Ошибки при вынесении смертного приговора

9 октября 2019 г. в Саратове по дороге в школу пропала девятилетняя девочка. На следующий день ее нашли убитой. После задержания подозреваемого, сотни жителей Саратова собрались возле здания городского УМВД и потребовали выдать им предполагаемого убийцу ребенка. Подозреваемый дал признательные показания. Известно, что он имеет непогашенную судимость за изнасилование, разбой и насильственные действия сексуального характера.

Преступление вызвало широкий резонанс. Многие россияне, политики и общественники поддержали идею о введении смертной казни за убийство детей и женщин при условии, если вина подозреваемого неоспорима и доказана.

«В соответствии с Конституцией РФ государство гарантирует каждому право на жизнь. Смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей. Слова «впредь до ее отмены» обозначают намерение рано или поздно все же отменить смертную казнь.

Кроме того, в 1997 г. Россия подписала Протокол №6 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, согласно которому не допускается применение смертной казни. Данный документ к настоящему времени не ратифицирован, но правила (ст. 18 Венской конвенции о праве международных договоров) требуют от государства, подписавшего договор, не предпринимать действий, направленных против его положений.

Нельзя забывать и о том, что при принятии решения о смертной казни не исключены судебные ошибки. Например, в США 4% осужденных к смертной казни впоследствии оказывались невиновными. Всего с 1973 по 2004 гг. 138 человек были официально оправданы до приведения приговора в действие. По делу «битцевского маньяка», который совершил около 60 убийств, пойманы и признались на следствии десятки людей, но только когда сам Пичушкин все рассказал, их приговоры были пересмотрены.

Пожизненное лишение свободы, как считает ряд экспертов, более суровое наказание с учетом жестких условий содержания в колониях для осужденных», — подчеркнул Анатолий Выборный.  

Сведения о следственных и судебных ошибках, результатом которых явилось вынесение смертного приговора невиновному лицу, не входили в предмет судебной статистики, что затрудняет их количественное изучение. Каждый такой случай, становившийся известным, демонстрировал набор общих, повторяющихся нарушений в сфере получения, исследования и оценки доказательств.

Так, братья Ф. длительное время содержались под стражей; они дважды приговаривались к смертной казни, и дважды вышестоящая судебная инстанция отменяла приговор. Их обвинение в совершении убийства с особой жестокостью 23-летней В. основывалось на показаниях отца потерпевшей о враждебном отношении к его дочери со стороны обвиняемых, а также показаниях одного колхозника и двух колхозниц — о том, что с места преступления раздавались крики В. об убийстве ее братьями Ф., и что последние сразу после происшедшего направились от места преступления в сторону колхозного клуба. Кроме того, свидетель С. утверждал, что в камере следственного изолятора один из обвиняемых рассказывал ему о совершении вместе с братом убийства В.

Следствие и суд не придали значения тому, что обувь потерпевшей и орудие преступления — окровавленный нож — были найдены далеко в стороне от дороги в колхозный клуб, что принципиально противоречило показаниям свидетелей обвинения.

Когда уголовное дело принял к производству более опытный следователь, он установил алиби братьев Ф. Оказалось, что свидетель С., имевший 7 судимостей, дал ложные показания в отношении Ф. по принуждению сотрудника милиции. Упомянутые три члена колхоза стали давать изобличающие братьев Ф. показания только после того, как этих свидетелей незаконно поместили на несколько дней в камеру предварительного заключения и применяли к ним недозволенные методы дознания.

Настоящим убийцей оказался житель соседней деревни М., который, возвращаясь с места преступления домой, обронил орудие убийства и выбросил похищенную обувь потерпевшей^[1].

В другом случае Саратовским областным судом был осужден к исключительной мере наказания — расстрелу — некий Щ., которому вменялось совершение убийства двух женщин. Основанием для вынесения приговора послужили показания двух свидетелей, а также прежние показания самого Щ., от которых он позднее отказался. После вступления приговора в законную силу Щ. не стал обращаться с ходатайством о помиловании, объявив, что свидетели его оговорили, а сам он ранее признавал вину по причине незаконных воздействий со стороны работников уголовного розыска.

Когда Щ. ожидал приведения приговора в исполнение, в правоохранительные органы поступило заявление Б., осужденного за совершение тяжких преступлений, в котором он сообщал, что убийство потерпевших на самом деле совершила жена Б., а не осужденный Щ. Если бы прокурор не приостановил исполнение вступившего в законную силу приговора, то расстреляли бы невиновного человека^[2].

Изучение специальной литературы, информационных писем, направляемых МВД и прокуратурой страны в регионы, показывает, что ошибки и нарушения, допускаемые в процессе оперативно-розыскной и следственной работы, носят постоянный характер.

Так, в 60-х гг. сотрудники милиции г. Новомосковска, пользуясь бесконтрольностью следователей и отсутствием надлежащего надзора со стороны прокуратуры, по ряду дел об убийствах действовали стереотипно. Они без ведома следователей прокуратуры, в производстве которых находились эти дела, необоснованно задерживали в качестве подозреваемых невиновных людей и водворяли их в камеры предварительного заключения, производили допросы в ночное время с использованием физического и психического насилия. Все это привело к самооговору невиновных лиц, необоснованному привлечению их к уголовной ответственности, воспрепятствованию раскрытия тяжких преступлений. Виновные в нарушениях закона должностные лица были осуждены^[3].

Исследования, проведенные в различных районах СССР в 80-х гг. выявили аналогичные нарушения^[4]. При проверке организации выполнения приказа Генерального прокурора СССР № 47 от 22 июля 1983 г. в ряде союзных республик были установлены факты расширительного, произвольного толкования оснований задержания. По многим делам для задержания в качестве подозреваемых использовались поводы, не имеющие отношения к расследуемому делу и сами по себе не могущие служить основанием для задержания (например, прежние судимости). В Ростовской области выявили практику задержания в качестве подозреваемых по делам об умышленных убийствах, совершенных в условиях неочевидности, близких родственников потерпевших. При этом версия об их причастности к преступлению не обосновывалась имевшимися материалами.

Исследования, проведенные в 90-х гг., вновь зафиксировали случаи задержания граждан в качестве подозреваемых — при отсутствии предусмотренных законом оснований — с целью получения оперативной информации о совершенном преступлении. Именно этим объясняется задержание лиц в качестве подозреваемых, а потом освобождение их по основаниям «не подтвердившегося подозрения». В ряде случаев задержанные лица, при отсутствии доказательств, подтверждающих факт совершенных преступлений, арестовывались за малозначительные, не представляющие большой общественной опасности правонарушения. Некоторые прокуроры шли на поводу у недобросовестных работников органов дознания и следователей, давая санкции на арест подозреваемых при отсутствии к тому оснований, ожидая получить доказательства их виновности до истечения 10-дневного срока, предусмотренного ст. 90 УПК РСФСР.

И если в законе речь идет об исключительных случаях, то на практике аресты подозреваемых по тяжким преступлениям до предъявления обвинения стали обыденностью. Именно на этой стадии нередко зарождается «обвинительный уклон» дознания и следствия, поскольку после принятия решения об аресте «авансом» правоохранительные органы в дальнейшем подгоняют и корректируют доказательства под реализованное решение о заключении под стражу подозреваемого.

В основном такие факты имели место по делам о тяжких преступлениях против личности, совершенных в отсутствие очевидцев. А сами следственные ошибки преимущественно обусловлены обстоятельствами, касающимися личности следователя, его профессиональной подготовленности и отношения к служебной деятельности^[5]. В частности, незаконному привлечению невиновных лиц к уголовной ответственности способствует неумение следователя выявить псевдодоказательства, созданные недобросовестными работниками органов дознания, стремящихся любым путем добиться «раскрытия» преступления.

Исследования, проведенные различными авторами (В. В. Воскресенским, В. Н. Исаенко, Л. П. Исмакаевым, В. А. Лазаревой, А. А. Леви, В. Н. Маховым, Е. С. Радутной, А. Б. Соловьевым, И. Е. Токаревой), показывают, что в подавляющем большинстве случаев необоснованное привлечение граждан к уголовной ответственности является результатом нарушения требований закона о всесторонности, объективности и полноте исследования всех обстоятельств дела. Неполнота расследования по многим уголовным делам, по которым имело место необоснованное привлечение к уголовной ответственности, усугублялась обвинительным уклоном следователей, в результате чего важные для дела обстоятельства проверялись лишь в рамках одной из ряда версий о личности преступника. При этом игнорировались противоречия в материалах дела, по надуманным предлогам или безмотивно отклонялись ходатайства обвиняемых и их защитников о производстве процессуальных действий, которые могли бы способствовать установлению невиновности привлекаемых.

Необоснованное и незаконное привлечение граждан к уголовной ответственности обусловлено неправомерными действиями следователя, нарушающими требования УПК о наличии достаточных оснований для вынесения мотивированного постановления о привлечении лица в качестве обвиняемого. Односторонность предварительного расследования представляет собой недостаточное исследование существенных, объективно выдвинутых версий обстоятельств дела, необоснованное увлечение только одной из версий. В большинстве случаев такая односторонность сочетается с неполнотой расследования и проявляется в недоказанности того или иного обстоятельства. Значительное число следственных ошибок состоит в недоказанности совершения преступления обвиняемым.

В специальной литературе достаточно подробно описаны причины и проблемы устранения ошибок в стадии предварительного следствия и судебного рассмотрения уголовных дел^[6]. Подавляющее число таких ошибок можно объяснить пренебрежительным отношением следователей и судей к рекомендациям, содержащимся в специальных источниках, либо незнанием ими соответствующей литературы, отсутствием работы по самообразованию, формализмом. Небезынтересны результаты изысканий В. Комиссарова, опросившего 220 следователей. Из этого количества респондентов считали возможными поступиться нравственными соображениями: при следственном осмотре — 49 %, при обыске — 28 %, а при предъявлении для опознания — 17 %. Изучение же уголовных дел показало, что процент таких откровений был намного занижен^[7].

Нужно признать, что истоки перечисленных недостатков следственной и судебной работы восходят еще к 20-м гг., когда в стране начал пропагандироваться приоритет общественных интересов перед личными. Однако стремление строгого соблюдения интересов общества за счет ущемления прав отдельного человека представляет опаснейшее нарушение законности, поскольку противопоставляет общество человеку. Именно такая политика вела к так называемому «обвинительному уклону», нарушению прав на защиту, несоблюдению требований презумпции невиновности.

Располагая односторонне расследованными материалами уголовного дела, не имея реального представления о ходе их досудебной проверки, судебное следствие превращалось в ревизию предварительного следствия. Отсюда появляются «штампованные» приговоры и судебный бюрократизм. Следует признать, что практически не гласный суд, как это должно быть, а закрытое предварительное следствие стало в нашей стране основной стадией уголовного процесса, на которой в значительной степени предрешается вопрос о виновности человека. Не случайно на протяжении многих лет остается неизменной ст. 143 УПК РСФСР, определяющая основания привлечения в качестве обвиняемого, хотя анализ ее содержания свидетельствует: законодатель оставляет следователей при решении такого важного вопроса без каких-либо ориентиров.

В настоящее время много говорится об упрочении гарантий соблюдения законности в деятельности правоохранительных органов. Но не следует забывать, что уголовная юстиция существует в обществе не для соблюдения законности в своей деятельности, а для борьбы с преступностью при строжайшем соблюдении законности. И принцип законности нельзя рассматривать в отрыве от принципа неотвратимости наказания^[8]. Однако некоторые авторы забывают о принципе неотвратимости ответственности при ведении дискуссии о следственных и судебных ошибках. А некоторые даже считают безнаказанность за совершенные преступления «платой» за искоренение прежних фактов беззакония в отношении обвиняемых и подсудимых^[9].

В последнее время заметно усилилась такая тенденция в работе правоохранительных органов, как необоснованное прекращение или приостановление сложных уголовных дел. Подобные действия являются не менее опасным нарушением законности, чем незаконные действия в отношении обвиняемых и подсудимых. Эта негативная крайность, способная нанести ощутимый вред борьбе с преступностью, обусловлена во многом формальным подходом к оценке законности задержания с последующими дисциплинарными санкциями за такую инициативу. В управленческой и надзорной деятельности сложилась практика, когда незаконность задержания в качестве подозреваемого определяется арифметической разницей между количеством задержанных и освобожденных из ИВС лиц, без анализа материалов каждого уголовного дела. В практике сформировался порочный подход, когда к следователям применяются меры дисциплинарного взыскания за ошибки при задержаниях и арестах, но совершенно игнорируются случаи ошибочного отказа от них. В результате — виновные лица, находясь на свободе, совершают новые преступления, создают ложные оправдательные доказательства либо скрываются от следствия и суда.

По общепринятым правилам уголовного процесса, самые серьезные и опасные судебные ошибки представляют ошибочное осуждение или ошибочное оправдание. С позиций теории познания суд при недоказанной виновности обвиняемого истину не устанавливает, ибо гносеологически остается не выясненным вопрос: совершил ли преступление обвиняемый или иное лицо, оставшееся неизвестным^[10].

В судопроизводстве присутствуют элементы приблизительности. Как выражались французские энциклопедисты, показания одного свидетеля создают вероятность, совпадающие показания двух или более свидетелей порождают достоверность^[11].

Однако достоверность не всегда адекватна истине. Поэтому нередки случаи, когда совпадающие показания свидетелей даются лицами с похожими интересами и психологическими характеристиками.

Ошибочные или ложные показания свидетелей, потерпевших, обвиняемых, ошибочные документы и заключения экспертов, ошибки при проведении и фиксации результатов следственных действий, основанных на непосредственном восприятии, — все они закономерно превращаются в судебные ошибки, если остаются невыявленными в ходе судебного процесса.

Существующие в судебной практике критерии доказанности преступления ориентируют судей на установление истины по уголовным делам. Однако уровень «критерия доказанности» бывает недостаточно высок, особенно при рассмотрении дела о жестоком убийстве, получившем большой общественный резонанс, вызвавшем негодование широкой публики и требования возмездия.

В таких случаях судья осознает, что совокупность доказательств по конкретному уголовному делу создает опасность осуждения с высокой степенью вероятности, и в принципе не исключена возможность осуждения невиновного. Однако общий эмоциональный настрой, вызванный громким делом, способствует тому, что судья выносит смертный приговор, в душе надеясь на поддержку вышестоящей судебной инстанции и одобрение общественности. А по прошествии времени оказывалось, что к исключительной мере наказания был осужден человек, не совершивший инкриминируемого деяния.

«В этих случаях вред причиняется двойной: честный человек объявляется преступником и подвергается незаслуженной репрессии, а действительный преступник остается на свободе ненаказанным и радуется, что дело так удачно для него обернулось»^[12].

В качестве поучительного примера, демонстрирующего возможность трансформации следственных ошибок в судебные, несмотря на обязывающий высокий должностной уровень «ошибающегося», можно привести случаи из биографии известного в СССР следователя М. К. Жавнеровича.

М. К. Жавнерович начал работать в прокуратуре с августа 1944 г., в 1952 г. его назначили старшим следователем прокуратуры Могилевской области, а с 1960 г. он назначается следователем по особо важным делам при прокуроре Белорусской ССР. В роскошно изданном юбилейном сборнике, посвященном 60-летию советской прокуратуры, об этом специалисте сообщается:

«К раскрытию почти каждого загадочного убийства в Белоруссии причастен следователь по особо важным делам М. К. Жавнерович… Одни усматривают в этом везение, другие — некую особую интуицию, присущую Михаилу Кузьмичу. Но, думается, дело прежде всего в способности Жавнеровича разглядеть то, что до него осталось незамеченным, короче говоря, в высоком профессиональном мастерстве…

Михаил Кузьмич использует в своей работе возможности различных экспертиз и знания специалистов, новейшие научные достижения в криминалистике и психологии, умело взаимодействует с органами милиции и общественностью. Все это тоже слагаемые его мастерства, его “секрета”. Впрочем, сам он никакого секрета из своего умения работать не делает. Его обстоятельные статьи, обращенные ко всем собратьям по профессии, регулярно публикуются, о нем созданы документальные фильмы и телепередачи. Интересна и поучительна его книга “Каждое преступление должно быть раскрыто”.

Заслуги М. К. Жавнеровича в борьбе с преступностью признаны и оценены. Он кавалер ордена Трудового Красного Знамени, имеет и другие правительственные награды. Одним из первых в республике Михаил Кузьмич удостоен звания “Заслуженный юрист Белорусской ССР”»^[13].

Однако через год после опубликования этих хвалебных строк герой очерка на коллегии прокуратуры Белорусской ССР был снят с должности, а также исключен из членов КПСС, что в те годы означало полное крушение карьеры. Поводом для принятия такого кардинального решения в отношении «лучшего следователя Белоруссии» послужил скандал, разразившийся «по делу Коновальчуков».

В ночь на 9 июня 1981 г. на озере Большое Осовище в Гомельской области были избиты и утоплены в воде проводившие рейд по выявлению браконьеров следователь Мозырской межрайонной прокуратуры В. В. Кузьминков и инспектор рыбоохраны С. Д. Кузьменко. У последнего похищен служебный пистолет «Токарев» с боеприпасами.

Через несколько дней по подозрению в совершении этого преступления арестовали местных жителей — Л. Володковича, О. Галая, В. Денисова, Н. Зухту, С. Хорсеко. Все пятеро быстро сознались в совершении двойного убийства, браконьерстве и хищении рыболовных сетей. Как потом выяснилось, сотрудники милиции буквально «выбили» нужные показания от задержанных. Одного били сапогом в лицо, другого — головой о сейф в служебном кабинете, третьего — переплетенным в коленкор томиком Уголовного кодекса Белорусской ССР. Немудрено, что на судебном процессе все пятеро отказались от «признания вины», объяснив прежние показания результатом примененного насилия со стороны сотрудников милиции.

Возвращенное судом на дополнительное расследование дело передали следователю по особо важным делам Белорусской ССР Н. И. Игнатовичу, отличавшемуся принципиальным характером и скрупулезностью в работе. Вскоре он заявил прокурору республики А. И. Могильницкому, что не верит в причастность арестованных к инкриминируемому убийству. Опытный криминалист Н. И. Игнатович отметил, что отсутствуют всякие вещественные доказательства, изобличающие обвиняемых. При поочередном выведении на место преступления арестованные, признавая вину, почему-то указывали разные пункты, обозначая динамику совершения преступления. Такие принципиальные противоречия у «признающихся», по мнению Н. И. Игнатовича, свидетельствовали о явном самооговоре.

Н. И. Игнатович был отстранен от дальнейшего ведения дела, которое передали М. К. Жавнеровичу, который не сомневался в вине арестованных и оставлял без реагирования их показания о недозволенных методах дознания. Прокурор Белоруссии А. И. Могильницкий сам утвердил обвинительное заключение при направлении дела в Верховный суд Белорусской ССР. Трое подсудимых были приговорены к 15 годам лишения свободы каждый, один — к 8 годам лишения свободы, и С. Хорсеко получил 2 года лишения свободы.

30 апреля 1983 г. в дежурную часть Мозырского РОВД поступило по рации сообщение от двух патрулирующих сотрудников милиции, которые преследовали подозрительный автофургон. Его номера по рации были переданы дежурному по РОВД. Однако вскоре оба патрульных были обнаружены без признаков жизни с многочисленными колотыми ранениями на теле. По номеру фургона быстро установили убийц. Ими оказались три брата Коновальчуки: Владимир, Василий и Григорий, а также сыновья Владимира Коновальчука — Геннадий и Константин. В ходе следствия выяснилось, что убийство следователя прокуратуры с инспектором рыбоохраны в 1981 г. совершено тоже этими лицами; преступники выдали пистолет «Токарева», похищенный у инспектора при нападении на него.

Осужденных людей пришлось освобождать. Коновальчуков обвинили в совершении четырех умышленных убийств и ряде краж, уголовное дело в отношении их начал рассматривать Верховный суд Белоруссии. Но еще до вынесения приговора в газете «Известия» 27 ноября 1983 г. появилась статья собственного корреспондента Н. Матуковского «Тень одной ошибки», рассказывающая про тайны следствия М. К. Жавнеровича, повлекшие осуждение невиновных.

14 декабря 1983 г. суд приговорил Владимира, Василия и Константина Коновальчуков — к смертной казни, Коновальчука Григория — к 15 годам лишения свободы, Коновальчука Геннадия — к 7 годам лишения свободы.

Прокурор и министр внутренних дел республики, их заместители были сняты с постов. Отстранен от должности судья, вынесший обвинительный приговор пятерым невиновным. 24 января 1984 г. в Минске прошло совещание работников прокуратуры Республики Белоруссия, на котором с докладом выступил Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков. Обсуждались «задачи по обеспечению строжайшего надзора за соблюдением законности». И никто из присутствующих не знал, что в следующем году Белоруссия опять будет предметом обсуждения в средствах массовой информации по теме следственных и судебных ошибок.

В 1985 г. здесь наконец был пойман «витебский монстр» — Г. М. Михасевич, за 15 лет убивший по сексуальным мотивам свыше 30 женщин. Выяснилось, что по ряду преступлений, совершенных им, осуждены невиновные люди, которые на следствии признавали вину. Один из осужденных — Н. С. Тереня — даже был расстрелян по приговору суда, хотя жестокое убийство, как выяснилось, совершил не он, а Михасевич. Часть дел, по которым осуждены невиновные, вел тот же М. К. Жавнерович…

Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР В. А. Париц, возглавивший следственную бригаду по деяниям Михасевича, допрашивал пенсионера М. К. Жавнеровича, изучал его жизненный путь, личное дело, в котором одна из характеристик содержала такие строки: «…Не может изложить основной мысли прочитанных произведений. Язык бедный. Кругозор узкий. Рекомендовано усиленно читать юридическую и художественную литературу»^[14].

Следователь В. А. Париц так выразил свое отношение к личности и методам работы М. К. Жавнеровича: «Некоторые следователи, в том числе и Жавнерович, имели низкий общеобразовательный уровень, слабую профессиональную подготовку, работали доморощенными способами. А уж о специфике расследования преступлений, совершенных в связи с сексуальными отклонениями, и малейшего представления не имели. Эти люди попали в следственный аппарат, я убежден, совершенно случайно, без какого-либо призвания и способностей к избранной деятельности… Что было на самом деле? Неспособность сомневаться в избранной версии, отбрасывание любых доказательств, противоречащих ей, примитивный подход к анализу и оценке доказательств в их совокупности. Непробиваемая уверенность в своей профессиональной непогрешимости. Жавнерович считал, например, что всегда может определить убийцу. Его любимое изречение: преступник — в материалах дела, его только надо там найти. Разве это не достаточный показатель профессионального примитивизма?…Горько говорить, что так работал человек, наделенный большими полномочиями, получивший признание как незаурядный следователь, не имевший на своем счету нераскрытых преступлений и дел, возвращенных для дополнительного расследования»^[15].

Журналист И. Гамаюнов, изучивший истоки культа Жавнеровича, сообщает: «Его косноязычие…воспринималось как признак “простого” человека, “вышедшего из народа”. А его высокомерное давление на подследственного считалось всплеском гражданской ненависти к преступнику… Его культ возник потому, что он нужен был в «отчетной игре» его ведомства с вышестоящими организациями. Инерция же дутого его авторитета действовала безотказно: суды штамповали его следственные документы, не подвергая их, как это следует, сомнению»^[16].

Э. У. Бабаева о М. К. Жавнеровиче сообщает: «В процессе расследования уголовного дела по обвинению его в преступлениях против правосудия, в том числе и в неоднократном привлечении им заведомо невиновных к уголовной ответственности, было установлено, что он был самолюбив, считал себя непревзойденным специалистом, пренебрегал мнением коллег по работе»^[17].

Исследование дел о привлечении к уголовной ответственности заведомо невиновных лиц показало, что таких следователей, превратившихся затем в обвиняемых, отличали заносчивость, неумение прислушиваться к мнению других, завышенная оценка своих профессиональных способностей, самоуверенность, стремление продвинуться по службе, выделиться и быть поощренным^[18].

Об этом подробно рассказывает в своей книге В. И. Сороко^[19]. Автор — в прошлом следователь транспортной прокуратуры, арестованный и осужденный за незаконные методы работы. Жертвой его «профессионализма» стал некий Адамов, признавшийся в совершении изнасилования и убийстве К., за что судом направлен в ИТК сроком на 15 лет. Позднее установили упоминавшегося выше серийного убийцу Михасевича, одной из потерпевших по делу которого оказалась К. Адамов был освобожден и приобрел, по выражению журналистов, статус «главного обвиняемого», когда его следователь Сороко за незаконные методы работы был осужден к четырем годам лишения свободы.

По наблюдению Эриха Анушата, «бесконечное число убийц, как мужчин, так и женщин, производило вначале “хорошее” впечатление и вводило в заблуждение многих “знатоков людей”»^[20]. Соглашаясь с этим, можно также утверждать обратное: «бесконечное число» не причастных к убийству людей признавалось и продолжает признаваться «знатоками» за виновных лиц, а результаты такого внутреннего убеждения могут иметь тяжкие последствия.

В данной книге описаны следственные и судебные ошибки 70–80-х гг., но за последние четверть века не произошло никаких принципиальных изменений, которые реально могли бы улучшить качество дознания и предварительного следствия в России. Федеральный закон «Об оперативно-розыскной деятельности» сделал во многом открытой ту сферу функционирования оперативных служб, которая десятилетиями в СССР считалась сугубо секретной и не подлежала прокурорскому надзору^[21]. Однако методы воздействия на заподозренных лиц со стороны сотрудников правоохранительных органов нередко те же, что существовали во времена расцвета культа личности^[22].

Недавно из мест лишения свободы был освобожден житель г. Дивногорска Красноярского края Евгений Судоплатов, осужденный за умышленное убийство своей жены к 10 годам лишения свободы. Суд при вынесении приговора ссылался на собственноручно написанную Судоплатовым «явку с повинной». Позднее выяснилось, что «явка» — результат избиения задержанного работниками милиции, а жена Судоплатова на самом деле являлась жертвой серийного убийцы Ершова. По другому эпизоду деятельности этого же маньяка семь месяцев содержался под стражей невиновный 17-летний Алексей Старцев, чьи «признательные» показания появились после того, как его избили и запугали сотрудники уголовного розыска^[23]. И не случайно в специальных изданиях отмечалось, что «нарушения процессуального законодательства… получили в Красноярском крае весьма широкое распространение»^[24].

Практика показывает, что случаи правового нигилизма, злоупотребления властью и нарушения закона, допускаемые работниками правоохранительных органов, особенно ярко проявляются по делам об убийствах, где с начального этапа расследования допускались серьезные ошибки в сборе доказательств, необоснованное увлечение только одной версией, формальный подход при составлении важных процессуальных документов^[25].

Расстреляли вместо Чикатило, но кто убийца, до сих пор не ясно

Примером самой громкой судебной ошибки принято считать дело маньяка Чикатило: спустя 30 лет все еще в ходу миф, что, пока его ловили, «расстреляли много невиновных». На самом деле высшую меру наказания получил лишь один человек, и его участие в преступлении, как, впрочем, и участие в нем самого Чикатило, до сих пор остается под вопросом.

Речь идет об убийстве девятилетней Лены Закотновой, которое произошло в городе Шахты в 1978 году. Труп девочки со следами сексуального насилия обнаружили рядом с мостом через речку Грушевку, у нее были завязаны глаза, на теле имелись ножевые раны. Смерть, согласно выводам экспертов, наступила в результате удушения.

В процессе расследования в область интересов правоохранительных органов впервые попал Чикатило: купленный им домик-мазанка находился недалеко от места преступления, свидетели показали, что в день убийства там горел свет, хотя проживал Чикатило с семьей по другому адресу.

Нашлась также свидетельница, утверждавшая, что видела девочку с мужчиной, чье словесное описание напоминало Чикатило. Однако его допросили и отпустили, а в качестве обвиняемого задержали ранее судимого за аналогичное преступление Александра Кравченко.

В возрасте 17 лет Кравченко, находясь в состоянии алкогольного опьянения, изнасиловал и убил 10-летнюю девочку. За это преступление он получил 10 лет, избежав смертной казни лишь в силу юного возраста. Отсидев шесть лет, освободился и вел жизнь примерного члена общества: работал в Шахтах штукатуром, женился на женщине с ребенком и на момент ареста ждал появления общего наследника.

Кравченко задержали потому, что его дом был еще ближе к месту обнаружения тела Лены Закотновой, чем дом Чикатило, и допрашивали, зная о его биографии. Однако жена Александра и ее подруга, независимо друг от друга, показали, что в день преступления Кравченко пришел домой рано, был трезвым и до утра никуда не выходил. Мужчину отпустили.

Через несколько дней он вновь оказался под арестом, на этот раз – якобы за кражу постельного белья у соседки. При этом часть украденного была растеряна по дороге и, как в сказке, вела от места преступления к дому Кравченко. Почему произошла кража, теперь сказать трудно. Сотрудники правоохранительных органов говорили, что Кравченко совершил ее намеренно, чтобы сесть за мелкое преступление, а не за убийство. Есть также версия, что украденное белье Александру подкинули сами правоохранители, чтобы иметь основания для нового ареста.

Дальнейшее – описание мер воздействия на Кравченко и его семью, которые позднее были доказаны. Александра избивали в камере посаженные туда уголовники, его супругу и ее подругу задерживали и давили, обвиняя в даче ложных показаний, и вскоре женщины отказались от своих слов, сломав подсудимому алиби. Сам Кравченко в процессе следствия несколько раз менял показания, путался в них. Позднее он объяснил, что оговорил себя под давлением, а детали преступления, совершенного над Леной Закотновой, узнал из материалов дела и экспертиз, предоставленных ему следователем. Он путал возраст погибшей, описание ее одежды, не мог сказать, где взял нож и где оставил его.

Дело Кравченко посылали на доследование и даже успели отменить ему смертный приговор, однако включилась бабушка Лены Закотновой, которая стала писать жалобы с требованием справедливости, и в итоге добилась нового пересмотра дела и высшей меры наказания.

Так Александр Кравченко, отбывавший в тот момент наказание за кражу (это обвинение не было с него снято) в итоге был расстрелян. Произошло это в 1983 году, спустя почти пять лет после убийства.

В своем последнем ходатайстве о помиловании Александр Кравченко писал: «Наступит день и час, и вам будет стыдно за то, что вы губите меня, невинного человека, оставляя моего ребенка без отца».

Об убийстве Лены Закотновой все успели забыть, пока оно не всплыло в показаниях арестованного в 1990 году Андрея Чикатило. Он сам признался в этом преступлении, сообщив, что оно стало первым в совершенной им серии. Но и тут стоит обратить внимание на некоторые нестыковки. Например, в своих показаниях Чикатило не упоминает удары ножом, говоря, что просто задушил девочку, а также опускает факт, что завязал ей глаза, хотя это стало яркой и запоминающейся деталью, а позднее – и характерным почерком маньяка.

Менялось и место совершения преступления: сначала Чикатило завил, что убил девочку на пустыре у реки, затем – в собственном доме, той самой мазанке. Не совпали и данные экспертизы по выделениям преступника, найденным на теле жертвы.

Несмотря на усилия следователя Иссы Костоева, который вел дело Чикатило, обвинения по этому эпизоду были в финальном приговоре сняты. Считается, что Андрей Чикатило, будучи натурой впечатлительной, «присвоил» себе это преступление, чтобы казаться эффектнее и значительнее.

Однако Исса Костоев сумел добиться пересмотра дела Александра Кравченко и реабилитировать его посмертно. Согласно воспоминаниям следователя, это было почти беспрецедентное событие в позднем СССР – он несколько раз направлял протесты и жалобы в Верховный суд, получая отказы. Никто не хотел признавать ошибки, поскольку ответить за них пришлось бы людям, которые ошибочно вынесли Александру смертный приговор, сделать это удалось лишь с четвертого раза.

О том, что Александр Кравченко реабилитирован, правоохранительные органы смогли сообщить его матери одновременно с информацией о том, что он был расстрелян. Женщина до последнего ждала возвращения сына и надеялась.

13 человек посадили и одного казнили, пока искали витебского душителя Михасевича

Серийный убийца Геннадий Михасевич, орудовавший в 70-х – начале 80-х годов ХХ века и совершивший, согласно приговору суда, 36 убийств, еще и рекордсмен по числу невинно осужденных: пока искали настоящего преступника, успели перемолоть судьбы 14 человек, из которых один был расстрелян, один ослеп в тюрьме, а остальные отсидели полностью внушительные сроки, вплоть до 15 лет.

Причина простая: следователи торопились раскрыть резонансные преступления с одной стороны, а с другой – не желали признавать наличие в СССР маньяков, которые казались приметой исключительно «загнивающего Запада».

Свое первое убийство Михасевич совершил в 1971 году на территории Витебского района Белорусской СССР и затем продолжал совершать их с завидной регулярностью в течение 14 лет, пока не был пойман.

В 1979 году за одно из подобных преступлений были осуждены сожители Николай Тереня и Людмила Кадушкина. Тереня вел жизнь асоциального элемента, не работал и не имел постоянного места жительства. Ранее он был неоднократно судим за мелкие преступления. Его подруга Людмила Кадушкина также не отличалась примерным поведением. Оба попались на краже, но затем следователи стали раскручивать их на предмет причастности к убийству.

Поскольку в то время милиционеры были заинтересованы в статистике раскрываемости преступлений, они ничем не гнушались. Другому подозреваемому по делу Михасевича, например, специально подбросили при обыске фото жертвы. Сразу троих мужчин невинно осудили лишь потому, что они случайно гуляли с собаками недалеко от места преступления.

А в случае Николая Терени правоохранители стали давить на его сожительницу, убеждая женщину дать показания против него: мол, так она сама избежит расстрела и пойдет по делу как соучастница. Кадушкина испугалась и подписала все, что от нее требовалось. Обвинительный приговор строился именно на показаниях Людмилы, сам Тереня все отрицал, но это в конечном итоге не спасло его от расстрела. Приговор привели в исполнение в 1980-м.

При этом сам Геннадий Михасевич пристально следил за расследованием совершенных им преступлений, по некоторым делам в качестве зрителя даже присутствовал в суде, изучал публикации в прессе. Тот факт, что раз за разом арестовывали невиновных, его только воодушевлял.

В какой-то момент убийца стал ловить сам себя, как участник народных дружин. Так он получил доступ к информации, имел возможность затаиться, когда милиция выходила на облавы или выставляла в качестве приманки своих сотрудниц в штатском.

Всех, кто был несправедливо осужден, реабилитировали только после приговора Михасевичу, вынесенному в 1987 году. Многие получили от государства значительные денежные компенсации и квартиры, но вернуться к полноценной жизни эти люди не смогли, тюрьма подорвала физическое и психическое здоровье.

По делу о злоупотреблениях в процессе расследования были привлечены к ответственности около 200 сотрудников правоохранительных органов. Кто-то получил выговоры, других понизили в должности, несколько человек осудили условно. Лишь один, зональный прокурор транспортной прокуратуры Белорусской ССР Валерий Сороко, получил реальный срок: четыре года лишения свободы.

Казнили умственно отсталого человека и поймали «банду олигофренов», пока искали свердловского убийцу Фефилова

Так же, как и в предыдущих случаях, случайной жертвой милицейского произвола стал в 1984 году житель Свердловской области Георгий Хабаров. Мужчина имел психиатрический диагноз (умственная отсталость), был ранее судим за кражу. В круг интересов правоохранительных органов он попал как подозреваемый в изнасиловании и убийстве пятиклассницы Лены Мангушевой. В реальности преступление совершил серийный маньяк Николай Фефилов, на счету которого за период с 1982 по 1988 год было семь аналогичных преступлений.

Работая по убийствам Фефилова, правоохранительные органы долго не могли признать, что имеют дело с серией: не смущал следователей даже тот факт, что у убийцы был характерный почерк и все нападения совершались в районе автобусной остановки «Контрольная», там же находили тела жертв. Поэтому по каждому из преступлений последовательно задерживали разных людей.

Остановить судебную машину не могли даже такие крайне сомнительные обстоятельства: пока очередной «убийца» уже находился в заключении, изнасилования и убийства не прекращались и происходили с завидной регулярностью.

Георгий Хабаров был задержан через несколько дней после убийства Лены Мангушевой. На него обратили внимание, потому что ранее на него поступило заявление от жительницы Свердловска о том, что он пытался ее изнасиловать. Речь при этом шла о взрослой женщине, а погибла младшая школьница, но это милицию не смутило. Хабарова задержали и начали допрашивать с пристрастием, убеждая подписать признание.

На первом следственном эксперименте Георгий путался: говорил, что зарезал свою жертву, тогда как она была задушена, не мог описать ее внешность и одежду, не находил ответа на вопрос, куда делся портфель школьницы (позднее выяснилось, что настоящий убийца унес его с собой и даже подарил родной дочери).

Пришлось подгонять показания Хабарова под выводы экспертов, проводить повторный следственный эксперимент. Данные экспертизы биологических жидкостей, найденных на теле жертвы, также не соответствовали анализам задержанного, но это милицию не остановило.

Засомневался лишь судья, который, читая материалы дела, обратил внимание и на уровень умственного развития Хадарова (в 28 лет он все еще учился в коррекционной школе), и на постоянные смены показаний обвиняемого и его заявления, что он себя оговорил. Боясь совершить фатальную ошибку, судья приговорил Георгия Хабарова к 14 годам заключения вместо расстрела. Однако после приговора родственники жертвы подали апелляцию и добились высшей меры наказания.

В деле маньяка Фефилова было еще несколько пострадавших. Один из них, Михаил Титов, погиб в тюрьме от побоев сокамерников. Настоящая вина его состояла лишь в том, что он был безответно влюблен в одну из жертв и докучал ей своим вниманием. До признания его также довели следователи.

Еще троих подозреваемых, двое из которых имели диагноз «умственная отсталость», убедили взять на себя сразу четыре убийства в районе станции «Контрольная». Избежать расстрела удалось чудом – вскоре Николая Фефилова задержали на месте преступления, и он признался в совершении семи убийств. Георгий Хабаров был реабилитирован посмертно, остальные подозреваемые – отпущены на свободу. Ответственности за сфабрикованные уголовные дела никто не понес – виновными назначили сотрудников, которые принимали участие в расследовании, но к тому моменту уже умерли.