Ошибки вызванные индивидуальной ограниченностью людей бэкон называет идолами

Бэкон Фрэнсис

Учение [Бэкона] об «идолах»

[Источник сканирования: Бэкон Фр. Великое
восстановление наук //Его же. Сочинения в 2 томах. Т.1 — с. 73 — 74
с. 307 — 310; Бэкон Фр. Новый органон (афоризмы об истолковании природы и
царстве человека //Его же. Сочинения в 2 томах. Т.2. — с. 18—33 (аф.38—64,
68). — (общ. ред. А.Л. Субботина). — М.: Мысль, 1977. — подборка
осуществлена С.Л. Катречко]

[Фр. Бэкон Великое восстановление наук. Т.1. — с. 73
— 74 с. 307 — 310]

Идолы же,
которыми одержим дух, бывают либо приобретенными, либо врожденными.
Приобретенные вселились в умы людей либо из мнений и учений философов, либо из
превратных законов доказательств. Врожденные же присущи природе самого разума,
который оказывается гораздо более склонным к заблуждениям, чем чувства.
Действительно, как бы ни были люди самодовольны, впадая в восхищение и едва ли
не преклонение перед человеческим духом, несомненно одно: подобно тому как
неровное зеркало изменяет ход лучей от предметов сообразно своей собственной
форме и сечению, так и разум, подвергаясь воздействию вещей через посредство
чувств, при выработке и измышлении своих понятий грешит против верности тем,
что сплетает и смешивает с природой вещей свою собственную природу.

При этом
первые два рода идолов искоренить трудно, а эти последние вовсе невозможно.
Остается только одно: указать их, отметить и изобличить эту враждебную уму
силу, чтобы не произошло так, что от уничтожения старых сразу пойдут новые
побеги заблуждений в силу недостатков самой природы ума и в конечном итоге
заблуждения будут не уничтожены… [c. 73—74]

* * *

Что же
касается опровержения призраков, или идолов, то этим словом мы обозначаем
глубочайшие заблуждения человеческого ума. Они обманывают не в частных
вопросах, как остальные заблуждения, затемняющие разум и расставляющие ему
ловушки; их обман является результатом неправильного и искаженного
предрасположения ума, которое заражает и извращает все восприятия интеллекта.
Ведь человеческий ум, затемненный и как бы заслоненный телом, слишком мало
похож на гладкое, ровное, чистое зеркало, неискаженно воспринимающее и
отражающее лучи, идущие от предметов; он скорее подобен какому-то колдовскому
зеркалу, полному фантастических и обманчивых видений. Идолы воздействуют на
интеллект или в силу самих особенностей общей природы человеческого рода, или в
силу индивидуальной природы каждого человека, или как результат слов, т.е. в
силу особенностей самой природы общения. Первый вид мы обычно называем идолами
рода, второй — идолами пещеры и третий — идолами площади. Существует еще и
четвертая группа идолов, которые мы называем идолами театра, являющихся
результатом неверных теорий или философских учений и ложных законов
доказательства. Но от этого типа идолов можно избавиться и отказаться, и
поэтому мы в настоящее время не будем говорить о нем. Идолы же остальных видов
всецело господствуют над умом и не могут быть полностью удалены из него. Таким
образом, нет оснований ожидать в этом вопросе какого-то аналитического
исследования, но учение об опровержениях является по отношению к самим идолам
важнейшим учением. И если уж говорить правду, то учение об идолах невозможно
превратить в науку и единственным средством против их пагубного воздействия на
ум является некая благоразумная мудрость. Полное и более глубокое рассмотрение
этой проблемы мы относим к Новому Органону; здесь же мы выскажем лишь несколько
самых общих соображений.

Приведем следующий пример
идолов рода: человеческий ум по своей природе скорее воспринимает положительное
и действенное, чем отрицательное и недейственное, хотя по существу он должен
был бы в равной мере воспринимать и то и другое. Поэтому на него производит
гораздо более сильное впечатление, если факт хотя бы однажды имеет место, чем
когда он зачастую отсутствует и имеет место противоположное. И это является
источником всякого рода суеверий и предрассудков. Поэтому правильным был ответ
того человека, который, глядя на висящие в храме изображения тех, кто, исполнив
свои обеты, спасся от кораблекрушения, на вопрос о том, признает ли он теперь
божественную силу Нептуна, спросил в свою очередь: «А где же изображения тех,
которые, дав обет, тем не менее погибли?» Это же свойство человеческого ума
лежит в основе и других суеверий, таких, как вера в астрологические
предсказания, вещие сны, предзнаменования и т.н. Другой пример идолов рода:
человеческий дух, будучи по своей субстанции однородным и единообразным,
предполагает и придумывает в природе существование большей однородности и
большего единообразия, чем существует в действительности. Отсюда вытекает
ложное представление математиков о том, что все небесные тела движутся по
совершенным круговым орбитам и что не существует спиральных движений. Отсюда же
вытекает и тот факт, что, несмотря на то что в природе существует множество
единичных явлений, совершенно отличных друг от друга, человеческое мышление тем
не менее пытается найти всюду проявления соотносительности, параллельности и
сопряженности. Именно на этом основании вводится еще один элемент — огонь с его
кругом для того, чтобы составить четырехчлен вместе с тремя остальными
элементами — землей, водой и воздухом. Химики же в своем фанатизме выстроили
все вещи и явления в фалангу, совершенно безосновательно уверяя. что в этих их
четырех элементах (эфире, воздухе, воде и земле) каждый из видов имеет
параллельные и соответствующие виды в других. Третий пример близок к
предыдущему. Имеется утверждение о том, что человек — это своего рода мера и
зеркало природы. Невозможно даже представить себе (если перечислить и отметить
все факты), какую бесконечную вереницу идолов породило в философии стремление
объяснять действия природы по аналогии с действиями и поступками человека, т.е.
убеждение, что природа делает то же самое, что и человек. Это не намного лучше ереси
антропоморфитов, родившейся в уединенных кельях глупых монахов, или мнения
Эпикура, весьма близкого но своему языческому характеру к предыдущему, ибо он
приписывал богам человеческие черты. И эпикуреец Веллей не должен был
спрашивать: «Почему бог, подобно эдилу, разукрасил небо звездами и
светильниками?» Потому что, если бы этот величайший мастер стал бы вдруг
эдилом, он расположил бы звезды па небе в каком-нибудь прекрасном и изящном
рисунке, похожем на те, которые мы видим на роскошных потолках в дворцовых
залах, тогда как на самом деле едва ли кто укажет среди столь бесконечного
числа звезд какую-нибудь квадратную, треугольную или прямолинейную фигуру.
Столь велико различие между гармонией человеческого духа и духа природы!

Что же
касается идолов пещеры, то они возникают из собственной духовной и телесной
природы каждого человека, являясь также результатом воспитания, образа жизни и
даже всех случайностей, которые могут происходить с отдельным человеком.
Великолепным выражением этого типа идолов является образ пещеры у Платона. Ибо
(оставляя в стороне всю изысканную тонкость этой метафоры) если бы кто-нибудь
провел всю свою жизнь, начиная с раннего детства и до самого зрелого возраста,
в какой-нибудь темной подземной пещере, а потом вдруг вышел наверх и его взору
представился весь этот мир и небо, то нет никакого сомнения, что в сто сознании
возникло бы множество самых удивительных и нелепейших фантастических
представлений. Ну а у нас, хотя мы живом па земле и взираем на небо. души
заключены в пещере нашего тела; так что они неизбежно воспринимают бесчисленное
множество обманчивых и ложных образов; лишь редко и на какое-то короткое время
выходят они из своей пещеры, не созерцая природу постоянно, как под открытым
небом. С этим образом платоновой пещеры великолепно согласуется и знаменитое
изречение Гераклита о том, что «люди ищут истину в своих микрокосмах, а не во
Вселенной».

Наиболее
же тягостны идолы площади, проникающие в человеческий разум в результате
молчаливого договора между людьми об установлении значения слов и имен. Ведь
слова в большинстве случаев формируются исходя из уровня понимания простого
народа и устанавливают такие различия между вещами, которые простой народ в
состоянии понять; когда же ум более острый и более внимательный в наблюдении
над миром хочет провести более тщательное деление вещей, слова поднимают шум, а
то, что является лекарством от этой болезни (т.е. определения), в большинстве
случаев не может помочь этому недугу, так как и сами определения состоят из
слов, и слова рождают слова. И хотя мы считаем себя повелителями наших слов и
легко сказать, что «нужно говорить, как простой народ, думать же, как думают
мудрецы»; и хотя научная терминология, понятная только посвященным людям, может
показаться удовлетворяющей этой цели; и хотя определения (о которых мы уже
говорили), предпосылаемые изложению той или иной науки (по разумному примеру
математиков), способны исправлять неверно понятое значение слов, однако все это
оказывается недостаточным для того, чтобы помешать обманчивому и чуть ли не
колдовскому характеру слова, способного всячески сбивать мысль с правильного
пути, совершая некое насилие над интеллектом, и, подобно татарским лучникам,
обратно направлять против интеллекта стрелы, пущенные им же самим. Поэтому
упомянутая болезнь нуждается в каком-то более серьезном и еще не применявшемся
лекарстве. Впрочем, мы лишь очень бегло коснулись этого вопроса, указав в то же
время, что это учение, которое мы будем называть
«Великими опровержениями», или наукой о прирожденных и благоприобретенных
идолах человеческого ума, должно быть еще создано. Подробное же рассмотрение
этой науки мы относим к Новому Органону. [c. 307—310]

[Фр. Бэкон Новый органон (афоризмы об
истолковании природы и царстве человека. Т.2. — с. 18—33 (аф. 38—64,
68)]

XXXVIII

Идолы и
ложные понятия, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем
укрепились, так владеют умом людей, что затрудняют вход истине, но, если даже
вход ей будет дозволен и предоставлен, они снова преградят путь при самом
обновлении наук и будут ему препятствовать, если только люди, предостереженные,
не вооружатся против них, насколько возможно.

XXXIX

Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей. Для того, чтобы
изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй — идолами
пещеры, третий — идолами площади
и четвертый — идолами театра.

XL

Построение
понятий и аксиом через истинную индукцию есть, несомненно, подлинное средство
для того, чтобы подавить и изгнать идолы. Но и указание идолов весьма полезно.
Учение об идолах представляет собой то же для истолкования природы, что и
учение об опровержении софизмов — для общепринятой диалектики.

XLI

Идолы рода находят основание в самой природе
человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, что чувства
человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума
покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется
неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает
вещи в искривленном и обезображенном виде.

XLII

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного
человека. Ведь у каждого, помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть
своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это
или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с
другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется,
или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души
предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по
другим причинам. Так что дух человека, смотря по тому, как он расположен у
отдельных людей, есть вещь переменчивая, неустойчивая и как бы случайная. Вот
почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в
большом, или общем, мире.

XLIII

Существуют
еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества
людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и
сотоварищество людей, идолами площади.
Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы.
Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум.
Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые
люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают
все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

XLIV

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных
догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем
идолами театра, ибо мы считаем, что,
сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и
сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры. Мы говорим
это не только о философских системах, которые существуют сейчас или
существовали некогда, так как сказки такого рода могли бы быть сложены и
составлены во множестве; ведь вообще у весьма различных ошибок бывают почти
одни и те же причины. При этом мы разумеем здесь не только общие философские
учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу
вследствие предания, веры и беззаботности. Однако о каждом из этих родов идолов
следует более подробно и определенно сказать в отдельности, дабы предостеречь
разум человека.

XLV

Человеческий разум в
силу своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия,
чем их находит. И в то время как многое в природе единично и совершенно не
имеет себе подобия, оп придумывает параллели, соответствия и отношения, которых
нет. Отсюда толки о том, что в небесах все движется по совершенным кругам.
Спирали же и драконы совершенно отвергнуты, если не считать названий. Отсюда
вводится элемент огня со своим кругом для того, чтобы составить четырехугольник
вместе с остальными тремя элементами, которые доступны чувству. Произвольно
вкладывается в то, что зовется элементами, мера пропорции один к десяти для
определения степени разреженности и тому подобные бредни. Эти бесполезные
утверждения имеют место не только в философских учениях, но и в простых
понятиях.

XLVI

Разум
человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял,
— потому ли, что это предмет общей веры, или потому, что это ему нравится.
Каковы бы ни были сила и число фактов, свидетельствующих о противном, разум или
не замечает их, или пренебрегает ими, или отводит и отвергает их посредством
различении с большим и пагубным предубеждением, чтобы достоверность тех прежних
заключений осталась ненарушенной. И потому правильно ответил тот, который,
когда ему показали выставленные в храме изображения спасшихся от кораблекрушения
принесением обета и при этом добивались ответа, признает ли теперь он
могущество богов, спросил в свою очередь: «А где изображения тех, кто погиб,
после того как принес обет?» Таково основание» почти всех суеверий—в
астрологии, в сновидениях, в поверьях, в предсказаниях и тому подобном. Люди,
услаждающие себя подобного рода суетой, отмечают то событие, которое
исполнилось, и без внимания проходят мимо того, которое обмануло, хотя
последнее бывает гораздо чаще. Еще глубже проникает это зло в философию и в
науки. В них то, что раз признано, заражает и подчиняет себе остальное, хотя бы
последнее было значительно лучше и тверже. Помимо того, если бы даже и не имели
места эти указанные нами пристрастность и суетность, все же уму человеческому
постоянно свойственно заблуждение, что он более поддается положительным
доводам, чем отрицательным, тогда как по справедливости он должен был бы
одинаково относиться к тем и другим; даже более того, в построении всех
истинных аксиом большая сила у отрицательного довода.

XLVII

На разум
человеческий больше всего действует то, что сразу и внезапно может его
поразить; именно это обыкновенно возбуждает и заполняет воображение. Остальное
же он незаметным образом преобразует, представляя его себе таким же, как и то
немногое, что владеет его умом. Обращаться же к далеким и разнородным доводам,
посредством которых аксиомы испытываются, как бы на огне, ум вообще не склонен
и не способен, пока этого не предпишут ему суровые законы и сильная власть.

XLVIII

Жаден
разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать в покое, а
порывается все дальше. Но тщетно! Поэтому мысль не в состоянии охватить предел
и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляет что-либо
существующим еще далее. Невозможно также мыслить, как вечность дошла до
сегодняшнего дня. Ибо обычное мнение, различающее бесконечность в прошлом и
бесконечность в будущем, никоим образом несостоятельно, так как отсюда
следовало бы, что одна бесконечность больше другой и что бесконечность
сокращается и склоняется к конечному. Из того же бессилия мысли проистекает
ухищрение о постоянно делимых линиях. Это бессилие ума ведет к гораздо более
вредным результатам в раскрытии причин, ибо, хотя наиболее общие начала в
природе должны существовать так, как они были найдены, и в действительности не
имеют причин, все же ум человеческий, не зная покоя, и здесь ищет более
известного. И вот, стремясь к тому, что дальше, он возвращается к тому, что
ближе к нему, а именно к конечным причинам, которые имеют своим источником
скорее природу человека, нежели природу Вселенной, и, исходя из этого
источника, удивительным образом исказили философию. Но легковесно и
невежественно философствует тот, кто ищет причины для всеобщего, равно как и
тот, кто не ищет причин низших и подчиненных.

XLIX

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют
воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее
верит в истинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное — потому что
нет терпения продолжать исследование; трезвое — ибо оно неволит надежду; высшее
в природе — из-за суеверия; свет опыта — из-за надменности и презрения к нему,
чтобы не оказалось, что ум погружается в низменное и непрочное; парадоксы —
из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногда незаметных,
страсти пятнают и портят разум.

L

Но в
наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого ума происходят от
косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства,
предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и
было лучше. Поэтому созерцание прекращается, когда прекращается взгляд, так что
наблюдение невидимых вещей оказывается недостаточным или отсутствует вовсе.
Поэтому все движение духов, заключенных в осязаемых телах, остается скрытым и
недоступным людям. Подобным же образом остаются скрытыми более тонкие
превращения в частях твердых тел — то, что принято обычно называть изменением,
тогда как это на самом деле перемещение мельчайших частиц. Между тем без
исследования и выяснения этих двух вещей, о которых мы сказали, нельзя
достигнуть ничего значительного в природе в практическом отношении. Далее, и
сама природа воздуха и всех тел, которые превосходят воздух тонкостью (а их
много), почти неизвестна. Чувство само по себе слабо и заблуждается, и
немногого стоят орудия, предназначенные для усиления и обострения чувств. Всего
вернее истолкование природы достигается посредством наблюдений в
соответствующих, целесообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только
об опыте, опыт же — о природе и о самой вещи.

LI

Человеческий
ум по природе своей устремлен на абстрактное и текучее мыслит как постоянное.
Но лучше рассекать природу на части, чем абстрагироваться. Это и делала школа
Демокрита, которая глубже, чем другие, проникла в природу. Следует больше
изучать материю, ее внутреннее состояние и изменение состояния, чистое действие
и закон действия или движения, ибо формы суть выдумки человеческой души, если
только не называть формами эти законы действия.

LII

Таковы те
идолы, которых мы называем идолами рода. Они происходят или из единообразия
субстанции человеческого духа, или из его предвзятости, или из его
ограниченности, или из неустанного его движения, или из внушения страстей, или
из неспособности чувств, или из способа восприятия.

LIII

Идолы
пещеры происходят из присущих каждому свойств как души, так и тела, а также из
воспитания, из привычек и случайностей. Хотя этот род идолов разнообразен и
многочислен, все же укажем на те из них, которые требуют больше всего
осторожности и больше всего способны совращать и загрязнять ум.

LIV

Люди любят
или те частные науки и теории, авторами и изобретателями которых они считают
себя, или те, в которые они вложили больше всего труда и к которым они больше
всего привыкли. Если люди такого рода посвящают себя философии и общим теориям,
то под воздействием своих предшествующих замыслов они искажают и портят их. Это
больше всего заметно у Аристотеля, который свою натуральную философию
совершенно предал своей логике и тем сделал ее сутяжной и почти бесполезной.
Химики также на немногих опытах в лаборатории основали свою фантастическую и
малопригодную философию. Более того, Гильберт после усердных упражнений в
изучении магнита тотчас придумал философию, соответствующую тому, что
составляло для него преобладающий интерес.

LV

Самое
большое и как бы коренное различие умов в отношении философии и наук состоит в
следующем. Одни умы более сильны и пригодны для того, чтобы замечать различия в
вещах, другие — для того, чтобы замечать сходство вещей. Твердые и острые умы
могут сосредоточить свои размышления, задерживаясь и останавливаясь па каждой
тонкости различий. А умы возвышенные и подвижные распознают и сопоставляют
тончайшие везде присущие подобия вещей. Но и те и другие умы легко заходят
слишком далеко в погоне либо за подразделениями вещей, либо за тенями.

LVI

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к
новизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что
справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что верно предложено
новыми. Это наносит большой ущерб философии и наукам, ибо это скорее следствие
увлечения древним и новым, а не суждения о них. Истину же надо искать не в
удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы,
который вечен. Поэтому нужно отказаться от этих устремлении и смотреть за тем,
как бы они не подчинили себе ум.

LVII

Созерцания
природы и тел в их простоте размельчают и расслабляют разум; созерцания же
природы и тел в их сложности и конфигурации оглушают и парализуют разум. Это
более всего заметно в школе Левкиппа и Демокрита, если поставить ее рядом с
учениями других философов. Ибо эта школа так погружена в части вещей, что
пренебрегает их построением; другие же так воодушевлены созерцанием строения
вещей, что не проникают в простоту природы. Поэтому эти созерцания должны
чередоваться и сменять друг друга с тем, чтобы разум сделался одновременно
проницательным и восприимчивым и чтобы избежать указанных нами опасностей и тех
идолов, которые из них проистекают.

LVIII

Осмотрительность
в созерцаниях должна быть такова, чтобы не допустить и изгнать идолы пещеры,
кои преимущественно происходят либо из господства прошлого опыта, либо от
избытка сопоставления и разделения, либо из склонности к временному, либо из
обширности и ничтожности объектов. Вообще пусть каждый созерцающий природу
вещей считает сомнительным то, что особенно сильно захватило и пленило его
разум. Необходима большая предосторожность в случаях такого предпочтения, чтобы
разум остался уравновешенным и чистым.

LIX

Но
тягостнее всех идолы площади, которые проникают в разум вместе со словами и
именами. Люди верят, что их разум повелевает словами. Но бывает и так, что
слова обращают свою силу против разума. Это сделало науки и философию
софистическими и бездейственными. Большая же часть слов имеет своим источником
обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболее очевидных для разума
толпы. Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят
пересмотреть эти границы, чтобы они более соответствовали природе, слова
становятся помехой. Отсюда и получается, что громкие и торжественные диспуты
ученых часто превращаются в споры относительно слов и имен, а благоразумнее
было бы (согласно обычаю и мудрости математиков) с них и начать для того, чтобы
посредством определений привести их в порядок. Однако и такие определения
вещей, природных и материальных, не могут исцелить этот недуг, ибо и сами
определения состоят из слов, а слова рождают слова, так что было бы необходимо
дойти до частных примеров, их рядов и порядка, как я скоро и скажу, когда
перейду к способу и пути установления понятий и аксиом.

LX

Идолы,
которые навязываются разуму словами, бывают двух родов. Одни — имена
несуществующих вещей (ведь подобно тому как бывают вещи, у которых нет имени,
потому что их не замечают, так бывают и имена, за которыми нет вещей, ибо они
выражают вымысел); другие — имена существующих вещей, но неясные, плохо
определенные и необдуманно и необъективно отвлеченные от вещей. Имена первого
рода: «судьба», «перводвигатель», «круги планет», «элемент огня» и другие
выдумки такого же рода, которые проистекают из пустых и ложных теорий. Этот род
идолов отбрасывается легче, ибо для их искоренения достаточно постоянного
опровержения и устаревания теорий. Но другой род сложен и глубоко укоренился.
Это тот, который происходит из плохих и неумелых абстракций. Для примера
возьмем какое-либо слово — хотя бы «влажность» — и посмотрим, согласуются ли
между собой различные случаи, обозначаемые этим словом. Окажется, что слово
«влажность» есть не что иное, как смутное обозначение различных действий,
которые не допускают никакого объединения или сведения. Оно обозначает и то,
что легко распространяется вокруг другого тела; и то, что само по себе не имеет
устойчивости; и то, что движется во все стороны; и то, что легко разделяется и
рассеивается; и то, что легко соединяется и собирается; и то, что легко течет и
приходит в движение; и то, что легко примыкает к другим телам и их увлажняет; и
то, что легко обращается в жидкое или тает, если перед тем пребывало твердым.
Поэтому, если возникает вопрос о применимости этого слова, то, взяв одно
определение, получаем, что пламя влажно, а взяв другое — что воздух не влажен.
При одном — мелкая пыль влажна, при другом — стекло влажно. И так становится вполне
ясным, что это понятие необдуманно отвлечено только от воды и от обычных
жидкостей без какой бы то ни было должной проверки.

Тем не менее в словах имеют место различные степени негодности и
ошибочности. Менее порочен ряд названий субстанций, особенно низшего вида и
хорошо очерченных (так, понятия «мел», «глина» хороши, а понятие «земля»
дурно); более порочный род — такие действия, как «производить», «портить»,
«изменять»; наиболее порочный род — такие качества (исключая непосредственные
восприятия чувств), как «тяжелое», «легкое», «тонкое», «густое» и т.д. Впрочем,
в каждом роде одни понятия по необходимости должны быть немного лучше других,
смотря по тому, как воспринимается человеческими чувствами множество вещей.

LXI

Идолы
театра не врождены и не проникают в разум тайно, а открыто передаются и
воспринимаются из вымышленных теорий и из превратных законов доказательств.
Однако попытка опровергнуть их решительно не соответствовала бы тому, что
сказано нами. Ведь если мы не согласны ни относительно оснований, ни
относительно доказательств, то невозможны никакие доводы к лучшему. Честь
древних остается незатронутой, у них ничего нe отнимается, потому что вопрос касается только пути. Как
говорится, хромой, идущий по дороге, опережает того, кто бежит без дороги.
Очевидно и то, что, чем более ловок и быстр бегущий по бездорожью, тем больше
будут его блуждания.

Наш же
путь открытия наук таков, что он немногое оставляет остроте и силе дарований,
но почти уравнивает их. Подобно тому как для проведения прямой линии или
описания совершенного круга много значат твердость, умелость и испытанность
руки, если действовать только рукой,— мало или совсем ничего не значит, если
пользоваться циркулем и линейкой. Так обстоит и с нашим методом. Однако, хотя
отдельные опровержения здесь не нужны, надо кое-что сказать о видах и классах
этого рода теорий. Затем также и о внешних признаках их слабости и, наконец, о
причинах такого злосчастного долгого и всеобщего согласия в заблуждении, чтобы
приближение к истине было менее трудным и чтобы человеческий разум охотнее
очистился и отверг идолы.

LXII

Идолы
театра или теорий многочисленны, и их может быть еще больше, и когда-нибудь их,
возможно, и будет больше. Если бы в течение многих веков умы людей не были
заняты религией и теологией и если бы гражданские власти, особенно
монархические, не противостояли такого рода новшествам, пусть даже
умозрительным, и, обращаясь к этим новшествам, люди не навлекали на себя
опасность и не несли ущерба в своем благосостоянии, не только не получая наград,
но еще и подвергаясь презрению и недоброжелательству, то, без сомнения, были бы
введены еще многие философские и теоретические школы, подобные тем, которые
некогда в большом разнообразии процветали у греков. Подобно тому как могут быть
измышлены многие предположения относительно явлений небесного эфира, точно так
же и в еще большей степени могут быть образованы и построены разнообразные
догматы относительно феноменов философии. Вымыслам этого театра свойственно то
же, что бывает и в театрах поэтов, где рассказы, придуманные для сцены, более
слажены и красивы и скорее способны удовлетворить желания каждого, нежели
правдивые рассказы из истории.

Содержание
же философии вообще образуется путем выведения многого из немногого или
немногого из многого, так что в обоих случаях философия утверждается на слишком
узкой основе опыта и естественной истории и выносит решения из меньшего, чем
следует. Так, философы рационалистического толка выхватывают из опыта
разнообразные и тривиальные факты, не познав их точно, но изучив и не взвесив
прилежно. Все остальное они возлагают па размышления и деятельность ума.

Есть ряд
других философов, которые, усердно и тщательно потрудившись над немногими
опытами, отважились вымышлять и выводить из них свою философию, удивительным
образом извращая и толкуя все остальное применительно к ней.

Существует
и третий род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к
философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что
они выводят науки от духов и гениев. Таким образом, корень заблуждений ложной
философии троякий: софистика, эмпирика
и суеверие.

LXIII

Наиболее
заметный пример первого рода являет Аристотель, который своей диалектикой
испортил естественную философию, так как построил мир из категорий и приписал
человеческой душе, благороднейшей субстанции, род устремления второго порядка;
действие плотности и разреженности, посредством которых тела получают большие и
меньшие размеры или протяженность, он определил безжизненным различием акта и
потенции; он утверждал, что каждое тело имеет свое собственное единственное
движение, если же тело участвует в другом движении, то источник этого движения
находится в другом теле; и неисчислимо много другого приписал природе по своему
произволу. Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответ и словами
высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей. Это
обнаруживается наилучшим образом при сравнении его философии с другими
философиями, которые славились у греков. Действительно, гомеомерии — у Анаксагора,
атомы — у Левкиппа и Демокрита, земля и небо — у Парменида, раздор и дружба — у
Эмпедокла, разрежение тел в безразличной природе огня и возвращение их к
плотному состоянию — у Гераклита — все это имеет в себе что-либо от
естественной философии, напоминает о природе вещей, об опыте, о телах. В физике
же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучания диалектических слов. В своей
метафизике он это вновь повторил под более торжественным названием, будто бы
желая разбирать вещи, а не слова. Пусть не смутит кого-либо то, что в его
книгах «О животных», «Проблемы» и в других его трактатах часто встречается
обращение к опыту. Ибо его решение принято заранее, и он не обратился к опыту,
как должно, для установления своих мнений и аксиом; но, напротив, произвольно
установив свои утверждения, он притягивает к своим мнениям искаженный опыт, как
пленника. Так что в этом отношении его следует обвинить больше, чем его новых
последователей (род схоластических философов), которые вовсе отказывались от
опыта.

LXIV

Эмпирическая
школа философов выводит еще более нелепые и невежественные суждения, чем школа
софистов или рационалистов, потому что эти суждения основаны не на свете
обычных понятий (кои хотя и слабы, и поверхностны, но все же некоторым образом
всеобщи и относятся ко многому), но на узости и смутности немногих опытов. И
вот, такая философия кажется вероятной и почти несомненной тем, кто ежедневно
занимается такого рода опытами и развращает ими свое воображение; всем же
остальным она кажется невероятной и пустой. Яркий пример этого являют химики и
их учения. У других это вряд ли встречается теперь, разве только в философии
Гильберта. Но пренебречь предосторожностью против такого рода философий не
следует. Ибо я уже предчувствую и предсказываю, что если люди, побужденные
нашими указаниями и распростившись с софистическими учениями, серьезно займутся
опытом, то тогда, вследствие преждевременной и торопливой горячности разума и
его стремления вознестись к общему и к началам вещей, возможно, возникнет
большая опасность от философий этого рода. Это зло мы должны предупредить уже
теперь.

LXVIII

Итак, об отдельных видах идолов и об их проявлениях мы уже сказали. Все
они должны быть отвергнуты и отброшены твердым и торжественным решением, и
разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них. Пусть вход в царство
человека, основанное на науках, будет почти таким же, как вход в царство
небесное, «куда никому не дано войти не уподобившись детям».