Ошибки при ликвидации чернобыльской аварии

34 года назад произошла одна из самых страшных в истории техногенных катастроф — случилась авария на Чернобыльской АЭС. Корреспондент «Вечерней Москвы» поговорила с ликвидатором катастрофы генерал-майором Николаем Таракановым.

— Николай Дмитриевич, какие ошибки были тогда допущены при ликвидации аварии?

— Самые большие ошибки совершили на этапе строительства защитного саркофага: его начали возводить, не сняв сразу же ядерное топливо с крыши реактора. Опомнились, когда стройка была почти завершена. Авария произошла в апреле, а в сентябре еще стояла проблема с распространением радиации. Именно поэтому произошло столь масштабное загрязнение территорий в России, Белоруссии, Украине, Польше, Чехословакии, даже Бразилии.

— С какими трудностями пришлось столкнуться в ходе ликвидации последствий?

— Мне как руководителю операции по удалению высокорадиоактивных элементов из особо опасных зон Чернобыльской АЭС выделили 1,5 тысячи военнослужащих-резервистов. Представьте, они снимали графит, который оказался во время взрыва буквально впаянным в крышу. Это были куски в среднем по 50 килограммов весом, с уровнем радиации 500–600 рентген. Каждый человек работал без перерыва не более 5 минут под защитой свинцовых пластин, в спецформе. За 2 недели мы сняли с крыши 200 тонн ядерного топлива и графита. Но несмотря на все угрозы, из всего состава этого отряда лишь единицы не выжили.

— То есть все эти высокорадиоактивные отходы остались лежать вокруг реактора?

— Да, хотя я еще тогда предлагал все вывезти в специальных контейнерах и надежно захоронить. Я разработал проект по извлечению всего ядерного топлива из недр саркофага с помощью специальных роботов. Можно было справиться с этой задачей месяца за два. И сегодня территория была бы уже совершенно безопасной и «чистой». Но мои предложения остались нереализованными. Никто меня не услышал.

— А надежно ли были сделаны могильники вокруг саркофага, сооруженного над аварийным реактором?

— Десять могильников строили мои солдаты. Вокруг станции мы сняли 300 тысяч кубометров земли, вывезли все на машинах и захоронили. Могильники засыпали кубометрами щебенки, залили пластическим бетоном. Еще и плиты сверху специальные укладывали. После таких мер уровень радиации сразу упал в сотни раз, и можно уже было заходить внутрь самой станции для дезактивации стен, потолков, оборудования. А 2 декабря 1986 года я уже докладывал Генсеку ЦК КПСС Михаилу Горбачеву о завершении работ и о том, что 3-й невзорвавшийся блок можно запускать.

— Сегодня можно сказать о надежности этих сооружений?

— Они, конечно, могли пострадать от времени, претерпеть какие-то изменения. Но уверен, пока угрозы нет. А вот в саркофаге я сомневаюсь. Даже тот факт, что в недавнем прошлом над ним была возведена вторая крыша, не позволяет быть уверенным в его безопасности на 100 процентов. Все знают, бетон дает трещины. Радиация через трещины может выходить наружу. Вспомните недавнюю историю с саркофагом на Маршалловых островах. Бетонная конструкция, в которой были захоронены отходы после испытаний ядерной бомбы, дал трещину в июне прошлого года. Вода вокруг оказалась заражена.

— Сейчас горят леса в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС, это опасно?

— Нет, пока пожар не подобрался к законсервированному реактору.

— Как можно решить эту проблему?

— Только с помощью наших специалистов из Курчатовского института. И опыт, накопленный у них, и имеющиеся на их вооружении современные технологии бесценны. Думаю, украинцам придется к ним обратиться в ближайшем будущем. А при негативном развитии событий, если огонь достигнет саркофага, то радионуклиды вырвутся наружу и поднимутся в верхние слои атмосферы. Они там сейчас водой тушат, а нужно пеной. На станции остались маслогенераторы. Не дай бог, огонь доберется до масла, тогда последуют взрывы. Крыши первого, второго и третьего блоков, машинного зала сделаны с применением толя. Это тоже огнеопасно.

СПРАВКА «ВМ»

26 апреля 1986 года произошло разрушение реактора четвертого энергоблока Чернобыльской атомной электростанции, расположенной близ города Припять (Украинская ССР). В окружающую среду было выброшено большое количество радиоактивных веществ. Авария была расценена и как крупнейшая в своем роде за всю историю атомной энергетики. В течение первых трех месяцев после аварии скончался 31 человек. Ликвидаторы аварии на Чернобыльской АЭС перенесли острую лучевую болезнь разной степени тяжести.

Читайте также: Что будет, если огонь от пожара в Чернобыле доберется до хранилища с ядерными отходами

Первая часть: Чернобыль. I. Предыстория.
Вторая часть: Чернобыль. II. Авария.
Третья часть: Чернобыль. III. Реакция.

В этой части я освещу некоторые вопросы, связанные с ликвидацией последствий аварии. К несчастью, документальная база по этим вопросом сильно сужена, приходится полагаться скорее на воспоминания очевидцев, чем на отрывки из документов. Разумеется, рассказать подробно о всех этапах ликвидации возможным не представляется, и поэтому мои заметки будут заведомо неполны. Я лишь намечу общие контуры и расскажу о тех сюжетах, которые мне представились заслуживающими особого внимания. Интересующимся более подробным изложением рекомендую обратиться к книгам и статьям, ссылки на которые я привожу.

Итак, к вечеру 26 апреля в Припяти собралась Правительственная комиссия по расследованию причин аварии. В задачу Правительственной комиссии, кроме прочего, вошли и вопросы разработки оперативных мероприятий по локализации катастрофы и ликвидации её последствий.

Первой важнейшей задачей стала борьба с пожаром, возникшим в разрушенном четвёртом энергоблоке. Разумеется, о тушении его обычными методами речи идти не могло — высокие поля излучений, завалы, продолжавшиеся выбросы радиоактивной пыли и аэрозолей, да и сам характер возгорания делали непосредственную борьбу с ним невозможной. Кроме того, высказывались опасения, что расплавленное топливо может проплавить конструкционные материалы и проникнуть под фундамент реакторного отделения. Опасались также, что контакт расплавленного топлива с большими объёмами воды (например, в бассейне-барботере) может привести к паровому взрыву. По этим соображениям 27 апреля в 8 утра было принято решение о забрасывании развала реактора с воздуха смесью их песка, доломитовых глин, свинца и борной кислоты. Необходимость применения авиации для ликвидации последствий стала понятна уже вечером 26 апреля, а утром 27 апреля вертолётчики уже начали забрасывать развал 4-го энергоблока песком. В кратчайшие сроки была организована доставка всех остальных необходимых материалов.

Позволю себе здесь небольшое лирическое отступление. Незаметная фраза «в кратчайшие сроки была организована доставка всех остальных необходимых материалов» таит за собой огромную организационную работу по концентрации ресурсов. Фактически при ликвидации последствий на полную мощность использовались особенности командно-административной системы: возможность в кратчайшие сроки мобилизовать несколько отраслей экономики на решение поставленной задачи. Процитирую снова воспоминания В.А. Легасова:

«Работа шла не только быстро, но её старались выполнять и достаточно качественно и, я бы сказал, со вкусом. Вот в этом месте я бы хотел сказать, что особенно первый период времени, несмотря на трагизм ситуации, несмотря на такое отчаяние, я бы сказал, нехватку технических средств, отсутствие должного опыта в ликвидации аварий подобного масштаба, легко могла возникнуть растерянность и неуверенность в каких-то решениях, но всё было не так. Как-то независимо от должностей, независимо от задач, которые люди решали, всё это представляло собой хорошо настроенный коллектив, особенно в первые дни. Научная часть коллектива, на плечи которого легла ответственность за правильность принятия решения, принимала эти решения, не имея поддержку Москвы, Киева, Ленинграда — поддержку в виде консультаций, в виде каких-то опытных проверок, немедленного прибытия на место любых вызываемых туда специалистов. Когда мы приходили к каким-то разумным научным решениям, то руководство Правительственной комиссии имело возможность мгновенно с помощью Оперативной группы или отдельных ее членов получить за какие-то фантастически короткие сроки, буквально за дни, а иногда и за часы, все необходимые материалы, которые нам нужны были для проведения соответствующих работ. Вот я помню, что работал тогда когда от Украины был в составе Оперативной группы, находящейся на месте в Чернобыле, председатель Госплана Украины Солов Виталий Андреевич. Это был удивительно спокойный человек. Энергичный. Который улавливал буквально с полуслова. Он всегда прислушивался к нашим научным разговорам, что мы обсуждаем, что нам нужно было бы, и мгновенно реагировал. Потребовался нам жидкий азот для охлаждения блока, и когда мы пришли к выводу, что с кистой имеем дело, он, усмехаясь, сказал, что уже необходимое количество составов было заказано. То же самое и по всем тем материалам, скажем, магния, оксид углерода содержащим, он всё с металлургических заводов Украины или где-то ещё доставал и прибывало всё это огромное количество материалов. Трудно переоценить работу группы снабжения, которая по поручению Виталия Андреевича, председателя Госплана Украины, занимался председатель Госснаба Украины, который, сидя на месте в Киеве, просто чудеса там проявлял по обеспечению всех работ, которые на Чернобыле велись, всем необходимым материалом, хотя количество необходимого было, конечно, фантастически большим».

…Вертолётчики забрасывали развал 4-го энергоблока как минимум до 6 мая, а возможно, и дольше. Всего в развал 4-го энергоблока было сброшено более 5 тысяч тонн различных материалов. К 6 мая выброс из реактора прекратился. По горькой иронии судьбы, впоследствии выяснилось, что эффективность этих мер в 1986 году была сильно преувеличена: в шахту реактора попала лишь мизерная часть сброшенного с вертолётов, почти все материалы остались в центральном зале 4-го энергоблока. Выброс из реактора прекратился потому, что процесс образования лавовых топливосодержащих масс (ЛТСМ) и их перетекания в подреакторные помещения закончился. В состав ЛТСМ в основном вошли топливо и конструкционные материалы (бетон, песок, серпентинит). Однако в мае 1986 года всё это было ещё неизвестно — предполагалось, что расплавленное топливо всё ещё может проникать вниз, и было решено установить охлаждаемую бетонную плиту под фундаментом реактора. Шахтёры, специалисты Минтяжспецстроя осуществили «подкоп» под 4-й энергоблок. С высоты современных знаний о состоянии ЛТСМ ясно, что эти работы также были излишними, но в 1986 году знать этого наверняка никто не мог. Так или иначе, приблизительно к 10 мая выбросы из реактора прекратились, что давало возможность уже в более-менее спокойной обстановке обсуждать дальнейший ход ликвидации последствий аварии.

Здесь уместно будет отметить одну важную вещь, о которой часто забывают в пылу критики действий по ликвидации. На тот момент нигде в мире не имелось опыта по ликвидации последствий масштабных радиационных аварий на АЭС. В связи с этим многие из принятых тогда решений, как сейчас понятно, не были правильными. Однако лично мне известны лишь несколько примеров решений, на мой взгляд, достойных осуждения. О них будет отдельный разговор.

Уже из первых предложений по ликвидации последствий аварии стало ясно, что потребуется привлечь огромное количество людей. Необходимы были специалисты в атомной энергетике, химики, биологи, медики, строители… Но было также ясно, что одними специалистами не обойтись — надо было проводить массовые работы по радиационной разведке, дозиметрическому контролю, дезактивации, захоронению загрязнённых материалов, организовать строительство… Одним словом, помимо квалифицированных специалистов требовалась также и (возможно неквалифицированная) рабочая сила, причём в больших количествах и срочно. Стало ясно, что без привлечения к ликвидации последствий военных не обойтись. Можно без преувеличения сказать, что, например, радиационная разведка и дозиметрический контроль на ЛПА во многом опирались на техническое оснащение армии. К несчастью, это предопределило и недостатки дозиметрического контроля, поскольку армейские средства индивидуального дозконтроля оказались слишком грубыми (см. ниже).

Таким образом, в составе участников ЛПА можно выделить следующие категории:
1. Оперативный и эксплуатационный персонал ЧАЭС — люди, продолжавшие выполнение своих должностных обязанностей сразу после взрыва и в течение активной фазы ликвидации аварии (они не были эвакуированы вместе с жителями Припяти).
2. Срочники — молодые люди, проходившие службу в различных воинских частях и переброшенные на работы на промплощадке ЧАЭС.
3. Кадровые — военные и милиция, по долгу службы попавшие в Зону.
4. Ликвидаторы — специалисты различного профиля из научных, проектных и другого вида учреждений, привлеченных на решение конкретных специфических (по профилю учреждения) задач по ликвидации последствий аварии.
5. «Партизаны» — запасники, набранные военкоматами со всей страны для выполнения, как правило, дезактивационных работ.

Остановимся чуть подробнее на вопросах обеспечения радиационной безопасности в ходе ликвидации. Радиационная безопасность обеспечивается регулярной подробной радиационной разведкой и индивидуальным дозиметрическим контролем. Следует отметить, что в первые дни и недели после аварии наладить радиационную разведку и дозиметрический контроль не удалось — что вполне понятно, так как для радиационной разведки было необходимо большое количество обученных специалистов, а быстрее всего мобилизованы были солдаты срочной службы; дозиметрический же контроль с помощью индивидуальных дозиметров либо не проводился, либо оказывался несостоятельным: «Индивидуальные дозиметры, и войсковые средства радиометрического контроля оказались недостаточно чувствительными для регистрации малых доз облучения и низких энергий внешнего гамма-излучения; штатные приборы контроля не позволяли получать нужную информацию о величине альфа-бета-заражения различных объектов. Применяемые средства защиты органов дыхания оказались недостаточно эффективными в связи с мелкодисперсным составом аэрозолей». Кроме того, лишь 21 мая приказом министра обороны СССР № 110 был определён дозовый предел для военнослужащих, привлечённых к ликвидации последствий катастрофы — 25 бэр. Он совпадал с допустимым тогда уровнем аварийного облучения специалистов, работающих с источниками ионизирующих излучений.

Возникает естественный вопрос: а как вообще вёлся дозиметрический контроль участников ЛПА, призванных Минобороны, и был ли он правильно организован? Воспоминания участников говорят о следующем: сначала была сделана попытка вести учёт доз по индивидуальным дозиметрам ИД–11. Проводить по нему дозиметрический контроль в диапазоне малых доз было неэффективно: до 10 бэр он показывает ноль, а относительная погрешность в диапазоне до 100 бэр у него составляет 60 %. Были ещё дозиметрические комплекты ДКП–50А, но они совсем не оправдали себя. Видимо, на этом основании было принято следующее решение: учитывать дозы по результатам радиационной разведки. Иными словами, на месте работы определялся фон и рассчитывалось допустимое время нахождения там, с учётом облучения по дороге туда и обратно. По воспоминаниям участников ЛПА, в условиях армейской организации это привело к серьёзным злоупотреблениям: офицеры, получавшие рапорты с мест о радиационной обстановке, стремились занизить данные радиационного фона, отчитываясь перед начальством. Кроме того, около 1 июня для военнослужащих была установлена дневная доза в 2 бэра, при превышении которой «начинались разборки с командиром, допустившим это». В итоге командиры подразделений были заинтересованы в сокрытии истинных доз своих подчинённых, и это сокрытие, видимо, происходило.

С другой стороны, сотрудники ЧАЭС, а также специалисты различных организаций, имевшие отношение к атомной энергетике, обычно утверждают, что в их окружении дозконтроль был налажен адекватно. Во всяком случае, мне не встречалось рассказов о фальсификациях или неаккуратном дозиметрическом контроле среди сотрудников ЧАЭС и командированных специалистов.

Таким образом, можно сделать вывод, что недостатки дозиметрического контроля были обусловлены, во-первых, отсутствием нужного количества индивидуальных дозиметров, пригодных для учёта доз в диапазоне 0–50 бэр, во-вторых, плохой организацией радиационной разведки и учёта доз в армейских подразделениях, предопределившей злоупотребления. Отдельно следует упомянуть, что большинство командированных специалистов имело опыт работы с источниками ионизирующих излучений и правилами радиационной безопасности, в то время как среди «партизан» и срочников, разумеется, оказывались люди, имеющие весьма приблизительные представления о радиационной безопасности. На документальных кадрах того времени видны люди, явно нарушающие положения радиационной безопасности (например, ходящие без респираторов в зоне строгого режима).

…Вернёмся к ходу работ по ликвидации. В конце мая 1986 года было принято решение о консервации четвёртого энергоблока ЧАЭС, в Постановлении ЦК КПСС и СМ СССР 634-188 от 29.05.1986 защитная оболочка получила название «Укрытие реактора № 4 Чернобыльской АЭС», которое и дало имя возведённому впоследствии над блоком сооружению — «Объект „Укрытие“». Итак, 29 мая 1986 года объект «Укрытие» появился на бумаге. А принят в обслуживание он был 30 ноября 1986 года. Предлагаю читателю вдуматься: за 6 месяцев и один день удалось с нуля спроектировать и построить в условиях высоких радиационных полей огромное сооружение (400 тыс. куб. м. бетона, 7 тыс. т металлоконструкций). Всего же было рассмотрено восемнадцать проектов «Укрытия», из которых был выбран только один. Он был окончательно утверждён 20 августа 1986 года, за три месяца и десять дней до принятия «Укрытия» в эксплуатацию. О ходе сооружения «Укрытия» можно прочитать здесь и здесь и здесь. Для понимания масштабов происходившего позволю себе лишь привести небольшую цитату. Речь идёт о строительстве под Чернобылем четвёртого бетонного завода для обеспечения стройплощадки «Укрытия» (первые три были построены «в чистом поле» под Чернобылем в июне—июле 1986 года): «Сегодня подписали акт сдачи четвертого завода. В „мирное“ время заводы такого типа монтируются за 5–6 месяцев. А мы практически за две недели запустили его в дело… Оказывается, можем работать, можем делать дело. За эти две недели сложился настоящий, хороший коллектив, никто никого не подстегивал, каждый делал свое дело, делал на совесть».

В ходе ликвидации последствий аварии возникло ещё немало уникальных проектов: «стена в грунте» вокруг Чернобыльской АЭС, созданная для отсечения грунтовых вод промплощадки от реки Припять, дезактивация территорий ближней зоны ЧАЭС, залесение территории ближней зоны, захоронение «Рыжего леса», дезактивация и радиационный контроль в 30-км зоне, вопросы контроля в сельском хозяйстве и многое-многое другое. Каждый проект по-своему интересен и неповторим, полон специфических деталей, и специалисты могут многое о них рассказать. Я остановлюсь здесь на двух других сюжетах, более дискуссионных и потому более интересных для подробного разбора.

В комментариях к опросу про Чернобыль упоминался известный миф про управление погодой в зоне аварии, в результате которого якобы намеренно были загрязнены радионуклидами обширные территории Белоруссии и России. Его появление связано с тем, что в Зоне отчуждения с конца мая по конец декабря 1986 года действительно велись работы по контролю за погодой, однако цель их заключалась в том, чтобы препятствовать распространению радионуклидов с территории уже загрязнённой Зоны отчуждения на незагрязнённые территории. Летом 1986 года основным путём выноса радионуклидов из Зоны был сток их в реку Припять, а оттуда — в Киевское водохранилище. Чтобы уменьшить смыв радионуклидов в Припять, проводились работы по борьбе с дождевыми облаками на подступах к Зоне. Осенью же проводились работы по подавлению конвективных облаков, зарождающихся над Зоной, так как образовывавшиеся над Зоной облака содержали большое количество радиоактивной пыли. О каком-то намеренном загрязнении территорий речь не может идти уже хотя бы потому, что основные «следы» радиоактивных загрязнений сформировались в первые дни после аварии, когда ещё не было точных данных об основных направлениях переноса радионуклидов.

Второй сюжет связан с очисткой крыш здания 2-й очереди ЧАЭС (3 и 4 энергоблоки) от радиоактивных обломков, выброшенных из реактора четвёртого блока во время взрыва. Не считая самого 4-го энергоблока и примыкающей к нему территории, крыша третьего блока была наиболее опасна для работы — МЭД гамма-излучения от обломка ТВЭЛа или графитового канала может составлять более 1000 Р/ч, а «рассеяние» обломков по крыше приводило к высокой неравномерности полей (в пределах шага МЭД могла меняться в десятки и сотни раз). Первоначальный план заключался в том, чтобы использовать робототехнику для очистки кровель, однако роботы — как советские, так и зарубежные — оказались для этой цели непригодны: они застревали на обломках, а из-за высоких полей иногда отказывали системы управления. По имеющимся документам и воспоминаниям очевидцев (см. в том числе комментарии к посту) можно предположить, что до конца августа — начала сентября работы по очистке крыши 3-го энергоблока велись параллельно техникой и «партизанами», при этом индивидуального дозиметрического контроля не велось, суточное ограничение дозы в описанных условиях выдерживать было практически невозможно даже с учётом времени работы каждого человека в несколько минут, и в итоге суточные дозы фактически фальсифицировались. Была придумана также некая индивидуальная защита в виде свинцовых пластин — впрочем, её эффективность многими ставится под сомнение, так как она сильно затрудняла движения, увеличивая время работы. Дозиметрические данные при этом также получались из результатов предварительной разведки и оказывались крайне неточными из-за высокой неравномерности полей на крыше (куски графита и топлива создавали локальные очаги с крайне высокой мощностью экспозиционной дозы). Насколько я понимаю, к середине сентября стало ясно, что безлюдные технологии очистки кровли неэффективны, и тогда было принято решение целиком перейти на метод очистки кровли вручную. Для участников этих работ предел суточной дозы был увеличен от 2 до 20 бэр, и оцененные дозы за один выход на крышу были близки к 10 бэр (что ещё раз показывает, что при предшествующих работах по очистке крыши суточная доза в 2 бэра выдерживаться не могла). Во многих источниках, например, здесь, ситуация описана таким образом, что складывается впечатление, будто работ по очистке крыши до конца сентября 1986 года не велось, но это не так — в частности, в комментариях к этому посту можно найти воспоминания людей, работавших на очистке крыши в августе-сентябре 1986 года. В итоге очистка крыш от крупных обломков была заявлена как осуществлённая, но реального результата в смысле снижения МЭД на крыше это не дало — судя по всему, часть обломков топлива, а также мелкие «соринки» прочно вплавились в кровлю. В итоге кровлю третьего энергоблока повторно очища в декабре 1986 года, а затем и в 1987 году уже по-другому (если я не ошибаюсь, с частичной заменой)…

Эпизод с очисткой кровли является весьма дискуссионным — масса людей считает, что эта операция была преступной или почти преступной. Выскажу своё мнение, для ясности разбив его на отдельные утверждения.

1. Очистка крыш здания 2-й очереди в 1986 году была необходима — надо было захоронить выброшенные из реактора куски графита и обломки ТВЭЛов до окончания строительства «Укрытия». Сильное промедление с этими работами, на мой взгляд, имело бы более серьёзные негативные последствия.
2. Привлечение большого числа людей к операции было необходимостью, обусловленной полями на крыше и установленным дозовым пределом. Видимо, в этой связи привлечение военных было неизбежным.
3. Я согласен с мнением участника тех событий, что средства защиты были малоэффективны, а также с тем, что можно было организовать работы на лучшем уровне. В частности, можно было бы сформировать более мелкие отряды добровольцев, предварительно обучив их некоторым приёмам работы в высоких неравномерных полях. Это позволило бы сделать и дозиметрический контроль участников работ более адекватным.
4. Исходя из вышеизложенного, я не согласен, что операция как таковая по очистке кровли была преступной. Она не оправдала всех возложенных на неё надежд, но она была необходимой. В то же время фальсификации дозиметрических данных, разумеется, были преступлением, однако они были связаны с непродуманностью и негибкостью организации работ, а не с особенностями этой конкретной операции.
5. Абсолютной глупостью, с моей точки зрения, было очень позитивное преподнесение окончания операции по очистке кровли в сентябре 1986 года. Были подтасованы факты о реальных дозах на крыше после операции, поспешно выдавались награды… Верхом этой глупости выглядит установка на венттрубу второй очереди красного знамени в честь успешного окончания операции (если знамя установили добровольцы; если их заставили это сделать, это было преступлением).

В заключение заметки о ликвидации хочу сказать следующее. Не все шаги по ликвидации последствий Чернобыльской аварии были правильными — были сделаны и ошибки, стоившие ликвидаторам здоровья. Но лично меня наиболее поразило следующее наблюдение. В ликвидации аварии принимали участие люди очень разных специальностей и профессий, и прибывали они на ликвидацию с разным статусом. Так вот, мне кажется, что отрицательные стороны ликвидации чётко разделяются по категориям ликвидаторов. Так, люди, прибывшие на ликвидацию через Минобороны, обычно жалуются на вещи, связанные с армейской организацией: старший состав шёл на фальсификацию доз подчинённых из-за страха санкций от начальства (вплоть до трибунала). С другой стороны, специалисты-атомщики обычно не жалуются на замалчивание их доз, потому что они были меньше всего заинтересованы в достижении предельной годовой дозы (это автоматически означает недопуск в зону строгого режима АЭС, т.е. фактически отлучение от работы). Иными словами, мне кажется, что во время ликвидации просто проявились достоинства и недостатки разных «систем, принимавших участие в ликвидации».

И, наконец, последнее соображение. Ликвидация последствий Чернобыльской аварии требовала уникального напряжения сил огромного количества людей, мобилизации экономики огромной страны в кратчайшие сроки, причём мобилизации не напрасной, а совершенно оправданной. И в последнее время я всё чаще склоняюсь к мысли, что в 1986 году ликвидация последствий аварии такого масштаба была под силу очень немногим государствам мира, а ликвидация на том уровне, на котором она была произведена, была под силу, пожалуй, только СССР. Да, именно так: при всех допущенных ошибках и при всей сомнительности некоторых шагов я полагаю, что общее качество ликвидации (в смысле суммарных негативных последствий) было на очень высоком уровне, вряд ли доступном другим странам тогда, а возможно, и сейчас. И поэтому хочется сказать огромное спасибо всем людям, принимавшим участие (непосредственное или организационное) в ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Эти люди делали уникальную работу, опыт которой ещё предстоит полностью осмыслить и учесть.

Как всегда, приветствуются вопросы, замечания и дополнения к написанному мной.

Пятая часть: Чернобыль. V. Природа и человек.
Послесловие.

Первыми ликвидаторами аварии, кто тушил пожар в первый час после взрыва, были 28 бойцов пожарных частей под руководством майора внутренней службы Леонида Петровича Телятникова, начальника военизированной пожарной части УВД Киевского облисполкома Украинской ССР, а также 12 милиционеров и работников ЧАЭС.

От радиационных ожогов и острой лучевой болезни шестеро огнеборцев СВПЧ №2 УВД Киевского облисполкома по охране Чернобыльской АЭС и СВПЧ №6 по охране г. Припять — Николай Титенок, Владимир Правик, Виктор Кибенок, Владимир Игнатенко, Николай Ващук, Владимир Тишура — умерли в течение нескольких недель. Они получили смертельную дозу облучения — несколько тысяч рентген.

Первая запись о срабатывании тревожной сигнализации на Чернобыльской АЭС появилась 26 апреля 1986 г. в 1 час 23 минуты в журнале диспетчерской СВПЧ № 2 по охране ЧАЭС.

Дежурный караул в количестве 17 бойцов под руководством молодого лейтенанта внутренней службы Владимира Правика на автоцистерне, насосной станции и рукавном автомобиле выехал на объект.

Руководитель тушения пожара сразу же оценил катастрофичность ситуации. 4-й энергоблок, разрушенный взрывом, горел. Огнем была охвачена кровля машинного зала, пламя быстро продвигалось в сторону 3-го энергоблока. По рации Владимир Правик объявил, что пожару необходимо присвоить повышенный 3-й номер. Огнеборцы насчитали 30 очагов горения в районе энергоблока. Наибольшую опасность представляли машинный зал с масляными системами турбогенераторов и насосов и маслобаками с тоннами горючей жидкости, котельное масло-мазутное хозяйство, кабельные каналы, по которым огонь мог добраться до всех объектов АЭС. Но решающее направление Владимир Правик определил сразу — горящая кровля. Если бы огонь по ней перекинулся на 3-й энергоблок, мог бы взорваться и он.

Караул Правика начал работу на крыше машинного зала. Через несколько минут прибыл дежурный караул СВПЧ-6 под руководством лейтенанта Виктора Кибенка. Возглавив звено газодымозащитной службы, он организовал разведку в помещениях, прилегающих к активной зоне реактора. Несмотря на высокий уровень радиации бойцы, следуя за командирами, выполняли свой долг. Расставив ствольщиков на позиции, Виктор Кибенок обеспечил подачу воды на кровлю машинного зала с помощью автолестницы и стационарных сухотрубов.

Главным полем битвы с огнем для них, как и для караула Владимира Правика, стала кровля. К месту катастрофы срочно прибыл начальник объектовой части Леонид Телятников, находившийся на тот момент в отпуске. Вместе с подчиненными он более 2-х часов участвовал в борьбе с огнем.

Огнеборцы, вступившие в схватку с пожаром после взрыва на ЧАЭС 26 апреля 1986 года, — настоящие герои. Они убрали графит, не допустили распространения пожара в машинном зале.

Для ликвидации одной из крупнейших техногенных катастроф по распоряжению Совета Министров СССР была создана правительственная комиссия, председателем которой был назначен заместитель председателя Совета Министров СССР Б.Е. Щербина.

От института, разработавшего реактор, в комиссию вошёл химик-неорганик академик В. А. Легасов. Вместо положенных двух недель, на месте аварии он работал 4 месяца. Именно В. А. Легасов создал состав смеси (боросодержащие вещества, свинец и доломиты) и рассчитал возможность ее применения для предотвращения дальнейшего разогрева остатков реактора и уменьшения выбросов радиоактивных аэрозолей в атмосферу. С самого первого дня эту смесь забрасывали с вертолётов в зону реактора.

Основная часть работ была выполнена в 1986—1987 гг., в них приняли участие примерно 240 тыс. человек. Вертолетами в тлеющий реактор за 8 дней было сброшено 5 тыс. тонн специально подготовленного вещества.

 27 апреля 1986 г. было эвакуировано население города-спутника ЧАЭС — Припяти и жители населенных пунктов из 10-километровой зоны. В последующие дни эвакуировали население других населённых пунктов из 30-километровой зоны.

Краснодарский край внес свой значимый вклад в ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС. В аварийно-спасательных работах в 1986 -1990 гг. участвовали 11 740 кубанцев (6% от общего числа ликвидаторов аварии). По данным крайвоенкомата, в мае 1986 г. в район ЧАЭС отправлено через военкоматы больше 1000 резервистов – жителей Кубани. Динской военизированный полк гражданской обороны выполнял широкий спектр работ, включая самые опасные.

В служебные командировки в Чернобыль отправляли сотрудников и предприятия Кубани (Краснодарский ЗИП, институт биологической защиты растений (ныне ВНИИБЗР), строительные организации — сочинский участок управления № 157, сотрудникам которого уже в мае 1986 г. поручили ответственную и опасную работу возле взорвавшегося реактора).

На территорию края эвакуировано из зон радиационного заражения 3660 человек. Организован прием и размещение в санаториях, пионерских лагерях и пансионах жителей Украинской и Белорусской СССР.

Оперативно, без задержек осуществлялась отправка техники, оборудования, продовольствия, строительных материалов.

В Фонд помощи «чернобыльцам» предприятиями и жителями края перечислялись однодневный заработок, премии, личные средства, организовывались благотворительные концерты, выставки, спортивные мероприятия, субботники.

3318 кубанских участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС награждены медалями и почетными знаками. В числе организаторов этих работ на ЧАЭС были уроженцы Кубани — генерал армии В.И. Варенников и начальник химических войск В.К. Пикалов, удостоенный звания «Герой Советского Союза».

За мужество и героизм, проявленные при ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, заслуги в чернобыльском движении награждены:

— 20 чернобыльцев памятной медалью администрации Краснодарского края «За выдающийся вклад в развитие Кубани»;

— около 150 человек из числа руководителей муниципальных образований края и исполнительной власти за оказание помощи общественным организациям Союза «Чернобыль» награждены знаком «В память о катастрофе на Чернобыльской АЭС»;

— 535 активистов знаком Союза «Чернобыль» России «За заслуги» 1-й и 2-й степеней;

— 2620 человек — знаком Союза «Чернобыль» России «В память о катастрофе на Чернобыльской АЭС»;

— 4 члена — серебряным знаком «Почётный член Союза «Чернобыль» России»;

— 65 человек занесены в Книгу почёта Союза «Чернобыль» России;

— 6 человек награждены почётным знаком МЧС России;

— 3 — почётным знаком «Заслуженный активист ветеранского движения Кубани»;

Решением Президиума Центрального совета Союза «Чернобыль» России общественное объединение Союз «Чернобыль» Краснодарского края признано одним из лучших организаций в РФ и занесено в Книгу почёта, а также награждено памятным знаменем Союза «Чернобыль» России.

26 апреля 1986 года в 01:23 на четвёртом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошёл взрыв. Сразу же погибли два сотрудника станции, здание четвёртого энергоблока было практически уничтожено, «крышку» реактора – бетонную плиту весом около тысячи тонн сорвало с постамента, около 190 тонн радиоактивных веществ – топлива и отходов были выброшены в атмосферу. Изотопы урана, плутония, йода и цезия, имеющие период полураспада от нескольких суток до тысяч лет.

Сотни тысяч людей участвовали в ликвидации последствий катастрофы, они получили незабываемые впечатления, не стираемый «ядерный загар» и очень ненадёжную помощь от государства.

Люди

Ликвидаторы – так называли тех, кто пытался минимизировать последствия аварии на ЧАЭС. Около 600 000 людей со всего СССР могут называть себя ликвидаторами. Самыми первыми на устранении последствий взрыва работали сотрудники станции, пожарные и милиционеры. Все они были обречены. Двое погибли сразу при взрыве, ещё несколько десятков человек умерли в течение нескольких недель после аварии.

Со всех уголков страны к ЧАЭС съезжались тысячи людей: специалисты-химики и физики, военные из войск радиационной, химической и биологической защиты (РХБЗ), солдаты-срочники, строители, бульдозеристы, водители, крановщики, сварщики… тысячи и тысячи людей.

Малонаселённая сельская местность
превратилась в огромный жилой лагерь:
всюду палатки, бараки, стоянки техники.

Просёлочные дороги забиты снующими туда-сюда грузовиками, машинами химической разведки, бронетранспортёрами, бульдозерами и самосвалами. Тысячи тонн строительных материалов, целые поезда со сменными бригадами, большие шишки из московских министерств – всё это устремлялось к эпицентру катастрофы. Правительство взялось за решение проблемы, споро, масштабно, не жалея денег и сил.

Но, несмотря, на обилие новейшей техники, главной движущей силой процесса были люди: специалисты и простые работники, которые своими руками исправляли последствия этой чудовищной катастрофы, не давая разрастись ей до мирового масштаба. Именно они получали свои страшные дозы радиации, хронические болезни, проблемы на всю оставшуюся жизнь. Основная часть работ была выполнена в 1986—1987 годах, в них приняли участие примерно 240 тысяч человек. А всего «чернобыльцами» могут считать себя почти 7 миллионов жителей бывшего Советского Союза.

Контроль

Максимальная доза радиации, которую позволялось набирать ликвидатором – 25 рентген, это составляло примерно половину допустимой дозы для военнослужащих при действиях на заражённой местности (50 рентген). Порог острой лучевой болезни, грозящей летальным исходом, начинается где-то на уровне 100 рентген (1 грей). Каждый день дозиметристы вписывали в личные карточки полученные дозы и когда общая превышала норму – работа ликвидатора в Зоне считалась законченной и он отправлялся домой. Но не всегда вовремя прибывала смена, часто данные в карточках занижались, а фон вблизи станции был настолько нестабилен, что даже люди, находящиеся в одной группе на расстоянии 50 метров друг от друга, могли получать совершенно разные дозы и эффективно проконтролировать это даже с помощью индивидуальных дозиметров было невозможно.

Солдаты-срочники, чистившие в первые дни после ликвидации пожара крышу третьего энергоблока, могли получить максимальную дозу за полчаса работы, стоило только на пару секунд взять кусок графитового стержня-поглотителя, заброшенного сюда взрывом с четвёртого энергоблока.

В то время, как рабочие, находившиеся в непосредственной близости от взорвавшегося реактора, но защищённые южной целой стеной получали дозы в тысячи раз меньше.

Уровни радиации (и соответственно дозы) в пределах 30-километровой зоны вокруг взорвавшегося 4-го реактора Чернобыльской АЭС в 1986 году различались между собой в миллионы раз: от нескольких десятых миллирентген в час на южной границе зоны — до сотен рентген в час в некоторых местах на самой АЭС.

С техникой было сложнее. Техника – не люди, она железная, радиацию накапливает в пыли, лежащей во всех швах и под колёсными арками, в металле, в резине – везде. На всех выездах из Зоны были устроены дозиметрические посты, которые меряли всю выходящую технику. Если фон превышал допустимые показатели, машину отправляли на ПУСО – (Пункт специальной обработки), где специальные поливочные машины и ребята, с головы до ног укутанные в резину мыли их из брандсбойтов мощной струёй воды с деактивирующим порошком.

После каждой мойкой проводили новые замеры, если после трёх раз машина продолжала «звенеть» — её отправляли в могильник, а пассажиры добирались до места дислокации пешком.

ПУСО по зоне были разбросаны не просто так. Основной каскад состоял из четырёх пунктов: «Копачи», «Лелёв», «Рудня Вересня», «Дитятки». Каждое следующее ПУСО пропускало — дальше от АЭС и все ближе к миру нормальному — только машины со все меньшим и меньшим уровнем радиации на них. Техника порой служила гораздо меньше людей, сотни грузовиков, тракторов, бульдозеров, бронетранспортёров и вертолётов нашли своё вечное пристанище на «могильнике».

Работа

Ликвидационные мероприятия включали две основные составляющие: возведение саркофага над уничтоженным энергоблоком для предотвращения дальнейшего распространения радиоактивных веществ и деактивация уже заражённой территории. Помимо этого на широкую ногу была поставлена радиационная разведка, которой занимались как военнослужащие войск радиационной, химической и биологической защиты, так и гражданские специалисты. Они тщательно проверяли фоновые уровни и уровень заражения почвы и воды во всей зоне отчуждения и за её пределами, именно на основе их данных принимались решения о проведении тех или иных работ и об отселении жителей.

Самыми опасными были работы
в непосредственной близости от разрушенного реактора, где и были сосредоточены основные «запасы»
выброшенного взрывом радиоактивного топлива.

Верхний слой земли снимали с помощью бульдозеров с «бронированными» усечёнными кабинами только для водителей. Кабины укрыты листовой броней, с маленькими освинцованными оконцами, несколько огромных зеркал заднего обзора установлены на радиаторе, двери и переднем бампере. Позднее стали применять и радиоуправляемые машины советского и японского производства.

 Затем схожим образом оборудованные экскаваторы засыпали грунт в металлические контейнеры, рабочие закрывали крышки и краны грузили их на большие грузовики, чтобы затем захоронить в специально отведённых местах. Все работы производились строго по времени, иногда одна рабочая «смена» не превышала пяти минут.

«Нас одиннадцать человек. Значит, общее время работы — около часу. Работаем. Прибежал водитель ИМРа, пулей влетел через верхний люк в машину, захлопнул крышку. Заурчал мотор. Я послал первого бойца, сделав засечку времени. Он сноровисто поставил контейнер, отбросил крышку, посигналил водителю рукой — можно грузить. Подготовка контейнера заняла всего лишь сорок секунд. Боец вернулся, тяжело дыша от возбуждения. Поразительно, как много пота выделяет человек под влиянием страха».

Сергей Беляков, «Ликвидатор»

Помимо уборки грунта массового пилили и закапывали деревья, отмывали дороги, стоянки техники, чтобы максимально снизить количество радиоактивной пыли, разносимой вместе с транспортом.

Но основная работа – это, конечно же, возведение объекта «Укрытие». Он был сооружён за рекордно короткий срок: 206 дней, силами почти 90 тысяч человек. Циклопический «саркофаг» включает в себя семь тысяч тонн металлоконструкций и почти 800 тысяч тонн бетона. Здесь работали сварщики, резчики, крановщики, рабочие-строители, сотни водителей и операторов тяжёлой техники. Оперативная разработка проекта и руководство строительством лежало на плечах 605-ого управления специального строительства Министерства среднего машиностроения СССР.

Именно эти люди ценой невероятных усилий и собственного здоровья предотвратили развитие катастрофы, сдержали радиоактивную «заразу» в минимально допустимых рамках. Почти 95% выброшенного радиоактивного топлива находится в пределах «Укрытия».

Основной состав ликвидаторов из различных частей и подразделений, а также гражданских специалистов размещался за пределами 30-ти километровой зоны отчуждения, людей старались размещать по розе ветров в самом благополучном от АЭС направлении — в южном. Поэтому каждый рабочий день включал в себя длительные поездки «туда-обратно».

«Распорядок дня был таков: подъём в 6 утра, приведение себя в порядок, завтрак. В 7.00 – погрузка в автотранспорт, в 8.00 – уже на Чернобыльской АЭС. Получали дозиметры. Химические разведчики определяли степень заражения тех мест, где будем работать, и в зависимости от радиоактивного загрязнения этих мест планировалось время, которое мы будем работать (час, 1,5 часа, 2 часа)… за время работ в полку ни разу не слышал, чтобы кто-то из ликвидаторов отказался ехать на Чернобыльскую АЭС. Надо – значит надо. Работать на станции считалось очень престижно, поэтому каждый комбат стремился, чтобы его батальон работал на Чернобыльской АЭС».

Сергей Колпаков-Мирошниченко «Чернобыльская боль»

По воспоминаниям ликвидаторов одно из самого неприятного, что могло случится – было отрицательное решение на посту дозиметрии, который выпускал транспорт из зоны. Если уровень излучения превышал допустимый даже после «отмывки», то машину не выпускали за пределы поста, а это значило что экипажу и рабочим теперь приходилось выбираться на попутках, потом решать проблемы с транспортов уже в расположении. Однако работа на ПУСО тоже была не из лёгких: приходилось работать в самую жару закутанными в резиновые плащи, полные комплекты ОЗК, не снимая респираторов и очков из-за летящих во все стороны брызг и водяной пыли со взвесью радиоактивных частиц.

«Русый молодой парень — мойщик ПУСО — рассказывает:

— Смена у нас по 12 часов — с 8 до 8 вечера, или всю ночь до 8 утра… Ночью полегче — нежарко, и машин меньше, можно придремнуть… И по 0,6 радиков за смену пишут. Если удастся на ПУСО продержаться, дома буду через месяц… Я сам из Симферополя. Из армии полгода как вернулся, три месяца как женился, а тут в чернобыль — пажа-а-алте…»

Сергей Мирный «Живая сила. Дневник ликвидатора»

Но не всем ликвидаторам удавалось разместиться в относительно безопасных местах. Самые ценные и необходимые кадры проживали прямо на станции в непосредственной близости от самого разрушенного четвёртого энергоблока.

«Вход в подвал ничем не примечателен. Тускло светят лампочки в тяжелых проволочных плафонах, тенями вдоль стен скользят люди, голоса приглушены, слышатся словно сквозь вату. После очередной пары задраиваемых дверей вхожу в большую комнату, размеры которой оценить трудно из-за полумрака. Очень влажно, циркуляция воздуха почти не ощущается, мешают деревянные двухэтажные нары в несколько рядов. На них спят люди; здесь расквартированы наиболее востребованные кадры УС-605, крановщики, экскаваторщики, сварщики, те, кто всегда нарасхват, те, кто уже самостоятельно светится по ночам от постоянного переоблучения, поэтому им свет не нужен… Отдельные нары завешены простынями. Под края у многих подоткнуты сохнущие портянки, белье. Негромко жужжит электробритва. Мужик с неправдоподобно белым, упырьего вида лицом, сидит на нижних нарах, монотонно раскачиваясь вправо-влево. Увидев меня, он прекращает качаться и извиняющимся тоном говорит:

— Сон потерял, разницу между днем и ночью уже не определяю, живу только от смены к смене. Число какое сегодня?

— Шестое августа, — я протягиваю ему сигареты. Он тут же жадно закуривает, не скрываясь».

Сергей Беляков «Ликвидатор»

Работа ликвидаторов – это свидетельство мужества и героизма мирного времени, самая масштабная экологическая катастрофа была побеждена благодаря неимоверным усилиям обычных людей.

Последствия

Из-за взрыва погибли двое сотрудников станции. Ещё 29 человек умерли в течении месяца в московских клиниках из-за последствий острой лучевой болезни. В последующие годы непосредственно от радиационных факторов погибли более 60 человек, ещё десятки стали жертвами несчастных случаев (дорожно-транспортных происшествий, аварий на строительной площадке) во время операции по ликвидации последствий аварии. Тысячи людей, так или иначе, страдают от приобретённых заболеваний щитовидной железы, болезней системы кровообращения, психоневрологических расстройств долгие годы после аварии.

Из-за аварии на Чернобыльской АЭС значительная часть Киевской и Житомирской областей Украины, большая территория в соседней Белоруссии и часть Брянской области России – оказались подвергнуты радиационному заражению, что повлекло за собой отселение людей и введение специального пропускного режима.

Были полностью отселены два крупных города: Припять с населением около 50 тысяч человек и Чернобыль с 13 тысячами населения, множество деревень и сёл в зоне отчуждения перестали существовать – их жители стали вынужденными беженцами на обеспечении государства. Более 350 тысяч человек подверглись переселению сразу после аварии. Немногие рискнули вернуться домой, около 1,5 тысяч человек вскоре после трагедии заселились в свои дома. В основном это были люди пожилого возраста, которым тяжело было оторваться от корней, которым не могли помочь родственники на «большой земле», сегодня в зоне отчуждения живёт всего около 300 человек, не считая тех, кто работает вахтовым методом, а их около пяти тысяч.

Именно авария на Чернобыльской АЭС
поставила под вопрос
дальнейшее развитие атомной энергетики.

Развитые страны начали рассматривать использование альтернативных методов добычи энергии, строительство АЭС по всему миру приостановилось, поднялась широкая общественная дискуссия о допустимости экологических рисков, связанных с деятельностью АЭС. Ядерный сектор наиболее развит в европейских странах, например во Франции доля АЭС в общей выработке – более 70%, в Литве Игналинская АЭС вырабатывала больше энергии, чем потребляла вся страна, всего в мире доля мирного атома около 3%.

Однако до сегодняшнего дня все альтернативы атомной энергетики обладают внушительным набором минусов. Этот тип энергетики позволяет снизить выбросы парниковых газов в атмосферу и при нормальной эксплуатации несёт значительно меньше рисков для окружающей среды, чем другие типы энергогенерации. И пока термоядерный синтез остаётся недостижимой мечтой человечества, мы будем свидетелями развития мирного атома.

О чем они не знали, когда ехали ликвидировать последствия аварии и какие последствия были для них самих? Что было бы, случись катастрофа на пять лет позже, когда уже не стало Союза? Пошли бы они снова на подвиг, имея за плечами опыт прожитых лет и перенесенных болезней?

Тогда, в апреле 1986-го, в страшную и таинственную зону под названием Чернобыль, отправились многие тысячи людей. Удивительно, но мир после обнародования информации о случившейся аварии не перевернулся. Все тогда жили, работали, и беда существовала как бы и рядом, но на уровне обывательских слухов. В мае далеко на юге России выпал необычный дождь, оставивший белесые следы на свежих листьях деревьев. Телевизор показывал вести с полей и репортажи со съездов, а тем временем в стране шла тихая мобилизация. Военкоматы отправляли повестки запасникам второй категории. Забирали мужчин старше 35 лет, у которых было двое детей. На предприятиях шел свой призыв, добровольцев. Никаких пышных проводов не устраивали. Казалось, обычная командировка. Надо так надо.

Это сейчас для большинства ликвидаторов Чернобыль находится в другом государстве, а тогда полки добровольцев прибывали в радиационную зону из Прибалтики и Средней Азии, Северного Кавказа и Дальнего Востока, Москвы и Ленинграда. Огромные материальные и людские ресурсы брошены были в Чернобыль, чтобы спасти всю страну.

Лишь годы спустя они узнали, что 25 бэр — это предел допустимого облучения за год, а не за месяц, как внушали ликвидаторам

По словам руководителя региональной общественной организации «Союз «Чернобыль» Александра Филипенко, из 250-тысячной армии ликвидаторов 62 тысячи прибыли в зону из городов, сел и хуторов юга России — Ростовской области и республик Северного Кавказа. Самую многочисленную рать выставила Ростовская область — полк гражданской обороны под номером 11350.

Что они не знали

Генерал-майор в отставке Владимир Тюнюков был начальником оперативной группы Генштаба и отвечал за формирование специальных войск по Южному округу, в Волгоградской, Ростовской областях, Краснодарском крае, а потом — за радиационную безопасность войск, работающих в 30-километровой зоне. По его словам, была поставлена задача подобрать специалистов, более-менее владеющих знаниями.

— Совсем неподготовленных пускать было нельзя, — подчеркивает Владимир Тюнюков. — Нужны были люди, способные вести радиационную разведку, дозиметрический контроль, дезактивацию. Ведь, когда произошел взрыв реактора, мы поначалу не знали, что делать: враг был невидим и неслышим. Границу опасной и безопасной зон можно было нащупать только приборами. Эти границы, шаг за шагом, устанавливали дозиметристы.

Осложнялось все тем, что каждый из отобранных специалистов не мог работать на объекте долго. Считалось, что, получив за 30 дней двадцать пять бэр (биологический эквивалент рентгена), человек должен эвакуироваться из опасной зоны. Лишь годы спустя они узнали, что «норма» в 25 бэр — это предел допустимого облучения за год, а не за месяц, как внушали ликвидаторам.

— Когда покидал Чернобыль, считалось, что я получил дозу меньше допустимых значений. Но сейчас ученые утверждают, что «нормы» облучения быть не может вообще и даже маленькая доза опасна для организма, — говорит Тюнюков. — Мы не знали, как проводить дезактивацию огромных производственных помещений энергоблока. Многоэтажный корпус площадью был примерно со стадион. Работали в три смены по пять часов и практически вручную. С ведром и тряпкой. На уцелевшей половине машинного зала поставили бетонную стену, чтобы обеспечить запуск третьего энергоблока. Дезактивацию потолочных перекрытий и коммуникаций было проводить невероятно трудно. Представьте себе металлические и бетонные переплетения — радиация вместе с перегретым паром буквально впиталась в краску. Нужно было ее снимать. Здесь, на ходу, родился новый метод дезактивации крупных промышленных объектов. Используя энергию станции и войсковые комплекты, вновь нагревали пар, обрабатывали им стены и потолки, потом пускали дезактивационный аэрозоль, нейтрализующий радионуклиды, и всасывали промышленными пылесосами все с их поверхности. Затем содержимое пылесосов герметично закупоривали в стальные баллоны и увозили на захоронение. Мы тогда и не знали, что степень заражения самих средств защиты превышала нормы в десятки раз.

Двукратный чемпион мира по велоспорту Александр Филипенко в Чернобыль пошел в первый же призыв из 1200 человек, объявленный по Ростовской области.

— 14 мая мы уже были в районе Брагина, в Белоруссии, где разбили лагерь. Рядом с нами по периметру 30-километровой зоны АЭС стояли полки со всей страны. Меня назначили начальником продовольственно-вещевой службы полка гражданской обороны, — говорит Филипенко. — В Брагине мы заменяли асфальт, ставили срубы домов, мыли улицы. Часто выезжали на чистку территории в соседних населенных пунктах. Фон уменьшался, приехавшая комиссия фиксировала соответствие норме. Но через три-четыре дня снова померили — фон опять вырос. Оказывается, ветер принес новую порцию радиации.

Дозы облучения в динамике, по словам ликвидаторов, никто не отслеживал. А приборы, которые выдавались, зачастую не отражали реальную картину. Были случаи, когда полученные дозы просто списывались. Суммарное облучение Филипенко составило 38,6 бэра. Он сам не принимал участие в работах по очистке территории станции, но каждые три-четыре часа встречал оттуда очередную смену в 1200 человек. Нужно было принять у них грязную одежду, выдать новую, потом везти радиоактивную форму в банно-прачечный комбинат, где ее обеззараживали. После чего выдавали новой смене.

— Я не знал, что, перевозя и разгружая эту одежду, постоянно облучаюсь сам, — говорит Филипенко.

Итог такого незнания — 72 тысячи человек из тех, кто принял на себя радиационный удар, стали инвалидами. Теперь их осталось 44 тысячи. Это при том, что большей части ликвидаторов инвалидность официально не оформили…

Сегодня, наученные горьким опытом, японцы на «Фукусиме» стараются обойтись как можно меньшим количеством ликвидаторов. А тогда в Чернобыль просто согнали массу людей со всей страны, которые закрыли мир от радиации буквально своими телами.

Что было труднее всего

Самое трудное было переломить обычное сознание людей, заставить понять их, что главного врага не видно и не слышно, но он поражает все. Большинство из них прошли два года армии в специальных войсках. Но то была учеба, а теперь они попали в реальную обстановку, не допускающую беспечности.

— Вначале нарушения радиационной безопасности были всюду, — рассказывает Владимир Тюнюков. — Некачественно проводилась обработка одежды, людей. Смывали невидимую грязь под душем абы как. Потом ложились спать. Как-то мы проверили подушки приборами. Фонило так, что их пришлось уничтожать. Волосы, несмотря на средства защиты, сильно впитывали радиацию. Люди, не зная того, вредили сами себе. Запрещено было питаться в зоне риска, курить и пить воду. А стояло пекло. Привозили воду в бутылях. Солдаты открывали их пряжками от ремня. Солдат весь в костюме химзащиты, все открытые части обтирались. Но, когда ехали в «КАМАЗе», пыль поднималась. Она просачивалась всюду и под пряжку ремня. Потом он открывал флягу с водой, и с пряжки радиоактивные частицы попадали в воду…

Камиль Шарифулин был санитарным врачом в ростовском полку. Его специальность — рентгенолог, радиолог. Теперь он эксперт по подготовке товарищей по несчастью на ВТЭК. В Чернобыль его призвали из запаса. Подходил по всем статьям: 37 лет, двое детей. И хотя легко мог отказаться от командировки — работал директором комплекса предприятий, производивших вакцины и сыворотки, по призыву пошел не раздумывая.

— Ростовский полк в 1986 году забирали не на атомную станцию. Нас локализовали в Белоруссии, хутор Петьковщина в Брагинском районе. Мы очищали села, постройки, базы, оставшиеся в зоне отселения. Помогали населению, как сейчас МЧС, — чинили крыши, чистили колодцы, дороги, — вспоминает Камиль. — Потом на ЧАЭС стало не хватать людей, и привлекли нас. Весь полк срочно бросили на Украину, встали лагерем в 20 километрах от станции. В день туда посылали по 250 человек.

При взрыве четвертого энергоблока куски бетона, стали, арматуры и буквально пронизанные радиацией осколки графитовой кладки реактора разнесло по всей станции и даже за ее пределы. На этой территории кишел человеческий муравейник — люди практически вручную собирали радиоактивный хлам. А перед нами поставили задачу: заменить кровлю на третьем энергоблоке. Ее снимали и стелили новую. Но прежде нужно было убрать с крыши куски высокорадиоактивного графита.

Каждому, кого на это посылали, полагалось два выхода на крышу. На самой кровле работали всего 45 секунд. По секундомеру. Боец переодевался в защитный костюм, ему указывали: вон кусок графита лежит. Крыша, как футбольное поле. По двое-трое с лопатами должны были пробежать до графита за 15 секунд. Подхватить его на лопату и за следующие 15 секунд донести до края крыши, где стоял огромный контейнер радиоактивных отходов. Сбросить смертоносный груз в его пасть — и бегом обратно, еще 15 секунд.

— За эти мгновения на крыше я получил 0,5 рентгена — максимально допустимая суточная доза. Это было в мае 1987 года, — вспоминает Камиль. — Потом, когда почистили крышу и радиационный фон упал, было еще 25 выездов. Я как доктор принимал спускающихся ребят. Один снял с руки часы, а там сильнейший ожог. Я обрабатывал раны, видимые воспаления, закапывал воспаленные глаза. По своей наивности выезжал поначалу каждый раз, когда в смену посылали ребят. Потом плохо стало мне самому.

Всего Камиль Шарифулин пробыл в зоне сто суток вместо положенных шести месяцев. Из-за того, что дозу свою набрал раньше срока. Максимально допустимой спустя год после аварии считалась доза в 10 рентген. Но самое трудное для него, как оказалось, наступило потом.

Правда и ложь

— Спустя десять лет после Чернобыля врачи сказали, что в организме у меня накапливается цезий, стронций и йод, — рассказывает Владимир Тюнюков. — Я оформил инвалидность лишь в 2003 году. До этого стеснялся: как я, русский генерал, буду ходить за пособием? Но потом реально стало плохо со здоровьем. Мне дали вторую группу.

— Нас изначально почему-то разделили на инвалидов первой, второй, третьей группы. Хотя, я считаю, у нас должен был статус один, мы работали в одинаковых условиях и в одно время, — убежден Александр Филипенко. — У нас категория одна — пострадавший от техногенной аварии. И мы должны были получить достойную пенсию и жить спокойно.

Сорокалетние мужики возвращались домой, им нужно было работать, кормить семьи. Бегать по врачам и комиссиям, оформлять группу просто времени не было. Да и как в то время смотрели на инвалидов? Ведь их практически не брали на работу. Признать себя инвалидом значило обрубить для себя многие возможности. И менталитет был другой. Люди даже стеснялись этого слова — «инвалид».

И так рассуждали очень многие. Камиль Шарифулин только через пять лет, в 1992 году, получил группу инвалидности. И то потому, что с больничного подолгу не выходил.

— Семьи прокормили, детей вырастили, мебель купили, а теперь, к пенсии, можно и поболеть — так думали многие. Но в экспертных комиссиях, определяющих инвалидность, нас не ждали. Чернобыль принимали в расчет только первые пять лет после взрыва на станции — если в течение этих лет были больничные, экспертный совет учитывал связь заболевания с пребыванием в зараженной зоне. Если у 40-летнего появлялись болезни, то «срабатывал» Чернобыль, а если подкашивало 60-летнего, то увольте, это возрастное. За исключением онкологии, — с горечью говорит Шарифулин. — Сейчас, последние девять лет, комиссии практически перестали связывать наши болячки с Чернобылем. Говорят: ребята, извините, но это не страховой случай. У вас, дескать, показаний для оформления группы нет, а ваше плохое самочувствие лишь признак надвигающейся старости…

Александр Филипенко долго размышлял над вопросом, что же изменилось за эти 25 лет после аварии.

— Надо понять психологию людей, которые шли в то время на выполнение этой задачи. Мы воспитывались не в нынешней, в совершенно другой стране. Тогда нам был присущ патриотизм. Мы ехали на ЧАЭС, хотя все знали, что мы оттуда либо не вернемся, либо заболеем, получив такую дозу облучения, что придем оттуда калеками. Когда мы ехали к Чернобылю, мы останавливались на многих полустанках, и никто из 1200 человек не спрыгнул с поезда, не спрятался, не ушел от ответственности. Мы прекрасно знали еще тогда, что приуменьшались масштабы катастрофы и замалчивались размеры беды.

Но как судить, что было правильно, а что нет, когда живые люди бегали по крыше зараженного здания и собирали лопатами графит, от которого шло такое излучение, что за эти секунды получали дозу, не совместимую с жизнью?

— После этого о Чернобыле было снято много фильмов и написано книг. Говорили, что неправильную работу мы сделали, что зря наши шахтеры проложили шахту под реактором — много чего, — говорит Филипенко. — Но главное — мы всю эту работу делали с честью и достоинством. Мы знали, что спасаем свои семьи, своих детей, даже не думали, что при этом спасаем всю Европу. Был не просто высокий патриотизм, было просто совсем другое время.

— В 1991 году вышел первый закон, по которому чернобыльцам определили льготы. С тех пор он уже много раз изменялся, — говорит Филипенко. — И с каждым разом ухудшал наше положение, урезая права и льготы. Наконец нас лишили вообще всех льгот, заменив на незначительное денежное вспомоществование. Ни путевок, ни лечения, ни тем более квартир, которые обещали в течение года после подачи заявления. В конце концов нас вообще лишили статуса чернобыльцев, все стали инвалидами по общему заболеванию. А нет статуса — меньше денег.

Сколько судов прошло о возмещении вреда здоровью, сколько унижений — не перечесть. Практика такова, что все вопросы, связанные с чернобыльцами, стали решаться через суды. Теперь судятся за индексацию льгот. И добиваются, но только через суд. При этом 10 процентов от суммы уходит адвокатам.

— За эти годы я стал прекрасным юристом, знаю, как защищать себя и других, — горько шутит Филипенко. — Я ушел туда в 36 лет, с прекрасной должности, здоровым, мастером спорта. Сейчас еле жив, а большая половина моих друзей уже умерли. Государство взялось выплачивать сумму возмещения труда, но так, что стали люди судиться.

Николай Симонов отправился в зону в двадцать лет, сразу после срочной службы в армии, где в составе инженерно-технических войск прошел специальную подготовку к ядерной войне.

— Когда вернулся, работал в шахте и только через двенадцать лет узнал, что государство «забыло» заплатить за ликвидацию: в Чернобыле я проработал 157 календарных суток, а расчет получил всего за 113 дней… Прошло 25 лет, люди, побывавшие там, доживают и уходят. Надо, чтобы с ними не ушла та правда, которую знаем мы.

Как бы поступили ликвидаторы, случись авария подобного масштаба сейчас? Много ли было бы добровольцев? Вряд ли, считают бывшие чернобыльцы. Слишком дорого заплатили они за тот свой поступок.

Прямая речь

Олег Алферов, ликвидатор из полка 11350:

— Все, что с нами случилось, — это уже последствия последствий, вторичная реакция на Чернобыль. Мы не столько болели, сколько боялись заболеть. И оттого жили в постоянной тревоге, в депрессии, в ожидании заболевания. И по этой причине, конечно, ждали особого внимания государства к себе. Но очень скоро поняли, что наше существование — бельмо на глазу. Волновались, нервничали, у многих происходили психические срывы. До 30 процентов вернувшихся оттуда стали пьющими — и жестоко пьющими. Социальный фактор добил нас сильнее, чем сам Чернобыль. Первые пять лет нас вообще не замечали, в 91-м только вышел закон о предоставлении льгот ликвидаторам аварии. Получили выплаты. Довольно заметные на фоне застоя в экономике, когда на многих предприятиях уже с перебоями давали зарплату. И особенно внушительные в деревне, где остальные получали копейки. По-разному распорядились этими деньгами. Многие их просто пропили, потому что другого применения не находили…

PS

Всего в ликвидации последствий чернобыльского взрыва участвовало 45 полков гражданской обороны со всего СССР. Их формировали в Литве, Латвии, Белоруссии, ликвидаторов присылали из Грузии, Армении, Таджикистана. Последний полк покинул чернобыльскую зону в 1989 году. А всего через это горнило прошло свыше 600 тысяч человек, из них 360 тысяч — жители России.

По данным Национального радиационно-эпидемиологического регистра, из 701397 человек, подвергшихся радиационному воздействию и проживающих в России, к началу марта с.г. в списке значилось 194333 ликвидатора.

Текст от 20.04.2011