Ошибки при опознании погибших на украине

46-летний Александр Лисин из Свердловской области (имя изменено) почти всю свою жизнь до начала спецоперации на Украине работал слесарем на заводе в Верхней Салде. Сейчас Александр воюет в составе одного из подразделений 150-й мотострелковой дивизии. Это уже второй его контракт с начала СВО. Однополчане в шутку называют Лисина бессмертным. Ведь его уже дважды по ошибке «хоронили».

Мужчина рассказывает, что первая похоронка пришла на него ещё 26 лет назад. В 1994 году его призвали на срочную службу, полк участвовал в первой чеченской кампании.

«Уже перед самым дембелем, в 1996-м, меня контузило, и я до самого увольнения провалялся в госпитале. Возвращаюсь домой, а меня тут, оказывается, уже похоронили. Ну а я-то живой, только вот со слухом до сих пор проблемы. Так и не восстановился полностью», — говорит Лисин.

Во второй раз бойца «похоронили» этим летом, когда он был в Донбассе.

«С завода у нас семь человек этой весной решили добровольцами ехать на Украину. Ну и я среди них, — рассказывает Александр. — 26 апреля мы пошли в военкомат, сказали, что хотим ехать. Написали заявления. Одобрили. Потом три дня я собирал нужные документы, взял на работе отпуск за свой счёт. А дальше прошли обучение на полигоне в Ростове — и на фронт».

Как объясняет доброволец, на Украине он убедился, что СВО проводится не зря, поскольку «вся страна там погрязла в фашизме».

«Например, нашёл я там учебник истории 2018 года. Решил полистать: оказывается, это они выиграли войну с Германией, а мы там везде как оккупанты упоминаемся, — возмущается боец. — Дед мой всю войну прошёл, а они победители? По уму, там надо было ещё в 2014-м нацизм уничтожать, тогда бы не было лишней крови сегодня».

Второй день рождения

Воевал Лисин на Харьковском направлении. По его словам, было нелегко, украинские националисты часто накрывали их позиции «Градами» и артиллерией. Но, как отмечает боец, ему очень повезло с командиром — 36-летний ротный умело руководил коллективом и проводил все задачи с минимальными потерями.

«А 9 июня мы их дрон накрыли. Если бы в нас попали, то ни нас, ни того строения, где мы сидели, не было бы, — рассказывает Лисин. — В тот день у моего земляка был день рождения. Поэтому отпраздновали и его второй день рождения. Вдвойне отметили».

17 июня, по словам бойца, тоже было «жарко» — несколько человек получили ранения на минах-лепестках.

Впрочем, как отмечает сам Лисин, он весь контракт прошёл без единой царапины, а когда в июле вернулся домой, неожиданно узнал, что в военкомате он значится погибшим.

«Я пошёл в военкомат документы подписывать, а там на меня все как на привидение смотрят. Военком так вообще чуть не поседел, когда меня увидел. Я ему говорю: «Ты чего?» Он отвечает, что сегодня моим родным собирались нести похоронку на меня. Я говорю: «Вы гоните? Вот он я, живой стою», — рассказывает Лисин. — В общем, обрадовался военком, что ошибка вышла и к родственникам идти не надо».

По словам бойца, из-за этой ошибки в документах он не расстроился.

«Бывает, но вот почему меня с завода уволили, я так и не понял. Я должен был выйти на работу 18 августа. Отпуск брал за свой счёт на время контракта, а мне в кадрах сказали, что у меня прогулы какие-то. И земляков моих, с которыми уезжал, тоже уволили. Двое сейчас уже восстановились, снова работают. Мне военком помог сделать документы, а на заводе сказали, что надо медкомиссию проходить заново, чтобы восстановиться на работе. А я не успел, потому что снова контракт подписал».

Лисин подчёркивает, что во второй раз поехал на Украину, чтобы отомстить за товарищей, которые погибли или были ранены.

«Да, есть и такие, кто ради денег сюда едет. У кого кредиты, у кого ипотека. На гражданке они таких денег не могли заработать. Я всё это понимаю. Но я не по этой части, я и так неплохо зарабатывал. Мне хватало. Я за ребят хочу отомстить А как вернусь, обязательно сыграю свадьбу с гражданской супругой. Мы три года уже вместе. Пора и отношения узаконить, — говорит Лисин и добавляет, что гражданская жена была против второго контракта. — Но я ей объяснил: Юль, ну кто тогда поедет, если не мы?»

Судмедэксперт Владимир Щербаков рассказал журналисту Аркадию Бабченко о том, как в России идентифицируют неизвестных солдат. Военный репортер, основатель проекта «Журналистика без посредников» Аркадий Бабченко поговорил с бывшим главой 124-й Ростовской военной судебно-медицинской лаборатории Владимиром Щербаковым, который руководил идентификацией всех неизвестных солдат Первой и Второй чеченской войн.

Помещение частной судебно-медицинской лаборатории ООО «124 Lab» – предбанник с секретаршей и такой же крохотный кабинет. В нем анатомический манекен, простая мебель, шкаф, компьютер, чайник – все друг на друге – и длинный ряд дипломов, грамот и благодарностей на стене.

Создал ООО «124 Lab» легендарный Владимир Щербаков – бывший руководитель бывшей 124-й Ростовской военной судебно-медицинской лаборатории, через которую прошли останки всех неизвестных солдат Первой и Второй чеченской кампании.

Сгоревших в танках, подорванных на фугасах, обглоданных собаками в Грозном, свезенных в пластиковых мешках с блок-постов.

Почти все они были опознаны – Щербаков создал с нуля уникальную систему идентификации погибших, структурировал весь накопленный лабораторией опыт, построил концепцию единой информационной базы данных военнослужащих.

Затем он был уволен, а его лабораторию расформировали.

Сейчас он снимает у Центральной городской больницы Ростова-на-Дону две комнатушки. На задворках снимает. В бараке пищевого блока.

Другого места ему не нашлось. Занимается Щербаков тем же, чем и раньше. Только теперь – на частной основе. Государству его работа и его знания не нужны.

— Владимир Владимирович, насколько я помню, вы служили на флоте. Как вы попали в судебную медицину?

— Я офицер медицинской службы. Окончил Военно-медицинскую академию, где занимался патологической анатомией. Затем два года служил на Тихоокеанском флоте на миноносцах. А когда открылась вакансия эксперта-криминалиста, ушел из плавсостава. В 1992 году перевелся в Ростов. Начальником 124-й лаборатории стал в 1995-м, уже во время войны. Так и началась моя карьера. На сегодняшний день мой стаж экспертной деятельности составляет 33 года.

— То есть вы уже были опытным экспертом. А лаборатория вошла в войну подготовленной?

— Нет. Все разрабатывалось на коленке. Была поставлена задача идентифицировать, и делай, что хочешь. Просто был всплеск сверхответсвенности. У нас же тут толпы матерей пропавших солдат были. Хочешь не хочешь, приходилось делать. Потом, политическая составляющая — это же все вызывало негатив в массовом сознании. Надо было его гасить. Но можно гасить тупо — взять и зарыть, а можно по-человечески решить эту задачу, отдать матерям их мальчиков.

— Сколько через вашу лабораторию прошло погибших?

— За обе кампании – около четырех тысяч. По первой войне – по состоянию на 2003 год, когда меня уволили, – мы идентифицировали 94% погибших. По второй – 99%. Мы работали. Разрабатывали новые методы идентификации, среди них дерматоглифика признаков кровного родства по строению гребешковой кожи (установление родства по сходству отпечатков пальцев. – РП). На основе этого метода создана компьютерная программа. Идентификация по особенностям строения реберного каркаса на основе сравнения прижизненных флюорограмм и посмертных рентгеновских снимков – тоже наше ноу-хау. Это работа Андрея Ковалева была, на ее основе получилась докторская, а Андрей Ковалев возглавляет сейчас Российский центр судебно-медицинской экспертизы (РЦСМЭ). Мы усовершенствовали сравнение совмещения прижизненных фотографий и черепов. В совокупности – получили такой высокий результат.

— Как все это выглядело? Вот привозят вам две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах…

— Привозят тело. Оно исследуется – какую идентификационно-значимую информацию оно на себе несет. Начиная с ориентирующих признаков – одежда, шеврон, имеются ли на шевроне самодельные надписи, маркировка одежды, номер военного билета… По ним можно выйти на конкретного человека. Хотя и не факт: одеждой могли поменяться. Личные вещи тоже важны. Письма. Это и почерковый материал, и установочный, потому что адреса там указывались. Это все педантично учитывалось, фотографировалось, снималось на видео. После снятия одежды переходили к исследованию тела.
Тела классифицировали по трем категориям: пригодные, условно-пригодные и непригодные для опознания. Акцент делали на условно-пригодных и на непригодных. Пригодных и так опознают.

Фактор времени тоже имеет огромное значение для опознания. Фиксировали все признаки внешности, в обязательном порядке – фото- и видеосъемка в пяти ракурсах, детально. Особые приметы – татуировки, рубчики, родинки…

— А информационную базу откуда брали? Ну, есть у парня татуировка – и что дальше?

— Из уст субъектов опознания. Это родители, сослуживцы. А текстуальные данные – ну, например, антропометрию, данные медицинских обследований – присылали военкоматы. Антемортальная – то есть прижизненная – база данных заполнялась с использованием вот таких источников информации. Самыми ценными субъектами опознания являлись, как вы думаете, кто?

— Сослуживцы?
— Старшие сестры. Как субъекты опознания они даже ценнее, чем мамы. Мама с четырнадцати лет уже не так знает своего сына, как старшая сестра своего брата.

Да и память у матерей не такая цепкая.

— У меня мама перед отправкой в Чечню фаланги пальцев на ногах линейкой мерила.

— Правильно делала. Пальцы на ногах сохраняются чаще, чем на руках.

— Я помню, вы бились, чтобы создать в Минобороны общую антемортальную базу данных военнослужащих именно для опознания. Удалось?

— Не удалось. Тогда не было законодательной базы. Даже написанный проект закона об идентификации и регистрации – ну, он дошел до первого чтения. После завернули. Зачем нам своих погибших солдат идентифицировать, правда? Ограничились законом о дактилоскопической регистрации, с подтекстом: потом напишем еще закон о геномной регистрации, и в этом правовом поле будем действовать. Вот до сих пор и действуют. О геномной регистрации закон в итоге приняли. Но он, во-первых, затрагивает только осужденных за тяжкие преступления, а во-вторых – все равно мертвый. В военкоматах проводится только дактилоскопия пальцев рук.

— Вы сказали, что пальцы ног сохраняются лучше…

— …особенно если человек гибнет в горящей бронетехнике. Ноги, обутые в кирзовые сапоги, не так сильно сгорают, сохраняют папиллярный узор. И можно, не прибегая к дорогим методам, только на основании этой дактилоскопической информации идентифицировать человека.

Но тут важнее другой аспект – правозащитный. По закону дактилоскопическая информация пальцев рук должна храниться до достижения человеком восьмидесятилетнего возраста. Законопослушный мужской контингент проходит через этот фильтр снятия отпечатков, служит два года и после этого остается в базе данных на всю жизнь. То есть, во-первых, государство всех граждан мужского пола автоматом записывает в потенциальные правонарушители. Это ненормально. В Штатах, например, данные хранятся ровно столько, сколько человек служит – после увольнения он вправе затребовать свой профайл и уничтожить его. Это нормальный порядок взаимоотношения государства со своим гражданином.

Но, во-вторых, что еще важнее, тем более, в нашей стране… Да, он законопослушный, он не совершает преступлений и до восьмидесяти лет не совершит, – но его в мгновение ока могут подставить. Тут надо просто уточнить: вся эта база данных хранится где? В нашем самом законопослушном ведомстве – МВД. Сейчас дня не проходит без новостей о преступлениях сотрудников полиции.
Пальчики подсунуть, чтобы посадить любого другого вместо себя? Да легко! Между тем пальцы ног, подошвы, их папиллярные узоры несут ту же самую идентификационно значимую информацию. Но на босые пятки убийство не повесишь.

Тут уж человек может быть спокоен. Но этого не делается. Берутся по-прежнему отпечатки пальцев. Которые, к тому же, часто обгорают.

— Почему?

— Знаете, в армии есть такой ответ: «Потому что, в общем, вот». Вот, потому что, в общем, вот.

— А зубы? Стоматологическая база данных есть?

— Прижизненной нет. Прижизненная не создается. Сейчас солдаты проходят только дактилоскопию пальцев рук. Больше ничего.

— Скажите, с вашей точки зрения, как эта система должна выглядеть в идеале?

— Вот смотрите. Антемортальная информация должна иметь три уровня. Первый – признаки внешности, особые приметы, антропометрические и дентальные данные, то есть зубы. Второй – полная дактилоскопическая информация: пальцы рук, ног, ладони, подошвы. Третий уровень – материальные носители ДНК человека, то есть кровь.

Первый уровень применим к погибшим, пригодным для визуального опознания. Если погибший проходит по этому уровню, идентификация занимает считанные минуты. Чечня показала: первая война – для визуального опознания были пригодны 60% неопознанных погибших, вторая война – 80%. В первой больше горели в бронетехнике. То есть на одном только этом первом уровне мы за минуты можем идентифицировать 80% погибших. Этого не делается.

Второй уровень. Сейчас покажу… Вот фотография. Рука и часть грудной клетки. Это летчик погибший. Кроме руки – ничего. Но сохранилась гребешковая кожа пальцев рук (отпечатки пальцев – РП). Можно установить личность по дактилоскопической информации. Опять же, Чечня показала: по первой – сохранность пальцев рук у 27%, по второй – 57%. Также можно опознать за минуты.

И третий уровень – это костные останки, обугленные тела, тела в состоянии глубокой гнилостной трансформации. Первая Чечня – 11%, вторая – 4%. То есть нуждаемость в третьем уровне по второй Чечне — всего 4%. Объясняется это тем, что во второй Чечне была иная структура боевой травмы: по-другому стали воевать, технику уже так бездумно не жгли – одно пулевое ранение, остальное сохранно. Скажите: зачем использовать дорогостоящую молекулярную генетику, если идентификация вполне осуществима дешевыми методами – просто необходима антемортальная база данных? Из этого сейчас делается только частично второй уровень. Только пальцы рук. Все.

— Эта трехуровневая концепция разработана в вашей лаборатории?

— Да. Я ее сам разработал. Она детальная, здесь все прописано. Можно брать и работать.

— И почему ее не приняли?

— Министерство обороны сочло это нецелесообразным. Объяснение все то же – потому что, в общем, вот.

— Насколько я понимаю, в процессе вашей работы была создана и база данных?

— Да.

— И что с ней?

— Не знаю. Где-то хранится, наверное. У меня нет информации.

— 124-я лаборатория – это же было делом вашей жизни?

— Получилось, что так. Морально я еще там. Я еще там.

— Как вы не спились?

— Храм. Храм.

— Синдрома пост-комбатанта не было?

— Нет. Поставлена военная задача, задачу надо решать. Были у нас ребята, которые, конечно, подсели на алкоголь. Не мои сотрудники, прикомандированные.
Один из них умер. Один повесился на Камчатке. Один в психушке пролежал какое-то время. Одного из алкогольной комы выводили. Все было, но это война. Разумеется, к военным потерям в России эти смерти не относятся.

— Вас уволили в 2003-м. Официально – по достижении пенсионного возраста. Но у меня ощущение – потому что слишком много говорили. На их языке это называется «несанкционированная выдача информации СМИ».

— А руководство этого и не скрывало. «Ты слишком активен, друг» – это мне прямо говорилось.

— Что стало с лабораторией после вашего увольнения?

— Она претерпела ряд оргштатных преобразований. Сначала образовали 16-й центр (16 Государственный центр судебно-медицинских и криминалистических экспертиз СКВО – РП.), а сейчас они стали филиалом 111-го центра Минобороны. Теперь это все это подчиняется непосредственно Москве. Самой 124-й лаборатории как таковой больше не существует. Зачем это было сделано? А потому что, в общем, вот. Из прежнего состава остался только один человек. Остальные одиннадцать по разным городам и весям – кто-то уволился, кто-то продолжил служить.

— Опыт лаборатории утерян?

— Да.

— А те тела, которые так и не удалось опознать и которые потом были захоронены на Богородском кладбище в Подмосковье? Мне Виталий Бенчарский, член рабочей группы Комиссии по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести, в которой вы работали тоже, рассказывал, что там нужна была какая-то незначительная сумма, чтобы опознать всех.

— Изначально финансирование было смехотворным, да. Не знаю, за счет чего работали. Затем, когда назрела необходимость и возможность оснаститься абсолютно всем, что используется в мировой практике для проведения идентификаций, в общей сложности где-то на три с половиной миллиона долларов оборудование было закуплено. Это не так много. У американцев бюджет военного института патологии – пять миллионов в месяц.

— Вы упомянули, что о политической составляющей в вашей работе. Когда давление было больше – в первую войну или во вторую?

— Оно было и в первую, и во вторую. Просто во вторую стала происходить трансформация понимания целей нашей работы, причем на самом верху. Это все оттуда пошло, с самого верха. Власти просто надоело само звучание этой темы в СМИ.
Ну, хорошо, надоело – давайте закопаем просто, и все. Но закопать – означает не взять от неидентифицированного тела всю информацию. Поставить крест. Это бесчеловечно, это ненормально.

Поэтому предлагалась модель – да, надо захоронить, но когда со всего массива погибших будет взята вся информация. С каждого. Вот что вынашивалось.

А тут вторая война, и пошел новый поток. Причем в этом потоке преобладали те, кто пригоден для визуального опознания. «А что вы с ними возитесь? А зачем?» Как зачем, ребят? Это наши солдаты или нет?

В первую войну было допущено семь ошибок субъектами опознания. Потом пришлось проводить эксгумацию. Мы эти ошибки установили задним числом только благодаря тому, что все было зафиксировано на видео, и у всех была взята идентификационно-значимая информация.

Ну вот, он пришел с каким-то актом опознания. А сослуживец его или пьяный был, или взял и подмахнул просто, чтобы ужас этот забыть уже поскорее – и вы считаете, что человек опознан?
А если сослуживец ошибся? Тогда весь тот массив, который поступил вместе с ним – десять-пятнадцать человек – их всех надо выкапывать.

Это следственные действия.

Смотрите, как здорово поступили хорваты. Они по окончании войны на национальном кладбище Загреба построили мемориал. Что он собой представляет? Пантеон – это только видимая часть. А под ним бункер, где в контейнерах сохраняются тела. Любого можно брать, и при новой информации с ним работать дальше. С одной стороны, они всех разместили на кладбище, с другой стороны, ни одного не бросили и не закопали. Как только идентификация будет закончена, можно хоронить. Вот это пример того, как нужно работать с павшими.

— Это естественно. Хорваты считают, что они вели справедливую войну – я не говорю сейчас, так это или не так на самом деле. Наше же правительство знает, на мой взгляд, что оно вело войну преступную. Поэтому там – помнить, здесь – зарыть и забыть. Ладно. Вас уволили из армии. Что потом? Как вы жили дальше?

— Дальше пять лет был депутатом законодательного собрания. По одномандатному округу, самовыдвиженец. Победил с результатом 56%, занимался социальной политикой. Потом… Надо ж как-то трудоустраиваться. Что творилось в областном бюро судмедэкспертизы, я знал. В прессе была масса публикаций. Это была ОПГ, натуральная организованная преступная группировка. Идти назад в свою контору рядовым экспертом? Своими глазами каждый день наблюдать, как созданная тобой система валится и рушится. Поэтому, учитывая, что законом предусмотрена возможность негосударственной экспертной деятельности, я взял и учредил ООО «124 Lab» Нас четыре человека – я, бухгалтер, секретарь и эксперт-почерковед. Если вопрос выходит за рамки моей компетенции – фармакология, акушерство и гинекология, неврология – привлекаю соответствующих экспертов. Таким вот образом и работаем.

— Кто ваши клиенты?

— В основном адвокатура, конечно. Но и прокуратура, и суды, и МВД, и Следственный комитет тоже обращаются. Хотя и немного, в общей массе – процентов пять. Недостатка в работе я не испытываю. Загружен полностью. Ни выходных, ни проходных. Анализ экспертных заключений, формулирование альтернативных версий. Бывает, выезжаю на эксгумацию.

— Вы сказали об альтернативных версиях. Насколько я понимаю, ваша экспертиза опровергает результаты официальной, государственной? Как часто суды принимают ваши доводы?

— Ну, скажем так: за прошлый год с моего посыла суд в девяти случаях пришел к необходимости вынесения оправдательного приговора.

Ну и наоборот. Во Владикавказе двоих полицейских осудили за применение пыток с использованием электротока. В Ставрополье резонансный случай с Машей Губаревой, когда была сфальсифицирована экспертиза, по которой она якобы умерла от переохлаждения, а фактически девчонке шею свернули. Убийца объявлен в розыск. Убийство спецназовца Чудакова с семьей на трассе М-4, резонансное дело: там подозревался некий Серенко. Ему вменялось убийство всей семьи. Но при исследовании фотоматериалов были установлены следы наручников на руках Чудакова. Учитывая, что четыре трупа, и убиты все по-разному – один человек этого сделать не мог. А вменялась вина только Серенко. Но два года он все же просидел в СИЗО. Дело до сих пор так и не раскрыто. Сейчас этот Серенко под подпиской о невыезде. То есть работаем, работаем.

— Как вы можете охарактеризовать ситуацию с экспертизой в целом? Что сейчас происходит с профессией?

— Я бы охарактеризовал ситуацию так: вырождение в зачатии. Подавляющее большинство молодых экспертов профессионально доношенными назвать нельзя. Это я вам как эксперт с тридцатилетним стажем говорю. Это жутко. Это просто страшно. В целом, примерно в 70% случаев экспертиза устойчива. Она не без греха, но она на уровне троечки с плюсом: более или менее соответствует нормативно-правовым актам, написана правильно. Нельзя сказать, что это черная продукция – она серая. Но вот остальные 30%…

Классика – Ставропольское судебно-медицинское бюро. По моему мнению, его руководство лет пятнадцать на свободе в долг ходит. Они по-иному не умеют уже. Я давал экспертное заключение в рамках уголовного дела по факту издевательств над Вячеславом Мерехой. Его мать сама вызвала полицию – он пил.

Четыре участковых, четыре здоровых мордоворота, задержали мужика. Били. Мало показалось. Мочились на него – мало показалось. Сняли штаны, вогнали швабру в прямую кишку. Порвали кишку.

Что пишет ставропольский эксперт? «Нет, там не было введения швабры. Это был удар в живот. Кишка лопнула в силу гидродинамических свойств». Бред полный! Тупая травма с такой топографией размещения повреждений невозможна – она противоречит всем анатомическим свойствам человека. Без повреждения мочевого пузыря, без повреждения лона, без знаков травмы снаружи – невозможна. Хитрили, лгали, изворачивались. В деле было две альтернативные экспертизы – из ООО «124 Lab» и из Российского Центра судмедэкспертизы Минздрава. Обе однозначны – так не бывает. Так на этого Мереху потом еще и покушение было. Его прооперировали, он ходит с этой фистулой, выведенной из брюшной стенки… Что вы думаете? Его еще ножом пыряют. Ну, жуть. Жуть.

— Что вы скажете по поводу педоистерии в стране? Судя по риторике, на Россию обрушилось педофильское цунами. Каков реальный процент дел о педофилии в вашей работе?

— Ничтожен. Это очередная кампания по поиску врагов. Вот возьмем известный случай с Владимиром Макаровым, осужденным за якобы развратные действия с собственной малолетней дочерью. Дело, на котором прославилась детский психолог Лейла Соколова, которая увидела в кошачьем хвосте что-то свое.

Я давал по нему заключение тоже. У ребенка на одежде обнаружили наложения ПСА-антигена. Простато-специфический антиген. Эксперт трактует это как сперму. С какой радости? ПСА-антиген – это то, что выделяется у мужчин, извините, с мочой. Руки после туалета не помыл, прикоснулся к одежде ребенка – он останется в качестве наложения, он очень маркий. Повторную экспертизу в рамках этого уголовного дела проводил Павел Леонидович Иванов, руководитель отдела молекулярно-генетических экспертиз, заместитель директора Российского центра судебно-медицинской экспертизы Минздрава. Тот самый, который проводил исследование останков царской семьи. В нашей стране выше него только звезды. Он дал заключение: все, что вложено в обвинительное заключение, противоречит науке вообще. Однако следствию, прокуратуре и суду это по барабану. Человек сидит. Вот вам и вся педофилия.

— Подводя итоги: судмедэкспертизы в стране больше не существует?

— Нет, это слишком громко. Но процессы, которые в ней идут… Системный распад, я бы так сказал. Мы вообще живем в жуткое время.

Русская Планета

Оригинал публикации

Участники семинара-практикума МККК на военной базе в Киеве осматривают макет останков при выполнении учебного задания. CC BY-NC-ND / ICRC

В ходе конфликта на территории Украины, как и в любой другой стране, необходимо подбирать тела погибших в результате конфликта и обращаться с ними с уважением. Важную роль в этом играют судебно-медицинские эксперты, и МККК поддерживает их деятельность на территории Украины.

С телами погибших в результате вооруженного конфликта необходимо обращаться с уважением. Их следует разыскивать, подбирать, регистрировать, опознавать и хоронить надлежащим образом.

О работе в этой области на территории Украины рассказывает судебно-медицинский эксперт МККК Мария-Долорес Морсийо-Мендес.

Почему судебно-медицинская работа важна?

Не всегда с телами погибших во время вооруженного конфликта обращаются достойно и уважительно, а ведь эти люди дороги своим родным и близким.

Иногда тела погибших опасно подбирать, потому что территория заминирована или ведется артиллерийский обстрел, — и они остаются лежать на поле боя непогребенными. После того как их подберут, необходимо опознать погибших или хотя бы достойно похоронить их таким образом, чтобы их можно было опознать впоследствии. Именно здесь важна работа судебно-медицинских экспертов.

С какими проблемами сталкиваются судебно-медицинские эксперты?

Обращение с останками во время вооруженного конфликта – задача не из легких. Зачастую необходимые процедуры приходится адаптировать к сложившимся условиям и согласовывать деятельность судебно-медицинских экспертов, следователей и военных. В других странах мы видели примеры того, как из-за допущенных в судебно-медицинской экспертизе неточностей останки опознают неправильно или не опознают вовсе, а родственники погибших теряют всякое доверие к процедуре опознания. Что касается Украины, тела многих погибших до сих пор не найдены, а многие из найденных тел — не опознаны. Это значит, что родственники пропавших без вести до сих пор не знают об их судьбе.

Судебно-медицинская работа играет крайне важную роль в получении информации о пропавших без вести. Люди имеют право знать, что произошло с их близкими.

Что включает в себя грамотная процедура опознания?

Первый этап – это поиск и извлечение тел, а также сбор информации, необходимой для опознания, например об одежде, личном жетоне, зубной карте, а также особых приметах пропавшего без вести (татуировках, шрамах и старых переломах). Нужно зафиксировать сведения, предоставленные родственниками, взять образцы их ДНК, а также образцы ДНК найденных останков. Важно помнить, что помимо анализа ДНК мы используем и другие процедуры.

Наконец, когда тело опознано, его можно передать родственникам для окончательного захоронения.

Что может помочь в опознании тела?

Важно как количество, так и качество собранной информации, и это правило начинает действовать с того самого момента, как тело найдено. Если на первом этапе что-то упустить, второго шанса не будет. Важна каждая деталь. Каждый предмет, найденный вместе с телом, необходимо осмотреть и зарегистрировать. Нужно также опросить родственников, чтобы получить сведения о человеке, относящиеся к тому времени, когда он еще был жив.

И, наконец, данные должны быть легкодоступны. Вот почему так важны обобщение информации и приведение ее к единой форме.

В чем заключаются основные трудности обращения с телами людей, погибших в результате конфликта на территории Украины?

МККК с одобрением отмечает усилия судебно-медицинских учреждений Украины, в особенности в том, что касается сбора и осмотра тел. Однако имеющихся на сегодняшний день возможностей этих учреждений не хватает из-за огромного масштаба событий и большого числа жертв. Нам необходимо достичь согласованности в работе всех структур, которые занимаются проблемой пропавших без вести, а также телами погибших. Все стороны должны договориться о способах обмена информацией с целью опознания тел и возвращения их родственникам. МККК по всему миру занимается координацией такой деятельности и налаживанием обмена информацией, необходимой для опознания, и мы всегда рады поделиться своим опытом и знаниями.

Мы также помогаем объяснять родственникам, как проходила процедура опознания тела. Мои коллеги, судебно-медицинские эксперты Петр и Вадим, встречаются с семьями погибших. Такие встречи всегда очень эмоциональны. Родственники в какой-то мере чувствуют облегчение и через некоторое время смогут начать жить дальше. Очень важно привлекать их к процессу опознания и должным образом уведомлять о результатах. Мы также сотрудничаем с органами власти, чтобы убедиться, что это делается с должным уважением.

Какова роль судебно-медицинских экспертов МККК в Украине?

Мы даем советы и оказываем поддержку как органам власти, так и сотрудникам судебно-медицинских учреждений в розыске, извлечении, анализе и опознании тел. Подобным же образом мы помогаем специалистам, которые занимаются сбором данных среди родственников пропавших без вести лиц.

Чтобы привести работу украинских судебно-медицинских экспертов в соответствие с международными стандартами, МККК проводит тренинги. К примеру, в июле прошлого года мы организовали семинар, посвященный сбору информации о возможных местах захоронения и их картированию. В нем участвовали 20 человек, которые занимаются установлением местонахождения и извлечением останков погибших на территории Украины.
Мы даем советы по процедуре эксгумации и процессу опознания в целом, а также спонсируем ремонт моргов и предоставляем оборудование всем учреждениям, работающим в сфере судебной медицины. И, наконец, мы выступаем в качестве нейтрального посредника между сторонами, что подразумевает выполнение таких задач, как передача тел или образцов ДНК и осуществление обмена информацией между сторонами.

Есть ли какие-то нормы, регулирующие обращение с умершими?

В дополнение к положениям национального законодательства, касающимся судебно-медицинской экспертизы и пропавших без вести лиц, международное гуманитарное право обязывает все стороны уважать достоинство умерших, а нормы этого права применяются на территории Украины. МГП также гласит, что стороны должны предотвращать повреждение или осквернение тел и должны делать все возможное, чтобы разыскивать, подбирать и регистрировать тела, а также по возможности их опознавать. Кроме того, согласно МГП с останками людей, умерших во время вооруженного конфликта, следует обращаться надлежащим образом, не нарушая достоинства этих людей. Каждый человек имеет право быть опознанным после смерти.

Какие трудности встают перед судебно-медицинскими экспертами?

Тела погибших часто подбирают в разгар боевых действий, в очень напряженной обстановке. Специалисты по судебной медицине имеют дело с самыми травматичными последствиями вооруженного конфликта и работают в тяжелых условиях. Необходимо отдавать должное их усилиям и предоставлять им все необходимые ресурсы.