Ошибки амели страх и трепет

Вчера я смотрела фильм «Страх и трепет».

Действие фильма происходит в Японии, куда героиня — бельгийка Амели — приезжает работать, подписав годичный контракт с крупной компанией. Хотя Амели родилась и детство провела в Японии, хотя она в совершенстве знает японский язык и полагает, что её сердце осталось там, в маленьком японском городке, события фильма показывают (и доказывают) нам, насколько человек так называемой западной культуры, западной цивилизации не понимает цивилизацию восточную. В данном случае – Японию и японцев.

В общем, ещё один аргумент в поддержку Киплинга, который сказал уже очень давно, больше ста с лишним лет тому назад: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись» — ну, то есть им никогда не понять друг друга. 

Впрочем, в фильме настолько всё, как мне кажется, утрировано, настолько резко выражены акценты, что я даже подумала, что к концу фильма я просто возненавижу японцев.

Все события разворачиваются в японском офисе, и такого количества придурков на один офис, не понятно чем занимающихся, трудно припомнить. Но, послушайте, надо быть всё-таки объективнее: если бы всё было именно так, если в Японии настолько дурные порядки и неэффективный менеджмент, то каким волшебным образом эта страна вдруг так рванула вперёд, всего за несколько десятилетий оставив и нашу страну, и много-много других стран далеко позади себя в сфере науки, технологии, промышленности, услуг и т.д.?

…Нет, прежде чем рассказывать о японцах, я хочу, чтоб вы, прежде всего, обратили внимание на актрису Сильвию Тестю. Запомните это имя.

Нельзя сказать, что это совсем уж юная актриса (1972 года рождения), но в связи с особенностями нашего российского кинопроката последнего десятилетия мы плохо знакомы с не-американскими актёрами и актрисами.

Так вот, Сильвия Тестю.

В фильме «Страх и трепет» (2003 г.) она играет главную героиню, играет фантастически, виртуозно. Разумеется, это не осталось без внимания профессионалов: Приз кинофестиваля в Карловых Варах 2003 года, Премия Сезар 2004 г., Приз Братьев Люмьер 2004 г., Приз ассоциации кинокритиков Франции 2004 г. — награды Сильвии Тестю как лучшей актрисе именно за роль в фильме «Страх и трепет».

И эта же актриса играет Франсуазу Саган в одноимённом фильме, выпущенном в 2008 году! Было очень интересно посмотреть в рамках Фестиваля в «Заре» два фильма, где Сильвия Тестю предстала совершенно по-разному. Знаете, есть актёры, которые из фильма в фильм, из роли в роль играют самих себя или какой-то типаж, более или менее одинаковый. И, кстати, ничего плохого в этом не вижу. Ну, такова, значит, творческая возможность и фактура этих, как правило, обаятельных артистов.

Но есть артисты экстра-класса. К таким, безусловно, можно отнести Сильвию Тестю. Амели и Саган – трудно найти образы, более столь непохожие друг на друга и характером, и чисто внешне (к тому же, Саган – роль возрастная, от пятнадцати лет до пожилого возраста!). Актриса прекрасно справляется с таким разнообразием персонажей.

А сейчас, к слову, по ТВ идёт реклама: на этой неделе будет демонстрироваться фильм «Жизнь в розовом цвете» про Эдит Пиаф, где Сильвия Тестю тоже снимается. Очень любопытно будет посмотреть!

…Теперь о японцах. Скажу сразу, я не претендую на то, что я знаю и понимаю Японию и японцев. Уж если у Амели этого не получилось, с её рождением и знанием языка, то что уж говорить обо мне, когда я даже в Японии не была!

Поэтому не буду даже пытаться рассуждать о японском национальном характере, а лишь расскажу несколько забавных эпизодов, где я была очевидцем, или рассказанных моим мужем, — эпизодов, связанных с представителями Страны Восходящего Солнца.

У Калининграда и Южного Сахалина есть нечто общее: после войны с территории бывшей Восточной Пруссии репатриировали немцев, а с территории Южного Сахалина – японцев. В послевоенном Кёнигсберге (а потом Калининграде) русские мальчишки забавлялись, разбивая хрусталь из немецких особняков, а мой муж рассказывал, как они с пацанами соревновались в меткости, разбивая японский фарфор – японцев вывозили в срочном порядке, не дав возможности и времени вывезти имущество, поэтому долго ещё, работая на своих огородах, русские переселенцы находили закопанную японскую фарфоровую посуду и утварь…   

Так же, как в Калининграде немецкие, в Южно-Сахалинске (Тойохаре) спешно разрушали японские жилища. И преуспели в этом даже больше, потому что своеобразные японские дома, как правило, были наполовину каменные, а наполовину – из дерева: во всём городе осталось лишь несколько уцелевших японских зданий, одно из которых – бывшее губернаторство острова Карафуто, а ныне краеведческий музей — является настоящей жемчужиной и визитной карточкой Южно-Сахалинска.

Наверняка у калининградских пацанов 70-х воспоминания о жвачке (вот только не уверена, что японской) вызывают ностальгию. Эх, когда у нас в классе чей-то папа приезжал из рейса и всех угощали японской жвачкой… Пацаны, вкуснее японской жвачки тех лет ничего не было и нет (это как ностальгический вкус того, советского, «ленинградского» мороженого)!

Одни фантики у жвачки чего стоили, их коллекционировали, как марки! Сегодня заладили: анимэ, анимэ… мы ещё тогда все эти анимэ на фантиках видели… Ладно, эт шутка…

Позже японские нарядные ткани здорово разнообразили наш девчоночий гардероб в серое советское время стандартного ширпотреба.

В конце 80-х весь Сахалин рванул за подержанными машинами в Японию, так же, как Калининград – в Европу. Мой муж не был исключением. Несколько часов в качестве приписанного матроса – и вот она, Япония. Так у нас несколько машин сменилось.

Так вот о японцах. Впечатления о них у мужа сразу сложились очень хорошие. А про Японию, когда его спросили, на сколько лет мы от неё отстали, ответил так: «Навсегда. Это невозможно объяснить, совершенно другой уровень. Это просто иная цивилизация».

Детишки в Японии жизнерадостны, непосредственны, и с искренним любопытством и радостью подбегали, оглядывали чужаков, самые смелые даже трогали (контакты между нашими странами только начинались, русских на Хоккайдо было поначалу немного). Наши мужики отвечали шутками и улыбками.

Самый забавный эпизод был, конечно, когда японец, у которого муж покупал машину, предложил мужу купить ещё одну. Трудно объяснить, каким образом они понимали друг друга, потому что муж не знает английского, а японский – который он, кстати, в детстве, знал, потому что общался с японскими мальчишками до их репатриации, — муж благополучно забыл. В общем, разговорник плюс пара английских и столько же японских слов, плюс пальцы рук на что?!

Машина мужу очень понравилась, но денег на второе авто уже не было. И вдруг японец предложил, показав на шапку мужа: «Чендж»… Муж отказался поменять свою шапку на автомобиль. Долго потом все слушатели смеялись, а муж вздыхал, с улыбкой рассказывая про свой отказ: неудобно ему было меняться, ведь норковая шапка была далеко не новая, ношенная…

Вообще, качество японских машин и бытовой техники мы оценили очень быстро. Да и сейчас, сравнивая японские авто (японской сборки) с европейскими, муж отдаёт предпочтение всё-таки первым. Качество! Бытовая техника, привезённая из Японии, верой и правдой служила потом десятилетиями, не требуя ремонта и профилактики.

Чуть позже мне пришлось лично пообщаться с японцами, приехавшими к нам на предприятие. Конечно, в бизнесе мы были перед ними дошколятами. Вот тут-то я сразу вспомнила про Киплинга! Начались переговоры, но никакого диалога не выходило — японцы были предельно вежливы, учтивы и… молчаливы. От ответов на вопросы японцы мастерски уклонялись, и поневоле получался какой-то бесконечный монолог русских — на протяжении четырёх часов… Да… Лично у меня эмоции были далеко не положительные…

Но мы тоже народ вежливый. Свозили японцев на экскурсию по окрестностям города. Оглядывая с сопки просторы вокруг Южно-Сахалинска, японец всё время спрашивал меня: «А вот там чьи поля? А вон там – чьё?». В общем-то, в ту пору всё вокруг было ничьим – общим (да, собственно, и сейчас практически ничего не изменилось – всё общее). Так я японцу и отвечала. Японец улыбнулся и пошутил, что через несколько лет они, японцы, приедут и все эти земли купят. Взгляд у гостя, честное слово, был откровенно плотоядный!

Вечером мы угощали японцев в русском ресторане, а назавтра они (вежливые люди!) в ответ пригласили нас в японский ресторан. Всё было чинно, приветливо, гостеприимно с обеих сторон. Ничего плохого о японцах после личного общения с ними сказать не могу. Но, безусловно, это — закрытая нация. И, безусловно, МЫ ИХ не понимаем. Понимают ли они нас? Не знаю…

Позже количество японцев в нашем городе резко увеличилось – когда начались работы на сахалинском шельфе. Иностранные специалисты селились в квартирах горожан, платя за аренду квартир очень приличные деньги (тогда, кстати, многие из местных жителей смогли кардинально улучшить своё материальное положение). Я, работая в этой сфере, могла видеть многих иностранцев в обычной, повседневной жизни – в той жизни, где на них не давило общественное мнение их сограждан. Так вот могу сказать: нет нации чистоплотной или «грязной», нет нации скучной или весёлой, нет нации трезвой или любящей выпить. Всё зависит только от конкретного человека! Знавала я и «своего в доску», весёлого, любящего кутнуть англичанина, разрушающего образ британской чопорности, и далёких от национального стереотипа японцев, упившихся в зюзю в своём шикарном, вылизанном для них русской хозяйкой особняке, который они загадили в полном смысле этого слова, и аккуратнейшего, не пьющего интеллигентного русского командировочного, и зануду итальянца… Поэтому не надо следовать шаблонам или создавать какие-то национальные стереотипы.

В общем, соблюдая правила написания школьного сочинения, теперь я должна сделать какой-то обобщающий вывод. Итак, какие выводы я делаю, раскрывая данную тему? Японию я уважаю безмерно. Японцев мы никогда не поймём, Киплинг, ты был прав! Японцы ОЧЕНЬ непросты, но как соседи они – народ замечательный (только не надо, уважаемые японцы, требовать от нас возврата Курил, берите пример с немцев, не просят же уважаемые германцы Восточную Пруссию и Кёнигсберг?!).

Я отношусь с огромнейшим уважением и любовью к культуре Японии. Живопись, поэзия…

Хотел бы положить я в изголовье

Жемчужину печали,

Сквозящую прозрачной синевой,

И слушать до утра,

Как стонут сосны…

Тонкое понимание красоты, умное и проникновенное кино… Я, например, не люблю и не смотрю мультфильмы. Но есть один японский мультик, на который я случайно наткнулась, переключая каналы, и я не смогла оторваться, досмотрела до конца. Более того, в конце мультфильма (!) я в открытую ревела, потому что сюжет разворачивался в Хиросиме, когда мальчик – старший брат — и его маленькая сестрёнка вдвоём уцелели после атомной бомбардировки, брат самоотверженно и трогательно опекал сестру, но потом малышка умерла от лучевой болезни…   

Вот такие воспоминания. А всё благодаря фильму «Страх и трепет».

C. А. Бакаева

В статье рассматривается особый тип изображения женских персонажей и феминистической проблематики через национальный контраст и игру с гендерными штампами. Исследование позволяет выявить особые тенденции художественного порядка, отличающие современную зарубежную прозу, написанную автором-женщиной.

Ключевые слова: гендер, феминизм, французская литература, субверсия, штамп, гендерная репрезентация, персонажи, женская проза, писательницы, Амели Нотомб, современная французская литература, национальный стереотип.

Роман Амели Нотомб «Страх и трепет» является ярким примером особого типа гендерной репрезентации, присутствующей в литературе конца XX века.

Это девятое опубликованное произведение Амели Нотомб и ее третий автобиографический роман. Она написала этот роман в 1999 году в возрасте 33 лет, вернувшись в своих воспоминаниях на 12 лет назад, чтобы посвятить книгу одному году своей жизни в Японии и работе в корпорации «Юмимото».

Сюжет романа строится на взаимоотношениях двух главных героинь — бельгийки Амели и японки Фубуки Мори. Женские персонажи романа находятся в априорной оппозиции двух разных культур (европейской и японской), и, как следствие, проблематика феминизма находит свое отражение именно в контрасте традиций, социальных законов и особенностях индивидуального самосознания.

Бельгийка Амели переживает стремительное карьерное падение в престижной японской корпорации «Юмимото». Изначально главная героиня искренне очарована культурой, традициями и образом жизни народа этой восточной страны. Однако, приехав работать по контракту в компанию, молодая девушка сталкивается с суровой системой и чуждыми европейцу порядками, к которым она не может привыкнуть, и совершает ошибку за ошибкой. А совершить ошибку было нетрудно, даже владея японским в совершенстве. В одном из интервью Амели Нотомб поясняет, что очень скоро поняла, насколько сложна лингвистическая культура японцев. «В японском языке даже есть слова, которые нельзя употреблять. Сказать: “Это неправда”, — все равно что объявить войну. Главная героиня делает много подобных ошибок, хотя и хочет стать настоящей японкой» [4].

В компании «Юмимото» Амели встречается с четкой иерархической схемой — она находится в подчинении у мадемуазель Фубуки Мори, которая сама находится в подчинении у господина Саито, который подчиняется господину Омочи, который подчиняется господину Ханеда. Таким образом, Амели-сан, как звучит ее имя по-японски, находится в подчинении у всех.

На первый взгляд, «Страх и трепет» имеет в своей основе предсказуемую ситуацию, главную роль в которой играет иностранец, не способный вписаться в общество, чьи социальные и культурные нормы сильно отличаются от его собственных. Но с другой стороны, роман может прочитываться как сатира на это общество, в более узком смысле — сатира на промышленную сферу деятельности Японии. Повествуя о кажущихся абсурдными порядках компании «Юмимото», в каком-то смысле собирательного образа японских предприятий, писательница сохраняет показную серьезность, что и является составляющим ее фирменного чувства юмора. Используя иронию как прием, Амели Нотомб преломляет традиционное восприятие образа жертвы, а к финалу романа и вовсе меняет местами победителей и побежденных. Нэнси Уокер (Nancy Walker) в своем труде об иронии в современном женском романе пишет: «Иронист, притворяясь наивным, в действительности принимает позицию превосходства над его или ее не-посредственной действительностью» [6, с. 27]. Более того, ирония «требует несентиментального ума и смелого остроумия, качества, которые с трудом соотносятся с традиционными представлениями о женщинах» [6, с. 27]. Другими словами, на первый взгляд, рассказчица находится в подчиненной позиции, но благодаря своей иронии она проявляет себя как остроумный человек, а значит, находится выше других персонажей.

В целом читателю продемонстрированы два мира, Западный и Восточный, которые стараются быть подчеркнуто дружелюбными друг к другу, но не могут избежать недопонимания: один — из-за собственного инфантилизма, другой — из-за комплекса собственного превосходства. Невозможность понять друг друга проявляется на самых ранних этапах их взаимодействия. Амели Нотомб с успехом удалось показать непреодолимые противоречия, которые основаны на разнице в менталитете, культуре и истории. Однако, описывая события, произошедшие с ней в реальной жизни, писательница не стремилась представить Японию в негативном свете. В ответ на шквал критики со стороны японистов Амели приводит свое видение ситуации: «Да, эта книга — некое сведение счетов с понятием профессиональной этики на японских предприятиях, но в ней нет ничего против Японии» [4].

Вероятнее всего, Япония, как основной фон, была необходима писательнице для наиболее яркой репрезентации заявленной проблематики. Именно погрузившись в ежедневную жизнь чужой страны, ее быт, вникнув в особенности менталитета, главная героиня с удивлением открывает различия в отношении к женщинам, запреты, непреложные моральные правила, свойственные, по мнению автора, всей японской нации.

Амели воплощает собой образ западного человека, мыслящего в соответствии с устоявшимися традициями западного мира, пережившего эмансипацию. Ее приводит в ужас положение женщины в японском обществе. Она сталкивается с взаимным непониманием двух культур, которое коренится в противоположном мировоззрении. Показательная характеристика японского самосознания выражается в одной из реплик господина Саито в очередном гневном разговоре с Амели: «Подчиниться всегда можно. Это то, что западные умы должны были бы понять» [1, с. 24].

Разница в культурах выражается и в знаменитом внутреннем монологе- рассуждении Амели об участи японской женщины, который был посвящен Фубуки Мори. Те лингвистические средства, которыми пользуется рассказчица, и те слова, которые она подбирает, характеризуют ее речь как критическую, несущую в себе негативную оценку ситуации. Амели, чувствуя себя бесконечно униженной в «корсете» законов японского общества и не отрицая, что определенную роль в этом сыграл и ее пол (Мори вела себя с мужчинами «подчеркнуто мягко» [1, с. 148]), доказывает, что Фубуки испытала бы то же самое, находясь в западном обществе. Писательница жестоко и честно говорит о проблемах женщин в японском обществе, о недостатках системы и предрассудках, которые мешают женщинам жить полноценной, по западным меркам, жизнью: «С самого раннего детства на ее мозг по капле накладывается гипс: “Если к двадцати пяти годам ты не вышла замуж, стыдись”, “если ты смеешься, никто не назовет тебя изысканной”, “если твое лицо выражает какое-либо чувство, ты вульгарна”, “если на твоем теле есть хоть один волосок, ты непристойна”, “если ты ешь с удовольствием, ты свинья”, “если любишь поспать, ты корова”, и т. д.» [1, с. 129].

Амели подчеркивает абсурдность, по ее мнению, моральных устоев японцев, рисуя депрессивную картину существования женщин в восточном обществе: «Не надейся на радость, твое удовольствие повредит тебе. Не надейся на любовь, она того не стоит, тебя полюбят за то, чем ты кажешься, а не за то, какая ты на самом деле. <…> Надейся на то, что будешь работать. Учитывая твой пол, у тебя мало шансов достичь высот, но надейся послужить своему предприятию. Работа принесет тебе деньги, и это не доставит тебе никакого удовольствия, но, возможно, придаст тебе вес в случае замужества — поскольку ты ведь не так глупа, чтобы полагать, будто тебя могут выбрать за твою действительную стоимость» [1, с. 130].

Стоит добавить, что писательница активно пользуется приемом иронии и гиперболизации — она утрирует некоторые элементы жизни японцев, чтобы достичь эффекта контраста.

Этот монолог, вложенный в уста Амели, стал кульминационным для романа. Оставаясь сдержанной в негативных или оскорбительных суждениях по отношению к окружающим, героиня позволяет себе месть в виде суровой, честной и бескомпромиссной констатации фактов традиционного притеснения женщины в японском обществе. Этим она четко определяет свою позицию по отношению к Фубуки — это снисхождение, равноценное тому снисходительному презрению, которое показывала Мори Амели. Она будто бы говорит: разве Фубуки может быть другой, если она выросла в таких чудовищных (по меркам европейцев) социальных условиях?

Именно невозможность взаимопонимания двух культурных миров является косвенной причиной для возникновения конфликта между Амели и ее начальницей Фубуки Мори. В этом проявляется авторская концепция национального стереотипа — Фубуки с пренебрежением относится к Амели как к иностранке, не воспринимая ее в отрыве от собственных шовинистических предрассудков. А Амели дает оценку жизни Фубуки и всего японского общества, исходя из европейского мировоззрения. Психологический конфликт «движет» сюжет романа: именно из-за негативного отношения Фубуки к подчиненной Амели из секретаря становится уборщицей туалетов и подвергается унижениям.

В диалогах с Фубуки Амели всегда чувствует скрытый за сдержанной вежливостью «взор свысока». В отличие от остальных начальников, которые не пытались скрыть своего пренебрежительного отношения, Фубуки Мори до последнего момента казалась Амели искренним и дружелюбным человеком. Но после определенных событий их отношения превратились в упорное противостояние двух женщин, мотивы которых были различны: Амели, как пытается донести до читателя автор, не делала ничего назло. Все, что у нее не получалось или получалось плохо, выходило непосредственным образом. Фубуки же испытывала к Амели ревность (она помешала ее успешной карьере, написав донос начальству. В романе это объясняется завистью Мори к тому, что Амели может гораздо легче продвинуться по службе, чем когда-то она сама. Японке пришлось очень упорно работать, чтобы к 29 годам получить свою должность. Несмотря на то что успех Амели не мог нанести вреда ее собственной карьере, она все равно решает ей помешать). Заметно в ее обращении и неуважение (Фубуки по-своему интерпретировала поступки Амели, к тому же она не скрывала своего пренебрежительного отношения к ней как к иностранке).

«Амели: Я думала, что мы друзья. Я не понимаю.

Фубуки: Чего вы не понимаете?

А.: Вы станете отрицать, что донесли на меня?

Ф.: Мне нечего отрицать. Я выполнила предписание.

А.: Предписание было гораздо важнее дружбы?

Ф.: Дружба слишком громкое слово. Я бы скорее назвала это «хорошими отношениями между коллегами».

Она произнесла эти ужасные слова с невинно-любезным спокойствием» [1, с. 72].

Этот диалог является поворотным в романе, именно с него читатель начинает представлять себе картину гораздо полнее. Теперь, при наличии подобного поступка Фубуки, появляется возможность составить о ней мнение не только со слов Амели, которые до этого момента были лишь высокопарно-хвалебные, но исходя из своих собственных принципов: ведь каждый может оценить данную ситуацию по-своему.

Между тем выраженная Нотомб точка зрения остается корректной настолько, чтобы ее роман не был назван ни «антифеминистическим», ни «антияпонским». Как пишет Жан-Мишель Лу: «Амели Нотомб защитила себя от любых нападок на свой текст. Я должен признать, что intentio auctoris (намерения автора) расходятся с intentio operis (намерением текста) и с intentio lectoris (намерением читателя)» [5, с. 49]. А значит, читатель может интерпретировать текст, не испытывая давления.

Однако, несмотря на некоторую клишированность в изображении европейского и японского женского самосознания, Амели Нотомб прибегает к субверсии — игре со штампом — в отношении гендерной репрезентации своих героинь. Писательница намеренно выводит образ Фубуки за границы описанного ею самой стереотипа. Осуждая строгую гендерную иерархичность японского общества, обличая невозможность самореализации женщины в нем и демонстрируя недопустимые для европейской традиции отношения мужчин к женщинам в Японии, писательница, тем не менее, представляет Фубуки как женщину, добившуюся невероятных профессиональных успехов. Чтобы достичь своих целей в абсолютно патриархальном и далеком от феминизации обществе, ей приходится принять на себя некоторые мужские функции и поставить карьеру выше семейных ценностей, что совершенно нетипично для женщин-японок.

Стоит заметить, что Амели Нотомб помещает обеих героинь в контекст профессиональных амбиций и вопросов карьерного роста, а сложные психологические коллизии возникают между ними на фоне профессиональной конкуренции. Писательница отказывается от описания личной жизни героинь, чтобы максимально абстрагироваться от идейной структуры «типичного женского романа» [3, с. 25]. Этим она поддерживает мысль Симоны де Бовуар, которая считала, что «перед женщинами-писательницами стоит задача не выражения “женственности”, а, напротив, выход за ее ограниченные пределы в область универсального и профессионального литературного творчества» [2, с. 88].

Особенностью гендерной репрезентации данного романа является то, что обе героини рассматриваются в ракурсе феминизма, но под разным углом, а раскрытие женских образов достигается Амели Нотомб без привлечения мужских персонажей. Писательница представила портрет двух женщин современной эпохи, которые являются непосредственными представительницами того общества, в котором они выросли (эмансипированное либо традиционное), и остаются верны его моральным законам, даже если пытаются им противостоять.

Литература:

1. Нотомб А. Страх и трепет. М.: Иностранка, 2007.

2. Пахсарьян Н.Т. «Второй пол» Симоны де Бовуар и судьбы феминизма в современной французской литературе // Гендерная проблематика в современной литературе: Сб. науч. тр. // М.: РАН, ИНИОН, 2010.

3. Bereni L. Introduction aux ^udes sur le genre. Paris, 2012.

Classiques et Contemporains. Interview. Amélie Nothomb et Sylvie Testud parlent de Stupeur et Tremblements. [Электронный ресурс] URL: http://www. classique setcontemporains.fr/interviews/detail/amelie-nothomb-et-sylvie-testud-parlent-de-stupeur-et-tremblements Lou J.-M. Le Japon d’Amélie Nothomb. Paris, 2011.

4. Walker N. A. Feminist Alternatives: Irony and Fantasy in the Contemporary Novel by Women, Mississippi: University Press of Mississippi, 1990.

Л-ра: Ценности и смыслы. – 2015. – № 3. – С. 146-152.

Биография

Произведения

• Зимний путь
• Страх и трепет
• ​Форма жизни

Критика

• ​Автор и герой в романе Амели Нотомб «Форма жизни» («Une forme de vie»)
• Гендерная субверсия и национальный стереотип в романе Амели Нотомб «Страх и трепет»
• Мотив сжигания книг в пьесе А. Нотомб «Топливо»

          О романе написано множество рецензий и отзывов, причем в большинстве из них содержится довольно много читательских эмоций по отношению к главной героине, преимущественно — негативных, независимо от того, понравилась ли сама книга.
          Данный текст — не рецензия и не отзыв, а большей частью, попытка разобраться в возможных причинах негативного читательского восприятия главной героини, присмотревшись к образу Амели в романе и к её отношениям с коллегой по работе Фубуки, в том числе — сквозь призму соционики (если кто не искушён в её тонкостях, уверяю, на понимании изложенного материала это почти не отразится, поскольку терминологию буду заменять нормальными человеческими словами-)

Хотя, одно предложение со специфической терминологией всё-таки себе позволю: на мой взгляд, Амели и Фубуки — соционическая пара «Есенин — Штирлиц» и, соответственно, конфликтная схема интертипных отношений.
Аргументы:

1. Фубуки. Человек, для которого работа и всё, что с ней связано (карьера, статус) на первом месте. Именно о таких говорят: карьеристка. В романе Амели упоминает, что из ста сотрудников отделения — всего лишь несколько женщин, из них — только Фубуки удалось добиться кресла начальника.
Её пленительная внешность, грациозность сродни красоте и повадкам Багиры.
Амели как-то замечает, что начальник Фубуки — по натуре незлобный, но слабохарактерный человек — сам побаивается и избегает свою подчинённую, от которой исходит внутренняя сила и волевая решительность. Но если любоваться грациозностью пантеры во время охоты — одно удовольствие, то процесс созерцания трапезы или брачных игр больших кошек — зрелище уже на любителя. То же самое и с Фубуки, руководствующейся логикой, а не эмоциями, знающей, как вести себя с начальством, но не умеющей обращаться с мужчинами, хладнокровной и временами стервозной.

2. Амели. Человек без царя в голове, умеющий замечать красоту и восхищаться прекрасным. Отсюда её постоянные «выпадения» из окна с полётами над городом на высоте 44-го этажа и восторженность внешней совершенной красотой Фубуки.
Рационалистический уклад корпорации иррациональная и спонтанная Амели воспринять совершенно не способна, как и справиться с калькулятором, миром цифр, бухгалтерией — всё это ей не подвластно на каком-то генетическом уровне.
Так же для Амели характерна неспособность выстроить правильную дистанцию в деловых отношениях (растворяясь эмоционально в собеседнике, настраиваясь на его волну и проникая в понимание его внутренних мотивов, она при этом теряет собственный внутренний стержень, отсюда и проблема правильной эмоциональной дистанции)

3. Если же теперь взглянем на отношения пары, в контексте вышесказанного, станет понятнее своеобразность характера героини. Итак, имеем соционический конфликт, когда сильные стороны одной героини болезненно упираются в слабости другой, и наоборот. Отсюда и восприятие начальницей своей подчинённой, как умственно отсталой и безнадёжно тупой. В ответ Амели видит перед собой красивую и почти безнадёжную стерву, которой неумело пытается сочувствовать (взаимопонимания и уважения в таком типе отношений добиться очень сложно, постоянный конфликт мнений, взглядов, личностных навыков).
Но при этом остаётся одно ощутимое «но»: Фубуки пребывает в своей тарелке — вся канва романа касается лишь рабочего внутрикорпоративного процесса, для Амели же эта стезя — вечный тихий ужас, болезненный и совершенно ей чуждый. Интересный нюанс: когда Амели возвращается в Европу и издаёт рукопись, Мори (Фубуки) присылает ей открытку с поздравлением, ещё бы, ведь для Амели творческий процесс — её родная стихия, а для Мори признание профессионального успеха — святое дело. В романе же Амели — вечная сумасбродка и недотёпа (пока лишь осознающая своё в жизни призвание). Как такой персонаж может вызвать симпатию?..

Если желаете услышать моё мнение о книге, то мне, зачастую, любопытны те произведения, где автор повествует о том, что пережил на своём личном опыте. На читателя, это, обычно, производит сильное впечатление (при условии достаточной степени авторской искренности), даже если при этом ощутимы сюжетные, стилистические или смысловые проблемы текста. Буду ли ещё читать госпожу Нотомб — не уверен, но за эту книгу я ей — как читатель — благодарен, как и всем тем, кто до сего момента дочитал-)

From Wikipedia, the free encyclopedia

1999 French edition
Author	Amélie Nothomb
Original title	Stupeur et tremblements
Translator	Adriana Hunter
Country	Belgium
Language	French
Genre	Novel
Publisher	Éditions Albin Michel
Publication date	1999
Media type	Print
Pages	174
ISBN	2-226-10950-1

Fear and Trembling (original title: Stupeur et tremblements, which means «Stupefaction and trembling») is a fictional,^[1] satirical novel by Amélie Nothomb, first published in 1999, and translated into English by Adriana Hunter in 2001. It was awarded the Grand Prix du roman de l’Académie française that year. It was adapted into the film Fear and Trembling in 2003.

Plot[edit]

Amélie, a young Belgian woman who spent the first five years of her life in Japan, returns to Japan as a young adult, signing a one-year contract as a translator at the prestigious company Yumimoto. Through a series of comical cultural misunderstandings, Amélie, who begins at the bottom of the corporate ladder, manages to descend even lower. During her time at Yumimoto, she is the direct subordinate of Fubuki Mori, whose friendly demeanor quickly disappears when Amélie unwittingly oversteps herself.

Bored and frustrated with how she is apparently not assigned to do anything productive, Amélie tries to take the initiative by memorizing the company’s list of employees and delivering the mail, only to be reprimanded for «stealing someone else’s job.» When she is assigned to photocopy the departmental manager’s documents, which she discovers are the rules to his golf club, Amelie is forced to redo her work when the manager returns it with the complaint that the copies are off-centre and that she must not use the feeder for the copier. While she is redoing the task, the kindly Mr. Tenshi takes notice of her and asks for her help in drafting a report about the new method of manufacturing reduced-fat butter developed in Belgium. Amélie’s contributions to Mr. Tenshi’s report make it a big success and she requests not to be given credit. Though it seems her transfer to Mr. Tenshi’s department is imminent, Fubuki feels offended as this constitutes a violation of the company’s hierarchy and she exposes everything to the vice-president, who severely scolds Mr Tenshi and Amélie, and sees to it that Amélie writes no more reports and strictly sticks to doing duties assigned by Ms Mori.

Although advised by Mr Tenshi not to do so, Amélie decides to confront Ms Mori and talk to her personally. This encounter can be seen as the main juncture of the novel, as both characters feel the other should apologise, but at the same time each of them fails to recognise why she herself should do the same.

The main difference is that while Amélie feels her progress in her career from useless work to the place where she actually can use her skills has been hindered for no other reason than maliciousness, Ms Mori interprets Amélie’s move as being against her as Amélie was trying to pass her by, thus violating the correct hierarchy. Ms Mori had to suffer and work hard for years to achieve her position and it was inconceivable to her to imagine that Amélie might achieve the same level of hierarchy within only a couple of weeks.

From that point on, the relationship between them changes from a fairly good one (which, though, only Amélie would describe as ‘friendship’) to animosity, although still accompanied by respect and admiration from Amélie’s side, which Ms Mori either fails to notice or chooses to ignore.

Amélie proves herself useless at the tasks she is subsequently asked to do in the Accounts Department, as she apparently suffers from dyscalculia to some extent, while Ms Mori thinks Amélie is making mistakes on purpose to sabotage the company and the manager herself.

Another dialogue reveals the differences between the different concepts of responsibility in Japanese and Western cultures. While for Ms Mori the manager is directly responsible for the mistakes of their staff (You made the mistakes deliberately only to expose me to the public ridicule), Amélie thinks everybody is responsible for their own mistakes (I ridiculed only myself, not you).

The biggest mistake Amélie commits comes after Ms Mori has been severely abused by the vice-president in front of all the department. When Ms Mori, not having shown tears to her colleagues, goes to the bathroom to let her feelings out in private, Amélie follows her to console her. While from Amélie’s point of view Ms Mori is not in a shameful position and offering a consolation like that is only a kind-hearted gesture, Ms Mori feels utterly ashamed to be seen showing her feelings and misunderstands Amélie’s following her as vengefulness and hostility.

The next day Amélie is assigned the job of a bathroom cleaner by Ms Mori. With six more months of her one-year contract to go, Amélie decides to endure until the end, which might be shameful from the Western point of view, but from the Japanese point of view means not losing face.

After her contract finishes in January 1991, she returns to Belgium and starts publishing: her first novel Hygiène de l’assassin appearing in 1992, she receives a brief congratulation note from Ms Mori in 1993.^[2][3][4][5]

Explanation of title[edit]

According to the novel, in Japan, protocol states that in the presence of the Emperor, who until 1947 had been considered a living god, a person must demonstrate his or her reverence with fear and trembling, though most Japanese citizens today are unaware of this injunction.

Adaptation[edit]

• Fear and Trembling, a film by 2003.

Publication details[edit]

• Stupeur et tremblements, Éditions Albin Michel, 1999. ISBN 2-226-10950-1
• Stupeur et tremblements, Livre de Poche, 2001. ISBN 2-253-15071-1

References[edit]

External links[edit]

• New York Times, Fear and Trembling, Chapter One