Он молча ожидал, чтоб работница начала с ним разговор, и объявила о последствиях ночных приключений. “Как ты заспался, батюшка, Адриян Прохорович”, сказала Аксинья, подавая ему халат. “К тебе заходил сосед портной, и здешний буточник забегал с объявлением, что сегодня частный именинник, да ты изволил почивать, и мы не хотели тебя разбудить”. — “А приходили ко мне от покойницы Трюхиной?” ” “Покойницы? Да разве она умерла?” -“Эка дура! Да не ты ли пособляла мне вчера улаживать ее похороны?” “Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел? Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца — воротился пьян, завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили”. — “Ой ли!”, сказал обрадованный гробовщик. “Вестимо так”, — отвечала работница. — “Ну, коли так, давай скорее чаю, да позови дочерей”.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ
Коллежский регистратор, Почтовой станции диктатор Князь Вяземский.
Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подъячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение, и может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошенного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!… и фельд-егерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования, сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течении двадцати лет сряду, изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покаместь скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в само
м ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности. Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями. В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных, и платил прогоны за две лошади. В следствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, на пример: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести. День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. “Эй Дуня!” закричал смотритель, “поставь самовар, да сходи за сливками”. При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати, и побежала в сени. Красота ее меня поразила. “Это твоя дочка?” спросил я смотрителя. — “Дочка-с” отвечал он с видом довольного самолюбия; “да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать”. Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему на встречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Всё это до ныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах. Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы. Лошади были давно готовы, а мне всё не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцаловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцалуев,
С тех пор, как этим занимаюсь,
но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания. Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием. Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и всё кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покаместь собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину -и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. “Узнал ли ты меня?” спросил я его; “мы с тобою старые знакомые”. — “Может статься”, отвечал он угрюмо; “здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало”. — “Здорова ли твоя Дуня?” продолжал я. Старик нахмурился. “А бог ее знает”, отвечал он. — “Так видно она замужем?” сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца. Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив; вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула. “Так вы знали мою Дуню?” начал он. “Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только, чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельд-егеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать”. Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. — Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинеле, окутанный шалью, вошел в комнату, “требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, не возможно было ехать… Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем. На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе, и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы, и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие, и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом. Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедни. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… “Чего же ты боишься?” сказал ей отец; “ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви”. Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул и лошади поскакали. Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел, и пошел сам к обедни. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь; священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкве не было. Бедный отец на силу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: “Дуня с той станции отправилась далее с гусаром”. Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров, и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он ни мало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца, и не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. “Авось” думал смотритель, ””приведу я домой заблудшую овечку мою”. С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться. Рано утром пришел он в его переднюю, и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке объявил, что барин почивает, и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. “Что, брат, тебе надобно?” спросил он его. Сердце старика закипело, слёзы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: “Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..” Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. “Ваше высокоблагородие!” продолжал старик, “что с возу упало, то пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее по напрасну”. — “Что сделано, того не воротишь”, сказал молодой человек в крайнем замешательстве; ””виноват перед тобою, и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось”. Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице. Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их на земь, притоптал каблуком, и пошел… Отошед несколько шагов, он остановился, подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: “пошел!..” Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего, дни через два, воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней, и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел. В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился, и поровнявшись с кучером: “Чья, брат, лошадь?” спросил он, “не Минского ли?” — “Точно так”, отвечал кучер, “а что тебе?” — “Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет”. — “Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее”. — “Нужды нет”, возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, “спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю”. И с этим словом пошел он по лестнице. Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд; в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. “Здесь стоит Авдотья Самсоновна?” спросил он. “Здесь” отвечала молодая служанка; “за чем тебе ее надобно?” Смотритель, не отвечая, вошел в залу. “Не льзя, не льзя!” закричала вслед ему служанка: “у Авдотьи Самсоновны гости”. Но смотритель, не слушая шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате прекрасно-убранной Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он по неволе ею любовался. “Кто там?” спросила она, не подымая головы. Он всё молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову… и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать, и вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню, и подошел к нему, дрожа от гнева. “Чего тебе надобно?” сказал он ему, стиснув зубы; “что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!” и сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу. Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию, и опять принялся за свою должность. “Вот уже третий год, заключил он, как живу я без Дуни, и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы…” Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне… Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: “Жив ли старый смотритель?” никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н. Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцаловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. “От чего ж он умер?” спросил я пивоварову жену. -“Спился, батюшка”, отвечала она. — “А где его похоронили?” — “За околицей, подле покойной хозяйки его”. — “Не льзя ли довести меня до его могилы?” — “Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище, да укажи ему смотрителеву могилу”. При сих словах, оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу. ” “Знал ты покойника?” спросил я его дорогой. ” “Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: “Дедушка, дедушка! орешков!” — а он нас орешками и наделяет. Всё бывало с нами возится”. ” “А проезжие вспоминают ли его?” “Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу”. “Какая барыня” спросил я с любопытством. “Прекрасная барыня” отвечал мальчишка; “ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: “Сидите смирно, а я схожу на кладбище”. А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: “Я сама дорогу знаю”. И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..” Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцем. Отроду не видал я такого печального кладбища. “Вот могила старого смотрителя”, сказал мне. мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом. “И барыня приходила сюда?” спросил я. “Приходила”, отвечал Ванька; “я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!” И я дал мальчишке пятачок, и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.
БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА
Во всех ты, Душенька, нарядах хороша. Богданович.
В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор он оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время, как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, устроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход, и ничего не читал, кроме Сенатских Ведомостей. Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обработывал он по английской методе:
Но на чужой манер хлеб русский не родится,
и не смотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунской Совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из людей, осуждавших его, Берестов отзывался строже всех. Ненависть к нововведениям была отличительная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа, и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю свои владения, в ответ на похвалы его хозяйственным распоряжениям: “Да-с!” говорил он с лукавой усмешкою; “у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты”. Сии и подобные шутки, по усердию соседей, доводимы были до сведения Григорья Ивановича с дополнением и объяснениями. Англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как и наши журналисты. Он бесился и прозвал своего зоила медведем провинциялом. Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покаместь барином, отпустив усы на всякий случай. Алексей был, в самом деле, молодец. Право было бы жаль, если бы его стройного стана никогда не стягивал военный мундир, и если бы он, вместо того, чтобы рисоваться на коне, провел свою молодость согнувшись над канцелярскими бумагами. Смотря, как он на охоте скакал всегда первый, не разбирая дороги, соседи говорили согласно, что из него никогда не выдет путного столоначальника. Барышни поглядывали на него, а иные и заглядывались; но Алексей мало ими занимался, а они причиной его нечувствительности полагали любовную связь. В самом деле, ходил по рукам список с адреса одного из его писем: Акулине Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева, а вас покорнейше прошу доставить письмо сие А. Н. Р. Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями; но шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств, из коих главное, особенность характера, самобытность (individualitй) , без чего, по мнению Жан-Поля, не существует и человеческого величия. В столицах женщины получают может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы. Сие да будет сказано не в суд, и не во осуждение, однако ж Nota nostra manet, как пишет один старинный комментатор. Легко вообразить, какое впечатление Алексей должен был произвести в кругу наших барышен. Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы. Всё это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем с ума. Но всех более занята была им дочь англомана моего, Лиза (или Бетси, как звал ее обыкновенно Григорий Иванович). Отцы друг ко другу не ездили, она Алексея еще не видала, между тем, как все молодые соседки только об нем и говорили. Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была единственное и следственно балованое дитя. Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурмила себе брови, два раза в год перечитывала Памелу, получала за то две тысячи рублей, и умирала со скуки в этой варварской России. За Лизою ходила Настя; она была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи; словом, Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии. “Позвольте мне сегодня пойти в гости”, сказала однажды Настя, одевая барышню. “Изволь; а куда?” “В Тугилово, к Берестовым. Поварова жена у них имянинница, и вчера приходила звать нас отобедать”. “Вот!” сказала Лиза “господа в ссоре, а слуги друг друга угащают”. “А нам какое дело до господ!” возразила Настя; “к тому же я ваша, а не папинькина. Вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым; а старики пускай себе дерутся, коли им это весело”. “Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи мне хорошенько, каков он собою и что он за человек”. Настя обещалась, а Лиза с нетерпением ожидала целый день ее возвращения. Вечером Настя явилась. “Ну, Лизавета Григорьевна”, сказала она, входя в комнату, “видела молодого Берестова: нагляделась довольно; целый день были вместе”. — “Как это? Расскажи, расскажи по порядку”. “Извольте-с, пошли мы, я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька…” — “Хорошо, знаю. Ну потом?” “Позвольте-с расскажу всё по порядку. Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские…” — “Ну! а Берестов?” “Погодите-с. Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее… а дочери и надулись, да мне наплевать на них…” — “Ах Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями!” “Да как же вы нетерпеливы! Ну вот вышли мы изо стола… а сидели мы часа три и обед был славный; пирожное блан-манже синее, красное и полосатое… Вот вышли мы изо стола, и пошли в сад играть в горелки, а молодой барин тут и явился”. — “Ну что ж? правда ли, что он так хорош собой?” “Удивительно хорош, красавец, можно сказать. Стройный, высокий, румянец во всю щеку…” — “Право? А я так думала, что у него лицо бледное. Что же? Каков он тебе показался? Печален, задумчив?” “Что вы? Да этакого бешеного я и сроду не видывала. Вздумал он с нами в горелки бегать”. — “С вами в горелки бегать! Невозможно!” “Очень возможно! Да что еще выдумал! Поймает, и ну цаловать!” — “Воля твоя, Настя, ты врешь”. “Воля ваша, не вру. Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился”. — “Да как же, говорят, он влюблен и ни на кого не смотрит?” “Не знаю-с, а на меня так уж слишком смотрел да и на Таню, приказчикову дочь, тоже; да и на Пашу колбинскую, да грех сказать, никого не обидел, такой баловник!” — “Это удивительно! А что в доме про него слышно?” “Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: современем остепенится”. — “Как бы мне хотелось его видеть!” сказала Лиза со вздохом. “Да что же тут мудреного? Тугилово от нас не далеко, всего три версты: подите гулять в ту сторону, или поезжайте верьхом; вы верно встретите его. Он же всякой день, рано по утру, ходит с ружьем на охоту”. — “Да нет, не хорошо. Он может подумать, что я за ним гоняюсь. К тому же отцы наши в ссоре, так и мне всё же не льзя будет с ним познакомиться… Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!” “И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает”. — “А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя милая Настя! Какая славная выдумка!” И Лиза легла спать с намерением непременно исполнить веселое свое предположение. На другой же день приступила она к исполнению своего плана, послала купить на базаре толстого полотна, синей китайки и медных пуговок, с помощью Насти скроила себе рубашку и сарафан, засадила за шитье всю девичью, и к вечеру всё было готово. Лиза примерила обнову, и призналась пред зеркалом, что никогда еще так мила самой себе не казалась. Она повторила свою роль, на ходу низко кланялась и несколько раз потом качала головою, на подобие глиняных котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти. Одно затрудняло ее: она попробовала было пройти по двору босая, но дерн колол ее нежные ноги, а песок и камушки показались ей нестерпимы. Настя и тут ей помогла: она сняла мерку с Лизиной ноги, сбегала в поле к Трофиму пастуху и заказала ему пару лаптей по той мерке. На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась. Весь дом еще спал. Настя за воротами ожидала пастуха. Заиграл рожок и деревенское стадо потянулось мимо барского двора. Трофим, проходя перед Настей, отдал ей маленькие пестрые лапти и получил от нее полтину в награждение. Лиза тихонько нарядилась крестьянкою, шопотом дала Насте свои наставления касательно мисс Жаксон, вышла на заднее крыльцо и через огород побежала в поле. Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя; ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли сердце Лизы младенческой веселостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она, казалось, не шла, а летела. Приближаясь к роще, стоящей на рубеже отцовского владения, Лиза пошла тише. Здесь она должна была ожидать Алексея. Сердце ее сильно билось, само не зная, почему; но боязнь, сопровождающая молодые наши проказы, составляет и главную их прелесть. Лиза вошла в сумрак рощи. Глухой, перекатный шум ее приветствовал девушку. Веселость ее притихла. Мало-по-малу предалась она сладкой мечтательности. Она думала… но можно ли с точностию определить, о чем думает семнадцатилетняя барышня, одна, в роще, в шестом часу весеннего утра? И так она шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная лягавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и закричала. В то же время раздался голос: tout beau, Sbogar, ici… и молодой охотник показался из-за кустарника. “Небось, милая”, сказал он Лизе, “собака моя не кусается”. Лиза успела уже оправиться от испугу, и умела тотчас воспользоваться обстоятельствами. “Да нет, барин”, сказала она, притворяясь полуиспуганной, полузастенчивой, “боюсь: она, вишь, такая злая; опять кинется”. Алексей (читатель уже узнал его) между тем пристально глядел на молодую крестьянку. “Я провожу тебя, если ты боишься”, сказал он ей; “ты мне позволишь идти подле себя?” — “А кто те мешает?” отвечала Лиза; “вольному воля, а дорога мирская”. — “Откуда ты?” — “Из Прилучина; я дочь Василья кузнеца, иду по грибы” (Лиза несла кузовок на веревочке). “А ты, барин? Тугиловский, что ли?” — “Так точно”, отвечал Алексей, “я камердинер молодого барина”. Алексею хотелось уровнять их отношения. Но Лиза поглядела на него и засмеялась. “А лжешь”, сказала она, “не на дуру напал. Вижу, что ты сам барин”. — “Почему же ты так думаешь?” — “Да по всему”. — “Однако ж?” — “Да как же барина с слуг ой не распознать? И одет-то не так, и баишь иначе, и собаку-то кличешь не по нашему”. Лиза час от часу более нравилась Алексею. Привыкнув не церемониться с хорошенькими поселянками, он было хотел обнять ее; но Лиза отпрыгнула от него и приняла вдруг на себя такой строгой и холодный вид, что хотя это и рассмешило Алексея, но удержало его от дальнейших покушений. “Если вы хотите, чтобы мы были вперед приятелями”, сказала она с важностию, “то не извольте забываться”. — “Кто тебя научил этой премудрости?” спросил Алексей, расхохотавшись: “Уж не Настинька ли, моя знакомая, не девушка ли барышни вашей? Вот какими путями распространяется просвещение!” Лиза почувствовала, что вышла было из своей роли, и тотчас поправилась. “А что думаешь?” сказала она; “разве я и на барском дворе никогда не бываю? небось: всего наслышалась и нагляделась. Однако”, продолжала она, “болтая с тобою, грибов не наберешь. Иди-ка ты, барин, в сторону, а я в другую. Прощения просим…” Лиза хотела удалиться, Алексей удержал ее за руку. “Как тебя зовут, душа моя”. -“Акулиной”, отвечала Лиза, стараясь освободить свои пальцы от руки Алексеевой; “да пусти ж, барин; мне и домой пора”. — “Ну, мой друг Акулина, непременно буду в гости к твоему батюшке, к Василью кузнецу”. — “Что ты?” возразила с живостию Лиза, “Ради Христа, не приходи. Коли дома узнают, что я с барином в роще болтала наедине, то мне беда будет; отец мой, Василий кузнец, прибьет меня до смерти”. — “Да я непременно хочу с тобою опять видеться”. — “Ну я когда-нибудь опять сюда приду за грибами”. — “Когда же?” — “Да хоть завтра”. — “Милая Акулина, расцаловал бы тебя, да не смею. Так завтра, в это время, не правда ли?” — “Да, да”. — “И ты не обманешь меня?” — “Не обману”. — “Побожись”. — “Ну вот те святая пятница, приду”. Молодые люди расстались. Лиза вышла из лесу, перебралась через поле, прокралась в сад и опрометью побежала в ферму, где Настя ожидала ее. Там она переоделась, рассеянно отвечая на вопросы нетерпеливой наперсницы, и явилась в гостиную. Стол был накрыт, завтрак готов, и мисс Жаксон, уже набеленая и затянутая в рюмочку, нарезывала тоненькие тартинки. Отец похвалил ее за раннюю прогулку. “Нет ничего здоровее,” сказал он, “как просыпаться на заре”. Тут он привел несколько примеров человеческого долголетия, почерпнутых из английских журналов, замечая, что все люди, жившие более ста лет, не употребляли водки и вставали на заре зимой и летом. Лиза его не слушала. Она в мыслях повторяла все обстоятельства утреннего свидания, весь разговор Акулины с молодым охотником, и совесть начинала ее мучить. Напрасно возражала она самой себе, что беседа их не выходила из границ благопристойности, что эта шалость не могла иметь никакого последствия, совесть ее роптала громче ее разума. Обещание, данное ею на завтрашний день, всего более беспокоило ее: она совсем было решилась не сдержать своей торжественной клятвы. Но Алексей, прождав ее напрасно, мог идти отыскивать в селе дочь Василья кузнеца, настоящую Акулину, толстую, рябую девку, и таким образом догадаться об ее легкомысленной проказе. Мысль эта ужаснула Лизу, и она решилась на другое утро опять явиться в рощу Акулиной. С своей стороны Алексей был в восхищении, целый день думал он о новой своей знакомке; ночью образ смуглой красавицы и во сне преследовал его воображение. Заря едва занималась, как он уже был одет. Не дав себе времени зарядить ружье, вышел он в поле с верным своим Сбогаром и побежал к месту обещанного свидания. Около получаса прошло в несносном для него ожидании; наконец он увидел меж кустарника мелькнувший синий сарафан, и бросился на встречу милой Акулины. Она улыбнулась восторгу его благодарности; но Алексей тотчас же заметил на ее лице следы уныния и беспокойства. Он хотел узнать тому причину. Лиза призналась, что поступок ее казался ей легкомысленным, что она в нем раскаивалась, что на сей раз не хотела она не сдержать данного слова, но что это свидание будет уже последним, и что она просит его прекратить знакомство, которое ни к чему доброму не может их довести. Всё это, разумеется, было сказано на крестьянском наречии; но мысли и чувства, необыкновенные в простой девушке, поразили Алексея. Он употребил всё свое красноречие, дабы отвратить Акулину от ее намерения; уверял ее в невинности своих желаний, обещал никогда не подать ей повода к раскаянию, повиноваться ей во всем, заклинал ее не лишать его одной отрады: видаться с нею наедине, хотя бы через день, хотя бы дважды в неделю. Он говорил языком истинной страсти, и в эту минуту был точно влюблен. Лиза слушала его молча. “Дай мне слово,” сказала она наконец, “что ты никогда не будешь искать меня в деревне или расспрашивать обо мне. Дай мне слово не искать других со мной свиданий, кроме тех, которые я сама назначу”. Алексей поклялся было ей святою пятницею, но она с улыбкой остановила его. “Мне не нужно клятвы,” сказала Лиза, “довольно одного твоего обещания”. После того они дружески разговаривали, гуляя вместе по лесу, до тех пор пока Лиза сказала ему: пора. Они расстались, и Алексей, оставшись наедине, не мог понять, каким образом простая деревенская девочка в два свидания успела взять над ним истинную власть. Его сношения с Акулиной имели для него преле
сть новизны, и хотя предписания странной крестьянки казались ему тягостными, но мысль не сдержать своего слова не пришла даже ему в голову. Дело в том, что Алексей, не смотря на роковое кольцо, на таинственную переписку и на мрачную разочарованность, был добрый и пылкой малый и имел сердце чистое, способное чувствовать наслаждения невинности. Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры; но знаю, что большая часть моих читателей не разделила бы со мною моего удовольствия. Эти подробности вообще должны казаться приторными, итак я пропущу их, сказав вкратце, что не прошло еще и двух месяцев, а мой Алексей был уже влюблен без памяти, и Лиза была не равнодушнее, хотя и молчаливее его. Оба они были счастливы настоящим и мало думали о будущем. Мысль о неразрывных узах довольно часто мелькала в их уме, но никогда они о том друг с другом не говорили. Причина ясная; Алексей, как ни привязан был к милой своей Акулине, всё помнил расстояние, существующее между им и бедной крестьянкою; а Лиза ведала, какая ненависть существовала между их отцами, и не смел надеяться на взаимное примирение. К тому же самолюбие ее было втайне подстрекаемо темной, романическою надеждою увидеть наконец тугиловского помещика у ног дочери прилучинского кузнеца. Вдруг важное происшедствие чуть было не переменило их взаимных отношений. В одно ясное, холодное утро (из тех, какими богата наша русская осень) Иван Петрович Берестов выехал прогуляться верхом, на всякой случай взяв с собою пары три борзых, стремянного и несколько дворовых мальчишек с трещотками. В то же самое время Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, велел оседлать куцую свою кобылку и рысью поехал около своих англизированных владений. Подъезжая к лесу, увидел он соседа своего, гордо сидящего верьхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и поджидающего зайца, которого мальчишки криком и трещотками выгоняли из кустарника. Если б Григорий Иванович мог предвидеть эту встречу, то конечно б он поворотил в сторону; но он наехал на Берестова вовсе неожиданно, и вдруг очутился от него в расстоянии пистолетного выстрела. Делать было нечего: Муромский, как образованный европеец, подъехал к своему противнику и учтиво его приветствовал. Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется господам по приказанию своего вожатого. В сие время заяц выскочил из лесу и побежал полем. Берестов и стремянный закричали во всё горло, пустили собак и следом поскакали во весь опор. Лошадь Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Муромский, провозгласивший себя отличным наездником, дал ей волю и внутренне доволен был случаем, избавляющим его от неприятного собеседника. Но лошадь, доскакав до оврага, прежде ею не замеченного, вдруг кинулась в сторону, и Муромский не усидел. Упав довольно тяжело на мерзлую землю, лежал он, проклиная свою куцую кобылу, которая, как будто опомнясь, тотчас остановилась, как только почувствовала себя без седока. Иван Петрович подскакал к нему, осведомляясь, не ушибся ли он. Между тем стремянный привел виновную лошадь, держа ее под устцы. Он помог Муромскому взобраться на седло, а Берестов пригласил его к себе. Муромский не мог отказаться, ибо чувствовал себя обязанным, и таким образом Берестов возвратился домой со славою, затравив зайца и ведя своего противника раненым и почти военнопленным. Соседи, завтракая, разговорились довольно дружелюбно. Муромский попросил у Берестова дрожек, ибо признался, что от ушибу не был он в состоянии доехать до дома верьхом. Берестов проводил его до самого крыльца, а Муромский уехал не прежде, как взяв с него честное слово на другой же день (и с Алексеем Ивановичем) приехать отобедать по-приятельски в Прилучино. Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцой кобылки. Лиза выбежала на встречу Григорью Ивановичу. “Что это значит, папа?” сказала она с удивлением; “отчего вы хромаете? Где ваша лошадь? Чьи это дрожки?” — “Вот уж не угадаешь, my dear”, отвечал ей Григорий Иванович, и рассказал всё, что случилось. Лиза не верила своим ушам. Григорий Иванович, не дав ей опомниться, объявил, что завтра будут у него обедать оба Берестовы. “Что вы говорите!” сказала она, побледнев. “Берестовы, отец и сын! Завтра у нас обедать! Нет, папа, как вам угодно: я ни за что не покажусь”. — “Что ты с ума сошла?” возразил отец; “давно ли ты стала так застенчива, или ты к ним питаешь наследственную ненависть, как романическая героиня? Полно, не дурачься…” — “Нет, папа, ни за что на свете, ни за какие сокровища не явлюсь я перед Берестовыми”. Григорий Иванович пожал плечами и более с нею не спорил, ибо знал, что противоречием с нее ничего не возьмешь, и пошел отдыхать от своей достопримечательной прогулки. Лизавета Григорьевна ушла в свою комнату и призвала Настю. Обе долго рассуждали о завтрашнем посещении. Что подумает Алексей, если узнает в благовоспитанной барышне свою Акулину? Какое мнение будет он иметь о ее поведении и правилах, о ее благоразумии? С другой стороны Лизе очень хотелось видеть, какое впечатление произвело бы на него свидание столь неожиданное… Вдруг мелькнула ей мысль. Она тотчас передала ее Насте; обе обрадовались ей как находке, и положили исполнить ее непременно. На другой день за завтраком Григорий Иванович спросил у дочки, всё ли намерена она спрятаться от Берестовых. “Папа”, отвечала Лиза, “я приму их, если это вам угодно, только с уговором: как бы я перед ними ни явилась, что б я ни сделала, вы бранить меня не будете и не дадите никакого знака удивления или неудовольствия”. — “Опять какие-нибудь проказы!” сказал смеясь Григорий Иванович. “Ну, хорошо, хорошо; согласен, делай, что хочешь, черноглазая моя шалунья”. С этим словом он поцаловал ее в лоб и Лиза побежала приготовляться. В два часа ровно коляска домашней работы, запряженная шестью лошадьми, въехала на двор и покатилась около густозеленого дернового круга. Старый Берестов взошел на крыльцо с помощью двух ливрейных лакеев Муромского. Вслед за ним сын его приехал верьхом и вместе с ним вошел в столовую, где стол был уже накрыт. Муромский принял своих соседей как нельзя ласковее, предложил им осмотреть перед обедом сад и зверинец, и повел по дорожкам, тщательно выметенным и усыпанным песком. Старый Берестов внутренно жалел о потерянном труде и времени на столь бесполезные прихоти, но молчал из вежливости. Сын его не разделял ни неудовольствия расчетливого помещика, ни восхищения самолюбивого англомана; он с нетерпением ожидал появления хозяйской дочери, о которой много наслышался, и хотя сердце его, как нам известно, было уже занято, но молодая красавица всегда имела право на его воображение. Возвратясь в гостиную, они уселись втроем: старики вспомнили прежнее время и анекдоты своей службы, а Алексей размышлял о том, какую роль играть ему в присутствии Лизы. Он решил, что холодная рассеянность во всяком случае всего приличнее и в следствие сего приготовился. Дверь отворилась, он повернул голову с таким равнодушием, с такою гордою небрежностию, что сердце самой закоренелой кокетки непременно должно было бы содрогнуться. К несчастию, вместо Лизы, вошла старая мисс Жаксон, набеленая, затянутая, с потупленными глазами и с маленьким книксом, и прекрасное военное движение Алексеево пропало втуне. Не успел он снова собраться с силами, как дверь опять отворилась, и на сей раз вошла Лиза. Все встали; отец начал было представление гостей, но вдруг остановился и поспешно закусил себе губы… Лиза, его смуглая Лиза, набелена была по уши, насурмлена пуще самой мисс Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее собственных ее волос, взбиты были, как парик Людовика XIV; рукава а l’imbйcile торчали как фижмы у Madame de Pompadour; талия была перетянута, как буква икс, и все бриллиянты ее матери, еще не заложенные в ломбарде, сияли на ее пальцах, шее и ушах. Алексей не мог узнать свою Акулину в этой смешной и блестящей барышне. Отец его подошел к ее ручке, и он с досадою ему последовал; когда прикоснулся он к ее беленьким пальчикам, ему показалось, что они дрожали. Между тем он успел заметить ножку, с намерением выставленную и обутую со всевозможным кокетством. Это помирило его несколько с остальным ее нарядом. Что касается до белил и до сурьмы, то в простоте своего сердца, признаться, он их с первого взгляда не заметил, да и после не подозревал. Григорий Иванович вспомнил свое обещание и старался не показать и виду удивления; но шалость его дочери казалась ему так забавна, что он едва мог удержаться. Не до смеху было чопорной англичанке. Она догадывалась, что сурьма и белилы были похищены из ее комода, и багровый румянец досады пробивался сквозь искусственную белизну ее лица. Она бросала пламенные взгляды на молодую проказницу, которая, отлагая до другого времени всякие объяснения, притворялась, будто их не замечает. Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, на распев, и только по-французски. Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее цели, но находя всё это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал. Наконец встали изо стола; гости уехали, и Григорий Иванович дал волю смеху и вопросам: “Что тебе вздумалось дурачить их?” спросил он Лизу. “А знаешь ли что? Белилы право тебе пристали; не вхожу в тайны дамского туалета, но на твоем месте я бы стал белиться; разумеется не слишком, а слегка”. Лиза была в восхищении от успеха своей выдумки. Она обняла отца, обещалась ему подумать о его совете, и побежала умилостивлять раздраженную мисс Жаксон, которая насилу согласилась отпереть ей свою дверь и выслушать ее оправдания. Лизе было совестно показаться перед незнакомцами такой чернавкою; она не смела просить… она была уверена, что добрая, милая мисс Жаксон простит ей… и проч., и проч. Мисс Жаксон, удостоверясь, что Лиза не думала поднять ее насмех, успокоилась, поцаловала Лизу и в залог примирения подарила ей баночку английских белил, которую Лиза и приняла с изъявлением искренней благодарности. Читатель догадается, что на другой день утром Лиза не замедлила явиться в роще свиданий. “Ты был, барин, вечор у наших господ?” сказала она тотчас Алексею; “какова показалась тебе барышня?” Алексей отвечал, что он ее не заметил. “Жаль”, возразила Лиза. — “А почему же?” спросил Алексей. — “А потому, что я хотела бы спросить у тебя, правда ли, говорят…” — “Что же говорят?” — “Правда ли, говорят, будто бы я на барышню похожа?” — “Какой вздор! она перед тобой урод уродом”. — “Ах, барин, грех тебе это говорить; барышня наша такая беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею ровняться!” Алексей божился ей, что она лучше всевозможных беленьких барышен, и чтоб успокоить ее совсем, начал описывать ее госпожу такими смешными чертами, что Лиза хохотала от души. “Однако ж”, сказала она со вздохом, “хоть барышня, может, и смешна, всё же я перед нею дура безграмотная”. — “И!” сказал Алексей, “есть о чем сокрушаться! Да коли хочешь, я тотчас выучу тебя грамоте”. — “А взаправду”, сказала Лиза, “не попытаться ли и в самом деле?” — “Изволь, милая; начнем хоть сейчас”. Они сели. Алексей вынул из кармана карандаш и записную книжку, и Акулина выучилась азбуке удивительно скоро. Алексей не мог надивиться ее понятливости. На следующее утро она захотела попробовать и писать; сначала карандаш не слушался ее, но через несколько минут она и вырисовывать буквы стала довольно порядочно. “Что за чудо!” говорил Алексей. “Да у нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе”. В самом деле, на третьем уроке Акулина разбирала уже по складам “Наталью боярскую дочь”, прерывая чтение замечаниями, от которых Алексей истинно был в изумлении, и круглый лист измарала афоризмами, выбранными из той же повести. Прошла неделя, и между ними завелась переписка. Почтовая контора учреждена была в дупле старого дуба. Настя втайне исправляла должность почталиона. Туда приносил Алексей крупным почерком написанные письма, и там же находил на синей простой бумаге каракульки своей любезной. Акулина видимо привыкала к лучшему складу речей, и ум ее приметно развивался и образовывался. Между тем, недавнее знакомство между Иваном Петровичем Берестовым и Григорьем Ивановичем Муромским более и более укреплялось и вскоре превратилось в дружбу, вот по каким обстоятельствам: Муромский нередко думал о том, что по смерти Ивана Петровича всё его имение перейдет в руки Алексею Ивановичу; что в таком случае Алексей Иванович будет один из самых богатых помещиков той губернии, и что нет ему никакой причины не жениться на Лизе. Старый же Берестов, с своей стороны, хотя и признавал в своем соседе некоторое сумасбродство (или, по его выражению, английскую дурь), однако ж не отрицал в нем и многих отличных достоинств, например: редкой оборотливости; Григорий Иванович был близкой родственник графу Пронскому, человеку знатному и сильному; граф мог быть очень полезен Алексею, а Муромский (так думал Иван Петрович) вероятно обрадуется случаю выдать свою дочь выгодным образом. Старики до тех пор обдумывали всё это каждый про себя, что наконец друг с другом и переговорились, обнялись, обещались дело порядком обработать, и принялись о нем хлопотать каждый со своей стороны. Муромскому предстояло затруднение: уговорить свою Бетси познакомиться короче с Алексеем, которого не видала она с самого достопамятного обеда. Казалось они друг другу не очень нравились; по крайней мере Алексей уже не возвращался в Прилучино, а Лиза уходила в свою комнату всякой раз, как Иван Петрович удостоивал их своим посещением. Но, думал Григорий Иванович, если Алексей будет у меня всякой день, то Бетси должна же будет в него влюбиться. Это в порядке вещей. Время всё сладит. Иван Петрович менее беспокоился об успехе своих намерений. В тот же вечер призвал он сына в свой кабинет, закурил трубку, и немного помолчав, сказал: “Что же ты, Алеша, давно про военную службу не поговариваешь? Иль гусарский мундир уже тебя не прельщает!” — “Нет, батюшка”, отвечал почтительно Алексей, “я вижу, что вам не угодно, чтоб я шел в гусары; мой долг вам повиноваться”. — “Хорошо” отвечал Иван Петрович, “вижу, что ты послушный сын; это мне утешительно; не хочу ж и я тебя неволить; не понуждаю тебя вступить… тотчас… в статскую службу; а покаместь намерен я тебя женить”. “На ком это, батюшка?” спросил изумленный Алексей. — “На Лизавете Григорьевне Муромской”, отвечал Иван Петрович; “невеста хоть куда; не правда ли?” “Батюшка, я о женитьбе еще не думаю”. — “Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал”. “Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится”. — “После понравится. Стерпится, слюбится”. “Я не чувствую себя способным сделать ее счастие”. — “Не твое горе — ее счастие. Что? так-то ты почитаешь волю родительскую? Добро!” “Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь”. — “Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят! продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покаместь не смей на глаза мне показаться”. Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить. Он ушел в свою комнату и стал размышлять о пределах власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном обещании отца сделать его нищим, и наконец об Акулине. В первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нем благоразумия. С некоторого времени свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же предлагал ей свою руку. Тотчас отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма довольный собою. На другой день Алексей, твердый в своем намерении, рано утром поехал к Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться. Он надеялся подстрекнуть его великодушие и склонить его на свою сторону. “Дома ли Григорий Иванович?” спросил он, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского замка. “Никак нет”, отвечал слуга; “Григорий Иванович с утра изволил выехать”. — “Как досадно!” подумал Алексей. “Дома ли, по крайней мере, Лизавета Григорьевна?” — “Дома-с”. И Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакею, и пошел без доклада. “Всё будет решено”, думал он, подходя к гостиной; “объяснюсь с нею самою”. — Он вошел… и остолбенел! Лиза… нет Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошел. Алексей не мог удержаться от радостного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала и хотела убежать. Он бросился ее удерживать. “Акулина, Акулина!..” Лиза старалась от него освободиться… ” Mais laissez-moi donc, monsieur; mais кtes-vous fou?” повторяла она, отворачиваясь. “Акулина! друг мой, Акулина!” повторял он, цалуя ее руки. Мисс Жаксон, свидетельница этой сцены, не знала, что подумать. В эту минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошел. “Ага!” сказал Муромский, “да у вас, кажется, дело совсем уже слажено…” Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.
КОНЕЦ ПОВЕСТЯМ И. П. БЕЛКИНА
РОСЛАВЛЕВ
Читая “Рославлева”, с изумлением увидела я, что завязка его основана на истинном происшедствии, слишком для меня известном. Некогда я была другом несчастной женщины, выбранной г. Загоскиным в героини его повести. Он вновь обратил внимание публики на происшедствие забытое, разбудил чувства негодования, усыпленные временем, и возмутил спокойствие могилы. Я буду защитницею тени, — и читатель извинит слабость пера моего, уважив сердечные мои побуждения. Буду принуждена много говорить о самой себе, потому что судьба моя долго была связана с участью бедной моей подруги. Меня вывезли в свет зимою 1811 года. Не стану описывать первых моих впечатлений. Легко можно себе вообразить, что должна была чувствовать шестнадцатилетняя девушка, променяв антресоли и учителей на беспрерывные балы. Я предавалась вихрю веселия со всею живостию моих лет, и еще не размышляла… Жаль: тогдашнее время стоило наблюдения. Между девицами, выехавшими вместе со мною, отличалась княжна** (г. Загоскин назвал ее Полиною, оставлю ей это имя). Мы скоро подружились вот по какому случаю. Брат мой, двадцати-двух-летний малый, принадлежал сословию тогдашних франтов; он считался в Иностранной Коллегии, и жил в Москве, танцуя и повесничая. Он влюбился в Полину и упросил меня сблизить наши домы. Брат был идолом всего нашего семейства, а из меня делал, что хотел. Сблизясь с Полиною из угождения к нему, вскоре я искренно к ней привязалась. В ней было много странного и еще более привлекательного. Я еще не понимала ее, а уже любила. Нечувствительно я стала смотреть ее глазами и думать ее мыслями. Отец Полины был заслуженый человек, т. е. ездил цугом и носил ключ и звезду, впрочем был ветрен и прост. Мать ее была напротив женщина степенная и отличалась важностию и здравым смыслом. Полина являлась везде; она окружена была поклонниками; с нею любезничали, — но она скучала, и скука придавала ей вид гордости и холодности. Это чрезвычайно шло к ее греческому лицу и к черным бровям. Я торжествовала, когда мои сатирические замечания наводили улыбку на это правильное и скучающее лицо. Полина чрезвычайно много читала, и без всякого разбора. Ключ от библиотеки отца ее был у ней. Библиотека большею частию состояла из сочинений писателей XVIII века. Французская словесность, от Монтескьё до романов Кребильйона, была ей знакома. Руссо знала она наизусть. В библиотеке не было ни одной русской книги, кроме сочинений Сумарокова, которых Полина никогда не раскрывала. Она сказывала мне, что с трудом разбирала русскую печать, и вероятно ничего по-русски не читала, не исключая и стишков, поднесенных ей московскими стихотворцами. — Здесь позволю себе маленькое отступление. Вот уже, слава богу, лет тридцать как бранят нас бедных за то, что мы по-русски не читаем, и не умеем (будто бы) изъясняться на отечественном языке. (NB: Автору “Юрия Милославского” грех повторять пошлые обвинения. Мы все прочли его и, кажется, одной из нас обязан он и переводом своего романа на французской язык.) Дело в том, что мы и рады бы читать по-русски; но словесность наша, кажется, не старее Ломоносова и чрезвычайно еще ограничена. Она, конечно, представляет нам несколько отличных поэтов, но нельзя же ото всех читателей требовать исключительной охоты к стихам. В прозе имеем мы только “Историю Карамзина”; первые два или три романа появились два или три года назад: между тем как во Франции, Англии и Германии книги одна другой замечательнее следуют одна за другой. Мы не видим даже и переводов; а если и видим, то воля ваша, я всё таки предпочитаю оригиналы. Журналы наши занимательны для наших литераторов. Мы принуждены всё, известия и понятия, черпать из книг иностранных; таким образом и мыслим мы на языке иностранном (по крайней мере, все те, которые мыслят и следуют за мыслями человеческого рода). В этом признавались мне самые известные наши литераторы. Вечные жалобы наших писателей на пренебрежение, в коем оставляем мы русские книги, похожи на жалобы русских торговок, негодующих на то, что мы шляпки наши покупаем у Сихлера и не довольствуемся произведениями костромских модисток. Обращаюсь к моему предмету. Воспоминания светской жизни обыкновенно слабы и ничтожны даже в эпоху историческую. Однако ж появление в Москве одной путешественницы оставило во мне глубокое впечатление. Эта путешественница — M-de de Staёl . Она приехала летом, когда большая часть Московских жителей разъехалась по деревням. Русское гостеприимство засуетилось; не знали, как угостить славную иностранку. Разумеется, давали ей обеды. Мужчины и дамы съезжались поглазеть на нее, и были по большей части не довольны ею. Они видели в ней пятидесятилетнюю толстую бабу, одетую не по летам. Тон ее не понравился, речи показались слишком длинны, а рукава слишком коротки. Отец Полины, знавший M-de de Staёl еще в Париже, дал ей обед, на который скликал всех наших Московских умников. Тут увидела я сочинительницу Корины. Она сидела на первом месте, облокотясь на стол, свертывая и развертывая прекрасными пальцами трубочку из бумаги. Она казалась не в духе, несколько раз принималась говорить и не могла разговориться. Наши умники ели и пили в свою меру и, казалось, были гораздо более довольны ухою князя, нежели беседою M-de de Staёl. Дамы чинились. Те и другие только изредко прерывали молчание, убежденные в ничтожестве своих мыслей и оробевшие при Европейской знаменитости. Во всё время обеда Полина сидела как на иголках. Внимание гостей разделено было между осетром и M-de de Staёl. Ждали от нее поминутно bon-mot; наконец вырвалось у ней двусмыслие, и даже довольно смелое. Все подхватили его, захохотали, поднялся шопот удивления; князь был вне себя от радости. Я взглянула на Полину. Лицо ее пылало, и слезы показались на ее глазах. Гости встали изо стола, совершенно примеренные с M-de de Staёl: она сказала каламбур, который они поскакали развозить по городу. “Что с тобою сделалось, ma chere?” — спросила я Полину, — “неужели шутка, немножко вольная, могла до такой степени тебя смутить?” — Ах, милая, — отвечала Полина, — я в отчаянии! Как ничтожно должно было показаться наше большое общество этой необыкновенной женщине! Она привыкла быть окружена людьми, которые ее понимают, для которых блестящее замечание, сильное движение сердца, вдохновенное слово никогда не потеряны; она привыкла к увлекательному разговору высшей образованности. А здесь… Боже мой! Ни одной мысли, ни одного замечательного слова в течении трех часов! Тупые лица, тупая важность — и только! Как ей было скучно! Как она казалась утомленной! Она увидела, чего им было надобно, что могли понять эти обезьяны просвещения и кинула им каламбур. А они так и бросились! Я сгорела со стыда и готова была заплакать….. Но пускай, — с жаром продолжала Полина, — пускай она вывезет об нашей светской черни мнение, которого они достойны. По крайней мере, она видела наш добрый простой народ, и понимает его. Ты слышала, что сказала она этому старому, несносному шуту, который из угождения к иностранке вздумал было смеяться над русскими бородами: “Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову”. Как она мила! Как я люблю ee! Как ненавижу ее гонителя! Не я одна заметила смущение Полины. Другие проницательные глаза остановились на ней в ту же самую минуту: черные глаза самой M-de de Staёl. Не знаю, что подумала она, но только она подошла после обеда к моей подруге, и с нею разговорилась. Чрез несколько дней M-de de Staёl написала ей следующую записку:
Ma chиre enfant, je suis toute malade. Il serait bien aimable а vous de venir me ranimer. Tвchez de l’obtenir de M-de votre mиre et veuillez lui prиsenter les respects de votre amie
Эта записка хранится у меня. Никогда Полина не объясняла мне своих сношений с M-de de Staёl, не смотря на всё мое любопытство. Она была без памяти от славной женщины, столь же добродушной как и гениальной. До чего доводит охота к злословию! Недавно рассказывала я всё это в одном очень порядочном обществе. “Может быть, -заметили мне, — M-de de Staёl была не что иное как шпион Наполеонов, а княжна ** доставляла ей нужные сведения”. — Помилуйте, — сказала я, — M-de de Staёl, десять лет гонимая Наполеоном, благородная, добрая M-de de Staёl, насилу убежавшая под покровительство русского императора, M-de de Staёl, друг Шатобриана и Байрона, M-de de Staёl будет шпионом у Наполеона!…” “Очень, очень может статься,” — возразила востроносая графиня Б. -“Наполеон был такая бестия, а M-de de Staёl претонкая штука!” — Все говорили о близкой войне и сколько помню, довольно легкомысленно. Подражание французскому тону времен Людовика XV было в моде. Любовь к отечеству казалась педанством. Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами. К несчастию, заступники отечества были немного простоваты; они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществах, введения иностранных слов, грозными выходками противу Кузнецкого моста и том.<у> подоб.<ным>. Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием и, шутя, предсказывали России участь Рейнской конфедерации. Словом общество было довольно гадко. Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Растопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французской табак и стал нюхать русской; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаились говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине, и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни. Полина не могла скрывать свое презрение, как прежде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах, она нарочно говорила по-французски; за столом в присутствии слуг нарочно оспоривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности Наполеоновых войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу отечества. Полина презрительно улыбалась. Дай бог, говорила она, чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю. Она удивляла меня. Я всегда знала Полину скромной и молчаливой и не понимала, откуда взялась у ней такая смелость. Помилуй, сказала я однажды, охота тебе вмешиваться не в наше дело. Пусть мужчины себе дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бонапарта. -Глаза ее засверкали. Стыдись, сказала она, разве женщины не имеют отечества? разве нет у них отцов, братьев, мужьев? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, что б нас на бале вертели в экосезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет, я знаю, какое влияние женщина может иметь на ‘мнение общественное, или даже на сердце хоть одного человека. Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас. Посмотри на M-de de Staёl: Наполеон боролся с нею, как с неприятельскою силой…. И дядюшка смеет еще насмехаться над ее робостию при приближении французской армии! “Будьте покойны, сударыня: Наполеон воюет против России, не противу вас…” Да! если б дядюшка попался в руки французам, то его бы пустили гулять по Пале-Роялю; но M-de de Staёl в таком случае умерла бы в государственной темнице. А Шарлот Корде? а наша Марфа Посадница? а княгиня Д**<ашкова>? чем я ниже их? Уж верно не смелостию души и решительностию”. — Я слушала Полину с изумлением. Никогда не подозревала я в ней такого жара, такого честолюбия. Увы! К чему привели ее необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума? Правду сказал мой любимый писатель: Il n’ est de bonheur que dans les voies communes. Приезд государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел наконец и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заметили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении. Полина бредила им. Вы чем пожертвуете, спросила она раз у моего брата. Я не владею еще моим имением, отвечал мой повеса. У меня всего на все 30.000 долгу: приношу их в жертву на алтарь отечества. Полина рассердилась. Для некоторых людей, сказала она и честь и отечество, всё безделица. Братья их умирают на поле сражения, а они дурачатся в гостиных. Не знаю, найдется ли женщина, довольно низкая, чтоб позволить таким фиглярам притворяться перед нею в любви. Брат мой вспыхнул. Вы слишком взыскательны, княжна, возразил он. Вы требуете, чтобы все видели в вас M-de de Staёl и говорили бы вам тирады из Корины. Знайте, что кто шутит с женщиною, тот может не шутить перед лицом отечества и его неприятелей. С этим словом он отвернулся. Я думала, что они на всегда поссорились, но ошиблась: Полине понравилась дерзость моего брата, она простила ему неуместную шутку, за благородный порыв негодования и, узнав через неделю, что он вступил в Мамоновской полк, сама просила, чтоб я их помирила. Брат был в восторге. Он тут же предложил ей свою руку. Она согласилась, но отсрочила свадьбу до конца войны. На другой день брат мой отправился в армию. Наполеон шел на Москву; наши отступали; Москва тревожилась. Жители ее выбирались один за другим. Князь и княгиня уговорили матушку вместе ехать в их ***скую деревню. Мы приехали в **, огромное село в 20 верстах от губернского города. Около нас было множество соседей, большею частию приезжих из Москвы. Всякой день все бывали вместе; наша деревенская жизнь походила на городскую. Письма из армии приходили почти каждый день, старушки искали на карте местечка бивака и сердились, не находя его. — Полина занималась одною политикою, ничего не читала, кроме газет, Растопчинских афишек, и не открывала ни одной книги. Окруженная людьми, коих понятия были ограничены, слыша постоянно суждения нелепые и новости неосновательные, она впала в глубокое уныние; томность овладела ее душою. Она отчаивалась в спасении отечества, казалось ей, что Россия быстро приближается к своему падению, всякая реляция усугубляла ее безнадежность, полиц.<ейские> объявления гр.<афа> Ростопчина выводили ее из терпения. — Шутливый слог их казался ей верхом неприличия, а меры им принимаемые варварством нестерпимым. Она не постигала мысли тогдашнего времени, столь великой в своем ужасе, мысли, которой смелое исполнение спасло Россию и освободило Европу. Целые часы проводила она, облокотясь на карту России, рассчитывая версты, следуя за быстрыми движениями войск. Странные мысли приходили ей в голову. Однажды она мне объявила о своем намерении уйти из деревни, явиться в фр.<анцузский> лагерь, [добраться до Наполеона] и там убить его из своих рук. Мне не трудно было убедить ее в безумстве такого предприятия — но мысль о Шарлоте Корде долго ее не оставляла. Отец ее, как уже вам известно, был человек довольно легкомысленный; он только и думал, чтоб жить в деревне как можно более по московскому. Давал обеды, завел thивtre de Sociйtй, где разыгрывал французские proverbes, и всячески старался разнообразить наши удовольствия. В город прибыло несколько пленных офицеров. Кн.<язь> обрадовался новым лицам и выпросил у губернатора позволение поместить их у себя… Их было четверо -трое довольно незначущие люди, фанатически преданные Наполеону, нестерпимые крикуны, правда, выкупающие свою хвастливость почтенными своими ранами. Но <четвертый> был человек чрезвычайно примечательный. Ему было тогда 26 лет. Он принадлежал хорошему дому. Лицо его было приятно. Тон очень хороший. Мы тотчас отличили его. Ласки принимал он с благородной скромностию. Он говорил мало, до речи его были основательны. Полине он понравился тем, что первый мог ясно ей истолковать военные действия и движения войск. Он успокоил ее, удостоверив, что отступление русских войск было не бессмысленный побег, и столько же беспокоило [французов], как ожесточало русских. Но вы, спросила его Полина, разве вы не убеждены в непобедимости вашего императора — Синекур (назову же и его именем, данным ему г-м Загос<киным>). Синекур, несколько помолчав, отвечал, что в его положении откровенность была бы затруднительна. Полина настоятельно требовала ответа. Синекур признался, что устремление фр.<анцузских> войск в сердце России могло сделаться для них опасно, что поход 1812 года, кажется, кончен, но не представляет ничего решительного. Кончен! возразила Полина, а Наполеон всё еще идет вперед <?> а мы всё еще отступаем! Тем хуже для нас, отвечал Синекур, и заговорил о другом предмете. Полина, которой надоели и трусливые предсказания, и глупое хвастовство наших соседей, жадно слушала суждения, основанные на знании дела и беспристрастии. От брата получала я письма, в которых толку не возможно было добиться. Они были наполненные шутками умными и плохими, вопросами о Полине, пошл.<ыми> уверениями в любви и проч. Полина, читая их, досадовала и пожимала плечами. Признайся, говорила она, что твой Алексей препустой человек. Даже в нынешних обстоятельствах, с полей сражений находит он способ писать ничего незначущие письма, какова же будет мне его беседа в течении тихой семейственной жизни? Она ошиблась. Пустота брат<ниных> писем происходила не от его собств.<енного> ничтожества, но от предрассудка, впрочем самого оскорбительного для нас; он полагал, что с женщинами должно употреблять язык, приноровленный к слабости их понятий, и что важные предметы до нас не косаются. Таковое мнение везде было бы невежливо, но у нас оно и глупо. Нет сомнения, что русские женщины лучше образованы, более читают, более мыслят, нежели мужчины, занятые бог знает чем. Разнеслась весть о Бородинском сражении. Все толковали о нем; у всякого было свое самое верное известие, всякой имел список убитым и раненым. Брат нам не писал. Мы чрезвычайно были встревожены. Наконец один из развозителей всякой всячины приехал нас известить о его взятии в плен, а между тем пошепту объявил Полине о его смерти. Полина глубоко огорчилась. Она не была влюблена в моего брата и часто на него досадовала, но в эту минуту она в нем видела мученика, героя, и оплакивала втайне от меня. Несколько раз я застала <ее> в слезах. Это меня не удивляло, я знала, какое болезненное участие принимала она в судьбе страждущего нашего отечества. Я не подозревала, что было еще причиною ее горести. Однажды утром гуляла я в саду; подле меня шел Синекур; мы разговаривали о Полине. Я заметила, что он глубоко чувствовал ее необыкновенные качества, и что ее красота сделала на него сильное впечатление. Я смеясь дала ему заметить, что положение его самое романическое. — В плену у неприятеля раненый Рыцарь влюбляется в благородную владетельницу замка, трогает ее сердце, и наконец получает ее руку. — Нет, сказал мне Синекур, княжна видит во мне врага России, и никогда не согласится оставить свое отечество. В эту минуту Полина показалась в конце алле<и>, мы пошли к ней навстречу. Она приближалась скорыми шагами. Бледность ее меня поразила. Москва взята, сказала <она> мне, не отвечая на поклон Синекура; сердце мое сжалось, слезы потекли ручьем. Синекур молчал, потупя глаза. — Благородные, просвещенные фра<нцузы>, продолжала она голосом, дрожащим от негодования, ознаменовали свое торжество достойным образом. — Они зажгли Москву — Москва горит уже 2 дни. — Что вы говорите, закричал Синекур, не может быть. — Дождитесь ночи, отвечала она сухо, может быть, увидите зарево. — Боже мой! Он погиб, сказал Синекур; как, разве вы не видите, что пожар Москвы есть гибель всему французск.<ому> войску, что Наполеону негде, нечем будет держаться, что он принужден будет скорее отступить сквозь разоренную опустелую сторону при приближении зимы с войском расстроенным и недовольным! И вы могли думать, что французы сами изрыли себе ад! нет, нет, русские, русские зажгли Москву. Ужасное, варварское великодушие! Теперь, всё решено: ваше отечество вышло из опасности; но что будет с нами, что будет с нашим императором. — Он оставил нас. Полина и я не могли опомниться. — Неужели,-сказала она, — Синекур прав, и пожар Москвы наших рук дело? Если так…. О, мне можно гордиться именем россиянки! Вселенная изумится великой жертве! Теперь и падение наше мне не страшно, честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу. Глаза ее так и блистали, голос так и звенел. Я обняла ее, мы смешали слезы благородного восторга, и жаркие моления за отечество. Ты не знаешь? сказала мне Полина с видом вдохновенн<ым>. — Твой брат…. он счастлив, он не в плену -радуйся: он убит за спасение России. Я вскрикнула и упала без чувств в ее объятия. —
Пользуясь сайтом English-Grammar.Biz вы сможете понять смысл композиций, исполненных на иностранном языке. У нас огромное количество уникальных и качественных переводов всемирно известных песен на русском языке. У нас достаточно много переводов песен с английского, французского, немецкого, испанского, итальянского, польского ,украинского, турецкого, чешского, румынского. На детальной странице песни, с левой стороны расположен текст на оригинальном языке. А, с правой стороны переведенный текст на русском языке.
Мы ежедневно пополняем коллекцию переводов на нашем сайте, и вы можете сделать вклад в развитие нашего портала. Присылайте свои переводы песен через форму обратной связи, мы с радостью их разместим.
Чтобы найти желаемый оригинальный текст или перевод, для этого необходимо перейти в раздел Lyrics, перейти на соответственную букву алфавита, после чего выбрать конкретного исполнителя.
В интернете возможно найти большое количество сайтов, на которых размещены переводы песен, но только некоторые, размещают свои собственные переводы, а не копируют с других сайтов или пользуются онлайн-переводчиками. Наш сайт относится к тем, кто делает переводы своими силами.
Тексты песен и переведенные тексты на русском языке на нашем сайте представленны построчно, поэтому их легко читать, сравнивать с оригиналом и изучать. К большинству песен мы также добавили видео-клипы, которые расположены на официальных каналах правообладателей.