Обновлено: 09.04.2023
Глава 1
Повествование ведется от лица мальчика по имени Алексей (Лексей, Олеша, Леня). Мальчик сидит в комнате, где его мать, Варвара, плачет над погибшим от холеры отцом Олеши, и разговаривает с бабушкой, Акулиной Ивановной, которую он видит первый раз в жизни. Он прячется за сундук, когда у матери начинаются роды и оттуда видит, как она, извиваясь и крича, рожает ему брата.
После похорон все месте они отправляются на пароходе из Астрахани в Нижний Новгород. Младенец погибает, его хоронят во время остановки в Саратове. Алексей проводит все время пути с бабушкой, которая рассказывает ему интересные сказки. В Нижнем их встречают родственники: Василий Васильевич — дед Лексея, Яков и Михайло — братья его матери, со своими женами и детьми. Мальчик сразу чувствует что-то нехорошее во всех этих людях.
Глава 2
Жизнь семьи наполнена атмосферой взаимной вражды. Дядя Михайло и дядя Яков требуют у своего отца раздела имущества и не могут решить, кто должен открыть мастерскую в городе, а кто — в слободе. Из-за этого в доме постоянно случаются ссоры. Ухудшают ситуацию и традиционные субботние порки. Всех, кто провинился за неделю, Василий Васильевич наказывает розгами.
Например, однажды Дядя Михаил решил пошутить над полуслепым рабочим в мастерской — Григорием. Он попросил 9-летнего племянника накалить наперсток на огне и подсунуть Григорию. Но в этот момент вошел дед Василий и сунул палец в заготовленный наперсток. Естественно, Михаил тут же свалил вину на Сашку — сына Якова. Теперь ребенка ожидало суровое наказание.
Досталось и Алексею, он по глупости испортил ткань из мастерской, за что дед, войдя в кураж, очень сильно его выпорол. Мальчик несколько дней после этого лежит на животе, отходя от наказания, к нему по очереди приходят родственники, чаще всего бабушка. В конце приходит и дед, который долго сидит с ним и рассказывает истории, парень начинает лучше относится к деду. Последним приходит цыганок, один из жильцов дома, который подставлял руку под розгу, пытаясь облегчить Олеше наказание, учит парня хитрить во время порки.
Глава 3
Алексей понимает, что Цыганок занимает в доме особое место. Бабушка рассказывает историю, как он появился в доме. Много лет назад у Акулины и Василия Васильевича умер ребенок, и им к дому подбросили малыша. Они решили оставить его у себя.
Теперь же Ваня Цыганок выполнял в доме особые обязанности. Во время посиделок он поднимал всем настроение своими танцами, а раз в неделю его отправляли на рынок за провизией, причем каждый раз он привозил очень много, потому что любил воровать.
Неожиданно он погибает. Дядя Михайло обещал на своих плечах отнести на кладбище большой крест в годовщину смерти жены. Но один он этого сделать не мог. Цыганок был одним их тех, кто должен был помочь. Но только компания взяла крест, как Ваня оступился, а остальные крест и сбросили, так его и придавило. Последние минуты жизни он провел на полу кухни в доме, Алеша видит его в луже крови своими глазами.
Глава 4
Лексей вспоминает о том, как он любил слушать бабушкины молитвы по вечерам, потому что в них она рассказывала все, что произошло в доме за день. Также бабушка рассказывает ему о боге, о том, как он все знает и видит. Говорит и о том, что встречала ангелов и чертей.
В один из таких вечеров в мастерской у дома случается пожар, почти все разрушается. Маленького Лексея отправляют в дом спать, чтобы не мешал. Но спать он ложится, только когда пожар потушен, и все возвратились в дом. Однако нормально поспать так и не удается. Лексей просыпается от громкого воя, в доме опять начинается суматоха. Это рожает тятка Наталья, в итоге она умирает.
Глава 5
Лексей с бабушкой и дедушкой переехал в новый дом. На первом его этаже был кабак, на остальных жили квартиранты, себе дед взял большую комнату на последнем этаже, а мальчик и бабушка поселились на чердаке. Бабка была повитухой, разрешала семейные споры, давала бытовые советы. Дед учил Лексея грамоте, дал ему букварь.
Глава 6
Однажды в дом врывается дядя Яков и говорит своему отцу, деду Олеши, что его брат Михаил напился и идет сюда, чтобы убить отца своего. Олешу отправляют на чердак следить, когда дядя Михайло подойдет к дому. Смотря на скучную улицу, мальчик начинает думать о маме, которая очень редко появляется в его жизни. Он думает, что, возможно, она живет у хороших разбойников, охраняет их добычу, которую они потом отдадут бедным. Вспоминает бабушкины сказки и представляет свою мать в роли главной героини этих историй.
Появляется дядя Михайло, но его выкидывают на улицу. После этого он начинает каждую неделю наведываться к дому родителей и устраивать погромы. Иногда приходит с помощниками, и они вместе вырывают в саду кусты и громят баню. Однажды он с помощью кола пытается сломать дверь в сени. Когда у него это получается, дед, хозяин кабака и его жена связывают его и уносят в сарай, но до этого он успевает сломать руку своей матери, которая хотела его остановить.
Глава 7
Олеша рассказывает, что думал, будто у бабушки и дедушки боги разные. Женщина всегда тихо молилась, ласково обращаясь к богу, он был близок ей, а сам Лексей чувствовал, что врать не может бабушке, потому что и ему соврет. Она учила, что бог все знает, все видит, всем добро воздает. Дедушка же наоборот и молился по-другому, громко, всегда одними словами, и бога приводил в пример наказания. Учил, что за каждый поступок плохой господь сурово накажет.
Также герой рассказывает, что постоянно дрался на улице с соседскими мальчишками. Они не любили его и всегда нападали кучкой, поэтому он постоянно приходил домой в синяках, но это не пугало его, каждый раз, услышав голос ребят этих, он мчался к ним. Однако улица в целом вызывала у него страх. Он часто видел мастера Григория, который совсем ослеп и ходил по улице со старушкой, которая просила для него подаяний. Олеше было стыдно перед Григорием, как и бабушке его, он спрашивал, почему дед не кормит своего мастера, женщина лишь отвечала, что бог накажет их за это. Так что в доме мальчику было лучше, но не покидало чувство, что он находится постоянно без чувств в какой-то темной яме.
Глава 8
Неожиданно дед Олеши покупает новый дом, куда они незамедлительно переезжают. В нем он знакомится с новыми постояльцами, одним из которых оказывается странный человек по прозвищу Хорошее дело. Мальчик днями на пролет наблюдает за ним в окно, пытаясь понять, зачем тот плавит медь, взвешивает разные вещества на весах и смешивает их. В доме к Хорошему делу все относятся отрицательно, бабушка Олеши считает его чернокнижником, а дедушка называет врагом Бога.
Однажды во время общего чаепития обычно молчаливый и незаметный Хорошее дело срывается и начинает эмоционально, плача, рассказывать что-то невнятное. Такое состояние вызвано рассказом бабушки о войне и скитальце. Все сконфужены, Олеше женщина говорит не общаться с этим соседом, но мальчик наоборот идет вслед за ним на улицу, вместе они долго молча сидят на пне и смотрят за происходящим вокруг. Так начинается их дружба. Олеша часто сидит в комнате хорошего дела и наблюдает за его работой, параллельно рассказывая все, что придет ему в голову. Ребенок видит в этом странном, немногословном постояльце что-то близкое, ему комфортно проводить время с этим соседом. Даже после побоев от дедушки он не прекращает ходить в комнату к Хорошему делу. Но однажды, зайдя к нему, Олеша обнаруживает друга собирающим вещи. Он сообщает, что его выгоняют, потому что комната нужна для мамы мальчика. Они оба расстроены, мужчина уезжает, а Лексей осознает, что так закончилась дружба с первым человеком из бесконечного ряда чужих людей в родной стране.
Глава 9
После отъезда Хорошего дела Олеша сдружился с дядей Петром, одним из жителей дома. Он рассказывал мальчику разные истории о том, как раньше жил у барыни. Часто спорил с дедом. Работал извозчиком.
На той улице, где жил Лексей, было несколько домов, но они достаточно отличались. Один всегда был ярким, там постоянно пели и танцевали, но вызывал интерес у него совсем другой, дом Овчинниковых. На его дворе всегда было спокойно, лишь иногда выбегали играть три похожих друг на друга мальчика, три брата. Лексей сначала наблюдал за ними через дырку в заборе, а потом и с ветки дерева, ожидая, что его тоже пригласят играть, но этого не случалось. Пока однажды он не увидел, как младший из братьев упал в колодец во время игры в прятки. Лексей сказал об этом другим мальчикам и помог спасти их брата. Так случилось их знакомство. В следующий раз, когда Олеша сидел на ветке дерева, мальчики позвали его к ним. Ребята сидели в амбаре и рассказывали друг другу о своей жизни, но тут явился папа мальчиков и выгнал Олешу, сказав больше не приходить. Это не остановило ребят, они стали тайно встречаться у забора, разделявшего участки их домов. Тем временем, с дядей Петром у Алеши началась война. Они делали друг другу разные пакости, Петр постоянно жаловался на Лексея деду, чтобы мальчика высекли.
Однажды во время уборки снега с дедушкой Лексей увидел зашедшего к ним милиционера. Мальчика отправили домой, но он успел увидеть, как дед огорчен тем, что сказал ему служитель правопорядка. Весь день в доме была тяжелая атмосфера, и тянулся он долго.
Вечером же к ним ворвалась соседка и позвала всех на улицу, там в яме был мертвый дядя Петр, он зарезался. Оказалось, что он со своим напарником, которого называли племянником Петра, грабил церкви.
Глава 10
Через некоторое время, вернувшись домой после ловли птиц, Лексей обнаруживает дома свою мать. Она предстает перед ним в красивом платье, вся ухоженная. Дед против того, чтобы Варвара вернулась домой, так как считает, что она его позорила, бабушка же наоборот, рада возвращению дочери и просит старика простить ее. В итоге Варвара остается у них и начинает обучать сына разным стихам. У Олеши плохо получается запоминать правильные строки, он постоянно коверкает слова, и с каждым новым занятием мать все более грустна. Плохой была и общая обстановка в доме, Варвара постоянно ругалась с отцом, и он срывался на Акулине Ивановне. Однажды он прямо при Лексее сильно избил ее руками и ногами по голове, мальчик начал думать, как отомстить деду. Как-то раз он успел украсть у деда любимые святцы и изрезал их. Дед был в ярости, но мать защитила Лексея.
Глава 11
Ситуация в доме резко изменилась. Варвара окрепла, стала хозяйкой, а ее отце стал тихим и спокойным. Олешу вместе с братом Сашей, сыном дяди Михайло, отправили в училище. Неожиданно Лексей заболел оспой, лежал на чердаке, а приходила к нему лишь бабушка и кормила с ложки. Однажды из-за кошмара, вызванного болезнью, мальчик прыгнул в окно, да пролежал в сугробе достаточно долго, у него отнялись ноги. Три месяца он не владел ими и лежал на кровати, слушая рассказы бабушки. Однажды она рассказала ему и про отца Лексея.
Он к двадцати годам был хорошим мастером и работал в мастерской на улице, где находились дома Василия Васильевича. В один из дней, когда Акулина собирала вместе с дочерью ягоды, он пришел к ним во двор и стал просить у матери Варвары разрешения венчаться с ней. Оказалось, что они уже тайно поженились ранее. Акулина знала, что ее муж будет против, так как он хотел отдать дочь за барина, но все-таки согласилась. Дед с братьями Варвары никак не смогли помешать влюбленным, они смогли обвенчаться и уйти жить вместе. Василий Васильевич был зол, сказал, что нет у него больше дочери, но Акулина Ивановна понимала, что со временем его сердце растает.
Так и произошло, Варвара и Максим стали жить вместе со стариками. Поселились во флигеле, там у них и родился сын. Максим во всем хорош был, Михайло и Яков не любили его за это и попытались однажды в проруби утопить, но отец Олеши смог спастись, однако квартальному говорить не стал, кто напал на него, сказал, что сам в прорубь упал. Варвара поняла, что от братьев ее опасность идет, и хотела уехать. Представился шанс, Максима отправляли в Астрахань, Чтобы арку к приезду царя строить. Так они и уехали.
Глава 12
Однажды утром, спустившись с чердака в комнату, Лексей увидел незнакомых женщину и мужчину. Оказалось, что мужчина этот — новый жених ее матери, а женщина — его мать. Олеша обиделся на всех, что никто ему ранее об этом не говорил, и решил устроить себе жилище в саду, в той самой яме, где нашли зарезавшегося Петра. Евгений — жених Варвары был студентом, поэтому они уехали на лето, чтобы он смог сдать экзамен. Для Олеши началось тихое и созерцательно время, он проводил дни, а иногда и ночи в своем жилище, слушая то сказки бабушки, то поучения дедушки. Но вскоре дом пришлось продать. Переехали все в две комнаты в подвале старого дома. Вскоре вернулись и Варвара с Евгением, говорили, что все имущество их сгорело, но до Василия Васильевича дошел слух, что зять все в карты проиграл.
Семья переехала в очередной раз. Теперь их жилищем был плохой домик без обоев и с тараканами, находившийся рядом с заводом. Вокруг была гнетущая атмосфера, Лексей развлекался лишь драками с соседскими мальчишками. Мать к этому времени уже успела по очереди родить двух мальчиков, первый из них умер. А Евгений стал, кажется, изменять жене. Лексей услышал однажды их разговор об этом и ссору, а потом и удар. Ворвался в комнату и почти смог зарезать отчима, но мать оттолкнула того.
Рассказчик уверен, что необходимо говорить о таких мерзостях жизни народа, чтобы была возможность выдрать их с корнем, выдрать тот слой, под которым прячется что-то доброе, яркое, творческое.
Глава 13
Лексей опять стал жить с дедушкой и бабушкой, которые к этому времени совсем разделились, и хоть и жили в одном доме, а все делили. Мальчик, чтобы помочь бабушке, стал пытаться зарабатывать деньги, собирал во дворах кости и гвозди и продавал их. Еще он нашел друзей, с которыми воровал двора и тес. Парни работали слажено, а добычу денежную делили на всех поровну.
Евгений опять куда-то уехал, А Варвара с сыном Николаем стали жить у Василия Васильевича. На Олешу возложили еще и обязанности няньки. Мать к тому времени совсем иссохла. Лексей понимал, что скоро она умрет. Это произошло в конце лета. Умерла она прямо на глазах Олеши, который принес ей воды. После похорон дед сказал, что не дело это — сидеть Олеше у него на шее — и отправил его в люди.
Всего в краткий пересказ не добавишь, но все же если вам чего-то не хватило в работе, напишите в комментариях, поправим.
Автор: Анатолий Фокин
Автор: Самый Зелёный · Published 08.02.2019
Автор: Самый Зелёный · Published 30.05.2021
Автор: Самый Зелёный · Published 22.07.2020
комментариев 8
Ошибка в тексте. У бабушки было отчество Ивановна, а не Андреевна.
спасибо большое очень хороший пересказ и понятный)
Вовсём тексте было написано Олёша
Не было про напёрсток во второй главе а на уроке у нас это спрашивали
Имя у мальчика, и не Олёша, и не Лексей, а полное Алёша, Алексей
Добавить комментарий Отменить ответ
Последнее
Архивы
Литрекон © 2022. Все права защищены.
ol:first-of-type > li:nth-child(4)’ data-code=’PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTYnIHN0eWxlPSdtYXJnaW46IDhweCAwOyBjbGVhcjogYm90aDsnPgo8IS0tIFlhbmRleC5SVEIgUi1BLTMzMDYzNS02IC0tPgo8ZGl2IGlkPSJ5YW5kZXhfcnRiX1ItQS0zMzA2MzUtNiIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS02IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIHJlbmRlclRvOiAieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTYiLAogICAgICAgICAgICAgICAgYXN5bmM6IHRydWUKICAgICAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgdCA9IGQuZ2V0RWxlbWVudHNCeVRhZ05hbWUoInNjcmlwdCIpWzBdOwogICAgICAgIHMgPSBkLmNyZWF0ZUVsZW1lbnQoInNjcmlwdCIpOwogICAgICAgIHMudHlwZSA9ICJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiOwogICAgICAgIHMuc3JjID0gIi8vYW4ueWFuZGV4LnJ1L3N5c3RlbS9jb250ZXh0LmpzIjsKICAgICAgICBzLmFzeW5jID0gdHJ1ZTsKICAgICAgICB0LnBhcmVudE5vZGUuaW5zZXJ0QmVmb3JlKHMsIHQpOwogICAgfSkodGhpcywgdGhpcy5kb2N1bWVudCwgInlhbmRleENvbnRleHRBc3luY0NhbGxiYWNrcyIpOwo8L3NjcmlwdD48L2Rpdj4K’ data-block=’6′>
ol:first-of-type > li:nth-child(4)’ data-code=’PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTcnIHN0eWxlPSdtYXJnaW46IDhweCAwOyBjbGVhcjogYm90aDsnPgo8IS0tIFlhbmRleC5SVEIgUi1BLTMzMDYzNS03IC0tPgo8ZGl2IGlkPSJ5YW5kZXhfcnRiX1ItQS0zMzA2MzUtNyIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS03IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIHJlbmRlclRvOiAieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTciLAogICAgICAgICAgICAgICAgYXN5bmM6IHRydWUKICAgICAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgdCA9IGQuZ2V0RWxlbWVudHNCeVRhZ05hbWUoInNjcmlwdCIpWzBdOwogICAgICAgIHMgPSBkLmNyZWF0ZUVsZW1lbnQoInNjcmlwdCIpOwogICAgICAgIHMudHlwZSA9ICJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiOwogICAgICAgIHMuc3JjID0gIi8vYW4ueWFuZGV4LnJ1L3N5c3RlbS9jb250ZXh0LmpzIjsKICAgICAgICBzLmFzeW5jID0gdHJ1ZTsKICAgICAgICB0LnBhcmVudE5vZGUuaW5zZXJ0QmVmb3JlKHMsIHQpOwogICAgfSkodGhpcywgdGhpcy5kb2N1bWVudCwgInlhbmRleENvbnRleHRBc3luY0NhbGxiYWNrcyIpOwo8L3NjcmlwdD48L2Rpdj4K’ data-block=’7′>
ul:first-of-type > li:nth-child(4)’ data-code=’PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTEwJyBzdHlsZT0nbWFyZ2luOiA4cHggMDsgY2xlYXI6IGJvdGg7Jz4KPCEtLSBZYW5kZXguUlRCIFItQS0zMzA2MzUtOSAtLT4KPGRpdiBpZD0ieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTkiIHN0eWxlPSJkaXNwbGF5OiBpbmxpbmUtYmxvY2s7Ij48L2Rpdj4KPHNjcmlwdCB0eXBlPSJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiPgogICAgKGZ1bmN0aW9uKHcsIGQsIG4sIHMsIHQpIHsKICAgICAgICB3W25dID0gd1tuXSB8fCBbXTsKICAgICAgICB3W25dLnB1c2goZnVuY3Rpb24oKSB7CiAgICAgICAgICAgIFlhLkNvbnRleHQuQWR2TWFuYWdlci5yZW5kZXIoewogICAgICAgICAgICAgICAgYmxvY2tJZDogIlItQS0zMzA2MzUtOSIsCiAgICAgICAgICAgICAgICByZW5kZXJUbzogInlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS05IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIGFzeW5jOiB0cnVlCiAgICAgICAgICAgIH0pOwogICAgICAgIH0pOwogICAgICAgIHQgPSBkLmdldEVsZW1lbnRzQnlUYWdOYW1lKCJzY3JpcHQiKVswXTsKICAgICAgICBzID0gZC5jcmVhdGVFbGVtZW50KCJzY3JpcHQiKTsKICAgICAgICBzLnR5cGUgPSAidGV4dC9qYXZhc2NyaXB0IjsKICAgICAgICBzLnNyYyA9ICIvL2FuLnlhbmRleC5ydS9zeXN0ZW0vY29udGV4dC5qcyI7CiAgICAgICAgcy5hc3luYyA9IHRydWU7CiAgICAgICAgdC5wYXJlbnROb2RlLmluc2VydEJlZm9yZShzLCB0KTsKICAgIH0pKHRoaXMsIHRoaXMuZG9jdW1lbnQsICJ5YW5kZXhDb250ZXh0QXN5bmNDYWxsYmFja3MiKTsKPC9zY3JpcHQ+PC9kaXY+Cg==’ data-block=’10’>
ul:first-of-type > li:nth-child(4)’ data-code=’PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTExJyBzdHlsZT0nbWFyZ2luOiA4cHggMDsgY2xlYXI6IGJvdGg7Jz4KPCEtLSBZYW5kZXguUlRCIFItQS0zMzA2MzUtMjQgLS0+CjxkaXYgaWQ9InlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS0yNCIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS0yNCIsCiAgICAgICAgICAgICAgICByZW5kZXJUbzogInlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS0yNCIsCiAgICAgICAgICAgICAgICBhc3luYzogdHJ1ZQogICAgICAgICAgICB9KTsKICAgICAgICB9KTsKICAgICAgICB0ID0gZC5nZXRFbGVtZW50c0J5VGFnTmFtZSgic2NyaXB0IilbMF07CiAgICAgICAgcyA9IGQuY3JlYXRlRWxlbWVudCgic2NyaXB0Iik7CiAgICAgICAgcy50eXBlID0gInRleHQvamF2YXNjcmlwdCI7CiAgICAgICAgcy5zcmMgPSAiLy9hbi55YW5kZXgucnUvc3lzdGVtL2NvbnRleHQuanMiOwogICAgICAgIHMuYXN5bmMgPSB0cnVlOwogICAgICAgIHQucGFyZW50Tm9kZS5pbnNlcnRCZWZvcmUocywgdCk7CiAgICB9KSh0aGlzLCB0aGlzLmRvY3VtZW50LCAieWFuZGV4Q29udGV4dEFzeW5jQ2FsbGJhY2tzIik7Cjwvc2NyaXB0PjwvZGl2Pgo=’ data-block=’11’>
Максим Горький — Ошибка краткое содержание
Ошибка — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Сельский учитель не у дел, Кирилл Ярославцев, опершись локтями о стол и туго сжав виски ладонями, смотрел тупыми глазами на рассыпанные пред ним статистические карточки и пытался выдавить из своих утомлённых работой мозгов представление о том, что же надлежит теперь делать с этими четырёхугольными листами бумаги?
Это никак не удавалось ему. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то густым и тяжёлым, что больно давит изнутри на глаза, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чём-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, странные и поджарые фигуры. Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нём, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжёлая и беспокойная мысль. Она ещё была неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет ещё хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали всё чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая всё в тёмный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой на душе ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему. Было что-то роковое в медленности, с которой они формировались в сознании, и никогда и ничем ему не удавалось задержать их рост и развитие. Он делал такие попытки: вставал из-за стола, ходил по комнате и пел или шёл к кому-нибудь из знакомых, но они заглушали песню и всюду ползли за ним, не оставляя его и вне дома.
Сначала он упорно боролся с ними, но потом увидал, что эта борьба не влечёт за собой никаких последствий, кроме утомления души, и всегда ведёт к тому, что они давят его сильнее, становясь образнее и ярче от его сопротивления им. Тогда он уступал, и уж если чувствовал, что вот они идут, то валился на диван и, заложив руки под голову, отдавал себя во власть им.
Так оставался он часа по два, по три, а иногда и целые ночи, как бы расколотый на две части, причём одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой, которою овладели эти тяжёлые думы, перетиравшие, подобно жерновам, всё хорошее и светлое, что есть в жизни, и всё, чем наделяет её мечта, в сухую, бесцветную, едкую пыль.
Он лежал, упорно глядя в потолок да слушая биение своего сердца и звук маятника часов в комнате квартирной хозяйки. Так-так! Так-так! – мерно бил маятник и точно подтверждал своим уверенным и твёрдым звуком справедливость того, что навязывали думы сознанию Кирилла Ивановича. Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать о том, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный их работой, и вдруг через некоторое время являлся снова.
Но он являлся уже в новой форме – в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая всё возрастала и всё напряжённее ждала какого-то страшного факта.
Кириллу Ивановичу казалось, что вот появится нечто суровое и торжествующее, появится, станет у дивана и, грозя, ехидно скажет:
Представляя себе такую картину, Ярославцев вздрагивал и жалобно смотрел на дверь.
Дверь была тоненькая и хлипкая, а крючок проволочный. От посещения этого всезнающего существа она не оградит и – ничто не оградит от его посещения. Ярославцеву казалось, что оно проникло бы и сквозь каменные стены. И в ожидании его он страдал, вздрагивая при каждом шуме, и чувствовал, что эта тоскливая боязнь, с каждым своим возрождением, становится всё сильнее, охватывает его всё крепче и вот-вот она возрастёт, поглотит его… и тут уж воображение останавливалось перед чем-то тёмным, полным леденящего душу ужаса.
И в этот раз он тоже хотел было лечь на диван, но вдруг услыхал торопливый скрип двери за своею спиной, быстрые шаги и утомлённый голос:
– Вы дома? Ну, наконец, нашёл одного. Ф-фу!
Кирилл Иванович обернулся на стуле и увидал одного из знакомых статистиков, которого в бюро прозвали Минорным. Он сел на стул и, держа в одной руке белую фуражку, другою вытирал со лба крупный пот. Лицо у него было бледно и измято, глаза воспалены, и весь он производил впечатление человека, крайне уставшего.
Ярославцев крепко, молча, с удовольствием пожал ему руку. Этот человек своим появлением отдалял приступ дум.
– Бегал по жаре, как сумасшедший, – никого! – говорил Минорный, с неудовольствием поджимая губы, и, зажмурив глаза, нервно провёл по ним пальцем, как бы смахивая с ресниц что-то.
– А кого вам нужно? – хотел спросить Кирилл Иванович, но не успел.
– Вот видите что… вы только, пожалуйста, не отказывайтесь… потому что я больше не могу! Две ночи напролёт возился, будет! Это свинство со стороны всех.
Да, ведь я не сказал вам, в чём дело… Этот… как его. Кравцов! Сошёл с ума… да! Третий день… Всё, знаете, говорит, говорит, чёрт не разберёт, что такое! Впрочем, иногда очень сознательные и умные вещи. Ну, так вот… я был при нём кряду два дня и больше не могу… Страшно устал. Он буен, если ему противоречить, лезет драться.
Ерундит страшно! Начал мазать стены ваксой… Разделся донага и давай себе чистить щёткой голую грудь. Воображает себя гением добра и дерётся. Смешно и жалко… Бывает доктор. Хлопочут о помещении в больницу, но всё так медленно. А главное, возмутительно формальны и черствы мы все! Приходят, знаете, посмотрят на него в дверную щель, посочувствуют и удерут. Всем некогда, у всех какие-то дела явились. Я больше не могу, уверяю вас! Пойдите вы, голубчик, а? Там теперь Лыжин… Вы, я знаю, мало знакомы были с этим несчастным; но разве это теперь не всё равно? Не так ли? Вы пойдёте?
– Да, я – конечно. Я могу – хоть сейчас! – медленно протянул Кирилл Иванович.
– Именно сейчас! – внушительно и торопливо воскликнул Минорный и пояснил:
– Этот Лыжин и остался там только на условии, что его часа через два сменят… Вот и прекрасно… идите-ка! Вы сильный, вам это будет нетрудно. И как это я не догадался давеча прямо к вам махнуть. Не измаялся бы так… Ну, так вы идёте?
Минорный поднялся со стула, быстрым жестом бросил себе на голову фуражку, поправил её и, отворив дверь, оглянулся на Ярославцева.
Последний задумчиво и медленно натягивал на себя пальто, закусив нижнюю губу и упорно глядя на ноги Минорного.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Ошибка: краткое содержание, описание и аннотация
Максим Горький: другие книги автора
Кто написал Ошибка? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Ошибка — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Сельский учитель не у дел, Кирилл Ярославцев, опершись локтями о стол и туго сжав виски ладонями, смотрел тупыми глазами на рассыпанные пред ним статистические карточки и пытался выдавить из своих утомлённых работой мозгов представление о том, что же надлежит теперь делать с этими четырёхугольными листами бумаги?
Это никак не удавалось ему. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то густым и тяжёлым, что больно давит изнутри на глаза, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чём-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, странные и поджарые фигуры. Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нём, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжёлая и беспокойная мысль. Она ещё была неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет ещё хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали всё чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая всё в тёмный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой на душе ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему. Было что-то роковое в медленности, с которой они формировались в сознании, и никогда и ничем ему не удавалось задержать их рост и развитие. Он делал такие попытки: вставал из-за стола, ходил по комнате и пел или шёл к кому-нибудь из знакомых, но они заглушали песню и всюду ползли за ним, не оставляя его и вне дома.
Сначала он упорно боролся с ними, но потом увидал, что эта борьба не влечёт за собой никаких последствий, кроме утомления души, и всегда ведёт к тому, что они давят его сильнее, становясь образнее и ярче от его сопротивления им. Тогда он уступал, и уж если чувствовал, что вот они идут, то валился на диван и, заложив руки под голову, отдавал себя во власть им.
Так оставался он часа по два, по три, а иногда и целые ночи, как бы расколотый на две части, причём одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой, которою овладели эти тяжёлые думы, перетиравшие, подобно жерновам, всё хорошее и светлое, что есть в жизни, и всё, чем наделяет её мечта, в сухую, бесцветную, едкую пыль.
Он лежал, упорно глядя в потолок да слушая биение своего сердца и звук маятника часов в комнате квартирной хозяйки. Так-так! Так-так! — мерно бил маятник и точно подтверждал своим уверенным и твёрдым звуком справедливость того, что навязывали думы сознанию Кирилла Ивановича. Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать о том, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный их работой, и вдруг через некоторое время являлся снова.
Но он являлся уже в новой форме — в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая всё возрастала и всё напряжённее ждала какого-то страшного факта. Кириллу Ивановичу казалось, что вот появится нечто суровое и торжествующее, появится, станет у дивана и, грозя, ехидно скажет:
— А ведь я вижу, о чём вы думаете! Вижу. Я всё вижу; самомалейший изгиб вашего мозга мне ясен. Как же вы решаетесь думать о том, что не подлежит ведению вашему, — ведению человека, к жизни непричастного и от неё отторгнутого, а? Как же это вы, государь мой? А вы знаете, что за это вас можно. — и он покажет, что за «это» можно сделать с человеком.
Представляя себе такую картину, Ярославцев вздрагивал и жалобно смотрел на дверь.
Дверь была тоненькая и хлипкая, а крючок проволочный. От посещения этого всезнающего существа она не оградит и — ничто не оградит от его посещения. Ярославцеву казалось, что оно проникло бы и сквозь каменные стены. И в ожидании его он страдал, вздрагивая при каждом шуме, и чувствовал, что эта тоскливая боязнь, с каждым своим возрождением, становится всё сильнее, охватывает его всё крепче и вот-вот она возрастёт, поглотит его. и тут уж воображение останавливалось перед чем-то тёмным, полным леденящего душу ужаса.
«Как избавиться от всего этого? — думал он в более светлые моменты и отвечал себе: — Подчиниться. Пусть оно совершенно охватит меня, и тогда я перестану его чувствовать. «
И в этот раз он тоже хотел было лечь на диван, но вдруг услыхал торопливый скрип двери за своею спиной, быстрые шаги и утомлённый голос:
— Вы дома? Ну, наконец, нашёл одного. Ф-фу!
Кирилл Иванович обернулся на стуле и увидал одного из знакомых статистиков, которого в бюро прозвали Минорным. Он сел на стул и, держа в одной руке белую фуражку, другою вытирал со лба крупный пот. Лицо у него было бледно и измято, глаза воспалены, и весь он производил впечатление человека, крайне уставшего.
- Алёша Пешков — мальчик, главный герой, от лица которого ведётся повествование.
- Варвара — мать Алёши, красивая молодая женщина с сильным характером.
- Акулина Ивановна Каширина — бабушка Алёши, добрая, мудрая и заботливая женщина, знает много сказок и историй. Воспитывала внука после того, как он остался без родителей.
- Василий Васильевич Каширин — дед Алёши, властный, жестокий и скупой хозяин красильной мастерской.
- Иван-Цыганок — приёмный сын Кашириных, добрый, трудолюбивый, талантливый, весёлый, отзывчивый.
- Григорий — мастер-красильщик, скромный и добрый человек.
- Тётя Наталья — жена дяди Якова, тихая и робкая женщина, терпящая побои мужа.
- Дядя Яков и дядя Михаил — сыновья В.В. Каширина, жестокие, алчные, завистливые люди.
- Саша, сын дяди Михаила — тихий, робкий мальчик.
- Саша, сын дяди Якова — задиристый мальчик, любит ябедничать.
- Евгений Максимов — второй муж Варвары, отчим Алёши, безответственный человек, которого мальчик сразу возненавидел.
- Дядя Пётр — друг и сосед Алёши, знал разные истории, был внешне похож на деда.
- Хорошее Дело — сосед и друг Алёши, увлекался химией и естественными науками.
- Братья Овсянниковы — друзья, которым отец запретил общаться с Алёшей.
Глава 1
У Алёши Пешкова, главного героя-рассказчика, умирает отец. В это время Алёша сильно болел и только что встал на ноги. Бабушка приехала, чтобы помочь Варваре, матери Алёши, с похоронами и по хозяйству.
Когда Варвара плакала над телом мужа, у неё начались преждевременные роды. На свет появился мальчик.
После похорон семья уехала из Астрахани к бабушке в Нижний Новгород. На пароходе новорожденный мальчик умер.
По дороге бабушка рассказывает Алёше много сказок. Через много дней пароход прибывает в Нижний Новгород. Там семью встречает дед Алёши, его сыновья (дяди мальчика), их жёны и дети. Алёшу ведёт за руку его беременная тётя Наталья. Дед не понравился Алёше. Семья поселилась в доме, к которому прилегал невзрачный двор. В пристройке на первом этаже находилась небольшая красильная мастерская.
Глава 2
Началась новая жизнь, полная невзгод и жестокости. В доме деда все враждовали со всеми. Мать с Алёшей приехали в то время, когда дядья требовали у деда разделить имущество. Неожиданное возвращение Варвары только обострило конфликт: её братья боялись, что она потребует своё приданое, которое не получила прежде. Варвара вышла замуж за Алёшиного отца без родительского благословения, поэтому её оставили без приданого, хотя оно было выделено. Из-за имущества братья часто ссорились друг с другом. Бабушка Акулина Ивановна предлагала мужу отдать всё имущество сыновьям, чтобы прекратить ссоры, но Каширин кричал на неё. Братья дрались друг с другом.
Алёша очень боялся деда. Тот постоянно следил за мальчиком внимательным взглядом. Через несколько дней после приезда дед заставил мальчика учить молитвы. Обучением занималась тётя Наталья, скромная и тихая женщина. Когда дед собирался проверить урок, тётя Наталья попыталась убедить его в том, что у мальчика плохая память. Но дед не поверил и решил высечь Алёшу. Прежде мальчика никто никогда не бил: Максим, его отец, запретил Варваре это делать. Дед вслух ругает покойного отца мальчика. Мать всегда заступается за мальчика, и её слушаются.
В субботу дед выпорол своего племянника Сашку за то, что тот по наущению своего дяди подложил раскалённый напёрсток слабовидящему мастеру, но этот напёрсток надел сам дед. За несколько дней до этого Алёша тоже успел провиниться: ему захотелось окрасить ткань в мастерской. Иван-Цыганок, подмастерье, попытался вырвать скатерть из рук мальчика, но край скатерти окрасился. Бабушка спрятала скатерть, Иван-Цыганок ничего не сказал, но Сашка наябедничал деду. В субботу дед высек сначала Сашку, потом Алёшу. Бабушка и мать пытались ему помешать, но им это не удалось. Дед высек Алёшу почти до потери сознания. Случайно услышав разговор матери и бабушки, мальчик узнал, что Варвара тоже боится своего отца, как и все остальные. Она испугалась отнять сына, когда того секли. Варвара живёт в этом доме только ради сына. Через некоторое время она уехала в гости.
Через несколько дней дед пришёл к Алёше с гостинцем, рассказал, что его самого в детстве били и обижали. Он поведал, как в детстве тянул баржи по Волге. Целый день дед рассказывал о своей жизни, Алёше начало казаться, что дед совсем не злой.
Чаще всего мальчика навещала бабушка, но однажды к нему пришёл Иван-Цыганок, девятнадцатилетний подмастерье. На руках у Ивана много распухших рубцов. Он рассказал мальчику, что во время порки подставлял руки под розги и принял на себя часть ударов.
Глава 3
Иван-Цыганок пользуется в семье уважением. Дед признаёт, что у юноши золотые руки, редко кричит на него. Даже дядья почти приветливы с Иваном. Но полуслепому мастеру Григорию они постоянно делали подлости: раскаляли ножницы на огне, подкладывали иголки, причём за всё дед ругал именно Григория, а не сыновей. Григорий всегда смачивал пальцы слюной, прежде чем дотронуться до чего-либо. Бабушка ругала сыновей, но безрезультатно. За спиной у Ивана братья часто бранили его и клеветали. Причина в том, что каждый из братьев хотел взять в свою будущую мастерскую Ивана, потому что он был отличным мастером.
Алёша постоянно оставался с бабушкой, которая рассказывала ему сказки и историю своей жизни. От неё мальчик узнал, что Иван-Цыганок — подкидыш. Бабушка и дед вырастили его как родного сына. Бабушку выдали замуж, когда ей было 14 лет, и в 15 она уже родила. Всего у неё было 18 детей, но большинство умерло. Иван-Цыганок умел показывать разные фокусы.
По праздникам дядя Яков играл на гитаре проникновенную грустную мелодию, все пели песни и плясали. Особенно красиво умела плясать бабушка. В тех разговорах Григорий часто вспоминал своего друга — покойного Максима, отца Алёши. Иногда в такие минуты дядя Яков начинал плакать, рвать на себе одежду, выть, кричать. Иван-Цыганок не стал рассказывать мальчику о причине этого поведения дяди. Григорий рассказал Алёше по секрету, что дядя Яков до смерти замучил жену: накрыл с головой одеялом и забил. Григорий уверен, что Яков убил жену, потому что она была лучше него. Григорий рассказал, что Каширины хорошего не любят, завидуют этому. Только бабушка Акулина Ивановна не такая, словно святая среди них.
Алёша вспоминает, как проводили вечера его родители. Они всегда держались вместе, громко пели песни, смеялись по вечерам. В доме деда мальчик чувствует себя чужим. Иван-Цыганок всегда мечтал о красивом голосе: ему хотелось петь.
Иван-Цыганок по пятницам ездил за продуктами и всегда привозил больше, чем просили, но при этом тратил денег меньше, чем ему давали. Он немного приворовывал, чтобы дед не ругался. Бабушка боялась, что Ивана за это арестуют.
Вскоре Ивана заставили перетаскивать большой тяжёлый дубовый крест на могилу убитой жены дяди Якова. Яков дал обет самому отнести этот крест, но положил комель креста на плечи Ивана. Иван-Цыганок нёс тяжёлый комель, но споткнулся, крест упал на него и покалечил. У Ивана началось сильное кровотечение, и он умер. Григорий обвинил братьев в том, что из-за них погиб Иван.
Глава 4
Бабушка не боялась никого, даже своих жестоких родственников. Она боялась только тараканов.
Однажды загорелись мастерская и конюшня. Бабушка вывела из горящей конюшни лошадь и обожгла руки. Дед обвинил Григория в том, что он не досмотрел за мастерской, и решил его уволить. В это время у тёти Натальи начались тяжёлые роды, из-за которых она умерла.
Глава 5
Весной дядья поделили имущество и разъехались. Михаил уехал за реку, Яков остался в прежнем доме, а дед и остальная семья переехали на другую улицу. В доме жили другие квартиранты. Бабушка знала много рецептов, поэтому к ней всегда обращались за советом. Она рассказала Алёше о своём детстве. Когда её мать была молодой девушкой, её напугал барин. Из-за этого она ночью выбросилась из окна и осталась инвалидом. Прежде она была хорошей кружевницей, но с парализованной рукой не могла работать. Хозяева дали ей вольную и пустили по миру. Вместе с дочерью Акулиной они много странствовали и жили на милостыню. Когда девочка подросла, тоже начала плести кружева. Потом её приметил будущий муж, а его мать увидела в Акулине хорошую работницу. Её свекровь была злым человеком, поэтому бабушка не хотела её вспоминать.
Дед начал учить Алёшу грамоте, скоро мальчик научился читать. Однажды дед тоже рассказал о своём детстве, о своей злой матери, калашнице. Мальчик видел, как дед ударил бабушку, разбив ей губу.
Глава 6
В дом ворвался Яков и начал со скандалом требовать приданое своей сестры Варвары, угрожая убить деда. Через некоторое время с таким же скандалом приходит Михаил. Соседи злорадно наблюдают эти семейные драки. Алёшу радуют только бабушкины сказки и рассказы.
Глава 7
Алёша понял, что бабушка и дед верили в разного Бога. Бог деда был страшным, мстительным, жестоким. Бабушка молилась горячо, её Бог был добрым и милосердным. Её вера была светлой, полной радости и надежды. Однажды соседский кот принёс пойманного скворца, бабушка отняла у него птицу и вылечила.
Алёшу часто бьют соседские мальчишки, но сильный мальчик даёт им отпор. Из-за этого дед запрещает Алёше без необходимости выходить на улицу. Алёшу возмущает жестокость мальчишек, которые постоянно над кем-нибудь издевались. Однажды мальчик увидел на улице ослепшего Григория, которого водила старуха-поводырь и просила для него подаяния. Через 10 лет, когда бабушки уже не будет в живых, дед тоже сойдёт с ума и будет просить милостыню на улице.
Глава 8
Вскоре семья переехала в новый дом, где было много соседей. Мальчик подружился с соседом по прозвищу Хорошее Дело. Это был добрый человек, который не работал и жил нахлебником. В доме его все боялись, считали колдуном, потому что он экспериментировал с разными жидкостями и химическими веществами. Хорошее Дело был вынужден уехать.
Глава 9
После отъезда Хорошего Дела Алёша подружился с другим соседом — дядей Петром. Он был немного похож на деда, любил рассказывать разные истории.
Через некоторое время в соседнем доме поселился барин с семьёй. Алёша часто видел этих трёх мальчиков, позже познакомился с ними. Это были братья Овсянниковы. Когда они играли в прятки, младший упал в колодец. Алёша помог ребятам спасти брата из колодца, с этого началась их дружба. Но потом Алёшу увидел их отец, полковник, и запретил сыновьям с ним дружить. Тогда мальчики стали общаться только через дырку в заборе.
Через некоторое время дядю Петра убили.
Глава 10
Однажды приехала мать, о которой Алёша редко вспоминал. Она принялась учить сына грамоте и счёту. Дед и мать часто ссорились. Во время одной ссоры дед избил бабушку за то, что она вступилась за дочь. Алёша решил наказать деда и изрезал несколько страниц в его святцах.
По праздникам в гости приходили соседи. Дед принуждал Варвару снова выйти замуж за часовщика, но она не согласилась.
Глава 11
Через некоторое время Варвара стала хозяйкой в доме. К ней стали приходить братья Пётр и Евгений Максимовы. Вскоре Алёша и его двоюродный брат Саша, сын дяди Михаила, были отданы в школу. Дядя Михаил вновь женился, мачеха невзлюбила Сашу, и мальчика взял к себе дед. Мальчикам не нравится в школе, Саша искал способы не пойти в школу. За это их наказали.
Вскоре Алёша заболел оспой. К нему приходила только бабушка. Она кормила его с ложки и рассказывала сказки. Однажды, когда мальчик уже выздоравливал, она не пришла. Алёша выглянул из комнаты и увидел, что бабушка лежит на полу с перерезанным горлом. Оказалось, что это был кошмар, которого Алёша в бреду сильно испугался, после чего у него надолго отнялись ноги.
Бабушка по-прежнему ухаживала за внуком. Однажды она рассказала ему о Максиме, отце Алёши. Максим рано остался сиротой и был отдан в обучение крёстному-столяру, жестокому человеку. Вскоре он убежал от него и стал работать самостоятельно, стал хорошим мастером. Бабушка рассказала, как он познакомился с Варварой, как они поженились и уехали. Максим был честным и добрым человеком, Каширины его не любили. Свадьба состоялась против воли деда: он хотел выдать дочь за дворянина.
Глава 12
Едва Алёша выздоровел, как сразу же узнал, что мать выходит замуж за Евгения Максимова. Отчим и его мать не нравятся Алёше, он их ненавидит. Мать уезжает с новым мужем.
Вскоре дед решил, что больше не будет кормить бабушку, переехал в 2 тёмные комнаты в подвале дома. Затем вернулись мать и отчим, сказали, что их дом сгорел, но дед понял, что отчим проиграл всё в карты. Они сняли дом, забрали к себе Алёшу, отдали его в школу, где ему не нравилось. Варвара забеременела. Отчим был мошенником и скупал продуктовые карточки, которыми платили рабочим на заводе.
Алёшу не любили в школе. Вскоре Варвара родила ребёнка, который прожил недолго и умер. После этого отчим завёл любовницу.
Глава 13
Через некоторое время Алёша снова переехал к деду. Теперь дед и бабушка вели хозяйство раздельно. Бабушка зарабатывала на жизнь вышиванием и плетением кружев. Алёша собирал выброшенные вещи. Искал и подворовывал уголь. За это в школе над ним стали ещё сильнее издеваться.
Читайте также:
- Отношение к персоналу в школе поведенческих наук
- Школа космонавтики железногорск описание
- Школьная справка для ржд
- Брэдбери каникулы краткое содержание
- Небо моего детства краткое содержание
Ошибка
Сельский учитель не у дел, Кирилл Ярославцев, опершись локтями о стол и туго сжав виски ладонями, смотрел тупыми глазами на рассыпанные пред ним статистические карточки и пытался выдавить из своих утомлённых работой мозгов представление о том, что же надлежит теперь делать с этими четырёхугольными листами бумаги?
Это никак не удавалось ему. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то густым и тяжёлым, что больно давит изнутри на глаза, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чём-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, странные и поджарые фигуры. Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нём, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжёлая и беспокойная мысль. Она ещё была неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет ещё хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали всё чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая всё в тёмный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой на душе ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему. Было что-то роковое в медленности, с которой они формировались в сознании, и никогда и ничем ему не удавалось задержать их рост и развитие. Он делал такие попытки: вставал из-за стола, ходил по комнате и пел или шёл к кому-нибудь из знакомых, но они заглушали песню и всюду ползли за ним, не оставляя его и вне дома.
Сначала он упорно боролся с ними, но потом увидал, что эта борьба не влечёт за собой никаких последствий, кроме утомления души, и всегда ведёт к тому, что они давят его сильнее, становясь образнее и ярче от его сопротивления им. Тогда он уступал, и уж если чувствовал, что вот они идут, то валился на диван и, заложив руки под голову, отдавал себя во власть им.
Так оставался он часа по два, по три, а иногда и целые ночи, как бы расколотый на две части, причём одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой, которою овладели эти тяжёлые думы, перетиравшие, подобно жерновам, всё хорошее и светлое, что есть в жизни, и всё, чем наделяет её мечта, в сухую, бесцветную, едкую пыль.
Он лежал, упорно глядя в потолок да слушая биение своего сердца и звук маятника часов в комнате квартирной хозяйки. Так-так! Так-так! – мерно бил маятник и точно подтверждал своим уверенным и твёрдым звуком справедливость того, что навязывали думы сознанию Кирилла Ивановича. Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать о том, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный их работой, и вдруг через некоторое время являлся снова.
Но он являлся уже в новой форме – в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая всё возрастала и всё напряжённее ждала какого-то страшного факта.
Кириллу Ивановичу казалось, что вот появится нечто суровое и торжествующее, появится, станет у дивана и, грозя, ехидно скажет:
– А ведь я вижу, о чём вы думаете! Вижу. Я всё вижу; самомалейший изгиб вашего мозга мне ясен. Как же вы решаетесь думать о том, что не подлежит ведению вашему, – ведению человека, к жизни непричастного и от неё отторгнутого, а? Как же это вы, государь мой? А вы знаете, что за это вас можно… – и он покажет, что за «это» можно сделать с человеком.
Представляя себе такую картину, Ярославцев вздрагивал и жалобно смотрел на дверь.
Дверь была тоненькая и хлипкая, а крючок проволочный. От посещения этого всезнающего существа она не оградит и – ничто не оградит от его посещения. Ярославцеву казалось, что оно проникло бы и сквозь каменные стены. И в ожидании его он страдал, вздрагивая при каждом шуме, и чувствовал, что эта тоскливая боязнь, с каждым своим возрождением, становится всё сильнее, охватывает его всё крепче и вот-вот она возрастёт, поглотит его… и тут уж воображение останавливалось перед чем-то тёмным, полным леденящего душу ужаса.
«Как избавиться от всего этого? – думал он в более светлые моменты и отвечал себе: – Подчиниться. Пусть оно совершенно охватит меня, и тогда я перестану его чувствовать…»
И в этот раз он тоже хотел было лечь на диван, но вдруг услыхал торопливый скрип двери за своею спиной, быстрые шаги и утомлённый голос:
– Вы дома? Ну, наконец, нашёл одного!.. Ф-фу!
Кирилл Иванович обернулся на стуле и увидал одного из знакомых статистиков, которого в бюро прозвали Минорным. Он сел на стул и, держа в одной руке белую фуражку, другою вытирал со лба крупный пот. Лицо у него было бледно и измято, глаза воспалены, и весь он производил впечатление человека, крайне уставшего.
Ярославцев крепко, молча, с удовольствием пожал ему руку. Этот человек своим появлением отдалял приступ дум.
– Бегал по жаре, как сумасшедший, – никого! – говорил Минорный, с неудовольствием поджимая губы, и, зажмурив глаза, нервно провёл по ним пальцем, как бы смахивая с ресниц что-то.
– А кого вам нужно? – хотел спросить Кирилл Иванович, но не успел.
– Вот видите что… вы только, пожалуйста, не отказывайтесь… потому что я больше не могу! Две ночи напролёт возился, будет! Это свинство со стороны всех.
Да, ведь я не сказал вам, в чём дело… Этот… как его?.. Кравцов! Сошёл с ума… да! Третий день… Всё, знаете, говорит, говорит, чёрт не разберёт, что такое! Впрочем, иногда очень сознательные и умные вещи. Ну, так вот… я был при нём кряду два дня и больше не могу… Страшно устал. Он буен, если ему противоречить, лезет драться.
Ерундит страшно! Начал мазать стены ваксой… Разделся донага и давай себе чистить щёткой голую грудь. Воображает себя гением добра и дерётся. Смешно и жалко… Бывает доктор. Хлопочут о помещении в больницу, но всё так медленно. А главное, возмутительно формальны и черствы мы все! Приходят, знаете, посмотрят на него в дверную щель, посочувствуют и удерут. Всем некогда, у всех какие-то дела явились. Я больше не могу, уверяю вас! Пойдите вы, голубчик, а? Там теперь Лыжин… Вы, я знаю, мало знакомы были с этим несчастным; но разве это теперь не всё равно? Не так ли? Вы пойдёте?
– Да, я – конечно. Я могу – хоть сейчас! – медленно протянул Кирилл Иванович.
– Именно сейчас! – внушительно и торопливо воскликнул Минорный и пояснил:
– Этот Лыжин и остался там только на условии, что его часа через два сменят… Вот и прекрасно… идите-ка! Вы сильный, вам это будет нетрудно. И как это я не догадался давеча прямо к вам махнуть?.. Не измаялся бы так… Ну, так вы идёте?
– Хорошо… идёмте.
Минорный поднялся со стула, быстрым жестом бросил себе на голову фуражку, поправил её и, отворив дверь, оглянулся на Ярославцева.
Последний задумчиво и медленно натягивал на себя пальто, закусив нижнюю губу и упорно глядя на ноги Минорного.
Читать дальше
ШумОльга Юрьевна,Кандидат филологических наук, доцент кафедры рекламы и издательского дела ТаврическойакадемииФГАУО ВО «Крымский федеральный университетим. В.И.Вернадского», Симферополь, Республика Крымshum_olga@inbox.ru
Своеобразие авторской субъективности
в рассказе М.Горького «Ошибка»
Аннотация.В статье представлена литературоведческая интерпретация рассказа М.Горького «Ошибка» (1895). Новое прочтение основано на исследовании основного сюжетного мотива трансформированной архетипической формуле «учитель, обращающий ученика в свою веру». Центральный персонажи «учитель» Кравцов и «ученик» Ярославцев рассмотрены через призму авторского отношения к ним, выраженного с помощью художественного приема номинации и сравнений. Установлено: в данное раннее произведение включены тематические аспекты и образы, концептуально значимые в контексте дальнейшего творчества Горького. Предложен вариант трактовки названия рассказа.Ключевые слова: сюжетная формула, авторское отношение, образыперсонажи, художественный прием, номинация, сравнение, мотив.
Постановка проблемыРассказ Максима Горького «Ошибка» (1895) не отличалсясчастливойсудьбой. Критикисовременники писателя поспешили определить произведение в ряд историй о сумасшедших (в памяти читающей публикинаряду сповестьюА.П.Чехова «Палата № 6» (1892)оставался еще вышедший в 1883 году «Красный цветок» В. М. Гаршина) и недоумевали, зачем он был написан [1]. В литературоведении позднейшего времени можно обозначить две точки зрения, с которых интерпретировали это произведение. Одна связывала героев рассказа с ницшеанством[2], согласно другойданное горьковское произведение повествует о представителях прогрессивной интеллигенции, готовой вступить на путь революционной борьбы [3]. Обращает внимание дистанцированность прочтенийгорьковского рассказа: от не заслуживающего внимания анекдота про двух сумасшедших до истории об активных преобразователях жизни.Столь же значительны расхождения в оценке главных персонажей, которых тообвиняли вимморализме, топоднимали на щит как положительных героевинтеллигентов, стремящихся связать свою жизнь с жизнью народа. Цель статьи. Представляется актуальным обратиться к данному малоизученному произведению Горькогоеще раз, чтобы выявить специфику воплощения в рассказе авторскойхудожественной идеии, возможно, разрешить имеющиеся противоречия.Тем более, что самому писателю рассказ нравился [4]и, очевидно,был для него важен, поскольку включался им во все собрания сочинений.1. Сюжетная основа произведенияРассказ «Ошибка» не богат событиями. Два главных персонажа встречаются, когда один из них (Марк Кравцов) три дня как сошел с ума, а другой (Кирилл Ярославцев) на грани помешательства. Сумасшедший выступает в роли «учителя» и развивает идею исхода в «обетованную страну»,спасения угнетенных жизнью людей в специально созданной для этого «будке», а «ученик», окончательно сойдя с ума, проникается этой идеей. Он пытается донести ее до пришедшихза «учителем», чтобы отвести его в сумасшедший дом, но в итоге оказывается там вместе с ним. В рассказе есть также небольшой эпилог, в котором Кравцов и Ярославцев изображены пребывающими в сумасшедшем доме, карикатурный итог происшедшего. Жалкий до ничтожности «ученик» бегает «мелкими шажками», «согнувшись, подпрыгивая», за «учителем» и просит его «робким шепотом» «говорить». Затем садится у его ног и слушает одни и те же мысли, произносимые «учителем» с одними и теми же интонациями[5].Фактически сюжетной основой рассказа являетсяархетипическая формула «учитель, обращающий ученика в свою веру»: завязка появление «ученика» в доме «учителя», кульминация его «обращение», развязка обреченная попытка «ученика» объяснить идею «учителя» людям. Однако смысл, который в эту формулу вложил Горький, заслуживает, по нашему мнению, самого пристального внимания.
Рассмотрим центральных персонажей произведения подробнее, используяв качестве отправного критерия не содержание речей Кравцова, как в предыдущих исследованиях, а отношение автора к «ученику» и «учителю».2. Образ «ученика» Ярославцева в аспекте авторского отношенияВ начале рассказа Ярославцев представлен Горьким как человек к делу не способный, мучимый тяжелыми думами, порождающими в его душе «ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему» (т. 1, с. 447), и охваченный чувством страха перед собственными мыслями. Ничего, кроме подробного описания «дум» и связанных с ними переживаний, мы о Ярославцеве не узнаем: в рассказе нет его портрета, не известен возраст, ничего не сказано о семье, и даже о месте его работы мы можем только строить предположениято ли учительство, то ли статистика. Зато мыслительнословесные муки Кирилла Ивановича мы видим как бы «изнутри» глазами автора, и это позволяет предполагать некоторую внутреннюю родственность в отношении Горького к герою, скрытую, впрочем, за внешней нейтральностью. Обратим внимание на то, как в ходе повествования меняется именование героя. В начальных сценах рассказа Горький чередует «Ярославцева» и «Кирилла Ивановича». Когда герой оказывается в доме Кравцова, впервые в тексте появляется имя «Кирилл». И чем ближе к финалу, тем более часто писатель называет своего героя просто по имени, оно фактически вытесняет более официальные и «взрослые» именования. Отметим сразу, что с другим главным героем такого не происходит: в авторской речи он всегда остается Кравцовым, только один раз в эпилоге он назван Марком, но как бы от имени Ярославцева, еще один раз к фамилии добавляется имя и затем в конце, когда сообщается о судьбе обоих героев, имя и отчество. Вданном случае номинация художественный прием, с помощью которого писатель показывает, как, вытесняя рассудоквзрослого человека, его место в личности Ярославцевазанимает детскость. Другим средством создания образа «ребенка» является сравнение. В кульминационной сцене, когда от «невыразимой» грусти Кирилл плачет, уткнувшись в ноги Кравцова, Горький уточняет: «всхлипывая, как ребенок»(курсив здесь и далее наш. О. Ш.) (т. 1, с. 464). «Бледноюулыбкой больного ребенка» (т. 1, с. 467) Ярославцев улыбается и после того как наступает окончательное сумасшествие и перед его внутренним взором остается только тьма, в которой он силится разглядеть свою будущность и возможное спасение от «власти ужаса». Итак, проводя своего героя от начального помешательства до полного сумасшествия, Горький одновременно показывает параллельный процесс трансформации «сельского учителя не у дел» Кирилла Ивановича, человека с мутными чувствами и мыслями, в чистосердечного и восторженного, хотя и больного ребенка. В этом состоянии герой смотрит «глазами любви и восторга» (т. 1, с. 466) на «учителя» Кравцова, «с ясною улыбкой» на пришедших утром людей, «с тихим восторгом» на одного из своих сослуживцев(т. 1, с. 468). Очередная перемена в чувствах Кирилла наступает только тогда, когда он начинает сознавать цель их приходав дом Кравцова. Горький передает последовательную смену эмоций: удивление, затем недоверие и страх, потом в последней надежде Кирилл произносит свою пламенную речь об ошибке и плачет, поняв тщетность своих слов. Он и в этот момент похож на расстроенного ребенка, когда смахивает со щёк «слезинки», стоя «с убитым лицом»(т. 1, с. 470), и далее ведет себя робко, послушно, как маленький. Авторский настрой в отношении трогательного, подетски открытого Кирилла ощутимо позитивен, но вызван он, по нашему мнению,не личностью героя как таковой, а тем душевным подъемом, который недолгое время испытывает Ярославцев. Не случайно именно в этом состоянии он видит «дорогу, заполненную людьми, исходящими из плена жизни», и более того, становится способным к прозрению: «через их глаза Кирилл видел их души в тоске и в лохмотьях, изорванные, изношенные души много страдавших людей». Он видит и себя идущим впереди рядом с Кравцовым «великим человеком», «которого все слушались и на которого смотрели с надеждой»(т. 1, с. 467). В описании воображаемых сцен нет ни тени иронии, они созданы в духе библейской картины Исхода, а во главе идущих легко можно представить Моисея или героя, подобного горьковскому Данко. Вглядывающийся в души идущих Кирилл в своем воображении на момент становится настоящим апостолом, и хотя ужас безумия не оставляет его, он в этих сценах совсем не похож на того жалкого, потерявшего себя субъекта, который бегает семеня за Кравцовым в эпилоге рассказа. В чем же причина такой существенной перемены в финале?От душевного полета и чистосердечной детской восторженности Кирилла следа не остается тогда, когда ненадолго воцарившийся в его сознании «маленький, возвышающий душу обман» столкнулся с «низкими истинами» действительности. Приведенные пушкинские афоризмы использованы Горьким в рассказе «Читатель» (1898), в котором в полупублицистической формеизложены многие важные для Горького мысли, более образно выраженные рассказе «Ошибка» [6]. Позволим себе еще одну цитату из рассказа «Читатель», раскрывающую, как нам кажется, происходящее с Кириллом Ярославцевым: «Действительность, которую мы когдато так горячо хотели перестроить, сломала и смяла нас… Что же делать? Попробуем, быть может, вымысел и воображение помогут человеку подняться ненадолго над землёй и снова высмотреть на ней своё место, потерянное им»(т. 2, с. 198). Силой воображения, импульсом которого стала «идея всеобщего спасения», высказанная «учителем», Кирилл «поднялся ненадолго над землей», обретя «свое место» рядом с ним «спасителем» людей. Но «действительность» побеждает «ученика», когда ее представители приходят утром в дом Кравцова. Горький передает происходящую с Кириллом перемену, описывая его глаза. Улыбка ушла из них еще до произнесенной в защиту «учителя» речи, как только он начал догадываться, что и в нем видят сумасшедшего. После провала защитного слова в глазах Кирилла «светилось море меланхолии», затем с «неподвижною до ужаса сосредоточенностью в глазах»(т. 1, с. 470)он смотрит кудато в угол, наконец, писатель прямо называет его глаза «мертвыми»(т. 1, с. 471). Душевный подъем, который пережил герой, оказался крайне коротким и сменился полным душевным ступором. «Ученику» автор не оставляет больше возможности «подняться над землей», но читателюнамекает, что порыв Кирилла может быть подхвачен. Среди присутствующих есть некий Ляхов, «высокий человек с печальным и бледным лицом» (т. 1, с. 468), его реакция на выступление Ярославцева отличается от реакции остальных. Он не удивился и не испугался, как другие, а «стоял и смотрел на всех, странно улыбаясь и всё покусывая себе губу» (т.1, с. 470). Можно предположить, что «печальное» лицо и «странная» улыбка свидетельствуют: озвученные «учеником» мысли не чужды и Ляхову. Вполне вероятно, он будет следующим в этой «эпидемии» душевной смуты. Ведьв начале рассказа квартирная хозяйка Ярославцева, узнав, что тот идет к сошедшему с ума знакомому, говорит: «Чтойто, господи! Один недавно пристрелился, другой сошёл с ума… ну друзья у вас!.. айай!..» (т. 1, с. 453). Полагаем, писателю было важно утрировать количество душевно скорбных, выставить их присутствие в обществе не казусом, а социально детерминированной закономерностью: тоже своего рода исход людей неплохих, но слабых из «жизни» в безумие. Как к этому варианту «исхода», и в частности к душевнойсмерти Ярославцева, относится автор? Судя по эпилогу в рассказе «Ошибка», без сочувствия. А в «Читателе» прямо высказана оценка такого рода человеческой судьбы: «Некоторые слепо ищут чегото, что, окрыляя ум, восстановило бы веру людей в самих себя. Частоидут не в ту сторону, … Те, которые ошибаются в путях к истине, погибнут! Пускай, не нужно им мешать, не стоит их жалеть людей много!» (т. 2, с. 198) Конечно, эти слова принадлежат персонажу, а не автору, но вот в цикле «По Союзу Советов» (19281929) Горький и от себя даст оценку судьбе искателейистины, которые погибли, износились, «распылились на путях своих»: «Не жалко бесполезные люди» (т. 17, с. 173). Лишенныехристианского состраданиясловавыражают мировоззренческую позицию автора, ставшую итогом переработки многих идейных и философских учений. Мысль о значимости стремления к пробуждению душиявляется уГорького одной из центральных: «Важно стремление, важно желание души найти бога, и, если в жизни будут души, охваченные стремлением к богу, он будет с ними и оживит их, ибо он есть бесконечное стремление к совершенству…» (т. 2, с.199). Сакрального смысла в словах о поиске Бога у писателянет,за нимискрытопредставление о верящем с религиозной истовостью в идею, способную«поднять человека над землей»,пробудить его к общечеловеческому труду бесконечногосовершенствования. И вот тут принципиально важным становится вопрос об указующих идейный путь, о проповедниках идей.3. Авторская оценка образа «учителя»КравцоваТема «учителей жизни» («вождей», «проповедников», «вероучителей», «объясняющих господ») сквозная в горьковском творчестве. Она присутствует в рассказе «Читатель», в сборнике «Несвоевременные мысли» (19171918), в очерках о В.Г.Короленко (1922), Л.Н.Толстом (1923), В.И.Ленине (1924), в повести «Мои университеты»(1923), в романе «Жизнь Клима Самгина»(19271936)и др., и, по нашему мнению, одним из первых посвященных ей произведений стал рассказ «Ошибка». Выведенный в нем образ «учителя» открывает ряд персонажей очень разных, но отличающихся одной общей чертой отсутствием сомнений в своем праве излагатьвоспринятые ими идеикак единственную истину. В исследованиях, посвященных рассказу «Ошибка», как бы само собой подразумевалось, что герой, которому писатель доверил волнующие его идеи, не может быть антагонистом автора. Однако анализ текста, связанного с Кравцовым, без учета его «правильных» и красивых речей, показывает: Горький к «учителю» на протяжении всего рассказа относится без симпатиии максимально отстранен от него. Мысли истрахи Кирилла Ярославцева он описывал подробно, добавляя к ним фантасмагорическиекартины, возникающиев воображении героя. Что переживает и осмысливает Кравцов, какие образы волнуют его воображение, Горький не показывает,«учитель» представлен только во внешнем восприятиипреимущественноЯрославцева,к оценкам которогодобавлены две очень приземленные, «обытовленные», характеристики от сослуживцев, не прибавляющиесимпатии к «учителю». Первое, что автор преподносит нам в восприятии Ярославцева,это портрет Кравцова, странное изображение «сухого», «угловатого», «нервного» человека со «всегда вздрагивавшими усами и с горящим, блуждающим взглядом»(т. 1, с. 451). Э. Клюс увидела в описании внешности Кравцова сходство с «известным портретом Ницше»: «Пронизывающие глаза, густые брови, короткие волосы и темные усы вряд ли могут быть рассматриваемы как всего лишь случайное сходство» [7]. Однако нам кажется, что исключать случайное совпадение все же нельзя. Ведь с той же долей вероятности можно увидетьв портрете Кравцова(«черные» усы, форма и густота которых, кстати, не описана, «густые брови», «горящий» взгляд «черных миндалевидных глаз», «жесткие, ершистые волосы»)черты его кавказского прототипа Голу Читадзе. Думается, в данном случае не важно, отразился ли в портрете Кравцова чейто конкретный облик. На наш взгляд,врассказе «Ошибка» Горькому было нужно создать обобщенный гротескный образ, объединивший в себе легкую жуть с почти карикатурой.Самое примечательное в портрете Кравцова брови, точнееих поведение на лице персонажа, описывая которое Горький не жалеет экспрессивных наречий иглагольных форм.Брови «страшно двигались», «то всползая», «то вдруг спрыгивая … и совершенно закрывая впадины глаз». Уже эта чуднáя мимика весьма выразительна, но автору мало, он добавляет к ней более дикую гримасу: «В разговоре он иногда удерживал одну бровь левую, прижимая её длинным пальцем левой же руки; это не мешало другой брови всползать к волосам, и тогда всё лицо говорившего перекашивалось и принимало мучительно острое выражение напряжённого желания проникнуть кудато недосягаемо для других, глубоко, и постичь чтото непостижимое никому. Глаза же в это время метали искры, и в них было целое море не то тоски, не то мучительного восторга»(т. 1, с. 451). Как нам кажется, в сочетании густых черных бровей, интенсивно двигающихся на перекошенном лице, с горящим взглядом мечущих искры глаз есть нечто мефистофельское, по крайней мере, в том его варианте, который воплощали провинциальные оперные артисты. И реакцияКравцова на капитуляцию Ярославцева напоминает торжество ловца человеческих душ: «Ага! Я победил ещё одного!<…>Это хорошо… Победа… с первого шага!..» (т. 1, с. 464) К портретной и речевой характеристике можно прибавить и сравнение, сделанное Ярославцевымдо того, как он окончательно сходит с ума. Глядя на очередную уродливую и страшную гримасу Кравцова, Кирилл Иванович задается вопросом «на кого он похож?», и тут же сам себе отвечает: «На дьявола, которого один святой поймал в своём рукомойнике и запечатал его там своим крестным знамением!»(т. 1, с.459)«Дьявольские» черты в образе Кравцова снижены, лишены мистической подоплеки и какоголибо серьезного пафоса. К тому же, Горький не акцентирует на них внимание, «спрятав» за явным безумием. Но поскольку всё же эти «неочевидные» черты в тексте рассказа есть, следует понять зачем они понадобились автору.По нашему мнению, цель всех намеков Горького на «дьяволизм» «учителя» заключается в стремлении разоблачить его как лжепророка. Дьявол обезьяна Бога, а гримасничающий чёртлжепророк пародия на пророка. «Учитель» говорит правильные речи о спасении людей, но за ними, кроме мефистофельского желания уловить еще одну душу, нет «живой,действительной веры»(т. 14, с. 281), он далек от Бога и в христианскомсмысле, и в горьковском понимании. Важный намек на статус лжепророка заключен и в другомсравнении Ярославцева, которым он «награждает» Кравцова. Оно возникает у Кирилла тоже до того, как он окончательно погрузился в мрак безумия и стал «учеником». Слушая Кравцова, Ярославцев не может уловить в его звенящих «торжественных словах» «некоторую важную мысль». Сотрясающий воздух голос Кравцова мешает Кириллу, вызывает досаду: «Чего он хочет? Э, урод! Что такое вон из жизни?» (т. 1, с. 461) и он вспоминает картинку, изображающую человека с дудочкой в руках, который «стоял на берегу реки и играл на своей дудочке, а к нему со всех сторон бежали крысы и мыши». «В этом человеке было чтото общее с Марком Кравцовым. Смешно!» дано пояснение несобственнопрямой речью(т. 1, с. 462).Итак, помимо сравнения с дьяволом, запечатанным в рукомойнике, Кравцов вызывает у Кирилла ассоциацию с гамельнским крысоловом. Причем использованнаяв комментарии к описанной картинке несобственнопрямаяречь, на наш взгляд, призванаусилить подтекстовый в целом образ слиянием голосовгероя и автора (например, более очевидное сравнение с дьяволом в рукомойнике дано прямой речью). Книгочей Горький наверняка знал, что средневековая легенда состоит из двух частей. Во второй музыкант, которому магистрат отказался платить за оказанную услугу, возвращается и, чтобы отомстить, с помощью своей колдовской мелодии уводит в неизвестном направлении городских детей. Вот почему, как нам кажется, писателю было важно показать превращение Ярославцев в «больногоребенка».Претендующий на роль «учителя жизни» Кравцов на деле исполняет роль крысолова, обманувшего ребенка своими красивыми речами. Будучи в состоянии меркнувшего сознания, Кирилл способен интуитивно почувствовать обман, а став «больным ребенком» с определенного момента он слышит только «дудочку крысолова» и хочет слышать ее вновь и вновь: «Говорите…говорите!»(т. 1, с. 464);«Говори, учитель!»(т. 1, с. 471). Косвенным подтверждением нашего предположения являются слова Горького из письма 1899 года к С. П. Дороватовскому: «»Человек с дудочкой», есть у меня такой тихенький и грустный рассказишко» (т. 28, с.81). Это произведение не было найдено, но можно предположить, чтов письме говорится о варианте илиредакции рассказа «Ошибка», а, возможно,у Горького была новая версия темы об идейных «учителях»зазывалах.Кроме того, в позднейшем горьковском творчестве получит продолжение и тема детей, идущих к правде.В 1906 году в письме к Е.П.Пешковой, разъясняя замысел повести «Мать» (1907), писатель выразит, видимо, давно зреющую в нем мысль: «… Героиня её, вдова и мать рабочегореволюционера <…> говорит: » В мире идут дети… идут дети к новому солнцу, идут дети к новой жизни… <…>Впоследствии, когда её будут судить за её деятельность, она скажет речь вкоторой обрисует весь мировой процесс, как шествие детей к правде». Этот образ у Горького вновь связан с вопросом о ролиидейных вождей: «Мне трудно пояснить тебе эту большую мысль в письме, она слишком сложна, она выдвигает другую, тоже очень глубокую, ороковой для людей разнице между реформатором и революционером, разнице, которая нам не заметна и страшно пугает нас» (т. 28, с. 434435). Образ «реформатора» из галереи портретов «учителей жизни», разницу между ним («революционером на время») и подлинным «вечным» революционеромГорький разъяснит всборнике «Несвоевременные мысли», подчеркнув в первом рациональную холодность в отношении революционных идей и догматизм[8]. Выводы. Врассказе «Ошибка»Горький, трансформируя мотив апостольства, стремился разоблачить «реформатора» Кравцова. Этот «учитель жизни» «никогда не умел привести строго логических доводов в пользу того или другого из своих воззрений, поступков, желаний и всегда отделывался краткими афоризмами в догматическомтоне, и за пристрастие к таким афоризмам считался человеком, живущим прежде всего для громкого слова» (т. 1, с. 451). Похожая разновидность пророчествующего честолюбца встречалась в русской литературе до Горького. В произведениях второй половины 19 века мотив апостольства был связан с образом героянигилиста: апостолом ощущает себя Павел Горданов, герой романа Н.А.Лескова «На ножах», избранником и пророком Ардальон Полояров в дилогии Вс.Крестовского «Кровавый пуф», «юным пророком» назван Марк Волохов в романе И.А.Гончарова«Обрыв», наставника и главу видят посетители кружка «новых людей» в Губареве, герое романа И.С.Тургенева «Дым», и т.д. [9]. Но Горький разворачивает проблему «апостольства» посвоему, поднимая вопрос о напрасно истраченном потенциале поверившего честолюбцу «ученика».Движимый потребностью в «пастве», лжепророк Кравцоврассыпаетсловаи произносит «металлически звеневшие фразы» (т. 1, с. 452), совершенно не задумываясь о своей ответственности перед высказываемыми идеями и перед потенциальными последователями. Когда в кризисный момент перед ним оказывается жаждущая душа Ярославцева, этот «дьявол из рукомойника» и «крысолов» улавливает ее с мефистофельской жадностью, чтобыбыло перед кемвещать без помех.Вдохновившись пропагандируемыми Кравцовым прекрасными идеями, «ученик» переживает недолгий душевный подъем, от которого следа не остается при столкновении с реальной жизнью. После этого душа Ярославцева мертвеет навсегда. В эпилоге рассказа Горький дает это понять: «На выздоровление Кравцова есть надежды, на выздоровление его ученика нет» (т. 1, с. 471).Сумасшествие героев еще один художественный прием, позволяющий автору, вопервых, ускоренно показать процесс опустошения души, которыйу нормального человека мог бы затянуться на годы, и, вовторых, изолироватьгероев, поместив ихв плоскость чистойидейности.В исследовательской литературе отмечена полисемантичность названия рассказа «Ошибка»: ошибка в том, что одного сумасшедшего отправили дежурить у постели другого; ошибка в том, что «правильные слова Кравцова … считают безумными»; ошибка в том, что жизнь устроена так, что «такие слова произносит только безумный» [10]. Нам хочется выдвинуть на первый план другой смысл: ошибку совершает Ярославцев, когда доверяется лжепророку Кравцову. В результате все возвышенное «ученичество» Ярославцева превращается в фарс, как золото от дьявола в черепки.
Ссылки на источники
1. Литературная хроника. «Ошибка» (эпизод) г. М. Горькогосм. «Рус. м.». № 9 / А. М. Скабичевский // Новости и Биржевая газета. 1895, 5 октября. № 273.2. Михайловский Н. К. О г. Максиме Горьком и его героях / Ник. Михайловский // Максим Горький: pro et contra : антология. СПб. : Издво Русского Христианского гуманитарного инта, 1997. С. 378; Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания [Электронный ресурс] / Эдит Клюс // Фридрих Ницше : сайт. С. 13. Режим доступа : http://www.nietzsche.ru/around/russia/klust/?curPos=12(дата обращения: 10.01.2016).3. Волков А. Новое издание сочинений М. Горького : [статья по поводу издания 30томника] / Ан. Волков // Огонек. 1950. № 25 (июнь). С. 8; Захарова Е. «Черный монах» Чехова и «Ошибка» Горького / Е.Захарова // А.П.Чехов : сборник статей и материалов. Ростов н/Д.: Ростовское книжное издво, 1959. С. 233252.4. [Об обиде на редакцию «Рус. богатства» за возврат рассказа «Ошибка» без объяснений [Электронный ресурс] / Максим Горький // О редактировании и редакторах : сборникантология / сост. А. Э. Мильчин. Режим доступа : http://editorium.ru/1606/(дата обращения: 10.01.2016)].5. Горький М. Собрание сочинений : в 30 т. / М. Горький ; Академия наук СССР, ИМЛИ им. А. М. Горького. М. : Худож. лит., 19491955. Т. 1 : Повести, рассказы, стихи 18921894. 1949. С. 471 (Далее в тексте ссылки даны на это издание с указанием в круглых скобках тома и страницы). 6. См. об этом: Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания [Электронный ресурс] / Эдит Клюс// Фридрих Ницше : сайт. С.13. Режим доступа : http://www.nietzsche.ru/around/russia/klust/?curPos=12(дата обращения: 10.01.2016);Ханов В. А. Рассказ М. Горького «Старуха Изергиль»: культурологические аспекты [Электронный ресурс] / В. А. Ханов // Literary.RU / Русская литература : сайт. Режим доступа:http://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showcomments&id=1206015692&archive=1206184559&start_from=&ucat=&(дата обращения: 10.01.2016).7. См. указанную выше работу Э. Клюс. С. 13. Режим доступа : http://www.nietzsche.ru/around/russia/klust/?curPos=12(дата обращения: 10.01.2016).8. Горький М. Несвоевременные мысли [Электронный ресурс] / М.Горький // Интернетбиблиотека Алексея Комаровского. Режим доступа: http://www.ilibrary.ru/text/2378/p.20/index.html(дата обращения: 10.01.2016).9. См. об этом: Демонические знаки в антинигилистическом романе как выражение авторской ценностномировоззренческой позиции [Электронный ресурс]/ Старыгина Н. Н. // Проблемы исторической поэтики: периодическое научное издание. 1998. Т. 5. Режим доступа : http://poetica.pro/journal/article.php?id=2493(дата обращения: 10.01.2016). 10. Захарова Е. «Черный монах» Чехова и «Ошибка» Горького / Е.Захарова // А.П.Чехов : сборник статей и материалов. Ростов н/Д.: Ростовское книжное издво, 1959. С. 250.
Ошибка
Сельский учитель не у дел, Кирилл Ярославцев, опершись локтями о стол и туго сжав виски ладонями, смотрел тупыми глазами на рассыпанные пред ним статистические карточки и пытался выдавить из своих утомлённых работой мозгов представление о том, что же надлежит теперь делать с этими четырёхугольными листами бумаги?
Это никак не удавалось ему. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то густым и тяжёлым, что больно давит изнутри на глаза, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чём-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, странные и поджарые фигуры. Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нём, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжёлая и беспокойная мысль. Она ещё была неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет ещё хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали всё чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая всё в тёмный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой на душе ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему. Было что-то роковое в медленности, с которой они формировались в сознании, и никогда и ничем ему не удавалось задержать их рост и развитие. Он делал такие попытки: вставал из-за стола, ходил по комнате и пел или шёл к кому-нибудь из знакомых, но они заглушали песню и всюду ползли за ним, не оставляя его и вне дома.
Сначала он упорно боролся с ними, но потом увидал, что эта борьба не влечёт за собой никаких последствий, кроме утомления души, и всегда ведёт к тому, что они давят его сильнее, становясь образнее и ярче от его сопротивления им. Тогда он уступал, и уж если чувствовал, что вот они идут, то валился на диван и, заложив руки под голову, отдавал себя во власть им.
Так оставался он часа по два, по три, а иногда и целые ночи, как бы расколотый на две части, причём одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой, которою овладели эти тяжёлые думы, перетиравшие, подобно жерновам, всё хорошее и светлое, что есть в жизни, и всё, чем наделяет её мечта, в сухую, бесцветную, едкую пыль.
Он лежал, упорно глядя в потолок да слушая биение своего сердца и звук маятника часов в комнате квартирной хозяйки. Так-так! Так-так! – мерно бил маятник и точно подтверждал своим уверенным и твёрдым звуком справедливость того, что навязывали думы сознанию Кирилла Ивановича. Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать о том, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный их работой, и вдруг через некоторое время являлся снова.
Но он являлся уже в новой форме – в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая всё возрастала и всё напряжённее ждала какого-то страшного факта.
Кириллу Ивановичу казалось, что вот появится нечто суровое и торжествующее, появится, станет у дивана и, грозя, ехидно скажет:
– А ведь я вижу, о чём вы думаете! Вижу. Я всё вижу; самомалейший изгиб вашего мозга мне ясен. Как же вы решаетесь думать о том, что не подлежит ведению вашему, – ведению человека, к жизни непричастного и от неё отторгнутого, а? Как же это вы, государь мой? А вы знаете, что за это вас можно… – и он покажет, что за «это» можно сделать с человеком.
Представляя себе такую картину, Ярославцев вздрагивал и жалобно смотрел на дверь.
Дверь была тоненькая и хлипкая, а крючок проволочный. От посещения этого всезнающего существа она не оградит и – ничто не оградит от его посещения. Ярославцеву казалось, что оно проникло бы и сквозь каменные стены. И в ожидании его он страдал, вздрагивая при каждом шуме, и чувствовал, что эта тоскливая боязнь, с каждым своим возрождением, становится всё сильнее, охватывает его всё крепче и вот-вот она возрастёт, поглотит его… и тут уж воображение останавливалось перед чем-то тёмным, полным леденящего душу ужаса.
«Как избавиться от всего этого? – думал он в более светлые моменты и отвечал себе: – Подчиниться. Пусть оно совершенно охватит меня, и тогда я перестану его чувствовать…»
И в этот раз он тоже хотел было лечь на диван, но вдруг услыхал торопливый скрип двери за своею спиной, быстрые шаги и утомлённый голос:
– Вы дома? Ну, наконец, нашёл одного!.. Ф-фу!
Кирилл Иванович обернулся на стуле и увидал одного из знакомых статистиков, которого в бюро прозвали Минорным. Он сел на стул и, держа в одной руке белую фуражку, другою вытирал со лба крупный пот. Лицо у него было бледно и измято, глаза воспалены, и весь он производил впечатление человека, крайне уставшего.
Ярославцев крепко, молча, с удовольствием пожал ему руку. Этот человек своим появлением отдалял приступ дум.
– Бегал по жаре, как сумасшедший, – никого! – говорил Минорный, с неудовольствием поджимая губы, и, зажмурив глаза, нервно провёл по ним пальцем, как бы смахивая с ресниц что-то.
– А кого вам нужно? – хотел спросить Кирилл Иванович, но не успел.
– Вот видите что… вы только, пожалуйста, не отказывайтесь… потому что я больше не могу! Две ночи напролёт возился, будет! Это свинство со стороны всех.
Да, ведь я не сказал вам, в чём дело… Этот… как его?.. Кравцов! Сошёл с ума… да! Третий день… Всё, знаете, говорит, говорит, чёрт не разберёт, что такое! Впрочем, иногда очень сознательные и умные вещи. Ну, так вот… я был при нём кряду два дня и больше не могу… Страшно устал. Он буен, если ему противоречить, лезет драться.
Ерундит страшно! Начал мазать стены ваксой… Разделся донага и давай себе чистить щёткой голую грудь. Воображает себя гением добра и дерётся. Смешно и жалко… Бывает доктор. Хлопочут о помещении в больницу, но всё так медленно. А главное, возмутительно формальны и черствы мы все! Приходят, знаете, посмотрят на него в дверную щель, посочувствуют и удерут. Всем некогда, у всех какие-то дела явились. Я больше не могу, уверяю вас! Пойдите вы, голубчик, а? Там теперь Лыжин… Вы, я знаю, мало знакомы были с этим несчастным; но разве это теперь не всё равно? Не так ли? Вы пойдёте?
– Да, я – конечно. Я могу – хоть сейчас! – медленно протянул Кирилл Иванович.
– Именно сейчас! – внушительно и торопливо воскликнул Минорный и пояснил:
– Этот Лыжин и остался там только на условии, что его часа через два сменят… Вот и прекрасно… идите-ка! Вы сильный, вам это будет нетрудно. И как это я не догадался давеча прямо к вам махнуть?.. Не измаялся бы так… Ну, так вы идёте?
– Хорошо… идёмте.
Минорный поднялся со стула, быстрым жестом бросил себе на голову фуражку, поправил её и, отворив дверь, оглянулся на Ярославцева.
Последний задумчиво и медленно натягивал на себя пальто, закусив нижнюю губу и упорно глядя на ноги Минорного.
– Знаете что? – живо заговорил тот. – Ведь вам известна его квартира? Так идите, милый, один, а я домой прямо, а? Хорошо? Ну, и спасибо! Не поверите, ну, чёрт знает, до чего я…
Заключительные слова фразы Минорный унёс с собой в глубь сеней, и там они были заглушены тонким визгом двери. От этого визга Ярославцев вздрогнул, скорчил болезненную гримасу и опустился на стул, побуждённый к этому гнетущей тяжестью сообщения Минорного.
Как только Минорный сказал фамилию Кравцова, Кирилл Иванович воспроизвёл перед собой фигуру человека среднего роста, сухого, угловатого, нервного, с чёрными, всегда вздрагивавшими усами и с горящим, блуждающим взглядом миндалевидных чёрных же глаз. По морщинистому белому лбу этого человека страшно двигались густые брови, то всползая к жёстким, ершистым волосам, то вдруг спрыгивая вниз и совершенно закрывая впадины глаз. В разговоре он иногда удерживал одну бровь – левую, прижимая её длинным пальцем левой же руки; это не мешало другой брови всползать к волосам, и тогда всё лицо говорившего перекашивалось и принимало мучительно острое выражение напряжённого желания проникнуть куда-то недосягаемо для других, глубоко, и постичь что-то непостижимое никому. Глаза же в это время метали искры, и в них было целое море не то тоски, не то мучительного восторга.
Давно уже все считали его человеком ненормальным, и он каждый день подтверждал этот взгляд, высказывая сегодня желание учиться математике, чтобы постичь тонкости астрономии; завтра – уйти в деревню, чтобы обрести там равновесие души; уехать в Америку и бродить в степях, конвоируя гурты скота; поступить на фабрику, чтобы развивать среди рабочих теории социализма; учиться музыке, ремеслу, рисованию. Необходимость для себя всего этого он доказывал всегда уверенно и ясно, а если его оспаривали – с бешеной горячностью. Главным источником своих желаний он выставлял чувство самосохранения.
«Ничего не делая, погибнешь чересчур глупо для человека. Все скоты делают нечто, я же человек и должен творить!» – вспомнил Кирилл Иванович две его фразы.
Принято было называть его «метафизиком» за такие и другие, в этом же роде, речи.
Сельский учитель не у дел, Кирилл Ярославцев, опершись локтями о стол и туго сжав виски ладонями, смотрел тупыми глазами на рассыпанные пред ним статистические карточки и пытался выдавить из своих утомлённых работой мозгов представление о том, что же надлежит теперь делать с этими четырёхугольными листами бумаги?
Это никак не удавалось ему. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то густым и тяжёлым, что больно давит изнутри на глаза, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чём-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, странные и поджарые фигуры. Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нём, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжёлая и беспокойная мысль. Она ещё была неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет ещё хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали всё чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая всё в тёмный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой на душе ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему. Было что-то роковое в медленности, с которой они формировались в сознании, и никогда и ничем ему не удавалось задержать их рост и развитие. Он делал такие попытки: вставал из-за стола, ходил по комнате и пел или шёл к кому-нибудь из знакомых, но они заглушали песню и всюду ползли за ним, не оставляя его и вне дома.
Сначала он упорно боролся с ними, но потом увидал, что эта борьба не влечёт за собой никаких последствий, кроме утомления души, и всегда ведёт к тому, что они давят его сильнее, становясь образнее и ярче от его сопротивления им. Тогда он уступал, и уж если чувствовал, что вот они идут, то валился на диван и, заложив руки под голову, отдавал себя во власть им.
Так оставался он часа по два, по три, а иногда и целые ночи, как бы расколотый на две части, причём одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой, которою овладели эти тяжёлые думы, перетиравшие, подобно жерновам, всё хорошее и светлое, что есть в жизни, и всё, чем наделяет её мечта, в сухую, бесцветную, едкую пыль.
Он лежал, упорно глядя в потолок да слушая биение своего сердца и звук маятника часов в комнате квартирной хозяйки. Так-так! Так-так! — мерно бил маятник и точно подтверждал своим уверенным и твёрдым звуком справедливость того, что навязывали думы сознанию Кирилла Ивановича. Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать о том, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный их работой, и вдруг через некоторое время являлся снова.
Но он являлся уже в новой форме — в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая всё возрастала и всё напряжённее ждала какого-то страшного факта. Кириллу Ивановичу казалось, что вот появится нечто суровое и торжествующее, появится, станет у дивана и, грозя, ехидно скажет:
— А ведь я вижу, о чём вы думаете! Вижу. Я всё вижу; самомалейший изгиб вашего мозга мне ясен. Как же вы решаетесь думать о том, что не подлежит ведению вашему, — ведению человека, к жизни непричастного и от неё отторгнутого, а? Как же это вы, государь мой? А вы знаете, что за это вас можно… — и он покажет, что за «это» можно сделать с человеком.
Представляя себе такую картину, Ярославцев вздрагивал и жалобно смотрел на дверь.
Дверь была тоненькая и хлипкая, а крючок проволочный. От посещения этого всезнающего существа она не оградит и — ничто не оградит от его посещения. Ярославцеву казалось, что оно проникло бы и сквозь каменные стены. И в ожидании его он страдал, вздрагивая при каждом шуме, и чувствовал, что эта тоскливая боязнь, с каждым своим возрождением, становится всё сильнее, охватывает его всё крепче и вот-вот она возрастёт, поглотит его… и тут уж воображение останавливалось перед чем-то тёмным, полным леденящего душу ужаса.
«Как избавиться от всего этого? — думал он в более светлые моменты и отвечал себе: — Подчиниться. Пусть оно совершенно охватит меня, и тогда я перестану его чувствовать…»
И в этот раз он тоже хотел было лечь на диван, но вдруг услыхал торопливый скрип двери за своею спиной, быстрые шаги и утомлённый голос:
— Вы дома? Ну, наконец, нашёл одного!.. Ф-фу!
Кирилл Иванович обернулся на стуле и увидал одного из знакомых статистиков, которого в бюро прозвали Минорным. Он сел на стул и, держа в одной руке белую фуражку, другою вытирал со лба крупный пот. Лицо у него было бледно и измято, глаза воспалены, и весь он производил впечатление человека, крайне уставшего.
Ярославцев крепко, молча, с удовольствием пожал ему руку. Этот человек своим появлением отдалял приступ дум.
— Бегал по жаре, как сумасшедший, — никого! — говорил Минорный, с неудовольствием поджимая губы, и, зажмурив глаза, нервно провёл по ним пальцем, как бы смахивая с ресниц что-то.
— А кого вам нужно? — хотел спросить Кирилл Иванович, но не успел.
— Вот видите что… вы только, пожалуйста, не отказывайтесь… потому что я больше не могу! Две ночи напролёт возился, будет! Это свинство со стороны всех. Да, ведь я не сказал вам, в чём дело… Этот… как его?.. Кравцов! Сошёл с ума… да! Третий день… Всё, знаете, говорит, говорит, чёрт не разберёт, что такое! Впрочем, иногда очень сознательные и умные вещи. Ну, так вот… я был при нём кряду два дня и больше не могу… Страшно устал. Он буен, если ему противоречить, лезет драться. Ерундит страшно! Начал мазать стены ваксой… Разделся донага и давай себе чистить щёткой голую грудь. Воображает себя гением добра и дерётся. Смешно и жалко… Бывает доктор. Хлопочут о помещении в больницу, но всё так медленно. А главное, возмутительно формальны и черствы мы все! Приходят, знаете, посмотрят на него в дверную щель, посочувствуют и удерут. Всем некогда, у всех какие-то дела явились. Я больше не могу, уверяю вас! Пойдите вы, голубчик, а? Там теперь Лыжин… Вы, я знаю, мало знакомы были с этим несчастным; но разве это теперь не всё равно? Не так ли? Вы пойдёте?
— Да, я — конечно. Я могу — хоть сейчас! — медленно протянул Кирилл Иванович.
— Именно сейчас! — внушительно и торопливо воскликнул Минорный и пояснил: — Этот Лыжин и остался там только на условии, что его часа через два сменят… Вот и прекрасно… идите-ка! Вы сильный, вам это будет нетрудно. И как это я не догадался давеча прямо к вам махнуть?.. Не измаялся бы так… Ну, так вы идёте?
— Хорошо… идёмте.
Минорный поднялся со стула, быстрым жестом бросил себе на голову фуражку, поправил её и, отворив дверь, оглянулся на Ярославцева.
Последний задумчиво и медленно натягивал на себя пальто, закусив нижнюю губу и упорно глядя на ноги Минорного.
— Знаете что? — живо заговорил тот. — Ведь вам известна его квартира? Так идите, милый, один, а я домой прямо, а? Хорошо? Ну, и спасибо! Не поверите, ну, чёрт знает, до чего я…
Заключительные слова фразы Минорный унёс с собой в глубь сеней, и там они были заглушены тонким визгом двери. От этого визга Ярославцев вздрогнул, скорчил болезненную гримасу и опустился на стул, побуждённый к этому гнетущей тяжестью сообщения Минорного.
Как только Минорный сказал фамилию Кравцова, Кирилл Иванович воспроизвёл перед собой фигуру человека среднего роста, сухого, угловатого, нервного, с чёрными, всегда вздрагивавшими усами и с горящим, блуждающим взглядом миндалевидных чёрных же глаз. По морщинистому белому лбу этого человека страшно двигались густые брови, то всползая к жёстким, ершистым волосам, то вдруг спрыгивая вниз и совершенно закрывая впадины глаз. В разговоре он иногда удерживал одну бровь — левую, прижимая её длинным пальцем левой же руки; это не мешало другой брови всползать к волосам, и тогда всё лицо говорившего перекашивалось и принимало мучительно острое выражение напряжённого желания проникнуть куда-то недосягаемо для других, глубоко, и постичь что-то непостижимое никому. Глаза же в это время метали искры, и в них было целое море не то тоски, не то мучительного восторга.
Давно уже все считали его человеком ненормальным, и он каждый день подтверждал этот взгляд, высказывая сегодня желание учиться математике, чтобы постичь тонкости астрономии; завтра — уйти в деревню, чтобы обрести там равновесие души; уехать в Америку и бродить в степях, конвоируя гурты скота; поступить на фабрику, чтобы развивать среди рабочих теории социализма; учиться музыке, ремеслу, рисованию. Необходимость для себя всего этого он доказывал всегда уверенно и ясно, а если его оспаривали — с бешеной горячностью. Главным источником своих желаний он выставлял чувство самосохранения.
«Ничего не делая, погибнешь чересчур глупо для человека. Все скоты делают нечто, я же человек и должен творить!» — вспомнил Кирилл Иванович две его фразы. Принято было называть его «метафизиком» за такие и другие, в этом же роде, речи. Он никогда не умел привести строго логических доводов в пользу того или другого из своих воззрений, поступков, желаний и всегда отделывался краткими афоризмами в догматическом тоне, и за пристрастие к таким афоризмам считался человеком, живущим прежде всего для громкого слова. К нему привыкли и не обращали на него особенного внимания. Ярославцев, встречаясь с ним, никогда не пытался представить себе, с кем он имеет дело, вполне полагаясь на чуткость и верность взгляда тех людей, которые дали Кравцову эпитет ненормального и психопата.
Но теперь этот Кравцов вдруг стал мучительно интересен. Дней пять тому назад Кирилл Иванович вместе с ним катался в лодке и ничего особенного не заметил за ним. Они сидели в лодке рядом, и он своим отрывистым стилем, но веско и вполне ясно для него, Кирилла Ивановича, доказывал, что демонизм, символизм и иные болезненные формы мысли есть бешеная, но необходимая реакция против распространения материализма и что кредит материализма скоро и непременно будет подорван в глазах всех мыслящих людей. Кирилл Иванович снова вспомнил металлически звеневшие фразы:
«Причина современного шатания мысли — в оскудении идеализма. Те, что изгнали из жизни весь романтизм, раздели нас донага; вот отчего мы стали друг к другу сухи, друг другу гадки. Ещё мы не настолько психически окрепли, чтоб без вреда для себя до конца выслушивать правду. Кто знает, может быть, высшая истина не только не выгодна, но и прямо-таки вредна нам?»
«А что же теперь говорит этот человек, — теперь, когда он сумасшедший? И что такое быть сумасшедшим?»
Ярославцев вспомнил, что кто-то определил сумасшествие, как преобладание деятельности какого-нибудь одного из свойств психики над всеми другими, а ещё кто-то — как поражение памяти каким-либо одним фактом или мыслью.
Ему представилась внутренность какого-то пружинного механизма: массы спиральных пружин сокращаются и расширяются, взаимно сообщая друг другу силу и движение, и из этого движения рождается мысль. Вдруг одна из пружин почему-то начинает сокращаться сильнее других — полная путаница среди остальных, пока они не возьмут нового такта или пока она не возьмёт старого такта. Или вдруг в их систему вторгается извне нечто тяжёлое, поражающее и падает как раз на ту пружину, что записывает прошедшее, и вот она, поражённая ударом, не может уж больше отметить чего-либо иного и вечно пишет одну и ту же мысль, воспроизводит одно и то же впечатление.
«Всё это очень просто и очень жалко. Зачем нужно, чтоб человек сходил с ума? Разве на его долю мало всех иных болезней и несчастий?» — подумал Ярославцев и вспомнил, что ему нужно идти туда, к больному.
Но он не встал и не пошёл, а продолжал думать, сидя на стуле, в пальто и фуражке.
«А вдруг он стал теперь гением?.. Ведь было доказано, что гении сумасшедшие. Никто не рассказал, как создаются гении. Может быть, сходя с ума, отдаваясь в рабство идее…»
Кирилл Иванович ощущал в себе желание повторять каждое слово по нескольку раз, но почему-то боялся делать это. Слова казались ему разноцветными пятнами, вроде лёгких облаков, рассеянных в безграничном пространстве. Он летает за ними, ловит их и сталкивает друг с другом; от этого получается радужная полоса, которая и есть мысль. Если её вобрать в себя вместе с воздухом и затем выдохнуть, то она зазвучит, и от этого получается речь.
— Однако как это всё просто! — Он засмеялся. — Декаденты — тонкие люди. Тонкие и острые, как иглы, — они глубоко вонзаются в неизвестное, — с удовольствием, щёлкнув пальцами, произнёс он.
Дверь отворилась, и в отверстие просунулась голова квартирной хозяйки.
— Сидит одетый, смеётся и разговаривает сам с собой… Тоже занятие! Самовар подавать, али уходите куда?
Хозяйка говорила ворчливо, а смотрела ласково. Глаза у неё были маленькие, но живые; от них к вискам легли складки тонких морщинок, и это придавало им улыбающийся блеск.
От её речи Ярославцев почувствовал себя как бы только что возвратившимся откуда-то и очень утомлённым.
— Самовар? Нет… не надо! — Он махнул рукой. — Я ухожу… может быть, до утра. Знаете, один мой знакомый сошёл с ума. Как вы полагаете, это что такое?
— Чтой-то, господи! Один недавно пристрелился, другой сошёл с ума… ну друзья у вас!.. ай-ай!.. Что такое — говорите? Известно что — божья воля.
— Божья воля? — задумчиво произнёс Кирилл Иванович и зачем-то снял с головы фуражку. — Это странно, знаете… очень странно… да!
— Который это сошёл, русый, трёпаный, в серых штанах, или тот весёлый, в золотом пенсне? — спросила хозяйка.
На её толстом, морщинистом лице и в тоне её вопроса звучало много жалости, отчего Кириллу Ивановичу стало грустно.
— Нет, не эти, а знаете — чёрный, в крылатке, с тростью и с прыгающими бровями, — серьёзно и тихо отвечал Кирилл Иванович и почувствовал, что у него щекочет в горле и на глаза навёртываются слёзы.
— Не приметила такого. Видно, редко бывал, не встречала. Идите. Да долго-то не надо там торчать… Сам-то вон какой жёлтый стал! — сурово говорила хозяйка.
Ярославцев снова надел фуражку, встал и молча пошёл из комнаты, полный грустного чувства и утомления.
— Дверь-то заприте! — крикнула вслед ему хозяйка.
— Не надо! — печально кивнул он головой.
Было уже около шести часов вечера, но июльский зной ещё не растаял им дышали и камни мостовой, и стены зданий, и безоблачное небо. Пыльные листья деревьев, перевешиваясь через заборы, не шелестели; всё было неподвижно и казалось ожидающим какого-то толчка.
Из открытых окон белого дома хлынула волна растрёпанных и негармоничных звуков рояля; они бестолково запрыгали в воздухе, Ярославцев вздрогнул и оглянулся вокруг, желая посмотреть, что сделается с улицей от этого шума. Но всё оставалось неподвижным, а звуки уже исчезли так же бессмысленно, как и явились.
«Кратко бытие звука!» — мелькнула у Кирилла Ивановича посторонняя мысль, и, как бы в виде эха её, в нём разлилось острое желание взять высоким фальцетом несколько нот — а-о-э-о-а! — как делают певцы. Но он подавил в себе это желание и пошёл дальше, наклонив голову под наплывом стаи новых мыслей и стараясь формировать их в слова, сообразно с тактом шагов. От этого каждое слово раздавалось где-то внутри его, как удар в большой барабан. Эти думы в такт шагов вызывали за собой ощущение приятной лёгкости и пустоты в груди, в животе, во всём теле. Казалось, что мускулы растаяли от жары и остались только тонкие, упругие нервы, настроенные меланхолически, но выжидательно, как и всё кругом.
«О чём он теперь говорит и как думает? — размышлял Ярославцев о Кравцове. — И что я с ним буду делать? Понимать его, наверно, нельзя… Зачем же я при нём буду?.. И с какими моральными фондами? С любопытством? Сумасшествие — это почти смерть. Если он ещё не совсем сошёл с ума, то я буду присутствовать при его агонии. Замечательно, почему человек возбуждает к себе больше внимания, когда он погибает, а не тогда, когда он здрав и в безопасности? Иногда мы при жизни совершенно не замечаем человека, нимало не интересуемся им, и вдруг, услыхав, что он при смерти или помер уже, жалеем, говорим о нём… Точно смерть или её приближение сближают и нас друг с другом. Тут, наверное, есть глубокий смысл… Если только тут нет крупной лжи, исстари привычной нам и поэтому незаметной для нас. А может, наблюдая чужую гибель, мы вспоминаем о необходимости погибнуть и самим нам и жалеем себя в лице другого. В этом есть нечто хитрое и, пожалуй, постыдное… А впрочем, и всё обыденное в этой жизни — хитрое и постыдное… А вот сожаление — жестоко… Жалость и жестокость!.. Да ведь это два совершенно однородные слова!.. Удивительно, как этого до сей поры никто не замечал! Надо написать об этом статью… Пусть одною ошибкой будет меньше».
Вместе с этим открытием Кирилл Иванович восстановил в памяти случай из своей жизни в деревне: упала в овраг тёлка, сломав себе обе передние ноги. Чуть не вся деревня сбежалась смотреть на неё… А она, такая жалкая, лежала на дне оврага и, жалобно мыча, смотрела на всех большими влажными глазами и всё пыталась встать, но снова падала. Толпа стояла вокруг неё и больше с любопытством, чем с состраданием, наблюдала за её движениями и слушала её стоны. И он тоже смотрел, хотя это было неинтересно и очень грустно. Вдруг откуда-то появился кузнец Матвей, высокий, суровый, выпачканный углями. Рукава у него были засучены, и в одной руке он держал тяжёлую полосу железа. Вот он обвёл всех строгим, тяжело укоряющим взглядом чёрных глаз, нахмурил брови и, качнув головой, громко сказал:
— Дураки! чем любуетесь?
А потом взмахнул своею железиной и ударил тёлку по голове! Удар прозвучал глухо и мягко, но череп всё-таки раскололся, и это было очень страшно. Тёлка больше не мычала и не жаловалась на боль своими большими и влажными глазами… А Матвей спокойно ушёл.
«Вот он как жалел, этот Матвей! Может быть, он так же бы поступил и с человеком безнадёжно больным. Морально это или не морально?»
— Ярославцев! стойте, вы куда? — раздался звучный окрик.
Он вздрогнул: на крыльце хорошенького домика стоял Лыжин, засунув руки в карманы. Ярославцев вспомнил, что тут именно и живёт Кравцов.
— Я к вам… то есть к нему…
— Ага! Ну, вот спасибо, что поторопились, а то у меня, знаете, работищи без конца. Это Минорный вытащил меня, соскучившись слушать премудрости Кравцова. Всё, знаете, говорит! Только сейчас задремал. Доктор определил, что пока это не опасно, просто сильное нервное возбуждение, по-моему — тоже. Говорит он, право, не бессмысленнее, чем всегда говорил, но вот много чересчур — это так. Ну, так вы мне позвольте улетучиться. Придёт Ляхов, скажите ему: доктор был и рекомендовал кали, кали и кали… До свидания.
Он протянул Ярославцеву руку, тот молча стиснул её и, задержав в своей руке, шёпотом спросил:
— Отчего это он, по-вашему?
— Отчего? Гм… Как это скажешь? Знаете, всегда ведь он был с зайцем в голове… Захочет пить — давайте из бутылки на окне, это тоже какая-то умиротворяющая специя, вроде кали. Ну-с, иду! Аddiо!
Он перекинул на руку пальто и пошёл.
Ярославцев посмотрел вслед ему и стал соображать, что теперь делать: идти в комнату, где лежит тот, или ожидать здесь, когда он проснётся и заговорит? Ему представлялось, что как только Кравцов проснётся, так сейчас же выкрикнет высокую, звонкую ноту, вслед за ней начнёт говорить быстро и громко, так, как говорят бойкие бабы-торговки, и это будет походить на барабанную дробь.
Он думал и шёл, наклонив голову, не отдавая себе отчёта в том, куда идёт. Все его думы вдруг как бы сгорели, на душу осыпался их пепел, осыпался и покрыл её тёплым пластом тихой печали.
Скверный аптечный запах заставил его очнуться. Он стоял перед дверью в маленькую комнату, в ней царил хаос: стулья были сдвинуты на середину и стояли неправильным полукругом перед койкой; на полу валялись рваные бумажки, книги, черепки тарелки, красный вязаный шарф. Перед койкой стоял круглый стол со стаканом жидкого чая. Из-за доски стола не видно было головы человека, спокойно вытянувшегося, вверх грудью, на койке. Одно из двух окон комнаты было завешено синею тряпкой, другое заставлено банками цветов, и сквозь них видны были кусты шиповника, акации и сирени в палисаднике.
Осмотрев всё это, Ярославцев поднялся на цыпочки, подняв кверху указательный палец правой руки, как бы предостерегая от чего-то сам себя, и двинулся к койке, плавно взмахивая в такт своих движений левой рукой. Подойдя к столу, он нагнулся через него и, удерживая дыхание, заглянул в лицо больного.
Оно очень похудело с той поры, как Ярославцев видел его в последний раз, но и только. Вообще же оно было спокойно, как у всех спящих людей. Ярославцев облегчённо вздохнул. Он представлял себе, что болезнь наложила на лицо Кравцова какой-нибудь уродливый отпечаток, искривила, изломала его. И он отошёл прочь, улыбаясь, в высшей степени довольный своей ошибкой.
Но вдруг, обернувшись в сторону, он увидал, что со стены на него смотрит чьё-то искривлённое странной улыбкой лицо, бледное, с прищуренными глазами и всё дрожащее от сдерживаемого возбуждения. В уровень с этим лицом была поднята рука с вытянутым указательным пальцем, — она как бы грозила и, вместе с лицом, была полна ехидного торжества.
По жилам Ярославцева пролилась холодная тоска, сжав ему сердце предчувствием чего-то неотразимого, рокового, и, подавленный ею, он тихо опустился на стул. Потом он почувствовал, что под кожей левого бока у него вздуваются и тотчас же лопаются какие-то пузырьки, отчего ему стало тоскливо-неприятно. Он снова встал, стараясь не смотреть на ту стену, с которой ему грозили, и с гнетущим ужасом вспоминая, где он видел раньше это исковерканное лицо, в котором есть черты, знакомые ему?
«Неужели это оно, — то существо, которому всё известно?»
Перед Ярославцевым вдруг распахнулась тёмная пропасть без дна и края, полная бесформенного, гнетущего мрака. Он отшатнулся, крепко зажмурив глаза. Его тянуло вниз, и он почувствовал, что если не откроет глаз, то сейчас же полетит туда и будет лететь без конца, замирая от страха и с каждою секундой всё сильнее ощущая его.
Он дрогнул, быстро взглянул перед собой и вздохнул свободно и легко: он был тут, в комнате Кравцова, и под ногами у него был твёрдый пол, в чём Кирилл убедился, сильно надавив его ногой. Тогда ему снова страстно захотелось ещё раз взглянуть туда, на стену… Осторожно приподнимаясь со стула и в то же время поворачиваясь назад, он увидал его, это лицо; но теперь оно было только жалко и, выражая напряжённое и боязливое ожидание чего-то, замерло в этой мине. Он узнал себя.
«Это зеркало… Д-да-а!» — догадался он и увидел, что рама зеркала была сверху, справа и слева закрыта повешенным на него белым полотенцем, а снизу её скрывали рамки карточек; обои комнаты были тоже белые, — вот почему зеркало было незаметно и так напугало его. Но это открытие не убило в нём тоскливого предчувствия, даже ещё принесло с собой нечто, подчёркивающее это предчувствие. Кирилл Иванович, глядя на своё отражение, задумался.
«А ведь это я сам схожу с ума!» — вдруг проникся он весь острою мыслью, вызвавшею во всём его существе тихую, ноющую боль, точно все его мускулы сразу напитались промозглою и влажною сыростью погреба. Ему захотелось кричать, звать на помощь, он чувствовал, что уже оторвался от земли и падает куда-то сквозь палящие зноем слои воздуха. В его груди нестерпимо ныло,— он схватился за неё руками и стал крепко растирать её, в голове билась уничтожающая мысль и, не затемняя её, кружились ещё какие-то обрывки мыслей, воспоминаний, целый вихрь, точно в его мозгах всё было разорвано, разбито, исковеркано и в ужасе разбегалось перед этою мыслью о безумии. Он открыл рот, глубоко вздохнул и, вобрав в себя страшно много пахучего воздуха комнаты, напряг грудь, чтобы крикнуть.
— Дурак! Противная рожа! — раздался презрительный и насмешливый голос. — Что ты строишь себе гримасы, когда ты сам не более, как гнусная гримаса природы? Шпион! Ф-фа!..
Кирилл Иванович быстро обернулся с выпяченною вперёд грудью. С койки, упершись локтями в подушку и подпирая подбородок ладонями, смотрел на него Кравцов глазами, полными ядовитой иронии и лихорадочного блеска. Усы его ехидно вздрагивали, а брови всползли к щетинистым волосам, стоявшим на голове ершом. Губы были искривлены в сардоническую улыбку; он поводил ноздрями; всё лицо его неустанно содрогалось, образуя тут и там кривые узоры морщин, — он был уродлив и страшен.
«Вот кто сумасшедший! Он, — не я!» — вспыхнул новою мыслью Ярославцев, и эта новая мысль уничтожила ту, которая угнетала его.
Он выдохнул из себя целый столб воздуха и почувствовал, что холод и ужас, сковавшие его мозг, исчезли. Ему было невыразимо приятно смотреть на искажённое лицо Кравцова, и чем больше он смотрел, тем полнее сознавал себя.
«Вот что значит — сумасшедший! — воскликнул он внутренно. — На кого он похож?.. На дьявола, которого один святой поймал в своём рукомойнике и запечатал его там своим крестным знамением!»
Это сравнение ещё более подняло Кирилла Ивановича в своих глазах, и он сейчас же, вслед за ним, с глубокою верою в себя и с восхищением подумал:
«Разве это не верно? Разве человек с мыслью, затемнённой безумием, способен на такой широкий шаг в прошлое за образом, нужным его мысли?»
А Кравцов всё говорил едкие слова, не сводя с него пылающих глаз.
— Слушай, ты — шпион!
Ярославцев подвинул стул ближе к койке и с приятной улыбкой, протянув руку Кравцову, сказал:
— Марк Данилович, что с вами? это я!
— Ну да, это ты! Я знаю, ты шпион и пришёл наблюдать, как я думаю. Ты не узнаешь, не откроешь ни одной моей мысли. А я спасу их всех, я знаю, что им нужно… Я понял!
— Марк Данилович! — убедительно, ласково и радостно говорил Ярославцев. — Разве вы меня забыли?
— Тебя? Забыть? Нет, вас нельзя забыть, вы всюду… Вы — это мухи, вы — это тараканы, клопы, блохи, пыль, камни стен! Вам прикажут — и вы принимаете на себя все формы, воплощаетесь во всё, исследуете всё, — и следите, как, о чём и зачем люди думают. Но вы всё-таки слабы! Я же могуч! Во мне пылает бессмертный огонь желания подвига! И вот я, как Моисей из Египта, выведу вас из жизни, из помойной ямы, где вам так хорошо дышится. Выведу, и придём мы в обетованную страну, где воздух слишком чист для вас и где, поэтому, вы не можете жить. Там я напою моих братии из Кастальского источника свободы, и воспрянут души их к жизни творчества… к жизни подвигов… к жизни всепрощения и воссоздания человека! А вы, как египтяне, погонитесь за нами и исчезнете, потонете, захлебнётесь в море собственной гнусности, найдёте смерть! Ибо вы в себе носите смерть!
«Это он о чём?» — думал Ярославцев, теряя свою радость под торжественные и громкие речи. Глаза Кравцова испускали острые, светлые лучи, коловшие лицо и грудь тонкими, палящими уколами.
«А! он ведь читал отцов церкви… Августина… и Златоуста… Зачем он это читал? Разве нечего читать кроме? Значит, он давно уж… Очень смешной человек!.. О чём он говорит? Ба! — просиял Ярославцев. — Он меня называет шпионом, — значит, у него мания преследования! Он говорит про себя: «Я как Моисей!» — значит, у него мания величия! Господи, как всё это просто! Наука! Вот наука! Она всегда как факел. Бедный человек!»
Он почувствовал, что сейчас заплачет от жалости к Кравцову, снова охваченный тёплым и радостным сознанием правильности своей мысли.
А с его бедною мыслью творилось что-то странное: то она опускалась в какой-то мрачный ухаб, теряя горизонты; то вдруг поднималась куда-то высоко и свободно, охватывая огромное пространство; то текла медленно и лениво, как бы изнемогая; то быстро стремилась к чему-то, задевая по дороге массу разнородных предметов; и снова точно падала вниз, исчезала. Тогда Кирилл Иванович чувствовал только тревожное биение своего сердца и больше ничего.
Кравцов вдруг весь извился змеёй и сел на койке, в одном белье, с раскрытою грудью, возбуждённый и мрачно торжественный.
— Ты, слушай! Я пойду и созову всех их в поле. Там соберёмся все мы, нищие духом, и грустно уйдём от жизни, нищие духом! Но — не радуйся! И все твои — пусть они не радуются нашему поражению, хотя мы и признаём его, ибо уходим с разбитыми щитами надежд в руках и без брони веры, потерянной нами в битвах. Мы воротимся богатые силой творить и вооружённые крепкою верой в себя, её же нет крепче оружия! Ты понял? Ты пустишь меня на этот подвиг? Зато я, по возвращении в жизнь, прощу тебя первого. Эй, ты! Пусти меня!
«Кого он хочет спасать и обновлять?» — медленно вертелись мысли в голове Кирилла Ивановича.
Ему уже снова не жалко было Кравцова, он даже немного злился на него за то, что он, не переставая, говорил торжественные слова и они, звеня в голове, мешают уловить некоторую важную мысль. Дело в том, что в голове Ярославцева всё вдруг окрасилось в разные цвета, он ясно почувствовал и видел это: перед его глазами плавали и кружились круглые пятна — жёлтые, синие, красные. Их было много, все они быстро вертелись, из них выбивалось и никак не могло выбиться одно, ярко-зелёное и многообещающее. Это непременно что-нибудь о вере. Но голос Кравцова сотрясал воздух, и всё дрожало, сливалось, путалось между собой.
«Ах, как он громко! — с тоской воскликнул про себя Ярославцев. — Чего он хочет? Э, урод! Что такое — вон из жизни?»
Он вспомнил картинку: человек, с дудочкой во рту, стоял на берегу реки и играл на своей дудочке, а к нему со всех сторон бежали крысы и мыши. В этом человеке было что-то общее с Марком Кравцовым. Смешно! И Ярославцев вдруг расхохотался, качаясь на стуле из стороны в сторону.
Больной откинулся назад, опёрся спиной о стену и замолчал, наклонив на грудь голову.
— Вот — торжествует Иуда! — громко прошептал он.
Они долго молча рассматривали друг друга, Кирилл — выжидательно и робко, а Кравцов — пытливо и угрюмо. Ярославцев почувствовал, что лучистые глаза больного притягивают его к себе, и, наклонясь на стуле, облокотился у ног Кравцова о койку.
Стало тихо. На улице уже стемнело, от кустов палисадника на стёкла окон и подоконники легли вечерние тени. Наконец Кравцов вдруг улыбнулся и тихо сказал:
— А ведь я вас знаю!
— Конечно! — утвердительно кивнул головой Ярославцев и добавил почти шёпотом: — Вы бы говорили. А то очень страшно… уже ночь.
— Говорить? С вами? Ведь я вас знаю! Вы — Ярославцев, статистик? Вам теперь стыдно?
— Мне? Нет, ничего. Но — страшно.
— Да! Это так! Страшно! Бойтесь будущего!
Они оба теперь говорили шёпотом, и оба старались сказать каждую новую фразу ещё тише, чем предыдущую. Несмотря на сумрак в комнате, Кирилл ещё видел лицо больного и улыбку на нём. Его всё сильнее тянуло к этому человеку с лучистыми глазами.
— Вы думаете, что вашею статистикой и ограничивается всё, да? внушительно прошептал Кравцов. — Нет, вы ошиблись! Есть ещё статистика совести, ею управляю — я! Я не даю пощады, — и знаю цену факта! Я вас уже подсчитал!
— Не надо пугать человека! — жалобно попросил Кирилл Иванович собеседника.
— Человека — да, но шпиона — надо! Зачем вы шпион? Зачем вы следите, как я думаю? Боже мой, ведь я только думаю! От этого вредно мне, только мне! Думать — это даже благонамеренно, потому что от дум человек погибает сам, и вы не тратите своих копеек на то, чтобы погубить его!
Шёпот Кравцова вдруг порвался, и металлически звякнуло громкое слово:
— День-ги! А, да! Вы хотите денег за мою свободу думать? Вы продаётесь? Сколько?
— Послушай! — сказал убедительно, но всё-таки шёпотом Ярославцев. — Не кричи, услышат! Они всегда близко!
— Услышат?.. А ты тоже боишься? Почему же? Ведь ты мерзавец, и тебе можно говорить громко. Слушай, пусти меня! Я иду делать простое и полезное дело. Оно легально, уверяю тебя. Я хочу вывести вон из жизни всех тех людей, которые, несмотря на свои пятна, есть всё-таки самые светлые люди в жизни… Они погибают от тоски одиночества и вашего гонения на них. Они задыхаются в смраде жизни, которым ты дышишь легко. Это твоя стихия — но они… Дай мне спасти их! — крикнул он громко.
Ярославцева охватила волна едкой злобы. Он встал перед койкой и тихо, оскорбительно ясно зашипел в лицо Кравцову:
— Ты не кричи! Я тебе скажу… Ты — сумасшедший, вот что! Понимаешь? Ты со-шёл с у-ма! Да… Спасти!.. кого? Я — Ярославцев, Кирилл Ярославцев, а ты — сошёл с ума!.. Ляг! Понял?! Ну?!, и всё…
Он снова опустился на стул, тяжело дыша, часто моргая глазами. Кравцов схватил себя за голову и страшно закачался из стороны в сторону.
Снова стало внушительно и пугающе тихо. Взошла луна, в душный сумрак комнаты через окно влился голубой свет и лёг полосой на полу.
Вспышка злобы ослабила Кирилла Ярославцева, а страх перед будущей минутой всё рос в нём. В тишине и глубоком полумраке комнаты безмолвно совершалось нечто таинственное и стройное — происходила какая-то разрушительная работа.
На голубую полосу лунного света на полу пали узоры теней от цветов на окне, и вместе это походило на некоторую хартию, исчерченную гиероглифами, говорившими о глубоких тайнах жизни и о бессилии ума перед ними. Кирилл взглянул на это и быстро отвернулся, ощущая в груди какие-то толчки.
— Всё кончается! — тихо прошептал он, и ему стало невыразимо грустно.
Кравцов поднял голову и молча посмотрел на него, двинув бровями. Кирилл вдруг заплакал, обнял его ноги, крепко сжал их и ткнулся в них головой, всхлипывая, как ребёнок.
— Мне… страшно…
— Будущего? — тихим и торжествующим восклицанием спросил Кравцов, нагибаясь над ним и весь вздрагивая мелкою дрожью.
— Говорите… говорите! — шептал Кирилл.
— Ага! Я победил ещё одного! — тоже шептал Кравцов, отдирая его голову от своих ног. — Это хорошо… Победа… с первого шага!.. Ты каешься, да?.. Садись… иди сюда, я расскажу тебе всё.
Он пытался отнять руки Кирилла от своих ног, стиснутых ими, и поднять его голову, но тот не уступал ему, всё крепче прижимаясь и что-то бормоча сквозь рыдания.
Наконец Кравцов оставил его в покое; наклонясь над ним, упёрся руками в койку и заговорил тихо, но торжественно и важно:
— Ты знаешь людей в плену у жизни? Это те люди, которые хотели быть героями, а стали статистиками и учителями. Они некогда боролись с жизнью, но были побеждены ею и взяты в плен её мелочами… Вот о них-то говорю я и это их хочу спасти… Ты понял? Они погибают, ибо гонимы, ибо все смотрят на них как на врагов, а сами они враги себе. Рассеянные повсюду, они погибают от сомнения и тоски… от невозможности свободно ходить, говорить и думать… И вот их я соберу воедино, и выведу вон из жизни в пустыню; и там устрою им будку всеобщего спасения. Ты видишь — будка, а не коммуна, не фаланстер, будка — это легально, не правда ли? А я один стану над всеми ими и научу их всему, что знаю. Я знаю много, больше, чем есть материала для знания, ибо я знаю всё, плюс — моё знание!.. Мы источим по капле соки наши на песок пустыни и оживим её, застроив зданиями счастья! Среди нас будет возвышаться над всеми будка всеобщего спасения, и на вершине её, под стеклянным колпаком, буду вечно вращаться я сам и смотреть за порядком среди тех, что вручены мне судьбой. Я буду строг, но не по-человечески справедлив. Я знаю высшую справедливость. Я наложу на всех одну обязанность — творить. «Твори, ибо ты человек!» — прикажу я каждому. Это будет грандиозно! И когда мы создадим своё царство, в котором всё будет в гармонии, то созовём всех шпионов и всех сильных земли, и все глупые народы созовём, и скажем им: «Вот — вы гнали нас, а мы создали вам вечный образец жизни! Вот он, следуйте ему! Мы же, возрождённые из пепла, идём творить, вечно творить… Вот наша задача». И мы, бывшие бедняки, уйдём, обогатив бывших крёзов богатством духа и силы жить. Победа!.. Тогда я скажу всему миру: «Люди, оденьтесь в светлое, ибо ночь исчезла и не придёт больше». Вот какую идею родил я из несчастий и мук моей жизни, я, гонимый и затравленный, я, измученный. Ты хочешь быть? — твори новое! Дай что-нибудь людям, дай им, ибо они — жалки и бедны! Тогда как ты — со мной, значит — ты объединился с истиной. Ты будешь первый ученик мой — не плачь! Эй, ты, ребёнок, ты слаб ещё! Ты тоже оскорблён? Ничего! Скоро ты возродишься к жизни новой, к жизни, в которой мы, наконец, будем принимать участие и будем вслух, громко, без боязни говорить о всём, о чём хотим! Ты не веришь мне? Верь!.. Хотя это кажется и несбыточным, но — верь всё-таки. Я твой добрый гений, я орёл будущего! Ручаюсь тебе, что все слова твоего сердца и ума получат жизнь, их услышат, над ними будут думать, их поймут, и ты получишь должное — славу человека, который жил для жизни и людей. Верь мне, мы напьёмся из полной чаши жизни, и все наши чувства будут удовлетворены. Знаешь ты, что сказал Григорий Богослов о Юлиане, который и есть отвлечённая формула отступления от истины и угнетения веры? И ты, может быть, как все, тоже думал, что Юлиан — это цезарь? Голубчик! Не верь этой пошлой истине, она стара; возьми из неё идею, но забудь о ней. Жизнь — в будущем, и там она наша. В прошлом только идеи, там нет лиц. А мы с тобой лица и потому возьмём идеи, которые нужны нам для ступенек к лестнице счастья, по которой мы войдём в вечное блаженство, как ангелы во сне Иакова, как творцы жизни, обновители духа!
Его торжественный шёпот превратился, наконец, в поток слов, всё реже и реже оживлявшийся мыслью, и, наконец, просто в слова без смысла, связанные между собой, казалось, только единством звука.
— Спасение… Паскаль… пока…
Кирилл давно уже поднял голову и стал перед койкой на колени, всё обнимая ноги Кравцова. Теперь он закинул голову немного назад и с восхищением смотрел в лицо больного, не отрываясь ни на секунду от него.
На полу ещё лежала эта голубая хартия луны и теней, но начертанные на ней гиероглифы изменились, стали проще формой, но ещё темнее цветом. Вся комната была заполнена волнующимися звуками торжественного шёпота. Тихая и тёмная ночь смотрела в окно.
Две человеческие фигуры, лицом к лицу друг с другом, не обращали внимания на то, что в дверь поочерёдно заглядывали то голова женщины в чёрном платке, то голова мужчины в шапке и с чёрной бородой. За дверью тоже слышался шёпот. А Кравцов, всё так же упираясь руками в койку, склонился к лицу Кирилла и всё говорил, говорил. Это продолжалось почти до рассвета. И уже когда мгла за окном посерела, он, измученный, свалился на подушку и сразу замер.
Кирилл Иванович быстро встал, пугливо оглянулся и подскочил к нему. Рассветало. Он сдёрнул с себя пальто, занавесил им окно и, снова подойдя к койке, прошептал:
— Ничего, говори!
Но Кравцов, должно быть, уже не мог говорить; он только кивнул головой и, вздохнув, отвернулся к стене. Тогда Кирилл сел у него в ногах на койку и, обняв свои колени руками, стал смотреть глазами любви и восторга на созидателя будки всеобщего спасения.
В четырёхугольном белом пятне подушки его чёрная голова сначала выделялась резко, а потом стала таять и растаяла. Тогда на месте её появилась жёлтая, безбрежная и сухая пустыня, и в ней всё трупы, — много трупов людей, лежащих в разных позах и отдыхающих от утомления в пути. А далеко на краю пустыни сиял кроваво-красный шар, спускаясь куда-то вниз, а с неба падали мягкие и тёмные тени, окутывая усталых людей… Потом наступила ночь, явился сон, и раздался в тишине пустыни бред спящих. Среди них один человек не спал, стоя посреди спящих, зорко глядя в небо, где было много звёзд, а ниже их неподвижно стояли в воздухе три чёрные точки. Это были орлы пустыни, и человек смотрел на них подозрительно и в ожидании.
И потом Кирилл видел дорогу, заполненную людьми, исходящими из плена жизни. Их было много. Среди них были и дети; они плакали на руках матерей и отцов. А отцы и матери молча шли в пыли и в рубищах, и через их глаза Кирилл видел их души в тоске и в лохмотьях, — изорванные, изношенные души много страдавших людей. Впереди всех шёл он, великий человек, которого все слушались и на которого смотрели с надеждой, а рядом с ним Кирилл видел себя. Являлась тьма и всё скрывала собой.
Кирилл Ярославцев видел работу созидания будки всеобщего спасения… и снова тьму… И видел торжественное возвращение в жизнь… И снова тьму… И, наконец, только тьму, которой не было края и дна и которая дышала на него — в лицо ему и в душу — печальным холодом. От дуновения тьмы он качался, чувствовал, что вот сейчас он оторвётся от земли и полетит куда-то, и жил этим острым чувством, мешавшим ему сделать малейшее движение. И ему было тоскливо-больно, холодно, страшно…
Всё крепче сжимаясь в комок, он широко раскрывал глаза, стараясь увидеть вдали тьмы то, что должно было случиться с ним, ибо он чувствовал, что уже скоро, сейчас, в будущую секунду явится нечто освободить его из власти ужаса.
Лучи солнца упали ему в лицо. Он вздрогнул, зажмурил глаза и улыбнулся бледною улыбкой больного ребёнка.
И затем так же неподвижно, как и раньше, но уже с закрытыми глазами, сидел долго…
Поутру, часов в семь, пришли Ляхов, Минорный и человек в золотых очках и с самоуверенным лицом. Они вошли в дверь тихо, по одному, и за ними в сенях остались какие-то странные фигуры людей.
— Ну, что? Не буянил? — сказал Ляхов, высокий человек с печальным и бледным лицом, Кириллу, который при их появлении спустил ноги с койки и смотрел на них с ясною улыбкой.
Кирилл пожал протянутую ему руку Ляхова и с тихим восторгом посмотрел ему в лицо.
— Вы уже пришли?.. Значит, пора?
— Да… — произнёс Ляхов и пристально посмотрел в лицо спящего Кравцова.
— Как же, дождёмся, когда проснётся? — спросил Минорный господина в очках.
— Я полагаю, прямо так взять и в карету. Идите сюда!
Он махнул рукой к себе, и в дверь вошли двое здоровых ребят в белых фартуках.
— Возьмите осторожно больного!
Тут Кирилл Иванович подошёл к койке, стал у её изголовья так, что закрыл лицо Кравцова, удивлённо посмотрел на всех и тихо, но внушительно спросил:
— Куда взять?.. Его взять? Куда взять?
— В дом, конечно, — сказал Минорный.
— В лечебницу, — одновременно произнёс доктор и пристально уставился чрез очки в лицо Ярославцева.
Тот крепко потёр себе лоб, как бы с усилием вспоминая что-то.
— Д-да!.. В лечебницу!.. А зачем же, собственно?.. И кто вы? — и Кирилл тихонько дотронулся до рукава доктора.
— Я — доктор, заведующий домом для душевнобольных, — сказал господин в очках, не переставая рассматривать его.
«Интеллигентный человек, значит!» — сообразил Кирилл и протянул ему руку.
— Мне приятно видеть вас… и я рад, что вы тоже идёте за ним, сказал он, кивнув на Кравцова.
— Мы приехали в карете, — вмешался Минорный, тоже подозрительно оглядывая Кирилла.
— Ну, это напрасно, — махнул рукой Ярославцев, — мы пойдём все пешком, он — особенно.
— Да ведь он буянить будет на улице! — тихо воскликнул Минорный.
— То есть как это? — удивился Кирилл.
— Да вы что, батенька?.. Образумьтесь! Или вы тоже как он, с ума сошли?..
— Позвольте! — остановил доктор Минорного.
Кирилл вспыхнул и оглянул всех с улыбкой недоверия, со страхом в глазах. Трое людей стояли и смотрели на него с боязливым любопытством и догадкой. Кирилл то краснел, то бледнел от внутренней работы. Улыбка исчезла из его глаз, и они, странно расширясь, вдруг ярко вспыхнули мыслью.
— Господа! — просительно зашептал он, сжимая руки и хрустя пальцами. Господа! Что вы? Это ошибка! Вы считаете его безумным? Это обидная ошибка, господа! Оскорбительная ошибка! Послушайте меня — оставьте его так, как он есть. Дайте ему исполнить задуманное им дело. Это великое, необходимое дело! Вы знакомы с его идеей? Нет? Как же вы, господа, решаетесь на такое отношение к нему?.. Это… странно! Вы послушайте! Я постиг его, я усвоил его идею. Ведь согласитесь, я же — разумный человек. Вот Бабкин засвидетельствует это и Ляхов. Да!.. Как же вы?.. Это возмутительно! Это недостойно вас! Вы вникните в суть его учения: мы подлеем, умирая морально, мы умираем смертью безумия, мы пошло умираем физически. Всё это от тоски по желаниям, от скорби одиночества, от недостатка жизни, в которой нам не дают места. Разве я говорю неразумно? Господа!.. Нам запрещено жить. Почему запрещено, господа? Разве мы преступны?.. И ещё скажите, разве он, предлагая нам выйти с ним за границы жизни в песчаные, необитаемые пустыни, — разве он не прав? Он приведёт нас обратно сюда… когда мы воскреснем духом. Господа, господа!.. Что вы хотите делать… Ведь так у вас все сумасшедшие, все, кто хочет счастья другим и кто простирает руки помощи… кто горячо жалеет и много любит бедных, загнанных жизнью и затравленных друг другом людей…
Наконец он задохнулся и умолк, обводя всех испуганными глазами, из которых текли крупные слёзы. Губы у него дрожали. Казалось, вот он сейчас зарыдает. И у Минорного тоже дрожали губы.
— Вот видите, как оно заразительно!.. а я двое суток… — шептал он доктору.
Тот почесал себе пальцем переносицу, приподняв очки, и, видимо, тоже поражённый, пробормотал: — Д-да, знаете… Странный случай!
Ляхов стоял и смотрел на всех, странно улыбаясь и всё покусывая себе губу. Все молчали. Кирилл смахивал со щёк слезинки, стоя с убитым лицом. В его глазах светилось море меланхолии. Он стоял и обводил глазами комнату. За троими людьми против него стояло ещё двое в белых фартуках, и за дверью в сенях виднелись ещё головы… И все они упорно и молча ждали чего-то, ждали именно от него, ибо все смотрели в его сторону. Кирилл печально улыбнулся и робко сказал:
— Простите меня, господа! Вы правы, так как вас много! Я не оспариваю ваше право… я ухожу… если могу?
— Подождите минуточку! — любезным жестом остановил его доктор.
— Извольте! — И Кирилл покорно сел на стул, согласно указанию доктора.
Проснулся Кравцов. Он быстро поднялся, сел на койке и, сурово оглянув публику, наполнявшую комнату, громко спросил:
— Вы кто?
— Слушай, Марк, хочешь кататься? — спросил его Ляхов.
— Не обманывай меня, иезуит! Ты хочешь чего-то… Я знаю тебя… и всех вас!.. А! Вы пришли взять меня!.. Но я не дамся без борьбы! Нет!.. Я вас рассею, как пыль!.. Меня взять! нет!..
На него накинули какой-то длинный мешок. Он барахтался в нём, пока его не спеленали, как ребёнка. Вот его подняли на руки и понесли, а он, рыдая и извиваясь всем корпусом, кричал:
— Нет!.. Нет!.. Нет!..
В комнате остался Ляхов. Он подошёл к стене, снял с неё какую-то фотографию и, обратясь к Кириллу, который с неподвижною до ужаса сосредоточенностью в глазах смотрел куда-то в угол, ласково сказал ему:
— Ну, пойдёмте и мы!
Кирилл покорно встал и, не сказав ни слова, пошёл.
— Я ворочусь через час! — сказал Ляхов какой-то женщине, запирая дверь комнаты Кравцова.
— Я ворочусь через час! — как эхо повторил за ним Кирилл Ярославцев, взглянув на него своими мёртвыми глазами.
Теперь они оба в лечебнице — Кирилл Иванович Ярославцев и Марк Данилович Кравцов. На выздоровление Кравцова есть надежды, на выздоровление его ученика — нет.
Они встречаются друг с другом на прогулках в саду заведения. Когда Кирилл издали увидит черноусое и всегда пылающее возбуждением лицо Марка, он мелкими шажками бежит к нему и, снимая колпак, тихо шепчет:
— Говори, учитель!..
Кирилл говорит очень мало и всегда не иначе, как робким шёпотом. Если Кравцов ходит, то Кирилл, согнувшись, подпрыгивая, бегает за ним, а если он сидит, то Ярославцев садится у его ног, жалко смотрит ему в лицо и изредка просительно шепчет:
— Говори, учитель!..
И учитель говорит своему ученику возмущённо и строго о гонениях духа и страданиях духа, торжественно и важно о будке всеобщего спасения и с гордостью о самом себе, великом учителе и пророке разбитых жизнью людей.
На чтение 8 мин Просмотров 93.9к. Опубликовано 28.03.2020
⭐⭐⭐⭐⭐ «Детство» за 1 минуту и подробно по главам за 5 минут.
Очень краткий пересказ повести «Детство»
Отец и новорожденный братишка Алексея умирают. Мать увозит мальчика в Нижний Новгород к деду, который держит красильную мастерскую. Здесь вдова оставляет сына на воспитание, а сама пробует устроить свою жизнь заново.
Кроме Алёши в большом доме живут его дядья с семьями и приёмыш Иван. Дед хоть стар и на вид немощен, держит всех в ежовых рукавицах. Внуков нещадно наказывает за малейшие провинности. За Алёшу заступается только бабушка.
Маме некогда, она погружена в собственную личную жизнь, а дядьки только и мечтают поделить поскорее отцовское наследство.
Дед, наблюдая за их несознательностью, отдавать своё дело им не спешит. Алексей начинает посещать школу, но вскоре умирает его мать. Дед отказывается содержать осиротевшего внука и по его наказу мальчик в 11 лет идёт в люди.
Главные герои и их характеристика:
- Алексей Пешков — основной персонаж повести, от лица которого идёт рассказ. Мальчик поведает читателю о своей трудной жизни в жестоком семействе Кашириных.
- Акулина Ивановна Каширина — 60-летняя бабушка Алексея, ставшая сироте добрым другом и защитником.
- Василий Васильевич Каширин — 80-летний дед Алексея, владелец приносящего доходы дела, жадный и злой человек.
- Варвара Васильевна Каширина (Пешкова) — мама Алексея, оставившая его на воспитание бабушке.
- Максим Пешков — отец Алексея, умерший совсем молодым от болезни.
- Яков Васильевич Каширин — дядя Алексея, глупый, завистливый и жестокий человек. Забил свою супругу насмерть.
- Михаил Васильевич Каширин (Михайло) — ещё один дядя Алексея, тоже завистлив и жесток. Часто бьёт беременную супругу.
- Иван Цыганок — 19-летний подкидыш-воспитанник в семье Кашириных. Добрый весельчак, погибший из-за Якова и Михайло.
- Григорий Иванович — мастер, помощник деда Каширина, умный, добрый и жизнерадостный человек. К концу жизни ослеп и нищенствовал.
- Хорошее дело — «безымянный» персонаж повести, арендующий комнату у Кашириных. Очень дружил с главным героем Алёшей.
- Наталья Каширина — тётка Алексея, супруга Михаила. Добрая, тихая женщина. Будучи беременной сносит тяжкие побои, умрёт в родах.
- Саша Яковлевич Каширин — двоюродный брат Алексея, сын Якова. Характером весь в отца.
- Саша Михайлович Каширин — ещё один двоюродный брат Алексея, сын Михаила. Тихий и ленивый мальчишка.
- Катерина Каширина — двоюродная сестра Алексея, дочь дяди Михаила.
- Нянька Евгенья — няня при доме Кашириных.
- Евгений Максимов — отчим Алексея, второй муж его мамы. Проиграв все деньги в карты, становится нервным, бьёт супругу и заводит женщин на стороне.
- Дядя Пётр — постоялец в доме Кашириных, служил извозчиком, рассказывал интересные истории. Покончил с жизнью самоубийством.
- Игоша (смерть в кармане) — юродивый, над которым все потешались. Жалел его только Алёша.
Краткое содержание повести «Детство» подробно по главам
Глава 1. Смерть папы и новый дом
Астрахань. У мальчика Алёши и его родителей была счастливая жизнь. Неожиданно совсем молодым от холеры умер его отец Максим. Мать Варвара в это же время родила Алексею братишку Никиту.
Оставшаяся без кормильца семья отправилась на пароходе в Нижний Новгород к родне. Младенец в дороге умирает. В новом доме Алексея живёт вздорная семья Кашириных, за главного здесь дед Василий — хозяин красильной мастерской, уважаемый в городе человек.
Глава 2. Суровые порядки
До переезда Алёша рос в любящей и доброй семье, в новом доме ему не нравится. Здесь царят злоба, зависть и насилие.
В наказание за испорченную скатерть дед бил Алёшу розгами до тех пор, пока мальчик не потерял сознание от болевого шока.
После этого «воспитательного процесса» ребёнок долго не мог оправиться. К тому же мама куда-то уезжает, оставив сына на попечении бабушки.
Глава 3. Гибель Цыганка
В семье Кашириных жил подкидыш. 19-летний Цыганок. Алёша и Цыганок дружили. Из разговора с мастером Григорием Алексей узнаёт страшную тайну — его дядя Яков год назад забил свою супругу.
На её могилу в начале зимы понесли тяжёлый крест дядья и Цыганок. Этим крестом и придавило парнишку насмерть. В его смерти старики Каширины винят своих злобных и непутёвых детей — Якова и Михайло.
Глава 4. Пожар в мастерской
С каждым днём всё невыносимей для Алёши жизнь в семье Кашириных. Все его мысли только о побеге из этого проклятого дома.
Случается пожар, но его удаётся быстро локализовать благодаря чётким инструкциям бабушки. Тут же начинаются преждевременные роды у тети Натальи, женщина умирает.
Глава 5. Разделение семьи на два дома
Дед приобретает новый дом, семья разделяется. В новом доме дед принимает квартирантов. Алёше трудно смириться с постоянным шумом и суетой чужих людей. Иногда приезжает мать, но не на долго. Дед берётся учить Алексея грамоте.
Глава 6. Междоусобицы деда и Михайло
По воскресеньям дядя Михайло громит дом и рвётся убивать деда. Однажды в потасовке он даже ранит бабушку, свою маму. Алексею тяжело всё это видеть, он всё никак не привыкнет к такому образу жизни.
Глава 7. Выброшенный мастер
Старый верный работник деда мастер Григорий ослеп. Жестокий начальник сразу выставил беднягу на улицу.
Гриша просит милостыню, его подкармливает бабушка и жалеет добрый и чуткий Алёша. Он не может понять как мог дед оставить беднягу без помощи, выбросить на улицу как ненужную тряпку.
Глава 8. Новый друг
Алексей заводит дружбу с одним из квартирантов. За это общение его нещадно лупит дед. В итоге он выгоняет жильца. Алёша тоскует по доброму другу.
Глава 9. Извозчик Пётр
Алёша сближается с ещё одним квартирантом по имени Пётр. Он с удовольствием слушает его истории. Со временем герой замечает в друге что-то подозрительное и отдаляется от него. Между ними начинается вражда.
Потом Алёша дружит с соседскими мальчишками, но только тайком — взрослые противятся их встречам. Извозчик Пётр неожиданно убивает себя.
Глава 10. Мама вернулась
Приезжает мама Алёши. Она берётся учить его. Алёша увидев в очередной раз, как дед бьёт бабушку, мстит ему и портит его любимые изображения святых.
Дед хочет высечь внука, но за него заступается мать. Дед решает выдать маму Алексея замуж за часовщика, но она категорически против.
Глава 11. Оспа
Проявив характер, мама Алёши становится авторитетом в доме деда. Алексей идёт в школу, но там ему не нравится. Вскоре он заболевает оспой и в бреду прыгает с чердака.
Три месяца мальчик не может ходить. Бабушка рассказывает ему многое об покойном отце, который был очень хорошим человеком.
Глава 12. Отчим
Варвара, мама Алёши, вновь выходит замуж. Его отчим, дворянин Максимов, проигрывается в карты и обрекает семью на нищету. Разоряется дед. Алёша хорошо учится в школе, но много проказничает.
У Варвары рождаются дети: мальчики Саша, который умирает совсем маленьким, и Николай. Новый муж изменяет Варваре и часто её поколачивает. Однажды Алексей вмешивается и заступается за мать, бросившись на отчима с ножом.
Глава 13. Конец детству
Разорившийся дед не хочет больше обеспечивать бабушку и Алексея. Они как могут зарабатывают сами. Алёша собирает и сдаёт ветошь, ворует со склада лес. Мальчик дружит с другими бедными детьми и бросает учёбу. После тяжёлого недуга умирает его мама. Дед отправляет сироту в люди. Алёша начинает совершенно самостоятельную жизнь, когда ему не больше 11-ти лет.
Кратко об истории создания произведения
Повесть «Детство» открывает автобиографическую трилогию Максима Горького: «Детство», «В людях» и «Мои университеты». Эти произведения повествуют о детстве и юношестве писателя. Горький задумал написать автобиографию в самые первые годы своей литературной деятельности.
Сначала это были наброски и очерки, но уже в 1910-м году писатель приступил непосредственно к написанию первой повести «Детство». Основное время работы над ней — 1912-1913 годы. В 1913 году «Детство» отдельными главами было опубликовано в газете «Русское слово».
Писатель для первой публикации заменил название и нынешнее детство было наречено в те годы «Бабушка». Первое издание в книжном формате произошло в Берлине в 1914 году. В России книга была издана годом позднее издательством «Жизнь и знание».
Ошибка
Сельский учитель не у дел, Кирилл Ярославцев, опершись локтями о стол и туго сжав виски ладонями, смотрел тупыми глазами на рассыпанные пред ним статистические карточки и пытался выдавить из своих утомлённых работой мозгов представление о том, что же надлежит теперь делать с этими четырёхугольными листами бумаги?
Это никак не удавалось ему. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то густым и тяжёлым, что больно давит изнутри на глаза, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чём-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, странные и поджарые фигуры. Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нём, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжёлая и беспокойная мысль. Она ещё была неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет ещё хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали всё чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая всё в тёмный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой на душе ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему. Было что-то роковое в медленности, с которой они формировались в сознании, и никогда и ничем ему не удавалось задержать их рост и развитие. Он делал такие попытки: вставал из-за стола, ходил по комнате и пел или шёл к кому-нибудь из знакомых, но они заглушали песню и всюду ползли за ним, не оставляя его и вне дома.
Сначала он упорно боролся с ними, но потом увидал, что эта борьба не влечёт за собой никаких последствий, кроме утомления души, и всегда ведёт к тому, что они давят его сильнее, становясь образнее и ярче от его сопротивления им. Тогда он уступал, и уж если чувствовал, что вот они идут, то валился на диван и, заложив руки под голову, отдавал себя во власть им.
Так оставался он часа по два, по три, а иногда и целые ночи, как бы расколотый на две части, причём одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой, которою овладели эти тяжёлые думы, перетиравшие, подобно жерновам, всё хорошее и светлое, что есть в жизни, и всё, чем наделяет её мечта, в сухую, бесцветную, едкую пыль.
Он лежал, упорно глядя в потолок да слушая биение своего сердца и звук маятника часов в комнате квартирной хозяйки. Так-так! Так-так! – мерно бил маятник и точно подтверждал своим уверенным и твёрдым звуком справедливость того, что навязывали думы сознанию Кирилла Ивановича. Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать о том, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный их работой, и вдруг через некоторое время являлся снова.
Но он являлся уже в новой форме – в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая всё возрастала и всё напряжённее ждала какого-то страшного факта.
Кириллу Ивановичу казалось, что вот появится нечто суровое и торжествующее, появится, станет у дивана и, грозя, ехидно скажет:
– А ведь я вижу, о чём вы думаете! Вижу. Я всё вижу; самомалейший изгиб вашего мозга мне ясен. Как же вы решаетесь думать о том, что не подлежит ведению вашему, – ведению человека, к жизни непричастного и от неё отторгнутого, а? Как же это вы, государь мой? А вы знаете, что за это вас можно… – и он покажет, что за «это» можно сделать с человеком.
Представляя себе такую картину, Ярославцев вздрагивал и жалобно смотрел на дверь.
Дверь была тоненькая и хлипкая, а крючок проволочный. От посещения этого всезнающего существа она не оградит и – ничто не оградит от его посещения. Ярославцеву казалось, что оно проникло бы и сквозь каменные стены. И в ожидании его он страдал, вздрагивая при каждом шуме, и чувствовал, что эта тоскливая боязнь, с каждым своим возрождением, становится всё сильнее, охватывает его всё крепче и вот-вот она возрастёт, поглотит его… и тут уж воображение останавливалось перед чем-то тёмным, полным леденящего душу ужаса.
«Как избавиться от всего этого? – думал он в более светлые моменты и отвечал себе: – Подчиниться. Пусть оно совершенно охватит меня, и тогда я перестану его чувствовать…»
И в этот раз он тоже хотел было лечь на диван, но вдруг услыхал торопливый скрип двери за своею спиной, быстрые шаги и утомлённый голос:
– Вы дома? Ну, наконец, нашёл одного!.. Ф-фу!
Кирилл Иванович обернулся на стуле и увидал одного из знакомых статистиков, которого в бюро прозвали Минорным. Он сел на стул и, держа в одной руке белую фуражку, другою вытирал со лба крупный пот. Лицо у него было бледно и измято, глаза воспалены, и весь он производил впечатление человека, крайне уставшего.
Ярославцев крепко, молча, с удовольствием пожал ему руку. Этот человек своим появлением отдалял приступ дум.
– Бегал по жаре, как сумасшедший, – никого! – говорил Минорный, с неудовольствием поджимая губы, и, зажмурив глаза, нервно провёл по ним пальцем, как бы смахивая с ресниц что-то.
– А кого вам нужно? – хотел спросить Кирилл Иванович, но не успел.
– Вот видите что… вы только, пожалуйста, не отказывайтесь… потому что я больше не могу! Две ночи напролёт возился, будет! Это свинство со стороны всех.
Да, ведь я не сказал вам, в чём дело… Этот… как его?.. Кравцов! Сошёл с ума… да! Третий день… Всё, знаете, говорит, говорит, чёрт не разберёт, что такое! Впрочем, иногда очень сознательные и умные вещи. Ну, так вот… я был при нём кряду два дня и больше не могу… Страшно устал. Он буен, если ему противоречить, лезет драться.
Ерундит страшно! Начал мазать стены ваксой… Разделся донага и давай себе чистить щёткой голую грудь. Воображает себя гением добра и дерётся. Смешно и жалко… Бывает доктор. Хлопочут о помещении в больницу, но всё так медленно. А главное, возмутительно формальны и черствы мы все! Приходят, знаете, посмотрят на него в дверную щель, посочувствуют и удерут. Всем некогда, у всех какие-то дела явились. Я больше не могу, уверяю вас! Пойдите вы, голубчик, а? Там теперь Лыжин… Вы, я знаю, мало знакомы были с этим несчастным; но разве это теперь не всё равно? Не так ли? Вы пойдёте?
– Да, я – конечно. Я могу – хоть сейчас! – медленно протянул Кирилл Иванович.
– Именно сейчас! – внушительно и торопливо воскликнул Минорный и пояснил:
– Этот Лыжин и остался там только на условии, что его часа через два сменят… Вот и прекрасно… идите-ка! Вы сильный, вам это будет нетрудно. И как это я не догадался давеча прямо к вам махнуть?.. Не измаялся бы так… Ну, так вы идёте?
– Хорошо… идёмте.
Минорный поднялся со стула, быстрым жестом бросил себе на голову фуражку, поправил её и, отворив дверь, оглянулся на Ярославцева.
Последний задумчиво и медленно натягивал на себя пальто, закусив нижнюю губу и упорно глядя на ноги Минорного.
Читать дальше
ШумОльга Юрьевна,Кандидат филологических наук, доцент кафедры рекламы и издательского дела ТаврическойакадемииФГАУО ВО «Крымский федеральный университетим. В.И.Вернадского», Симферополь, Республика Крымshum_olga@inbox.ru
Своеобразие авторской субъективности
в рассказе М.Горького «Ошибка»
Аннотация.В статье представлена литературоведческая интерпретация рассказа М.Горького «Ошибка» (1895). Новое прочтение основано на исследовании основного сюжетного мотива трансформированной архетипической формуле «учитель, обращающий ученика в свою веру». Центральный персонажи «учитель» Кравцов и «ученик» Ярославцев рассмотрены через призму авторского отношения к ним, выраженного с помощью художественного приема номинации и сравнений. Установлено: в данное раннее произведение включены тематические аспекты и образы, концептуально значимые в контексте дальнейшего творчества Горького. Предложен вариант трактовки названия рассказа.Ключевые слова: сюжетная формула, авторское отношение, образыперсонажи, художественный прием, номинация, сравнение, мотив.
Постановка проблемыРассказ Максима Горького «Ошибка» (1895) не отличалсясчастливойсудьбой. Критикисовременники писателя поспешили определить произведение в ряд историй о сумасшедших (в памяти читающей публикинаряду сповестьюА.П.Чехова «Палата № 6» (1892)оставался еще вышедший в 1883 году «Красный цветок» В. М. Гаршина) и недоумевали, зачем он был написан [1]. В литературоведении позднейшего времени можно обозначить две точки зрения, с которых интерпретировали это произведение. Одна связывала героев рассказа с ницшеанством[2], согласно другойданное горьковское произведение повествует о представителях прогрессивной интеллигенции, готовой вступить на путь революционной борьбы [3]. Обращает внимание дистанцированность прочтенийгорьковского рассказа: от не заслуживающего внимания анекдота про двух сумасшедших до истории об активных преобразователях жизни.Столь же значительны расхождения в оценке главных персонажей, которых тообвиняли вимморализме, топоднимали на щит как положительных героевинтеллигентов, стремящихся связать свою жизнь с жизнью народа. Цель статьи. Представляется актуальным обратиться к данному малоизученному произведению Горькогоеще раз, чтобы выявить специфику воплощения в рассказе авторскойхудожественной идеии, возможно, разрешить имеющиеся противоречия.Тем более, что самому писателю рассказ нравился [4]и, очевидно,был для него важен, поскольку включался им во все собрания сочинений.1. Сюжетная основа произведенияРассказ «Ошибка» не богат событиями. Два главных персонажа встречаются, когда один из них (Марк Кравцов) три дня как сошел с ума, а другой (Кирилл Ярославцев) на грани помешательства. Сумасшедший выступает в роли «учителя» и развивает идею исхода в «обетованную страну»,спасения угнетенных жизнью людей в специально созданной для этого «будке», а «ученик», окончательно сойдя с ума, проникается этой идеей. Он пытается донести ее до пришедшихза «учителем», чтобы отвести его в сумасшедший дом, но в итоге оказывается там вместе с ним. В рассказе есть также небольшой эпилог, в котором Кравцов и Ярославцев изображены пребывающими в сумасшедшем доме, карикатурный итог происшедшего. Жалкий до ничтожности «ученик» бегает «мелкими шажками», «согнувшись, подпрыгивая», за «учителем» и просит его «робким шепотом» «говорить». Затем садится у его ног и слушает одни и те же мысли, произносимые «учителем» с одними и теми же интонациями[5].Фактически сюжетной основой рассказа являетсяархетипическая формула «учитель, обращающий ученика в свою веру»: завязка появление «ученика» в доме «учителя», кульминация его «обращение», развязка обреченная попытка «ученика» объяснить идею «учителя» людям. Однако смысл, который в эту формулу вложил Горький, заслуживает, по нашему мнению, самого пристального внимания.
Рассмотрим центральных персонажей произведения подробнее, используяв качестве отправного критерия не содержание речей Кравцова, как в предыдущих исследованиях, а отношение автора к «ученику» и «учителю».2. Образ «ученика» Ярославцева в аспекте авторского отношенияВ начале рассказа Ярославцев представлен Горьким как человек к делу не способный, мучимый тяжелыми думами, порождающими в его душе «ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему» (т. 1, с. 447), и охваченный чувством страха перед собственными мыслями. Ничего, кроме подробного описания «дум» и связанных с ними переживаний, мы о Ярославцеве не узнаем: в рассказе нет его портрета, не известен возраст, ничего не сказано о семье, и даже о месте его работы мы можем только строить предположениято ли учительство, то ли статистика. Зато мыслительнословесные муки Кирилла Ивановича мы видим как бы «изнутри» глазами автора, и это позволяет предполагать некоторую внутреннюю родственность в отношении Горького к герою, скрытую, впрочем, за внешней нейтральностью. Обратим внимание на то, как в ходе повествования меняется именование героя. В начальных сценах рассказа Горький чередует «Ярославцева» и «Кирилла Ивановича». Когда герой оказывается в доме Кравцова, впервые в тексте появляется имя «Кирилл». И чем ближе к финалу, тем более часто писатель называет своего героя просто по имени, оно фактически вытесняет более официальные и «взрослые» именования. Отметим сразу, что с другим главным героем такого не происходит: в авторской речи он всегда остается Кравцовым, только один раз в эпилоге он назван Марком, но как бы от имени Ярославцева, еще один раз к фамилии добавляется имя и затем в конце, когда сообщается о судьбе обоих героев, имя и отчество. Вданном случае номинация художественный прием, с помощью которого писатель показывает, как, вытесняя рассудоквзрослого человека, его место в личности Ярославцевазанимает детскость. Другим средством создания образа «ребенка» является сравнение. В кульминационной сцене, когда от «невыразимой» грусти Кирилл плачет, уткнувшись в ноги Кравцова, Горький уточняет: «всхлипывая, как ребенок»(курсив здесь и далее наш. О. Ш.) (т. 1, с. 464). «Бледноюулыбкой больного ребенка» (т. 1, с. 467) Ярославцев улыбается и после того как наступает окончательное сумасшествие и перед его внутренним взором остается только тьма, в которой он силится разглядеть свою будущность и возможное спасение от «власти ужаса». Итак, проводя своего героя от начального помешательства до полного сумасшествия, Горький одновременно показывает параллельный процесс трансформации «сельского учителя не у дел» Кирилла Ивановича, человека с мутными чувствами и мыслями, в чистосердечного и восторженного, хотя и больного ребенка. В этом состоянии герой смотрит «глазами любви и восторга» (т. 1, с. 466) на «учителя» Кравцова, «с ясною улыбкой» на пришедших утром людей, «с тихим восторгом» на одного из своих сослуживцев(т. 1, с. 468). Очередная перемена в чувствах Кирилла наступает только тогда, когда он начинает сознавать цель их приходав дом Кравцова. Горький передает последовательную смену эмоций: удивление, затем недоверие и страх, потом в последней надежде Кирилл произносит свою пламенную речь об ошибке и плачет, поняв тщетность своих слов. Он и в этот момент похож на расстроенного ребенка, когда смахивает со щёк «слезинки», стоя «с убитым лицом»(т. 1, с. 470), и далее ведет себя робко, послушно, как маленький. Авторский настрой в отношении трогательного, подетски открытого Кирилла ощутимо позитивен, но вызван он, по нашему мнению,не личностью героя как таковой, а тем душевным подъемом, который недолгое время испытывает Ярославцев. Не случайно именно в этом состоянии он видит «дорогу, заполненную людьми, исходящими из плена жизни», и более того, становится способным к прозрению: «через их глаза Кирилл видел их души в тоске и в лохмотьях, изорванные, изношенные души много страдавших людей». Он видит и себя идущим впереди рядом с Кравцовым «великим человеком», «которого все слушались и на которого смотрели с надеждой»(т. 1, с. 467). В описании воображаемых сцен нет ни тени иронии, они созданы в духе библейской картины Исхода, а во главе идущих легко можно представить Моисея или героя, подобного горьковскому Данко. Вглядывающийся в души идущих Кирилл в своем воображении на момент становится настоящим апостолом, и хотя ужас безумия не оставляет его, он в этих сценах совсем не похож на того жалкого, потерявшего себя субъекта, который бегает семеня за Кравцовым в эпилоге рассказа. В чем же причина такой существенной перемены в финале?От душевного полета и чистосердечной детской восторженности Кирилла следа не остается тогда, когда ненадолго воцарившийся в его сознании «маленький, возвышающий душу обман» столкнулся с «низкими истинами» действительности. Приведенные пушкинские афоризмы использованы Горьким в рассказе «Читатель» (1898), в котором в полупублицистической формеизложены многие важные для Горького мысли, более образно выраженные рассказе «Ошибка» [6]. Позволим себе еще одну цитату из рассказа «Читатель», раскрывающую, как нам кажется, происходящее с Кириллом Ярославцевым: «Действительность, которую мы когдато так горячо хотели перестроить, сломала и смяла нас… Что же делать? Попробуем, быть может, вымысел и воображение помогут человеку подняться ненадолго над землёй и снова высмотреть на ней своё место, потерянное им»(т. 2, с. 198). Силой воображения, импульсом которого стала «идея всеобщего спасения», высказанная «учителем», Кирилл «поднялся ненадолго над землей», обретя «свое место» рядом с ним «спасителем» людей. Но «действительность» побеждает «ученика», когда ее представители приходят утром в дом Кравцова. Горький передает происходящую с Кириллом перемену, описывая его глаза. Улыбка ушла из них еще до произнесенной в защиту «учителя» речи, как только он начал догадываться, что и в нем видят сумасшедшего. После провала защитного слова в глазах Кирилла «светилось море меланхолии», затем с «неподвижною до ужаса сосредоточенностью в глазах»(т. 1, с. 470)он смотрит кудато в угол, наконец, писатель прямо называет его глаза «мертвыми»(т. 1, с. 471). Душевный подъем, который пережил герой, оказался крайне коротким и сменился полным душевным ступором. «Ученику» автор не оставляет больше возможности «подняться над землей», но читателюнамекает, что порыв Кирилла может быть подхвачен. Среди присутствующих есть некий Ляхов, «высокий человек с печальным и бледным лицом» (т. 1, с. 468), его реакция на выступление Ярославцева отличается от реакции остальных. Он не удивился и не испугался, как другие, а «стоял и смотрел на всех, странно улыбаясь и всё покусывая себе губу» (т.1, с. 470). Можно предположить, что «печальное» лицо и «странная» улыбка свидетельствуют: озвученные «учеником» мысли не чужды и Ляхову. Вполне вероятно, он будет следующим в этой «эпидемии» душевной смуты. Ведьв начале рассказа квартирная хозяйка Ярославцева, узнав, что тот идет к сошедшему с ума знакомому, говорит: «Чтойто, господи! Один недавно пристрелился, другой сошёл с ума… ну друзья у вас!.. айай!..» (т. 1, с. 453). Полагаем, писателю было важно утрировать количество душевно скорбных, выставить их присутствие в обществе не казусом, а социально детерминированной закономерностью: тоже своего рода исход людей неплохих, но слабых из «жизни» в безумие. Как к этому варианту «исхода», и в частности к душевнойсмерти Ярославцева, относится автор? Судя по эпилогу в рассказе «Ошибка», без сочувствия. А в «Читателе» прямо высказана оценка такого рода человеческой судьбы: «Некоторые слепо ищут чегото, что, окрыляя ум, восстановило бы веру людей в самих себя. Частоидут не в ту сторону, … Те, которые ошибаются в путях к истине, погибнут! Пускай, не нужно им мешать, не стоит их жалеть людей много!» (т. 2, с. 198) Конечно, эти слова принадлежат персонажу, а не автору, но вот в цикле «По Союзу Советов» (19281929) Горький и от себя даст оценку судьбе искателейистины, которые погибли, износились, «распылились на путях своих»: «Не жалко бесполезные люди» (т. 17, с. 173). Лишенныехристианского состраданиясловавыражают мировоззренческую позицию автора, ставшую итогом переработки многих идейных и философских учений. Мысль о значимости стремления к пробуждению душиявляется уГорького одной из центральных: «Важно стремление, важно желание души найти бога, и, если в жизни будут души, охваченные стремлением к богу, он будет с ними и оживит их, ибо он есть бесконечное стремление к совершенству…» (т. 2, с.199). Сакрального смысла в словах о поиске Бога у писателянет,за нимискрытопредставление о верящем с религиозной истовостью в идею, способную«поднять человека над землей»,пробудить его к общечеловеческому труду бесконечногосовершенствования. И вот тут принципиально важным становится вопрос об указующих идейный путь, о проповедниках идей.3. Авторская оценка образа «учителя»КравцоваТема «учителей жизни» («вождей», «проповедников», «вероучителей», «объясняющих господ») сквозная в горьковском творчестве. Она присутствует в рассказе «Читатель», в сборнике «Несвоевременные мысли» (19171918), в очерках о В.Г.Короленко (1922), Л.Н.Толстом (1923), В.И.Ленине (1924), в повести «Мои университеты»(1923), в романе «Жизнь Клима Самгина»(19271936)и др., и, по нашему мнению, одним из первых посвященных ей произведений стал рассказ «Ошибка». Выведенный в нем образ «учителя» открывает ряд персонажей очень разных, но отличающихся одной общей чертой отсутствием сомнений в своем праве излагатьвоспринятые ими идеикак единственную истину. В исследованиях, посвященных рассказу «Ошибка», как бы само собой подразумевалось, что герой, которому писатель доверил волнующие его идеи, не может быть антагонистом автора. Однако анализ текста, связанного с Кравцовым, без учета его «правильных» и красивых речей, показывает: Горький к «учителю» на протяжении всего рассказа относится без симпатиии максимально отстранен от него. Мысли истрахи Кирилла Ярославцева он описывал подробно, добавляя к ним фантасмагорическиекартины, возникающиев воображении героя. Что переживает и осмысливает Кравцов, какие образы волнуют его воображение, Горький не показывает,«учитель» представлен только во внешнем восприятиипреимущественноЯрославцева,к оценкам которогодобавлены две очень приземленные, «обытовленные», характеристики от сослуживцев, не прибавляющиесимпатии к «учителю». Первое, что автор преподносит нам в восприятии Ярославцева,это портрет Кравцова, странное изображение «сухого», «угловатого», «нервного» человека со «всегда вздрагивавшими усами и с горящим, блуждающим взглядом»(т. 1, с. 451). Э. Клюс увидела в описании внешности Кравцова сходство с «известным портретом Ницше»: «Пронизывающие глаза, густые брови, короткие волосы и темные усы вряд ли могут быть рассматриваемы как всего лишь случайное сходство» [7]. Однако нам кажется, что исключать случайное совпадение все же нельзя. Ведь с той же долей вероятности можно увидетьв портрете Кравцова(«черные» усы, форма и густота которых, кстати, не описана, «густые брови», «горящий» взгляд «черных миндалевидных глаз», «жесткие, ершистые волосы»)черты его кавказского прототипа Голу Читадзе. Думается, в данном случае не важно, отразился ли в портрете Кравцова чейто конкретный облик. На наш взгляд,врассказе «Ошибка» Горькому было нужно создать обобщенный гротескный образ, объединивший в себе легкую жуть с почти карикатурой.Самое примечательное в портрете Кравцова брови, точнееих поведение на лице персонажа, описывая которое Горький не жалеет экспрессивных наречий иглагольных форм.Брови «страшно двигались», «то всползая», «то вдруг спрыгивая … и совершенно закрывая впадины глаз». Уже эта чуднáя мимика весьма выразительна, но автору мало, он добавляет к ней более дикую гримасу: «В разговоре он иногда удерживал одну бровь левую, прижимая её длинным пальцем левой же руки; это не мешало другой брови всползать к волосам, и тогда всё лицо говорившего перекашивалось и принимало мучительно острое выражение напряжённого желания проникнуть кудато недосягаемо для других, глубоко, и постичь чтото непостижимое никому. Глаза же в это время метали искры, и в них было целое море не то тоски, не то мучительного восторга»(т. 1, с. 451). Как нам кажется, в сочетании густых черных бровей, интенсивно двигающихся на перекошенном лице, с горящим взглядом мечущих искры глаз есть нечто мефистофельское, по крайней мере, в том его варианте, который воплощали провинциальные оперные артисты. И реакцияКравцова на капитуляцию Ярославцева напоминает торжество ловца человеческих душ: «Ага! Я победил ещё одного!<…>Это хорошо… Победа… с первого шага!..» (т. 1, с. 464) К портретной и речевой характеристике можно прибавить и сравнение, сделанное Ярославцевымдо того, как он окончательно сходит с ума. Глядя на очередную уродливую и страшную гримасу Кравцова, Кирилл Иванович задается вопросом «на кого он похож?», и тут же сам себе отвечает: «На дьявола, которого один святой поймал в своём рукомойнике и запечатал его там своим крестным знамением!»(т. 1, с.459)«Дьявольские» черты в образе Кравцова снижены, лишены мистической подоплеки и какоголибо серьезного пафоса. К тому же, Горький не акцентирует на них внимание, «спрятав» за явным безумием. Но поскольку всё же эти «неочевидные» черты в тексте рассказа есть, следует понять зачем они понадобились автору.По нашему мнению, цель всех намеков Горького на «дьяволизм» «учителя» заключается в стремлении разоблачить его как лжепророка. Дьявол обезьяна Бога, а гримасничающий чёртлжепророк пародия на пророка. «Учитель» говорит правильные речи о спасении людей, но за ними, кроме мефистофельского желания уловить еще одну душу, нет «живой,действительной веры»(т. 14, с. 281), он далек от Бога и в христианскомсмысле, и в горьковском понимании. Важный намек на статус лжепророка заключен и в другомсравнении Ярославцева, которым он «награждает» Кравцова. Оно возникает у Кирилла тоже до того, как он окончательно погрузился в мрак безумия и стал «учеником». Слушая Кравцова, Ярославцев не может уловить в его звенящих «торжественных словах» «некоторую важную мысль». Сотрясающий воздух голос Кравцова мешает Кириллу, вызывает досаду: «Чего он хочет? Э, урод! Что такое вон из жизни?» (т. 1, с. 461) и он вспоминает картинку, изображающую человека с дудочкой в руках, который «стоял на берегу реки и играл на своей дудочке, а к нему со всех сторон бежали крысы и мыши». «В этом человеке было чтото общее с Марком Кравцовым. Смешно!» дано пояснение несобственнопрямой речью(т. 1, с. 462).Итак, помимо сравнения с дьяволом, запечатанным в рукомойнике, Кравцов вызывает у Кирилла ассоциацию с гамельнским крысоловом. Причем использованнаяв комментарии к описанной картинке несобственнопрямаяречь, на наш взгляд, призванаусилить подтекстовый в целом образ слиянием голосовгероя и автора (например, более очевидное сравнение с дьяволом в рукомойнике дано прямой речью). Книгочей Горький наверняка знал, что средневековая легенда состоит из двух частей. Во второй музыкант, которому магистрат отказался платить за оказанную услугу, возвращается и, чтобы отомстить, с помощью своей колдовской мелодии уводит в неизвестном направлении городских детей. Вот почему, как нам кажется, писателю было важно показать превращение Ярославцев в «больногоребенка».Претендующий на роль «учителя жизни» Кравцов на деле исполняет роль крысолова, обманувшего ребенка своими красивыми речами. Будучи в состоянии меркнувшего сознания, Кирилл способен интуитивно почувствовать обман, а став «больным ребенком» с определенного момента он слышит только «дудочку крысолова» и хочет слышать ее вновь и вновь: «Говорите…говорите!»(т. 1, с. 464);«Говори, учитель!»(т. 1, с. 471). Косвенным подтверждением нашего предположения являются слова Горького из письма 1899 года к С. П. Дороватовскому: «»Человек с дудочкой», есть у меня такой тихенький и грустный рассказишко» (т. 28, с.81). Это произведение не было найдено, но можно предположить, чтов письме говорится о варианте илиредакции рассказа «Ошибка», а, возможно,у Горького была новая версия темы об идейных «учителях»зазывалах.Кроме того, в позднейшем горьковском творчестве получит продолжение и тема детей, идущих к правде.В 1906 году в письме к Е.П.Пешковой, разъясняя замысел повести «Мать» (1907), писатель выразит, видимо, давно зреющую в нем мысль: «… Героиня её, вдова и мать рабочегореволюционера <…> говорит: » В мире идут дети… идут дети к новому солнцу, идут дети к новой жизни… <…>Впоследствии, когда её будут судить за её деятельность, она скажет речь вкоторой обрисует весь мировой процесс, как шествие детей к правде». Этот образ у Горького вновь связан с вопросом о ролиидейных вождей: «Мне трудно пояснить тебе эту большую мысль в письме, она слишком сложна, она выдвигает другую, тоже очень глубокую, ороковой для людей разнице между реформатором и революционером, разнице, которая нам не заметна и страшно пугает нас» (т. 28, с. 434435). Образ «реформатора» из галереи портретов «учителей жизни», разницу между ним («революционером на время») и подлинным «вечным» революционеромГорький разъяснит всборнике «Несвоевременные мысли», подчеркнув в первом рациональную холодность в отношении революционных идей и догматизм[8]. Выводы. Врассказе «Ошибка»Горький, трансформируя мотив апостольства, стремился разоблачить «реформатора» Кравцова. Этот «учитель жизни» «никогда не умел привести строго логических доводов в пользу того или другого из своих воззрений, поступков, желаний и всегда отделывался краткими афоризмами в догматическомтоне, и за пристрастие к таким афоризмам считался человеком, живущим прежде всего для громкого слова» (т. 1, с. 451). Похожая разновидность пророчествующего честолюбца встречалась в русской литературе до Горького. В произведениях второй половины 19 века мотив апостольства был связан с образом героянигилиста: апостолом ощущает себя Павел Горданов, герой романа Н.А.Лескова «На ножах», избранником и пророком Ардальон Полояров в дилогии Вс.Крестовского «Кровавый пуф», «юным пророком» назван Марк Волохов в романе И.А.Гончарова«Обрыв», наставника и главу видят посетители кружка «новых людей» в Губареве, герое романа И.С.Тургенева «Дым», и т.д. [9]. Но Горький разворачивает проблему «апостольства» посвоему, поднимая вопрос о напрасно истраченном потенциале поверившего честолюбцу «ученика».Движимый потребностью в «пастве», лжепророк Кравцоврассыпаетсловаи произносит «металлически звеневшие фразы» (т. 1, с. 452), совершенно не задумываясь о своей ответственности перед высказываемыми идеями и перед потенциальными последователями. Когда в кризисный момент перед ним оказывается жаждущая душа Ярославцева, этот «дьявол из рукомойника» и «крысолов» улавливает ее с мефистофельской жадностью, чтобыбыло перед кемвещать без помех.Вдохновившись пропагандируемыми Кравцовым прекрасными идеями, «ученик» переживает недолгий душевный подъем, от которого следа не остается при столкновении с реальной жизнью. После этого душа Ярославцева мертвеет навсегда. В эпилоге рассказа Горький дает это понять: «На выздоровление Кравцова есть надежды, на выздоровление его ученика нет» (т. 1, с. 471).Сумасшествие героев еще один художественный прием, позволяющий автору, вопервых, ускоренно показать процесс опустошения души, которыйу нормального человека мог бы затянуться на годы, и, вовторых, изолироватьгероев, поместив ихв плоскость чистойидейности.В исследовательской литературе отмечена полисемантичность названия рассказа «Ошибка»: ошибка в том, что одного сумасшедшего отправили дежурить у постели другого; ошибка в том, что «правильные слова Кравцова … считают безумными»; ошибка в том, что жизнь устроена так, что «такие слова произносит только безумный» [10]. Нам хочется выдвинуть на первый план другой смысл: ошибку совершает Ярославцев, когда доверяется лжепророку Кравцову. В результате все возвышенное «ученичество» Ярославцева превращается в фарс, как золото от дьявола в черепки.
Ссылки на источники
1. Литературная хроника. «Ошибка» (эпизод) г. М. Горькогосм. «Рус. м.». № 9 / А. М. Скабичевский // Новости и Биржевая газета. 1895, 5 октября. № 273.2. Михайловский Н. К. О г. Максиме Горьком и его героях / Ник. Михайловский // Максим Горький: pro et contra : антология. СПб. : Издво Русского Христианского гуманитарного инта, 1997. С. 378; Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания [Электронный ресурс] / Эдит Клюс // Фридрих Ницше : сайт. С. 13. Режим доступа : http://www.nietzsche.ru/around/russia/klust/?curPos=12(дата обращения: 10.01.2016).3. Волков А. Новое издание сочинений М. Горького : [статья по поводу издания 30томника] / Ан. Волков // Огонек. 1950. № 25 (июнь). С. 8; Захарова Е. «Черный монах» Чехова и «Ошибка» Горького / Е.Захарова // А.П.Чехов : сборник статей и материалов. Ростов н/Д.: Ростовское книжное издво, 1959. С. 233252.4. [Об обиде на редакцию «Рус. богатства» за возврат рассказа «Ошибка» без объяснений [Электронный ресурс] / Максим Горький // О редактировании и редакторах : сборникантология / сост. А. Э. Мильчин. Режим доступа : http://editorium.ru/1606/(дата обращения: 10.01.2016)].5. Горький М. Собрание сочинений : в 30 т. / М. Горький ; Академия наук СССР, ИМЛИ им. А. М. Горького. М. : Худож. лит., 19491955. Т. 1 : Повести, рассказы, стихи 18921894. 1949. С. 471 (Далее в тексте ссылки даны на это издание с указанием в круглых скобках тома и страницы). 6. См. об этом: Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания [Электронный ресурс] / Эдит Клюс// Фридрих Ницше : сайт. С.13. Режим доступа : http://www.nietzsche.ru/around/russia/klust/?curPos=12(дата обращения: 10.01.2016);Ханов В. А. Рассказ М. Горького «Старуха Изергиль»: культурологические аспекты [Электронный ресурс] / В. А. Ханов // Literary.RU / Русская литература : сайт. Режим доступа:http://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showcomments&id=1206015692&archive=1206184559&start_from=&ucat=&(дата обращения: 10.01.2016).7. См. указанную выше работу Э. Клюс. С. 13. Режим доступа : http://www.nietzsche.ru/around/russia/klust/?curPos=12(дата обращения: 10.01.2016).8. Горький М. Несвоевременные мысли [Электронный ресурс] / М.Горький // Интернетбиблиотека Алексея Комаровского. Режим доступа: http://www.ilibrary.ru/text/2378/p.20/index.html(дата обращения: 10.01.2016).9. См. об этом: Демонические знаки в антинигилистическом романе как выражение авторской ценностномировоззренческой позиции [Электронный ресурс]/ Старыгина Н. Н. // Проблемы исторической поэтики: периодическое научное издание. 1998. Т. 5. Режим доступа : http://poetica.pro/journal/article.php?id=2493(дата обращения: 10.01.2016). 10. Захарова Е. «Черный монах» Чехова и «Ошибка» Горького / Е.Захарова // А.П.Чехов : сборник статей и материалов. Ростов н/Д.: Ростовское книжное издво, 1959. С. 250.
- Краткие содержания
- Горький
Краткое содержание произведений Горького
- Бывшие люди
- В людях
- Варвары
- Васса Железнова
- Воробьишко
- Встряска
- Дачники
- Дед Архип и Лёнька
- Дело Артамоновых
- Дети солнца
- Детство
- Егор Булычов и другие
- Жизнь Клима Самгина
- Коновалов
- Легенда о Данко
- Легенда о Ларре
- Ледоход
- Макар Чудра
- Мальва
- Мать
- Мещане
- Мои университеты
- Мой спутник
- На дне
- Несвоевременные мысли
- Пепе
- Песня о буревестнике
- Песня о Соколе
- Про Иванушку-дурачка
- Рождение человека
- Самовар
- Сказка Случай с Евсейкой
- Сказки об Италии
- Старуха Изергиль
- Страсти-мордасти
- Супруги Орловы
- Фома Гордеев
- Челкаш
Максим Горький ещё с раннего детства столкнулся с бедностью и нищетой. Рано лишившись родителей, писатель странствовал по многим уголкам России. Он познал настоящую жизнь без прикрас, и позднее в своём творчестве он показывал, что нужно бороться против несправедливости, для того чтобы быть человеком.
В 1892 году появился первый рассказ писателя «Макар Чудра», который понравился многим читателям. После первого рассказа появился второй, а со временем был выпущен двухтомник очерков и рассказов, который завоевал популярность очень быстро.
Одной из известных творческих работ является «Старуха Изергиль», написанная в 1895 году доступным понятным языком простому народу. Очень сильное произведение Горького — «Мать». Роман был написан в 1907 году, где события революции тесно переплетаются с образом любящих материнских глаз.
В своих рассказах Максим Горький красочно и подробно описывает образы персонажей, взятых из жизни. Чаще это обычные крестьяне, наделённые какими-то качествами характера.
Помимо серьёзных произведений, писатель создал много рассказов и для детей. Один из таких рассказов «Воробьишко», о непослушном воробышке Пудике написанный в 1912 году. Пудик считал себя взрослым и почти не слушался маму. Это привело к тому, что его чуть не съела кошка. Писатель ненавязчиво объясняет детям, что родителей нужно слушать.
Спустя много лет Горький выпустил целый сборник детских рассказов. Это была его мечта, которая наконец осуществилась. Авторы и сейчас с удовольствием читают.
Краткое содержание рассказов Горького
В людях
Произведение «В людях», написанное советским писателем Максимом Горьким, является автобиографическим. Рассказчик повествует о нелёгкой жизни бедных детей и подростков до революции. Читать далее
Варвары
Тишину и привычный мещанский жизненный уклад уездного города нарушает появление инженеров из столицы. В городке планируется построить железнодорожное полотно. Читать далее
Васса Железнова
Железнова Васса Борисовна, является главной героиней пьесы. Ей сорок два года. Является обладательницей судоходной компании, женщина при деньгах и власти. Живет вместе со своим мужем и братом. Читать далее
Воробьишко
Многие птицы похожи на людей. Взрослые – иногда очень скучные, а маленькие – веселые. В произведении речь пойдет о воробье, которого звали Пудик. Важно слушать взрослых, быть внимательным. Читать далее
Дачники
На одной из летних дач собралась компания русских интеллигентов, уставших от светской жизни, стремящихся к покою и тишине. Читать далее
Дед Архип и Лёнька
На берегу Кубани, поджидая паром, отдыхают дед Архип и его внук Ленька. Старика мучает кашель, он не может уснуть. С каждым днем ему становится все хуже, дед предчувствует свою скорую смерть Читать далее
Дело Артамоновых
Илья Артамонов служил приказчиком в доме богатых господ. После отмены крепостного права, его отпускают. В награду за хорошую службу хозяин дает большую денежную сумму. На эти деньги Илья решает в городе построить фабрику по изготовлению полотна. Читать далее
Дети солнца
В пьесе Горького «Дети солнца» описана жизнь интеллигентной семьи в начале 20 века. События происходят во время революции 1905 г. в этот период происходят социальные изменения в обществе, начинается расцвет культуры и искусства Читать далее
Детство
Алексей рано потерял отца, мать практически сразу после похорон мужа пропала, и мальчик воспитывался дедом и бабушкой. Физические наказания, скандалы и драки в семье, жестокость и жадность дедушки Читать далее
Жизнь Клима Самгина
С первых страниц произведения становится известно о том, что в семье интеллигента Ивана Самгина рождается сын, который получил довольно простое имя Клим. С самого раннего детства нашему герою приходилось Читать далее
Исповедь
Повесть Горького «Исповедь» идет от лица странника Матвея. Кто его настоящие родители он не знает, так как младенцем его подкинули на ступеньки часовни в барской усадьбе Лосева. Читать далее
Коновалов
Максим, от лица которого ведется повествование, однажды в газете прочитал заметку о человеке, покончившим с собой в тюремной камере. Максим рассказывает о знакомстве с этим человеком. Читать далее
Легенда о Данко
В давние времена на земле жили люди. Их племя отличалось смелостью и отвагой. Однажды, в их края пришли более сильные враги, и изгнали людей из насиженных мест. Отправились тогда люди в самые непроходимые леса и дебри. Читать далее
Легенда о Ларре
Произошло это в далекой стране. Жило там бесстрашное и сильное племя, в котором мужчины после удачной охоты радовались, веселились, и всячески развлекались Читать далее
Макар Чудра
Старый цыган Макар Чудра, сидя рядом с рассказчиком, с высоты своих прожитых лет рассуждает о жизни. Он думает об её смысле, о взаимоотношениях между людьми, и, рассуждая о человеческой свободе и воле Читать далее
Мальва
Василий Легостев пять лет как оставил жену и сына. Он покинул родной поселок и теперь живет на берегу моря на косе, где занимается рыбным промыслом. По воскресеньям его навещает любовница – дама приятной наружности по имени Мальва Читать далее
Мать
Этот роман Горького разворачивается в поселке, жизнь которого построена вокруг фабрики. Главный герой (Власов Павел) работает там, но он не пьет вечерами, а читает книги — запрещенные книги о правде социализма Читать далее
Мещане
В доме зажиточного помещика, 58-летнего Василия Василевича Бессеменова, живет целая толпа народа. Это его жена, двое детей, воспитанник хозяина Нил, нахлебники Шишкин и Тетерев, квартирантка Кривцова Читать далее
Мои университеты
В повести «Мои университеты» А. М. Горький описывает эпизоды своей жизни, как он собирался поступить в университет. Гимназист Николай Евреинов видел увлеченность знаниями у Алексея Пешкова, и он предложил товарищу отправиться в Казань Читать далее
Мой спутник
Однажды, в гавани Одессы, я повстречал необычного человека. Он был восточной внешности, одет довольно прилично, костюм хороший и чистый. Человек неторопливо прогуливался по гавани и резко отличался от тамошних рабочих Читать далее
На дне
В пьесе рассказывается о жизни людей в ночлежке, которые объединены слабостью, не хотением найти новую — лучшую жизнь. К ним приходит странник, проповедующий лож, которой поддаются некоторые жители. У этих людей своя правда Читать далее
Несвоевременные мысли
Русскому народу пришло время сбросить бремя угнетавшего его режима и это произошло в ходе событий революции. Но что пришло на смену? Какие люди выдвинулись на первый план и взяли в руки бразды правления обществом? Читать далее
Пепе
Десятилетний Пепе, маленький худенький мальчишка в рваной одежде, бегает по острову. Отовсюду звучит его звонкая песня о прекрасной Италии. Читать далее
Песня о буревестнике
С неимоверной силой вдруг налетел ветер и стал сгонять хороводы черных туч над седой гладью пенного моря. Однако подобное погодное явление нисколько не испугало надменного, отчаянного и отважного Буревестника Читать далее
Песня о соколе
В этом произведении описан спор между Ужом и Соколом. Каждый из них имеет свое мнение и свою жизненную позицию, оба сделали выбор и оба считают, что он правильный. Один стремится в небо и для него это единственный смысл жизни, свобода и гордость Читать далее
Про Иванушку-дурачка
Иванушка-дурачок был красив лицом, но дела и поступки его были странные. Однажды наняли его в работники в один дом. Муж с женой собрались в город за покупками и приказали ему приглядывать за детьми Читать далее
Рождение человека
В 1892 году, во время страшной голодовки, тысячи людей срывались с насиженных мест, и, в поисках лучшей жизни, отправлялись на Кавказ. В числе этих страждущих и неприкаянных людей, двигался и писатель. Читать далее
Самовар
Произведение для детей, написанное в ироничной, шутливой манере с использованием приемов сатиры, на примере предметов кухонной и чайной посуды, являющихся главными героями сказки, повествует о различных человеческих качествах. Читать далее
Сказки об Италии
Все эти рассказы пропитаны восхищением к окружающей земле и любовью к честным, трудолюбивым людям, какими должны быть и все мы. «Обо всем можно сказать красиво, но лучше всего Читать далее
Случай с Евсейкой
Главным персонажем сказки Максима Горького является маленький мальчик Евсейка. В один жаркий день он рыбачил на берегу реки. Скучное занятие и летний зной одолели Евсейку, он задремал и упал в реку. Читать далее
Старуха Изергиль
Однажды вечером после сборки винограда рассказчик и старуха Изергиль рассматривали силуэты людей, которые пошли на море. Старуха рассказала ему удивительную историю. Читать далее
Страсти-мордасти
Молодой парень ночью вытаскивает из лужи пьяную женщину. Он провожает ее домой и попадает в полуподвальную комнату. В комнате темнота, вонь и грязь. Читать далее
Супруги Орловы
Первые страницы произведения показывают нам ужасную потасовку в квартире Орловых, находящейся в маленьком подвальчике дома Петунникова. Читать далее
Фома Гордеев
В небольшом городке на Волге жил Игнат Гордеев, работал водоливом на одной из барж купца Заева. Был он сильным и красивым парнем, хотел любыми средствами разбогатеть. Благодаря уму и хваткости Читать далее
Челкаш
Рассказ начинается с утра в порту, описание происходящего вокруг, люди заняты каждый своим делом, стоит шум, работа кипит полным ходом. Все это продолжается до обеда, как только часы показали двенадцать всё утихло Читать далее
Об авторе
Писатель Максим Горький занимает особое место в истории литературы нашей страны. «Я в этот мир пришел, чтобы не соглашаться», – под этим кредо Горький врывается в литературу, становится одним из первых во главе нарождающегося восстания, а после, не побоявшись, рьяно критикует произвол новой советской власти. Всю свою жизнь он посвятил идее Человека и вере в его перерождение в высокое и прекрасное существо.
Ранее творчество: революционная деятельность
Первый рассказ Горького, «Макар Чудра», опубликовали в газете «Кавказ» в 1892 году. С публикацией юному автору помог его друг, и Горький никак не ожидал, что рассказ произведет большое впечатление. Но необычайно живое содержание, романтическая история свободолюбивых цыган потрясли публику. Рассказ встретили бурно, он открыл Горькому дорогу в литературу.
Совершив яркий дебют, писатель не стал останавливаться. Следом появляются рассказы «Челкаш», «Старуха Изергиль», «Песня о Соколе», «Бывшие люди» и др. Все они громко звучат, поражают искренностью. Горький правдиво пишет о народе, о бедном населении, ведь сам выходец из народа, сочувствует рабочим и крестьянам. Мотивы его творчества совпали с народными движениями и нарождавшимися идеями революции, Горький стал самым популярным писателем, затмив Чехова и Толстого.
Но неудержимого писателя не устраивала работа «на стороне», он рвался в глашатаи революции. Так в 1901 году публикуется «Песнь о буревестнике». Произведение в момент разлетается из уст в уста, его передают как агит-листы. Горький входит в число большевиков, знакомиться с В.И.Лениным. В следующем году из-под пера выходит знаменитая пьеса «На дне», показывающая зрителю жизнь социальных низов. Премьера, хоть и не без трудностей цензуры, успешно прошла в Москве и прокатилась по всему миру. Талант Горького признали за рубежом. Вырученные же деньги писатель отчислял партии.
Писатель участвует в мирном восстании ткачей в 1905. Кровавая страница в истории нашей страны. Горькому удалось уцелеть, но не избежать заключения. От тюрьмы его спасла известность и сплоченность русских и зарубежных писателей в намерении освободить его. Но арест не охладил пыл писателя: на своей квартире он содержал членов большевичкой партии, там складировало оружие, собирались бомбы.
Получив ответственное задание, Максим Горький уезжает в Америку для сбора средств в поддержку партии. За морем пишется роман «Мать» (первая публикация на англ. яз. Лондон 1907). Однако заморская буржуазная жизнь и отношение к человеку не устраивают писателя. Выходят сатирические памфлеты, рассказ «Город желтого дьявола».
Зрелость: отказ от идей большевиков
Горький пробыл за границей до 1913 года. Он жил в Италии, но оказывал поддержку большевикам, пытало создать собственное философское учение «богостроители». Ценности Горького, а именно культура и интеллигенция, были отринуты Лениным. Тогда писатель понимает, что революционерам важен переворот именно для захвата власти. Вдохновенный этими мотивами пишется роман «Исповедь».
В 1914 году Горький возвращается в Россию. «Алексей Максимович», – скандируют толпы на перроне; страна ждала писателя, и вот, он снова служит для неё. Писатель постепенно охладевает к большевикам. Он занят работой над автобиографической трилогией (написаны две части «Детство» и «В людях»).
События 1917 года, года восстания и переворота, кардинально меняют мнение Горького об Ленине. В своей газете «Большевицкая жизнь» он называл вождя царем, а революцию – жестоким экспериментом над русским народом. Выходит обличительная статья «Нельзя молчать».
Писатель бросает все силы на спасение русской интеллигенции, пишет личные обращения к Ленину и Сталину, но поэта Гумилева не удается спасти от расстрела. Горький мешает новой власти: по старой дружбе ему советует уехать получиться в Италию, что писатель и делает в 1921 году.
Последние годы
Писатель вернулся в 1928 году, в 1932 ему воспрещается покидать родину. Горький увлеченно работает над своим заключительным романом «Жизнь Клима Самгина». Главным героем выступает средних способностей интеллигент, который во всей революции первостепенно ищет выгод лишь для себя. Роман состоит из четырех частей, четвертая осталась недоработанной, в связи со смертью писателя в 1934 году.
Талант М. Горького сложно переоценить: по природе своей гуманист, всю жизнь он защищал права человека, был равно справедливым глашатаем революции и её же критиком и никогда не изменял себе. Автор обладал твердым характером.